Хорошо быть образованным или плохо — судить не берусь. Сам я, во всяком случае, в годы ученья хлебнул немало горя.

Книжки про приключения мне, в общем-то, нравились, но в детстве я был человеком серьезным и романтике предпочитал реализм. Моим любимым чтивом были рассказы из школьной жизни, романтики в них по нашим понятиям вполне хватало. Ничего удивительного — ведь школы-то описывались английские. Именовались они не иначе как «древние стены», в них непременно водились привидения. Школы были выстроены квадратом — «четырехугольником». Судя по рисункам, они смахивали на нынешние сумасшедшие дома — сплошь башни с часами, шпили, бельведеры. А герои этих книжек — все отличные верхолазы, ночью выбирались из школы и залезали обратно по связанным простыням. Одевались эти школьники странно: длинные брюки, короткие черные куртки, цилиндры. За каждую провинность учителя заставляли их переписывать латинские стихи. А в особо серьезных случаях их пороли, но побои они сносили без единого звука. Впрочем, иногда доставалось действительно плохим мальчикам, и те, как полагается, вопили во всю глотку.

В общем, почти все они были парни что надо, жили весело и дружно, здорово играли в футбол и крикет. Никогда не врали, а с врунами не желали знаться. Допустим, их ловили с поличным, и приходилось держать ответ на месте, — они говорили только правду. Но если от этой правды мог пострадать одноклассник, они молчали и не выдавали его даже под страхом исключения из школы, пусть даже он оказывался воришкой — а такое, кстати говоря, случалось часто. Удивительно, откуда в таких хороших школах бралось столько воришек — ведь отцы, приезжавшие проведать сыночков, оставляли им, как минимум, пять фунтов. А вот в нашей школе краж почти не было, хотя ребятам в лучшем случае перепадало по пенсу в неделю, да и то не всегда: к примеру, у отца запой, и матери приходится тащить что-нибудь в ломбард, тут не до жиру.

В футбол и крикет я сражался часами, хотя о настоящем мяче мы даже не помышляли, да и в крикет играли клюшкой для травяного хоккея, а воротца рисовали мелом на стене. Недалеко от нашей школы были казармы, там солдаты играли в настоящий крикет, и летними вечерами я ходил туда и смотрел за их игрой, как смотрит на райские радости какой-нибудь мученик из чистилища.

И все же я не мог без отвращения взирать на то, что являет собой наша школа. Наши «древние стены» были скромным строением из красного кирпича, никакой тебе башни, никакого бельведера — через что же тут лазить? — привидений не было и в помине. У нас даже команды не было, значит, будь ты хоть каким асом, а за школу выступить не сможешь. А наказания? Какая тут латынь, какой греческий? «Убийца» Молони драл тебя за уши, а то и просто лупцевал тростью. Если лупить по рукам надоедало, он переходил на ноги.

Но все это мелочи, это еще можно было пережить. Самое большое зло заключалось в нас самих. Парни подлизывались к учителям и обо всем им докладывали. А если кого-то застукали, он пытался свалить все на другого, не гнушаясь ложью. Во время наказания мы распускали нюни и ныли: за что? Убирали руки, как бы в страхе, и трость попадала только по кончикам пальцев, а потом начинали визжать, прыгать на одной ноге и трясти пальцами — авось учитель этот удар засчитает. Под конец орали, что сломана кисть, и, всхлипывая, зажав руки под мышками, уползали к своему столу. Увидь такое ребята из приличной школы, что бы они подумали? Даже представить страшно, фу, какой стыд!

По дороге в школу я проходил мимо ворот казармы. В те мирные дни часовые были сговорчивыми: хочешь посмотреть, как солдаты маршируют на плацу? Заходи, добро пожаловать! А если ты оказывался рядом в обеденное время, тебя даже зазывали на пудинг и чашку чая. Ясно, что из-за такого соблазна я частенько опаздывал на уроки. А раз опоздал, и нет записки от матери, способ открутиться только один: сказать, что был на утренней мессе. Проверить это Убийца все равно не сможет и наказывать тебя побоится — так и приходского священника недолго прогневить. Даже несмышлеными юнцами мы знали, кто в школе настоящий хозяин.

