Гарольд Вильсон снова был премьер-министром, но как глава первого за последние сорок с лишним лет правительства меньшинства в Англии он почти не мог править. Лейбористы имели в палате общин крохотный перевес над консерваторами в четыре места, но получили в общенациональном масштабе меньше голосов, чем консерваторы. Выборы создали тупиковую ситуацию. В июне и июле тори двадцать девять раз объединяли силы с либералами, чтобы провалить законопроекты о профсоюзах, внесенные лейбористами. К сентябрю Вильсон совершенно отчаялся и попросил королеву распустить парламент, просуществовавший семь месяцев, — самый недолговечный в двадцатом столетии.

Как уверял Вильсон, он получил в наследство от Хита страну в состоянии хаоса — неосвещенные улицы, массовое прекращение работы — и добился ее возвращения к нормальной жизни. В чем-то это и впрямь было так: некоторого прогресса Вильсон достиг. Он пошел на соглашение об изменении уровня зарплаты, удовлетворив требования профсоюзов в достаточной мере, чтобы положить конец разорявшим страну забастовкам, что обошлось казне в 300 миллионов долларов. Однако консерваторы утверждали — и небезосновательно, — что расточительные траты лейбористов явились лишь временным решением, которое подготовило почву для возникновения куда более трудных экономических проблем.

Вторые в 1974 году выборы состоялись 10 октября и дали лейбористской партии преимущество над консерваторами в сорок три места. С учетом мест, полученных партиями поменьше, лейбористы имели теперь абсолютное большинство в три места. За консерваторов было подано 35,8 процента голосов — меньше, чем когда бы то ни было. Всюду, кроме богатых графств юга Англии, традиционного оплота тори, количество голосовавших за партию консерваторов резко снизилось. Тори потеряли голоса в центральных графствах и на севере, в Шотландии и Уэльсе. Результаты выборов подтвердили необходимость коренной реорганизации партии, ну а непосредственные последствия не заставили себя ждать.

Похоже было, что после девятилетнего пребывания во главе партии Теду Хиту придется покинуть пост партийного лидера. Он потерпел поражение на двух выборах подряд, а всего — на трех выборах из четырех, что едва ли служило рекомендацией для продолжения карьеры лидера. Но неспособность привлечь избирателей была не единственной его проблемой. Он наделал ошибок и внутри партии. Одну из них он совершил в последние дни избирательной кампании, когда заявил, не согласовав своего заявления с другими старейшинами партии, о своем намерении, если его изберут, сформировать «правительство национального единства», в котором приняли бы участие и неконсерваторы. Его соратники-тори в восторг от этого не пришли, и, попав в трудное положение, он не мог рассчитывать на широкую поддержку. «Даже в лучшие времена он был, мягко выражаясь, не подарок», — заметил один из его ближайших сотрудников по кабинету {1}.

Хита уважали, но никогда не любили. Он и при благоприятных-то обстоятельствах не вызывал у людей чувства личной преданности к себе. Он не смог — да и не пытался — сменить свой имидж этакого уверенного в собственной правоте школьного директора, который автократически правит партией, почти ни с кем не советуясь. Консерваторов-заднескамеечников в палате общин это раздражало. Многие из них считали, что их таланты остаются невостребованными, их опыт и знания игнорируются. Хит сплошь и рядом высокомерно третировал их; впрочем, он нередко бывал оскорбительно надменен и с коллегами-переднескамеечниками. Хит не имел обыкновения награждать людей за верную службу орденами и почестями вроде дворянского звания, на что верные сторонники обычно рассчитывают. У него почти не было поддержки в правом крыле партии, которое так и не могло простить ему поворота 1972 года. Теперь, когда консерваторам предстояло еще пять лет оставаться не у дел, Хиту не на что было надеяться. Вокруг него уже кружились акулы.

У консерваторов сложилась традиция скорой расправы над проигравшими, и в партии возобладало мнение, что Хита пора менять. Однако ее высшее руководство, тесная компания ветеранов-центристов, не находило другой подходящей кандидатуры даже в собственном кругу. Несколько высокопоставленных тори посоветовали Хиту подать в отставку, с тем чтобы его переизбрала потом парламентская фракция партии. Они исходили из того, что обновленный мандат мог бы понадобиться ему, чтобы противостоять усиливающимся нападкам со стороны партийных низов и заднескамеечников. В случае неудачи этого плана предполагалось, что те, кто делал ставку на него, поддержат Уильяма Уайтлоу, популярного центриста. Самое важное, как подчеркивали все, было действовать быстро, пока не возник серьезный идеологический кризис.

