Сейчас Эля, однако, торопилась на другой, дневной сеанс. Его афиша — поскромнее, помельче — висела под вечерней. Марат, не обратив на нее внимания, внимательно рассматривал здание. Ровного места на этой горе, видимо, не было ни одного. И кинотеатр — огромная бетонная коробка со стеклянным фасадом — одним боком подпирал склон, а другим обрывался в асфальтированную площадь, куда от входа вела крутая, но широкая лестница. Судя по часам над входом, шел уже киножурнал.

В пустынном фойе, где приятно было стоять разгоряченными ступнями на холодном полу из мраморной крошки, Эля, пользуясь своим знакомством с контролером — а ею была не кто иная, как ссорившаяся утром с бабой Шурой Раиса, — предложила провести Марата в кино бесплатно. Он возразил: в его возрасте несолидно то, что приемлемо для Эли, — лучше он потратится на билет. Девочка не настаивала. Ее властно тянул внутрь сумрачный зев зала, откуда сквозь плотно затворенные двери доносились раскатистые, но здесь еще невнятные звуки человеческой речи.

Эля на цыпочках бесшумно прокралась в двери. Последней исчезла ее тонкая, бледная кисть, соскользнув с ручки в виде бронзовой головы льва. Марат остался один. Морская фуражка, которую он надел от солнца на улице, пока его вынуждали слушать красивую, но никчемную историю олеандровых бражников, оказалась велика, резала и терла уши. Но Марат не спешил ее снимать. Она вполне гармонировала с брюками — ведь его клеш по ширине был почти флотским. А главное, с помощью фуражки он надеялся с ходу, еще до того, как будут произнесены первые слова, увести крайне важную беседу с кассиром из опасного русла. Без сомнения, воспоминание о вчерашнем конфузе еще долго будет заслонять от Жеки все иные темы. И сейчас, при виде стриженой головы вчерашнего утопленника и первого свидетеля ее позора, она могла сразу выпалить, что если он пришел выразить благодарность или соболезнование, то ни в том, ни в другом она не нуждается, — и напрочь замкнуться. Марат знал таких гордячек.

Он еще раз посмотрел на свое отражение в высоком стекле фасада и надвинул козырек на глаза. Даже то комичное впечатление, которое производила фуражка из-за того, что опустилась на голову глубоко, как севшее на мель судно, теперь было весьма кстати. Оно должно было дать Жеке чувства превосходства и снисходительности.

У окошка кассы оказалось безлюдно, но и за ним никого. Сквозь толстое оргстекло с отверстиями для переговоров и полукруглым вырезом над плоской стальной миской, куда клали деньги в обмен на билеты, Марат увидел прямоугольный стол, стоящий поперек кассы. Сверху одна на другой лежали схемы зрительного зала на разные сеансы. Часть мест — очевидно, проданных предварительно — была перечеркнута летящими, размашистыми крестиками. Сбоку синели пачки билетов по 30, 40, 50 копеек и стоял черный телефонный аппарат. Рядом на фиолетовой от чернил поролоновой подушечке лежал штампик, им на верхних билетах был уже проставлен единообразный оттиск сегодняшней даты: 6 августа 1975 года. Ниже столешницы виднелась ручка выдвижного ящика. В нём наверняка хранилась выручка. Благодаря своей худобе Марат мог бы до него дотянуться, просунув до плеча руку сквозь вырез в окошке.

Он точно знал, что приблизился к кассе бесшумно, тем более что был босиком. Но как-то его заметили. Сбоку из невидимого ему пространства появилась Жека. Ее волосы еще туже, чем вчера, были оттянуты от своих корней и схвачены на затылке, так что казались отлитыми из бронзы. Квадратные солнцезащитные очки скрывали даже брови и придавали лицу непроницаемо-официальное выражение. Кремовая блузка была наглухо застегнута на нежной шее.

— Журнал уже кончился, начался фильм. Вход в зрительный зал после третьего звонка запрещен, — сухо сказала она, не садясь и даже не отодвинув стул. — Сейчас вы можете купить билет только на следующий сеанс. Также открыта предварительная продажа на завтра.

