В дорогу я пустился в ночь. Привычки трудно превозмочь: Поутру я объят дремотой, Потом, ход времени ценя, Люблю я с мудрою заботой Свершить обязанности дня, То есть вкусить обед и ужин (Всегда порядок в жизни нужен), А в ночь свободно ехать. Вот Уже и тройка у ворот, И вот, скрипя, помчалась прытко По снегу мерзлому кибитка. Путь гладок и ярка луна, Безмолвным светом ночь полна, Студёный воздух сжат морозом; Иглистый иней по берёзам Повис недвижно и блестит; Поляна снежная лежит, Мерцая отблеском лиловым, И веет холодом суровым, И взор с невольною тоской Следит за смутною чертой, Где небо далью бледно-синей Слилося с белою пустыней. 2 А всё знакомые места! Всё тот же скат с горы отлогой, Сугроб у ветхого моста; Всё так же узкою дорогой Обоз ползет издалека, Дразня лихого ямщика. Кругом разбросаны селенья… И знаю я наперечёт, Где сколько душ, чьего владенья, И где, и кто, и как живет; Все знаю так, что даже скучно! Но вырос в этом я краю; Привычки детской раб послушный, Его, быть может, я люблю. Даруй вам, боже, сны благие, Мои соседи дорогие! В дыму удушливой избы Спи крепко, труженик наш вечный — Мужик ленивый и беспечный, Прося не много у судьбы! И ты, сосед, хозяин строгой, Который грозно, в скорби многой, Работаешь так много лет На обязательный совет, И ты усни! — Во сне, пожалуй, Доход увидишь небывалый. Вкусите мирный сон и вы, Соседки, барыни лихие, Которых ручки боевые Легко с узорчатой канвы И от вареньем полных банок По неизведанным путям Перебираются к щекам Своих запуганных служанок… Да будет всем вам мирный сон! Теперь я так расположён Учтиво, даже, может, нежно, Что радостно б простить хотел И грех, по жизни неизбежный, И придурь — общий всех удел. 3 Ещё в избах кой-где мерцает Лучины дымный огонек, И дева вечный свой клубок В полудремоте напрядает. Я живо помню, как порой Спокойная картина эта Своею милой простотой Меня пленяла в прежни лета; Но ныне девы сонный лик, Храпящий на печи старик, И вечно плачущий ребёнок В дырявой люльке, и телёнок Над грязным месивом — ей-ей Как жалкий образ жизни скудной Тоской болезненной и трудной Тревожат мир души моей. Милей мне в этой деревушке Воспоминанье об одной Соседке, добренькой старушке, С нехитрой, детскою душой. Она, бывало, пред иконой Взывает в искренней мольбе, Чтоб бог ему был обороной И пёкся о его судьбе; Иль молча, сидя на диване, Гадает трепетно о нём, И всё о нём, о милом Ване, О внуке ветреном своём. "Ну, что ваш внук?" "Писал недавно". "Чай, денег просит милый внук?" "Ну что ж, что просит? Вот забавно! Ему ведь нужно для наук. А мне?.., стара я для наряда, И ничего самой не надо!" И вынет дочери портрет, В живых которой больше нет, И смотрит с грустною отрадой, И смотрит долго, и потом Утрёт слезу свою тайком. 4 И вот ещё, близ церкви белой, На снежном холме, при луне, Я вижу — крест осиротелый Стоит в печальной тишине Над безыменною могилой… И мужа, дышащего силой, Опять на память мне пришло И величавое чело, И ум, наукою развитый, И дух насмешки ядовитой Над всем, что подло и смешно. Он был когда-то мне одно, Одно отрадное явленье В глуши печальных деревень, - Где торжествующая лень На ум наводит усыпленье И ни один ещё вопрос Людей глубоко не потрёс. Но мимо, мимо! сердцу больно! Не вызывай теней из тьмы! Зачем давать слезе невольной Остыть на холоде зимы?.. 5 И дале в путь! Встречают взоры Равнины, горки, косогоры, И вдоль пути ряд глупых вех, И всюду неподвижный снег. Вот здесь пустырь. Была недавно Деревня. Жили в ней исправно; Но от неё теперь одни Торчат обугленные пни. В субботу в ночь оно случилось: Проснулась баба хлебы печь И затопила — как водилось Давно надтреснутую печь. На крыше вспыхнула coлома, И, подхватив, пошла вьюга Носить огонь от дома к дому С остервенением врага; И кровли, пламенем объяты, Треща, обрушилися в хаты. Со сна вскочили мужики, Стремглав пустились бабы в страхе На улицу в одной рубахе, За ними дети, старики… Пожар! пожар! скорей! спешите! Багры давайте, топоры! Ломать!.. Да где ж их взять — багры? Воды! вези