Глава 14

Лос-Анджелес

Июль 1983

Алекс Бендор прилетела в Лос-Анджелес около полудня и сразу же взяла напрокат автомобиль марки «шевроле». Она выехала на шоссе и двинулась по направлению к городу, поблагодарив судьбу за то, что не попала в утренние часы «пик». День стоял жаркий и безветренный. От шоссе и со стороны города поднималось облако смога, от которого щипало в глазах. Алекс подняла стекла автомобиля и включила кондиционер. Казалось, в Лос-Анджелесе столько же машин, сколько в Нью-Йорке и Техасе, взятых вместе. Добавьте-ка еще загрязнение воздуха промышленными предприятиями, и вам станет ясно, что дышать здесь не так-то просто. Ни тебе классической музыки, ни даже Фрэнка Синатры, и Алекс настроила приемник на сладенький тенорок Мантовани, исполнявшего душераздирающий шлягер «Эти милые пустяки напоминают мне о тебе».

Алекс приехала в этот город; чтобы украсть, и это страшно беспокоило ее, не говоря уже обо всем остальном. Она едва не рассказала обо всем Саймону, когда говорила с ним по телефону, но вовремя удержалась и не открыла ему свой план. Любой ценой Алекс было нужно заполучить фотографию мистера и миссис Оскар Коль и передать ее в руки Руперта де Джонга. Саймон подумал бы, что она просто сошла с ума. «Я ничего не желаю об этом слышать, — сказал бы он ей. — Пусть ты моя мать, но считай, что я об этом и знать не знаю».

Оскару Колю, бывшему Артуру Кьюби, то, что затевала Алекс, тоже вряд ли бы понравилось, особенно, если бы он узнал, что его фотография должна служить приманкой для приезда Руперта де Джонга в Калифорнию. Заманить его к умирающей Касуми, где его уже будет поджидать Алекс, чтобы убить. Следовательно, самым разумным было ни с кем не делиться своими планами. Она сама похитит фотографию, а если дело выгорит — и только тогда — расскажет обо всем Саймону. Нельзя же одновременно воровать и пытаться объяснить, зачем ты это делаешь.

Приближаясь к городу, она решила сразу же свернуть на бульвар Санта-Моника, поскольку это был лучший и ближайший путь к дому Оскара Коля на Беверли-хиллз. Возможно, еще быстрее было бы ехать через бульвар Сансет, но это означало, что ей пришлось бы проехать по Сансет-стрип, а этого ей очень не хотелось. Много лет назад, когда Алекс жила в Калифорнии, Сансет-стрип, узкая полоска бульвара Сансет длиной в две мили, считалась удивительнейшим местом. По вечерам она сверкала и переливалась огнями ночных клубов. Третью годовщину их свадьбы Шиа решил отметить торжественно и пригласил ее в «Трокадеро», чтобы увидеть живую Джуди Тарланд. Ах, что это был за вечер! Сначала они любовались Джуди Гарланд, затем стояли вместе с другими, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Кларка Гейбла — некоронованного короля Голливуда. Гарланд и Гейбл. «Восхваляй то, что ушло. Это придает сладость воспоминаниям».

В настоящее время Сансет-стрип являла собой печальное зрелище. Унылая череда винных магазинов, клубов в стиле псевдо-кантри и заведений, где вечерами выступали металлические рок-группы и толкались несовершеннолетние проститутки в коротких обтягивающих штанишках. Уже сама мысль об этом месте угнетала Алекс. Изменения, происходящие в Сансет-стрип, заставляли ее бояться будущего. Что и говорить, жизнь не повернешь вспять.

На этот раз Алекс не стала звонить Колю, чтобы предупредить его о своем появлении. Не было никакого смысла предупреждать его, поскольку он может и отказаться принять ее. Мистеру Колю вовсе не хотелось, чтобы ему напоминали о Руперте де Джонге, а встречи с Алекс будили в нем неприятные воспоминания. Бывший офицер германской разведки желал, чтобы гайджин держался как можно дальше от его жены. В принципе, Алекс хорошо понимала чувства Коля. Живой или мертвый, де Джонг не выпускал Касуми Коль из рук.