Но вот я обнаружил, что из-за этих школьных рассказов — глаза бы мои их не видели — мне стало как-то неловко врать насчет мессы. Ведь парни из рассказов скорее умерли бы, чем стали врать. Теперь они всегда были рядом со мной, словно невидимки, и я ни на минуту не забывал о них — как бы их не разочаровать!

Однажды утром я здорово опоздал и явился в класс перепуганный.

— Почему так поздно, Дилэни? — спросил Убийца Молони, глядя на часы.

Я хотел сказать, что слушал мессу, но не мог. Вокруг меня стояли невидимки.

— Я задержался в казарме, — испуганно пробормотал я.

Класс ответил недоуменным шепотком, а Молони приподнял брови — изобразил слабое удивление. Это был крупный голубоглазый блондин с обманчиво мягкими манерами.

— Ах вот как, — учтиво произнес он. — И что же тебя там задержало?

— Я смотрел, как маршируют солдаты, сэр, — пролепетал я.

Снова послышалось хихиканье. К таким фокусам в классе не привыкли.

— Понятно, — безобидным тоном заметил Молони. — А я и не знал, что ты у нас такой вояка. Вытяни-ка руки!

Удары я перенес куда легче, чем смех, — ведь передо мной был пример невидимок. Я даже не пикнул. К своему месту я пошел спокойно и тихо — не сопел, не тер руки, — а Убийца смотрел мне вслед, и брови его снова поднялись — он к таким фокусам тоже не привык. Остальные просто разинули рты или перешептывались, будто увидели дикое животное. Во время перемены они окружили меня — их прямо распирало от любопытства.

— Дилэни, а чего это ты вдруг сказал ему про казарму?

— Сказал правду, вот и все, — твердо ответил я, — врать не хотелось.

— Чего врать?

— Что я был на мессе.

— Ну, так сказал бы, что мать куда-нибудь послала.

— А это не вранье, что ли?

— Да ты спятил, Дилэни, — заявили они в один голос. — Не будь дураком. Убийца в гневе страшен. Он из тебя котлету сделает!

Я это знал, знал очень хорошо. Профессиональная гордость Убийцы задета, и остаток дня я вел себя тише воды, ниже травы. Вернее, мне так казалось, но я недооценивал коварство этого человека. Он делал вид, что читает, а сам исподтишка следил за мной.

— Дилэни, — сказал он, наконец поднимая голову от книги, — это ты сейчас разговаривал?

— Я, сэр, — с дрожью в голосе ответил я.

Все расхохотались. Они, конечно, решили, что я нарочно лезу на рожон, и их смех убедил в этом и Убийцу. Еще бы! Наверное, если тебе все с утра до вечера врут, ты привыкаешь, и вдруг кто-то хочет отнять у тебя такое благо! Как тут не возмутиться?

— Что ж, — сказал он, бросая книгу на стол, — Мы это быстро прекратим.

На сей раз мне влетело по первое число — он явно был настроен по-боевому. Но и я тоже. Я знал: наступило решающее мгновение, главное сейчас — выдержать, не сдаться, и тогда я буду примером для всего класса. Наказание я снес геройски, и когда вернулся к своему месту — руки вдоль тела, — невидимки одобрительно похлопали меня по плечу. Но видимые свидетели моей победы… они были раздражены не меньше Убийцы. После уроков человек пять или шесть вышло за мной во двор.

— Эй, ты! — язвительно закричали они. — Снова выдрючиваешься!

— Ничего я не выдрючиваюсь.

— Выдрючиваешься! Всегда строишь из себя неизвестно что. Прикидывался, будто ему не больно — такому-то слабаку!

— И не думал прикидываться! — воскликнул я, а самому ох как хотелось потереть саднящие кисти рук. — Просто настоящие мужчины из-за такой ерунды нюни не распускают.

— Давай-давай, заливай! — вопили они мне вслед. — Осел, каких свет не видывал!

