Высокий худощавый молодой человек легкой походкой прошел по коридору и остановился у двери с надписью «Главный редактор». Он немного помялся, но набравшись смелости, с силой рванул на себя ручку, сделал несколько шагов вперед и оказался внутри помещения, заваленного кипами бумаг.
Мужчина средних лет с одутловатым лицом посмотрел на него поверх очков и удивленно спросил:
— Виталий Котов? Чем обязан?
Виталик приоткрыл рот от изумления и почти беззвучно произнес:
— Мы же вчера с вами договаривались.
Мужчина поморщил лоб, словно пытаясь вспомнить вчерашний разговор, и поинтересовался:
— На предмет?
Виталик тяжело вздохнул и тоном обиженного ребенка выпалил:
— Валерий Георгиевич! Я работаю здесь пять лет, вы ни разу не повышали мне гонорар. Мне уже двадцать восемь. Я разговаривал с вами вчера на эту тему, и вы попросили зайти сегодня.
Валерий Георгиевич снял очки и задумчиво произнес:
— Я обещал повысить гонорар?
Глаза Виталика округлились и он чуть не плача добавил:
— У меня ребенок через три месяца должен родиться.
Валерий Георгиевич посмотрел на Виталика удивленно, словно впервые про это слышал.
— Я же не за детей тебе плачу, — он усмехнулся и посмотрел на монитор, — и что ты у нас написал?
Он покрутил колесико мышки и зачитал: «В Тульской области расследуется дело врача-убийцы. Возбуждено уголовное дело».
— Расследуется дело, возбуждено дело, — передразнил он, — это все на что ты способен?
Виталик покраснел и, набрав полную грудь воздуха, собрался возражать, но главный редактор уже развалился в кресле и начал патетический монолог:
— Видишь ли, Виталик. Журналистика — это творческая профессия, она не прощает канцелярского бездуховного подхода…
Виталик опустил голову и почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. Он уже собрался развернуться и уйти, как вдруг начальник прервал свою воодушевленную речь и деловито предложил:
— Съезди-ка ты в эту больницу и напиши статью, которая как бомба взорвет общественное мнение!
— Напишешь хорошо — удвою гонорар, — пообещал шеф. — И уложись до выхода пятничного номера. В четверг в пять вечера я отправляю номер в типографию, если немного задержишься, не страшно, сделаю досыл. Газета идет в набор только утром. Я придержу половину полосы на первой странице. Триста строк. Не подведешь?
Виталик молча кивнул головой.
— Марина, — крикнул он девушке сидевшей в смежной комнате, — выпиши Котову командировочные на два дня.
Виталик припарковал машину и пошел заселяться в гостиницу. Номер был небольшой, но достаточно комфортный. Виталик развалился на диване, раздумывая как поступить. Не придумав ничего более оригинального, он воспользовался способом известным ему еще со студенчества: накапал йод на кусок сахара и, подождав, когда подскочит температура, вызвал скорую.
— Аппендицит? — поинтересовалась фельдшер, увидев его скрюченного и красного от жара.
— Угу, — промямлил Виталик, смотря на нее воспаленными слезящимися глазами.
— В Москву тебе надо, — сочувственно добавила фельдшерица.
— Не-е-е, — протяжно заныл юноша, — в больницу везите, до Москвы я не доеду.
Виталик лежал на скрипучей кровати, разглядывая потолок, в глубине души надеясь, что замысел удастся, и написанная статья координально изменит его жизнь. Вытирая пот с пылающего жаром лба, он уже строил планы на новую счастливую жизнь.
Маленькая старушка, одетая в белый халат, подошла к Виталику. Она внимательно посмотрела ему в глаза и пощупала пульс.
— Где болит? — спросила она тихим голосом.
Виталик указал на правый бок.
Старушка вытащила из кармана перчатки и надела на изуродованные артрозом руки. Немного помяв живот и поахав, она дала заключение:
— В Москву тебе нужно. Срочно.
— Как я поеду? — выдавил из себя Виталик немного театрально.
— Я тебя научу, — сказала старушка шепотом. — Встаешь рано утром, берешь черную тряпку, наматываешь на палец и собираешь с окна выпот. А потом проводишь три раза по больному месту крестом. Вот так.
Она провела пальцем по его животу.
— Понял?
Старушка загадочно посмотрела на Виталика прищуренными глазами и вышла в коридор.
Ей на смену зашла миловидная большеглазая медсестричка со шприцом.
— Что это? — настороженно спросил Виталик.
— Анальгин, — ответила девушка.
— Не нужно, само пройдет.
— Доктор прописал, значит нужно, — скомандовала медсестра, заподозрив, что молодой человек просто трусит.
— Доктор это кто?
— Вас только что осматривала, — Чистякова Лидия Николаевна.
— Это доктор?
Девушка кивнула головой и всадила в Виталика шприц.
«Да уж, — подумал Виталик. — С медициной здесь беда. Даже страшно себе представить, каким был этот Яковлев».
Время и лекарство сделали свое дело: Виталик постепенно приходил в себя и раздумывал, как теперь провести первое в своей жизни журналистское расследование. Дождавшись, когда больные успокоятся, а медсестра сядет в сестринской пить чай, Виталик залез в сумку и извлек заранее припасенную коробку со сладостями. Осторожно встав с кровати, он заглянул в комнату к медсестре.
— Это вам, — сказал он и протянул коробку.
Девушка застеснялась, покраснела и стала возражать.
— Не отказывайтесь, а лучше угостите меня чаем, — попросил Виталик и, чувствуя себя Дон Жуаном и Шерлоком Холмсом в одном лице, сел рядом с медсестрой.
