* * *

Скоро я сидѣла уже между пустыми корзинами въ телѣжкѣ съ парусиннымъ верхомъ; была давно ночь, когда наша лошадь сама остановилась во дворѣ фермы.

Фермеръ вышелъ изъ дома съ фонаремъ, который покачивался у него на рукѣ и слабо освѣщалъ только его; онъ подошелъ къ намъ, помогъ мнѣ вылѣзти изъ телѣжки и, поднявъ фонарь въ уровень съ моимъ лицомъ, сказалъ, пятясь назадъ:

— Какая чудная работница!

Фермерша провела меня въ комнату, гдѣ стояли двѣ кровати, указала мнѣ мою и сказала, что завтра я останусь одна съ пастухомъ, такъ какъ всѣ уйдутъ на праздникъ Ивана-Купалы.

На слѣдующій день, какъ только я встала, пастухъ повелъ меня на скотный дворъ, чтобы я помогла ему задать кормъ скоту; онъ показалъ мнѣ овчарню и сказалъ, что я буду пасти ягнятъ вмѣсто старой Бибишъ; объяснилъ, что ягнятъ каждый годъ отдѣляютъ отъ матокъ, и что нужна вторая пастушка, чтобы пасти ихъ.

Онъ сообщилъ также, что ферма зовется Вилльвьеемъ, и что живется здѣсь хорошо, такъ какъ хозяинъ Сильвенъ и жена его Полина — хорошіе люди.

Когда мы управились со скотомъ, пастухъ усадилъ меня рядомъ съ собой въ каштановой аллеѣ.

Оттуда была видна излучина дороги, сворачивавшей на большой трактъ, и весь дворъ фермы. Постройки были расположены четырехугольникомъ; посрединѣ была большая навозная куча; отъ нея несло тепломъ, запахъ навоза заглушалъ ароматъ скошенной полузавядшей травы.

Глубокая тишина стояла вокругъ фермы; кругомъ, куда ни взгляни, ели да нивы. Мнѣ казалось, что меня завезли въ какой то заброшенный край, гдѣ я останусь навсегда одна съ пастухомъ и скотомъ, возню котораго я слышала въ стойлахъ.

Было очень жарко, и я какъ бы оцѣпенѣла отъ тяжкой дремоты, но не рѣшалась заснуть отъ страха передъ всѣмъ, что меня окружало.

Разноцвѣтныя мухи кружились и жужжали вокругъ меня. Пастухъ плелъ изъ тростника корзину, собаки спокойно спали.

Смеркалось, когда на поворотѣ дороги показалась телѣжка съ возвращавшимися хозяевами. Въ ней сидѣло пятеро: двое мужчинъ и три женщины. Проходя мимо, фермерша улыбнулась мнѣ, а остальные наклонились, чтобы разглядѣть меня. Вскорѣ ферма наполнилась шумомъ; было поздно варить, и всѣ удовольствовались хлѣбомъ и чашкой молока.

* * *

Хозяйка дала мнѣ на слѣдующій день накидку изъ толстаго полотна, и я отправилась со старой Бибишъ учиться пасти ягнятъ.

Старая Бибишъ и ея собака Кастиль такъ походили другъ на друга, что я всегда думала, что онѣ родственницы. Онѣ казались однихъ лѣтъ, и ихъ мутные глаза были одинаковаго цвѣта. Когда овцы разбредались, Бибишъ говорила:

— Шавкай, Кастиль, шавкай!

Она повторяла это быстро, какъ одно слово, и когда Кастиль даже не шавкала, ягнята собирались въ кучу, — такъ голосъ старухи походилъ на лай.

Когда началась жатва, мнѣ показалось, что я присутствую при совершеніи какого-то таинства.

Люди подходили къ колосьямъ и мѣрными взмахами клали ихъ на землю, въ то время какъ другіе связывали ихъ въ снопы и ставили, наклоняя другъ къ другу.

Крики жнецовъ временами неслись словно съ неба, и я не могла удержаться, чтобы не поднять головы и не посмотрѣть на плывущія въ воздухѣ колесницы съ хлѣбомъ.

Къ вечерней ѣдѣ собирались всѣ. Каждый садился, гдѣ хотѣлъ, за длиннымъ столомъ, и хозяйка до краевъ наливала тарелки.

Молодежь прямо зубами отхватывала хлѣбъ, а старики благоговѣйно отрѣзали каждый кусокъ. Всѣ ѣли молча, и сѣрый хлѣбъ казался бѣлѣе въ ихъ загорѣлыхъ рукахъ.

Въ концѣ ѣды старшіе разговаривали объ урожаѣ съ хозяиномъ, а молодежь смѣялась и болтала съ Мартиной, высокой пастушкой. Она разливала вино и одѣляла хлѣбомъ. Она, смѣялась, отвѣчала на всѣ шутки, но если какой нибудь парень протягивалъ къ ней руку, то она быстро отодвигалась и никогда не давала себя трогать.

На меня никто не обращалъ вниманія; я садилась немного въ сторонѣ на полѣнья и вглядывалась въ лица.

У хозяина Сильвена были большіе черные глаза, которые онъ спокойно останавливалъ на всѣхъ; говорилъ онъ не повышая голоса, держа ладони на столѣ. У хозяйки было серьезное, озабоченное лицо; казалось, она всегда ждала какого-нибудь горя, и едва улыбалась тогда, когда другіе громко хохотали.

Старуха Бибишъ всегда думала, что я засыпаю, и тянула меня за рукавъ, чтобъ увести спать. Ея кровать стояла рядомъ съ моей; раздѣваясь, она бормотала молитвы и задувала свѣчу, не обращая на меня ни малѣйшаго вниманія.

* * *

Сразу послѣ окончанія жатвы она стала отпускать меня въ поле одну съ собакой. Кастили было скучно со мною и каждую минуту она убѣгала на ферму къ своей старой хозяйкѣ.

Мнѣ было очень трудно собирать ягнятъ, которые разбредались во всѣ стороны. Я сравнивала себя съ сестрой Мари-Любовью, которая говорила, что ей трудно управлять нашимъ маленькимъ стадомъ; однако она собирала насъ однимъ ударомъ колокольчика и возстанавливала тишину однимъ повышеніемъ голоса, а я, сколько бы ни кричала или ни щелкала бичемъ, ягнята не понимали, и мнѣ, какъ собакѣ, приходилось бѣгать вокругъ стада.

Какъ то разъ вечеромъ я замѣтила, что не хватаетъ двухъ ягнятъ. Каждый вечеръ я становилась въ дверяхъ овчарни, чтобы по одному пропускать ягнятъ, — такимъ образомъ мнѣ было легко ихъ считать.

Я вошла въ овчарню и еще разъ попыталась пересчитать ягнятъ, но это было нелегко, и мнѣ пришлось отказаться, — я насчитывала больше, чѣмъ ихъ было.

Я рѣшила, что плохо считала въ первый разъ, и никому ничего не сказала. На слѣдующій день я пересчитала ихъ, выпуская изъ овчарни: дѣйствительно, двухъ не хватало.

Я очень безпокоилась; цѣлый день я разыскивала ихъ по полямъ, а вечеромъ, окончательно убѣдившись что они пропали, сказала объ этомъ хозяйкѣ. Искали нѣсколько дней, но ягнята не нашлись. Тогда хозяева поочередно наединѣ допрашивали меня. Они хотѣли заставить меня признаться въ томъ, что какіе то люди утащили ягнятъ, и обѣщали не бранить меня, если я скажу правду. Я упорно стояла на томъ, что не знаю, куда дѣлись ягнята, но чувствовала, что мнѣ не вѣрятъ.

Теперь, когда я знала, что люди могутъ украдкой утаскивать ягнятъ, я стала бояться. Мнѣ все казалось, что кто-то шевелится за кустами. Я очень быстро научилась считать ягнятъ глазами. Разбредались ли они или стояли, скучившись, я сразу узнавала, всѣ ли они.

* * *

Наступила осень, и я стала тосковать еще сильнѣе. Я жалѣла о ласкахъ сестры Мари-Любови. Мнѣ такъ сильно хотѣлось видѣть ее, что иногда, когда я закрывала глаза, она мерещилась мнѣ стоящей на тропинкѣ, и я, дѣйствительно, слышала ея шаги и шуршанье платья по травѣ; когда я чувствовала, что она подходила ко мнѣ, я открывала глаза, и сразу все исчезало.

У меня давно была мысль написать ей, но я не рѣшалась попросить чернилъ и бумаги. Фермерша не умѣла писать, и никто на фермѣ писемъ не получалъ.

