Судя по тому, как крепко он отдохнул, как сладко ныло тело, играя расправляющимися после пробуждения мышцами, и как, с другой стороны, душно дышалось на чердаке от раскалившего кровлю солнца, Марат проспал долго. Возможно, сутки, потому что, когда он осторожно выглянул с чердака в люк на железную лесенку, спускающуюся в площадку второго этажа, обнаружил, что путь, которым он ночью поднимался на чердак, теперь перекрыт обтянутой красным крепом крышкой гроба. Пока Марат спал, ее уже изготовили и, чтобы она не мешала проходу, приставили к чердачной лестнице, слегка накренив на ее ступени. Чтобы поставить ногу на первую, пришлось бы сначала оттолкнуть от нее верхний край крышки и наделать шума: она неминуемо обрушилась бы вниз. Пока что Марат предпочел не делать резких движений и успокаиваться мыслью, что его присутствие не обнаружено: так загородить лестницу крышкой могли только люди, ни секунды не сомневающиеся в том, что чердак пуст. Ночью он представлял собой отличное убежище — прохладное, удобное, полностью изолированное от окружающих. Но день беспощадно высвечивал его недостатки. Растресканный шифер над нестругаными стропилами, к которым лепились осиные гнёзда. Низкие углы, хотя под ними и так приходилось сгибаться в три погибели, оказались загромождены предметами доживающего здесь свой век домашнего скарба. Среди тюков вышедших из моды платьев, коробок полуизношенной непарной обуви, покоробленных чемоданов с не-защелкивающимися замками и совершенно непредсказуемым содержимым особняком стояла деревянная прялка.

Как мягко ни ступал Марат, от его движений и дыхания в воздухе поднималась и першила в горле лежащая на всём пыль. Кроме того, из потолочного деревянного перекрытия торчали гвозди — теперь он их видел, но то, что в ночной темноте не проколол ногу ржавым острием, для которого резиновая подошва вьетнамок никакая не защита, можно было считать удачей. Самое скверное — что чердак днем, поскольку его нельзя было покинуть незамеченным, захлопывался, как ловушка, до позднего вечера, а теперь, когда лестницу загромождала гробовая крышка, — и вовсе на неопределенное время. В зависимости от того, сколько Марат спал, Адика могли хоронить сегодня, завтра, а то и послезавтра. После мнимых припадков, превратившихся со временем в подобие настоящих, на Марата накатывал неудержимый сон — он преспокойно мог проспать сутки и даже двое (надзиратели в Учреждении объясняли это лунатизмом), притом лег он фактически под утро — значит, вполне вероятно, что опять, как на катере, бесконтрольно дрых, а поезд событий проследовал так далеко вперед, что попробуй теперь угадай, на какой он станции.

