Лейбористы не могли бы выбрать более выгодного для Мэгги и ее консервативной партии времени для того, чтобы совершить акт политического самоубийства, оставив нерешенными свои внутрипартийные разногласия и избрав лидером Майкла Фута. Тэтчер, сократившая государственные расходы и отказавшаяся спасать нерентабельные предприятия, с тревогой наблюдала за ростом безработицы. К февралю 1981 года не имело работы более чем 2,4 миллиона англичан, 10 процентов рабочей силы страны — худшего положения не бывало со времен кризиса 1929-го—1930-х годов. Однажды, когда Тэтчер пришла в палату общин в черном костюме, парламентарий-лейборист Уильям Хамилтон спросил у нее: «Не по причине ли трагедии безработицы мой достопочтенный коллега носит траур?» Назавтра, одетая в светло-серый костюм с белым бантом, она показала, что не собирается отступать. Правительства, возглавляемые ее предшественниками, «обращались в бегство», когда положение ухудшалось, но на сей раз этого не будет. «Я не намерена в нерешительности хвататься то за одно средство достижения цели, то за другое», — заявила она {1}.

На Тэтчер оказывалось все более сильное давление с целью убедить ее повернуть назад в своей политике, увеличить налогообложение и повысить государственные расходы, с тем чтобы сократить очереди безработных. Вильсон, Хит, Каллаган — все поступали так. Каждый из них через два года после начала экономической реформы, когда вызванные ею тяготы болезненно затрагивали всю систему, совершал поворот на 180 градусов, и это было одной из причин, почему Англия оказалась в столь тяжелом положении теперь. Тэтчер не желала уступать, и Рональд Миллар написал для нее по этому случаю одну из лучших своих реплик. «Поворачивайте назад, если хотите. Женщину нельзя повернуть вспять» {2} . Эта фраза стала неофициальным девизом ее правительства. Нападки на Тэтчер в парламенте усиливались, но это только поднимало ее боевой дух. Ей нравилось отбивать атаки, и она сама объясняла это так: «Чувствуешь приток адреналина в крови. Они всерьез нападают на меня, и я отвечаю ударом на удар, — рассказывала она. — Я стою там и думаю: «Ну, Мэгги! Давай! Полностью положись на себя. Никто не сможет тебе помочь». И мне это по нраву» {3}.

Твердость и неуступчивость Тэтчер вызывала одобрительные отклики в печати, но консерваторы — члены парламента, министры кабинета и простые избиратели — нервничали. Члены парламента — консерваторы получали мешки писем от своих избирателей, обвиняющих Тэтчер в чрезмерной жесткости и безжалостности. «Вздор, — сказала она в ответ на обвинение, что она лишена сострадания. — Это все равно как сиделка, которая ухаживает за больным. Какая сиделка лучше: та, что изливает на больного свое сочувствие и приговаривает: «Не беспокойтесь, голубчик. Лежите и не двигайтесь. Я позабочусь о вас», — или та, что говорит: «Ну-ка, давайте, встряхнитесь. Я знаю, что вчера вам сделали операцию. Вам пора уже спустить ноги с постели и сделать несколько шагов»? — Кто из них, по-вашему, лучшая сиделка?»

Тэтчер не сомневалась в том, какой ответ правильный, зато другие не были уверены в правильности ее диагноза и ставили под сомнение ее рецепты. Улицы заполнились демонстрациями протеста. Демонстранты скандировали: «Мэгги, Мэгги, Мэгги, — долой, долой, долой!» и несли плакаты с антиконсервативными лозунгами: «Спасем рабочие места; выставим вон тори!», а также «Пусть она убирается» и «Будем вместе бороться с ней». Опросы общественного мнения показывали, что лейбористскую партию со всеми ее трудностями и проблемами поддерживает на 13 процентов больше опрошенных, чем консервативную. Личный рейтинг Тэтчер упал до 31 процента. Ее собственные коллеги консерваторы начали шепотом поговаривать о перевороте. Кое-что из этих разговоров дошло до ее ушей, но она не дрогнула. «Колебаний у меня не было. Никаких, — вспоминала она впоследствии. — Я никогда не сомневалась в правильности нашей политики» {4}.

Из критического положения ее нечаянно вызволила лейбористская партия. Скованная в своих действиях двумя невыполнимыми программными положениями — обещанием выйти из ЕЭС и обязательством отказаться в одностороннем порядке от ядерного оружия, — партия была расколота. Когда же партия согласилась с предложением левых об учреждении коллегии выборщиков, в которой станут задавать тон воинствующие тред-юнионисты и радикалы-активисты, правые вышли из нее. Этот бунт назревал в течение десятка лет.