Хит, гордый и упрямый, подавать в отставку отказался. Через месяц после выборов он поставил в известность «Комитет 1922», организацию заднескамеечников, что отнюдь не собирается уходить со своего поста, а, напротив, намерен баллотироваться вновь. Он был убежден, что на двух последних выборах он стоял на правильных позициях и предлагал верную политику. Как только уляжется послевыборная истерия, полагал он, это поймут и все остальные члены партии, В сущности, его анализ ситуации был не так уж далек от истины. Большинство умеренных консерваторов, противников всякого риска, в начале 70-х годов не только было согласно с совершенным им поворотом и с подразумеваемым этим поворотом стремлением к консенсусу, но и считало его политику в вопросе заработной платы и цен справедливой.

Маргарет Тэтчер не принадлежала к их числу. Но в отличие от таких радикалов в стане консерваторов, как Инок Пауэлл, Николас Ридли и Джон Биффен, она не высказывала своего мнения. Никто из ее коллег по кабинету не припомнит, чтобы она выражала беспокойство, пускай лишь в личном разговоре, хотя сама она утверждает, что была глубоко встревожена. Ее молчание, надо полагать, являлось проявлением политики практической целесообразности, еще одним примером ее прагматизма и усердной заботы о прикрытии своих флангов. Ведь как руководитель второстепенного министерства, не входящий во «внутренний кабинет», где вершатся важнейшие дела, Тэтчер мало чего достигла бы, попытайся она выступить против своего лидера в 1972 году. Она бы только навредила себе и погубила свои будущие шансы. Тэтчер голосовала за Хита как лидера партии. Она восхищалась его твердостью и, как правило, его политическим курсом, но ее глубоко разочаровали его поступки. Когда он отказался сделать то, что, по ее мнению, было единственно правильным, — уйти в отставку, Тэтчер почувствовала себя оскорбленной {2}.

Но в данный момент не было бесспорного кандидата, готового бросить вызов Хиту. Уайтлоу и не собирался вступать в соперничество с лидером, он был слишком лоялен для этого; кроме того, он считал, что после того, как партия сплотится, Хит сумеет победить еще раз. Но правые не были расположены терпеть Хита ни минутой дольше. Они прилагали отчаянные старания, чтобы найти хоть какого-нибудь конкурента Хиту, и наконец решили, что наилучшая кандидатура — это Кит Джозеф, бывший министр социального обслуживания.

Джозеф, изящный и впечатлительный интеллектуал, больше напоминает оксфордского профессора, чем крутого политика. Но он страстно привержен идейной борьбе и как экономический мыслитель тверд в своих убеждениях. Перед выборами он критиковал Хита за деление первоочередного внимания полной занятости ценой отказа от борьбы с растущей инфляцией. Джозеф оставался при убеждении, что у Англии нет более серьезной проблемы, чем инфляция. С ней просто необходимо было справиться. В речи, произнесенной в Престоне, Джозеф изложил суть своих расхождений с Хитом и тем самым заявил о себе как о потенциальном лидере. Однако чуть ли не каждому, в том числе и ему, было ясно, что он — неподходящая фигура для должности лидера партии. Его стиль отличался излишним педантизмом. Его еврейское происхождение тоже привело бы к потере голосов. Вдобавок ко всему он находился на грани развода, и один его ребенок был серьезно болен. Самый тот факт, что его вообще рассматривали как потенциального кандидата, свидетельствовал о степени отчаяния диссидентов.

Впрочем, для его выхода на авансцену имелись кое-какие основания. Летом 1974 года, в промежутке между двумя выборами, Джозеф основал новый партийный исследовательский орган, получивший название Центр политических исследований. Центр имел двойное назначение: изучение способов борьбы с инфляцией (в том числе и тех, с помощью которых Германия пыталась справиться с гиперинфляцией в 20-х годах) и анализ лучших методов минимизации государственного вмешательства в деятельность рынка. Но Джозеф не пытался скрыть истинной причины создания этого органа: он был создан потому, что «партия пошла не тем путем» {3}.

Хит потерял последнее доверие деловых кругов. Бизнес в целом находился в отчаянном положении. Налоги на предпринимательскую прибыль составляли 97 процентов. Предприниматели потянулись из Англии, как стаи уток, бегущих от зимних холодов. После поворота 1972 года Хит заговорил о «неприятном лице капитализма», чем напрочь исключил для себя всякую возможность восстановить оптимизм деморализованных бизнесменов.

В отличие от многих влиятельных сторонников тори среди капиталистов Хит не одобрял создания Джозефом нового исследовательского центра, но не мог помешать этому. Центр создавался не на партийные средства. Джозеф сам собрал необходимые деньги, обратившись к двадцати бизнесменам с просьбой обещать выплачивать 1000 фунтов в год. Все, кроме двоих, ответили согласием. А один был так удручен перспективами партии, что отвалил 15 тысяч. Как только вопрос с фондами был улажен, Джозеф назначил Тэтчер заместителем председателя.

