Школа находилась в глубинке, на отшибе, и учителям это облегчало жизнь — беглец не успевал добраться до станции, а школьные старшины уже гнались следом. Дэнис, правда, знал двоих парней, которых сцапали только в Медлине, городке в десяти милях от школы. Они хотели вступить в английскую армию, но, как последние дураки, сразу же сунулись в гостиницу; старшины ночью вытащили их прямо из постельки и приволокли обратно. Рассказывали, что их отвели в зал, поставили на колени перед картиной, изображавшей распятие Христа, и высекли, но правда ли это, никто не знал. Наверное, думал Дэнис, их вдохновила на побег местная легенда — двум мальчишкам вправду удалось сесть на корабль и уплыть в Англию, и в школе о них больше ничего не слышали. Но то было еще до Дэниса; кто знает, может, в те времена сбежать было легче? А теперь попробуй убеги — говорят, на башне стоит подзорная труба, и там все время дежурит кто-нибудь из старшин.

Впрочем, это можно понять — ребята подобрались все грубые, дети мелких фермеров, они и курили, и в карты играли, могли выпить, если было что. Мама сказала Дэнису, что школа эта — не из лучших, да что поделаешь? Отец шлет ей на содержание гроши. К тому времени они с отцом уже разошлись.

Но однажды к Дэнису подошел новенький, Френсис Камминс. Оказалось, он из Данмора, где жила мама Дэниса. На других ребят ни капли не похож. Смешной такой, с серьезным лицом, голова крупная, будто от другого туловища, и большой любитель поговорить. Родители Френсиса готовили его в священники, и было ясно, что священник из него выйдет неплохой — он всегда все делал по правилам. Не убегал, не курил, не играл в карты. Еще у него был отличный слух. Просвистишь песенку, а он тут же подбирает ее на рояле.

Даже самые задиристые скоро оставили Френсиса в покое. Вывести его из себя было невозможно, как ни старайся. Любое оскорбление он принимал с улыбкой, словно с ним шутили, и скоро обидчики отвязались от него — такого и дразнить-то неинтересно. К тому же с первого дня он прилепился к Дэнису. Мальчишкам из компании Дэниса это не нравилось: стоило Френсису застать их за каким-то недозволенным занятием, он тут же начинал читать им нотации, точно старшина, но прогнать его Дэнис не мог. Не мог, и все. В такой школе, вдали от всего на свете, к человеку из родного городка пробуждаются какие-то особые чувства. А ребята… они не знали, как иногда тоскует Дэнис по Данмору, по дому, по сестренке Марте, с которой беспрестанно ссорился. Иногда Дэнис видел родной дом во сне, просыпался среди ночи и думал о нем, а потом весь день воспоминания преследовали его как призраки. Хотелось броситься на кровать, разрыдаться… Но разве можно? В комнате — сорок человек, в четыре ряда жмутся одна к другой кровати.

Камминса, этого божьего одуванчика, Дэнис терпел и еще по одной причине. К немалому удивлению Дэниса, Камминсу каждую неделю присылали из дому посылку: мясные и рыбные консервы, консервированные фрукты, много всякой всячины. Сам Дэнис всегда ходил голодным. Школьными харчами досыта не наешься, а платить за дополнительную кормежку маме было нечем, и Дэнис никогда не получал на завтрак ветчину, как многие другие. Его частенько навещал отец, беспокоился, все ли в порядке, но Дэниса предупредили: не жаловаться. Отец давал ему фунт-другой, и через два дня этих денег не было и в помине. Если Дэнису что и снилось, кроме дома, так это еда. Камминс всегда делился с ним своими гостинцами, и временами Дэнису становилось стыдно — не очень приятно чувствовать себя нахлебником. Но он тут же успокаивал свою совесть: угощая, Камминс радовался не меньше его самого. Он поучал Дэниса, словно старая классная дама, и все до последней конфетки делил на порции.

— Сейчас я тебе дам только один кусочек, — обычно говорил он веселым и не терпящим возражений тоном.

— Ну вот еще! — ворчал Дэнис, бросая на пирог жадные взгляды. — А остальное куда денешь?

