Ожидание у канатной дороги. Все это не взаправду, не может быть, чтобы этот нежеланный, неприятный, апатический отъезд в неведомое среди морозной седой белизны, в самое сердце белой стужи, навстречу холоду восточноевропейских гор, в которых не ступала нога человека, где городок и машины только создают видимость цивилизации, этот неотвратимый отъезд в самое неподходящее время, когда у тебя едва достанет сил, добравшись до места назначения, свалиться с тяжким вздохом и заснуть глубоким, непробудным сном, как здешние бурые медведи, на которых тут люди еще охотятся, чтобы это наяву происходило с немецким мальчиком — членом гитлерюгенда; шорох толстых резиновых шин по снегу, бескрайнему снегу, меня не обманет. Все это происходит на много лет раньше, рядом мои родители, кое-как зашитая рана в сердце еще саднит по Михаю, ожидание тянется уже не один час, и не потому, что надо дождаться, — когда прибудет багаж мальчишки из гитлерюгенда, а потому, что задерживается последний автобус, который повезет его из снегов в снега-снега, от бледных электрических фонарей к тусклым керосиновым лампам, продолжается ожидание автобуса для бегства, хотя автобус, может быть, уже реквизирован или направлен вместе с более расторопными пассажирами в преисподнюю, но Анатоль Витров отгородился от родителей толстым томом звездного атласа — и он будет до последнего защищать эту книгу от головорезов — атласом, одолженным у замечательного старого инженера из Ремети, который в свой черед видел в Только славного парнишку, атлас — это часы гипнотического чтения непонятных формул сферической тригонометрии, смысл которых смутно угадывался мальчиком, да и обязательно ли нужно знать, что «кси» и «эта» — буквы греческого алфавита, если так ясен смысл небесных координат, определяющих точное местоположение каждого небесного тела, предугадывающих его дальнейшее движение, в любой момент ты можешь указать на яблоке, покрытом сетью надрезов, где сидит плодовая мушка. Между тем мимо отдельными вспышками проплывает черно-белый негатив придорожных пейзажей, где-то впереди ждет тепло и второй Ремети, нет — не Ремети, а «Серна», ждет густая, обжигающая, как расплавленный сургуч, каша, нет — немецко-словацкая гороховая похлебка перед соломенными тюфяками, на которых спят родители, нет — постели на нарах с тараканами, на которых так же, как я, валяются в скотском отупении мои товарищи из гитлерюгенда, — вот что ждет меня в конце пути, в конце, который станет лишь самой начальной точкой долгого, растянутого на многие месяцы обратного пути в Вену.