воды! тушите!.. Крик, беготня, и вопль, и шум; В беде исчез последний ум; Хватились бабы за пожитки - Спасать холсты, корыта, нитки… А по дворам поднялся рёв В огне покинутых коров, В забытой люльке визг ребячий Бессильно замер в общем плаче. Спасенья нет! Толпа глядит, Оцепенев, как всё горит; Багровый блеск в мерцаньи длинном Ложится по снегам пустынным. Так в пору раннего утра Я не застал уж ни двора. Без слов, без дел, без помышлений Бродили люди, словно тени; С седою всклоченной косой Старуха дряхлая сидела У пепла и ребёнка грела, Мотая глупо головой. Там, где околица, бывало, В сугроб закутавшись, дремала, Спаленный столб печальный вид Хранил, как старый инвалид. Но тут (у выезда иль въезда), В порыве бурного наезда, Мне повстречался становой, Приятель закадычный мой. С пучком приятных увещаний, По воле ревностных властей Он торопился для стяжаний Недовзнесенных податей; Но тут — хоть в нём душа окрепла На службе — перед грудой пепла, Как будто громом поражён, Велел остановиться он. Вздохнул, привстал, всплеснул руками И вновь их опустил… Потом Уныло щелкнул языком, И мы разъехались… 6 Полями Я еду долго. Скучен путь! Но вот направо повернуть, И виден лес в тиши глубокой. Луна мерцает сквозь дерев, И тени длинные стволов По снегу стелются. Далеко В лесную глубь уходит взор; Уныл и гол холодный бор, И пусто отголосок смутный Блуждает в чаще бесприютной. За этим лесом на горе Высокий дом стоит, дряхлея. Я знал его в иной поре! К нему вела дубов аллея; Литой решётчатый забор Каймил его широкий двор, Шумел прохладой сад столетний Приют роскошный неги летней. И было время, каждый день Из городов и деревень Съезжались гости; дверь подъезда Не умолкала от приезда, И в дом богатый принимал Гостей радушный генерал. Храня времён минувших нравы, Он жил вельможей и любил Пиров затейливых забавы; Свои доходы не щадил И сотни слуг рядил, как франтов, Держал собак и музыкантов; Неистощим был мшистый клад Душистых вин в его подвалах, Достойно царственных палат Сияла роскошь в пышных залах… И вот к нему со всех сторон Спешили гости на поклон: Спешил бедняк, судьбой прижатый, Искавший милости богатой, Спешил и тот, кто от него Не ждал, конечно, ничего, Но так — лелеял вместо чести Наклонность к бескорыстной лести, И среди них торжествовал Наш, впрочем добрый, генерал. Он находился ль в убежденьи, Как Цезарь (что известно всем), Что лучше первым быть в селеньи, Чем где б то ни было ничем; Иль о покойнице-супруге Хотел поплакать на досуге — Соседями не решено. Известно только, что давно Он прибыл жить в свое именье И скорбь легко мог превозмочь: При нём, ему на утешенье, Росла единственная дочь. И он любил её — насколько Любить способен человек, Чей беззаботно-праздный век Как непрерывный пир летел, — и только! Он дочь обычно целовал Поутру, с ложа сна вставая, ещё — ко сну благословляя; Как куклу в детстве одевал, Потом ценою дорогою Ей гувернантку нанимал, Чтобы обычной чередою Учила барышню всему, Что не полезно никому. Ещё таилася в нем вера, Что жениха он сыщет ей, По крайней мере, камергера, Из важных графов иль князей. И так он ждал, когда ей минет Заветный срок — семнадцать лет, Тогда деревню он покинет И дочь введет в столичный свет. Так старый садовод ревниво В смиренный прячет уголок Нераспустившийся цветок, Чтоб после выставить на диво Во всем пленительном цвету Волшебных красок красоту. И срок настал! Незримым ходом, Подкравшись тихо год за годом, Пришла пора девичьих грёз, Где дума новая мятётся В головке юной, сердце бьётся И просит счастия и слёз, И грудь младую вздох подъемлет, И взору снится тайный лик, И ухо жаждущеё внемлет Любви незнаемый язык, Иль попросту: пора настала, Где барышня, окончив класс, Блеснуть желает в вихре бала, Красою свежею гордясь. Благовоспитанной девице Тогда одно и то же: жить, Или поклонников влачить Вослед надменной колеснице Победоносной красоты; И эти гордые мечты Ведут к прямому окончанью, Чтоб по сердечному желанью И без дальнейшего греха Найти скорее жениха. Отец в восторге умиленья Обдумал праздник и