Я набралась смѣлости попросить хозяина Сильвена свезти меня какъ-нибудь въ городъ. Онъ отвѣтилъ не сразу: сначала онъ уставилъ на меня свои большіе, спокойные глаза, и потомъ сказалъ, что пастушка никогда не должна покидать своего стада. Онъ охотно бы возилъ меня время отъ времени въ деревенскую церковь къ обѣднѣ, но нечего было и думать о томъ, чтобы онъ свезъ меня въ городъ.

Это меня совсѣмъ обезкуражило, какъ будто случилось большое несчастіе, и всякій разъ, какъ я думала объ этомъ, сестра Мари-Любовь казалась мнѣ какимъ-то сокровищемъ, которое проходя разбилъ фермеръ.

Въ слѣдующую субботу я увидѣла, что фермеры уѣхали какъ обыкновенно, съ утра, но вмѣсто того, чтобы пробыть до вечера, они вернулись послѣ полудня съ купцомъ, который пріѣхалъ купить нѣсколько ягнятъ.

Я никогда не думала, чтобы можно было такъ быстро съѣздить въ городъ, и мнѣ пришла мысль бросить какъ-нибудь моихъ овецъ на лугу, а самой сбѣгать поцѣловать сестру Мари-Любовь, но я тотчасъ же сообразила, что это невозможно, и рѣшила уйти ночью. Мнѣ казалось, что мнѣ понадобится немного больше времени, чѣмъ лошади фермера, и, уйдя въ полночь, я успѣю вернуться къ тому времени, когда я выгоняю ягнятъ.

Въ этотъ вечеръ я легла спать не раздѣваясь, и когда большіе часы пробили полночь, я тихонько, съ башмаками въ рукахъ вышла изъ комнаты. Прислонившись къ плугу, я ощупью зашнуровала башмаки и немедленно исчезла въ темнотѣ.

Выбравшись изъ фермы, я увидѣла, что ночь не особенно темна. Неистовствовалъ вѣтеръ, и огромныя тучи плыли подъ луной. Большая дорога была далеко, и, чтобы попасть на нее, нужно было пройти по деревянному, на половину разрушенному, мосту; маленькая рѣченка разлилась отъ первыхъ осеннихъ дождей, и вода проступала черезъ настилку моста.

Вода и вѣтеръ производили шумъ, котораго раньше я не слышала, и мнѣ стало страшно. Но я не хотѣла поддаться страху и быстро проскочила по скользкимъ доскамъ.

На дорогу я вышла быстрѣе, чѣмъ думала, повернувъ налѣво, какъ дѣлалъ раньше фермеръ, когда онъ отправлялся на базаръ въ городъ. Но вдругъ я увидѣла, что дорога расходится по двумъ направленіямъ. Я не знала, по какой дорогѣ пойти и шла то по одной, то по другой. Налѣво меня тянуло больше, и я свернула налѣво, и чтобы наверстать потерянное время, я побѣжала.

Вдали виднѣлась какая-то черная масса, покрывавшая всю окрестность. Мнѣ казалось, что она медленно надвигается на меня, и мнѣ захотѣлось домой. Лай собаки немного ободрилъ меня, и въ черной массѣ я узнала лѣсъ, по которому проходитъ дорога. Въ лѣсу вѣтеръ показался мнѣ еще сильнѣе. Онъ дулъ порывами; деревья съ силой ударялись о деревья и жалобно стонали, пригибаясь къ землѣ. Мнѣ слышался нескончаемый свистъ, трескъ падающихъ вѣтвей; казалось, кто-то идетъ за мной, и я почувствовала, какъ кто-то трогаетъ меня за плечо. Я быстро обернулась, но никого не было. Всетаки я была увѣрена, что кто-то коснулся до меня пальцемъ. Шорохъ шаговъ не прекращался, словно невидимое существо кружилось около меня; я бросилась бѣжать съ такой быстротой, что не чувствовала земли подъ ногами. Камешки летѣли изъ подъ моихъ ногъ и градомъ падали сзади меня на землю. У меня была только одна мысль: добѣжать до конца лѣса.

Я добѣжала до большой прогалины. Луна заливала ее своимъ свѣтомъ, и вѣтеръ, неистовствуя, поднималъ съ земли и гналъ тучи листьевъ, которые крутились, носясь во всѣхъ направленіяхъ.

Мнѣ хотѣлось остановиться, чтобы передохнуть немного, но высокія деревья качались съ оглушительнымъ шумомъ.

Тѣни, какъ черные звѣри, то вдругъ протягивались по дорогѣ, то украдкой исчезали, скрываясь за деревьями. Нѣкоторыя тѣни принимали формы звѣрей, и я узнавала ихъ. Но большинство метались и скакали предо мной такъ, какъ будто хотѣли помѣшать мнѣ пройти, и были такія ужасныя, что я съ разбѣгу прыгала чрезъ нихъ, такъ мнѣ было страшно дотронуться до нихъ ногами.

Вѣтеръ утихъ и полилъ дождь. Въ концѣ прогалины, въ глубинѣ между деревьями, мнѣ показалась бѣлая стѣна, я подошла и увидѣла узкій и высокій домъ. Недолго думая, я постучала въ дверь, я хотѣла попросить позволенія переждать дождь. Я постучала еще разъ и тотчасъ услышала шорохъ въ домѣ. Я думала, что идутъ открыть дверь, но, оказалось, открыли окно въ первомъ этажѣ. Мужчина въ колпакѣ спросилъ:

— Кто тамъ?

— Дѣвочка, — отвѣтила я.

— „Дѣвочка“ — съ удивленіемъ повторилъ мужчина и спросилъ, откуда я, да куда иду, да чего мнѣ нужно.

Я не предвидѣла всѣхъ этихъ вопросовъ и назвала ферму, съ которой я только что ушла, но я солгала, сказавъ, что иду къ больной матери, и попросила пустить меня въ домъ на время дождя.

Онъ велѣлъ мнѣ подождать, и я услышала, какъ онъ съ кѣмъ-то говорилъ; когда онъ вернулся къ окну, то спросилъ меня, одна ли я. Потомъ, захотѣлъ еще узнать, сколько мнѣ лѣтъ, и когда я сказала, что тринадцать, замѣтилъ, что я храбрая, коли брожу одна по лѣсу ночью.

Высунувшись изъ окна, онъ старался разглядѣть мое лицо, которое я держала поднятымъ кверху, повернулъ голову направо, потомъ на лѣво, вглядываясь въ глубину лѣса, и, наконецъ, посовѣтывалъ мнѣ пройти еще дальше, говоря что въ концѣ лѣса есть деревня, гдѣ меня пустятъ обсохнуть.

Я снова зашагала въ темнотѣ. Луна совсѣмъ спряталась и дождь пошелъ мелкій. Долго еще пришлось мнѣ итти прежде, чѣмъ я попала въ деревню. Всѣ дома были заперты, и я съ трудомъ различала ихъ въ темнотѣ. Только кузнецъ не спалъ. Проходя мимо его кузницы, я поднялась на ея двѣ ступеньки, надѣясь отдохнуть у него. Онъ клалъ толстую полосу желѣза въ горнъ на горящіе угли, и когда онъ протянулъ руку къ мѣхамъ, онъ показался мнѣ великаномъ. Съ каждымъ взмахомъ мѣха угли съ трескомъ разгорались, и свѣтъ падалъ на стѣны, на которыхъ висѣли косы, пилы и всевозможные ножи. Нахмуря лобъ, кузнецъ пристально смотрѣлъ на огонь.

Я почувствовала, что я никогда не рѣшусь заговорить съ нимъ, и тихонько ушла.

Когда стало совсѣмъ свѣтло, я увидѣла, что я недалеко отъ города. Я даже узнала мѣста, куда насъ водила сестра Мари-Любовь гулять. Я шла уже очень медленно, съ трудомъ волоча ноги, которыя сильно болѣли. Я такъ устала, что должна была сдѣлать большое усиліе надъ собой, чтобы не сѣсть на кучу камней при дорогѣ.

Шумъ быстро катящейся телѣги заставилъ меня обернуться; я остолбенѣла, сердце забилось: я узнала рыжую кобылу и черную бороду хозяина. Онъ остановилъ лошадь и, наклонившись, схватилъ меня одной рукой за поясъ, посадилъ рядомъ съ собой и, повернувъ телѣгу, быстро поѣхалъ обратно.

Въ лѣсу хозяинъ Сильвенъ пустилъ лошадь шагомъ, повернулся ко мнѣ и сказалъ:

— Счастье твое, что я поймалъ тебя, иначе пришлось бы тебѣ возвращаться съ двумя жандармами.

