СЕКРЕТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ
Их нашли в парте у Витьки Буянова. Нашли случайно: уборщица тётя Нюся мыла пол, и из парты вывалились эти письма; вернее, не письма, а записки на тетрадочных листках. Тётя Нюся вовсе и не собиралась их читать, а сунула бы обратно в парту, если бы на листках не стояло: «Совершенно секретно», да ещё подчёркнуто красным карандашом. Словом, тётя Нюся, конечно, прочла. И отнесла эти записки воспитателю класса Полине Павловне.
Полина Павловна хорошо знала свой класс и сразу же определила, что это писал Витя Буянов. Настроение у неё испортилось.
Этот Витька Буянов вполне оправдывает свою фамилию: буянит без зазрения совести. Кто принёс на урок пения резиновую лягушку-прыгалку и сунул её за ворот Гале Бровкиной, первой ученице? Она, конечно, завизжала, расплакалась — и готово: урок сорван! А кто совсем недавно расквасил губу Толе Гончарову — подумать только! — Десятикласснику! А кто привязал авоську со старыми консервными банками к автобусу, который останавливается возле школы? Он, Витька! Нигде от него нет спасенья, ни в школе, ни дома. В ноябре мама его приходила со слезами: «Заперла, — говорит, — дома, чтобы уроки делал, так он удрал через окно, раскрыл и удрал, не пожалел материного труда: окно-то было уже на зиму законопачено. Совсем от рук отбился, помогите». А как ей поможешь, когда никакие уговоры не действуют. А угрозы — тем более. Уж его и на сборах отряда стыдили, и всем классом обсуждали — ничего не помогает, как с гуся вода. Сначала набычится, прищурит свои рыжие глаза, потом опустит вечно непричёсанную голову и молчит, слова из него не вытянешь. Всё выслушает, а после опять за своё. Недавно его мать снова приходила, плакалась: «Вот какое дело, — говорит, — придумал. В дровяной подвал лазить повадился. Забаррикадируется там со своими дружками, и не вытащишь его оттуда. Чем они там занимаются? Все дрова пораскидали. Жилец из третьей квартиры, Сазанов, грозился: в милицию, говорит, сволоку твоего обормота!»
Полина Павловна сидит сейчас в учительской и думает. Солнце ощутимо греет сквозь оконные стёкла, со двора доносятся ребячьи голоса, а в школе тихо. Уроки закончились, надо бы идти домой, но Полина Павловна не уходит. Барабанит пальцами по столу и смотрит в окно на мартовское голубое небо.
— Полина Павловна, здравствуйте.
Учительница поворачивает голову. В дверях стоит Анатолий Гончаров; невысокий, но крепкий, складный, и уже успел загореть где-то. Совсем взрослый парень, а за форменный школьный ремень ещё по-мальчишески засунуты общая тетрадь и какая-то книжка.
— Я думал, здесь учитель физкультуры. Извините, Полина Павловна…
— Здравствуй, Толя. Входи. Давно я тебя не видела. Присядь-ка.
Анатолий размашистыми упругими шагами подходит к столу, садится напротив учительницы.
— У нас было бюро. Вот задержался.
— Бюро… А помнишь, Толя, как твоя мама привела тебя ко мне в первый класс? Кажется, будто это было совсем недавно…
— Что вы, Полина Павловна, — басом говорит Анатолий. — Вот так недавно! Десять лет прошло.
Он улыбается и, пожалуй, снисходительно смотрит на свою бывшую учительницу.
А она смотрит на него. Воротник школьной гимнастёрки расстёгнут, видна мускулистая шея, над верхней губой пробиваются усы — так ещё, пушок, — а сама губа слегка припухлая и на ней темнеет засохшая ссадинка.
— Как же это ты, Толя, подрался с Витей Буяновым?
— Что вы, Полина Павловна! Никакой драки не было. Просто он меня ударил — и всё.
— Как это так — ударил? За что?
— Сам не знаю. Понимаете, иду я на переменке по коридору, вдруг кто-то мне раз — кулаком в спину. Я повернулся, смотрю, Витька. «Тебе чего, — спрашиваю, — жить надоело?» Я думал, он убежит, а он изловчился, подпрыгнул и р-раз меня кулаком по губе. А сам не убегает, ждёт чего-то.
— А что же ты?
— Ну, не драться же мне с ним, Полина Павловна. Он же ещё маленький, едва мне до пояса достаёт. А во-вторых, меня сразу же выгонят из боксёрской секции. Я сказал: «Ты, наверное, псих?» А он повернулся к своим пацанам:
«Смотрите, он меня боится, а я его — нет». Засунул руки в карманы и ушёл. Дурачок какой-то.
— И это всё?
— Всё.
— Вспомни, Толя, может, ты его когда-то обидел чем-нибудь?
— Что вы, Полина Павловна!. Какие у меня с ним дела? Младшеклассник ведь.
— Да-а… Странная история. Ударить человека, который намного старше и сильнее. Для этого смелость нужна и, уж во всяком случае, причина.
Анатолий молчал. Он лишь пожал широкими плечами и потрогал ссадинку на губе.
— Не трогай, — сказала Полина Павловна, — ещё сдерёшь. — Она взяла со стола две записки, принесённые уборщицей, и протянула их Анатолию. — Прочти.
Анатолий прочёл:
«Совершенно секретно. Комару.
Проверка на ловкость. Приказываю проползти на немецком по-пластунски от своей парты до Гришкиной и обратно. Два раза».
И вторую записку:
«Секретно. Головастику.
Подготовиться к испытанию на пиригрузку. Два дня не есть, даже эскимо. Только чай можно».
— Здорово! — сказал Анатолий. — Кто это писал?
— Буянов написал. Его почерк.
— Здесь в одном слове сразу две ошибки, Полина Павловна: «пиригрузку» — через «и» написано.
— Бог с ними, с ошибками. Что ты думаешь о содержании?
— Что ж тут думать, Полина Павловна?.. — сказал Анатолий и задумался. — Похоже, что в вашем классе действует какая-то подпольная организация, и её главарь — Витька Буянов.
— Допустим. А какие же задачи, по-твоему, ставит перед собой эта организация?
— Ну, это трудно догадаться, так сразу. Надо разобраться.
— Вот ты и разберись.
— Я?..
— А почему бы нет? Ведь ты живёшь в одном доме с Витей. Ты член комсомольского бюро. А я… Я, право, не знаю, как взяться за это дело. Тут надо обойтись без нравоучений и допросов, понимаешь? Ну, помоги мне, Толя.
Полина Павловна сидела за столом в простом тёмном платье, усталая и невесёлая. А раньше она носила светлые нарядные кофточки и вся была какая-то тоненькая, быстрая, как девчонка из десятого… Вот он, Анатолий, скоро окончит школу, уйдёт. Все уходят. А Полина Павловна остаётся и по-прежнему переживает из-за Витек Буяновых, Головастиков, Комаров…
— Ну ясно, помогу, Полина Павловна! Ну ясно. Но как? С чего начать?
Глаза учительницы оживились. Она даже рассмеялась, глядя на озабоченное Толино лицо. Потом сказала:
— Понимаешь, Толя, тут недавно приходила Витина мама. Жаловалась, что он лазает со своими дружками в дровяной подвал, и неизвестно, что они там творят… Прежде всего, нужно положить эти «секретные документы» обратно в парту. А потом, я вот ещё о чём сейчас думала. Ты Егора Захаровича, пенсионера из вашего дома, знаешь?
— Ясно, знаю. Его все знают.
— Правильно, он добрый человек, любит ребят. Может, нам с ним посоветоваться?
СТАРЫЙ ДОМ
Дом, где живёт Витя Буянов, — старый дом. Ему много лет. Пенсионеры, которые посиживают в скверике, говорят, что «он видел революцию, выстоял блокаду и ещё будет стоять и стоять». В революцию здесь на чердаке засели матросы и били с крыши по юнкерам. А в сорок первом году рядом с домом ухнула фашистская бомба — и стена дала трещину. Трещину потом заделали, но след от неё остался. Все ребята во дворе знают этот серый цементный след — от шестого до первого этажа — длинный, зигзагом, будто в дом ударила молния да так и припечаталась на стене.
