Начало 1990-х, мы с Мадлен женаты меньше года. Мэдди поехала с подружкой в Брюссель. Консьерж в отеле передал ей срочное письмо. Мэдди распечатала конверт, из которого выпала открытка с лепреконом, всё также приветственно поднимающим кружку «Гиннесса». Я представил, как она расхохоталась и, может, даже объяснила изумлённой подружке, в чём дело. Но мне она не сказала ни слова.

А несколько месяцев спустя я получил загадочную посылку. Долго распутывал непомерно длинную ленту только для того, чтобы обнаружить внутри ещё одну коробку, поменьше. Она была заполнена мягким упаковочным материалом, защищавшим роскошный подарочный футляр. Сам подарок оказался тщательно завёрнут. И лишь размотав дюжину слоёв обёрточной бумаги, я добрался, наконец, до маленького тиснёного конверта, и хотя уже понимал, что кто-то весьма изысканно подшутил надо мной, всё же не догадывался, что получу обратно всё ту же нелепую открытку, которую когда-то должен был отправить тётушке Бренде.

С тех пор сакральный символ много лет переходил из рук в руки, причём ни один из нас никогда не упоминал вслух об игре. Это превратилось в неписаное правило. Адресат не должен звонить и радостно восклицать: «Ой, опять ты за своё!» Я просто улыбался изобретательности своей партнёрши, убирал открытку подальше, выжидал некоторое время, а потом выдумывал ещё более неожиданный и хитроумный способ передать лепрекона на попечение Мэдди. Получение открытки означало, что отныне адресат обязан нести ответственность за доставку этой чертовой штуки тётушке Бренде, хотя старушка скончалась давным-давно, а по адресу, написанному на конверте, сейчас проживала семья из Бангладеш, — ответственности это не снимало, но её можно было передать другому человеку, когда тот не ожидает подвоха.

Однажды Мэдди включила свой новый компьютер, а на экране появилось фото лепрекона с предложением заглянуть в лоток принтера. В другой раз я заказал пиццу из своей любимой пиццерии, но внутри коробки оказалась открытка для тетушки Бренды, которую доставили по просьбе Мадлен. Мэдди развесила наверху чудесные чёрно-белые фотографии детей, а вернувшись домой, заметила, что в каждой рамке красуется портрет ухмыляющегося лепрекона, а сам оригинал — в отдельной рамочке, украшенный гирляндой разноцветных лампочек.

Весь комплекс воспоминаний возник мгновенно, как только в свой первый рабочий день я устроился за компьютером. Будто мозг отыскал наконец-то нужное расширение для файла. Я хотел было тут же рассказать всем вокруг о своих достижениях, но коллеги и так чувствовали себя неловко от того, что один из учителей неожиданно оказался в их мирном кабинете, и не стоило привлекать внимание ещё и к моему загадочному недомоганию.

Можно было позвонить Мэдди и порадовать её воспоминаниями о нашей интимной шутке, но, пожалуй, её это вообще доконает. В онлайн-мемуары этот факт тоже не следует добавлять. И как бы ни хотелось лелеять подобные мелочи, но пришлось напомнить себе: всё осталось в прошлом, иначе не удастся справиться с нынешней реальностью.

Первый рабочий день вдохновлял: я был полезен обществу, у меня появилась серьёзная причина просыпаться по утрам. Должность временного помощника администратора в общеобразовательной школе предоставляла гораздо больше возможностей, чем прочий жизненный опыт, известный мне прежде, — больничная койка и просмотр повторов «все звёзды в «Мистере и Миссис». Ныне я возвращался в школу, чтобы заняться своим собственным образованием, изучить учебный план, в котором я по-прежнему числился, и разобраться, в каком именно учебном заведении я работал.

Мне открыт доступ к подробной информации о тысяче учеников. Можно кликнуть на любое имя и узнать их результаты государственного теста, предметы, которые они выбрали для специализации, питаются ли они бесплатно в школьной столовой и является ли для них английский дополнительным предметом. Но доступ к данным Джейми и Дилли был закрыт, невозможно было получить сведения о жизни моих собственных детей. Сегодня моя задача состояла в том, чтобы ввести в базу данные о результатах тестирования 540 школьников. Но я всё время мысленно возвращался к тем двум, с которыми должен был встретиться сегодня вечером.

