Я работаю над этим пледом уже много лет. Для меня это необычно. Как правило, я сосредоточенно вкалываю над каждой вещью, не разгибая спины, и заканчиваю ее за месяц или, самое большее, за два. Если вдруг оказывается, что не получается быстро связать свитер, навеянный мотивами фильма «Танец-вспышка», или пару гольфов, противоречащую всякому здравому смыслу, то, в конечном итоге, распускаю их и откладываю пряжу для чего-то другого. У меня есть небольшая кучка вечно Незавершенных Личных Объектов (НЛО), но их судьба неясна; скорее всего, была некая причина, по которой я забросила их в корзину у изголовья кровати, и уж точно не потому, что в ближайшем будущем планирую в них влюбиться заново. Может быть, мой запал быстро прошел или узор оказался слишком сложным для понимания. Может быть, у меня закончилась пряжа нужного цвета или я решила, что мне не так уж и нужно связанное крючком кашпо для кактусов, раз уж у меня есть целый набор несвязанных крючком кашпо для кактусов.

Может быть – и скорее всего – потому, что я потеряла стимул, или потому, что желание закончить поскорее стало таким сильным, что перешло на следующую вещь, и на следующую, и на следующую, и, наконец, привело к тому, что все эти не-совсем-доделки оказались неизбежно отложены за ненадобностью.

Но этот незаконченный плед однажды будет связан до конца. Я уверена в этом так же, как я уверена, что завтра снова взойдет солнце. Во-первых, я уже вложила в него достаточно времени и денег, и обратного пути нет, а во-вторых, он мне очень нужен. А еще во-вторых, я хочу доказать себе, что действительно могу его сделать. Моя подруга Анна пробежала Нью-Йоркский марафон; она тренировалась целый год. Мы с Одой тоже были там, стояли вдоль той части маршрута, что проходит в Бруклине, а потом на метро доехали до финиша на Манхэттене. Мы все время жаловались на холод и на усталость в ногах, хотя уж точно были не из тех, кто решится пробежать 42 километра.

Этот плед – мой маленький марафон – ну, может, полумарафон. Это не такая вещь, которую можно сделать за неделю или даже за месяц, а такая, что кажется невыполнимой, если вдруг представить себе всю ее целиком, но вполне достижимой, если работать над ней постепенно, шажочек за шажочком. Плюс мне приходится вязать этот плед только дома на диване.

Этот факт всегда немного озадачивает, особенно когда вспоминаю, что до этого никогда не вязала пледы, не считая первых попыток для кукольных домиков. Я вязала всякое, что только можно представить, часто просто чтобы получить представление, как устроена какая-то вещь, или чтобы доказать себе, что я могу: авоська для покупок; напольный пуфик, набитый полотенцами, такой тяжелый, что я не могу поднять его одной рукой; обвисший верх от купальника-бикини, в котором мои сиськи выглядят, как вчерашние блины.

Очарование этих экспериментов – в процессе, в укрощении повседневных вещей: «О, так вот как сшивать эту штуковину, которая весит примерно столько же, сколько собака средних размеров; вот как можно придать форму полотну, которое должно вмещать круглую, а не вытянутую часть тела!» Я храню эти вещи не потому, что мне нужен еще один экологически безопасный способ переноски помидоров в столице всех сумок Америке, а потому, что они – это физическое воплощение проблем, которые я решила, техник, которые я усовершенствовала.

Так вот, плед. По сути, это самая простецкая вещь, которую только можно связать. Просто бесконечные ряды, вперед и назад, до бесконечности. Разве тут могут возникнуть какие-то проблемы после всех часов, затраченных на изучение укороченных рядов и закрытия петель на трех спицах? И разве «афганы» не были хлебом насущным моей бабушки? Это мой самый ранний пример того, что может сделать человек, вооружившись одним лишь крючком для вязания и кучей пряжи? Все детство я провела в окружении рукодельных пледов – моя бабуля (мама моего отца) тоже их делала, связав для нашей семьи красивое покрывало, простеганное красной и золотой тканью с одной стороны. Это также могло означать, что у меня не было острой необходимости добавлять еще один плед к тому множеству пледов, которые уже были в нашей семье, но это никогда не останавливало меня от изготовления большего количества шарфов, свитеров и носков, чем один человек разумный будет в состоянии износить за всю свою жизнь.

Может быть, часть этого отвращения к пледам относилась к их неизбежной простоте – вязание пледа не казалось задачей, достойной меня. Конечно, это займет примерно вечность, но в провязывании ряда за рядом нет ничего захватывающего.

