Разбудил его далекий рёв пардуса. Найте сел и выглянул наружу. Рассвет едва брезжил и ему отчаянно хотелось спать. Но он никак не мог решить, что интереснее — спать дальше и видеть сны о восходящем солнце или пойти на гору, чтобы увидеть рассвет наяву. Вайми бессовестно дрых, закопавшись в траву — из-под неё виднелась лишь грива волос и босые ноги — и Найте, скучая, толкнул друга. Вайми вскинулся, ошалело взглянул на него, потом широко зевнул и потянулся изо всех сил, растягивая мускулы, словно стальные струны. И снова бухнулся обратно, закрыв глаза. Найте ещё раз толкнул его.

— Отстань, — сказал Вайми, не открывая глаз. — Я сон забуду.

— Любишь ты дрыхнуть, — буркнул Найте.

Вайми приоткрыл один длинный синий глаз и с усмешкой взглянул на него.

— Люблю. Во сне больше интересного показывают.

— А со мной, тебе, выходит, скучно?

Глаз смущенно закрылся.

— Ну почему? — Вайми подтянул ноги и сел, сонный, с травой в волосах, ёжась от задувающего в пещеру холодного рассветного ветра. Одеяние у него было совсем несложное — плетеный из волокон тигу шнурок, повязанный вокруг бедер и пропущенная под него широкая лента из расшитой нехитрыми узорами ткани — её концы свисали спереди и сзади, надёжно скрывая самое дорогое. Плюс ещё браслеты на руках-ногах, ожерелье, ремешок на лохмах — и бусы, которые Лина назаплетала в эти самые лохмы в знак того, что он её парень. Вот, собственно, и всё. Сам Найте правда, был одет не лучше — но другого в племени и не носили. Нельзя же скрывать красоту!

— Просто тут всё привычное, а во сне — каждый раз новое, — добавил Вайми, зевая и поднялся на ноги. — Пошли вниз, я есть хочу. И пить. И…

* * *

Подобрав оружие, они спустились к ручью на дне долины — попить и искупаться. Рядом паслись вполне аппетитные свинки. Вайми легко мог подстрелить одну, но, как обычно, его одолела лень насчет разделывать и жарить. Послушав урчание в животе, он вздохнул и вернулся к зарослям винограда. Уплетая его за двоих, он вслух высчитывал, на какой день сдохнет без мяса — получалось немного. Найте, давясь кислым виноградом, размышлял о лентяях, но уже про себя. Впрочем, едва он двинулся в дорогу, Вайми замолчал. Он не хуже друга знал, что болтовня на ходу в лесу грозит смертью.

Вначале они шли прямо по дну ручья, — галька под прохладной водой была просто праздником для ног, — потом напрямик, через лес. Пардусов они не боялись: днём те спят, а других хищников в глубине леса не водилось.

Под сплетенными кронами гигантских деревьев царил вечный полумрак, затхлый, пахнущий жаркой гнилью воздух спирал дыхание — но, привычные с детства, они едва это замечали. Широкая грудь Найте часто вздымалась, но он успевал смотреть сразу во все стороны. Иногда в полутьме мелькала тень зверя и исчезала порой быстрее, чем он успевал узнать его. Они ступали легко, ловко, бесшумно, словно скользя сквозь заросли, в которых непривычный человек за десять шагов ободрался бы в кровь. Их босые подошвы, не знавшие обуви, были твёрдыми, почти как рог. В мире водилось мало опасных зверей. Юноши знали их повадки и никого не боялись.

* * *

Друзья добрались до селения уже на закате. Их племя жило на берегу самой большой реки мира, на склоне высочайшей в нём Обзорной горы. По прихоти Творца, скалы тут создали подобие крепости — ровный уступ, круто обрывавшийся к реке и окруженный с трёх других сторон утёсами. Снизу к нему вела лишь узкая тропа, извивавшаяся между громадных глыб. Конечно, они могли пройти и сверху — взобравшись на скалы к началу тропы, ведущей на гребень западного отрога. Но отыскать её в массе колючих зарослей было совсем непросто, да и, чтобы выйти к ней, пришлось бы подняться высоко на склон горы.