Я выходил со школьного двора, стараясь, как писали в рассказах, «сохранить присутствие духа». Ничего, успокаивал я себя, на сегодня мои мучения кончились. Но не тут-то было — ребята бежали за мной и дразнились:

— Дилэни полоумный! Дилэни полоумный!

Я понял: в школе надо быть поосмотрительней, иначе я рискую потерять уважение невидимок.

Я держал себя в шорах почти весь год. Но однажды случилось нечто ужасное. Я входил в школу со двора и в раздевалке возле нашего класса наткнулся на Гормана — он что-то брал из пальто на вешалке. Гормана я про себя величал «паршивой овцой» нашей школы. Я его недолюбливал и побаивался, этого дубоватого и смазливого вредину с гнусной ухмылкой на лице. Внимания на него я не обратил, потому что на несколько секунд отключился и уплыл в мир моей мечты — мир, где отцы дарят сыновьям, как минимум, пять фунтов, а за честь школы всегда вступается тихий, неприметный с виду паренек вроде меня, — в рассказах его называли «темной лошадкой».

— Кого ты тут высматриваешь? — грозно зашипел на меня Горман.

— Никого я не высматриваю, — возмутился я, вздрогнув от неожиданности.

— Я просто взял карандаш из своего пальто, — добавил он и сжал кулаки.

— А мне-то что? — удивился я. Тоже, нашел из-за чего бучу поднимать.

— Вот то-то же, что ничего! — рявкнул он. — И не суй нос не в свое дело!

— Сам не суй! — парировал я — не позволю разговаривать со мной в таком тоне. — Я к тебе лез, что ли?

На том, посчитал я тогда, дело и кончилось.

Но после перемены Убийца вошел в класс с поразительно серьезной миной и, поигрывая в руках карандашом, остановился перед нами.

— Встаньте все, кто утром выходил из класса! — приказал он. Потом чуть набычился и взглянул на нас из-под бровей. — Все, я сказал!

Поднялось несколько человек, в том числе и мы с Горманом. Что еще выдумал Убийца?

— Ты брал что-нибудь из пальто на вешалке? — Ои положил тяжелую волосатую лапу на плечо Гормана и угрожающе заглянул ему в глаза.

— Я, сэр? — невинно воскликнул Горман. — Нет, сэр.

— А видел, как кто-нибудь брал?

— Нет, сэр.

— Ты? — повернулся он к другому мальчишке, и мысли мои в панике заметались: я понял, почему Горман соврал! Но мне-то, мне как быть?

— Ты? — Большое красное лицо, голубые глаза оказались от меня в нескольких сантиметрах. В нос ударил запах туалетного мыла. Я окончательно растерялся и сказал совсем не то, что хотел.

— Я ничего не брал, сэр, — еле слышно произнес я.

— А видел, как кто-нибудь брал?.. — Он поднял брови, ясно показывая, что мое замешательство от него не укрылось. — У тебя что, язык отсох? — вдруг заорал он, и все, как завороженные, уставились на меня. — Ты? — коротко бросил он следующему, будто я его больше не интересовал.

— Нет, сэр.

— Всем сесть на свои места! — распорядился он. — А ты, Дилэни, останься.

Он подождал, пока все усядутся, и повернулся ко мне:

— Выверни карманы.

Пришлось подчиниться, и тут же по классу пронесся сдавленный смешок. Пронесся и через секунду смолк — Убийца окинул всех испепеляющим взглядом. А причина для смеха была: чего только в моих карманах не водилось! Прямо не карманы, а музеи; я сам понятия не имел, зачем нужна половина из того, что я извлекал на свет божий. О, это был антиквариат, правда уж слишком дряхлый и без бирки. Среди прочего я вытащил книжку со школьными рассказами, мне ее за день до этого дал один чудак; он жевал бумагу, словно жевательную резинку. Убийца выхватил эту книжку и встряхнул ее, брезгливо отведя руку в сторону. Тут он увидел обгрызенные углы и поля, и его передернуло от отвращения.

— Ах вот что, — презрительно произнес он. — Это так ты проводишь свой досуг? И что ты делаешь с этой мерзостью? Ешь ее?

