Она встает на заре и заканчивает работу далеко за полночь. Он неторопливо входит в кабинет, когда часы бьют девять, и отправляется домой не позднее пяти вечера. Она трудится по выходным и терпеть не может отпуска. Он может уйти в середине рабочего дня, чтобы покататься на лошади, любит смотреть вечерами фильмы и телевизор, по пятницам уходит рано и за время своего президентства провел в общей сложности больше года на отдыхе в Калифорнии. Рассматривая какую-либо проблему, она не упустит ни одной детали. Он предпочитает общую картину, набросанную широкими мазками. Она великолепно помнит документы и ориентируется в них. Он запоминает только отдельные строчки. В составе ее кабинета министров он не продержался бы и двух минут. И тем не менее Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган составили самый прочный политический союз 1980-х годов.

В личном плане это полярно противоположные люди. Иногда они раздражают друг друга. Но их взгляды поразительно схожи. К тому же оба — прекрасные профессионалы, знающие, как использовать друг друга в собственных и совместных целях и таким образом, чтобы от этого выигрывали и каждый из них, и их страны.

Тэтчер была преисполнена решимости добиться, чтобы их тандем заработал. Кроме того, они искренне симпатизировали друг другу. Рейгану просто нравилось быть рядом с ней. На международных конференциях делегации Соединенных Штатов и Соединенного Королевства обычно сидят рядом. По протоколу главы государств и правительств обычно отделены друг от друга министром иностранных дел или государственным секретарем. Но Ронни неизменно переставлял таблички с именами участников конференции так, чтобы самому сидеть рядом с Мэгги. Она отвечала ему взаимностью с присущим ей очарованием. Она всегда как-то акцентировала те моменты, когда они оказывались рядом. Поддерживая его под руку, направляла его в нужную сторону, подсказывая что-то, когда он нуждался в этом, защищала его от прессы, если считала, что он попал в затруднительное положение.

Впервые Тэтчер и Рейган встретились в 1975 году в Лондоне сразу же после того, как она заняла пост лидера консервативной партии. Тэтчер обратила внимание на Рейгана в 1964 году, когда он выступил в поддержку выдвижения кандидатуры Барри Голдуотера на пост президента США; и после своей поездки в Соединенные Штаты в 1965 году — Рейган вел тогда кампанию за свое избрание в законодательное собрание Калифорнии — следила за его выступлениями в бытность его губернатором. (Тэтчер постоянно следит за статьями и выступлениями видных деятелей консервативного толка. Когда в середине 1980-х годов в Лондон приехал министр образования США Уильям Беннетт, Тэтчер процитировала несколько его выступлений, даже не обращаясь к записям, чем несказанно поразила его.) В 1975 году короткая встреча с Рейганом, о которой договорился его калифорнийский знакомый Джастин Дарт, растянулась в полуторачасовую беседу, проходившую в кабинете лидера консерваторов в помещении палаты общин. Оба были поражены выявившейся общностью взглядов. «Мы обнаружили широкие сферы согласия», — впоследствии отмечал Рейган {1}.

Оба верили в превосходство частного предпринимательства, в классический капитализм, в необходимость сильной обороны против склонных к авантюрам и угрожающих свободе Советов. Рейган был уверен в себе, обладал хорошими манерами, что нравилось Тэтчер. И был очень красив, что ей тоже нравилось.

Они поддерживали контакты. После непродолжительной, но проведенной с достоинством кампании в попытке бросить вызов президенту Джеральду Форду в ходе первичных выборов 1976 года Рейган на какое-то время ушел в тень. К 1979 году, когда Тэтчер переехала на Даунинг-стрит, 10, президентом США был Джимми Картер. Ей пришлось терпеть его целых 18 месяцев. Несмотря на то что первая их встреча прошла негладко, Тэтчер в период президентства Картера оставалась верным другом Соединенных Штатов. Тогда, как и сейчас, она была убеждена, что союз Англии и США должен быть непоколебимым. Но сам Картер ей отнюдь не нравился. «Она считала его слабаком», — вспоминал один из членов ее кабинета {2}.

Состояние, в котором находились Соединенные Штаты в 1979 году, всерьез волновало Тэтчер. Она считала, что США еще не выбрались из морального кризиса, вызванного поражением во Вьетнаме. Она смотрела на Америку как на последнюю и великую надежду свободы и была обеспокоена охватившими американское общество пароксизмами сомнений в себе. Нерешительные, колеблющиеся, ушедшие в себя Соединенные Штаты были опасны. Советы наступали — в Анголе, Юго-Восточной Азии, в Центральной Америке. За те годы, что Тэтчер провела в парламенте, в Соединенных Штатах прошла целая череда президентств, отмеченных серьезными проблемами. Кеннеди убили. Джонсона выжили под воздействием непопулярной войны. Никсона изгнали с позором. Форд был неизбранным президентом, переходной фигурой. Тэтчер понимала, что Соединенным Штатам нужно твердое руководство.

Но она понимала и то, что Картер вряд ли смог бы его обеспечить. Тэтчер не могла разобраться, во что же он все-таки верит, помимо часто повторяемого им желания вдохнуть моральную силу во внешнюю политику Америки. Она считала его лицемерным ханжой, склонным к пустому празднословию, и нерешительным, противоречивым в его подходах к американской экономике. Политику Картера в вопросах прав человека она считала продиктованной добрыми побуждениями, но «сырой», а его подход к отношениям с Советским Союзом — наивным. По мнению Тэтчер, у Картера не было никакого ясного видения перспективных целей {3}.

Она ждала сильного американского президента — такого, который обладал бы обаянием, но и излучал мощь. Картер же постоянно стремился к компромиссам, искал согласия то с Капитолием, то с иностранными государственными деятелями, то с общественным мнением. У него случались и жуткие провалы, унижавшие достоинство государственного руководителя такого ранга: например, когда он во время одной из поездок попытался сам тащить свой чемодан. Или когда, занимаясь бегом трусцой, упал в обморок. Или когда поцеловал королеву-мать — первый более чем за пятьдесят лет случай, когда подобное позволил себе не член королевской семьи. Тэтчер была шокирована, когда в одном из своих выступлений Картер заявил, что королева-мать напоминает ему его собственную маму. Он пытался быть президентом-популистом, но у него все получалось не так, как надо. Тэтчер сама популистка, стремившаяся сделать свое правительство народным по духу и целям, по методам управления. Но ее никогда не заботила при этом мера ее собственной популярности. Она считала, что Картер не понимает принципиальной разницы между популизмом и популярностью. Кроме того, она считала большим недостатком невысокий рост Картера. Тэтчер отдает предпочтение высоким мужчинам, и единственным исключением в этом плане стал Михаил Горбачев. Она убеждена, что историю способны изменять лишь люди оптимистические, целеустремленные, обладающие сильными убеждениями.