Кроме того, нельзя завернуться в плед, пойти в нем на улицу и благосклонно улыбаться на восторженные восклицания: «Ты сама его связала?!» Пледу приходится жить в одном месте.

Не поймите меня превратно, я всегда была любительницей пледиков. У всех нас, троих детей, были свои особенные одеяльца. Мое было розовое, с овечками с одной стороны (мне хотелось бы думать, что это стало предвестником многих тысяч долларов, которые я потрачу на шерсть, когда вырасту) и простеганное белой тканью – с другой. Это была такая разновидность нежности, которая ощущается всей кожей.

Я называла его «мой одеяльчик» и таскала с собой повсюду вместе со старым плюшевым львом по кличке Глория. Глория раньше принадлежала маме и весила почти три с половиной килограмма, причина стала понятна, когда однажды случайно (как я думаю) отрезала хвост и обнаружила, что игрушка набита не ватой, а твердыми белыми бусинами. Я отчетливо помню, как тайком решила искупать Глорию в бассейне моей бабули. Она утонула.

«Мой одеяльчик», однако, был священен. Мне нравилось сворачиваться под ним калачиком и носить его как накидку, и строить из него многочисленные «крепости». Больше всего я любила расстегнуть молнию на пододеяльнике и уютно устроиться внутри с книгой, в этом убаюкивающем теплом пространстве. Еще до того, как я узнала хоть что-то о ткани или пряже, мне нравилось создавать эти крошечные миры, в точности соответствующие моим требованиям.

Но мое стремление к уюту никогда не сравнится со стремлением Морайи.

Восклицание «Уютно!!!» стало практически ее коронной фразой – с обязательным погружением в самые мягкие подушки дивана или в груду только что высушенного постельного белья. Ее рвение к удобству непреодолимо, как у собаки, натасканной на розыск трюфелей, она руководствуется им в выборе свитеров-оверсайз и свободных штанов на эластичной резинке, которые все равно выглядят симпатичнее, чем вся моя одежда вместе взятая, плюс огромное множество разнообразных пончо. Морайя облачалась в свои мягкие безопасные пространства с выдохом облегчения.

Ее детское одеялко было тканым, сделанным из тысяч нитей пастельных тонов, которые становились все тоньше с каждой стиркой. Когда она стала старше, Мэттью унаследовал его по классической традиции третьего ребенка во всем мире. Но он сумел сделать его своим. Он окрестил его «мой май-май» и посрамил мою приверженность «одеяльчику», таская его с собой повсюду в прямом смысле этого слова. Можно было точно определить, где оно побывало, потому что оно начало распадаться на кусочки, оставляя на своем пути обрывки ниточек («май-май нитки»). Однажды наша семья поехала в путешествие в Пуэрто-Рико с ночевкой на яхте, а на следующее утро, выглянув в море, я увидела скопление «май-май ниток», застрявших в камнях, развевающихся на соленом ветру.

Когда его «май-май» превратился чуть ли не в лоскуток ветоши, Мэттью перенес свою привязанность на другой объект. Он усыновил красивое скромное покрывало из Restoration Hardware, которое наша мама намеревалась использовать для гостиной, и провел свои оставшиеся дни любви к одеяльцам, таская его за собой.

Сейчас он это перерос, но, когда я представляю себе его комнату, я по-прежнему мысленно переношу туда тот милый пледик, так резко контрастирующий с постельным бельем с покемонами.

Эти кусочки ткани были настолько частью нас самих, пусть и недолго, как наши прически или сандалии. Они были символом того, что мы под надежной защитой, что, даже если снаружи все угрожающе опасно и невыносимо, мы можем в них завернуться и отгородиться от звука и света. Куда исчезает это влечение, когда перерастаешь его вместилище? В отношения, в квартиры, в непрерывное шествие рукодельных проектов?

Я решила сделать свой плед еще в старой квартире, в старых отношениях, как только начала напрягаться по поводу их обоих. Я часами фантазировала, на что будет похожа моя уверенная, взрослая, собственная жизнь, и всегда возвращалась к этой туманной идее тепла, к мысли, что можно завернуться в этот плед, подоткнуть его уголки, не нуждаясь ни в ком и не желая ничего, кроме того, что я сама могла себе дать. И вязание собственного пледа, казалось мне, станет самым буквальным возможным воплощением этого видения.

Я купила дешевую пряжу, так как знала, что мне ее понадобится очень много, больше, чем требовалось для любого моего проекта до этого. Я выбрала мягкий хлопок кремового, темно-розового и темно-синего цвета. В рукодельном блоге, на который я была подписана, нашлось подходящее описание, достаточно простое даже для моих дилетантских навыков вязания крючком. Нужно было начать с кружочка в шесть петель – диаметром с монетку в пять центов – и работать по направлению вовне, вывязывая так называемый «бабушкин квадрат».