Когда-то на уступе под скалами клубилась непроницаемая чаща. Ещё в незапамятные времена племя вырубило и выжгло её. Теперь здесь росла лишь невысокая густая трава. В центре поляны темнела усыпанная золой проплешина — на ней Глаза Неба разжигали «общий огонь». Вокруг, у основания утесов, стояли деревянные хижины. Сырые, кишащие насекомыми пещеры никого не привлекали.

Поднявшись наверх, друзья замерли, глядя на селение — сейчас тут собрались почти все из ста четырех их соплеменников. Парни, сидя у костра, жарили мясо, девчонки возились с детьми у хижин. Нелегкая работа, ведь взрослых в племени всего тридцать два и те не старше двадцати пяти на вид — Глаза Неба знали, что Творцу угодна красота. Утратившие её покидали мир. Они прощались с друзьями, с любимыми, а потом уходили к Скале Смерти — чтобы с неё броситься вниз, за пределы мира.

Найте было девятнадцать лет, Вайми — почти восемнадцать. Они знали, что смогут — если очень повезет — прожить ещё лет по десять, но это их ничуть не возмущало. Если утратил красоту, зачем жить, оскорбляя Создателя? Впрочем, они редко думали об этом. Вся жизнь ещё лежала, открытая, перед ними.

Конечно, кое-кто боялся уходить. На трусов начинали коситься соплеменники, а если это не помогало, отступников просто связывали и сбрасывали вниз. Некоторые из них бежали, но их всё равно выслеживали и предавали смерти. Охота на изменников стала неисчерпаемой пищей для легенд племени — всё же, такое случалось очень редко. Ведь все те, кто не ушёл в свой срок, попадают в громадную пещеру в основании мира, чтобы вечно мучиться под ледяным дождем, разлагаясь заживо, но никогда не сгнивая до конца. Изменники, зная, что их ожидает, отчаянно цеплялись за свою жизнь. Последнего, восемь лет назад, выслеживали четыре месяца. Найте и Вайми, тогда ещё мальчишки, участвовали в этой охоте. Хотя прежде, чем одолели беглеца, один из Глаз Неба погиб в бою, а ещё двое умерли позже от загноившихся ран, никто об этом не жалел. Смерть в бою слыла самой почётной — хотя мало кто на деле стремился к ней, — а честь племени стоила любых жертв. Правда, и сейчас парни кое на кого косились и предрекали, что у них в свой час не найдется мужества. Тинан недавно сказал, что скорее сбежит к найрам, чем убьет себя. Его тут же крепко побили, и он больше не решался выражать свои мысли вслух…

Найте полагал, что Тинан не изменил своего мнения. И не представлял, как жить рядом с предателем, который ведет себя, как все, но думает иначе. Ну да не гнать же его, в самом деле…

Их окликнули, и мысли друзей вернулись в привычное русло. Ужин, расспросы, встреча с подругами…

* * *

Прекрасным тёплым вечером они, все четверо, очень уютно устроились перед хижиной Вайми. Тот привольно растянулся на траве возле обомшелой гранитной стены. Найте сидел у разведённого им небольшого костра. В рыжеватых отблесках пламени его тело казалось отлитым из гибкой коричневой стали. Аютия легла у его ног, положив голову на колени юноши и задумчиво глядя в огонь. Её тонкая и стройная фигурка неодолимо привлекала Найте — он хотел сделать всё, чтобы защитить столь хрупкое и грациозное создание и сделать его счастливым. К тому же, он легко носил подругу на руках, а с Линой это плохо получалось: ладная, гибкая, крепкая, скуластая, очень красивая, вся словно отлитая из блестящей золотисто-коричневой бронзы — и лишь на ладонь ниже рослого Вайми. Её роскошные чёрные волосы покрывали всю спину. Найте бездумно любовался её хмурым задумчивым лицом, плечами — и не только… Ведь девушки племени носили лишь пояс с карманом, прикрывающим самое дорогое и украшенным по этому поводу всем, чем только можно — вышивкой, аппликациями из разноцветной кожи, бисером, ракушками… И тем, чем в принципе нельзя, вроде крыльев жуков и бабочек и даже игл дикобраза. С другой стороны у девчонок висел карман побольше и попроще, для сбора всяких съедобных растений и пряных кореньев.