По всем этим причинам приход Рейгана на пост президента был воспринят Тэтчер с удовлетворением. Ростом более 180 сантиметров — у Картера было 162, — обаятельный, умеющий вести себя так, что в его присутствии каждая женщина испытывала прилив душевных сил, он не пытался целовать королеву-мать, но с ним, единственным из иностранных государственных руководителей, Тэтчер всегда целовалась при официальных встречах и проводах. Он был для нее Рон, она для него — Маргарет, но при этом она всегда помнила, что он — президент Соединенных Штатов, не просто глава государства, но и как бы монарх. Она знала, что, если дойдет до чего-то серьезного, она всегда может уверенно рассчитывать на Соединенные Штаты; но она никогда не принимала такую поддержку как нечто само собой разумеющееся.

В вопросах политики они были единокровными братом и сестрой. Никогда еще президент США и премьер-министр Великобритании не были столь близки в своем миропонимании, в общефилософском взгляде на мир. Оба были убежденными консерваторами, свято верили в необходимость сильной обороны и непреклонного отказа от повышения налогов. На протяжении всех восьми лет пребывания Рейгана в Белом доме между ними царило удивительное согласие. Единственное, что приводило Тэтчер в ужас, — это неспособность Рейгана добиться сокращения государственных расходов и поставить под контроль дефицит федерального бюджета США. Время от времени — как это делает мать, ругающая своего ребенка за глупо потраченные карманные деньги, — она обрушивалась на Соединенные Штаты за то, что те не соблюдают щепетильности в своих финансовых делах. Но что касается всего остального, Тэтчер и Рейган вполне могли бы, обмениваясь текстами, произносить речи друг друга. «Она — Рейган, но с мозгами», — говорили друзья американского президента. «Она — Рейган, но без бюджетного дефицита», — говорили ее английские поклонники.

Но их объединяла не только идеология. Оба были выходцами из небольших провинциальных городов: Диксон, штат Иллинойс, не очень отличался от Грантема, где родилась Тэтчер. Даже в семейной истории Тэтчер и Рейгана было немало сходного. Ни Рейганы-старшие, ни Робертсы не отличались высоким образованием: никто из четырех родителей не перевалил за девять классов школы. Отец Рейгана, Джек Рейган, был, правда, не владельцем продуктовой лавки, а продавал обувь. Несмотря на то что он страдал алкоголизмом, он тем не менее напряженно трудился всю жизнь, приобрел в итоге магазин, в котором работал, и привил своему сыну вкус к предпринимательству и стремление достигнуть чего-то самому в этой жизни. В своей автобиографии Рейган впоследствии напишет, что его отец «был всегда убежден, что человек должен стоять в жизни на собственных ногах… что судьбу человека определяет он сам».

Джек Рейган был также убежденным патриотом и считал, что при всех обстоятельствах надо стремиться поступать по совести. Но все же внутренним духовным стержнем семьи и источником ее силы была мать — Нелли Рейган, жизнерадостная, трудолюбивая, как бы пришедшая со страниц книг Алфа Робертса. Тэтчер восхищалась сильными мужчинами, каким был и ее отец. Рейган — сильными женщинами, такими, какой была его мать Нелли. И первая, и вторая его жены принадлежали к этому же типу женщин. Рейган, однако, уделял крайне мало внимания своим детям. Тэтчер никогда не держала своих детей на таком удалении от себя, как это делал Рейган; но и она не баловала их чрезмерным вниманием.

Ни Рейган, ни Тэтчер не были ни глубокими мыслителями, ни особенно начитанными в истории, ни идеологами-интеллектуалами. Убеждения обоих восходят, скорее, к испытанным временем истинам и опыту, к природному здравому смыслу и естественным инстинктам человека. Интеллигенция относилась и к той, и к другому с пренебрежением, считая их поверхностными и узколобыми. Такая оценка особенно несправедлива в отношении Тэтчер, которая, работая научным сотрудником и юристом, доказала свою профессиональную компетентность, интеллектуальные способности и пользовалась признанием в академической среде. По-видимому, многих людей оскорбляло в Рейгане и Тэтчер то, что тот и другая были совершенно лишены сомнений в себе и предпочитали действовать, а не предаваться самокопанию. И Тэтчер и Рейган всегда восхищались людьми, способными что-то делать практически. Не то чтобы они не любили мыслителей, нет; но чересчур пространные размышления действуют им на нервы. Оба они убеждены, что почти каждый человек хоть на что-то, но способен. У них самих не было в детстве никаких привилегий и преимуществ; тем не менее они сумели достичь успеха в жизни и потому не понимают и не симпатизируют тем, кто не смог этого сделать. Для них неудача — следствие прежде всего недостаточной целеустремленности, недостаточных усилий, нежелания стоять на собственных ногах. Подобные взгляды вызывают озабоченность у тех людей, кого оскорбляет, что наименее благополучные слои населения при Тэтчер страдают еще больше, а наиболее благополучные при Рейгане еще больше процветают. Премьер-министра подобные обвинения возмущали, президент их спокойно игнорировал.

Оба восхищались упорством друг друга. «У нее хватка настоящего брита», — говорил Рейган {4}. Она отвечала; «Вы возродили веру в американскую мечту». Оба распространяли свою веру скорее проповедями, нежели речами. Премьер-министр беспредельно восхищалась способностью Рейгана передать свои убеждения американцам. Ей было гораздо сложнее общаться на эту тему со своими избирателями. «Верить в правильные вещи — лишь часть задачи, — говорила она. — Если вы неспособны передать свою убежденность людям, то вас ожидает неудача. С этой точки зрения президент Рейган добился выдающихся успехов» {5}.