У Джозефа имелась организационная основа, чтобы вступить в соперничество с Хитом, но он не годился для этой роли. «Более неподходящего кандидата в партийные лидеры трудно себе представить, — заявил один из самых высокопоставленных тори. — Когда было названо имя Кита, все мы покатились со смеху. Если это тот человек, который собирается бросить вызов Теду, то нам ничего не грозит» {4}.

В борьбу Джозеф так и не вступил. Хотя его преторианская речь была хорошо принята, второй своей речью он лишил себя даже тех эфемерных шансов, которые у него могли быть. Выступая в Бастионе, под Бирмингемом, Джозеф высказался за регулирование рождаемости социальных низов, наименее способных, по его словам, позаботиться о своем потомстве. Это вызвало взрыв негодования, дело дошло до обвинений в том, что Джозеф проповедует политику «расы господ». Он вышел из игры. «Это никогда не было разумной идеей. Чистая иллюзия, — говорил он впоследствии. — Я решил баллотироваться от отчаяния. Меня тешила эта мысль, и я увлекся ею. Но со мной это была шутка, полезная шутка» {5}.

Уход Джозефа заставил диссидентов пораскинуть умом. Тэтчер, к которой уже обращались, зондируя почву, несколько заднескамеечников, но которая до последнего поддерживала Джозефа, решила больше не оставаться в тени. Кто-то должен был выступить в поддержку нового подхода, но никто не вызывался сделать это. «Мы просто не можем допустить такого, — говорила она в дружеской беседе {6}. — Как партия мы обязаны что-то предпринять». Ведь оставлять лидером Хита, заведомого неудачника с его дискредитировавшей себя политикой, означало бы еще больше ухудшать будущие шансы консерваторов. «Отрицать, что мы не оправдали ожиданий народа, бесполезно и самонадеянно, — заявила она. — Правительства, успешно справляющиеся со своими обязанностями, побеждают на выборах. Равно как и партии, проводящие приемлемую для широких масс политику. Мы же потерпели поражение».

Никто не считал Тэтчер возможной победительницей. «По-моему, никому тогда и в голову не приходило, что Маргарет может составить серьезную конкуренцию», — признался Джеймс Прайор, входивший в кабинет Хита как лидер палаты общин {7}. Однако она возглавляла борьбу оппозиции против лейбористского законопроекта о государственном бюджете и делала это блистательно. Благодаря знанию всех тонкостей законопроекта и всей цифири она играла первую скрипку в парламентских дебатах. Этого было бы еще недостаточно для того, чтобы сделать ее кандидатом в лидеры. Чашу весов склонило то, что она оказалась единственным консерватором, готовым бросить вызов Хиту.

О выдвижении своей кандидатуры подумывал Эдуард дю Канкан, председатель «Комитета 1922», представляющего заднескамеечников. Но его отговаривала жена, притом выплыли вопросы о некоторых его сомнительных деловых связях. Поэтому он отказался от участия в борьбе, так по-настоящему и не вступив в нее. До баллотировки в лидеры партии оставалось три недели, списки кандидатов не сегодня-завтра закрывались, и всего лишь два парламентария-тори из 276, имеющих право голоса, поддерживали Тэтчер, которая даже не выдвинула свою кандидатуру. Хита могла бы спасти неявка соперников.

Перспектива безнадежной, судя по всему, борьбы не вызывала у Тэтчер никакого энтузиазма. Она по-прежнему мечтала стать министром финансов и считала, что ей повезет, если она получит этот пост. За полгода до этого она сказала в интервью корреспонденту одной ливерпульской газеты, что женщине, на ее взгляд, невозможно достигнуть вершины власти. «Пройдут годы и годы, прежде чем женщина либо возглавит партию, либо станет премьер-министром. Непохоже, чтобы это произошло на моем веку».

У нее имелись веские основания думать так. За те пятнадцать лет, что она пробыла членом парламента, в положении женщин мало что изменилось. Вот уже четверть века на троне сидела женщина, королева, но в общественной жизни Англии по-прежнему безраздельно господствовали мужчины. Политические и деловые решения принимались в курительных комнатах таких исключительно мужских клубов, как «Уайтс» и «Карлтон» — собственный оазис тори. Ни одна крупная компания не возглавлялась женщиной. Только женщины с семейными связями заседали в правлениях крупных корпораций. Консервативная партия выделялась среди всех общественно-политических институтов крайним засильем мужчин.