Я молчала.

— Ты, можетъ быть, не знаешь — снова началъ онъ, — что жандармы приводятъ дѣвочекъ, которыя убѣгаютъ.

— Я хочу видѣть сестру Мари-Любовь, — отвѣтила я.

— Тебѣ плохо у насъ? — спросилъ онъ.

— Я хочу видѣть сестру Мари-Любовь, — повторила я.

Онъ повидимому не понималъ и продолжалъ задавать вопросы, перечисляя всѣхъ людей съ фермы, чтобы узнать кто меня обидѣлъ, но я повторяла все одно и то же.

Онъ потерялъ, наконецъ, терпѣніе и, выпрямившись, сказалъ:

— Экая упрямая!

Я подняла на него глаза и сказала, что я опять убѣгу, если онъ не повезетъ меня къ сестрѣ Мари-Любови. Въ ожиданіи отвѣта я не спускала глазъ съ него; онъ былъ смущенъ.

Онъ долго думалъ, затѣмъ, положивъ мнѣ на колѣно руку, сказалъ:

— Послушайте меня, милая, и постарайтесь понять что я скажу.

Когда онъ кончилъ говорить, мнѣ стало ясно, что онъ обязался держать меня до 18 лѣтъ, никогда не отпуская въ городъ. Кромѣ того, я узнала, что настоятельница имѣетъ полную власть надо мной, и что если я снова убѣгу, она непремѣнно запретъ меня въ тюрьму за то, что я одна бѣгаю въ лѣсу по ночамъ. Онъ выразилъ надежду, что я забуду монастырь и полюблю его и его жену, потому что они хотятъ мнѣ только добра.

Я была сильно смущена и едва сдерживала слезы.

— Ну, — сказалъ фермеръ, протягивая мнѣ руку, — такъ будемъ друзьями, хотите?

Я подала ему руку и, въ то время, какъ онъ крѣпко сжималъ ее, отвѣтила:

— Хочу.

Онъ щелкнулъ кнутомъ, и мы скоро выѣхали изъ лѣса.

Дождь все еще лилъ, мелкій, какъ туманъ, и пашни казались еще чернѣе.

На одной придорожной полосѣ какой-то человѣкъ шелъ по направленію къ намъ, широко размахивая рукой. Сначала мнѣ показалось, что онъ грозитъ мнѣ, но когда мы поровнялись съ нимъ, я увидѣла, что онъ придерживаетъ что-то лѣвой рукой, а правой какъ будто бы коситъ держа ее на высотѣ головы. Это сильно меня заинтересовало и я посмотрѣла на хозяина Сильвена.

— Габорэ сѣетъ, сказалъ онъ въ ту же минуту, какъ бы отвѣчая на вопросъ.

Вскорѣ мы пріѣхали на ферму.

Фермерша ждала насъ на порогѣ. Увидя меня, она такъ разинула ротъ, какъ будто бы долго не дышала, и на минуту ея серьезное лицо прояснилось. Я прошла мимо нея за накидкой и направилась прямо въ овчарню.

Овцы вышли безпорядочно, поспѣшно толкаясь. Ужъ давно бы пора быть имъ въ полѣ.

* * *

Весь день я думала о томъ, что сказалъ мнѣ фермеръ. Я не понимала, почему настоятельницѣ хотѣлось помѣшать мнѣ видѣться съ сестрой Мари-Любовью. Но я поняла, что Мари-Любовь ничего не можетъ больше сдѣлать для меня и покорилась, надѣясь, что наступитъ день, когда никто не помѣшаетъ мнѣ быть съ нею.

Вечеромъ, когда я ложилась спать, фермерша принесла мнѣ еще одно одѣяло. Пожелавъ доброй ночи, она сказала, чтобы я больше не называла ее „госпожей“, а звала просто Полиной; затѣмъ она ушла, сказавъ, что я у нея вмѣсто дочери, и что она сдѣлаетъ все возможное, чтобы я свыклась съ фермой.

На слѣдующій день хозяинъ Сильвенъ посадилъ меня за столомъ рядомъ со своимъ братомъ и съ улыбкой просилъ его присматривать, чтобы я хорошенько ѣла, такъ какъ мнѣ нужно вырости.

Брата фермера звали Евгеніемъ: онъ говорилъ очень мало но все смотрѣлъ на говорящихъ, и въ его маленькихъ глазахъ часто сверкала насмѣшка. Ему было 30 лѣтъ, но ему можно было дать немного больше двадцати. Онъ умѣлъ отвѣчать на всякіе вопросы; я совсѣмъ не стѣснялась его.

Онъ отодвинулся къ стѣнѣ, чтобы дать мнѣ больше мѣста за столомъ и коротко отвѣтилъ фермеру:

— Будь спокоенъ.

Въ это время всѣ поля были запаханы, и Мартина пасла своихъ овецъ очень далеко на пастбищахъ, которыя она называла „общественными“. Я и пастухъ пасли нашъ скотъ на лугахъ и въ лѣсу, гдѣ былъ верескъ. Я очень зябла, не смотря на шерстяное пальто которое покрывало меня до пятъ. Пастухъ часто разводилъ огонь и дѣлился со мной картошкой и каштанами, которыя онъ пекъ на угляхъ. Онъ научилъ меня узнавать, откуда дуетъ вѣтеръ и пользоваться всякой защитой отъ холода; въ то время, какъ мы грѣлись у огня, онъ пѣлъ мнѣ пѣсню о водѣ и винѣ.

Въ этой пѣснѣ было не меньше двадцати куплетовъ. Вода и вино упрекали другъ друга въ томъ, что причиняютъ зло человѣчеству и разсыпались въ похвалахъ себѣ. Я находила, что правда на сторонѣ воды, но пастухъ говорилъ, что на сторонѣ вина. Долгими часами просиживали мы вмѣстѣ. Онъ говорилъ мнѣ о своей родинѣ, которая очень далеко отъ Солони. Онъ сказалъ, что съ дѣтства ходитъ въ пастухахъ, и разсказалъ, какъ его еще ребенкомъ смялъ и изранилъ быкъ; онъ долго хворалъ, и у него были такія боли, что онъ кричалъ; потомъ боль, наконецъ, прошла, но онъ остался скорченнымъ, какимъ вижу его сейчасъ. Онъ помнилъ названія всѣхъ фермъ, гдѣ онъ былъ пастухомъ. Хозяева бывали и злые и добрые, но никогда не встрѣчалъ онъ такихъ добрыхъ, какъ въ Вилльевьеѣ. Онъ находилъ также, что коровы хозяина Сильвена не похожи на коровъ его родины; тѣ маленькія, съ острыми похожими на веретено, рогами; коровы же Сильвена большія и тучныя съ шероховатыми, корявыми рогами. Онъ любилъ ихъ и разговаривалъ съ ними, называя по имени. Его любимицей была красивая, бѣлая корова, которую Сильвенъ купилъ весной. Ежеминутно она поднимала голову, смотрѣла вдаль, и вдругъ, вытянувъ морду, убѣгала.

— Стой, бѣлая, стой! — громко кричалъ онъ.

Чаще всего она останавливалась сама, но иногда приходилось посылать за ней собаку; она вступала, однако, въ драку съ собакой, чтобы все-таки уйти, и возвращалась къ стаду только тогда, когда собака кусала ее въ морду.

Пастухъ жаловался на нее и говорилъ:

— Неизвѣстно, о чемъ она тоскуетъ.

* * *

Въ декабрѣ коровъ не выгоняли. Я думала, что то же будетъ и съ овцами. Но братъ фермера объяснилъ мнѣ, что Солонь бѣдный край и что у фермеровъ не хватаетъ на зиму корма для всего скота.

Теперь я уходила одна пасти скотъ. Всѣ птицы уже улетѣли. По пашнямъ растилался туманъ, и въ лѣсахъ водворилась тишина. Бывали дни, когда я чувствовала себя такой одинокой, точно весь міръ провалился, и когда въ мутномъ небѣ проносился съ карканьемъ воронъ, мнѣ казалось, что его громкій и хриплый голосъ возвѣщаетъ о гибели міра.

Даже овцы перестали прыгать. Купецъ увелъ всѣхъ самцовъ, и самочки не умѣли играть. Онѣ ходили, плотно прижавшись другъ къ другу, и не поднимали головъ даже тогда, когда не ѣли.

Нѣкоторыя изъ нихъ напоминали мнѣ знакомыхъ дѣвочекъ. Я ласкала ихъ, поднимая имъ голову, но ихъ глаза оставались опущенными внизъ и неподвижные зрачки походили на тусклое стекло.

