Адриан Чанс положил ладони Лизе на шею и слегка сжал пальцы. Его запястье все еще было перебинтовано. Лиза лежала на спине поперек постели, а над ней, словно орел над добычей, распластался Чанс. В душном влажном воздухе их покрытые потом обнаженные тела поблескивали словно бронза. Сквозь прорези жалюзей на высоком окне комнату заполняли широкие лучи горячего африканского солнца.

— Ну же! Поговори со мной, Лиза, — сказал Чанс и, увидев, что на лице ее появилось выражение напряженного ожидания, довольно улыбнулся.

— Пожалуйста… я едва дышу.

Она с трудом повернулась и легла на подушку. Он чувствовал, как дрожит ее тело, и сознание того, что это не притворство, приятно льстило его самолюбию.

— Прости меня, — в голосе Лизы звучало отчаяние, — я пытаюсь понять, чего ты хочешь, но у меня ничего не получается. Ты сегодня какой-то не такой, Адриан.

— Ты должна научиться выполнять мои желания, дорогая. Я же сказал тебе, что делать, — поговори со мной.

— Но… о чем?

— Давай подумаем. Ну, расскажи мне о Уилли Гарвине. Какой он был?

— Я не могу. Не помню, — Лиза закрыла глаза.

— Какая жалость! Тогда расскажи, как тебе было приятно в тот момент, когда мы вышвырнули его из самолета. Уверен, что это ты помнишь. Ты все время орала.

— Мне было страшно.

— За него?

— Нет!

Лиза непроизвольно крикнула, надеясь, что голоса услышат ее и поверят в эту ложь.

— Нет, я боялась, что он… что он вырвется и набросится на меня.

Четыре дня назад «дакота» приземлилась в аэропорту Кигали, в пятидесяти милях севернее «Бонаккорда». Первые две ночи в поместье голоса не давали ей покоя. Они знали, что она одержима злым духом, знали, что смерть врага повергла ее в отчаяние. В тот момент, когда он выпал из самолета и устремился навстречу своей смерти, она кричала не только из страха за него — это был еще крик ужаса и протеста. Голоса наказали ее за это, две ночи напролет они монотонно и бесстрастно нашептывали слова осуждения — она едва не сошла с ума и уже была готова умолять их, чтобы они даровали ей благословенное безумие.

Но последние две ночи они не беспокоили ее. Это означало, что она уже достаточно наказана. Лиза больше не хотела думать об Уилли Гарвине, ибо эти мысли могли вновь разгневать голоса.

— Падающее тело, — Адриан Чанс задумчиво ласкал ее грудь, — каждую секунду ускоряется на тридцать два фута, каждую секунду. Через полторы тысячи футов падения оно достигает максимальной скорости, примерно сто двадцать миль в час. Я не очень-то хорошо считаю в уме, но если он выпал на высоте трех тысяч футов, то мокрое место от него осталось где-то секунд через двадцать. Или, скорее всего, его разорвало в клочья о скалы. Интересно, о чем он думал, когда падал?

Плечи Лизы начали вздрагивать от беззвучных рыданий. Адриан чувствовал, что Лиза не фальшивит, и его охватил восторг. Когда она наконец успокоилась, Чанс безразличным тоном спросил:

— А что ты думаешь о Модести Блейз?

— Я не знаю, — Лиза говорила шепотом. — Она молчала, ничего не пыталась сделать.

— Это верно. — В голосе его зазвучала ярость. — Но Брюнель по-прежнему считает, что сумеет заставить эту суперженщину работать на него.

— Да, наверное, это так. Он всегда прав… — Чанс неожиданно сдавил ей шею, и Лиза задохнулась от боли. — Прости, Адриан. Что я такого сказала?

На какое-то мгновение гнев лишил его дара речи. За всю свою жизнь он никого так не ненавидел, как Модести Блейз. Мысль о том, что Брюнель хочет сделать из нее своего добровольного помощника, сводила Адриана Чанса с ума, он отлично понимал, что она никогда не станет второй Лизой, его покорной игрушкой. Если система обработки сознания сработает, она станет равной Жако и ему самому. Эта мысль жгла его, как попавшая на кожу кислота. Теперь он ненавидел и Брюнеля.

Чанс сделал глубокий вдох и раздраженно сказал:

— Ты будешь меня слушать или нет? Брюнель велел рассказать тебе, какую комбинацию мы планируем на сегодняшний вечер.

— Да, я слушаю.

— Превосходно. Она обедает с нами. Ты, Брюнель, я и Жако. Мы беседуем. По крайней мере трое из нас — Жако не Оскар Уайлд. Все очень мило и изысканно. Как обычно, Блейз будет говорить только тогда, когда к ней обратятся, и очень лаконично. Она не понимает, что происходит, но спрашивать не собирается. Пока тебе все понятно?

— Да, Адриан.