Внимательная и умная Лина лучше всех знала, что растет в лесу, и что нужно делать для исцеления ран. Её любили, немного боялись и берегли — многие были обязаны ей если не жизнью, то быстрым исцелением. Сам Найте, жестоко изорванный пардусом, едва помнил, как она выхаживала его. Ведь на когтях пардусов есть трупный яд, и раны, нанесенные ими, хуже всех прочих. Они всегда начинают воспаляться и гнить. Но даже в мучительной лихорадке, в полубреду, он видел, как она всеми силами старалась удержать его жизнь. Сколько она тогда не спала? Две ночи? Больше? Что спасло его? Целебные травы? Или её теплые руки, словно стиравшие боль?

Коричнево-золотая кожа пары различалась оттенками — темнее у Лины, светлее у Вайми. Они необъяснимо и удивительно подходили друг к другу, и Найте нравилось на них смотреть. Но Лина родилась на два года раньше его.

Он вдруг подумал, что если бы она осталась, потеряв красоту, никто не посмел бы убить её. Но он знал, что Лина — не останется.

В его сердце родилась вдруг глухая тоска. Почему такие, как Лина, должны покидать их? Зачем? Когда придет её срок, они уйдут все вместе — что бы ни ждало их ТАМ. Вместе потому, что так будет легче. Гораздо легче…

Друзья и подруги, увы, не разделяли его мрачного настроения.

— …Добыча-то, она разная и мясо мясу рознь, — с видом Большого Знатока рассуждал Вайми. — Одно дело, скажем, баблом: его хватит на всё племя, но еда скучная: жёстко и сухо. Разве сравнишь с сочными, пряными тушками чи? Они, конечно, крохотные, на один укус, поди ещё налови — но зато пото-о-ом… как вымочишь их в соке желтянки, нанижешь на прутик — непременно яблоневый, для аромату — да обжаришь, вертя над углями… — в животе у рассказчика вдруг громко заурчало и он, смутившись, смолк.

— От тебя, дорогой, даже чи не дождешься, — скорбно заметила Лина. — По лесам гоняешь с утра до вечера — а где добыча? Или на воле или у тебя в животе. Или и там ничего нет. Приходишь и объедаешь несчастную голодную девушку… одно благо, что потом надругаешься… — она печально вздохнула и потянулась к расшитому бисером передничку, дабы лежавшими там орешками заесть грустную речь.

— Ой, у тебя карман истрепался, — нашелся Вайми, радуясь, что хоть чем-то может отвлечь подругу от собственных тяжелых прегрешений.

— Ой, заметил, наконец, — обрадовалась Лина. — Я новый сошью.

Юноша наивно пожал плечами.

— Ну, сшей.

Лина с интересом посмотрела на него.

— А замшу где взять? Не с тебя драть же?

Вайми с опаской посмотрел на себя, словно проверяя, вся ли кожа на месте.

— Замшу-то я добуду. Только не знаю, когда. Ни на что совершенно не хватает времени…

— Ага, — радостно подхватила Аютия. — Ещё бы! От вас только и слышно: «Вайми, перестань, я есть хочу!»

Юноша покраснел и она захихикала.

— А от вас только и слышно: «милая, перестань, я спать хочу!» — ответила Лина. — Давай поменяемся, а? Я своего баблома тебе отдам — и буду жить с Найте в мире и покое…далеко в лесу, потому что от ваших охов даже хыки разбегутся и в болото попрыгают.

