Я помню как сквозь сон — когда являлась в зале Старуха длинная в огромной черной шали И белом чепчике, и локонах седых, То каждый, кто тут был, вдруг становился тих, И дети малые, резвившиеся внучки, Шли робко к бабушке прикладываться к ручке. Отец их — сын её — уже почтенных лет, Стоял в смирении, как будто на ответ За шалость позван был и знал, что он виновен И прах перед судьей, а вовсе с ним не ровен! А хитрая жена и бойкая сестра, Потупясь, как рабы средь царского двора, Украдкой лишь могли язвить друг друга взглядом, Пропитанным насквозь лукаво-желчным ядом. Старуха свысока их с головы до ног Оглядывала всех, и взор её был строг… И так и чуялось: умри она, старуха, Все завтра ж врозь пойдут, и дом замолкнет глухо. Да это и сама, чай, ведала она, И оттого была жестка и холодна, И строгий взор её был полон сожаленья, Пожалуй, что любви, а более презренья.