«Рыцари своих графств», «голубая кровь», аристократы, стрелявшие в осенний сезон куропаток и фазанов в поместьях, раскинувшихся на тысячах акров, — вот кто были тори. Военные с загнутыми султанами и серебряными шпорами — вот кто были консерваторы. Предприниматели, воюющие с профсоюзными боссами, — все это были консерваторы. В правительстве женщин и близко не подпускали к центру власти. В 1959 году, когда Тэтчер была избрана в парламент, среди его членов имелось всего 25 женщин. Теперь, полтора десятилетия спустя, в парламенте насчитывалось 27 женщин, и лишь семь из них были тори. Исторически сложилось так, что рассматриваемые кандидаты в лидеры партии в прошлом занимали один-два «больших поста» — министра иностранных дел, министра финансов или министра внутренних дел. Тэтчер не занимала ни одного из них. Как и никакая другая женщина.

В самой партии Тэтчер подвергалась энергичной критике. Ее не любили, ни теперь, ни когда-либо раньше. А как насчет лояльности? Если она сейчас такая противница Хита и его курса, то почему она не высказывалась против раньше и не подавала в отставку по принципиальным соображениям, как ей подобало бы поступить? Свидетели того, с каким размахом тратила она государственные средства в министерстве образования, недоумевали, откуда взялась у нее вся эта страсть к урезыванию бюджета. Да и после давней «молочной» истории оставался прокислый запашок. Коллеги считали ее бесспорно хорошим работником, но никак уж не рыцарем на белом коне, явившимся спасти Англию.

Тэтчер была почти никем на шкале национального самосознания. Она ничего не смыслила во внешней политике и обороне. Иэн Гау, правый консерватор, который впоследствии станет одним из ближайших ее советников, рассказал, что в отношении кандидатуры Тэтчер существовали глубокие сомнения. «Партийным патрициям не нравился ее напористый популистский подход, бросающий вызов старым ортодоксиям. Они (и не только они) сомневались, возможно ли, чтобы в обстановке усугубления «холодной войны» страну представляла на международной арене женщина и занималась вопросами обороны и внешней политики, которые считались сферой компетенции мужчин» {8}.

Решение оспаривать лидерство у Хита Тэтчер приняла самостоятельно. Она обсудила его с Дэнисом, но не с детьми, которым было тогда по двадцать два года. Взвесила последствия этого шага. Проигрыш сказался бы на ее карьере в ближайшие годы; как сказал Ралф Уолдо Эмерсон Оливеру Уэнделлу Холмсу, «когда наносишь удар королю, его необходимо убить». И все же она была намерена рискнуть и нанести удар. Решившись, она направилась прямо к Хиту, чтобы поставить его в известность. Разговор произошел в кабинете лидера оппозиции в палате общин. Недостаточно сердечный, он был зато очень краток. Беседа, не продлившаяся и полутора минут, носила недружелюбный характер, даже если сделать скидку на обычную неприветливость Хита. Хозяин кабинета не предложил Тэтчер сесть, не поблагодарил ее за то, что она любезно сообщила ему о своем намерении. Вместо этого он не терпящим возражений тоном закончил аудиенцию, отнесясь к брошенному вызову не более серьезно, чем партийные тузы — к вызову Джозефа. Не приняли ее намерения всерьез и все остальные. «Я был председателем партии, — сказал Уайтлоу, — и не верил, что выдвижение кандидатуры состоится. Никто из нас не верил» {9}.

Объясняя, почему она решила оспаривать лидерство, Тэтчер не стала утруждать себя демонстрацией ложной скромности. «Я видела, что партия тори слишком далеко сдвигается влево, и, похоже, кроме меня, некому было высказать те мысли и идеи, которые у меня имелись, — говорила она. — Как видно, для страны было абсолютной необходимостью, чтобы я подняла свой голос». «Абсолютной необходимостью». Вопросом жизни и смерти. Она страстно верила в свои идеи и преподносила их с большой убежденностью. С ее стороны это было не просто политическим вызовом, а началом крестового похода. И все же ее шансы сместить лидера-ветерана были ничтожны. Букмекеры в Англии оценивали их как один против пятидесяти. А затем одно поразительное событие изменило карьеру Тэтчер и весь ход английской истории. Ее взял под свое попечение Эйри Нив.

Нив был малоизвестным, но уважаемым заднескамеечником. Невысокий мужчина с красноватым лицом и широкой улыбкой, он был героем войны, признанным и награжденным. Занимаясь в годы войны подготовкой разведчиц, он проникся большим уважением к женщинам и их храбрости. Нацисты взяли его в плен, но он стал первым военнопленным, которому удалось бежать из немецкой тюрьмы в Кольдице, побег откуда считался невозможным. Позднее Нив, вызвавшись вернуться на вражескую территорию, организовал легендарный подпольный маршрут для бегства других военнопленных. В качестве младшего барристера он участвовал в Нюрнбергском трибунале и предъявлял ордер на арест приспешникам Гитлера Рудольфу Гессу и Альберту Шпееру. После войны он описал свои военные приключения в серии книг, хорошо принятых публикой. Слава героя войны помогла ему пройти в 1950 году в парламент — в том самом году, когда Тэтчер впервые попыталась завоевать на свою сторону избирателей Дартфорда. Он был настоящий герой и под негероической внешностью скрывал железную хватку. Даже зная о его прошлом, все недооценивали его.