— Да ну тебя! — обиделась Аютия. — Найте, он такой… — она извилисто повела руками, словно ловя слово в воздухе. Найте достался ей ещё подростком — смуглый, тонкий, гибкий, с лохмами до плеч, весь словно из стальных струн, пластичный, как пардус, и красивый до умоисступления. Вот только описать его никак не получалось.

— Соблазнительный? — предположил Вайми. — Ну вот, Лина у меня такая же. И как нам быть?

Аютия удивленно посмотрела на него, на неё — и вдруг рассмеялась.

— А вы сядьте друг напротив друга — и зажмурьтесь.

— Да ну тебя… — Вайми обиженно прикусил губу. — Память-то я не зажмурю, — а она там… — он смутился и замолк.

— Какая? — с интересом спросила Аютия.

— Ну, такая… — Вайми тоже извилисто повел руками, удивленно посмотрел на них и буркнул: — Лучше расскажи что-нибудь, у тебя здорово получается.

— Хорошо, — Аютия поёрзала, устраиваясь на коленях Найте поудобнее. Встать в торжественную позу — или хотя бы сесть, сплетя ноги, как делал сам Вайми, она и не подумала. Карман её и тоненький ремешок в волосах украшали огромные, как ладонь, крылья бабочки-радужницы, придавая ей довольно странный вид. Надолго крыльёв не хватало и Найте, тихо матерясь, едва ли не каждый день носился за бабочками по полянам, веселя всё племя. Но ведь ради подруги и не то ещё сделаешь, сам Вайми недавно выползал на карачках пол-леса ради потрясающе синих надкрылий хищных жужелиц — причем, жужелицы прятались под камнями, скрипели и пребольно кусались…

— Когда наверху Создатель своими снами сотворил и обустроил небо, — начала Аютия, — ему страшно захотелось, чтобы кто-нибудь полюбовался и сказал ему, как у него всё здорово получилось, потому что пока красоту не увидишь и не назовёшь, её как бы и нет. Три сотни раз — или сколько там нас было с самого начала? — он уходил в сон и вынес из глубины себя три сотни сияющих душ, и раскидал их по всему небу, чтобы им был виден каждый его уголок. Но души ничего не сказали ему, ведь у них не было ни глаз, ни ртов. Создатель опять сходил в свои сны и подарил Глазам Неба тела — тёплые, живые, прекрасные, с глазами, ушами и носами, чтобы смотреть, слышать и нюхать красоту, с ногами, чтобы ходить повсюду и находить красоту, с руками, чтобы самим создавать новую красоту, и со ртами, чтобы беседовать о прекрасном. Но Глаза Неба лежали, где упали, улыбались и молчали. Долго Создатель пинал их, пытаясь пробудить, но они всё лежали, улыбались и молчали, и не с кем ему было поговорить. В конце концов, обозлившись, он посбрасывал тела с неба. Но потом понял, что погорячился. Он понял, что Глаза Неба — лучшее, что он создал, с ними ему не будет скучно, они могут расти и меняться бесконечно, а потому начинают с нуля, и им нужно учиться. Тогда Создатель поймал своих несмышлёных детей в горсть и сотворил для них мир, где бы они могли вырасти и выучиться, и всё в этом мире прекрасно устроил, чтобы Глаза Неба ни в чём не знали недостатка. Дал им горы, чтобы укрываться от опасностей и любоваться миром, реки и озёра с чистой водой, леса, полные дичи. Создал и опасности, чтобы Глаза Неба росли сильными, ловкими и смелыми. И, пошарив у себя на небе, накидал им игрушек — всяких непонятных штуковин, чтобы они умели думать и удивляться. А для грязной работы, убивающей красоту, налепил им из белого речного песка слуг-найров, у которых, конечно, нет никаких душ — зачем душа слугам, не знающим красоты? Мир получился обалденный. Создатель смотрел на детишек сверху, глазами их душ, сияющих на небосводе, и радовался, как хорошо им живётся. А потом заметил, что Глаза Неба понастроили себе крепких тёплых домов, натаскали туда воды и огня, еды и тряпок, укрылись под крышами, живут — в ус не дуют, совсем не смотрят на свои души, будто забыли, что те у них есть, и не собираются возвращаться домой, на небо. Пришлось Создателю сделать так, чтобы, достигнув расцвета, Глаза Неба начинали стареть. Это знак: пора воссоединиться со своей душой, вернуться к Отцу, который все эти годы ждал тебя. А кто противится знаку, чахнет и теряет красоту. Такие Создателю не нужны. Таких отступников он отправляет в нижнюю пещеру, и они там, воя в тёмной тоске, в конце концов превращаются в демонов. Чтоб знали. Вот! А теперь ты что-нибудь расскажи.