Мы договорились, что я зайду к шести и поведу сына и дочь на рождественскую ярмарку, — вроде так должен вести себя приличный «воскресный папа» после развода. Потом мы встретимся с Мэдди в пиццерии, а к концу вечера я, глядишь, вновь почувствую себя нормальным отцом. Детям рассказали о моём неврологическом недомогании, хотя, думаю, они пока не понимали степень моей амнезии. Впрочем, Мэдди была настолько любезна, что сообщила мне, как они соскучились, и предложила сначала зайти на чашку чая, поболтать немножко, а потом уже отправляться на ярмарку.

— Присмотрись к ним повнимательнее, перед тем как идти гулять, — напутствовал Гэри. — А то тебя примут за полного идиота, если там, где родителям возвращают потерявшихся детей, брякнешь, что понятия не имеешь, как они выглядят.

* * *

Я пришёл на двадцать минут раньше. Бродил туда-сюда по замёрзшему тротуару, пока из двери не высунулась Мадлен:

— Ты собираешься нажать на звонок или как?

— Прости… я пришел немного раньше и не хотел бы… э-э, ну, доставлять неудобства.

— Всё нормально — они сто раз видели этот эпизод в «Друзьях».

Привычным движением я потянулся к задвижке, отодвинул и толкнул калитку.

— Ой, я просто открыл калитку!

— Ну да…

— Но я даже не задумался! Это подсознательная память!

Это место было частью меня. Мадлен, в забавном красном платьице в горошек, ждала на пороге.

— Дети! — позвала она. — Папа пришёл!

Радостные вопли и грохот шагов вниз по лестнице. А потом они бросились ко мне, едва не сбив с ног, обнимая с обеих сторон, стискивая изо всех сил.

«Папочка!» — кричала маленькая Дилли, а я не знал, как правильно себя вести, и в итоге просто ободряюще похлопал по спинкам. От них пахло стиральным порошком и шампунем — свеженькие новые детки. Пёс носился кругами, беспрерывно лая. Сердце моё помнило то, что забыла голова: я словно обрел пару конечностей, ампутации которых отчего-то прежде не замечал. Предстояло заново научиться обращаться с ними, потребуются месяцы, чтобы полюбить их по-настоящему, но всё равно это чудо — мы с Мэдди вместе произвели на свет эти прекрасные человеческие существа, две самостоятельные личности; именно чудо рождения новой жизни потрясло меня до глубины души.

Я решил подчиниться их воле и вести себя максимально естественно. Спрашивал, как дела, выслушивал курьёзные школьные случаи и краем глаза замечал, как Мэдди наблюдает за нами и даже улыбается, когда я пытаюсь подшучивать над детишками. Я страшно боялся этой встречи, а всё получилось невероятно легко и просто. Они тарахтели наперебой — Дилли трещала с нечеловеческой скоростью, перескакивая с одной темы на другую прямо в середине фразы, а я пока не понял, что лучше и не пытаться успеть за ней.

— Ой-господи-смеху-было-мисс-Керринс-ска-зала-Надиму-на-биологии-чтоб-он-не-приносил-свою-крысу-потому-что-она-вечно-убегает-и-пу-гает-ужа-Джордана-ой-какой-у-тебя-костюм-чудесный-он-что-новый-а-он-все-равно-взял-и-су-нул-крысу-ей-в-сумочку-которая-на-столе-лежала-а-у-нас-на-ланч-сегодня-давали-карри-ммм-вкус-нятина-и-представляешь-она-как-начала-там-в-сумочке-прыгать-а-ещё-у-меня-по-математике-отлично-между-прочим-ну-и-его-выгнали-а-он-оставил-крысу-Джордану-а-тот-возьми-и-поло-жи-её-себе-на-голову-а-она-дико-крыс-боится-и-как-завизжит-и-бегом-из-класса-вот-умора-мы-поставим-«Друзей»-записываться-перед-уходом?

Наверное, поэтому её брат так молчалив — некуда было слово вставить. Хотя главную мысль он, похоже, научился различать.

— А кстати, с чего это ты в костюме, пап?

— И зачем бороду сбрил? У тебя что, кризис среднего возраста? — добавила Мэдди.

— Да так, подумал, стоит попытаться — новый старт, свежий подход, всё такое. Что, перестарался?

