Поезд шел на юго-восток.

Среднего роста коренастый мужчина в темном костюме, остановившись у окна, поднял раму.

Упругая прохладная струя ударила в лицо, растрепала волосы. Пассажир зябко повел плечами, хмыкнул и, поднявшись на цыпочки, выглянул в темноту. Августовская ночь дышала свежестью, ароматами увядающих трав. Темно-синее, почти черное небо с яркими живыми блестками звезд, мерцающих то голубым, то желтым светом, притягивало взгляд. С детства любил он это звездное небо, раскинувшееся над родными степями Зауралья, величественное, зовущее в неведомые дали...

Пассажир отодвинулся от окна, с хрустом потянулся, разминая затекшие мышцы, закурил. Усталость, вызванная нервным и физическим напряжением последних дней, медленно отступала.

Поезд, на минуту остановившийся на каком-то полустанке, снова набирал ход. Озорник-ветер принес из глубины ночи задорный перелив баяна, звонкие девичьи голоса, заливистый лай собачонки, приглушенный расстоянием уверенный рокот мотора. Затем эти звуки утонули в привычном шуме быстро мчавшихся вагонов. Плотно натянул ветер забившуюся было занавеску, бросил в лицо горьковатый запах дыма.

Проводница удивленно взглянула на пожилого, уже с сединой мужчину, с виду приличного и вроде бы трезвого, но, вот на ж тебе, среди ночи напевающего в раскрытое окно. Он оборвал мотив и, дружески подмигнув ковшу Большой Медведицы, не без сожаления опустил стекло. Прошел к шестому купе, отворил дверь. В мягком синем свете, падающем с потолка, купе казалось уютным, мирным, располагающим к отдыху. Но трое находящихся в нем пассажиров — серьезны и настороженны. На руках одного тускло поблескивают наручники.

...Поезд приближался к Долинску.

 

ГЛАВА I

Стоит ли внимания?

1

Все началось в тот июльский день, когда Алексей Петрович Климов, майор органов государственной безопасности, выступал с лекцией в клубе завода имени Калинина. Чекист — и вдруг лектор? Скажи это лет двадцать назад оперативному уполномоченному армейского отдела контрразведки СМЕРШ Алексею Климову — расхохотался бы. СМЕРШ — смерть шпионам! Причем тут лекции, выступления?..

Удивительно быстро возродились в Комитете госбезопасности традиции ВЧК, заложенные еще Феликсом Дзержинским. И (совершенно неожиданно для него самого), из Климова получился хороший лектор. Полюбил он такие встречи, уверовал в пользу их — вот, пожалуй, в чем дело.

В парткоме лекцию назвали длинно и по-казенному: «О происках международного империализма и повышении бдительности советских людей». Так и в объявлении написали. Звучит, конечно, не очень, да не в объявлении суть. Климов — рассказчик отменный. Недаром же, стоит ему «затравить» в дежурке управления об очередной «охоте» иль еще по какому случаю — сразу вокруг плотно сбивается кружок слушателей. И о делах сугубо официальных умеет он говорить живо, увлекательно. Примеров Климову не занимать, практика основательная.

У калининцев майор свой человек, редкую неделю не побывает на заводе. В клубе собрались рабочие двух ведущих цехов. Климов уважал этих людей, верил им, привык опираться на них в трудной работе.

В тот день добрую половину лекции посвятил он делам заводским. Хороший коллектив тоже не застрахован от «инфекции», только просмотри...

Во втором цехе как раз просмотрели: сбился с пути молодой токарь Василий Шубин. Наслушался парень зарубежных радиопередач, разных «голосов» и «свободных европ», стал искать красивую жизнь. Связался с фарцовщиками, начал в бутылку заглядывать (какая ж красота без «кальвадоса»?), спекулировать по мелочам, дружков на то подбивать. Вообразил себя этаким суперменом, которому все позволено, — и чуть не дошел до государственного преступления.

...Инженер Быков — человек всеми уважаемый, солидный. Но вот, поди ж ты, загулял недавно в ресторане, да так, что утерял и документы, и пропуск на завод. Мог таким ротозейством воспользоваться враг?

...А охрана завода? Как ее «бдительный» начальник объяснит, почему сварщик Терехин, усатый богатырь, два дня свободно проходил на завод по пропуску жены?

2

На выходе из клуба к Климову протиснулся невысокий худощавый старик, лекальщик Павел Иванович Маслаков. Знакомы они не первый год. Павел Иванович — старый коммунист, в юности — чоновец, непременный участник всех мероприятий. Работает он и в комиссии парткома, призванной содействовать сохранению государственной тайны. Тут уж — локоть к локтю с Климовым. Въедливый старик, во всякую-то дырку норовит заглянуть, все-то заметит...

Павел Иванович энергично оттер в сторону окруживших Климова трех подружек-лаборанток, вдруг страшно заинтересовавшихся «проблемой» использования телепатии в разведке и контрразведке. Впрочем, Климов подозревал, что интерес этот подогревался желанием покрасоваться на виду в новеньких сверхмодных мини-юбках.

— Кш, кш, минимальные! — шевеля седыми усами, добродушно прикрикнул Маслаков на девчонок. — Чего с пустяками пристали?

Расхохотавшись, подружки сорвались с места, убежали. Павел Иванович ухватил Климова за пуговицу, притянув к себе, зачастил:

— Послушал я тебя, мил-человек, друг-товарищ, и подумал: надобно рассказать тебе одну историйку. Про человека одного. Человек-то он, конечно, пустой, никчемный, да вишь, история-то странная. Вроде бы что-то нечисто в ней.

В тени, в заводском сквере у фонтана, не спеша закурили.

— Год назад, значит, получил я с чадами-домочадцами своими новую квартиру в нашем поселке. И поселили со мной одного инженера, приезжего. Временно поселили, потому как жить ему негде было. Рачинский фамилия, Владислав Сергеевич. Он, значит, одну комнату занял, а мы, стало быть, две других. Сосед он оказался так себе, не ахти, хотя беспокойства нам не причинял. Мрачный, замкнутый парень, нет в нем радости жизни. И не глупый, но желчный какой-то... И с моими, под одной крышей живя, не сошелся-не сладился, да и вообще друзей-то, как видно, ни на заводе, ни в городе не завел. Правда, с ней, со злодейкой, дружил крепко, но не буянил, не скандалил, держался тихо. Один пил! — старик осуждающе поднял прокуренный палец.

— Да дело не в этом. Где-то в середине мая, значит, месяца два назад, вдруг засобирался он уезжать. Сам знаешь, Алексей Петрович, специалистов у нас нехватка; конечно, уговаривали остаться. На ЧТЗ, говорит, меня зовут, в Челябинск. На такой завод, как не поедешь? Вызов, говорит, пришел. И квартиру дают, ну и подъемные опять же.

Ну, сперва тары-бары, а потом вдруг быстренько так уволился и укатил. А вскорости — перевод из журнала «Радио». Гонорар, значит, за статейку какую-то. Ну, не тыщи-мильоны, а все ж деньги немалые — тридцать шесть целковых. А кому их вручать?

Написал я в Челябинск в адресное бюро — не прописывался, отвечают, Рачинский в нашем городе. Я на ЧТЗ написал, в отдел кадров. И оттуда, слышь, ответ — не работает такой и не работал. Вот те ягода малина. Как же, думаю, так? А вызов? А квартира? А подъемные? И опять же, прими во внимание, друг-товарищ, денежки гонорарные не запрашивает. Это чтобы такой жадюга да попустился? В жисть не поверю. Но ежели уехал он в Челябинск, а туда не приехал, то как же? Куда ж он девался?

Маслаков, словно требуя немедленного разъяснения, вопросительно заглядывал Климову в лицо, топорщил усы.

— Где он у вас работал? — спросил Климов.

— В корпусе «Б», в лаборатории.

— Он что, не женатый?

— Не-е-т. Одинешенек, как птица кукушка.

— И невесты не было?

— Не слыхал. Хотя вообще-то к женскому полу склонности, видно, имел. Ночами — раза три сам слышал, бессонница у меня — приходил он домой не один, а потом, ночью же, провожал кого-то. Не иначе гостьи навещали...

— Ну, спасибо, Павел Иванович, за беседу, — Климов поднялся и протянул Маслакову руку. — Адресок свой не дадите? Может, понадобится заглянуть к вам.

— Отчего же не дать. Проспект Строителей, четыре, квартира двенадцатая, — и Павел Иванович крепко пожал руку майора Климова.

3

Если говорить откровенно, история, столь вдохновенно рассказанная старым рабочим, вначале не показалась Климову интересной. Мало ли почему человек, да к тому же одинокий и не старый мужчина, мог изменить свои намерения и поехать совсем в другой город. Объяснений этому можно найти десятки. Пожалуй, логично было бы передать сообщение об исчезновении Рачинского уголовному розыску. Может быть, он стал жертвой преступников?

Опытный контрразведчик майор Климов не торопился с выводами. Следуя правилу проверять все сомнительное, он, простившись с лекальщиком, направился не домой, а в отдел кадров завода. Рабочий день давно закончился, но архивным фондом отдела заведовала Люся Ермолаева, заочница политехникума, частенько (Климов знал это) вечерами готовившаяся к экзаменам в своем хранилище.

...В сущности, как мало может рассказать о человеке его личное дело. Что в нем? Анкета, автобиография, выписки из приказов. Попробуй за этими бумажками увидеть человека с его мыслями, характером, поступками...

С фотографии на Климова смотрело холеное лицо с искривленными в легкой усмешке губами, лицо в общем-то ничем не примечательное.

Год рождения — 1932-й.

Отец работал начальником главка одного из министерств... умер в 1950... мать умерла... Сестер и братьев нет...

Образование высшее...

А вот это уже настораживает (Климов даже в затылке почесал): два года назад Рачинский оставил спокойное кресло в министерстве коммунального хозяйства и начал странный вояж. Научно-исследовательский институт в Свердловске, Верхнереченский военный завод и, наконец, сюда, в Долинск... А здесь, на заводе — корпус «Б», исследовательская лаборатория.

Даже если прикинуть приблизительно, этот В. С. Рачинский должен знать немало государственных секретов. Нет, не годится, чтобы такой человек исчезал.

Спрятав личное дело Рачинского в папку и пожелав Люсе успешно завершить сессию, майор поехал в управление.

4

Они сидели друг против друга: плотно сбитый, уже грузноватый Климов и юношески стройный, с выгоревшим на солнце веселым чубом Саша Колосков.

— Что же здесь оперативно интересного, Алексей Петрович? — Колосков осторожно отодвинул от себя папку, в которой лежали сделанная Климовым запись рассказа старого лекальщика и личное дело Рачинского. — По-моему, от этих бумаг преступлением и не пахнет. Вы же обещали мне дело «Оборотня»... Участвовать в розыске такого преступника — вот это практика, это я понимаю, а здесь... — в голосе слушателя школы Комитета госбезопасности, проходившего свою первую практику, так явно прозвучало разочарование, что Климов рассмеялся.

— Преступников на твой век, Саша, хватит всяких, не беспокойся. А вот отмахиваться от того, что рассказал нам Павел Иванович, вряд ли стоит. Давай-ка порассуждаем. Нам поручена охрана государственных секретов и, в частности, тех, которые сосредоточены на заводе имени Калинина. Так?

— Так, — с чуть заметной ноткой упрямства протянул Колосков и снова немножко отодвинул от себя папку.

— И вот, — делая вид, что ничего не замечает, продолжал майор Климов, — сообщают нам о некоем Иксе. Приехал Икс из дальних краев, один-одинешенек, никто его здесь не знает. Живет скромно, незаметно. А за два года на трех важнейших промышленных объектах умудряется поработать да вдобавок неожиданно таинственно исчезает. И еще маленькая деталь — какие-то странные ночные посетители: вспомни-ка, Маслаков ни разу не видел, кто же навещал его соседа, хотя визитеры у него бывали. Ну, так какие же версии можно выдвинуть? Думай, Саша, думай.

У Колоскова вдруг загорелись щеки. Чувствуя, что неудержимо краснеет, он смутился еще больше. Климов поднялся, поглаживая до блеска выбритый подбородок, стал расхаживать по кабинету. Привычка, как от нее отделаться? Исподволь наблюдал за практикантом.

Колосков ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки. «Спешу, черт возьми, — мелькнула мысль, — учили же нас всесторонней оценке материалов, а меня носом тыкать надо... Маслаков уверяет, что этот тип — шкурник, а он Москву на Свердловск без всякой выгоды для себя сменял, Свердловск — на Долинск. Не вяжется. Или Маслаков путает, не понял его, или... Или выгода та, что в Москве доступа к секретам у него не было...»

Мысли приняли новое направление.

— Знаете что, Алексей Петрович? — Колосков резко повернулся на стуле. — А если этот Рачинский — на самом деле вовсе не Рачинский, а некий рыцарь плаща и кинжала, нелегально пробравшийся в нашу страну и завладевший документами инженера? Может так быть?

— Может, Саша, — серьезно ответил Климов. — А потому бери-ка эти материалы, иди к себе и садись за составление плана проверки Рачинского. И розыска его, конечно. С первой твоей версией я согласен, но не забывай, что это только версия, и одна из многих. Ведь может быть, что наш Рачинский — честнейший человек, просто по дороге в Челябинск с ним произошел несчастный случай. Или кто-то из старых друзей написал ему, вот Рачинский неожиданно и решил возвратиться в Москву или уехать куда-то в другое место. И еще. Чем больше мы будем знать о человеке, тем вернее сможем предположить, на что он способен. Поэтому обязательно займись сбором сведений об этом инженере — чем он жил, каков он? Ну, а я на завод, — привычно окинув взглядом кабинет (все ли документы убраны), Климов опечатал сейф. — Сегодня там испытание новой машины.

5

Саша Колосков не был последователем йогов. Его поза (Саша сидел на диване с ногами, поджимая колени к подбородку и сосредоточенно созерцая собственные носки) свидетельствовала скорее о плохом настроении. Побаливала голова — вчера на концерте встретил старых товарищей по институту, зашли в буфет, выпили.

Прошла неделя практики в отделении Климова. Неделя самостоятельной работы по проверке порученных ему материалов. И результатов почти никаких. Саша уныло перебирал в памяти сведения, собранные о Рачинском.

В ответной шифрованной телеграмме Московского управления сообщалось, что Рачинский действительно родился и жил в Москве, его опознали по фотокарточке бывшие соседи. Версия о заброшенном противником шпионе, версия, в которую Саша, несмотря на все оговорки и предупреждения Климова, успел страстно поверить, лопнула.

Это раздражало куда больше, чем головная боль.

Нет, Саша Колосков, конечно, понимал, что объективность — непреложный закон его будущей профессии. Но, оказывается, просто понимать — это еще мало. За беспристрастность, объективность суждений приходилось бороться и, в первую очередь, с самим собой. Как-никак, разлетелась вдребезги уже родившаяся мечта схватить вражеского агента...

«Не увлекайся своими предположениями. Увлеченность нужна нам в поиске истины». — всплыл в памяти последний разговор с майором. В чем она, истина? Как быстрее познать ее?

В квартире воскресная тишина. Родители уехали на дачу. Нужно было поехать с ними, уговорить и сестру — старикам надо помогать. Варенье есть все любят. Но сестренка только фыркнула и укатила на пляж доводить до кондиции свой загар. А он не может заставить себя отвлечься, отогнать мысли от этого путаного, скорее всего пустого дела... Впрочем, если быть откровенным, в городе его удерживает еще одно обстоятельство. К работе отношения, правда, не имеющее, но...

Побеседовал Саша о Рачинском кое с кем из его сослуживцев, доверительно побеседовал. И что же узнал? Что этот тип — самовлюбленный беспринципный эгоист? Что живет он исключительно ради себя? Что выпросился из цеха с интересной для инженера работы в лабораторию только потому, что там зарплата на десятку больше, и даже не постеснялся в этом признаться? Стоп! В лаборатории и информации больше. Но это еще ничего не доказывает...

Пришли ответы на все запросы. Ничего, никаких объяснений таинственного исчезновения инженера. С Челябинского тракторного сообщили, что Рачинский к ним не обращался и на работу на этот завод его не приглашали.

Тяжело вздохнув, Александр поднялся с дивана, прошлепал на кухню. Прямо из-под крана похватал холодной, пахнущей хлоркой воды. Взглянув на часы, заторопился. Лицо его преобразилось, рот невольно растянулся в улыбке, а одеваясь, он задержался перед зеркалом чуть ли не дольше своей сестренки.

6

Утром в понедельник едва только Саша Колосков, приглаживая на ходу мокрый после купания чуб, влетел в управление, его окликнул лейтенант Березкин. До начала рабочего дня оставалось еще минут пятьдесят, но по давней традиции чекисты, особенно молодежь, по утрам собирались спозаранок, чтобы до работы «размять косточки» на спортплощадке во дворе. Господствовали здесь волейбол и городки. Николай Березкин, глыбой выросший перед практикантом, в этих видах спорта новичок, природа создала его явно для других целей: штангой бы ему заниматься или борьбой. Прозвища — редкость в управлении, а его все-таки чаще именовали Подберезкиным — по аналогии с Поддубным. Огорченно рассматривая сломанную пополам городошную биту, Николай выговаривал:

— Спишь долго, дорогой. Ленивым вырастешь. Тебя давно Климов ищет. Да, стой! — жестом регулировщика выбросил он вперед обломок биты, останавливая Александра, рванувшегося к лестнице на третий этаж. — Во двор иди, там найдешь шефа.

Климов стоял возле серой «Волги», в которую инженер-капитан Барков, сотрудник одной из технических служб управления, укладывал два новеньких элегантных чемодана. Пристроив их на заднем сиденье, Барков повернулся к Саше:

— Явился? Садись-ка рядом да береги мое оружие пуще глазу. Последнее слово техники.

— Что-то тяжеловато оно, твое «последнее слово, да и габариты не космические, — поддразнил Климов влюбленного в свои приборы Константина Баркова. — Садись, Саша. А ты, Костя, давай за руль и поехали. Дорогой поговорим.

Машина плавно тронулась с места, миновав ворота, вырвалась на свежеполитую зеленую улицу. Майор, обернувшись к Колоскову, начал инструктаж. По выработавшейся с годами привычке говорил кратко, сжато, четко формулируя мысли.

