Как раз в то время, когда Союз свободных мореплавателей подыскивал место для занятий с солдатом сил самообороны, возлюбленным Инаго, Исана получил от жены телеграмму с просьбой позвонить ей. Исана решил, что, наверно, умер Кэ, и стал внимательно слушать радио, но в последних известиях о смерти Кэ не сообщалось. Если Наоби хочет разговаривать с ним не о смерти Кэ, а о чем-то другом, то, конечно, лучше всего забыть о телеграмме. Только вот неплохо бы посоветоваться с ней о месте для занятий Союза свободных мореплавателей, подумал Исана и пошел на вокзал позвонить по телефону-автомату.

— Тебя тогда сильно избили, как ты сейчас, в порядке? — вместо приветствия спросила жена.

— Да не так уж сильно. И ведь ты сама позволила бить меня. В общем, секретарь ваш работает на совесть.

— Он горел желанием доказать, что необходим Кэ как личный секретарь. Ему ведь все время приходится соперничать с тобой. Еще...

— Какое может быть соперничество с сумасшедшим из убежища? Лучше бы поторопился взять у Кэ письменное распоряжение о том, кого он назначает своим преемником на предстоящих выборах.

— Боссы из избирательного округа назвали меня его преемницей, — ловко перешла к делу Наоби. — Выборы политика, который, как отец, почти ни разу не приезжал в свой округ, фактически — дело рук крупных и мелких боссов избирательного округа, не так ли? Это выражение политических симпатий местных жителей к имени отца. В конце концов, местные жители имеют полное право решать, кто будет преемником. Безоговорочно назвать такой порядок устаревшим было бы, наверно, не совсем справедливо.

— Ты не отказывайся, пусть тебя выберут вместо Кэ. Если боссы за тебя, ты легко победишь на выборах. А у вашего секретаря никаких шансов, как бы он ни пыжился.

— Избив тебя, он продемонстрировал преданность Кэ, а выходит — сам пострадал.

— Ну, пострадал-то я.

— В общем, ты, наверно, догадываешься, зачем я просила тебя позвонить? — многозначительно сказала Наоби.

— Ты хочешь, чтобы мы с Дзином не препятствовали твоему выдвижению в кандидаты и помогли тебе на выборах, не вытаскивая на свет скандала, который произошел с самим Кэ.

— Если я буду баллотироваться на выборах, то и после смерти Кэ останется человек, у которого ты сможешь вытягивать деньги, так что лучше воздержись от опрометчивых поступков.

— Понятно. Разумеется, я не стану препятствовать твоему избранию.

— Штаб избирательного округа хочет, чтобы в местной газете появилось «трогательное повествование» о том, как я мужественно доверила отцу воспитание моего умственно отсталого ребенка и даже поселила их отдельно, а после смерти политика решилась выставить свою кандидатуру вместо него. Если бы ты мне помог и в этом, весьма разумном предприятии, ну что тебе стоит принять участие в небольшом спектакле?

— Ладно, согласен. В сущности, мне иначе не выжить. Кстати, может, и ты мне поможешь, хотя не исключено, что моя просьба покажется тебе несколько странной, — сказал Исана.

— С удовольствием. Сделка есть сделка.

— Зависящая от Кэ компания по продаже недвижимости осваивает по всей стране участки под строительство загородных домов. В бытность мою секретарем Кэ всегда было так, что на двух-трех участках уже строили бараки для рабочих и, доведя строительство до середины, приостанавливали, пока не получали необходимое разрешение властей. Может быть, мы могли бы недели на две-три получить такое местечко, ну, скажем, пансионат для яхтсменов, — на побережье, разумеется? Я обзавелся приятелями, и они хотят пожить все вместе.

— Загородные дома строятся сейчас в районе национального парка в Минами Идзу. Это как раз то, что тебе нужно, — там работы приостановлены, потому что строительству мешают деревья. В национальном парке категорически запрещена даже частичная вырубка дикого персика. Когда строятся загородные дома, немного разредить их, по-моему, вполне допустимо — мы как раз сейчас хлопочем, чтобы получить разрешение властей. Там уже построены бараки и контора, где вполне можно пожить некоторое время. Спортивной площадки еще нет, но участок расчищен — места, чтобы побегать, хватит.

