Глава I

Здесь, в России, после восьми лет эмиграции я предполагал завершить свои записки, которые старательно вел вплоть до этого времени. Я потерял всякую надежду хоть чем-то быть полезным своей стране, соотечественникам и принял решение навсегда отойти от общественной деятельности и провести остаток жизни в покое и безвестности.

Много лет спустя непредвиденные обстоятельства вынудили меня пересмотреть это решение. Я вновь взял в руки перо, чтобы описать самые интересные для поляков события, состоявшиеся в период с 1810-го по конец 1815 года. Не желая, однако, чтобы в моих Мемуарах появился пробел о том, что произошло в течение восьми лет, я и пишу эту книгу, где кратко излагаю основные эпизоды и факты 1802–1810 годов, а также некоторые подробности своей частной жизни.

Содержание следующего тома составят события последних пяти лет. Там и будет поставлена последняя точка в моих записках.

Низкопоклонником и льстецом я никогда не был. Все, что я скажу про императора Александра не продиктовано никакими личными интересами и амбициями еще и потому, что сейчас, когда пишутся эти строки, императора уже нет с нами, и вся Европа скорбит о его кончине. Но почтительное отношение к истине и потребность высказать свои чувства не позволяют мне обойти молчанием впечатление, которое родилось в моем сердце и уже никогда больше не покидало меня с тех пор, как я впервые встретился с императором в Петербурге.

Доброта и забота, которые впоследствии он мне оказывал, симпатия и лестные знаки внимания к моей особе, сердечность и теплота наших встреч вплоть до последнего свидания в 1817 году, когда я имел счастье видеться с ним, внимание ко мне и моей семье – вот чем привлекал меня к себе император Александр… А его доверие к полякам, его уважение и покровительственное отношение к моим соотечественникам, его стремление развивать народное просвещение в польских провинциях, подвластных России, и, конечно же, его желание возродить Польшу – разве меня как поляка все это могло оставить равнодушным?..

Я немного увлекся и заговорил о событиях, произошедших на последней стадии моего пребывания в России. В свое время я обязательно вспомню и о них, а пока вернемся к нашей первой встрече с императором Александром, состоявшейся в Петербурге 15 февраля 1802 года.

Император принял меня с присущей ему предупредительностью и приветливостью. Он с живым интересом расспрашивал обо всем, что со мной приключилось. Затем дал указание генерал-прокурору Беклешову представить ему мое прошение и совершить все по справедливости, дабы удовлетворить мои пожелания.

Раньше я и в мыслях не мог допустить, что сам император сочтет возможным хлопотать обо мне перед высокопоставленным чиновником. И мне ничего не оставалось, как порадоваться за господина Беклешова. Ведь в годы моей эмиграции этот человек, будучи генерал-губернатором среднерусских провинций, был одним из самых жестоких моих преследователей, а теперь стал усердным покровителем и добрым другом.

Из того, что я имел в Польше до революции 1794 года, мне теперь ничего не принадлежало. У меня не было разрешения требовать возвращения своих владений, которые были конфискованы и распределены среди различных лиц.

По высочайшему повелению императора для рассмотрения моего вопроса была создана специальная комиссия, и я получил право на наследование всего того, чего меня лишили во время моего отсутствия. Кроме того, мне назначили пожизненную ренту, которой было вполне достаточно и для меня, и для семьи.

В Петербурге меня застала новость о мире между Францией и Англией, подписанном в Амьене 25 марта 1802 года. Согласно этому документу Англия признавала все территории, завоеванные Французской республикой на континенте, включая зависимые от Франции республики, и возвращала захваченные колонии. Амьенский договор завершал процесс умиротворения в Европе.

Перспектива восстановления Польши стала далекой как никогда. Но какой-то неведомый инстинкт подсказывал мне, что наступит время, когда моя страна возродится именно благодаря Александру.

28 апреля 1802 года я выехал из Петербурга с твердым намерением обосноваться вместе с семьей в деревне под Вильной, жить там в полной свободе, ни от кого не зависеть и если чем и заниматься, то только обустройством усадьбы.

Несколько недель спустя я узнал, что император Александр собирается совершить поездку в Минскую губернию и в Белую Русь. Я посчитал своим долгом выразить царю свое почтение в этих краях, где благодаря его покровительству и благосклонности я совсем недавно обрел уют и покой.

Именно с этой поездкой связаны мои воспоминания, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не дадут угаснуть чувствам любви и преданности, родившимся тогда у меня к Александру.

Императора сопровождали его адъютанты граф Ливен, князь Волконский, граф Кочубей и господин Новосильцев. В Минске царю представили меня вместе с высшими чинами губернии. Когда я благодарил Александра за позволение оказать ему почтение здесь, у себя на родине, где не был целых восемь лет, находясь в эмиграции, он со слезами умиления воскликнул: «Как? Вы восемь лет провели вдали от родины?..» И по выражению его лица я догадался, что он доволен, что смог вернуть семье и соотечественникам человека, вынужденного по политическим причинам так долго скитаться на чужбине.

На обеде у минского губернатора говорили о научных учреждениях Англии, о крупнейших астрономических обсерваториях в Европе, о знаменитых ученых и художниках. Реплики императора красноречиво свидетельствовали, что он хорошо разбирается в вопросах науки и искусства.

Встал вопрос о неприкосновенности жилища иностранных дипломатов в Риме, где преступники укрылись от полиции в резиденции одного зарубежного представителя. Император был возмущен такой привилегией, которая, по его словам, противоречит всем принципам морали и справедливости. Он добавил, что не потерпит, чтобы российские дипломаты пользовались такими преимуществами за границей.

Когда речь зашла о Константинополе, граф Кочубей, видя доброе расположение императора ко мне, поинтересовался, знает ли Его Величество о том, что я находился в этом городе под чужим именем как представитель польских патриотов в те годы, когда он был там послом России?.. Глядя мне прямо в глаза, Александр улыбнулся и сказал, что, конечно же, осведомлен об этом, и тут же спросил, куда я отправился после Константинополя? Я ответил, что из Константинополя мой путь лежал в Париж, где мне хотелось удостовериться в том, о чем я знал из газет и не очень внятных донесений. События, происходящие тогда во Франции, вызывали во мне восхищение. Эпоха террора стала историей, и я был убежден, что французская революция несет человечеству огромную пользу… По прибытии во Францию я понял, в каком ложном свете мы порой воспринимаем явления и факты, когда судим о них издалека. В 1797 году это уже был совсем другой Париж, чем я его себе представлял.

Император стал серьезнее и сказал: «Вы совершенно правы, говоря, что мы нередко ошибаемся, когда смотрим на вещи глазами других людей и не воспринимаем события сами в непосредственной близости от них. Однако не следует впадать в другую крайность и осуждать, отбрасывать все, что не получило успеха. Необходимо использовать чужие ошибки и стараться избегать их. Никогда нельзя терять из виду то, что может привести к общему успеху».

Ничто не могло сравниться с моим изумлением и восхищением, когда я услышал эти слова, которые так хорошо выражали величие души и возвышенность чувств Александра.

На балу император танцевал со всеми присутствующими дамами. В какой-то момент он подошел ко мне и сказал: «Я с удовольствием замечаю, что предрассудки начинают рассеиваться в этих краях. Вот уже и мещанкам находится место в дамской элите. В моих немецких провинциях в Ливонии и Курляндии такое происходит давно. Но для меня стало приятным сюрпризом, что прогресс цивилизации дошел и до Минской губернии, где, как и в вашей стране, так сильно держались за старые предрассудки».

Мне казалось, что все это происходит во сне, и мне ничего не оставалось, как признать, что ни один монарх кроме Александра не сможет дать своим подданным счастья и заслужить их любовь и признательность.

Я сопровождал императора в его поездке в Могилев и Витебск. Обедал с ним. Бывал на балах и празднествах в его честь и собственными глазами видел, с каким восторгом его встречают люди всех сословий.

Покидая Витебск, император посадил к себе в карету генерала-от-инфантерии, военного губернатора Белой Руси Римского-Корсакова, который проехал с царем до первой почтовой станции. Вернувшись, генерал разыскал меня и сообщил, что император много рассказывал ему обо мне и высказал самое благосклонное суждение о моей особе. Римский-Корсаков, с которым я впоследствии подружился, дал мне совет ехать в Петербург, где, как он уверял, я смогу получить достойное место и пользоваться полным доверием императора.

Меня глубоко тронуло искреннее стремление генерала изменить мою жизнь и судьбу. Но я уже принял окончательное решение полностью отойти от общественных и государственных дел. Они перестали привлекать меня после того, как я потерял родину, которой мог бы послужить. Я вернулся в свою деревню и оставался там до самого конца 1806 года.

За эти четыре года пламя войны, на какое-то время притушенное мирным процессом, вновь разгорелось в Европе. Изменения в правительстве Франции расшатывали политическую систему всех европейских государств.