Вскоре после того, как состоялась помпезная церемония вступления Рейгана в должность, Тэтчер прибыла в Вашингтон. Она была первым официальным иностранным гостем, принимать которого предстояло новой администрации. Тэтчер была настроена на тот великолепный прием, который обычно ждет генерала, одержавшего важную победу. Хьюго Янг сравнил ее с явлением Иоанна Крестителя мессии Рейгану {6} : Мэгги сокрушала социалистов и мягкотелых вероотступников, этих сторонников консенсуса, воевала против тех же самых неверных, в крестовый поход против которых выступил и Рейган. Президент и многочисленный почетный караул торжественно приветствовали Тэтчер на южной лужайке Белого дома. Было полное впечатление, что Рейган и его кавалерия прибыли, чтобы присоединиться к походу Тэтчер. На ветру полоскались боевые знамена, гремел обтянутый медвежьей кожей барабан. Рейган в своем выступлении предупредил о необходимости быть бдительными по отношению к Москве, где правил тогда больной руководитель советской компартии Леонид Брежнев. «Пока наш противник продолжает вооружаться темпами и в масштабах, далеко превосходящих потребности обороны, — говорил президент, — свободный мир должен предпринимать все необходимое для обеспечения своей безопасности». Тэтчер согласилась искренне, от всей души и принесла клятву верности: «Американские успехи будут нашими успехами. Ваши проблемы будут нашими проблемами. Когда вам потребуется помощь друга, мы всегда будем рядом». В течение двух часов Тэтчер и Рейган вели переговоры в Овальном кабинете Белого дома. Они закрепили свою дружбу, а заодно попробовали примерно 35 сортов из тех леденцов, которые Рейган постоянно держал на своем письменном столе. «Возможно, они и вредны для зубов, но они помогут поднять потребление сахара в Англии», — весело заметила Тэтчер, разгрызая карамельку.

Тэтчер доказала серьезность и искренность своей дружбы. Не в последнюю очередь и тем, что позволила Рейгану осуществить бомбардировку Ливии в апреле 1986 года с баз, расположенных на территории Англии. Она поддерживала Рейгана в такой мере, что некоторые критики в собственной стране стали обвинять ее в почти религиозном раболепстве перед президентом, а кое-кто даже прозвал ее «пуделем Рейгана»: именно эта собака, как известно, отличается тем, что охотно семенит за хозяином, разве что не путаясь у него в ногах, или покорно лежит у него на коленях, ожидая, когда ее приласкают.

Как карикатура подобное сравнение годится. Но с действительностью оно не имеет ничего общего. Всякий, кто хоть раз имел дело с Тэтчер или просто говорил с ней, не мог не почувствовать, что она не будет ничьим «пуделем». Были также и примеры того, как премьер-министр заставляла президента «семенить» за собой. Тэтчер лишь в редких случаях обрушивала всю силу своих эмоций на самого президента. Но при необходимости она не колеблясь высказывала свое несогласие, в том числе и в резкой форме, таким деятелям американской администрации, как, например, госсекретарь Джордж Шульц, который пользовался ее уважением и благорасположенностью. Для Соединенных Штатов отношения с Лондоном при Тэтчер были отнюдь не улицей с односторонним движением. К концу пребывания Рейгана на посту президента звезда Тэтчер на небосклоне жестких мировых политиков стояла почти столь же высоко, как и звезда самого Рейгана.

Нараставшее в странах Западной Европы беспокойство по поводу внешней политики США также стало одной из причин того, что Тэтчер воспринималась как заложница в руках президента. Когда от Америки исходят волны могущества, европейцы и англичане встречают это с настороженностью. Но когда Соединенные Штаты отступают, в Европе тоже настораживаются. Как слабый, так и сильный доллар вызывает беспокойство за границей. Опасениям по поводу того, что в Западной Европе слишком много американских солдат, в течение многих лет противостоят куда более сильные страхи, что США могут вывести часть этих войск. Большинство европейцев неспособно было понять, почему американцы так восхищаются Рейганом. Его своеобразное обаяние, то успокаивающее психологическое воздействие, которое он оказывал на американцев, просто не воспринимались по другую сторону Атлантики. Многие европейцы считали его опасным идеологом-ортодоксом, неопытным в международных делах, недостаточно интеллигентным для того, чтобы стоять во главе мировой сверхдержавы. Рейган пробыл в должности всего несколько месяцев, и подобные чувства получили мощное подтверждение.

В декабре 1981 года, с подачи Москвы, польские власти ввели военное положение и обрушились с преследованиями на популярное в народе профсоюзное объединение «Солидарность». Правительство Рейгана, стремясь наказать Москву и Варшаву, но не нанести при этом удара по польскому народу, запретило в ответ выдачу лицензий на экспорт американского оборудования, которое должно было использоваться на строительстве гигантского газопровода Сибирь — Западная Европа. Истоки этого проекта восходили к временам нефтяного кризиса и резкого скачка цен на нефть, организованного странами— членами ОПЕК в 1970-е годы. Европа тогда особенно нервничала, поскольку в удовлетворении своих энергетических потребностей почти полностью зависела от нестабильного Ближнего Востока. Советы, которым нужна была валюта, согласились поставлять в Западную Европу в течение 25 лет по полтора триллиона кубических футов природного газа ежегодно, что составляло бы почти 30 процентов от общих потребностей континента. Западная Европа должна была оплатить строительство газопровода, который протянулся бы на 3300 миль из восточной части СССР до границ Чехословакии и обошелся бы в 15 миллиардов долларов. Осуществление этого проекта обеспечивало бы десятки тысяч рабочих мест. «Катерпиллар», американская компания, производила трубоукладочные машины. Другое необходимое оборудование производилось западноевропейскими филиалами американских фирм или же компаниями, действовавшими на основе американских лицензий.

