Обратный путь Найте не понравился — факелы кончились и пришлось пробираться на ощупь. Когда они выбрались наверх, лес показался ему ненастоящим, плоским и зыбким, будто его можно отдёрнуть, как травяной занавес у входа в хижину — и за призраками деревьев откроется сумрак подлинного мира. Словно только подземелье было реальным, а теперь он вернулся в надоевший сон, в котором заблудился с рождения.

Он помотал головой. Все они выглядели потрясенными и пришибленными. Бежать хвастаться великим открытием никому не хотелось, потому что — хочешь, не хочешь — его совершил пленный найр, урод, недочеловек. Да и что это могло изменить? Его соплеменники поудивляются, кое-кто ещё больше надуется от спеси — вот и всё.

— На вершине Обзорной горы тоже есть развалины, — вдруг сказал Вайми — уж ему-то всегда и всего было мало. — Нашей старой крепости. Туннель уходит под неё — и, может быть, там…

Найте промолчал. Каждый из них, начиная с раннего детства, множество раз бывал на этой вершине. Каждый камень там знали едва ли не на ощупь. Может, что-то скрывалось под завалами — но, чтобы разобрать их, нужны усилия всего племени и годы работы. Хотя, после их открытия… кто знает? В любом случае, на гору стоило пойти — просто затем, чтобы успокоиться и всё обдумать.

Они все с аппетитом поели (что бы ни творилось у них в головах, их животы это мало трогало), потом пошли назад. На гребне отрога их встретил один лишь юный Маану — двое других караульщиков тихо дрыхли в шалаше, разморённые жарким, вышедшим из-за плеча горы солнцем. «Возможно, Айнат прав, — подумал Найте, глядя на сонное лицо Маану, — тот лениво следил за птицами внизу и едва взглянул на них. — Мы все стали беспечны. Сколько наши не гибли от рук найров? Года два? Двадцать три месяца и одиннадцать дней. С тех самых пор, как Маоней пошёл посмотреть, что они ищут у южной подошвы горы. Раненые — да, почти каждый месяц, но убитые — нет. Это замечательно, но всё же… всё же…»

Он взглянул на Айната, но лицо пленника не отражало никаких чувств.

* * *

Выбравшись на солнце, Вайми решил всласть налюбоваться находкой. В подземелье, при свете огня, диск блестел в основном красным и желтым, теперь же он переливался всеми цветами радуги, невозможно яркими, ослепительными. Никто из них доселе не видел таких чистых цветов. В центре диска зияло отверстие, как решил Вайми, для шнурка на шее. Глаза пленника тоже алчно блестели. У найров эта вещь не считалась бы драгоценной — но всё равно, стоила бы немало, и металл её основы он не смог узнать.

Найте не представлял, что такое «деньги», но что за такое чудо могут дать очень много, понимал. Вайми смотрел на диск, как завороженный, и опомнился лишь, когда Лина больно дёрнула его за ухо.

Лес на склоне горы был реже и светлее, чем внизу. Идти по такому легко — но дорога вела вверх, причём, довольно круто. Пленник скоро устал — но не останавливался, не просил передохнуть, просто шёл вместе со всеми, шатаясь и сжав зубы. «Старается понравиться новым друзьям? — подумал Найте. — Или боится показать слабость перед врагами? А может, всё вместе?»

Лес отступил неожиданно, оттеснённый серыми языками каменной осыпи. Вершина казалась уже близкой — но к ней пришлось подниматься ещё почти час. Здесь дул сильный, упругий, как вода, ветер, а солнце жгло их голые спины.

Вершина Обзорной горы была плоской — то ли изначально, то ли срезанная чьей-то могучей рукой. Её венчала восьмилучевая звезда крепости — враг с любой её стороны непременно угодил бы под перекрёстный обстрел. Сложенная из исполинских каменных блоков стена, казалось, тонула кое-где в скалах, но даже и там была высотой в восемь ростов. Даже сейчас она осталась гладкой и взобраться по отменно пригнанным глыбам не смог бы никто. Вместо ворот, правда, зиял полузаваленный пролом, да и парапет на гребне стены давно рассыпался.

Взобравшись на завал, они увидели внутренний двор крепости — шириной больше двухсот шагов. В его центре синело небольшое озеро, полное чистой дождевой воды. Сам двор зарос пышной травой — а из неё поднимались развалины. Дома и башни давно превратились просто в груды камней.

По наполовину обвалившейся лестнице они поднялись на гребень стены толщиной в два человеческих роста и побрели по этому подобию неровной каменной дороги, неторопливо осматриваясь, бездумно парируя злобные пинки ветра.