Возглавили восстание трое бывших министров-лейбористов: Шерли Уильямс, выпускница Самервилла и дочь писательницы-феминистки Веры Бриттейн, в прошлом — министр образования; Дэвид Оуэн, молодой, блистательный, но колкий министр иностранных дел в кабинете Каллагана, и Уильям Роджерс, министр транспорта у Каллагана. В созданный ими «Совет социальной демократии» вошел бывший заместитель лидера партии Рой Дженкинс, вернувшийся в Англию после четырехлетнего пребывания в Брюсселе в качестве председателя Европейской комиссии. Их тотчас же окрестили «бандой четырех» и облили критическим ядом из лагеря левых. «Вам не мешало бы определиться, — заявил Майкл Фут, обращаясь к Шерли Уильямс. — Если вы хотите вступить в другую партию, совершенно недопустимо, чтобы вы заседали здесь». Через несколько дней Уильямс официально вышла из лейбористской партии, сказав на прощание: «Партии, которую я любила и на которую столько лет работала, больше нет».

Вслед за ней вышли из партии и остальные бунтовщики, а вместе с ними — еще восемь умеренных парламентариев-лейбористов. Они основали социал-демократическую партию, первую значительную новую партию, созданную в Англии после 1932 года, когда Освальд Мосли сколотил британский союз фашистов. Имея 12 мест в палате общин, социал-демократы сразу же стали третьей по величине партией в стране, намного уступающей консерваторам, у которых было 337 мест, и лейбористам с их 255 местами, но опередившей либералов, которые располагали всего 11 местами, несмотря на более чем столетнее существование либеральной партии, выдвинувшей из своих рядов таких премьер-министров, как Гладстон и Асквит. Впоследствии социал-демократическая партия, или СДП, и либералы объединятся в попытке занять позицию «золотой середины» между двумя главными партиями.

Тэтчер, которая презирает центризм как воплощение бесхребетной политики компромиссов, относилась к СДП со смешанным чувством. Она соглашалась с лордом Хейлшемом, заметившим, что «при конфронтации с политикой с позиций силы мягкий центр всегда растекался» {5}. У нее также сложились вполне определенные мнения о членах «банды четырех». Дэвидом Оуэном она восхищается как умным и ясно формулирующим свои мысли политиком, с уважением относится к его призывам укреплять оборону и время от времени выражает сожаление, что он не консерватор. Иного мнения придерживается она о Шерли Уильямс, которую считает человеком с туманными понятиями, верхоглядкой, беспорядочно перепархивающей с одного вопроса на другой. Столь же презрительно относится она и к Рою Дженкинсу, считая его надутым, чванливым интеллектуалом, который смотрит на нее свысока. В публичных своих высказываниях Тэтчер негативно отзывалась о СДП как о разновидности социализма, «сырой» и лишенной корней; в частных — выражала опасение, как бы умеренные консерваторы, свои собственные «сырые», не откололись от партии и не примкнули к СДП. Председатель партии лорд Торникрофт разослал письмо, призывающее всех тори хранить верность консервативной партии.

Однако во всем этом была и светлая сторона. Поскольку СДП вскоре объединилась с либералами, это означало, что оппозиция теперь расколота. Если избирателю надоест голосовать за тори, он не обязательно проголосует за лейбористов, главную оппозиционную партию. Это сулило консерваторам реальное преимущество на предстоящих выборах. Что до темной стороны, то новоявленные центристы подрывали позиции Тэтчер в краткосрочной перспективе, подчеркивая ее негибкость. СДП стояла за укрепление обороны страны и выступала против одностороннего ядерного разоружения, но руководство новой партии также считало, что правительство с чрезмерной строгостью осуществляет сокращение расходов.