— Так. А как только подадут кофе, в гостиную молча войдут Ван Пинаар и Камачо. Они схватят ее, разорвут платье на спине, повалят на диван и начнут избивать ремнями. — Чанс кисло улыбнулся. — К сожалению, не пряжкой. Брюнель считает, что достаточно просто унизить ее. Весь смысл заключается в том, дорогая, — теперь слушай меня внимательно, — он ущипнул Лизу за бедро, — смысл состоит в том, что все остальные будут как ни в чем не бывало продолжать свою беседу, пить кофе, курить сигары — словно ничего не происходит. Никто не обращает внимания. Это понятно?

Лиза недоуменно пожала плечами.

— Нет, это мне не понятно. Хотя я, кажется, догадываюсь, что от меня требуется. Надо сделать так, чтобы она не сопротивлялась, — ну, чтобы обошлось без драки.

Чанс расплылся в улыбке.

— Не-е-т, сопротивляться она не станет. Она будет драться только в том случае, если решит, что мы собираемся ее убить: она же отлично знает, что где-то на территории «Бонаккорда» мы держим Джайлза, а Брюнель предупредил Блейз, что если она вздумает ослушаться нас, его ждет медленная, мучительная смерть. Она связана по рукам и ногам. Понятно?

— Да, Адриан, понятно.

— Отлично. Вот и поговорили. А теперь…

Когда он наконец ушел, Лиза в изнеможении сползла на пол, мышцы рук и ног сводили судороги. Вновь пронзительно кольнуло сердце — с этой болью Лиза познакомилась совсем недавно, всего несколько дней назад. Может, она скоро пройдет, как это уже было раньше. А может, станет еще больнее. Лизе было уже все равно. Она не станет рассказывать об этой боли Брюнелю.

Если боль станет невыносимой и она наконец умрет, это прежде всего будет означать свободу.

Уилли Гарвин был Враг, но те несколько дней, которые они провели вместе, сделали ее совершенно другим человеком. Сейчас он был мертв, и самым дальним уголком рассудка, куда, как она надеялась, голосам не заглянуть, Лиза скорбела об Уилли и презирала себя, ибо именно она заманила его в ловушку, которая обернулась для него могилой. Ее вдруг затошнило и, зажимая обеими руками рот, Лиза бросилась в ванную.

Модести Блейз проснулась на рассвете. Комната была маленькая, на первом этаже. Модести отбросила простыню, встала с постели и подошла к узкому окну. Сквозь прорези жалюзи она видела мощенное каменными плитами патио, в дальнем углу которого на длинной скамье сидел один из соглядатаев Брюнеля. На коленях ангольца лежало охотничье ружье. На этом месте в любое время дня и ночи всегда находился вооруженный человек.

Обнаженная Модести повернулась спиной к трюмо и через плечо посмотрела на отражение в зеркале: кожа на спине и ягодицах слегка вспухла и покраснела. Она повела плечами. Мышцы немного задеревенели, а в остальном она чувствовала себя как обычно. Больно, но никаких повреждений. Камачо не рассек ей кожу только потому, что орудовал широким кожаным ремнем.

Она подошла к двери и непроизвольно взялась за ручку. Дверь была заперта снаружи, как этого и следовало ожидать. К спальной комнате примыкала крохотная клетушка, выполнявшая роль душевой и уборной. Приняв душ, Модести надела халат, села перед зеркалом и начала приводить в порядок волосы. Халат и несколько платьев, которыми ее снабдил Брюнель, несомненно, принадлежали Лизе: слишком тесные, короткие, но какая, собственно, разница.

Предполагать, что ждет ее сегодня, не имело никакого смысла: какими бы ни были эти события, они, видимо, будут так же лишены логики, как и все предыдущие. Возможно, Брюнель будет обращаться с ней, как с почетной гостьей и провезет по своим владеньям. Или же запрет на несколько часов в карцер, как во второй день.

Она уже знала, что этот странный метод преследует определенную цель. Отсутствие видимой логики уже само по себе было весьма логичным. Брюнель намеревался сломить ее, но для него это не означало просто сломать. Он хотел сделать это очень тонко, так, чтобы в конце концов она оказалась в психологической зависимости от него, как раб от хозяина. Чередование жестокости и утонченной вежливости было лишь первой стадией этой кампании, спланированной таким образом, чтобы дезориентировать Модести, лишить ее привычного самовосприятия.

В горле у Модести пересохло, и она подошла к журнальному столику, на котором стояли хрустальные стаканы и высокий кувшин с водой. По крайней мере здесь все было предсказуемо: ей никогда не отказывали в воде. Как-то раз она сутки просидела здесь без еды, но воды было в изобилии.