наряд, И в день дочернего рожденья Назначил бал и маскарад. Ко всем соседям, близким, дальним, К властям уездных городов И к лицам меньше подначальным От генерала послан зов. Сам губернатор приглашенье Почёл за честь, и было мненье, Что только архирей спроста Отрекся близостью поста. Я был тогда в поре блаженной Невинных отроческих лет, А генерал был наш сосед: К нему нас, помню, неизменно Возили по воскресным дням; Привык я к людям и садам, Но в этот раз меня смущала Мне чуждая тревога бала. Оркестр ударил, и тотчас Все в залу ринулись, теснясь. И я с подножия колонны, Как будто в сказочный удел Внезапным чудом занесённый, Привстав на цыпочки, глядел. Всё юное воображенье Прельщало: и толпа людей, И музыка, и блеск свечей, И масок пестрое движенье. Чего тут не было, мой бог! Паяцы, рыцари, цыганки, Маркиз напудренный, турчанки Все нарядилось, кто как мог. Тут был судья одет матросом, И скромный стряпчий — казаком, Тут был исправник с красным носом Одет индейским петухом; И даже Дарья Тимофевна, Годов тяжелый груз забыв, Какою-то морской царевной Явилась, плечи обнажив. Шумело все. Старушки хором За дочками следили взором, И старички, очки надев, Степенно наблюдали дев. Но вот среди толпы предстала Сама она, царица бала, И гул сорвавшихся похвал По зале дружно пробежал. В кругу наперсниц суетливых, Девиц жеманных и болтливых, Она в безмолвьи тихом шла… Самодовольно и несмело, С венцом из листьев вкруг чела, Как Норма [31] — вся в одежде белой… Всё в ней в гармонию слилось: Движений мягкая небрежность, Лица мечтательная нежность, И лоск волнистый русых кос, И взор, томящей ласки полный, Уста, раскрытые едва, Как бы таящие слова Для слуха сладкие, как волны, Когда, сокрытый от лучей, В тени журча, скользит ручей… И вдруг с улыбкой добродушной Она, презрев толпою скучной, Ко мне, ребёнку, подошла И тихо в польский увела. Её руки прикосновенье На трепетной моей руке Незримое напечатленье Оставило. Так вдалеке Знакомой песни голос милый Тревожит долго слух унылый… И после много, много лет, Средь жарких снов, в чаду томленья, Ловил мой отроческий бред Черты знакомого виденья. Но к делу! В сей юдоли слез Есть люди вне беды и гроз, Которых жгучие печали Бог весть как в жизни миновали; Легко, без долгого труда, Цель добывалась их желаний И застигала без страданий Их смерти срочной череда. Покинув сельскую свободу, По ожиданию точь-в-точь, В столице не прожив и году, Наш генерал сосватал дочь За юношу породы барской, Которому господь послал Богатства тьму и предстоял Блестящий путь на службе царской. Была ль довольна дочь иль нет, По нраву ль был ей высший свет Иль сердцу жить в нём было тесно И жаль ей было то село, Где мирно детство протекло, Мне это вовсе неизвестно. Но знаю то, что генерал, Довольный тем, что жил недаром, Допив за ужином бокал, Апоплексическим ударом На лоно праотцов своих Перескочил в единый миг. За гробом важные шли лицы; Дочь плакала. Тоскуя, зять Наследство должен был принять; Но, вечный баловень столицы, Деревни он не посетил; Сюда ж по воле барской был Какой-то прислан плут наемный Сбирать и доставлять доход; А барин сам здесь не живёт. Дом опустел. Сквозь ставень темный Не улыбнется луч дневной, Не взглянет грустно месяц томный. И человеческой ногой Не нарушаем мрак сырой; И только ветер в дни метели, Врываясь в трубы или щели, Тоскует жалобно, один, Безлюдных комнат властелин; Да ночью сторож бесполезный Печально бродит до утра Вокруг пустынного двора И сторожит замок железный… И, право, жаль мне иногда, Что, видно, в память дней бывалых, Мне не придётся никогда Блуждать в давно знакомых залах И снова видеть по стенам В причёсках странных те же лицы Старинных бар и прежних дам, Давно сошедших в тьму гробницы, И, право, жаль, что никогда Не доведётся мне лениво Сидеть на берегу пруда Под старою плакучей ивой, Глядеть, как тихо с высоты Она зеленые листы, Склоняя, медленно купает… Недвижен пруд; хоть бы слегка Пронёсся шелест ветерка, И вечер ясный догорает, Сливая мирно ночь и день В одну задумчивую тень; И ловит чуткое вниманье Мгновенных звуков трепетанье Над полусонною водой: Шум крыльев птицы мимолетной И под разбрызгнутой волной Плесканье рыбки беззаботной. 