Год назад в доме сделали большой ремонт. Печи отовсюду выкинули, вместо них провели центральное отопление, поставили в квартирах ванны, привели, наконец, в порядок лифты и пустили их. Старый кирпичный каретник во дворе разломали и на его месте разбили скверик с молоденькими тополями и кустами акации, с качелями для дошколят и скамейками. Весь дом заново оштукатурили и покрасили, и теперь трещины-молнии уже не видно. Только маленький кусок стены с улицы, возле парадной Гриши Головастика, не закрасили — оставили как есть. Там выцветшими корявыми буквами написано:
Эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна!
Под этой надписью торчит из асфальтового тротуара старинная чугунная тумба. На ней частенько отдыхает и греется на солнышке седоусый человек в потёртой фуражке с железнодорожным значком. Сидеть на тумбе не очень-то удобно; в скверике на широкой скамейке — гораздо удобнее. Но старик не идёт в скверик к другим пенсионерам, ему здесь, как видно, нравится больше. Сидит себе, зажав между колен суковатую палку с резиновым наконечником, и покуривает старую закопчённую трубку. И никому он не мешает, только Витьке Буянову почему-то помешал.
Однажды Витька говорит:
— Займу-ка я, ребята, его тумбу. Посмотрим, что он будет делать?
А Гриша тогда сказал:
— Не надо, Вить… Нехорошо.
И Комар сказал:
— Не надо. Огреет тебя палкой — и всё.
Витьке нельзя говорить такие слова. Он сразу же вскинул свою непричёсанную голову.
— Не боюсь я его палки! А вы с Головастиком, если трусите, то катитесь. Я займу позицию.
Витька расселся на тумбе. Гриша и Комар не отошли, тоже ждут.
Ждали старика долго, и вот он идёт наконец. Одной рукой на палку опирается, другой — трубку во рту придерживает. Подошёл, присмотрелся и говорит:
— А, это ты, Витя, здравствуй.
— Здравствуйте, — удивился Витька. — Откуда вы меня знаете?
— Ну как же, тебя все знают. Ты самый сильный, самый смелый парень не только в нашем доме, но и на всей улице.
Эти слова Витьке понравились; хоть он и смутился немножко, и удивился, честно говоря. И даже не заметил, как слез с тумбы.
— Вот спасибо, — сказал старик и сел на свою тумбу. — Я, знаешь, в трамвае сейчас ехал, так там один школьник сидел, а я всю дорогу стоял, и он не уступил мне места. Не то что ты.
— А почему вы знаете, что я самый сильный и смелый? — спросил Витька, а сам покосился на Комара и Головастика.
— Да ведь я уже старый и далеко вижу. Научился каждого мальчика видеть насквозь. — Старик усмехнулся. — Правда, Сазанов из третьей квартиры не согласен со мной. Пораскидали, говорит, в подвале все дрова. Где чьи — теперь не разберёшь. Жильцы перессорились. Сазанов грозится: покажу, мол, я этому Витьке, сволоку в милицию паршивца. А между прочим, этот Сазанов худой человек, от него можно всего ожидать.
— Не боюсь я никакого Сазанова, — говорит Витька. — Я сам ему покажу!
В это время мимо шла какая-то женщина. Она катила перед собой коляску; в коляске спал ребёнок, а снаружи к коляске была подвешена сумка с пустыми молочными бутылками; сумка раскачивалась, бутылки позвякивали.
— Здравствуйте, Клавдия, — сказал старик. — Вы в магазин? Оставьте Серёжку, я покараулю.
Женщина сразу остановилась.
— Ой, спасибо вам, Егор Захарович! Спасибо… — Она отцепила сумку от коляски, поправила Серёжкино одеяльце и пошла по тротуару.
Старик сказал:
— Витя, поверни коляску, а то солнце в глаза Серёжке светит.
Ребята все втроём повернули коляску. Осторожно повернули, чтобы Серёжка не проснулся.
А старик задумался, глядя женщине вслед. Глаза у него сделались такие, что Витька спросил:
— Дедушка, вы жалеете эту тётю Клавдию, да?
Старик взял Витькину руку, притянул его к себе, обнял за плечи.
— У тебя нет отца, это большое несчастье и для тебя и для твоей матери. Да ведь что поделаешь, болезнь унесла. А вот у этого Серёжки вроде бы и есть отец, да всё равно что нет его…
— Как это так? — пискнул Комар.
— А так. Уехал он куда-то в другой город — ищи ветра в поле. Бросил ребёнка. И Клавдии ничего не помогает. Она в одиночку мается…
Старик сердито покачал головой.
ИСПЫТАНИЕ НА ПЕРЕГРУЗКУ
Приходилось ли вам не есть целых два дня? Это очень трудно. И не только потому, что всё время хочется что-то пожевать и проглотить; с этим ещё можно как-то бороться: ну, пить побольше чая или, на худой конец, пососать палец, — медведи-то, например, сосут лапу всю зиму. Но как бороться с мамой, которая смотрит на тебя испуганными глазами, поминутно трогает ладонью твой лоб и норовит сунуть тебе под мышку градусник? А теперь вот ещё и ложку взяла со стола, сейчас будет нажимать на язык…
— Ну-ка, иди сюда. Открой рот, скажи а-а-а.
— А-а… Не болит у меня горло.
— Но это ненормально, Гриша! Ты и утром ни к чему не притронулся, только чай выпил. И сейчас — пустой чай.
Гриша опускает курчавую голову, чтобы не видеть румяных котлет на тарелке. Ах, как они вкусно пахнут!
— Я в школе поел. В буфете…
— Что же ты там ел?
— Ну… Ну, винегрет, простоквашу, кашу…
— Да ты кашу в рот не берёшь, ни рисовую, ни пшённую! Никакую. Что ты виляешь? Слышишь, Владимир?
Отец опускает газету.
— Может быть, берёзовой каши хочешь? — прищурившись, спрашивает он. — Садись немедленно за стол.
Гриша садится. Но не за стол, а на отцовское колено, обнимает тонкой рукой могучую шею Владимира Фёдоровича.
— Па-ап, почему у нас такая фамилия?
— Что?..
— Ну, фамилия у тебя почему такая — Головастов?
Гриша крутит пуговицу на рубашке отца, а сам смотрит ему в глаза.
— А что ж тут такого? — озадаченно спрашивает Владимир Фёдорович. — Обыкновенная фамилия.
— Да, обыкновенная! Меня ребята дразнят головастиком.
— Вот как? — Отец широко улыбается. — А я и не знал.
— Откуда тебе знать? — сердито говорит мама. — Ты, кроме своего завода, ничего знать не хочешь. Ни разу у сына в школе не был. — Она со звоном собирает посуду со стола и выходит из комнаты.
Владимир Фёдорович всей пятернёй берёт Гришину голову и прижимает её к своей твёрдой, гладко выбритой щеке, потом вместе со стулом поворачивается к шкафу. В шкафу — зеркало, оно отражает две курчавые головы; уши у обоих одинаковые, оттопыренные, лица скуластые, а носы — картошкой, только одна большая, а другая маленькая.
— Меня, брат, в школе тоже головастиком звали, а в институте — головастым. Какие у тебя отметки?
— По чтению лучше всех. Лучше даже, чем у Гали Бровкиной. А по остальным — четвёрки.
— Вот видишь. Не так уж плохо быть головастым.
Гриша смотрит на отца, — какие у него плечи, грудь, мускулы под рубашкой так и выпирают. Такой, наверное, может не есть не то что два дня — целую неделю.
— Пап, почему ты не летишь в космос?
— А почему я должен лететь?
— Ну, ты очень такой… Туда ведь только сильных берут и смелых. Вот Буян полетит.
— Какой ещё буян?
— Ну, мальчик из нашего класса, Витька. Он знаешь какой смелый? Ничего не боится. Поспорил, что Толю Гончарова ударит. Толя — десятиклассник, боксёр, первый юношеский имеет. А Витька подошёл и раз — ему в губу! И Толя Гончаров струсил, не стал драться.
— Молодец.
— Я же говорю!..
— Десятиклассник Толя — молодец. А твой Буян — барахло.
И отец вдруг потерял всякий интерес к разговору. Снова взялся за газету.
Гриша осмотрелся: посуда со стола убрана, из кухни доносится шипенье водогрея и плеск воды. Опасность миновала. Гриша выскользнул в коридор, быстро надел куртку, спустился по лестнице, перескакивая через три ступеньки. Опаздывать нельзя, не то от Витьки достанется.