Она взяла с трюмо заколку для волос и откинула коврик у своей постели. На отполированном до зеркального блеска паркете были процарапаны едва заметные тонкие линии — ее попытка сделать план «Бонаккорда». Всего один раз, в день прилета, ее провезли по поместью, и Брюнель подробно объяснял назначение той или иной постройки, словно Модести была его гостьей. В тот момент она сочла это причудой Брюнеля, хотя, впрочем, и сейчас ей было бы сложно объяснить цель той экскурсии.

Они приземлились в Кигали, и с тех пор пока не было ни одного шанса на побег. Они сняли с Джайлза Пеннифезера смирительную рубашку и высадили его из самолета первым, предварительно заявив, что если он вздумает «шалить», Модести Блейз умрет. Когда Пеннифезера увезли, Модести также предупредили, что если она хоть шевельнется без спроса, ему не жить. С тех пор она его больше не видела и не спрашивала о нем: любые просьбы или вопросы останутся без внимания и будут расцениваться как свидетельство того, что она уже близка к внутреннему надлому.

Прежде чем начинать подготовку к побегу, надо было обязательно разыскать Джайлза, узнать, где они его держат. Но за все пять дней, что Модести находилась здесь, ей не представилось ни малейшего шанса это выяснить.

Модести закрыла глаза и попыталась мысленно нарисовать все то, что она сумела увидеть. «Бонаккорд» представлял собой великолепно спланированное поместье. Жилой дом был обращен фасадом на юго-восток — длинное двухэтажное здание с двумя пристройками в каждом крыле.

Комната Модести находилась в южной части дома. В архитектуре этого мрачного особняка, выстроенного из мореного дуба, было что-то от баварских шале — это впечатление подчеркивала пологая крыша, нависающая над длинными балконами, хотя в целом архитектор постарался скрыть сельский стиль своего детища.

Внутренние помещения были декорированы таким образом, что их дворцовая пышность не бросалась в глаза. Все стены имели превосходную звукоизоляцию, а здание было оснащено единой системой кондиционирования воздуха. Здесь же находилось и просторное хранилище продуктов со ступенчатым регулированием охлаждения. Мебель и обстановка говорили о художественном вкусе хозяина и его достатке.

Здание стояло на вершине пологого холма, откуда открывался великолепный вид на саванну и горный хребет, вдоль подножья которого простиралось огромное, заросшее папоротником болото. Два крыла-пристройки образовывали стены громадного патио, на котором были разбиты клумбы и живописные лужайки, орошаемые из подземных водопроводов.

В южной части саванны располагалась сельскохозяйственная зона «Бонаккорда», ограниченная речушкой, впадающей в озеро Рверу, — в центре аграрного сектора находилась деревня со множеством сборных домиков. Подобные фермерские хозяйства были в этих краях редкостью, это Модести отметила во время поездки из аэропорта Кигали. Когда-то почва здесь изнемогала от истощения, пожары регулярно выжигали саванну, но ирригационные и дренажные комплексы, которые построил Брюнель, вернули этой земле красоту и плодородие. Его крестьяне выращивали всевозможные зерновые культуры, а также маниоку, арахис, сорго и кофе.

«Я бесплатно передаю весь урожай властям этой страны, — объяснил ей Брюнель во время поездки по «Бонаккорду», — а они экспортируют его и не знают, как меня благодарить. Я — благодетель номер один. Для себя нам зерна вполне хватает, а теперь мы пробуем разводить коз и овец».

По подсчетам Модести, на ферме было около восьмидесяти работников. Все — банту, вывезенные с севера. В качестве охранников и надсмотрщиков Брюнель использовал дюжину представителей народности кикуйю. Его повар и четверо слуг в доме были китайцами, их комнаты находились на первом этаже южного крыла, рядом с кухнями. Брюнель и его люди занимали северное крыло. В его окружение входили пять белых надсмотрщиков: двое — из Анголы, двое — из Южной Африки и один англичанин. Их комнаты располагались в центральной части дома, на втором этаже.

«Полезные люди, — сказал как-то Брюнель. — Мне удалось убедить их, что к местному населению следует относиться как к несмышленым детям. Поначалу они были склонны чуть что пускать в дело плеть. Как сложится судьба гастарбайтера, естественно, никого не волнует, поэтому-то я их и использую, но при этом мне дорог тот имидж, который я создал себе в этой стране».

Вскоре Модести узнала, что все пятеро охранников Брюнеля — уголовники, которых разыскивает полиция их стран: Камачо и Мескиту — за изнасилование, Лоеба — за убийство. Она ничего не знала о Ван Пинааре и Селби, но всегда считала южноафриканца вором, а англичанина — психопатом.

Сейчас внизу дежурил Мескита.

Модести отметила на своем плане помещение мастерских и квадратиком обозначила гараж, расположенный сразу же за складом горючего, примерно в двухстах ярдах юго-восточнее главного корпуса. Критически осматривая свое произведение, Модести нахмурилась: она чуть не забыла, что в том же комплексе находится и генераторная подстанция. Странно, обычно Модести было достаточно лишь бегло ознакомиться с территорией, и спустя несколько недель она могла точно и быстро нарисовать план ее застройки. Сейчас же, даже после столь подробного осмотра «Бонаккорда», она почти ничего не могла вспомнить и изо всех сил старалась преодолеть охватившее ее оцепенение — состояние, доселе Модести неведомое.