Даже не вязальщики с легкостью узнают бабушкины квадраты: представьте плед на диване своей двоюродной бабушки или жилет, который носит особенно чудаковатый учитель рисования. Скорее всего, такой жилет сделан из десятков маленьких многоцветных квадратиков, сшитых вместе. Они легко узнаваемы по своеобразному «взрыву» из центра – голубой кружок внутри желтого кружка внутри белого квадрата. Как оптическая иллюзия без иллюзии. По отдельности из них получаются отличные подставки или мочалки, а объединившись вместе, они создают вещи, гораздо больше и сложнее, чем сумма их частей.

Но мой плед будет просто одним бабушкиным квадратом. Одним гигантским квадратом, ряд за рядом, достаточно большим, чтобы покрыть двуспальную кровать, и даже чуть-чуть больше. Этот узор сводит на нет привычный способ вязания вещей, упрощая его донельзя. Каждый ряд будет немного длиннее, чем предыдущий; я меняю цвета каждые два ряда, чтобы не заскучать. И остановлюсь я только тогда, когда у меня закончится пряжа, а может, и это меня не остановит.

Поначалу я относилась к этому пледу, как к любой другой вещи. Я таскала его повсюду с собой в сумке и работала над ним, когда выдавалась свободная минутка. Но через несколько недель для него понадобилась уже отдельная сумка, а потом, еще через несколько недель, он стал слишком большим, чтобы можно было брать его с собой. Он был похож на Алису (ту самую, из Страны Чудес) после того, как она схрумкала печенье «Съешь меня», и ее ноги высунулись из окон, а шея – из трубы. Я никогда раньше не работала над таким долгосрочным проектом, что его нельзя было бы носить с собой; лишь иногда свитера становились слишком тяжелыми и громоздкими, уже на финальной стадии, когда оставалось только довязать манжет на рукав или обвязать кромку, но все же таскать с собой, скажем, свитер сложно, но можно.

Из-за его размера мне приходилось сидеть с ним дома. Я могу работать над пледом только в одном месте, на диване, если только у меня вдруг не возникнет желания перетащить его на кровать. Он живет в одном месте, и я прихожу к нему, а не наоборот. Он уже выглядит, словно всегда был здесь, на подлокотнике дивана, рядом с окном; и если случайно его не поднять и не обнаружить гигантский клубок пряжи и свисающий крючок, то он похож на самый обычный плед. На самом деле это и есть самый обычный плед; и то, что он еще не закончен, вовсе не означает, что он не может меня согревать, когда я вяжу его, укутав им ноги. Гости всегда делают комплименты, спрашивают, сама ли я его связала, на что я неизменно отвечаю: «Да. То есть я все еще вяжу его».

Я вяжу его время от времени, с перерывами, под настроение. Иногда я не прикасаюсь к нему месяцами, а потом неделями работаю над ним каждый вечер, как только добираюсь до дома. Одно время я начинала с него каждое утро, просто пара петель за раз, мне нравилось ощущать его масштабы и основательность, пока я была занята планированием своего дня. Это метафора, конечно, но он просто существует. Это то, что мне и нравится в рукоделии: оно может содержать в себе столько смысла, значить гораздо больше, чем оно есть, и все же оставаться точно заданного размера и формы.

Однажды я все же переместила плед с его законного места на диване, только однажды. В Рождество, сразу после того, как умер дедушка, и перед тем, как умерла бабушка, я взяла его с собой в Вирджинию. На тот момент он был огромным, и потому его посчитали за отдельное место в ручной клади (меня пытались заставить «сдать его в багаж» на втором этапе поездки в воздушной жестяной банке, которая вмещала не более двадцати пассажиров, но я отказалась).

Я поставила сумку в ноги и несколько раз за поездку наклонялась погладить ее, словно напуганного кота в переноске.

Я летела на Рождество потому, что так было дешевле, и потому, что в тот год праздник ощущался совсем иначе. Аэропорт Кеннеди был практически безлюден. Мне это нравилось – пятиминутное ожидание в очереди на досмотр, пицца на завтрак (!) и «Кровавая Мэри», которую я заказала на странном автоматизированном iPad-сервере посреди терминала; мне нравилось, что все, сотрудники и путешествующие, были особенно вежливы, словно участники тайного сговора, все вместе и одновременно застрявшие в этом промежуточном пространстве.