— Но если я тебе дам сейчас все, ты все и съешь, — втолковывал ему Камминс. — А так: кусочек сейчас, кусочек завтра, еще один в воскресенье, и пирога тебе хватит не на день, а на целых три.

— Да что толку, если сейчас я все равно останусь голодный? — кричал в ответ Дэнис.

— А завтра вечером? — вопрошал Камминс, приходя в отчаяние от такой жадности. — Завтра, думаешь, есть не захочется? Чудак ты, Дэнис, — трещал он дальше. — Каждый раз одно и то же. Либо пировать, либо голодать. Тебе дай волю — просвистишь все, что есть за душой. Пойми, я тебе только добра желаю.

«Ну и желай на здоровье, — думал Дэнис, — главное, не забывай пирогом подкармливать». Камминс не забывал. Он вообще пекся о благе других, будто уже был священником. Но иногда этой заботы не выдерживал даже Дэнис. Как-то они проходили мимо сада священников, и Дэнис вдруг увидел — редкий случай — поблизости никого. В нем сразу пробудился бешеный голод.

— Стой на стреме, — бросил он Камминсу и начал карабкаться через забор.

— Ты что задумал, Дэнис? — не на шутку встревожился Камминс.

— Хочу сорвать пару яблочек, — ответил Дэнис, спрыгнул в сад и побежал к деревьям. Из-за забора до него донесся долгий и громкий вопль.

— Неужели ты собираешься украсть их, Дэнис? Не надо! Умоляю тебя, не надо!

Дэнис уже устроился между двумя крепкими суками дерева, на которых росли большущие красные яблоки. Снова раздался крик, и Дэнис увидел — Камминс сидит верхом на заборе и разве что не плачет.

— Дэнис, — проскулил он, — что я скажу, если меня поймают?

— Заткнись, идиот, не то и вправду поймают! — рявкнул на него Данис.

— Ну, Дэнис, Дэнис, это же грех…

— Что-о?

— Грех, Дэнис. Да, всего лишь простительный, но простительные грехи ведут к смертным. Я отдам тебе весь пирог, Дэнис, только слезай. Честное слово, отдам…

Дэнис не удостоил его ответом, но весь кипел от возмущения. Рассовав яблоки по карманам и набив, сколько можно, под рубаху, он медленно перелез через забор.

— Камминс, — прошипел он с яростью, — еще раз такой номер выкинешь, я тебя убью!

— Да разве я не прав, Дэнис? — воскликнул Камминс, в смятении заламывая руки. — Ты согрешил, сам знаешь, и теперь должен покаяться на исповеди.

— И не подумаю, — отрезал Дэнис. — А проболтаешься ты — убью. Учти, я не шучу.

В ту минуту ему и вправду было не до шуток. Даже яблоки он съел почти без удовольствия — так расстроился. Но они остались друзьями и, как и раньше, делили угощение из посылок Камминса. Для Дэниса эти посылки были неразрешимой загадкой. Остальным гостинцы присылали не чаще раза в месяц, а самому Дэнису — раз в семестр в лучшем случае. Ну, правда, у родителей Камминса своя лавчонка, не так и трудно собрать посылочку, лишнего платить не надо, но все равно уж очень странно. Если они так любят своего сыночка, зачем было отсылать его из дому? Он один, ни брата, ни сестры у него нет. Сам Дэнис — другое дело, он и сорваться мог, и с сестрой все время цапался, да и мама часто из дому уезжала, вот его и отправили подальше. Тут все ясно, но Камминс — тот за что впал в немилость? Тут была какая-то тайна, и Дэнис сказал себе, что займется ею, как только попадет домой.

В конце семестра родители Камминса приехали за ним на машине и заодно забрали и Дэниса. Отец Камминса был невысокого роста, в очках, с тронутыми сединой усиками, а мамаша — пухленькая коротышка и большая любительница поговорить. Отцу, тому и слова вставить было некуда. К родителям Камминс относился с подобающей нежностью. Присутствие Дэниса его ничуть не смущало; подобрав под себя ногу, он сидел на переднем сиденье вполоборота к матери, держал ее руку и отвечал на ее вопросы о школьных священниках…

Через неделю Дэниса вместе с Мартой пригласили к Камминсам на чай. Мистер Камминс, стоявший за прилавком прямо в шляпе, подошел к лестнице и кликнул жену. Оживленно тараторя, она провела их наверх, в большую гостиную с окнами на улицу. Дэнис с Камминсом спустились во двор — поиграть с пистолетом, который Камминсу подарили на рождество. Отличный пневматический пистолет, стоит несколько фунтов, как пить дать. У Камминса вообще все вещи дорогие. Недавно ему аккордеон купили. Ну, насчет аккордеона завидовать нечего, а вот пистолет… Дэнис бы от такого не отказался.

