УТРО НАСТУПАЕТ СЛИШКОМ быстро. Мама заходит в комнату, будит меня, зовет завтракать и обсуждать поездку. Я сажусь, осматриваю такой знакомый интерьер и понимаю, что дом на пляже остался за четыре тысячи километров отсюда.

Сейчас одиннадцать утра, а значит, прошло уже десять часов. Недостаточно, чтобы справиться с последствиями всех бессонных ночей, но маме этого не объяснить, она жаждет общения.

Папа сидит внизу за сервированным столом и читает газету. В честь нормального семейного отдыха и моего триумфального возвращения мама приготовила королевский завтрак для своей хорошей дочки, которая, разумеется, не брала в рот ни капли спиртного, не развлекалась с мальчиками, не сбегала из дома и уж точно не появлялась на улице без солнцезащитного крема.

Я собираю волосы в хвост, накладываю еду в тарелку и подробно рассказываю родителям о поездке. Естественно, для них я подготовила самую приличную версию: отдых под присмотром дяди Реда и тети Джейн, короткие истории про Джеки, Саманту и их строгих родителей, вкусные блюда из морепродуктов, тот случай с официантом, облившим водой обгоревшую Фрэнки, и ночь, когда мы с тетей Джейн делали ангелочков на пляже. Я в красках описываю океан, наш дом, бульвар Мунлайт, разношерстные толпы туристов и местных, изо всех сил стараясь не ляпнуть что-нибудь про Сэма и его вкуснейший смузи Va-Va-Vineapple, который я непременно попытаюсь приготовить, как только доберусь до блендера.

– Анна, это так здорово! – говорит мама и подливает себе кофе.

– А у вас как дела? – спрашиваю я, лихорадочно вспоминая, не упомянула ли случайно Сэма.

– У нас отличные новости. – Мама улыбается сидящему напротив папе.

– Помнишь, перед твоим отъездом я получил документы на дом Хуверов, тот старинный особняк на Пятом шоссе? – спрашивает он. – Так вот, мне удалось его продать. Как я и предполагал, неделя тишины, а потом предложения посыпались горой.

– Это же прекрасно, пап. Поздравляю!

– Мы устроим в честь этого праздничный ужин, пригласим Перино. Здорово, правда?

Я машинально пожимаю плечами, а потом, опомнившись, радостно киваю.

– Кстати, где Фрэнки? – интересуется папа. – Уже почти двенадцать. Вы обычно не расстаетесь так надолго.

Я глубоко вдыхаю и отпиваю апельсиновый сок.

Знаешь, пап, сначала Фрэнки наврала, что лишилась девственности на футбольном поле с учеником по обмену, и прожужжала все уши о том, что первый раз вовсе не должен быть каким-то особенным. Потом мы придумали дурацкую затею с двадцатью парнями, и она снова меня обманула, притворившись, что переспала с одним из них, хотя на самом деле они просто бегали голыми, а потом расстались. Тем временем я лишилась девственности с парнем под номером пять (а может быть, шесть?). Фрэнки прочитала мой дневник и узнала, что я кучу лет была влюблена в ее брата Мэтта. Когда ты сфотографировал нас на дне рождения после битвы тортом, он поцеловал меня и взял обещание хранить эту тайну. Фрэнки так разозлилась, что выбросила мой дневник в океан. Он ушел на самое дно и останется там на веки вечные, как несчастная русалка из сказки, которая превращает свои слезы в стекляшки. Кстати, ты будешь доедать бекон?

Папа аккуратно мажет тост, стараясь не накрошить, и терпеливо ждет моего ответа.

– Чуть позже встретимся, – говорю я.

– Отлично. Мы уже позвали на ужин Реда и Джейн. Кстати, Анна, ты так изменилась. – Папа окидывает меня долгим пристальным взглядом.

– Ты о чем? – спрашиваю я, стараясь не выглядеть виноватой. От папы моя реакция, скорее всего, ускользнет, но непременно привлечет внимание мамы.

– Хм. Ты загорела и стала спокойнее.

Мама кивает:

– Давно надо было отправить тебя отдыхать.

– Ха-ха.

Иногда кажется, что я – инопланетянка, которая случайно выпала из летающей тарелки и оказалась в доме ничего не подозревающих земных родителей.

После завтрака самое время разобрать все скопившиеся за три недели грязные секретики. Точнее, одежду. Да, грязную одежду.

Для начала я вываливаю содержимое чемодана (а вместе с ним – несколько килограммов песка) на кровать.

Затем отсортировываю все, что не относится к одежде: стеклянную гальку, ракушки, парочку плоских морских ежей, камень с полосками, который Фрэнки подарила мне в самый первый день, iPod, телефон, открытки, магнит из Сан-Франциско для школьного шкафчика, сборник стихов об океане из City Lights, а еще меню на вынос из Smoothie Shack, в нижнем углу которого нацарапан адрес электронной почты Сэма.