Да, инструкции она знала неплохо. Но, возможно, так щепетильно соблюдала их только сегодня, чтобы не дать контролеру зала ни малейшего повода обвинить ее в их нарушении.

— Я нарочно выбрал момент, когда у кассы нет людей, чтобы не отвлекать вас, потому что мне не нужен билет в кино, — сказал Марат, сдвигая фуражку на затылок. Только теперь она его узнала и покраснела от корней волос до ключиц — скрыть краску стыда или досады не помогли даже солнцезащитные очки. Но, опережая ее возмущение, он притронулся пальцами к козырьку и миролюбиво продолжил: — Эту фуражку, а вместе с ней плату за морскую прогулку я хочу вернуть тому моряку, с которым мы вчера ходили на катере. Но я не знаю, как это сделать, где его найти или хотя бы через кого передать. На катере мне подумалось, вы его знаете. Может, подкинете какую-нибудь идейку? Ведь нельзя спорить с тем, что надо платить по счетам и благодарить за помощь, а он меня вчера здорово выручил — долг чести всякого порядочного человека…

На этих словах Жека его едко перебила:

— Сколько раз со вчерашнего дня я слышу это выражение! Все дружно помешались на каких-то долгах своей чести, совершенно не заботясь о чужой. Я не хочу иметь ничего общего с таким моряком и, где он, не знаю и знать не хочу. Кажется, вчера на катере я выразилась на его счет достаточно ясно. Хотя мне тоже неприятно, что Адик сорвал на нём какое-то свое зло. Скорее всего, без причины… Но будь ты поудачливее — встретился бы с ним на том месте, где стоишь. Утром он брал билеты на вечерний сеанс.

— Жаль, — сказал Марат. Он уже почти отошел от кассы, но вдруг повернулся на пятке и вновь очутился перед окошком. — А, кстати, мы могли бы устроить ему приятный сюрприз. Если вы мне покажете его места, я куплю билет на ряд сзади, войду по третьему звонку, когда погаснет свет, чтобы он меня не видел, и вдруг надену ему на голову фуражку. А уж когда повернется — отдам деньги за проезд. Так нам будет легче всего найти друг друга.

— Это невозможно, — холодно возразила Жека, — ты сам прекрасно знаешь, что я не имею права дать тебе билет на такой фильм, тем более на вечерний сеанс. Даже если я пойду на уступку, тебя — это однозначно — не пустит в зал контролер. И ты напрасно потратишь деньги, а я получу нарекание.

— Пустяки! — покровительственно сказал Марат. — Просто скажите, что вовсе меня не видели, ведь билет на меня мог взять и кто-нибудь посторонний, с гораздо более представительной, чем моя, внешностью. Контролера же я беру на себя: покажу паспорт — и недоразумения развеются.

— Могу я тоже взглянуть на этот документ? — спросила кассир, поджав губы в точности, как баба Шура.

— Не сейчас. Многие ли граждане ходят покупать билеты в кино с паспортом? Вот и я оставил его в куртке. Постоянно забываю, что мой рост вводит людей в заблуждение относительно моего истинного возраста. Сам-то я всегда прекрасно помню, сколько мне лет, и от худой комплекции меньше их не становится, но другим моей уверенности достаточно, конечно, не всегда, особенно тем, кто, как вы сейчас, находится на службе. Однако в данной ситуации, я думаю, это еще не повод гонять человека туда-сюда по жаре, не снисходя даже к его хромоте. Довольно и того, что ровесники и люди младше по возрасту беззастенчиво «тыкают» мне в общении. А когда я — всё же я клиент, а клиент, хоть и щуплый, всегда прав, так ведь вас учат? — подхожу к окошку кассы, Евгения Лунегова не ждет меня за своим рабочим столом, а сидит в рабочее время на мягком диванчике и через укрепленное на стене зеркало смотрит, кто же это там стоит, и стоит ли он того, чтобы его обслуживать. Может, вы многих зрителей так разглядываете и сортируете. Но и это не повод требовать у вас жалобную книгу, правда? Я всего лишь прошу оказать мне маленькую услугу. Я подробно объяснил, для чего она мне. И обещаю, что никому о ней не скажу, хотя и сам не понимаю, от кого и для чего можно было бы скрывать такую безобидную мелочь, — миролюбиво закончил Марат.