— Дай его нам с Мартой на каникулы! — решился он.

— Так мне же самому с ним поиграть захочется! — словно капризный ребенок, запротестовал Камминс.

— Тебе-то зачем с ним играть? — возразил Дэнис. — Ты же в священники готовишься, там стрелять не придется.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, что священникам стрелять не разрешается, — пояснил Денис.

— Давай тогда вот как сделаем, — предложил Камминс. — Я буду играть с ним всю неделю, а тебе дам на субботу и воскресенье. — Мелочность Камминса проявилась и тут.

Субботы и воскресенья Денису было мало, ему бы такую игрушку насовсем. А Камминс, маменькин сынок, он и стрельнуть из этого пистолета побоится, а вот поди ж ты, держится за него.

В гостиной миссис Камминс угостила детей чаем. Потом Камминс и Марта начали играть на рояле, а миссис Камминс завела с Дэнисом разговор о школе.

— Дэнис, — сказала она, — ты, должно быть, очень рад, что учишься в такой прекрасной школе?

Шутит, наверное, подумал Дэнис и заулыбался.

— У вас такие прелестные площадки, да и внутри самой школы просто прелесть! А какое в зале витражное стекло — прелесть, правда?

Дэнис никогда не обращал внимания на это витражное стекло, но сейчас смутно вспомнил — действительно, есть такое — и согласно кивнул головой.

— И как чудесно, что у вас там своя церковь — ходи когда пожелаешь. И Френсис говорит, фильмы вам показывают — просто шик.

— Ага, — подтвердил Денис. Этот «шик» он не задумываясь променял бы на последнюю дрянь в здешней киношке.

— И как хорошо, что все уроки у вас ведут священники — это тебе не какая-нибудь малограмотная деревенщина, не то, что здесь. А отец Мэрфи! Я от него просто в восторге, Денис! Это святой человек, можешь мне поверить.

— Он настоящий служитель культа, — ответил Денис. Видела бы миссис Камминс, как этот «святой» с тростью в руках гоняется по классу за кем-то из учеников — сам весь красный, пыхтит, рычит и знай лупцует беднягу по голым ногам…

— О-о, еще какой настоящий! — стрекотала миссис Камминс. — А с какими хорошими мальчиками там можно подружиться — разве их сравнишь с местными дикарями? Ведь здесь на улицах хулиган на хулигане, я Френсиса одного и выпустить боюсь.

Тут Данис окончательно растерялся. В Данморе надо еще поискать таких дикарей, как братья Корбеты или Баррет. Но вот что странно — мать Камминса говорила вполне искренне. Дома Данис рассказал об этом маме — она долго смеялась. И тогда подозрения Даниса переросли в уверенность: миссис Камминс просто ничего не смыслит в жизни. Они с мужем держат небольшую лавчонку, привыкли к своему домику на узкой улочке, и вдруг — лужайки, озеро, теннисные корты, точно как на загородных виллах богачей, которые Камминсы видели только с дороги. Ясно, что они чуть не умерли от восторга. И конечно, решили, что это — рай земной. Вот где крылась разгадка тайны Френсиса — родители и не думали избавляться от него, как мама Дэниса, наоборот, они, скорее всего, расстались с Френсисом с болью в сердце и только потому, что считали — в этой школе сын получит то, чего в детстве не получили они. Мама Дэниса только посмеялась, но сам он вдруг пожалел родителей Френсиса — как легко они попались на удочку.

