Вайми проснулся, когда чья-то босая нога погладила его поясницу. Он мгновенно развернулся и сел — одним гибким движением. Лина стояла над ним, широко улыбаясь.

— Уже давно встало солнце. А ты всё ещё спишь.

Вайми смущённо опустил голову. Он всегда просыпался, едва начинало светать. Но эта первая ночь в родном доме — первая после всех этих ужасов… он просто должен был выспаться. Именно тут, на мягкой, свежей травяной постели. Сейчас он стал лёгким и сильным.

— Извини.

— Почему? За что?

Вайми открыл было рот, но ничего не сказал. Он вдруг заметил, что Лина раскрасила себя для любви — чего не успела вчера. Тугие полукружия её груди покрывали тонко выписанные цветы со множеством лепестков и тычинок, их пестиками служили кончики её сосков. На лбу, над бровями, она нарисовала третий цветок, поменьше, внизу живота — небольшое мохнатое солнце.

Вайми мягко притянул подругу к себе, провёл чуткими губами по опущенным, подрагивающим ресницам, по животу девушки, неторопливо и старательно целуя её между бедер. Лина задышала чаще, её тело напряглось…

— Вайми, — сказала она, вскрикнув. — Прекрати…

Он насмешливо взглянул на неё из-под упавших на лицо волос, снова мягко потянул к себе… потом остались лишь слитные движения их тел и две пары внимательных глаз, расширенных от удовольствия. Маленькие прохладные ступни Лины скользили по его босым ногам, лаская и сплетаясь с ними… они скрестились на пояснице юноши… сжались в кулачки в резкой судороге предельного наслаждения. Пара перекатилась. Лина уперлась горячими крепкими ладошками в грудь юноши, его ладони — в её удивительно тугой, гладкий и теплый живот, втянутый и подрагивающий от глубины ощущений. Блестящая кожа Лины яростно переливалась над мышцами, и Вайми испуганно вскрикнул, когда где-то глубоко в нём вдруг вспыхнуло солнечно-белое пламя…

* * *

Они замерли, влажные, часто дыша. Вайми с минуту лежал неподвижно, потом повернулся. Лина сидела рядом, глядя на него.

— Извини, — повторил он. — Я ничего не мог с собой сделать. Ты такая красивая…

— Это естественная реакция для юноши.

— Нет. Не естественная. Естественная — это когда знаешь, что всё правильно. А я… То есть, когда я делаю тебе хорошо… мне очень это нравится. А когда я… наслаждаюсь тобой, я чувствую себя виноватым.

— И мне нравится… делать тебе хорошо. А когда я… езжу на тебе, я тоже… но что ещё мы можем делать?

— Есть что-то ещё. О чём мы не знаем.

— Что?

— Мы с тобой любим друг друга, но этого, наверное, мало. Или мы просто что-то делаем неправильно.

— Что? Что тебе не нравится?

— Я… я не знаю. Когда я говорю с тобой, мне хочется тобой обладать. Когда обладаю — кажется, что лучше говорить с тобой о чём-нибудь хорошем. Если бы я только знал, чего хотеть… Это что-то… невыразимое. Удовольствие и радость — разные вещи, Лина. Удовольствие только здесь, — он погладил низ живота. — Радость — везде. Наверное, всё дело в этом. Наши самые сильные переживания связаны вовсе не с любовью.

— Расскажи о каком-нибудь из них, — попросила Лина. — Самом приятном, — она осторожно коснулась четырёх рваных шрамов на его левом бедре. — Наши самые сильные переживания редко бывают приятными.

Вайми кивнул. Эти шрамы подарил ему пардус, — он напал внезапно, сзади, так быстро, что юноша не успел даже поднять оружия. Зверь сбил его с ног и начал рвать. Голыми руками Вайми не мог с ним справиться. Лишь когда пардус решил прокусить ему горло, он смог сунуть ладони в его пасть и разорвать её. Потом добил зверя кинжалом. В глазах его друзей это могло сойти за подвиг. Но он был один.