Нив не любил Теда Хита. В 1959 году, когда он был младшим министром в правительстве Макмиллана, у него случился сердечный приступ. Он сообщил о своей болезни Хиту, тогдашнему главному правительственному организатору консервативной партии, и тот без лишних слов заявил ему: «Ну что ж, это конец вашей политической карьеры» {10}.

На самом деле ее лучшая часть только начиналась. Нив поправился, но Хит так ни разу и не предложил ему пост в своем правительстве, и антипатия Нива к лидеру партии росла. Опытный разведчик, Нив был в курсе всего происходящего в парламенте. Как член-основатель альянса «Кто угодно, кроме Хита» Нив с самого начала поддержал Кита Джозефа. После того как Джозеф сошел с дорожки, Нив сделал ставку на дю Канна и сколотил группу поддержки его кандидатуры в составе двадцати пяти парламентариев. Позже он даже предложил свою помощь Уайтлоу, если тот выдвинет свою кандидатуру, но председатель партии, чувствуя себя обязанным Хиту, отклонил это предложение.

Нив работал вместе с Тэтчер, когда они стажировались на барристера в лондонской «Линкольнз инн», и с ней у него не возникло никаких проблем. Уговорив пятнадцать из двадцати пяти заднескамеечников-диссидентов оказать ей поддержку, Нив стал официальным организатором ее выборной кампании. У него было в отношении нее предвидение, уверял он впоследствии. Называя ее «одновременно политиком и мыслителем», Нив говорил, что она — «первый за долгое время настоящий политик с идеалами» {11}.

Предвидение Нива не могло помочь избранию Тэтчер, зато его великолепный организаторский талант еще как мог. Нив с утра до вечера таскал ее по зданию палаты общин, представлял ее группам парламентариев в баре и кафе-кондитерской. Пока Хит неловко агитировал за себя на богатых приемах с подачей коктейлей и званых обедах, Тэтчер вела партизанскую войну, работая изо всех сил в чужом кабинете, где она временно расположилась, чтобы отвечать на вопросы интересующихся за скромным бокалом бордо.

Нив посоветовал ей избегать категорических политических заявлений, внимательно слушать и делать упор на общем вопросе лидерства. Тэтчер быстро училась и следовала его советам. Она заняла двойственную позицию в спорном вопросе о вступлении Великобритании в Общий рынок, против которого возражали некоторые консерваторы. Поскольку было известно, что по таким социапьным вопросам, как аборты и смертная казнь, Тэтчер держится крайне правых взглядов, она старалась подробно на них не останавливаться. Всячески смягчая любые жесткие идеологические суждения, она подчеркивала вместо этого свою готовность прислушиваться — в случае ее избрания — к мнениям заднескамеечников, чего Хит никогда не делал.

По мере того как акции Тэтчер повышались, усиливалась критика в ее адрес. Так, большой шум вызвал ее совет пожилым людям, собирающимся выйти на пенсию, запасаться впрок хорошо сохраняющимися продуктами, что оградит их от инфляции и послужит прибавкой к пенсии. Она и сама, призналась Тэтчер, держит у себя запас съестного на черный день: девять фунтов сахара, шесть банок джема, шесть — мармелада, шесть — меда, четыре консервных коробки ветчины, две — языка, одну — макрели, четыре — сардин, двадцать банок разных консервированных овощей и фруктов. Кроме того, у нее хранятся про запас простыни, полотенца и прочие вещи, которые «понадобятся мне, наверное, не раньше чем через десять — пятнадцать лет». Критики громко обвиняли ее в скопидомстве. Она отмела их шумные обвинения. «Они сломили Кита, — сказала она, имея в виду выход из борьбы Джозефа после того, как раскритиковали его речь. — Но меня им не сломить».

Если что-нибудь и могло сломить ее, то только бешеный темп работы. В дополнение к тому, что она вела кампанию за избрание ее лидером партии, Тэтчер была вторым человеком в теневом министерстве финансов, специалистом по финансовому законодательству. Сейчас, когда правительство Вильсона должно было представить свой законопроект о государственном бюджете, у нее появлялась мишень для критики, благодаря которой она окажется в центре внимания. Назначив Тэтчер в министерство финансов, Хит неосторожно предоставил ей ту стартовую площадку, с которой она могла уничтожить его. И отсчет времени уже начался.

