Когда зазвонил звонок, Брунель лениво приподнялся с кровати, где лежал рядом с обнаженной девушкой с белыми волосами. Он надел пижаму с монограммой и халат. Он был в отличном настроении: Лиза проявила себя с самой лучшей стороны, выказав ту самую страстность, которая от нее и требовалась. Его не задевало то, что все это было с ее стороны притворством. Она лежала, смотрела на него и заученно улыбалась.

Да, Лиза — неплохой товар и вполне оправдывает те хлопоты, что он на нее потратил. Она была полезной во многих отношениях. То, что она была альбиноской, никак не преуменьшало ее красоты. Впрочем, сама она, не без удовольствия отметил он, так не считала.

Завязывая пояс халата, Брунель сказал:

— Возможно, тебе придется вступить в отношения с человеком по фамилии Гарвин. Возможно, он поймет, что тебя подослал я, но это не имеет значения. В нем есть свое грубое обаяние, и он это знает. Поэтому он решит, что сможет использовать тебя в своих целях, особенно если ты укрепишь его в этом заблуждении. Это было бы отлично. Но детали обсудим потом.

Он вышел из спальни, не пожелав ей спокойной ночи. Лиза встала, пошла в ванную, включила душ. Ей было немножко не по себе, что всегда случалось после Брунеля, и это ее тревожило. Это было неправильно. Она постояла, прислушиваясь, не зазвучат ли в ее голове Голоса, не начнут ли они давать советы, упрекать. Голоса не возникли, и она испытала чувство облегчения, а затем укол вины за это чувство облегчения.

Если бы она только осмелилась, то возненавидела бы Голоса. Но это было исключено. Это означало совершить страшное преступление. И так ей было стыдно, что она их страшится. Она пыталась сделать над собой усилие, но оказалась слабой, слишком слабой, чтобы справиться со своими эмоциями раз и навсегда. Она уже точно не помнила, когда впервые заговорили эти Голоса. Во всяком случае, несколько лет назад. Все, что было до этого, сделалось смутным, потеряло целостность, распалось на фрагменты. Иногда Голоса умолкали на несколько дней, но это ничего не меняло. Они господствовали над ней. Лиза знала, что рано или поздно они дадут о себе знать — среди ночи или тогда, когда их и не ожидаешь.

Она никому не рассказывала о Голосах, даже Брунелю, потому что Голоса строго-настрого запретили ей делать это. Это ей казалось странным, ибо Голосам нравился Брунель, по крайней мере, они были довольны, что она ему беспрекословно подчиняется. Лиза не знала, что собой представляют эти Голоса, и давно уже перестала ломать голову над этим вопросом. Они просто были всегда при ней, в ней. Но это не были голоса ее собственных дум и чувств, они существовали сами по себе. Это Лиза понимала, потому что в своей слабости и порочности пыталась им противоречить, спорить. Прежде всего она делала это, потому что Голоса говорили четко, ясно. Они звенели в ее мозгу маленьким хором, направляли, командовали, увещевали.

Когда она впервые услышала их, то перепуталась, но быстро привыкла, потому что они требовали чего-то простого и ясного. Но потом все изменилось. Они стали внушать ей что-то такое, от чего она приходила в ужас. Они велели ей совершать разные гадости — с Брунелем, а потом с другими. Теперь она привыкла к тому, как Голоса учили ее отдавать свое тело, но оставалось кое-что другое, куда более страшное. Она боялась показать, что напугана, даже не осмеливалась признаться в этом себе, ибо это было грешно. Голоса были всегда правы, даже когда велели ей убивать. Они были всеведущи и лишены сомнений, внушали ей, что оказывают великую честь, позволяя выполнять их волю. Это была высокая привилегия, которую она, по своему неразумию, не могла осознать во всей полноте. Если она и испытывала иногда приступы отвращения, если хотела порой взбунтоваться, то это выступало дополнительным свидетельством ее порочности, указанием на ужасное пятно внутри нее, на позорную слабость.

Лиза понимала, что сегодня доставила удовольствие Брунелю, иначе Голоса не замедлили бы объявить ей выговор. В те редкие случаи, когда она серьезно их подводила, они могли звенеть в ее мозгу серебряными колокольчиками всю ночь, источая бесстрастный гнев. Бесконечные повторения упреков доводили ее до исступления. Но теперь они не выказывали недовольства, ничего от нее не требовали, по крайней мере, ничего, что выходило бы за рамки существующих инструкций, которые она давно уже выполняла автоматически.

Внезапно ее посетила догадка, а с ней чувство тревоги, которое она быстро, смущенно подавила. Брунель хотел, чтобы она вступила в отношения с человеком, которого, кажется, зовут Гарвин. Если это дурной человек, Враг Голосов, они, возможно, дадут ей одно из этих жутких поручений. Она содрогнулась при воспоминании о том, что они велели ей сделать с тем человеком в Руанде. Это все, конечно, было ради его собственного блага. Иначе ведь и быть не могло. Но все равно, после этого она чуть было не повредилась рассудком. Она была даже рада, когда он сбежал, хотя в этом не было ничего хорошего. Но не лежала ли на ней доля вины за тот побег? Не предоставила ли она ему тот крошечный шанс, ту соломинку, за которую он жадно ухватился? Наверное, нет, иначе Голоса не оставили бы ее в покое, уничтожили бы ее… Но все-таки?