Буквально через несколько дней после образования социал-демократической партии Тэтчер представила парламенту свой второй годичный бюджет. Ее критики выразили недовольство тем, что она продолжала энергично проводить в жизнь революционные преобразования; те, кто возражал против ее первого бюджета, наводившего строгую экономию, пришли в ужас от второго. Вводились новые высокие акцизные сборы. Цена сигарет повышалась на 31 цент за пачку, которая стоила теперь без малого два доллара. На 44 цента больше предстояло платить за галлон бензина, а цена на шотландское виски, любимый спиртной напиток премьер-министра, подскочила почти на 2 доллара за бутылку. Базисная ставка ссудного процента снижалась с 14 до прежних 12 процентов, но в остальном бюджет не содержал приятных новостей для деловых кругов. Новыми налогами облагались нефтяные компании и банки. Даже Хау, совместно с Тэтчер разработавший этот бюджет, говорил о нем оправдывающимся тоном: «Я разделяю то разочарование, которое испытает каждый, но исполнен решимости продолжать проведение твердых мер в борьбе с инфляцией. Изменить курс сейчас было бы гибельно». Тэтчер и не думала оправдываться. Ее задача выходила далеко за рамки бюджета. «Экономика — это только способ, — говорила она. — А цель — изменить душу» {6}.

Оппозиция неистовствовала. «Это серьезнейшая катастрофа для английского народа», — заявил Майкл Фут. Кое-кто из консерваторов был согласен с ним. Недовольство где-то должно было прорваться. Когда это случилось, страна огласилась звоном разбиваемых бутылок с зажигательной смесью, ударами резиновых дубинок по головам, воем сирен полицейских и пожарных машин. Вспыхнули беспорядки.

В один погожий апрельский субботний вечер — один из тех вечеров, когда люди, уставшие от непогоды долгой зимы и запоздалой весны с ее сереньким небом и моросящим дождем, высыпают на улицы, — двое полисменов остановили и начали допрашивать черного юношу в Брикстоне, закопченном неблагополучном пригороде Лондона со смешанным расовым составом населения, где безработица среди негритянской молодежи приближалась к 70 процентам. Собралась толпа, и вот уже полетели камни, кирпичи и бутылки с бензином. Битва, в которой приняло участие около 600 черных, главным образом выходцев из Вест-Индии, и до 1000 полицейских, бушевала три дня и три ночи. Баталия закончилась арестом 224 нарушителей порядка. Около 165 полицейских получили повреждения; 120 домов сильно пострадали, от 9 домов остались одни развалины. Это были самые крупные расовые беспорядки в истории Англии, но обитатели Брикстона утверждали, что беспорядки не имели под собой расовой почвы. «Мы здесь не затем, чтобы чинить вред белым людям, — заявил один из них. — Каша заварилась из-за рабочих мест и денег. И ни из-за чего больше».

Как оказалось, Брикстон — это цветочки, а ягодки были впереди. Через три месяца беспорядки, распространяясь, как степной пожар, стали охватывать город за городом. Неистовые бесчинства, сопровождаемые грабежами и поджогами, происходили в Ливерпуле, Манчестере, Бирмингеме, Ньюкасл-апон-Тайне и добром десятке районов и пригородов Лондона. «Я помню Ливерпуль в дни второй мировой войны, — рассказывал ливерпулец Билл Досон. — Казалось, те дни вернулись. Дома, превращенные в руины; лавочники, сидящие в слезах на ступеньках своих магазинов».

Тэтчер призывала положить конец насилию, но оставалась при убеждении, что меры по стимулированию экономики лишь задержат наступление лучших дней. «Как вы думаете, неужели мы отвергли бы легкий путь, если бы он сулил шансы на успех? — вопрошала она. — Новая инфляция приведет к еще более высокой безработице, к еще более высоким ценам». Ее упорство не могло не вызвать бурю в парламенте. «Глупая вы женщина! Глупая вы женщина!» — крикнул ей в лицо во время жарких дебатов тучный социалист Эрик Хеффер, левый парламентарий из Ливерпуля. Тед Хит обвинил правительство в том, что своей экономической и социальной политикой оно способствовало взрыву, если не спровоцировало его. Он спрашивал, сколько еще миллионов людей надо будет оставить без работы, прежде чем Тэтчер справится с инфляцией. Эта экономическая политика, утверждал он, «оказывает губительное воздействие на общественную систему».

Все это побудило Тэтчер действовать с железной непреклонностью. Ее кабинет не обратится к рассмотрению социальных и экономических проблем, послуживших почвой для беспорядков, покуда не спадет волна насилия, сказала она в парламенте. Взяв жесткий курс на восстановление закона и порядка в стране, она объявила, что правительство разрабатывает новый «закон об охране общественного спокойствия и порядка», в соответствии с которым полиция получит право арестовывать любого человека в районе массовых волнений. Она также заявила о своей поддержке решения ливерпульской полиции разгонять бесчинствующие толпы с помощью слезоточивого газа. Ливерпуль стал городом, где впервые в истории Англии во время массовых беспорядков был применен газ. Тэтчер не останавливалась перед тем, чтобы еще больше усилить ответные меры полиции. Если в качестве крайнего средства понадобятся брандспойты и пластиковые или резиновые пули, она готова пойти и на это. Полиция получит все необходимое оснащение и свободу применять его.