— Как вас зовут? — спросил он улыбаясь.
— Аня, — сказала девушка и еще сильнее покраснела.
— Вам нужно лежать, — попыталась робко возразить Аня, но, достав чистую кружку, налила кипяток.
Виталик открыл коробку.
— Угощайтесь, Аня. Сегодня вы спасли мне жизнь, и я перед вами в неоплатном долгу.
Девушка стала пунцовой, опустила глаза и взяла из коробки припудренный кокосовыми стружками прямоугольник.
Тускло светила желтая лампочка, радиоприемник периодически прерываясь на рекламу, играл классическую музыку. Больничную обстановку сложно было назвать романтичной, тем ни менее молодые люди сидели молча улыбаясь, изредка обмениваясь загадочными взглядами.
Неожиданно музыка стихла, и диктор зачитала сводку новостей.
— Сегодня суд города Тулы объявил приговор по делу врача областной больницы — Александра Яковлева. За халатность, повлекшей смерть пациента, он осужден на пять лет лишения свободы.
Улыбка вмиг исчезла с лица Ани и глаза наполнились слезами.
— Анечка, что с вами? Вам жаль врача, угробившего человека? — Виталик попытался обнять девушку, но она вырвалась и разрыдалась.
— Зачем вы так говорите? — возмущенно пробормотала она, — вы же ничего не знаете.
Аня посмотрела на Виталика заплаканными глазами.
— Это все Сутягин, сказала она.
— Это кто?
— Зам главного врача по общим вопросам. Все началось два месяца назад. Нас перевели на стимулирующую бальную систему и сняли все надбавки. В результате начислили зарплату по пять тысяч рублей. Саша рассвирепел. Он здесь сутками работал. Официально числился на полторы ставки, а фактически работал на две. Второго врача вы сами видели: она уже давно не оперирует. Саша взял расчетный листок и пошел к Сутягину. А Сутягин рассмеялся в лицо и говорит: «А что ты ко мне за деньгами ходишь? Вот кого ты лечишь, пусть тот тебе и платит. Нет денег — значит ты плохой врач».
Саша был вне себя от ярости и написал в прокуратуру. Только помощник прокурора — свекор Сутягина. Он ему Сашкино письмо и отдал. Сутягин Сашу вызвал и говорит: «Ты хотел меня в тюрьму засадить, так вот я тебя в ней и сгною».
Сначала Саша даже внимания этим словам не придал. Он отличный врач, хирург от бога. Руки у него золотые. А Сутягин кто? Он вообще не медик.
— А что на самом деле произошло? Разве не по вине Александра умер больной? — удивленно спросил Виталик.
— Это произошло ночью, у Саши уже смена закончилось, и мы пили чай. Из приемного позвонили и сказали, что скорая привезла пациента с ножевыми ранениями. Чернюхова здесь все знали. Его почти каждую неделю привозили после попоек и пьяных драк. И в тот день он напился до белой горячки, а потом напал с ножом на одного из своих собутыльников. Тот выхватил нож и несколько раз ударил Чернюхова в живот.
Когда Саша спустился его осмотреть, Чернюхов уже вскочил с каталки, орал, матерился и требовал, чтобы его отпустили. Потом приехала его сожительница и увела домой. Врач в приемной так и написал в карточку — больной самовольно покинул больницу. Ночью у Чернюхова началось внутреннее кровотечение, и он умер, а утром Сутягину рассказали об этом его друзья из милиции и он во всем обвинил Сашу.
Аня не выдержала и снова разрыдалась.
Виталик смотрел на девушку в полной растерянности. Он погладил Аню по макушке. Она подняла голову и посмотрела заплаканными глазами.
— Вы мне не верите?
Виталик не знал, что сказать и только недоуменно пожал плечами.
— Вы у больных спросите, — посоветовала Аня. — Вон у Ильиничны из третьей палаты. Он должен был ее оперировать.
Медленно и угрюмо Виталик шел по коридору. Дверь в женскую палату номер три была открыта. Он остановился и заглянул внутрь. Та, кого Аня назвала Ильиничной, неподвижно лежала на кровати, не подавая признаков жизни. Ее неестественно желтое лицо казалось фарфоровым, а глаза стеклянными. И только едва заметные взмахи бесцветных ресниц выдавали признаки жизни. Рядом сидела худенькая старушка с перебинтованными варикозными ногами и терла сморщенным платочкам красные от слез глаза. «Они уже знают», — понял Виталик.
Старушка с забинтованными ногами оторвала платок от лица и, посмотрев в сторону Виталика, тихо произнесла:
— Это ведь не ему, это нам всем приговор.
От этой фразы у Виталика по спине пробежал холодок.
— Нет, — прокричал он скорее себе, нежели им и, забежав в палату за сумкой, ринулся в сторону выхода.
— Вы куда? — крикнула вслед Аня, но он не дослушал, потому что спешил в гостиницу.
Никогда еще его пальцы так быстро не стучали по клавишам. Он писал, стирал, снова писал. Мозг, словно озаренный внезапным порывом вдохновения не давал рукам возможности передохнуть. Наконец он посмотрел на часы и вздрогнул — шел второй час ночи. «Нужно срочно отправлять», подумал Виталик. Он еще раз пробежал глазами текст, сделав последние исправления, подключился к интернету, отправил файл и схватил телефон.
— Юль, — извини, если разбудил. Я тебе сбросил статью, вставь в выпуск, пожалуйста, мы с шефом договорились.