Алекс свернула на тихую улочку, застроенную домами в георгианском и испанском колониальном стиле. Она пыталась придумать способ, как выкрасть фотографию Колей в их присутствии, как вдруг увидела перед собой «скорую помощь». Она выехала из переулка и теперь мчалась на большой скорости прямо перед ее носом с включенной на полную мощность сиреной. Боже всемогущий! Неужели «скорую» вызвали для Касуми? Ведь без нее не было ни малейшей возможности выманить сюда Руперта де Джонга.

Ворота одного из особняков открылись, пропуская «скорую помощь». Рядом с воротами стоял охранник. Коль неоднократно жаловался Алекс на необходимость содержать охрану и предпринимать другие меры безопасности. Сразу за воротами начиналась покрытая мелкой галькой дорожка, обсаженная по краям кустами. Но стальные ворота, по признанию хозяина, были необходимы, поскольку преступность в Лос-Анджелесе росла, особенно среди мексиканских нелегальных эмигрантов, которые — опять же по выражению Коля — только что «с пальмы слезли».

Алекс вплотную следовала за «скорой», но охранник уже начал закрывать массивные ворота. Тогда она затормозила у входа и принялась отчаянно врать охраннику. Нажав на гудок и открыв окно, она крикнула:

— Откройте, я тоже из больницы.

Охранник, крупный мужчина с бакенбардами и в зеркальных солнечных очках, положил руку на кобуру пистолета и некоторое время пристально всматривался в лицо Алекс. Она невольно вздрогнула, но все же постаралась выдержать его взгляд и принялась разглядывать униформу охранника — его желтые эполеты, рубашку с карманами на молниях и серебряный свисток, торчавший из нагрудного кармашка сорочки. На правом плече военизированного стража ярким пятном выделялся лоскут с изображением флага Соединенных Штатов. Алекс едва не сказала ему: «Пожалуйста, не стреляйте, я тихо уеду — и все». Но в этот момент охранник нажал на кнопку, чтобы открыть ворота, Алекс проехала внутрь, давая обет Создателю, что никогда в жизни не позволит себе больше пускаться в подобные авантюры.

Она подъехала к двухэтажному особняку, построенному в староанглийском стиле, в тот момент, когда двое санитаров уже выпрыгнули из автомобиля с красным крестом и бегом направились к задним дверям «скорой помощи». Один из них был светлокожий мулат с начинающими редеть на макушке волосами, а другой, вернее, другая — оказалась толстой латиноамериканкой, по всей видимости, чикано. Она-то и распоряжалась всем. Работая быстро и ловко, они извлекли из машины носилки, переносной баллон с кислородом и побежали по выложенной булыжником пешеходной дорожке по направлению ко входу в дом. Алекс заметила, что латиноамериканка тащила под мышкой свернутые носилки с такой легкостью, словно это был надувной матрас.

Медиков уже поджидала у дверей сестра Летисия Стоунз, которую Алекс невзлюбила с самого начала, со времени последнего визита к Колям. Сестра Стоунз была крохотного роста, ей было лет сорок пять — пятьдесят, вместо носа на лице ее красовался уродливый картофелеобразный отросток. Кроме того, у нее были редкие зубы. В ней просматривались черты скрытой истеричности. Ока обладала огромным запасом энергии и желанием властвовать. Совершенно очевидно, что эта женщина воспринимала себя всерьез и требовала того же от окружающих.

Сестра Стоунз провела сотрудников «скорой помощи» наверх, давая им указания высокомерным тихим голосом, гнусавя при этом, после чего сразу же вернулась, чтобы не пропустить Алекс внутрь. Алекс улыбнулась сестре, хотя она бы с удовольствием воткнула ей вилку в глаз. Она спросила сестру, по какой причине к ним в дом пожаловала карета «скорой помощи».

— Срочный случай, — коротко ответила последняя. Ее маленькая, вся в голубых венах ручка покоилась на пульте с сигнальной кнопкой, позволяющей вызвать охранника в любой момент. Пульт пристегивался к поясу, и Алекс на секунду представила себе, как сестра подзывает к себе охранника и приказывает ему застрелить ее, Алекс Бендор. Мисс Стоунз находилась в состоянии постоянного возбуждения и относилась к тому типу женщин, которые были готовы каждую изюминку принять за таракана и, взвизгнув, в панике убежать прочь.