Бонапарт прекрасно сознавал стратегическую важность сохранения за собой острова Санто-Доминго, население которого сбросило иго Французской республики, и поэтому послал туда тридцатитысячную армию под командованием генерала Леклерка. Ее главной задачей являлось восстановление французского владычества на острове. В числе солдат и офицеров этой армии было немало поляков. Экспедицию постигла горькая участь: в условиях нездорового климата почти все воины погибли. Там нашли свою смерть и многие мои соотечественники. Особую скорбь в моей душе вызвала гибель генерала Яблоновского, которого я уже упоминал несколько раз.

6 мая 1802 года принятый по предложению Трибуната сенатус-консульт объявил о назначении Бонапарта консулом на десятилетний срок. 2 августа того же года Сенат сообразно решению Трибуната и Законодательного корпуса с согласия народа, опрошенного посредством всеобщей подачи голосов, провозгласил Наполеона пожизненным консулом.

26 августа 1802 года остров Эльба, а 11 сентября Пьемонт были присоединены к Франции. 9 октября Бонапарт занял Парму. 21 октября тридцатитысячная французская армия вступила в Швейцарию.

Такие действия Франции ускорили разрыв отношений с Англией. 13 мая 1803 года английский посол Витворт покинул Париж. Через год, 18 мая 1804 года, Наполеон Бонапарт был провозглашен императором, и папа Пий VII 2 декабря приехал в Париж на ритуал его коронации.

Одной из первоочередных забот Наполеона в ту пору было создание новых республик по образцу империи. И начал он с Италии. Приняв депутацию Цизальпинской республики, которая решила восстановить наследственную монархию в пользу нового императора французов, Бонапарт завладел этим королевством и 26 мая 1805 года в Милане получил железную корону. Своего приемного сына Евгения де Богарне он назначил вице-королем Италии.

Разрыв отношений с Лондоном побудил Бонапарта вновь вернуться к плану высадки войск в Англии. Снова вспомнили о Булонском лагере. Во всех портах на севере страны появились военные корабли. И в это время о себе заявила третья антифранцузская коалиция. 11 апреля 1805 года был подписан союзный договор между Великобританией и Россией. 9 августа к договору присоединилась и Австрия.

Наполеон срочно покинул Булонь и поспешил в Париж. 23 сентября по его настоянию Сенат принял решение о новом наборе восьмидесяти тысяч рекрутов. Уже на следующий день Бонапарт приступил к новой кампании. 1 октября он переправился через Рейн, вошел в Мюнхен и вынудил генерала Мака сдать Ульм. 13 ноября французы заняли Вену, а 2 декабря началось сражение под Аустерлицем, где армии Бонапарта противостояли австрийские и русские войска.

Победы при Ульме и Аустерлице привели к Пресбургскому миру, подписанному 26 декабря. Австрия признала Наполеона королем Италии и уступила ему Венецию, Далмацию и Албанию.

30 марта 1806 года Наполеон объявил своего брата Жозефа Бонапарта королем Обеих Сицилий. 5 июня Голландия была превращена в королевство, где королем стал брат Бонапарта Людовик.

12 июля 1806 года четырнадцать князей из юго-западной части Германии объединились и создали Рейнский союз под протекторатом императора Наполеона.

1 августа на сейме в Регенсбурге князья официально заявили о выходе из состава Священной Римской империи германской нации. Германская империя прекратила свое существование, и Франц II отрекся от престола.

Стремительное развитие всех этих событий и укрепление могущества Наполеона во многом обусловили создание четвертой антифранцузской коалиции. Пруссия, вставшая после Базельского мира на путь нейтралитета, возможно, и помогла бы союзникам в ходе последней кампании, если бы французские войска не проводили свои операции столь быстро и решительно, из-за чего война закончилась намного раньше, чем можно было предположить.

На этот раз Пруссия вступила в союз с Россией, чтобы изгнать французов из Германии. Располагая многочисленной и хорошо обученной армией, Пруссия угрожала Наполеону разрывом мирного договора и активными военными действиями, если он не позволит прусским войскам перейти Рейн.

Как раз в то время, когда русские войска двинулись к западным границам России, а Пруссия делала явные шаги к разрыву отношений с Францией, я решил уехать из своей деревни и провести зиму 1806 года в Вильне.

Я видел, что центр политических событий перемещается на запад, и мне хотелось быть поближе к ним. Кроме того, я полагал, что жить в столице благоразумнее и спокойнее, нежели в глухой провинции, где все более-менее известные личности всегда на виду и становятся предметом пересудов. Мне не хотелось лишних разговоров еще и потому, что с некоторых пор в здешних провинциях стали появляться тайные агенты Наполеона. А кто-то, возможно, по неосторожности, возможно, по глупости прислал на мой адрес послание, из-за которого у меня могли возникнуть неприятности.

 

Глава II

Не успел я появиться в Вильне, как пришла новость о разгроме прусской армии. Это случилось в самом начале кампании в первые дни октября 1806 года. После битвы при Йене и Ауэрштедте 14 октября и взятия Эрфурта, Лейпцига и других населенных пунктов в окрестностях Берлина Наполеон 27 октября с триумфом въехал в немецкую столицу.

1 ноября генералы Домбровский и Выбицкий по указанию Наполеона выступили с обращением к польскому народу. Они извещали своих соотечественников о скором прибытии Костюшко, который присоединится к ним и будет сражаться под эгидой и покровительством императора французов за свободу Польши. Все с энтузиазмом восприняли это обращение. У людей вновь засветилась почти совсем угасшая искра надежды. А это было как раз то, на что и рассчитывал Наполеон. Он был убежден, что поляки окажут ему мощную поддержку в предстоящей войне с Пруссией и Россией.

Перед выездом из Парижа Бонапарт любезно предложил Костюшко принять участие в своей кампании и подписаться под обращением к польскому народу. Наполеон знал, каким доверием пользуется этот уважаемый человек среди поляков и какую любовь питают к нему соотечественники.

Однако Костюшко усомнился в обещаниях Наполеона о восстановлении Польши и превращении ее в свободное и независимое государство и не стал обманывать поляков надеждами, в которые не верил и сам.

Уединившись в деревне неподалеку от Фонтенбло, он безучастно взирал на все, что происходило вокруг, и с болью вспоминал, с какой беспечностью французы отнеслись к судьбе Польши, раздел которой они могли предотвратить, как и могли поддержать восстание 1794 года. Он отдавал должное военному таланту Наполеона и в то же время видел в нем властолюбивого завоевателя и деспота. А это претило его принципам и исключало всякое доверие к императору французов.

Отказ Костюшко вызвал негодование Наполеона, который попытался оправдать такое решение тем, что бывший польский военачальник по состоянию здоровья не может участвовать в его кампании. Тем не менее Бонапарт не перестал распространять новые обращения к полякам, обещая, что воевать они будут под началом своего любимого командующего.

Такие обращения, упования на возвращение Костюшко, доверие к непобедимому до сих пор Наполеону, его недавние победы в Пруссии, его уважительное отношение к польским военным, надежды на возрождение Польши, умело поддерживаемые наполеоновскими эмиссарами – все это воодушевляло жителей польских провинций, подчиненных Пруссии.

Со всех сторон прибывали добровольцы и становились под победные знамена французов, чье вступление в Варшаву стало подлинным триумфом. 16 ноября генерал Домбровский сформировал в Познани четыре полка новобранцев.

Восторг поляков достиг своего апогея, когда Наполеон расположил свой штаб в Познани. Несколько оброненных им фраз о былом величии Польши быстро стали достоянием поляков на всей территории, захваченной Пруссией. Правда, вскоре бюллетень, опубликованный в Париже, несколько охладил всеобщий восторг. В бюллетене излагались пожелания поляков, и при этом ничего не было сказано о намерениях Наполеона. В тексте, в частности, говорилось:

«Наше национальное достоинство, наша любовь к родине не только сохранились в сердцах поляков, но и закалились в беде. Главная страсть, главное желание поляков – вновь стать народом. Самые богатые оставляют свои замки и во весь голос требуют восстановления королевства. И ради этого они готовы жертвовать своими детьми, богатством и положением. Это действительно трогательное зрелище. Они уже нашли прежние наряды, они уже воскресили старые обычаи.

Удастся ли восстановить трон в Польше? Сможет ли этот великий народ возродиться и вновь стать независимым? Сможет ли он восстать из гроба и обрести жизнь? Один Господь, которому все подвластно в этом мире, даст ответ на этот важный политический вопрос. Не вызывает сомнений, однако, что все мы находимся в преддверии невиданных интереснейших событий».

Статья, опубликованная в этом бюллетене, дала повод для различных толкований. Некоторые не заметили в ней ничего существенного. Другие за ухищренными дипломатичными выражениями увидели стремление Франции скрыть от европейских государств подлинные планы Наполеона в отношении Польши и считали, что следует довериться обещаниям императора французов и ждать развязывания войны. Но поборники свободы задавались вопросом, можно ли верить в то, что человек, разрушивший свободу в своей собственной стране, сможет восстановить республику в Польше? А самые мудрые высказывали опасения, что Наполеон ловко использует польский вопрос для пополнения своей армии и получения субсидий с тем, чтобы осуществить свои далеко идущие планы.