— Виталик ты? — спросила девушка сонным голосом. — Ты что шутишь? Номер давно сверстан, подписан и отправлен в типографию. Я не могу ничего менять. Звони главному, пусть делает досыл.
— Юль сверстай, я договорюсь.
Валерий Георгиевич сидел за столом с бокалом вина в левой руке и курил, когда раздался телефонный звонок. Громкая музыка била в уши, вино в голову и ни о чем и ни с кем говорить не хотелось. Телефон не унимался и, отложив сигарету, Валерий Георгиевич вытащил мобильник.
Романтический полумрак не способствовал остроте зрения, и как не щурился Валерий Георгиевич, разглядеть фамилию звонившего не смог.
— Да, — резко ответил он.
— Валерий Георгиевич, это Виталий. Я отправил Юле статью, позвоните, пожалуйста, в типографию.
— Виталик, поздно уже, номер сверстан, к чему этот пожар? Придешь в понедельник на работу, прочитаем статью, корректоры подправят ошибки, пойдет в следующий номер.
— Валерий Георгиевич, вы же знаете, у меня врожденная грамотность, мне не нужны корректоры!
— Врожденная грамотность есть только у Ворда, у остальных она благоприобретенная. Корректоры еще никому и никогда не вредили.
— Валерий Георгиевич, вы же сами говорили, что новости, как пирожки, хороши пока горячие.
Валерий Георгиевич поморщился. Он понимал, что через неделю никто про больницу и врача не вспомнит, но звонить ночью в типографию и менять сверстанный номер — это аврал, а аврал никто не любит. Он повертел бокал с вином и сказал:
— Я не дома, даже прочитать тебя не могу.
Виталик почувствовал, как душа холодеет. Голос шефа тонул в звуках музыки и смеха. Он понимал, что в очередной раз весь труд насмарку, статью отложат, а потом и вовсе забудут из-за неактуальности. Он уже хотел закончить разговор, как неожиданно шеф произнес:
— Ладно, договаривайся с Юлей пусть верстает новый номер и вышлет в типографию, а копию мне. Я, как доберусь домой, прочитаю, если понравится, дам добро.
— Спа, — начал Виталик поток благодарности, но телефон сообщил, что разговор закончен.
Виталик откинулся на спинку стула, и усталая улыбка счастливой гримасой сморщила ему лицо. Он почувствовал какую-то необыкновенную легкость во всем теле, словно сбросил со своих плеч непосильную ношу. Он встал, выпрямился, походил по комнате, потряс затекшими ногами и счастливый завалился спать
Дверь номера отворилась, и Виталик открыл глаза. Девушка в халате уборщицы ойкнула и глупо захихикала.
— А я думала вы уже уехали, — сказала она, рассматривая заспанную физиономию Виталика.
— Сколько времени? — спросил он и схватился за телефон.
— Одиннадцатый час, — ответила девушка, — вы, когда съезжаете?
— Сейчас, — сказал Виталик и вскочил с кровати.
Девушка снова хихикнула и вышла из номера.
Телефон разрядился и смотрел на хозяина черным экраном. Виталик пару секунд постоял в нерешительности, но потом все-таки решил ехать в офис. Он быстро собрался и спустился к машине. Небо было безоблачным, и солнце ласково светило в лицо. Виталик вспомнил события прошлой ночи и улыбнулся. Чувство гордости переполняло душу. Он сел в машину и отправился на работу.
Турникет упорно не признавал пропуск и, мигая красным крестом, издавал мерзкий сигнал. Охранник вышел из будки и, забрав карточку, удалился в комнату с названием «бюро пропусков». Вскоре он появился с довольно объемной коробкой и положил ее перед Виталиком на стол.
— Вот, — сказал он многозначительно и протянул Виталию листок бумаги. — Распишитесь в получении.
Виталик изумленно открыл рот и посмотрел на охранника. Тот вытащил из кармана ручку и протянул.
Виталик несколько раз прочитал текст, взглянул на коробку и медленно произнес:
— А где трудовая книжка?
— В коробке лежит, — спокойно ответил охранник, забирая подписанный листок.
Виталик заглянул в коробку. Все было свалено в кучу: провода, флешки, СД-диски, ручки, карандаши, исписанные листки бумаги. Сверху всех этой груды вещей гордо возвышались поношенные ботинки, в один из которых была вложена трудовая книжка.
Ничего не понимающий Виталик вышел на улицу и остановился рядом с газетным киоском. Положив коробку на прилавок, он достал телефон. Юноша посмотрел на погасший экран и вспомнил, что забыл его зарядить.
— Здравствуйте, что будете читать? — приветливо спросила продавщица и ласково посмотрела на молодого человека.
— Здравствуйте, Лариса, дайте мне пяток наших за сегодня.
— Ваших нет, может другие почитаете? — предложила женщина.
— Уже все разобрали? — радостно спросил Виталик.
— Нет, изъяли весь тираж, — таинственным шепотом объяснила продавщица.
Виталик взял коробку и сделал несколько шагов в сторону. Он почувствовал тошноту, головокружение и впервые в жизни острое желание закурить.
Догоняя оранжевый закат
Обида, словно песок в постели, не давала уснуть. Егор Андреевич лежал с полуоткрытыми глазами, вспоминая вчерашний разговор. Тридцать с лишним лет его жизнь, расписанная по минутам, принадлежала гражданской авиации. Сейчас, сосланный врачами на пенсию, он захлебывался выплеснутой на него, вынужденной свободой. Он скитался по дому без дела, дефилируя между книжным шкафом и телевизором. Периодически пытаясь пристроить руки, хватался за домашнюю работу, но все быстро утомляло, казалось не интересным, не нужным или просто скучным.
