Сашке было странно. Именно так: не страшно, а странно. И одиноко. Он стоял на вершине холма, — а вокруг во все стороны, насколько хватал глаз, простиралась пустынная степь, изогнувшаяся такими же холмами. Вроде бы и простор, но обманный: дальше, чем на час пути, не видно, да и что за соседним холмом — тоже. Это Сашку нервировало: пусть хищников тут, вроде бы, и нет, и лихих племен тоже, но одному тут было как-то неуютно. А с другой стороны, от пустынного раздолья по телу разливалось пьянящее ощущение свободы: можно орать, вопить, да хоть бегать голым — и никто даже слова не скажет, потому что не увидит. Вот только орать и бегать голым Сашке не хотелось, и это даже оказалось отчасти обидно: свободы полно, а делать с ней нечего. Вернее, ясно что: идти на юг, к Волкам. Максим вручил ему компас, так что заблудиться он не мог, да и не пройдешь же мимо моря, даже ориентируясь по солнцу… Вот только идти далековато: десять длинных здешних дней, а может, и больше, чтобы выйти не просто на берег, а к Горгульям. Волки иногда там бывают, да и шансов, что они заметят-таки сигнальный костер, больше…

Но, всё равно, Сашка очень волновался. Мало ли, как они к нему отнесутся?.. Особенно, увидев, что рядом нет других ребят. В рабство, конечно, не возьмут (ну а вдруг?..), но могут же и посмеяться, и просто послать нафиг, — и что ему тогда делать? Подводить друзей не хотелось, да и вечно бродить по этой вот степи — тоже. Хотя его и считали нелюдимым молчуном, Сашка на самом деле боялся одиночества. Хорошо, когда рядом друзья: пусть посмеются, пусть скажут что-то резкое (даже не за дело!..) — всё равно, рядом с ними спокойнее. Сам он очень не любил что-то там решать — вдруг не получится, и в итоге не только ему, но и друзьям тоже будет хуже?.. А теперь решать — ему. Пусть дело и не очень сложное, но, без всякого сомнения, важное, можно сказать, что решающее, — а значит, как раз от него, Сашки, может зависеть их возвращение домой. Хотя как он «поднимет Волков» — мальчишка совсем не представлял. Это всё равно, наверное, что убедить завуча поехать к нему, Сашке, на дачу, картошку копать, — как-то некстати подумалось ему.

Он представил, что и впрямь сделал суровой Ольге Павловне такое вот предложение — и невольно передернул плечами. Да. Уж! Одним вызовом к директору дело точно не кончилось бы, — а эта «Алла Сергеевна» наверняка ещё хуже. И начальства тут над ней и вовсе никакого нет — ни гороно, ни директора, ни вообще никого. Она тут — царь и бог. Захочет — на дальний остров сошлет, захочет, — велит высечь на конюшне, захочет — навечно загонит на картошку, или что у них тут вместо неё…

Мальчишка недовольно помотал головой. Конюшни у Волков, ясное дело, не было, да и, вроде как, они даже никого и не секли. Но, может, плетение каких-то корзин или остров…

Сашка вздохнул. Домой ему очень хотелось, — наверное, даже сильней, чем остальным. И мысль о том, что его, Сашку Колтакова, могут тут просто забыть на каком-то там острове, словно боцмана Айртона, показалась ему очень обидной. Но такое иногда с ним случалось: то он опаздывал на экскурсию, которая уезжала без него, то его забывали пригласить на чей-то день рождения — не назло, а просто забывали, и от этого становилось ещё тошнее. Иногда он чувствовал себя прозрачным, словно Человек-Невидимка: вроде бы и тут, но никто не замечает. Правда, он особо и не рвался быть замеченным…

Стоять тут, на виду у всего мира, ему тоже не особенно хотелось, и, вновь сверившись с компасом, он зашагал вниз. Совсем не туда, куда его понесли бы ноги, — пришлось наискось спускаться по склону, да и впереди маячил крутой отрог соседнего холма. Снова взбираться на него, потом спускаться — и так день за днем, без конца… Но ничего не поделаешь: азимут есть азимут, шагнешь в сторону в начале — и на десять километров промахнешься в конце, как говорил Игорь Васильевич. Жаль, что здесь его нет, в тысячный, наверное, раз подумал мальчишка. Уж он-то точно разобрался бы со всеми этими Хозяевами, и мы давно уже были бы дома…

Тут же ему пришло в голову, что если бы Игорь Васильевич был с ними, — они вообще бы не попали в этот странный мир, потому что взрослые сюда никогда не попадали, ни одни, ни вместе с ребятами. Это было бы, наверное, обидно…

Сашка поправил лямки рюкзака. Неизвестное будущее страшно его раздражало: он хоть в Африку согласился бы поехать, если бы знал, что кончится всё хорошо. Но сейчас… он душу бы, наверное, продал, чтобы хоть одним глазком заглянуть в будущее — просто чтобы знать, чем всё это кончилось. Нечто похожее он ощущал иногда, читая книжки, — только вот там всегда можно заглянуть в конец. Тут конца не было, — вернее, Сашка знал, что как-то вся эта история кончится, но в голову ничего не приходило. Вернее, приходило, но как-то совсем неубедительно: вот рядом садится зеленый вертолет пограничников… или на море появляется корабль… или, на худой конец, из-за холма выезжает самый обычный милицейский «газик» — только вот в это как-то плохо верилось. Никто сюда за ними не явится, и никто не спасет…

Сашка вздохнул и попытался представить себе Хозяев, — но в голову пришел только какой-то злобный бородатый мужик в плаще с высоким воротом и брюках с подтяжками, похожий не то на диктатора Яра Юпи с иллюстрации к казанцевским «Фаэтам», не то на какого-то писателя-пасквилянта в «Крокодиле». Сидит, поди, гад, в своей Цитадели, и жрет рябчиков с ананасами, или что у него там…

Вопрос еды Сашку очень волновал: в рюкзаке у него лежал запас вяленой рыбы и плодов ти, но вдруг до конца пути его не хватит? Рыбу ловить ему нечем, а ти надо ещё печь, а дым в степи видно очень далеко…

Тучи сегодня тоже были похожи на дым: огромные, низкие, туманные, они плыли, казалось, прямо над головой. Сквозь них то проглядывало, то скрывалось солнце, и Сашке казалось, что он смотрит на мир через зеленоватое стекло: к тому, что таков тут сам солнечный свет, он так и не привык. Парило, к полудню наверняка будет гроза, а это означает, что ему придется лежать где-нибудь в траве, — чтобы молния не хряпнула прямо по черепу, — а по спине будет весело лупить дождь. С градом — град тут шел часто. Вайми говорил, что тут бывали и торнадо, и что его однажды унесло прямо в тучу, — но тут он, несомненно, бессовестно врал…

Уй!.. Нога соскользнула на траве, и Сашка с размаху грохнулся на задницу — не очень больно, но зато очень обидно. На глаза даже навернулись слезы. Захотелось зашвырнуть компас подальше, и просто плюнуть на всё это. Он должен… а кому он должен?.. Всё равно, отсюда не выбраться, и вся эта суета, вся эта беготня — ни к чему. Друзья?.. А что ему друзья?.. Бросили, прогнали, послали черт знает куда… Вот прямо сейчас он встанет, выбросит… нет, растопчет этот проклятый компас, и пойдет, куда глаза глядят, — может, к Виксенам, может, к Астерам, может, просто в лес жить. И никто, никогда, не будет ему что-то указывать…

Вдруг мальчишке вновь представился Хозяин. Он сидел в роскошном кресле перед огромным клепаным телевизором и смотрел на него, Сашку, радостно поднимая большой бокал с вином: ура! Ещё один сломался! Давай, иди, мальчик, бросай друзей, дичай, превращайся в зверя!..

А вот хрен тебе, с неожиданной мрачной злобой подумал Сашка. Я тебе не кто-нибудь. Я дойду до Столицы, и подниму Волков, и мы — все вместе! — разгоним этих Хорунов, и найдем Флейту, а потом возьмем тебя за шкирку…

Вздохнув, он поднялся и пошел туда, куда указывала ему стрелка компаса.

* * *

Утопая по колено в снегу, путаясь в торчавшем из него бурьяне, Сашка упрямо брел к старинному, кирпичному, темно-красному зданию церкви, или, скорее, костела — массивному, с высоким цоколем, узкими сводчатыми окнами и массивным карнизом с какими-то узорами, хитроумно выложенными из того же кирпича. Оно казалось заброшенным — с несколькими разбитыми стеклами в темных, густо зарешеченных окнах, и с наполовину ободранным скелетом островерхой кровли на небольшой колокольне, — но снег возле двери был расчищен, хотя никакой тропинки к нему не вело…

Сам заросший бурьяном, довольно просторный двор был совершенно пуст. С двух сторон его замыкали глухие краснокирпичные торцы громадных зданий, с двух других — высокие дощатые заборы. За грубой, серо-коричневой изнанкой переднего виднелись две пятиэтажки, — их окна светились холодным синеватым светом длинных ламп. Над улицей сплеталась сеть черных троллейбусных проводов, слышался ровный шум машин, — но здесь снег был нетронут. Ни одного следа — и на этой целине лежал отблеск чистого заката. С другой стороны шла довольно широкая улочка с извилистой колеей, — а за ней начиналось море низких деревянных домишек. Ведущую сюда калитку из трех толстых, насквозь промерзших досок Сашка тщательно запер. Мороз был нестерпимый, лицо щипало, словно его яростно растерли грубой тряпкой, — и мальчишка чувствовал, что начинает уже замерзать.

Перебравшись через небольшой сугробчик, он с облегчением сполз на небольшую площадку у крыльца, и, укрывшись под полукруглым железным козырьком, украшенным или подпертым какими-то коваными завитушками, постучал в массивную коричневую дверь. Звук получился почти совершенно неслышным, и, заметив на косяке кнопку звонка, он надавил на неё. Внутри что-то глухо задребезжало.

Примерно минуту царила тишина, — если не считать этого самого дребезжания, — потом за дверью что-то глухо стукнуло, и она приоткрылась, показав выглядывавшего изнутри Димку.

— Проходи, — улыбнувшись, сказал он.

Едва Сашка проскользнул внутрь — в тускло освещенный единственной лампочкой высокий тамбур, похожий на какой-то громадный пустой лифт, — Димка закрыл дверь и запер её на массивный засов. Внутренняя дверь здесь тоже была деревянная, массивная, но с узкими витражными окнами в верхней части. Сквозь них пробивался какой-то непонятный свет. Сашка с усилием толкнул её… и проснулся.

* * *

Какое-то время мальчишка лежал неподвижно, пытаясь понять, что Димка делал в костеле польских ссыльных, и зачем он сам пошел туда… потом недовольно мотнул головой и осмотрелся. Мир вокруг скрывался за тусклой, туманной белизной. В её текучей мутной глубине едва проступали низкие серые дюны. Справа тускло поблескивала вода Моря Птиц. Солнца не видно, только небо чуть светилось красным.

Сашка не сразу смог вспомнить, как он попал сюда, и зачем вообще спит здесь, на морском берегу. На какой-то миг ему показалось, что это — тоже сон, и что сейчас он проснется в теплой постели, у себя дома… но острая резь внизу живота тут же вернула его к реальности.

Тихо ругаясь, мальчишка выбрался из спальника. Утро встретило его промозглой сыростью и холодом. Трусы показались здесь не самой лучшей одеждой, а сырой песок сразу же налип на ноги. Спальник тоже отсырел, и мальчишка снова выругался: сырой не понесешь, тяжело, да и сопреет, а сушить — полдня уйдет, не меньше… Когда он засыпал, вода стояла куда ниже… и на какой-то миг ему даже показалось, что каким-то сверхъестественным образом он во сне сполз к ней… потом он решил, что это, наверное, прилив. Ладно, хорошо ещё, что ночью его не унесло в море, на радость здешним хищным рыбам, вроде тотема Горгулий…

Завопив для смелости, Сашка бросился в воду. Сначала она обожгла его холодом, но почти сразу это прошло. Через минуту, однако, холод вернулся и навалился всерьёз. Мальчишка пулей вылетел на берег, отряхнулся и побегал по нему, пытаясь согреться, потом вытащил из рюкзака полотенце и с наслаждением растерся. Сразу стало горячо и бодро, и он даже тихо засмеялся. Утро оказалось не таким уж и плохим… хотя он и смутно представлял, что ему делать дальше. Вчера, увидев с холма море, он шел к нему весь день и начало ночи, вымотался и устал, как собака. Сил на ужин уже не осталось, и теперь со страшной силой захотелось есть.

Сашка заглянул в рюкзак. Увы, — рыба кончилась ещё вчера, а жалкой кучки плодов ти могло хватить лишь на завтрак. К тому же, в сыром виде они были съедобны ещё меньше, чем картошка, и мальчишка, вздохнув, побрел по берегу, высматривая плавник…

* * *

Завтрак на природе оказался делом жутко долгим, — пока Сашка набрал достаточно сучков, пока костер прогорел, а ти достаточно запеклись в углях, прошло никак не меньше часа. Когда мальчишка, наконец, наелся, уже давно взошло солнце и туман рассеялся. Вздохнув, Сашка, наконец, оделся, и полез на ближайшую дюну — осмотреться.

Дело оказалось непростое, — песок осыпался под ногами, так что, в конце концов, он решил обойти дюну и подняться с другой, пологой стороны. Это тоже оказалось непросто, — дюна была высотой с пятиэтажный дом, а ноги глубоко вязли в песке, который, к тому же, набивался в кеды. Плюнув, Сашка снял их и пошел дальше босиком. Это оказалось проще, хотя ноги теперь вязли ещё глубже. Но он всё шел… и шел… и шел, пока ему не открылся бескрайний морской простор.

