Дело было десять лет тому назад, у Южной Америки. «Аделаида», небольшой грузовой пароход, вышел из Ульфорда в Вальпарайзо, нагруженный швейными машинами и чугуном в слитках. Пассажиров было всего несколько человек, в том числе я, мой приятель Вилльям Андерсон и его семнадцатилетний сын Самми; а ехали мы в Вальпарайзо.
Не помню, право, сколько времени прошло после выхода из порта, только раз ночью я просыпаюсь от страшного толчка и суматохи. Выхожу на палубу, и оказывается, что «Аделаида» натолкнулась на какое-то суденышко и распорола себе нос. Как это их угораздило дать такого маху, я понять не могу: ведь, кажется, направо и налево целое море дороги!
Ну, как бы там ни было, чужое суденышко тут же, в темноте, куда-то исчезло, а мы остановились: в образовавшуюся на носу пробоину вода полилась, как водопад, и стала заполнять каждое пустое местечко в носовой части судна; постепенно палуба наклонилась, корма поднялась, и винт очутился на воздухе, — понятно, что машина сделалась бессильной.
Капитан велел зачем-то рубить мачту и пустил в ход помпы, но набравшаяся вода держала пароход носом вниз, и поставить его в нормальное положение не было никакой возможности. Довольно большие волны перекатывались через палубу, и, по приказанию капитана, в ней сейчас же заделали наглухо все отверстия и люки, так что единственной дорогой в кормовую часть, где находились каюты и хозяйственные помещения, остался самый отдаленный от носа трап.
Привязав себя друг к другу веревками, матросы живо заколотили машинное отделение и закупорили отверстие дымовой трубы парусами, так как она была сломана упавшей мачтой, и в эту дыру тоже заливали волны.
После полудня ветер стих, и море улеглось. «Аделаида», уткнувшись носом, набрала воды, сколько могла, больше не опускалась и, чуть-чуть покачиваясь, пришла в устойчивое равновесие. На корме был поднят сигнал о помощи; капитан надеялся, что мы продержимся так до тех пор, пока какое-нибудь судно не заметит нашего положения. А положение, я вам скажу, было такое, что без всякого сигнала заметишь: словно лошадь, лягнувшая задними ногами и оставшаяся в этой позе.
На ночь мы все постарались устроиться поудобнее, хотя это было немножко трудно. Вдруг, перед рассветом, послышался какой-то гул, шум, катанье, — и корма поднялась еще выше. Капитан об'яснил, что это чугунные слитки, занимавшие нижнюю часть трюма, сдвинулись по наклонному дну и переместили центр тяжести судна. Когда ветер поднялся снова и «Аделаида» закачалась сильнее, чугун начал так перекатываться и грохотать, что делалось жутко.
Я видел, что капитан что-то обдумывал, потом он созвал всех наверх.
— При таком волнении, как теперь, чугун может каждую минуту разломать переборки трюма, — об'явил он нам: — тогда вода поднимется еще выше, и мы пойдем ко дну. Остается одно: оставить судно… Снаряжай и спускай спасательные шлюпки!
Пассажиры засуетились, команда принялась за дело. Уложив в шлюпки запас провизии и воды, пассажиры, команда, капитан начали усаживаться.
Но Вилльям Андерсон, Самми и я не могли понять, какой смысл итти ночью в открытое море, неизвестно куда, когда на судне есть сухое помещение и сколько угодно пищи. Кроме того, нам казалось, что всякому проходящему пароходу легче заметить на волнах необыкновенную фигуру «Аделаиды», чем небольшие шлюпки.
Относительно же груза ничего нельзя было сказать наверное: слитки чугуна, действительно, могли сделать трещины в переборке, но могли и улечься спокойно: мне казалось, что за последнее время грохот уже уменьшился. Словом, нам не хотелось уходить с судна.
Капитан думал, что мы наверное утонем, и уговаривал последовать общему примеру. Но мы послушались только одного его совета: приготовить на всякий случай последнюю оставшуюся шлюпку.
Попрощавшись с товарищами, мы посмотрели, как мягко соскользнули их шлюпки с палубы прямо вниз, на волны, и остались одни.
* * *
Начинало светать. Привязав себя друг к другу покрепче, мы сейчас же снарядили шлюпку и прикрепили ее длинной бечевкой к перилам лестницы, ведшей в каюту. Так как этот трап находился теперь в горизонтальном положении и ходить по ребрышкам ступенек было не особенно удобно, да и ползанье по палубе оказалось довольно утомительным, то мы решили, что, покончив обязательную работу, имеем право снова лечь спать и хорошенько отдохнуть.