— Лучшего и не надо, — сказал Исана. — В общем, дикий персик оказал мне большую услугу.

— Видишь ли, Кэ в свое время не проявил достаточной твердости, чтобы потребовать от властей исключения этих деревьев из списка редких растений, охраняемых законом. Участок нужно осваивать, и если бы Кэ согласился хоть по телефону позвонить из больницы, этого было бы достаточно. Но его болезнь стремительно прогрессирует, и теперь его с места не сдвинешь.

— Я впервые слышу от тебя, что Кэ стал таким добросердечным. Мое влияние сказывается. Просто не верится, что его волнует судьба каких-то диких персиков.

— С тобой это никак не связано, — сказала Наоби. — Возможно, вирус рака очистил его душу. Такое увидишь в любом онкологическом институте: если не считать молодежь — у нее в голове лишь боязнь смерти и отчаяние, — то рак и в самом деле очищает души людей постарше, примирившихся с мыслью о неизбежном конце... Короче, завтра я распоряжусь, чтобы тебе принесли подробный план участка, где строятся загородные дома, ключи от конторы и все остальное. Да, а как Дзин?

— Благодаря моим новым приятелям Дзин в последнее время стал очень общительным. Он такой самостоятельный, энергия прямо бьет ключом.

— Ну, если так, поселив у себя своих новых приятелей, ты сможешь снова вернуться в общество?

— Разумеется, но я сам не в силах расстаться с Дзином. Нет, я уж буду вести прежнюю жизнь.

— Для моих выборов это сущая находка, — сказала жена, голос которой снова стал равнодушным.

На следующий день Наоби, никогда не нарушавшая своих обещаний, прислала человека, который сообщил, что с середины июня до середины июля можно использовать бараки и контору — временные постройки, находящиеся на участке, отведенном под загородные дома в Минами Идзу. Такаки молниеносно составил план учебных занятий, и было решено, что в следующую же субботу, во второй половине дня, как только солдат будет свободен, его вызовут и учебный отряд отправится в Минами Идзу.

Через неделю Такаки, убедившись, что участок, отведенный под загородные дома, безопасен, послал Коротыша и еще двух подростков, одного из которых звали Красномордый, на машинах за боеприпасами. Коротыш ехал в фургоне — точно в таких профессиональные фоторепортеры возят обычно аппаратуру для съемок, — это служило прекрасным камуфляжем. Вторая машина с Красномордым за рулем была специально предназначена для Исана и Дзина. Эта забота несколько смягчила их боль при отъезде Инаго. Пока Красномордый и еще один подросток грузили в фургон боеприпасы Союза свободных мореплавателей, перевезенные из съемочного павильона в бункер, Коротыш рассказывал Исана о том, как проводятся боевые учения Союза свободных мореплавателей. В одной из крохотных гаваней — их поблизости бесчисленное множество — подростки пользуются шхуной, владелец которой поставил ее там на мертвый якорь, по ночам выходят в море и проводят военные учения. Днем занимаются физической подготовкой, точь-в-точь как солдаты-новобранцы...

— В общем, все делается как надо. И всерьез, — сказал Коротыш солидно, хотя и все тем же тонким голосом. — Наконец-то я снова могу заняться своими профессиональными обязанностями. Сфотографирую учения. А новые камеры и всякая аппаратура, которые я погрузил в фургон, послужат не только целям конспирации. Солдат — прекрасный объект для съемок.

— Солдат? Но ведь он к понедельнику должен вернуться в казарму военных музыкантов?

— Нет, солдат все время с Инаго. Союз свободных мореплавателей освободил из японских сил самообороны хоть одного солдата — и то хорошо! — сказал Коротыш.