Довольно вздохнув, Сашка обернулся. С высоты округа стала видна гораздо лучше. Полоса дюн протянулась между морем и степью. Ветер гнал по ней волны сизо-серебристой травы. Вдали равнину ограждали призрачные, скрытые утренней дымкой холмы, и он даже удивился, какими они выглядят далекими. Неужели за вчера он отмахал столько?..

Вдруг ему показалось, что там что-то движется. Сашка сощурил глаза, фыркнул и пожалел, что у него нет бинокля. Глазу же это казалось кучкой темных точек. Несомненно, люди — восемь или девять. Вот и всё, что ему удалось разглядеть. Интересно, кто же…

Опомнившись, Сашка плюхнулся на живот и сполз за гребень дюны. Он не знал, увидели ли его — солнце сейчас светило слева, так что шансы у них были равные. Но, раз он их заметил…

Сашка задумался. Он не представлял, кто это, — и понимал, что и не сможет разглядеть их, пока они не подойдут слишком близко, — и не знал, что теперь делать. Он мог пойти вправо или влево, или, наконец, остаться здесь. Наверное, лучше остаться: бегать непонятно от кого не годилось, да и вдруг это друзья? Не арии, конечно, — те пошли с Максимом — и не Туа-ти, которые к морю и на пушечный выстрел не подойдут. Может быть, Астеры… хотя, что заставило бы их изменить своему вековечному кочевью, — Сашка не представлял.

Тут же ему пришло в голову, что это могут быть, например, те самые Хоруны или Морские Воришки, — хотя ни те, ни другие в степь вроде бы не заходили. Тогда кто?..

Он посмотрел на отряд ещё раз. Тот не сдвинулся ни вправо, ни влево, только чуть заметно спустился по склону. Итак, они его заметили, и идут прямо к нему. Сашка ещё сполз по склону и задумался. Он без особого удивления понял, что ему страшно. Встреча с недружелюбно настроенными незнакомцами здесь ничего хорошего не сулила. Вокруг на несколько десятков, наверное, километров никого больше нет, твори что угодно. Возьмут, например, и закопают в песок, оставив дожидаться прилива, как пираты в книжке. Или поджарят пятки на костре. Или просто отберут все вещи и пинками прогонят взашей — тоже приятного мало…

Сашка вздохнул. Ему страшно хотелось скатиться сейчас к берегу — и бежать, бежать, бежать… только вот куда? Вправо или влево? Мальчишка понимал, что заблудился и не представлял, в какую сторону идти. Ладно, если ему повезет, — и он наткнется, например, на Певцов, Горгулий или сразу на Волков, зачем-то приплывших на берег. А если ноги занесут его в западные леса, в руки тех самых Хорунов? Или на восток, в бесконечные плавни, где вообще никто не живет, кроме бесчисленных стай тех самых птиц, так похожих на земных чаек и уток?.. И он так и будет жить там, боясь вернуться, постепенно дичая и забывая человеческую речь — пока не…

Сашка сжал зубы и мотнул головой. Нет, — он останется, и будет ждать.

* * *

Ждать, однако, пришлось долго, — пожалуй, добрых часа два. Отряд, казалось, почти не приближался, и много, много раз мальчишка думал, что ещё есть время сбежать, укрываясь за дюнами. Останавливало его только любопытство, — страшно хотелось узнать, кто это, и, если это друзья, какие-то новости. Да даже если и враги — от них тоже что-то можно узнать, неведение давило…

Наконец, Сашка выглянул из-за гребня ещё раз, — и в этот раз в голове у него словно что-то щелкнуло. Смутные мельтешащие пятнышки вдруг превратились в крохотные человеческие фигурки. Голые, бритоголовые, украшенные перьями, — но при том с луками и колчанами.

— Квинсы! Только их мне не хватало!

Оседлав целую лавину песка, Сашка сполз с дюны. Бежать… нет, уже наверняка поздно. Квинсы, хотя и некрупные, бегали очень быстро, — выследят и загонят. И его копьё бесполезно против их маленьких луков…

Сашка вздохнул и пошел вдоль берега — собирать плавник. Может, Волки ещё смогут заметить костер…

* * *

Времени у него осталось мало, и костер получился так себе, — горел он жарко, но почти без дыма. Сашка сидел у него, хмуро глядя в огонь, чувствуя себя последним идиотом, — надо было убежать, а теперь… Опять утычут отравленными стрелами, как ёжика, а потом ограбят догола… ну и поделом ему, раньше надо было думать…

Сашка посматривал на гребень дюны, и удивленно вздрогнул, заметив Квинсов справа — они-то, конечно, не полезли на верхотуру, а потом вниз, а просто обошли её. До них осталось не больше сотни метров. Сейчас они были без боевой раскраски, и Сашка видел, что кожа у них золотисто-коричневая, ещё темнее, чем у Астеров.

Заметив его, Квинсы ненадолго замерли — верно, они удивились, увидев его ожидающим, — о чем-то коротко поговорили, потом опять пошли вперед. В самом деле, голые и босиком, вся одежда, — переброшенная через плечо перевязь с колчаном, ножнами и десятком крохотных сумочек, всё — бахромчатое и многоцветно зеленое, для маскировки в зарослях. Луки, правда, убраны сейчас в налучи, — но и так, их-то тут девять, а он — один…

— Ой, привет! Давно не виделись, — сказал, очевидно, вожак этой шайки, широко улыбаясь. Как и все Квинсы, он выглядел едва лет на двенадцать. Косо висевший колчан прикрывал ему причинное место — вот и вся одежда, как и у других. Сашка увидел, что глаза у него раскосые, странного золотистого оттенка, словно у тигра. Нечеловеческие глаза, и, правду говоря, страшноватые. Хотя ничего больше жуткого в Квинсе не было — мальчишка как мальчишка, худенький, почти задохлик — таким часто дают щелбаны, таскают за уши, а то и, схватив за ремень и за шиворот, и хорошенько раскрутив, запускают в ближайший сугроб… — Прости, в тот раз забыл представиться. Я — Шиан Та.

— И что?

Шиан удивленно моргнул.

— Я — главарь Неуловимых Разбойников, — наконец гордо сказал он. — Я приговорен к смерти в девяти племенах. Ужаснись.

— Чего? — спросил Сашка.

Шиан удивленно приоткрыл рот. Посмотрел на него, потом на товарищей, потом снова на него.

— Неужели ты ничего про нас не слышал?

— Почему? Слышал, — буркнул Сашка. — Живут, мол, в лесах такие дикари, всех боятся, прячутся в дуплах, тырят всё, что не приколочено, и стреляют из луков прямо в зад.

— Ой, да ну тебя! — Шиан замахал руками. — Я у самого Йэрры его родовое кольцо украл, вот! — он полез в одну из сумочек и гордо показал мальчишке потертый золотой ободок. — Он знаешь, как бесился? Обещал мою шкуру к своим дверям прибить. Да только она до сих пор вот! — он гордо похлопал себя по животу.

— Так тут ничью шкуру нельзя к дверям прибить, — спокойно сказал Сашка. Сейчас он чувствовал себя как-то странно. От Квинсов он ждал худшего — и, возможно, самого худшего, — но сейчас они казались настроенными довольно дружелюбно. — Тела после смерти исчезают же.

— Ой, да ты вообще как неживой! — возмущенно сказал Шиан. — Ты вообще сейчас должен визжать и бегать!

— С чего это? — спокойно спросил Сашка.

Шиан смешно сморщил нос — не то, собираясь засмеяться, не то заплакать, — потом гневно топнул ногой и взмахнул руками. Сашка заметил, что он вообще не может стоять неподвижно. В школе он не вылезал бы из двоек по поведению, это точно.

— Мы же разбойники! — наконец, заявил он. — Мы тебя, для начала, ограбим, а потом привяжем к… — он задумчиво окинул взглядом пляж. Никаких деревьев в, минимум, дне пути отсюда не наблюдалось. — Ну, к чему-нибудь привяжем, а потом смертную казнь устроим, через защекотание. А потом наловим во-от таких пауков, и на тебя посадим.

— Зачем? — Сашка не на шутку обалдел от предложенной ему программы.

— Как зачем? — удивился Шиан. — Они будут по тебе ползать, а ты будешь визжать. Развлечение!

— Ты что, совсем дурак? — на фоне эпических размышлений Сашки о Хозяевах и судьбах Ойкумены, шуточки Шиан Та казались очень глупыми, и какими-то… да, очень мелкими. И совершенно неуместными.

Тот ошалело распахнул глаза.

— Ты что — совсем нас не боишься?

— А чего вас бояться? Вы что — злодеи какие-то?

Шиан удивленно посмотрел на него. Моргнул. Снова посмотрел. Потом вдруг плюхнулся на землю, ловко скрестив босые ноги. Вздохнул.

— Скучно тут, — как-то очень некстати сказал он. — Люди тут угрюмые и злые, шуток не понимают, да ещё и мстят, а за что?..

— За воровство, быть может?

— А за воровство нельзя мстить, — печально сказал Шиан. — Это не по закону. Если вор попался — его можно убить, потому что сам виноват. Ну, или в рабство, или высечь, если маленький совсем. Но потом-то!..

— Вор должен сидеть в тюрьме, — убежденно ответил Сашка фразой из фильма.

Шиан вскочил и взглянул на него даже как-то испуганно.

— Ты чего?! В тюрьму мятежников садят или душегубов, а воров-то за что? Они же жизни не лишают. Это не по закону гильдии даже.

— Какой гильдии? — познания Сашки в данной области были, однако, достаточно смутными. Он помнил, что гильдии были чем-то вроде древних профсоюзов.

— Воров, естественно, — удивленно ответил Шиан. — Я там учеником был… все мы были. Хорошее было время! А потом наместник в Церрасине сменился, и тангэков привел, а они не люди — звери. Гильдейский дом сожгли, взрослые — кого не убили, того в тюрьму, нас только успели на лодку посадить, но нас в море отнесло, а там шторм. Ну и… теперь мы здесь. Сначала-то считали, — повезло. А теперь иногда думаешь, — лучше бы тогда с взрослыми порубили…

— Лучше уж в тюрьму, — сказал Сашка.

— Да ты что? — Шиан посмотрел на него почти с ужасом. — Там же каждый день на пыточный двор. Если палачи хорошие — то всего пару недель помучают, и всё. А если плохие — то и год не дадут умереть, и два, и три, пока всю душу по волоску не вынут. А мечом, говорят, и не больно совсем. Раз — и ты уже у предков. И всё.

Сашку передернуло. От рассказа Шиана повеяло какой-то совсем уже нездешней черной жутью. Нет, конечно, на Земле в прошлом тоже и на кол сажали, и варили в кипящей смоле, а Иван Грозный, говорят, скормил какого-то боярина крысам, — но такого точно не было, даже у фашистов…

— У нас по тюрьмам никого не мучают, — как-то даже обиженно сказал он.

— А зачем тогда вообще в тюрьму сажать? — удивленно спросил Шиан.

— Ну, это… — Сашка почесал затылок. — Перевоспитывать.

— Пере-вос… А что это?

Сашка облегченно вздохнул — контакт, похоже, состоялся. Он даже устроился поудобнее, готовясь к длинному рассказу.

— Ну, видишь ли…

* * *

— Ой, это мы удачно зашли, — сказал Шиан Та, выглядывая из-за гребня холма. Сашка лежал рядом с ним, тоже глядя вниз. Там, на берегу моря, лежало селение Горгулий — с полдюжины «фигвамов» — конических сооружений из фигни и палок, как однажды описал их Льяти. Сам Сашка в этом селении не был, и не особенно рвался, — ничего интересного там явно не было, — но сейчас возле селения стоял плот Волков, — с убранным парусом, но на его мачте развевался алый флаг с девятью звездами. На берегу горел костер, возле него кружком собрались ребята — и Волки, и местные. Праздник, не праздник, — но общались они, похоже, довольно дружелюбно, и расставаться в ближайшее время не собирались. Всего-то и осталось — пойти туда, к ним… но Сашка поймал себя на том, что как раз этого ему и не хочется. Предстоящая встреча с «Аллой Сергеевной» пугала. Ещё сильнее пугала опасность опозориться перед ребятами. Они там будут с Хорунами драться, может, и насмерть, — а он будет сидеть в Столице, кушать манную кашку под бдительным присмотром «Аллы Сергеевны», и чувствовать себя последней предательской свиньей…

— Ну что — пошли, что ли? — он повернулся к вождю Квинсов.

— Ой, да ты что? — Шиан даже испугался. — Тебе-то ничего, а меня Волки страсть как не любят. «Алла Сергеевна» лично обещала меня за пальцы на ногах подвесить, за воровство. А я что, себе враг?

— Дурак ты, — с чувством сказал Сашка. За два этих дня вождь Квинсов — улыбчивый, очень быстрый в движениях, — даже начал ему нравиться. — Ты домой, что ли, не хочешь?

— Не хочу, — неожиданно хмуро сказал Шиан. — А после того, что ты мне рассказал, — ещё больше не хочу. У вас-то все, как люди живут, а у нас…

Сашка вздохнул. За эти два дня он много что слышал от Квинсов об их родине — и от услышанного голова просто шла кругом. По земным меркам Квинсы жили в настоящей сказке, — но сказке, очень страшной. Он наслушался уже историй о великом граде Церрасине, славном пыточных дел мастерами и крупнейшим на континенте рынком рабов, о набитых бриллиантами сокровищницах, которые охраняют механические скорпионы и гигантские пауки, которые слышат даже стук сердца, о невидимых змеях, о громадных голубых крысах, ворующих младенцев, о многокрылых гигантах варренах, извергающих молнии, разящие без промаха и без пощады, об окружающих город бесконечных черных джунглях, в которых правят белоглазые н`ктаа, слепые и безумные, они наводят морок свистом, а потом высасывают душу… Слушать про это было очень интересно, — но видеть всё это наяву Сашке как-то не хотелось. Да и самим Квинсам, видимо, тоже…

— А что ты хочешь-то? — спросил Сашка. — К нам? Или до конца дней где-нибудь в дупле сидеть, одичав до лешего?