Лиза покачала головой, словно освобождаясь от воспоминаний. Ее слабость, ненадежность пугали не на шутку. Она посмотрела в зеркало до полу, в котором отразилась ее обнаженная фигура. Господи, вот уродина! Белесая уродина. Скажи спасибо, что Голоса считают возможным использовать такое чучело, такое пугало. Скажи им спасибо и старайся изо всех сил…

Лиза прислушалась в надежде, что Голоса одобрят ее мысли, но они безмолвствовали. Тогда она выключила воду, вышла из ванной, вытерлась и надела халат. Вернувшись в спальню, она подошла к длинному ряду книжных полок. Раз у нее сейчас нет никаких обязанностей, она могла немного отдохнуть, пожить другой жизнью, уйти в мир, открывшийся на страницах книг.

Там были романы, в основном исторические. Никаких детективов, триллеров, никакой современной эротики. Зато там было очень много мемуаров, биографий. Ей казалось, что она существует в давнюю эпоху, викторианскую или эдвардианскую. Она жила в Европе или Америке, в мире, который если и менялся, то медленно, да и то чуть-чуть.

Она выбрала «Золотые годы», книгу мемуаров эдвардианского периода, положила на подушку, а сама села у туалетного столика и стала стричь ногти. Брунель требовал, чтобы она коротко стригла ногти и накладывала ярко-красный лак. Это отлично контрастировало с ее белой кожей и волосами.

Брунель не торопился. Он спустился в кабинет на первом этаже, отдернул штору. У дома стояла машина Адриана Шанса. Брунель снова задернул штору, включил свет, потом щелкнул ручкой маленького телевизора на столе. На экране показалось изображение — ступеньки у входа и двое в ожидании у двери — Джако и Шанс. Они ждали уже две минуты, но не выказывали признаков нетерпения. Каждый из них поправлял левой рукой узел галстука. Это означало, что они не находятся под дулом пистолета кого-то оказавшегося за кадром.

Брунель нажал одну кнопку на панели, которая выключила сигнализацию на парадной двери, потом другую кнопку, которая отпирала три замка на двери. И замки и сигнализация получали питание не от общей сети, но от батареек. Когда Брунель увидел, что его помощники вошли и дверь закрылась, он выключил телевизор и сел за стол. Тридцать секунд спустя в дверь постучал Шанс, затем он вошел, а за ним и Мухтар.

— Ну? — осведомился Брунель.

— Мы подождали, когда они выйдут, а затем проследили за ними, — доложил Шанс. Он сел на диван и пригладил свои серебристые волосы. — Они подъехали к дому у Гайд-парка. У нее там пентхауз. Фрейзер сел в такси и, похоже, уехал домой. Блейз и Гарвин вошли в дом. Чуть позже в пентхаузе зажегся свет. Мы прождали полчаса, потом уехали. Наверное, Гарвин останется на ночь. — На мгновение его неподвижное лицо исказила гримаса. — Теперь они, похоже, знают, как мы с Джако к ним относимся.

— А что Пеннифезер?

— Мы его не видели.

Брунель рассеянно побарабанил пальцами по столу, потом сказал:

— Это не может быть совпадением. Вы видели, как Пеннифезер выходил из «Легенды», за их столиком было четвертое место. Не исключено, что он обедал с ними.

Джако молча расхаживал по кабинету, и было только видно, как под тесно облегающим фигуру костюмом бугрятся мышцы. Шанс пожал плечами:

— Возможно, но я не вижу тут связи с делом Новикова. — Он промокнул лоб платком, затем продолжил: — Когда она повязала нас и запихала в машину, она не задавала никаких вопросов, не обыскивала нас, и вообще не проявляла никакого интереса к тому, зачем мы там возникли. Она, похоже, забрала его с собой в Англию, но я не вижу тут ничего особенного. Куда важнее, что мы сегодня видели Фрейзера в обществе Блейз и Гарвина.

— Думаешь, он хочет попробовать с их помощью получить сингапурские бумажки?

— Уверен, что сейчас Фрейзеру на все остальное плевать. А он отличается редким упорством.

— Почему они должны дать согласие?

— Не знаю, но у меня такое предчувствие, что они скажут «да». Они и раньше оказывали услуги Тарранту. Причем не за деньги. Британцы платят гроши. И они помогают ему вовсе не потому, что надеются с этого что-то иметь. Нет, похоже, они просто хорошо к нему относятся. Это же абсурд!

— С нашей точки зрения, да. Но порой люди действуют из самых невероятных побуждений. — Брунель закурил. — Так или иначе, Адриан, я с тобой согласен: они могут попробовать завладеть документами.

Джако устремил взгляд на массивный сейф в углу, вделанный в стену, потом сказал хриплым голосом:

— Вы хотите убрать бумажки куда-нибудь в другое место? Может, положить их в банк?

— Нет ничего более абсурдного, чем положить их в банк, — сказал Брунель. — Боюсь, банковские сейфы не устоят против Тарранта, если он очень уж захочет наложить руки на их содержимое. Но этот сейф куда надежнее. — Он поносился на Шанса и добавил: — Судя по их досье, они могут придумать что-то исключительно остроумное. Тонкое…

— Это не так-то просто, — отозвался Шанс. — Чтобы вскрыть сейф, им потребуется двенадцать часов активной работы. Без помех. Стало быть, сначала надо вывести из игры нас. Но для этого опять-таки им надо будет попасть в дом. Но здесь отличная система безопасности. Ее не выведешь из строя с помощью кусачек. Они могут попасть в дом, только если мы им это позволим. Но нам придется следить за нежданными посетителями — почтальонами, монтерами с телефонной станции, служащими электрической компании, которые снимают показания счетчиков, водопроводчиками, ищущими утечку. Если мы проявим бдительность на этот счет, то вряд ли ошибемся.

