ФРЭНКИ НЕГРОМКО ПОСАПЫВАЕТ под желтым одеялом, а я все никак не могу перестать думать о Мэтте. О нашем первом поцелуе, о падающих звездах, о взглядах украдкой за обеденным столом, о том, как он присылал мне цитаты из любимых книг посреди ночи. Я помню его прикосновения к моей щеке в моменты, когда на нас никто не обращал внимания. Запах его кожи, когда он подался вперед, чтобы заплатить за мороженое в последний день в Custard’s Last Stand.
Знай я тогда, что Мэтт так скоро умрет, сказала бы что-нибудь важное. А так, выходит, последнее, что он слышал, – мое нестройное мычание под старую песню Grateful Dead. Знай я, что он умрет, поведала бы о своих чувствах прямо и не таясь. Не тратила бы время на флирт, томные взгляды и шепотки в траве за домом. Я бы смотрела на него внимательнее, стремясь сохранить в памяти каждую деталь. Я бы задала ему миллион вопросов, чтобы узнать все самое важное до той злосчастной поездки из кафе домой. Потому что после все померкло.
А ведь мы даже не успели прояснить свой новый статус. То, что происходило между нами весь месяц до его смерти, навсегда останется тайной. Теперь не у кого спросить. Иногда, лежа по ночам в кровати, я думаю, что было бы, если бы он встретил другую в Корнелле? Или если бы Фрэнки обиделась и Мэтт решил, что оно того не стоит? Когда любишь кого-то, тебе вряд ли придет в голову интересоваться странными вещами. «Мэтт, слушай, а если ты умрешь до того, как расскажешь про нас сестре, можно за тебя это сделаю я? Да, кстати, тут вообще есть о чем рассказывать?»
Смерть всегда застает врасплох. Ты чувствуешь себя потерянной, расколовшейся на куски, и все, что остается, – разрозненные фрагменты, в которых ты неизбежно ищешь скрытый смысл. В поисках зацепок я сотню раз прокрутила в голове события того рокового дня. Мне хотелось разглядеть призрачную возможность альтернативного конца, эффект бабочки.
Если бы в тот день мы с Фрэнки не захотели поесть мороженого, Мэтт был бы жив.
Если бы я не целовала его каждую ночь с моего дня рождения, он не волновался бы так сильно и был бы жив.
Если бы я не родилась, он был бы жив.
Если бы бабочка не взмахнула крыльями, никакой автокатастрофы бы не случилось.
– Не спится?
Я вздрагиваю и вдруг замечаю тетю Джейн в темном углу веранды, куда меня привели призраки прошлого.
– Я думала, все уже легли, – говорю я, пытаясь успокоиться. – Извините, я не хотела… просто…
– Анна, не уходи. – Она качает головой. – Все в порядке. Я просто… вспоминаю разное.
– И я. – Мне тут же хочется забрать свои слова обратно, убежать в дом и спрятаться под кроватью. – Ну, в смысле… вспоминаю всякие истории.
Тетя Джейн кивает. Вокруг ее головы голубоватым сиянием струится лунный свет.
– Посиди со мной. – Она придвигает ногой стул.
Теперь она напоминает старую добрую тетю Джейн, которая всегда обращалась со мной скорее как с подругой, чем как с маленькой девочкой. До смерти Мэтта она частенько с нами загорала, приносила холодный чай и болтала о всяком. Конечно, тогда все было по-другому: Фрэнки была девственницей, а я не плакала при виде голубой глазури и не скрывала правду о лучшем друге от лучшей подруги.
Несколько минут мы с тетей Джейн просто сидим в тишине, вслушиваясь в мерный шум волн, разбивающихся о берег.
Шшшшшш. Шшшшшш.
В темноте он кажется более спокойным и громким.
– Фрэнки и Мэтт часто гуляли по пляжу в поисках стеклянных окатышей и красивой гальки, – рассказывает тетя Джейн. – Они вечно соревновались, кто соберет больше.
– А потом привозили мне стекляшки. Я до сих пор их храню.
– Да, помню эти твои банки. Еще Мэтт делал украшения. Браслет с красным стеклом для Фрэнки и подвеску с голубым. Помнишь, ту, которую он всегда носил на шее?