Исана и Дзин сели на заднее сиденье в машину Красномордого и поехали. Рядом с ними лежало одеяло и полиэтиленовые мешочки на случай, если Дзина укачает. Очень скоро Дзин, привыкнув к автомобилю, устроился поуютней и стал тихо подвывать, подражая шуму мотора, как бы став его составной частью. Их машина шла впереди фургона, в котором ехали Коротыш и еще один подросток.

— Тамакити — молодец, но и ты тоже прекрасно водишь машину. Так свободно и легко, даже не верится.

— Надо избежать неприятностей с полицией, вдруг она что-нибудь заподозрит, — такое указание дал нам Тамакити. И наша машина, и фургон взяты, как полагается, напрокат, но обычно у этих автомобилей мощность маловата. Я уж и так выжимаю из мотора все, что можно. — Красномордый не отрывал глаз от дороги, уши у него горели. — Тот, кто может на чем-то сосредоточиться, ну хоть на вождении машины, совершает нечто похожее на prayer, правда?

— Ты действительно внимателен и сосредоточен. Я и сам прекрасно вижу. Скорее всего, это — черты твоего характера...

— Нет, я бы мог гнать машину с такой скоростью, что это смахивало бы на самоубийство, — сказал Красномордый. — Ведь мои родители наложили на себя руки, так что и мне теперь покончить с собой ничего не стоит. Тамакити все твердит, будто я не имею права говорить такое...

— Почему же, наверно, имеешь.

— Родители покончили с собой не на автомобиле; отец повесился, мать отравилась газом.

— Я надеюсь, пока мы едем с тобой в машине, ты вряд ли устроишь бешеную гонку, — сказал Исана.

— Мой отец был поваром — содержал небольшой ресторанчик, а мать работала в школе.

— Готовила завтраки школьникам?

— Нет, была учительницей математики, — поспешил исправить ошибку Красномордый; он словно почувствовал себя виноватым в этом поспешном выводе Исана, и уши у него снова покраснели. — Странный брак, да? Отец раньше тоже преподавал, обучал кулинарии. Но с тех пор, как открыл свой ресторанчик, у него появились странности. Кончилось все тем, что стал торговать зеленым карэрайсом.

— Зеленым карэрайсом? — переспросил Исана, и Дзин, который до этого подражал шуму мотора, умолк и сказал:

— Да, карэрайсом.

— Он туда добавлял хлореллу. В молодости отец изучал проблемы космических полетов. И твердо придерживался идеи, отвергнутой управлением НАСА. Чтобы космонавты не были привередливы, считал он, нужно прежде всего освободить их от предубеждения против цвета и формы. И поскольку человечеству, видимо, придется покинуть Землю, а значит, каждый поневоле станет космонавтом, готовя себя к этому, отец и стал торговать карэрайсом с примесью хлореллы. Но его никто не покупал. Отец терпел, терпел, а потом взял да и повесился. Один наш знакомый говорил, что отец сошел с ума, а я думаю, он впал в глубокую депрессию. Раз уж мать имела специальность и работала, ей вполне можно было не рваться во второй раз замуж, а она сразу после смерти отца стала мазаться и водить к себе каких-то мерзких типов. В практических делах она ничего не смыслила. Характер у нее был — жуть: самый добродушный мужчина, поговорив с ней, раздражался и мрачнел. И у нее на подведенных веках, за шикарными очками, выступали капельки пота. Мужчина, бывало, хочет уйти — она не отпускает, и тот бьет ее. Потом она отравилась газом... Отец ведь тоже умер не от того, что зеленый карэрайс не продавался и наступил застой в делах. Просто взял да и повесился. И мать умерла вовсе не потому, что ей так уж хотелось замуж. Она слишком долго занималась дурным делом — точно одержимая злым духом — и вся как-то сникла. Однажды выставила оценки на контрольных работах поступающих в университет и отравилась газом... И я поступлю так же: если захочу покончить с собой, никому надоедать не буду. Вот это я и говорю, а Тамакити, как услышит, прямо из себя выходит. Вы тоже считаете, что я рисуюсь?

— Нет, почему же, — сказал Исана. — Возможно, Тамакити злится как раз потому, что ты не рисуешься?