Пытаясь заполнить создавшийся в жизни вакуум, он надеялся устроиться на работу инструктором. На преподавательскую работу желающих было много, находились те, кто блатнее, и ему отказывали. Вот и вчера милый женский голос сказал фразу, мешающую уснуть: «мы вам позвоним». Егор Андреевич знал, что не позвонят. Он повернулся на бок и, посмотрев на спящую жену, осторожно встал, оделся и вышел на балкон.
Город еще спал. Оранжевые фонари освещали пустоту знакомых улиц. Одинокие машины гулом врывались в тишину. Низкое темно-серое небо угрюмо нависало над головой, и только на востоке прорезалась узкая полоса зарождающегося рассвета. Осенняя сырость проникала в мысли, наполняя их влажностью. Они тяжелели и давили на глаза, просясь наружу.
Взор по привычке устремлялся в небо, словно ища поддержки у птиц. Как и они, Егор Андреевич провели там всю сознательную жизнь. И что теперь?
Сейчас ему казалось, что жизнь не просто подошла к концу, она прошла мимо него. Он ее пролетал. За большие деньги? Ерунда, на земле зарабатывают больше. Даже квартира, досталась им от родителей жены. Егор Андреевич тяжело вздохнул и снова посмотрел на светлеющий горизонт. Там, словно кружащиеся вокруг лампы светлячки, мигали огоньки приземляющихся самолетов.
— Егор! — встревоженный крик жены прервал его философствования.
Он обернулся и увидел невысокую сухощавую женщину с заспанным лицом и растрепанными волосами, стоящую у балконных дверей.
— Что случилось? — спросил он, глядя на искаженное гримасой лицо.
Женщина вцепилась в его руку и увела с балкона. Слезы градом текли по щекам. Речь, прерываемая рыданиями, казалась бессвязной, а руки крепко стискивали Егора в объятьях.
— Я подумала, — произнесла она, чуть успокоившись, но не закончила фразу и, вытерев глаза, с мольбой посмотрела мужу в лицо. — Ты же нас не бросишь? — спросила она, смотря на него преданным взглядом.
— О чем ты, Таня? — спросил Егор, разглаживая широкой ладонью непричесанные волосы жены.
Но он все понял. Летчик на пенсии — это как труп в отпуске. Мало кто выдерживает, спиваются, кончают собой. Жена это знала и боялась. Он не делился с ней переживаниями, она все видела и, молча, страдала. Нет, конечно, он не сиганет с балкона, и не залезет в петлю, не положит душу на дно бутылки. Он справится с хандрой и привыкнет к нормальной человеческой жизни. Станет жить как все: ночью по восемь часов спать, трижды в день есть и дважды гулять.
Женщина суетливым взглядом посмотрела по сторонам и взяла с журнального столика школьную тетрадку.
— Вот хотела тебе показать, — сказала она, протягивая супругу. — Почитай, что Санька написал.
За сочинение внук получил пятерку с плюсом, и эмоциональное «молодец» с тремя восклицательными знаками, добавленное щедрой учительской рукой.
Егор открыл тетрадку. Сочинение на тему «Кем я хочу стать» называлось «Догоняя оранжевый закат».
Взгляд скользил по тексту, цепляясь за патетические абзацы, грусть холодной росой медленно оседала в душе.
Сашка писал о том, что хочет стать летчиком гражданской авиации, в красках расписывая романтику профессии. Егор Андреевич прекрасно знал, что родители этого не допустят. Единственный ребенок, гордость семьи, умница и отличник Сашка пойдет либо по стопам мамы в филологию, либо папы в юриспруденцию. Дурной пример деда, отсутствующего в жизни семьи если не физически, то морально, вряд ли покажется заразительным. Все эти красивые слова написаны исключительно ради высокой отметки.
Дочитав до абзаца: «Судно шло на эшелоне. Летчики слышали как, угомонились и заснули пассажиры. Капитан не спал. Перед его глазами открывалось зрелище потрясающей красоты. Облака отливали золотом, синеву неба на горизонте оттеняла яркая полоса света. Самолет летел на запад вслед за заходящим солнцем, словно догоняя оранжевый закат», — Егор Андреевич ухмыльнулся и подумал:
«Многие приходят в авиацию за романтикой, но постепенно привыкают и при первой возможности стремятся несколько минут вздремнуть. Потому что хорошо знают, что силы еще понадобятся».
«Небо внезапно потемнело. Перед экипажем показался грозовой фронт.
— Придется идти через грозу, — сказал командир корабля», — писал Сашка.
Егор Андреевич улыбнулся и закрыл тетрадь.
— Понравилось? — спросила жена.
— Да, конечно, молодец, — ответил Егор.
«Гроза — это стихия! К стихии привыкнуть нельзя. Гроза для самолета — это как удар ракетой. Он перед ней беспомощен и беззащитен. Лететь через грозовой фронт — это не вершина пилотажа, как пытаются изобразить писатели и кинематографисты. Стихию ни покорить, ни победить нельзя. Она тебя скрутит, сломает, порвет и не заметит. Игры с нею всегда заканчиваются трагически. Идти сквозь грозу — это вариант для летчика — самоубийцы. Конечно, на экране это смотрится красиво: самолет, лавируя в иссиня-черных подсвечиваемых грозами облачных ущельях, то резко набирая высоту, то камнем падая вниз, преодолевая все мыслимые и немыслимые препятствия, выходит победителем в спокойный солнечный мир. Но, когда у тебя за спиной сидит две или три сотни ничего неподозревающих пассажиров, честнее и разумнее, не рискуя жизнью обойти грозовой фронт стороной».