Работа по проведению бюджетно-финансовых законопроектов лейбористского правительства через парламент входила в компетенцию министра финансов Дэниса Хили, одного из самых впечатляющих политиков-лейбористов послевоенного времени. Сын директора средней школы, окончивший Оксфорд со степенью бакалавра классической литературы с отличием первого класса, он был вместе с тем ветераном армии, не утратившим казарменной приземленности. Блестящий политический деятель, в дальнейшем — министр обороны, Хили обладал театрально ярким, разящим, как удар рапиры, остроумием. Но он также отлично владел палашом, оружием тяжелым и грубым, и имел репутацию самого грозного дуэлянта-полемиста в лейбористской партии. Годы спустя он назовет Тэтчер «Тедом Хитом в юбке», но когда она, во всеоружии своих познаний в области статистики и налогового права, вступила в поединок с ним лицом к лицу, стоя по ту сторону прохода в палате общин, ему было не до сарказма. Во время декабрьских дебатов 1974 года Тэтчер обрушилась на него так яростно, что тори-заднескамеечники разразились криками одобрения, а журналисты принялись записывать каждое ее слово. У Тэтчер, писала «Дейли телеграф», «ямочки на щеках — из железа».

В середине января, сразу после рождественских парламентских каникул и всего за пару недель до первого баллотирования на должность лидера консервативной партии, Тэтчер и Хили продолжали сражаться на равных в ходе жарких дебатов, которые до сих пор вспоминают в Вестминстере. Отвечая на какой-то его выпад, Тэтчер гневно отчитала министра финансов за вводимый им налог на операции по трансферту капитала, которым станут облагаться дары, в том числе и благотворительные пожертвования, и за предложенное повышение налоговых ставок на наследуемое имущество. «Судя по всему, вы понятия не имеете о том, как скажется ваш налог на жизни отдельных людей, на экономике или даже на свободном обществе в целом», — заявила она.

Хили, любитель острых перепалок, перестал церемониться. «Миссис Тэтчер проявила себя в ходе этих прений Пассионарней привилегированных, — сказал он, уподобляя ее Долорес Ибаррури — испанской коммунистке, прославившейся как пламенный оратор в годы гражданской войны. — Она продемонстрировала свою решимость закрепить за своей партией репутацию партии кучки богачей, и, думается, как ей, так и ее партии придется пожалеть об этом».

Кто-нибудь другой, возможно, и отступил бы перед его натиском. На это Хили и рассчитывал. Но Тэтчер спокойно встала и решительно направилась к курьерскому ящику во главе парламентского стола. Хили, насупив свои широкие, кустистые брови, сверлил ее взглядом, ожидая контрвыпада. Она хотела сказать, начала Тэтчер, что реплики Хили недостойны его, но, к сожалению, это не так. Ее вступление, содержавшее саркастический намек на имеющее воспоследовать оскорбление, было рассчитано на то, чтобы вызвать у парламентариев (тех, кто слушал) предвкушение словесной расправы, и расчет этот оправдался. «Некоторые министры финансов — специалисты по микроэкономике. Другие — знатоки фискальных дел. Этот же — элементарно некомпетентен, — насмешливо продолжала она. — Мы по эту сторону прохода в палате общин диву даемся, как мог стать министром финансов человек, так мало знающий о существующих налогах и так слабо осведомленный о предложениях, внесенных на обсуждение парламента. Если уж министром финансов может быть нынешний министр, значит, им может быть любой в палате общин. Я надеялась, что сей достопочтенный джентльмен многому научился в ходе этих прений. Теперь ясно, что он не научился ничему. Он мог бы, по крайней мере, обратиться к рассмотрению практических последствий, потому что они затронут каждого, в том числе и людей, которые, подобно мне, не имели при рождении абсолютно никаких привилегий». Палата огласилась аплодисментами, насмешливыми восклицаниями, криками «Верно! Правильно!». Тэтчер одержала верх. Она приняла вызов первого драчуна, грозы округи, и, будучи «всего лишь женщиной», разделала его под орех. Никогда еще никто не побивал Дэниса Хили.

Пресса была в восторге от этого побоища. «Дейли телеграф» еще раз высказала свое мнение о Тэтчер: «Даже рискуя навлечь на себя гнев данной леди тем, что вроде как бы ставлю под сомнение ее бесспорную женственность, — писал постоянный обозреватель газеты Фрэнк Джонсон, — я все же должен сказать, что партии тори нужно иметь побольше таких мужчин, как она». У партии неожиданно объявился претендент в лидеры.