Найте заметил нескольких мальчишек — они сидели на краю стены, свесив босые ноги, и смотрели вдаль, молча, лишь изредка переговариваясь. Он взглянул вниз, на зелёный двор, потом наружу, где сразу под стеной начинался крутой и голый склон горы.

«Хорошее место, — лениво думал он, отбрасывая от глаз растрёпанные ветром волосы. — Незаметно не подберешься, и силой не очень-то вломишься. Вода здесь есть, только в лес ходить далеко. Но всё же — хорошее место».

Заметив их, мальчишки быстрой стайкой бросились прочь — без взрослых им запрещалось гулять так далеко от дома. Найте остановился на выступающем в пустоту углу стены, на самом краю, гордо стараясь не ёжиться от ветра, который хлестал по не прикрытой почти коже, рвал плетеный шнурок из волос. Остальные подошли к нему и сели на шершавый, нагретый камень.

Солнце склонялось на запад, но стояло ещё высоко — самое жаркое время дня, но здесь, на высоте, жара совсем не ощущалась. Внизу тянулись мягкие зеленые валы гор, обрезанные вдали неровной зубчатой кромкой края мира. Срединное озеро неясно синело, словно громадный прищуренный глаз. За ним начинались таинственные, смутные увалы. Они уходили куда-то в сияющую голубоватую бездну, и в ней едва угадывался другой край мира. Оттуда, из неведомой земли, дул ровный, сильный ветер — они словно летели туда сквозь толщу плотного, прохладного, полного ароматами трав воздуха. На безмерной высоте над миром распластались серебряные перья облаков. Они медленно, едва заметно плыли на них, словно вся их земля двигалась куда-то под ними…

Мальчишкой Найте очень любил встречать здесь закаты… или рассветы, глядя, как ветер волнует траву, а в отступающую темноту на западе садится луна…

На дальнем берегу озера белело смутное пятно — Парнал, столица найров. Вечером и ночью там едва заметно мерцал красноватый свет, и юный — совсем юный — Найте смотрел туда, зная, что видит земли, в которые никогда не попадет.

* * *

Взглянув на пленника, он заметил в глазах Айната слёзы — может, от ветра, а может… тут юный найр отчетливо всхлипнул.

— Отпустите меня, — вдруг попросил он. — Там мой отец… мать с ума сходит… они меня уже похоронили. Зачем я вам? Вы боитесь, что я о вас расскажу? Но я дам слово чести, что ничего не скажу, ничего! — он был готов разрыдаться. Найте хмуро взглянул на него.

— Я понимаю твоё отчаяние, но зачем рассуждать о невозможном?

— Если вы меня не отпустите, то я… прыгну вниз! — крикнул Айнат.

Найте взглянул в его глаза.

— Прыгай. Это лёгкий путь.

Секунду они смотрели друг на друга. Теперь в глазах пленника не было слез. Они стали жёсткими.

— Я всё равно не смогу стать одним из вас, — раздельно сказал он. — И я не хочу жить с этими… — его ноздри начали подергиваться, — с этими убийцами.

— Потерпишь, — ответил Найте. Помолчал и закончил. — А если попытаешься сбежать, я тебя убью.

Найр отвернулся, зло прикусив губу. Найте понял, что добром их прогулка не кончится. И тут заговорил Вайми, — всё это время он сидел в глубокой задумчивости.

— Это мой пленник, Найте, не твой. И я бы его отпустил… с одним условием.

— С каким? Отрезать ему язык?

Вайми упрямо мотнул головой.

— Нет. Если он согласится отвести меня к своему отцу и к его другу Лархо. Тот знает нашу древнюю речь. Я тоже должен её знать, я должен знать слово!

— Тобой овладело безумие, — глухо сказал Найте, глядя в сторону. — Как оно овладело твоим другом Анмаем. Помнишь, он сказал нам на прощание: «Лучше не жить, но непременно знать».

— Нет, — очень спокойно и ровно сказал Вайми. — Я хочу жить. Но я должен знать, кто мы, зачем мы живём. Там, за этой дверью — разгадка. И я первым из Глаз Неба побываю там, — он показал на город. — Если один из них узнал всё о нас, то я узнаю всё о них. Разве не справедливо? Меня там лишат свободы, но наверняка не убьют. Айнат это вынес, а я сильнее его. И, если нам удастся протянуть между нашими народами хотя бы ниточку… теперь ты видишь, сколь многое зависит от одного похода?

