Выйдя из кассы, Марат повернул не направо — в фойе и вон из кинотеатра, — а знакомой дорогой налево по коридору, свернул еще раз налево, миновал ряд дверей, которые располагались только по левую сторону, будто здание проектировал левша или левый фракционер, машинально читая таблички: «Архив», «Старший кассир», «Директор кинотеатра», «Бухгалтерия», «Главный бухгалтер», — и вышел на площадку с бойницей из литого стекла под потолком, оказавшись на распутье: одна лестница с бетонными ступенями ведет вниз, во тьму подвального помещения, в каморку художника, другая, с железными, решетчатыми, сквозными ступеньками, — зигзагом наверх, под самую крышу. Он решил на этот раз пойти по железной лестнице: с высоты, из будки киномеханика, открывался широкий обзор, может, киномеханик на сеансе убийства увидел что-то, чего не заметили зрители в зале.

Однако Марату пришлось задержаться на площадке, укрывшись за глухой стеной-перемычкой — чьи-то решительные шаги затопали по коридору, кто-то постучал в дверь одного из кабинетов, в ответ раздалось: «Входите. И не закрывайте дверь — очень жарко»; затем прокуренный мужской бас будто из бочки прогудел: «Когда экран будем менять, Татьяна Ивановна? Мы свое дело сделали: леса стоят, всё готово. А у вас сеанс за сеансом. Ни выходных, ни проходных. А ночью никто трудиться не станет. На то есть инструкции по технике безопасности. И так рембригада всё утро колотилась». — «Ладно, ладно, Петрович. Завтра с утреца отменю детский сеанс — и натянем широкоформатный экран на раму. А на сегодня — свободны. Кино-то успели посмотреть?» — «Спасибо, нагляделись до конца жизни, ажно в глазах зарябило! И не беспокойтесь: зашнуруем завтра в лучшем виде, ни одной морщинки не будет. Вот ведь: будто не рабочие, а гувернеры какие! Как вроде новый корсет на мамзели затягиваем: шнуруем киноэкран — и смех и грех!»

Шаги затопали, удаляясь. Только Марат собрался рвануть к лестнице, как зашаркали новые, в оставшуюся распахнутой дверь стукнули два раза, и еще одна посетительница (это была Раиса) стала просить у Татьяны Ивановны — видимо, директора кинотеатра — материальную помощь на похороны, а та скорбно отвечала, что, конечно, она ее получит, пусть только напишет соответствующее заявление, и еще в профком надо бы обратиться, к старшему кассиру — какая-никакая, а всё копейка. Контролер через промежуток времени так и сделала: зашуршали шаги, потом раздался стук в дальнюю дверь, которая дважды — открываясь и закрываясь, — проскрипела. Марат подождал еще — и дождался: чьи-то легкие, веселые, скачущие шажочки, будто дятел простучал лесную песню по дереву, сменили траурное шарканье — и вот из коридора вылетела, вскрикивая и отшатываясь, Эля.

— Ой! Как ты меня напугал, Марат Навуходоносорович! Куда ни кинься — ты там! Просто вездесущий человек! Что ты тут делаешь?

— Тебя жду! Мы же собирались пойти в кино, ты что — забыла? — И Марат помахал перед носом девчонки купленными билетами. — Или ты с Лорой идешь?

— Нет, с тобой. Мамка занята. Но еще ведь не пора? Мне нужно ее найти — сказали, что она в будке киномеханика. Пошли вместе, а то мне одной скучно.

Марат кивнул — больше себе, чем ей: на ловца и зверь бежит.

Поднявшись под крышу и приоткрыв железную дверь с вывешенной поверх надписи «Посторонним вход воспрещен» табличкой «Тихо! Идет фильм», Марат с Элей крадучись вошли в будку киномеханика и мгновенно оглохли: стоял такой грохот, будто они попали в заводской цех, а не в киноаппаратную. Кроме стрекота аппаратов — их в будке оказалось три штуки, и каждый нацелился циклопьим глазом на квадратное окошечко, перед каждой амбразурой стояло по табурету, на один из которых Эля тотчас вскарабкалась, — стоял также шум, рокот и ропот кинофильма, который демонстрировался. Звучала песня: «Идем с утра, ни пуха ни пера, тури-тура, тури-тура, туристы». Марат вспомнил, что это одна из заключительных сцен кинокартины. Во время побегов он встречал таких берендеев из школьных турсекций. Он не понимал их отчаянной смелости. Эти зеленые юнцы решались во имя искусственных трудностей, которые, дескать, их закаляли, и пресловутой романтики дальних странствий — по мнению Марата, она яйца выеденного не стоила, лично он, во всяком случае, выскоблил ее до скорлупы — на время оставить дом, имущество, не заручившись никакими гарантиями, что не вернутся на пустое место. Видимо, даже коварство истцов останавливалось перед такой наивностью.