К северо-западу от особняка простиралась полоса лесистой саванны, за которой начиналась засушливая область, беспорядочно перерезанная горными хребтами и ущельями. Так ли уж беспорядочно, подумала Модести. Ведь именно там, у самой границы поместья должен лежать горный массив Недоступная Девственница.

Заросшая лесом саванна закрывала обзор, но Модести догадывалась о характере расположенной за ней местности: ей удалось подслушать разговор Ван Пинаара с Брюнелем. Оказывается, один из патрулировавших территорию поместья кикуйю обнаружил следы льва, всего в полумиле от особняка, и Ван Пинаар горел желанием устроить охоту. Восточная часть «Бонаккорда», особенно районы близ болота, изобиловала хищниками, но чтобы лев подошел так близко к дому, да еще с северо-запада — такого обитатели поместья не могли припомнить.

Разглядывая небольшой кружок на своей карте, Модести вспомнила о горилле по кличке Озимандис, которую Брюнель продемонстрировал ей в самый первый день. В ста ярдах от дома, на живописной, окруженной акациями лужайке стояла огромная круглая клетка диаметром около сорока футов. В ней и жил Озимандис, самец серебристой горной гориллы.

От клетки исходил резкий запах зверинца. Модести запомнила поросячьи глазки, злобно сверкавшие из-под мощных надбровных дуг, огромные лапы, вцепившиеся в толстые прутья клетки, густой мех с серебристым отливом — Озимандис глухо рявкнул, повернулся к зрителям спиной и грузно двинулся в обход своей тюрьмы.

Но острее всего в память Модести врезалось странное выражение на лице Брюнеля и лихорадочный блеск его покрасневших глаз.

— Я держу его здесь как наглядный пример превосходства разума над грубой силой, мисс Блейз.

В тот момент Модести показалось, что Брюнель грезит наяву.

— Взгляните на это ужасное создание, — продолжал он. — Когда Озимандис встает на задние лапы, его рост равен шести футам, ничуть не ниже среднего мужчины. Весит он триста шестьдесят фунтов, то есть примерно в два раза тяжелее обычного человека. Обхват его грудной клетки — шестьдесят два дюйма, ширина плеч — три фута. Запусти в эту клетку самого сильного человека на земле, и Озимандис разорвет его, как тряпичную куклу.

Брюнель оглянулся. Адриан Чанс бродил вокруг автомобиля, Жако Муктар поигрывал пистолетом, облокотившись на капот.

— Жако очень силен, — сказал Брюнель. — Вам удалось его одолеть. Но с Озимандисом этот номер не пройдет. С голыми руками ему не сможет противостоять ни один человек. Не желаете попробовать, мисс Блейз?

— Нет.

А что, если убить Брюнеля прямо сейчас? Модести попробовала проиграть ситуацию: другой шанс вряд ли представится, а если сделать все быстро, то от Чанса и Муктара я сумею уйти. Но нет. Остается еще Джайлз Пеннифезер. Убить Брюнеля означало бы убить Джайлза.

— Адриан хочет посадить вас в клетку к Озимандису, — лениво произнес Брюнель. — Это стало у него навязчивой идеей.

Модести молчала. Выдержав паузу, Брюнель продолжал:

— Очень может быть, что я держу Озимандиса из тщеславия — как видите, я не вышел ростом, отнюдь не силач. А вот он — воплощение грубой физической силы, существо, вселяющее ужас, в припадке ярости способное разорвать на клочки взрослого льва.

Он протянул к ней свою детскую ручку и улыбнулся.

— Но Озимандис сидит в клетке, а я свободен. Он принадлежит мне.

Брюнель снова обернулся. Он был совершенно спокоен, словно данная тема его нисколько не волновала.

— Точно так же, как мне принадлежат те двое. И многие другие, подобные им. Жестокие и сильные люди.

Он бросил взгляд на Модести и безразличным голосом добавил:

— И вы будете принадлежать мне. Продолжим нашу экскурсию?

Тогда Модести не придала его словам никакого значения. У нее было множество врагов — каких только угроз она от них не наслушалась! Но сейчас… С каждым днем ощущение собственной беспомощности росло и подавлять его становилось все труднее и труднее. Она понимала, что если ее защитный панцирь даст трещину, сквозь нее хлынет страх и тогда все будет кончено. Всю жизнь лавируя среди многочисленных опасностей, Модести усвоила аксиому: выживает только тот, кто даже не допускает мысли о поражении. Это стало ее жизненным кредо, однако сейчас она впервые усомнилась в его истинности, что уже само по себе вселяло в нее страх.