Когда он понял, что может умереть, его охватил дикий ужас. Он успел вовремя промыть раны — пока гниль с когтей пардуса не попала в кровь и пока он не ощущал боли в возбуждении боя. Но вот рыться пальцами в ране и сознавать, что это тёплое, скользкое — это ты, твоя плоть… когда боль вернулась, стало лучше. Мучительно, но не так страшно. Естественно. Но ему предстояло самое трудное — дойти до дома. Проделать почти полный день пути. И притом на ногах, потому что ползти вышло бы далековато…

Вайми повезло — пардус не задел сухожилия, и он мог идти… если не думать о боли. Что ж, он и не думал — за ним увязалась стая диких собак, привлеченных запахом крови. Двух он застрелил из лука, остальные отстали — но всё время шли за ним в отдалении.

До этого Вайми уже много раз смотрел в глаза смерти, но лишь недолгие мгновения. Теперь же…

Тогда он понял, что такое страх. Именно страх спас его — страх быть растерзанным заживо, страх умереть от боли и потери крови. Именно страх заставил его идти и отбиваться, невзирая на раны, с которыми любой в племени не вставал бы дней десять. Вайми добрался до селения — но лишь потому, что невыразимо боялся умереть. Когда его начали хвалить за стойкость, он не понял. Он дошёл всего лишь потому, что хотел жить. Что может быть героического в спасении собственной шкуры?

* * *

Юноша зло помотал головой. Раны на нем заживали быстро, как и на любом из племени — кроме тех, что получила его душа. На первый взгляд, совершенно безобидных, но на самом деле не таких.

— Самые яркие мгновения жизни я провёл не с тобой, — глядя Лине в глаза, сказал он. — И ни с кем. Один. Сам по себе.

— Как? — она прищурилась.

— Ну, ты же знаешь…

Он отвернулся. Величайшее из доступных ему удовольствий — в ветреный день взбираться на высокое, одиноко стоящее дерево, пока ствол ещё мог выдерживать его вес. А потом качаться вместе с ним, с нетерпением ожидая каждого нового порыва. Он падал вместе с деревом, поднимался, вновь падал… и, полуживой от страха и восторга, порой начинал смеяться и бессвязно петь от безотчетного восхищения. Его воображение работало с бешеной скоростью, сердце то сладостно трепыхалось в груди, то замирало. Часто рывки были столь сильными, что сбивалось дыхание и начинала кружиться голова. Это, впрочем, ему не мешало. Он цеплялся покрепче и продолжал смотреть, взлетая и опускаясь в величайшем приближении к полету, какое только знал. А во снах он летал сам — и так реально, что просыпался с замирающим сердцем, едва дыша от восторга.

А потом ему и впрямь пришлось полетать — дерево, на которое он залез слишком высоко, не выдержало, переломившись, словно мачта. Внизу был густо заросший склон, и Вайми, вместе с вершиной, полетел вниз с высоты раз в сорок больше своего роста. Как ни странно, он не испугался. В его душе жило лишь исступленное любопытство. Эти короткие секунды полета — настоящего, когда его несло ветром вместе с верхушкой, похожей на шумящее зелёное облако — остались в его памяти на всю жизнь, заняв там, пожалуй, самое почётное место. Удивительные мгновения невесомости… осознание, что он в самом деле ЛЕТИТ, стремительно скользящая под ним, всплывающая к глазам земля…

Его пронесло, пожалуй, шагов пятьдесят — склон был достаточно крутым. К счастью, упругие ветки приняли на себя большую часть силы удара, а что осталось — пришлось на его твёрдую, из костей и мускулов, спину.

Вайми понимал, что обязан жизнью исключительно своим крепким рукам и ногам — они не разжались, даже когда от страшного рывка у него помутилось в голове, а обломанные ветки терзали его кожу. Он отделался сильной болью в растянутых плечах и ссадинами. Они, по мнению Лины, выглядели ужасно, но Вайми искренне считал ссадины и синяки естественным украшением парня.

С того дня он стал осторожнее, но не бросил любимой затеи. И верил, что когда-нибудь действительно полетит.

* * *

Вайми бросил вспоминать в удивительно паршивом настроении. После его «ну, ты же знаешь…» Лина не сказала ни слова, лишь как-то странно смотрела на него — и до него начало, наконец, доходить, что откровенность, конечно, вещь хорошая, но говорить любимой девушке, что есть дела поинтереснее неё, не следует никогда. Как всегда в таких случаях, ему хотелось сделать себе что-нибудь очень мерзкое. Помотав головой, он поднялся, угрюмо глядя в пол.