На переговоры об осуществлении проекта ушли многие годы. Однако Рейган предупредил страны-союзницы всего за пять часов до введения запрета на предоставление любых лицензий. Он также придал своему решению обратную силу, а это означало, что уже изготовленное оборудование не могло быть отправлено в СССР. Контракты на сотни миллионов долларов внезапно оказались подвешенными, а тысячам западноевропейских рабочих грозило увольнение. Под угрозу оказалось поставлено осуществление всего проекта. Но Соединенные Штаты никак при этом не страдали. За исключением «Катерпиллара», решение Рейгана не затрагивало рабочих мест в Америке. Кроме того, Соединенные Штаты не намеревались наказывать Советский Союз непосредственно за то, что было сделано в Польше. Рейган отказался ввести запрет или как-то ограничить огромные поставки американского зерна в СССР. От Западной Европы требовали значительных жертв, тогда как сами США не несли бы никаких издержек {7}.

Западноевропейцы не могли примириться с подобным двуличием Америки. Не могла примириться с ним и Тэтчер. Она считала, что подход США был в целом неверен. По ее мнению, Рейган не понимал того, что Франция, Западная Германия и Англия — а в каждой из этих стран были размещены крупные заказы, связанные со строительством газопровода, — отвернутся от Вашингтона в этом споре и его эмбарго провалится. Так впоследствии и произошло. Никто не захотел следовать за Рейганом, теряя при этом миллиарды и видя, как тысячи западноевропейских рабочих оказываются безработными. Тэтчер тоже хотела бы наказать коммунистов, но не ценой разрушения при этом экономики Западной Европы. «Политика жестов», — презрительно высмеяла она решение Рейгана {8}.

История с газопроводом позволила Тэтчер увидеть слабые стороны Рейгана. Она поняла, что при всех его немалых личных достоинствах президент не слишком умен. Он отлично действовал там, где надо было повиноваться инстинкту политика. Но детально обсуждать с ним серьезные вопросы было невозможно. Это расстроило ее. Тэтчер была недовольна и тем, что Рейгана всегда окружали помощники, тогда как сама она ездила в сопровождении всего нескольких лиц и была в состоянии обсуждать любые вопросы, не прибегая к чьей-либо помощи. На одной «личной» беседе в Вашингтоне вместе с президентом присутствовали еще тринадцать его помощников. Там Тэтчер ничего не смогла с этим поделать. Но когда Джордж Шульц на личную встречу с ней в Чекерсе привез помощника, который должен был записывать беседу, она отправила того погулять и разговаривала с государственным секретарем действительно один на один.

«Если бы Рейган запоминал суть дела так же хорошо, как он запоминает анекдоты», — мечтательно произнес как-то один из помощников Тэтчер. Анекдоты президент рассказывал всем, и Тэтчер не была исключением. Обычно она улыбалась и терпеливо выслушивала, не желая ранить его чувства. Но когда он повторялся, ей бывало трудно сдерживать свое естественное нетерпение. Во время неофициального обеда на экономической встрече на высшем уровне в Вильямсберге Рейган начал рассказывать: «Маргарет, если бы один из ваших предшественников был немного поумнее…» Дальше он не добрался. Тэтчер, которая уже слышала эту историю, продолжила сама: «Да, я знаю. Если бы он был умнее, то на этой встрече председательствовала бы я». Рейган вначале замолчал, пораженный; потом рассмеялся: они думали настолько одинаково, что она могла продолжать за него его анекдоты.

Во время визита в Вашингтон в 1982 году, после фолклендской войны, Тэтчер надеялась поговорить с Рейганом относительно газопровода. Но его снова окружали многочисленные помощники. «Они его никогда не выпускают из поля зрения», — пожаловался один из членов английской делегации. Однако Рейган все же высказался по этому вопросу. «Стало практически немедленно ясно, что президент не имел ни малейшего представления о всем значении этого вопроса», — вспоминал один из английских участников переговоров. Вильям Кларк, в то время помощник президента по национальной безопасности, молча стоял рядом в своих ковбойских сапогах. Безучастно наблюдал и Александр Хейг, государственный секретарь, которому предстояло вскоре уйти с этого поста. Как бывший главнокомандующий вооруженными силами НАТО, Хейг должен был бы знать Западную Европу и понимать все значение вопроса, представлявшегося ей столь очевидным.

То, что он явно ничего не рассказал президенту о значении газопровода, укрепило сомнения, которые возникли в отношении него у Тэтчер еще в период войны на Фолклендах. Она пришла к выводу, что Хейг — эмоциональный хвастун, слишком поспешно назначенный на непосильную ему должность {9}.

Пораженная позицией США по вопросу о газопроводе и неуверенная в достаточной подготовленности госсекретаря, Тэтчер испытывала беспокойство также и за самого президента. Беседа неприятно удивила ее. Она поняла, что впредь, когда речь пойдет о тонких и сложных вопросах, она должна будет работать вместе с Рейганом или где-то поблизости от него. Она поняла также, что ей придется за ним присматривать. Тэтчер не сомневалась в том, что Рейган нуждается в таком присмотре. В некоторых случаях президент производил на нее впечатление человека, не понимающего, о чем он говорит. «Не хватает серого вещества?» — удивилась Тэтчер после одной из первых бесед с ним. Тем не менее премьер-министр отказывалась признать очевидное и никогда не критиковала лично президента. «Она просто не хочет признать, что ему не хватает шариков», — сказал как-то ее коллега по кабинету. Глухота Рейгана тоже давала себя знать. Иногда, высказав что-то, Тэтчер смотрела ему в глаза и видела, что в них ничего не отражается. Прежде чем продолжать дальше, ей приходилось повторять то же самое громче и вглядываться, засветился ли на этот раз огонек понимания во взгляде президента.

Со временем установился ритуал встреч Рона и Мэгги, остававшийся почти неизменным. Говорила почти все время сама Тэтчер. «Иногда Рейгану это надоедало, и он пытался вставить слово-другое, но по большей части он ей не мешал, — вспоминает чиновник, которому приходилось часто присутствовать на таких беседах. — Похоже, ему доставляет особое удовольствие наблюдать, как она сама себя заводит». Но, что бы ни думала Тэтчер о способности Рейгана концентрировать на чем-то внимание, на нее явно производило впечатление умение президента игнорировать многочисленные детали и находить самое важное в сути вопроса.

В 1983 году вторжение на Гренаду подвергло особые отношения между Тэтчер и Рейганом самому трудному испытанию. На этом острове в Карибском море существовало марксистское правительство; однако он все еще был членом Содружества наций. Поскольку остров мал и на нем никогда ничего не происходило, внимание ему уделяли лишь туристы, облюбовавшие местные пляжи. Но в октябре 1983 года руководитель Гренады Морис Бишоп был свергнут и убит левоэкстремистской марксистской группировкой. И тут внезапно остров оказался в центре всеобщего внимания.