Но насчет Френсиса ясности не было. Будь Данис единственным ребенком, да еще с такими родителями, он не стал бы долго скрывать от них правду. И настоял бы, чтоб его забрали из этой затхлой спальной комнаты, оградили от жестокостей этой школы. А если Френсису там тоже нравится? В порыве любви к ближнему Дэнис даже решил, что его долг — поговорить с миссис Камминс и раскрыть ей глаза, но потом понял: Френсис не может заблуждаться, как его родители. Да, он слабак и зануда, но есть в нем какая-то деревенская сметка, и в людях он разбирается. Значит, Френсис мирился с такой жизнью, потому что считал это своим долгом. А может, думал, что такое испытание ниспослано ему свыше, жизнь, мол, это юдоль слез, и когда тосковалось по дому или допекали ребята, он, наверное, просто шел в церковь и делился своими бедами с господом. Дэнису это казалось очень странным: сам он, если становилось муторно на душе или накапливалась злость, ждал, когда выключат свет, и начинал плакать, только беззвучно, чтобы не услышали на соседней койке.

Он намекнул маме, что Камминсы ничего не жалеют для сына, рассказал об аккордеоне, пистолете, еженедельных посылках, надеясь в глубине души, что после этого мама станет более щедрой. Но она лишь сказала, что у этих лавочников денег без счета, да не умеют они ими распорядиться; слал бы ей бывший муж, сколько положено, она отдала бы Дэниса в лучшую школу в Ирландии, где учатся дети только из приличных семей.

Но когда Дэнис вернулся в школу, оказалось, что своего он все-таки добился. Он получил посылку, и в ней было все, о чем он говорил маме. Ему даже стало немного стыдно. Наверное, отец действительно шлет ей мало денег, и баловать его посылками — значит в чем-то отказывать себе. Но зато как приятно было похвастаться перед ребятами, у кого родители не такие щедрые.

Вечером он столкнулся с Камминсом — тот, как всегда, улыбался ему, словно красное солнышко.

— Угостить тебя чем-нибудь, Дэнис? — спросил он. — Я посылку получил.

— Мне сегодня тоже прислали, — ответил Дэнис небрежно. — Хочешь персиков? У меня персики есть.

— Смотри не ешь все сразу, — потешно запричитал Камминс. — А то на завтра ничего не останется.

— Э-э, да какая разница? — воскликнул Дэнис и пожал плечами.

Ничуть не думая о завтрашнем дне, он распотрошил всю посылку сразу: друзьям — по дружбе, врагам — в знак примирения. И на следующий вечер, как обычно, изнывал от голода.

— Ну что с тобой делать, Дэнис? — озадаченно всплеснул руками Камминс. — Ты неисправим. Я же тебе сказал вчера, что так и будет. А станешь ты взрослым — как будешь жить, если приберечь ничего не можешь?

— Ладно, ладно, — пробурчал Дэнис и, чтобы скрыть смущение, с гонором добавил: — Вот стану взрослым, тогда и увидишь.

— Увижу. — Камминс грустно покачал головой. — Даже знаю, что именно. И не такие, как ты, плохо кончают. Пойми, в нашем возрасте складывается характер, а от этого зависит, кем мы станем. Как вообще ты собираешься получить работу? Учиться толком не учишься. Я подучил бы тебя на рояле, но тебе это неинтересно.

Да, Камминс прирожденный проповедник, и Дэнис знал — в его словах что-то есть, но никакие проповеди не могли изменить его. Значит, такой уж он человек. Да и какая разница, в конце концов? Будет день — будет пища. Бережливость Камминса обычно помогала Дэнису дотянуть до следующей посылки.

Примерно через месяц Дэнису пришла очередная посылка, и он при всех стал открывать ее. Пришел поглазеть и Энтони Харти, жалкий прихвостень из Клера, он никогда ничего не получал и сгорал от зависти к счастливчикам.

— Как это так, Хэллиген, в прошлом году — ни одной посылки, а сейчас — каждую неделю? — подозрительно спросил он.

— Просто мама не знала, какими помоями нас тут кормят, — доверительно сообщил Дэнис.

— А чего ж тогда она не сама их посылает? — ухмыльнулся Харти.

— Ты чего это мелешь? — вскинулся Дэнис, и руки его сжались в кулаки. — В рыло захотел?

— Да я ничего, просто на твоих письмах почерк другой, — ответил Харти и показал на обертку.

— Ну и что же? — закричал Дэнис. — Наверное, адрес писали в магазине.