Егор Андреевич вновь погрузился в свои размышления, пока жена прервала его задумчивость неожиданной просьбой:
— Ты не мог бы сходить к Сане в школу? Учительница зачитала Сашкино сочинение, и ребята мечтают тебя увидеть.
Предложение было настолько неожиданным, что Егор Андреевич растерялся. Он помялся, по привычке подыскивая повод для отказа, но, вспомнив свои недавние размышления, согласился.
Уже войдя в дверь класса, Егор Андреевич поймал себя на мысли, что не знает, о чем говорить. Тридцать пар глаз смотрели на него с неподдельным интересом. «Что они хотят услышать? — подумал он, — рассказов о героизме? Нет, я не герой. Делать свою работу хорошо — это вовсе не подвиг. Рассказать теорию авиации? Она не сложна. Уже сейчас у них достаточно знаний, чтобы ее понять. Но для того чтобы стать пилотом, теории недостаточно. Здесь самые фундаментальные формулы могут не работать, а константы иметь переменную величину. Поэтому летчику и приходится учиться всю жизнь». Егор Андреевич задумался, но школьники быстро исправили ситуацию, закидывая его вопросами.
«А вы смотрели фильм? Читали эту книгу?», — звучало со всех сторон. Поняв, что не может донести школьникам, в чем сложность управления самолетом, он предложил им попытать свои силы на тренажере. Возможность сидеть в кресле пилота и управлять Боингом, хотя бы виртуальным, привела мальчишек в неописуемый восторг. Желающих оказалось больше, чем он мог себе представить. А когда увидел, сколько ребят приехало, испугался, что не хватит отведенного времени.
Егор Андреевич сел за штурвал, показывая школьникам приборы и объясняя их назначение. Затем он рассказал последовательность действий летчика на взлете и показал, как нужно взлетать. Он хотел объяснить основные ошибки, но ребятам не терпелось попробовать самим.
И вот уже мальчишка сидит в кресле пилота, разгоняя самолет по взлетной полосе. Динамик методично отсчитывает показания скорости. Взлет! Парнишка рвет штурвал на себя, и приборы уходят в красную зону.
— Нет! — успевает крикнуть Егор Андреевич, но на экране уже загорается сообщение о падении лайнера и все стихает. Среди внезапно наступившей гробовой тишины раздается шутка:
— Димка Боинг уронил.
Взрыв смеха немного разряжает накалившуюся атмосферу, но виновник катастрофы смотрит растерянными глазами, не понимая, что произошло.
— Слишком сильно рванул штурвал, вызвал помпаж двигателей, — объясняет Егор Андреевич.
Диме хочется еще, но желающих много и его вытесняют из кресла.
Падения лайнера следуют одно за другим, все оказывается не так, как в игре или кино.
— Как это все запомнить?
— Здесь столько приборов, как же можно за всеми сразу уследить? — раздаются возмущенные голоса.
Сделавшие свою попытку поднять самолет, собираются поодаль и обсуждают сначала свои ошибки, а затем фильм, в котором Боингом управляет тринадцатилетняя девочка. Сейчас это кажется смешным.
Очередь доходит до Сашки. Он усаживается в кресло и получает разрешение на взлет.
На экране мелькают бетонные плиты, имитируя разгон, быстрее, быстрее…
Сто шестьдесят! Двести! Двести двадцать! — динамик монотонно сообщает скорость.
— Взлет! — шепчет Санька.
— Давай! — мысленно кричит Егор Андреевич и смотрит на внука.
Сашкины руки мертвой хваткой вцепились в штурвал, который он резко тянет на себя.
— Двести семьдесят! — сообщает динамик, и монитор показывает, как машина отрывается от земли
Костяшки на кистях белеют от напряжения, Сашка сжимает штурвал и смотрит на авиагоризонт. Приборы показывают, что машина слишком задирает нос.
Егор Андреевич смотрит на внука, и рука инстинктивно хватает штурвал, исправляя положение.
— Десять метров! — говорит динамик.
Сашка убирает шасси.
— Шасси убраны! — сообщает компьютер.
Сашка убирает фары.
— Высота сто двадцать, скорость триста тридцать!
— Закрылки пятнадцать! — произносит Саша, и монитор показывает, как машина набирает высоту.
— Высота — 210 метров, скорость — 400.
— Закрылки ноль! — произносит Саня, убирая закрылки.
— Скорость — 450, режим номинал, — сообщает компьютер, и перед глазами бегут цифры набираемой высоты.
— Взлет завершен, — сообщает компьютер и переходит в состояние ожидания.
— Йес! — мокрый от напряжения Сашка подпрыгивает в кресле, тряся вытянутыми над головой кулаками.
— Я взлетел! Я взлетел!
Ребята замолкают и поворачиваются в его сторону. «Хороший паренек», — мелькает в голове у Егора Андреевича. Внук с радостным криком покидает кабину и бежит к одноклассникам.
Они выходят из здания, и осенний ветер продувает насквозь. Высокое проволочное заграждение отделяет от взлетно-посадочной полосы. Один за другим взлетают самолеты. Как завороженные мальчишки прилипают к ограде, наблюдая взлет. Заглушаемые гулом двигателей до Егора Андреевича долетают слова: «убрать, шасси, закрылки». Он улыбается, и удовлетворение наполняет его душу. Уже поздно, темнеет. Он медленно идет вперед, наблюдая как солнце, изрешетив лучами сплошную облачность, сползает к линии горизонта. Оранжевый закат величиной в половину неба разгорался над городом. В кармане, возвращая к реальности, требовательно звенит телефон.