— Ах, не морочьте мне голову! — с досадой сказала Жека. — Я хорошо знаю свои обязанности. Но среди них нет такой, чтобы упомнить в зале на четыреста мест, кто на какие места берёт билеты. На фильмы про любовь, да еще зарубежные, курортники валом валят. Все задние ряды уже заполнены. Места, которые займут одни люди, соседствуют с теми, что случайно берут другие, совсем не знакомые с первыми. Всё сливается. Да тут уже на половину зала почти сплошное кладбище крестиков! — С этими словами девушка водила тупым концом карандаша по схеме зала на 20 часов, которую вытащила с самого низа стопки. Марат следил за ее рукой, положив подбородок в миску для денег и прильнув лбом к стеклу, пока она не ткнула в край средних рядов. — Ну да, вот они, эти места: восьмой ряд, пятое, шестое. Повезло, что места плохие, сбоку, иначе кто-нибудь давно бы уже оккупировал и соседние. Значит, вам девятый ряд… скажем, пятое место. Чтобы вы могли нахлобучить на него фуражку. Так? Так. С вас восемьдесят копеек. Отродясь этот ваш моряк не показывался в кино — и вдруг два билета на строго определенные места! Не поленился прийти к открытию кассы, заблаговременно, хотя эту часть зала можно купить и перед сеансом, ведь это не места для поцелуев в последнем ряду.

Отрывая Марату билет, она продолжала говорить и, казалось, главным образом для того, чтобы он, получив желаемое, немедленно удалился, не проронив больше ни слова, но Марат должен был еще сказать:

— Вы знаете, он тоже показался мне чудаковатым. Но это его горе. А мне бы хотелось за время предстоящей встречи, тем более что мы с ним, возможно, больше не увидимся, разом утрясти все вопросы. Дело в том, что я вчера, перегревшись на солнце, заснул во время нашей совместной морской прогулки и пропустил то, что происходило между Владиленом и…

— Вашим моряком, да. Картежники — что с них взять! Готовы играть хоть в море, хоть на суше. И со вчерашнего дня только и разговоров, что про эту жалкую игру! — раздраженно воскликнула Жека. — Весь дом гудит, как улей! И тут то же!

Она надела очки и изменила прическу явно для того, чтобы уклониться от расспросов хотя бы со стороны малознакомых людей про вчерашний эксцесс на пляже. А теперь можно было подумать, она ревнует к тому, что Марат интересуется третьестепенными событиями, а про то самое не обмолвился ни намеком. Но он озадачил ее еще сильнее, с живейшим интересом спросив, кто именно говорит.

— Люди, — удивленно сказала Жека. — Вы их не знаете, и их имена вам ничего не скажут.

— Да, действительно, прошу меня извинить, — согласился Марат, — я чересчур далеко зашел в своей любознательности — наверное, от волнения. Я, конечно, не позволил бы себе такого, не тревожь меня подозрение в том, что моряк мог проиграть вещь, ему не принадлежащую, или, вернее, принадлежащую наряду с ним и мне. Не в подкидного же дурака они резались. Игра ведь была азартная?

— Обычное очко, — ответила Жека, снимая очки, точно случайное созвучие наконец напомнило ей об их в данной ситуации бессмысленности, они только зря утомляли глаза в и без того не ярко освещенной кассе, и от зрителя в данном случае скрывать лицо было глупо и недостойно. — На кону стояло что-то заочное, о чём они говорили «три звездочки». Что это и кому принадлежит, не объяснили — попробуйте вы угадать. Однако вряд ли что-нибудь серьезное, судя по тому, как они оба кривлялись и подначивали друг друга; карты поручили сдавать Лоре, хотя она и тасовать-то как следует не умеет, причем их приходилось ловить и прижимать фотоаппаратом, чтобы не улетели. Зачем играть на катере — не понимаю! А сразу после игры Адик швырнул свои в море: ветер был рад их подхватить. Моряк проиграл, но это было редкостное невезение: перебор к одиннадцати туз. Вы поймете, если знаете правила игры.