Он выскочил из парадной, огляделся. Возле дома — никого. Только старик сидит на своей тумбе и рядом с ним опять стоит детская коляска. Ни Витьки, ни Комара не видно, значит, они уже там… Гриша прошмыгнул мимо старика и свернул под арку ворот.
Когда он, запыхавшийся, явился в подвал, Лёнька Комар уже висел вниз головой, привязанный за ноги к раме от старой железной кровати, поставленной «на попа». А Витька, взмахивая рукой, с деловым видом отсчитывал:
— …семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Эй, Комар, руками в землю не упирайся, а то не в счёт пойдёт! Двадцать два, двадцать три…
— Не могу больше! — прохрипел Лёнька. — Отвяжи…
Даже при тусклом свете, проникавшем со двора через подвальное окошко, было видно, какие красные у Лёньки щёки, рот раскрыт, как у пойманного на крючок пескаря, а глаза вот-вот вылезут.
— Терпи, Комар, соколом будешь, — сказал неумолимый Витька. Досчитав до сорока, он отвязал Лёньку и только после этого повернулся к Грише. — Ты почему опаздываешь? Ел дома?
— Нет, Вить, ни крошки. Только сахара положил в чай четыре кусочка, а не два…
— Ладно, сахар не в счёт. А опаздывать больше не смей, из-за тебя дверь не закрыта.
Лёнька, раскинув ноги, сидел на земляном полу и, шумно дыша, растирал лоб обеими руками.
— В голове гудит.
Гриша с опаской посмотрел на железную раму, на свисавшие верёвки.
— Сейчас ты будешь висеть, — сказал Витька. — Только сначала надо закрыться, не то ещё Сазанов явится. А ну, задраивай люк!
Мальчики завалили дверь берёзовыми чурками и ещё для надёжности припёрли доской. В подвале было сумрачно, тихо, пахло трухлявым деревом. Повсюду, вперемежку с дровами, валялись ржавые кровати, ломаная мебель, какие-то ящики.
Витька повелительно взглянул на Гришу.
— Давай лезь в аппарат. Для первого раза повисишь до тридцати. Ну!
Гриша вздохнул, но послушно скинул куртку, подошёл к кровати и встал на руки. Комар, всё ещё тяжело дыша, и Витька поймали его за ноги, привязали к перекладине.
— Поднимай руки, ну!
Ох, как сразу заколотилось сердце, перед глазами замелькали страшные красные пятна. Гриша первый раз в жизни почувствовал, какой он тяжёлый-тяжёлый, а тяжелее всего — голова, прямо чугунная, и стучит в ней — тук-тук… Воздуха не хватает. Дышать, дышать! Гриша разинул рот, из глаз потекли слёзы. Сейчас он умрёт, задохнётся… «Шесть, семь, восемь…» — доносится откуда-то издали голос Витьки. Как медленно он считает… Теперь понятно, почему папа не летит в космос: переносить такое… Такую тяжесть, такие удары в голове и в груди…
— Не упирайся руками! — кричит Витька. — Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
Только ещё тринадцать? Нет, ему, Грише, не довисеть до тридцати. Ни за что не довисеть. Сейчас он умрёт, вот уже умирает, — в глазах совсем потемнело, даже пятна исчезли, в ушах звон и стук, словно кто-то стучит кулаком по голове, как по доске…
— Отвяжи! Не могу больше…
Испуганный шёпот Комара:
— Кто-то стучит, Витя.
— Молчи! Снимаем Головастика. Быстро…
— Отвяжите! Не могу-у…
Больше никто не успел ни сказать ничего, ни сделать. Чурки под сильным напором откатились от двери, доска с треском лопнула и отлетела в сторону. В подвал вломился широкоплечий парень… Толя Гончаров!
Секунду он стоял на пороге, потом одним прыжком перемахнул через валявшиеся на полу дрова, обхватил Гришу, приподнял его и свободной рукой стал развязывать верёвки.
— Что это вы придумали, идиоты?!
Комар попятился к двери. Витька остался стоять на месте. Он был готов к самому худшему — напрягся весь, сжал кулаки.
Но Толя не обращал на Витьку внимания: он занимался Гришей, ощупал, встряхнул его, взял за руки и несколько раз сделал ему искусственное дыхание.
— За что они тебя повесили?
— За ноги… — прохрипел Гриша.
— Да нет… Я спрашиваю — почему?
— Ну… Ну, это тренировка такая. Испытание на перегрузку.
— Ах, вот что. Тогда понятно: в космонавты готовитесь? — Толя подступил к Витьке. — Твоя затея?
Витька промолчал.
— Ну, и докуда бы он висел? — спросил Толя.
— До тридцати, — пискнул осмелевший Комар. — А я до сорока провисел!
— Ну, а ты до сколька можешь, Буян?
— До пятидесяти трёх, — сквозь зубы сказал Витька.
— Так… — Толя посмотрел на ребят, потом на верёвки, болтавшиеся на металлической раме. Глаза его озорно блеснули.
— Привязывай.
— Чего?.. — не понял Витька.
Толя уже сбросил пальто и шапку.
— Меня привязывай. — Он одним упругим толчком встал на руки, поднял ноги к самой перекладине железной кровати.
Гриша и Лёнька растерялись. А Витька не растерялся. Он сразу же взялся за верёвки.
— Учти, руками упираться нельзя.
— Учту. Привязывай, да покрепче, я ведь тяжелее вас. Вот так. Ну, теперь считай.
Витька начал считать:
— Раз, два, три…
А Толя всё командовал:
— Чего торопишься? Считай нормально, как по секундомеру.
Гриша восхищённо смотрел на повешенного. Вот кто наверняка не только боксом, но и гимнастикой занимается. Вот что значит первый юношеский разряд! Толя Гончаров не хрипит, не задыхается и не просит отвязать. Даже руками в землю не упёрся ни разу.
Витька досчитал до ста и замолчал.
— Чего же ты, Буян? Давай считай.
— Хватит, — хмуро сказал Витька.
Толя Гончаров согнулся, подтянулся, сложился пополам, ухватился руками за верхнюю перекладину рамы и сам себя отвязал.
— Вот это да! — сказали в один голос Гриша и Комар. А Витька промолчал.
— Надо на кольцах заниматься и на турнике, — сказал Толя. Он попрыгал на месте, разминаясь, раскинул руки, сделал несколько глубоких вздохов и присел на берёзовый чурбан. — Скажи, Буян, за что ты меня тогда ударил?
Витька опять промолчал. А что ему говорить? Гриша и Лёнька отлично видели, что нечего.
— Так за что же? Скажи, не трусь.
Витьке нельзя говорить такие слова. Он сразу же вскинул голову, набычился. А Гриша испугался: вдруг теперь Толя ударит Витьку? Да от Витьки ничего не останется. Гриша сказал скороговоркой:
— Ты, Толик, самый сильный в школе. Витя поспорил, что не побоится тебя…
— Да? — Толя Гончаров встал с чурбачка и упруго шагнул к Витьке.
Витька не отступил. Лишь быстро прикрыл лицо локтем, съёжился. А Толя весело засмеялся. Он протянул руку Витьке ладонью вверх.
— Мир?
— Мир, мир! — сразу же закричали Гриша и Лёнька.
— Мир, — сказал Витька и облизнул губы. Он вложил свою руку в пятерню Анатолия и тут же скорчился, скривился, несколько раз переступил с ноги на ногу, закряхтел, надулся, как пузырь, — вот-вот лопнет. — Пусти, больно…
— Разве? — невинно спросил Толя Гончаров. — Извини, я не рассчитал, хотелось покрепче пожать твою мужественную руку. — Он разжал пальцы и снова уселся на чурбачок. — Садитесь, пацаны, потолкуем.
Гриша и Лёнька сразу же охотно сели на пустой ящик, а Витька остался стоять; он переступал с ноги на ногу, потирая правую руку.
— Ты смелый, Витя, — сказал Анатолий. — Это я признаю. Но твоя смелость, понимаешь, какая-то шиворот-навыворот. Ведь посмотри, что получается? Мне ты разбил губу? Разбил. Ни за что, просто так, за здорово живёшь. Гале Бровкиной сунул за ворот лягушку; нашёл кого обижать, она ведь девочка, сдачи дать не может. А Грише приказал два дня не есть, да ещё подвесил голодного за ноги. А для чего всё это?