Однажды меня застигъ такой густой туманъ, что я не могла найти дорогу. Вдругъ я очутилась около большого незнакомаго лѣса. Вершины деревьевъ терялись въ туманѣ и словно ватой обволокло весь верескъ. Бѣлыя фигуры спускались съ деревьевъ и длинной прозрачной вереницей скользили по вереску.

Я погнала овецъ на лугъ, рядомъ съ лѣсомъ, но они скучились и не хотѣли идти. Я прошла мимо нихъ, чтобы посмотрѣть, что мѣшаетъ имъ идти, и узнала маленькую рѣчку, протекавшую у подножія холма. Вода едва виднѣлась; казалось, она спала подъ густымъ бѣлымъ покровомъ. Я долго смотрѣла на нее, затѣмъ погнала моихъ овецъ назадъ вдоль лѣса. Пока я размышляла, съ какой стороны ферма, овцы обогнули лѣсъ и очутились на дорогѣ, вдоль которой по обѣимъ сторонамъ шла изгородь. Туманъ сгустился еще больше, и мнѣ показалось, что я иду между двумя высокими стѣнами. Я шла за овцами, не зная, куда онѣ ведутъ меня. Оставивъ вдругъ дорогу, онѣ повернули направо, но я немедленно остановила ихъ, увидя впереди входъ въ какую-то церковъ. Церковныя двери были открыты настежь, и по обѣ стороны горѣлъ огонь, освѣщая сѣрые своды. Огромныя колонны выстраивались прямыми линіями, и въ глубинѣ, мерцалъ слабый свѣтъ сквозь окна съ маленькими стеклами. Мнѣ стоило большого труда не пустить овецъ въ церковь, и, отгоняя ихъ, я замѣтила, что онѣ покрыты бѣленькими жемчужинами; ежеминутно встряхиваясь, онѣ побрякивали ими. Я не знала, что это все значитъ; къ тому же безпокойство овладѣло мною при мысли, что хозяинъ Сильвенъ ждетъ меня съ нетерпѣніемъ. Мнѣ показалось, что, повернувъ назадъ, я легко найду ферму, и я, стараясь не шумѣть, стала гнать овецъ обратно на дорогу, которая насъ привела сюда. Когда я вышла на эту дорогу, мужской голосъ раздался предо мной:

— Пусти, не мѣшай имъ входить, бѣдныя животныя.

И въ то же время мужчина погналъ стадо въ церковь. Я тотчасъ же узнала Евгенія, брата фермера. Онъ провелъ рукой по спинѣ одного барана и сказалъ:

— Онѣ красивы съ блестками инея, но это вредно для нихъ.

Я не удивилась, что онъ очутился здѣсь. Указавъ на церковь, я спросила его: что это такое?

— Это для тебя, — отвѣтилъ онъ. Я боялся, что ты не найдешь каштановую аллею, и повѣсилъ по фонарю съ каждой стороны.

Въ головѣ у меня помутилось, и, только нѣсколько минутъ спустя, я поняла, что эти высокія почернѣвшія и обветшалыя колонны не что иное, какъ стволы каштановъ; въ то же время я узнала и окна большой залы, освѣщенныя огнемъ камина.

Евгеній самъ сосчиталъ барановъ. Онъ помогъ мнѣ сдѣлать для нихъ настилку изъ соломы и, когда я выходила изъ овчарни, остановилъ меня и спросилъ: правда ли, что я не знаю, куда дѣлись два пропавшихъ ягненка. Мнѣ стало очень стыдно при мысли, что онъ могъ подумать, что я солгала, и я не могла удержаться отъ слезъ, увѣряя его, что я не замѣтила, какъ они исчезли. Тогда онъ сказалъ, что нашелъ ихъ утонувшими въ канавкѣ съ водой.

Я думала, что онъ станетъ ругать меня за небрежность, но онъ мягко сказалъ:

— Иди скорѣй, погрѣйся. Въ твоихъ волосахъ иней со всей Солони.

Я дала себѣ слово на слѣдующій день пойти посмотрѣть канавку. Но ночью выпалъ такой глубокій снѣгъ, что пришлось отказаться отъ мысли о полѣ. Я помогала старой Бибишъ чинить бѣлье, а Мартина начала прясть на своей прялкѣ, распѣвая свои заунывныя пѣсни.

* * *

Вечеромъ, послѣ ужина, собаки не переставали бѣшено лаять. Мартина безпокоилась. Она тревожно прислушивалась и, повернувшись къ фермеру, сказала:

— Я боюсь, что эта погода пригонитъ намъ волковъ.

Фермеръ всталъ, вышелъ, окрикнулъ собакъ и обошелъ съ фонаремъ скотный дворъ.

Восемь дней падалъ снѣгъ и сотни воронъ слетѣлись на ферму. Онѣ были такъ голодны, что ничего не боялись, влетали въ конюшни, на гумно и опустошали скирды хлѣба. Фермеръ убилъ много воронъ. Нѣсколькихъ изжарили со свинымъ саломъ и капустой. Всѣ нашли, что это очень вкусно, но собаки не захотѣли ѣсть.

* * *

Ели стояли еще подъ снѣжнымъ покровомъ, когда впервые выгнали стадо. Холмъ тоже былъ весь бѣлый и, казалось, немного приблизился къ фермѣ. Вся эта бѣлизна ослѣпляла меня; я не находила знакомыхъ предметовъ на своихъ мѣстахъ и каждую минуту боялась потерять изъ виду голубой дымъ, поднимавшійся надъ крышами фермы.

Овцамъ нечего было ѣсть и они бѣгали повсюду. Я не давала имъ разбредаться; онѣ сами походили на волнующійся снѣгъ, и я должна была пристально смотрѣть, чтобы не терять ихъ. Мнѣ удалось согнать ихъ на лугъ, окаймленный большимъ лѣсомъ. Лѣсъ очищался отъ снѣга, давившаго его своей тяжестью: большія вѣтви сбрасывали его однимъ взмахомъ, а другимъ, послабѣе, приходилось покачиваться изъ стороны въ сторону, чтобы онъ сползъ на землю.

Я никогда не была въ этомъ лѣсу, знала только, что онъ очень большой, и Мартина иногда пригоняла сюда овецъ. Ели были тутъ большія и верескъ очень высокій.

Я остановилась передъ большимъ кустомъ вереска. Мнѣ показалось, что онъ зашевелился и какой-то шорохъ доносился оттуда, какъ будто отъ сломанной вѣтки.

Я испугалась и подумала: „кто-то тамъ есть“. Затѣмъ шорохъ раздался гораздо ближе, хотя ничто не шевельнулось. Я старалась овладѣть собой, говоря, что это заяцъ или другое какое-нибудь маленькое животное разыскиваетъ себѣ пищу. Но, несмотря на всѣ свои доводы, я была увѣрена, что кто-то есть тамъ.

Мнѣ стало такъ жутко, что я рѣшила вернуться къ фермѣ. Только что я сдѣлала нѣсколько шаговъ къ овцамъ, какъ онѣ стремительно скучились и бросились изъ лѣсу.

Я безпокойно оглядывалась кругомъ, чтобы увидать, что могло напугать ихъ, и въ двухъ шагахъ отъ себя, въ самой срединѣ стада, увидѣла желтую собаку съ овцой въ пасти. Сначала я подумала, что Кастиль сбѣсилась, но въ ту же минуту увидѣла, какъ Кастиль съ жалобнымъ воемъ бросилась къ моимъ ногамъ и я поняла, что это волкъ. Онъ легко вскочилъ на откосъ, и когда онъ перескакивалъ широкую канаву, которая отдѣляла его отъ лѣса, его заднія лапы показались мнѣ крыльями, и я не удивилась бы, если бы онъ взвился надъ деревьями.

Нѣсколько минутъ я не отдавала себѣ отчета: боюсь я или нѣтъ. Потомъ я почувствовала, что не могу оторвать глазъ отъ канавы. Мои вѣки такъ отяжелѣли, что, казалось, я никогда не смогу закрыть ихъ. Я хотѣла закричать, чтобы услышали меня на фермѣ, но у меня пропалъ голосъ. Я хотѣла бѣжать, но ноги мои такъ тряслись, что я опустилась на сырую землю.

Кастиль, не переставая, выла, какъ будто ее били, и овцы стояли кучей.

Когда, наконецъ, я пригнала ихъ на ферму, я побѣжала къ хозяину Сильвену. Онъ уже по одному виду догадался, что случилось; и пока я разсказывала, куда исчезъ волкъ, онъ позвалъ брата и снялъ со стѣны два ружья.