Между тем язык и дёсны Марата облепила тягучая слюна. Страшно хотелось пить. Но приходилось выжидать. Слуховое окно — вот всё, что ему оставалось. Он мог бы в спокойной обстановке с высокой точки озирать панораму моря, но чердак не оправдал и этого ожидания. Южное окно оказалось наглухо застеклено, рама не открывалась — видимо, для защиты от налетающих с моря косых дождей, — и вид с горы на его полуденную чашу сквозь мутное стекло в решете деревянных поперечин был таким, как если бы Марат смотрел из-за забора Учреждения. Сидеть у восточного окна — кругло выпиленного в досках широкого отверстия без всякой рамы — и то было веселей, хотя оно выходило во двор и наблюдение из него не открывало ничего принципиально нового, кроме взгляда сверху на крыши сараев, если их не закрывала листва. Оказывается, и на их плоских кровлях ночевали люди. Марат увидел смятую пустую постель — матрас, подушку, простыни и брошенную корешком вверх раскрытую книгу. Между этим ложем и черным толем крыши, чтобы бельё не пачкалось смолой, была простелена мешковина. Очевидно, перед дождем постель сворачивали и убирали внутрь сарая, что напоминало освобождение от матрасов полок плацкартных вагонов перед сменой пассажиров. Будь Марат помоложе, полегче и понеопытнее, он попытался бы прыгнуть из чердачного окна и ухватиться за ветку близ стоящего клена в расчете, что под его весом она прогнется на этаж вниз и позволит ему мягко спрыгнуть в разобранную постель, после чего он легко спустится с сарая на землю. Однако, не считая того, что такой открытый маневр легко мог быть замечен случайными свидетелями со двора или из окон квартир, он заключал в себе еще и позу, ту самозабвенную удаль и прыть, которые до некоторых пор Марата притягивали, а с некоторых пор отвращали. Применение Маратом в борьбе с Учреждением эффектных трюков вроде подкопов стен и перепиливаний решеток оборвалось в один момент вместе с веревкой, которую он привязал к верхушке дерева в тюремном дворе, чтобы, раскачиваясь маятником, перемахнуть за периметр территории. Для того чтобы не оставлять улику и развязать веревку, дернув ее из-за ограды, второй, свободный конец он крепил сложным узлом по схеме, которая, может быть, оказалась вычерчена неверно, потому что еще до верхней точки маятника Марат почувствовал, что летит не вверх, а вперед и вниз. Ему пришлось отчаянно толкнуться об ограду, чтобы всё-таки перебросить за нее тело, но, падая вниз, уже на волю, Марат повредил ногу. Сделав несколько шагов, он понял, что идти не сможет. Пришлось отступить обратно с полотна выщербленной дороги в высокий чертополох и пыльные лопухи под забором: периметр Учреждения никто не окашивал, периодически, в связи с месячниками по благоустройству или общегородскими субботниками, в администрации велись редкие вялые разговоры о борьбе с сорняками, о необходимости бросить на нее заключенных, но дальше разговоров дело не шло, упираясь и в недостаток серпов и кос, и в опасения, что такой инвентарь даже в неумелых и слабых руках может стать грозным оружием. Благодаря этому Марат, прислонившись спиной к забору и уложив перед собой ногу — малейшее движение причиняло боль, — провел незамеченным остаток ночи и первую половину дня. Он еще не знал, что сломал ногу, что она неправильно срастется и хромота навсегда станет его особой приметой, но в то же время сделает его сильнее, изощрив ум. Утром сквозь густую листву бурьяна он наблюдал, как его искали: снаряженные в погоню люди мчались мимо ограды, не подозревая, как близко раз за разом проходят мимо цели поиска. Марат отчетливо видел машины и потных людей в мундирах. Они же невидящими глазами видели только лопухи, колючие соцветия репейника и не заходили в эти придорожные заросли, не сомневаясь, что беглец давно покинул территории, прилегающие к Учреждению. Из этой странной недосягаемости на расстоянии вытянутой руки Марат сделал выводы на будущее. Впрочем, ждать следующей ночи в таком беспомощном состоянии было бессмысленно. К вечеру Марат выбрался на обочину и воспользовался услугами постороннего человека, чтобы дохромать до ворот Учреждения и терпеливо пройти всю комедию явки с повинной. Посторонний был обыкновенным мешковатым тихоней, и Марат зловещими намеками, посулами и всяческими увещеваниями убедил его сказать, что тот ведет его с самого берега Томи. Хотя побег не удался, незачем было дарить администрации секрет такого простого и изящного убежища сразу за оградой. Более того, следователи могли обыскать заросли и по спрятанной в их гуще веревке разгадать трюк с маятником. Поскольку по каждому чрезвычайному факту полагалось принимать меры на основании сделанных из него оргвыводов, Директриса могла распорядиться удалить верхнюю часть кроны, а то и вовсе спилить росшую во дворе старую иргу, чтобы впредь никто не привязывал веревок к ее верхней ветви. Тем же самым администрация, что называется, подставила бы Марата под контингент: заключенные тоже обрушили бы на Марата свой гнев, зная, что по его вине пострадало дерево во дворе — его привыкли видеть из окон палат, на прогулках или возвращаясь с работы. Не так много вещей скрашивало серые будни громадных сроков, чтобы безропотно смириться с тем, что от ирги останется пень. Наконец, администрация не упустила бы случай едко высмеять Марата перед всеми за то, что такой изощренный побег привел к столь жалкому результату: да, Марат вырвался за ограду Учреждения, но сразу, как только пересек его границу, сам же себя наказал и обрек на полную беспомощность, валяясь с переломанной ногой под забором, и только возвращение в Учреждение могло его спасти. Куда уж нагляднее и поучительнее!