В нашей каюте было очень уютно, если не считать непривычного положения каждой вещи. Только лампа висела совершенно вертикально с наклонного потолка и горела так ярко, словно ей не было никакого дела до окружающей обстановки. Мы погасили ее, устроились, как могли, удобнее в нижних уголках каюты, и крепко заснули.
Разбудил нас среди бела дня возобновившийся грохот в трюме. Опять сильно качало.
Мы посмотрели на лампу: она раскачивалась, приближаясь все больше и больше к одной стороне, — и вдруг повисла неподвижно, прижавшись к потолку… В ту же секунду мы перекувырнулись через голову — и сели.
Осмотревшись, мы увидели, что сидим на стенке, ближайшей к носу парохода. Над нами была противоположная стенка с приделанными к ней койками. Пол и потолок стояли вертикально, а дверь приходившаяся теперь на аршин от нового пола, открылась от толчка, и через нее был виден коридор, подымавшийся вверх, как труба плавильной печи… Действительно, пора было уходить!
Вылезши в коридор и цепляясь за ручки всех дверей, за лампы и карнизы, мы добрались до лестницы. На этот раз она очень удобно спускалась к двери, выходившей на палубу. Но открыв эту дверь, мы увидели, что палуба стоит отвесно, как стена какого-нибудь дома, а там, внизу, фут на двадцать ниже нас, тихо колышется на небольших волнах наша нагруженная шлюпка…
Солнце сияло весело и ярко. Мы сразу не сообразили, в чем дело, и поспешили спастись: Самми первый спустился по канату и, взявшись за весла, поставил шлюпку вплотную к палубе; затем, болтая ногами и сразу ссадив себе кожу на ладонях, спустились мы с Андерсоном. Потом мы отплыли, как можно скорее.
Остановившись на таком расстоянии, которое казалось нам безопасным, мы сложили весла и с сожалением стали наблюдать, ожидая, что вот-вот «Аделаида» опустится на дно Атлантического океана.
Но «Аделаида» стояла вверх кормой, как окаменелая.
Постепенно зыбь улеглась окончательно. Вокруг нас до самого горизонта словно растянулось огромное зеркало… Солнце стало склоняться к западу, и бесконечная гладь приняла чудный зелено-синий оттенок. Не слышно было ни звука, не видно ни одного паруса… Казалось, на всем свете живы были только дельфины, выскакивавшие по временам из воды, да мы трое…
И мы продолжали сидеть, с кислыми физиономиями, опершись локтями на колени и не спуская глаз с удивительной фигуры «Аделаиды».
Вилльям Андерсон первый вспомнил, что мы еще ничего не ели, и принялся раскладывать на скамеечке разную провизию.
Пообедали, поговорили. День прошел. Наступила дивная тропическая ночь, с яркими звездами и луной. Поужинали. Вилльям Андерсон лег после ужина спать, велев разбудить себя, когда будет крушение, но скоро проснулся сам и просидел с нами до рассвета.
На востоке загорелась заря. Мы посмотрели восход солнца и позавтракали; потом пообедали… Еще день прошел! Больше мы не могли выдержать.
— Послушайте, — сказал Вилльям Андерсон: — грести нам некуда… а «Аделаида» держится так вторые сутки. Я думаю, что груз улегся окончательно, ничего не поломав, и судно простоит в таком положении еще очень долго… Самми!
— Что?
— Греби домой.
Самми с удовольствием взялся за весла, я за другие, — и через пятнадцать минут мы подошли к «стене» нашего пловучего «дома». Канат, привязанный к перилам лестницы, висел сверху, из дверей, как мы его оставили, и Самми, влез по нему, как обезьяна. Затем он втащил канат к себе и завязал на нем несколько узлов, после чего уже спустил его снова. Тогда и мы с Вилльямом, благополучно выбрались наверх, хотя порядочно устали от гимнастики.
Взойдя по лестнице с большим удобством, хотя ступая не там, где полагается, а по другим- бочкам ступенек, — мы прежде всего сделали осмотр каютам, и хозяйству. В кладовой и в помещении повара была масса с'естных припасов и всего необходимого, хотя многие вещи перемешались и находились в самых неожиданных местах.