— Задача — осмотреть бывшее жилье Рачинского. Квартира может многое рассказать о хозяине. Позавчера я договорился с Маслаковым, сегодня он дома один, ждет нас. Комнату Рачинского отдали семье Павла Ивановича, там будут жить его внуки. Будут — потому что сейчас они в пионерском лагере. Мебели у Рачинского было немного, часть он продал Маслакову. Кое-какую рухлядь просто оставил. Ремонт Павел Иванович еще не делал. Посмотрим, может быть, там и сохранилось что-нибудь заслуживающее внимание. И посмотрим капитально. Костя захватил новую портативную рентгеновскую установку. Если вояж Рачинского по оборонным объектам не случаен, то вполне вероятно, что он имел тайник. Все ясно?

— Ясно, товарищ майор, — ответил Колосков, мысленно обругав себя за то, что эта в сущности простая мысль не пришла ему в голову.

Инженер-капитан Барков, уже посвященный в суть дела, молча кивнул. Вскоре центр города остался позади. Перевалив через виадук, машина скользнула в новый заводской поселок. Крупноблочные свежепокрашенные дома обступили дорогу.

— Вваливаться в квартиру все сразу не будем, заметно очень, а лишние разговоры ни к чему. Высадите меня на Грибоедова, у проходного двора, я зайду первым. Вы заезжайте с проспекта Строителей и идите вместе. Вопросы есть?

— Можно общего порядка? — Саша Колосков всем телом подался вперед. — Алексей Петрович, мне не совсем понятно, зачем наше расследование окружать такой тайной? Даже сейчас вот осторожничаем, а Рачинского-то здесь нет, он же уехал.

— Зачем, говоришь? Предположим, что человек, которым мы интересуемся — враг. Тогда, возможно, в нашем городе у него есть сообщник. Станет ему известно, что приезжали чекисты, он и Рачинского предупредит, и для себя сделает выводы. Плохо будет?

Но может быть еще хуже. Ведь если Рачинский — честный человек, а мы дадим понять окружающим его людям, что им занимаются органы государственной безопасности, мы же его скомпрометируем. А какая это будет травма для него? Попробуй-ка поставить себя на место невиновного, но подозреваемого человека. Мы обязаны беречь доброе имя каждого гражданина. Всегда, при всех обстоятельствах, — заключил майор. И совсем другим, будничным тоном сказал: — Ну, приехали. Останови, Костя, возле этой арки.

7

Узкая (черт бы побрал этих проектировщиков) лестница привела на площадку третьего этажа. Угольно-черная надпись на светлой панели наискось от двери в двенадцатую квартиру: «Вовка + Галка = Любовь».

«Галя вечером свободна, не забыть взять билеты в кино», — автоматически пришла и тут же спряталась радостная мысль. Александр нажал кнопку звонка.

Подкрепление прибыло вовремя: Климов уже с трудом сдерживал атаку хозяина, пытавшегося во что бы то ни стало напоить гостей чаем с вареньем из своего сада, угостить домашним печеньем, которое «никто в городе так, как моя старуха, не делает». Заметно польщенный вниманием к его «историйке», Павел Иванович суетился больше обычного, начал что-то рассказывать о законах гостеприимства и сдался, по его собственному выражению, только «под давлением превосходящих сил». Показывая квартиру, Павел Иванович провел чекистов сначала по своим «апартаментам», затем — в чистенькую уютную кухню, не преминул заглянуть в ванную и, наконец, распахнул дверь в небольшую, но светлую комнату.

— Вот тут он, значит, и жил, бывший сосед мой, — Маслаков просеменил по комнате, повел вокруг рукой. — Я было собирался здесь побелить-покрасить, да твою просьбу, Алексей Петрович, уважил — не стал пока ничего трогать. И мебелишка его, значит, вся тут. А вот эту тумбочку я уже свою поставил, ежели мешает, я ее, голубушку, мигом выволоку.

— Не надо, Павел Иванович, — втаскивая в комнату чемоданы, остановил его Барков. — Нам же здесь не танцевать.

— Ну и лады. Тогда, значит, располагайтесь, делайте, что надо. А я пойду по хозяйству займусь.

— Минутку, Павел Иванович, — вмешался Климов. — У нас к вам еще просьба: поприсутствуйте, пожалуйста, пока мы будем работать. Понаблюдайте. В качестве понятого. Сейчас и домоуправляющий ваш подойдет, я его уже предупредил. Он вторым понятым будет.

...Шел к концу второй час кропотливой, но безрезультатной работы. Впрочем, в комнате обнаружились некоторые странные вещи. В шкафу в беспорядке, грудой, свалены политические журналы. По всему видно — ни один из них не читан, даже не открывался; очевидно, сразу по получению летел в эту кучу. Зачем выписывал их Рачинский?

В том же шкафу — несколько технических справочников, два из них довольно редкие, достать их не просто. Как мог бросить их инженер, собиравшийся и дальше работать по специальности?

В телефонном справочнике ни одной пометки, зато несколько страниц вырвано.

Все это мелочи. Но мелочи, наводящие на размышления...

Просвечены рентгеном мебель, дверные карнизы, плинтуса. Ничего. И вдруг...

— Есть, — шепотом произнес Барков, откидываясь от люминесцирующего экрана рентгеновской установки. — Есть! — повторил он уже громко и позвал: — Да идите же сюда, черти!

Колосков вмиг оказался возле аппарата. Климов, в минуты волнения становившийся внешне медлительно-спокойным, взяв под руку Маслакова, предложил ему:

— Что ж, Павел Иванович, пойдемте взглянем.

На экране четко прорисовывалась часть деревянного подоконника, внутри выделялся светлый прямоугольник пустого пространства с каким-то небольшим темным пятном внутри. Это мог быть только тайник.

Барков в десятый раз опробовал все прилегающие к тайнику выпуклости; засветив переносную лампу, пытался найти хоть какое-то отверстие, которое могло бы служить «замочной скважиной» — но тщетно. И тогда в руках Константина появилась острая стамеска (извлеченная, кстати сказать, из того же ультрамодного чемодана).

— Полагаю, что быстрее будет снять подоконник. Ремонт, хозяин, за наш счет, — повернулся он к Маслакову. — Не беспокойтесь.

— Отставить, — сухо перебил его Климов, отмечая место тайника мягким черным карандашом. — Сломать никогда не поздно. Подумать надо, как открыть. И продолжайте осмотр: там, где есть один тайник, может быть и другой.

В третьем часу закончили осмотр подсобных помещений в квартире. Ничего существенного он не дал. К четырем, наконец, «сдался» тайник в подоконнике. Он был пуст. Темным пятном оказался обыкновенный сучок.

Константин Барков тщательно упаковал соскобы с дна и стенок тайника, пробу воздуха на запах — собирался использовать для анализа и последние достижения криминалистики в области одорологии. Сделав несколько фотоснимков, вопросительно взглянул на Климова:

— Все?

— Не дают мне покоя визитеры, — задумчиво проговорил майор. — Как у тебя со снятием отпечатков пальцев?

— Взял все, что можно было. С зеркала, бутылок под шкафом, с посуды, лампы...

— Пройдитесь с Сашей еще раз, осмотрите стенки шкафа, кровати; изымите и упакуйте календарь, телефонный справочник... Короче, отбирайте все, где могут сохраниться следы гостей.

...Наконец, голодные и измученные, чекисты распрощались с Маслаковым и домоуправляющим. Однако Климов и здесь не забыл напомнить понятым — тайна расследования должна быть сохранена.

Колосков уносил в следственном чемодане изъятые предметы, казалось, никому не нужный хлам. Но нес его Колосков как величайшую ценность: может быть, именно здесь таилась возможность кратчайшим путем выйти на неизвестные связи Рачинского.

В управлении разошлись. Барков ушел в лабораторию выявить и проверить по картотеке отпечатки пальцев, поручить химикам по возможности выяснить, что хранилось в тайнике.

Несмотря на физическое утомление, ни майор Климов, ни еще утром собиравшийся на свидание Саша Колосков, конечно, не могли уйти домой, не узнав результатов лабораторных исследований — слишком возбуждены они были этим первым доказательством того, что идут по верному следу. Оба не сомневались, что тайник — дело рук Рачинского: он получил комнату в новом доме. Но что Рачинский мог прятать? Ценности? Шпионские материалы?

На Долинск медленно надвигался вечер. Неподвижно повисли за окнами листья кленов, в открытую форточку явственней стали доноситься голоса прохожих, улеглась принесенная дневным ветром с окружающих город степей пыль.

Буфет в управлении уже не работал, пришлось опять тащиться на улицу, в закусочную. Ели без аппетита: сосиски были чуть теплыми, картофель сладковатым. Наскоро проглотив темную жидкость, значившуюся в меню как кофе, Алексей Петрович поморщился:

— Это тебе, брат, не дома. Вот моя Надежда варит кофе по-турецки — пальчики оближешь.

...В кабинете Климова почти прохладно, окна его выходят на север. Алексей Петрович, больше практиканта чувствовавший усталость, устроился на диване с томиком Есенина в руках и с твердым намерением не думать о деле, пока не поступит дополнительная информация.

Колосков с присущей молодости неиссякаемой энергией пытался было еще развить две-три гипотетических вариации на тему о том, где и как Рачинский мог быть завербован иностранной разведкой.

прочитал в ответ ему Климов знакомые строчки. И Саша сразу угомонился, устроился в уголке за шахматной доской — он любил решать этюды.

Когда в кабинет вошел Барков, никто не повернул головы, оба сделали вид, что страшно увлечены каждый своим занятием. Инженер-капитан хмыкнул и, принимая игру, прошел к столу. Вяло опустился в кресло Климова.

— У химиков еще не готово, — безразличным тоном сообщил он. — А дактоформулу я вывел и по картотеке проверил...

Барков помолчал.

— Если кто-либо из вас предрасположен к инфаркту — прошу предупредить, — продолжал он, не дождавшись вопросов.

— Саша, стукни его стулом, — мягко произнес Климов. — Посмотрим, не будет ли инфаркта у него самого.

— Не стоит трудиться. У меня что-то похожее уже было, — ответил Барков. — А три отпечатка пальцев — на бутылке и в телефонной книге — принадлежат небезызвестному вам «Оборотню».

— Что?! — Климов вскочил, отбросив книгу. Колосков от неожиданности рассыпал шахматы и застыл в своем углу.

Инженер-капитан торжествовал откровенно.

— Три пальцевых отпечатка безусловно принадлежат разыскиваемому опасному государственному преступнику, значащемуся в картотеке под фамилиями Колчин, он же Петренко, он же Эванс, он же Гусев. Тому самому, которого ты, Алексей Петрович, очень точно окрестил «Оборотнем».

— Ну, положим, не я. Кличку «Werwolf» он впервые получил еще в 1943 году от штандартенфюрера Шиндлауэра. Но дело не в этом. Альянс Колчина с Рачинским нельзя недооценивать, — Климов нервно потер подбородок. — Мы должны принимать срочные меры. Кстати, Костя, а кому принадлежат другие следы?

— Вероятно, Рачинскому. Во всяком случае все они идентичны. Но, думаю, надо завтра же это выяснить досконально. Снять отпечатки с предметов, которыми он пользовался на заводе, и сравнить.

— Алексей Петрович, можно я схожу в химическую лабораторию, узнаю, как там, — спросил Колосков, как всегда томимый жаждой деятельности.

— Пойдемте-ка все, — предложил Барков, поднимаясь из-за стола. — Я ожидания не перенесу.

На второй этаж, где размещалась химлаборатория, спустились в «темпе», шумной гурьбой.

Здесь, в царстве точнейших микроскопов, разноцветных реактивов, колб и реторт главенствовала опытный исследователь-криминалист Елена Михайловна Зубова. Невысокого роста полная женщина с рыжеватыми кудряшками, торчащими из-под белой шапочки, она и говорила и делала все с поразительной быстротой. Просто трудно было понять, как умудряется она так легко скользить между своими приборами, трудно представить, как этот сгусток энергии часами застывает у микроскопа. Взмахнув руками, Елена Михайловна сразу вернула всю компанию в коридор:

— Куда вас столько, обязательно что-нибудь сломаете. Все вы, мужики, неповоротливы. Идемте со мной.

Прошли в рабочий кабинет экспертов.

— Исследования мы почти закончили, — Елена Михайловна брала быка за рога. — Наличие в соскобах мельчайших частиц солей серебра и ряда других элементов эмульсионного слоя дает мне право утверждать — какое-то время в тайнике находились фотопленки. Обнаружили мы и волокна черной бумаги, в которую обычно упаковываются пленки. Письменное заключение по экспертизе дадим вам завтра, если, конечно, вы можете подождать до утра. Я думаю, что некоторые дополнительные исследования позволят предположительно сказать: отечественная была эта фотопленка или иностранного производства. Да и печатать заключение сейчас некому.

— Нас вполне это устраивает, — за всех ответил Климов.

— Тогда — до завтра. Нам с девушками еще нужно поработать. Идите, идите. Не мешайте.

Выйдя из кабинета, мужчины закурили, посетовали на жару.

— После такого дня хорошо бы где-нибудь в прохладе за кружкой пива посидеть, — мечтательно сказал Барков. И, вздохнув, добавил: — Пойду писать акт дактилоскопической экспертизы, утром-то надо докладывать. Бывайте.

— А насчет пива, — крикнул он уже от дверей своего кабинета, — запишите, мальчики. Буду надеяться, что к субботе у вас заговорит совесть.

— Обязательно заговорит, — весело ответил Климов. — Так громко заговорит, что можешь рассчитывать на коньяк.

...Пустой коридор блестел влажным после недавней уборки линолеумом. В здании тишина. Хотя и привык майор Климов за долгие годы службы ко всяким неожиданностям, все же сейчас хотелось побыть одному, подумать... Нет, не здесь, в четырех стенах, хотелось побродить по вечернему городу, по набережной. На фоне бурной городской жизни четче, рельефней формируются мысли...

— Ты куда сейчас, Саша? — спросил Алексей Петрович, обнимая Колоскова за плечи. — Домой?

— Еще рано, товарищ майор. Лучше дайте мне дело «Оборотня», я ведь знаю о нем только понаслышке.

— Что же, пойдем. — Климов в кабинете достал из сейфа объемистое, аккуратно подшитое дело с четким грифом «секретно» в правом верхнем углу обложки. Протянул Колоскову:

— Изучай, Саша. Коль скоро выходишь с нами на эту «охоту», должен знать, за каким зверем идешь.

 

ГЛАВА II

Кто он?

1

...«Собственноручные показания свидетеля Мохова Ивана Степановича, 1916 года рождения, рядового второго взвода...

Даны двадцатого ноября 1941 года. Об ответственности за ложный донос предупрежден.

...Колчина Петра Савельевича я знаю с малолетства, и родились, и взросли мы в одной деревне. Росли, правда, не на равных — я, как и батя мой, с малых лет батрачил, а Колчины были люди заметные, богатые...»

...Саше Колоскову живого кулака видеть не довелось; в конце двадцатых годов, когда бурные волны классовой борьбы вздымались в деревнях и селах, его еще и на свете не было. По книгам да кино знает он о том времени, и Савелий Колчин, отец Петра, представляется ему сейчас в образе шолоховского Якова Лукича, умного, хитрого, смертельного врага новой власти. Зримо представляются тайные кулацкие сборища и мальчишка, Петька Колчин, залегший у плетня на стреме...

«...Году примерно в тысяча девятьсот двадцать восьмом или двадцать девятом, точно не помню, — читает Александр дальше, — Савелий Колчин был арестован органами ГПУ за участие в убийстве комсомольца Калюжного, приехавшего в деревню нашу с агитбригадой. Родичей его вскорости раскулачили и выслали, с ними и Петр уехал.

...Савелий Колчин вернулся в село знать-то году в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Петр, ставший жителем городским, тогда наезжал к нему, да все ненадолго. В колхоз Савелий вступать не стал. Где-то года за два до войны опять его органы арестовали. За что — точно не скажу, не знаю. Я, как и Петька, в Александровске жил, учился в фабзауче, дома бывал наездами. Ходили, правда, слухи, что хотел он банду сорганизовать, что нашли у него револьвер, да ведь то слухи, за них не ручаюсь.

Петра тогда не тронули. С ним, с Петром Колчиным, нас в одночасье и в армию призвали, и служили мы вместе. Вместе и войну начали. Друзьями не стали, но как земляки держались друг к другу поближе.

Немцы нас в первые дни потрепали здорово: командира тогда убило и весь штаб бомбой накрыло. Командовать нами стал комиссар батальона Гриднев Сергей Иванович, светлая ему память. Умный и решительный был командир. Хоть и продолжали мы отходить, но за каждый холмик, за каждый овраг цеплялись. Отступали, но немцев положили немало.

В конце сентября прижали нас фашисты к какой-то речке, неподалеку от деревни Вагино. Навалилось их на нас уйма, да еще танки. В общем, рассеяли нашу часть, и оказались мы в немецком тылу. Так уж вышло, что сошлись мы трое: комиссар Гриднев, Колчин и я. Решили такой боевой группой и выходить к своим. Сказать смешно — боевая: у комиссара два патрона в нагане, у Колчина — винтовка, а я вовсе с одним ножом, винтовку шальным осколком разбило.

Пошли. К полудню слышим: впереди моторы гудят. Как положено, провели разведку, видим: шоссе, по нему колонны немецкие прут.

Стоим мы втроем у оврага, советуемся, как шоссе перейти.

И тут Колчин вдруг подымает винтовку и в упор Гридневу в грудь стреляет. Я сразу-то ошалел, не пойму ничего. А Петро: «Амба, — говорит, — конец большевикам-коммунистам. Я, — говорит, — им не союзник, я их сам добивать буду. Вот возьму, — говорит, — только комиссаровы документы — и ходу к немцам, они люди культурные, цивилизованные, мне их бояться не надо. И ты, — говорит, — Иван со мной пойдешь, и тебе у немцев дело найдется».

Нагнулся он к Гридневу, а я прыг в овраг — и деру. Слышу сзади выстрел, другой, что-то в левую руку меня ударило, а сам бегу, ладно кругом лес, кусты. Так и ушел я, хоть и раненый.

