Так было, так есть и так будет всегда: Нас женщина вводит в стихи, в города… Помедлила. Тихо спросила — Начнем?.. Но только не спрашивайте ни о чем!.. И если мы с вами за Ригу взялись,— Пойдемте сначала на улицу Пилс. И я подчинился, пошел за ней вслед, Ступая на плиты неведомых лет. И прежде чем нам в переулок войти, Она выбирала подходы, пути. Где улица уже, где зданьям тесней, Казалось, меняется почерк теней. Где в небо острее вонзается шпиль — Загадочней ржавчина, внятнее пыль. И медное двери старинной кольцо Порою значительней, чем лицо. Входила под своды, и сквозь полумрак Века подавали какой-то свой знак Ей лично, и воздух казался сырей. В едва уловимом движенье ноздрей Загадка ее нетерпенья проста: И жадною может быть доброта. Ей в лестнице каждый был нужен уступ. Хоть каменный дворик был красками скуп. На стену взглянув, обмирала она… А мне-то казалось, стена как стена… Конечно, я не был совсем бестолков, Хоть смутно, но видел я шрамы веков, Но слышать (ей запахи были слышны) Сырое поветрие тишины… Хоть горько признаться, — но я не умел. …У ней же и камень свой голос имел. …О, камни! Хоть камни истории вы, Ничто вы без женщины этой. Мертвы.

Отзывчивее то, что с виду строго Пред музыкою, как перед венцом. И женщина, не верящая в бога, И вовсе не с молитвенным лицом, Не торопясь, в воскресный день июня В полдневный час вошла со мной, в собор. Ведь день вели мы молча разговор. Всю Ригу исходили накануне И поняли, что наша близость в том, Что в самом незаметном и простом Одновременно, для других незримо, Нас поражал один и тот же ток, Где все равно, от Риги и до Рима, Была бы музыка — всему исток.