Какое-то время Брунель сидел, погрузившись в раздумья, потом сказал:

— Хорошо, Адриан, в течение нескольких дней будем жить на осадном положении. Все детали разработай сам. Но отныне один из вас должен находиться безотлучно в этот комнате. С пушкой. — Он в упор глянул на Шанса и повторил: — С пушкой, Адриан. А когда мы их поймаем, тогда можешь пустить в дело свой перочинный ножик. — Он затушил сигарету и встал, чуть возвышаясь над столом. — Джако, ты дежуришь до трех утра. Потом тебя сменит Адриан. Я понимаю, что маловероятно, чтобы они выкинули что-то этой ночью, но именно поэтому мы переходим на новый график сейчас. Говорят, Блейз — большая мастерица на то, что кажется маловероятным. — Он вопросительно поднял брови и спросил: — По-моему, вы оба теперь можете это подтвердить, верно?

Белозубая улыбка Адриана получилась несколько натянутой.

— Тогда мы не знали, с кем имеем дело, — сказал он.

— Боюсь, что, если бы и знали, ничего бы не изменилось, — отозвался Брунель, не без скрытого удовольствия наблюдая за тем, как эта реплика вызвала на лбу Шанса новый налет испарины. Джако плюхнулся на диван, извлек из-под пиджака пистолет и стал его осматривать. Когда Брунель двинулся к двери, Шанс осведомился самым учтивым тоном:

— Вы сегодня не собираетесь воспользоваться Лизой?

— Нет, — сказал Брунель и, помолчав, добавил: — Она в твоем распоряжении, только не особенно увлекайся. Мне она вскоре понадобится для дела, так что не оставляй следов. Ясно?

— Для дела? — удивленно переспросил Адриан.

— Если Блейз и Гарвин так и не объявятся, я, возможно, подброшу ее Гарвину.

— Но зачем?

— Сингапурские бумажки — не единственный мой интерес, Адриан.

— Пеннифезер?

— Да. В настоящее время он поддерживает связь с Блейз и Гарвином, поэтому надо действовать осторожно. Как-никак это наша единственная возможность возобновить работу над проектом Новикова.

Шанс кивнул, но как-то вяло. Брунель заметил это и сказал:

— Не вешай нос, Адриан. Даже если тебе не удастся пощекотать своим ножичком Блейз в ближайшие день-два, я надеюсь, мы предоставим тебе эту возможность чуть позже.

Лиза лежала в кровати и читала книгу. Когда отворилась дверь и в спальню вошел Шанс, она сделала над собой усилие, чтобы не поддаться панике и унять неприятное ощущение в животе. Впрочем, она тотчас же устыдилась, что испытывает к нему такое отвращение, устыдилась своей отчаянной надежде, что в этот раз он не сделает ей очень больно.

С того последнего случая прошел лишь месяц, и Лиза надеялась, что Брунель не отдаст ее снова Адриану так скоро. Чтобы доставить Шансу удовольствие, ей полагалось держаться совсем не так, как с Брунелем. Ей следовало оказывать сопротивление, поначалу довольно слабо, затем все сильнее и сильнее, выказывать страх. Потом наступало самое ужасное: он подвергал ее телесному наказанию за строптивость. Затем все делалось немного легче — ей только надо было оставаться пассивной, податливой, как большая тряпичная кукла. Лиза чувствовала себя виноватой за то, что воспринимала телесные наказания как «самое ужасное». Голоса внушали ей, что надо доставлять удовольствие Брунелю, и если он направлял к ней Адриана, то и ему. Адриан не посещал бы ее, не будь на то воли Брунеля, а значит, он тем самым выполнял волю Голосов, и ослушаться означало согрешить.

Адриан остановился у кровати и, уставившись на Лизу, сверкнул своей белозубой улыбкой. Он взял книгу с подушки, отбросил ее себе за спину. Потом откинул одеяло. На Лизе была белая шифоновая рубашка, доходившая до ляжек. По-прежнему улыбаясь, Шанс начал развязывать галстук. Лиза перевернулась на спину, села, подтянув к подбородку колени и прикрыв руками груди, прошептала:

— Не надо, Адриан… Пожалуйста, не надо…

Неподалеку от дома Брунеля, на крыше здания на южной стороне площади, стоял Фрейзер и вглядывался перед собой. Да, на крышу он проник без проблем, просто поднялся по лестнице этого жилого дома на последний этаж, а там вскарабкался по ступенькам служебной лестницы на крышу. Дом был длинный, и, пройдя по крыше из конца в конец, Фрейзер мог видеть и фасад, и боковую часть дома Брунеля, образовывавшего угол на площади, где дорога поворачивала на север. Площадью это место именовалось разве что по традиции, потому как на самом деле это была короткая, хотя и широкая улица.