Гриша и Лёнька посмотрели друг на друга: «В самом деле, для чего?»
А Толя усмехнулся и продолжал:
— Прежде, чем сделать что-нибудь, надо подумать. Думать должен каждый. Этой способностью, между прочим, и отличается человек от животных — от свиньи или от барана, например.
Толя вынул из кармана пальто яблоко и сунул его Грише.
— На, подкрепись, несчастный голодающий.
Комар захихикал. Витька всё хмурился; он тёр и тёр свои пальцы, хотя они, наверно, уже не болели.
КТО ПОЛЕТИТ В КОСМОС
Витька сидел за своей партой задумчивый какой-то. Не вертелся, как обычно, не шептался с Лёнькой, не зубоскалил, не стрелял через трубку бумажными шариками, а на переменке не толкался и не дал никому ни одной подножки.
И это было так не похоже на него, что все удивились. Галя Бровкина даже спросила, не заболел ли он?
Галя спросила это не просто, а насмешливо, с улыбочкой. За такую улыбочку Витька влепил бы подзатыльник кому хочешь. А тут не влепил. Даже ничего не ответил.
— Чего ты к нему лезешь? — вмешался Лёнька Комар. — Вот я сейчас тебе…
Он хотел было схватить Галю за косу, но Витька неожиданно поймал его руку.
— Чего ты, Вить?
— Ничего… — пробормотал Витька.
Комар удивился. Да и Галя — тоже. Она так удивилась, что тоже спросила:
— Чего ты, Витя?
А Витька, не дождавшись конца переменки, ушёл в класс и уселся за свою парту.
Должно быть, и Полина Павловна заметила, что с Витькой творится что-то необычное. Она частенько поглядывала на него, но ничего не спрашивала. И только под самый конец урока вдруг вызвала Витьку к доске.
— Возьми мел, Витя, пиши…
И учительница продиктовала такую фразу: «Кто полетит в космос».
Ребята сразу притихли, начали переглядываться, — это что-то новое, интересное. А Витька насторожился.
— Ну, что же ты, Витя? Пиши.
Витька написал крупными буквами: «КТО ПОЛИТИТ В КОСМОС».
Полина Павловна мельком взглянула на доску и повернулась к классу.
— Кто может ответить на этот вопрос?
Первым поднял руку Гриша.
— В космос возьмут только сильных и смелых.
— Так. А ты, Галя, что хочешь сказать?
Галя Бровкина встала, отбросила за спину косу. Посмотрела сначала на доску, а после на Витьку; на этот раз без улыбочки.
— В космос возьмут таких, во-первых, кто пишет без ошибок. Ведь правда же, Полина Павловна?
Все ученики дружно засмеялись. И учительница улыбнулась.
— Правда, Галя. Молодец, садись. А ты, Витя, подожди, поправь прежде ошибку: надо писать — полЕтит.
Витька покраснел, запыхтел. Исправил ошибку и поплёлся на своё место.
А учительница продолжала улыбаться.
— Так кто же из вас, когда станете большими, хотел бы удостоиться такой чести — полететь в космос?
Оказалось, что все хотели бы полететь. Даже коротышка Коля Трещёткин, который носит очки, потому что близорукий. Даже бледненькая Тася Смирнова, которая чуть не каждую неделю ухитряется простуживаться и таскает с собой по два носовых платка, — и та подняла руку.
Ребята оживлённо заспорили между собой — кого возьмут, кого не возьмут в космонавты. Колю Трещётку, пожалуй, возьмут: он хотя и близорукий, зато в радиокружок ходит; Лиду Васильеву тоже могут взять: она фотографировать умеет, у неё есть «Смена-3». А уж Тася Смирнова не полетит: её просто мама не пустит!
Вот о чём говорили ребята. А Полина Павловна смотрела на своих учеников добрыми серьёзными глазами, и в классе постепенно стало тихо.
И тогда учительница сказала:
— Перед приёмом в отряд космонавтов каждого из вас обязательно спросят: а каким ты был в школе? Помогал ли в беде товарищу, не обижал ли слабых и маленьких? Не тратил ли ты время попусту на глупые выходки, от которых для окружающих только вред?
Так говорила Полина Павловна. И при этом она ни на кого в отдельности не смотрела. Она смотрела на весь класс, а все смотрели на неё и слушали. Только Витька смотрел куда-то в сторону.
Тут прозвенел звонок. Уроки кончились.
На дворе март. Ярко светит солнышко, но ещё холодно, морозно даже; с крыш капает, а на тротуарах — ледок, встречный ветер обжигает лицо. Мальчики идут, глубоко засунув руки в карманы, зажав портфели под мышкой и подняв воротники курток. У Лёньки Комара нос посинел.
— Пошли в подвал, ребята, — предлагает Гриша. — Там тепло.
Витька молчит. Видно, ему неохота идти в подвал. А Лёнька обиженно спрашивает:
— Почему ты за неё заступился? Я бы ей показал!..
— Да ну вас! — вдруг огрызается Витька.
Это неожиданно. Лёнька и Гриша удивлённо смотрят на Витьку: что-то их командир сегодня какой-то не такой.
Все трое идут некоторое время молча. Потом, не сговариваясь, останавливаются возле чугунной тумбы, над которой написано на стене:
Эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна!
Витька говорит:
— Я вчера маму спросил про дедушку Егора Захаровича. Мама сказала, что у него жену убило на этом месте. В блокаду, осколком.
Все трое опять молчат. Ни Гриша, ни Лёнька не знают, что сказать Витьке на это. Им жаль дедушку Егора Захаровича. Жаль его жену, которую они и в глаза-то никогда не видели. Лёнька с ужасом думает: вот так может убить и его, Лёнькину, маму, ведь она ходит всегда по этой стороне в магазин. Хорошо, что нет войны…
Раздался тоненький писк. Ребята обернулись. К ним приближалась детская коляска; её катила знакомая мальчикам молодая женщина. Но пищал вовсе не ребёнок, а несмазанные колёса пищали. В коляске никакого ребёнка не было, там лежали толстые короткие обрезки досок — штук восемь или десять.
— Здравствуйте, тётя Клавдия, — сказал Витька.
Женщина остановилась. Удивлённо посмотрела на ребят большими голубыми глазами.
— Здравствуйте, мальчики. Откуда вы меня знаете?
— Мы один раз с Егором Захаровичем вашего Серёжку караулили! — хвастливо пискнул Комар. — А ещё мы знаем, что вы одна маетесь…
— Замолчи, дурак! — оборвал его Витька.
А Гриша сказал:
— У вашей коляски пищат колёса. Я сейчас принесу маслёнку. Подождите, я быстро!.. — И Гриша юркнул в парадную.
— Спасибо, подожду. — Клавдия присела на тумбу.
— Зачем вам эти доски? Топить? — спросил Витька.
— Да. Дрова кончились. Хорошо, что Серёжа в яслях, в комнате холодища. Вот на стройке подобрала.
Витька посмотрел на доски, — этими обрезками много не натопишь, на день хватит, ну, на два, не больше. А Лёнька ни к селу ни к городу брякнул:
— А у нас паровое!
— Твоё счастье, — сказала женщина.
— Дурак! — сказал Витька.
Из парадной выскочил Гриша с маслёнкой от швейной машины. Деловито осмотрел колёса, попрыскал, куда следует, масло и катнул коляску несколько раз вперёд-назад.
— Вот! Теперь не пищит.
Мальчики проводили Клавдию до её дома, до самой квартиры, затащили в комнату доски, прямо к печке. Хотели и коляску затащить, но Клавдия сказала:
— Не стоит таскать её по лестнице, поставим в сарай. — И невесело усмехнулась. — Там места хватает.
Действительно, в маленьком Клавдином сарайчике в углу двора места хватало. Там валялась только дырявая кастрюля и больше ничего — ни одного полешка.
Даже замка на дверке не было; в скобку была просто засунута щепка.
Ребята аккуратно поставили коляску к стене.
— Спасибо вам, мальчики, — сказала Клавдия. — Вот леденцы, кушайте.