Лина, вдруг густо покраснев, тоже опустила взгляд — вспомнив, как Вайми смотрел на неё. Она не понимала всей глубины его чувств — до этого самого утра.

— Никогда не догадаешься, что я сейчас сделаю, — вдруг сказал юноша, и она всё же подняла глаза.

Вайми стоял, преувеличено тщательно обвязывая шнурок вокруг бёдер. Его гибкое тело подобралось, сумрачно-синие глаза смотрели внимательно и остро. Он был очень красив в этот миг, но хмурое выражение не обещало Лине наслаждений. Впрочем, она любила Вайми именно за неожиданность поступков, так резко отличавшую его от остальных юношей.

— Что же?

— Я сейчас пойду к Неймуру. И попрошусь в его отряд.

Лина ошалело взглянула на него, приоткрыв рот.

— К Неймуру? Но ведь он же ненавидит тебя!

— Есть за что, — сухо сказал Вайми, глядя в сторону. — Он ненавидит меня за моё равнодушие к судьбе племени. А я, знаешь, не люблю, когда меня ненавидят. Это… утомляет.

Глаза Лины расширились ещё больше. Поступок Вайми был безумным… но достаточно безумным, чтобы стать правильным. В конце концов, ненависть военного вождя и всех воинов племени — вещь и впрямь обременительная. Лина не знала до сих пор её причины, — но, если она такова, Вайми нашёл единственный способ избавиться от неё…

— Неймур груб со своими парнями, — сказала она куда резче, чем хотела. Её слова вызвали лишь кривую усмешку.

— Я не хочу, чтобы он был со мной ласков.

— Бывает, он бьет своих парней, если они ошибаются. И даже сечет их лианами.

— Это я смогу вынести, — сейчас Вайми говорил очень спокойно. Его пальцы скользили по подживающим алым полоскам под ногтями. — Не скажу, что я этого хочу, но я вполне заслужил взбучку.

Всё это звучало безукоризненно логично. Лину вдруг охватила злость. Вайми был порой безрассуден и наивен, но он исправит отношения с главным человеком в племени, насытит свое идиотское чувство вины — она с наслаждением выдрала бы его до крови только за это — и гордо отправится туда, где проще всего сложить голову. Ну почему все парни такие тупые?

Она не сразу заметила, что Вайми исчез, но тут же юноша заглянул в хижину — обвешанный оружием, прижимая к себе не слишком-то многочисленное барахлишко.

— Ну, я пошёл. Пожелай мне удачи.

Рот Лины открылся, но она так ничего и не сказала, растерянно глядя, как её парень уходит от неё в поисках новых неприятностей.

* * *

Дорога оказалась короткой — миновав всего три дома, Вайми вошёл в почти темную, затененную свисавшими ветвями хижину, где — сегодня в одиночестве — спал Неймур.

Застать врасплох его нечего было и думать, — но, замерев перед острием копья, Вайми чётко и внятно изложил своё дело, не отводя хмурого взгляда от глаз Неймура. Появившаяся в них оторопь стоила всех будущих побоев.

— Я всегда думал, что ты дурак, — опомнившись, сказал вождь лишь с тенью презрительной ухмылки, скользнувшей по бесстрастному лицу. — Но даже представить не мог, насколько. Ладно, посмотрим, как быстро ты попросишься домой… мальчик.

* * *

Бух! Вайми проводил взглядом шест, не в силах понять, как оружие улетело прямо из рук. Отвлекся он, впрочем, зря, потому что Неймур ударил ещё раз, и юноша не успел увернуться — шест вождя чиркнул по уху. В голове что-то словно взорвалось, рассыпаясь яркими цветными искрами и Вайми встряхнул волосами, словно всплыв из-под воды. Он был весь мокрый от пота, голова кружилась и гудела от ударов, всё вокруг казалось ему почти нереальным — кроме его собственного тела. Оно-то, как раз, ощущалось очень чётко: многочисленные синяки, усыпавшие его, от макушки до пяток, злобно и упорно ныли, рассеченная кожа горела, а разбитые ступни — Неймур нарочно, раз за разом, бил по ним концом шеста — просто орали от боли. Но, к своему удивлению, Вайми вполне крепко стоял на ногах, что пришлось кстати, когда Неймур вновь атаковал его. Юноша одним гибким движением ускользнул, отступая всё дальше. Он остался безоружным — но сдаваться вовсе не спешил.