Мы решили, устроиться в двух каютах: нашей прежней и кают-компании, помещавшейся на самой корме. Собрав побольше одеял и подушек из всех кают, мы устроили себе отличные, мягкие постели, гораздо шире и удобнее коек, напились чаю при уютном свете лампы, при чем не могли только воспользоваться столами, привинченными к своему месту и торчавшими теперь вертикально, — и собрались спать. Когда Самми, запирая дверь на палубу, заметил, что идет дождик, Вилльям Андерсон с наслаждением потянулся и проговорил:
— То-то!.. Теперь в шлюпках, в открытом море, насквозь промокнешь, а у нас — вон как чудесно!
* * *
На следующий день, когда разговор зашел о том, что неудобно лазать и прыгать по привинченной мебели, Самми неожиданно вспомнил, что он видел лестницу с железными крючками в помещении повара. Каюта эта была ближе всех к машине, то-есть на несколько сажен ниже нас. Цепляясь за что попало, мы спустились по коридорчику, словно в колодец, и открыли дверцу, бывшую у нас прямо под ногами.
Влез туда только Самми, а мы предпочли смотреть сверху.
Там было несколько темнее, чем в остальных каютах; оказалось что иллюминаторы здесь приходятся уже под водой и свет проникает через слой ее фута в два-три толщиной.
Крепкая лесенка с четырьмя железными крючками по концам действительно нашлась, и Самми, маневрируя между грудой вещей, перевернутых вверх ногами, поднял ее, чтобы подать нам конец сквозь дверцы!. Но, несмотря на усердие, он как-то оступился, промахнулся, — и один из железных крючьев ткнулся в стекло иллюминатора. Стекло было очень толстое, как всегда делается в пароходных оконцах, но удар крючка все-таки пробил его насквозь, и в каюту хлынула струя воды.
Мы поскорее схватили одеяла из ближайших кают и побросали их Самми, чтобы он закупорил отверстие, но вода лилась с такой силой, что это оказалось невозможным. Тогда Вилльям Андерсон приказал Самми не мокнуть понапрасну и вылезать к нам. Зацепивши, на этот раз благополучно, лестницу за порог открытой сверху двери, Самми выбрался из каюты.
Поглядев на сильную струю вливавшейся воды, мы сообразили, что, когда каюта наполнится, вода значительно увеличит вес судна, и «Аделаида» опустится еще ниже. Необходимо было по крайней мере пресечь ей дорогу в наши помещения. К счастью, пароход был новый, все пригнано как следует, и дверь, отделявшая коридор от каюты повара, захлопнулась герметически.
Но Вилльям Андерсон посоветовал закрыться и сверху.
— Неизвестно, насколько осядет «Аделаида», — заметил он: — может быть, дверь с лестницы на палубу опустится до самого уровня воды: ведь, тогда нас тут зальет, как мышей.
Мы послушались его совета, и скоро наш единственный выход на волю был также заделан наглухо. Затем мы уселись, закурили трубки и стали ждать, что будет дальше.
Только Самми, с помощью своей лестницы, разгуливал по всем каютам и сообщал новости. Иллюминаторы один за другим покрывались водой: мы садились все глубже и глубже. Начинало постепенно темнеть, между тем, как в два кормовые окна кают-компании, приходившиеся у нас прямо над головой, мы видели яркое солнце и синее небо.
Разрез «Аделаиды» после того, как чугун «улегся спокойно».
1. Кают-компания; 2. Трап (лестница); 3. Двери кают; 4. Коридор; 5. Помещение повара; 6. Трюм со швейными машинами; 7. Дверь на палубу; 8. Машинное отделение; 9. Трюм с чугуном; 10. Поврежденный форштевень (носовая часть судна); 11. Поверхность воды; 12. Поврежденная труба; 13. Срубленная мачта; 14. Поворотный кран; 15. «Стрелы» (паровые под'емники); 16. Водонепроницаемые переборки; 17. Кубрик (помещение команды).
Вот вода начала просачиваться тонкой струйкой в щелку двери, выходившей на палубу. Но мы живо изрезали перочинными ножами несколько простынь и законопатили щелку так, что больше к нам не могла попасть ни одна капелька.
Затем настала очередь кают-компании: вот — одна пара окон опустилась в воду… вторая… третья, — и, наконец, синее небо с ярким солнцем тоже исчезло…
— Вот мы и совсем нырнули, — спокойно заметил Вилльям Андерсон, набивая новую трубочку.