Алекс спросила, за кем приехала «скорая», уж не за миссис ли Коль? Сестра Стоунз ответила, что ей не было сообщено о предстоящем визите миссис Бендор.

— Ничего удивительного, — проговорила Алекс, — поскольку я здесь вовсе не для того, чтобы увидеться с вами.

Мисс Стоунз откашлялась:

— Боюсь, что Коли вряд ли смогут принять сегодня кого бы то не было. Миссис Коль увозят в госпиталь. За ленчем она вдруг почувствовала боль за грудиной и ощутила, что ее левая рука немеет. Ко всему прочему, она стала задыхаться.

Пальцы Алекс с силой впились в кожаную лямку сумочки, висевшей на плече.

— Но, надеюсь, она, по крайней мере, жива?

— Видите ли, мисс...

— Миссис... Миссис Бендор.

— Ну хорошо, Бендор. У меня сейчас слишком мало времени, чтобы вдаваться в детали. Мы все сейчас очень заняты. Почему бы вам не написать записку? Я могу передать ее по назначению.

Сестра Стоунз отступила на шаг назад и одной рукой взялась за створку двери. По блеску, появившемуся в ее глазах, нетрудно было понять, что она ждет не дождется того момента, когда сможет захлопнуть дверь перед носом Алекс.

Неожиданно на помощь Алекс пришел Оскар Коль. Он позвонил со второго этажа и потребовал, чтобы сестра Стоунз поднялась наверх.

— Сию же минуту! — Его голос в трубке срывался на крик. Видно было, что он в панике.

Сестра Стоунз развернулась на каблуках и бросилась в глубь фойе, выложенного красной керамической плиткой. Она оставила входную дверь открытой. Алекс перевела дух. Как это говорила в сказке золотая рыбка? — Если Бога не существует, кто же тогда меняет воду в аквариуме?

Из фойе Алекс попала в большой холл и успела услышать, как сестра Стоунз торопливо простучала каблучками по мраморной лестнице и повернула направо, добежав до площадки второго этажа. Алекс взглянула налево, туда, где находилась длинная, ныне пустынная гостиная, в которой она в последний раз и видела фотографию. В гостиной никого. Только мальчик-филиппинец в белом пиджаке и галстуке-бабочке метелкой из перьев вытирал с мебели пыль. То есть, считалось, что вытирал. На самом деле он стоял около большого телевизора, укрепленного на вертикальной консоли, и лениво водил метелкой по верхней панели, не открывая глаз от экрана, на котором три полуголых девицы демонстрировали новые фигуры аэробики, повернувшись спинами к телекамере. Когда же девушки улеглись на пол, задрали вверх ноги и принялись совершать круговые движения тазом, метелка из перьев, после нескольких конвульсивных движений по поверхности телевизора, замерла.

То, что кто-то тоже делает, что не положено, взбодрило Алекс.

Она про себя улыбнулась и негромко кашлянула. Юный филиппинец как бы снова очнулся. Не поворачиваясь к ней лицом, он торопливо выключил телевизор, махнул метелкой из перьев по экрану и торопливо вышел из комнаты. Алекс осталась в одиночестве. Фотография находилась на том же месте, где и в прошлый раз — оправленная в изящную рамку, она стояла на кофейном столике рядом с огромным креслом с подлокотниками. Сердце Алекс начало биться, словно она только что пробежала марафонскую дистанцию. Она оглянулась, но никого не увидела; наконец, решившись, она сделала три шага по направлению к цели. В конце концов, не пойман — не вор.

Оскар Коль жил на широкую ногу. Гостиная была наполовину обшита панелями из ценных пород дерева, потолки с лепниной и раздвижные стеклянные двери, выходившие на плавательный бассейн, довершали интерьер. На стенах висели картины фламандских художников, английские акварели девятнадцатого века и пастель работы Дега, перед которой Алекс даже остановилась на секунду. И не только потому, что картина была великолепной сама по себе, что, впрочем, не составляло сомнений, но и из-за ее стоимости, о которой Алекс все же имела некоторое представление. В прошлом году она помогла Полу Анами найти покупателя для другой работы Дега, которая принадлежала вдове южновьетнамского генерала. Купил же картину ушедший на пенсию делец от оружия, живший на Мауи. Тогда он заплатил 750 тысяч долларов, причем, по размерам картина Оскара значительно превосходила ту, что продавала генеральша.