Они насторожённо кружили по поляне, словно звери перед схваткой. Вайми часто и глубоко дышал, его глаза дико блестели под массой спутавшихся мокрых волос. Пригнувшись, он пытался обойти Неймура сбоку. Ни о чём больше он не думал. В его голове не осталось отвлечённых мыслей. Лина видела, как бешено бьется его сердце и вздымается обнаженная грудь.

Неймур походил на молодого тигра — его массивное, но гибкое тело словно состояло из одних тугих мускулов, а весил он больше Вайми раза в полтора. Шест в его руках превратился в жутковато гудящий мерцающий круг — и этот круг неотвратимо надвигался на спокойно замершего юношу. Внешне спокойного — сейчас Вайми хотелось заорать. Что тут делать, он не знал — ну так придумай, на то и воображение тебе дано, не как у прочих…

…Ничего запредельно трудного тут всё же не оказалось — прыгнуть вперед, перехватить шест — и не пытаться вырвать, нет! — направить вниз, в ступню Неймура.

Бух! Вот такого Вайми никак не ожидал — шест, словно взбесившись, миновал ступню вождя и со всей мощью врезался в землю. Тут же Неймур ударил в ответ — быстро и сильно. Очень сильно — но этого Вайми уже ждал, разъяренный до бешенства враг — не опасен…

Он отпрыгнул назад, одновременно вновь перехватывая шест. Тот со звонким хлопком ударил по пальцам, едва не оторвав Вайми руки — их до самых плеч пронзила боль. Но юноша не отпустил оружия и, стремительно отступая, потянул его за собой…

Никто не успел даже толком понять, что происходит. Неймура словно подхватил смерч, он покатился по земле, тут же оперся на руки, пытаясь подняться — но шест остался в руках Вайми, описал роскошный полукруг, с резким хлопком выстрела обрушился на загривок — и буквально вбил вождя в землю.

Юноша утер пот, чувствуя, как дрожат руки. Сил ему всё же хватило — но лишь едва-едва-едва. До него начало, наконец, доходить, как он влип: огреть вождя по загривку — не лучший способ завоевать его расположение.

Этот день уже казался ему самым длинным в жизни. Вначале он познакомился с воинами племени — он знал их и раньше, но для них оставался чужим. Среди этих хмурых, мускулистых парней, густо покрытых шрамами, ему, поначалу, стало страшновато — как-никак, он был тут просто зелёным новичком, и они над ним смеялись, причём вовсе не беззлобно. Потом началась проверка его воинских умений. Его меткая и быстрая стрельба из лука вызвала восхищённый гул, но вот в рукопашной пришлось уже хуже. Он всё же смог одолеть двух самых молодых воинов, скорее за счет быстроты и ярости, чем умения — но дрались они совершенно всерьез и, выйдя против опытного Аррухо, Вайми быстро оказался на земле, с основательно разбитым лицом и головой, гудящей от затрещин. В первом же поединке на шестах он заработал массу синяков, а теперь уже сомневался, что уйдет отсюда живым. Он ожидал, что теперь его, как минимум, хорошенько отлупят — и очень удивился, услышав, что принят. Он помог Неймуру подняться, и воины — каждый из восьми — подходили к нему, брали за руки, крепко сжимали их и называли братом, чем окончательно смутили его. Впрочем, Вайми уже знал, что именно теперь всё начнётся по-настоящему.