— По-моему, такой же почерк я видел на посылках Камминса, — сказал Харти.

— И что с того? — воскликнул Дэнис, холодея от ужаса. — Разве мама не могла все покупать у его стариков?

— Могла, почему не могла, — с угрюмой усмешкой согласился Харти. — Просто говорю тебе, что про это думаю.

Дэнис не поверил Харти, но всякая радость от посылки пропала. Он убрал ее в свой шкафчик и вышел побродить между деревьями — хотелось остаться одному. Февральский день был хмурый и пасмурный. Дэнис вытащил бумажник — там лежали фотографии мамы и Марты, два последних маминых письма. Он перечитал письма — о посылках ни слова. Нет, не может этого быть, все просто — мама хотела сделать ему сюрприз… Но от самого сомнения у него сжималось сердце. И ни с кем не поделишься. Ночью он никак не мог уснуть — вертелся и катался на кровати, словно в лихорадке, стонал, злясь на бессонницу, и чем больше он вертелся, тем яснее понимал: посылки ему слала не мама, а Камминсы.

В жизни он не испытывал такого унижения. Сам того не сознавая, он млел от восторга не из-за посылок, а из-за маминой заботы о нем. И стал любить ее сильнее прежнего, а теперь эта любовь вдруг исчезла, уступив место ненависти. Но Камминсы — их он ненавидел еще больше. Он жалел и опекал Френсиса Камминса — тот и постоять за себя не может, и не от мира сего, и родители его лишь бедные темные лавочники из захолустья, не могут даже отличить плохую школу от хорошей, — а они, оказывается, все время жалели его, потому что о нем никто не заботился, как они о Френсисе. Он даже представил себе: вот трое Камминсов собрались и говорят о нем точно так же, как он с мамой говорил о них. С одной разницей — при всей своей темноте они были правы. Если кого и жалеть, так не Френсиса, а его, Дэниса.

— Что с тобой, Хеллиген? — спросил парень с соседней койки.

И поплакать спокойно не дадут — так тесно койки поставлены.

— Ничего, — процедил Дэнис сквозь зубы.

На следующий день он собрал остатки посылки и понес Камминсу — тот жил в другой комнате. Денис хотел положить сверток и уйти, но Камминс оказался на месте, он сидел на кровати с книгой, и нужно было что-то сказать.

— Забери, Камминс, — выдавил из себя Дэнис. — Еще раз такое сделаешь, я тебя убью.

— Что я сделал, Денис? — заскулил Камминс и вскочил с кровати.

— Ты велел своей матери присылать мне посылки.

— Нет. Это она сама.

— Сама, да с твоей подсказкой. Кто тебя просил соваться в мои дела, шпик ты поганый!

— Я не шпик! — взволновался Камминс. — И что же тут плохого? Мне-то столько не надо, а ты ходишь голодный!

— Что плохого? А то, что получается — моя мама хуже твоей, этой старой грязной торговки!

— Неправда! — возбужденно закричал Камминс. — Я о твоей матери и слова плохого не сказал, честно!

— Чего он тебе сделал-то, Хэллиген? — вступился за Камминса кто-то из мальчишек.

— Он велел своим старикам посылать мне посылки! Да если я захочу, мне будут посылать не меньше, чем ему! — закричал Дэнис, распаляясь. — Чихал я на его посылки!

— Подумаешь, было бы из-за чего плакать.

— Кто плачет? — закричал Дэнис. — Я, что ля? Сейчас накостыляю и ему, и тебе, и всем — кто у вас тут самый сильный?

Он подождал — примут ли его вызов? Но все только с любопытством разглядывали его, и тогда он бросился за дверь, потому что в глазах у него действительно стояли слезы. Он побежал прямо в туалет и там по-настоящему выплакался. Только в туалете и можно было поплакать, остаться наедине с самим собой. Он плакал, потому что до сих пор ему удавалось хранить свою тайну, — не такой уж он был бесшабашный и независимый, каким казался, — а теперь Камминс разоблачил его.

Их дружба на этом кончилась. Камминс думал, что Данис затаил на него зло, но дело было в другом. При виде Камминса Дэнис испытывал жгучий стыд — словно его раздели донага.