Я складываю стеклянную гальку в новую банку, а меню прячу на дно ящика с носками – там мама точно не найдет. Все остальное раскладываю по разным местам, даже кофту Сэма, которая отлично вписывается в мой гардероб. Она будто воссоединилась со своими старыми подругами-толстовками.

Ткань по-прежнему хранит запах его тела. Я кладу кофту поближе, чтобы потом, когда ничего не подозревающие родители запрутся в спальне, непременно надеть ее.

Я открываю окно и убираю москитную сетку, чтобы вытряхнуть песок из вещей, но замечаю Фрэнки. Она загорает на заднем дворе, очевидно, чтобы закрепить и без того совершенный загар. Подруга, пролистав Celeb Style, бросает его на соседнее кресло, в котором раньше всегда сидела я.

Неудачно приземлившийся журнал падает на траву вместе с несколькими другими выпусками. Фрэнки пытается поднять их, не вставая с места, но вновь роняет и заваливается набок.

Никакого втянутого живота, влажно блестящих приоткрытых губ, торчащей груди и слегка разведенных ног. Никакого сверкающего песка и шумящего океана. Никаких свистящих вслед, истекающих слюной парней. Только Фрэнки и мое пустующее кресло рядом.

Мне больно на это смотреть, стыдно сидеть тут, в тени, и подглядывать.

– Фрэнк! – кричу я. – Сейчас зайду.

Подруга встречает меня на кухне и по пути наверх берет две банки диетической колы.

Кажется, последний раз я была тут сто лет назад, и теперь, оказавшись в знакомой бордово-фиолетовой комнате, чувствую себя так, словно вернулась домой после долгой разлуки.

Я сажусь на кровать, подогнув ноги. Камера подключена к стоящему на столе компьютеру, и все воспоминания о наших лучших летних каникулах на свете переносятся на жесткий диск.

– Можем попозже посмотреть, если хочешь, – предлагает Фрэнки, а потом натягивает шорты прямо поверх купальника. Она садится перед туалетным столиком, спиной к большому зеркалу, перед которым прихорашивалась в последний раз перед обсуждением планов на каникулы.

Я пожимаю плечами. Мы смотрим друг на друга и отводим взгляд. Снова смотрим. И снова отводим взгляд. Открываем колу, делаем пару глотков. И молчим. А потом начинаем говорить одновременно:

«Фрэнки, я…» и «Анна, я…» – так нелепо, натянуто. Мы впервые оказываемся в подобной ситуации и просто не понимаем правил игры.

Сейчас мы на территории Фрэнки, поэтому я даю ей возможность высказаться первой.

– Анна, я так рада, что ты пришла. Мы все обсудили, но мне до сих пор так неловко, столько хочется тебе сказать.

– Да, мне тоже.

– Ну ладно… – Фрэнки делает глубокий вдох, медленно выдыхает и едва слышно, со свистом произносит «Мэтт». – Я понимаю, почему он не хотел рассказать обо всем сразу, – говорит она. – Он всегда так обо мне заботился, с самого детства. Если я умудрялась разбить коленку или падала с велосипеда, он помогал мне и бежал к маме за пластырем.

– Помню, – с улыбкой отвечаю я. – Мэтт был идеальным старшим братом.

– Точно. Анна, но теперь его нет рядом, он больше не может меня защищать. И тебе не нужно этого делать. Да, иногда я слетаю с катушек. Я делаю это не специально, просто так выходит. И ты ничего не изменишь. Я… Я должна пройти через это сама.

У меня в горле застревает ком.

– Мне казалось, что я его подвела, – признаюсь я. – Плохо о тебе заботилась, стояла в стороне, пока ты курила, впутывалась в истории с Йоханом и Джейком. Я даже не смогла сдержать одно-единственное обещание.

– Анна, мой брат умер. От этого ты точно не могла меня защитить. Я сама по себе. Это я его подвела. Да и себя тоже.

Фрэнки тянется к верхнему ящику стола, достает сигареты.

– Я знаю, что способна на большее, – говорит она, комкает пачку и бросает в мусорное ведро. Я не слышала у Фрэнки таких уверенных интонаций с того момента, как мы выбирали бикини в Bling и обсуждали двадцать летних свиданий.

– Фрэнки…

– И еще кое-что. Когда мы только приехали в Калифорнию, – продолжает она, – ты спросила, помню ли я вечеринку в честь твоего дня рождения.

Я киваю, теребя нитку на покрывале.