Ее реакция на беспорядки была типично тэтчеровской — в самом худшем смысле слова. Ведь в гетто, где жили английские бедняки и черные, царило неподдельное отчаяние. Сложившееся положение дел требовало, чтобы им по меньшей мере выразили сочувствие и понимание. Поступали обоснованные жалобы на жестокость белых полицейских в районах, населенных черными, особенно в Лондоне, где столичная полиция давно уже снискала себе дурную славу в расовом вопросе. Один только факт: в 1981 году в английской полиции, насчитывавшей в своих рядах 117000 человек, служило всего 286 черных и цветных. В своих публичных выступлениях и телевизионной речи, произнесенной в разгар беспорядков, Тэтчер ни слова не сказала о расизме столичной полиции или о сокращении программ социального обеспечения в результате проведения ее политики. Она отказывалась признавать всю сложность этой проблемы.

Расовые отношения часто являются слабым местом политиков правого толка, и Тэтчер не составляет тут исключения. Несмотря на ее речь 1979 года об иммиграции и первоначальную позицию в вопросе об урегулировании в Зимбабве, она не расистка. Однако, подобно бесчисленным сторонникам «Малой Англии», выросшим в провинциальных городках без сколько-нибудь значительных этнических меньшинств, она не имеет опыта межрасового общения. Тэтчер почти не имела личного контакта с неграми или азиатами, если не считать встреч с руководителями и должностными лицами стран Содружества; нет ни негров ни азиатов и среди персонала ее сотрудников. Она восхищается предпринимательским духом иммигрантов — выходцев из Индии и других стран Азии, заменивших алфов робертсов у прилавков «нации лавочников». Они для нее меритократы.

Во время беспорядков 1981 года Тэтчер взяла на себя роль этакой общенациональной няньки, которая обращалась с участниками беспорядков как с непослушными детьми. Это типично по-тэтчеровски. Когда ее подопечные ведут себя хорошо, Тэтчер добра, готова помочь, никому не желает зла. Но когда они нарушают закон, священный и неприкосновенный в ее глазах, она обрушивает на нарушителей всю силу своего негодования. В данном случае, насколько она понимала, участники беспорядков нарушили правила. Точка. Сперва следует заставить их соблюдать правила и призвать к ответу, а уж потом она займется их делами и заботами.

Когда волна насилия поднималась, ее справедливо упрекали в бестактности. «Она не умеет найти верный тон, когда требуется проявить широту и понимание социальных нужд, — писала в редакционной статье «Таймс». — Как это ни странно, премьер-министр даже не попыталась всерьез обратиться к поколению молодых, черных и белых, которых среди участников беспорядков подавляющее большинство». Более либеральная «Гардиан» предупреждала ее: не надо «отвечать насилием на насилие». Премьер-министру следует отдавать себе отчет в том, писала газета, что «эти вещи являются непосредственным результатом экономической и связанной с ней социальной политики, усиливающей напряжение в слабейшей части общества». Она упрямо не внимала никаким увещеваниям. Ее упорство обернулось непреклонностью. Глухой ропот несогласия в рядах ее сподвижников-консерваторов звучал все громче и оппозиционней.

«Английский народ не будет готов еще сколько-нибудь долгое время терпеть последствия экономического спада, если не увидит ясных признаков того, что его жертвы не были напрасными», — заявил министр обороны Фрэнсис Пим. Он призвал премьер-министра совершенствовать программы профессионального обучения и заняться возрождением обветшавших центральных городских районов. Председатель партии лорд Торникрофт, опровергая утверждения правительства, что экономический спад окончился, публично воскликнул: «Серьезных признаков оживления в экономике нет». Что касается приверженности премьер-министра монетаризму, то он доказывал, что программа правительства не должна основываться на «той или иной доктринерской экономической политике». Пим и Торникрофт не были одиноки. Умеренные в кабинете объединились, чтобы бросить Тэтчер вызов.