Алекс опустилась в кресло с подлокотниками и скрестила ноги. Перед ней теперь вся гостиная была как на ладони. Кроме того, она могла видеть мраморную лестницу, холл и, разумеется, фотографию. Еще один предмет привлек ее внимание. Японская кукла. Она покоилась на чайном столике, изготовленном, по-видимому, около 1920 года. Алекс без труда могла дотянуться до нее рукой. Касуми Коль все еще коллекционировала куклы, как и многие японские женщины. Данный экземпляр изображал Даруму, индийского священнослужителя, создателя учения «дзен-буддизм». Это была тонкой работы кукла, шести дюймов высотой, изготовлена из каучука. Она не имела ни рук, ни ног, лицо и одежда были просто нарисованы, нижняя же часть куклы была закругленной и заполнена чем-то тяжелым, ее можно было наклонить, но она всегда возвращалась в вертикальное положение.

Алекс протянула руку и коснулась дарумы указательным пальцем. Кукла качнулась, и Алекс невольно улыбнулась. Когда-то Джон Канна рассказал ей о том, что такое дарума. Японцы хранят эти куклы дома как напоминание о том, что стойкость — единственный способ преуспеть в мире. Никогда не сдаваться. Как гласила пословица, если толкнуть даруму семь раз, то она поднимется восемь.

Алекс нагнулась, чтобы получше рассмотреть куклу. Любопытно! На лице куклы был изображен только один глаз. Согласно традиции, на лице куклы изображали один глаз, а потом загадывали желание. Когда желание исполнялось — дорисовывали другой. Интересно знать, не имеет ли отношение этот одинокий глаз к некоему Руперту де Джонгу — старой-престарой любви Касуми Коль. Что ж, все возможно.

Алекс заметила, как в холле появился слуга, скорее всего, из кухни, и поспешил вверх по мраморной лестнице. Из той части сада, где росли кактусы, послышался звук какого-то работающего механизма. Рано или поздно на нее обратят внимание, и что тогда? Лучше уж об этом не думать. Она должна исполнить то, за чем приехала, и уйти, пока не поздно. Она встала и направилась к столику с фотографией. Господи, поскорей бы все это кончилось!

Кофейный столик, на котором стояла фотография, представлял собой образчик чистейшего калифорнийского стиля — стеклянная, зеленоватого цвета пластина покоилась на полированных, красного дерева ножках. Сам фотоснимок был сделан в Балтиморе, в отеле, в котором любили останавливаться Мэри Пикфорд, Элеонора Рузвельт, Пол Гетти и Роналд Рейган. На снимке Коль, одетый в смокинг, обнимал за обнаженные плечи Касуми, на которой было темное платье без бретелек. Они сидели за столиком то ли в ресторане, то ли в ночном клубе и, по-видимому, что-то отмечали. На этикетке бутылки с шампанским можно было даже различить марку вина — Моэ. Все самое лучшее для мистера и миссис Оскар Коль.

Фотографии, судя по всему, уже исполнилось лет десять. Коль казался стройнее и обладал куда более пышной шевелюрой, чем теперь. И он, и Касуми широко улыбались в объектив, еще не зная, какая трагедия ждет их впереди. Такова ирония судьбы, подумала Алекс. Немец и японка, враги Соединенных Штатов в прошлом, произвели на свет сына, который окончил военную академию США Вест-Пойнт с золотой медалью и погиб во Вьетнаме.