Фрейзер получал от своего занятия определенное удовольствие, хотя прекрасно понимал, что вряд ли оно принесет реальную пользу. Опершись о цистерну, он изучал диспозицию. В боковой части особняка окон нет, только стена. У фасада большое окно на первом этаже, справа от входа. Такие же окна на втором и третьем. Спуск в подвал. Ограда в шести футах от стены дома. Широкий тротуар. Уличный фонарь. Он снова поднес к глазам бинокль ночного видения. Да, нигде не видно крышки старого, не используемого угольного люка. Он стал разглядывать окна. На всех задернуты шторы. Щелочка света в окне кабинета. Он запросто мог бы нарисовать по памяти план этого кабинета, находившегося на втором этаже. Сейф был встроен в боковую стену, где не было окна. Впрочем, не было никакой необходимости самому составлять план. Такие чертежи уже имелись у них в отделе, предоставленные строительной фирмой, переделывавшей интерьер дома семь лет назад для крупного торговца алмазами де Гройля. Как только Брунель начал игру с сингапурскими документами, Фрейзер сразу же затребовал эти планы.

Фрейзер сделал несколько шагов по крыше и устремил взор вниз, на улицу. Время от времени в восточном направлении пробегали редкие машины — на площади было одностороннее движение, — потом заворачивали налево, за дом Брунеля, и исчезали из вида. По противоположному тротуару молча прошло двое мужчин. По ближнему к Фрейзеру тротуару прошествовала довольно шумная компания причудливо одетых хиппи. Они то и дело останавливались, жестикулировали, похоже, о чем-то спорили, хотя слов Фрейзер разобрать не мог.

Он посмотрел на отрезок улицы, уходившей на север. Красные огоньки отмечали строительный участок — там сооружался подземный гараж. Кучи земли, траншеи, трубы, бетономешалка, экскаватор. Может, кто-то из инженеров появится в доме Брунеля, чтобы проверить, как работает газ, электричество, водопровод? Фрейзер тотчас же покривился. Именно такого визита и ждет сейчас Брунель. Он посмотрел на крышу углового дома. Нет, даже голубь может заставить сработать сигнализацию. В полиции ему сообщили, что еще во времена де Гройля сигнализация нередко срабатывала из-за кошки.

Фрейзер снова посмотрел вниз. Девица со светлыми волосами, словно вспыхнувшими под фонарем, направлялась от стройки. На ней была кожаная куртка и очень короткая юбка. Она шла, покачивая бедрами, как это делают профессиональные шлюхи. За ней шествовал мужчина в длинном плаще, шляпе и с чемоданчиком в руке. Девица обернулась и, когда он приблизился, заговорила с ним. В ее позе было что-то вульгарно-зазывающее. Обменявшись несколькими репликами, они двинулись дальше уже рядом, неторопливо сделали несколько шагов, потом опять остановились. Мужчина переминался с ноги на ногу, пожимал плечами, потом почесал затылок.

Нервничает, отметил Фрейзер. Боится, что она обдерет его как липку. Да, его надо уговаривать. Она же помахивает сумочкой, принимает соблазнительные позы, короче, делает все, чтобы его заарканить. Видать, клиентов нынче маловато. Ну, что ж, сестренка, работай, только не спугни его, он новичок, подумал Фрейзер. Притворись, что ты симпатичная, душевная особа и он тебе и впрямь приглянулся. Ну, а насчет денег потом, и тут уж прояви твердость. И тогда он отдаст тебе все — кроме мелочи на автобус домой.

Между тем блондинка в кожаной куртке взяла мужчину под руку, и они снова медленно двинулись вперед, о чем-то беседуя. Она теперь стала ласковой, как кошечка, но он по-прежнему пребывал в волнениях. Напротив дома Брунеля тротуар расширялся, чтобы было где поставить телефонную будку и почтовый ящик. Там было темно, и девица легкого поведения потащила потенциального клиента именно туда. Фрейзер подался чуть вперед, заинтригованный тем, как развернутся события. В будке было темно, да и телефонный аппарат, похоже, отсутствовал. Юные озорники, видать, об этом уже позаботились.

Проститутка и пугливый клиент растворились в темноте, окружавшей будку. Правильно, киса, одобрительно подумал Фрейзер. Немного разогрей его. Если за пять минут он не забудет о своих финансовых сложностях, можешь оставить его в покое, а сама бросай эту хитрую профессию и займись чем-нибудь попроще, вроде нейрохирургии. Потом он посмотрел на ряд машин у тротуара и подумал, что в одной из них, наверное, сидит Модести Блейз. Она пообещала провести разведку «с земли», постараться сделать снимки. Но с такого расстояния трудно уловить нужные детали. Фрейзер вдруг приуныл.

Между тем в тени телефонной будки Модести прижалась щекой к щеке Вилли, и через его плечо смотрела на дом. Он же аккуратно поставил чемоданчик с мощным прожектором, питавшимся от батарей. У прожектора был особый фильтр, поглощавший обычный свет и пропускавший только инфракрасные лучи. Сейчас прожектор был включен и устремлен на вход в дом Брунеля.

Из-под длинного плаща Вилли Модести извлекла камеру «асахи-пентакс» с тридцатипятимиллиметровой пленкой. Она обняла его за шею так, чтобы можно было держать камеру над его правым плечом двумя руками, и прошептала:

— Ну-ка, Вилли, немного приподними меня.

Он обнял ее чуть крепче и приподнял, как она просила. Модести наладила телеобъектив, поймала в видоискатель входную дверь и сделала четыре снимка. Потом сказала:

— Опускай.