Шиан сморщил нос, смешно и задумчиво.

— Я свободу хочу, — наконец, сказал он. — А у Волков меня в яму какую-нибудь посадят, будут пальцами тыкать и смеяться. Лучше смерть, — он сказал это как-то очень спокойно — и, наверное, как раз поэтому Сашку передернуло. Шиан и в самом деле, наверное, поступил бы так…

— Если на самом деле хочешь, то выбирай — или ты идешь с нами и дерешься с нами, или уходишь и всю оставшуюся тебе вечность проведешь в лесу, всеми презираемый, — Сашку понесло, он понимал, что говорит сейчас какие-то чужие, не свои слова… но слова верные. Жестокие, это так, но верные. Может, даже единственно правильные тут.

Шиан взглянул на него как-то ошалело, — словно его сейчас хорошенько треснули по лбу. Сейчас Сашка почти видел, о чем именно он думает.

— Про воровство своё забудь. Всё, что украл, — верни. И прощения попроси. И пообещай, что больше не будешь. Тогда тебя никто не будет голым по лесам гонять.

— Нас по лесам никто не гонял, мы сами… — начал возмущенно Шиан… и замолчал, осекшись. — Нурны сильнее же, — наконец, печально сказал он. — И воины, настоящие, не воры. Они на каком-то острове в холодном море жили, и всех соседей грабили, кого хотели. Ну, не прямо они, а их отцы… Виксены потише… но это пока их не злить.

— Так чего вы от них не ушли? Лес большой же…

— Большой, да только в одиночку в нем не выжить. Или звери заедят, или тоска, одичаем совсем, станем, как Бродяги…

— А это кто? — о таком племени Сашка пока что не слышал.

— Они в западном лесу живут, рядом с Хорунами. Те их загоняли совсем — они даже огонь от страха разводить разучились, прячутся ото всех, живут на деревьях, оружия не знают, не охотятся, жрут, что найдут. Да только они и такой жизни рады. Без Хорунов-то совсем одичают, речь забудут, превратятся в зверей. Ты же знаешь, как тут это бывает.

Сашка знал. Не то, чтобы верил, но слышал много. В том числе и такое, что перекинуться в зверя — ещё не самый плохой тут исход. Можно, сохранив вроде бы человеческий вид, утратить в душе всё человеческое, превратиться в лесную нечисть, в лешего, для которого обычные люди уже страшны и непонятны… Брр!..

— Ну вот, тем более решай. Или вы с нами — или закончите, как эти… Бродяги, прыгая по веткам, как мартышки, и кидаясь в Хорунов какашками.

— Бродяги не кидаются, — обиженно сказал Шиан и задумался. Было видно, что выбор совсем ему не нравится, и что он совсем не прочь попросить на раздумья пару-тройку лет. Только вот времени ему Сашка уже не оставил, — решай здесь и сейчас… и окончательно.

— В общем, так, — сказал он. — Я сейчас поднимаюсь и иду, а вы — как хотите.

И в самом деле, — поднялся и просто пошел вперед, не оглядываясь. За спиной у него было совсем тихо. Мертво. Сердце неприятно подступило к горлу — допрыгался, идиот, заигрался в Макаренко — вроде бы, и сделал всё, как задумано, осталось только подойти к Волкам и всё, его поход окончен. Только вот Квинсы за спиной наверняка хихикают и крутят пальцем у виска, — и от одной этой мысли на душе стало невыразимо мерзко, словно его вдруг оплевали с головы до ног, непонятно, за что…

Заметили его почти сразу — и неудивительно, несколько мальчишек сидели как раз лицами к нему. Но реагировали как-то странно — повскакивали все, хватаясь, кто за копья, кто за луки. Словно к ним идет не одинокий гость, а…

Сашка улыбнулся и замахал рукой.

— Ребята! Успокойтесь! Квинсы — теперь друзья!

* * *

Эдик Скобелев не любил леса. Совсем не потому, что там темно и страшно — вот ещё!.. Просто в лесу неудобно ходить, там везде коряги, кочки и ямы, да и ничего интересного нет — кроме грибов, и, разве что, земляники, — но и их проще купить на базаре, и нечего ноги ломать…

Эдик вздохнул и остановился, переводя дух. Идти по неровному склону было действительно, без дураков, тяжело, — только вот другого пути тут, вроде как, и не было: именно эта проклятая речка вела к селению Куниц, только отойди от неё — и не отыщешь их вовсе. Вроде бы и просто, — да только идти вдоль той речки непросто, на пути непременно попадется то скала, то болото, то просто непроходимые заросли. Обходя всё это, Эдику приходилось петлять, отчего путь, и без того неблизкий, удлинялся мало, что не втрое. Можно бы и плюнуть, и пойти напрямик, — да только вот для этого нужно знать дорогу, а её-то как раз Эдик и не знал. Да и не было тут никакой дороги, даже и простой тропы, хоть как доступной глазу, — люди тут ходили, но редко, и не помногу, — двое-трое, просто узнать новости, да ещё иногда пробегал неугомонный Льяти… Ему Эдик откровенно завидовал — и тому, что тот выглядел, как статуя какого-то древнегреческого бога, и тому, что тот скользил по лесу, словно рыба в воде. У него такое никак не получалось, и простой вроде бы поход превратился в работу, причем, работу тяжелую. За этот вот день Эдик вымотался, как последняя свинья, и приближавшийся вечер ничуть его не радовал — снова возиться, устраиваясь на ночлег, а потом, глядишь, ещё всю ночь слушать невыразимо мерзкий скрип трущихся друг о друга деревьев… Вчера ему в этом плане «повезло», и он промучился почти полночи, — а потом, естественно, проспал, и в итоге понял, что и эту проклятую ночь ему придется провести в лесу… А ведь, если бы он встал, как хотел, спозаранку, сейчас он уже был бы у Куниц, которые точно приветили бы гостя… по крайней мере, накормили бы, а большего ему и не хотелось. Эдик ненавидел готовить, — только вот есть от этого меньше не хотелось…

Мальчишка остановился и вздохнул. Солнце, похоже, уже заходило — здесь, внизу, в долине, как-то вдруг резко стемнело. Похоже, что засветло до селения Куниц уже, как ни старайся, не дойти, — а значит, нужно устраиваться на ночлег, то есть — лезть на дерево и строить там гнездо, словно какой-то там птице. Смешно, конечно, и дико неудобно, — только вот палатки у него не было, а простой шалашик казался очень уж ненадежным укрытием, особенно учитывая, что как раз тут, вокруг селения Куниц, бродят оборотни — и чуть ли не натуральные лешие…

Эдик осмотрелся и пошел к подходящему дереву. Взбираться наверх одна морока — но, хотя бы, не нужно бояться, что тебя ночью схватят за горло и выпьют всю кровь. Хотя оборотни, вроде, крови и не пьют, но, кто их тут знает…

Дома Эдик не верил в оборотней — ну вот ни чуточки, — но тут поверил безоговорочно и сразу. Одного взгляда на тех жутких зверюг ему хватило. Пусть его в классе и дразнили тугодумом, дураком он себя не считал: просто любил хорошенько, не спеша, всё обдумать. Особо буйным воображением мальчишка не отличался, а потому привык принимать мир так, как он есть. Оборотни — так оборотни, ну и что?..

Правду говоря, в душе он даже был рад, что задержится тут ещё на ночь. Задание Максима совсем его не радовало. Нет, людей в рабстве очень плохо держать, ясное дело, — да только попробуй, подними Куниц, которые тут натурально в землю вросли!.. А тем более Нурнов, которые тут недвижимостью обзавелись даже, в виде собственноручно построенных домов. Так они их и бросят, и попрутся через полмира воевать не пойми с кем!.. А уж про Виксенов и говорить нечего: эти, скорее, помрут, чем отойдут хоть немного от своих ненаглядных полей. Да и в том, что от них будет толк, Эдик сомневался. Вождя их, Ивана, он глубоко уважал, — потому что, как ни странно, видел его похожим на себя. Льяти восхищался и завидовал — за красоту и смелость. Но вот другие… вроде и силой их не обделили, и трудолюбием, и смелостью даже, — а всё же чего-то, самого главного, не хватает…

Мальчишка остановился. Эта мысль показалась ему новой, и притом, очень важной, что с ним случалось нечасто. Сразу захотелось сесть и хорошенько всё обдумать — дело-то не праздное, а имеющее самое прямое отношение к его заданию! А задание своё Эдик собирался выполнить, так или иначе. Срамиться перед Максимом не хотелось. Но зато очень хотелось домой. И не потому даже, что там теплая ванна и холодильник с едой, просто при мысли, ЧТО сейчас чувствуют родители, к горлу сразу подкатывал комок…

Только вот, словно назло (впрочем, всё в этом проклятом лесу, похоже, сейчас происходило именно ему назло) вдруг раздался жутковатый, с переливами, вой — и ему отозвалось сразу трое, да ещё, со всех сторон!.. Вроде бы волки — только вот волков в этом лесу не было…

* * *

Эдик замер, ошалело осматриваясь по сторонам. Чего греха таить — он испугался. Испугаешься тут, когда такой вой, а вокруг уже темнеет… Но испугался всё же не настолько, чтобы орать и бежать прочь, сломя голову. Ни то, ни это всё равно не поможет…

Он задумчиво взвесил в ладони двухметровое деревянное копье — без наконечника, просто с обожженным на костре острием. Оружие не бог весть какое — но если засадить прямо в пасть, любой зверюге мало не покажется. К тому же, в рюкзаке ждала своего часа увесистая дубинка. Ей Эдик доверял больше. Пускать копьё в ход ему ещё не приходилось, а вот отмахиваться от злых собак палкой — не раз, и даже далеко не два… Тут главное — не теряться и бить с размаху, прямо по башке, чтобы не ухватили зубищами — а то не одни лишь штаны разодрать могут…

Четырехкратный вой раздался вновь, теперь уже ближе. Его явно пугали, неторопливо сжимая кольцо. Только вот пугаться Эдик всё же не стал, — быстро скинул рюкзак и начал собирать валежник. Если получится зажечь костер…

Он выпрямился, — и охапка валежника вывалилась у него из рук. В глубине леса горели зеленые глаза. Только глаза, — словно две зеленых лампочки. И больше — ничего. Как мальчишка не напрягал взгляд, он не мог разглядеть головы или тела — хотя было, вроде, не так уж ещё и темно…

Эдик повернулся, чтобы подобрать копьё… и столкнулся взглядом со вторым оборотнем — тот стоял за спиной, буквально в трех шагах. Сердце ёкнуло, подступив прямо к горлу, но мальчишка не двинулся, — тело словно отнялось. Оборотень смотрел на него пристально и безразлично. Он не двигался, лишь его текучий, длинный мех слабо шевелился под ветром.

Словно в каком-то страшном сне, Эдик повернул голову. Справа от него стоял второй оборотень, слева — третий. Он даже не заметил, откуда они появились, — словно сгустились из воздуха. Ничего жуткого в них, на первый взгляд, не было — никаких тебе налитых кровью глаз и клыков, торчащих из пасти, — но исходившее от них ощущение СИЛЫ, перед которой человек — ничто, пугало несравненно больше.

Мальчишка оглянулся. Так и есть, — за спиной стоит четвертый, непонятно когда успевший подойти — ему-то показалось, что до тех горящих глаз добрых метров пятьдесят! Глупо брошенное копьё лежит шагах в шести, дубинка в рюкзаке, — да и она тут не поможет. Против одной такой зверюги у него ещё были какие-то шансы, но стая… Схватят за руки и ноги и раздерут начетверо, вот и весь бой. Такая перспектива казалась мальчишке вполне реальной — каждая из зверюг весила, наверное, добрых килограммов сто, и он мог бы дотронуться любой до морды, почти не опуская руки. Пока что, правда, его никто не собирался рвать. Оборотни откровенно рассматривали его, и под этими взглядами мальчишка почувствовал себя… неуютно, мягко говоря. В классе он был самым сильным, после Максима, — но тут-то не класс…

Стоявший впереди оборотень вдруг повернулся и беззвучно потрусил в лес. Сделав шагов пять, он оглянулся и посмотрел на мальчишку. Эдик оглянулся, — остальные трое надвинулись, откровенно отрезая путь, и в голове у него взорвался целый вихрь мыслей. Его, без всяких сомнений, ПРИГЛАШАЛИ, — но вот к кому?..

Глубоко вздохнув, мальчишка подошел к рюкзаку, — будь что будет, но бросать вещи он не собирался. Оборотни не двинулись, один даже немного отступил, освобождая дорогу. Словно во сне, Эдик поднял копьё, — оборотни даже не двинулись, лишь один презрительно зевнул, показав страшенные зубы, которым явно ничего не стоило превратить древко толщиной в два пальца в щепу…

Тем не менее, едва он взял копьё в руку, морок отступил. Мальчишка понял, что он всё же не пленник, а гость… пусть приглашение и того сорта, от которого невозможно отказаться. Он глубоко вздохнул, и пошел вслед за зверем, указывающим путь.

* * *

Шли они недолго, всего минут пятнадцать, — даже толком не успело стемнеть. Мальчишка терялся в догадках, к КОМУ его ведут. В голову лезла всякая сказочная чушь — Баба Яга, Кощей Бессмертный, кикиморы, лешие… ну не Хозяева же, в самом деле, перехватили его в этом лесу!..