— Она не моя, сэр, — ответил я под хохот класса. — Моего знакомого.

— И с деньгами ты так же обошелся? — быстро спросил он и чуть склонил набок круглую голову.

— С деньгами? — недоуменно переспросил я.

— С шиллингом, который сегодня утром исчез из пальто Флэнагана. (Флэнаган был маленький горбун, и родители его здорово баловали — ни у кого другого в школе таких денег не было и быть не могло.)

— Не брал я никакого шиллинга. — Я заплакал: — Вы не имеете права так говорить…

— Я имею право говорить, что ты нахальный и самоуверенный щенок! — с яростью прохрипел он. — И тебе это даром не пройдет. Чего ждать от ученика, который читает эту грязную, отвратительную, гнусную мерзость! — Он разорвал мою книжку и швырнул ее в угол. — Грязная, гнусная английская мерзость! А теперь вытяни-ка руки!

На сей раз невидимки покинули меня. Они не привыкли, чтобы о них говорили в таком уничижительном тоне, и убежали. А Убийца совсем обезумел, так бывает, когда человек натыкается на что-то выше его понимания. Даже одноклассники — а уж они-то большой любовью ко мне не пылали — и те были потрясены…

— Заяви на него в полицию, — советовали они мне после урока. — Из-за плеча замахивался, это же надо! Тюрьма по нему плачет!

— А почему ты не сказал, что никого не видел? — спросил старший из нас, Спиллейн.

— Потому что я видел. — Я вспомнил обо всех своих несчастьях и снова зарыдал: — Я видел Гормана…

— Гормана? — недоверчиво переспросил Спиллейн. — Так это Горман спер шиллинг у Флэнагана? Чего же ты так прямо и не сказал?

— Это было бы непорядочно… — всхлипнул я.

— Интересно, почему?

— Горман должен был сам сказать правду, — заявил я. — И в приличной школе ему объявили бы бойкот.

— Чего объявили?

— Бойкот. Никто не стал бы с ним разговаривать.

— А на кой Горману говорить правду, если он на самом деле спер этот шиллинг? — спросил Спиллейн таким тоном, будто разговаривал с младенцем. — Эх, Дилэни, — с сожалением добавил он, — совсем ты, я вижу, спятил. Посмотри, до чего себя довел!

Вдруг, откуда ни возьмись, в толпу ворвался Горман, красный от злости.

— Дилэни! — угрожающе зарычал он. — Ты сказал, что я украл у Флэнагана деньги?

Горман — это я сообразил уже потом — был озадачен моим поведением не меньше Молони да и всех остальных. Додумался он вот до чего: раз я не выдал его даже под угрозой наказания, значит, боюсь его больше, чем Молони, а коли так, нужно совсем меня застращать. Но время он выбрал неудачное — сейчас я и не думал перед ним трепетать. Вместо ответа я кинулся на него и со всей силы — рраз по этой гадкой роже! Такой прыти он от меня никак не ожидал. Он вскрикнул и схватился за лицо — на руке появилась кровь. Тут он отшвырнул свой портфель — и на меня, но в эту секунду открылась дверь школы, и на пороге показался хромоногий Мэрфи, тоже учитель. Мы все кинулись врассыпную, теперь уж не до драки.

Увы, она не прошла бесследно. На следующее утро после молитвы Убийца оскалился на меня:

— Дилэни, это ты вчера после уроков дрался во дворе?

Секунду-другую я колебался. Может, и вправду не стоит ломать копья? Но тогда невидимки исчезнут навсегда… И я снова решился на правду.

— Да, сэр, — ответил я, и на сей раз никто даже не хихикнул. Все поняли: я окончательно рехнулся, и теперь следили за мной затаив дыхание.

— С кем ты дрался?

— Я не могу этого сказать, сэр, — выдавил я из себя. К горлу подкатил комок. Невидимкам-то хорошо, посмотрел бы я на них, доведись им вот так стоять перед Убийцей!

— С кем он дрался? — небрежно спросил Убийца, уперев руки в стол и глядя в потолок.

— С Горманом, сэр, — ответило сразу несколько голосов — да-да, вот так запросто!