— И правда, лучше всего молчать. Тем более что Союз свободных мореплавателей обзавелся специалистом по словам. Вот мне и захотелось хоть разок поговорить с этим специалистом, — сказал подросток, и на этот раз покраснел Исана.

Красномордый вел машину безупречно, и быстрая езда не мешала уснувшему Дзину, во сне щеки его раскраснелись.

— Теперь о Союзе свободных мореплавателей. Вот что думает Такаки о землетрясении, которое все время предсказывают газеты. Таких, как мы, ни на что не годных, всех до одного убьют под шумок. Потому что молодежь, ничего не делающую для общества, ненавидят. И мы должны заранее принять меры самозащиты. А как только начнется землетрясение, говорит он, мы должны сесть на корабль и выйти в свободное плавание. Нужно ко всему подготовиться: отказаться от гражданства, чтобы нас не мобилизовали в отряды восстановления городов. Иначе при восстановлении городов нас все равно под шумок постараются перебить. Люди, сознающие свою слабость, изо всех сил будут на этом настаивать — у них это прямо навязчивой идеей станет. А вот Тамакити не боится никакого, даже самого страшного землетрясения, наоборот, ждет его. Он говорит: нынешний порядок в природе и обществе будет поставлен с ног на голову, после землетрясения разгорятся пожары и чума, и только члены Союза свободных мореплавателей, которые будут в это время в море, останутся в живых. Именно поэтому военное обучение должно быть направлено на самооборону — сделать так, чтобы после землетрясения, о котором говорит Такаки, корабль Свободных мореплавателей никто не похитил. А Тамакити говорит, что нужно вести подготовку к военным действиям: если землетрясения не будет, тогда надо вооружиться, начать нападения по всему Токио и самим вызвать крупные беспорядки и панику. Я — против. Но Тамакити высмеивает меня. Возьми, например, мотор шхуны, говорит он, починить его мы еще можем, а новый сделать — нет. А зачем? Мотор нужно использовать до конца и выбросить. Да и саму шхуну тоже. Пришел кораблю срок — значит, бросать его надо. Нам не надо ничего создавать. Допустим, Свободные мореплаватели переживут разрушительное землетрясение, все равно ничего хорошего их не ждет. Хотя Тамакити и говорит, что даже если оба побережья Тихого океана будут разрушены, Свободные мореплаватели останутся в живых, — это значит, на всей земле уцелеют они одни, а тогда, я думаю, человеческая цивилизация прекратит свое существование. Мы ведь ничего не знаем... Я даже считаю, что в ближайшее время все люди на земле, по собственной воле, начнут один за другим кончать жизнь самоубийством. В таком случае, не есть ли Союз свободных мореплавателей символ будущего человечества, думаю я. Перед тем как заснуть, я всегда об этом думаю.

— Пусть символ, но как он определяет будущее?

— Ребята из Союза свободных мореплавателей вовсе и не думают о том, чтобы с годами стать другими людьми, не такими, как сейчас. Может, они рассчитывают, что пока повзрослеют или начнут стареть, мир все равно погибнет: короче, считают, что будущего у них нет, и поэтому не делают ничего, чтобы подготовиться к нему. Всех их привезли сюда по коллективному набору, но они разбежались, даже не приступив к работе. Да и сам Тамакити, который строит великие планы на тот случай, если на всем земном шаре останемся мы одни, даже он чувствует, что если мы вооружимся и поднимем восстание, то и сами тоже погибнем. Поэтому-то он и хочет поскорее поднять восстание. Пускай мы потерпим поражение, а настоящее восстание так и не разгорится — тоже ничего страшного, считает он. Даже если нас арестуют, к смерти все равно не приговорят — мы ведь несовершеннолетние, ну дадут лет двадцать, а мир рухнет раньше, чем истечет наш срок, и некому будет осуществлять вынесенный нам приговор. Мне тоже это нравится. Такая жизнь — самая свободная. Правда, Союз свободных мореплавателей, по-моему, похож на класс, где ученики умрут раньше, чем закончится обучение. Может, это и есть символ скорой гибели всех школ?