Недели две по лесам блуждал, но вышел-таки к своим. В госпитале политруку рассказал, как дело было. А он велел обязательно к вам прийти. Чтоб узнали люди о колчинском преступлении. Чтоб его, Колчина, позору предать и за честь Гриднева Сергея Ивановича слово замолвить...

Показания принял: следователь особого отдела 17-й стрелковой дивизии старший лейтенант Ковалев...»

«...На фотокарточке под номером два изображен хорошо известный мне, Мохову И. С., изменник Родины Колчин Петр Савельевич...

Опознание провел: капитан Григорьев».

2

«Выписка из материалов Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков на временно оккупированной ими территории.

...17 февраля 1942 года карательным отрядом СС и так называемой «украинской» полицейской ротой сожжены дотла населенные пункты Каменка, Вороний Гай и Сельцо, а жители этих сел расстреляны.

...Об уничтожении села Каменка случайно спасшиеся от гибели бывшие его жители Опанасенко Мария Григорьевна, Яковлев Артем Иванович и Стаценко Фаина Максимовна рассказали:

— В село наше, располагавшееся в партизанском крае, немцы и местные полицаи заглядывали редко, больше с целью пограбить: угнать скот, вывезти продукты. В январе 1942 года после очередной такой «операции» карательный отряд был разбит партизанами отряда «Народные мстители», которые базировались в Узловском лесу и часто останавливались в нашем селе на отдых.

После этого случая немцы у нас больше месяца не показывались.

17 февраля, утром, в село на подводах въехал отряд эсэсовцев и полицаев. В середине колонны сидели в санях немецкий офицер в черной шинели и командир полицейской роты, стоявшей в бывшем райцентре Яблоновом, Петренко, известный нам по прежним грабежам нашего села. Петренко также был в немецкой офицерской форме.

В центре села офицеры, человек двадцать немцев-эсэсовцев и такая же группа полицаев остановились. Остальные немцы и полицаи, проехав Каменку, стали с двух сторон цепью окружать ее.

В это время из здания бывшего клуба выбежали ребята — мальчишки в возрасте десяти-двенадцати лет. Офицер-немец что-то сказал Петренко, тот пьяно захохотал, достал пистолет и, тщательно прицеливаясь, начал стрелять в детей.

Трое ребят упали, остальные бросились врассыпную.

Тогда Петренко, громко ругаясь, выхватил из саней автомат и стал стрелять по убегавшим детям очередями.

Это лично видели из окна своей хаты Опанасенко М. Г. и Яковлев А. И. ...

...Разбившись на группы, немцы и полицаи пошли по селу, стреляя во всех, кто появлялся на улице. Заходя в хаты, они убивали сельчан, выносили и складывали на подводы наиболее ценные вещи, продукты, а дома поджигали. Не щадили никого — ни стариков, ни малых детей.

Тех, кто пытался бежать из села, убивали немцы и полицаи, стоявшие в цепи вокруг Каменки.

Это было продуманное поголовное уничтожение всех жителей...

Стаценко Ф. М. с чердака своей хаты лично видела, как Петренко с одним немцем и двумя полицаями зашел во двор колхозника Майбороды и, сев на стоявшие там козлы, послал полицаев в дом. Вскоре они вытолкнули из хаты во двор семидесятилетнего старика Майбороду Игната и его сноху Лидию с грудным ребенком на руках.

По знаку немца полицаи сорвали с них одежду.

Петренко, размахивая пистолетом, кричал на Майбороду, требуя сказать, где его сын-партизан, а немец, взяв вожжи, хлестал ими Лидию и ее ребенка. Увидев, что другая группа немцев и полицаев направляется в сторону ее дома, Стаценко выбежала в огород и спряталась в погребе за кадушками с овощами.

Когда позднее она пришла на пепелище хаты Майбороды, то увидела, что все члены его семьи лежат во дворе мертвые...

Из четырехсот пятидесяти жителей села Каменка после расправы карателей в живых осталось двадцать три человека; не уцелело ни одной постройки. Село перестало существовать.

...В тот же день, семнадцатого февраля 1942 года, этот карательный отряд уничтожил населенные пункты Вороний Гай и Сельцо. Об обстоятельствах...»

Колосков поднялся из-за стола, чувствуя, что кровь приливает к голове и невольно сжимаются кулаки. Ему, молодому, только вступающему в жизнь человеку, казались немыслимыми факты, которые вставали со страниц дела. До какого предела падения нужно дойти, чтобы быть способным на такое... Зверем назвал его Климов. Действительно зверь... волк... Wolf...

Александр прошел к умывальнику, тщательно вымыл вспотевшие руки, словно очищая их от скверны, к которой невольно прикоснулся, сполоснул холодной водой разгоряченное лицо. Вернувшись, прошелся по кабинету, постоял у окна, с наслаждением вдыхая свежий, напоенный ароматами близлежащего парка воздух. Город затих, ночь незаметно прокралась на улицы, высветила их огнями фонарей.

Вновь склонившись над делом, Александр перевернул несколько страниц. И опять перед ним знакомая фотография: светлые, слегка вьющиеся волосы, орлиный профиль... Внешне даже симпатичный человек.

И ставшие уже привычными строчки ниже:

«...Я, Стаценко Ф. М., из числа лиц, изображенных на предъявленных мне фотографиях, опознаю на фотокарточке под номером два бывшего командира полицейской роты Петренко Петра Саввича...

Правда, утверждать, что настоящая фамилия этого человека действительно Петренко, я не могу, так как среди населения района ходили слухи, что он взял украинскую фамилию, когда немцы назначили его командиром так называемой «украинской» роты.

Фактически эта рота не была национальным формированием, ее ядром явилась группа уголовных преступников, освобожденных немцами из яблоновской тюрьмы...

Двадцать два года прошло после страшных событий в селе Каменке, но лица убийц и сейчас стоят перед моими глазами...

Провел опознание и допросил: майор Климов»...

3

«...Украинский штаб партизанского движения на Ваш запрос направляет Вам выписку из рапорта капитана Власенко о причинах провала подпольной группы «Свитанок» и трофейное удостоверение сотрудника СД Эванса (агентурная кличка «Вервольф»), виновного в гибели подпольщиков».

«...Докладываю, что прибыв в Киев, я не смог воспользоваться данными мне явками: вызвало подозрение то, что на всех трех были выставлены старые сигналы безопасности, а не обусловленные с товарищем Андреем на июнь. Поэтому я был вынужден прибегнуть к запасному варианту плана операции, легализоваться самостоятельно и одновременно приступить к проверке явок и поиску товарища Андрея...»

Александр поднял голову от бумаг. Он живо представил себе, что скрывается за этими скупыми строчками рапорта: ночной полет над линией фронта, близкие, совсем близкие разрывы зенитных снарядов, прыжок в темноту, в неизвестность, на землю, стонущую под пятой захватчиков, опаленную огнем и залитую кровью советских людей. И длинный, опасный путь к Киеву, и не менее опасный поиск явок.

Трижды пересекает Власенко наводненный врагами город, чтобы убедиться — связи пока нет, нужно устраиваться самостоятельно. Выдержат ли проверку документы? Нет ли ошибки, просчета в его легенде? Удастся ли избежать ловушек, щедро расставленных коварным врагом?

Тысячи вопросов, а их решение — еще не достижение цели, только возможность начать борьбу.

И он начинает эту борьбу, начинает с поиска товарищей по оружию. Это неимоверно сложно и трудно. Но Власенко ищет. Ищет и находит...

Часы в вестибюле гулко пробили двенадцать раз. В кабинет заглянул помощник дежурного по управлению, совершавший ночной обход здания. Укоризненно покачал головой, но, увидев хмурое, сосредоточенное лицо практиканта, молча прикрыл дверь. Колосков продолжал читать:

«...Как удалось выяснить, направленный из партизанского отряда в группу «Свитанок» связной Якимчук был схвачен полицией безопасности и, не выдержав мучительных пыток, выдал явку. Провокатор проник в группу под видом связного, с его паролем и документами, и предложил якобы разработанный руководством партизанского отряда план совместных действий по захвату сосредоточенных в штабе немецкой строительной части «Тодт» важных документов, касающихся обороны Киева. План был принят, и двадцать седьмого мая 1943 года семнадцать участников группы, в том числе и ее руководитель товарищ Андрей, поодиночке направились к месту обусловленной встречи «с партизанами».

Все они были схвачены и после пыток и истязаний казнены.

Таким образом, накануне моего прибытия две трети всего состава подпольной организации «Свитанок» погибли...

Личность провокатора, заманившего в засаду группу товарища Андрея, была выяснена при следующих обстоятельствах. Завершив выполнение возложенного на меня задания, я вместе с товарищем Грозовым (бывший член руководства группы «Свитанок», знающий провокатора в лицо) направлялся в расположение партизанского отряда имени Щорса для возвращения оттуда на Большую землю. Вечером двадцать восьмого июня, готовясь перейти шоссе, мы заметили на нем одинокую легковую автомашину и решили, что если в ней едут немцы, то попытаемся захватить их документы, а возможно, и взять языка, так как до расположения передовых постов отряда оставалось уже недалеко. Засели в кустах, справа от дороги. Когда немцы поравнялись с нами, Грозовой бросил гранату. Автомашина, вильнув в сторону, сползла в кювет и загорелась. Почти сразу же из нее выскочил офицер, быстро сбросил с себя горевший китель, на который, очевидно, попал бензин, и стал тушить его ногами.

— Он! — вскрикнул вдруг Грозовой и, выпрыгнув на дорогу, выстрелил, но, к сожалению, промахнулся. Офицер, укрываясь за горящей машиной, метнулся влево и скрылся в кустах. Преследование оказалось безуспешным. В качестве трофея нам достался эсэсовский китель, в котором обнаружено удостоверение сотрудника СД на имя Петера Эванса и предписание о явке его же в распоряжение Ровенской службы безопасности. На мои вопросы Грозовой пояснил, что опознал в офицере провокатора, явившегося к товарищу Андрею под видом связного партизан и погубившего группу. Фотокарточка на удостоверении окончательно убедила Грозового в том, что он не ошибся.

Метрах в трех от машины мы подобрали второго ее пассажира — штурмфюрера Августа Бреннера, как это удостоверили его документы. Не без труда мы привели его в чувство и доставили на базу отряда. О своем спутнике Бреннер рассказал, что тот в Киевскую СД был взят из местной полиции, как заслуживший особое доверие оккупационных властей. В Киеве Эванс работал у штандартенфюрера Шиндлауэра, внедрялся в партизанское подполье, а сотрудникам был больше известен по агентурной кличке «Werwolf».

...В партизанском отряде Бреннер подробно допрашивался о деятельности полиции безопасности и СД генерального округа Киева и их сотрудниках. Протоколы допросов разведотдел отряда переслал со мной в НКГБ Украины...»

4

«...На основании полного совпадения отмеченных выше особенностей эксперты пришли к категорическому заключению — на представленных фотографических карточках Колчина П. С. и Эванса П. изображено одно и то же лицо...»

5

Читая дело, Александр поражался титаническому упорству, с каким собирал Климов материалы о преступлениях «Оборотня», умению майора выявлять все новые и новые источники получения доказательств, находить свидетелей и очевидцев.

Собственно и розыск этого матерого преступника по настоящему начался только в шестидесятых годах, когда Алексею Петровичу удалось установить, что Колчин и Петренко — это один и тот же человек. Идти приходилось по следам двадцатилетней давности...

Как видно, очень напугала Колчина партизанская граната — следы его совершенно затерялись в огненных буднях войны. Пока так и не удавалось выяснить, где был и какие еще черные дела творил Колчин после июня 1943 года. Но как ни хитер и изворотлив был «Оборотень», совсем кануть в неизвестность ему не удалось.

Сотрудник, в производстве которого ранее находилось дело Колчина, располагал только показаниями Мохова. К тому же относился он к этим показаниям не с полным доверием: как-никак свидетель две недели находился, как тогда говорили, «в окружении», то есть на занятой врагом территории, вышел оттуда один, подтвердить правдивость его слов никто не мог. А вдруг он, выгораживая себя, клевещет на другого? В общем, особых перспектив розыск не сулил.

Быть может, в силу этой или каких-то других причин, сотрудник этот не придал тогда значения короткому сообщению районного отделения МВД, поступившему еще в 1953 году, в котором говорилось, что в квартире матери Колчина видели известного в районе уголовника по кличке «Штырь», только что возвратившегося из исправительно-трудового лагеря.

Получив материалы, Климов по иному оценил этот факт и, выяснив, из какого именно лагеря прибыл домой «Штырь», стал наводить справки там. Вскоре на его столе оказалось дело Гусева Семена Ивановича, осужденного за кражу.

Освобожденный в 1945 году из фашистской неволи рядовой Семен Гусев был призван полевым военкоматом в Советскую Армию и направлен в запасной полк. Служить начал добросовестно, старательно исполнял все приказы и распоряжения. Но в одну из темных июньских ночей проник в канцелярию, взломал замок железного ящика, в котором хранилась полковая касса, и, забрав все деньги, спрятал их в своем матраце.

Преступление было раскрыто на второй же день. Вор сознался и был осужден к десяти годам лишения свободы.

Но Алексей Петрович Климов уже знал, что Гусев — это только новая маска «Оборотня». Зачем же понадобилась Колчину, не Гусеву, а Колчину, эта кража? Вывод напрашивался один: страшась возмездия, преступник решил, что в его положении надежнее всего спрятаться от карающих органов Советской власти в тюрьме, в лагере. Где-где, а уж там его не будут искать. И проверки грозной контрразведки СМЕРШ он избежит, и риск случайной встречи с очевидцами преступлений или оставшейся в живых жертвой меньше, и внешность свою изменить проще. Умный враг все это мог учитывать. А Колчин был врагом и умным, и опытным.

Но не зря говорится, что мир тесен. В 1953 году, незадолго до конца срока, в этот же лагерь попал его земляк — «Штырь». Колчин не сказал «Штырю» правды, выдал себя за обычного уголовника, объяснил, что при аресте назвался чужой фамилией. Случай в преступном мире не такой уж редкий.

Конечно, Колчин не мог знать, что «Штырь», выйдя на свободу, пойдет к его матери. И «Штырь» не собирался этого делать, но, оказавшись «на мели», без гроша в кармане и без друзей, пошел. Пошел, рассчитывая получить за «добрую весть» о сыне даровое угощение, выпивку; а удастся — и выманить денег, якобы на пересылку через корешей страдающему заключенному.

Колчин не знал этого, но был осторожен. Он испугался. И страх толкнул его на новое преступление; на другой день после освобождения «Штыря», тяжело ранив конвоира, Колчин бежал.

След его опять потерялся. Но было ясно — «Оборотню» не удалось уйти за границу, он скрывается в нашей стране. Где, под какой личиной? Какие замыслы вынашивает сейчас?

Майор Климов получил дактилоскопическую карту преступника, более точное описание его примет, выявились новые связи.

Саша Колосков не пришел ночевать домой: небо на востоке уже светлело, когда он перевернул последнюю страницу. И долго еще сидел в раздумье, сопоставляя факты, мысленно повторяя путь, пройденный Климовым при расследовании...

Неотвратимо сужалось кольцо флажков вокруг зверя. И вот появился прямой путь к нему — через Рачинского. Правда, Рачинского тоже предстояло еще разыскать...

Устроился Саша в кабинете, на диване, спал беспокойно. Снился ему Колчин, который почему-то был очень похож на нашумевшего в этом году героя французской кинематографии — Фантомаса, да и вел он себя не менее агрессивно.

 

Г ЛАВА III

Начало поиска

1

Во вторник, восемнадцатого июля, майор Климов как обычно с утра докладывал о полученных накануне материалах начальнику управления полковнику Васильеву.

Тучный, шумный, веселый, не очень-то сдержанный в выражениях, способный подчас и накричать, Иван Сергеевич Васильев пользовался не только уважением, но и симпатиями сотрудников. Подкупали в нем смелость в решениях, их продуманность; искреннее внимание к нуждам людей, непоказная забота о них. Да и резкость старого полковника никогда не была обидной, так как ругал он только за дело и, зная свою горячность, всегда умел загладить вырвавшиеся несправедливые слова.

 

Вчера, вспомнил Климов перед докладом, Березкин рассказывал:

— Стою я у окна, зажигалку заправляю, вдруг заходит в кабинет Иван Сергеевич. А на столе — куча бумаг неподшитых. Ну и разнес он меня! «Ты, — говорит, — такой загруженный человек, что, понятно, с бумагами возиться некогда. Так занеси мне вечерком эту папочку, я уж выберу время, приведу ее в порядок, подошью аккуратненько. А ты на танцы сходишь, отдохнешь от перегрузок». Ушел он, а я сижу, как рак, красный, и руки дрожат. Вдруг — звонок. Вызывает. Усадил в кресло, улыбается: «Ты, — говорит, — на старика не обижайся, а расскажи, что нового по делу «Мельника» получил. Давно не смотрел. А между делами — чайком побалуемся». И так хорошо поговорили! Ну, а уж с бумагами я теперь...

Путь свой в органах государственной безопасности Васильев начал с должности помощника оперативного уполномоченного, прошел всю служебную лестницу, досконально знал дело. В годы войны он был заместителем командира по разведке в партизанском отряде; рассказы о некоторых операциях того времени, проведенных Батей, передавались в управлении молодым сотрудникам как легенды. Чинуш Васильев не терпел, со всеми был прост и прям, за своих «орлов» стоял горой. Климов работал с ним больше десяти лет, они хорошо знали и ценили друг друга.

...Поскрипывая новыми сапогами, расхаживал полковник по просторному кабинету, дотошно выспрашивал у Климова все детали. Дело было явно необычным.

Когда майор закончил доклад, Иван Сергеевич, сдвигая животом массивное кресло, дотянулся до нижней полки телефонного столика, достал пепельницу и пустил ее по полированной поверхности стола к Климову.

— Кури, — коротко бросил он. — А бумажки эти дай мне, сам почитаю. Кури, кури, не мучайся, — прикрикнул полковник, видя, что Алексей Петрович отодвинул пепельницу.