— Да нет, — заметила Мэдди. — Прекрасно выглядишь.

Я хотел поблагодарить её, но не нашёл подходящих слов.

— Ой, пап, да ты покраснел. А чего это ты покраснел, а?

Мы сидели за кухонным столом, я пил сладкий чай. Картинку идеального семейства дополняла собака, с жадной тоской наблюдавшая, как мы рассеянно поедаем печенье. Пёс безнадежно понурился, а в голове его явно блуждали виноватые мысли: «О, как я слаб и ничтожен, но не в силах побороть темные стремления души к этим сладко благоухающим хрустяшкам. О да, слюни у меня текут рекой, я отвратителен, простите, я сам презираю собственные страсти…»

— Вуди, фу, прекрати попрошайничать, — скомандовал Джейми.

— Бедняжка Вуди. Не смей кричать на него, — заступилась Дилли.

Я выдал заготовленный вопрос про то, что они хотели бы получить к Рождеству. Дилли почти полчаса оглашала свой бесконечный список, включавший все марки косметики и безделушек из «Аксессуаров», и продолжала бы дальше, не прерви я её:

— А ты, Джейми?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Может, деньги?

— В прошлом году мы подарили деньги на козу для африканских крестьян, — напомнила Мэдди. — Думали, что на этот раз дело ограничится игровой приставкой.

— Отличная мысль, — согласился я. — Или, может, айпэд?

— Ой, а мне можно айпэд? — заволновалась Дилли. — И козу!

— Нет, козу нельзя, — отрезал я. — А то потащишь её в школу и напугаешь мисс Керринс…

— Что? — хором удивились Джейми и Мэдди.

— Я что, единственный, кто слушал истории Дилли?

— Да, — невозмутимо подтвердили оба.

Дети приплясывали от нетерпения в коридоре, но всё равно категорически отказывались надевать шерстяные шапки и перчатки, утверждая, что на улице не так уж и холодно. Я ловко выиграл дискуссию, предложив таскать их амуницию, если после нескольких минут на улице она всё же им не понадобится, хотя, скорее всего, они ещё будут просить что-нибудь потеплее.

— Уверена, что не хочешь пойти?

— Абсолютно, — улыбнулась Мэдди. — У вас и без меня будет слишком много дел.

— Мы и вместе с тобой нашли бы чем заняться.

Мэдди предупреждающе подняла бровь, напоминая, что я едва не перешёл границу дозволенного.

— Увидимся в пиццерии в половине седьмого. — И дверь захлопнулась.

* * *

В зеркалах «Комнаты смеха» отражалась моя перекошенная физиономия, ласково улыбавшаяся детям, которые хохотали и махали руками нашим кривым отражениям. Джейми отходил подальше и приближался, изменяя длину шеи, а Дилли вытягивала руки и верещала от восторга, когда те оказывались размером с её тело.

— А вдруг мы и на самом деле так выглядим, — коварно предположил я. — Может, врут как раз зеркала у нас дома.

— Вот и нет, потому что тогда получается, что и глаза нас обманывают, — возразил Джейми, чьё интеллектуальное наблюдение несколько компрометировал размер лба, превышающий длину ног.

— Это зависит от того, как мозг преобразует полученную информацию. Может, мы просто видим всё таким, каким хотим видеть.

Дилли задумалась на секунду, потом, поймав в зеркале мой взгляд, осторожно спросила:

— Пап, а ты и вправду совсем забыл нас с Джейми?

— Ох… это всё по-прежнему здесь! — Я театральным жестом стукнул себя по лбу, вызвав весёлую улыбку у дочери. — Но я не могу отыскать, куда всё это засунул. Я не помню очень многого про вас, но я никогда не забывал о своих к вам чувствах. (Надо же, сумел выговорить такое вслух, но, похоже, это было очень важно.) Я никогда не забывал… как сильно вас люблю.

— Аааа… — её явно растрогали мои слова, в то время как Джейми за моей спиной старательно изображал рвотные позывы.

Единственными посетителями кроме нас была невероятно жирная пара, явившаяся, видимо, посмотреть на свои искажённые до нормального состояния отражения. Они молча, с каменными лицами переходили от зеркала к зеркалу, никак не реагируя на увиденное. Джейми с Дилли, наоборот, носились туда-сюда, прыгали и восторженно хохотали. Я остановился посмотреть на свое отражение, но никак не мог отвести глаз от вновь обретенных сына и дочери. Они были такие живые, такие настоящие, полные ожидания и радостных предвкушений, такие открытые миру. И я подумал, что прошлое не столь уж и важно — имеет значение лишь то, что происходит здесь и сейчас.