Между тем основная часть населения, не склонная ни к каким рассуждениям, верила в скорое воскресение. А бесстрашные военные, слышащие лишь голос чести и командира, только и ждали сигнала, чтобы в патриотическом порыве покрыть себя славой в грядущих сражениях.

Русские войска под командованием генерала Беннигсена в ноябре заняли территорию Польши, захваченную Пруссией, овладели Варшавой, но при приближении французской армии ушли из столицы.

25 ноября Наполеон выехал из Берлина и, как я уже говорил, в Познани расположил свой штаб. Там же 11 декабря 1806 года он подписал мир с Саксонией, преобразовав ее в королевство и признав в ходе последней кампании короля Баварии и короля Вюртемберга. А в это время французские войска переправлялись через Вислу, и в Варшаве возводились мощные оборонительные сооружения.

После сражений при Пултуске и Голымине 26 декабря 1806 года под давлением русских войск Пруссия оставила польские земли.

В начале 1807 года корпус генерала Эссена, прибывший из Молдовы, пополнил войска генерала Беннигсена, и он возобновил наступательные операции. Бои местного значения предшествовали кровавому сражению при Эйлау 8 февраля 1807 года, в котором, по свидетельству самих французов, русские проявили исключительное мужество и героизм. Ни одной из сторон так и не удалось получить превосходство в этой битве. Тем временем русская армия под командованием генерала Беннигсена пошла в наступление на Торунь, пытаясь обойти левый фланг великой армии. Но этот маневр оказался неудачным. Французы приступили к зимнему расквартированию. Неожиданно маршал Лефевр получает приказ о наступлении на Гданьск. Он осадил этот крупный город, и 26 мая местный гарнизон капитулировал. 14 июня сражения при Гейльсберге и Фридланде стали завершающими в этой военной кампании.

Император России и король Пруссии находились в Тильзите. Русские генералы Багратион и Беннигсен запросили перемирия, которое было заключено 22 июня.

25 июня состоялась первая встреча императора Александра и императора Наполеона. Она проходила посередине реки Неман на плоту с закрытым павильоном. С одного берега к плоту на лодке прибыл Наполеон в сопровождении Мюрата, Бертье, Бессьера, Дюрока и Коленкура, с другого – Александр, великий князь Константин, Беннигсен, Уваров, Лобанов и Ливен. Одновременно лодки приблизились к плоту, и оба императора зашли в павильон, где провели двухчасовую беседу. На следующий день во встрече императоров принял участие и король Пруссии, а 8 июля 1807 года был подписан Тильзитский договор.

Следует прямо сказать, что с самого начала кампании 1806 года жители Литвы и всех польских провинций, занятых Россией, питали огромный интерес к Наполеону. Люди с жадностью вчитывались в его обращения к полякам, в прокламации Домбровского и Выбицкого, которые распространялись в Варшаве, в любые сообщения, где было хоть слово о будущем возрождении Польши.

Серьезные люди, конечно же, обратили внимание, что Костюшко наотрез отказался от лестных предложений Наполеона и не пожелал ни следовать за ним, ни подписывать какие-либо воззвания к полякам, что существенно подрывало доверие к Бонапарту вопреки варшавским прокламациям. Такие люди имели определенные сомнения, что Наполеон пойдет на восстановление былой независимости и мощи Польши, так как это не соответствовало ни его взглядам, ни всем его деяниям, совершенным доныне. И, наконец, внимательные наблюдатели допускали, что в своем стремлении склонить императора Александра к заключению соглашения либо к принятию мирных предложений Наполеон пожертвует Польшей и поляками во имя собственных интересов.

Я разделял подобные суждения. А тем, кто интересовался моим мнением, добавлял при этом, что, если даже Наполеону удастся овладеть Литвой и Волынью, то он создаст там отдельные герцогства, как это уже случилось на польских землях, отнятых у Пруссии, когда появилось герцогство Варшавское, или Мазовецкое, но только не Польское герцогство или королевство.

Уверенный тон, с которым я излагал свою позицию, вызывал негодование у многих моих соотечественников, которые восторгались и преклонялись перед Наполеоном. Но оставалось уже не так много дней, чтобы все убедились в правильности моих рассуждений.

В Вильне было немало людей с такими же мыслями. На многих особое впечатление произвело именно то, как Костюшко отнесся к предложениям Наполеона. Но факт остается фактом: двенадцать тысяч жителей Литвы и Волыни перешли границу и влились в ряды польских легионов. И если бы французские полки переправились через Неман и вступили в Литву, вполне возможно, что каждый, кто мог носить оружие, поспешил бы присоединиться к французам.

Жители Вильны замерли в ожидании результатов очередной военной кампании. Никто не мог сказать ничего определенного. И вот, наконец, почта принесла новость: в Тильзите подписан мирный договор. Выяснилось, что Наполеон вполне удовлетворен тем, что его императорство признал Александр и ему удалось сблизиться с этим монархом, который сегодня является единственным на континенте его самым сильным соперником. Императору России и засвидетельствовал Бонапарт свое уважение и расположение (отныне он это будет делать всегда) и постарался устранить все препятствия на пути к миру. Без всяких колебаний он выдвинул предложение о присоединении Варшавы и польских земель, захваченных Пруссией, к Российской империи. И хотя сторонники Наполеона сомневаются и не верят, что такое предложение действительно было, истина от этого не перестает быть истиной. На сей счет у меня имеются очень достоверные сведения.

Мы также узнали, что император Александр не принял такого подарка Наполеона, и тогда он создал Варшавское герцогство, присоединив его к Саксонии. В то же самое время на части отнятых у Пруссии польских земель Наполеон создает Белостокский округ с многотысячным населением и передает его императору России. Словно давая понять, что он вовсе не намерен овладевать Литвой и присоединять ее к Польше, Бонапарт с легкостью уступает Александру часть бывшей Польши и даже готов ему отдать все Великое герцогство Варшавское, лишь бы русский царь принял его принципы континентальной системы.

Такие новости потрясли жителей Вильны и польских провинций, занятых Россией. В семьях, члены которых были под подозрением, царили растерянность и паника. Многие молодые люди из Литвы и Волыни явно поторопились пойти на службу в польскую армию, и теперь их родственники и друзья подвергались преследованиям и травле. Все люди, которые только и ждали, чтобы наполеоновские полки поскорее переправились через Неман, были разочарованы и чувствовали себя обманутыми. Тильзитский мирный договор стал могилой, куда захоронили все надежды о возрождении Польши. Вера в Наполеона и его добрые намерения сильно пошатнулась во всех польских провинциях под господством России.

Обстановка еще более осложнилась после эрфуртской встречи двух императоров, когда их позиции еще более сблизились. Этому сближению способствовала и работа российского посла в Париже, а французского в Петербурге, которые предоставляли императорам исчерпывающую информацию обо всем, что могло стать угрозой внутренней безопасности обоих государств. Многие жители Литвы и Волыни были преданы как раз теми, кто подстрекал их к необдуманным поступкам!..

К счастью, при императоре Александре таких «злоумышленников» строго не наказывали и суровых мер по отношению к ним не применяли. Но чем больше люди ценили такое великодушие, тем меньше у них было желания повторять ошибки и идти навстречу правительству, которое с готовностью жертвовало каждым, в ком больше не нуждалось.

Создание Варшавского герцогства по условиям Тильзитского мира далеко не полностью отвечало интересам и чаяниям поляков, получивших недавно избавление от господства прусского короля.

Используя своих сторонников и эмиссаров, Наполеон старался внедрить полякам мысль о том, что в будущем появится возможность вернуться ко многим вопросам, которые сегодня еще не нашли своего окончательного решения. Бонапарт надеялся, что решение о назначении короля Саксонии, его верного союзника, главой Варшавского герцогства очень понравится полякам, которые в 1791 году приглашали этого вельможу на польский трон, поскольку процедура избрания короля Польши была упразднена конституцией 3 мая.

По распоряжению Наполеона была создана комиссия по разработке проекта конституции Варшавского герцогства. 22 июля 1807 года в Дрездене император французов одобрил и подписал текст конституции.

Конституция провозглашала католическую религию государственной и декларировала свободу всех вероисповеданий. Гарантировалось всеобщее равенство перед законом, упразднялась крепостная зависимость. Сеймики и гминные собрания назначали своих представителей в двухпалатный сейм. Король имел право законодательной инициативы, назначал сенаторов, министров, всех гражданских и военных сановников, руководителей сеймиков и гминных собраний. Министры входили в состав государственного совета. Они имели право роспуска сейма и осуществляли контроль над судопроизводством. Судьи исполняли свои обязанности пожизненно.

Варшавское герцогство, занимавшее территорию в тысячу восемьсот квадратных лье, было разделено на шесть департаментов: Познань, Калиш, Плоцк, Варшава, Ломжа и Быдгощ. Его население составляло около четырех миллионов человек.

