Фрэнк не мог себя заставить спросить Крессиду о похоронах Алкионы, особенно в присутствии Кэти-Мей, которая ловила каждое их слово. Они ужинали вместе в несколько напряженной, но в целом вполне нормальной обстановке, в полном согласии, сосредоточив все внимание на дочери и Рафферти, который отрабатывал свой хлеб (точнее, корм) тем, что все время их развлекал. После того как Кэти-Мей отправилась спать, взрослые, не особенно торопясь, разгрузили машину, двигаясь даже более медленно, чем того требовало больное сердце Фрэнка. Выглядело это так, словно они опасались остаться наедине друг с другом, без отвлекающего фактора в виде дочери.

Когда все вещи наконец были аккуратно сложены в коридоре, Фрэнк предложил выпить по стаканчику на сон грядущий, но Крессида заявила, что хочет все убрать. «Иначе здесь невозможно пройти. Много времени это не займет. — А потом еще добавила: — А ты иди, присядь, передохни». Фрэнк понял, что жена знает о предстоящей операции. Пошел в кухню и сел, уставившись в стену и прислушиваясь к ее шагам вверх и вниз по лестнице. Мысли его смешались, он пытался сосредоточиться, думал, как бы им снова настроиться на одну волну.

— Я бы не отказалась от чашки чаю, если ты заваришь, — сказала Крессида, просунув голову в дверь после пятого похода наверх. — Уже почти закончила.

Фрэнк включил чайник, заварил чай, потом нетерпеливо поставил на стол два стакана и початую бутылку «Хеннесси».

Пару минут спустя она проскользнула в кухню. Волосы успела причесать, переоделась в старые джинсы и заношенный зеленый свитер, которого он на ней уже много лет не видел. Теперь было заметно, как она похудела.

— Здорово выглядишь, — заметил Фрэнк.

Крессида рассмеялась.

— Мы с тобой прямо как пара гончих, — сказала она. — Ни унции лишнего веса. — Голос ее звучал совсем так же, как когда-то прежде. Четкое английское произношение, чуть смягченное вновь вернувшимся к ней акцентом, присущим уроженцам графства Корк, — ему это очень нравилось. Она взяла его ладони в свои. — Я вернулась к тебе, дорогой. Я знаю про шунтирование. Не волнуйся, все будет хорошо.

— И давно ты знаешь? — Он не мог взглянуть ей в глаза, боясь увидеть в них жалость.

— Со дня похорон. Звонила в больницу из Типперэри, но это никак с тобой не связано.

Она не сказала, что нашла письмо из больницы, которое он забыл под подушкой в Оксфорде.

— Мне просто был нужен новый рецепт. На мои обычные пилюли. Случайно попала на Джо — его секретарша куда-то вышла. И он мне все рассказал. — Она погладила его по щеке.

На самом деле Крессида звонила доктору Бойлену через день после похорон, чтобы все выяснить. «Не давите на него, — посоветовал доктор. — Фрэнк сейчас не в том состоянии. Все твердит мне, что у него все в порядке. Но с Вашей помощью он в конце концов дозреет. Крессида, вам придется собраться с силами, моя дорогая, быть сильной за двоих. Это будет очень трудный период для вас обоих». И пообещал не говорить Фрэнку, что она звонила.

— Ты и так четыре года возилась с лежачим больным, — деревянным голосом сказал Рекальдо. — Думаю, тебе совсем не улыбается снова…

Крессида подняла голову:

— Брось, Фрэнк, чего это ты? Я все-таки твоя жена, черт бы меня побрал. Я хочу быть рядом с тобой во всем. — Она перевела дыхание. — Фрэнк? Может, нам настало время поговорить?

— Точно, настало.

— Тогда оставь этот чай, — решительно сказала она. — Налей вот этого. — Кончиком пальца пододвинула к нему стакан, и он налил ей весьма приличную порцию коньяку. Она отпила немного, потом пристроила стакан в ладонях. — Почему ты раньше со мной об этом не говорил?

— Боялся.

— Чего? Что я устрою истерику? Или сбегу?

— Ну, ты ж сама сказала, что тебя уже тошнит от ухода за больными.