Комар протянул было руку к жестяной коробочке, но Гриша дёрнул его сзади за куртку.
— Не-е… — поспешно сказал Комар. — Мы уже ели сегодня. До свидания.
Когда вышли из ворот, навстречу неожиданно попалась Галя Бровкина. Впрочем, ничего неожиданного в этом не было: она живёт в том же доме, что и Клавдия.
Галя шла чинно, не торопясь. Её пальто было аккуратно застёгнуто на все пуговицы, а шарфик заколот брошкой наискосок, как у Полины Павловны, да и портфель она тоже держала, как Полина Павловна — не сбоку, а перед собой и двумя руками.
— Вот хорошо, что я тебя встретила, Головастов, — сказала она Грише. — Приходи сегодня на радиокружок. Ты будешь читать, а Коля Трещёткин запишет тебя на магнитофон. Придёшь?
— Ясно, приду! — сказал Гриша.
— До свидания, мальчики, — важно сказала Галя и свернула в ворота. На Витьку она даже не взглянула.
— Вот задавака! — пискнул Комар. — Подумаешь, учительницу из себя воображает.
А Витька посмотрел вслед Гале и ничего не сказал.
ВИТЬКА ДУМАЕТ
Если кого и примут в космонавты, так это Галку Бровкину: ведь она первая ученица по всем предметам, даже по немецкому пишет правильно. И вообще она «будет человеком», как сказала про неё Полина Павловна. Прошлым летом Галя была в Артеке и познакомилась там с девочкой из немецкого города Дрездена, школьницей Хильдой. Об этом знает весь класс, потому что Галка и Хильда с тех пор переписываются, и каждое письмо Галка приносит в школу и читает всем ребятам.
Оказалось, что там, в Дрездене, есть ещё девочка Марта и мальчик Генрих, которые тоже захотели переписываться с русскими ребятами, и это называется по-немецки — фройндшафт, что означает — дружба.
Из этих писем ребята узнали не только о школьных делах своих новых друзей. Узнали, например, про то, что в Дрездене — знаменитая на весь мир картинная галерея, вроде ленинградского Эрмитажа. Во время войны советские солдаты спасли эту галерею от фашистов, а потом прислали все картины обратно в Дрезден. И это тоже называется — фройндшафт.
А один раз немецкие школьники прислали магнитофонную ленту.
На ней было записано по-русски:
«Привет, милые совиетские пионирен!
Мы поздравляйт вас с Новый год и хотель желайт для вас веселий каникуль и ошень красивый ёлка».
Эту запись прослушали на школьном магнитофоне, и все были довольны и «ошень» смеялись. И Полина Павловна тоже посмеялась немножко, но после задумалась и сказала серьёзно:
— Ребята, давайте-ка пошлём, нашим друзьям свой учебник немецкого языка.
Все удивились: зачем немецкий учебник? Полина Павловна, наверное, ошиблась. Русский надо послать!
— Нет, именно немецкий, — сказала учительница. — Попросим их: пусть начитают на магнитофон с хорошей дикцией, с правильным произношением все тексты из нашего немецкого учебника — им ведь это легко. И пришлют эту ленту с записью нам. Подумайте, как это поможет в изучении немецкого языка. И не только нам, а и другим классам.
Такое предложение сразу понравилось. Ещё бы! Ведь это уже будет не просто интересная переписка, а настоящая дружеская помощь!
— Но и мы также должны помочь Хильде, и Генриху, и Марте, — сказала Полина Павловна, — а в чём помочь? Ну-ка, кто скажет?
— Да в том же самом! — сразу догадались ребята.
— Вот же у нас магнитофон!
— И Коля — радист!
— Правильно, — сказала Полина Павловна. — Пусть Галя Бровкина напишет своей немецкой подружке, чтобы прислала нам учебник русского языка. Гриша Головастой и Тася Смирнова начитают, а Коля Трещёткин запишет на магнитофон. Всё получится хорошо, я уверена.
Так и решили. Галя в письмах познакомила с немецкими ребятами Гришу, Тасю и Колю Трещёткина. А вот Витьку не познакомила. Наверное, потому, что он пишет с ошибками. А может, сердилась за ту лягушку, которую он сунул ей однажды за воротник.
Тогда Витьке было наплевать, — не познакомила и не нужно, обойдусь без фройндшафта. А теперь вдруг стало почему-то досадно. И зачем только он притащил в класс эту дурацкую лягушку?
Думать должен уметь каждый. Этим и отличается человек от животного — от свиньи или от барана, например, как сказал Толя Гончаров. Очень обидно сказал тогда в подвале. Витька этого никак не может забыть. Чего уж тут хорошего, когда тебя сравнивают с бараном или со свиньёй, да ещё при Лёньке и Гришке? Хорошо, что хоть Полина Павловна не слышала.
Нет, пусть ни Толя, ни Егор Захарович, ни Полина Павловна не думают, что Витька не умеет думать! Он только и делает в последнее время, что думает. Кажется, даже голова начала распухать.
Вот идёт Витька по улице, смотрит по сторонам и думает. Эх, хоть бы какая-нибудь маленькая девчонка попробовала бы перебежать дорогу, что ли. Витька бы спас эту девчонку от трамвая или автобуса. Схватил бы её за косу — ты куда лезешь? — и вытащил бы из-под самых колёс.
Он осматривается. Ага! Вот как раз такая девчонка. Маленькая, как цыплёнок, и косица из-под шапки торчит, — есть за что ухватить. Идёт, портфелем размахивает и подпрыгивает ни с того ни с сего на одной ноге.
Витька пошёл следом за ней. Идёт на некотором расстоянии, выжидает.
А девчонка всё подпрыгивает и, как видно, вовсе не собирается бросаться ни под трамвай, ни под автобус, ни даже вон под тот мотоцикл. Да-а-а, пожалуй, тут ничего героического не выйдет. Ну, тогда хоть полезное надо сделать.
Витька быстро догнал девчонку.
— Эй, ты! Хочешь, я тебя на ту сторону переведу? А то ещё под трамвай попадёшь. Давай руку.
Девочка так и остановилась — на одной ноге. Подозрительно посмотрела на Витьку.
— Мне не надо на ту сторону. Я на этой живу.
Такого Витька не ожидал. Он даже не нашёлся, что сказать.
А девочка сказала:
— Вон его переведи. — И показала на мужчину в чёрных очках.
Тот стоял на самом краю тротуара и постукивал перед собою палкой, не решаясь сойти на дорогу.
Витька подбежал к слепому.
— Дяденька, здесь переходить нельзя! Давайте руку.
Раньше Витька никогда не думал, где надо переходить улицу. Выждет момент и раз — на ту сторону. А сейчас он довёл слепого до пешеходки, подождал, пока зажёгся зелёный свет, и тогда уж перевёл через дорогу.
Слепой сказал:
— Спасибо тебе, мальчик, спасибо.
А милиционер — высокий, плечистый, — который стоял тут же на углу, посмотрел на Витьку, приложил руку к козырьку и сказал ему, как взрослому, на вы:
— Правильно сделали, гражданин. Спасибо.
Витька шёл дальше по улице и опять думал. Вот и Клавдия, та тоже сказала: «Спасибо вам, мальчики». А что они особенного сделали для неё? Подумаешь, смазали коляску и занесли в комнату обрезки досок — раз протопить. В комнате холодище. Хорошо, что Серёжка в яслях. Но ведь Клавдии после работы надо брать Серёжку домой? Где же она возьмёт дрова?..
Витька вдруг остановился — как споткнулся. Дрова… Да ведь в подвале их полно! Они зря валяются, мешают играть в космонавтов. А у Клавдии в сарайчике ни полешка, только дырявая кастрюля да Серёжкина коляска… Коляска?..
Витька постоял с минуту, потом пустился бежать. Как это ему сразу не пришло в голову? Вот лопух! Надо немедленно разыскать Комара и Головастика.
Он добежал до дома, влетел в Гришину парадную, наткнулся с разбегу на женщину, которая стояла на площадке, чуть не выбил у неё из рук сумку, полную картошки.
— Мальчик, погоди, — сказала женщина. — Ты наверх бежишь? Там, наверное, кто-то не закрыл дверь у лифта. Посмотри, пожалуйста. А то у меня нога болит, и сумка тяжёлая.