— Хмм, — Вайми задумался. Вообще-то, самым большим выдумщиком и фантазёром в их компании слыл как раз он. Но без новых впечатлений его замечательное воображение начинало, увы, глохнуть — а от этого ему становилось почти физически плохо и он был готов даже на дерево в грозу залезть, лишь бы обогатить свой внутренний мир хоть чем-то. Хорошо ещё, что сочинял он истории быстрее, чем рассказывал — и нерассказанных в нем накопилось изрядно. Он немного порылся в них — и выбрал самую, на его взгляд, лучшую.

— Прежний я, — важно начал Вайми, устроившись поудобнее, — был великим героем, просто родился так давно, что никто этого уже не помнит. Так вот. Однажды солнце не взошло и никто не знал, как быть, потому что стало темно и холодно и только звёзды-души мерцали во тьме. Тогда Вайми решил спуститься с края мира и узнать, что случилось на его дне — там, где ночует солнце. Он дошёл до края, три дня ничего не ел и не пил, взывал к своему тотему-орлу и тот выполнил его желание — тот Вайми сам превратился в орла. Он спустился в пещеру внизу, и увидел, что солнце держит толпа демонов, ухватившись за лучи. Демоны все были ужасные — худющие, бледные, морщинистые, с редкими седыми волосами, глаза сплошь белые, без радужки и зрачков, а во рту — всего четыре зуба, но зато огромных, как ножи. И он увидел, что это трусы, не захотевшие умереть вовремя. «Что вы хотите? — спросил он их. — Зачем вы лишили наш мир света?» — «Потому что когда у вас день — у нас ночь, — ответили демоны, — а так как у нас больше нет ничего, мы хотим, чтобы у нас всегда был день, а у вас ночь, ибо так будет справедливо». «Холод и смерть — вот ваша справедливость!» — воскликнул герой Вайми. И бросился на демонов, бил их и когтями, и клювом, и крыльями и три дня длилась эта битва и не мог герой сразить гадов, потому что они были уже мертвые. И тогда превратился он в юношу и сильно дунул на солнце — и засияло оно ярко-ярко и обожгло демонов, которые с криком разбежались по щелям. А Вайми рассмеялся и снова превратился в орла. Левой лапой он сорвал с потолка подушку светящегося лишайника хи, который теперь служит ночником в каждой хижине, а правой — плеть халсы с черными горькими ягодами, унимающими лунную лихорадку, которую насылают демоны. И вернулся домой. А потом, вновь обернувшись юношей, пошел к краю мира, посек и сбросил вниз все лианы, которые заплели вход в пещеру, чтобы ветер свободно гулял в ней и солнце больше никогда не гасло. Вот и выходит теперь, что когда у нас день — у демонов ночь и они дрожат от холода, а на темя им капает холодная вода. А когда у нас ночь — у демонов день и солнце нещадно жжет их за грехи и они проклинают тот миг, когда решили украсть его. А герой Вайми вновь родился и рассказал вам всё это! — гордо закончил юноша.