Когда их машина въехала в непроглядно густую зелень полуострова Идзу, Исана, примостив на коленях голову спящего Дзина, оживился: тяжелое путешествие подходило к концу. Каждый раз, когда фары, точно срезая верхушки, освещали густые заросли, он гораздо острее, чем в убежище, ощущал контакт с душами деревьев. Души деревьев всплывали из вечнозеленых древесных крон и кустов, плотным ковром покрывших крутой склон горы, обращенный к морю. Обе машины выехали с последнего платного шоссе и стали спускаться вниз по дороге, узкой, как протока в запруде для ловли рыбы. Бесконечно петляя, они спускались все ниже и ниже. Бесчисленные души деревьев, окружающие в темноте машину, были подобны духам моря. В воздухе стоял запах моря. Оно чернело слева внизу. А еще левее светились огоньки рыбачьего поселка или курорта на горячих источниках. Справа черной стеной высилась выдающаяся в море скала. По мере движения машины огоньки скрывались за этой стеной и наконец исчезли совсем. Море тоже, казалось, перестало существовать.

Красномордый сбавил скорость. Он бросал беспокойные взгляды на дорогу, ставшую совсем узкой, и на густые заросли кустов по обочинам. Наконец впереди показался мигающий свет карманного фонаря. Красномордый коротко просигналил, и свет карманного фонаря, освещавший кусты, переместился на дорогу. В лучах фар остановившейся машины, со склона, резко уходившего вверх прямо от дороги, спустился Бой, отводя глаза от слепящих фар.

— Вы первые? — спросил он, открывая дверцу машины.

— Да, фургон идет за нами. Я уже думал, мы проглядели развилку.

— Я тоже. Но все в порядке.

— Ты нас встречал, чтобы показать дорогу? Сколько же ты ждал? — спросил Исана.

— Не знаю, часов у меня нет. Из нашего тайника вышел в семь.

— Неужели пять часов нас здесь высматриваешь? — снова спросил Исана; ему стало не по себе. — О чем же ты думал в темноте целых пять часов?

— Темно, ничего не видно, я ни о чем и не думал, — отрезал Бой.

До сих пор машина следовала вдоль берега, а теперь должна была подняться вверх и по гребню достичь оконечности мыса, выдающегося в море. На самой высокой точке мыса была станция электрички, а на склоне, поднимавшемся оттуда к горному хребту Идзу, и находился участок загородных домов. Чтобы машина не сбилась с пути, на каждом повороте петлявшей по лесу дороги ее ждали дозорные. Вскоре они до отказа набились в машину, и Исана пришлось взять спящего Дзина к себе на колени.

— Забыл, опять забыл, значит, ничего и не было! — горестно воскликнул во сне Бой, он сидел рядом с водителем, зажатый с боков товарищами. Все рассмеялись и принялись расталкивать и будить его. Бой мрачно молчал, и подростки рассказали Исана страшный сон, который постоянно снится Бою. Когда он начинает засыпать, его мучает мысль, что он до сих пор ничего стоящего не совершил и остается беспомощным, как ребенок. Но во сне ему чудится, будто что-то важное он все-таки сделал. Только вот забывает сразу, что именно. Ниточка воспоминаний, как песчинки в песочных часах, ускользает на дно забвения. Тогда-то Бой и начинает причитать: забыл, опять забыл, значит, ничего и не было!

— А что, если тебя не будить? — спросил Исана.

— Сон все равно на этом кончается. Потом сплю как убитый, — сказал Бой печально.