Они вернулись ночью, не розыскавъ волка.

Послѣ ужина только объ этомъ и говорили. Евгеній хотѣлъ знать, какой былъ волкъ, и старая Бибишъ разсердилась, когда я сказала, что у него длинная желтая шерсть, какъ у Кастили, но что онъ гораздо красивѣе ея.

* * *

На слѣдующій день съ Мартиной случилось то же. Только что выгнали овецъ, и не успѣла она дойти до конца каштановой аллеи, какъ раздались ея глухіе крики.

Всѣ выскочили изъ дому. Я подбѣжала къ Мартинѣ первой. Она наклонилась и изо всѣхъ силъ тянула овцу, которую только что задушилъ и пытался унести волкъ. Онъ ухватилъ овцу за шею и тянулъ ее къ себѣ съ такой же силой, какъ пастушка.

Собака Мартины яростно кусала его за ляшки, но не видно было, чтобы онъ чувствовалъ это, и, когда хозяинъ Сильвенъ выстрѣлилъ въ упоръ, волкъ покатился, не выпуская изъ зубовъ шеи овцы.

Глаза Мартины расширились и губы побѣлѣли. Ея чепчикъ сползъ съ волосъ и проборъ на головѣ напоминалъ мнѣ тропинку, по которой можно безопасно прогуливаться. Выраженіе силы сошло съ ея лица, которое подергивалось теперь судорогой боли, и руки ея мѣрно открывались и закрывались. Она больше не упиралась на каштанъ и подошла къ Евгенію, который разсматривалъ волка. Она тоже посмотрѣла на него и громко сказала:

— Бѣдное животное, какъ, значитъ, онъ былъ голоденъ!

Фермеръ положилъ волка и овцу въ одну тачку и повезъ ихъ на ферму. Собаки шли за нимъ, пугливо нюхая воздухъ. Нѣсколько дней фермеръ съ братомъ охотился въ окрестностяхъ. Когда Евгеній проходилъ мимо меня, онъ всегда останавливался, чтобы сказать мнѣ ласковое слово. Онъ увѣрялъ меня, что ружейные выстрѣлы отгоняютъ волковъ, и что теперь они рѣдко попадаются въ нашей мѣстности. Несмотря на это, я не рѣшалась возвращаться въ большой лѣсъ и предпочитала пасти на холмѣ, который былъ покрытъ только верескомъ.

* * *

Съ наступленіемъ весны фермерша научила меня доить коровъ и кормить свиней. Она говорила, что хочетъ сдѣлать изъ меня хорошую фермершу. Я не могла не вспомнить при этомъ, какъ настоятельница съ презрительной миной говорила мнѣ:

— Вы будете доить коровъ и кормить свиней! Говоря это, она воображала, что налагаетъ на меня наказаніе, а я, между тѣмъ, испытываю только удовольствіе, ухаживая за скотомъ. Чтобы мнѣ было легче доить, я упиралась лбомъ въ бокъ коровы, и скоро мое ведро наполнялось. Надъ молокомъ всплывала пѣна, отливавшая разнообразными красками, и когда лучъ солнца падалъ на нее, она становилась такой красивой что я не могла оторвать глазъ отъ нея.

Я не чувствовала отвращенія къ свиньямъ. Ихъ пища состояла изъ варенаго картофеля и кислаго молока. Я погружала руки въ ведро, чтобы хорошо смѣшать все это, и испытывала большое удовольствіе, заставляя свиней ждать своего корма нѣсколько минутъ. Меня забавляли ихъ нестройное хрюканье и проворныя движенія ихъ пятачковъ.

* * *

Въ маѣ хозяинъ Сильвенъ пустилъ мнѣ въ стадо козу. Онъ купилъ ее для того, чтобы прокармливать своего только что родившагося ребенка.

Стеречь эту одну козу было труднѣе, чѣмъ все стадо. Благодаря ей мои бараны забирались въ овесъ, который былъ уже высокимъ.

Фермеръ замѣтилъ это и сдѣлалъ мнѣ выговоръ; онъ обвинялъ меня въ томъ, что я засыпаю себѣ гдѣ-нибудь, а стадо, между тѣмъ, топчетъ его нивы.

Мнѣ приходилось каждый день проходить мимо лѣса, гдѣ росли молодыя ели. Въ три прыжка коза доскакивала до него и, пока я искала ее, ягнята ѣли овесъ.

Первый разъ я долго ждала, пока она вернется сама. Я звала ее нѣжнымъ голосомъ. Наконецъ, я рѣшила пойти за ней, но ели такъ густо росли, что я не могла пробратьси къ ней.

Я не могла уйти, не узнавъ, что стало съ козой. Я замѣтила, куда она вошла, и пошла за ней, закрывъ лицо руками, чтобы предохранить его отъ уколовъ иглъ. Я сразу увидѣла ее сквозь пальцы, она была возлѣ. Я протянула руку, чтобы схватить ее за рога, но она отступила назадъ, и потревоженныя вѣтви, сильно хлестнули меня по лицу. Но я всетаки успѣла схватить ее и привела въ стадо.

Каждый день она возобновляла свои продѣлки. Я отгоняла барановъ возможно дальше отъ овса и бросалась вслѣдъ за ней.

Коза была вся бѣлая, и я скоро нашла у ней сходство съ Мадленой. У ней, какъ и у Мадлены, глаза отстояли далеко одинъ отъ другого. Когда я выгоняла ее изъ елей, она долго смотрѣла на меня неподвижными глазами.

Въ такіе минуты я думала, что Мадлена превратилась въ козу. Временами я умоляла ее не возобновлять свои побѣги и была увѣрена, что она понимаетъ меня, когда я дѣлаю ей упреки.

Однажды я вышла изъ-подъ елей съ растрепанными волосами и махнула головой, чтобы откинуть ихъ напередъ. Коза заблеяла отъ страха и отскочила въ сторону; потомъ, опустивъ, рога, стала наскакивать на меня; я тоже опустила голову, махая волосами, которые спускались до земли, коза пустиласъ бѣжать, дѣлая скачки, не поддающіеся описанію. Каждый разъ, какъ она убѣгала въ ельникъ, я мстила ей, пугая ее своими волосами.

Какъ-то утромъ хозяинъ Сильвенъ засталъ меня, когда я бросалась на нее. Онъ покатился со смѣху, и мнѣ стало стыдно. Я тотчасъ же остановилась и начала приводить въ порядокъ волосы.

Коза вернулась ко мнѣ. Она смотрѣла на меня, вытянувъ шею и комично подергивая бедрами, готовая отскочить при малѣйшемъ жестѣ. Фермеръ продолжалъ хохотать; онъ стоялъ, согнувшись вдвое, и умиралъ со смѣху. Только и видны были, что блуза, борода и огромная шапка. Взрывы его хохота вызывали у меня слезы, и мнѣ казалось, что онъ останется навсегда такимъ, скрюченнымъ и смѣющимся.

Когда, наконецъ, фермеръ успокоился, онъ ласково спросилъ меня, въ чемъ дѣло. Я разсказала ему о продѣлкахъ козы. Тогда онъ, снова засмѣявшись, погрозилъ ей пальцемъ.

На слѣдующій день повела ее Мартина. Но со второго же раза она заявила, что лучше уйдетъ съ фермы, чѣмъ станетъ пасти эту одержимую дьяволомъ козу.

Старая Бибишъ говорила, что козъ нужно бить. Я все помнила тотъ единственный ударъ, который дала ей; при этомъ ея бока издали такой странный звукъ, что я никогда больше не рѣшалась бить ее.

Козу пустили пастись около фермы, и она исчезла однажды, такъ что не могли узнать, куда она дѣлась.

Приближался день Ивана-Купалы, и Евгеній сказалъ, что нужно свезти меня въ деревню, чтобы отпраздновать годовщину моего пріѣзда на ферму.

Ради праздника фермерша подарила мнѣ желтое платье, которое она носила молоденькой дѣвочкой.

Деревня называлась Св. Горой. Въ ней была только одна улица, въ концѣ которой находилась церковь.

Мартина быстро потащила меня къ обѣднѣ, которая уже началась. Она толкнула меня на скамейку, а сама сѣла предо мной.

Впечатлѣніе торжественности, полученное мною при входѣ въ церковь, почти немедленно изгладилось. Позади меня двѣ женщины не переставали говорить о вчерашнемъ базарѣ, и мужчины, находившіеся около двери, не стѣснялись говорить громко.

Молчаніе воцарилось тогда, когда священникъ взошелъ на каөедру. Я подумала, что онъ станетъ говорить проповѣдь, а онъ началъ объявлять о предстоящихъ бракахъ: при каждомъ имени бабы съ улыбкой шептались направо и налѣво.