Шли они вверх по склону и куда-то вправо — Эдик, как ни старался, не мог запомнить путь. Казалось, что приметы, если такие и есть, сами ускользают тут от взгляда, — и это необъяснимо его злило. Казалось, что идешь во сне, — только вот во сне ноги не болят от постоянного подъема в гору…

Его проводник остановился у крутого заросшего склона, потом вдруг отступил и даже повел носом, словно указывая цель. Мальчишка подошел… и вдруг понял, что смотрит на небольшую плетеную дверь, замаскированную так искусно, что он едва разглядел её с двух шагов. Он оглянулся на сопровождающих, — они сели и смотрели на него с неким ироничным интересом. Эдик вздохнул и открыл дверь.

* * *

Он не представлял, что собирается увидеть, — наверное, всё же тайное подземелье Хозяев со всякими там лампочками и циферблатами, — но увидел неожиданно просторную, сухую и чистую землянку, едва освещенную горевшим в дальнем конце очагом. В нос ударил горький запах дыма и каких-то трав. Мальчишка вошел, ошалело осматриваясь. Чем-то помещение походило на музейную кладовку — стен не видно под висящими на них резными костяными и деревянными фигурками, аккуратными пучками каких-то трав и корешков, маленькими, словно бы игрушечными, но богато изукрашенными луками и копьецами, колчанами, какими-то сумочками, поясками и вообще не пойми чем. Ни дать, ни взять, какой-то древний магазин. Пол застелен шкурами, на них у очага сидит древний старик с длинными — до пояса — седыми волосами…

Услышав его, «старик» быстро повернулся — и Эдик увидел, что ему едва лет четырнадцать. Светлое, высокоскулое лицо, длинная одежда из тщательно выделанных, похожих даже на замшу шкур, короткий нож на поясе — не оружие, а просто инструмент, это мальчишка понял сразу. Сейчас он видел, что волосы у хозяина дома не седые, а просто очень светлые, ещё светлее, чем у остальных Куниц, — черты лица не оставляли в этом никаких сомнений. Только вот — никаких украшений, ремешков и косичек. И взгляд светло-голубых глаз такой, что сердце снова ёкнуло и подступило к горлу — перед ним, в самом деле, сидел тысячелетний старик, помнивший каждый прожитый тут день…

* * *

— В ногах правды нет, — сказал хозяин дома. Он показал на шкуры. — Проходи, садись. Только оружие оставь.

Опомнившись, Эдик поставил копьё у двери, потом сбросил изрядно уже надоевший рюкзак. И сел, тоже глядя на хозяина. Лисье мальчишеское лицо, в общем, довольно симпатичное — только вот, совсем без выражения. И взгляд, казалось, проникает в душу до самого дна, — и… нет, не презирает, а просто отметает в сторону. Неприятный, честно говоря, взгляд…

— Ты кто? — наконец спросил Эдик, устав от игры в гляделки.

— Зови меня — шаман, — голос у Куницы был такой же, как и лицо. Совершенно бесстрастный.

— Да понял я уже, что шаман, — буркнул Эдик, ругая себя за недогадливость. Теперь-то всё стало понятно — и оборотни, и травы, и отсутствие оберегов — к чему они тому, кто повелевает духами?.. — Звать-то тебя как?

— Нет у меня имени, — шаман всё ещё пристально смотрел на него.

— Нет, так нет, — буркнул мальчишка. На самом деле, Эдик даже разозлился — невежливо, когда не представляются! — но хозяин, как говорится, барин… — Звал-то ты меня зачем?

— Не ходи к Куницам. Не тревожь. Пусть живут, как жили.

— Откуда ты знаешь? — сердце мальчишки вновь ёкнуло. Барахло, наряд, дрессированные звери — это любой может, наверное, — но вот мысли читать…

— Просто — знаю. Не ходи.

— А если пойду? — мальчишка начал злиться. Колдун, не колдун — но кто он такой, чтобы что-то ему запрещать?..

— Не пойдешь.

Эдик, было, вскинулся… но тут же вспомнил о ждущих за порогом зверюгах. Мимо них пройдешь, пожалуй…

— Там же Хоруны ребят в рабстве держат, — обиженно сказал он. — А ты…

— В Хорунах — Зло.

— Ну, так я и говорю!..

— Зло в них, — повторил шаман. — И в земле их тоже Зло. Нехорошо туда ходить.

— Со злом надо бороться, — упрямо сказал Эдик.

— Не они злые, в них Зло. А с ним бороться — всё одно, что в лихоманское болото копьем тыкать. Трясину лишь разбередишь, сам лихоманку подхватишь, да и сгинешь, — а болото ещё шире станет.

Эдик открыл, было, рот, чтобы возразить — но тут же вспомнил не то вьетнамскую, не то китайскую сказку про героев, которые шли убивать дракона — но, убив, превращались в него… Он недовольно помотал головой. Глупая была сказка, честно говоря…

— Да что там такого, в тех Хорунах? — возмутился он. — Ну, много их, ну, здоровые, ну, драться умеют — ну так и что? И не таким козлам рога обламывали.

— Зло в них, — в третий уже раз повторил шаман. — Они так давно служат Злу, что стали Злом сами.

— Да что это за Зло-то? — возмутился мальчишка. Отец говорил ему, что на свете нет такой вещи, как абстрактное зло. Зло всегда состоит из конкретных злодейств и конкретных злодеев, с ними и надо бороться. — Они там что — сатане поклоняются и козлов под хвост целуют? Или сердца у пленных вырывают, словно какие-то древние ацтеки?

— Здесь — не вырывают, — ответил шаман, и мальчишку передернуло. — Зло в них, как в Морских Воришках, — но тех-то только самым краем зацепило…

— Да что это за Зло-то? Они что — тоже разбоем пробавляются?

— Они служат Злу. Пусть не понимая. А Хоруны — всё понимают. Они так слились со Злом, что Зло тоже служит им.

— Да черт тебя возьми! — взорвался Эдик. — Развел тут чертовщину! Они что — черной магией балуются?

— Они волю у людей крадут.

— Что? — весь запал мальчишки как-то испарился.

— Волю крадут, — повторил шаман. — Посмотрят в глаза — и всё, ты уже раб. Не на всех это действует, но мало кто выдержать может. А если не выдержал — то всё. Прикажут — дерьмо будешь жрать. Прикажут, — на брюхе будешь ползать. Прикажут, — сам себе яйца отрежешь.

— Да как же это… — мальчишка задохнулся. — Да как вы это терпите? Собрались бы всеми племенами — и…

— Собери. Кого только? Волки хоть и сильны, — да только порча в них, пусть и не видно её. Да ещё и Пустота, — а она всякого Зла хуже… Буревестники — их порча так проела, что они сами в порчу превратились. Туа-ти изжились, не душу, так дух совсем утратили. У Горгулий и не было его никогда. Астерам что Зло, что Добро — всё едино…

— А вам? — обиженно спросил мальчишка.

— Мы по заветам предков живем. Одни мы теперь и живем. И жить будем, даже когда все прочие тут сгинут.

— Ага, пока Хоруны до вас не доберутся.

— До нас не доберутся. Нас предки защитят. Да и Хорунам тоже отмерен свой срок. Морским Воришкам — вон, уже пришел. Нет больше их племени, — да уже и не будет.

— Как это? — Эдик ошалело помотал головой.

— Волки их извели. Ну, не телесно извели, но под свою руку взяли. Только не будет от этого добра.

— Да откуда ты всё это знаешь-то?

Шаман вновь посмотрел в его глаза.

— Знаю. И Куницам не будет добра от твоего дела.

— Ну и черт с вами, — обиженно сказал мальчишка. — Хотите в лесу гнить — ваше дело. Я к Виксенам тогда пойду.

— И к Виксенам ты не ходи. Они покой заслужили.

— Какой покой? — мальчишка едва сдержался от того, чтобы схватить шамана за шиворот и потрясти хорошенько.

— Покой. У них мир погиб, — они одни от него и остались. Поганый был мир, но всё равно… Они ни за что совсем там пропадали. Сюда попали, — землю целовать начали. Все без волос, у кого и кожа уже сходить начинала… Еле-еле выходили их. Иван три жизни положил, чтобы у порчи их отбить. Ты не смотри, что человек он простой — ему все предки до седьмого колена поклонятся. Да и то, дел там у него ещё на три жизни хватит. Не лезь туда. Плохо будет.

— Да ну тебя! — возмутился Эдик. — Ты ещё скажи, что у Нурнам мне тоже нельзя!..

— До Нурнов мне дела нет. Они хоть и злые, — но Зла всё же нет в них. Пусть идут, коли есть охота. Плохие они соседи, без них нам только лучше будет.

— Спасибо, разрешил, — буркнул мальчишка. — Благодетель… Только о своих и думаешь.

— А кто, если не я, о них думать будет? Не ты же?..

— Ну, не я. Но нельзя же паскудство такое терпеть!..

— Так я тебя не заставляю. Хочешь — иди. Твоя воля. Хотя и жалеть будешь потом. Но не след с собой тех тащить, кому ещё хуже будет.

— Да что там будет-то? — спросил Эдик. — Ты что — будущее тут предсказываешь?

— И будущее, — спокойно ответил шаман. — С моё проживи — тоже предсказывать начнешь. Я многих, знаешь, пережил. Тут же под две сотни племен было. Осталось хорошо, если десятка два, да и из тех едва полдюжины ещё шевелятся. Остальные все сгинули и расточились, разбрелись по лесам, не то, что речь — облик человеческий утратили… Я таким помогаю, чем могу, — да только что я один могу-то? Только службу предложить, да и то…

— Это всё оттого, что вы мхом тут покрываетесь.

— А тут вовсе не рай. Того-этого нельзя, брага не бродит, грибы не вставляют, — одно это уже многих подкашивает. Сначала-то все думают, что рай — жизнь навсегда, хоть каждый день с обрыва вниз головой прыгай. Только людям-то просто жить мало. Они и власти хотят, и чтобы жить удобно. Я повидал тут таких… Сначала-то на травке лежат, — а потом как одержимые бегают, потому что скучно… Приключения, конечно, — путешествуй, дружи, воруй, дерись… только чихнуть не успеешь, как в памяти только несколько последних лет и останутся, и будет тебе вечно пятнадцать…

— А что — это разве плохо?

— А это кому как. Всё одно повторять без конца — небо с овчинку покажется. Только выхода-то нет. Или в нечисть лесную, добрых людей пугать, или, если повезет ума набраться, в колдуны. Только оттуда — уже никуда. Только козни друг другу плести, да разным дуракам приключения устраивать. А они и рады — думают, что повергают Зло… хотя на деле их просто за нос водят, кто смеха ради, кто и с издевкой…

— Это где такое?

— А ты думаешь, Ойкумена тут одна? Нет. Мир один, это да. А Ойкумен — много. И живут в них… по-разному живут. Где повеселее нашего, где ещё хуже. Где-то — сказка натуральная, где-то — чудеса и приключения, где-то — такой ад, что все там и помереть уже рады, да только вот — не могут…

— А Хозяева тогда что?

— А нету никаких Хозяев. И — никогда и не было.

— Ребята же их Цитадель видели! — возмутился мальчишка.

— А что Цитадель? Мертвое железо просто. В ней и могущества-то нет. Не в ней оно, совсем не в ней…

— Тогда как мы сюда попали-то? — возмутился мальчишка. — Да и ты? И все?

— По ЕГО воле.

— Кого?

— ЕГО.

— Да кого же?! Бога? Черта? Хрена в ступе?

— Ты ЕГО всуе не поминай. ОН этого не любит, знаешь… А власть ЕГО тут везде. Тебе и не представить, что ОН может. Та буря, что вас сюда перенесла — для НЕГО так… пальцами щелкнуть. А если ОН в гнев впадет — тут не то, что нас, тут вообще ничего не останется. И какова ЕГО воля — то неведомо.

— Да кто он-то?

— ОН.

— Бог?

— Нет.

— Дьявол?

— Нет.

— Тогда кто?

— ОН.

— Да ну тебя! — разозлился Эдик. — Развел тут удольфские тайны. Он, она, они, оно… Ты скажи лучше, что мне делать.

— Если ты себе добра хочешь — иди к Виксенам и оставайся там жить. Не мутить их. Просто жить, как они. Если девчонку из своих приведешь — совсем хорошо будет.

Мальчишка даже задохнулся от возмущения.

— А остальные как?

— Да хоть все там живите. Худа от того не будет.

— А Хоруны как?

— О Хорунах забудь. Не вашего ума это дело. И — не моего даже. Им и без нас срок придет. Скоро уже.

— Туда же наши ребята пошли! — возмущенно сказал Эдик. — Они же пропадут там!

— Так пойди за ними и верни.

Мальчишку вновь расперло.

— Я же уже не успею! Далеко же.

— Может, и успеешь. Если мешкать не будешь.

— Вот и пойду! Прямо сейчас и пойду!

— Иди. Тебя… проводят, — шаман впервые едва заметно усмехнулся. — Если не боишься.

— Я-то не боюсь, — буркнул Эдик. — А вот ты…

— Не верь белокожему, — вдруг сказал шаман.

— Кому? Тебе, что ли? — в самом деле, шаман был очень бледен, наверное, от долгого сидения под землей.

— Не верь белокожему.

— Да кому? Льяти, что ли?

— Не верь белокожему. Просто — не верь. Иначе вам всем будет очень плохо.

— Спасибо, очень ясно, — съязвил Эдик. — Я и тебе-то не особо верю.

— А ты не верь, ты слушай. Не верь белокожему. Не бойся Зла. Не проси Драконов. Тогда вернешься домой. Оплошаешь хоть раз, — сгинешь. Оплошаешь дважды, — погубишь всех своих. Оплошаешь трижды, — сгинет весь мир.

— Тебе бы оракулом работать, — пробормотал Эдик. — Что ни фраза — всё непонятно, но страшно.