Вдох. Выдох.
Я киваю, сморгнув слезы.
– Где она теперь? – говорит тетя Джейн. – Искала везде… Наверное, Мэтт просто забрал ее с собой.
Я дотрагиваюсь до ямочки на шее. Иногда я словно чувствую эту подвеску, как будто Мэтт и вправду подарил ее мне. Нет, только кажется. Скорее всего, она осталась среди обломков машины вместе с дисками, кроссовкой, просроченными библиотечными книгами и нашими ложками от мороженого. Крошечные осколки оборвавшейся жизни.
– Анна, – вдруг говорит тетя Джейн, нарушая тишину, которая наполнена ночным приливом. – Можно тебя кое о чем спросить? Только между нами.
– Да, – отвечаю я, не понимая, что происходит.
– Я сегодня вела себя странно, и мне очень стыдно. Не всегда удается предупредить приступ истерики. Впрочем, я правда очень стараюсь. Но… скажи мне, как Фрэнки? Только честно.
Я вглядываюсь в такое искреннее лицо тети Джейн и вспоминаю про Йохана, про тени с блестками и сигареты, проваленные экзамены и оглушительные хлопки дверьми. Как она вообще может о таком спрашивать? Может, ей просто хочется получить утвердительный ответ? Успокоиться и продолжать делать вид, будто ничего не происходит. Но это серьезное выражение лица, морщины на лбу и вокруг губ, побелевшие от напряжения пальцы, сжимающие кружку… Тетя Джейн, как слепая, тянется к свету. В моей голове тут же звучит голос папы, далекий и очень грустный:
«Пока ты рядом, у Реда и Джейн нет необходимости заботиться о Фрэнки».
– Прости, милая, – говорит тетя Джейн, – наверное, я слишком на тебя давлю. Просто я так за вас переживаю. Фрэнки перестала быть со мной откровенной. Собственная дочь стала чужой.
– Со мной тоже. – Эти слова сами собой срываются с языка, прежде чем я успеваю обдумать ответ полусонным мозгом. Глупо вышло. – То есть…
– Расскажи мне. – Тетя Джейн вдруг крепко вцепляется мне в руку. – Не бойся.
Она смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю, что в этот момент могу рассказать обо всем: о том, как сильно изменилась Фрэнки, как часто она выпадает из реальности, о Йохане, двадцати свиданиях, о «булыжнике», о первом поцелуе со вкусом глазури и обещании, а еще о том, что я никак не могу выбросить Мэтта из головы… Я хочу выложить то, что у меня на душе. Кто знает, может быть, именно эта сломленная женщина поможет хоть что-то исправить?
– Фрэнки… отлично справляется, – говорю, и у меня тут же появляется желание себя стукнуть. Хотелось сказать столько всего, но хватило только на это? «Отлично справляется». Как будто оцениваю ее работу.
– Нет, – отвечает Джейн и убирает руку. – Это не так. Мы все плохо справляемся. Анна, давай не будем друг друга обманывать.
Во мне бушуют противоречивые эмоции: ярость, искреннее желание защитить Фрэнки, чувство вины за то, что я не могу рассказать правду, и затаенная злость на то, что всем плевать, сколько я потеряла в той автокатастрофе.
– Слушайте, тетя Джейн, – говорю дерзко, как будто мне претит сама мысль о том, чтобы обсуждать лучшую подругу с ее же матерью, – Фрэнки все еще здесь. Она не собирается покончить с собой и не принимает наркотики. Она не утратила чувство юмора. Но она очень изменилась.
– Анна, я…
– Да вы же сами видите. Весь этот яркий макияж, поведение. И ее успехи в учебе, которые оставляют желать лучшего. Я уже не говорю о том, что произошло за обедом. Тетя Джейн, Фрэнки отлично понимает, что он умер. Он умер, и точка. Мэтт никогда не вернется, как бы мы этого ни хотели.
Меня трясет. Я зажимаю рот рукой, в ужасе от всего, что наговорила. Каждое слово падает сверху неподъемной глыбой. Это было грубо, жестоко, и я не должна была… Я самый ужасный человек на свете, и застывшее растерянное лицо тети Джейн – заслуженное наказание.