— Пап, а у тебя выросла вторая голова!

— Ох, не выношу, когда это случается, — ужасно неловко.

— Ого-го! Только гляньте, что с моим телом! — орал Джейми.

— То же самое говорю я себе каждое утро, глядя в зеркало.

— Что ты, пап, — утешила Дилли, — ты в отличной форме. Ну, для человека твоего возраста.

Но сегодня я чувствовал себя лет на десять моложе. Детская энергия и оптимизм на редкость заразительны, и, даже ничего не помня о собственных ребятишках, я переживал сложную смесь удовольствия, волнения, ответственности и восторга: я понял, каково это — быть родителем. И лёгкую печаль — потому что некому позвонить и радостно прокричать в трубку: «Мам! Пап! Мальчик! Сто сорок фунтов и три унции! Мы назвали его Джейми, у него голубые глаза, копна волос, и он очень хорошо ест. В основном сахарную вату. Да, и знаете что — Мэдди ещё и девочку родила! Ага, Дилли! Чуть поменьше брата, но тоже ходит и говорит. Очень много говорит».

— Пап, а теперь пойдем на карусели?

— Ну конечно!

Дети замялись, а потом объяснили, что мне-то на карусели нельзя, потому что меня обязательно вырвет.

— Правда? Ерунда, это было со старым папой. Я же пытался вам растолковать про мозг и всякие предубеждения. Может, меня тошнило на карусели, потому что мозг убедил тело, что так должно быть. Но теперь старые убеждения стерлись и я смогу получать удовольствие вместе со всеми.

Через пять минут я, пошатываясь, зашел за трансформаторную будку, где меня и вывернуло.

— Ты в порядке, пап?

— Платок дать?

Ещё один позыв — и я с трудом уселся на лавочку, зажмурившись и опустив голову на руки: мелькающие разноцветные огоньки усиливали морскую болезнь.

— Принести тебе водички?

— Нет, спасибо, всё нормально, — простонал я. — Через минутку приду в норму.

* * *

Мэдди уже ждала нас в «Пицца Экспресс». Увидев детей, она расхохоталась. Они старательно готовились к обеду, проверяя, сколько сахарной ваты удастся сохранить на лице и волосах, и мамина реакция, видимо, означала одобрение. Хотя Мэдди вполне могла разозлиться на меня — женщина, безапелляционно настаивавшая на разводе, могла бы расценить это как свидетельство моей полной некомпетентности и безответственности. За обедом Мэдди расспрашивала об отце, интересовалась моим возвращением к работе, даже посмеялась, когда я рассказал, как Гэри записывает ссоры с Линдой на айфон.

— Нет, ну правда, что за парочка? Почему нельзя просто поговорить по-человечески и помириться…

Вероятно, благостная атмосфера побудила Дилли спросить, не останусь ли я с ними на Рождество, но Мэдди помешала развитию темы, вежливо сообщив, что ей надо в дамскую комнату. её нежелание обсуждать проблему в присутствии детей было недобрым знаком. Впрочем, возможно, она воспользовалась моментом и сейчас репетирует свое предложение — мол, не хотел бы я вернуться, чтобы мы попробовали всё сначала.

— Ребята, давайте как-нибудь ещё выберемся погулять. Или, если мама будет занята, я могу прийти и посидеть с вами дома.

— Да, точно! — подскочила Дилли. — Или когда мама уедет на рождественские каникулы. Ты же можешь пожить с нами вместо бабушки. Пожалуйста, папочка, ну пожалуйста!!

— Отличная идея, я бы с огромным удовольствием.

Почти идеальный вариант — я сам предложил себе вернуться, воспользовавшись отсутствием Мэдди.

— А куда мама уезжает?

— В Венецию с Ральфом, — выпалила Дилли, не заметив грозного взгляда старшего брата.

— С Ральфом? А кто такой Ральф?

— Ну как же, Ральф — это мамин бойфренд!

Мэдди вернулась за стол, отхлебнула вина.

— Всё в порядке?