Передвинув чемодан так, чтобы инфракрасный луч падал на окно второго этажа, она прошептала:

— Поднимай. — Она сделала шесть снимков и удовлетворенно прошептала: — Порядок.

— Сняла все, что хотела, Принцесса? — осведомился Вилли, опуская ее.

— Да, но давай еще пару минут проведем в жарких объятьях — для правдоподобия.

— О'кей, — Модести почувствовала, как Вилли сотрясается от беззвучного смеха. — Все-таки в этом есть что-то от непристойного поведения.

С крыши Фрейзер снова окинул взглядом машины, пытаясь понять, куда делись Модести Блейз и Вилли Гарвин. Он посмотрел на часы. Половина первого. Они договорились встретиться у Модести в пентхаузе в час. Он пожал плечами, обвел прощальным взглядом площадь и двинулся к лестнице, что вела в дом.

Когда снимки высохли, Вилли Гарвин снял их с зажимов, потом прошел через мастерскую Модести в гостиную. Фрейзер за ним.

Фрейзер был в пасмурном настроении, которое не мог развеять даже бокал великолепного коньяка, который он держал в руке. Отчасти он устал, отчасти злился на себя. Он искал на Уэлбери-сквер мужчину и женщину и видел их, так и не сообразив, что это и есть Вилли и Модести. Он понял, в чем дело, только когда оказался в пентхаузе и увидел на диване светлый парик, а Модести в кожаной куртке.

Теперь она переоделась в китайский халат и устроилась в нем на диване. Этот халат только подчеркивал ее темноволосое красивое лицо с по-азиатски высокими скулами. Сунув руки в просторные рукава, на которых золотые драконы разевали пасти на алом фоне, она рассеянно смотрела на один из исфаганских ковров, покрывавших изразцовый пол. Ее волосы, которые она обычно собирала в шиньон, теперь были распущены и перехвачены резинками, образуя две косы.

Некоторое время Вилли молча и с удовольствием смотрел на нее, потом сказал:

— Принцесса!

Она вышла из забытья, улыбнулась, взяла пачку снимков, которые он ей протягивал. Она медленно просматривала их и передавала Фрейзеру, который мрачно изучал их и раскладывал на диване рядом с Модести.

— Ничего такого, чего бы мы не знали, — подвел итог Фрейзер. — Тут даже не виден сканнер на двери, а ведь он там имеется. Тот, кто сказал, что разведка всегда полезна, не имел в виду дом двадцать восемь на Уэлбери-сквер.

— Почему бы вам не отправиться домой спать? — дружелюбно осведомился Вилли.

— Потому что мне нравится коньяк, который подают в этом заведении. И потому что здесь можно не думать о том, что со мной сделает Таррант, когда окажется, что я все вам разболтал и вы отправились на тот свет, потому что решили рискнуть и неудачно.

— Мы не будем рисковать, — задумчиво произнесла Модести, разглядывая одну из фотографий. — Я не ожидала увидеть там лазейку и вообще все решить. Важно почувствовать ситуацию. Нет, я не считаю, что мы потратили зря время.

— А теперь, когда вы прочувствовали ситуацию, что дальше, — осведомился Фрейзер и, сделав добрый глоток коньяка, сердито посмотрел на Модести.

— Теперь мы будем думать, — сказала Модести. — Ну давай, Вилли. Начинай мозговую атаку.

В течение следующих десяти минут Вилли Гарвин ходил взад-вперед по гостиной с полузакрытыми глазами и говорил. Он говорил медленно, но без колебаний, предлагая варианты в диапазоне от маловероятного до фантастического. Он говорил о сигнализациях и электронике, о взламывании сейфов, о методе стетоскопа и термальном методе. Он говорил о затратах времени и усилий. Он обсуждал методы проникновения в дом через крышу, подвальное помещение, спереди и сзади. Он говорил о канализации и кабелях, об отвлекающих маневрах и переодеваниях. Когда он закончил, то сел, закурил сигарету и добавил:

— С какой стороны ни заходи, все равно остается полным-полно разных «но» и «если». Им есть где устроить ловушки для незваных гостей.

Модести кивнула. Она не выказывала признаков разочарования.

— Отлично, Вилли. Это многое проясняет. Всегда полезно избавиться от привычных представлений, если хочешь придумать что-то свеженькое. Надо понять, как можно поломать стереотипы — их и наши. Главное, Вилли-солнышко, не перестараться — не надо придумывать что-то слишком хитрое, слишком заумное. Давай помнить об этом, а пока, как говорится, утро вечера мудренее.

Фрейзер встал со словами:

— Все сложно, потому что они не хотят рисковать, и вам тут уже ничего не изменить. — Он взял пальто со словами. — Это была очень содержательная встреча, и я вам весьма благодарен.

Модести улыбнулась.

— Мы только начинаем, Джек.

Она проводила его до своего личного лифта в фойе пентхауза и сказала:

— Если мы придумаем что-нибудь гениальное, я сразу позвоню. Времени маловато, но что делать.

Он мрачно уставился на нее и буркнул:

— Вы просто прелесть, но не будьте такой наивной… Господи, я, наверное, уеду из этой страны!.. — Сделав над собой усилие, он изгнал из глаз угрюмость, заставил себя снова превратиться в тихого, смиренного, исполнительного служаку и, протянув руку, проговорил: — Спокойной ночи, мисс Блейз. Большое вам за все спасибо.