Егор Андреевич вздрагивает, вспомнив, что забыл позвонить жене, и судорожно придумывает оправдания. На экране высвечивается незнакомый номер.
— Здравствуйте, Егор Андреевич, мы рассмотрели много заявлений на инструкторскую работу и остановились на вашей кандидатуре, — сообщает мелодичный женский голос, но грохот турбин заглушает дальнейшую речь. Егор Андреевич кричит в трубку, требуя повторить, не смея поверить услышанному.
— Дед, а ты нас еще сюда приведешь? —Сашка трясет его за рукав, и школьники окружают Егора плотным кольцом.
Волшебный порошок
Бесцветное московское солнце лениво пробивалось сквозь густую облачность, информируя о наступающем новом дне, не давая ни света, ни тепла. Беспрерывно валил снег. Машина то застревала в пробке, нервно скрипя дворниками, то летела по грязным московским улицам, обливая кашей из-под колес, зазевавшихся пешеходов. Приемник, игравший веселую музыку, прервался на выпуск новостей. Попереживав о падении цен на нефть, а вместе с ним и курсе рубля, диктор заговорил мерах правительства по экономии и импортозамещении, вызвав у Елены Николаевны, сидевшей за рулем бурю эмоций. Уже много лет ее компания выпускала дешевый и качественный биоматериал, но Россия по-прежнему закупала аналоги за рубежом. И ни конференции, ни статьи, доказывающие превосходство «Коллапана», ни успешное использование в клинике, ничего не меняло. Больницы закупали Швейцарский «Хронос» или немецкий «Остин». А больные платили по несколько тысяч долларов, потому что свято верили, что все самое лучшее — оттуда.
Елена Николаевна перевела взгляд налево, на бизнес центр, где под слоем облепившего ее снега виднелась табличка «Коллапан — 20 лет»
«Двадцать лет!» — Лена резко тормознула у шлагбаума, и на несколько секунд замерла, провалившись в воспоминания. А казалось, все начиналось совсем недавно.
Охранник, попрыгав рядом с машиной и помахав руками, постучал в стекло, Елена Николаевна очнулась и въехала на парковку.
Она немного опоздала и девушки у входа радостно заулыбались, завидев ее. До начала конференции оставалось около сорока минут. Технические специалисты, обвешанные проводами, настраивали оборудование. Елена Николаевна попросила кофе и села за столик рядом с собравшимися докладчиками.
Знакомы они были уже давно и общались непринужденно, обращаясь друг к другу на ты.
— Представляешь, опять городские больницы вместо «Коллапана» закупают импортные препараты — сказала Лена с надрывом в голосе. Помнишь, у нас были образцы, изготовленные из коралловой крошки, — начала она жаловаться. — Мы еще двадцать лет назад пришли к выводу, что он устарел, Так вот на прошлой неделе его закупили несколько городских больниц, и это когда у них нет денег даже на перевязочные материалы. Как такое может быть!
— Ничего особенного, будут брать деньги с больных, — заметил один из хирургов.
— Знаешь, сколько он стоит? Тридцать тысяч килограмм.
— Скажи спасибо, что тебя как в тридцать седьмом не забрали и к стенке не поставили с дешевым «Коллапаном». Дабы не мешала чиновникам деньги зарабатывать.
— Сейчас не тридцать седьмой, — возразила Елена.
— Все к этому идет. Так что скоро придут и уведут под белы рученьки.
Семью Елены, как и многих москвичей, сталинские репрессии не обошли стороной. Однажды не вернулся с работы, а затем навеки сгинул в лагерях ее дед. Он был обычным инженером, занимался строительством и ремонтом мостов. Кому он мог помешать, так и осталось тайной для семьи. Ни бабушка, ни мама, жившие долгие годы с клеймом «члены семьи врага народа», выяснять не стали, да и вспоминать про это боялись. Страх не прошел, даже когда деда реабилитировали. Никого из убийц и палачей не осудили, словно молчаливо предупреждая о возможном возврате репрессий. Елена гнала от себя подобные мысли, и избегала разговоров на эту тему. Возможно семейные страхи передались по наследству, а может она просто не чувствовала себя достаточно защищенной. Он сидела, молча, стараясь не вступать в разговор, который собирал все новых участников. Беседа превратилась в спор и возможно закончилась бы скандалом, но время вышло и они отправились в конференц-зал.
Как ведущая, она была занята дежурными вопросами. Периодически она рассматривала аудиторию, выискивая новые лица. Неожиданно взгляд остановился на мужчине, сидевшем на последнем ряду. Он выглядел шикарно: хороший костюм, дорогой галстук, загорелое ухоженное лицо. Докладчика он не слушал, зато внимательно рассматривал изучающим взглядом присутствующих. Он казался случайным гостем, по ошибке попавшим в аудиторию.
То ли подействовали разговоры о сталинских репрессиях, то ли мужчина действительно сильно выделялся на общем фоне, но Елена не могла оторвать взгляд, пытаясь понять, кто он и с какой целью пришел сюда. Неожиданно он встал и начал расспрашивать докладчика. Вопросы задавались с полным пониманием дела, и Елена успокоилась, решив, что это новый клиент. К моменту окончания конференции она уже окончательно забыла, как вдруг…
— Аленка! — раздался громкий крик на весь зал и Елена Николаевна обернулась.
Незнакомец, словно фокусник в цирке, протянул непонятно откуда взявшийся букет роз и как старый друг завел светскую беседу.
— Простите, — сказала Елена несколько растеряно, вы не могли бы представиться.