— Так оно и было. Но это был мой долг. Папочка был не из самых приятных людей.

— Ему надо было продать все те проклятые картинки и нанять постоянную сиделку, — резко сказал он и очень удивился, когда Крессида засмеялась:

— У него и так была постоянная сиделка. А он был слишком жадным и склочным, чтобы платить ей. — И посмотрела на мужа более серьезно. — На самом деле он просто боялся остаться один. И смерти боялся.

— И нам от этого было очень плохо. А он о нас и не думал.

— Да. Но кажется, это оказалось неплохим опытом для меня. Я многое узнала и поняла за эти четыре года — и о нем, и о самой себе. — Крессида улыбнулась. — Я стала сильнее. Теперь умею прощать. Да, я по-прежнему могу злиться, но научилась с этим справляться. Я теперь уже не бедное забитое существо, каким была прежде, сам помнишь. Пребывание с отцом здорово меня закалило.

— Это дорого тебе обошлось.

— Да, я за это немало заплатила. — Крессида нагнулась к Фрэнку. — Он жутко боялся всяких учреждений, да и женщин тоже. Я не в счет, я его дочь. А он всегда использовал женщин — мою мать, меня, Марджори. Пока ты с ним во всем соглашаешься и слушаешься, он добрый и милый, прямо Санта-Клаус, но я очень скоро поняла, что на самом деле он никогда не любил женщин. Думаю, у него была такая дурацкая убежденность, что если он не будет ими управлять, то они начнут управлять им. Вэл был такой же. И это меня просто поразило — отец был ужасно похож на Вэла, вел себя точно так же, только, Фрэнк, я его никогда не боялась. — В голосе ее и сейчас звучало удивление. — Это было одно из тех открытий, которые я тогда сделала о самой себе. Первое время я все старалась ему угодить, точно так, как когда-то с Вэлом. С тобой у меня все совсем не так, Фрэнк, любимый. Видимо, мне просто надо было пожить вдали от тебя, чтобы это понять и оценить. И научиться с этим мириться. Ты ведешь себя как совершенно взрослый человек, милый, даешь людям возможность самим принимать решения. И совершать ошибки. Это может быть очень привлекательным, но и пугающим — для тех, кто привык жить с диктатором. Это ведь очень сложно — все время быть взрослым, да?

— Почему ты ничего этого мне раньше не говорила?

— А ты почему ничего мне не говорил о своей болезни?

— Я не болен.

— Прекрати, Фрэнк. Если ты пытаешься меня от этого уберечь, перестань. Я уже научилась командовать парадом. А тебе теперь придется научиться немного уступать. Слушаться меня. Я приехала, чтобы быть с тобой, но, если честно, мне бы очень хотелось, чтобы ты меня об этом попросил, дал мне возможность самой сделать выбор.

— Может, я боялся, что ты скажешь «нет»…

Оба в ужасе уставились друг на друга. Они и сами не заметили, как оказались на краю пропасти. Крессида обняла мужа:

— Ох, дорогой мой, любовь моя! Мы же через все можем пройти вместе, не правда ли?

В постель они отправились, держась за руки, и впервые за несколько последних месяцев занялись любовью. Неспешно, нежно. После этого они еще несколько часов лежали без сна и тихонько разговаривали — о предстоящей операции Фрэнка, о том, куда они поедут после нее.

— Я тебе кое-что хочу рассказать, Фрэнк, — сказала она, уже почти засыпая. — После чего намерена окончательно выбросить все это из головы и сосредоточиться на том, чтобы вывести нас всех на путь истинный. Всех. — Она тесно прижалась к нему. — Я все это время как будто сидела в глубокой яме, не только последние несколько лет, а все время. А ты был очень терпелив со мной.

— Я был просто эгоистичной свиньей.

— Это точно, но, может быть, ты имел на это право, а? В любом случае мы оба были хороши.

Фрэнк сел, включил настольную лампу и провел пальцем по лицу жены, обводя его по контуру. Поцеловал ее в нос.

— А ты изменилась. Здорово изменилась.

— И что, нравится?

— Более чем. — Он прижал ее к себе. — Ну, рассказывай.