— Кто ударил первый? Горман?

— Нет, сэр. Первый ударил он.

— Встань, — велел мне Убийца и взялся за трость. Он подошел к Горману: — Возьми это и сам ударь его. Только как следует. — Он ободряюще стиснул локоть Гормана. — Дилэни возомнил себя героем. Покажи ему, что мы о нем думаем.

Ухмыляясь во весь рот, Горман направился ко мне. Конечно, для него это — веселая шутка. Да что для него — для всего класса. Все, как один, покатились со смеху. Даже Убийца позволил себе скромно улыбнуться — вот какой я умный.

— Вытяни руку, — приказал он мне.

Я не послушался. Я чувствовал себя зверьком, попавшим в ловушку, и едва соображал, что происходит.

— Вытяни руку, я сказал! — нетерпеливо рявкнул он.

— Не вытяну! — выкрикнул я в полнейшей истерике.

— Что-о? — воскликнул он, не веря своим ушам, и метнулся ко мне через всю комнату с поднятой рукой. Неужели ударит? — Что ты сказал, грязный воришка?

— Я не воришка, я не воришка! — завизжал я. — Пусть только подойдет — сразу в глаз получит! Вы не имеете права давать ему трость, не имеете права называть меня воришкой! Только попробуйте еще раз так скажите — сразу пойду в полицию, пусть они разбирают, кто воришка, а кто нет.

— Ты отказался отвечать на мои вопросы! — заорал он, и, будь я в здравом уме, я бы заметил — а ведь он струхнул. Да, струхнул; наверное, его напугало слово «полиция».

— Отказался, — выговорил я сквозь рыдания. — И не буду отвечать! Я не шпик.

— Ах вот что. — Он насмешливо хмыкнул: — Значит, помогать учителю — это, по-вашему, шпионить, мистер Дилэни?

— Да, и все они тут — грязные шпики, все до одного, а я для вас шпионить не буду. Сами шпионьте!

— Ну ладно, ладно, хватит! — воскликнул он и почти просительно поднял жирную руку. — Не надо так нервничать, мой юный друг, и вовсе незачем визжать, будто тебя режут. Такое поведение недостойно мужчины. Садись на свое место, поговорим в другой раз.

Я подчинился, но занятия не лезли в голову. И не только мне. Моя истерика сказалась и на остальных. Я то восхищался собой — вон как я сразился с Убийцей! — то трясся от страха — ведь теперь он съест меня живьем! Вверх-вниз, вверх-вниз, я то и дело обхватывал лицо руками и начинал всхлипывать. Думаете, Убийца велел мне прекратить? Ничего подобного. Он даже не смотрел в мою сторону.

На весь день я стал кумиром класса. Горман хотел было задраться, но Спиллейн с презрением отогнал его: если ты поднял учительскую трость на одноклассника, говорить с тобой не о чем. Но подобный успех был мне не сильно по душе. Мне бы что-нибудь поспокойнее, без сенсаций.

На следующее утро меня всего трясло от страха — думал, вообще не смогу появиться в школе. Я все тянул резину, раздумывал: сачкануть, не сачкануть… Короче говоря, школьный двор встретил меня зловещей тишиной. Ко всем бедам я еще и опоздал.

— Почему так поздно, Дилэни? — спокойно спросил Убийца.

Я понял, что добром все это не кончится.

— Я был на мессе, сэр.

— Хорошо, садись.

Похоже, он был слегка удивлен. Потом-то до меня дошло, в чем дело, — оказывается, слабость нашей системы, по сравнению с английской, на сей раз сыграла мне на руку. Любимчики Убийцы — человек пять-шесть — уже напели ему насчет того, кто свистнул шиллинг Флэнагана, и теперь Убийца чувствовал себя если не чудовищем, то уж по крайней мере дураком.

Но его переживания меня не трогали. В моем портфеле лежала новая книжка. Правда, уже не про школу. На школьных рассказах я поставил крест. «Бах! Ба-бах!» — вот самое верное средство против таких, как Убийца. «Лучший учитель — это мертвый учитель!»