Тот самый двор, где я сажал березы, был создан по законам вечной прозы и образцом дворов арбатских слыл: там, правда, не выращивались розы, да и Гомер туда не заходил… Зато поэт Глазков напротив жил. Друг друга мы не знали совершенно, но, познавая белый свет блаженно, попеременно – снег, дожди и сушь, разгулы будней и подъездов глушь, и мостовых дыханье, неизменно мы ощущали близость наших душ. Ильинку с Божедомкою, конечно, не в наших нравах предавать поспешно, и Усачевку, и Охотный ряд… Мы с ними слиты чисто и безгрешно, как с нашим детством – сорок лет подряд; мы с детства их пророки… Но Арбат! Минувшее тревожно забывая, на долголетье втайне уповая, все медленней живем, все тяжелей… Но песня тридцать первого трамвая с последней остановкой у Филей звучит в ушах, от нас не отставая. И если вам, читатель торопливый, он не знаком, тот гордый, сиротливый, извилистый, короткий коридор от ресторана «Прага» до Смоляги, и рай, замаскированный под двор, где все равны: и дети и бродяги, спешите же… Все остальное – вздор.