Разглядывая нацарапанный на полу план, Модести пыталась проанализировать причину столь катастрофической потери уверенности в себе: прошло уже пять дней… и я еще ничего не сумела сделать. Просто невероятно! Учитывая все особенности ситуации, можно утверждать почти наверняка, что у меня есть шанс на успех. Но как его вычислить? Казалось, Модести потеряла способность логически мыслить, ей не хватало чего-то очень важного — чего-то, что всегда помогало находить выход даже в самых безнадежных ситуациях.

В голове у нее роились какие-то смутные планы, но ни на одном из них она не могла сосредоточиться. В чем же дело? Смерть Уилли? Да, подобного потрясения она еще не испытывала. Но не могло же это до такой степени повлиять на способности мыслить, анализировать и предпринимать решительные действия — способности, которые были неотъемлемой частью Модести еще с детства, задолго до того, как в ее жизни появился Уилли Гарвин. Несколько раз она в одиночку вытаскивала из неприятностей самого Уилли. А сейчас… Неужели сейчас у меня недостаточно мотивов, чтобы действовать решительно, в ужасе думала Модести. Надо спасать Джайлза, разве этого мало? В конце концов, я обязана раздавить Брюнеля хотя бы в память об Уилли. Ну, давай же!

Но сознание ее отказывалось реагировать на этот призыв. Она вновь попыталась сосредоточиться, но вскоре обнаружила, что мысли ее бродят по кругу. Модести расслабилась, надеясь на искру вдохновения, но тщетно, ни единого проблеска.

Пять дней.

Она сделала глубокий вдох.

«Не паникуй, идиотка, — тихо шептала Модести. — Соберись… шаг за шагом. Первое, найди Джайлза. Как?»

Она едва не потеряла мысль.

«Иди и ищи его! С замком ты справишься. Иди и ищи его, прямо сегодня ночью. Главное, не попадись. А если…»

Ее снова начали обуревать сомнения. Наконец Модести удалось справиться с собой — она сконцентрировалась, почувствовала прилив уверенности и разозлилась.

«Делай же что-то, корова! — бормотала Модести. — Пять дней… Кроме отговорок, ты ничего не придумала, идиотка! Ради Бога, сделай же хоть что-нибудь! Получится или нет, главное — вперед. Двадцать четыре часа тебе, кретинка!»

Брюнель, Адриан Чанс и Лиза завтракали на открытой веранде. Жако уже окончательно поправился и сейчас уехал с рефрижератором в Кигали: надо было пополнить запас продовольствия, которое обитатели поместья раз в месяц получали из Европы.

— По-моему, вчера вечером все прошло отлично, — развалившись на стуле, сказал Чанс. — А как ты думаешь, Лиза?

Погруженная в свои мысли, Лиза вздрогнула.

— Вчера вечером?

— Когда эту красотку отхлестали ремнем.

— А… да.

— Что значит «да»?

— Ты неважно выглядишь, милая, — вмешался Брюнель. — Ты заболела?

— Нет, нет. Все в порядке. Благодарю вас.

— И все же тебе следует показаться доктору Леборду. Пожалуй, я дам радиограмму в Кигали.

— Леборд на месяц уехал, — ухмыльнулся Чанс. — По-моему, его вполне может заменить доктор Пеннифезер.

— Я прекрасно себя чувствую, правда, — механически повторила Лиза.

Это была неправда. Боль в желудке усилилась, и Лиза почти с радостью думала, что Бог услышал ее мольбы о смерти.

— Что ж, как знаешь, — Брюнель внимательно посмотрел на нее. — А сейчас иди к себе. Я хочу поговорить с Адрианом.

Наблюдая за неуверенными движениями Лизы, Чанс с довольной улыбкой вспомнил о том, как развлекся с ней накануне. Он плеснул себе еще кофе и сказал:

— Жаль, что Блейз не затеяла драку, могло бы получиться любопытное зрелище. Я так на это рассчитывал.

— Она ждет благоприятного момента, Адриан, — сказал Брюнель. — Жаль, что ты этого не понимаешь.

Чанс натянуто улыбнулся.

— Ты уверен, что не переоцениваешь ее возможности?

— Абсолютно уверен. Это длительный процесс, но пока она сопротивляется потрясающе. И это радует: когда мы доведем ее до нужного состояния, ей не будет цены.

Чанс задумчиво мешал ложкой кофе. Его движения становились все медленнее и медленнее, и наконец он произнес:

— Когда ты говоришь «ей не будет цены», я не вполне понимаю смысл этих слов.

— Это значит, что она станет по существу моей главной ударной силой, Адриан. Неужели ты в состоянии понять мысль, только когда она выражена в форме речевого штампа?

— Я надеюсь… — Чанс побледнел. Было видно, что он с большим трудом подбирает слова. — Я надеюсь, это не означает, что она займет более высокое положение, чем я или Жако?

Брюнель закурил.