Машина, в которой сидел Исана, доехала до конца лесной дороги. Путь им преграждало огромное дерево; грубая сероватая кора его напоминала шкуру носорога. Машина остановилась у самого дерева, и Исана, высоко закинув голову, долго смотрел на буйно разросшуюся мелкую жесткую листву. Так вот каков он, дикий персик! — подумал Исана, потрясенный необычными размерами дерева, и почувствовал, что сквозь тьму, наступившую, когда погасли фары машины, к нему приближается душа персика. «Да понял», — сказал про себя Исана, уловив напряженной антенной своей души душу персика. «Ты, я надеюсь, будешь охранять меня с сыном. Если здесь что-либо произойдет...» Исана вышел из машины вслед за подростками, не проронившими ни слова, и, стоя в полной тьме с завернутым в одеяло Дзином на руках, замер, боясь сделать шаг по хрупким, острым осколкам лавы. Кожа его ощущала солоноватую сырость, пропитавшую воздух.

Прямо на него двинулось что-то огромное, как скала, и произнесло:

— Ну вот. Я буду светить себе под ноги, идите за мной налево по склону. Там ваш дом.

— Ты этого не можешь знать, слишком молод, а мне вспомнилось, как мы укрывались в бомбоубежищах во время ночных налетов, — сказал Исана.

— Ничего удивительного. Мы проводим генеральную репетицию военных действий, — ответил Такаки.

Сделав первый шаг, Такаки направил луч карманного фонаря себе под ноги. Они двигались вслед за кружком света, точно скованные кандалами. Вдруг из темноты вырос подросток, приехавший со второй машиной.

— С Коротышом что-то стряслось. Когда мы, дозорные, забрались в его машину и доехали до самой высокой точки мыса, он вдруг выскочил и как припустит в лес. Мы за ним — думали, это шутка, догнали, а он отбивается изо всех сил, дерется, лягается. Мы его скрутили и привезли. Что это с ним? Небось дурака валяет?

Такаки молча выслушал доклад растерянного подростка. Исана уловил лишь его тяжелое дыхание. Сзади, из фургона, донесся шум возни или драки, но тут же затих.

— Нет, это не шутка, — процедил Такаки. — Смотрите, чтобы не убежал. Свяжите его. Нужно поскорее уложить Дзина. Я сейчас вернусь...

Такаки, ни слова не говоря Исана, снова пошел вперед, наступая на кружок света под ногами. Потом повернул налево. Справа от тропинки небольшая деревянная лестница вела на веранду из струганых бревен. Они остановились. Такаки указал фонарем на двери дощатого строения вроде охотничьего домика.

— Здесь жили солдат и Инаго. Другого дома с отдельными комнатами нет, — сказал Такаки. — У нас светомаскировка, так что зажигайте свет, только закрыв за собой двери. Выключатель, как войдете, справа, немного выше обычного. Что же касается Коротыша... В общем, разберемся, это уж наша забота...

— Разумеется, — ответил Исана.

— Ну ладно, укладывайте Дзина, — сказал Такаки и с нарочитой поспешностью зашагал прочь, громко хрустя катышками лавы.

Некоторое время Исана стоял неподвижно, чувствуя такую опустошающую усталость, что лестница в несколько ступенек, по которой он должен был подняться, казалась непреодолимой. «Что же замыслил Коротыш?» — вопрошал он души деревьев, обступивших его в темноте.

— Это козодой, — прошептал Дзин, проснувшись.

— Что ты? — сказал Исана обеспокоенно. — Я никакого козодоя не слышу. Дзин... Дзин будет спокойно спать.

— Да, Дзин будет спокойно спать, — сказало маленькое теплое существо, завернутое в одеяло.

Тут Исана тоже услышал голос козодоя и откуда-то снизу — шум моря, долетавшие сквозь пропитанный влагой, удивительно свежий воздух. «Что же замыслил Коротыш? И что предпримут Такаки с товарищами?» — вопрошал Исана души деревьев и души китов, обратившись туда, где бился прибой, но в нем поднималось предчувствие, будившее горькое раздражение и злость, и сосредоточить свои мысли на душах деревьев и душах китов он был не в силах. Как и ребенок у него на руках, Исана тоже устал от долгого путешествия в автомобиле.

...Когда Исана проснулся от кошмарного сна и открыл глаза, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, точно парализованный, по его лицу пробежал луч карманного фонаря.