Но я, оглянувшись и видя сквозь все окна только зеленую воду, невольно вздохнул.
Освещение становилось все более и более странным: словно какие-то зеленые сумерки…
— Ловко! — воскликнул вдруг Вилльям Андерсон и совсем просиял: — «Аделаида» перестала опускаться!
— Почем вы знаете?
— Перестало темнеть.
Последив несколько минут, я убедился, что он прав. Но, на мой взгляд, в этом было мало утешения.
— Что же такое? — сказал я. — Мы уже все равно под водой и можем утонуть так же, как на глубине тысячи фут.
— Утонуть? Как же мы можем утонуть без воды?
— Я думаю, что скоро мы останемся и без воздуха… и задохнемся. А это, по-моему, все равно, что утонуть.
— Без воздуха? Ого, воздуха нам еще надолго хватит, нечего об этом беспокоиться. А вот, что мы не опускаемся глубже, — это отлично! — продолжал он. — На большой глубине у нас, пожалуй, раздавило бы окна огромным давлением воды. Ну, а теперь давайте искать, нет ли еще где-нибудь щелочек.
Щелочки кое-где нашлись, и мы крепко заделали их тесемками из простынь.
— Как удачно, что Самми нашел эту лестницу! — проговорил Вилльям Андерсон, усердно работая.
Я лично очень жалел, что Самми вспомнил о существовании лестницы, так как без вылазки за нею мы не пробили бы окошко и не опустились бы так глубоко. Но мне не хотелось портить всегда веселого настроения моего друга, и я смолчал.
* * *
Поговорив за ужином, мы решили, что будем благоразумны и не станем больше ни курить, ни варить чаю на керосинке, так как надо сберегать воздух. Вилльям Андерсон, хотя и сказал «гм», но на все согласился.
— Одно меня беспокоит, — заметил он: — может быть, мы сидим так глубоко, что флаг над кормой тоже не виден?
— Ну, если вас только это беспокоит, то видно, что вы будете спать спокойно… Если даже флаг и виден, то кому же придет в голову, что под ним целый пароход, а в нем — мы, да еще живехоньки?
— О, они догадаются! — уверенно ответил Вилльям Андерсон. — Моряки народ шустрый.
Самми влез по канату, как обезьяна.
— И вытащат нас?
— Конечно, вытащат.
С этими словами он спокойно отправился спать.
На следующий день Самми заметил, что начинает делаться душно.
— Ну, нечего, нечего капризничать с воздухом! — остановил его отец. — Когда станет действительно тяжело дышать, то пол кают-компании (та-есть, настоящий, бывший пол) можно будет просверлить в нескольких местах: за ним находится та часть трюма, которая на-гружена швейными машинами. Я сам видел, как их нагружали: они не уложены в глухие ящики, а просто вставлены в деревянные клетки, так что между ними масса воздуха. И такого запаса нам хватит надолго!
Вилльям Андерсон рассуждал так, как будто собирался устроиться здесь на все лето.
Самми оступился и ударом крючка пробил иллюминатор.
Прошли еще сутки, и только к вечеру следующего дня стало трудно дышать. Мы отыскали в кладовой бурав и просверлили три отверстия в той стене кают-компании, которая прежде была ее полом. Приложив к отверстиям рты, мы нашли, что это хорошо.
— Вот видите? — повторил Вилльям Андерсон. — Прелесть что такое! Нам положительно везет: если бы груз состоял из мыла или керосина, то было бы не так приятно. А в запахе новых швейных машин есть даже что-то бодрящее!
Он был так доволен своим открытием, что не хотел тратить «бодрящего» запаха даром: велел нам сделать пробки и, подышав, заткнуть ими отверстия, чтобы не избаловаться.
— Если уже совсем станет нечем дышать, — прибавил он, — то мы выпилим большое отверстие и будем вылезать в отделение машин по очереди, чтобы отдохнуть.
* * *
На четвертые сутки пришлось выпилить большое отверстие. Но выходить в машинное отделение на прогулку оказалось невозможным: хотя между грузом действительно оставалось много воздуха, но клетки с машинами стояли вплотную одна на другой и заполняли все пространство в этой части трюма. Иногда становилось почему-то особенно душно, и тогда я и Самми становились рядом у отверстия и поочередно высовывали в него голову. Вилльям Андерсон, который ухитрялся выносить испорченный воздух гораздо легче, по временам пробовал втаскивать нас за шиворот обратно. Один раз я не выдержал и раскричался:
— Да для кого вы здесь бережете машинный запах? Ведь мы все равно задохнемся, рано или поздно!..