И теперь на чердаке, убивая время у слухового окна, где не так донимали духота и жажда, видя в метре от себя захлестнувший телеантенну морщинистый канат старой, уже одеревеневшей виноградной лозы и не сомневаясь, что на одних руках мог бы спуститься по ней до верхнего балкона, а потом ниже, во двор, к воде, Марат понимал, что это всего лишь соблазн, который придется преодолевать до самой ночи. Он в этом не сомневался, пока из окна под ним не зазвонил телефон, опрокинув все его предположения. Звонок повторялся долго, одиноко и, казалось, безнадежно. Судя по звонкам, квартира была мертвой. Однако на девятой трели раздались медленные шаги, словно кто-то с неимоверным трудом, очнувшись от сна и пошатываясь на непослушных ногах, побрел к аппарату. Судя по голосу, это была мать Адика.

— Спасибо за соболезнования, но опасения напрасны, — сказала она своим протяжно-переливчатым голосом, после того как долго слушала, не роняя ни звука. — Нет, ты можешь смело продолжать пить армянский коньяк и всё, что продают в магазинах. Владика убили, подменив в темноте бутылку, из которой он пил, другой, с отравленной самогонкой. Это — медицинский факт. Коньяк ни при чём. Я сама держала в руках бутылку из-под гавайского рома с остатками яда. И слухи о том, что мой сын после освобождения стал пить, не зная меры, можешь дальше не распространять.

С последним словом раздался отчетливый тяжелый щелчок. Раиса явно не надеялась на свои силы и завершила разговор одной репликой. Возможно, звонок поднял Раису от гроба, у которого она дежурила, и, отразив посягательство на человеческое достоинство сына — никто не смеет думать, что он пошло опился, дорвавшись на воле до спиртного, подобно какому-нибудь опустившемуся пьянице, — она торопилась вернуться на свой пост у изголовья. Но если накануне, шантажируя Шуру пленкой, она сознательно или неумышленно блефовала, либо не имея вовсе скандального негатива с обнаженной Жекой, либо не разбирая на пленке, что ее тело засвечено до черноты, то теперь она вряд ли прибегла ко лжи, потому что ложь, без сомнения, выплыла бы наружу. Такое заявление легко проверить. Значит, милиция действительно вскрыла факт отравления. Но тогда там, где для Раисы борьба заканчивалась — ведь защитив репутацию сына от подозрения, матери оставалось только его похоронить, — для Марата она делала новый, неожиданный и тревожный поворот, побуждавший его к немедленным действиям.

Проволоки на чердаке не было. Только заткнутая между шифером и деревянной балкой пачка старых электродов — что делали на чердаке сварочные принадлежности? Марат вынул один и, кроша кокс, согнул мягкий сердечник двойным крючком сверху и снизу. Глубоко свесившись вниз из чердачного люка, он крючком подхватил крышку гроба за прибитую к ней изнутри верхнюю планку, рывком подтянул вверх и подвесил на краю чердачного люка. По освободившейся лестнице он спустился в подъезд и вышел на улицу, не встретив ни души. Он с ухмылкой подумал, что отчаянным действиям сопутствуют благосклонные обстоятельства. Впрочем, кто бы сейчас рискнул встать на его пути! И только из вежливости, чтобы лишний раз не искушать судьбу, Марат, выйдя из пустынного подъезда, скользнул вдоль стены дома за угол. Проходя мимо полуподвального окна, он мельком посмотрел вниз. Кто-то тяжело и неподвижно спал на Тонином диване, укрывшись с головой. Так сколько было времени, и какое наступило число августа?