Но потом я слышу глубокий вдох.
Вижу улыбку.
Озорной взгляд.
Что это?
Темная ночь, веранда дома в Занзибар-Бэй, далекий шум океана, гадкая правда, сорвавшаяся с губ, и… искренний смех тети Джейн.
– Анна, – говорит она и вытирает рукавом брызнувшие из глаз слезы, – ты первая, кто не побоялся быть со мной честным после смерти сына.
– Боже, тетя Джейн, простите меня. Я сама не понимаю, как так вышло. – Я вскакиваю и бросаюсь к ней в объятия, чтобы скрыть свое пылающее лицо.
– Ну-ну. – Она обнимает меня. – Смотри, я же не разбилась, как какая-нибудь ваза.
Я отстраняюсь и сажусь обратно на стул, все еще внутренне содрогаясь от собственной вспышки эмоций и последовавшей за этим реакции. Тетя Джейн смотрит на меня и молча пьет чай. В ее глазах столько грусти, что хватит на всю жизнь. Но она находит в себе силы улыбаться.
– Анна, ты по нему скучаешь.
– Всегда. Не могу поверить, что его больше нет. – Слова вновь вырываются против воли и, кажется, звучат очень глупо. Я могу произнести их хоть тысячу раз, но более привычными или правильными они от этого не станут. В груди что-то ноет, и, чтобы не расплакаться, приходится задержать дыхание.
– Он был тебе больше, чем просто другом.
Я киваю, на мгновение забыв о том, что говорю с тетей Джейн, а не пишу о своих переживаниях в дневнике.
– То есть… он был мне как брат. Ну, как Фрэнки. Правда, Фрэнки мне как сестра. Я хочу сказать…
Тетя Джейн тянется через стол, берет мои ладони и мягко качает головой.
– Милая, когда ты произносишь имя Мэтта, у тебя на лице появляется такое же выражение, какое появлялось и у него, когда он произносил твое. – Ее голос под конец срывается, но теплые руки держат все так же крепко.
«Какое выражение?» – хочу спросить я, но в горле как будто бьется бабочка, горестно трепеща крыльями. Где-то там, за верандой, в ожидании моего ответа тяжело вздыхает океан.
Шшшшшш. Шшшшшш.
– Фрэнки ничего не знает, – говорю я, сама не понимая, чего хочу от тети Джейн. Чтобы она поделилась с дочерью? Или чтобы сохранила тайну? Все мои мысли и чувства сворачиваются в огромный клубок. Мы почти ничего друг другу не говорили, но у меня такое ощущение, что я рассказала ей о Мэтте больше, чем кому-либо, включая собственную мать.
– Я уже поняла, – отвечает тетя Джейн. – О таком Фрэнки не смогла бы молчать.
Я вспоминаю Йохана и тут же прогоняю эту мысль. Речь идет о моей тайне, в конце концов.
– Тетя Джейн, я…
– Я тоже не могу уснуть. – Фрэнки выходит на веранду в пижаме с лягушками и плотно закрывает за собой раздвижную дверь. – О чем это вы тут болтаете?
Меня пронзает ужас, по спине бегут мурашки, и, не выдержав, я вскакиваю.
– Да ни о чем, Фрэнк. Просто я не могла уснуть и не хотела тебя будить.
Я вглядываюсь в лицо подруги, пытаюсь понять, слышала ли она хоть слово, но вижу только уставшие глаза, взлохмаченные волосы и розовые полосы на щеке – следы от подушки.
– Ну, теперь я и сама проснулась, – отвечает Фрэнки и подсаживается к матери.
Тетя Джейн допивает чай, вытирает рукой рот и тяжело вздыхает, глядя на океан.
– Мир? – спрашивает она, очевидно, не собираясь ходить вокруг да около.
Фрэнки кивает и кладет голову ей на плечо.
– Все утро я ждала, когда же наконец случится истерика, – рассказывает тетя Джейн. – Но когда мы сюда добрались и я начала разбирать чемоданы, убирать дом, мне показалось, что все вдруг стало нормально.
– И мне, – вставляет Фрэнки.