— Как? — с удивлением заметил он. — У нас есть сухари, бисквиты, мясо в консервах, несколько бочек пресной воды, даже коньяк и пиво, — а вы сердитесь?
— Да я хочу выбраться отсюда! Я больше не в состоянии сидеть взаперти на дне Атлантического океана! Я, кажется, открою дверь и буду плавать вокруг «Аделаиды»!
— Глупости, дружище, — хладнокровно отвечал Вилльям Андерсон. — Во-первых, если вы хоть чуточку откроете дверь, то и вас и нас затопит в одну минуту; а во-вторых, зачем выдумывать лишнее: наверное случится что-нибудь такое, что спасет нас.
При его непоколебимой вере в удачу невозможно было спорить, и я замолчал.
Иногда Самми старался развлекаться, разглядывая в иллюминаторы подводное царство. К моему удивлению, сквозь воду можно было видеть очень далеко. Рыбы, большие и маленькие, морские коньки, медузы — то и дело шныряли вокруг нас. Самми пришло в голову, что если меч-рыба уткнется! носом в один из иллюминаторов, то пробьет стекло, — и тогда мы пропали. И он по временам, заставлял меня вскакивать с места, крича со своего обсервационного пункта:
— Плывет! Плывет!.. Ах, впрочем, нет: это дельфин. Вот опять!… Нет, нет — мимо.
* * *
Настала пятая ночь нашего заточения, и стало покачивать.
— Как хорошо! — с наслаждением заметил Вилльям Андерсон: — Ведь там, наверху, теперь и не весть что делается, а нас тут покачивает, как в колыбельке!.. И это хорошо еще, как доказательство, что мы не на самом дне: иначе вовсе бы не было качки!
Правильное покачивание продолжалось всю ночь и не прекратилось до следующего полудня. Когда в двенадцать часов мы садились завтракать, послышался вдруг отчаянный треск, через все судно пробежала страшная дрожь, что-то загрохотало, загудело… Все это продолжалось несколько секунд, но у меня, признаюсь, захватило дыхание.
— Мы сели на дно, — пробормотал я.
— Не может быть, — возразил Вилльям Андерсон: — тогда стало бы темнее, а мне кажется, что теперь…
— Небо! — крикнул в эту секунду Самми, закинув голову и поглядев в кормовые иллюминаторы.
Действительно, над нами синело небо, и солнце сверкало на морской наружной стороне окошечек, посылая сквозь них золотые лучи…
В ту же минуту «Аделаида» мягко наклонилась и приняла прежнее покатое положение: мы очутились на настоящем полу, хотя и слегка наклоненном. Самми и я бросились к иллюминаторам и отвинтили их… Хотя за минуту до этого нам казалось, что дышать в каюте еще возможно, но, когда в нее ворвалась свежая, чистая струя морского воздуха, мы только тогда поняли, в какой атмосфере жили последние дни!
Вилльям Андерсон высунул голову в окошечко и заявил радостно-торжественным тоном:
— «Аделаида» почти вся вынырнула! Можно открыть дверь на палубу.
Через три минуты дверь была открыта. Мы выбежали — и просияли счастьем, как будто были окончательно спасены: палуба была лишь чуть-чуть наклонна, меньше, чем тогда, когда капитан с командой и остальными пассажирами оставили судно.
Вилльям Андерсон приложил палец ко лбу, потом тряхнул головой и об'яснил нам, в чем дело.
— Это последняя качка спасла нас. Переборка между средним и носовым трюмом ослабла от толчков чугуна и не просто дала трещины, чего боялся капитан, а вся рухнула: чугун пролетел сквозь нее, потом через наполненную водой носовую часть — и грохнулся на дно океана! Таким образом, вес значительно убавился, и мы приняли почти приличное положение. Вот видите, я говорил, что случится что-нибудь хорошее и спасет нас! — заключил он торжественно.
* * *
Ну, остальное — коротко и ясно: через два дня нас заметило грузовое судно, шедшее к северу, и доставило обратно в Ульфорд. А там оказалось, что капитан и с ним все люди, промотавшись в море четыре дня, попали на пассажирский пароход, который согласился поискать и спасти нас. Искать-то они искали, но спасти — никак не могли, потому что мы в ту пору сидели под водой, на дне Атлантики.