— Всё понятно будет, когда время придет. Только — не забудь. Теперь — иди. Больше мне сказать нечего.

— Ну — бывай тогда, — пробормотал мальчишка, и, отвернувшись, толкнул дверь.

* * *

Увидев впереди частокол селения Нурнов, Эдик ошалело моргнул. Казалось, что он только вышел за дверь — и вот тебе, уже у цели. Словно никуда и не шел… только вот над лесом уже вовсю разгорался рассвет. Селение уже просыпалось, — из труб на крышах домиков бодро поднимался дымок, из-за частокола слышался смех и молодецкие выкрики — похоже, что Нурны поутру обливались ледяной водой. На караульной вышке никого — ну да, кого им тут боятся-то?..

Мальчишка ошалело помотал головой. Это что — он шел по лесу всю ночь? Без света? И при этом не убился, упав в какую-то яму, не переломал ноги, и даже не сбился с пути? И не устал так, что дальше — только сдохнуть? Чудеса…

К горлу снова подступила злость. Эдику хотелось вернуться к шаману и, взяв его за грудки, трясти, пока он, наконец, не объяснит, что, как и почему… Или просто долго и вдумчиво хлестать по щекам за все слова, после которых в душе всё кипело и переворачивалось вверх дном. Только вот где его найти-то? Он никак не мог вспомнить даже, где его встретили оборотни, не то, что путь к потаенной землянке. Да если даже и вспомнить…

Он передернулся, вспомнив, как шел под конвоем. Шаг вправо, шаг влево — побег, прыжок вверх — попытка улететь… Да и сам шаман явно не так прост. Возьмет — и превратит, например, в крысу… или в оборотня, и заставит себе корзинку с завтраком таскать…

Мальчишка вновь недовольно помотал головой. В такое вот всё же не верилось, — но без чудес не обошлось, это факт. Уже просто то, что он тут оказался…

Эдик вздохнул и поднялся к селению. Ворота, конечно, оказались не только закрыты, но и, похоже, заперты изнутри. Он попробовал, было, стучать, — но лишь отбил кулак о неструганые плахи. Это тебе не фанерная дверь в комнату, это ворота, которые не всякий таран вышибет. Хоть лбом с разбегу в них долбись, — внутри ничего и не услышат…

Он замер, тяжело дыша. Из-за частокола слышались грубоватые голоса, — кто-то над кем-то подшучивал, кто-то обещал вырвать шутнику ноги… Как-то вдруг мальчишка вспомнил, что и не хотел идти сюда — разве что в конце, когда с ним будут Куницы и Виксены тоже… А ведь Нурны, вообще-то, разбойники… и прежняя встреча с ними оказалась не слишком-то приятной. С невероятной силой захотелось плюнуть на всё и уйти. Пойти к Виксенам, на самом деле — не жить, конечно, а просто отдохнуть пару дней… а потом назад, в Столицу, к нормальной еде и девчонкам…

При мысли, что ребята в это время уже, возможно, будут в рабстве, мальчишке стало тошно. Да и тащиться неделями по буеракам не хотелось, честно говоря. Он отступил на два шага и заорал:

— Эй, вы там! Открывайте!

За частоколом наступила тишина, затем, буквально через несколько секунд, на караульной вышке появилось несколько голых по пояс парней.

— Чего тебе? — не очень-то радостно спросил один из них.

— Открывайте. У меня дело к Йэрре есть.

Общение с шаманом всё же пошло ему на пользу: мальчишка понял, что вот так сразу вываливать все новости не стоит: только посмеются и пошлют нафиг. А так — хоть бы вождь выслушает…

— Что за дело?

— Важное, — Эдик решил давить на любопытство.

Парень усмехнулся. Он уже явно предвкушал, как Йэрра показательно вздует нахала. Да и новости узнать всё же хотелось, они же здесь редкость…

— Ну, проходи тогда.

За воротами что-то глухо стукнуло, — снимали засов, — потом они распахнулись. Поправив рюкзак за плечами, мальчишка вошел. Селение и в самом деле ещё только просыпалось, — туда-сюда сновали девчонки с ведерками и котелками, полуголые парни зевали и потягивались. Ничего злодейского в них сейчас точно не было…

Они подошли к домику вождя — такому же, как и все прочие, разве что чуть побольше. Нравы тут оказались простые, и Йэрра вышел к ним сам — босой, растрепанный, в одних потертых кожаных штанах. Похоже, что проснулся он недавно…

— Чего вам?.. — его взгляд остановился на землянине. — Ты кто будешь-то?

— Эдуард, Скобелевых сын, — буркнул мальчишка. Первым его побуждением было нахамить… но Йэрра ведь сейчас не задирался, он, в самом деле, не знал… Старинное представление вырвалось у него само собой — не иначе, сказалось общение с Иваном — но, как он чувствовал, пришлось очень даже к месту. Современного представления, с именем, фамилией и пионерским званием, тут точно не оценили бы…

— Чего пришел? Никак злые люди опять по дороге обидели?..

— Дело у меня к тебе, вождь, — сказал мальчишка.

— Ну, проходи тогда, — Йэрра даже придержал дверь, пропуская гостя в дом. Там оказалось темно и тесновато, но всё же, неожиданно уютно — деревянные полы, на стенах — какие-то коврики. Под ними — две постели, у узкого окна — сложенная из камня плита, у которой хлопотали две девчонки — женщины вождя… Они тут же повернулись, глядя на гостя с крайним любопытством. Йэрра передернул плечами и провел гостя в свою, наверное, личную комнату. Неожиданно бедную — грубая деревянная кровать, столик, два стула. Вот, собственно, и вся обстановка. Никаких куч награбленных вещей, которые Эдик уже настроился увидеть. Вся роскошь — пушистый коврик на полу. На стене висит оружие — лук, колчан, два метательных, наверное, топорика из любовно начищенной меди, тяжелый деревянный меч — наверное, тренировочный, очень уж глупо драться таким вот…

Йэрра плюхнулся на стул, молча указал гостю на второй. Грубоватый и тяжелый, — но инструментов здесь нет же, странно, что смогли сработать и такой…

— Ну, что за дело? — спросил он, едва Эдик сел. Мальчишка сперва не отказался бы позавтракать, — но просить ещё и еду «в номер» уже точно было бы сверхнаглостью, а сам Йэрра уже то ли поел, то ли просто не хотел угощать гостя…

— Ты о Драконовой Флейте слышал?

— Да кто ж не слышал-то… — Йэрра усмехнулся. — Неведомо только, правда то или нет. Много кто её искал — да так и не нашел ничего.

— А где искал-то? — мальчишке пришла в голову некая мысль, и он сейчас лихорадочно старался оформить её.

— Да везде. Кроме, ясное дело, западных лесов — Хоруны там, да и место само по себе злое и гиблое…

— Выходит, что если она где и есть — то только там.

— Может, и есть, — легко согласился вождь. — Да только толку? Племя у меня, конечно, сильное — да вот не настолько, чтобы тех Хорунов воевать идти. Да и говорят про них разное… и нехорошее сильно говорят. Да если б только говорили… Я сам поначалу своих удальцов на запад водил — не грех с сильным боками потолкаться. Да только сила-то в Хорунах есть, — а чести нет. С ними воевать — всё одно в дерьме мараться. Как пришли, так и ушли, да и то — повезло…

— А что, разве только с честным врагом можно воевать? — удивился мальчишка.

Йэрра удивленно взглянул на него.

— Если по своей воле — то да. Да то и не война, так — молодецкие сшибки за честь и за славу. Бывает и иначе… бывает. Да только Хоруны поганые с нами воевать не стали. Рабов своих послали, — а сами сзади стоят и смеются. А на раба оружие поднять — всё равно, что на женщину. Подло то и бесчестно. Вот мы и не стали. Рабов, кто нападал, ясное дело, побили, повезло — не до смерти. Хорошо, что мало их было, не ждали нас Хоруны… А то всякое могло быть… Рабы, понятно, драться не умеют, но кучей навалятся и свяжут, а потом… в Город утащат, и всё.

— А у них, что — город есть?

Йэрра кивнул.

— Есть. Даже каменный. Рабы как раз им выстроили. Безвозвратный Город. Так его называют. Потому что тот, кто в него вошел, назад уже не возвращается.

— Дела… — Эдик вздохнул. — А наши ребята как раз туда пошли… втроем, правда, с Льяти. Не знали про Хорунов ещё…

— Льяти-то знает, — ответил Йэрра. — Он-то по землям Хорунов много ходил, даже к самому Городу их подбирался. С ним-то, может, и не пропадут. Да только шальной он, когда как взрослый, а когда — как маленький совсем…

— Туда ещё Максим пошел, их вытаскивать, — уныло сказал Эдик. — Правда, с Вайми и этими… как их… ариями.

— О. Так вам повезло Верасену найти? — оживился Йэрра. — Давно я его не видел, эх, давно… Ребята у него справные, да только вот — мало их осталось. Бегают туда-сюда, во всё здесь суются… почитай, почти все кто в рабство сам попал, кто сгинул вовсе… А Вайми кто?

— Из Астеров он.

Йэрра хлопнул себя ладонями по бедрам.

— Чудеса. Вы сами, часом, не колдуны, а?.. А то везет пока вам… как не знаю кому.

— Он с нами пошел, чтобы мы по землям его племени не шастали, — буркнул Эдик.

— Ну, это-то ясное дело, чужаков они не любят. Да так не любят, что даже мы их найти не смогли, сколько по степи ни гоняли…

— А вам-то Астеры зачем?

— А девчонки у них, говорят, красивые, — Йэрра усмехнулся. — Да и мало ли что ещё у них есть?

— Понятно — ограбить хотели.

Йэрра фыркнул.

— Ну, так. А что в том плохого? За что можешь драться — то твоё. За что не можешь — того, кто может драться лучше. Только Астеры — трусы отменные, так ловко прячутся, что не найти. Вам-то как повезло?

— Так костры же. На них и шли.

— Костры у них обманные. Идешь себе, думаешь, что уже там, — а вечером раз, и костер уже в другом месте.

— А мы ночью шли, по компасу. Они нас и не видели.

— А компас что?

— А штука такая, направление смотреть. Там стрелка такая, она всегда на север указывает.

— Дельная вещь, жаль, что мне не досталась, — Эдик напрягся, и Йэрра хохотнул. — Да ты не бойся. Что ваше — то уже не моё. Как того парня звали, что меня побил?

— Сережка. Сережка Малыхин. Он как раз к Хорунам пошел, вместе с Андрюхой и Антоном.

— Жаль. Я бы с ним ещё… потолковал, — Йэрра задумался.

— Сашка побежал Волков поднимать, — добавил Эдик. — Как раз на Хорунов идти. Я слышал, что они уже Морских Воришек под руку взяли.

— Чудеса, да и только, — Йэрра вздохнул. — Раньше я и не слышал о таком. Ну что ж, и мы тогда в стороне не останемся. А то, как с Виксенами помирились, — скучно стало. Плечи размять не с кем. Квинсы — и те, трусы, сбежали… и по лесам теперь некого гонять. Ладно, пошли, чего там…

* * *

Они вдвоем вышли во двор. Ожидая новостей, там собрались уже все Нурны — только парни, все голые по пояс и здоровые, словно в каком-нибудь спортивном лагере…

— Ну что — засиделись без доброй потехи? — неожиданно весело обратился к ним Йэрра. — Будет вам потеха! Арии и Волки пошли на Хорунов. Неужто мы откажемся от своей доли?

Радостный рев множества здоровых глоток был ему ответом…

* * *

— Вот, — сказал Льяти, когда они поднялись, наконец, на вершину холма. — Западный лес. Любуйтесь.

Антон Овчинников вздохнул. Этот холм был заметно выше остальных, и подниматься по нему пришлось долго. Да и сам подъем вышел непростым, — кеды скользили по покрывающей крутой склон траве. Пришлось разуться и идти босиком. Медленно и осторожно, чтобы трава не порезала перепонки между пальцами, — но вид, определенно, стоил всех потраченных усилий.

Они, как оказалось, стояли на самой высокой точке протянувшейся на много километров гряды, так что обзору не мешало ничто. В полукилометре впереди — и на две сотни метров ниже — бежала рыжая, неожиданно широкая для здешних мест река. За ней сплошной стеной стоял лес — высокий, темный, мрачный. Он начинался сразу, как посаженный. Над зеленым валом кустов и подлеска поднималась бесконечная колоннада могучих стволов. Она, насколько хватал глаз, тянулась вправо и влево, словно портик колоссального храма. Свод ему заменяла сплошная масса тяжелой, плотной зелени, в которую слились бесконечные кроны. Дальше глаз видел лишь бесконечные волны холмов, покрытых тяжелым одеялом леса. Лишь где-то очень далеко, словно видение другого мира, парили призрачные, зеленовато-белые гребни гор.

Зрелище было странно торжественное, как на картине, и мальчишка замер, стараясь получше всё запомнить. Они шли сюда почти целую неделю, — но настоящее дело начиналось лишь сейчас. В степи им не встретилось ничего опасного, — но про лес сказать это было нельзя…

— Немцы живут вон там, — Льяти вытянул руку, показывая на трехрогий, похожий на корону пик. — В ущелье у подножия Рогатой Горы.

Антон вздохнул. До горы было точно километров сто, — а может, и все двести, такие расстояния сложно определить на глаз. Над ней, словно нимб, парила смутная горбушка диска Таллаара, похожая сейчас на странное неподвижное облако. Всю дорогу сюда Льяти распинался о том, что оттуда, с горы, он выглядит просто потрясающе, — но мальчишка уже понимал, что добраться туда будет ой как нелегко. Очень уж неприветливо смотрелся этот бесконечный лес…

— А Бродяги где? — деловито спросил Сергей. Он поднес ладонь к глазам и теперь всматривался в зыбкую линию гор. Они тоже изгибались колоссальной дугой, словно огибая Ойкумену, и таяли в смутной дымке на юге и на севере.