«Задело Батю, — отметил про себя Климов, — подумать хочет». Он знал привычки Васильева — сейчас полковник не отпустит его, пока не примет решение. Просматривая свежую газету, Алексей Петрович осторожно выпускал тонкие струйки дыма в сторону открытого окна. Васильев не курил и терпеть не мог табачного дыма, но, задерживая подчиненных у себя надолго, всегда предлагал сигареты. «Знаю я вас, дымокуров, хлебом не корми, дай только соску», — говаривал, грубовато посмеиваясь.

— Да, случай довольно редкий, — закрывая папку, задумчиво произнес полковник. — По-моему, мы имеем дело с так называемым добровольным, самоинициативным шпионажем. Не так ли, Алексей Петрович?

— По всей вероятности так, Иван Сергеевич. Я тоже считаю, что ни Колчин, ни Рачинский не связаны сейчас с иностранной разведкой.

— Но тем не менее собирают шпионские сведения? Тайник, результаты его исследования, явное тяготение Рачинского к работе в последние годы в наиболее секретных узлах — это веские доказательства. — Васильев помолчал, перебирая лежавшие перед ним карандаши. — Не связаны с разведкой, говоришь? Да, пожалуй, квалификации современных шпионов, судя по этим материалам, у них нет...

— Колчина мы знаем достаточно хорошо, — продолжал полковник, — это враг опытный и умный. В том, что он связался с Рачинским — явный риск для него, а «Оборотень» зря рисковать не станет. Считаю, что в качестве главной можно принять версию: Колчин и Рачинский намерены бежать за границу, а шпионские материалы собирают по своей инициативе с целью продажи их нашим противникам. Так сказать, для обеспечения себе радушного приема и легкой жизни в западном «раю». Это предположение определит и главное направление розыска: в первую очередь, Алексей Петрович, ориентируйте о преступниках все органы КГБ в приграничных районах, все пограничные отряды и заставы. Вышлите туда их фотокарточки, описание примет.

— Сделаем, товарищ полковник, — ответил Климов. — Сегодня же. Рачинский исчез около месяца назад, быть может, они уже осуществили или пытались осуществить прорыв через границу.

— Кстати, запроси-ка, майор, — вновь переходя на привычное «ты», заметил Васильев, — не регистрировались ли в течение этого времени такие попытки.

Климов кивнул и продолжал:

— В основу второго направления розыска, мне кажется, нужно положить глубокую проработку прошлого Рачинского. Организовать ее здесь, в Свердловске, Верхнереченске, Москве.

— Согласен. Но учти, при такой проработке нужно не только искать самого Рачинского, но и разобраться, в чем же истоки его падения. Колчин нам ясен, а Рачинский? Что его толкнуло на предательство? Работа предстоит трудоемкая, так что организуй, Алексей Петрович, оперативную группу. Возглавишь ее сам, а все текущие дела по отделению передай Лютову. Прикомандировываю к тебе капитана Гребенщикова, ну и, пожалуй, Березкина. От всех других дел их освободи. И практиканта своего используй на полную мощность. Я смотрю, он, брат, так и рвется в дело. Ребят собери сейчас же, наметьте, что нужно делать, и начинайте. О проделанной работе и ее результатах докладывай мне каждый день. И помни: главное — чтобы секретная информация не ушла за границу.

2

Спустя полчаса оперативная группа начала работу. Майор Климов понимал, что начальник управления не случайно предложил именно такой ее состав: полковник, как всегда, позаботился о сочетании опытных и молодых кадров, подумал не только об успехе розыска, но и о том, чтобы на сложном деле училось новое поколение чекистов.

За плечами Евгения Андреевича Гребенщикова двадцать лет оперативной работы. Правда, скептик, и язычок не в меру остер, но это не порок. Зато умен. Схватывает все на лету. Давно бы пора ему в начальство выйти, майором стать, да повышать некуда. Штатное расписание — штука жесткая. Вот и Климов сидит в одном звании уже восемь лет.

Николая Ивановича Березкина еще по привычке называют молодым чекистом, хотя ему уже к тридцати и работает он пятый год. Немного пижонистый, но толковый парень. Пожалуй, медлителен; наверное, от великой силы, надо же таким богатырем уродиться.

Работали напряженно. За два дня были подготовлены и направлены ориентировки в органы КГБ областей, где жил и куда предположительно мог выехать Рачинский, сделаны все необходимые запросы.

Одновременно пытались восстановить возможно более полную картину жизни инженера в Долинске: как вел себя, где бывал, с кем имел знакомство.

Подолгу засиживались вечерами, подводя итоги сделанному, намечая новые мероприятия, обсуждая технику их исполнения. В орбите розыска появлялись все новые люди: с одними можно было побеседовать доверительно, у других приходилось получать нужные сведения, не раскрывая заинтересованности Рачинским (и, конечно, Колчиным); третьих следовало проверить, так как их контакты с Рачинским выглядели подозрительными.

3

Капитан Гребенщиков работал среди бывших соседей Рачинского. «Гиблую линию сунули, черта с два тут найдешь что-нибудь путное», — думал он, отправляясь в среду (в который раз!) на проспект Строителей, в новеньком, сверкающем свежей краской троллейбусе было свободно: час пик миновал. Ерзая на скрипящем кожаном сиденье, Евгений покусывал губы. «Какой-то он неуловимый, этот профессор. Опять напрасно еду».

Профессор политехнического института Вадим Александрович Громадский оказался дома. Живой, загорелый, подтянутый старик сам открыл посетителю. Усмехаясь, подтвердил: да, летом дома его застать трудно. Хобби такое...

Страстный любитель-садовод, профессор Громадский проводил на своем садовом участке все свободное время. Он, конечно, знает соседа, молодого инженера Рачинского. И еще в мае обратил внимание на то, что молодой человек, кстати, не состоящий в обществе садоводов, вечерами навещает сторожа коллективного сада.

— Что у них могло быть общего, Вадим Александрович? — интересуется Гребенщиков.

— Не знаю, не знаю. Право, не задумывался над этим, — хмурит брови профессор.

— А как фамилия сторожа? Как он выглядит?

— Фамилии не скажу, ни к чему мне было узнавать ее, молодой человек. А зовут Петр Степанович. Лет около пятидесяти-пятидесяти пяти. Высокий, светло-русый. Нос с горбинкой. Окладистая с проседью борода. Вот, пожалуй, и все, что могу сказать.

....Гребенщиков сидит в профессорском кабинете с маленькой чашечкой кофе в руке. Чашечка начинает предательски подрагивать, и, чуть пригубив, Евгений спешит поставить ее на стол.

— Извините, профессор, еще один вопрос. Как часто вы видели Рачинского у этого сторожа?

— Пожалуй, раза три-четыре. В июне он же, кажется, уехал...

С трудом скрывая возбуждение, помчался Евгений к товарищам. Возраст, приметы, имя... Неужели «Оборотень» живет в Долинске, у них под носом? Но почему же он не уехал с Рачинским? Впрочем, действительно ли Рачинский уехал, еще не установлено. Это же только предположение, что они намереваются уйти за границу.

Быть может, «Оборотень» просто избавился от партнера, чтобы не делить с ним будущие барыши?..

Почти двое суток ушло у Евгения на проверку сторожа. Увы, он оказался местным жителем, ничего общего с Колчиным не имеющим. А ларчик открывался просто: в своем дачного типа строении сторож устроил нечто вроде дома свиданий, за определенную мзду уступая его желающим. Не забывал при этом и снабжать гостей горячительными напитками, разумеется, по повышенным ценам, как в лучших ресторанах. Словом — обычный содержатель притона, спекулянт. И действительно Рачинский бывал у него, бывал для встреч с некоей Людочкой Александрович, легкомысленной и любвеобильной супругой постоянно разъезжающего по командировкам ревизора облпотребсоюза...

Кажется, это новая ниточка... Но и она быстро обрывается. Выясняется, что Людочка действительно горевала, проводив своего возлюбленного, что вначале даже порывалась съездить к нему в Челябинск, но довольно скоро утешилась. У нее новый любовник, ей уже дела нет до Рачинского.

И Гребенщикову приходится начинать все сначала...

4

Прошла неделя, началась вторая. А утренние доклады Климова начальнику управления оставались однотипными: намечавшиеся на день мероприятия выполнены, следы преступников пока не обнаружены.

Полковник Васильев, выслушав, молча махал рукой — работайте. Иногда взрывался, требовал материалы, изучал их и, убедившись, что все возможное делается, остывал, переходил на дружескую беседу, давал советы.

Новые сведения о Рачинском поступали ежедневно. Но в них не было главного: где он сейчас? Что же касается его личности, то Владислав Сергеевич Рачинский в анкете писал правду. Только не всю правду. Климов докладывал...

Рачинские жили широко. Если говорить об обстановке их квартиры, то она безусловно была на уровне века. Впрочем, нет, она значительно опережала век. Почти ежедневно в доме бывали гости. Глава семьи любил сыграть в преферанс, у супруги собирался свой кружок жен именитых мужей, а со временем и Славика стали частенько навещать модно одетые молодые люди.

Соседей это не удивляло. Сергей Марианнович занимал солидный пост, по утрам возле дома на Садовой-Каретной его всегда ожидала комфортабельная машина, он часто выезжал в заграничные командировки. Агния Николаевна не работала, однако и домашним хозяйством ей заниматься было некогда: косметические кабинеты, портнихи, комиссионные магазины отнимали уйму времени. Домработницы (в некоторых семьях, кстати, играющие немалую роль в воспитании детей) в этой семье подолгу не держались: характер Агния Николаевна имела вздорный, и ужиться с нею было нелегко. Славик, предоставленный самому себе, со школьной скамьи в расходах не ограничивался и рано привык ни в чем себе не отказывать. В институт его устроил папа, папа же протащил лоботряса через, весь курс.

За ровными строчками деловых бумаг видятся картинки из той жизни Славика Рачинского.

...В затемненной плотными шторами комнате серый сумрак, тишина. Только старинные, пережившие людские поколения стенные часы все так же четко, как и десятки лет назад, отсчитывают время. По обе стороны от них тускло поблескивают оклады икон — дань моде. Впрочем, не только капризная мода толкнула хозяина комнаты на приобретение этих икон: при случае их можно выгодно сбыть за валюту. «Старина» теперь в цене, вот только отыскивать ее становится все труднее.

Славик Рачинский лежит на тахте, закрыв глаза. Изредка потирает виски — голова тяжелая, мысли тянутся извилистыми, рвущимися нитями.

«Настрой на небытие», — так, рисуясь даже перед самим собой, красиво определяет Славик это все чаще охватывающее его состояние.

Все окружающее — противно. Тупой тяжестью давит на сердце ощущение одиночества, опустошенности, жалости к себе...

«Разве может давить пустота?» — лениво виляет в сторону ниточка мысли. Славик пытается представить себе, как выглядят со стороны его глаза с застывшим в них выражением разочарования суетностью и пустотой жизни. «Девочки должны обращать внимание, этакая отрешенность должна притягивать».

Послушное воображение рисует яркие, до сладкого ужаса будоражащие картины. Жизнь — игра. Вот он бросается с моста. Мелькают ажурные переплетения ферм, бетонные быки. Отчаянно визжит Ниночка, только сейчас понявшая его исключительность. Но... тяжелые, маслянистые от нефти воды уже смыкаются над его головой...

Он спокойно выходит на бойкий перекресток под окнами Зиночки. Нет, лучше на улицу, где живет Нэлли. Рев мотора. Он физически ощущает удар в грудь тяжелого автобусного рыла. Слышит треск ломающихся костей, громкие крики прохожих, видит испуганное девичье лицо в распахнутом окне... Славик стонет и поворачивается на бок, прогоняя радостную мысль, что ничего этого нет и никогда не будет.

— Вот захочу — и будет, — бормочет он, стираясь придать голосу уверенное звучание.

Часы хрипло бьют один раз. Хватит волнующих дум. Хочется пить. Бутылка из-под коньяка, сиротливо поблескивающая на столе, пуста. Рачинский нехотя сползает с тахты и идет в ванную.

...Агния Николаевна сидит в гостиной, перелистывая телефонный справочник.

— Ты дома? — удивленно спрашивает она. — Я думала, ты в институте.

— Перебьются без меня, — мрачно говорит Славик. — Я болен.

— Боже! — восклицает Агния Николаевна. — Вызвать врача?

— Обойдусь. Мне звонили?

— Да. Два раза.

— Кто?

— Твои друзья, Славик, как и папины, не считают нужным называть себя. Голос был сиплый, как у заядлого курильщика или пьяницы. Я решила, что этот тип не может быть твоим другом и повесила трубку.

Недовольно передернув плечами, Славик уходит в ванную. Через несколько минут Агния Николаевна стучит ему:

— Я ухожу к Эльвирочке. Ты будешь дома?

— Я уеду на дачу. Мне нужно отдохнуть. Ключ дома?

— Дома, миленький. Отдыхай.

...Была приятная, красивая жизнь. Она почти не поблекла, когда, получив наконец диплом, Славик по папиной протекции устроился в его министерство.

Крах наступил неожиданно — Сергея Марианновича арестовали. Вскрылось, что этот респектабельный мужчина брал взятки, был замешан в валютных махинациях. И жена, и сын сразу вычеркнули его из своей жизни. Уже через полгода Агния Николаевна вновь вышла замуж, прельстив квартирой какого-то периферийного дельца. Но у дельца были и свои дети. Славику в новой семье места не нашлось. Загородная дача Сергея Марианновича, место пьяных оргий молодого Рачинского, была конфискована. Не стало внушительных папиных субсидий на рестораны, не стало автомашины — и модные молодые люди теперь едва кивали ему при встречах. В его понимании, не стало жизни...

— В это время Рачинский и уехал из Москвы. Утверждать, конечно, трудно, но, думаю, на неудовлетворенности жизнью и купил его «Оборотень», — закончил Климов.

— Да, экий гусь вырос. — Васильев протер очки, сердито крякнул. — Вот ты говорил, Алексей Петрович, что он писем ни от кого не получал. А может быть, получал? До востребования, например. Попробуй-ка проверить.

5

Вся оперативная группа была в сборе. Сидели, как обычно, в кабинете Климова, подводили итоги дня, намечали задачи на завтра. Алексей Петрович поставил и вопрос, предложенный полковником. Неожиданно для всех слово взял Колосков.

— У меня есть идея, — бойко начал он, но вдруг смутился, покраснел и менее уверенно продолжил: — У меня есть знакомая...

— Это хорошо, когда есть знакомые идеи, — ободряюще пробасил Евгений Гребенщиков. — Особенно полезно студентам — глядишь, поможет выплыть на экзамене по философии.

— Я же серьезно, — дернул плечом Саша. — Знаю я, как это на нашем почтамте делается. Там до десяти разных работниц к выдаче корреспонденции «до востребования» привлекаются. И среди них всякие есть. Вот недавно одну болтушку за сплетни обсуждали. Наговорила на хорошего человека, что у него три жены в разных городах, а оказалось, что это его сестры. Расскажи такой о Рачинском — всему городу раззвонит.

— Да тебе-то, Саша, откуда все это известно? — Гребенщиков снова не удержался от шутки: — Ты, что же, задания за сутки до их получения выполнять научился?

— Я же говорю, знакомая у меня есть — Галя Чернова. Работает она там и всех знает. Хорошая девушка, то есть, я хотел сказать — надежный товарищ. Комсомолка активная. В политехнический на заочное поступила. И знаете, как учится? На одни пятерки. Я думаю, она помочь сможет. Я уверен, что сможет. Я ручаюсь...

— Свидание у тебя, конечно, уже назначено? — спросил Климов.

— Нет еще. Вы же знаете, Алексей Петрович, что мы заканчиваем работу в разное время, заранее договориться нельзя. Но она не обижается. Понимает. Я ей звоню вечерами домой. У нее есть телефон.

— Ну что же, как исключение, на сегодняшнее свидание сходим вместе. Не возражаешь? — улыбнулся майор. — Тогда звони...

6

Операционный зал почтамта был уже закрыт для посетителей. Сотрудницы собирались расходиться по домам после не долгого, но бурного собрания. Стройная, красивая девушка с золотистыми косами, торопясь к выходу, нечаянно зацепилась сумочкой за угол стола, и к ногам шедшей за ней подруги, кружась в воздухе, опустился черно-белый лист — фотография молодого представительного мужчины.

— Ой, Галочка, кто это? — глаза спутницы загорелись любопытством.

— А что, хорош? — лукаво улыбнулась девушка. — Кстати, познакомилась я с ним здесь, это наш клиент.

Фотокарточка пошла по рукам. Галя внимательно прислушивалась к репликам сослуживиц.

— Галюша, а я его знаю, — к Черновой с фотокарточкой в руке подошла маленькая брюнетка с большими миндалевидными глазами. — Ты будь с ним осторожней, — шепнула она на ухо девушке.

— Пойдем, Ниночка, вместе. Расскажешь мне все-все. Мне так интересно. Ты же понимаешь...

Оживленно разговаривая, девушки прошли в городской сад, присели на скамейку под густой акацией.

— Лучше бы ты, Галя, с ним раззнакомилась, — посерьезнев, сказала Нина. — По-моему, он женат.

— Что ты, Ниночка? Откуда ты знаешь?

— Я познакомилась с ним перед майскими праздниками, в театре. Помнишь, мы с Майкой ходили на «Стряпуху»? Ну вот, места наши оказались рядом, и он весь вечер за мной страшно ухаживал. Так разливался, все уговаривал назначить свидание. Такой был внимательный, подлец, конфетами угощал, рассказывал, что научной работой занимается. Ну, в общем, встретились мы через день, в кино сходили, договорились, что май будем вместе праздновать. А накануне он пришел к нам на почту, я как раз сидела на «до востребования», Раечку подменяла. Еще тогда Лидка вернулась из Ленинграда, привезла мне кофточку, ту, синенькую с белой полоской, и косыночку синенькую. Я их первый раз надела, а он меня, видно, сразу не узнал, молча так сует паспорт и не смотрит, кому сует. Я тоже молчу. Ну, думаю, удивлю тебя. Посмотрела — ему письмо лежит. Ну, меня сразу в жар бросило, потом злость взяла.

— Почему же, Нина?