— Нет, — солгал Марат в надежде, что Жека будет говорить подробнее.

— В общем, тебе сдают из колоды карты — подряд, вслепую. Каждая — определенное число очков. В сумме надо набрать двадцать одно или чуть меньше. У кого больше — тот и выиграл. Но перебор — крах, поэтому главное — вовремя остановиться. Сначала Лора сдавала Владу. Тот остановился на трех картах и сказал: «Ему». Моряк брал и в открытую швырял перед собой, разве что локтем прижимал, чтобы ветер не унес. Так что все видели. Я, конечно, не заядлая картежница. Но такую редкую по нелепости комбинацию и неспециалист запомнит. Король — четыре очка. Валет — два. Дама — три. Опять валет пиковый — два. Набралось одиннадцать. До двадцати одного еще целых десять очков. И я не верю, что среди самых осторожных игроков в мире есть хоть один, кто остановился бы на такой цифре. А следующим пришел туз — одиннадцать очков. Итого — двадцать два. Перебор. Всех охватило какое-то нездоровое веселье. Лоре на ум, конечно, пришел трехзвездочный армянский коньяк. Я сказала Адику, что он так возбужден, точно выиграл погоны со звездами подполковника или капитана первого ранга… и в этот момент он сорвал с головы проигравшего фуражку…

— А тот? — быстро вставил Марат.

— По-моему, он не придал этому никакого значения, — помедлив, вспомнила Жека. — Даже не знаю, будет ли он рад возвращению убора на свою голову.

— Такие сантименты — его личное дело. Но, во всяком случае, когда он выводил на подкладке химическим карандашом свои инициалы «ЗФ», он, видимо, надеялся, что фуражка будет принадлежать ему всегда! Кстати, вы не помните его имя-отчество? Как-то неловко говорить ему «э!».

— Трудно вспомнить то, чего не знаешь, — насмешливо сказала Жека и вдруг спросила: — А вы не студент юридического факультета? К любому делу готовитесь прямо-таки с завидной скрупулезностью: даже для того, чтобы купить билет в кино, заручились знанием фамилии кассира.

— Зато мое знание мирового кинематографа хромает, — не отвечая на вопрос, возразил Марат. — Вот вечерний фильм: судя по афише, итальянский, в названии два имени. Не может ли оно быть придумано нашими киношниками? А на языке оригинала название совсем иное, и в буквальном переводе на русский получится что-нибудь вроде «Долг чести платежом красен»?

Это предположение, после того как Жека несколько секунд усваивала его смысл, рассмешило ее до слез. Поборов приступ смеха, но всё еще удивленно качая головой и глядя на Марата почти по-дружески, Жека выразила твердую убежденность, что название «Ромео и Джульетта» на всех языках звучит одинаково. Это знают даже школьники, не говоря уже о студентах любых факультетов. Но, с другой стороны, конечно, содержание фильма при желании можно сформулировать с четкостью судебного приговора: «кровь за любовь» или «долг чести платежом красен», раз уж патетические речи о долгах чести теперь у всех на устах и вошли в такую моду.

Жека и Марат расстались почти приятелями, словно тень жалобной книги — угрозы, вынудившей ее заискивать перед клиентом, — и не ложилась между ними. Тем не менее, лишь отойдя от кассы настолько, что его не стало видно, он снял фуражку и, спустившись по ступенькам в туалет, оглядел в зеркало облитую потом голову. С макушки он даже пробил верх фуражки и проступил снаружи темным пятном. Уши, надавленные жестким ободом, горели и сделались бордовыми. Кроме того, ткань рубашки еще пачкалась краской. Когда Марат вытер рукавом испарину со лба, на лице остался бледно-чернильный след. Его он смыл и заодно утолил жажду, похвалив курорт за хороший вкус водопроводной воды.