– А потом я поднялась к себе, после того как ты побежала на чердак, и вдруг поняла: завтра утром мы соберем вещи и поедем обратно.
– А теперь что думаешь? – спрашивает Фрэнки.
Тетя Джейн запускает руку в карман кофты.
– Думаю, твой брат хочет, чтобы мы остались. Я искала в бельевом шкафу коробку салфеток, а нашла вот это.
На ее ладони лежит красная потертая металлическая машинка, по размеру не больше арахисовой скорлупки. Тетя Джейн поглаживает вещицу большим пальцем и, кажется, собирается заплакать, но вдруг улыбается.
– Он вечно их терял, – объясняет она и пускает игрушку вдоль края стола, – а Ред на них наступал. Пару раз чуть шею не сломал. Помнишь?
Фрэнки улыбается.
– Откуда ты знаешь, что это его? Тут ведь и другие люди жили.
– Смотри. – Тетя Джейн переворачивает машинку. На гладкой металлической поверхности черным маркером выведены инициалы: М. П.
Задыхаясь, Фрэнки хватает ее.
– Понимаешь? – Тетя Джейн гладит дочь по щеке костяшками пальцев. – Он хочет, чтобы мы остались.
Звучит странно, но подобные вещи происходят все время. Например, мне попадаются монетки. Мэтт никогда не подбирал деньги, найденные на тротуаре. «Пусть у кого-то будет счастливый день», – любил повторять он. Я вечно его поддразнивала, что после смерти он попадет в комнату, заполненную деньгами, которые он оставил для других.
А теперь я повсюду нахожу монетки. Не только во время прогулок (такие я всегда оставляю на месте, как и Мэтт), но и в самых странных местах. Например, в душе. Или в ботинках (там они почему-то появляются чаще всего). А вчера монетка выпала из книги, которую я взяла с собой. Все эти деньги я кладу в карман, а потом выхожу на улицу, разбрасываю по тротуару и повторяю: «Пусть у кого-то будет счастливый день».
Тетя Джейн забирает у Фрэнки машинку и, улыбнувшись, кладет обратно в карман. Неужели она наконец-то готова вернуться из добровольного заключения на необитаемом острове, которое началось после смерти Мэтта? Трудно сказать. Как и тогда, за обедом, милая улыбка может смениться истерикой, и корабль хорошего настроения немедленно поглотит страшный шторм.
Но пока все в порядке.
Мы сидим за столом в полутьме, тихо предаваясь воспоминаниям, и наше дыхание вплетается в шум волн, которые разбиваются о берег.
Шшшшшш. Шшшшшш. Шшшшшш.
Так проходит несколько минут. Я перевожу взгляд с Фрэнки на тетю Джейн и обратно на океан, мечтая, чтобы это мгновение не заканчивалось.
Наконец Джейн нарушает тишину и, встав со стула, говорит:
– Девочки, пошли. За мной.
Мы с Фрэнки идем за ней на пляж и вскрикиваем от ледяных капель воды, попадающих на ноги. Тетя Джейн резко останавливается и падает на песок, еще влажный после прибоя.
Мы стоим рядом, не понимая, что делать: присоединиться или бежать за дядей Редом. Вдруг она раскидывает руки в стороны, из-за чего становится похожей на огромную бабочку, и мы тут же начинаем смеяться.
– Давайте делать ангелочков на песке! – говорит тетя Джейн таким тоном, словно для взрослого человека в порядке вещей выскочить в три ночи на пляж и предложить нечто подобное. – Ну же!
Мы ложимся по обе стороны от нее и широко раскидываем руки и ноги. По нашим щекам текут слезы, то ли от смеха, то ли от горя – теперь уже трудно понять.
– Как думаете, он их увидит? – спрашивает тетя Джейн, перекатившись на живот. После нас на песке остаются три силуэта. Они и правда напоминают ангелов.
– Если и увидит, – говорит Фрэнки, – то подумает, почему женщины в его семье все такие чокнутые.
Женщины в его семье. И я – одна из них. Не дочка соседей. Не обуза. Член его семьи. Мы бежим обратно к дому, громко смеясь, и вытряхиваем из волос холодный песок.