* * *

— Ой, девочки, смотрите, он совсем синий…

— Наверное, от холода…

— Или от синяков…

— Ужас какой, живого места нет же…

— Давайте поможем бедняге…

Вайми неохотно поднял ресницы. Он лежал на боку, среди покрывшейся росой травы, неловко подтянув ноги, уткнувшись лицом в колени, дико дрожа от холода и щёлкая зубами. Синяки по-прежнему горели, дикая боль всё ещё скручивала живот, а на разбитые ступни больно было даже смотреть. Все его мускулы ломило, внутренности, казалось, затянулись в морские узлы, а голова непрерывно кружилась. Ладно, он сам этого хотел…

Вокруг него стояли Иннка, Линнэр и Наурэ — ученицы Лины, будущие травницы и главный источник их с Линой головной боли. Все трое совсем молодые — пятнадцати, шестнадцати и семнадцати лет — офигенно красивые и ловкие, как дикие кошки. И всё бы ничего — Вайми ничего не имел против — но, как он подозревал, их привело к Лине вовсе не желание разобраться с травами — по крайней мере, не только оно — а какое-то другое. Стоило им заметить, что он на них смотрит, как они начинали двигаться… не так, как обычно двигаются люди, а как умеют только девчонки — превращая каждый шаг в бессовестную демонстрацию себя, каждый жест — в представление, а каждую улыбку — во что-то такое, от чего их хотелось сгрести в объятия, крепко прижать к себе и зацеловать до придушенного писка. Вайми поражался, как можно превращать каждый поворот тела в дразнящую игру света на наиболее выгодных местах, явно даже не думая об этом — ведь со стороны же не видно, что там у них получается! Видимо, это одно из тех таинственных девчоночьих умений, данных им единственно затем, чтобы сводить парней с ума…

Сжав зубы, чтобы не застонать от боли, юноша сел. Судорожно растирая все ноющие и замерзшие места, он старался понять, зачем терпит всё это — ведь Неймур просто издевался над ним. Вчера он весь день заставлял его изучать бой на копьях — проще говоря, нещадно бил, если Вайми не мог отбить удар или увернуться, а когда он уже просто не смог стоять на ногах, отправил спать на траве под небом, словно ленивого ученика-мальчишку — и это обидело Вайми больше всего остального.

Он яростно помотал головой и вдруг широко улыбнулся: по крайней мере, с этой стороны его хитрость удалась. Любые муки совести не выносят соседства с грубыми физическими страданиями — а их ему хватит надолго.

Он рывком поднялся на ноги, зашипев от боли в разбитых ступнях, и к нему тут же потянулись три пары рук с мазями и примочками. Похоже, что девчонки готовились весь вчерашний день и Вайми оставалось лишь дрожать и ёжиться, когда его сразу во множестве мест начало жечь, морозить и щипать. Ловкие ладони втирали, промывали, смазывали — в том числе и там, где никаких увечий не наблюдалось. Вайми вздохнул. Не раз — и даже далеко не два — любопытство играло с ним злые шутки, да и тело его вело себя часто слишком своевольно. Он переспал со всеми девчонками в племени, активно домогавшимися этого — а домогались многие. Смешно — он знал, что ни одна из них не сравниться с Линой, но неутолимое любопытство толкало его в чужие объятия снова и снова. Само по себе это здорово, да и отказывать девушкам неудобно — не говоря уж о том, что опасно. Итог конечно, был печален: очередная счастливица разбалтывала всё подругам и тем же утром — или вечером — новость доходила до Лины. Финалом становился суровый допрос подлых предателей — с основной формулировкой «я тебе все волосы выдеру!» и «Что ты в ней нашёл?». И это ещё ладно… А вот когда Лина начинала расспрашивать, чем они его соблазнили — и обвиняемые охотно отвечали… В эти мгновения Вайми хотелось провалиться под землю — это уж не говоря о том, что Лина каждый раз объявляла лежачую забастовку, а лежать рядом с теплой живой девушкой, тянуться к ней и каждый раз нарываться на ловкое отлягивание — это просто ужасно…

Лина сурово маячила на заднем плане, так что, закончив с очевидными увечьями, девчонки собрали свои травки и хмуро удалились, зло зыркая на неё. Вайми старательно потянулся, с удивлением чувствуя, как боль стихает с каждым мгновением. Так или иначе, но его ждал новый, длинный и интересный день.

* * *

Позавчера, когда стемнело, а в селение вернулись охотники и девушки-сборщицы с увесистыми корзинками, Вайэрси сообщил, что найры объявили им войну — к великой радости Вайми, никак не упоминая его. Особого удивления эта новость не вызвала, о причине тоже никто не спросил — найры всегда оставались врагами, почему бы им и вовсе не сойти с катушек и не пойти громить племя?