Мысль о молитвѣ даже не пришла мнѣ въ голову. Я смотрѣла, какъ молилась Мартина, стоя на колѣняхъ. Пряди ея вьющихся каштановыхъ волосъ выбивались изъ-подъ кружевного чепчика. Она была широка въ плечахъ, и ея тонкую талію обхватывала черная лента. Отъ всей ея фигуры вѣяло чистотой и свѣжестью.

А настоятельница говорила мнѣ, что всѣ пастушки грязнухи.

Я представила себѣ Мартину среди овецъ, въ короткой полосатой юбкѣ, въ чулкахъ, плотно прилегавшихъ къ ногамъ, въ сабо, обтянутыхъ кожей, которые она чистила ваксой, какъ башмаки. Однако, она была хорошей пастушкой. Фермерша говорила, что она хорошо знаетъ каждую овцу въ стадѣ.

Когда мы выходили изъ церкви, Мартина, бросивъ меня, подбѣжала къ какой-то старушкѣ, которую она нѣжно обняла. Потомъ я потеряла ее изъ виду, и оставшись одна, не знала куда итти.

Недалеко отъ меня виднѣлась харчевня Бѣлаго Коня. Гулъ голосовъ и звяканіе посуды доносились оттуда. Люди кучками входили въ нее и скоро на площади не осталось ни души.

Я собиралась войти уже въ церковь и подождать, пока придетъ за мною Мартина, какъ вдругъ увидѣла Евгенія, который бѣжалъ ко мнѣ. Онъ взялъ меня за руку и сказалъ смѣясь:

— Ну, еслибъ у тебя платье было не такое желтое, я навѣрно тебя забылъ бы.

Онъ посмотрѣлъ на меня съ усмѣшкой.

Онъ отвелъ меня къ учителю и попросилъ его дать мнѣ позавтракать и повести гулять вмѣстѣ съ дѣтьми.

На учителѣ платье было, какъ у господъ въ городѣ, а на Евгеніи — синяя блуза, и я очень удивилась, услыхавъ, что они на ты.

Въ ожиданіи завтрака учитель далъ мнѣ почитать книгу со сказками, и, когда пришло время прогулки, я бы предпочла остаться одна дочитывать книгу.

Въ деревнѣ на площади парни и дѣвушки танцевали въ пыли на солнцѣ. Ихъ подскакиванія мнѣ показались странными и ихъ веселье слишкомъ шумнымъ.

Какъ будто чувство глубокой печали шевельнулось во мнѣ, и когда поздно вечеромъ повозка привезла насъ обратно на ферму, я почувствовала истинное облегченіе отъ тишины и аромата полей.

* * *

Черезъ нѣсколько дней, когда я гнала стадо съ поля, одинъ баранъ, который шелъ вдоль изгороди, вдругъ сдѣлалъ огромный прыжокъ. Подбѣжавъ я увидала, что у него изъ носа идетъ кровь. Я подумала, что онъ оцарапался о шипы и вымывъ ему морду перестала думать о немъ. Но на слѣдующій день я страшно испугалась, увидя, что голова у него стала величиной съ туловище. На мой крикъ прибѣжала Мартина и стала такъ кричать что всѣ сбѣжались.

Я объяснила, что случилось наканунѣ, и хозяинъ сказалъ, что барана должно быть укусила гадюка.

Приходилось обмывать ему морду и не выпускать изъ стойла, пока не пройдетъ опухоль.

Я была рада поухаживать за бѣднымъ животнымъ, но какъ только осталась одна съ нимъ, меня обуялъ ужасъ.

Эта чудовищная голова, которая покачивалась на маленькомъ туловищѣ, вызывала у меня безумный страхъ. Непомѣрно большіе глаза, огромный ротъ, прямо торчащія уши, — все это вмѣстѣ превращало барана въ такое чудовище, которое трудно себѣ вообразить. Онъ все время стоялъ посрединѣ стойла, какъ бы боясь удариться о стѣнку. Я пыталась подойти къ нему, говоря себѣ, что это не больше, какъ баранъ. Но стоило ему повернуть ко мнѣ голову, и я стрѣлою летѣла къ двери. Всетаки я чувствовала къ нему большую жалость и минутами мнѣ чудился упрекъ въ этомъ покачиваніи головы направо и я налѣво. Тогда все у меня мѣшалось въ головѣ и я чувствовала, что схожу съ ума. Я поняла вдругъ, что способна дать ему умереть съ голоду.

Я разсказала объ этомъ пастуху, и онъ согласился ходить за бараномъ, пока не спадетъ опухоль. Онъ смѣялся надо мною, говоря, что не понимаетъ, какъ это можно такъ бояться больного барана.

Мнѣ въ свою очередь удалось оказать ему услугу, и я была очень довольна.

Какъ то утромъ, отвязывая быка, онъ поскользнулся и упалъ передъ нимъ. Быкъ обнюхалъ его, отдуваясь и сопя. Это былъ молодой бычекъ, взрощенный на фермѣ, который начиналъ дурить.

Пастухъ боялся, чтобъ онъ не началъ бѣситься и былъ увѣренъ, что быкъ не забудетъ какъ онъ лежалъ на землѣ передъ нимъ.

Мнѣ хотѣлось успокоить его, но я не знала, что сказать. Я была очень удивлена, увидя вдругъ, какой онъ старый: онъ бросилъ шапку на землю, и я впервые замѣтила, что у него совсѣмъ сѣдые волосы.

Весь день я думала о немъ и утромъ пока коровы выходили одна за другой, я не могла удержаться, чтобы не войти въ коровникъ.

Пастухъ пристально смотрѣлъ на быка, который нетерпѣливо дергалъ цѣпь. Я подошла и, погладивъ быка, отвязала его.

Пастухъ пропустилъ впередъ быка, и тотъ, какъ бѣшеный, бросился вонъ; посмотрѣвъ на меня съ изумленіемъ, пастухъ, прихрамывая, пошелъ за нимъ.

Я гораздо меньше боялась быка, чѣмъ распухшаго барана и каждый день, стараясь, чтобы меня никто не увидѣлъ, проходила въ коровникъ. Всетаки Евгеній замѣтилъ меня, отвелъ въ сторону, и, впиваясь въ меня своими маленькими глазками, спросилъ:

— Ты зачѣмъ отвязываешь быка?

Я боялась, сказать правду, чтобъ не досталось пастуху, и придумывала, что бы сказать, но ничего не придумала. Я стала говорить, что не отвязывала быка, но онъ насмѣшливо посмотрѣлъ на меня и сказалъ:

— Да ты никакъ лгунья?

Я тотчасъ же ему все разсказала, и въ слѣдующую субботу быка продали.

* * *

Я часто замѣчала, какой Евгеній добрый со всѣми. Когда у фермера выходили недоразумѣнія съ рабочими, онъ всегда въ концѣ концовъ звалъ брата, и тотъ нѣсколькими словами улаживалъ дѣло.

Онъ дѣлалъ ту же работу, что и хозяинъ Сильвенъ, но отказывался ѣздить на базаръ, говоря, что не съумѣетъ продать ни круга сыра.

Ходилъ онъ степенно, немного раскачиваясь, какъ бы подлаживался подъ поступь быковъ.

Почти всѣ воскресенья онъ проводилъ въ Святой Горѣ; когда же погода была слишкомъ плохая, онъ сидѣлъ за книгой въ большой залѣ. Я часто подстерегала его, не забудетъ ли онъ книгу, но онъ ее никогда не забывалъ. Я была въ отчаяніи, что ничего не находила читать на фермѣ, и стала собирать клочки газетъ.

Фермерша замѣтила это и сказала, что я становлюсь скупой.

Какъ-то разъ въ воскресенье я набралась смѣлости и попросила у Евгенія книгу; онъ подарилъ мнѣ пѣсенникъ.

Все лѣто я брала его съ собой въ поле. Я придумывала мотивъ къ пѣснямъ, которыя мнѣ больше всего нравились, потомъ мнѣ это надоѣло; помогая хозяйкѣ въ общей уборкѣ къ празднику Всѣхъ Святыхъ, я нашла альманахи за нѣсколько лѣтъ.

Полина велѣла мнѣ снести ихъ на чердакъ; но я какъ бы случайно забыла ихъ въ ящикѣ, гдѣ они лежали, и по одному брала ихъ потихоньку. Въ нихъ было много занимательныхъ разсказовъ, и зима промелькнула такъ, что я даже не замѣтила холода.