— Если все пойдет по плану, то в конце концов ты будешь выполнять ее приказы, это же естественно. И сейчас самое время, чтобы ты это как следует усвоил, — сказал Брюнель, наблюдая за Чансом; на лбу Чанса, как и следовало ожидать, выступили крупные капли пота.

— Ты не сможешь так поступить! — угрожающе сказал Чанс. — Ты прекрасно знаешь, как мы ненавидим ее!

— Смогу, — кивнул Брюнель. — Потому что она лучше вас. И выброси из головы мысли, что это будет еще одна игрушка вроде Лизы. В свое время я предупреждал тебя, Адриан. Ты великолепный исполнитель, прирожденный наемный убийца. Ни на что иное ты не способен. Но Блейз превосходит тебя даже в этом, не говоря уже о других весьма существенных качествах. Я бы посоветовал тебе быть реалистом и воспринимать все, что я тебе только что сказал, как само собой разумеющееся.

Чанса охватила ярость, и он окончательно потерял контроль над собой.

— А если я не собираюсь?

— Тогда тебя придется убрать, Адриан, — равнодушно сказал Брюнель.

— И кто же это сделает? Думаешь, Жако?

— Есть Лоеб, Селби и все остальные. Они не очень-то тебя любят и не преминут воспользоваться благоприятной возможностью. Я умею организовывать подобные вещи, дружок. А можно воспользоваться услугами кикуйю, они отлично владеют своими мачете. Возьми же себя в руки, Адриан! Зачем ты затеваешь эти разговоры? Ненавидеть меня — бессмысленная трата сил и психической энергии, ты все равно ничего не сможешь сделать. Теперь ты все знаешь и, надеюсь, будешь вести себя благоразумно. А сейчас, — Брюнель словно не замечал перекошенной физиономии Чанса, — расскажи, как продвигается дело с доктором Пеннифезером.

Несколько секунд Чанс молчал, потом как-то странно втянул в себя воздух и произнес:

— От Пеннифезера я пока ничего не добился.

— Ты уже основательно его отделал. Может, сменить методы?

— Я думаю, он ничего не знает о координатах. Или слышал и забыл.

— Он слышал их, — сказал Брюнель. — Он говорил мне, что Новиков непрерывно бредил по-русски, все повторял одну и ту же фразу. Среди этого бреда он упоминал и координаты. Считай это установленным фактом. И пусть Пеннифезер сколько угодно говорит, что не может вспомнить слова, смысл которых ему непонятен.

— Что ж, — лицо Чанса постепенно приобретало нормальный цвет, взгляд был уже не столь затравленным. — Если он не будет откровенен, я его прикончу.

Брюнель на мгновение задумался.

— По-моему, надо на некоторое время прекратить допросы, — сказал он. — Ожидание пыток может оказаться страшнее, чем сами пытки. А потом начнешь все сначала. В крайнем случае попробуем смешанный метод гипноза и наркотиков.

Чанс допил кофе и встал.

— Ну и сколько ждать?

— Несколько дней. Я скажу, когда начинать новый допрос. А сегодня мы проведем один эксперимент. Пусть Блейз и Пеннифезер ненадолго встретятся.

— Ты позволишь им встретиться? Но зачем?

— Посмотрим, что из этого выйдет. Вряд ли они смогут извлечь из этого свидания какую-то пользу, чего нельзя сказать о нас. Как бы там ни было, увидев состояние друг друга, они могут лишиться последней надежды.

Чанс пожал плечами.

— Полагаю, ты знаешь, что делаешь.

Брюнель кивнул.

— Можешь быть в этом уверен, Адриан.

На Модести было белое льняное платье Лизы. Земля парила после легкого дождя. Модести стояла у клетки с гориллой и вдруг увидела, что навстречу ей, с трудом переставляя ноги, движется Джайлз Пеннифезер.

— Почему бы вам не полюбоваться Озимандисом, мисс, — предложил ей перед этим Брюнель. — Глядишь, встретите неподалеку старого друга.

Модести с самого начала предполагала, что Брюнель затевает новую гадость, но увидеть Джайлза она не ожидала. Она пошла ему навстречу — медленно, словно нехотя, поскольку не сомневалась, что за каждым их движением внимательно наблюдают из дома. Джайлз сильно хромал и потому шел очень медленно, но, увидев Модести, заторопился ей навстречу.

Он подошел ближе, и Модести с большим трудом удалось сохранить равнодушное выражение лица. Джайлз нес свои ботинки в руке, а ступни его были обмотаны кусками ткани, оторванными от штанин джинсов, которые теперь превратились в «бермуды». Джайлз заметно похудел, глаза ввалились, торчавшие во все стороны волосы были покрыты грязью. Модести с первого взгляда поняла, что его жестоко пытали, и с ужасом осознала, что ничем не может ему помочь, у нее нет никакого плана, в котором просматривался бы хоть намек на успех.