– Да, помню. В тот вечер, когда мы вернулись домой, Мэтт вел себя так, словно в космос слетал. Он прямо парил над землей. Как можно было не догадаться? Понимаешь, я могла подумать о ком угодно, но только не о тебе. Точнее… Мне это просто не пришло в голову. Ты ведь была нам как сестра.

– Но я…

– Погоди, дай договорю. – Фрэнки смотрит на меня, едва сдерживая слезы. Ее рассеченная бровь подрагивает от напряжения. – В тот вечер я почистила зубы и зашла к нему в комнату. Он сидел на кровати, крутил в руках свое любимое ожерелье и широко улыбался. Помнишь подвеску?

Ту самую.

– Ну конечно.

– Я спросила его, что случилось. Он подпрыгнул от неожиданности, совсем как ребенок. Сказал, что ничего не произошло, просто вечеринка получилась хорошей. И я ему поверила. Не замечала очевидного до того, как прочитала твой дневник. Тогда-то все и сложилось в одну картинку. Даже те моменты, когда Мэтт спрашивал, кто тебе нравится из одноклассников или с кем ты пойдешь на танцы.

Фрэнки замолкает, а я пытаюсь осмыслить сказанное, совместить фрагменты мозаики, наконец увидеть историю с другой стороны и получить ответ на вопрос, мучивший меня с того самого вечера: «Что Мэтт ко мне испытывал?» Было ли это простой случайностью, затянувшейся игрой, о которой он забыл бы сразу после отъезда в колледж?

– Я была в него влюблена лет с десяти, – признаюсь я.

– Ага, – отвечает Фрэнки. – Это было взаимно. Теперь я понимаю. Знаешь, мы ведь были так близки. Я и предположить не могла, пока не прочитала… Анна, пожалуйста, прости меня.

Я закрываю глаза, пытаясь отогнать воспоминание о том, как Фрэнки держит в руках мой дневник.

– Все в порядке.

– В тот вечер, когда мы вернулись из больницы, – начинает она, – мама и папа остались внизу с твоими родителями, тебя отправили домой, а я зашла в его комнату. До сих пор не знаю зачем. Как будто что-то тянуло меня туда. Все вещи были на своих местах, как он их и оставил. Незастеленная кровать, грязная одежда на полу, футболка, испачканная синей засохшей глазурью, совсем как та, которую ты до сих пор хранишь. Она висела на двери шкафа. Наверное, так там и осталась.

Я улыбаюсь и представляю, как мы с Мэттом после дня рождения одновременно убираем грязные футболки: он в шкаф, а я в пакет – и пытаемся разобраться, что же произошло.

– Помнишь, мы разбирали мой шкаф перед отъездом и ты предлагала мне выбросить такую же? – спрашиваю я. – Мне казалось, ты даже не поняла, откуда она.

– Я и правда ничего не поняла. А потом, увидев фотографию в твоем дневнике, сложила два и два. Так вот, – продолжает свой рассказ Фрэнки, – в день после аварии в комнате по-прежнему пахло Мэттом. Мне хотелось остаться там навсегда, запереться, глубоко дышать и убеждать себя, что он скоро вернется. Я села на кровать, начала перебирать вещи на тумбочке: будильник, полупустой стакан воды, мелочь, книги, которые он читал, и подвеску.

– Серьезно? – удивляюсь я. – Мне казалось, она потерялась где-то в больнице или на месте аварии.

– Нет. Наверное, Мэтт просто забыл ее надеть. И вот в тот вечер что-то меня подтолкнуло ее забрать. Я сжала подвеску в кулаке, легла на кровать и рыдала до тех пор, пока не уснула. А утром очнулась в своей постели, по-прежнему держа подвеску в руке. Я не понимала, зачем вообще ее забрала, не помнила, как дошла до своей комнаты. Через несколько дней мама в трансе бродила по дому и бормотала что-то про подвеску с голубым стеклышком. Хотела положить ее в гроб Мэтта. Я так и не призналась, что забрала подвеску. Спрятала в карман старинного халата, куда мама ни за что не полезла бы, даже во время своих перестановок. Я просто знала, что надо убрать подвеску подальше. Так же, как знала, что надо унести ее из комнаты Мэтта. Мама думала, она потерялась, и мне было очень стыдно, но я понимала: по какой-то причине эту вещь нельзя хоронить вместе с моим братом. Но до сегодняшнего дня не могла понять почему.

– Ты о чем? – спрашиваю я, пытаясь осознать тот факт, что все это время подвеска была у Фрэнки и что на самом деле она знала о нашей с Мэттом маленькой тайне больше, чем казалось.

Подруга отставляет банку с колой и роется в ящике стола, где обычно хранит сигареты.

– О том, что на самом деле, Анна, она принадлежит тебе. И так было всегда. – Она вкладывает что-то в мою ладонь.