Въ тотъ день, когда я отнесла ихъ на чердакъ, я долго шарила, въ надеждѣ найти еще другіе альманахи. Я нашла только одну маленькую книжку безъ переплета; углы страницъ были свернуты трубочками, какъ будто ее долго носили въ карманѣ. Первыхъ двухъ страницъ не хватало, а третья была такъ замуслена, что вся печать стерлась. Я подошла къ слуховому окну, къ свѣту и наверху страницъ увидѣла, что это „Приключенія Телемака“.

Я открыла наугадъ и, прочтя нѣсколько строкъ, такъ заинтересовалась, что тотчасъ положила ее въ карманъ.

Я собралась уже уходить съ чердака, но мнѣ вдругъ пришло въ голову, что Евгеній положилъ книгу сюда и онъ можетъ придти за ней каждую минуту; тогда я положила ее обратно на закоптѣлую балку, гдѣ она раньше лежала. И какъ только представлялся случай пойти на чердакъ, я заглядывала въ это мѣсто и прочитывала, сколько успѣвала.

* * *

Какъ разъ въ это время у меня опять заболѣлъ баранъ. Ему подвело животъ, какъ будто онъ давно не ѣлъ. Я пошла спросить фермершу, что мнѣ съ нимъ дѣлать.

Она бросила ощипывать курицу и спросила, сильно ли его вспучило.

Я не сразу отвѣтила, спрашивая себя, что значитъ „вспучило“. Потомъ подумала, что вѣрно всѣ больные бараны должны быть вспучены, и сказала, что да, и чтобы еще сильнѣе подчеркнуть, поторопилась прибавить:

— Онъ совсѣмъ тощій.

Фермерша принялась хохотать, вышучивая меня, и крикнула Евгенію, который посвистывалъ около нея:

— Послушайте-ка, Евгеній, у ней баранъ вспученъ и тощъ заразъ.

Евгеній тоже расхохотался, сказалъ что я горе-пастушка и объяснилъ мнѣ, что когда у барана вздувается брюхо, то говорятъ, что его вспучило.

Два дня спустя, Полина сказала мнѣ, что они съ хозяиномъ Сильвеномъ видятъ, что изъ меня никогда не выйдетъ хорошей пастушки, и они рѣшили оставить меня въ домѣ помогать по хозяйству. Старая Бибишъ никуда уже не годна, а Полина одна не можетъ справиться съ тѣхъ поръ, какъ у нея ребенокъ.

Съ первыхъ же словъ я поняла, что теперь мнѣ будетъ легко часто бѣгать на чердакъ, и горячо поблагодарила фермершу.

* * *

Теперь, когда я стала служанкой, мнѣ приходилось колоть куръ и кроликовъ. Я никакъ не могла на это рѣшиться; хозяйка совсѣмъ не понимала моего отвращенія и говорила, что я, какъ Евгеній, который убѣгаетъ изъ дому, когда рѣжутъ свинью.

Чтобы показать мою готовность, я хотѣла попробовать заколоть цыпленка. Онъ бился у меня въ рукахъ и скоро солома кругомъ меня обагрилась. Когда цыпленокъ пересталъ шевелиться, я положила его въ ригу, чтобъ старуха Бибишъ его ощипала, но она подняла меня на смѣхъ, найдя цыпленка живехонькимъ на вѣялкѣ съ зерномъ. Онъ прожорливо клевалъ, какъ будто спѣшилъ залечить рану, которую я только что ему нанесла. Бибишъ схватила его и когда она провела ему ножемъ по шеѣ, солома стала гораздо краснѣе, чѣмъ въ первый разъ.

Во время полуденнаго отдыха, я поднималась на чердакъ немного почитать, открывала наугадъ книгу и, перечитывая такимъ образомъ ее, я каждый разъ находила что-нибудь новое.

Я любила эту книгу, мнѣ казалось, что это — юный узникъ, къ которому я тайно хожу на свиданія. Я представляла его себѣ въ одеждѣ пажа, сидящимъ въ ожиданіи меня на закоптѣлой балкѣ. Однажды вечеромъ мы съ нимъ совершили чудное путешествіе.

Захлопнувъ книгу, я облокотилась на слуховое окно. День уже почти угасъ, и ели казались менѣе зелеными. Солнце погружалось въ бѣлыя облака, которыя легко, какъ пухъ, вздымались и прорывались.

Сама не зная, какъ это случилось, я вдругъ очутилась съ Телемакомъ надъ лѣсомъ. Онъ держалъ меня за руки, и наши головы уходили въ синеву неба. Телемакъ молчалъ, но я знала, что мы летимъ на солнце.

Старуха Бибишъ звала меня снизу. Я отчетливо слышала ея голосъ, несмотря на разстояніе. Она должно быть очень злилась, что такъ громко кричала. Крики ея мало тревожили меня. Я ничего не видѣла, кромѣ искрящагося пуха, который обволакивалъ солнце и начиналъ разступаться, чтобы пропустить насъ.

Ударъ по рукѣ заставилъ меня упасть съ облаковъ. Старуха Бибишъ оттаскивала меня отъ окна, говоря:

— Въ своемъ ли ты умѣ, заставляешь меня такъ кричать. Ужъ больше двадцати разъ какъ я тебя зову ѣсть.

Скоро послѣ этого я не нашла больше книги за балкой. Но это былъ другъ, образъ котораго я носила въ сердцѣ, и я долго хранила воспоминаніе о немъ.

* * *

За два дня до Рождества хозяинъ Сильвенъ началъ готовиться, чтобы зарѣзать борова. Онъ наточилъ два большихъ ножа и, сдѣлавъ посрединѣ двора подстилку изъ свѣжей соломы, вывелъ борова; тотъ кричалъ такъ, какъ будто чуялъ правду. Хозяинъ связалъ ему всѣ четыре ноги и, привязывая веревки къ толстымъ кольямъ, крикнулъ женѣ:

— Спрячь ножи, Полина, не надо показывать ихъ.

__________

Полина дала мнѣ нѣчто вродѣ очень глубокой сковороды, и я должна была собирать кровь и держать сковороду такъ, чтобы не пропала ни одна капля крови.

Фермеръ подошелъ къ борову, который лежалъ на боку, всталъ на одно колѣно передъ нимъ и, пощупавъ около шеи, протянулъ руку къ женѣ, которая подала ему самый большой ножъ. Онъ наставилъ лезвіе на то мѣсто, которое держалъ пальцемъ, и сталъ медленно вонзать ножъ.

Визгъ борова въ эту минуту сталъ напоминать человѣческій крикъ.

Изъ раны вытекла капля крови и покатилась, оставляя за собой широкій красный слѣдъ; потомъ двѣ струи брызнули вдоль ножа и упали на руку фермера. Когда ножъ вошелъ по рукоятку, хозяинъ нажалъ на него и сталъ вынимать такъ же медленно, какъ вонзалъ.

Увидя лезвіе совсѣмъ краснымъ, я почувствовала какъ губы у меня похолодѣли, и во рту стало сухо. Мои пальцы разжались и сковорода накренилась. Хозяинъ Сильвенъ замѣтилъ это, поднялъ на меня глаза и крикнулъ женѣ:

— Возьми у ней сковороду.

Я не могла выговорить слова, но отрицательно покачала головой. У фермера былъ такой спокойный взглядъ, что я перестала волноваться и начала твердо держать сковороду подъ струей, которая била ключемъ.

Когда боровъ пересталъ кричать, къ намъ подошелъ Евгеній. Онъ, казалось, удивился, видя, какъ я старарательно подбираю послѣднія капли крови, которыя стекали по одной, какъ слезы.

— Какъ, ты собирала кровь?

— Да, она, — отвѣтилъ фермеръ — это доказываетъ, что она не такая мокрая курица, какъ ты.

— Это — правда, — сказалъ мнѣ Евгеній, — мнѣ тяжело смотрѣть, какъ рѣжутъ скотину.

— Ба! — отвѣтилъ хозяинъ — на то и создана скотина, чтобы кормить насъ, какъ лѣсъ, чтобы грѣть.

Евгеній отвернулся, какъ бы стыдясь своей слабости.

Плечи у него были худыя, а шея такая круглая, какъ у Мартины.

Хозяинъ Сильвенъ говорилъ, что онъ — вылитая мать.

Я никогда не видала, чтобъ онъ сердился. Онъ всегда напѣвалъ что-нибудь слабымъ, мелодичнымъ голосомъ.

По вечерамъ онъ возвращался съ поля, сидя верхомъ на одномъ изъ быковъ и часто напѣвалъ одну и ту же пѣсню.