Граждане Варшавского герцогства чувствовали себя вполне комфортно под властью монарха, к которому они относились с уважением и доверием. Им было лестно, что их достопочтенные сограждане занимают видные места в системе высших органов государственной власти, а бесстрашный князь Юзеф Понятовский возглавил военное министерство.

Однако вскоре новое герцогство, будучи слишком слабым, чтобы оградить себя от России и Австрии, стало ощущать на себе всю тяжесть повседневного существования. Давали о себе знать такие факторы, как содержание многочисленных армий, суммы к оплате по цивильному листу, составленному без учета реальных размеров страны и количества населения, управление герцогством саксонским королем, которого все уважали и любили, но чья ограниченная власть не могла защитить население от произвола военного правления Наполеона, и, наконец, система налогообложения и непосильные поборы, вынуждающие собственников продавать свои владения либо закладывать их в казну.

Нетрудно было догадаться, что при первом же конфликте между Францией и Россией или Австрией территория герцогства превратится в театр военных действий. И тем не менее польские военные настолько доверяли Наполеону, а его обещания о восстановлении всей Польши возымели такое магическое воздействие на население герцогства, что все терпеливо исполняли и свои обязанности, и воинскую повинность, и всяческие нововведения, переносили любые обиды в полной уверенности, что такие жертвы являются неизбежной платой за возрождение своей страны.

 

Глава III

Вскоре после подписания Тильзитского мира я получил разрешение императора Александра на сопровождение в Италию моей супруги, чье здоровье совсем испортилось из-за здешнего сурового климата. Я упоминаю об этой поездке только потому, что ей предшествовали некоторые события, вынудившие меня вернуться к делам, от которых я много лет назад отказался, и мне пришлось срочно съездить в Париж.

Из Вильны я уехал в сентябре 1807 года. Прибыл в Вену и оттуда отправился в Венецию, где волею случая оказался накануне приезда Наполеона. Он впервые посещал этот город с тех пор, как Венеция вошла в состав французских владений. По всему было видно, что средств на организацию встречи императора не жалели. Мне захотелось поприсутствовать на этом празднестве, и я попросил внести меня в список иностранцев на представление императору. Министр иностранных дел Италии Марескальки, к которому я обратился со своей просьбой, сообщил, что император с удовольствием увидится со мной на представлении, а дежурный камергер Карлетти уточнил, что это произойдет завтра в девять часов утра.

Ровно в указанное время я был во дворце, где остановился Наполеон. В большой передней я увидел вице-короля Италии князя Евгения, герцога Кадорского Шампаньи и много других лиц, сопровождавших императора. Вскоре дверь распахнулась и громкий голос сообщил: «Свита императора…» Люди из свиты прошли в кабинет, где, впрочем, долго они не задержались, потому что сразу же начали приглашать иностранцев и итальянцев.

Когда дежурный камергер произнес мою фамилию, Наполеон, согревавшийся у большого камина, направился ко мне и заговорил по-итальянски: «А, отлично! Вы – поляк!» и тут же перешел на французский: «Ведь вы поляк, не так ли?..» – «Да, государь, – ответил я, – живу на польских землях под российским владычеством». Он поинтересовался, давно ли я в Венеции. Я рассказал, что нахожусь здесь всего лишь два дня, остановился, чтобы воочию убедиться, с каким восторгом венецианцы встречают прибытие своего государя. Он учтиво сказал, что благодарен мне за это.

Затем Наполеон спросил, не намерен ли я провести некоторое время в Венеции. На что я ответил, что нахожусь здесь проездом и собираюсь ехать во Флоренцию, на юг Италии. «Вы очень правильно поступили, что выбрали для путешествия эту страну, – сказал император. – Я знаю, что поляки имеют пристрастие к искусству, и в этом отношении лучше Италии страны не найти».

Он задал еще несколько незначительных вопросов и остановил свой взгляд на моей орденской ленточке, потрогал золотой почетный знак у меня на униформе и сказал: «Ведь это польский орден Белого Орла». И тут же добавил: «Я удивляюсь, что император Александр разрешает носить такие награды на своих землях». Я ответил, что это все, что у нас осталось как память о политическом существовании Польши, и император Александр не пожелал лишать нас этой памяти, потому что он использует любую возможность, чтобы хоть чем-то помочь полякам и облегчить их участь, за что ему мы очень признательны.

Наполеон нахмурил брови, резко отвернулся от меня и обратился к князю В…, стоявшему рядом: «А вы, вы ведь русский? И вам ничего не остается, как приезжать в Италию за солнышком, у вас же нет его». Не дав человеку хоть что-то ответить, Наполеон стремительно пошел дальше, продолжая знакомство с остальными гостями. Кажется, мои слова об императоре Александре испортили настроение Наполеону, и это почувствовали все присутствующие, слушая его резковатые и не очень любезные реплики.

Бонапарт отошел от меня уже достаточно далеко, и не все я мог расслышать. Но затем мне многие рассказывали, что беседуя с каким-то итальянским господином, у которого на шляпе была черная лента, Наполеон сказал ему: «Вы носите траур… По жене… Ей повезло, что она умерла. Она же была интриганкой». Сам я не слышал этого разговора и не могу утверждать, что все прозвучало именно в таких выражениях, но я лично видел, как в конце церемонии Наполеон подошел к депутации евреев – самых богатых венецианских купцов, специально прибывших поприветствовать императора – и сурово сказал им по-итальянски: «Вы иудеи. Вас терпят во всех моих владениях, потому что я снисходительно отношусь ко всем вероисповеданиям. Но смотрите, не занимайтесь ростовщичеством! Не люблю ростовщиков и буду их вешать». Повернувшись в мою сторону, он добавил: «Куда ни приедешь – везде евреи, но нигде их столько нет, как у вас в Польше».

Бонапарт вновь обрел спокойствие и безмятежность и, словно желая исправиться за резкость в конце беседы со мной, очень вежливо проводил меня, выразив надежду, что я буду присутствовать на последующих торжествах.

Наполеон провел в Венеции еще несколько дней. Из-за своей болезни мне пришлось пробыть здесь более трех месяцев. Во Флоренцию я приехал только в начале февраля 1808 года и вместе с семьей собирался прожить здесь столько, сколько позволят обстоятельства.

Теперь это уже была совсем не та Тоскана, которую я оставил двенадцать лет назад. Когда-то этот цветущий край с богатейшей сельскохозяйственной и промышленной продукцией, а также активной торговлей пользовался всеми благами отеческого правления Леопольда и Фердинанда. Тихий, спокойный нрав жителей, развитое сельское хозяйство, высокий уровень всех отраслей промышленности, свобода, предоставляемая иностранцам, достижения науки и искусства – все это отличало Тоскану от других итальянских провинций.

Когда я вновь приехал сюда в начале 1808 года, Тоскана уже была под владычеством Франции. В одной только Флоренции двенадцать тысяч человек, прежде работавших на шелкопрядильных фабриках, доведены до нищенского состояния. Высокие налоги на вино, масло, соль, табак и другие товары постоянно усугубляют и без того нелегкую долю людей и вызывают ропот среди земледельцев. Но все покоряется силе, и как бывает в захваченных странах, французы богатеют за счет местного населения и лишь немногие коренные жители, верой и правдой служащие завоевателям, тоже набивают карманы казенными деньгами.

Я приехал в Тоскану как раз в то время, когда французскому политическому деятелю Доши было поручено сформировать там новое правительство. Вскоре ему на смену пришел генерал Мену. Он занял дворец Питти, стал генерал-губернатором Тосканы и получил очень широкие полномочия.

Хунта, состоящая из многочисленных парижских чиновников, завершила создание административно-политической системы Тосканы. Это случилось перед приездом сюда сестры Наполеона княгини Элизы – супруги князя Баччиоки. Во Флоренции она появилась в середине 1809 года и сразу же распорядилась о создании почетного караула. Из местной дворянской элиты ей удалось организовать великолепный двор.

Война, возобновившаяся в ту пору между Францией и Австрией, во многом усложнила пребывание иностранцев во Флоренции. В начале кампании передвижения австрийских войск сильно встревожили французских чиновников в Тоскане, так как все армейские подразделения французов были переброшены к границам Италии. По указанию княгини Элизы из гарнизона Лукки прислали сотню солдат, чтобы заселить опустевшие казармы во Флоренции.

Сторонники прежнего режима, составляющие большинство населения Флоренции, во весь голос выступали против новой администрации и ратовали за возвращение в Тоскану австрийцев. Тех немногих рабочих и торговцев, которые по принципиальным соображениям поддерживали французов, обзывали якобинцами и на них показывали пальцем. В целом следует признать, что благодаря мудрости и выдержке властей, а также миролюбивому характеру флорентийцев в городе сохранялась спокойная обстановка. И это при наличии всего лишь сотни солдат из Лукки да нескольких бойцов, которые по болезни оставались во Флоренции.