Когда Фрейзер удалился, Вилли хмуро произнес:

— Он вообще-то прав. Принцесса. Если мы с тобой не придумаем что-то необычное, лучше не соваться. А у меня пока нет ничего такого… Не вижу на горизонте новую идею, хоть убей.

— Ты ее увидишь, когда она окажется рядом, — улыбнулась Модести. — Включи свой приемник, настрой на правильную волну и жди…

— Ладно. — Он взял Модести за руку и приложил ее пальцы к своей щеке. Это было его излюбленное приветствие, предназначенное только ей и больше никому. — Я прослежу за запорами.

Одна спальня в пентхаузе была предназначена для Вилли, но прежде чем лечь спать, он тщательно проверил систему безопасности. Он вспомнил, что Пеннифезер должен был вернуться под утро. У него имелся свой ключ от лифта внизу, и он знал, где находится секретная кнопка, которая открывала дверь наверху. Кроме того, ночной швейцар знал его в лицо. Но на всякий случай Вилли установил на контрольной панели лифта предельный вес в 160 фунтов . Если бы кто-то пожелал подняться вместе с Пеннифезером, лифт попросту не заработал бы.

Довольный своей предусмотрительностью, он отправился в кровать. Поскольку ему совершенно не хотелось сейчас размышлять о хитростях проникновения в дом на Уэлбери-сквер, он решил подумать о своей военной кампании, целью которой было покорение и перевод в горизонтальное положение двадцатисемилетней Эрики Нолан, профессора социологии в Лондонской школе экономики. Ее философские воззрения казались ему комичными, но тело, напротив, вызывало восхищение и преклонение. Пять минут спустя он уже крепко спал.

Модести проснулась сразу после половины пятого, когда явился Пеннифезер. Он на цыпочках прошествовал в спальню, затем несколько минут побушевал в ванной, после чего Модести тихо окликнула его:

— Можешь не бояться меня разбудить, Джайлз. Я все равно не сплю.

Она села на постели и включила лампу.

— Прошу прощения, — он вышел из ванной, снимая пуловер. — Я разбудил тебя, когда опрокинул соль для ванной?

— Опять?

— Увы. Хотел почистить зубы в темноте и столкнул банку. Слушай, я никогда еще не чистил зубы этой лимонной пастой. Она совсем не дает пены.

— Это крем для рук, милый.

— Вот как? Тогда все ясно. Насчет пены ясно…

— Вот и отлично. Как дежурство?

— Все спокойно. — Он стянул рубашку. — В основном сидел у телефона и читал «Ридерз дайджест». Один раз позвонили из гаража, который работает круглые сутки. Один слесарь уронил себе на ногу аккумулятор, но я отправил его в больницу. Лондон не Калимба.

— Да, есть различия. — Она с улыбкой посмотрела, как он надевает пижаму от «Маркса и Спенсера», вспоминая часы, проведенные с ним в операционной больницы Калимбы, и добавила: — По-моему, Калимба как-то больше тебе подходит.

— Мне тоже так кажется. Во всяком случае, я все время посылаю письма в разные организации насчет чего-то в этом роде. — Он постоял немного, уперев руки в боки и глядя на Модести. — Знаешь, с твоей стороны очень мило, что ты позволила мне пожить здесь.

— Как говорится, добро пожаловать. Ты будешь так стоять или, может, все-таки ляжешь?

— Ложусь, ложусь.

Он забрался в кровать, улегся рядом с Модести и спросил:

— Как ты провела вечер?

— Очень содержательно. Ты весь замерз!

— Похоже, так. Просидел в этом холодном гараже вместе с тем парнем — ждал, когда его заберет «скорая». Ты держись от меня подальше.

— Не поощряй трусость. Если мужчина, оказавшийся со мной в постели, замерз при исполнении своего профессионального долга, он имеет право согреться моим теплом.

Джайлз рассмеялся, и после ряда манипуляций Модести оказалась на нем, словно жаркая перина. Он держал ее за руки, а ее голова оказалась на подушке рядом с его лицом.

— Приятный жар, — сказал он с блаженной улыбкой. — Но скажи, ты всегда снимаешь с себя все, когда ложишься в постель, или это специально ради меня?

— Всегда. Но ты имеешь право этим воспользоваться.

— Мне очень нравится твое тело. Упругое, податливое, но не слишком мягкое. Послушай, в пятницу у меня получка. Надеюсь, ты примешь небольшой взнос за пансион? Я, конечно, понимаю, что у тебя денег куры не клюют, то ты понимаешь, что я имею в виду…

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ладно, пусть будет по-твоему. За еду плати, но только не за кровать.

— Боже! Я вовсе не имел этого в виду!

— Замолчи, глупый! Я тебя не придавила?

— Самую малость. Но это очень приятно. Надеюсь, теперь я не засну.

— Во всяком случае, пока ты еще не спишь, то слушай внимательно. Помнишь тех двоих, что появились в Калимбе и стали допрашивать тебя насчет иностранца? Их интересовало, не успел ли он перед смертью чего-то тебе рассказать.

— Да, один с седыми волосами, а другой смуглый и коренастый. Конечно, помню. Ну так что с ними?