К удивлению Вайми, никто не догадался связать войну и его собственный поход к найрам — впрочем, он и сам толком не знал, связаны ли они. Вайэрси, конечно, спросили, откуда он это знает, но тот сослался на своих мальчишек, а Йэвву, хитро посматривая на юношу, рассказал, как сам пробрался в земли найров и видел, как те собирают войска. Как водится у мальчишек, добавив, что все три дня похода не ел, не спал и бил врагов без передыху.

Неймур поверил Вайэрси, что немного удивило его брата, и племя начало готовиться к войне. Никто не думал сдаваться на милость победителя или сложа руки ждать неизбежной судьбы. Но из ста четырех Глаз Неба бойцов осталось всего тридцать пять, считая подростков, а война явно предстояла тяжелая и долгая и Вайэрси сказал, что самое ценное для племени — мальчишек до двенадцати лет и девчонок до восемнадцати — надо отослать в Туманную долину. Она лежала в двух днях пути от селения к северу, на самом краю мира. С одной её стороны были Ограждающие горы, с другой — поросший лесом непроходимый скалистый кряж. Устье долины заграждал высокий и почти отвесный скальный уступ, с которого водопадом срывался вытекавший из неё ручей. Там много чего росло, и семьдесят человек могли прожить там месяц или два.

Они отправились туда сегодня, на рассвете второго дня войны. Путь на север был опасен и труден, и прощание вышло печальным. Вайми видел, как они уходили — молчаливый отряд детей под охраной ловких, как дикие кошки, девушек-подростков, вооруженных копьями и луками. Младенцев несли в специально сплетённых корзинах девять взрослых девушек — опытных в обращении с детьми, но не с оружием. Без них не стоило и идти в Туманную долину, но Вайми ощутил смутный укол беспокойства — он не хотел, чтобы Иннка, Линнэр и Наурэ тоже шли с ними!

Никто из уходивших детей не плакал, не протестовал — живые драгоценности Глаз Неба, достойные отваги своих старших. С ними шли и несколько парнишек, кто не нашёл в себе храбрости встретить врага лицом к лицу. Никто не смеялся над ними. Все знали, как важна их задача — защищать будущее племени от опасностей в пути и от хищников, водившихся и в Туманной долине. Вайми видел их суровые, сосредоточенные лица и надеялся, что благодаря им племя не понесет хотя бы самых горьких потерь.

Мальчишек постарше разослали на поиски вольно бродивших в лесах, и селение почти опустело — в нем остались лишь десяток взрослых, да дюжина подростков, охранявших его, по обычаю. Никто из них не бездельничал: все понимали, что в этой войне у них не должно быть убитых, а раз так, то рукопашных нужно избегать. Хороших же лучников в племени осталось восемнадцать, из них две трети — смелые и сильные девушки. Каждый из них имел хорошо если десяток стрел вместо необходимых тысяч. Пополнить запас могла лишь безостановочная кропотливая работа с утра до вечера, однако запасов еды в племени тоже никогда не было и добывать её приходилось каждый день. С утра парни привычно шли на охоту, девчонки на сбор плодов и ягод, и лишь вечером, хорошо отдохнув — никто из них не изнурял себя непосильной работой, все знали, что толку от этого не будет, — занимались оружейным ремеслом: вырезали длинные, крепкие деревянные стрелы с крестовидными зазубренными остриями и глубокими канавками для яда.

В лесу было много ядовитых растений. Хотя Глаза Неба с раннего детства знали их все, на охоте не пользовались отравленными стрелами — кому охота есть отравленное мясо? Яд нужен лишь при охоте на пардусов… или на найров. Опыт веков позволял составлять яды, которые убивали без мук, за несколько секунд, превращая любую царапину в смертельную рану. Но Глаза Неба знали и яды, от которых сходила кожа, тухла кровь и смерть наступала после долгой и мучительной агонии. Ими тоже насыщались равнодушные наконечники стрел. Вайми не считал, что это жестоко — люди, которые шли убивать других людей, должны быть готовы умереть сами.

Но если они шли не по своей воле?..