Когда я прибыла в город Роанок, казалось, будто я приземлилась в музее. Это крошечный аэропорт, где всего пара выходов на посадку и две взлетно-посадочные полосы. Досмотр занимает едва ли пять минут, и теперь здесь даже есть бар, где «Кровавую Мэри» готовит и подает живой человек из плоти и крови. Из одного конца длинного коридора можно сразу увидеть «комитет по встрече», ожидающий тебя: улыбающиеся и машущие родители, брат и сестра около магазина сувениров, тетя с фотоаппаратом, высокий и спокойный дедушка, бабушка, готовая заключить в объятия и высказаться по поводу цвета твоих волос.

Но в тот день никого не было. Я спустилась по эскалатору и вышла на парковку. В Вирджинии всегда теплее, чем в Нью-Йорке, а то Рождество было слишком мягким, слишком теплым для вязаных подарков, которые я привезла в своей непледовой ручной клади. Подъехала мама на машине родителей и отвезла меня через горы в Блэксбург, где деревья ожидают в нетерпении, когда же их украсят, а рождественские фильмы надеются, что их обязательно посмотрят.

«Почему бы нам просто не отметить Рождество завтра?» – предложил кто-то из нас, и все были ему благодарны. Раньше мы посмеивались над семьей в нашем старом квартале, когда в один дождливый Хэллоуин они позвали всех родителей и попросили отложить «выпрашивание сладостей» на следующий вечер. Нельзя передвинуть праздник, презрительно фыркали мы, так же как нельзя передвинуть океан. Кроме того, мы знали, как бороться с дождем: обмотаться в дождевик или, в качестве бонуса, превратить дождевик в часть костюма на Хэллоуин, и это значило, что нам достанется больше конфет, как самым бесстрашным попрошайкам сладостей из всех.

Но иногда, оказывается, приходится все менять местами. Приходится признать тот факт, что больше нет той бесконечной заботливой близости, которая сплачивала нас вокруг обеденного стола. Приходится замедляться, понимать свои собственные пределы. Приходится создавать новые традиции.

– Смотри, – сказала я бабушке на следующее утро, которое мы назначили Рождеством. – Смотри, над чем я работаю.

– О, как мило, – сказала она, коснувшись столь знакомых ей рядов столбиков с накидом.

«Это все благодаря тебе», – подумала я, но не сказала вслух, потому что считала, что так будет всегда. Все это.

Следующей зимой, когда бабушка уже скончалась, мы встречали Рождество в нашем доме в городе Нидем.

Раньше мы никогда не ставили рождественскую елку, и поэтому у нас не было ни украшений, ни гирлянд, ни семейных преданий, с которых можно взять пример. Мы подарили друг другу только то, что сами выбрали, вместо обычного множества подарков. Я получила чайник и электрическую зубную щетку, Морайя – одежду и обувь, Мэттью – носки. Без бабушки и дедушки было немного пусто, поверхностно, словно мы делали это для галочки, потому что не знали, что еще делать. Все были напряжены; я нарвалась на пару ссор. Но были и проблески новых ритуалов. Морайя сделала украшения из прутиков и дерева; на следующее Рождество мы вдвоем придумали отдельные носочки под подарки для каждого члена семьи и даже для домашних животных.

Когда я начала вязать плед, я не знала, с кем буду встречаться, когда его закончу. Я не знала, где буду жить или где буду работать, или кто из моих друзей или семьи по-прежнему будет со мной. Я даже не знала, нужен ли мне будет этот плед! Создать нечто настолько объемное – это преодоление себя, прыжок в неизвестность. Приходится верить, что будешь чувствовать тот же порыв, что когда-то заставил засесть за работу, даже если не знаешь, куда он заведет и кем ты станешь. И даже если так и не будешь этого знать, когда закончишь работу.

Ряды теперь такие длинные. Каждая сторона по крайней мере в полтора метра; и я уже редко когда могу довязать полный круг за один присест. Из-за размера практически невозможно отследить прогресс. Прибавление двух петель в каждом ряду значит очень много, когда таких петель всего только двенадцать или шестнадцать в общей сложности, но не значит практически ничего, когда их сотни.

И как узнать, получилось ли изменить хоть что-то, продвинуться чуть дальше, стать ближе к тому, что в итоге хочешь получить?

И я понимаю, что это невозможно, по крайней мере, не прямо сейчас. Если взглянуть шире, можно увидеть, что многое уже сделано: в плед можно завернуться, почувствовать его вес, пусть даже сейчас кажется, словно он создан из тысяч «ничего». И все, что остается, – это верить в то, что знаешь, в то, чему научился за годы создания вещей, и чертыханий, и начинаний всего заново. Каждая петля – это шаг вперед, даже если ходишь кругами. (Или квадратами.) Каждая минута потрачена не напрасно. Смотри: это создано тобой.