Их беспокоили три вещи: продолжающийся экономический застой; политическая угроза со стороны новоявленных социал-демократов и нежелание самого премьер-министра пойти на компромисс и стимулировать деловую активность при помощи новой, искусственной инфляции. Она против своего желания согласилась выделить дополнительные 1,3 миллиарда долларов на нужды профессионального обучения, но теперь умеренные консерваторы настойчиво просили выделения еще одного миллиарда долларов на взбадривание экономики. Через месяц они получили ответ.

Тэтчер вывела из правительства или перевела на другую должность всех, кроме Пима. Ведь она говорила, что у нее нет времени на внутрикабинетные споры, а слово у нее не расходилось с делом. Она пришла к убеждению, что ей нужен более преданный и надежный внутренний кружок. Сочувствующая консерваторам газета «Сан» сообщила о чистке в статье, озаглавленной: «Резня, учиненная Мэгги в понедельник». Перестановка коснулась сорока правительственных постов. Вылетел Кристофер Сомс, зять Черчилля и крупная величина в консервативной партии, который, по мнению Тэтчер, проявил слишком большую терпимость по отношению к бастующим гражданским служащим. Заместитель министра иностранных дел Иэн Гилмор, надменный аристократ, который терпеть не мог Тэтчер и не признавал монетаризм, полетел с должности, равно как и Торникрофт, выпускник Итона с его традиционной консервативной любовью к более патерналистски ориентированной партии. Джеймс Прайор, министр по делам занятости, считавший, что антипрофсоюзное законодательство Тэтчер чрезмерно сурово и что его следовало бы вводить более осторожно и постепенно, был сослан в Северную Ирландию. Лейбористский лидер Майкл Фут с похвалой отозвался о нем как о «хорошем человеке, попавшем в компанию монетаристов».

Вместо них Мэгги назначила своих людей, верных и преданных, добившихся успеха своими силами, соответствующих ее собственному стилю и образу. Сесил Паркинсон, преуспевающий бизнесмен, сын простого железнодорожника, сменил Торникрофта на посту председателя партии. Норман Теббит, в прошлом гражданский пилот, занимающий бескомпромиссно правые и антипрофсоюзные позиции, был назначен министром по делам занятости — предупреждение, что в промышленной политике поблажек не будет. Министра по делам образования Марка Карлайла заменил Кит Джозеф. Когда на следующий день и на младшие правительственные посты были назначены сторонники жесткой линии, Шерли Уильямс, представительница социал-демократической партии, заметила: «Она заменила кабинет министров эхо-камерой».

И так думали не только люди, сторонние партии консерваторов. Хит снова подверг премьер-министра резкой критике. «Консервативная партия оказалась в самом критическом положении за последние шестьдесят-семьдесят лет», — заявил он. Допустить, чтобы три миллиона человек в стране остались без работы, — такая политика, по его словам, «не имеет морального оправдания». Другие видные консерваторы, не питавшие к Тэтчер никакой личной вражды, открыто говорили о своих серьезных сомнениях относительно ее лидерства.

Ко времени созыва ежегодной партийной конференции осенью 1981 года ее рейтинг упал до унизительных 28 процентов и продолжал падать. В партии лишь 44 процента членов, меньше половины, хотели, чтобы она оставалась лидером. Только 35 процентов считали, что она сможет победить на следующих выборах, которые должны были состояться не позже мая 1984 года. Даже у Чемберлена в период мюнхенского умиротворения рейтинг был выше. Ни один премьер-министр за всю историю современного института опроса общественного мнения не получал столь низкого рейтинга.

Несмотря на мрачную обстановку и тревогу, появились признаки того, что положение начинает меняться. Хау заметил кое-какие обнадеживающие показатели, но в царившей в тот момент атмосфере уныния все, кроме самых твердокаменных тэтчеристов, отмахнулись от него как от неисправимого оптимиста, который смотрит сквозь розовые очки. И тем не менее правительству удалось договориться с профсоюзами, которые довольствовались половиной того, что запрашивали; количество рабочих дней, потерянных в результате забастовок, приближалось к самой низкой цифре за последние сорок лет; производительность труда выросла почти на 6 процентов. А что, если меры по укреплению экономики и национального духа возымели действие и политика Тэтчер приносит первые плоды? Или же правы критики вовне и внутри партии? Тэтчер чувствовала, что сдвиги реальны, что ход событий начинает меняться. Но поначалу мало кто видел приметы наметившегося перелома. Надо было произойти драматическому столкновению на крохотном архипелаге овцеводов, расположенном в 8500 милях от Англии, чтобы снять политический корабль Тэтчер с мели.