Гриша живёт во втором этаже, но Витька промчался мимо, перескакивая через две ступеньки.
Лифт стоял на шестом этаже. Дверь была открыта, в кабине сидели на корточках какие-то незнакомые мальчишки и курили папиросу — одну на двоих.
Витька шагнул в лифт.
— Вы чего?
— Ничего, — сказал один мальчишка и встал с корточек. — А ты кто?
— Никто.
Мальчишки засмеялись.
— На, и ты затянись, Никто! Хочешь? — сказал второй.
Вместо ответа Витька вышиб у него папиросу, щёлкнул его по носу и выпрыгнул из лифта.
Мальчишки выскочили за ним.
А Витьке только того и надо было. Он ведь сразу сообразил: силы неравные — двое против одного да и постарше они, — тут нужна военная хитрость.
И Витька применил эту хитрость: сделал вид, что удирает, пустился было вниз по лестнице.
Мальчишки, конечно, кинулись за ним в погоню, а он им раз — под ноги.
Оба преследователя споткнулись, кубарем перелетели через него, и пока они там барахтались на ступеньках, Витька вскочил в лифт, мгновенно захлопнул дверь, нажал кнопку и уехал.
Он спускался, довольный собой. Напасть на двоих, постарше себя — нужна смелость. Жаль, что не видел Толя Гончаров.
Женщина внизу сказала:
— Большое спасибо тебе, мальчик. Выручил ты меня.
А Витька вдруг насупился: он только сейчас вспомнил, что частенько и сам, бывало, нарочно не закрывал двери у лифта.
КОСМИЧЕСКОЕ 3ВЕНО
Всем ребятам известно, что Галя Бровкина, когда окончит школу, собирается стать, как Полина Павловна, учительницей. Однажды — это было давно — она сказала Витьке:
— Хочешь, Буянов, я с тобой буду заниматься по русскому? Давай останемся сегодня после уроков. А то из-за тебя позор всему классу. Хочешь?
Витька тогда не захотел. Как это из-за него позор всему классу? Задавака! Стыдит его, Витьку, который сильнее всех и вообще никого не боится!
— Вот ещё учительница нашлась! — сказал тогда Витька. — Посмотри сперва на свой нос, он у тебя облупленный, как луковица.
И Витька толкнул Галю плечом (правда, не сильно толкнул, ведь всё-таки она девчонка). Но этого ему показалось мало. И на следующий день он притащил в класс эту идиотскую лягушку и сунул её Гале за ворот. Пусть знает, как задаваться!..
А теперь жалеет. Вот сидит сейчас на уроке и не слушает, о чём говорит Полина Павловна, а смотрит вперёд на первую парту, на Галкину спину, и жалеет. И про лягушку жалеет. И про то, что не стал заниматься с Галкой.
И теперь Витька не знает, как поправить дело. Подойти, что ли, к Галке после уроков и сказать: «Знаешь, давай занимайся со мною по русскому». Нет, так не годится. Просить прощенья… Да ребята поднимут его на смех, скажут, струсил. Ведь все ещё, конечно, помнят, как после этой истории с лягушкой приходил в школу Галкин папа и грозился всыпать Витьке как следует.
А может, сама Галка уже давно забыла про лягушку и никакого прощения просить не надо? Просто подойти и сказать: «Занимайся со мной», — и всё, и больше ничего не говорить. Решено, Витька так и сделает. Сегодня же после звонка…
Прозвенел звонок. Все начали собирать тетради, захлопали крышками парт, повскакали с мест.
Но тут Полина Павловна сказала:
— Погодите, ребята. Задержимся на несколько минут. Сейчас к нам придёт Толя Гончаров.
Ребята сразу же уселись за парты. Толю Гончарова знают все. Во-первых, у него первый юношеский разряд по боксу; его и по телевизору показывали в спортивной передаче. Во-вторых, он член комсомольского бюро, а потом ещё помощник преподавательницы физкультуры. Толя хотя ростом и не велик, зато он сильный и ловкий и десятиклассник к тому же. Словом, это хорошо, что он придёт. Интересно, зачем?
Дверь раскрылась, вошёл Толя Гончаров. Быстро вошёл, лёгкой упругой походкой — широкоплечий, загорелый, за ремень засунута общая тетрадка. Остановился возле столика Полины Павловны, сказал: «Здравствуйте, товарищи», — и улыбнулся.
И все ребята заулыбались. Товарищи! Это ведь приятно, когда десятиклассник говорит: товарищи.
— Товарищи, — сказал Толя Гончаров, — мне Полина Павловна рассказала, что вы все хотели бы полететь в космос. Это очень здорово, ребята, что у вас есть такое желание. Подумайте, целый космический класс!
Ребята во все глаза смотрели на Толю Гончарова. Конечно, это здорово! И ясно, каждому охота полететь в космос.
Но ведь и каждому ясно, что сперва нужно вырасти, окончить школу, а там уж примут в космонавты или не примут — это как у кого получится. Они уже не такие маленькие, чтобы не понимать этого.
— Вы уже не маленькие, — продолжал Толя Гончаров, — и я не хочу рассказывать вам сказки, не для того я пришёл. Я пришёл, чтобы вам помочь. В космонавты надо себя готовить уже сейчас, в школе. Есть ведь среди вас и такие, про которых их мамы говорят: он, видите ли, слабенький, склонен к простуде. Пожалуйста, освободите его от физзанятий. Нет слабеньких! И нет «склонных к простуде». Такие и простужаются лишь потому, что не занимаются физкультурой.
Тут Толя Гончаров переглянулся с Полиной Павловной, и учительница кивнула ему одобрительно. А бледненькая Тася Смирнова вдруг чихнула в один из своих носовых платков — вот смехота!
— А другие — наоборот, чересчур занимаются. Придумывают всякие бесполезные и даже вредные для здоровья упражнения, вроде испытания на перегрузку — висят головой вниз, как обезьяна на ветке, или зачем-то приучают себя не есть по два дня.
Толя Гончаров опять замолчал, потому что по классу прошёл гул, смех. Ребята перешёптывались, переглядывались. Кто же это, интересно, висит головой вниз и голодает по два дня? Вот новость!
А Витька, Гриша и Лёнька сидели, уткнув носы в парту, и помалкивали.
— Короче говоря, товарищи, — сказал Толя Гончаров, — есть предложение: организуем в вашем классе космическое звено. Будем заниматься два раза в неделю. А потом — ну, когда немножко подготовимся, чтобы не стыдиться, — я поведу вас в своё спортивное общество, познакомлю с девочками и мальчиками, которых вы, наверное, видели по телевизору. Они научат вас — кого в теннис играть, кого плавать, работать на кольцах, на бревне и даже некоторых — художественной гимнастике. Для подготовки в космонавты всё это годится. Короче говоря, кто хочет, записывайтесь сейчас.
И Толя Гончаров вынул из-за ремня тетрадку — общую, новую, в клеёнчатом переплёте.
Что тут началось! Ребята закричали наперебой:
— Я хочу!
— Меня сначала, я — радист!
— Подумаешь, радист! Я раньше поднял руку!
— Тише, — сказала Полина Павловна. — Не спорьте, всех запишут.
И тут бледненькая Тася Смирнова тоже подняла руку и встала. И сделалась немножко румяная; стоит и комкает в руках носовой платок.
— Я хочу в космическое звено. Поговорите с моей мамой, Полина Павловна. Пусть она разрешит. Пожалуйста…
— Хорошо, Тася, — сказала Полина Павловна. — Обязательно поговорю с твоей мамой. Я думаю, что с таким руководителем, как Толя Гончаров, она разрешит.
— А кто будет ответственным за порядок в космическом звене и за сборы? — спросил Толя. — Надо сейчас выбрать звеньевого.
Ребята сразу замолчали. Снова начали переглядываться. Кто годится для такого важного, ответственного дела. Кто справится? Может быть, Галя Бровкина? Но она уже и так староста класса. А может, Лёньку выбрать? Нет, во-первых, он хвастун, а потом, у него голос тоненький; недаром его с самого первого класса зовут Комаром. Кого же выбрать? Может быть, Полина Павловна знает? Она всегда в затруднительных случаях подсказывает, а сейчас почему-то молчит.
Молчит и Толя Гончаров.
Но вот на первой парте подняла руку первая ученица Галя Бровкина.