Представители соседних с Гренадой государств Карибского моря встретились в Гайайе. На этой встрече они раскололись на две группы. Более крупные страны, поддерживаемые Англией, хотели бы разработать какой-то план, который позволил бы добиться отстранения марксистов от власти на Гренаде. Более мелкие и более близко к Гренаде расположенные островные государства подстрекали Соединенные Штаты к вмешательству. Но США все еще не оправились от потрясения, вызванного произошедшим всего днями ранее случаем, когда водитель-самоубийца ворвался на начиненном взрывчаткой грузовике на территорию американской военной части в Бейруте; в результате взрыва погиб 241 морской пехотинец. В Англии знали, что Вашингтон изучает вариант вмешательства; но англичанам все время говорили, что никакое решение еще не принято. Должностные лица американской администрации утверждали, что значительное военно-морское присутствие США неподалеку от побережья Гренады объясняется лишь тем, что может потребоваться эвакуация американцев с острова. Самый большой англофил в администрации, министр обороны Каспар Уайнбергер хранил молчание.

Удивительно, но правительство Тэтчер недооценило того, в какой мере Рейган сосредоточен на угрозе коммунизма в Центральной Америке и в Карибском море. Президент считал, что Джимми Картер упустил Никарагуа, позволив этой стране стать коммунистической, и был преисполнен решимости не понести подобных потерь самому. Гренада вполне могла стать еще одной Кубой и вместе с Никарагуа образовывала бы третью сторону потенциально дестабилизирующего социалистического треугольника в непосредственной близости от Соединенных Штатов. В Англии не сумели распознать силы этой убежденности президента. В целях экономии средств британское министерство иностранных дел закрыло многие свои представительства, в том числе в Никарагуа и Сальвадоре. «Удивительно, удивительно, — говорил английский дипломат. — Мы закрываем два маленьких представительства в том самом месте в Центральной Америке, которое представляет наибольший интерес для дружественной нам сверхдержавы» {10}.

Но, возможно, это было и не столь уж существенно. За два дня до начала американского вторжения на Гренаду Тэтчер позвонила Рейгану по телефону. Еще ранее он звонил ей по собственной инициативе, чтобы сообщить, что положение на острове серьезно. Его волновало, что там находится тысяча американцев, в основном студентов. Тэтчер же звонила, чтобы проинформировать его о ходе консультаций в Гайане, за которыми она внимательно следила. «Хорошо, я вам перезвоню», — ответил Рейган. Тэтчер поняла эти слова так, что президент позвонит, прежде чем что-либо предпринимать. Она обедала с принцессой Александрой, когда ей сообщили, что американские войска высадились на Гренаде.

«Тэтчер буквально взорвалась, — вспоминает один из помощников. — Я никогда не видел ее более разгневанной». Вернувшись на Даунинг-стрит, она переговорила с президентом сразу же после того, как тот закончил информировать делегацию конгрессменов, и не скрывала своего гнева. Она обвинила президента в том, что Англию преднамеренно держали в неведении относительно готовившейся операции. Никто не проинформировал королеву Великобритании, формально являющуюся главой государства на Гренаде. Вторжение было незаконно. Тэтчер как юрист даже под угрозой ее собственной жизни не могла бы найти юридического оправдания тому, что во владения британской короны вторгается третья держава и сбрасывает режим, который ей не нравится. Чем подобная акция Соединенных Штатов отличается от советского вторжения в Афганистан или аргентинского на Фолкленды? Подобные инциденты подрубают под корень самые основы социальной морали Запада. Она была столь возбуждена и кричала в трубку так громко, что на другом конце линии Рейгану пришлось держать собственную трубку на расстоянии от уха. Президент извинился и выразил свое сожаление, что не информировал ее раньше; но он не проинформировал и собственный конгресс. Дело не в том, что он не доверял Англии или конгрессу; но он опасался утечки информации, которая могла бы поставить под угрозу жизни американцев и англичан, находившихся на Гренаде.

Тэтчер ощущала себя униженной. Но ее реакция не тронула Рейгана. Он улыбался, описывая своим помощникам ее возмущение: «Она была великолепна!» Переживет, добавил он, хорошо понимая, что для прагматичной антикоммунистки, какой была Тэтчер, достигнутая цель — уничтожение неприятного социалистического режима — в конце концов перевесит средства, которые при этом были использованы. Рейган был прав. Тэтчер не выразила недовольства итогами операции. Критерием был успех, а проведенная операция позволила вытеснить с первых страниц газет комментарии к взрыву в Бейруте, поскольку вторжение оказалось безусловно успешным. «Она высказала все, что думала, а потом просто забыла об этом деле», — писал посол Оливер Райт. Инцидент никак не повлиял на личные отношения Тэтчер и Рейгана {11}.

Эти отношения принесли Англии и лично Тэтчер немало пользы. В 1982 году Англия получила возможность заменить устаревающие ракеты «Поларис» на своих подводных лодках на «Трайдент» по льготным ценам, не предоставлявшимся никакой другой стране. Когда правительство Соединенных Штатов под давлением конгресса было вынуждено отказаться от планов продажи Саудовской Аравии новейших истребителей, оно посоветовало Эр-Рияду обратиться к Лондону. Англия получила сделку на 12 миллиардов долларов. Рейган также способствовал тому, чтобы были прекращены судебные иски по обвинению в нарушениях антитрестовского законодательства, направленные против английской компании «Бритиш эйруэйз». Эти разбирательства, связанные с вопросами установления цен на трансатлантических рейсах, препятствовали осуществлению планов приватизации авиакомпании, принадлежавшей государству.