— Да письмо же от женщины, ясно. Из Верхнереченска. Почерк такой мелкий, кругленький. Конверт «Красной Москвой» пахнет. А вместо обратного адреса такая завитушечка. Я письмо бросила ему и говорю: «Это что, супруга вам пишет, Владик, или знакомая?» Тут он так зло на меня посмотрел, что у меня мурашки по спине побежали. «Извините», — говорит, и ушел. И больше при мне на почту не показывался и вообще, как в воду канул. Правда, и писем ему больше не приходило. Так что смотри, Галочка. Обманет он и тебя... Лучше брось его.

— Да у нас ничего серьезного и нет, — рассмеялась Галя. — Так, была внезапная симпатия. Ну, пойдем?

У выхода из сада девушки остановились, поболтали о последнем фильме и о новой юбке кассирши Марии Петровны и разошлись.

Так в опергруппе появились данные о том, что в Верхнереченске проживает человек, связь с которым Рачинский скрывал от окружающих. А поддерживал он эту связь почти до момента своего исчезновения. Климов считал, что нужно ехать в Верхнереченск.

7

Шифровка из Туркмении пришла утром двадцать восьмого июля. Начальник Кизыл-Дагского городского отделения КГБ коротко сообщал: «С двадцать шестого по двадцать девятое июня и повторно с первого по третье июля в гостинице «Дружба» проживал Рачинский Владислав Сергеевич, 1932 года рождения. Цель приезда — отпуск. Приезжал один. При выписке указал, что выбывает в г. Минск. Администратором гостиницы по присланной вами фотокарточке опознан».

Главная версия подтверждалась: Рачинский появился в приграничном районе. И появился под своей фамилией: значит, он уверен, что чекистам о нем ничего не известно. Но почему он приехал в Кизыл-Даг один? Где же Колчин?

На внеочередном докладе Климов предложил Ивану Сергеевичу направить в Кизыл-Даг лейтенанта Березкина — для тщательной проверки обстоятельств появления там вероятного преступника, и в Верхнереченск — Гребенщикова, для организации с помощью товарищей из местных органов КГБ поисков таинственного знакомого или знакомой Рачинского.

— Правильно ли посылать Березкина одного? — усомнился полковник Васильев. — Молод, хватит ли опыта?

— Я не питаю иллюзий найти Рачинского в Кизыл-Даге, Иван Сергеевич, — ответил Климов. — Не будет он так долго жить на виду вблизи границы, он же понимает, что этим может привлечь к себе внимание наших пограничников. Мне кажется (впрочем, это только предположение), что во время своей однодневной отлучки из гостиницы Рачинский либо сделал неудачную попытку уйти за кордон, либо осуществлял подготовку к переходу. Полагаю, что с помощью кизыл-дагских чекистов Березкин сумеет быстро и полно в этом разобраться.

— Добро. Давай мне на подпись командировки и пусть вылетают сегодня же. Да, насчет Минска. Думаю, это липа, но все-таки ориентируй белорусских товарищей. Рачинский не специально обученный шпион, вполне вероятно, что он может допустить ошибку.

 

ГЛАВА IV

В Туркмении

1

Палящий зной затопил Кизыл-Даг, расплавленным свинцом разлился по тихим бело-зеленым улицам. За окном — мутное марево дрожащего от изнеможения воздуха. Редко-редко прорвется через пустыню измученный ветерок. Вобрав в себя по пути весь жар раскаленных песков, он не освежает, а обжигает кожу. Рубашка противно прилипла к телу. Николаю Березкину кажется, что и мозги его медленно плавятся и, смешиваясь с потом, капельками скатываются за шиворот. Непривычен, тяжек для сибиряка среднеазиатский климат. И все-таки Березкин отказывается от отдыха: надо спешить, в Долинске с нетерпением ждут вестей.

С завистью смотрит Николай на собеседников — сухощавого, с узким коричневым лицом начальника городского отделения КГБ майора Рагимова и его гостя, седоватого подполковника Осипова, заместителя начальника пограничного отряда. Они чувствуют себя вполне нормально. Рагимов даже при галстуке.

— Нет, нет, я уверен, в июле за кордон не могла уйти ни одна живая душа, — настаивает Осипов. — Зверь не проскочил, не то чтобы человек. Судите сами: наряды весь месяц были усиленные, и ни один не отметил ничего подозрительного. Контрольно-следовая полоса оставалась девственно нетронутой, даже кабаны в этакий жар из камышей не вылезали. Поступившие за это время сигналы от местного населения и медработников проверены, никаких данных о состоявшемся прорыве границы не получено. И учитывайте — вдоль всего рубежа протянулся второй заслон, медицинский.

— Медицинский? — удивленно переспросил Березкин.

— Да, Николай Иванович, медицинский. Разве вы не знаете? На сопредельной стороне отмечены заболевания холерой, налицо угроза эпидемии. Там, к сожалению, такое еще случается. Наше население об этом оповещено, и к границе сейчас на аркане никого не затащишь. Всем местным жителям и приезжающим в приграничную зону делаются прививки.

Березкин присвистнул. Да, в такой ситуации Рачинский вряд ли стал бы пытаться идти через границу. Скорее всего он бы поторопился уехать подальше отсюда. Однако обстоятельства его пребывания в Кизыл-Даге необходимо выяснить, они могут послужить ключом к дальнейшему розыску. И главное — Колчин. Был ли «Оборотень» здесь с Рачинским, верна ли основная версия — о намерении врагов вместе бежать за границу?

С просьбой помочь разобраться в этих вопросах и обратился лейтенант к собеседникам.

— Я остановлюсь в гостинице и, если не возражаете, работой среди ее персонала займусь сам, — предложил он. — Разумеется, я рассчитываю на предварительную консультацию ваших сотрудников, товарищ майор. Кстати, в каком номере жил Рачинский?

— В седьмом, — ответил Рагимов, — на первом этаже.

— А с кем вы о нем уже беседовали?

— Только с одним из дежурных администраторов — Расуловым. Но, к сожалению, опознав Рачинского, он ничего интересного о нем сообщить не смог.

— Понятно. К вам, товарищи, просьба: по возможности выяснить, не появлялся ли в городе Колчин, и собрать сведения о поведении Рачинского. Ходил же он куда-то, разговаривал с людьми. Помощников у вас здесь много, граница. И люди бдительнее: незнакомцы всегда привлекают внимание. Быть может, что-то и удастся узнать важное. Только прошу учитывать, что фотокарточка Колчина двадцатилетней давности. Конечно, узнать по ней человека трудно, но что-то в теперешнем облике преступника должно сохраниться с тех времен.

— Что ж, договорились, — резюмировал Осипов. — Обмен информацией — завтра утром. А в гостиницу, Николай Иванович, вас отвезут, машина у подъезда.

2

Большое двухэтажное здание гостиницы «Дружба» отделано в восточном стиле: резные орнаменты, цветная эмаль. На полу в вестибюле яркий ковер. Здесь прохладно, в середине просторного холла журчит небольшой фонтан. Радуясь прохладе, лейтенант Березкин поворачивает направо от входа, где за невысоким барьером под черной с золотом табличкой «дежурный администратор» скучает полная черноволосая женщина. Она охотно вступает в разговор с вежливым молодым приезжим; он так любознателен, а она любит свой город и умеет красочно рассказать о его достопримечательностях.

Николай протягивает паспорт.

— Мне бы хотелось получить седьмой номер, — говорит он.

— Странные вкусы у нынешней молодежи, — как бы про себя произносит администратор, пожимая плечами. — Самый плохой из дорогих номеров, а вот опять на него спрос.

— Опять? — улыбается Евгений. — Значит мой вкус разделяют многие?

— Ну, многие, это очень громко сказано. Правда, недавно один молодой человек тоже настойчиво просил этот номер. — Женщина листает книгу регистрации приезжих. — Да он же ваш земляк, тоже из Долинска. Рачинский Владислав. Он вам и нахвалил эту комнату?

— Действительно, земляк, — перегибаясь через барьер, Березкин заглядывает в книгу. — Хорошо бы встретиться с ним.

— К сожалению, вам придется потерпеть до возвращения домой. Он уехал еще третьего числа. Я сама заказывала ему такси до вокзала.

— Вы говорите — он. Разве он приезжал один? Я слышал, что в отпуск он собирался ехать вместе с приятелем. У нас еще удивлялись их странной дружбе — приятель вдвое старше. Наверное, их сблизила любовь к путешествиям.

— Нет, нет. Я сама оформляла вселение Рачинского, он прибыл один. Наверное, приятель раздумал ехать, ведь у нас чуть не край света, такая даль.

— Говорят, у вас всем приезжающим делают какие-то прививки? — интересуется Николай. — Может быть, это напугало?

— Нет, вас не точно информировали. Полоса карантина проходит южнее нашего города. У нас никаких прививок не делают, единственное ограничение — это без справки о прививке не пропускают к югу. Так что если хотите посмотреть знаменитый Кизыл-Дагский водопад — придется сделать укол. Многие на это идут, там такая красота, поистине удивительный уголок природы. Укол и дезинфекция на обратном пути — совсем не дорогая плата за это зрелище...

3

Седьмой номер находится на первом этаже, в дальнем углу коридора. Затененная деревьями, средних размеров комната, в которой стоят кровать, тахта, шкаф, стол и несколько стульев. Ванная. Туалет. Ничего примечательного, номер как номер. Пожалуй, несколько темноват.

Николай распахнул окно и выглянул в него. Так вот в чем дело! Вот какие неоценимые достоинства имеет это помещение!

Действительно, с точки зрения преступника — это клад, а не комната. Окно выходит в глухой, густо заросший зеленью переулок и ни из окрестных домов, ни с улицы не просматривается. Чуть ниже подоконника — изогнутый ствол карагача, под ним — скамейка. Можно на глазах у всех зайти в номер, закрыться в нем и... тут же исчезнуть через окно.

...А может быть, наоборот — впустить через окно сообщника? Зачем «Оборотню» предъявлять администрации документы, прописываться, да и вообще показываться на глаза? Он же понимает, что его должны искать, что официальное устройство в гостиницу — серьезный риск. Пусть номер снимает Рачинский, который, по мнению преступников, вне подозрений. А Колчин может приходить таким необычным способом, ночевать здесь.

Спустя десять минут Николай позвонил дежурному по этажу. В комнату вошел молодой человек, черноволосый, со строгими тонкими чертами лица, в белой рубашке с закатанными рукавами.

— Здравствуйте, — приветливо сказал он. — Вы звонили?

— Здравствуйте, — Березкин протянул руку, затем жестом пригласил дежурного присесть. — Я у вас в городе впервые, хотел бы кое о чем расспросить. Не возражаете? Но прежде давайте познакомимся. Березкин, — во второй раз протянул Николай руку парню.

— С вами здороваться опасно, — с улыбкой сказал тот, потирая пальцы. — Железное рукопожатие. Боюсь, что после прощания мне придется брать бюллетень. Моя фамилия Гафуров. Файзулла Гафуров.

...Завязалась и потекла беседа. О городе, о том, что идет в театре и сложно ли заказать такси, как попасть на рынок и до которого часа работает музей...

Разговаривая, Березкин достал из шкафа заранее положенную туда фотографию Рачинского, спросил:

— Это, очевидно, забыл мой предшественник?

— Да, — улыбнулся Файзулла, — этот человек жил здесь до вас. Он преступник? Вы его ищете?

Лейтенант даже вздрогнул от неожиданности.

— Почему вы так думаете?

— Выправка у вас военного человека, администратора расспрашивали, меня спрашиваете... А карточки этой в номере не было, я точно знаю. Уборщица приболела, я сам номер убирал. Значит, вы ее с собой привезли, товарищ начальник, — сказал насмешливо Файзулла, сверкнув зубами.

— Вот что значит граница, — в свою очередь, хотя и не очень весело, улыбнулся Березкин, показывая Гафурову удостоверение.

— Я, товарищ лейтенант, в народной дружине состою, член штаба, — объяснил Файзулла. — И пограничникам не раз помогал, и работникам милиции. Так что кое-какого опыта набрался. А в сферу обслуживания пришел по комсомольской путевке. Не беспокойтесь, не подведу.

— Я действительно интересуюсь этим человеком, товарищ Гафуров, — Николай положил фотокарточку на стол, прихлопнул ее ладонью. — Но прошу вас наш разговор сохранить в тайне.

— Конечно, конечно. Но только сказать-то я о нем почти ничего не могу. Жил тихо. Даже мало куда ходил, видно, слухов о холере испугался. Во всяком случае, меня расспрашивал — нет ли заболеваний в городе. Выпивал. Вино и фрукты каждый вечер в номер носил. Чаще даже не вино, а водку. Неприятный человек — закроется в комнате и пьет в одиночку. Как можно столько пить?

— Его кто-нибудь навещал?

— Один раз видел я в его комнате старика. Даже не то, чтобы старика, а так, пожилого мужчину, только с бородой. Жилец этот вышел к администратору, а я к нему захожу воду в графине сменить. Смотрю — у него гость. Пожилой, нос с горбинкой, бородка, не здешний. Когда он зашел — не видел, не скажу. Но после того, как я вышел — сидел недолго. Смотрю, выходит из номера, попрощался со мной так вежливо и ушел из гостиницы.

— Не похож чем-нибудь на этого человека? — Березкин достал из записной книжки и протянул Гафурову фотокарточку «Оборотня».

— Этот же совсем молодой! — Файзулла внимательно всматривался в фотоснимок. — Вы знаете, я бы сказал, что этот может быть сыном того старика. Сходство есть, но возраст... Тот был много старше. Очень много старше.

— Спасибо, товарищ Гафуров. Я задержал вас, извините.

— Ну, что вы. Если что-нибудь понадобится — обращайтесь ко мне, я человек местный, все здесь знаю. А помочь всегда рад.

...Проводив Файзуллу, лейтенант занялся детальным осмотром помещения, надеясь еще чем-то подкрепить созревшее у него убеждение.

4

Таксопарк в Кизыл-Даге невелик — всего десяток машин. И большинство работает на загородных линиях: городок маленький, жители смеются: пешком быстрее. Заказывают такси, чтоб товар на рынок отвезти, крупную покупку домой доставить, на свадьбы — для торжественности. Порой приезжие, по незнанию, звонят. Диспетчер заказы в тетрадку записывает — так, не по инструкции, а чтобы какого-либо недоразумения избежать. Березкин уже заметил — очень дорожат кизылдагцы репутацией городка и его учреждений.

Диспетчер, сухонькая аккуратная старушка, быстро разыскала запись заказа администратора гостиницы за третье июня. А через полчаса к Николаю, устроившемуся за столиком, вкопанным под чинарой во дворе гаража, подошел белобрысый паренек, на вид лет семнадцати, не больше.

— Борис, — представился он. И, подумав, добавил: — Шапошников.

— Сколько же тебе лет, Борис? — спросил Березкин.

Паренек вспыхнул, насупился и грубовато ответил:

— Я шофер первого класса.

Чертыхнувшись про себя (неумно начал разговор), лейтенант постарался изобразить восхищение.

— А у меня только любительские права. На третий класс собираюсь сдавать.

— Ничего, — расплылся в улыбке паренек. — Сдадите. На третий не трудно. — Однако удостоверение лейтенанта рассмотрел подчеркнуто внимательно. Снова улыбнувшись, присел напротив.

...Поездку третьего июля из гостиницы на вокзал Шапошников вспомнил. Довольно точно описал внешность пассажира. Уверенно указал фотокарточку Рачинского среди нескольких, предъявленных Николаем.

— Молчаливый попался клиент, — рассказывал Борис. — Как я ни пытался его разговорить — скучно ж молча ехать, — он только «да» или «нет». На вокзал приехал минут за сорок до отправления поезда. Чемодан у него был небольшой, на молнии, больше ничего. Пошел не к кассе, а в сквер на площади. А тут ко мне две тетки подошли, повез их на рынок.

Нет, ни до этой поездки, ни после я этого типа не видел...

5

Ранним утром, как и договорились накануне, встретились в городском отделении КГБ. Жара еще не наступила, и Березкин блаженствовал у открытого окна, шумно втягивая в себя пьянящий горный воздух. Пришел он с мыслью поразить Рагимова и Осипова своими открытиями, однако уже через полчаса устыдился этого намерения.

Последним приехал Осипов. Свежевыбритый, распространяя по комнате запах «Шипра», он прошел к столу, осторожно поставил на пол небольшой чемоданчик и тяжело опустился в кресло. На лице его резче, чем вчера, проступали морщинки, прятавшаяся в уголках покрасневших глаз усталость свидетельствовала о бессонной ночи.

— Вчера я еще раз проанализировал все сигналы, поступившие за это время от бойцов, дружинников, населения, — первым, как старший по званию, начал он, разминая в пальцах папиросу. — Среди них было и сообщение колхозника Мурадова о том, что вечером тридцатого нюня он видел двух неизвестных, прошедших в сторону аула Кала. Оно, правда, проверялось, но тогда посчитали, что эти двое просто случайно отбились от группы туристов, ходивших к Кизыл-Дагскому водопаду. По времени их появление совпадало с возвращением последней экскурсии. К тому же в этот день южнее Кала, то есть между аулом и границей, проводились учения двух подразделений пограничных войск и пройти незамеченными дальше аула было совершенно невозможно.

Осипов закурил, выбросил к потолку ровное голубое колечко дыма и, устроившись поудобнее, продолжал:

— А надо вам сказать, друзья, что в ауле Кала живет Сулейман Мирзоев, старый контрабандист, в былые времена немало крови испортивший пограничникам своими проделками. Вскоре после войны Мирзоев был, наконец, пойман с поличным и осужден за контрабанду. Отбыв наказание, он вернулся домой, но со старым покончил навсегда. Со временем у меня с Сулейманом установились хорошие, я бы даже сказал, дружеские отношения. Немало скрытых контрабандистских троп, тайных укрытий, удобных для перехода границы мест указал он мне, во многом помог надежнее закрыть границу. Вот только ислам, религиозные предрассудки, он не мог преодолеть в себе, мусульманские обычаи продолжали цепко держать его в руках. Однако нельзя сказать, что Мирзоев — мусульманин-фанатик, отношение его к аллаху, пожалуй, более чем оригинальное. Аллах для него кто-то вроде небесного эмира: противиться его воле, его законам — страшно, а обмануть при случае — можно. Однажды был у меня с ним такой курьезный случай. Близ аула Кала захватили мы группу контрабандистов, несших наркотики. Люди все местные, кроме одного, личность которого никак не могли установить. Возникло сомнение — контрабандист ли это? Быть может, шпион, пытающийся прикрыть контрабандой свои подлинные цели?