Телевизионный продюсер Гордон Рис вызвался помочь ей по части контактов со средствами массовой информации. Вместе с Нивом он спешно организовал серию встреч за ленчем с журналистской элитой Флит-стрит. Женственное очарование, которое Тэтчер весьма эффективно — стоит ей захотеть — пускает в ход, помогло смягчить прямолинейность и простоту пояснений ее популистского взгляда на вещи и меритократических политических воззрений. Вскоре на ее сторону начали переходить «новообращенные». В подписанном заявлении, напечатанном на странице писем в «Дейли телеграф», она разъясняла: «Консервативная партия, какой я ее вижу, не станет делать тайны из того, что она верит в свободу личности и индивидуальное преуспевание, в поддержание законности и порядка, в широкое распределение частной собственности, в вознаграждение энергии, умения и бережливости, в разнообразие выбора, в сохранение местных прав за местными сообществами».

Продолжалась обработка членов парламента. Нив и Рис, импровизируя по ходу дела, позаимствовали американскую стратегию ведения избирательной кампании и кое-какие телевизионные приемы. Ей нужно было получить голоса 51 процента парламентариев-консерваторов, но вместо того, чтобы ориентироваться на этот минимум, эти трое решили агитировать всю парламентскую фракцию партии. Избранная стратегия носила революционный характер: ведь за исключением парламентских партийных организаторов — так называемых «кнутов», обеспечивающих присутствие членов партии на голосовании законопроектов, — никто до этого не обрабатывал систематически весь членский состав консервативной фракции.

По данным частичного подсчета, произведенного Нивом за десять дней до баллотировки, Тэтчер имела 64 голоса, Хит — 35 голосов, а Хью Фрейзер, влиятельный заднескамеечник, представлявший тех, кто не хотел поддерживать ни Тэтчер, ни Хита, — 9 голосов. Более полный подсчет, произведенный два дня спустя, показал, что Тэтчер поддерживают девяносто пять человек, Хита — шестьдесят четыре, а Фрейзера — шесть. Сорок три человека еще не определились, но Нив полагал, что двадцать из них отдадут свои голоса Тэтчер. Она шла к заветной цели и была исполнена решимости устранить любые препятствия на своем пути.

За четыре дня до голосования Тэтчер отправилась в Финчли и произнесла там страстную речь в защиту своего образа мыслей, в которой ответила на обвинения в том, что она-де собирается отстаивать интересы богатых и привилегированных. «Забудьте все эти вздорные рассуждения о «защите привилегированных» — в детстве и юности я знать не знала никаких привилегий! — и утверждения, будто меня поддерживают только правые реакционеры. Дело идет не о конфронтации левых и правых».

Ответила она и на критику, исходившую из партийных рядов: она, мол, «безнадежно буржуазна» для того, чтобы возглавить великую партию тори. «Если «буржуазные идеалы» включают в себя поощрение разнообразия и индивидуального выбора, предоставление честных стимулов и справедливого вознаграждения за квалифицированный и усердный труд, поддержание барьеров, эффективно ограждающих от чрезмерной власти государства, и веру в широкое распространение индивидуальной частной собственности, то я, безусловно, стараюсь их отстаивать». Это была одна из самых сильных ее речей. Она получила хорошие отзывы в печати. К тому времени борьба за лидерство в партии тори оказалась в центре внимания журналистов, и момент для произнесения речи был выбран с идеальной точностью.

Тэтчер, которая держалась перед телевизионной камерой гораздо лучше, чем Хит, дала согласие выступить накануне баллотировки в еженедельной телепрограмме «Мир в действии» — идею этого выступления выдвинул и помог осуществить Рис. В тот вечер парламентарии-тори толпились вокруг телевизоров в здании палаты общин, чтобы посмотреть захватывающий спектакль. В одном из эпизодов она беседовала с мусорщиками на свалке, и один из них замялся, отвечая на вопрос, что ему приходится убирать. «Отбросы?» — подсказала Тэтчер, пытаясь помочь. «И мертвые тела», — добавил в заключение он. Тэтчер не упустила возможности подать эффектную реплику: «Кому-то приходится заниматься этим — для такой работы требуются люди со спокойным достоинством». Пресса благоприятно отозвалась о ее телевизионном выступлении. «Дейли телеграф», и на этот раз не поскупившаяся на похвалы, восторженно писала, что Тэтчер «была полна жизни, как никогда раньше» {12}.

Она добилась ошеломляющего успеха. За день до голосования Нив сообщил ей, что, по его подсчетам, у нее 120 сторонников против 84 у Хита. Но согласно опросам, проведенным газетами, до 63 процентов членов партии переизбрание Хита предпочитали замене его на Тэтчер. За исключением Кита Джозефа — сторонника Тэтчер, весь теневой кабинет поддерживал Хита.

Поэтому, когда в день принятия решения в комнату № 14 палаты общин начали заходить члены парламента — консерваторы, Хит имел все основания считать, что он сохранит свой контроль над партией. Питер Уокер, организатор его избирательной кампании, заверил Хита, что он может рассчитывать на 138–144 голоса из 276, то есть на такое большинство, которое сделает ненужным второй тур голосования.