— А кто их знает? — вздохнул Льяти. — Бродят где хотят. Бродяги же!

— А Хоруны? — за время похода они наслушались рассказов о том, что они повелевают зверями, гипнотизируют и чуть ли не убивают взглядом. Антон считал их обычными страшилками — но от них всё равно пробегали мурашки. Здесь, в мире, где обитали драконы, они могли оказаться вовсе не только страшилками…

— А вон там, — Льяти указал в том же направлении, но чуть ниже — куда-то в самую гущу леса. — У Черного Озера. Там их город проклятый и стоит.

Антон вздохнул. Льяти прожужжал им все уши рассказами о Безвозвратном Городе — большая часть их казалась откровенным враньем, но оптимизма всё равно не внушала. По всему выходило, что Хоруны не разбойники, а самые настоящие рабовладельцы, которые не работали, а только обучались сражаться, да ещё и могли управлять всякой нечистью. В то, что они заставляют воевать за себя ещё и рабов, мальчишка не верил. Работать заставить могут, ясное дело, — но воевать!.. Как можно заставить человека, у которого оружие в руках?..

— Обходить придется, — буркнул Сергей. — Там сколько ещё пути-то?

— Отсюда до Трехрогой — недели две, — бодро сообщил Льяти. — По горам — ещё неделя.

— А в горы-то зачем? — удивленно спросил Антон.

— А Таллар? — не менее удивленно ответил Льяти. — А заброшенные города? А вид?

— Стоило бы ноги бить, — буркнул Андрей. Дома дружба с Аглаей давала ему изрядную фору в пионерских делах, но здесь он чувствовал себя уже не так уверенно…

— Вид — это всегда хорошо, — возразил Сергей. — Интересно же, что там, за горами.

— Лес там, до горизонта, — сказал Льяти. — Я видел. Сперва горы пониже, потом лес. Потом такая круглая гора, — он повел руками, изображая что-то вроде плоского конуса. — Но её трудно разглядеть, далеко очень…

— А ты там бывал? — спросил Антон.

Льяти вздохнул.

— Нет. Там отвесная скала — не спуститься. И вообще…

— Побоялся нафиг по пути замерзнуть?

Льяти вздохнул.

— Ну да. Немцы там тоже не были, вроде бы.

— А НЕ вроде? — спросил Сергей.

— А я не расспрашивал, — Льяти снова вздохнул. — То есть, я-то бы хотел, да вот не дали.

— Небось, опять стянуть что-то попробовал? — спросил Антон. С манерами Льяти он уже был знаком.

— Ну… — тот глубокомысленно опустил взгляд на пальцы босых ног. — У них там всякие штуковины железные, — он вновь повел руками, изобразив что-то вроде автомата. — Я просто посмотреть хотел, честно-честно, а они!..

— По шее тебе дали, — закончил Сергей. — Партизан недоделанный. Ты скажи лучше, куда нам сейчас идти.

— Да вон туда, — Льяти показал влево-вниз. — Там брод. А напротив ручей в реку впадает. Пойдем вдоль него — и завтра уже будем у Хоргов.

— А кто это — Хорги? — спросил Антон. Ни о чем таком Льяти им не говорил, то ли просто забыв, то ли…

— Ну, это племя такое, — Льяти вздохнул. — Вроде нас… то есть, из такого же мира. От них новости узнаем, и вообще…

— А Хоруны к ним как относятся? — спросил Сергей.

Льяти вздохнул.

— А никак. То есть, дань заставляют платить, а так не трогают. Живут, и ладно.

Антон недовольно мотнул головой.

— Ты же сам говорил, что они в рабство всех берут. А тут…

— А вот договорились как-то. Не знаю, как. Я мало у них был. Скользкие они какие-то…

— Тогда, может, обойдем? — предложил Сергей.

— А новости? — возразил Льяти. — Я же давно очень тут был, сам-то ничего не знаю. То есть, раньше знал, но тут же всё могло поменяться на тридцать три раза.

— А если они нас… того? — предположил Андрей.

Льяти отмахнулся.

— Да не. Они и меня-то не тронули, когда я один был — а нас сейчас четверо.

— Это утешает, — буркнул Сергей. — Ладно, что тут стоять… Пошли.

* * *

Переправа через Грань-реку, как назвал её Льяти, оказалась делом непростым. С холма она казалась небольшой — но, когда мальчишки к ней спустились, Антон увидел бурный поток шириной метров в пятьдесят. За ней ровно, словно по линейке, поднимался берег — сначала песок, потом трава, потом кусты, подлесок — и, наконец, уходящие вверх колонны стволов толщиной в два или три метра. Они терялись в сплошной массе зелени, и мальчишка задрал голову. Кроны уходили, наверное, на высоту двадцатиэтажного дома, и там то и дело мелькали какие-то пёстрые птицы, которые, как рассказал Льяти, никогда не спускались на землю — там, наверху, был целый мир, недоступный человеку…

Вода оказалась неожиданно холодная — река текла с гор, так быстро, что не успевала нагреться. Цвет её был ржаво-рыжий, словно у мутного чая, какой часто бывает у лесных и болотных речушек. Впереди в неё вливалась струя ещё более темного, густого цвета — Путь-ручей, как назвал его Льяти. Самого ручья Антон пока не видел — лишь рассекающий берег неглубокий овраг, перекрытый сверху густым зеленым сводом. Он до странности походил на круглое жерло туннеля, и мальчишка невольно поёжился, — мрак в нем казался совершенно непроглядным.

Дно у реки оказалось каменистое, и идти было относительно легко, — быстрое течение всё-таки мешало, — но вдруг Антон замер. Точно на середине реки висело нечто вроде завесы из дрожащего воздуха — невидимой, но ощутимой. Мальчишка даже повел рукой, ощутив очень слабое, но всё же явственное сопротивление. И воздух за завесой был… другой. Пахнущий цветами, смолой, тленом. Воздух леса.

— Что это? — удивленно спросил он.

— Что? — Льяти удивленно взглянул на него. — А. Граница.

— Граница чего? — спросил Антон, миновав завесу и быстро направляясь к берегу — холодная вода не располагала к дискуссиям.

— Ойкумены, конечно, — пояснил Льяти, не менее бодро следуя за ним. — Ну, не самой Ойкумены, конечно, а её мирной части. Тут и звери всякие бывают, и люди, и вообще…

— То есть, там, — Сергей показал назад, на степь, — просто песочница, а тут…

Льяти быстро повернулся к нему с неожиданно серьезным видом.

— Тут дикий мир, в котором всё возможно и всё бывает. Буквально всё.

* * *

К радости мальчишек, сумрак в «туннеле» ручья лишь казался непроницаемым, — когда они выбрались на берег и углубились в него, то быстро обнаружили, что тут, в общем, довольно светло, — свет пробивался сюда даже сквозь многослойную толщу листвы. Она, свисая над руслом, закрывала дорогу, так что видно было лишь на несколько метров вперед. Само русло мало напоминало ручей — скорее, заросшую ряской бочажину. В ржавой воде плавали клочья белой плесени и большие розетки из глянцевых, словно бы пластмассовых листьев. Идти по этой воде было неприятно, она оказалась холодная, а мокрые штаны противно облепляли ноги. Хорошо ещё, что дно было относительно твердое, и кеды в нем почти не вязли. Голоногий Льяти, правда, чувствовал себя в этой воде как рыба — он шлепал по ней вполне бодро, то и дело оглядываясь и насмешливо посматривая на землян — ему, конечно, не привыкать было к здешним лесам. Антону же казалось, что он сейчас в какой-то заброшенной оранжерее — среди виденных им листьев не было, казалось, даже двух одинаковых. Узкие беловато-зеленые, темные глянцево-зеркальные треугольные, большие, как лопухи, с красной каймой, на упругих, как проволока, темно-красных черешках, потусторонне-фиолетовые с белыми прожилками, словно пропитанные чернилами — разнообразие казалось бесконечным. Над руслом то и дело нависали тонкие чешуйчатые стволы, из которых, вместо листьев, росли длинные, упругие, похожие на шланги отростки — они казались теплыми и касаться их было необъяснимо противно. К тому же, там и сям путь им преграждала густая паутина, на которой росли какие-то крохотные зеленые звездочки, — она мерзко липла к рукам и покрывала их, как плесень. Воздух тут был густо пахнущий гнилью, сырой и тяжелый.

— Далеко ещё? — спросил Антон, пытаясь отряхнуть с рук липкую паутину с какими-то мертвыми жуками и другой гадостью.

— До Хоргов? День ещё, — весело сообщил Льяти. К нему вся эта гадость, казалось, совершенно не липла.

— А по воде обязательно идти? — спросил Андрей.

Льяти улыбнулся.

— Нет. Но наверху ещё хуже, там бурелом. Да ты не бойся, как только вглубь зайдем, идти легче станет.

В самом деле, вскоре они оказались в сумрачной глубине леса. Ряска пропала, берега речки раздались, и по ним вполне можно было идти… только вот в сплошной массе палых листьев ноги вязли, как в болоте, к тому же, её покрывал белесый, похожий на плесень лишайник. Выше росли толстые, черные, корявые деревья, давным-давно засохшие — кое-где, рухнув, они перекрывали речку на манер арок. Антону казалось, что они в какой-то сказочной чащобе, и что сейчас уже наступает вечер, — свет едва пробивался сквозь сплошную массу листьев, под которой, к тому же, висел лениво клубившийся туман. Проникавшие сверху редкие солнечные лучи расплывались в нем беззвучно переливавшимися облачками какого-то колдовского свечения. Картина была смутная и странная, как во сне.

— Фух, привал, — сказал Льяти, всё же выбираясь из воды.

— Что, тут? — спросил Сергей. В самом деле, — тут негде было даже сесть, не говоря уж о том, чтобы развести костер.

— Нет, там, — Льяти показал на уходившую вверх примитивную лестницу, скорее — просто ряд врытых в склон каменных брусьев. Тем не менее, и она Антона удивила.

— Откуда тут это? — спросил он.

— А, не знаю, — Льяти отмахнулся от него, бодро взбираясь наверх. — Хорги тоже не знают, а Хорунов я и не спрашивал.

Поднявшись вслед за ним, Антон увидел вполне уютную полянку… вернее, кусок склона, сплошь заросший чем-то, похожим на крохотные деревца с двумя-тремя листьями. Со всех сторон поднимались корявые обомшелые стволы, такие сучковатые, что походили на каких-то застывших осьминогов. Тем не менее, где-то высоко наверху в многослойной толще крон зиял просвет и сюда падал разбитый на тысячи смутных лучей свет солнца.

— Уф! — Льяти плюхнулся на «деревца», на поверку оказавшиеся чем-то вроде земной земляники — только, к сожалению, без ягод. — Хорошо…

— Как вы тут вообще живете-то? — спросил Антон, тоже осторожно садясь на землю. Осторожность оказалась не лишней: под сплошным ковром листьев кишели муравьи.

— А добрые люди тут и не живут, — назидательно сообщил Льяти. — Добрые места — для добрых людей.

— А дурные, выходит, для дурных? — спросил Антон.

— Верно! — Льяти улыбнулся.

— А если они в хорошие захотят?

— Ну, так они и хотят. Только добрые люди им не дают. Хорунов вот сюда выжили же. И Хоргов.

— А Бродяги? — сразу же спросил Сергей. — Они что, тоже все плохие?

— Ну… — Льяти смутился. — Их-то я не видел. И никто. Говорят, такие трусы, что от всех вообще прячутся. Так что самое место им тут жить.

— А тебе их не жалко? — спросил Антон.

— А чего их жалеть? — удивился Льяти. — Сами всего боятся, сами и виноваты.

— А почему боятся-то? — спросил Сергей.

— Потому, что трусы, — сообщил Льяти. — У них даже вождя нет, вот!

— Трусы, потому что вождя нет? — удивился Антон.

— Ну да. Стадо баранов, возглавляемых львом, всегда сильнее стада львов, возглавляемых бараном.

— А вы, выходит, бараны? — не удержался Андрей.

— Мы львы!.. — пылко начал Льяти… и смутился. — Ну, вначале баранами и были. Но уж потом-то!.. А Хорги как баранами были, так и остались. А всё потому, что у них тоже вождя нет.

— А кто есть-то? — спросил Сергей.

— Тройка. То есть, эта… как там её… комиссия. Из трех этих… как их там, чертей… комиссаров.

— Революционная, что ли?

— Да не, наоборот. Революционная — это к Волкам. Ну, или к вам. А у Хоргов комиссар по продовольствию есть, комиссар по дипломатии и комиссар по этой… как там её… по терпимости.

— По терпимости к кому? — удивился Антон.