Бобина кинопроектора с восемью сквозными кругами по краям и пятью дверными глазками посредине, с намотанной и скользящей по механизмам пленкой — чей-то отмерянный запас жизни — кружилась плавно, без рывков; круглые цинковые бадьи для фильмов, на каждом из которых было наклеено название картины, выстроились вдоль стены, в жестяном шкафу дожидался своей очереди следующий фильм. Но людей в киноаппаратной не было.

Марат сунул лицо в амбразуру: зрительный зал и впрямь лежал точно ночная земля на ладони у бога-киномеханика, а детские сны, навевавшиеся людям, собранным в одном месте, мелькали на далеком квадрате. Вглядевшись в темноту, он различил внизу нарушителей: один гражданин грыз семечки, а шелуху сплевывал под ноги, двое громко разговаривали, мешая соседям. Зритель в середине шестого ряда внезапно встал со своего места и, не досмотрев кинофильма, затопал по широким ступеням к выходу, но запутался в портьере, завозился в поисках ручки, и всё же ему удалось выбраться наружу, причем столб света солнечной улицы проник в темноту кинозала и разом обесцветил, обесценил и обессмыслил ложную экранную жизнь, и кто-то из оставшихся зрителей закричал в досаде: «Закрой дверь, мудила, кино еще не кончилось!» Марат перевел взгляд на экран, и вдруг ему почудилось, что шпион в плавках хочет соскочить наружу, в кинозал — полотно как-то странно вздулось, вочеловечиваясь, — но тотчас с облегчением он понял, что ошибся. Да, вполне возможно, если бы наблюдатель сидел здесь во всё время позавчерашнего киносеанса, он мог бы увидеть того, кто подменил бутылку. Но вот же: пленка крутится сама по себе, киномеханика нет — значит, существуют паузы, когда наблюдатель во время демонстрации фильма занимается другими делами. И всё же не мешает допросить его.

Тут открылась дверца, скрытая между шкафами, — и оттуда вышел… рецидивист Юсуф собственной персоной. А следом за ним выплыла Лора в надетом несколько набекрень парике из каликолона.

— Э, да тут кинолюбители-зайцы! — шутливо произнес тот, кого меньше всего ожидал увидеть в будке киномеханика Марат. А разом надувшаяся Эля подбежала к матери и что-то зашептала ей на ухо, но Лора закричала: «Не слышу!» — и впрямь стрекот и киношный шум мешали. Тогда Эля в досаде крикнула во всё горло: — Там папа звонил. В шесть часов будет перезванивать!

Лора взглянула на золотые, с удлиненным овалом, часики на запястье и раздумчиво кивнула. Юсуф сквозь не-прекращающийся гвалт — на экране под музыку ловили шпионов — направил гостей в каморку между шкафами, выдохнув Марату в ухо: «Там потише будет».

Под угрожающим настенным плакатом «Запрещено использовать оголенные провода и кабели» с наглядным рисунком уже загоревшейся проводки стояла раскладушка с незаправленной постелью, а на столике среди всяческой снеди возвышались полупустая бутыль из-под рома — правда, не гавайского — с самодельным виноградным вином и стаканы, на четверть заполненные. Марат, ухмыляясь про себя, припомнил, как Эля говорила, что они с матерью пьют теперь только воду из фонтанчика.

Лора, хозяйничавшая в киноаппаратной, точно на кухне, сказала, что они поминают Адика, и не хочет ли Марат присоединиться к ним. Марат кивнул; он увидел в проем двери, как Юсуф, вернувшись к кинопроектору, нажал на кнопку — разом наступила отупляющая тишина, которую предстояло заполнить вопросами — и стал перематывать кинопленку.

Марат присел к столу, выпил, не чокаясь, из чьего-то стакана, пробормотав что-то вроде «мне отмщение и аз воздам», «земля пухом и царствие небесное»: всё, что по его неполным — или избыточным — сведениям говорилось в таких случаях; закусил кусочком шашлыка, отдающего костром, и для затравки спросил, сколько всего коробок с пленками приходится на один фильм?

— Вай, какой любознательный! — нарочито коверкаясь (он говорил без малейшего акцента), воскликнул кавказец, но, выпив вина «за честного вора», ответил, что на этот сеанс шесть коробок приходится, каждая бобина по двадцать минут, фильм ведь полнометражный, а когда короткометражка — то одна.

— Тяжелые они? — поинтересовался Марат.