Какое же воздействие этот фотоснимок мог оказать на Руперта де Джонга? По расчетам Алекс, он должен был произвести эффект разорвавшейся бомбы и как громом поразить этого человека. Боже, до чего бы рассвирепел де Джонг. Уж что-что, а еще раз оказаться свидетелем его ярости Алекс не хотела бы. Должно быть, гайджин, потерявший контроль над собой — ужасное зрелище. Еще бы! Узнать о том, что его любимая Касуми не только жива, но еще и замужем за Артуром Кьюби — старым товарищем по оружию! У де Джонга было мало привязанностей, но он оставался верен им. Он обожал Касуми, и вот теперь, когда та умирала, пора было напомнить де Джонгу о священной клятве, данной им, о чем была сделана запись в дневнике Касуми. Этот дневник Алекс читала так часто, что невольно запомнила наизусть целые главы. В частности, Касуми писала: «Я так счастлива, это трудно передать словами. Сегодня Руперт-сан заявил, что, если я умру вдалеке от Японии, он отнесет локон моих волос далеко на север, в Сендай, где я родилась. Он пообещал, что часть меня будет захоронена в моей любимой Японии. Он сказал, что эта священная клятва самурая будет исполнена во что бы то ни стало».

Он придет, подумала Алекс. Он придет, я убью его и начну жить опять.

Алекс протянула руку за фотографией. Сейчас — или никогда!

— Вам помочь? — раздался женский голос из-за спины Алекс.

Рука Алекс замерла. Через несколько секунд, долгих, томительных, она повернулась, на ее губах играла несколько напряженная улыбка. У входа в гостиную стояла молоденькая горничная, чикано по национальности. Возможно, ее прислал тот самый любитель аэробики, который недавно здесь убирал, чтобы та понаблюдала за гостьей. Девушка была небольшого роста, с темного цвета кожей. На ней были надеты белоснежные фартук и крахмальная наколка, которые, по мнению Алекс, должны были отойти в прошлое вместе с рабством и прочей атрибутикой старого Юга. Довольно привлекательная, решила про себя Алекс, но, как говорят в Америке, о женщине судят по ногам. Алекс вспомнила, что уже видела девушку, когда была здесь в прошлый раз, но никак не могла вспомнить ее имени. Отчего-то ей хотелось назвать горничную Педро, что, разумеется, не могло соответствовать истине.

Приложив руку к груди, Алекс как бы пыталась успокоить свое бешено бьющееся сердце. Да, сердце уже не выдерживает подобных перегрузок. Воровство — явно не ее удел. Пусть уж Саймон занимается этим в одиночестве. Да как же, черт побери, имя горничной? Хорошо еще, что девушка узнала Алекс, и ее появление в гостиной не стало такой уж неожиданностью.

Алекс уже было хотела попросить служанку принести стакан воды, чтобы под любым предлогом избавиться от нее, как вдруг услышала шум, доносившийся со стороны лестницы, выходившей в холл. По лестнице спускали носилки, на которых лежала Касуми. Сестра Стоунз возглавляла шествие, командуя санитарами, призывая их к осторожности и требуя от Оскара Коля, чтобы тот держался от носилок подальше. Коль же повторял одну-единственную фразу: «Только не уроните ее!» Алекс поняла, что через секунду они окажутся в холле и увидят незваную гостью.

Пилар! Вот как зовут горничную.

— Пилар, — обратилась Алекс к девушке, — будьте любезны, принесите мне стакан воды. «И не возвращайся подольше», — тут же подумала она про себя.

— С удовольствием, мадам, — сказала горничная и направилась в сторону кухни. Увы, слишком поздно.

Процессия уже спустилась в холл. Касуми, закутанная в розовое одеяло, на носилках, которые несли два санитара, сестра Стоунз с воздетыми вверх руками, подкреплявшая жестами свои указания, и Оскар Коль собственной персоной, семенивший позади носилок, обеспокоенно поглядывавший на потерявшую сознание жену. Это был высокий мужчина импозантного вида, хотя и изрядно полысевший и раздавшийся. Он носил массивные очки в роговой оправе, а из уха у него торчал слуховой аппарат.

Итак, на лестнице в холле находилось пятеро людей, и двое из них, Оскар Коль и сестра Стоунз, теперь с удивлением разглядывали Алекс, находившуюся в гостиной. Они все знают, подумала она. И сейчас меня схватят...

Неожиданно в гостиную вошла Пилар, неся стакан воды на серебряном подносе. Сестра Стоунз взглянула на стакан, затем смерила взглядом Алекс, перевела глаза на Пилар и велела последней отнести воду назад на кухню. Весьма прозрачный намек. Дескать, у Пилар достаточно забот помимо того, чтобы обслуживать незваных гостей. Миссис Бендор, сообщила сестра Стоунз, придется немедленно покинуть дом.