— Очень скромно, — улыбнулась Аютия. — Тогда сверх того я расскажу историю о пожелтевшем юноше. Жил да был на свете юноша прекрасной красоты, глаза его сияли, словно чистое небо, а волосы были как небо ночное. И кожа у него была белая-белая, как облака, — при этих словах Вайми насупился. Белый, как известно, злой цвет, цвет найров и демонов Нижнего Мира. Да и в лесу с белой кожей делать нечего: всех зверей распугаешь и сам в зубы пардусу попадешь. — Так вот, — с усмешкой глядя на него, продолжила Аютия. — Сверх звезды-души в небе, Создатель назначил каждому Глазу Неба земного покровителя — кому для присмотра, кому для защиты, а кому — и просто уюта ради, как уж кому повезет. Кого увидишь во сне, впервые познав любимую — тот и будет. Те, кому орел или пардус являлись, молчали да радовались. А те, кому кроты или змеи беззубые — понятно, огорчались. Тотем можно, конечно, и сменить, но больно уж это муторно: иди к Зверьим Скалам, три дня не ешь, не спи, только смотри на большой палец левой ноги, да проси Создателя поусерднее — и выйдет к тебе новый тотем. Только орлы из зарослей, понятно, не выходят, да и если пардус выйдет — радости мало. Небогатый в лесу выбор, это не сон всё-таки, так что кто к тебе выйдет — с тем и смирись. А юный Вайми, познавая подругу, ленив был и нелюбопытен и вышла ему покровителем панцирная мышь чи. И начали над тем все смеяться. Никакой жизни бездельному юноше не стало! Он и душе-звезде своей жаловался, слезы горстями проливая, и к Зверьим Скалам каждую луну ходил, отощал совсем от постов, зад и ноги отсидел, а на большом пальце выросла у него от тех взглядов мозоль — но каждый раз выходила к нему всё та же мышь чи, хоть убейся об эти самые скалы! Уж как Вайми ни старался — и в мыслях, и вслух проклинал чи, покуда не охрип, переловил и съел их немеряно — думал, видать, что чи-покровитель откажется от него из-за лютой обиды — да только всё напрасно. Чем упорнее он изводил чи, тем быстрей они к нему являлись. Да не только во снах, а ещё и наяву, прямо норки в волосах вили. И взбесился Вайми, как вешняя лиса, и возненавидел все тотемы вместе и каждый в отдельности, и несчетно часов тщился объяснить всем и каждому, что те тотемы есть глупость и суеверие несусветное — да только всё понапрасну. Где ему ответили злой и ехидной насмешкой, где — грубой бранью, а где — и кулаком по лицу его прекрасному. А где и ногой — в живот или под самый зад, для скорости. Дабы убирался злохульный покуситель подальше, да и речей позорных впредь не заводил. Пробовал Вайми кричать речи свои окаянные с дерева или со скалы, куда вдруг не влезешь — но и оттуда сбивали его добрые люди фруктами и другими плодами земными. И налился он желчью по самые уши, и стал весь желтый-прежелтый! — радостно закончила Аютия.

— Да я тебе сейчас ноги за уши заверну! — обиженно завопил герой сказания. Он даже вскочил, чтобы немедленно приступить к делу… и наткнулся на грудь довольно ухмылявшегося Найте. Аютия выглядывала из-за его крепкого плеча, злорадно хихикая.

— Полегче, друг мой, — сказал Найте, ухмыляясь.

— Или что? — нехорошим тоном спросил юноша.

— Или тебе придется потом ноги из-за ушей выпутывать, — Найте широко улыбнулся.

Вайми растерянно оглянулся на подругу — но Лина изо всех сил сохраняла невозмутимый вид. Изменница!..

— А между глаз? — ласково предположил он.

— А сдачи? — Найте пружинисто отступил на шаг. — И нас-то двое — а ты один и тот хиленький!

— Ага, ага, — пробурчал Вайми обиженно. — Куда мне…

Он набрал побольше воздуха — и вдруг запел:

— Ты чё, сглазить меня хочешь? — изумлённо обиделся Найте и с нехорошим блеском в глазах медленно пошел к нему. На лице юного поэта возникло слегка встревоженное выражение. Он отбежал подальше, повысив голос:

Найте, сроду не попавший стрелой ни в одну мишень, несмотря на все усилия наставников (а также их пендели, лещи и подзатыльники) вконец рассвирепел. Он зарычал, обретя явственное сходство с пардусом — своим тотемом — и с диким воплем бросился на юношу.