Горожане бранили французов и от души желали успехов австрийским войскам. Этим, собственно, все и ограничивалось. По-другому дела обстояли в деревне. Там доведенные до отчаяния крестьяне жаждали развязывания войны и скорейшего возвращения своего законного правителя.

Однако все надежды тосканцев были уничтожены французскими войсками и победами Наполеона. Судьба по-прежнему благоволила этому человеку, который обязательно добивался успеха несмотря ни на какие преграды.

После встречи с императором Александром в Эрфурте 27 сентября 1808 года Наполеон со своей восьмидесятитысячной армией отправился в Испанию. Там он выигрывает одно сражение за другим, покоряет большинство испанских провинций, торжественно вступает в Мадрид и узнает: Австрия воспользовалась его отсутствием и весной 1809 года начала кампанию против Франции.

Восстал Тироль, вестфальцы изгнали короля Жерома, зашаталась Италия, а Пруссия того и ждала, чтобы взяться за оружие.

Наполеон спешно оставил Мадрид. Его армия сгруппировалась на правом берегу Рейна. На этот раз Австрия хорошо подготовилась к боевым действиям и имела прекрасное вооружение. Австрийская армия переправилась через реку Инн и захватила Баварию. 17 апреля 1809 года штаб французских войск находился в городе Донаувёрт. Сражения при Экмюле и Эслинге, оккупация Вены 11 мая, битва при Ваграме 6 июля стали важнейшими военными событиями этой кампании в Германии, которая завершилась через несколько месяцев Венским миром, подписанным 14 октября 1809 года. Активные действия французов вынудили австрийскую армию забыть о запланированном походе в Италию, где австрийцы нашли бы немало сторонников, особенно в Тоскане.

Варшавское герцогство могло полагаться лишь на собственные силы. В его распоряжении имелся единственный не очень боеспособный армейский корпус. Все польские легионы находились либо в Испании, либо дислоцировались в прусских крепостях. Эрцгерцогу Фердинанду не составило большого труда проникнуть со своей сорокатысячной армией на польские земли и направиться прямо на Варшаву.

Князь Юзеф Понятовский, имея под своим началом от восьми до десяти тысяч штыков, 19 апреля оказал яростное сопротивление австрийцам у Рашина, но вынужден был уйти из Варшавы, чтобы уберечь город и пощадить жителей. В соответствии с актом о капитуляции, подписанным эрцгерцогом Фердинандом и князем Понятовским, 21 апреля 1809 года австрийские войска вступили в столицу

Князь Понятовский, нисколько не сомневаясь, что его встретят как освободителя на польских землях под владычеством Австрии, где он сможет укрепить свое войско новобранцами и создать благоприятную обстановку для действий французской армии, пошел в наступление со стороны Галиции.

14 мая он уже был в Люблине. 19 мая после трех затяжных атак капитулировал Сандомир. Под напором доблестной польской армии не устояли Ярослав и Замость. Повсюду люди восторженно встречали наши войска. Их ряды пополнялись добровольцами. Им помогали чем могли.

В ночь с 1 на 2 июня австрийцы вывели войска из Варшавы. 15 июля князь Понятовский во главе четырнадцатитысячной армии вступил в Краков. В этой кампании особенно отличились такие офицеры, как Владимир Потоцкий, Сокольницкий, Каминский, Годебский, Рознецкий, Косинский, Вейсенгоф и другие.

По Шенбруннскому, или Венскому мирному договору Варшавское герцогство расширило свою территорию на девятьсот квадратных лье. Эта территория была разделена на четыре департамента: Краков, Радом, Люблин и Седльце. Соляные копи Велички стали владениями Австрии и Варшавского герцогства. Округа Тарнополь и Збараж, ранее входившие в состав Галиции, перешли к России. Согласно этому мирному договору Франция, получив новые территориальные концессии в пользу своих союзников и Италии, приобрела себе Иллирию и Истрию.

С самого начала этой кампании все связи с Россией нарушились, а после оккупации французскими войсками Вены, контакты с этой страной и вовсе прекратились, в частности, для тех, кто жил в Италии. Я посылал свои письма в Париж, откуда российский посол князь Александр Куракин любезно согласился пересылать их в Литву. Однако ответа на них я во Флоренции так и не получил. И это доставляло мне дополнительные неприятности, так как вернуться на родину я мог, только дождавшись окончания войны. Князь Куракин очень учтиво старался уговорить меня приехать с семьей в Париж, где мы будем чувствовать себя спокойнее, и где нет перебоев в почтовой связи с Россией. В конце концов, я согласился и решил провести в Париже зиму 1809 года.

Пока военные вели свои баталии, на дорогах Италии, особенно в районах, прилегающих к Апеннинам, орудовали разбойники. Мародеры, австрийские дезертиры и даже обедневшие крестьяне вступали в сговор, бесчинствовали и грабили путешественников.

Рассредоточенные в самых различных местах шайки грабителей порой так наглели, что без всякого страха с угрозами приближались к городским воротам. Так, одна хорошо организованная бандитская группировка, совершив ряд разбойных нападений в окрестностях Болоньи, добралась до самой крепостной стены и наверняка прорвалась бы в город, если бы заблаговременно надежно не заперли ворота и не забаррикадировали въезд.

Неподалеку от Болоньи жил бывший польский военный Грабинский. В составе французских войск он принимал участие во всех кампаниях за исключением самой последней. Не так давно Грабинский вышел в отставку, купил себе домик и решил остаться в здешних краях. К нему и обратились местные жители с просьбой возглавить небольшой отряд из нескольких французских солдат и тридцати добровольцев, чтобы отогнать грабителей и покончить с бандитизмом. Поляк охотно согласился и смело взялся за это дело. Не раз и не два на него нападали, ранили в собственном домике, но, в конце концов, Грабинский и его отважные помощники навели порядок и налетчики оставили город в покое.

Я покидал Флоренцию уже после Венского мира, но спокойного путешествия никто гарантировать не мог. Самые большие опасности поджидали путников в апеннинских предгорьях.

Когда мы приехали в Болонью, нам рассказали, что дальше до самой Модены дорогу контролируют около ста пятидесяти разбойников. Я поинтересовался у префекта, насколько велики наши риски, если мы продолжим наш путь в Париж. Тот ответил, что ручаться ни за что не может и ждет свежую информацию о последних вылазках бандитов. И добавил, что он нисколько не удивится, если грабители окажутся в окрестностях Болоньи, от которой они, как правило, далеко и надолго не уходят. Префект посоветовал мне не рисковать и немного подождать.

Вечером форейтор, которого я отправил на разведку, рассказал, что он проехал полдороги до Модены и на почтовой станции в Самоджии видел, как сотни полторы бандитов подожгли большой сенной сарай, несколько жилых домов и перестреляли почти всех французских жандармов. Затем злодеи быстро скрылись в горах.

На следующее утро мы отправились в путь. В Самоджии остановились сменить лошадей. Прямо на дороге недалеко от моста мы обнаружили двадцать два трупа. На пожарищах еще дымились не догоревшие дотла бревна…

Благополучно проехали Модену, Парму, Милан, Турин, Шамбери, Лион и, наконец, 14 ноября 1809 года, оказались в Париже.

 

Глава IV

После заключения Венского мирного договора Наполеон уже вернулся во Францию и жил во дворце Фонтенбло. Там меня и представил императору посол России. Немного спустя двор переехал в Париж. Каждую неделю во дворце Тюильри устраивали мероприятия с участием дипломатического корпуса и иностранных гостей. По воскресеньям – месса в императорской часовне, по четвергам давали спектакли, иногда, правда, очень редко проводились вечера с последующим ужином.

В Париж я приехал в седьмой раз. Я бывал во французской столице в самые различные периоды и теперь пытался сконцентрировать свои воспоминания и впечатления на каких-то общих чертах в облике этого города.

Следует признать, что Париж – удивительный город, который очаровывает и манит к себе иностранцев. Но есть в нем одно великое преимущество: когда бы вы сюда ни приехали, какое бы правительство ни стояло у власти, какая бы форма правления ни действовала в государстве – вы никогда не заметите разительных изменений в этом многоликом городе.

В Париже всегда многолюдно, и жизнь бьет ключом во всех его кварталах. Здесь постоянно проводятся форумы выдающихся европейских ученых, замечательных писателей и художников. Даже во время революции во всех научных учреждениях Парижа поддерживался строгий академический порядок. Вместе с другими иностранцами я ходил в публичные библиотеки. Мы бывали на различных лекциях, слушали лучшие оркестры Европы, посещали мастерские живописцев. Мы восхищались талантом таких мастеров сцены, как Флери, Тальма, Ларив, Рокур и Дюшенуа, любовались великолепием театральных декораций и наглядеться не могли на изящные танцы артистов парижского балета. Магазинчики в Пале-Руаяль щедро предлагали изысканные предметы роскоши. Выйдешь в свет – глаз не оторвать от изумительных нарядов. В праздники на парижских бульварах яблоку негде упасть. Рестораны и кафе никогда не пустуют. На улицах – дорогие шикарные экипажи. Помнится, как в 1797 году на праздники выезжали до трех тысяч экипажей.