Захваченных видел весь аул, видел их и Сулейман. Долго бился я, допрашивая задержанных, а потом поехал к Мирзоеву. Он как живой справочник: и на нашей и на сопредельной стороне почти всех знает и помнит. Спрашиваю: «Друг, знаешь этого человека?» Мнется Сулейман, вижу — переживает, но молчит. Долго я тогда с ним говорил, однако ничего не добился, так и уехал.

А наутро приходит он на заставу (я тогда еще начальником заставы служил), поздоровался, посидели с ним, чаю попили. Вдруг он встает, отходит к печке, берет в руки полено и, обращаясь к этому полену, говорит: «Никто не может нарушить клятву, данную на коране, смертью покарает его аллах. И я клялся, давно это было, но клялся я на коране, что ни одному человеку не скажу о нем. И я сдержу клятву. Начальник пьет чай, он далеко, он не слышит, я скажу только тебе, полено. Ты не человек, ты глупое полено, аллах не покарает меня, если тебе назову я имя — Абдурашид Сапар-оглы».

Положил он полено, подходит к столу — бледный весь, видно, не очень уверен, что удалось ему объегорить аллаха. Посидели, еще чайку попили. Успокоился Сулейман, распрощался со мной и ушел. Ну, а мне того, что он сказал, вполне достаточно было. Уж о ком, а о бае Сапар-оглы мы знали немало, только что в лицо его не приходилось раньше видеть. Вот как ловко Сулейман вышел из положения.

Все рассмеялись.

— Однако, Степан Григорьевич, я полагаю, что это только предисловие? — прервал паузу Рагимов. — Повествование впереди, так?

— Да, конечно. Так вот, полгода назад Мирзоева разбил паралич, отнялась правая нога. Изредка я навещаю его. А вчера, поразмыслив над сообщением Мурадова, решил съездить в Кала, поговорить там с народом, узнать, не видели ли кого из чужих, да и к Сулейману наведаться.

Встретил меня Мирзоев радостно, но, как мне показалось, чувствовал себя неловко, чем-то был смущен. Надо сказать, что в его доме всегда строго соблюдаются законы гостеприимства: друг не может забежать к нему на минутку, обязательно должен быть выполнен весь освященный обычаями ритуал, обязательно угощение. Мы долго сидели за чекдирме, приготовленным его внучкой, точнее — сидел я, а Сулейман полулежал — нога совершенно его не слушалась. Медленно текла беседа о погоде, об урожае, о холере там, за рубежом. Пришло время и главному вопросу, с которым я приехал: в Кала тридцатого июня к вечеру шли двое, не знает ли мой друг Сулейман что-либо о них? Вижу, вопрос мой смутил старика еще больше. Тут-то и вспомнил я этот случай с поленом, о котором уже рассказал вам. Вспомнил и... сделал глупость, которую не могу себе простить...

В общем, решил я помочь Сулейману. Думаю, опять он клятвой связан. Достал свой магнитофон (я всегда вожу его с собой, удобная вещь), раскрыл, подаю Сулейману микрофон и говорю: «Друг, у меня есть еще дело в ауле, разреши мне отлучиться на полчаса. А если ты вслух вспомнишь в мое отсутствие о тех двух — будет хорошо. Эта железная палочка и чемодан — не живые души, греха на тебе не будет». Взглянул на меня Сулейман, улыбнулся и молча кивнул. А я включил магнитофон и вышел...

— Ну, а дальше? — Березкин нетерпеливо двинул стулом. — Он сказал что-нибудь? И сказал что-то важное?

— Дальше? Дальше послушайте сами.

Осипов неторопливо достал из принесенного чемоданчика небольшой магнитофон, аккуратно поставил его на стол и надавил на клавишу. Некоторое время стояла тишина, затем из динамика послышался звук удаляющихся шагов, стук закрываемой двери. Снова тишина. И наконец — старческий, надтреснутый голос с сильным туркменским акцентом:

— Друг мой Степан! Не удивляйся, что я обращаюсь к тебе. Смерть стоит у моего порога. С каждым днем все труднее и труднее становится мне бороться с ней. Я прожил жизнь, длинную, как Амударья. Я не всегда жил правильно, но жизнь учила меня всегда. Ты защищаешь правильную жизнь. Я старался идти с тобой все эти годы и пойду до конца... Смерть стоит у моего порога, но я не боюсь ее. Я не боюсь и аллаха, ибо тот, кто не страшится неотвратимого, не может страшиться того, чего нет... Я виноват перед тобой, Степан. Мне стыдно за себя. Я должен был сразу послать за тобой. Но болезнь очень мучила меня в эти дни. Прости меня... Я говорю не только для тебя. Я свидетельствую, что нахожусь в здравом рассудке, что говорю правду и только правду. Кажется, так надо, говорить перед судом? Если смерть унесет меня скоро, пусть останутся в жизни эти мои слова. В ночь на первое июля ко мне приходили те двое. Одного из них, Гусева Семена, я знаю еще по лагерю, где он, так же как и я, отбывал наказание. Он смелый человек, и я вначале тянулся к нему, потому что люблю людей гордых и смелых. Тогда я рассказал ему все о себе, о своих ходках за кордон и опасных приключениях, дал свой адрес. Позднее я понял, что Гусев — не только смелый, но и злой человек. Злой и очень вредный для всех нас, советских людей. Гусев — это враг. Я видел раненного им конвоира — человек был искалечен. Я проклял свою прошлую дружбу с ним...

Гусев пришел ко мне с «племянником», так он назвал молодого тонкогубого спутника. Он заставил меня поклясться на коране, что я сохраню в тайне их приход. Но я не боюсь нарушить клятву, ибо делаю это ради доброго дела, для блага людей, а не во вред им... Он хотел, чтобы я провел их за кордон. Он не боялся и холеры, хотя «племянник» дрожал, как хвост ишака, которого гонят рысью. Он не хотел объяснить, зачем ему нужно туда, что ищет он в чужой стране, но в глазах его была злоба...

Я отказался. Да он и сам видел, что я не могу идти, что болезнь скрутила меня. Эта болезнь и моя клятва — причины того, что ты видишь меня сегодня. Будь я здоров — я бы все равно отказался. Но ты нашел бы только мой труп... Я убеждал его, что сейчас перейти границу невозможно. Что он пойдет на верную смерть... Гусев долго сидел мрачный. Затем они ушли в ночь... Я, Сулейман Мирзоев, сказал все...

Тишину, воцарившуюся в комнате, нарушало только еле слышное шуршание движущейся магнитофонной ленты. Осипов резким движением выключил магнитофон.

— Да-а, — задумчиво протянул Рагимов. — Как меняются люди. Как становятся великими душой... Извините, Николай Иванович, за высокие слова, да разве можно о Сулеймане не сказать красиво?

— Констатируем факт, что преступники были вблизи границы с намерением перейти ее нелегально, но под давлением обстоятельств вернулись в Кизыл-Даг. — Осипов повернулся к Березкину: — Ну, а что удалось выяснить вам, Николай Иванович?

Лейтенант рассказал о своих наблюдениях и беседах с работниками гостиницы. Сейчас, после информации Осипова, его выводы обрели твердость и звучали весьма убедительно.

— Вчера вечером, — продолжал Николай, — закончив осмотр номера, я разыскал шофера такси, который увозил Рачинского на вокзал. Паренек говорит, что, высадив его у вокзала, сразу уехал с новыми клиентами. Таким образом, доказательств, что «Оборотень» и Рачинский уехали из Кизыл-Дага, фактически нет, и это обстоятельство меня очень беспокоит.

— А что скажете вы, Нурьягды Талеевич?

— Да, твердых доказательств этому нет, — ответил Рагимов. — Хотя после третьего числа ни того, ни другого в городе не видели. Я ознакомлю вас сейчас со всеми добытыми аппаратом отделения сведениями, однако должен предупредить, что принципиально нового в них ничего нет. Такое ознакомление больше нужно для того, чтобы вы могли правильнее оценить план дальнейших розыскных действий, который я намереваюсь предложить.

Рагимова прервал телефонный звонок. Выслушав какое-то сообщение, он коротко бросил в трубку:

— Занесите ее ко мне. Сейчас же. Шифровка из Долинска, — пояснил он присутствующим.

Через пять минут он уже читал доставленную молодцеватым шифровальщиком телеграмму.

— Три дня назад Рачинского видели в Верхнереченске. Вам, Николай Иванович, предлагается принять решение самому, целесообразно ли продолжать работу здесь, но подчеркивается желательность быстрейшего возвращения в Долинск.

— Я думаю, что главное мы уже знаем и, благодаря Сулейману, знаем точно: «Оборотень» стремится за кордон. Полагаю, что мне следует вылететь первым самолетом.

Лейтенант Березкин решительно поднялся с места.

— Не знаю, как сказать, — смущенно проговорил он. — Спасибо — не то слово. Но не найду другого, лучшего. Спасибо вам за помощь. Скажу по-восточному: нет больше радости, чем видеть друзей, нет горше горя, чем разлука с друзьями.

 

ГЛАВА V

Следы ведут на север

1

Алексей Петрович Климов и Саша Колосков встретили Березкина в аэропорту. Через час они сами вылетали в Верхнереченск, и майор хотел, как говорится, из первых рук получить информацию о результатах его командировки. А результаты эти, на взгляд Климова, были особенно важны потому, что, во-первых, четко определили одно направление расследования, позволяя сосредоточить на нем все силы, и, во-вторых, выявили самое слабое место в позиции преступников: они не подозревали, что Рачинский попал в поле зрения органов КГБ. Это было весьма существенно, ибо до тех пор, пока Рачинский не перешел полностью на нелегальное положение, пока он пользовался своими документами, его следы легче было обнаружить. Значит и сейчас, активизируя розыскные и следственные действия, надо продолжать заботиться об их конспиративности. Нельзя, чтобы преступники почувствовали — по их следу идут чекисты.

В таком плане и инструктировал майор Николая Березкина, остававшегося в Долинске для координации розыскных действий и проверки еще нескольких знакомых Рачинского по заводу имени Калинина, с которыми, как выяснилось, он был более близок и даже встречался вне завода. Двое из этих людей имели отношение к очень важным государственным сведениям. Климова беспокоило, не подобрался ли через них Рачинский к тому, к чему сам по роду своей работы касательства на заводе не имел. Майор не оставлял Березкину готовых рецептов проверки. Сохранивший в свои сорок три года молодость и активную восприимчивость души, Климов и вокруг себя умел как-то незаметно создавать атмосферу хорошего беспокойства, жажды новых творческих исканий. Поиски новых методов и форм решения тех или иных задач были органично присущи ему и без навязывания воспринимались его товарищами и подчиненными как стиль работы. Кое-кто в управлении даже завидовал майору: черт знает, как это у него получается? Как будто ничего особенного не делает, сам всегда спокоен и в коллективе никакой спешки, нервозности, а дела вершатся быстро, толково, «по-умному» — как частенько говаривал полковник Васильев. Внешность у Климова самая заурядная, похож больше на бухгалтера, голос тихий, с легкой хрипотцой. Чем берет человек, откуда в нем это обаяние, не позволяющее никому безразлично относиться к его словам? Знание дела, логичность мышления, доброжелательность — из чего еще складывается умение работать с людьми? Нет, Климов не добренький, всегда строго спрашивает за дело, жестко следит за соблюдением законности, педантично точен в соблюдении процессуальных норм. К сожалению, пока нет такой науки — науки о руководстве, хотя пишут об этом немало.

...Два человека неторопливо прогуливаются по аллеям цветника, разбитого возле здания аэровокзала. Беседуют.

— По всем данным, Коля, мы начинаем наступать «Оборотню» и его сообщнику на самые пятки, — говорит Климов. — Поэтому прошу тебя прежде всего оформить и доложить прокурору все материалы на Рачинского, включая и те, что ты везешь из Кизыл-Дага. Нам надо иметь санкцию на его арест.

— А материалы на Колчина?

— Арест Колчина санкционирован уже давно. Вот только добраться до него трудненько. Ну, да сколько веревочке ни виться...

Не очень разборчивые, зато громкие звуки из динамиков прервали разговор — диктор объявил посадку на самолет, отлетающий в Верхнереченск. Почти тотчас же у выхода на летное поле замаячила знакомая фигура — нетерпеливый Саша Колосков с двумя (своим и климовским) небольшими чемоданами в руках, как всегда, опережал всех.

— Ну, всяческих тебе успехов, — Климов крепко сжал руку Николая. — Не забывай важную информацию пересылать нам немедленно, а об общем положении дела — раз в сутки.

— Успехов надо желать вам, Алексей Петрович: у вас будет погорячее.

...Через сорок минут, удобно расположившись в кресле комфортабельного «ИЛа», Климов ворчливо говорил Колоскову:

— Сашенька, не егозись, пожалуйста. Учись ждать терпеливо. Если не читается — думай, что бы ты делал сейчас на месте Гребенщикова. Для практики. Потом сопоставишь свои мысли с его делами. У нашего Евгения заботы сейчас, ох, великие...

Гребенщикова Верхнереченск действительно сразу встретил великими заботами. Едва капитан представился начальнику Верхнереченского отдела КГБ подполковнику Лазареву, как тот, протянув ему подготовленный для зашифровки текст телеграммы, сказал:

— Вот, только что собирался отправить в Долинск. Но вижу, вы и сами что-то нащупали?

Это была та самая телеграмма, в которой сообщалось, что Рачинского двадцать седьмого июля видели в Верхнереченске. Евгений доложил Лазареву, какие именно оперативные данные привели его в этот город и попросил разрешения детально ознакомиться с добытыми отделом материалами, а затем сразу же включиться в розыскную работу.

2

...Получив для исполнения ориентировку Долинского управления о розыске государственных преступников, сотрудник Верхнереченского отдела КГБ лейтенант Волков среди многих других мер наметил привлечь к участию в поисках Владимира Савицкого, молодого инженера, хорошо знавшего Рачинского по совместной работе в прошлом на оборонном заводе. Савицкий горячо взялся за выполнение этого поручения. За неделю он побеседовал со многими десятками людей, как бы между прочим, к слову или случайно, вспоминая в разговоре бывшего сослуживца, однако безрезультатно. О Владиславе Рачинском после его отъезда из Верхнереченска никто ничего не слышал...

Вечером двадцать восьмого июля Волкова поднял от телевизора настойчивый звонок. Не найдя лейтенанта в отделе, Савицкий узнал его адрес и явился домой. Он был радостно возбужден и подталкивал вперед смущенного и, очевидно, не очень-то понимающего в чем дело паренька — комсорга триста десятого цеха Вадима Филимонова.

— Вот! — торжествующе изрек Савицкий еще в коридоре. — Вчера он видел Славку Рачинского в магазине «Охотник-рыболов». Говори, Вадька!

— Да что говорить-то? — огрызнулся Филимонов. — Что он за цаца? Ну видел, а что из этого?

— Что из этого? Он еще спрашивает! Рассказывай все подробно, это же государственное дело, — закипятился Савицкий.

— Вот что, ребята, — лейтенант Волков, полуобняв гостей за плечи, провел их в комнату. — Садитесь и пока там чай закипает, давайте поговорим спокойно. Дело, товарищ Филимонов, действительно важное, Рачинский нас очень интересует, и прошу тебя рассказать об этой встрече со всеми подробностями.

Волков вооружился авторучкой и приготовился слушать. Савицкий в наполеоновской позе застыл у окна.

— Вчера у меня был отгул, — начал свой рассказ Вадик Филимонов. — Где-то часов в двенадцать дня двигался я к дому от приятеля и решил по пути заглянуть в охотничий магазин, поспрашивать, как дело с дробью обстоит. Сезон, сами понимаете, вот-вот, можно сказать — на носу, пора заботиться о припасах. Захожу. Смотрю: Славка стоит с каким-то пожилым дядькой. Тот сапоги резиновые в рюкзак упаковывает, а Славка спиннинги связывает. Я, конечно, подошел, поздоровался чин чином, спрашиваю Славку: какими судьбами в наши края опять попал? В отпуск, отвечает. Собрался, мол, рыбку половить, вот и закупаю снаряжение. Где же ты, спрашиваю, живешь, почему к нам в общежитие не заходишь? Да так, говорит, у знакомых остановился. А зайти к вам просто не успел, на днях обязательно наведаюсь. Тогда уж и посидим, побалдеем. Ну, на этом мы и расстались. Я ведь с ним никогда не дружил. Так, для приличия, поговорил и дальше пошел.

— А что за дядька с ним был? — спросил Волков.

— А кто его знает. Я его раньше не видал, личность совсем не знакомая.

— Ну, выглядит-то как?

— На вид лет под пятьдесят, волосы такие, не знаю как назвать, не темные и не очень светлые, горбоносый. Бородку носит.

— А одет во что?

Филимонов задумался, потер пальцем лоб.

— Рубаха такая, в клеточку. Естественно, штаны, но какие — не помню. Хоть убей — не помню.

— А куда пошли они?

— Не знаю. Я первым из магазина вышел. Спросил про дробь и ушел. А они еще чего-то в рюкзаке копались...

3

С утра двадцать девятого июля, подготовив проект телеграммы в Долинск, Волков с согласия начальника отдела занялся организацией наблюдения на вокзале и в аэропорту на случай появления там разыскиваемых. За этими хлопотливыми делами и застал его Гребенщиков, вошедший в кабинет в сопровождении Лазарева.

— Телеграмму в Долинск я отправлю, — сказал подполковник Волкову. — А вы, Евгений Андреевич, — повернулся он к Гребенщикову, — знакомьтесь с коллегой, просмотрите его материалы и включайтесь в дело. Если будет нужна помощь — заходите.

Лазарев ушел.

— Юрий, — протянул руку Волков. — Занимаю высокий пост оперативного уполномоченного Верхнереченского отдела КГБ. Рад познакомиться.

Гребенщиков пожал протянутую руку, назвал себя. Времени на церемонии и обычные в таких случаях пристрелочные разговоры (где учился, с кем, кто из наших здесь работает) не было, поэтому оба, не сговариваясь, перешли к делу.