Я медленно отвожу взгляд от ее лица и опускаю глаза вниз, на какой-то плоский прохладный предмет. Крошечный, почти неприметный треугольник голубого стекла на кожаном шнурке. В голове, как кадры из фильма, мелькают воспоминания: торт, кухня, голубое стеклышко, первый поцелуй, сообщения, задний двор, второй поцелуй, еще один, еще и еще, звезды, книги, темная кладовка, мороженое, машина, больница… Мои щеки горят огнем. Я жду, что вот-вот мне станет грустно и из глаз брызнут слезы.

Жду.

Жду.

Жду.

Но ничего не происходит.

Я чувствую себя хорошо. Я думаю про Мэтта и про треугольник голубого стекла между его ключиц. В груди что-то сжимается, но я не плачу. Больше нет горечи утраты. Печаль не наваливается на меня, словно неподъемный камень.

Со мной все хорошо.

Я сжимаю подвеску в кулаке и чувствую бесконечный покой. Да, покой. Любовь. Всепрощение. И облегчение. Что-то начинается, заканчивается и зарождается вновь.

– Спасибо, – шепчу я, протягиваю руки и заключаю Фрэнки в объятия. Давно пора.

– Выходит, до двадцати мы так и не дошли? – Она улыбается и утирает слезы.

– Нет, не дошли.

– Что ж, думаю, за Сэма мы накинем тебе пять очков.

Сэм. Я слышу это имя, вспоминаю знакомый запах кожи, и волоски у меня на шее встают дыбом.

– Ты же понимаешь, что я хочу знать все подробности вашего ночного рандеву? – спрашивает Фрэнки.

– Франческа, я поражена до глубины души!

– Ой, да ладно, будто ты не знала, что я спрошу.

– Нет, я поражена тем, что ты использовала слово «рандеву»! И даже произнесла его…

– Эй, ты пытаешься сменить тему! – смеется Фрэнки и смахивает кончиком пальца последнюю слезу. На этот раз у нее совсем другой смех. Она выглядит грустной, даже серьезной, но в то же время искренней, честной, полной надежд. И тогда, ловя блики от браслета с красным стеклышком, такого яркого на ее загорелой коже, я вдруг все понимаю. Никогда не было старой и новой Фрэнки. Перемены были просто другой частью ее личности, да и моей тоже. Еще одной деталью нашей крепкой дружбы, которую я так ценю.

Я прижимаю осколок голубого стекла к губам и улыбаюсь Мэтту, моему лучшему другу, который не просто друг. Я наконец-то могу отпустить это ужасное обещание, которое слишком долго доверяла только своему дневнику. Где-то далеко, на самом дне бесконечного океана, сидит всеми забытая русалка, читает мои письма и безутешно плачет, потому что такой любви она не испытывала ни разу.

Перед поездкой мы с Фрэнки решили, что эти летние каникулы станут самыми лучшими на свете, и договорились соблазнить целых двадцать парней. Впрочем, мы так и не пришли к общему знаменателю: стоит ли включить в список тех ребят из Sweet Caroline’s Creamery, не слишком ли стар Казанова с коктейлями, чтобы считаться «парнем», и был ли тот рокер с татуировками всего лишь попыткой меня позлить? В итоге остались всего два парня, с которыми стоило считаться.

Мэтт и Сэм.

Я закрываю глаза и вижу Сэма, лежащего рядом со мной на покрывале, в ту ночь, когда мы впервые смотрели на звезды. Тогда он научил меня видеть мир по-другому. Я вспоминаю ветерок на коже, музыку и прекрасный океан. А еще я вижу Мэтта, чувствую на губах его поцелуй со вкусом марципановой глазури. Вспоминаю книги, которые он любил читать мне вслух. Его волшебные истории о Калифорнии на обратной стороне открыток – чудесные сказки, которые наконец-то ожили в Занзибар-Бэй.

После поцелуя с Сэмом я боялась, что все воспоминания о Мэтте сотрутся из памяти. Теперь-то я точно знаю: этого не произойдет, и он навсегда останется частью меня. Как и Сэм, живущий за четыре тысячи километров отсюда, со своими смузи и долгими вечерами на пляже. И Фрэнки, волшебная бабочка, которая долгое время блуждала в темноте и наконец-то вернулась домой. И звезды, водящие хоровод вокруг меркнущей луны. И шепот разбивающихся о берег волн. Все это не исчезнет никогда, но превратится во что-то новое. И прекрасное.

* * *

Фрэнки улыбается, выжидательно приподняв рассеченную бровь. И в это мгновение, сидя на ее фиолетовом покрывале в теплых лучах солнца, я вдруг понимаю, что нам действительно повезло. Повезло остаться в живых, как все и говорили.

Я кладу подвеску в карман и дышу полной грудью.

Замри, Анна Райли. Сейчас все идеально.