Тэтчер проголосовала в полдень, ушла перекусить, вернулась и, нервничая, дожидалась в кабинете Эйри Нива окончания процедуры голосования. Голосование закончилось в половине четвертого, а в четыре часа из комнаты № 14 вышел Эдуард дю Канн и объявил сногсшибательный результат. Тэтчер набрала 130 голосов, Хит — 119, Фрейзер — 16, и 11 человек воздержались. Нив поспешил к себе в кабинет. «Хорошие новости, — выпалил он. — Вы впереди. Будет второй тур». Она была изумлена. Впрочем, трудно сказать, кто был поражен сильнее, Тэтчер или Хит. «Мы просчитались», — сказал ошеломленный Хит своим помощникам по избирательной кампании. Он тотчас же объявил о своем уходе в отставку. Тэтчер недобрала всего девять голосов до абсолютного большинства, и он решил избавить себя от дальнейших унижений.

В сердце Тэтчер не нашлось места для сочувствия человеку, благодаря которому она столькому научилась. «Я всегда буду любить славного Теда, но в политике сочувствия нет», — сказала она после его ухода, и эти мягкие слова были пропитаны смертельным ядом.

После того как Хит вышел из игры, те претенденты, которые не выставляли свои кандидатуры в первом раунде из лояльности, поспешили сделать это сейчас, чтобы померяться силами с Тэтчер во втором раунде неделю спустя. Сильнейшим из ее соперников был пятидесятишестилетний Уайтлоу. Бывший министр по делам Северной Ирландии, веселый, общительный Уайтлоу, известный всем как просто Вилли, был богатым помещиком, любителем пострелять дичь и сыграть в гольф. Он представлял собой концентрированное воплощение консерватора старой школы с большими связями во влиятельных консервативных кругах. Впрочем, Уайтлоу отнюдь не являлся этаким твидовым костюмом, внутри которого — пустота. Он занимал пост председателя партии и зарекомендовал себя за двадцать лет пребывания в парламенте исключительно способным парламентским деятелем. Его сила состояла в умении примирять спорящие стороны, великолепном владении всеми видами закулисной политической деятельности и твердой поддержке, которая ему оказывалась в самых широких слоях партии. Имелись у него и слабости: чрезмерная склонность к компромиссам, плохое знание экономики и отсутствие ораторского дара. В целом же он занимал слишком центристскую идеологическую позицию и, по мнению некоторых, слишком близко ассоциировался с Хитом.

Другими кандидатами были Джеффри Хау, державшийся умеренных взглядов и занимавший в прошлом должность генерального стряпчего, и парламентские деятели Джеймс Прайор и Джон Пейтон, из которых ни один не рассчитывал на многое. Свои кандидатуры они выдвинули, чтобы отнять голоса у Тэтчер. Если бы это произошло и раунд тоже не дал окончательного результата, ожидалось, что в третьем раунде они все вместе поддержат Уайтлоу.

Задолго до того, как стать соперниками в борьбе за лидерство, Тэтчер и Уайтлоу дали согласие выступить на собрании «Молодых консерваторов» в Истберне, на южном побережье Англии. Тэтчер дальновидно договорилась с ними, что они не станут использовать этот форум для ведения избирательной кампании и будут придерживаться первоначального плана выступлений. Для Уайтлоу это означало проведение собеседования по вопросам регионального развития — сама тема служила гарантией того, что он усыпит своих слушателей; зато у Тэтчер руки не были связаны. Планом предусматривалось, что она обратится к участникам с речью. И она так горячо выступила в защиту основных идеалов консерватизма, что слушатели повскакали с мест и бурно ей аплодировали. На следующий день ее речь широко освещалась в печати. Когда главная программа Би-би-си попросила ее принять участие в обсуждении общественных вопросов вместе с другими кандидатами, она ответила отказом. Она оторвалась от общей группы и возглавила гонку.

В день второго тура голосования в комнату № 14 потянулись цепочкой 276 парламентариев-консерваторов. Тэтчер опять нервничала. На ней был строгий костюм, элегантность которого подчеркивал бело-розовый тюльпан. Большую часть дня она просидела одна в маленьком, без окон кабинете Эйри Нива. Наконец в 4 часа дня в кабинет вошел Нив. «Все в порядке, — просто сказал он. — Вы — лидер оппозиции». Она набрала 146 голосов, на 7 голосов больше, чем было достаточно, чтобы стать лидером; Уайтлоу получил 79 голосов, а Хау и Прайор — по 19 каждый.

Ее глаза наполнились слезами. Затем, тотчас взяв себя в руки, она перешла к делу. «Слава Богу, что с этим все кончено, — оживленно сказала она. — У нас уйма дел. Надо немедленно приступать к работе».