— Ребята, — сказала она. — Давайте выберем Буянова Витю.
Вот уж этого никто не ожидал. Выбрать звеньевым самого недисциплинированного безобразника! И кто это предлагает? Галка! Та самая Галка, которую он всегда обижал. Да что она, с ума сошла, что ли? Все удивились, а больше всех — сам Витька. Он даже привстал с парты да так и застыл с открытым ртом.
А что скажет на это Полина Павловна? Неужели допустит такое? Почему она молчит?
— Я думаю, — сказал Толя Гончаров, — для такого дела Витя подойдёт. Он…
— Он пишет с ошибками! — крикнул кто-то.
— И за косы дёргает! — хором сказали девочки.
А Лида Васильева добавила:
— Мне один раз бант оборвал и в чернилах измазал, противный!
— А кто привязал к автобусу банки? — это ехидно спросил, блеснув очками, Коля Трещёткин.
Ну, тут уж подали голос Гриша и Комар:
— Ты сам болтаешь на уроках, тётка-трещотка! Известный ябеда!
— Не ссорьтесь, — вмешался Толя Гончаров. — Говорите дельное.
Витька сидел, опустив непричёсанную голову, весь красный; особенно жарко было ушам.
Сердце тяжело ухало в груди, как при испытании на перегрузку.
Опять встала Галя Бровкина. Она стояла и терпеливо ждала, когда станет тихо. И сказала:
— А по арифметике у него пятёрка в табеле. Ведь правда же, Полина Павловна? А по устному четвёрка. А по письменному он исправит ошибки, я буду с ним заниматься. Будешь, Витя?
— Буду, — сказал Витька тихо, он вдруг охрип чего-то.
— Лично я голосую за Витю, — сказал Толя Гончаров и поднял руку.
Галя, Гриша и Комар тоже подняли. А за ними — нерешительно, один за другим — и остальные ребята. Раз уж Толя — за и Полина Павловна, по всему видно, не против — значит, можно выбрать Витьку. Даже Коля Трещёткин проголосовал.
— Вот и хорошо, — сказал Толя Гончаров. — Держи эту тетрадь, Виктор. Да и сам держись. Ты теперь звеньевой. Придёшь ко мне в десятый «а» завтра на большой перемене. Ну, товарищи, физкультпривет! — И Толя Гончаров вышел из класса.
У Полины Павловны нет любимчиков. Она любит одинаково всех своих учеников, никого не выделяет. Но на этот раз, прежде чем уйти из класса, учительница, как бы невзначай, легонько провела пальцами по Галиной голове. А улыбнулась всем.
— До свиданья. До завтра.
Витька стоял с блестящими глазами, с красными ушами и крепко прижимал к груди клеёнчатую тетрадку. Сердце у него всё ещё стучало. Хотя, кажется, чего ему теперь-то стучать? Ведь всё окончилось хорошо. Выбрали звеньевым космического звена, помощником Толи Гончарова!
И Галка будет с ним заниматься. Сама сказала. И не надо теперь никакого прощения просить.
Сейчас надо поскорее идти домой, рассказать. Вот мама будет рада, не поверит, пожалуй, что его куда-то выбрали.
Но что-то мешало Витьке поскорей уйти домой. Он подождал в раздевалке, улучил момент, подошёл к Гале Бровкиной.
— Помнишь, Галка?.. Ну, про лягушку? Я… Я больше никогда…
А Галя на это ничего не сказала. Она сказала совсем про другое:
— А ты вчера привозил дрова в наш двор тёте Клавдии? С Гришей и с Лёнькой, на Серёжкиной коляске. Я видела в окно и сосчитала: шесть раз привезли. Моя мама тоже помогает ей.
ДЕРЖИСЬ, ВИТЬКА!
Удивительно, как быстро всё становится известным, словно бы кто-то специально по радио объявляет!
Никто, конечно, ни по какому радио ничего такого не объявлял, но уже назавтра все знали, что в школе появилось космическое звено.
Приходили мальчики и девочки из других классов, просили тоже записать их. Даже пацаны из третьего «б», например, — ведь маленькие ещё, а туда же лезут: запиши да запиши, — Витьку совсем замучили. И по шее-то дать нельзя никому, чтобы отвязались, ведь Толя Гончаров сказал: «Держись, ты теперь звеньевой».
Витька держался и старался. Причёсываться, например, начал. А один раз поднял Тасе Смирновой носовой платок, который та обронила на переменке. Он написал крупными буквами два объявления, что
В СУББОТУ В 16 ЧАСОВ СОСТОИТСЯ ПЕРВОЕ ЗАНЯТИЕ КОСМИЧЕСКОГО ЗВЕНА.
ВСЕМ ЯВИТСЯ БЕЗ ОПОЗДАНИЯ.
Звеньевой В. Буянов
Прежде чем повесить объявления, Витька показал их Гале Бровкиной — нет ли ошибок. Ошибка нашлась: оказывается, глагол «явиться» отвечает на вопрос «что сделать?» и пишется с мягким знаком. Пришлось переписать оба объявления, хотя Галя сказала, что и одного хватило бы, ведь все и так знают.
Это было в пятницу. А в субботу Витька прибежал из школы после уроков домой, как угорелый. Ел суп обжигаясь, а котлету запихал в рот целиком, чуть не подавился. Пришлось маме колотить его по спине.
Витька очень торопился. Ведь он написал в объявлениях «явиться без опоздания», и вдруг сам опоздает. Только этого не хватало! Он помылся холодной водой до пояса и взялся за зубную щётку. Мама поразилась: то его не заставишь раз в два дня почистить зубы, а тут чистит второй раз за один день. Чудеса!
Витька надел новые трусы, новую майку, а старые тапки начистил сапожной мазью, и они сделались как новые. Он выскочил из дома умытый, причёсанный, радостный и нетерпеливый. Выбежал из ворот, весело размахивая портфелем, в котором лежали тапки, клеёнчатая общая тетрадь и, на всякий случай, камера для баскетбольного мяча.
У Гришиной парадной возле чугунной тумбы, опираясь на палку, стоял старик, а на тумбе отдыхала пожилая женщина с сумкой, полной картошки.
— Здравствуйте, дедушка Егор Захарович! — крикнул на ходу Витька. — У нас космическое звено! Я бегу… — и припустил по улице.
Но не пробежал он и тридцати шагов, как вдруг чья-то рука цепко схватила его за ворот куртки и кто-то встряхнул Витьку так, что его ноги на какой-то момент оторвались от земли.
— Ага, наконец ты мне попался, паршивец!
Витька поднял глаза и увидел Сазанова — жильца из третьей квартиры. Лицо у него было красным и злым.
— Ну, сейчас я с собой разделаюсь, — сказал Сазанов. — Узнаешь, как воровать дрова! Кому ты их продал, говори?
Витька попробовал вырваться — отчаянно дёрнулся, всем телом, но куда там… Пальцы Сазанова, как железные, держали воротник.
— Я не продавал. Пустите, дядя! Я…
— Ах, ещё и врёшь? Ну, в милиции узнаем — продавал или не продавал.
И Сазанов без дальнейших разговоров потащил Витьку за собой по улице.
До милиции было недалеко, всего полквартала, каких-нибудь две минуты ходу. Но за эти две минуты Витька передумал столько, сколько и за день не передумаешь. Мысли одна за другой лезли в голову.
Что же теперь будет? Даже представить нельзя… Нет, можно. С милицией шутки плохи… А как же космическое звено? Теперь всё пропало. Теперь уже всё равно — опоздает он или не опоздает, — кому нужен такой звеньевой. Его не то что из космического звена, из школы выгонят… Но ведь он, Витька, не воровал дрова. Он просто взял их. Они же никому не нужны… Как объяснить? Кто сумеет объяснить, заступиться за Витьку? У Гриши — отец, Владимир Фёдорович, такой здоровый, могучий, он как дал бы этому Сазанову… у Лёньки — отец, у Галки — отец. А за Витьку некому заступиться… И Витька вспомнил, прямо-таки увидел своего папу, каким он был — ловким, весёлым, сильным — пока не заболел…
Витька так ушёл в свои горькие мысли, что и не заметил, как очутился перед отделением милиции. Сазанов опять сильно встряхнул его, и тут Витька вдруг увидел Галю Бровкину. Она стояла в нескольких шагах на тротуаре и широко открытыми, испуганными глазами смотрела на Сазанова, на Витьку.