Мужчина по-голливудски улыбнулся, обнажив красивые зубы. Он изобразил на лице обиду и несколько театрально заявил:
— Старых друзей уже не помним, с глаз долой — из сердца вон. А я спешил, летел, дрожал. Можно сказать — с корабля на бал, — сказал он и рассмеялся собственной шутке.
Лена напряглась, но память ничего не подсказывала. Глупо улыбнувшись, она отрицательно покачала головой.
— Нет, простите, не припоминаю.
— Григорий. Академия наук. Был у тебя оппонентом на защите. Забыла?
— Гриша, извини, столько лет, так хорошо выглядишь, никогда бы не узнала. Рада тебя видеть, — смущаясь собственно забывчивости, затараторила Лена. — Ты где сейчас?
— В Америке, конечно.
— А как ты меня нашел?
— О тебе же все знают! Великий и могучий порошок «Коллапан», творящий чудеса. Я просто не смог пройти мимо!
Елена смутилась и поморщилась.
— Надолго в Москву?
— На пару дней, нужно уладить кой-какие делишки, — сказал он, загадочно улыбаясь. — Зайдем перекусить? — поинтересовался Гриша.
Лена растерянно оглянулась, но аудитория опустела — все разошлись.
Покружив немного по Остоженке, они зашли в небольшой ресторан. Как истинная москвичка, Елена любила этот уголок Москвы, и даже памятник Церетели ее не сильно раздражал. Услужливые официанты усадили их за столик рядом с окном, и унылая московская зима осталась лишь декорацией к ужину.
— А как успехи у волшебного порошка? — поинтересовался Гриша, оторвав лицо от созерцания окрестностей и посмотрев на Лену.
Лена улыбнулась:
— В целом хорошо. Ты же слышал. Успешно используется не только в ортопедии, но и в стоматологии. Наши врачи говорят, что «Коллапан» — это жизнь. Недавно сделали «Коллапан-гель». Используют для заживления язв, лечения пролежней, можно рассматривать как альтернативу пересадке кожи. Так что теперь это не только порошок.
Рассказывать о «Коллапане» Лена могла бесконечно, но Гриша заскучал, и она замолчала.
— Ну как ты? — спросила Лена, отложив меню.
Гриша широко улыбнулся, обнажая свои белоснежные зубы, ярко контрастирующие с загорелым лицом.
— Великолепно! А ты планируешь и дальше возиться со своим волшебным порошком? — иронично поинтересовался он.
Лена, молча, кивнула головой.
— И как отечество? Тебя ценит? «Коллапан» — это звучит гордо! — продекларировал он и засмеялся.
Это был удар ниже пояса, Лена не знала, что на него ответить и перевела разговор на воспоминания:
— А помнишь, что я тебе тоже предлагала этим заниматься? И что ты ответил?
Гриша рассмеялся и отрицательно покачал головой.
— Ты сказал, что лучше сделаешь сверхлегкую фанеру, построишь из нее аэроплан и улетишь отсюда к чертовой матери.
Выждав, когда у Гриши закончится приступ смеха, Лена спросила:
— И что ты изобрел?
— Для того чтобы хорошо жить в цивилизованном мире, изобретать вовсе не обязательно, милая моя. Я неплохо живу безо всяких изобретений. А ты, что заработала со своим волшебным порошком, кроме геморроя, конечно?
Разговор не клеился и официант, принесший еду, спас положение.
— Слушай, а здесь отлично готовят, — сказал Гриша, склонившись над тарелкой. — Я уже давно так вкусно не ел.
Он резал свининой шницель на кусочки и, причмокивая от удовольствия, отправлял в рот.
Лена отодвинула тарелку и посмотрела в окно. Смеркалось. Снег по-прежнему кружился в воздухе, создавая эффект нереальности происходящего. Дороги заполнили машины, превратившись в одну большую медленно ползущую красную змейку. Одинокие пешеходы кутались в капюшоны и зонтики, размешивая ногами густую московскую грязь. Она краем глаза взглянула на довольное Гришино лицо, увлеченное пищей и свое отражение в зеркале, и заметная, даже на стекле, разница между ними больно резанула в левое плечо. Тепло, солнце, тихая спокойная жизнь. Разве не об этом мечтает любая женщина?
Наконец, Гриша разделался с едой, и подскочивший официант унес посуду, расчистив стол для чая и десерта.
Облизывая ложку, испачканную кремом, Гриша продолжил разговор.
— Я слышал, ты у нас теперь свободная женщина, — начал он осторожно.
Лена съежилась и кивнула головой. Вспоминать о смерти мужа, а тем более обсуждать здесь, она не хотела.
— Я вот тоже освободился, — сказал он, демонстрируя руку без обручального кольца. — Давай махнем куда-нибудь в Калифорнию и поживем остаток жизни, как белые люди, — предложил Гриша, спокойно глядя Лене в глаза.
— Ну, — от неожиданности Лена опешила и посмотрела на него с недоумением. Она не знала, как это воспринимать, объяснение в любви, предложение руки и сердца или деловой контракт.
Увидев непонимание в ее глазах, мужчина решил объясниться более детально.
— Я недавно общался с «БестфармСити» и, вспомнив о тебе, замолвил словечко. Битый час я рассказывал им про чудо-порошок. Просто пел арии из опер. Знаешь, мне удалось их заинтересовать. Они готовы купить патент за весьма приличную сумму.
С этими словами Гриша полез в карман и, достав ручку, нарисовал на салфетке число с несколькими нулями.
— Это в долларах, конечно.
От неожиданности Елена чуть не поперхнулась. Она взяла салфетку и стала считать нули, мысленно переводя сумму в рубли.