Неугомонный поэт ловко взбежал с разгона на отвесную скалу, утвердился на крошечном выступе и продолжал петь, высоко подскакивая в те мгновения, когда разъяренный Найте пытался схватить его за ноги.

Метко брошенное Аютией большое яблоко поразило великого поэта в живот. Он вскрикнул, замахал руками, словно пытаясь взлететь — и, наконец, потеряв равновесие, упал прямо в объятия благодарного почитателя.

В течение ближайшей минуты Вайми Анхиз не издал ни единого членораздельного звука.

* * *

— Вы не люди, — печально сказал Вайми чуть спустя, догрызая роковое яблоко и жмурясь в объятиях подруги. — Вы… ик! — звери! — его передернуло и Лина участливо погладила его по голове.

В ушах у него до сих пор звенело от собственного нечеловеческого ржания: пока Найте держал его за руки, Аютия изо всех сил пользовалась тем, что он ужасно боится щекотки.

— Если бы не героизм этой доброй женщины, — он прихватил губами ухо Лины, — я бы… ик! — сдох. Разве это… ик! — по-дружески? — он укоризненно посмотрел на обнявшуюся хихикавшую парочку. В самом деле, не атакуй Лина этих садистов со всем пылом разгневанной юной души, его бы, наверное, разорвало от смеха. В лесу внизу царила необычная тишина — похоже, что усиленное скалами эхо распугало всех зверей на день пути вокруг. Соседи, впрочем, даже и не почесались: привыкли уже, что рядом с их домами то и дело образуется ржущая куча мала — и потом долго выясняет, где чьи руки и ноги. В темноте, правда, тут и там блестели глаза любопытных детей, очевидно, ждавших продолжения и Вайми чувствовал себя на удивление идиотски. Только кто в этом во всём виноват? Ну вот то-то… Нет, нельзя же так жить! Он скоро совсем отупеет в этой веселой компании — если прежде не свихнется. Нужно срочно сделать… а что?

Не замечая его мыслей, Лина внимательно рассматривала свою узкую крепкую ладонь.

— Почему пять пальцев, а не шесть? — вдруг спросила она. — И почему это красиво?

Вайми мгновенно завладел её рукой и тоже стал рассматривать. Очевидно, не найдя ответа, он поцеловал её и Лина вырвала ладонь, спасая её от щекотки.

— Почему мы все такие разные? — спросила она. — У тебя синие глаза, у Найте чёрные, у Ахета — зеленые, и он бледный, почти как найры. Кто-то золотой, кто-то бронзовый, кто-то просто смуглый. Мне кажется, что раз вы поколениями женитесь на двоюродных сёстрах, мы все должны быть похожи. У найров цвет кожи, волос и глаз всегда одинаковый. А у нас в племени не найти и двух, у кого они все совпадают!

— Разве это плохо? — удивился Найте.

— Нет. Просто… странно. Я чувствую, что так… не должно быть, но вот почему, откуда — не знаю. Интересно, какие мы были раньше? Ещё до того, как сложились предания?

— Наверное, мы жили в воде, — принялся рассуждать Вайми. — У нас нет шерсти, как у всех, кто живёт там, потому что шерсть мешает плавать. А раз у нас на голове есть волосы, то мы жили в воде… не целиком. Наверное, на мелководье. Все звери ходят на четырех ногах, мы — на двух. Значит, мы иногда плавали или ходили по дну, как цапли, и…

— И ели, как они, хыков, — невинно закончила Лина, но Вайми трудно было смутить.

— Может, и ели. Смотрите, — он подогнул босую ногу, показав довольно-таки грязную подошву. — У всех, кто живет на суше, ступни маленькие и нога плавно сужается к пятке. А зачем такая подошва, как у нас, если не для плавания или ходьбы по илистому дну? И потом, наши ноги созданы для мягкой мокрой земли. Ходить по камням и обломанным веткам нам больно.