— А черт её… — легкомысленно отмахнулся Льяти… и вдруг нахмурился. — У нас дома что-то похожее было, но я не помню. Не хочу. Очень уж гадко. Давайте про девчонок, что ли…

* * *

Хоргов они встретили, как и обещал Льяти, через сутки. Не самые легкие в жизни мальчишек — весь этот лес буквально кишел муравьями, пауками, многоножками, так что не то, что лечь, а просто сесть на землю было совершенно невозможно — со всех сторон сразу на потное тело лезла многоногая нечисть. Полуголый Льяти, как ни странно, чувствовал себя лучше всех, — с его кожи она просто соскальзывала, а если и цеплялась, то он её легко стряхивал. Земляне же замучились вытряхивать насекомых из одежды, но раздеться по примеру Льяти и идти в трусах никто из них не решался. Антон совсем некстати вспомнил, как смеялся раньше над всякими колонизаторами, которые в таких вот лесах носили широкополые шлемы, гетры и шарфы на шее (что может быть нелепей в парниковой жаре, казалось бы?!). Теперь вот смеяться совсем не хотелось. Хотелось жалеть, что у него нет такого вот наряда. При одной мысли пройти по этому лесу босиком мальчишку передергивало, — в лесной подстилке кишели мерзкие белесые черви (как уверял Льяти, чудесные на вкус, отчего землян буквально корчило). Сам он, правда, попробовать их не решался. Да и вообще, с едой тут оказалось негусто, — растущие повсюду грибы имели на редкость мерзкий вид, и, как уверял Льяти, все были жутко ядовиты. С дичью дела обстояли получше — едва ли не в первый же час он подстрелил большую обезьяну, но есть её земляне не смогли — слишком уж это отдавало людоедством. Рыба в речке, как оказалось, водилась — но выглядела подозрительно. В итоге, питаться приходилось растущими по берегам орехами и небольшими плодами, похожими на мандарины, — но с мучнистой и безвкусной мякотью. Ярко выглядевшие ягоды, по словам Льяти больше напоминали аптеку, — есть их было можно, но лишь в случае болезни и не больше нескольких штук за раз, чтобы не дать дуба.

В довершение всего, тут кишели всевозможные змеи, так что смотреть под ноги приходилось очень внимательно — все эти гадины, по словам Льяти, были очень ядовиты, но, к счастью, отличались ярко-пёстрой окраской, так что заметить их не составляло особого труда. Нервировали землян и здоровенные, с блюдце, мохнатые пауки (как уверял Льяти, совершенно безобидные, но прижимать их к груди всё равно никто не рвался). Порой Антону казалось, что он попал в какой-то зоопарк или серпентарий — столько в здешнем лесу было живности, на земной взгляд экзотической, а порой откровенно страшноватой — как, например, калты, — мерзкие, серо-сизые твари, похожие на согнутых вдвое пчел, но четвероногих и размером с небольшую собаку. Землян передергивало от одного их вида, — а Льяти беззаботно отправлял их в полет древком копья и намекал, что они особенно вкусны в живом виде — но, скорее всего, просто врал, потому что Антон не согласился бы даже подойти к такому вот близко, не говоря уж о том, чтобы брать его в руки. Сам Льяти тоже не рвался демонстрировать свои кулинарные таланты, предпочитая налегать на прихваченную с собой круто посоленную рыбу. Вяленая в местном климате никуда не годилась, — она моментально отсыревала и гнила.

После неё, правда, страшно хотелось пить, — а с водой тут тоже было плохо: она тут была везде, но из-за кишащей в ней живности походила на суп. Земляне пробовали её кипятить — но, во-первых, в здешнем лесу нельзя было найти дров, одни лишь сырые гнилушки, а во-вторых, даже кипяченая вода покрывалась дохлыми личинками и воняла тухлой рыбой. Пить такое Антон не согласился бы даже под страхом расстрела, да и другие ребята тоже. К счастью, тут, у речки, в изобилии рос кынг, в свернутых листьях которого собиралась отдающая плесенью, но зато вполне безвредная вода…

Без Льяти они наверняка пропали бы тут уже на второй день, и тот вовсю этим пользовался, рассыпая бесчисленные, и, по мнению мальчишек, совершенно ненужные указания. Да и чувство юмора у него точно было… странное. Льяти хватал с кустов мерзко выглядевших слизней, делал вид, что надкусывает их, — и весело смеялся, когда землян начинало тошнить. Антон пару раз пробовал дать ему в ухо, — но Льяти каждый раз уклонялся с небрежной легкостью, и вновь смеялся. Очень хотелось послать его подальше, — но вот как раз это никто из землян сделать не решался. Льяти мог обидеться и в самом деле уйти — и что им тогда делать? Дорог тут и в помине не было, а лесных троп никто из них не знал. К тому же, с Льяти и его луком было как-то спокойнее. Стрелял он далеко и точно, и пара убитых им тварей ребят откровенно напугала — что-то вроде крупных лемуров, но мерзкого зелено-коричневого цвета и с парой жутких, сантиметров по десять, когтей, похожих на стальные крючья. Вульты, как говорил Льяти, прыгали на жертву сверху и разрывали ей горло. При виде их когтей в это хорошо верилось, и мальчишки всё время крутили головой, — хотя Антон, на самом деле, не представлял, как Льяти ухитрялся заметить вультов в этой дикой мешанине веток и листвы, в которой, к тому же, всё время что-то порхало и бегало.

Обезъян и похожих на них тварей тут было великое множество, в то время как на земле почти никто не жил, — наверное, и к счастью. Единственный представитель крупной местной фауны, какого им удалось тут заметить, походил на жирафа — только массивнее и с парой лишних конечностей, похожих на ноги богомола. Ими ри`на, как назвал его Льяти, прорубался через заросли, но вид у него был на удивление злобный, да и характер, как говорил Льяти, вполне ему соответствовал. К счастью, гигант — его рост был раза в три больше человеческого, — прошел далеко в стороне, не заметив людей или не обратив на них внимания, и Антон с облегчением перевел дух. Во всем виде ри`на было что-то… глубоко неправильное — и, откровенно говоря, жуткое, пробирающее до озноба. Как говорил Льяти, многие существа, как и люди, появлялись здесь из других миров, и некоторые из них оказывались настоящими монстрами. К счастью, они так и оставались в лесах, не выходя в степь или к морю, и, обычно, не нападали на людей, — но, когда это всё же случалось, по Ойкумене ещё долго ходили страшные рассказы…

* * *

Антон мотнул головой, очнувшись от воспоминаний. Сейчас они шли по относительно открытому месту, — река тут текла почти прямо, окруженная мощной колоннадой стволов толщиной в добрых метра два. Они стояли так густо, что за полсотни шагов уже ничего видно не было. У реки же они расступались, образуя нечто вроде анфилады, освещенной косыми, — дело уже шло к вечеру — солнечными лучами. И вот там, впереди, вдруг показались люди. Антон насчитал пять или шесть. Грязные, лохматые, одетые в шкуры, — но при том в рогатых шлемах… и с широкими мечами.

— Хоруны! — Сергей сплюнул. — Только их нам не хватало!

— Да не, это Хорги и есть, — Льяти усмехнулся. — Хоруны черепа ринов носят в виде шлемов, и копья. И не трусы, к тому же.

Антон мельком взглянул на туземцев. До них было не больше сотни метров. Одетые в косматые шкуры, длинноволосые, они, однако, ничуть не были напуганы.

— А это точно Хорги? — спросил Андрей. — Ты ж говорил, что они все трусы. А это просто викинги какие-то…

— Да точно-точно, — Льяти оперся на копье и усмехнулся. — У них шлемы из кожи, а мечи деревянные. Не драться, а так, для понтов. Драться-то они и не умеют, зато страсть как любят пугать всех, кто слабее. Хотите, я им морды набью?

— Нет уж, спасибо, — буркнул Сергей. — Давай, знакомиться пошли…

* * *

Шагая к поджидающим их Хоргам, Антон невольно поёжился. Не то, чтобы он боялся, просто, ему стало… неуютно. Всё же, Хоргов было больше, и смотрели они не особо приветливо. Да и земля вокруг, как не крути, всё же их, и они тут — в своем праве. В том числе — и в праве выдворить незваных, вообще-то, гостей…

Пока что, правда, Хорги явно не рвались кого-то выдворять, — построившись рядком, они вполне спокойно поджидали гостей. Пятеро парней лет по четырнадцать, но не слишком здоровых — скорее, вполне обычных. Босых, светловолосых, в самом деле, чем-то похожих на викингов, только лица их казались всё же слишком мягкими для гордых скандинавов. Наверное, так могли бы выглядеть какие-нибудь бельгийцы или голландцы. Правда, живьем Антон ни тех, ни других не встречал. Смотрели Хорги настороженно и даже несколько тревожно, — похоже, что встреча с четверкой крепких парней не слишком их обрадовала.

— Привет, — вполне дружелюбно сказал Льяти, сложив руки на копье, упертом тупьём в землю.

— Мир вам, — нейтрально сказал средний из Хоргов. Теперь Антон заметил, что мечи у них и в самом деле деревянные, — но в их кромки вставлены какие-то зазубренные зубы, вроде акульих, так что выходило что-то вроде громадной костяной пилы. Получить удар такой штукой не хотелось. — Что привело вас в наши земли?

— Мы тут проездом… ой, то есть, проходом, — поправился Льяти. — Идем на запад, — туманно сообщил он.

— С миром? — спросил Хорг.

— С миром, с миром, — буркнул Льяти. — Если получится.

— Если, — спокойно сказал Хорг. — Ты привел незнакомых людей, — он подозрительно посмотрел на землян. — Мне это не нравится. Вам придется дать объяснения Комиссии. Всем вам.

— Вот и славно. Сразу узнаем последние новости и всё такое.

— Но сперва вам придется сдать оружие.

Льяти одним легким движением повернул копьё острием вперед.

— Отними.

Хорг вздрогнул и отступил на шаг назад. Его друзья подняли мечи, но как-то не слишком решительно. Антон невольно подумал, что насчет «набить морду» Льяти не так уж и приврал.

— Хорошо, до селения сможете идти с оружием, — пошел на компромисс Хорг. — Но входить с ним вам туда нельзя.

— Ладно, ладно, тогда пошли давай, — Льяти явно надоели все эти церемонии.

Хорг молча повернулся и пошел вперед, указывая дорогу. Его собратья потянулись за землянами, в некотором отдалении — это неприятно напоминало конвой, и Антон нахмурился. Встреча получилась какая-то мутная, — и он чувствовал, что и дальше лучше не станет…

* * *

К радости ребят, до селения Хоргов было совсем недалеко, — каких-то полчаса ходу. Само селение оказалось неожиданно уютным, — десятка два маленьких хижин со стенами из вбитых в землю кольев и крышами из больших круглых листьев, похожих на тарелки. Оно стояло на поляне, на вершине небольшого холма, так что тут оказалось не сыро, и даже относительно светло. Между хижин бродили какие-то небольшие скотинки, похожие на земных коз, — но вот никаких укреплений, к удивлению Антона, не имелось. Аккуратный деревянный заборчик высотой по пояс, — просто чтобы не разбредалась скотина, вот и всё. Сам Антон не согласился бы жить в таком вот лесу без солидного частокола, — а скорее вообще не согласился бы, ни за какие коврижки. Это же даже не лес, — это какой-то гадюшник, куда только всяким ученым и охотникам ходить за коллекциями…

У ограды Хорги остановились, выжидательно глядя на гостей.

— Сдавайте оружие, — предложил их вожак, которого, как уже знал мальчишка, звали Эвертсен.

— А вот фиг тебе, — Льяти вновь ловко перехватил копьё острием вперед. — Знаю я вас. Навалитесь кучей и свяжете, — а потом Хорунам в рабство.

— Тогда в селение ты не войдешь, — Эвертсен пропустил мимо ушей обвинения. Может, из гордости, а может…

— Вот и славно, — Льяти вновь спокойно оперся на копьё. — Ребята, я тут подожду. И ваше оружие постерегу заодно.

— Молодец, правильно думаешь, — буркнул Сергей, вылезая из перевязи лука. Самому Антону не слишком хотелось расставаться с оружием, — он с удивлением обнаружил, что намертво привык к нему, — но и Хорги были в своем праве. Он и сам точно не стал бы пускать в дом каких-то незнакомых вооруженных парней, — а уж пенять за это хозяевам и вовсе не решился бы.

Не слишком охотно ребята сложили оружие к ногам Льяти. Осторожность — осторожностью, но очень уж это походило на капитуляцию. Пусть временную и, в общем, понарошку, — но всё равно…

Эвертсен придирчиво осмотрел гостей, — но настаивать на обыске всё же не решился, и совершенно правильно: потребуй он чего-то подобного, Антон просто послал бы его нафиг. На гостеприимство такие вот вещи не походили ничуть.

— Проходите, — не слишком-то охотно сказал он, — впрочем, вежливо приотворив калитку.

Ребята прошли. Селение Хоргов оказалось неожиданно уютным, — чистенькое, с аккуратно подстриженной травой (Антон даже покрутил головой в поисках газонокосилки, и едва не разинул рот, заметив двух мальчишек, подстригавших траву ногтями!) Хижины окружены невысокими, по колено, заборчиками, у входов даже посажены какие-то цветы, вроде земных анютиных глазок. Народу совсем мало — Антон заметил всего нескольких Хоргов, да и те как-то не рвались приветствовать гостей. Все одетые очень легко, — в какие-то смешные юбочки из больших глянцевых листьев (и девчонки тоже!), с множеством каких-то бус и украшений, что у парней, что у девчонок. Волосы у всех заплетены в две косы на висках — у парней это смотрелось нелепо и смешно. Вообще, отличить парней и девчонок тут можно было только по фигуре. Похоже, что даже шкуры тут были чем-то вроде военной формы — оно, впрочем, и понятно, в здешней жаре и нагишом жарко… Тишина и малолюдье резанули глаз, — ни одной группки, ни даже пары, — каждый сам по себе, каждый наособицу, в своем чистеньком уютном домике…

Эвертсен остановился у центральной хижины, чуть побольше остальных, без газона и заборчика, — очевидно, резиденции Комиссии. Над ней торчал шест с чем-то вроде флага, — но не из ткани, а плетеным из какой-то вылинявшей синей травы, с кругом из увядших цветов, похожих на ромашки, — похоже, что его подновляли, но не слишком регулярно.

— Входите, — предложил он.