Ознакомившись с намеченными Волковым мероприятиями и в принципе согласившись с ними, Евгений предложил в первую очередь активизировать розыск человека, у которого Рачинский и, вероятно, Колчин остановились (или останавливались?) в Верхнереченске. Ни в одной гостинице Рачинский прописан не был. Поиск его знакомой или знакомого, связь с которым поддерживалась по почте, мог затянуться на неопределенное время. А именно времени у чекистов не было. Преступники экипировались и, возможно, уже вновь устремились к границе, чтобы осуществить свой замысел.

Предлагая несколько необычный план поиска, Гребенщиков исходил из того, что вряд ли у преступников в Верхнереченске есть сообщник. Время существования разветвленных антисоветских организаций, как, кстати, и время вражеских резидентур, о которых по инерции еще продолжают писать некоторые авторы детективных романов, давно миновало. Не стало в нашем обществе социальной базы, опоры для врага. Сейчас враг должен даже от близких людей прятаться, маскироваться, скрывать свою сущность.

А коль это так, то скорее всего человек, у которого жили преступники, не знал об их враждебных замыслах и не был посвящен в их намерения. Человеком этим, учитывая полученные Галей Черновой сведения, вероятнее всего, была женщина.

4

...Склонившись над планом города, Гребенщиков и Волков отмечали на нем предприятия и организации, с которых следовало начать поиск. А еще через три часа в этих организациях стали раздаваться телефонные звонки. Звонила секретарь местного отделения общества охотников и рыболовов Анна Павловна Зимина. Просьба, с которой обратились к ней сотрудники органов государственной безопасности, не удивила бывшую разведчицу-радистку, ветерана войны. Она удобно устроилась в кабинете председателя отделения общества, уехавшего вместе с Волковым, и записывала как фамилии абонентов, отвечавших ей, так и результаты каждого разговора. К концу рабочего дня почти половина составленного Волковым списка была отмечена красными галочками.

...Утром тридцатого июля такой звонок оторвал от бумаг инспектора по кадрам комбината бытового обслуживания Клавдию Орехову.

— Клавдия Михайловна? Здравствуйте, дорогая, это я, Зимина. Узнали? Как ваши успехи? А как сын, сессия у него прошла хорошо? Какой молодец! Очень рада за вас. А мой получил новое назначение — едет на север. Ума не приложу, как быть с внуком. Уговариваю, чтобы пока оставили у меня... Ваше платье-костюм уже готово? Мне так хочется взглянуть, как оно смотрится в готовом виде. Вы знаете, дорогая, я купила чудной белой шерсти и сейчас мучаюсь: никак не подберу фасон. Думаю, посмотрю, как это выглядит у Клавдии Михайловны, да, может быть, и собезьянничаю. Все-таки белый цвет в моем возрасте — подойдет ли?

Звучное контральто Зиминой пробивалось из телефонной трубки и разносилось чуть ли не по всей комнате. Сидевшая за столом напротив секретарша директора Зиночка Засыпкина, которую комбинатские острословы прозвали «три З» (отчество у нее было Зиновьевна), с интересом прислушивалась к разговору. Красивое белое платье? Эта тема ей сейчас так близка!

Между тем из телефонной трубки доносилось:

— Дорогая, у меня к вам дело. Не выезжали ли от вас на днях на рыбалку двое мужчин? Нет, не обязательно сотрудников. Поспрашивайте, пожалуйста, у своих девочек, может быть, их родственники, знакомые выезжали. В чем дело? Да, вы знаете, небольшое происшествие. Так сказать, ЧП в миниатюре. Подробностей я, к сожалению, не знаю, а Иван Борисович уехал. Но просил меня позвонить, справиться по этому вопросу.

Зиночка вдруг ахнула и побледнела.

— Что, что с ними? — спросила она, ожесточенно кусая платок, на котором расплывались алые пятна помады. — Клавдия Михайловна, голубушка, спросите, что с ними?

— Минуточку, Анна Павловна, — торопливо проговорила Орехова. — Кажется, я сразу отвечу на ваш вопрос. Не кладите трубку.

— Зиночка, ты все слышала? У тебя что, кто-то из знакомых уехал?

— Муж, — начиная всхлипывать, сказала Засыпкина.

— Как муж? Разве ты вышла замуж? И никому не сказала? Тайком?

— Мы договорились со Славиком, что объявим всем в августе, когда он переведется сюда на работу. Девятнадцатого августа решили справлять свадьбу. А позавчера они уехали на рыбалку. Клавдия Михайловна, узнайте же скорее, что с ними?

— Да кто они? Надо же их назвать Анне Павловне.

— Славу зовут Владислав Сергеевич, фамилия Рачинский, это мой муж, и знакомый его — Михаил Павлович Овчаров.

— А куда они поехали?

— На озеро Верхнее, а потом дальше собирались проехать, к Павловску. У Славика там какие-то служебные дела еще...

Орехова подняла со стола трубку телефона:

— Анна Павловна, вы меня слушаете?

Продиктовав фамилии рыболовов, их имена, отчества и маршрут поездки, она попросила поскорее уточнить, что же конкретно случилось и не с ними ли. Хотя Клавдия Михайловна и очень обиделась на Зиночку за скрытность, но все-таки приняла близко к сердцу ее волнение. Подумать только, а вдруг действительно перед свадьбой — и несчастье.

— Успокойте, пожалуйста, вашу Зиночку, — донеслось из трубки. — Ивану Борисовичу звонили о происшествии из района ГЭС, а это совсем в другой стороне. Но, на всякий случай, скажите, как ее фамилия и как ей позвонить, я думаю, что скоро сумею ответить абсолютно точно. Значит, Засыпкина Зинаида Зиновьевна? Телефон тот же? Да, скажите, пожалуйста, и ее адрес, вдруг Иван Борисович задержится. Не мучить же ее до утра...

5

— Уехали около полутора суток назад. Судя по экипировке — к финской границе. Времени, товарищи, в обрез, — говорил Климов, час назад прилетевший с Сашей Колосковым в Верхнереченск и взявший на себя руководство дальнейшими действиями группы. — Ты, Евгений, немедленно готовь и отправляй телеграммы в Ленинград, Петрозаводск, Мурманск. Ориентируй, что попытка прорыва через границу может состояться уже сегодня-завтра. Вас, Юрий Константинович, — майор повернулся к Волкову, — попрошу срочно проверить в адресном бюро: действительно ли Засыпкина проживает там, где указала Орехова, не значится ли прописанным Овчаров; затем примите меры к срочному сбору хотя бы первичных сведений о них. Евгений, закончив с телеграммами, присоединится к вам. Я и Колосков начнем разговор с Засыпкиной; учитывая обстановку, будем говорить почти в открытую. Саша, давай в машину и вези эту Зиночку сюда...

Душа Зиночки Засыпкиной, стань она объектом изучения психолога, отнюдь не явилась бы для него загадкой. Увы, есть еще такие уникальные натуры, сочетающие полудетские легкомыслие и наивность с женской обаятельностью и кокетством. К тому же Зиночка была мила, добра, честна и верна своему слову. И если ее общеобразовательный багаж значительно уступал по объему тому, что значилось в аттестате, а представления о политических событиях были весьма туманны, то это ее не угнетало... В общем, этакое милое существо, которое даже малознакомые люди безотчетно начинают называть ласкательным именем. Своего Славика она боготворила и слепо выполняла все его наставления.

«Попробуй, скажи, что ее Славик — изменник и подлец, что сейчас, когда она в упоении готовится к свадьбе, он стремится бежать за границу, предать Родину и навсегда покинуть свою «возлюбленную» — не поверит! — подумал Климов, успевший уже за короткое время предварительной беседы разобраться в Зиночкином характере. — Мало того, что не поверит, всячески защищать и выгораживать его будет. Пока докажешь ей истину — искать Рачинского станет поздно. Что же, пусть будет пока полуправда, быть может, так и она легче перенесет эту трагедию».

И Алексей Петрович объяснил Засыпкиной: органам государственной безопасности стало известно, что у нее на квартире проживает некий Овчаров, который подозревается в совершении тяжкого преступления. Что может сообщить товарищ Засыпкина об этом человеке?

Овчарова Зиночка не любила, даже больше, испытывала к нему чувства ревности и антипатии. Ревности — потому что он, несомненно, имел большое влияние на Славика; антипатии — потому что она убедилась в его нечестности. Конечно, она с радостью расскажет об этом Овчарове все, что знает...

И вдруг хорошенький ротик Зиночки скривился, на глаза набежали слезы. Боже! Но ведь Овчаров сейчас где-то в лесу наедине со Славиком, это же, наверное, опасно, надо немедленно их найти, отвести от Славика угрозу...

Так, после тридцатиминутного разговора с Климовым, Зиночка вдруг обнаружила, что и у нее и у этого симпатичного майора одна цель — скорее найти пропавших рыболовов. И стала старательно вспоминать и рассказывать обо всем, о чем ее спрашивали. Алексей Петрович в форме тезисов будущего протокола записывал.

Как он выглядит? Около пятидесяти лет, волосы светлые и седина в них слабо заметна, глаза голубые, даже белесые, нос с горбинкой, как у хищной птицы, жесткий разрез рта. Носил бороду, но три дня назад сбрил ее, сказал, что надоела...

Да, очень похож на молодого человека, изображенного вот на этой фотокарточке, наверное, таким и был в молодости...

Познакомил с ним Славик около года назад, перед своим отъездом в Долинск. С тех пор заходил раза три-четыре, передавал Славику приветы, просил переслать записки.

Нет, эти записки Зиночка не читала, просто вкладывала в свои письма...

Почему не посылал письма Славику сам? Может быть, и посылал, она не знает. И не трудно же переслать записочку...

Говорил, что хлопочет о переводе Славика снова сюда, в Верхнереченск, что мечтает погулять на их свадьбе...

Последний раз появился вместе со Славиком одиннадцатого июля. Они оба в отпуске. Сказали, что вопрос о переводе Славика наконец-то решен. Отпраздновали свадьбу в узком, «своем кругу», наметили официальную, большую, с приглашением гостей на девятнадцатое августа.

Когда и куда уехали? Двадцать восьмого, в семь часов вечера ушли на автовокзал. Нет, провожать Славик не разрешил, он такой заботливый, а собирался дождь...

Уехали на рыбалку на озеро Верхнее. Нет, это совершенно точно, это говорил не Овчаров, а сам Славик. Потом должны проехать в Павловск, там у Славика какое-то дело на заводе дорожных машин. Никаких других мест не называли...

Где живет Овчаров? В Каменске. Хотя ее, Зиночку, он обманул. Говорил, что живет в Павловске. Однако, когда оба они (за день до отъезда) крепко выпили и уснули, она посмотрела паспорт Михаила Павловича. Конечно, она понимает, что это нехорошо: взять из чужого кармана документ, но... была взволнована. Не нравится он ей, вот и не удержалась. Собственно, тогда только она а узнала его фамилию, ни он сам, ни Славик ее никогда не называли... В паспорте прописка города Каменска. Штамп о работе в каком-то СМУ, точно не запомнила. С какой целью обманул? Зиночка не знает, но, конечно, очень была обижена... Зачем же врать?

Как он мог хлопотать о переводе Славика на верхнереченский завод, если сам работает в СМУ в Каменске? Этого она не знает. И не задумывалась. Наверное, как-нибудь мог. Знакомства какие-нибудь. Нет, не обманывал, это подтверждал сам Славик...

Нет, никаких фамилий, имен, названий городов или сел они при ней не упоминали. Кроме Павловска, конечно...

В квартире она весь месяц одна, сестра с мужем в отпуске на юге, их дочь Таня в лагере. Впрочем, Таня на один день приезжала, но Славик и Овчаров ее, кажется, не видели...

Да, разговор с Таней о них был. Помнится, Таня что-то говорила о их поездке на рыбалку, но Зиночка не прислушивалась: заботы, надо было накормить двух мужчин да собрать Таню снова в лагерь. Просто некогда было... Сейчас Таня в пионерском лагере имени Гагарина, это семь километров от города...

6

Поручив Саше Колоскову оформить показания Засыпкиной протоколом допроса, Алексей Петрович вышел из кабинета. Конечно, у Зиночки можно узнать еще немало интересного. Особенно — о Рачинском. Но главное сейчас — задержание преступников, а в этом она ничем больше помочь не может. Попросив у подполковника Лазарева машину, Климов выехал в пионерский лагерь имени Юрия Гагарина.

К начальнику лагеря Таня Щеглова прибежала очень довольная: ненавистный «тихий час» сегодня не для нее, пусть девчонки лежат в постелях и завидуют... А тут вдруг еще такое необыкновенное событие: специально к ней приехал следователь — потерялись гости тети Зины и без нее, Тани, их, конечно, никогда не найдут. О, она все прекрасно помнит, это было всего пять дней назад.

— Утром я проспала и не ушла с тетей Зиной, как собиралась, — обстоятельно, как хорошо выученный урок, рассказывала Таня. — Выхожу в коридор и слышу, что эти дяденьки, ну те, которые гостили, спорют. Ой, извините, я хотела сказать — спорят. Один говорит: надо не доезжать до дяди Якима и идти на северо-северо-запад. Нет, что вы, я не путаю, я очень люблю географию и этот... как его называют... термин отлично запомнила. Другой говорит: трудно будет. Подумаешь, трудностей испугался. Какой-то ленивый, что-ли. Хотел к дяде Якиму приехать, и чтобы тот за него и рыбу ловил и все-все делал...

— Подожди, Танечка, — остановил девочку Алексей Петрович. — Что, они так и говорили — дядя Яким? Или называли его фамилию?

— Никаких фамилий они не называли. Не доедем, говорят, до Якима и все. Без него решили рыбу ловить. А по-моему, это нечестно. Если договорились вместе, то и надо вместе.

— Они что, говорили, что будут ловить рыбу без Якима?

— Да нет же, дядя, какой вы! Это же и так ясно, тетя Зина говорила же, что они на рыбалку едут.

— А какие-нибудь села, станции они упоминали? Или другие имена? Номера поездов?

— Нет, ничего такого я не слышала, — вздохнула Таня. — А что, вы Якима не знаете? Может быть, тетя Зина знает...

7

В три часа чекисты собрались вместе, чтобы подвести первые итоги и определить, что делать дальше. Рассказ Зиночки Засыпкиной оказался правдивым. Сообщенное ею косвенно подтверждалось собранными Волковым и Гребенщиковым сведениями. Овчаров в Верхнереченске прописан не был. Впрочем, после разговора с Засыпкиной уже стало ясно, что логово «Оборотня» находилось в Каменске. Вскоре после семи часов вечера двадцать восьмого июля со станции Верхнереченск отправился скорый поезд на Ленинград. Как показало изучение расписаний движения поездов, самолетов и автобусов, вероятнее всего преступники уехали с этим экспрессом. К сожалению, состав этот сегодня утром уже прибыл в Ленинград, организовывать поиск в нем было поздно. И, наконец, Яким...

— Кто же он, этот Яким? Старая связь Колчина, вроде Сулеймана? — высказал предположение Колосков. — Тогда надо искать.

— Искать человека по одному имени? Даже если ограничиться пограничной полосой, знаешь, сколько на это потребуется времени? — возразил Гребенщиков.

— Не доезжая до дяди Якима, — потирая подбородок, задумчиво повторил майор. — Вообще-то эта Танька — ужасная фантазерка. Выводы из нее вылетают, как осы из потревоженного гнезда. Во всех направлениях... Юрий Константинович, есть у вас атлас железных дорог? Дайте, пожалуйста. Посмотрим-ка, друзья, предполагаемый маршрут наших, так сказать, «клиентов»...

Все склонились над картой. Между бесконечных голубых озер по зеленой полосе лесов тянулась лента Октябрьской железной дороги. Зеленый цвет на карте тут и там прерывался синими черточками — болотами.

— Здесь! — голос Александра сорвался от волнения. — Смотрите!

Его скользивший по карте ноготь остановился возле напечатанного мелким черным шрифтом названия станции — Яккима. Да, такая станция была и находилась она на участке дороги между Приозерском и Петрозаводском, сравнительно близко подходившим к границе. Решение Климов принял немедленно:

— Юрий Константинович, прошу вас срочно заказать специальный авиарейс, мы с Колосковым вылетаем на границу. Ты, Женя, — повернулся майор к Гребенщикову, — отправляйся в Каменск. И не хмурься, задача у тебя будет особая и архиважная. Пока Саша занимается сборами и вызывает машину, пойдем обсудим некоторые детали твоего нового задания...

 

ГЛАВА VI

Сколько веревочке ни виться...

1

Страх не давал им остановиться. Позади много километров труднопроходимого, заболоченного леса. Благословляя дождь, смывавший следы, грязные и измученные, они не позволили себе еще ни минуты отдыха. Дальше, как можно дальше от совсем недавно так притягивавшей к себе границы, от смертельной опасности, вставшей перед ними в лице людей в зеленых фуражках. Семь часов безумного, страшного неимоверным физическим напряжением пути...

Рачинский поскользнулся на замшелом корневище и, нелепо взмахнув руками, тяжело упал на мокрую землю. Обессиленный, он даже не сделал попытки встать. С глухим стоном повернулся на спину и, привалившись к стволу корявой сосны, судорожно ловил ртом воздух. Его спутник остановился и огляделся. Болота, наконец, пройдены. Под ногами — не пугающая хлябь, а твердая земля, скрытая под толстым слоем прелой хвои.

Могучие сосны окружали небольшую поляну, в середине которой вздымался огромный гранитный валун. Дождь перестал. Сквозь тихо шелестевшие в вышине кроны сосен пробивались солнечные лучики, дробясь и сверкая в каплях воды.

Что же, привал необходим, а лучшего места скоро не найдешь. Под одной, скошенной книзу, стороной валуна полоса сухой земли, здесь можно и отдохнуть. Сбросив рюкзак, Колчин снял и разостлал на сухом месте брезентовую куртку, затем достал из рюкзака и разложил на ней хлеб, колбасу, флягу со спиртом. Не обращая внимания на спутника, начал есть. Молча наблюдавший за ним Рачинский со стонами приковылял к валуну, лег у подножия. Ему не до еды. Страшная усталость сковывала мышцы... Спать, спать...