— Это насчет Алкионы. На похоронах кое-что произошло… Я боялась, что О’Дауд там появится, но он не приехал. На заупокойной мессе присутствовало всего несколько человек. Муррей, Грейс, я и моя старая приятельница, Роза О’Фаолейн.

— Роза?

— Ты знаешь ее?

— Я… э-э-э… встречался с ней. Симпатичная женщина. А как она там оказалась?

— Подожди, про Розу я потом расскажу. Месса была в маленькой часовне в монастыре, на ней присутствовали две оставшиеся там монахини, обе старухи. Очень трогательно это было — они вроде как считали Алкиону своим ребенком. Такие добрые! И как им, должно быть, одиноко торчать в этом старом монастыре, когда все у них уже кануло в прошлое. Они казались такими иссохшими, хрупкими, когда садились в такси, чтобы ехать домой. Все остальные вернулись потом в гостиницу, Муррей напился и пустил слезу. Бедная Грейс! А когда он начал распускать сопли по Эванджелин, она просто ушла в спальню. А я осталась.

— Зачем?

— Хотела его кое о чем спросить. О чем на трезвую голову он ни за что не стал бы говорить. Я хотела точно знать, чем страдала Алкиона и какое отношение к этому имел Вэл Суини.

— И теперь знаешь? — тихонько спросил Фрэнк.

— Да. Он как начал, так уж не смог остановиться. Такое впечатление, что все это сидело в нем, спрятанное внутри, и только и ждало случая, чтобы вырваться наружу. Фрэнк, Муррей присутствовал при том, когда девочка повредила голову. Вэл и Эванджелин тогда жили в Нью-Йорке, а Муррей оканчивал Корнелльский университет. Он как раз гостил у них. Алкионе тогда было около двух лет — уже ходила, болтала без умолку и вообще доставляла массу хлопот. То и дело кричала и плакала. Они ведь никогда не собирались заводить детей, Суини говорил, что они оба совершенно для этого не годятся. Слишком нетерпеливые, они то исполняли любой каприз дочери, то вообще не обращали на нее внимания, так что она без всякого присмотра болталась по квартире.

Это случилось в воскресенье. Они с какими-то друзьями отправились в Центральный парк на пикник. Три или четыре пары. Алкиона была с ними — единственный ребенок. Все много выпили, а потом валялись на солнышке, и тут девочка принялась плакать и визжать. Родители не обратили на это никакого внимания. Муррей сменил ей подгузник и пошел к мусорному контейнеру, чтобы выбросить испачканный. Идти было довольно далеко, но пока он туда шел, все время слышал, что Алкиона орет все громче и громче. А потом он увидел, как Вэл тащит ее куда-то за руку, а она надрывается. Муррей отступил за дерево. Он знал, что если Вэл его заметит, то наверняка подкинет ребенка ему. — Крессида закрыла глаза и тяжело вздохнула.

— И что было дальше?

— Вэл дергал девочку за руку, потом стал подбрасывать вверх, как обычно делают, чтобы отвлечь и успокоить. Она сперва перестала кричать, но он продолжал ее подбрасывать все выше и выше, пока она снова не начала визжать. Он же был здоровенный и мощный мужик, а она — совсем крошка, так что он подбрасывал ее почти на высоту собственных плеч. А потом просто отпустил ее — и она упала на бордюрный камень. А Вэл стоял и смотрел. Подошла какая-то женщина, хотела помочь, но с ребенком вроде бы все было в порядке. Она просто тихо лежала там, но глаза были открыты. Муррей поднял ее, и они пошли назад, к Эванджелин, которая уложила дочку на траву, дала ей бутылочку — и та заснула. Но когда они вернулись домой, она начала хныкать, и они обнаружили на лбу ссадину и большую шишку. Эванджелин хотела тут же отвезти Алкиону в больницу, чтобы ее осмотрели, но Вэл заявил, что на это нет времени, потому что ей пора везти его в аэропорт, иначе он опоздает на самолет.