В декабре 1984 года, после своей первой встречи с Михаилом Горбачевым, премьер-министр отправилась в Китай и Гонконг. Там предстояло подписание соглашения, по которому эта королевская колония передавалась бы в 1997 году Китаю. Уже находясь на другой стороне земного шара, она решила возвращаться в Лондон через Вашингтон, чтобы попутно обсудить с Рейганом два вопроса: его стратегическую оборонную инициативу (СОИ) и Горбачева. По пути из Гонконга на Гавайи ее самолет сел в три часа утра для дозаправки на военно-воздушной базе Хикхэмфилд. Там она решила, что хочет посмотреть Пирл-Харбор. Разумеется, ответил командующий базой и вызвал машины. «Не надо, — сказала Тэтчер, показывая на водное пространство, видневшееся в противоположном конце аэродрома. — Вот же он!» С этими словами она запустила руку в свою бездонную сумку, достала оттуда карманный фонарик и, стуча каблучками, направилась прямо по взлетной полосе к кромке бухты. За ней, стараясь не отставать, поспешили встречавшие.

Когда самолет снова взлетел, то оставшуюся часть пути она уже не спала и тем не менее сошла по трапу в Вашингтоне свежая и энергичная. За ней едва плелись измученные, с пепельными лицами помощники. Им с трудом удавалось держать веки разомкнутыми. В 23 часа местного времени, не спав практически двое суток, она появилась в английском посольстве на Массачусетс-авеню, «Так, теперь подведем итоги», — обратилась она к падавшим с ног сопровождавшим лицам. К полуночи подведение итогов завершилось, и она поинтересовалась планом на следующий день. На девять часов утра у нее был намечен завтрак с вице-президентом Бушем.

Хорошо, сказала она, разбудите меня в шесть, парикмахер пусть придет в семь, в восемь проведем короткое рабочее совещание, а потом поедем к вице-президенту. А пока давайте мне свежие документы. С этими словами она поднялась на верхний этаж в отведенные ей комнаты и работала еще два часа. На сон осталось только четыре.

На следующий день после завтрака с Бушем она отправилась вертолетом в Кэмп-Дэвид на встречу с Рейганом. Ее тревожило, что президент слишком тесно связал себя с программой СОИ, получившей название «звездных войн» и ставившей целью раскинуть в космосе над Соединенными Штатами высокотехнологический «зонтик» для защиты от советского ракетного нападения. Во время встречи в Лондоне Горбачев объяснил Тэтчер всю степень озабоченности Советского Союза по поводу СОИ. Он сказал, что если Рейган начнет осуществление этой программы, то у СССР не будет иного выхода, кроме как ответить на эту эскалацию. Его угрозы не произвели на Тэтчер впечатления. Однако подход Горбачева в целом казался ей разумным, а кроме того, у нее были собственные сомнения в отношении идеи «звездных войн»: как ученый она считала эту идею недостаточно обоснованной.

К этому времени Тэтчер уже достаточно хорошо разбиралась в Рейгане. Она считала, что в вопросах СОИ его обычное пренебрежение к деталям может обернуться достоинством. По ее мнению, Рейган просто плыл в этом вопросе по течению и ему оказывали плохую услугу различные соперничающие между собой фракции, ответственные за военно-политические вопросы в его администрации. Именно ей, полагала она, предстояло вывести Рейгана на ту четкую позицию, которая устраивала бы всех западноевропейских союзников США по НАТО.

Как обычно, на встрече говорила главным образом Тэтчер. В течение полутора часов с прямотой и резкостью, допустимыми лишь в силу их особых личных отношений, она просвещала Рейгана на предмет всех отрицательных сторон и издержек СОИ. С технологической точки зрения в этом плане были серьезные провалы. Стратегически его осуществление создавало бы глубокий дисбаланс сил между Востоком и Западом. Политически и в приложении к Западной Европе реализация СОИ могла бы завершиться расколом в НАТО. Она уговаривала Рейгана не отказываться от Договора 1972 года о запрещении противоракетной обороны. «Этот договор имеет огромную ценность, — настаивала она, — его нельзя отбрасывать» {12}. Тэтчер готова была поддержать необходимость проведения научно-исследовательских работ в русле СОИ, но она была против испытаний и развертывания системы в целом.

«Но Маргарет, — ответил президент, — мы и собираемся заниматься именно исследованиями». Он заверил ее, что намерен придерживаться Договора по ПРО, и признал, что пройдут еще годы, прежде чем станет ясно, осуществима или нет сама идея оборонительной системы космического базирования.

Тэтчер почувствовала облегчение. К тому же на этот случай у нее было кое-что заготовлено. «Она полезла в свою сумку и вытащила оттуда заранее отпечатанное коммюнике, черт бы его побрал», — вспоминал присутствовавший при этом американец. Документ, фиксировавший достигнутое в Кэмп-Дэвиде согласие, включал четыре важных пункта: Запад стремится не к ядерному превосходству, но к равновесию сил в этой области; практическое развертывание СОИ должно стать предметом переговоров; высшая цель этой инициативы, как и действий Запада в целом, — укрепить ядерное сдерживание, а не подорвать его; переговоры о контроле над вооружениями должны ставить своей целью сокращение количества вооружений с обеих сторон.

Президент передал документ Роберту Макфарлейну, своему советнику по национальной безопасности. Тот кивнул головой и передал его госсекретарю Джорджу Шульцу, который тоже одобрил проект. Министр обороны Каспар Уайнбергер, известный жесткостью своих позиций, не присутствовал на встрече. Когда он узнал, что там произошло, он был вне себя. Но еще до того, как он успел это узнать, Тэтчер вернулась в Вашингтон, провела пресс-конференцию и объявила на ней о том, что президент одобрил эти четыре пункта. Она была в восторге. С ее точки зрения, на все обозримое будущее осуществление СОИ было ограничено лишь сферой научно-исследовательских работ. Тэтчер лично добилась этого, сделала все, что было в ее силах, для сохранения Североатлантического союза. За шесть дней она облетела весь мир и к Рождеству с триумфом возвратилась в Лондон.

Через два года ей предстояло вновь торопиться в Вашингтон со спасательной миссией. В октябре 1986 года в столице Исландии — Рейкьявике — состоялась встреча президента США Рейгана и Генерального секретаря советской компартии Горбачева. Рейган отправился в Рейкьявик в ожидании ненапряженной подготовительной беседы, которая должна была открыть путь к официальной встрече на высшем уровне следующим летом в Вашингтоне. Он даже оставил дома Нэнси. Горбачев, ко всеобщему удивлению, привез свою супругу, Раису, с собой. Но, что было куда существеннее, он застал американцев врасплох, вытащив из своего портфеля принципиальное предложение о полном ядерном разоружении в течение десяти лет.