2

Колчин понимал, что их неудача не была случайной. Спирт вернул ему бодрость, прогнал страх. И сейчас он снова и снова перебирал в памяти события последнего времени: чтобы решить, что делать дальше, нужно разобраться в причинах провала тщательно продуманного им плана.

Неудача на иранской границе не обескуражила Колчина. Случайное стечение обстоятельств — так оценил он события в Кизыл-Дагском районе. Там они не «наследили». А старый контрабандист не может выдать. Дальше опять все шло хорошо. Разработан новый вариант, приобретена экипировка, в пути до Ленинграда — ничего подозрительного. А затем... Покойный Шиндлауэр не зря говорил, что у него чутье прирожденного разведчика. «Ревизор» в пригородном поезде сразу ему не понравился. Что-то почти неуловимое, но настораживающее было в его поведении. Пожалуй, чересчур внимательный, цепкий взгляд...

Тогда, едва заметив слабое движение в головной части вагона, Колчин, всегда настороженный и готовый к схватке, подхватив рюкзак, вышел в противоположный тамбур. Достал сигарету и, вяло перебрасываясь словами с толпившимися здесь курильщиками, стал наблюдать за «ревизором». Смутные подозрения его уже готовы были рассеяться: «ревизор» совсем по-настоящему «прицепился» к старику-карелу, который никак не мог найти свой билет. Но вот он поравнялся с Рачинским, внимательно оглядел рыбака-любителя, взял его билет. Почему-то быстрым взглядом окинул соседние скамьи. Щелкнул компостером и, отвернувшись от Рачинского, вдруг достал из кармана кителя записную книжку, мельком заглянул в нее. Вот он уже идете контролем дальше. Но Колчин готов поклясться — «ревизор» опознал Рачинского и, чтобы убедиться в этом, взглянул на хранившуюся в записной книжке фотокарточку. Однако почему же Рачинского ищут? Где он-то мог наследить? Раздумывать об этом некогда. Сейчас «ревизор» сообщит чекистам, что обнаружил разыскиваемого, они появятся в вагоне и тогда уже не уйти. Уходить надо немедленно, лучше всего одному. Но самые важные фотопленки, на которых запечатлены добытые с таким трудом секретные сведения, — у Рачинского, выманить их у этого прохвоста не удалось. Что ж, придется уходить вдвоем. Хорошо, что «ревизор» идет от головного вагона поезда назад: их прыжок не будет ему виден.

Встретившись с сообщником взглядом, Колчин подал ему знак следовать за собой и перешел в соседний вагон. В этом тамбуре было почти пусто, только парень с девушкой, обнявшись, шептались о чем-то в уголке. Сердито сопя, в плохо открывавшуюся дверь тамбура протиснулся Рачинский. Соседство озабоченных, даже злых «рыболовов» молодым людям явно не понравилось: не прошло и пяти минут, как парочка перебралась в соседний вагон.

— Нас ищут, надо прыгать и уходить, — сиплым шепотом выдохнул Колчин в ухо Рачинскому.

Рывком распахнул он дверь вагона. Искаженное страхом лицо Рачинского метнулось назад, но Колчин сильно сжал руку сообщника, зло и твердо бросил:

— Ну!

Два человека один за другим скатились с высокой насыпи. Вот наверху, над ними, прогрохотал по рельсам последний вагон состава...

Колчин отхлебнул спирта и, задерживая дыхание, потянулся за колбасой. Закусил. Прислонившись спиной к валуну, с наслаждением вытянул ноги. Однако мозг его продолжала сверлить все та же мысль: где просчет, как чекистам стал известен его замысел? И стал ли известен? Его, Колчина, «ревизор» не мог видеть. Но в том, что он искал Рачинского, сомневаться не приходилось. Значит, провалился Рачинский? Как? Проболтался? Преодолевая все нарастающую злобу против своего сообщника, Колчин продолжал анализировать события, во всех деталях восстанавливая их в памяти...

Они не успели скрыться в лесу, как поезд замедлил ход и из вагонов стали выпрыгивать люди в военной форме. Пограничники. Чекисты. Действия их были быстрыми и четкими, они явно пытались взять беглецов в кольцо. Несомненно, они что-то знали, они действовали не вслепую... Воля и энергия Колчина позволили оторваться от преследователей. Но надолго ли?

Рядом тяжело дышал Рачинский. Вновь приник Колчин губами к фляге. Горячим туманом заволокло мозг, мысли вдруг смешались, действительность отступила на второй план. Ставшая неподвластной разуму память вытолкнула из глубин сознания давнее...

 

Тогда «Оборотень» приехал в Москву с выношенным за долгие годы подполья намерением установить связь с иностранной разведкой. Конечно, хотелось иметь шефов побогаче и пощедрее. Именно поэтому кружил он возле американского посольства, наблюдал. Но зайти так и не рискнул. А вдруг не поверят да и выдадут советским властям? Не-е-т, страшно... Установить бы контакт как-то по-другому, тайно. Но как к этим чертовым американцам незаметно подобраться? И чем убедить? Что, собственно, он может им предложить? Свою ненависть к стране, в которой родился? Готовность всячески, как только прикажут, вредить ей, пакостить? Но многое ли он сможет сделать, находясь на нелегальном положении? Нет, это не очень ходкий товар для разведки, на нем крупно не заработаешь. Но никаких государственных и военных тайн он не знает. А рисковать по мелочам, за которые тоже не будут хорошо платить, — стоит ли?

Сидя в ресторане «Националь», Колчин потягивал пиво, присматривался к публике. И думал, мучительно думал все о том же...

За столиком возле окна толстый, импозантный иностранец в компании с ярко крашенной блондинкой потягивал марочный коньяк. Видать, бизнесмен: на столе батарея бутылок, черная икра, омары, осетрина, котлеты по-киевски, полная ваза фруктов, среди которых торчит ананас. Повернув голову, Колчин неожиданно перехватил устремленный на иностранца взгляд молодого человека, сидевшего в мрачном одиночестве. Что это был за взгляд! Сколько алчной зависти, неудовлетворенных страстей и, пожалуй, восхищения, сквозило в нем. И словно что-то толкнуло «Оборотня», он сразу внутренне насторожился. Мысли приняли другое направление и вскоре вырисовалась, определилась главная: ему нужен сообщник! Вот из таких, недовольных жизнью, не отягченных совестью. Сообщник с чистыми документами, хорошей специальностью, перед которым будут открыты двери режимных объектов... Вот он, путь к желанным секретам, к будущей обеспеченной жизни там, на Западе... Взяв стакан и бутылку, растягивая губы в приветливую улыбку, Колчин медленно направился к столику Рачинского...

После той встречи в «Национале» Колчин поехал на Украину. Там, на берегу реки Иквы, неподалеку от станции Мирогоща, еще с военных времен у него был оборудован тайничок. Последний и единственный сохранившийся из трех, когда-то заложенных для того, чтобы не подвергать превратностям судьбы «накопленные» на доходной службе в СД ценности: золотые коронки, кольца, серьги. Ценности безусловные, но трудно реализуемые. Однако, считал Колчин, в обработке Рачинского они могли сыграть существенную роль.

Колчин не спешил. Постепенно, исподволь подводил он Рачинского к мысли о побеге за границу.

Если бы не сгинули два тайника... Если бы золота было больше... Да, будь его больше, не нужен был бы Колчину этот тип.

 

Порыв ветра качнул сосновые лапы. По лесу прокатился глухой шум падающих с деревьев крупных капель. Вытерев рукавом потное лицо, Колчин усилием воли отогнал непрошенные воспоминания. С откровенной ненавистью взглянул на спящего: провалил дело, сволочь! Взял и тотчас с сожалением отложил флягу. Нет, голова должна быть ясной, надо принимать решение.

Итак, здесь сейчас границу не перейти. Пограничники, конечно, подняли все силы. Надо уносить ноги, где-то затаиться, пересидеть, подготовить третий вариант перехода...

О нем, Колчине, чекистам ничего известно быть не может. Все следы похоронены вместе со свидетелями. Даже если Рачинский кому-то проболтался — и это не страшно. Собственно, что он знает о Колчине? Что его называют Михаилом Павловичем, что он временно обитался в городе Павловске. Да, знает еще фамилию Гусев, Сулейман при нем называл Колчина так. Но это все липа. Он, Колчин, всегда был предельно осторожен. Даже окончательно завербовав этого подонка, полностью забрав в свои руки, все-таки не открылся ему до конца. Не только настоящую фамилию не назвал, даже ту сумел скрыть, под которой жил последние годы.

Нет, болтовня Рачинского не могла быть для него опасной. Но зачем ему сейчас этот мозгляк? Конечно, без него Колчину как своих ушей не видать бы таких важных сведений, шел бы за кордон пустой. Но сейчас-то сведения собраны, они рядом. Завладеть фотопленками (это многие доллары), убрать единственного свидетеля, подготовиться — и снова в путь. Но одному. Так надежней. Он еще отомстит коммунистам. И еще поживет в свое удовольствие.

Снова потянулся Колчин за флягой, влил в себя изрядную дозу обжигающей горло жидкости, замер, зажмурив глаза, не дыша. Из рюкзака Рачинского достал консервы, вскрыл их охотничьим ножом, закусил. Тщательно обтерев нож, поднял тяжелый взгляд на сообщника. Тот спал лицом вниз, спина его, обтянутая мокрой рубашкой, мерно поднималась и опускалась. К рубашке, как раз под левой лопаткой, прилип небольшой, преждевременно пожелтевший листок. Примерившись поудобнее, Колчин сильно ударил ножом в это желтое пятно...

3

Вокзал в Каменске построен в пору борьбы с архитектурными излишествами. Серая невыразительная коробка здания, серые поребрики пыльных газонов. На перроне суета и оживление: подошел поезд дальнего следования. Радостные возгласы встретившихся родственников и друзей, прощальные поцелуи, нестройная песня молодых людей, собравшихся в одно купе, где хоть и тесно, но весело, стук кем-то оброненного чемодана и тысячи других звуков сливаются в специфический, присущий только вокзалам, гомон. Атлетического сложения слегка подвыпивший парень, стоя в дверях вагона, громко сзывает носильщиков. Убедившись, что его призывы достигли цели, он, приняв величественную позу, объявляет:

— Дорогие товарищи носильщики! Я собрал вас для того, чтобы передать пламенный привет от носильщиков Одессы!

Смех окружающих и не очень-то вежливые реплики обманутых носильщиков тонут в гудке тепловоза. Кажется, что никто в этой суете не обращает внимания на пожилого мужчину в сером костюме, скромно пробирающегося к выходу в город. Кажется...

Саша Колосков появился в дверях вагона, когда человек в сером уже приближался к выходу в город. Вот он остановился, полуобернувшись назад, поставил ногу на поребрик газона, стал завязывать шнурок ботинка.

«Хитрый черт, опять мудрит, — зло подумал Саша о «подопечном». — Предлог нашел остановиться, посмотреть, нет ли слежки».

Рассмотреть на таком расстоянии выражение лица было невозможно, но Колосков ясно представил себе глаза «Оборотня», обшаривающие проходящих мимо людей, злые и внимательные глаза, фиксирующие каждую деталь.

Александра встречают. Высокая, спортивного телосложения девушка в ярком цветастом платье приветливо машет ему рукой. Другой рукой она прижимает к себе огромный букет цветов. Колосков легко спрыгивает на перрон.

— А где же остальные? — громко спрашивает он, обнимая девушку и отходя с ней в сторону. — Ты писала, что будете встречать втроем.

Увлекая Колоскова дальше от толпы, девушка смущенно прячет лицо в букет. Губы ее почти прижимаются к спрятанному в цветах микрофону передатчика.

— «Север», «Север», — внятно, вполголоса произносит она. — Номер три, номер три, номер три...

По условному коду сигнал «номер три» означает: «В пути «Оборотень», ни с кем не встречался, прибыл один, вооружен».

Саша возбужден. Он впервые участвует в такой операции.

— Ниночка, как у вас, все в порядке? А эта техника не подведет?

Брови девушки возмущенно взметнулись. Сердито взглянула она на практиканта, но, поняв его состояние, мягко улыбнулась:

— Все в порядке, Саша. Вашего «Оборотня» уже ждут. Успокойтесь. Да возьмите же меня под руку и улыбайтесь. Или вы не рады встрече? Тогда вообразите, что вас встретила не я, а Галя...

4

Сигнал «номер три», переданный сержантом Ниной Матвеевой по радио, принял Алексей Петрович Климов, находившийся с группой сотрудников в машине, стоявшей на привокзальной площади. Машина быстро опустела: чекисты приступили к следующей части операции. Надо было осуществить арест преступника, но сделать это без огласки, конспиративно.

...Собственно, арестовать «Оборотня» можно было еще пять дней назад, когда он вышел из леса к небольшой железнодорожной станции в дачном поселке. Можно, но следовало ли?

Климов тогда долго и ожесточенно спорил по этому вопросу и с пограничниками, и со своим начальством. Считал арест нецелесообразным: к станции вышел один преступник, второго не было. Логично было предположить, что они временно разошлись, чтобы, встретившись где-то, снова предпринять попытку прорыва через границу. А если это предположение верно, то взятый под наблюдение обнаруженный враг должен неминуемо привести к другому.

«Должен... А вот не привел же, — раздраженно подумал Климов. — Впрочем, может быть, они назначили встречу здесь, в Каменске? И все равно Колчина надо брать, долго держать его на «невидимой привязи» невозможно, расшифрует наблюдение, уйдет. Нужно брать, но тихо, без шума, чтобы не напугать сообщника, если он явится.

И какого дьявола так долго молчат пограничники? Пора бы уж сообщить результаты поиска по предполагаемому маршруту Колчина от места прыжка с поезда до той дачной станции... Возможно, обнаружились бы следы и Рачинского... Но куда же он идет?»

...А по улицам Каменска неторопливо шел его обыватель — Михаил Павлович Овчаров, возвратившийся домой после чудесно проведенного отпуска. Степенно раскланивался со знакомыми, с некоторыми останавливался переброситься парой слов. Улыбался. Подолгу стоял перед витринами магазинов, глядя в зеркальные стекла. В парикмахерскую, сокращая расстояние, прошел проходным двором. Через второй проходной вышел к реке.

Но почему Колчин шел не к дому, в котором жил вот уже четыре года? Миновав мост, он направился к новому парку, совсем недавно созданному на южной окраине города, в излучине капризной уральской речушки. На берегу ее остановился, снял пиджак, извлек из такой же новенькой, как и костюм, балетки бутылку пива, бутерброд и присел на траву.

...Прошел час, второй — Овчаров продолжал сидеть на том же месте, лениво развалившись и, на посторонний взгляд, от нечего делать разглядывал противоположный берег.

5

Майор Климов переодевался в автомашине, перед включенной радиостанцией, связывавшей руководителя операции с другими ее участниками. Машина стояла в переулке, метрах в сорока от входа в парк, среди пышно разросшегося боярышника, и Колосков не сразу нашел ее. Выслушав Сашу, доложившего о поведении «Оборотня» в поезде «Ленинград — Каменск», майор раздраженно выругался. Саша удивленно поднял глаза: за все время практики ему не приходилось слышать от своего шефа подобных выражений. А Климов с трудом подавлял в себе раздражение.

Все яростные споры, вся труднейшая работа по организации наблюдения за преступником оказались напрасными. К сообщнику он не привел...

— Что будем делать дальше, товарищ майор? — тихо спросил Саша Колосков.

— Дальше? Сначала получи еще один наглядный урок по методам проверки и конспирации, — ответил Климов, натянувший на себя поношенную куртку и начавший примерять соломенную шляпу. Шляпа явно была великовата, сползала на нос. Недовольно хмыкнув, Алексей Петрович принялся прилаживать внутрь сложенную узкой полосой газету.

— Думаешь, зря Колчин сидит там, на бережке? — кивнул он в сторону парка. — Отдыхает после дальней дороги? Нет, дорогой, за речкой — дом, где он жил последние годы. Там у нас засада: Евгений ждет не дождется хозяина. Арестовать его при входе в дом было бы и удобно и конспиративно. А хозяин не идет. Сел вот в парке, а сам ведет наблюдение за своим домом, так сказать с тыла, со стороны огорода. И не предупреди мы Гребенщикова по рации — расшифровал бы Колчин засаду, уж очень удобный у него наблюдательный пункт.

К машине подошел Николай Березкин. Александр даже не сразу узнал его — так меняла чекиста одежда: клетчатая навыпуск рубашка, полотняные брюки, сандалии на босую ногу. В руках — несколько удочек, корзинка. Водрузив, наконец, себе на голову соломенную шляпу, Климов вылез из машины, взял у Березкина часть снаряжения.

— Будем брать Колчина здесь, — сказал он Колоскову. И, усмехнувшись, добавил: — Думаю, в таком виде подпустит к себе, не заподозрит, хотя мы и повторяем его маскировку.

Однако «Оборотень» чуть было не заставил чекистов вновь изменить их планы. Не успели Климов и Березкин отойти от машины, как на рации вспыхнула сигнальная лампочка и прозвучал зуммер вызова. Наблюдавший за Колчиным сотрудник докладывал: преступник идет к выходу из парка.

...Саше Колоскову, севшему за руль машины, хорошо видно, как к западным воротам парка с разных сторон приближаются преступник и чекисты. Правая рука Колчина в кармане. Вот они поравнялись. Еще секунда — и Березкин, выпустив из рук удочки, сжал «Оборотня» в своих медвежьих объятиях. Особое внимание — правой руке преступника, почти одновременно перехватил Климов ее запястье, сдавил, извлек из брючного кармана пистолет. Щелкнули наручники. Из внутреннего кармана пиджака Колчина вынут охотничий нож.

Колосков трогает машину с места, подгоняет ее к воротам парка. Через две минуты серая «Волга» уже мчит по улицам города. На заднем сиденье ее — три человека. Того, который в середине, бьет мелкая дрожь, он бел от злобы и страха, он знает — это конец.

...А в парке два мальчугана с удивлением рассматривают брошенные на аллее удочки. Чудо их появления необъяснимо, а соблазн завладеть — ох, как велик. Они не подозревают, что строгий начфин в свое время еще вычтет стоимость этого «инвентаря» из климовской зарплаты.