Пилар заколебалась. Ее взгляд переходил с Алекс на сестру Стоунз, а от нее — на Оскара Коля. По-видимому, девушку обучили, как следует обходиться с гостями, но Стоунз, мерзкая карлица, и знать об этом не хотела. Она желала любой ценой выдворить Алекс. Повысив свой гнусавый голосишко чуть ли не до визга, она сказала, что если Пилар не понимает английский язык, то тогда ей придется убраться в родной Хуарес на ближайшем же автобусе.

— Это не так уж трудно и устроить, милочка, согласись, — проверещала она.

Коль, старательно избегая взгляда Алекс, продолжал молчать.

Пока сестра Стоунз, повернувшись спиной к Алекс, привлекала всеобщее внимание, Алекс совершила то, ради чего пробралась в дом Колей. Она схватила фотографию со стола и сунула ее в сумку, висевшую на плече. Она с такой быстротой затолкала фотографию в сумку, что совершенно забыла о дорогих солнечных очках от Ива Сен-Лорана, которые хрустнули при соприкосновении с довольно-таки увесистой рамкой. Впрочем, Алекс и не услышала хруста, слишком уж она была напугана.

Алекс управилась вовремя. Буквально секунду спустя гадкая карлица повернулась к ней.

— Ваша машина загораживает дорогу карете «скорой помощи», миссис Бендор. Не будете ли вы любезны передвинуть ее в другое место?

— С удовольствием. Оскар?

Коль услышал ее, но не отвел глаз от носилок, где лежала его жена. Неожиданно для Алекс, он встал на колени перед носилками и, погладив жену по голове, что-то прошептал, близко нагнувшись к ее лицу. И только тогда Алекс поняла, как Коль любил жену, пожалуй, столь же сильно, как и де Джонг.

С бьющимся сердцем, так и не поговорив с Колем, Алекс вышла из дома. Вот сейчас она включит зажигание, уедет прочь из этого дома, подальше от кошмарной карлицы, и остановится у ближайшего бара, чтобы глотнуть чего-нибудь крепкого, чего-нибудь такого, что в просторечии именуют «тигриной мочой». Так сказать, для успокоения нервов.

Потом она позвонит Саймону и расскажет о своих подвигах, а главное, объяснит, почему она все это сделала и как.

 

Глава 15

Токио

Июль 1983

Находясь в своей штаб-квартире, подвальном помещении без окон, де Джонг внимательно наблюдал, как один из его прислужников-якудза, пожилой человек по имени Такахара, положил левую руку на застланный чистой скатертью низенький столик, стоявший между ними. Двое мужчин, подложив пятки под ягодицы, сидели на полу, который был закрыт четырехугольными плетеными подстилками. Де Джонг был в синем кимоно, головной повязке и белых носках. В правой руке он держал складной веер из бамбуковых тростинок, стянутых прочной длинноволокнистой японской бумагой. Веер был старый, металлические скрепы во многих местах утеряны, а роспись — на веере был изображен садик при храме в Киото и горное озеро зимой — потрескалась и выцвела. Впрочем, о том, чтобы заменить его другим, не могло быть и речи. Когда-то этот веер принадлежал Касуми.

Такахара носил цветное кимоно. Его крупная голова была коротко острижена, а на левой стороне лица кожу стягивал складками безобразный шрам, напоминание о ране, нанесенной мечом, полученной Такахара на службе у своего оябуна — Руперта де Джонга. Десяток лейтенантов и рядовых якудза стояли тогда за его спиной и были готовы в любую минуту помочь исполнить наказание.

Сейчас Такахара явно нервничал и был раздражен из-за мучавшего его геморроя. Такахара отличался повышенной сексуальностью и прижил тринадцать детей от двух жен и нескольких любовниц. Свои необычайные способности он объяснял тем, что дважды в день съедал чашку поджаренных водорослей и маринованной капусты. Иногда де Джонг думал, не от этой ли диеты у Такахара такой скверный характер, хотя следовало признать, что те мерзости, которые тот позволял себе по отношению к людям, иногда оказывались на руку гайджину. По крайней мере, Такахара удавалось без видимых усилий заставить владельцев бань и баров для гомосексуалистов выплачивать часть прибыли де Джонгу. Такахара отлично справлялся также и с ролью рэкетира. Короче, находясь на службе у гайджина, он мог выполнять любую, даже самую грязную работу.