Въ ней говорилось о солдатѣ, который, узнавъ, что его невѣста вышла замужъ, снова уходитъ на войну.

Онъ долго растягивалъ припѣвъ, который кончался такъ:

Полина всегда разговаривала съ нимъ почтительно и не понимала, какъ это я такъ свободно съ нимъ говорю.

Въ первый же вечеръ, когда она увидала меня рядомъ съ нимъ на скамейкѣ у двери, она знакомъ позвала меня домой. Но Евгеній крикнулъ мнѣ:

— Иди же слушать сову.

Мы часто еще сидѣли на скамейкѣ, когда всѣ уже спали.

Сова садилась на вязъ, который росъ у самой двери. Своимъ мягкимъ уханіемъ она, казалось, желала намъ покойной ночи и улетала; ея большія крылья тихо проносились надъ нами.

Нѣсколько разъ кто-то пѣлъ на холмѣ.

Я вся дрожала: этотъ звучный голосъ среди ночи напоминалъ мнѣ голосъ Колетты.

Евгеній уходилъ, когда голосъ смолкалъ, но я продолжала сидѣть, ожидая, что онъ снова раздастся. Тогда онъ говорилъ:

— Ну иди, больше не будетъ.

* * *

Теперь, когда вернулась зима и мы больше не могли сидѣть на скамьѣ, между нами осталась какая-то внутренняя близость.

Когда онъ смѣялся надъ кѣмъ-нибудь, его полные насмѣшкой глаза искали мои и, если въ какомъ нибудь затруднительномъ случаѣ ему приходилось высказывать свое мнѣніе, онъ поворачивался ко мнѣ, какъ бы ожидая моего одобренія.

Мнѣ казалось, что я всегда его знала, и въ глубинѣ души я звала его старшимъ братомъ.

Онъ часто спрашивалъ Полину, довольна ли она мною. Полина говорила, что никогда не приходится дважды показывать мнѣ то же самое, и упрекала меня лишь въ томъ, что у меня нѣтъ порядка въ работѣ, то мнѣ все равно начать съ конца или съ начала.

Я не забыла сестры Мари-Любови, но я не скучала больше и чувствовала себя хорошо на фермѣ.

* * *

Въ іюнѣ, какъ всегда, пришли люди стричь овецъ и принесли дурную вѣсть: повсемѣстно овцы, какъ только ихъ кончали стричь, заболѣвали и подыхали массами.

Хозяинъ Сильвенъ принялъ предосторожности, но не смотря на все, что онъ сдѣлалъ, заболѣло около ста овецъ.

Ветеринаръ сказалъ, что можно спасти многихъ изъ нихъ, искупавъ въ рѣкѣ. Фермеръ вошелъ въ воду по поясъ и по одному выкупалъ всѣхъ барановъ. Онъ раскраснѣлся, и потъ градомъ катился съ него.

Вечеромъ его лихорадило и на третій день онъ умеръ отъ воспаленія легкихъ.

Полина не могла повѣрить своему горю, и Евгеній топтался на скотномъ дворѣ съ глазами, полными ужаса.

* * *

Скоро послѣ смерти фермера пришелъ къ намъ собственникъ фермы. Это былъ маленькій, сухой человѣкъ, который не могъ стоять на одномъ мѣстѣ и когда онъ на минуту останавливался, мнѣ казалось, что онъ танцуетъ на одной ногѣ.

Онъ былъ весь бритый, и звали его господинъ Тирандъ.

Онъ вошелъ въ залу, гдѣ мы сидѣли съ Полиной обошелъ ее кругомъ, выгибая спину, и, указывая на ребенка, сказалъ:

— Унесите его, мнѣ надо съ вами поговорить.

Я вышла съ ребенкомъ во дворъ и, дѣлая видъ, что гуляю, ходила подъ открытымъ окномъ.

Полина продолжала сидѣть на стулѣ; она сложила руки на колѣняхъ и наклонила голову впередъ, какъ бы стараясь понять что-то очень трудное. Господинъ Тирандъ говорилъ, не глядя на нее. Онъ прохаживался отъ камина къ двери и стукъ его каблуковъ по плитамъ смѣшивался со звукомъ его разбитаго голоса.

Вышелъ онъ такъ же поспѣшно, какъ и вошелъ; я обезпокоившись, пошла спросить Полину, что онъ сказалъ.

Она взяла ребенка на руки и, заплакавъ, сказала, что господинъ Тирандъ хочетъ прогнать ее съ фермы, чтобъ отдать ее сыну, который только что женился.

Въ концѣ недѣли господинъ Тирандъ пришелъ снова съ сыномъ и снохой. Они начали осмотръ со скотнаго двора, и когда они вошли въ домъ, господинъ Тирандъ остановился на минуту передо мной и сказалъ, что его сноха рѣшила взять меня къ себѣ служить.

Полина услыхала это и быстро направилась ко мнѣ, но въ это время вошелъ Евгеній съ бумагами въ рукѣ и всѣ сѣли вокругъ стола.

Въ то время, какъ они читали и подписывали эти бумаги, я разсматривала сноху господина Тиранда. Это была высокая брюнетка съ большими глазами и съ пугающимъ видомъ.

Она ушла съ фермы съ мужемъ, ни разу не взглянувъ на меня.

Когда ихъ экипажъ скрылся въ концѣ каштановой аллеѣ, Полина разсказала Евгенію о томъ, что сказалъ мнѣ господинъ Тирандъ.

Евгеній, который собирался выходить, быстро обернулся ко мнѣ, онъ казался возмущеннымъ, и голосъ его совсѣмъ измѣнился, когда онъ сказалъ, что эти господа распоряжаются мною, какъ своею вещью, и пока Полина печаловалась о моей судьбѣ, сообщилъ, что Тирандъ же заставилъ хозяина Сильвена взять меня на ферму. Онъ напомнилъ Полинѣ, какъ жалѣлъ меня фермеръ, видя какая я хрупкая, и прибавилъ, что очень хотѣлъ бы взять меня съ собой на новую ферму.

Мы всѣ трое стояли въ большой залѣ, я чувствовала огорченный взглядъ Полины на себѣ, и голосъ Евгенія звучалъ, какъ нѣжная пѣсня. Полина должна была уѣхать съ фермы въ концѣ лѣта. Каждый день я починяла ея бѣлье: я не хотѣла, чтобъ она увезла съ собою что-нибудь разорванное, старательно штопала, какъ меня учила нянька Жюстина, и акуратно складывала каждую вещь.

По вечерамъ я находила Евгенія на скамьѣ у двери.

Крыши овчарни блестѣли отъ луннаго свѣта. Бѣлый паръ, какъ вуаль, окутывалъ навозную кучу.

Со скотнаго двора не доносилось ни звука. Слышалось лишь поскрипываніе люльки, которую качала Полина, убаюкивая ребенка. Какъ только свезли зерно, Евгеній началъ съѣзжать. Пастухъ увелъ коровъ и старуха Бибишъ уѣхала на телѣгѣ, увозя всю живность птичьяго двора.

Скоро на фермѣ остались только два бѣлыхъ быка, которыхъ Евгеній не хотѣлъ никому довѣрить. Онъ привязалъ ихъ къ повозкѣ, на которой должна была ѣхать Полина съ ребенкомъ.

Ребенокъ заснулъ въ корзинѣ съ соломой, и Евгеній отнесъ его, не потревоживъ повозку. Полина прикрыла его платкомъ и, перекрестившись на домъ, подобрала возжи. Повозка въѣхала въ каштановую аллею.

Я хотѣла проводить ихъ до большой дороги и шла за быками между Евгеніемъ и Мартиной.

Мы шли молча. Время отъ времени Евгеній подбадривалъ быковъ, похлопывая ихъ рукой.

Мы уже зашли очень далеко по большой дорогѣ, когда Полина вдругъ замѣтила, что надвигается ночь. Она остановила лошадь и, когда я влѣзла на подножку, чтобы поцѣловать ее, сказала грустно:

— Прощай, моя дочка. Веди себя хорошо — и прибавила дрожащимъ отъ слезъ голосомъ:

— Еслибъ мой бѣдный Сильвенъ былъ живъ, онъ бы тебя никогда не оставилъ.

Мартина, улыбаясь, попѣловала меня и сказала:

— Еще увидимся можетъ быть!

Евгеній снялъ шляпу, долго жалъ мнѣ руку и медленно говорилъ.

— Прощай, милый товарищъ, никогда тебя не забуду.

Отойдя, немного, я обернулась, чтобъ взглянуть еще разъ, и несмотря на сгустившуюся темноту, увидѣла, что Мартина и Евгеній идутъ держась за руки.

__________