Айнат, разинув рот, восхищенно смотрел на него. Сейчас, когда низко стоящее уже солнце сделало все цвета сочными, словно жидкая краска, Вайми казался отлитым из его загустевшего света, удивительно яркого на фоне глубокой синевы неба. Такой кожи как у этого парня, Айнат не видел больше никогда и не у кого. Чистая, ровного темно-золотого тона, плотная до идеальной гладкости, до зеркального сияния, такая упругая, что казалось, её невозможно оцарапать — только пробить, и то, не у всякого хватит силы. В сравнении с Вайми его закутанные в ткани собратья-найры выглядели, как белесые личинки в гниющем пне. Не человек, да… но может, нечто большее.

Найте идея восхитила куда меньше. Он уже потерял так одного друга — и не знал, сможет ли пережить потерю второго. Вайми, конечно, невыносимый болтливый идиот… но жить без него так же жутко, как без глаз или ушей. Он был не часть мира, он был — сам мир.

— Зачем тебе это? — резко спросил он. — Не всё ли равно, зачем мы живём — если живём?

Вайми хмуро посмотрел на него. Косой свет солнца задел синие радужки его глаз — и сейчас они тоже сияли.

— Меня слишком мало. И мира вокруг — слишком мало. Таким неполным я жить всё равно не могу — надоело уже мучиться. Так что или я это исправлю — или… мне будет уже всё равно.

— По мне, так тебя слишком много, — ответил Найте. — а мир вокруг — смотри, огромный! Ну, чем ты недоволен?

Вайми вздохнул. Поджал одну ногу, сложил руки на колене, оперся о них подбородком.

— Я не знаю, как это всё объяснить… Вся красота мира — лишь тень того, что мне видится, понимаешь? И ладно бы, но мне ума не хватает, чтобы вообразить всё, что хочется. Вот что ужасно.

Найте хмыкнул.

— Откуда ты знаешь, что тебе хочется, если ты не можешь этого вообразить?

Руки Вайми взметнулись в странном жесте — казалось, он хотел что-то поймать или вылепить из воздуха. Юноша удивленно взглянул на них — и вдруг так мотнул головой, что волосы, взметнувшись от ветра, хлестнули его по лицу. Вайми вновь резко мотнул головой, отбросив их назад и вздохнул.

— Я знаю, что хочу видеть — но вижу только тени, понимаешь? Я не могу сделать их такими же реальными, как это, — он повел рукой вокруг. — Не могу ходить там, как здесь.

— И что? — Найте удивленно посмотрел на него. — Я тоже не могу — но мне от этого не плохо. А ты как будто на углях сидишь.

— Тебе-то что, ты… — Вайми подавился воздухом, глотая обидное, но очевидное «дурак». — Прости. Ты не такой, как я и это тоже плохо: никто не может мне помочь.

— Вот именно, — зло сказал Найте. — Будешь сидеть у найров в яме — и никто не сможет тебе помочь. Неужели ты по своей воле хочешь пойти к ним в плен? — сама мысль об этом казалась бредовой. «Свободный, как Вайми» — такая вот в племени сложилась пословица.

Вайми вздохнул. В плену он бывал, и очень много раз — в детстве, когда все они упоённо играли в войну. Весь смысл тогда был — взять врага в плен. У пленного отбирали всё-всё-всё и в таком виде сажали в яму, иногда на недели. Это было обидно и очень скучно — сидеть голым задом в грязи, не имея для развлечения ничего, кроме пальцев ног. Но ведь мысли в яму не посадишь — и именно там Вайми научился мечтать…

— Понимаешь, — сказал он, — у нас в племени есть Три Возраста. Первый — Возраст Любви. Пятнадцать лет, когда мы познаем подруг и становимся взрослыми, получаем право жить где угодно и делать что угодно. Его мы уже прошли. До Третьего Возраста — двадцати четырех лет, Возраста Свободы, когда мы сможем оставить мир по своей воле — нам ещё далеко, как до звёзд. Но есть ведь ещё и Второй Возраст — Возраст Поступков. В этом возрасте каждый должен совершить что-то особенное — поступок, по которому его запомнят и будут помнить в будущих поколениях. И это возраст восемнадцати лет. Мне скоро восемнадцать. И я хочу, чтобы меня запомнили! Если меня запомнят, как дурака, отдавшего свою свободу найрам — пусть! Лучше так, чем уйти никем, безвестным.

— И что ты будешь делать, если тебя не отпустят? — спросил Найте. Он видел глаза друга — тот понимал, на что идёт, и Найте завидовал его мужеству.

Вайми усмехнулся.

— Если меня не отпустят, я убегу.