— Вчера вечером они тоже обедали в «Легенде». Вместе со своим боссом Брунелем. Очень плохой человек…

— Они вчера были там же, где и мы? Какое странное совпадение!

— Как ни странно, это действительно смахивает на совпадение. Не знаю, видели они тебя или нет, но меня Брунель углядел и подошел пообщаться. Так или иначе, придется проявить бдительность. Сегодня здесь ночует Вилли Гарвин, и нам придется глядеть в оба.

— Понятно… Но в чем дело?

Модести испустила легкий вздох.

— Ну, во-первых, серебристый и коренастый горят желанием поквитаться за прием, который я им тогда оказала. Помнишь?

— Еще бы! Послушай, дорогая, ты не должна выходить одна. С тобой обязательно кто-то должен быть — я или Вилли.

Она сложила губы трубочкой, поцеловала его в ухо.

— Милый, ты не совсем уловил мою мысль. Это ты как раз не должен выходить один. Без меня или Вилли. Даже на ночное дежурство. Вернее, особенно на ночное дежурство.

— Я что-то не понимаю…

— Кто знает, вдруг они решили еще раз поинтересоваться у тебя, что сказал тебе перед смертью тот таинственный мистер Икс. Поэтому кто-то из нас двоих будет за тобой присматривать. На всякий случай.

— Но это же абсурд, Модести. — Пеннифезер издал свой характерный смешок. — Зачем мне телохранитель?

— Но в Калимбе я все-таки оказалась полезной, верно?

— Ну да. Ты была просто великолепна. Но это все равно не укладывается у меня в голове. Меня сильно вывел из себя тот тип, когда стал лупить меня по животу, и я собирался сам с ним разобраться, но тут вмешалась ты. Это было очень любезно с твоей стороны, но все-таки ты женщина, и мужчина не может позволить женщине сражаться за него.

— Если это не такая необычная женщина, как я. Мы уже это обсуждали, Джайлз… Кстати, как же ты думал с ним разобраться?

— Ну, для начала я хотел прийти в себя после твоего пинка и выбить у него из руки пистолет.

Она подняла голову с подушки и пристально посмотрела на Пеннифезера, отчего их носы соприкоснулись.

— Прошу тебя, Джайлз, выслушай меня и отнесись к моим словам серьезно. Дай Бог, чтобы тебе не пришлось попадать в подобные ситуации, но только, если тебе еще раз не повезет, ни в коем случае и не пытайся выбивать у кого-то из руки нож или пистолет. Это все отлично смотрится в кино, потому что и человек с оружием, и тот, кто ему противостоит, — актеры и получают за это деньги. В жизни все не так. Рука очень маленькая, очень подвижная цель. Пока нога описывает дугу в четыре фута, рука может чуть сдвинуться в сторону. И не пытайся хватать своей рукой руку, в которой нож или пистолет. — Она потерлась кончиком носа о его нос и спросила: — Понятно?

— Хорошо, но что делаешь в таких случаях ты?

— Иногда просто поднимаю руки вверх, как ведено, и жду, не выдастся ли благоприятный момент потом.

— Но тогда ты повела себя иначе.

— Тогда мне удалось застать их врасплох. Я от рождения была ловкой и с годами сделалась еще ловчее. Но правило состоит в том, что, если хочешь вывести из игры противника, атакуй его, а не оружие.

— Ты так и поступила с серебристым. А как насчет коренастого?

— Я стукнула его вот сюда, — она коснулась рукой подбородка Джайлза. — А коленом сюда, — она надавила бедром на соответствующие части Пеннифезера. — Но ты не пытайся выкинуть ничего подобного, потому что здесь необходим расчет… Собственно, вообще тебе не следует в таких случаях ничего предпринимать. Ладно, хватит об этом. Ну что, хочешь отдохнуть или немножко поиграть?

— Честно говоря, и то и другое…

— Ну что ж, это возможно. На то имеются свои способы.

— Ты просто чудо, Модести, — отозвался Джайлз, касаясь пальцами ее щеки, отчего по телу Модести прокатилась волна удовольствия. Он не был искусным любовником, но странным образом доставлял ей целительное удовлетворение.

В десять утра позвонил Фрейзер.

— Они готовятся к осаде, — коротко сообщил он. — За домом следит мой агент из пустой квартиры напротив. Запасаются всем необходимым. Никто не покидает дома. Они решили, похоже, сидеть на своем чертовом сейфе, пока не вернется из Штатов сами знаете кто. А когда он откажется заключать с ними сделку, они позвонят в некое посольство и передадут их представителям товар.

— Ладно, Джек, спасибо, — сказала Модести.

— Заклинаю вас в последний раз, не высовывайтесь.

— Я буду держать вас в курсе.

Она положила трубку, вернулась к столу. Вилли читал утреннюю газету. Венг, распоряжавшийся хозяйством, принес еще кофе.

— Гренок не желаешь, Вилли?

— Нет, спасибо. Где Джайлз?

— Спит. Раньше полудня не встанет. Я велела ему не выходить без кого-то из нас, но, похоже, в ближайшие несколько дней им будет не до него. — Она рассказала ему о звонке Фрейзера и добавила: — Раз они решили окопаться, то значит, они мало на что способны. Я имею в виду, в смысле атаки.

Вилли кивнул и сказал:

— Если мы окажемся заняты, то за Джайлзом может присмотреть верный человек. Я не говорил тебе, что в Лондон приехал Джок Миллер?