7 Пошел! В ночи как днём светло, Мой путь лежит через село Огромное; в нём даже школа Есть для детей мужского пола, Тут жил учитель. С ним я был Давно знаком. Мы в юны лета, Под кровом университета, Учились вместе. Я шалил. А он, неловкий и смирённый, Душою в бездну погружённый Метафизических начал, Прилежно Шеллинга [32] читал. И в годы те, когда стыдливо Ус пробивается едва, Он душу мира [33] горделиво Хотел понять как дважды-два; Но только смутное сомненье Ему навеяло ученье. Он стал де Местра [34] изучать И верх премудрости искать Там, где — пиров пустые дети, Не попадаясь в оны сети, Мы видели, махнув рукой, Туманный бред души больной. Так в жизнь игрушкою случайной Товарищ юности моей Вошел, своей заветной тайны Не разрешив и чужд путей Ко счастью. Вечно недовольный И миром и собой самим И тяжкой бедностью томим, Пошел он как учитель школьный В наш край печальный, и готов Был с добросовестностью милой Учить читать тупых птенцов И по складам и без складов. Но тщетно! Сила изменила: Он стал грустить, потом спился И помешался. Я в то время, Влача беспечно жизни бремя, Под голубые небеса Иной страны благоуханной Свободно путь держал желанный. Когда же из чужих сторон Вернулся я в родные степи Принять обычной жизни цепи, Я поспешил к нему, и он Был страшно рад мне, жал мне руку И, тайную скрывая муку, Мне говорил, что он спасён, Что душу мира видит он, Но окруженную толпами Каких-то гаденьких детей, Должно быть, маленьких чертей, Горбатых, подленьких, с хвостами, Его дразнящих языками. Но этот жизни жалкий сон Был скоро смертью пресечён. Я друга схоронил. Но сухо На сердце было; на глаза Не пробивалася слеза, И в голове бродило глухо, Что даже лучше для него, Чтоб вовсе не было его. 8 Я с похорон спешил. Желалось Домой, скорей бы лечь в постель, Заснуть и позабыть… Смеркалось, Была сердитая метель. След занесло. Ямщик крестился, Глядя с боязнию кругом; Ступали лошади с трудом, А снег валил и ветер злился… Дрожь пробирала, и тоской Томилась мысль, и сердце ныло… И вдруг мне память воскресила Иное время, путь иной: Я уезжал — то было летом, Сияла пышная луна, Была прозрачным полусветом И свежей влагой ночь полна. Мне расставаться было трудно, Но как-то молодо и чудно На сердце было! А кругом Шептался в роще лист с листом, И тихо веял воздух сонный Какой-то негой благовонной, И звонко пел во мгле ветвей Печаль и счастье соловей. 9 Но стой! Вот станция! Встречает Смотритель с заспанным лицом, Мундир потёртый надевает, Стоит у двери, и потом Выходит вон, ворча сквозь зубы. А я, освободясь от шубы, Томим зевотой и ленив, Сажусь, сигару закурив. Пока со сна ямщик впрягает, Пока, колеблясь и треща, Уныло сальная свеча Передо мною нагорает Часы стенные в тишине Одно и то же сипло, глухо Лепечут в мерной болтовне, Как сумасшедшая старуха. И как-то жутко! Дух в груди Теснится; думы смутно бродят. То будто горе впереди, То будто призраки проходят Людей минувших, и опять Судьба готова повторять Все жизни тяжкие мгновенья, Ошибки, скорби и волненья… Но полно! Звякнула дуга; Нет времени для грусти праздной Под звук часов однообразный: Теперь минута дорога Ведь я в уездный город еду По тяжбе дать отпор соседу… В уездном городе собор… Но я спешу во весь опор В иное каменное зданье, Где на алтарь иным богам Несут иное воздаянье: То правосудья грязный храм. По грязным лестницам в большие Взойду я комнаты — и там Увижу лицы испитые Вокруг запачканных столов; Там руки грязные писцов Скользят в бессмысленной отваге Пером скрипучим по бумаге, И заменяют все права Одни продажные слова. И вот судьбы моей отчизны! И сколько жизней и умов Тут гибнут, — высказать нет слов, Хотите — совершайте тризны. 10 Но кони мчатся на восток. Луна потухла. Понемногу Рассвета трепетный поток Ясней ложится на дорогу, И, светом пурпурным горя, Встаёт студёная заря, И солнце в выси бледно-синей Блестит над белою пустыней…