Джайлз помахал Модести башмаком, и его худое перепачканное лицо осветила широкая улыбка. На его запястьях виднелись глубокие раны от веревок.

— О Боже, я думал, они меня прикончат, — он бросил ботинки и протянул к Модести руки. — С тобой все в порядке?

— Да, Джайлз, я хотела бы поцеловать тебя, но они наблюдают за нами, так что давай не будем устраивать представление. Просто немного прогуляемся. Они вряд ли напичкали эту лужайку микрофонами, а дом слишком далеко, нас никто не подслушает.

— Ну и отлично, — Джайлз взял Модести под руку. — Боюсь только, я не смогу идти очень быстро.

— Вижу. Извини, но я не должна обращать на это внимание. Не под их биноклями. Что они с тобой делали?

— Лупили понемногу каждый день. Теперь вот голова кружится. Не давали пить, но это чепуха. Знаешь, больше всего мне нравится, когда круглые сутки темно, время еле ползет. — Он посмотрел на свои неумело обмотанные ноги. — Теперь вот еще и ногти. Этот седой ублюдок каждый день вырывает по одному. Это у него вроде финала после лупцевания. Вообще-то, чертовски больно.

При последних словах Модести почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Она сделала глубокий вдох и, успокаивая нервы, подавила уже готовую начаться истерику.

— Господи! Как же ты теперь должен меня ненавидеть! И зачем я втравила тебя в это!

— Что? Ты-то здесь при чем? Не могли же мы просто сидеть и ждать. Жаль, конечно, что все так получилось. А тебе тоже досталось?

— Меня не тронули и пальцем.

— Это здорово.

— Не так уж и здорово. Я пыталась разработать план, но… — Модести тряхнула головой. — Не могу понять, что со мной. Это моя работа, я уже давно должна была бы вытащить нас с тобой отсюда, но… Не очень-то у меня это получается.

— Не говори чепухи. Ты ведь не волшебник…

— Все, что от меня требуется — это как следует подумать и набраться мужества. У меня не получается ни то, ни другое.

Модести чувствовала, что в ее голосе звучат истерические нотки, и попыталась сосредоточиться.

— Послушай, Джайлз. Я не знаю, как долго они позволят нам быть вместе — скажи, где они тебя держат? Это очень важно. Если я буду это знать, может быть, удастся что-нибудь придумать.

— Меня держат в какой-то кирпичной будке за силовой подстанцией, рядом с хранилищем горючего. Но дверь все время заперта.

— Поняла. Ты что-нибудь им сказал?

— Ты имеешь в виду координаты? Нет, что ты! Я, конечно, никакой не герой, — он сделал зверскую гримасу и засмеялся. — Когда они вырывают мне ногти, я вообще перестаю соображать. Удивительно, что ты не слышала моих воплей, хотя, наверное, генератор заглушает все звуки. Нет, я решил молчать — как только я скажу им эти чертовы координаты, они меня тут же прикончат, а мне бы этого очень не хотелось.

— Сколько ты еще продержишься, Джайлз?

— Не знаю, я об этом не думал. Осталось еще пять ногтей, но когда они их все выдернут, думаю, седая скотина придумает что-нибудь еще. Так что пока время есть…

Модести едва не задохнулась от ненависти к себе. Должно быть, Джайлз это почувствовал — он слегка сжал ей локоть и тихо сказал:

— Ты не беспокойся, старушка. Я буду изображать дурака до тех пор, пока ты что-нибудь не придумаешь, ладно? Я немного боялся переборщить — вдруг они решили бы, что я вообще ничего не помню из бреда бедняги Новикова. Тогда мне точно была бы крышка. Но я ужасно хитрый. Дал понять этой крысе Брюнелю, что если изо всех сил напрягусь, может быть, чего-нибудь и вспомню. Они на меня еще надеются, понимаешь? Да что я все о себе да о себе! Как твои дела, милая?

— Ко мне применяют мягкий метод, Джайлз. Они намерены сломать меня, но совершенно безболезненно, воздействуя на психику.

— Так, посмотри на меня, Модести.

Сейчас голос Джайлза прозвучал уверенно, эти нотки Модести уже слышала, когда Джайлз разговаривал с пациентами. Она повернула голову и, увидев его осунувшееся лицо, плотно сжала губы. Несмотря на ввалившиеся глаза, это был прежний Джайлз Пеннифезер — решительный, несломленный и сам при этом не понимающий, сколь велика сила его духа. Сердце ее защемило от нежности и жалости к этому человеку, и в ту же секунду Модести почувствовала, что ее воля к победе наконец проснулась.

Джайлз нахмурился и поджал губы — он словно пытался высказать вслух еще не до конца самому понятную мысль.