Недавно он обзавелся новой подружкой — семнадцатилетней девицей с крашеными рыжими волосами и золотыми коронками. Ее сексуальные аппетиты были под стать Такахара, и они отлично ладили на этой почве. Девицу звали Томико, и она работала в одном из ночных клубов де Джонга, там, где обнаженные девицы, расхаживая вдоль огромной, полукруглой стойки бара, предлагали клиентам резиновые фаллосы с тем, чтобы опробовать их тут же, на месте. Некоторые наиболее пьяные или доверчивые из посетителей позволяли увлечь себя под этим предлогом в комнаты наверху.

Клуб находился на расстоянии всего одного квартала от штаб-квартиры де Джонга, темного массивного здания в старом районе Токио Асакуза, традиционно служившего местом для увеселительных забав. Раньше здание занимал португальский банк, затем там устроили школу для борцов-сумоистов, а еще позже в здании помещалась администрация американских оккупационных сил. Темные аллеи Асакуза, уличные давки, крытые переходы и рынки на свежем воздухе по-прежнему напоминали о древней Японии. Кроме того, район был раем для покупателей, поскольку цены на товары здесь были ниже, чем где-либо еще в Токио. Тысячи и тысячи посетителей заполняли ежедневно переулки и улицы Асакузы в надежде сделать выгодные покупки.

Однако Асакуза оставался, прежде всего, центром развлечений, которых было здесь предостаточно: в барах со стриптизом, пивных залах, ночных клубах и в знаменитом театре Хокусаи, где в грандиозном шоу участвовало около трехсот красивейших девушек. И по сегодняшний день район Асакуза оставался тем же, чем был в течение более полутора тысяч лет — воплощением укийф — вечного движения мира. Чувственная жизнь воспринималась как данность. Здесь жили одним мгновением, наслаждаясь луной и осенними листьями, музыкой и женщинами, здесь плыли по течению, не задумываясь о будущем.

Дважды в неделю Такахара прекращал сбор дани и посещал клуб, где работала Томико. Зеленый кожаный диван в офисе менеджера служил им ложем любви. Два телохранителя стояли у дверей и следили за тем, чтобы никто не вошел.

Однако на днях три человека в масках, вооруженные ножами, уже, как оказалось, поджидали Такахара и его несовершеннолетнюю возлюбленную в офисе. Каким-то образом им удалось попасть в клуб незамеченными через черный ход, затем пробраться в офис, минуя многочисленных охранников, служащих и посетителей. Незнакомцы в масках обещали кастрировать Такахара, если он не отдаст им деньги, собранные в течение дня. Деньги, которые являлись собственностью гайджина.

Сборщик дани оказал сопротивление, на помощь пришли и телохранители, вооруженные американскими пистолетами. Двум налетчикам удалось бежать, третий же, раненный в бедро, был схвачен.

Де Джонг был вне себя от ярости, когда узнал, что налетчиками руководил его давний противник Урага. Именно Урага говорил, что де Джонга ждет возмездие за убийство Кисена.

Де Джонг не заставил себя ждать. Три часа спустя после инцидента старик на велосипеде передал охраннику, стоявшему у штаб-квартиры Урага, цветной полиэтиленовый пакет. "Подарок для оябуна",— так выразился старик и быстро укатил прочь.

В пакете оказалась темная, влажная на ощупь земля. Внутри же, под слоем земли и грязи, были скрыты две недавно ампутированные кисти рук. Одна принадлежала менеджеру клуба, который предал гайджина и позволил людям Урага пробраться в офис. Другая — члену банды рага, участвовавшему в налете и захваченному людьми гайджина. Отсечение кисти руки являлось одним из древнейших наказаний воров.

Помимо отрезанных конечностей в пакете находился стеклянный сосуд, в который было положено несколько зубов в коронках из золота. Интуиция не подвела гайджина — он совершенно правильно решил, что Томико тоже работала на Урага и помогла расставить ловушку для Такахара. Земля же была насыпана в пакет, чтобы дать противнику гайджина понять, что и продавшийся менеджер, и рыжеволосая Томико были закопаны живыми. Долг, якобы неоплаченный гайджином, теперь был возвращен сполна.