В темной комнате стояло несколько человек, один из них пытался нащупать выключатель у входа. Инстинктивно Исана протянул руку к Дзину. И лишь потом понял, где он и кто вторгся к нему. Наконец кто-то заметил шнур выключателя у лампы, обернутой куском материи, и дернул его, но лица людей, вошедших в комнату, остались в темноте.

— Простите, что разбудили. Но нет комнаты, кроме вашей, где можно запереть Коротыша, — сказал Такаки.

— Наручники снять? — спросил кто-то.

— Я против, — послышался голос Тамакити. — Того и гляди, Коротыш возьмет Дзина заложником и потребует освобождения.

— Не стану я этого делать. Зачем? Да вы меня все равно не выпустите, скорее Дзином пожертвуете, — сказал, с нескрываемой ненавистью обращаясь к Тамакити, Коротыш глухим голосом, точно во рту у него был кляп.

— Наденьте ему наручники. Руки оставьте спереди, тогда он сможет спать на спине, — сказал Такаки.

— Если уступать понемногу, в конце концов ничего не останется. Кончится все как сон Боя: как будто ничего и не было, — сказал Тамакити.

— Он прав, — сказал Коротыш, но послушно протянул руки.

— Повали его на пол, — сказал Такаки.

— Не надо. Я сам упаду под влиянием земного притяжения, — сказал Коротыш, но тут кто-то пнул его ногой, и он, проехав головой по обшитой деревом стене, отлетел в угол комнаты.

— Не делай глупостей, Тамакити! — приказал Такаки брезгливо. — Запрем дом снаружи. Вы с Дзином будете еще, наверно, спать? У дверей поставим часового, если понадобится, сможете выйти. Пока с Коротышом говорить ни о чем не нужно — мы хотим сперва сами разобраться.

— Можете не волноваться. Даже представься мне такая возможность, я и сам никуда не уйду, — сказал Коротыш.

Через раскрытую на мгновение дверь Исана увидел поднимающийся над сочной зеленью кустов туман и понял, что близится рассвет. Он снова лег в постель.

— Тамакити здорово дерется. Он мне чуть все зубы не вышиб, — сказал Коротыш из тьмы.

— Но что все-таки случилось?.. Во что тебя втянули?

— Втянули? — повторил Коротыш, как попугай, но в голосе его звучало такое возбуждение, что Исана даже содрогнулся. — Как раз наоборот. Это я втянул в задуманное мною дело Союз свободных мореплавателей. Я заставил их идти напролом. И заставлю проскочить мимо последнего поворота — пути назад у них больше не будет. Благодаря мне Союз свободных мореплавателей превратится в настоящую боевую организацию.

— Что ты собирался сделать? — спросил Исана растерянно.

— Все, что нужно было сделать, — уже сделано. Теперь посмотрю, как они будут выпутываться. Сейчас все в панике и готовы бежать куда глаза глядят. А те, у кого неустойчивая психика, как, например, Тамакити, готовы прибегнуть к насилию. В общем, все они в панике и делают глупости. Всю ночь они допрашивали меня, но ничего не добились. И сейчас сидят с красными глазами и ругают себя за неумелый допрос. А заговорщик спокойно лежит себе и собирается поспать.

Коротыш с наслаждением потянулся. Исана осторожно спросил:

— Как это понять: «все, что нужно было сделать, — уже сделано»?

— Все сделано. Я, по-моему, говорил, что фотографировал военные учения? В чем, в чем, а в работе с фотокамерой у меня огромный опыт. Вот мне и удалось запечатлеть, как они, например, приставали на шхуне к берегу и взбирались на крутой утес или через кусты врывались сюда, на площадку, где строятся загородные дома...

— Наверно, Такаки и его товарищи должны были возражать против этого?

— Наоборот, они радовались, что их военные учения будут документально запечатлены, просто были вне себя от радости... Правда, они не думали, что я продам эти фотографии военных учений одному еженедельнику.

— Ты их действительно продал? — спросил растерянно Исана.