— Вот что, — выдавил он наконец. — У тебя не было ощущения некоторого смятения? То есть я хочу сказать, безусловно, ситуация паршивая и большинство на твоем месте просто растерялось бы. Но ты же сталкиваешься с подобным не первый раз — разве раньше ты не находила выход? Наверняка ты ощущала что-то вроде прилива вдохновения, мозг твой начинал работать с полной нагрузкой, на пределе, ведь так?

— Обычно так оно и было. Это меня и пугает, Джайлз. Ничего подобного больше не бывает.

Он усмехнулся.

— Неудивительно. Так, продолжаем прогуливаться. В медицинском учебнике, конечно, ничего не сказано о явных симптомах, но выглядишь ты, моя дорогая, весьма и весьма странно. Короче, я на сто процентов уверен, что они накачивают тебя каким-то тимолептиком.

Его слова подействовали на Модести как холодный душ — это было неожиданно, но в то же время стимулировало нервы и мышцы.

— Тимолептик. Вообще-то они бывают разные, но в целом это наркотик, принимая который, здоровый человек теряет ощущение реальности, не может сосредоточиться, короче — разбегаются мысли.

Не помня себя от радости, Модести вцепилась Джайлзу в руку и тихо прошептала:

— Вода! Его можно подмешать в воду, Джайлз?

— Ну конечно же, обычно их так и принимают.

Кувшин с водой! Теперь она все поняла. В спальне всегда стоит кувшин, и он всегда наполнен свежей водой. Мысль о том, что виновником всех проблем была не она сама, подействовала на Модести, как целебный эликсир.

— Через сколько времени прекращается его действие, Джайлз?

— Ну, это зависит от человека. Но, по-моему, ты очень быстро придешь в норму. При условии полного отказа от препарата, я думаю, дня через три-четыре.

— Я сумею сделать так, что они ни о чем не догадаются. Наркотик подмешивают в кувшин с водой в моей комнате. Я просто буду сливать примерную дневную норму, а пить можно и из-под крана. Следи за своим лицом, Джайлз, сейчас же прекрати улыбаться! Если не хочешь стать покойником, по крайней мере изобрази его.

— Ого! — Джайлз хрюкнул от смеха и сделал скорбную физиономию.

В крови Модести вовсю бушевал адреналин. Ее мозг снова работал в бешеном темпе и автоматически фиксировал детали ситуации.

Увы, это продлится недолго, подумала Модести. Я пропитана этой гадостью. Поспешные решения, особенно поспешные действия в состоянии эйфории могут иметь катастрофические последствия.

— Итак, устанавливаем срок в три дня. Начиная с завтра.

Сказав эти слова, Модести непроизвольно напряглась. Три дня. Еще три ногтя Джайлза. Точнее, Джайлз еще без трех ногтей.

— Ты продержишься, милый? Прости за этот мерзкий вопрос, но, клянусь, на четвертую ночь я приду за тобой. А может, и раньше, если почувствую себя в форме. Но ни минутой позже. И потом мы начнем наш прорыв, к победе или к поражению.

— Ну и замечательно, — просто сказал Джайлз. — Теперь у меня будет цель.

Краем глаза Модести уловила какое-то движение за спиной.

— По-моему, к нам идут.

Джайлз оглянулся.

— Ага. Брюнель и Жако. Интересно, почему они разрешили нам встретиться?

— Чтобы мы воочию убедились, как плохи наши дела. Моральное потрясение. Теперь молчи и изображай апатию.

Они молча смотрели на приближающихся Брюнеля и Жако.

— А неплохо поболтать с другом, не так ли? — весело крикнул Брюнель. — Но, боюсь, пора расходиться. Все довольны, надеюсь?

Модести равнодушно пожала плечами и подняла на Брюнеля пустые глаза. Джайлз потирал грязной ладонью лоб. Не дождавшись ответа, Брюнель развел руками.

— Ну ладно. Жако, проводи доктора Пеннифезера в его комнату.

Жако кивнул Джайлзу. Пеннифезер подобрал ботинки и, прихрамывая, поплелся прочь. Брюнель бросил взгляд на его сгорбленную фигуру и повернулся к Модести.

— И вы даже не хотите попросить, чтобы я оградил его от нашего ретивого Адриана?

Она снова пожала плечами.

— А какая разница?

— Трудно сказать, — согласился Брюнель, внимательно рассматривая Модести. — До сих пор вы меня ни о чем не просили, хотя поводов было предостаточно. Но скоро вы поймете, что это единственный имеющийся в вашем распоряжении способ чего-то добиться — достаточно честно и откровенно сказать мне, что вам надо, и вы увидите, какая разница.

Несколько секунд Модести молча изучала его лицо, затем повернулась и пошла к дому вдоль южного крыла в направлении веранды, чтобы еще раз посмотреть на хранилище горючего и гаражи. Именно там находилось небольшое кирпичное здание, в котором держали Джайлза Пеннифезера.

Сейчас Модести жалела только об одном: надо было расспросить Джайлза о конструкции замка.