— Неплохо, — сказала она, потому что не нашла подходящих слов. Предложение оказалось настолько неожиданным, что она растерялась.
— Я заплачу, — сказал Гриша, протягивая кредитную карту официанту, принесшему счет.
— Тебя подвезти? — спросила она, поняв, что Гриша уже хочет уйти.
— Нет, я на метро, не хочу застрять в пробке, — сказал он, забирая обратно карту и поднимаясь. — Вот контракт, — сказал он, доставая толстую папку и протягивая Лене, словно согласие было уже очевидно.
— Я побежал, — добавил он, снова растянув на своем холеном лице улыбку и чмокнув в щеку Лену.
Лена полистала контракт и посмотрела в окно. Уже совсем стемнело, и многоцветное освещение улиц мутными разводами отражалось в черной воде. Город, скованный снегопадом, стоял в бесконечной пробке. Спешить ей было некуда, она пила чай, вспоминая прошлое.
Институт, многие годы работавший только на космос, вдруг стал никому не нужен, и сотрудникам предложили искать себе работу. Тогда и возникла идея создать биоматериалы. Коллеги один за другим уезжали заграницу в поисках лучшей жизни. Она же оббивала пороги различных клиник, в надежде, что администрация ее хотя бы выслушает. Неожиданно, за идею использовать биоматериалы ухватились врачи. Последовали эксперименты с крысами, победы, поражения, и снова победы. Наконец, исследования добрались до клиники и экспериментальных животных сменили больные, пережившие многие безуспешные операции. Результаты, которым никто не верил, доказывающие, что с помощью того, что Гриша называл волшебным порошком, можно срастить даже самый сложный перелом. Потом началась настоящая битва со стоматологами! Сначала они не хотели даже разговаривать о «Коллапане». «Мы не работаем с отечественными препаратами», — был однозначный и категорический ответ. Скольких трудов стоило пробить эту стену недоверия и неприятия.
Двадцать лет она вела борьбу за то, чтобы в России был свой дешевый биоматериал, ничем не уступающий западным аналогам. Теперь, когда она всего добилась, вернулся Гриша с предложением производить «Коллапан» в Америке под другим названием и по другой цене. Лена снова посмотрела на свое отражение в оконном стекле. Худая, бледная, без бриллиантов в ушах и золотой цепи на шее, она, конечно, совершенно не походила на стереотип бизнес леди, который навязчиво рисует российский кинематограф. Конечно, можно все бросить и стать сказочно богатой. Разве это не шанс? «Может, конечно, и шанс, — подумала Лена, — но не мой. Если я не уехала туда двадцать лет назад, сейчас уж точно не поеду». Она снова взяла в руки договор и полистала. «Без юриста и не поймешь ничего», — мелькнуло в голове. Она оставила договор на столе, взяла цветы и двинулась в сторону машины.
В машине восхитительно запахло розами. Лена положила букет, и снова соблазн закрался в душу. «Может вернуться забрать договор?», — подумала она и заметила, что зацепила букетом брелок, висевший на зеркале. Мышонок упал на колени. Она подняла игрушку и сжала ее в руках.
Тогда они только начинали клинические испытания препарата, и хирурги брали тех пациентов, кто считался безнадежным. Максиму было шестнадцать. Пять лет назад, возвращаясь со школы, он попал под машину. Семь операций не смогли разлучить мальчика с костылями, и они по-прежнему стояли рядом с кроватью. Он даже не поднял на Лену глаза. В то, что очередная операция в очередной больнице может что-то поменять в его жизни, он не верил, к тому же он был занят — мастерски плел игрушку из своей капельницы.
— А мне можешь сплести? — спросила она, потому что игрушка показался очень симпатичной
Мальчик поднял свои пушистые ресницы и посмотрел холодным взглядом серо-стальных глаз. Его тонкие губы прижались друг к другу и не произнесли ни слова. Мама — просто и бедно одетая женщина вцепилась в Ленину руку и стала извиняться за мальчика, объясняя, сколько ему уже пришлось пережить, сетуя, что он уже давно ни во что не верит.
Спустя два года Максим пришел к ней в кабинет, и она бы вряд ли его узнала, если бы не глаза. Они сияли все тем же ярким светом, как далекие звезды. А губы по-прежнему были не многословны. Он с гордостью сообщил, что его берут в армию, и протянул мышонка.
— Это из моей последней капельницы, — сказал он, отдавая игрушку.
Она так растерялась, засуетилась, никак не могла найти подходящих слов. «Да разве можно ему в армию?» — крутилось в голове. Идея пойти служить, казалась легкомысленной и необдуманной. Она попыталась отговорить, произносила умные слова, пока не поняла, что он просто устал быть инвалидом и ему мучительно хочется доказать, прежде всего себе, что он сможет.
С тех пор мышонок был всегда с ней, и она искренне верила, что он приносит удачу. Она сжала игрушку в руках и тяжело вздохнула. Лобовое стекло, залепленное снежно-ледовой кашей, отделяло ее от остального мира. Лена завела машину и включила обогрев. Наблюдая, как медленно тает снег, она погрузилась в воспоминания.
Сколько потом было прооперировано и детишек и взрослых, написано статей, сделано докладов. Лена сидела, вспоминая свой долгий и нелегкий жизненный путь вместе с его успехами и неудачами, понимая, что место ее здесь. Если она уедет, она лишит этих людей последнего шанса. И как бы ни было порой грустно и обидно, придется и дальше месить эту грязь, бороться с чиновниками, доказывать преимущества и ломать человеческие стереотипы.