У него был билет на рейс в Лондон на тот самый вечер. Это была одна из причин, по которой Муррей задержался у них — чтобы помогать Эванджелин, пока Вэл отсутствует. Эванджелин считала, что вылет в восемь, но Вэл все твердил, что рейс «в восемнадцать ноль-ноль, моя милая, а не в восемь». В итоге Эванджелин с Вэлом уехали в аэропорт, а Муррей остался с ребенком.

Алкиона ничего не хотела есть, так что он уложил ее в кроватку с бутылочкой. А она прохныкала, но потом все же заснула. Когда спустя два часа Эванджелин все еще не вернулась, Муррей проверил, как там ребенок, и обнаружил, что с ней творится что-то непонятное. Девочка громко хрипела, лицо все пылало. Когда он повернул ее на бок, ее вырвало. Муррей был очень молод, он растерялся. Мобильных телефонов тогда еще не было, так что он никак не мог связаться с Эванджелин, а по опыту уже знал, что она вполне могла поехать навестить каких-нибудь друзей или в кино. Он оставил ей записку, завернул ребенка, выскочил на улицу и поймал такси. Когда добрался до больницы, девочка уже была без сознания, а на лбу у нее красовалась шишка с куриное яйцо и ссадина.

В больнице, конечно, не поверили тому, что он рассказал. И решили, что Муррей и есть отец, который ее избил. Прошел еще час, Эванджелин не появилась. Медики продолжали нападать на Муррея, обвиняя его в том, что он либо побил девочку, либо уронил ее на землю. Угрожали вызвать полицию. — Тут Крессида тихо заплакала.

Фрэнк еще крепче прижал ее к себе.

— Успокойся милая, — прошептал он. — Дальше рассказывать вовсе не обязательно. — Но он знал, что она должна выговориться, что они оба сейчас вспоминают, как Алкиона напала на Кэти-Мей.

— А что началось, когда обнаружили, что у ребенка трещина в черепе! Сущий ад! Муррея подвергли допросу и держали, пока не объявилась Эванджелин — четыре часа спустя. Потом их допрашивали обоих, день за днем вызывали почти неделю, пока наконец не нашли ту женщину, которая предлагала свою помощь в парке. Алкиона была без сознания недели две, и все это время Вэл оставался в Лондоне. В сущности, Эванджелин его больше не видела. Муррей тоже свалил к чертовой бабушке. Ее он после этого не видел лет семь или восемь, а к тому времени Уолтер уже села Вэлу на хвост. — Крессида покачала головой, словно сама не в силах поверить тому, что говорит. — Она следила за ним еще до того, как я с ним познакомилась.

— Гнусная тварь, вот кто он был!

— Да уж. Я-то думала, это что-то во мне вызывает у него такую реакцию. — В голосе Крессиды звучало изумление. — А он, как оказалось, всегда был склонен к насилию.

— Да, она отомстила ему. Всем нам отомстила, — произнес Фрэнк как бы про себя.

Кресси, кажется, не услышала.

— Я делала то же самое, что и она, — всегда покрывала, Вэла… Я… я… Если бы она взялась за него раньше… Она же могла…

— Что? — мягко спросил Фрэнк. — Предъявить ему обвинение? — Он-то по собственному опыту знал, как это легко — обвинить того из родителей, кто первым подвернулся под руку. И как неохотно полиция любой страны занимается разборкой семейных дрязг, насколько в таких делах все смазано, неясно. В то же время ему было не совсем понятно, как удалось тогда вывернуться Эванджелин Уолтер. Скорее всего заявила, что это был несчастный случай. Он отметил, что Крессида в это не верила. Слишком хорошо ей был знаком непредсказуемый темперамент Суини.

Она снова тесно прижалась к нему:

— Мне еще столько тебе надо рассказать!

— Мне тоже, — ответил он. — Но давай сперва поспим. Ты долго сюда добиралась. — Он чуть отстранился и улыбнулся ей. — Ты такая мужественная и такая умница! В следующий раз, когда я начну вещать и разглагольствовать, заткни мне пасть. Ох, Кресси, милая моя, любимая, добро пожаловать домой!

«Данкреа лиснинг пост»

Совет директоров компании «Атлантис Апартментс ПЛС» в Пэссидж-Саут теперь возглавляет бизнесмен с Трианака. Он выставляет на продажу имение Корибин.