— Тебя в коробку засунуть — как раз твой вес будет, — отвечал с усмешкой отсидевший срок убийца и, указывая рукой на глухую заднюю стену аппаратной, продолжал: — Фильм называется «Акваланги на дне», а где-то там на дне Чёрного моря лежат кости моих предков. Моя бабушка Харет до сих пор не ест морскую рыбу. Турецкие фелюги, отплыв за горизонт, сбрасывали в море живой груз, делавшийся рыбьим кормом. Халтура по-турецки: выбрасывать пассажиров в море, чтобы успеть сделать больше рейсов. А горские скакуны, оставленные на берегу, смотрели вслед — волчий корм, медвежий, барсовый. И спустя полвека кони дворян и казаков так же глядели с берега на то, как уплывают белогвардейцы, офицерьё, есаул, бросивший коня, потому что рука не поднялась пристрелить. «Вот пуля пролетела — и товарищ мой упал», — пели в фильме «Служили два товарища» с Высоцким. Смотрел, джигит? Вот и мой товарищ упал, хотя и не от пули. — И Юсуф повертел в руках бутылку из-под рома с остатками вина, наклоняя ее под разными углами.

Марат кивнул — он внимательно слушал подвыпившего рецидивиста. А Черкес поглядел на Лору, которая стояла пошатываясь, потом икнула, прикрыла рот ладошкой, извинилась, смущенно засмеялась — от ее смеха в животе будто черноморская рыба вильнула хвостом, — и пробормотал:

— Как можно смотреть на рыхлые обнаженные тела на пляже, помня о закутанных в златошвейную одежду черкешенках с осиной талией, с детства безжалостно перехваченной корсетом, с безупречной осанкой от привычки носить на голове кувшин? Жизнь — это не только движение, а динамическое равновесие канатоходца и водоносицы с кувшином на голове. Вот я немало пожил, многое повидал, посидел и поездил по стране, сейчас устроился киномехаником на горбатой горе Бытха, — а топоним Бытха в переводе, чтоб ты, джигит, знал, означает «Гора богов». Олимп, короче, у нас тут. И выяснил я нынче, что бывают полнометражные отношения, а бывают короткометражные. Вот с этой женщиной у нас короткометражка, короткометражный роман на малометражной площади. — И он обвел рукой, будто для ознакомления, помещение кинобудки.

Лора вспыхнула, сузила глаза и проговорила:

— Скажи, Черкес, а как будет… жена шапсуга? Шапсуженая? А любовница? Шапсучка?

Лицо Юсуфа налилось кровью до самых белков глаз, он стал медленно подниматься, но, взглянув на Элю, которая зеркально отражала все его движения и эмоции — она тоже вытягивалась кверху со своего места, также багрово краснея, хотя ужас, а не гнев исказил ее лицо, но мимика оказалась схожей. Заметив это, он сел на место и, небрежно махнув рукой, сказал Марату:

— Женщина пьяна. Я не могу отлучиться со своего поста — вот-вот следующий сеанс начнется. Прошу как мужика: доведи ее до дому.

— Обойдусь без провожатых! — выпалила Лора и направилась к выходу. Раздался грохот — видимо, она зацепила и уронила что-то в аппаратной.

— Разумеется, мне несложно проводить вашу даму до дому. Я только хотел задать один вопрос…

— И что же это за вопрос? — с угрозой в голосе сказал Юсуф.

Марат быстро произнес, опасаясь перестраховаться и не спросить:

— Кто убил Адика? Тот, у кого вы пять лет назад выиграли в карты энную сумму с тремя нолями?

— Вай, какой любопытный! — чуть иначе повторил Черкес, поднимая сросшиеся брови, и, обсосав баранью кость, проговорил: — Только русские фраера могут навязать столько узлов, проигрывая даже проигрыш, делая смерть не только единственным выходом, но и дающим облегчение. Говорю же: мои предки ходили над пропастью по канату тоньше, чем луч кинопроектора. Малодушный канатоходец строил навесной мост. А нынешние пришлые, пересекающие пропасти в поездах и автомобилях, уверены, что канатоходцы бывают только в цирке. Но некоторые удальцы по-прежнему пытаются пройти над пропастью по канату… или по лучу кинопроектора. Главное — не смотреть вниз. Базарят, что сами менты и убрали Адика, чтобы показатели не портил: он же азартный был. Артист-аферист! Так наши говорят.

Марат кивнул, выслушав высокопарную речь черкеса-рецидивиста, которого всё время переносило с горской музыки на блатную, и не очень-то поняв, кто такие эти «наши». Он вышел, провожаемый неотступным взглядом черных глаз, которые всё как будто твердили: «Вай, какой любознательный, какой любопытный!», догнал Лору с Элей (та кинулась следом за матерью) в самом низу крутой железной лесенки, по которой каблуки отбивали барабанную дробь — и как только женщина с нее не сверзилась, наверно, дочь помогала ей спуститься, — и, как обещал, довел до дома, где она снимала угол, сдав с рук на руки оказавшейся на месте Тоне, которая уже стерла с лица маску Пьеро; хорошо, что бабы Шуры не случилось, — вот бы она позлословила, увидав пьяную Лору! Сердечница обещала уложить квартирантку спать, после того как та дождется звонка от Александра из Салехарда.