«Галка! На космическое звено идёт… — пронеслось у него в голове. — Там Полина Павловна, Толя, все ребята. Всем расскажет, все узнают…»
Больше Витька ни о чём не успел подумать, потому что Сазанов уже втащил его в отделение, прямо в «детскую комнату», прямо к столу, за которым сидел милиционер и писал что-то.
— Вот, товарищ лейтенант, привёл до вас хулигана… Лейтенант перестал писать, поднял голову. Посмотрел на Витьку.
— Не трясите мальчика. Отпустите его, а сами садитесь. Не убежит он никуда.
— Убежит. Он уже вырывался от меня. Он вор!
— Вор? — Лейтенант нахмурился. — Что же он украл?
— Дрова из подвала. Понимаете, мои дрова. И продал их.
— Вы это сами видели?
— Ежели б я видел, я б ему… Я б его сразу привёл до вас, товарищ начальник. Гавриловна видела. Соседка, значит, из моей квартиры. В окно видела.
— Так… — лейтенант взял из папки чистый лист бумаги, побарабанил пальцами по столу, посмотрел на Витьку. Как-то удивлённо посмотрел.
Витька стоял бледный, взъерошенный, с плотно сжатыми губами. Портфель во время борьбы с Сазановым расстегнулся, и теперь из него торчала спортивная тапка.
Дверь раскрылась. В комнату вошла, прихрамывая, пожилая женщина с большой сумкой в руках, а следом вошёл Егор Захарович. Витька вздрогнул и опустил голову; его бледные щёки медленно покраснели.
Егор Захарович негромко кашлянул в кулак.
— Так что, извините, товарищ инспектор. То есть, мы видели, как гражданин Сазанов потащил сюда этого мальчика, Витю Буянова. Пришли, стало быть, поинтересоваться: за что он его?
— Садитесь, пожалуйста, товарищи, — сказал лейтенант.
Женщина и Егор Захарович сели. А Сазанов поспешно сказал:
— Вот и они могут подтвердить, что этот Витька — первый на весь дом безобразник и хулиган.
— Этот мальчик однажды выручил меня, — сказала женщина. — Пригнал мне лифт с шестого этажа.
Лейтенант опять посмотрел на Витьку и сказал Сазанову:
— Не похож он что-то на хулигана. Хулиганы слепых через улицу не переводят. А вот он перевёл. Я сам видел.
Сазанов поёрзал на стуле, сердито покосился на женщину; лицо его стало ещё краснее и злее.
— Лифт!.. Слепой!.. Ну и что из того? А дрова-то он, однако, стащил. Вы обязаны его привлечь, товарищ лейтенант. Я жаловаться буду!
— Не горячитесь, — спокойно сказал лейтенант. — Расскажите всё по порядку.
— Так я же и рассказываю…
Но рассказать Сазанову не удалось: дверь снова раскрылась. На этот раз в комнату вбежала девочка.
Это была Галка. Она тащила за руку Полину Павловну. А за Полиной Павловной вошёл Толя Гончаров; быстро вошёл, в пальто, накинутом прямо на тренировочный костюм.
А за Толей Гончаровым Витька увидел Гришу Головастика, и Лёньку Комара, и очкастого Колю Трещёткина; они не вошли, а только выглядывали из-за двери, стукаясь друг о друга головами.
— Целая делегация во главе с учительницей! — сказал лейтенант. Он вышел из-за стола, обдёрнул гимнастёрку и поздоровался за руку с Полиной Павловной. — Здравствуйте, товарищ Круглова. Значит, этот Витя Буянов — из вашего класса?
— Да, из моего. Что с ним произошло? — быстро спросила учительница.
— Он… Он… Он так тряс его! Как мешок всё равно! — крикнула Галя, указывая на Сазанова. Сама она уже стояла рядом с Витькой и непослушными от волнения пальцами старалась застегнуть его портфель, из которого торчали тапки.
Толя Гончаров сжал кулаки и шевельнул плечом.
— Жаль, что меня не было при этом. — Он посмотрел Сазанову прямо в глаза. — Нашли себе под силу? Мальчика бить!..
— Никто его не бил… — пробормотал Сазанов и невольно отодвинулся вместе со стулом от Толи Гончарова. Было похоже, что он уже и сам не рад, что заварил такую кашу; кто бы мог подумать, что за этого пацана вступится столько народа. — Товарищ начальник, что же это получается? Я к вам, можно сказать, нарушителя доставил, чтобы всё по закону было, а меня же ещё тут…
— Да что же он сделал, наконец, Витя наш? — перебила учительница.
— Успокойтесь, Полина Павловна, садитесь, — сказал лейтенант. — К сожалению, говорят, что ваш Виктор взял чужие дрова и продал их. Вот гражданин заявляет.
— Что?.. — Полина Павловна покраснела, повернулась к Витьке. — Это правда?
— Да… — тихо ответил Витька. — Но только я… — Он хотел ещё многое сказать, но не успел.
— Ага, сознался! — закричал Сазанов. — Никуда не денешься. Соседка Гавриловна всё видела. Говорит, трое их было, а этот командовал. Погрузили в коляску дрова и увезли. Несколько раз увозили. Кому ты их продал? Ну-ка, скажи.
Теперь Полина Павловна уже побледнела.
— Не может быть! Ни за что не поверю. Неужели это правда, что ты продал чужие дрова, Витя?
Витька ничего не успел сказать, потому что Галка сказала. Звонко сказала:
— Это неправда! Неправда, Полина Павловна! Витя их не продавал! Он отвёз их в наш двор, одной женщине — Клавдии. У неё есть маленький Серёжка, а дров нет…
— И она одна мается! — пискнул с порога Комар.
И рядом с ним сразу же встал Гриша Головастик.
— Это мы! Мы возили дрова вместе с Витей!
В комнате стало тихо. Витька поднял голову. Посмотрел сначала на Галку, потом на мальчиков, на учительницу посмотрел, на Егора Захаровича.
Егор Захарович опять негромко кашлянул в кулак.
— Товарищ инспектор, в нашем доме сделали ремонт, провели паровое. А дрова кое-какие в подвале остались. Никому они не нужны, гниют попросту. Вот и Прасковьи Ивановны там дрова валяются. Правда, Прасковья?
Женщина сняла с колен сумку, полную картошки, и встала.
— Возьми их себе, Сазанов. Все до полешка. Чтоб ты ими подавился.
— Зачем же — все до полешка? — рассудительно сказал лейтенант. — Пусть берёт столько, сколько у него взяли ребята. А остальное лучше, отдать той женщине, Клавдии. По крайней мере, польза будет. Как вы считаете, гражданин Сазанов?
А Сазанов действительно словно бы вдруг подавился. Он побагровел, открыл было рот, но, так ничего и не сказав, быстро пошёл к двери, бормоча что-то себе под нос.
Все посмотрели друг на друга, а потом на лейтенанта. А тот сказал:
— Конечно, это не резон — брать чужие дрова без спроса. Спросить надо было, объяснить. Запомним это на будущее. — Лейтенант посмотрел на Витьку и, как тогда на улице, приложил руку к козырьку фуражки. — Однако в этом особом случае вы действовали как гражданин. Можете быть свободны.
Первое занятие космического звена началось с опозданием на час. Но от этого оно не стало менее торжественным.
В светлом спортивном зале выстроилась шеренга будущих космонавтов. А когда включили радиолу и грянул марш, Витька, как звеньевой, шагал впереди всех.
И странно, ведь и на улице, когда Сазанов тащил его в отделение, и в «детской комнате», когда уже казалось, что всё пропало, — он ни разу не заплакал. А теперь, когда всё плохое позади, он вдруг почувствовал, что слёзы вот-вот полезут из глаз. Новое дело… Этого ещё не хватало…
И тут он заметил, что Толя Гончаров внимательно следит за ним.
— Раз, два, левой! Раз, два, левой! Равнение в затылок! — громко командовал Толя. И пошёл рядом с Витькой, нагнулся, шепнул ему на ухо: — Ты что это, брат? Смотри у меня, не распускать нюни. Мало ли что в жизни бывает. Ты ведь звеньевой. Держись, Витька!