— Уничтожить все ядерное оружие? — удивленно переспросил Рейган. — Но Михаил, я же все время именно об этом и говорю. Мы этого добиваемся уже давным-давно — полного уничтожения ядерных вооружений. Это всегда было моей целью.

— Тогда так и решим? — спросил Горбачев.

— Прекрасно, — ответил Рейган {14}.

Оставалось, однако, одно «но»: Горбачев связывал полное уничтожение ядерных вооружений с согласием Рейгана на то, чтобы СОИ не выходила за пределы лабораторных исследований. Но этого «но» оказалось достаточно, чтобы потопить всю сделку. Рейган отказался пойти на такую уступку. Горбачев тоже не уступал, и переговоры завершились разочарованием и взаимными обвинениями.

Когда Тэтчер узнала о происшедшем, она пришла в ужас не от того, что соглашение не было достигнуто, но от того, что оно чуть было не состоялось. Неужели же президент не понимал, что означало бы подобное соглашение? Он вышибал почву из-под всей концепции ядерного сдерживания — той первоосновы, на которой стояла оборона всего Запада. Ядерное оружие невозможно, недопустимо уничтожать полностью. «Я полагаю, что мир без ядерного оружия — мечта, — говорила Тэтчер. — Нечто вроде мира без преступности. Невозможно отменить уже полученные знания, и всегда есть опасность, что ими воспользуется и кто-то другой. Поэтому всегда будет существовать необходимость как-то сдерживать подобную опасность».

Но даже если бы оказалось возможно полное уничтожение ядерных вооружений, Тэтчер убеждена, что подобное решение было бы ошибкой. По ее мнению, наличие фактора ядерного сдерживания — единственное, что предотвратило возникновение новой войны в Европе после 1945 года. Будь то войны ядерной или обычной. Ядерная гарантия наиболее действенна. Кроме того, если бы были устранены все ядерные вооружения, то как бы мог Запад защитить себя против Советского Союза, обладавшего огромным преимуществом в области обычных вооружений? Подобная перспектива была поистине кошмарной.

Премьер-министр поспешила в Вашингтон, чтобы разъяснить свою точку зрения на эти вопросы. На этот раз Тэтчер не стремилась нападать на Рейгана, как во время той встречи в Кэмп-Дэвиде двумя годами раньше. Ее подход был мягче, даже заботлив; но цель оставалась прежней. Сама Тэтчер и Чарльз Пауэлл, ее высший советник по вопросам внешней политики, еще раньше объяснили свои взгляды Шульцу, Уайнбергеру и новому помощнику президента по вопросам национальной безопасности Джону Пойндекстеру. Те поняли, почему Тэтчер так взволновали сообщения о встрече в Рейкьявике. Пауэлл набросал проект совместного заявления, которое предстояло на следующий день показать президенту. Тэтчер повторяла в точности то же самое, что она проделала двумя годами раньше. Если президент не отдавал себе отчета, о чем он говорил, то она была намерена открыть ему истину, перетянуть его на свою позицию, а затем провозгласить эту позицию как их совместную.

Так и произошло. На следующее утро в Кэмп-Дэвиде проект документа был вручен Пойндекстеру. Он вычеркнул два слова и одобрил остальное. Шульц, несколько удивленный тем, что у Тэтчер опять все заготовлено заранее в письменном виде, тоже просмотрел проект заявления. Стратегия НАТО, основанная на ядерном сдерживании, остается неизменной — эти слова не вызвали у Шульца возражений. В кабинете президента государственный секретарь передал проект Рейгану. Тот пробежал взглядом: «Все в порядке». Вернувшись в Вашингтон, Тэтчер зачитала совместное заявление на пресс-конференции в английском посольстве. И таким образом, политика была разъяснена, Рейган — еще раз спасен, Англия получала свои «Трайденты». Спасен был и Североатлантический союз — не в последнюю очередь благодаря особым личным отношениям, установившимся между ней и американским президентом.

Когда Рейган готовился покинуть Белый дом, он в ноябре 1988 года пригласил Тэтчер быть его последним официальным иностранным визитером — памятуя, что она же была и первым. По прибытии Тэтчер почувствовала себя очень плохо: ей досаждали простуда, а также новая парикмахерша, заменившая на этот раз ту, с которой Тэтчер ездила постоянно. Прическа и цвет лица премьер-министра были неважными; тем не менее она блистала как Самый Первый Друг среди всего того великолепия, которое сумела собрать уходящая администрация. Тэтчер назвала президентство Рейгана «одним из величайших в истории Америки» и подчеркнула, что лишь у трех премьер-министров Англии сроки их пребывания в должности совпали с нахождением у власти в США одного и того же президента: Уильям Питт-младший и Джордж Вашингтон; лорд Ливерпуль и Джеймс Монро; «а третий — это я». Гром аплодисментов, казалось, заполнил собой весь Белый дом. Через полгода такие же аплодисменты гремели в Лондоне: по предложению Тэтчер британская королева Елизавета присвоила Рейгану почетное рыцарское звание.

Всего несколько часов спустя она уже обхаживала нового обитателя Овального кабинета. Отдавая должное Рейгану, Тэтчер придавала большое значение и тому, чтобы постоянно поддерживать Джорджа Буша. Как вы намерены обращаться с Бушем, спросил ее какой-то журналист. «С президентами Соединенных Штатов не обращаются, — ответила она, едва улыбнувшись. — Им предлагают поддержку той политики, которую разделяют».

Тэтчер была весьма довольна, что именно Буш нанес поражение Майклу Дукакису и выиграл президентские выборы 1988 года. В Англии вряд ли много знали о губернаторе Массачусетса; но Тэтчер знала, что он либеральный демократ, и этого было для нее достаточно. В день выборов она не ложилась спать до четверти шестого утра, следя по передачам Си-эн-эн за ходом голосования; а затем, прикорнув всего на сорок пять минут, уже в 6.10 утра по лондонскому времени звонила Бушу, чтобы оказаться первым иностранным государственным руководителем, который поздравил его с победой.