Вот и теперь, в первые дни после приезда в Париж, я не находил здесь каких-либо заметных перемен. Впрочем, кое-что во дворце Тюильри все-таки изменилось: это новые светские персоны и придворный этикет, который стал более претенциозным и вычурным. Обычные парижане, далекие от дворцовых интриг, пожалуй, ни в чем не изменились.

Я надеялся, что на этот раз увижу много новых зданий, поражающих своим внешним убранством, но надежды мои не оправдались. Единственным украшением триумфальной арки, на которую затратили миллионы, стали четыре лошади из позолоченной бронзы, снятые с церкви Святого Марка в Венеции. Мое внимание привлекли дома на новой улице Риволи, железная решетка ограды вокруг дворца Тюильри и реставрация Лувра. Мне много говорили о предстоящих декоративно-орнаментальных работах в Париже, показывали схемы, планы, но, кажется, все это – дело будущего.

Никак не мог я пройти мимо Лувра, в великолепных залах которого представлены шедевры, свезенные сюда со всей Европы.

Придворный театр, на который я возлагал столько надежд, большого восторга у меня не вызвал. А ведь там работают самые лучшие актеры, в оркестре играют выдающиеся музыканты.

Роскошь, блеск, пышность, царящие в Тюильрийском дворце, искусно сшитые дорогие наряды, ордена, медали и знаки отличия всех государств, жемчуга и бриллианты самых изысканных дамских украшений – все это вряд ли могло произвести сильное впечатление на человека, бывавшего на церемониях и торжествах во дворах почти всех европейских монархий. И тем не менее я столкнулся здесь с нововведениями, которые не оставили меня равнодушным и четко зафиксировались в памяти. Это прежде всего военные парады, которые проводились чуть ли не каждое воскресенье на площади перед дворцом Тюильри, и приезд многих коронованных особ, находившихся в то время во французской столице.

На самом деле, было очень интересно смотреть, как перед Наполеоном торжественным маршем проходили французские, итальянские, польские, голландские, португальские, испанские войска. И все дружно чеканили шаг, устремив вдохновенные взгляды на императора французов. А разве не любопытно было увидеть среди гостей сразу шесть королей и несколько королев, которые пребывали в Париже и своим появлением в Тюильрийском дворце подчеркивали значимость и величие нового императорского двора!

Ничего не буду говорить о празднествах в связи с бракосочетанием императора и эрцгерцогини Марии-Луизы, так как незадолго до этого события я вынужден был срочно уехать в Петербург по семейным обстоятельствам.

В конце мая я приехал в Вильну и был приглашен на собрание дворянства, где обсуждался вопрос о направлении жалобы императору Александру в связи с несправедливыми ограничениями и притеснениями свободы на территории Литвы. По таким вопросам обращаться непосредственно к императору было не принято. На этот счет имелось предписание о подаче заявлений граждан в связи с ущемлением их прав, в соответствии с которым направлять депутации с жалобами и ходатайствами в Петербург можно было лишь с согласия и разрешения военного губернатора. Генерал Римский-Корсаков, военный губернатор Литвы, вовсе не препятствовал своим гражданам обращаться к царю, тем более что к нему самому у них никаких претензий не было. Первые лица виленского дворянства пытались уговорить меня, чтобы я, решая в Петербурге свои частные вопросы, занялся и их делом и походатайствовал за них перед императором. Два дня я упорно отказывался брать на себя такую миссию, вновь и вновь повторяя, что много лет назад дал себе слово никогда не встревать в общественные дела. Однако дворяне просили меня так настойчиво, так убедительно, что я, наконец, согласился обсудить с Его Величеством их вопрос и даже предварительно изложить на бумаге его суть на основе фактов, которые они мне предоставят в Вильне. При этом я поставил два условия. Первое: в обращении к императору речь должна идти исключительно о самых важных вопросах, касающихся благосостояния всей губернии, а не частных лиц. Второе: срок, в течение которого я смогу в Петербурге заниматься выполнением взятого на себя обязательства, не должен превышать одного месяца.

Я уточнил также, что с первых дней пребывания в Петербурге охотно займусь вопросом виленского дворянства, однако рассчитывать на его быстрое решение не приходится, и поэтому предложил предводителю виленского губернского дворянства в случае необходимости заменить меня в Петербурге. Ведь может случиться так, что понадобятся какие-то дополнительные бумаги для более подробного изложения фактов. Такие материалы он мог бы привезти из Вильны и дожидаться в столице ответа императора.

24 июня 1810 года я прибыл в Петербург и уже не следующий день получил приглашение Александра на обед. Принял он меня, как обычно, очень тепло. Я рассказал, что помимо личных вопросов, которые, собственно, и привели меня в Петербург, у меня имеется прошение соотечественников из Вильны, уполномочивших меня довести его до сведения императора. Александр внимательно выслушал меня и, не скрывая своего удовлетворения в связи с тем, что жители Литвы доверили мне представлять их интересы, попросил как можно быстрее подготовить докладную записку и передать ее лично ему.

Через три дня мы вновь встретились на обеде. За столом на восемь персон были императрица, государственный канцлер граф Румянцев, обер-гофмаршал граф Толстой и дежурные адъютанты. После обеда император дал мне двухчасовую аудиенцию. Я вручил ему докладную записку и рассказал обо всех злоупотреблениях губернской администрации. Успешному выполнению моей миссии помогло и то, что император сам с интересом расспрашивал меня обо всех подробностях, о каких я мог только вспомнить. В конце беседы Александр признал, что не владел информацией о большинстве правонарушений в Литве, и обещал во всем разобраться и по возможности удовлетворить требования местного населения. Мне он посоветовал обратиться к государственному секретарю Сперанскому, которому будет направлена моя докладная записка. Он же и подготовит положительный ответ.

Я попросил императора учесть, что не хотел бы задерживаться в Петербурге больше месяца, и меня здесь заменит виленский предводитель губернского дворянства Сулистровский, который при необходимости предоставит дополнительные пояснения по этому делу. Александр заверил меня, что достойно примет господина Сулистровского.

Когда я уже выходил из кабинета император остановил меня и показал какую-то парижскую газету, где была помещена статья об отце князя Чарторыйского. Царь был в ярости и полагал, что в этой статье между строк скрыты мысли Наполеона, который, поддерживая поляков в их стремлении возродить свою родину, хочет вбить клин в отношения между поляками и русскими. Александр обвинил поляков в непоследовательности и с горечью посетовал на то, что они не только не испытывают никакой привязанности к русским, но и ненавидят их. Он продолжал, что не принимал участия в разделах Польши и в глубине души всегда осуждал их. Нынешнее поколение русских, по мнению императора, не виновато в бедах и несчастьях поляков.

Выслушивая это излияние чувств Александра, я позволил себе заметить, что он, очевидно, забыл, что я ведь тоже поляк, участвовал в восстании 1794 года, воевал за родину и, приехав в Россию, уже говорил императору, что никогда не изменю своего отношения к отчизне и соотечественникам…

«Я ничего не забыл, – возразил император, – и прекрасно знаю, что вы сделали для своей страны и за это вас еще больше уважаю… Я не стал бы так откровенно разговаривать с вами, если бы не доверял вам… Человек, который честно отдал долг своей родине, никогда не изменит своим принципам… Добрыми обещаниями Наполеон желает привлечь на свою сторону поляков и всех льстецов… Послушайте, я всегда уважал ваш народ и надеюсь, придет день, когда смогу это доказать…»

Расставаясь, император попросил непременно навестить его перед моим отъездом из Петербурга и пообещал дать указание господину Сперанскому как можно быстрее подготовить ответ для умиротворения жителей Литвы. Разумеется, для этого понадобится внимательно изучить и проанализировать все материалы, изложенные в моей докладной записке, а также дополнительные сведения, которые предоставит господин Сулистровский.

7 июля 1810 года я получил официальное письмо от государственного секретаря Сперанского, направленное мне по указанию императора. Привожу здесь небольшой отрывок из этого письма:

«Господин граф! Его Величество император передал мне письмо, представленное Вашим превосходительством от имени дворянства Литвы. Император поручил мне уведомить вас, что он высоко ценит засвидетельствованные вами чувства доверия и благодарности со стороны дворянства.

Проявляя постоянную заботу о повышении благополучия своих народов, Его Величество император использует любую возможность, чтобы глубже узнать нужды своих подданных и всеми средствами оказывать им поддержку.

Именно такими соображениями руководствовался император, рассматривая просьбы и пожелания, изложенные в письме Вашего превосходительства, и т. д. и т. п.».

Далее господин Сперанский сообщал, что все ходатайства жителей Литвы встретили положительный отклик императора, который либо уже распорядился об удовлетворении их запросов, либо дал обещание о пресечении злоупотреблений местных властей.