«Малыш» Джок Миллер представлял собой маленький комок, сплошь состоявший из мускулов. Его рост не превышал пяти футов, а лицо все было в шрамах. У него остался только один глаз. Он появился на свет в Глазго сорок с чем-то лет назад. Четыре года он заведовал всеми транспортными проблемами Сети, преступной организации с базой в Танжере, которую основала и контролировала Модести.

Малыш Джок Миллер было большой молчун и отлично разбирался во всем, что имело отношение к механике. Он обожал все, что имело колеса, крылья и двигатель. В ходе одной из операций он остался без глаза, и теперь стараниями Модести у него были гараж в Глазго и пенсия. Сеть не бросала на произвол судьбы своих верных членов.

Модести помнила угрюмое выражение лица, с которым Малыш Джок выслушивал ее распоряжения, помнила сопение, которое свидетельствовало о том, что он предвидит разнообразные осложнения, но она также помнила, что он никогда ее не подводил. Однажды кто-то, вдохновленный фырканьем Джока, решил в его присутствии нахамить Модести. Джок Миллер тотчас же, не говоря худого слова, сломал наглецу нос.

— Надо пригласить его пропустить стаканчик-другой, — сказала Модести, покручивая пальцами кофейную чашку. — Попросим его поглядеть «роллс-ройс». Представляю, как он фыркнет. И как обрадуется.

Ни она, ни Вилли Гарвин и словом не обмолвились насчет Уэлбери-сквер. Они ждали, пока их не осенит блестящая идея. Они не торопились, понимая, что озарение нельзя заказать, что это должно быть нечто в высшей степени оригинальное.

— Мне нравится Джайлз, — лениво произнес Вилли, кладя на стол газету. — В нем что-то есть.

— Он тебя смешит.

— И это тоже, но главное в другом. Даже не могу точно сказать, в чем дело. Может, в том, что он снаружи такой же, как и внутри…

Модести кивнула.

— Человек природы. Простодушный. Он просто не способен на притворство. — В ее глазах вдруг загорелись лукавые огоньки. — Первый раз встречаю человека с такой короткой памятью. Он сам толком не знает, какая я у него по счету — четвертая или пятая.

Вилли откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, явно погрузившись в воспоминания. Потом сказал:

— Я хорошо помню свою первую женщину.

— Кто она была?

— Анни.

— Кто?

— Анни.

— А фамилия?

— Не знаю. Принцесса. В приюте мы звали ее Анни Трахман. Она была дочь сторожа, у которого была кличка Хрыч.

— Сколько же тебе было лет?

— Четырнадцать. Это еще до того, как я смотал удочки. А ей шестнадцать. Глупа как бревно, но всегда была готова снять трусики. Никакой романтикой и не пахло. Анни была там единственной девицей, и старшие ребята держали ее, так сказать, на контракте. За полтинник или пачку жвачки можно было купить полчаса с Анни в бойлерной. Анни получала двадцать процентов — шоколадом. Она была такая толстушка… — Вилли вздохнул. — Мне жутко хотелось стащить с Анни трусики и вообще узнать, что там у нее под платьем. Но мне не присылали посылок, и потому я мог только мечтать…

— Короче, ты сумел обмануть ее агентов?

— Не совсем так… Главным там был один тип по кличке Ушлый. Жуткий гад, но обожал играть в игры. Я предложил ему сразиться в каштаны и выиграл пятнадцать минут с Анни.

— В каштаны? — Модести фыркнула и поставила чашку на стол. — Я обязательно должна рассказать об этом Тарранту. Это заслуживает обеда.

— Почему бы нет?

— Как же ты смухлевал? Подпортил его каштан?

— Нет, я сделал свой из свинца. Потом покрасил в коричневый свет, проделал дырочку, привязал веревочку. Потратил чуть не неделю, но получилось здорово. Только вот я потом дал маху — рассказал Анни, а она, негодяйка, наябедничала Ушлому. В общем, мне пришлось удариться в бега.

Модести водрузила подбородок на ладони, с трудом удерживаясь от смеха.

— Ну, Вилли, спасибо, повеселил. С меня ужин с шампанским… — Вдруг она осеклась, застыла, прислушиваясь к тому, что стало нашептывать ей сознание, в котором завертелись смутные образы.

Так прошло несколько минут, наконец Вилли встал и тихо произнес:

— Принцесса!

Ее взгляд сфокусировался на нем. Глаза ее загорелись.

— То, что надо, Вилли! Молодец! Каштаны! Да еще Джок Миллер в Лондоне! Лучше не придумать. Нам понадобится время на отработку маневра, а также на аренду оборудования — причем надо сделать так, чтобы никто не заподозрил, что за этим стоим мы. Думаю, это сделает Фрейзер. Тут просто нужно кое-что организовать, а у нас на это нет времени.

Она уронила подбородок на сплетенные пальцы, нахмурилась, снова углубившись в напряженные размышления. Вилли молчал. Он сел и с удовольствием стал наблюдать за Модести. Он обожал ее в моменты, когда она думала в условиях цейтнота. Ее синие глаза потемнели, стали почти черными, она слегка по-особому наклонила голову на длинной красивой шее. Еще немного, и она набросает общие контуры плана, а потом они займутся деталями.

Каштаны… Что, черт возьми, она задумала?

Прошло две минуты, и Модести сказала:

— Вот что, Вилли…