Буш нравится Тэтчер, но ее отношения с ним сильно отличаются от тех, какие были с Рейганом. На протяжении всего времени пребывания Рейгана у власти она внимательно и профессионально следила за Бушем, встречалась с ним всякий раз, когда встречалась и с Рейганом, и в общем хорошо изучила его. Она знает, что Буш намного лучше подготовлен и более внимателен, чем прежний президент; но ему не хватает удивительной способности Рейгана говорить так, чтобы это звучало убедительно. Тэтчер никогда не чувствовала, что от Буша исходит мощь и великолепие, как это было с Рейганом; но она надеялась, что с годами эта способность придет. Самым большим вопросом для Тэтчер было, есть ли у Буша действительно глубокие убеждения, нечто такое, во что он искренне верит. Такие убеждения были у нее самой и у Рейгана, они-то и стали основой их тесных отношений друг с другом. Премьер-министр не уверена, что такая идеологическая страстность есть у Буша, и подозревает, что он может оказаться одним из тех вечно стремящихся к консенсусу и сделке политиков, к которым она относится с таким недоверием. Она быстро записала в эту категорию нового государственного секретаря Джеймса Бейкера. Тэтчер совершенно не доверяет Бейкеру, но Бушу она готова предоставить испытательный срок. Он друг и союзник, но Тэтчер опасается, что он может оказаться не «одним из нас». Первые четыре месяца пребывания Буша в должности, похоже, подтвердили ее худшие опасения на этот счет. Принятие решений почти по всем вопросам оттягивалось на неопределенное время, а администрация занималась затянувшимся изучением проблем. Тэтчер все это не нравилось.

Рейган был безразличен к частностям, но у него был какой-то внутренний стержень. Первые же недели пребывания в Белом доме Буша вызвали у Тэтчер сомнения, есть ли такой стержень у нового президента. Он, например, легко уступил требованиям Бонна отложить модернизацию ракет ближнего радиуса действия, большая часть которых размещена на территории Западной Германии, до завершения в этой стране общенациональных выборов. Тэтчер возражала против этого, считая, что устаревшая оборона — это уже не оборона. Ее особенно озаботила быстрота, с которой капитулировали США в этом вопросе. Она опасалась, что Запад поддастся искушению разоруженческих предложений Михаила Горбачева и Западная Европа окажется без ядерных вооружений перед лицом громадных обычных вооруженных сил Советского Союза. После встречи в верхах в Брюсселе в мае 1989 года по случаю 40-летия НАТО она почувствовала себя несколько увереннее. Ей понравились широкомасштабные, отмеченные воображением предложения Буша о сокращении вооруженных сил, танков, артиллерии и самолетов в Европе. Правда, у нее вызвала сомнения возможность осуществить все это всего за три года: «Думаю, это несколько оптимистические сроки. Довольно оптимистические. Очень оптимистические».

Буш показал, что он осторожен, но не настолько, чтобы впадать в полный политический паралич. С точки зрения Тэтчер, это добрый признак перемены в хорошую сторону. Но она намерена следить за его готовностью к компромиссам. Но хотя премьер-министр знает, что отношения с Бушем у нее не такие, как были с Рейганом, — душа в душу, — тем не менее это все же дружба, скрепленная временем и взаимопониманием. На таком фундаменте рабочие отношения могут крепнуть и развиваться.

Похоже, что к осени 1989 года этот процесс начался. Зная, что в сентябре, по пути с международной конференции консерваторов в Токио, Тэтчер встретится в Москве с Михаилом Горбачевым, Буш направил ей пространное письмо. Он просил Тэтчер передать Горбачеву, что подтверждает свои пожелания успеха перестройке и что Соединенные Штаты не будут использовать к своей односторонней выгоде трудности, переживаемые Советским Союзом в Восточной Европе. Тэтчер была рада представившемуся шансу вновь вписаться в уравнение советско-американских отношений и по возвращении в Лондон представила президенту исчерпывающий отчет о своей беседе с Горбачевым. Именно такое свое участие она и рассчитывала сохранить на будущее.

Ее не волновало, что Буш — который гораздо лучше Рейгана чувствовал себя с теми, кто не говорит по-английски, — не станет проводить такую европейскую политику, которая начиналась и заканчивалась бы в Лондоне. Она понимала, что Бушу она не нужна в той мере, в какой была нужна. Рейгану. Но ее устраивало то, что она не окажется где-то за рамками его политики вообще. Тем решительнее стремилась она продемонстрировать союзническую верность Великобритании. Потому-то уже через несколько минут после того, как поступило сообщение, она поддержала американское вторжение в Панаму в декабре 1989 года. В целом она намеревалась вести себя спокойно и не подталкивать Буша ни в какую сторону. Если он хотел, он двигался обычно медленно; но двигался он только когда сам хотел этого. С этим приходилось примириться. Но если президенту понадобилась бы помощь, он всегда мог на нее рассчитывать.

Необходимость в поддержке возникла не сразу. В первые месяцы пребывания в Белом доме президент, занимаясь европейскими делами, обращал внимание прежде всего на Западную Германию. Подмазывали скрипящее колесо, а не верного партнера. После натовской встречи на высшем уровне главную свою речь во время первой поездки по Европе Буш произнес в Германии. Но по дороге домой он остановился в Лондоне. Перед встречей с Горбачевым на Мальте в декабре 1989 года Буш пригласил Тэтчер в Кэмп-Дэвид. Уязвленный обвинениями, будто он бросил Тэтчер ради новых друзей в Бонне, Буш постарался уверить премьер-министра в том, что «особые отношения» остаются в неприкосновенности. Некоторые англичане — включая и кое-кого из тех, кто критиковал ее за чрезмерную близость с Рейганом, — утверждали, что Буш лишь пытается сделать хорошую мину, чтобы Тэтчер не выглядела как партнер, которого бросили прямо посередине танца.

Она так и не выглядела. Но оркестр явно играл другой танец. Беседуя с Бушем, Тэтчер наслаждалась возможностью обсуждать с новым президентом вопросы во всех деталях и подробностях — с Рейганом это было невозможно. Ее не волновало, что третий президент США, с которым она имеет дело, может пережить ее политически. Она не испытывала ревности и от того, что он уделял свое время и внимание и другим: «Если у вас есть один друг, это не значит, что надо исключать возможность дружбы и с кем-либо еще».