— Да. Я ведь раньше был фоторепортером этого еженедельника. Продал, конечно, на том условии, что не будет разглашено, где проводятся учения и кто в них участвует. Но редакция захотела убедиться, что это не инсценировка. Поэтому я разрешил им следовать за нами в машине в район учений, до развилки.

— А в самый последний момент струсил? Подумал, что тебя разоблачат — и тогда конец... Решил бежать к стоявшей у развилки машине, следившей за нами, и укатить с дружками в Токио?

— Нет, я не собирался бежать к машине у развилки. Где уж такому коротышке, как я, в полной темноте да еще через кусты добраться туда.

— Но они говорят, что ты хотел убежать и отбивался изо всех сил, когда тебя схватили.

— Совершенно верно. Да, не сделай я этого, не бывать всей заварухе! Именно так я и втянул в эту историю Союз свободных мореплавателей. Я решил бежать, а когда схватят — отбиваться. Им придется допрашивать меня, верно? Но, столкнувшись с моим сопротивлением, они, безусловно, прибегнут к насилию. А то дух насилия совсем испарился. Стоило им начать допрос — сразу распалились и перешли к насилию. Вот так они и проскочили последний поворот, и пути назад у них больше нет.

— Но...

— Но зачем все это, хотите вы сказать? Тогда я в свою очередь спрошу: как вы считаете, может Союз свободных мореплавателей с помощью псевдовоенных учений превратиться из скопища хулиганов в боевую организацию, имеющую собственное лицо?

— Не думаю. Да вряд ли и должен. Они останутся такими, как есть, пока не повзрослеют, — разве это само по себе не прекрасно? Зачем искусственно превращать их Союз в организацию, имеющую собственное лицо?

— Для того, чтобы воплотилось в жизнь пророчество Коротыша! — сказал Коротыш с комической высокопарностью. — Мое пророчество. Я все время сжимаюсь. Давление на внутренние органы беспрерывно возрастает, они в конце концов не смогут функционировать, и я начну мучительно умирать. Тогда я получу возможность возвестить человечеству, что естественный путь от рождения к смерти нарушен, пошел вспять. Это будет пророчество человека, в муках превратившегося в Коротыша. Разве тем самым не сбудется пророчество? Но чтобы оно сбылось до конца, потребуется еще очень много времени. И я почувствовал, что нужно торопиться. Я должен сделать это, пока Союз свободных мореплавателей не развалился. Потому что именно юнцы из Союза свободных мореплавателей могут возвестить об исполнении моего пророчества. Я подумал тогда, что, воспылав ко мне ненавистью, они забьют меня до смерти и собственноручно осуществят пророчество Коротыша!

— Забьют до смерти? Нет, Свободные мореплаватели этого наверняка не сделают. Даже при всей жестокости Тамакити, — сказал Исана.

— Правильно, если речь идет о вчерашнем Союзе свободных мореплавателей. Но теперь он изменился. Взойдет солнце, снова начнется допрос, и самые молодые из них потребуют моей смерти. И тогда пророчество Коротыша сбудется, а Союз свободных мореплавателей превратится в настоящую боевую организацию, которую не уничтожить даже властям, какие бы удары они на нее ни обрушили. Все действия подростков, замаранных моей кровью, будут возвещать: пророчество Коротыша сбылось.

Исана собрался было возразить ему, но вдруг услышал жалобный плач человека, отчаявшегося убедить кого бы то ни было своими доводами.

— Дзин плачет, — сказал Коротыш, голос его звучал печально и уныло. — Что с ним?

— Дзин, не нужно плакать... Дзин, Дзин...

— Ему грустно, наверно, вот и плачет? Он устал, хочет спать, а мы тут затеяли никчемную болтовню.

«Действительно ли никчемна эта болтовня?» — подумал Исана, касаясь пальцами горячего лба Дзина, тот всхлипнул еще разок и затих. Исана понял, что Коротыш чудовищно предал Свободных мореплавателей и замыслил новое, еще более чудовищное предательство. Но в конце концов Исана снова забылся беспокойным сном — что еще ему, собственно, оставалось?