— А туда мы залезли из трусости? — невинно предположила Аютия.

— А что тут такого? — удивленно спросил Вайми. — Меня, например, в детстве влезть в заросли камыша тянуло постоянно: пардус туда не пойдет, а крокодил застрянет. Идеальная ниша между водными и наземными хищниками.

— И стали храбрыми охотниками? — хмыкнул Найте.

— А что? — спросил Вайми. — Охотились и на уток, прыгая из всех тростников, рогозов и камышей одновременно, и на рыбу, окружая и загоняя её с нескольких островков и кочек. Да вспомни просто, что мы в рыбный день делаем! Одни, хорошие пловцы и ныряльщики, перекрывают вход в бухту с косяком или, если не в бухте, работают загонщиками, другие бьют собранную рыбу и вытаскивают её на берег. Все сыты на неделю — а уж весело-то как!

— Тогда зачем мы вылезли из родной болотины? — спросила Лина.

— Ну… не знаю. Может, нам там надоело и стало скучно… мне бы стало.

— А может, пришли найры и прогнали нас, — сказал Найте, и Вайми вдруг нахмурился.

— Может, и так. Значит, их уже тогда было больше.

Он ненадолго задумался, потом сел. Пламя костра мерцало, отражаясь, в его больших глазах.

— Найте, — тихо сказал он. — Ты знаешь, сколько нас было лет сто назад?

— Сотни две. А что?

— А двести лет назад нас было пятьсот или шестьсот. Нас становится всё меньше, просто так медленно, что никто этого не замечает. Но если так пойдет дальше, лет через тридцать нас не станет совсем! Даже сейчас уход соплеменника для нас — тяжелая потеря. А если мы потеряем сразу четверых, как восемь лет назад, то погибнет всё племя. Почему так получилось? Тут, ниже по реке, в зарослях есть развалины. Когда-то там был наш город, Найте! Что изменилось, что пошло не так?

— Ты хочешь сказать, — осторожно начал Найте, — что наш обычай уходить нас убивает?

Вайми посмотрел на него сразу зло и насмешливо.

— Сколько детей может выносить женщина, пока не придет её срок? Двух-трёх, не больше. А сколько она может родить за всю жизнь? Пять? Шесть? Тогда мы не вымирали бы!

— Но ведь дети рождались бы уродливыми и старыми! — Найте даже передернуло от отвращения. — Мы стали бы такими же, как найры, такими же карликами! Тьфу, брр!

— Может, они и уроды, но они живут и процветают — и вытесняют нас с нашей же земли, между прочим. Что же пошло не так? Когда-то мы жили в городе, а они были дикарями. Теперь всё наоборот.

— Мы не жили в городе. А если и жили, то так давно, что этого никто уже не помнит.

— Вот именно. Не помнит. Мы даже ведь не знаем, что забыли. Мы стали ленивыми — если дело не касается любви или охоты, но ведь без охоты просто не прожить, а любовь ещё и удовольствие. А чем ещё мы занимаемся? Мечтаем, болтаем, смотрим на звёзды? И мир утекает между наших пальцев!

— А что же ещё мы можем делать?

Вайми подумал.

— Я не знаю. Слушай: брат рассказывал мне, что когда-то, очень давно, наши предки подняли бунт против старости. Им захотелось всегда быть красивыми, и они нашли единственный выход — в ранней смерти. Они победили, но на деле потерпели поражение. Они отказались от будущего. Они жили лишь в «сейчас». И вот итог: наша короткая жизнь сделала нас дикарями — и понемногу убивает.

Глаза Найте изумленно расширились.

— Ты хочешь отбросить Обет Красоты? Отвергнуть всё, ради чего мы живём?

— Подумай, — мы живем, как звери, но ведь звери так не рассуждают! Какими же мы были, если даже сейчас не разучились мечтать?

— Ты хочешь вернуть прошлое?

— Нет. Не хочу. Я не знаю, что делать. Но я хочу узнать.