Концовка письма господина Сперанского выглядела так:

«Таковы предварительные решения Его Величества императора по сути вашего обращения. Дальнейшие и окончательные решения по всем затронутым вопросам, несомненно, станут для виленского дворянства новым свидетельством внимания и заботы Его Величества императора о благосостоянии Литвы.

Честь имею и т. д.».

Не могу припомнить, чтобы решение вопроса на таком высоком уровне принималось за столь короткий срок, и мне было приятно сознавать, что моя миссия в поддержку литовского дворянства завершилась полным успехом.

Давая мне разрешение на поездку на несколько месяцев в Париж для воссоединения семьи, император тепло сказал мне, что в знак своего доверия ко мне и, желая дать понять жителям Литвы, как правильно они поступили, избрав меня своим поверенным, назначает меня личным советником и сенатором Российской империи. Александр любезно добавил, что это должно нас сблизить и позволит мне чаще видеться с ним и рассказывать о жизни и нуждах моих соотечественников.

Что и говорить, лестно было услышать такие слова от императора. И все же они меня скорее озадачили: ведь я терял то, чем уже начал наслаждаться – покой и независимость. С другой стороны, я не мог отвергнуть этот знак проявления высокого расположения Александра к моей особе.

Я никогда не страдал честолюбием. И даже если бы в молодые годы эта болезнь сразила меня, я непременно излечился бы от нее, потому что по собственному опыту и наблюдениям за другими прекрасно понял, какую тяжесть берет на себя человек, получая высокую должность. К почестям я всегда относился хладнокровно, хотя в двадцать три года получил голубую орденскую ленту, которой награждали генерал-лейтенантов, а в последние годы существования Польши занимал важнейшие посты в стране.

Единственное, что успокаивало при вступлении в эти новые для меня должности, было то, что я не должен был все время жить в Петербурге. Это мне пообещал император, специально сделав оговорку, что часть времени я буду проводить в своем имении, письменно извещая царя о потребностях жителей губернии.

По дороге из Петербурга в Литву я еще раз убедился, с каким благоговением люди относятся к Александру. Не скрывали своих искренних чувств восхищения и благодарности российскому монарху и жители Вильны.

Вскоре из Литвы я отправился в Париж, где посол России князь Куракин представил меня Наполеону как сенатора Российской империи.

 

Глава V

На этот раз Наполеон принял меня совсем не так тепло, как на первом представлении, и как-то рассеянно спросил: «Вы – сенатор России? Но ведь вы поляк, не правда ли?» и, не дожидаясь ответа, пошел приветствовать членов дипломатического корпуса. Довольно долго он разговаривал с графом Дзялынским, сенатором Варшавского герцогства. Бонапарт расспрашивал о новостях из Познани, о делах в Варшаве и при этом повысил голос, чтобы все слышали, как он радеет о жителях герцогства.

Через несколько дней я был представлен императрице Марии-Луизе, после чего меня, как и прежде, стали приглашать на все мероприятия при дворе. В скором времени я начал замечать определенные перемены в поведении и действиях Наполеона, а также его окружения. Бонапарт всячески хотел подчеркнуть свое внимание и уважительное отношение к послу России Куракину. Французские министры и императорские сановники как могли ублажали всех представителей российского посольства. Чернышев, адъютант императора Александра, прибывший в Париж со специальной миссией, оказался под личным покровительством Наполеона, который при любой возможности не забывал выставить напоказ свои дружеские чувства к российскому монарху.

Многие, конечно же, видели всю фальшь и лицемерие этих нехитрых приемов и предполагали, что неминуемый разрыв отношений между Францией и Россией уже совсем близок.

Поляки, проживающие в Париже, в этом не сомневались и страстно желали именно такого развития событий. Им очень хотелось надеяться и верить, что одним из неотвратимых последствий предстоящей французско-русской войны станет восстановление их родины. В ту пору все способствовало появлению таких надежд. Наполеон воздавал должное национальному достоинству поляков, привлекая их на свою сторону. Он расширил состав старых польских легионов, сформировал новые, которые уже успели отличиться в кампании 1809 года. Особой любовью Бонапарта пользовался созданный им корпус польских улан, входивший в состав гвардии.

По сути дела, провинции, отнятой у короля Пруссии по Тильзитскому миру, Наполеон дал лишь название Великое Варшавское герцогство. Тем не менее новое государственное образование, как и во времена до разделов Польши, имело свои финансы, сенат, министерства, собрания выборных и даже слишком мощную для своей территории армию. Некоторые даже были склонны предполагать, что император французов создал такое несоразмерное с количеством населения и территорией герцогство, потому, что в глубине души лелеял новые, еще более выгодные для поляков планы и выжидал, чтобы при первой же благоприятной возможности осуществить их.

Известно, однако, что на переговорах в Тильзите Наполеон предлагал Александру присоединить Варшавское герцогство к России. Тогда русский царь отверг и условия, и саму идею включения герцогства в состав России. После этого стало очевидно, что Наполеона больше интересует континентальная блокада Англии, нежели восстановление Польши.

Правда, после создания Варшавского герцогства стали распространяться слухи, будто Наполеон принял решение о восстановлении всей Польши. Российское внешнеполитическое ведомство в Петербурге потребовало разъяснений по этому поводу. Министр иностранных дел Франции господин де Шампаньи в официальном письме на имя государственного канцлера графа Румянцева опроверг эти слухи, подчеркнув, что вопрос о восстановлении Польши никогда не входил в планы императора Наполеона. Могу засвидетельствовать достоверность этого факта, так как позднее в Петербурге мне передали оригинал этого письма.

Однако во время моего последнего пребывания в Париже, о котором я сейчас и рассказываю, произошел случай, чрезвычайно огорчивший всех поляков, связывающих свои надежды о возрождении родины с Наполеоном. Министр внутренних дел Монталиве в своей речи о современном положении Франции, опубликованной во всех газетах, заявил, что восстановление Польши никогда по-настоящему не интересовало императора Наполеона. Поляки встревожились. Но ненадолго. Наполеону доложили, какую реакцию у поляков вызвала речь Монталиве, и он поручил маршалу Дюроку успокоить моих соотечественников в Париже, а в Варшаву отправил своего представителя, который должен был убедить польское правительство, что антипольская риторика министра Монталиве – это всего лишь дань уважения российскому послу.

Буквально через несколько дней все страсти, волнения и тревоги улеглись. Поляки вновь воспрянули духом, а их надежды обрели новую силу, потому что о войне Франции с Россией теперь говорили почти как о свершившемся факте.

Должен признаться, я полностью разделял стремление моих соотечественников увидеть свободную Польшу. Забота о возрождении родины ни на минуту не оставляла меня и стала частью моей жизни, но я не верил в успех этого проекта восстановления Польши в увязке с французско-русской войной. Во-первых, по причине топографического положения России, ее сурового климата, ее неистощимых ресурсов и ее могучей армии. Во-вторых, потому, что никогда не допускал, что у Наполеона есть искреннее желание восстанавливать Польшу. Свой проект он выдвинул лишь для того, чтобы привлечь поляков на сторону французов. Я был убежден, что Наполеон использует мой бесстрашный народ в качестве пугала для России и не восстановит былую Польшу даже тогда, когда все его остальные планы сбудутся. У меня не было никакой веры в то, что Бонапарт захочет превратить мою страну в крепкое независимое государство, потому что это претило его политическим взглядам и противоречило всем принципам, которых он придерживался доселе.

Я не скрывал своих мыслей от многих соотечественников, с которыми был тесно связан кровными узами и крепкой дружбой. Пройдет время, и они поймут справедливость моих суждений, к которым я пришел не после реальных событий, а перед тем, как они состоялись. Это хорошо видно из содержания записки, представленной мной императору Александру в мае 1811 года. С этим документом можно будет ознакомиться позже.

Не могу поставить себе в заслугу, что я сам предугадал намерения Наполеона, не воспользовавшись некоторыми сведениями, полученными в Париже.

Многие приближенные к Наполеону лица, пользовавшиеся его полным доверием, наверняка имели от него указание прощупать меня, выяснить мое отношение к последним событиям восстания 1794 года, выведать цель моих предыдущих поездок в Париж и моей миссии в Константинополе, узнать, как я оцениваю нынешнее положение дел в польских провинциях под владычеством России…

Маршал Дюрок, которого я как-то встретил у госпожи Валевской, признался мне, что очень расстроился, когда узнал, что я дал согласие стать сенатором России… Я поинтересовался причиной такого расстройства, а он добавил, что я поступил бы более благородно, если бы оставался поляком и служил своей родине.