Ребята вошли. Антон почти приготовился увидеть трех толстяков за массивным столом, — но внутри оказалось почти пусто. Лишь у дальней стены висел гамак, да на полу лежало несколько охапок травы. На стенах — вылинявшие рисунки, наверное, вырванные из журналов, но совсем непонятные, — сплошные круги и квадраты. «Абстракцинизм», как говорил про такую вот «живопись» дед Антона.

Посреди всего этого стояло трое ребят… вернее, двое ребят и одна девчонка, — высокая, костлявая, с волосами, связанными в хвост, и с длинным (так и тянуло сказать «лошадиное») лицом. Не слишком-то приветливым, на самом деле, словно тут продыху не знали от незваных гостей. Ребята смотрели не дружелюбнее, словно богатый хозяин на вконец надоевших бедных родственников. Левый — коренастый, плотный, скорее, даже полный, с круглым, похожим на тарелку лицом, каким-то слащавым, — словно у малолетнего жулика в комедии. Правый, напротив, — высокий, мускулистый атлет, — вполне мог бы играть надменного сынка какого-нибудь аристократа. Светло-голубые глаза смотрели с породистого лица пристально и безразлично, — словно и не гости перед ним, а так, собака забежала в комнату… У Антона сразу зачесались кулаки, — драться он, вообще-то, не любил, но за такой вот взгляд хотелось дать в ухо.

Должно быть, его чувства ярко отразились на лице, потому что парень улыбнулся, — но не насмешливо, а с выражением невыразимого ни в каких словах презрения. Или, точнее, попытался навесить на лицо такое выражение. Получилось не очень. Мальчишка понял, что и этот вот Хорг опасается гостей, — просто изо всех сил старается это скрыть. При этой мысли его отпустило. В противном случае он не удержался бы от драки. Смотреть на себя, как на пустое место, Антон не позволил бы никому. Особенно не пойми кому, который и знает-то его без году неделя…

— Кто вы? — наконец, спросила девчонка. Голос у неё тоже оказался неприятный — высокий, визгливый. Именно из таких вот вырастают истеричные тетки, которые только и делают, что портят жизнь мальчишкам, подумал Антон.

Земляне вразнобой представились — надо сказать, безо всякой охоты. Антон даже вспомнил, что в древности не принято было называть свои имена кому попало, — чтобы не навели порчу. Узнав об этом в первый раз, он даже посмеялся, но сейчас… Он не боялся, конечно, что Хорги наведут на него порчу — вот ещё! — просто называть своё имя столь неприятным людям ему вовсе не нравилось. Будут ещё трепать потом во всяких разговорах…

Их имена вызвали тут усмешки и переглядывания, — мол, знаем мы тут этих русских… У Антона снова зачесались кулаки. Он догадался, что с Волками Хорги хорошо знакомы, — и, судя по тому, что они безвылазно сидят в этом гнуснопрославленном лесу, на пару с Хорунами, это знакомство вышло для них довольно неудачным. То-то они тут бесятся…

Наконец, девчонка решила вспомнить о приличиях.

— Я — Сабина Генрика, комиссар по продовольствию Содружества Эймейден. Это, — она небрежно повела рукой в сторону высокого парня, — Йорд Шелл, комиссар по дипломатии. Это, — ещё один небрежный жест в сторону круглолицего, — Пампус Винкельман, комиссар по терпимости.

— По терпимости к кому? — не удержался Антон. Имя мальчишки тоже звучало смешно, — с таким и в самом деле только жуликов в комедии играть…

— Ах, в основном к нашим достойным соседям, — Пампус театрально взмахнул руками. — Здесь мы добились просто потрясающих успехов, когда…

— «Достойные соседи» — это кто? — ошалело перебил Антон. — Хоруны, что ли? Так они же все рабовладельцы!..

— Нет, нет, так нельзя говорить! — Пампус снова замахал руками. — Это оскорбительно!

— Оскорбительно назвать рабовладельца рабовладельцем? — Антон ошалело мотнул головой. — А КЕМ его тогда называть-то?

— Владельцем движимостей, конечно же, — снисходительно сообщил Пампус. — Это политкорректно.

— Политчто?

— Политкорректно. Нельзя же оскорблять людей только за то, что они следуют своим обычаям.

— Держат рабов? — по лицу Сергея заходили желваки. Было видно, что он с трудом сдерживает бешенство. Сам Антон был пока просто слишком удивлен, чтобы злиться.

— Ах, держать рабов плохо, да? — Пампус вновь взмахнул руками. — Безусловно, это попирает основные права человека. Но вы же должны понимать, что Хоруны просто не могут иначе! Таковы обычаи их общества. Им нужно поддерживать порядок на этой огромной территории. Они не могут делать это, если кто-то не будет исполнять за них их хозяйственные обязанности.

— Какой порядок? — Андрей тоже выглядел совершенно обалдевшим. — Тут дикий лес же!

— К западу от нас живут немцы, как вы знаете. Это ужасное, ужасное сообщество, просто одержимое насилием. Юго-восток захватили охваченные тоталитаризмом Волки…

— Чем, чем охваченные? — мальчишке показалось, что Пампус сейчас просто бредит.

— Тоталитаризмом, — Пампус посмотрел на него снисходительно, словно врач на очередного Наполеона. — Неуважением к основным правам личности и человека. Да вы садитесь, садитесь. Угощайтесь, — он вытащил из угла глиняные чашки и кривобокий, явно вручную вылепленный кувшин с козьим, очевидно, молоком.

Антон бездумно сел — в основном, потому, что его сейчас как-то неважно держали ноги. С сумасшедшими он пока что не встречался, — а Хорги точно были сумасшедшие. Он не вполне понимал даже, что они тут имеют в виду.

— Послушайте, я не понимаю, — сказал Андрей, тоже садясь, вслед за Серым. — Какие права? Какая личность? Там ребята мучаются в рабстве! А вы тут…

Поймав три уже откровенно враждебных взгляда, он осекся… и Антон сразу вспомнил, что сумасшедшим нельзя противоречить, — от этого они могут стать буйными.

— Я тоже не понимаю, — быстро сказал он. — Что вы вообще имеете в виду?

Хорги переглянулись — как-то непонятно. Потом тоже сели.

— Пусть мы и оказались здесь, в этом диком мире, — начал Пампус, — мы храним традиции нашего великого общества, его принципы и достижения…

— Какие достижения? Это? — мальчишка обвел рукой хижину. Тоже чистенькую, но довольно убогую, честно говоря.

— Ах, нет, — Пампус поморщился. — Наши моральные принципы, конечно.

— Да что за принципы-то? — не удержался Антон.

— Принципы терпимости, — пояснил Пампус. — Толерантности. Хоруны ведь сильнее нас, верно? Разве мы можем как-то возражать им, тем более, их оскорблять? Даже если они идут против наших моральных принципов? Конечно, нам приходится оказывать им уважение, которого они, наверное, не заслуживают, платить им дань, выдавать им беглых рабов… и просто подозрительных странников, но что же делать? Благодаря всему этому, нам удается избегать насилия в наш адрес, мы сохранили неприкосновенность наших личностей… за исключением тех, к счастью, коротких периодов, когда они бывают у нас… конечно, тогда нам приходится терпеть… определенные унижения, но ведь мы всё равно морально выше их, верно? Зато нам удалось сохранить нашу свободу, наш позитивный взгляд на мир, и поэтому мы…

— Да что за бред? — взорвался, наконец, Сергей. — Какая свобода? Вы вообще о чем?

— Это не бред, — лицо Пампуса вдруг исказила злоба. Теперь оно вовсе не казалось забавным. — Это наши принципы, и мы никому не позволим…

— Бред, бред, — спокойно сказал Серый. — Точнее, декларация трусов: соглашайтесь со всем, чтобы вам не дали в морду, служите, кланяйтесь, чтобы вам не дали в морду, не говорите неприятной правды, чтобы вам не дали в морду, берегите свою шкуру, радуйтесь жизни, даже если в ваш дом пришел враг и весело трахает вас во все дырки — ведь вы же до сих пор живы!..

Сабина вдруг зашипела, словно рассерженная змея. Звук был тихим, но очень… очень страшным. И в лицах парней тоже появилось что-то, уже совсем не нормальное. Ни разу. Мама родная, вдруг подумал Антон, да они же убить нас готовы за всю эту чушь!..

А Сергей… засмеялся.

— Возразить нечего, правда?

Антон смотрел на него. На его узкое, презрительное лицо. На глаза, в которых плескала весёлая гадливость. От друга исходило не очень приятное на ощупь любопытство. Так смотрят на объект… на объект…

— Нам придется задержать вас и выдать Хорунам, как опасных смутьянов и шпионов, — сказала Сабина, поднявшись. — Там вас быстро научат правильным манерам.

Антон как-то вдруг заметил, что она держит в руке нож. Симпатичный такой ножик, с обоюдоострым, чуть выгнутым лезвием длиной дюймов в восемь, и с гардой. Ни разу не каменный, — судя по блеску, из нержавеющей стали. Она держала его лезвием вниз, с какой-то, очень нехорошей уверенностью. Совсем не как девчонка. Скорее, как человек, который уже не раз пускал этот вот нож в ход. И совсем не для того, чтобы нарезать колбасу. Сергей спокойно взглянул на неё снизу вверх.

— Nemo me impune lacessit, — очень ровно сказал он.

А потом всё взорвалось. Сабина вдруг взвилась в воздух, её ноги описали огромную дугу, — и она плашмя рухнула на землю, издав странный звук, словно упавшая на пол гармошка. Под Антоном тоже что-то словно взорвалось, — схватив приятно тяжелый кувшин с молоком, он прыгнул вперед, и изо всей силы обрушил его на голову оскаленного, уже готового к прыжку Йорда. Кувшин тоже взорвался, словно бомба, и Йорд, в облаке белых брызг, полетел куда-то назад. Антон тут же повернулся к Пампусу…

…чтобы увидеть, как вскочивший уже Андрей, тоже изо всей силы, бьет его ногой в грудь. Пампус, смешно взмахнув руками, тоже полетел назад, врезался в гамак, — но веревка лопнула, и он, опять взмахнув руками, рухнул, стукнувшись башкой об стенку. Антон повернулся к Сергею.

Сабина перевернулась на живот, пытаясь встать, — но Серый уперся ей ногой в поясницу и изо всей силы врезал рукоятью ножа (её собственного ножа!) ей по затылку. Девчонка молча ткнулась лицом в пыль. Антон снова быстро повернулся. Йорд всё ещё лежал неподвижно, лицо его было разбито, сквозь молоко бежали веселые темные струйки. Пампус в странной позе лежал у стены, его голова оказалась повернута под неестественным углом. Готов, сразу понял мальчишка. Йорд ещё дышал, — но неровно, нехорошо. А начиналось так забавно… — как-то отстранено подумал Антон и прислушался. Нет, всё тихо, никто ничего не заметил… наверное.

В этот миг тело Пампуса вспыхнуло белым, ослепительным пламенем, — а потом вдруг исчезло, и воздух сомкнулся в пустоте с громом орудийного выстрела.

* * *

Антон не знал, сколько он сидел бы здесь, совершенно обалдев от случившегося, — но Сергей, к счастью, опомнился быстрее.

— Валим отсюда, быстро!.. — заорал он.

Антон пулей вылетел из хижины. И буквально нос к носу столкнулся с Эвертсеном — должно быть, тот спешил на шум. Времени на объяснения не осталось, так что мальчишка просто врезал ему в челюсть, да так, что парень, гораздо крупнее его (во всяком случае, толще и мордастее) на ногах не устоял.

Перескочив через него, он помчался к ограде. За спиной кто-то завопил, но на перехват пока никто не бросился, — Хорги лишь испуганно выглядывали из хижин. Зато впереди маячили четверо воинов — и стоявший между них Льяти. Судя по его вдохновенно поднятой руке и перекошенным лицам Хоргов, он вовсю объяснял им, как глубоко они погрязли в бездне порока. Очевидно, уловив краем уха, что в селении происходит что-то не то, он повернул голову, — и расплылся в ослепительной улыбке.

В следующий миг он поудобнее перехватил лук, который держал в другой руке — и, хорошенько размахнувшись, огрел по башке ближайшего Хорга. Тот без слов ткнулся лицом в пыль, — а Льяти, мгновенно развернувшись, лягнул второго в живот (Хорг тут же рухнул, сложившись пополам, точно перочинный ножик), со всей дури врезал в ухо третьему, — а потом ткнул четвертого луком в поддых. Вся расправа заняла не более пяти секунд.

* * *

— Ничего себе… — наконец, выдохнул Антон, когда они остановились. Погони слышно не было, — но Льяти бежал, как угорелый, и они мчались за ним, пока между ними и селением не встали два холма. — Как ты их…

— Я врасплох их застал, — сказал Льяти. Лицо его сейчас было очень серьёзным. — Иначе плохо могло быть.

— А всё равно… — Антон оперся руками в колени, стараясь успокоить бешено зашедшееся сердце. Плохо бегать по такой жаре, да ещё и по неровному… — Четверо на одного — это четверо на одного. Да ещё и с мечами, пусть и деревянными…

— У меня лук был, — возразил Льяти. — И я знал же, что этим и кончится. И думал, что делать, когда…

— Ну, это-то понять было нетрудно… — Андней помотал головой. — Делать-то что будем?

— Да всё то же — к западным горам идти, — удивился Льяти. — Только теперь придется кружным путем идти, и быстро-быстро-быстро. Хорги-то за нами не погонятся, кишка у них тонка, — но вот гонцов к Хорунам наверняка уже послали, а уж те из кожи вон вылезут, чтобы вас к себе заполучить. Они ваших, — ну, русских, — аж до судорог не любят. С тех пор, как их Волки сюда, в этот вот лес выгнали.

— Веселенькая перспектива… — Сергей покрутил в руке отобранный у Сабины нож. — Отличная вещь. Жаль, такой дуре досталась. Ну что — пошли тогда…