Я был задет за живое такой репликой и довольно резко ответил, что несмотря ни на какие титулы, звания и должности никогда не забывал и не забуду, что я родился поляком, имел честь служить своей родине до самого последнего момента ее существования и теперь готов всем пожертвовать ради отечества, если бы оно было. Не видя никакой возможности быть полезным своей стране, я счастлив, что могу, по крайней мере, хоть чем-то помочь своим соотечественникам, защищая их интересы при дворе императора Александра. На это маршал Дюрок отпарировал, что все это очень похвально, но ведь я мог последовать примеру других поляков, которые пошли на сближение с Наполеоном и оказались под его теплой опекой. И добавил, что Наполеон питает особое расположение к храбрецам-полякам. Неоспоримым доказательством его доброго отношения к людям Польши стало создание Варшавского герцогства во главе с их любимым королем Саксонии.

Не скрывая резкости, я ответил, что в свое время отказался от всего своего состояния, дабы уберечь свою честь и выполнить свой гражданский долг перед родиной, и теперь не желаю пользоваться сомнительными средствами ради приобретения каких-то благ, которые никогда меня не интересовали. Впрочем, от императора Александра я получил все, в чем нуждался сам и моя семья. Я уточнил, что по возрасту уже не могу состоять на военной службе, но был бы готов вновь взять в руки оружие и сражаться под началом такого командующего, который восстановил бы всю Польшу и учредил независимое польское правительство. Что касается Варшавского герцогства, то в моих глазах это провинция, где нет представительного польского правительства и где действуют исключительно наполеоновские законы… В конце я подытожил: пока не восстановим Польшу, пока не вернем себе утраченного гордого имени поляка, лучше быть литвином и подданным императора Александра, нежели обывателем Варшавского герцогства и вассалом Наполеона.

Я попросил маршала Дюрока не сердиться на меня, за такую откровенность, на которую он меня сам и вызвал. Не смог сдержаться и еще раз повторил, что если бы была хоть какая-нибудь возможность возродить Польшу в том виде, как мне этого хотелось, ничто бы не остановило меня от борьбы до последней капли крови, чтобы увидеть своих детей свободными и счастливыми, какими были когда-то их предки.

Последние слова я отчеканил с таким пафосом, что даже Дюрок, кажется, заволновался. Немного погодя, он сказал, что вопрос о восстановлении независимой Польши можно рассматривать всего лишь как несбыточный проект, как мечту, которую никому никогда не удастся осуществить. По его словам, Польша никогда независимой не была и долгие-долгие годы страдала от анархии. А так называемая свобода, которой так любят хвастаться поляки, существовала только в пылких речах дворян на заседаниях сейма. Рабское положение крестьян всегда было препятствием для нормального развития страны. Поляки слишком разобщены в своих взглядах, дворяне слишком дорожат своими правами, чтобы Польша могла тешить себя надеждой и вновь обрести свое место среди великих европейских держав…

Я очень обрадовался, когда слуга прервал нашу беседу и сообщил, что император срочно вызывает маршала к себе. Так закончился этот тяжелый для меня разговор. Он лишний раз убедил меня в том, что Наполеон пребывает в плену своих предубеждений против поляков и видит в них только хороших солдат-исполнителей, совершенно неспособных к самоуправлению.

После того, как маршал Дюрок вышел, госпожа Валевска поинтересовалась предметом столь продолжительной и оживленной беседы. Я не счел целесообразным вдаваться в детали и коротко ответил, что речь шла о Польше. Госпожа Валевска ни слова не слышала из нашего диалога и радостно защебетала, как ей было приятно, что мне удалось побеседовать с маршалом. Ведь Дюрок пользуется особым доверием Наполеона и непременно доложит ему о содержании нашего разговора. Она добавила, что Наполеон очень любит поляков, а с некоторых пор он их просто обожает…

Впоследствии я уже не сомневался, что маршал Дюрок добросовестно проинформировал Наполеона о моих взглядах и убеждениях. Бонапарт стал холоден и сдержан по отношению ко мне, сторонился меня, явно не желая общаться и даже здороваться со мной.

Я не очень боялся рассказывать друзьям о подробностях этой беседы, которая была неожиданной как для меня, так и для маршала Дюрока и дала повод для серьезных размышлений. Мне предстояло принять очень важное решение…

Передо мной возникла неизбежная альтернатива. Либо рискнуть и следовать за огромной армией Наполеона вместе с соотечественниками, охваченными чуждой мне ложной несбыточной надеждой вновь обрести родину, с которой я навечно связан душой и сердцем, либо довериться благородству и великодушию императора Александра, который так доброжелательно относится к полякам и уже давно имеет свой план восстановления Польши?..

И я предпочел отправиться в Петербург, чтобы убедить императора Александра воспользоваться обстоятельствами, объявить себя королем Польши, присоединить к своим польским провинциям Варшавское герцогство, не дать Наполеону времени на перевооружение армии и не позволить ему продвинуться к границам России.

Вот аргументы и доводы, которыми я руководствовался, принимая такое решение.

1. Император Наполеон со всеми своими объединенными вооруженными силами не сможет одолеть колоссальную мощь Российской империи, где кроме армии он столкнется с такими непреодолимыми препятствиями, как гигантские расстояния, суровый климат, к которому французы никак не смогут привыкнуть, и фанатичная преданность русского народа Богу, отечеству и царю.

2. Наполеон не сможет рассчитывать на поддержку Швеции и Турции, которые, разумеется, могли бы оказать ему содействие в России. Но Швеция слишком слаба и боится России, а ее государь слишком благоразумен и осторожен, чтобы начинать войну, которую сам не одобряет. А Турция, уставшая и измотанная предыдущими войнами, а также теперешним вооруженным конфликтом с Россией, конечно же, не откажется от мирных предложений, как только таковые Россия сочтет целесообразным выдвинуть.

3. Если императору Наполеону удастся отбросить русские войска до Двины и Днепра и он остановится там, ограничившись захватом территории Польши, и кроме мира не будет ставить России иных условий, то успех такой операции, пожалуй, не вызывал бы сомнений. Но все дело в том, что честолюбие будет толкать Бонапарта дальше. Ему захочется принудить Россию закрыть свои порты для Англии. Он попытается войти вглубь древней России и добраться до ее обеих столиц. Но, уходя все дальше и дальше от Парижа, теряя множество солдат и офицеров, блуждая по незнакомой стране, встречая сопротивление на каждом шагу и врага в каждом русском, Наполеон лишится боеприпасов, продовольствия и поймет, что его изнуренные войска могут быть уничтожены при наступлении ранней зимы. И никакая гениальность не поможет ему найти спасение от мороза.

4. Если даже предположить, что Наполеон все же остановится на границах прежней Польши, об освобождении которой он так много говорил, то совершенно очевидно, что всю страну он не восстановит и не позволит ей иметь конституционное и представительное правительство. У Бонапарта возникнут определенные обязательства перед императором Австрии, в частности, по Галиции. Поскольку своей главной цели в таком случае император всех французов не достигнет, он попытается возместить ущерб, принесенный им же развязанной войной, и обложит контрибуцией все польские провинции, отнятые у России.

5. В случае, если Наполеон пожелает завершить свою первую кампанию захватом Польши и начнет готовиться к продолжению войны в следующем году, то можно не сомневаться, что нашу страну ожидает не только контрибуция, но и всеобщая мобилизация поляков, способных носить оружие. Бонапарт заставит население сдать военным всех лошадей, поставлять продовольствие и все, в чем нуждается двухсоттысячная армия, дабы возобновить военные действия тогда, когда он сочтет нужным.

6. Если Наполеон откажется от похода в Россию и от новой военной кампании, он может переложить ответственность за защиту Польши на самих поляков, так как не будет никакой необходимости держать здесь столь многочисленные войска. Но можно ли поверить в то, что император Александр, несмотря на все свое миролюбие, отдаст завоевания своей бабушки и не воспользуется первой же удобной возможностью вернуть их? Можно ли сомневаться в том, что четырехсоттысячная российская армия в любой момент не вступит в Польшу, в эту открытую всем ветрам страну, где не осталось ни одной крепости, где никто не окажет серьезного сопротивления русским войскам, где, наоборот, предоставят все необходимое для их содержания? Если же у Наполеона появится желание и возможность вернуться и поддержать поляков, то Польша превратится в театр военных действий. Будут сожжены и разграблены деревни и города. Граждане всех сословий будут доведены до нищеты. И при таком исходе Польша сможет стать либо русской, либо французской, но только не самостоятельной и независимой Польшей.

7. По моему глубокому убеждению, было бы благоразумнее не подвергать мою страну опустошению и всем ужасам войны, а стремиться к тому, чтобы в этих условиях император Александр получил возможность присоединить Варшавское герцогство к своим польским провинциям; чтобы царь сам осознал преимущества, которые получит Россия, создав из хорошо организованной присоединенной Польши мощный заслон от всех нашествий со стороны Запада; и, наконец, чтобы российский монарх вспомнил о своих прежних планах и понял, какой бессмертной славой покроет себя, став королем Польши и подарив конституционное правительство двенадцатимиллионному народу, который забудет о былых страданиях и будет питать только чувства преданности и благодарности к спасителю своей родины.

Кампания 1812 года, ее итоги и действия Александра по отношению к Польше подтвердили мои тогдашние догадки, предположения и решения.

Конец первого тома