Такахара же, за то, что он погряз в плотских удовольствиях и чуть не подвел гайджина, тоже следовало наказать.

В подвале мрачного здания, где теперь находился гайджин и его якудза, высокий человек в цветастом кимоно взял с низкого столика длинный нож и приставил лезвие к фаланге мизинца на левой руке. Тусклая сталь угрожающе нависла и над тремя другими пальцами; большой Такахара предусмотрительно поджал.

Беспрекословное повиновение оябуну, обязательное для всех якудза, позволяло без лишних слов руководить подчиненными. Кобун должен был понимать команды своего начальника с полувзгляда. Оябун мог отдавать приказания, не сказав ни слова. Настоящему якудза достаточно было только посмотреть в глаза хозяину, чтобы понять, как поступать.

Такахара видел только непроницаемое лицо гайджина.

С шумом втянув в себя воздух, он сложил правую руку в кулак и поднял руку вверх. Затем он с силой обрушил кулак на нож, прижатый к фаланге мизинца, и отрубил ее. Такахара содрогнулся, но не издал ни звука.

Правой рукой он достал из рукава кимоно шелковый красный платок и положил его на стол. Взяв отрубленную фалангу пальца, он завернул ее в платок, поклонился и протянул сверток гайджину. Де Джонг ничего не сказал. И даже не двинулся с места. Когда же ожидание стало уже почти непереносимым для всех присутствующих, де Джонг протянул руку, взял у Такахара платок и положил его за отворот кимоно на груди.

Весь в поту, Такахара, наконец, перевел дух.

Его извинения, часть его плоти, были приняты. Если бы гайджин не взял платок, для Такахара это означало бы немедленную смерть.

Ли као. Чистое лицо. Нечто такое, что оябун должен был сохранять любой ценой. Власть, престиж, влияние — все зависело от ли као. Оскорбление, нанесенное оябуну, нападение на него или его людей, даже незначительное нарушение ритуала могли привести к потере ли као. Де Джонг не имел права на колебания и сомнения. Малейшая нерешительность со стороны якудза могла обойтись слишком дорого. Действовать надо было обдуманно, но без колебаний.

В полупустом подвальном помещении на стене висел маленький синтоистский алтарь. Де Джонг поднялся и направился к нему. Рядом с алтарем висела полочка, на которой хранились дары — вареная лапша, рисовые колобки и саке — теплая рисовая водка в глиняном кувшине. Там же стояли деревянные башмаки, лежал зонтик из грубой промасленной бумаги из бамбука и аккуратно сложенное летнее кимоно. В один из отворотов кимоно была воткнута черная с серебром булавка — Шинани-кай, знак группы якудза, которую возглавлял де Джонг.

Дары предназначались мертвым. Кисену.

Повернувшись лицом к алтарю, де Джонг встал на колени и погрузился в размышления: стоит ли сказать якудза, что убийца Кисена найден. Кое-какие факты еще надо было уточнить, но все прояснится в ближайшее время. Между тем, интуиция подсказывала гайджину, что его догадка верна. Кисена убил сын Алекс Уэйкросс.

Доклады о результатах поиска убийцы Кисена поступали к де Джонгу ежедневно. Они приходили от его людей со всего мира и содержали весьма разноречивую информацию — от проверенной и надежной до пустых слухов и сплетен. Гайджин читал все, большую часть отбрасывая как не заслуживающую доверия. Впрочем, рапорты с Гавайских островов и с американского континента привлекли его внимание. Сопоставив их с информацией, полученной от Раймонда Маноа, Норы Барт и других европейцев, он понял, что они представляют собой определенную ценность.

Имя Саймона Бендора упоминалось в рапортах несколько раз — всегда рядом с именами тех людей, которые находились под постоянным наблюдением. Но именно де Джонг сам установил, что между Бендором и убийством Кисена существует прямая связь. Только де Джонг обладал правом читать и сопоставлять всю поступающую информацию, чтобы какой-нибудь не в меру честолюбивый якудза не воспользовался ею в своих корыстных целях. Время шло, и убеждение, что Кисена казнил Саймон Бендор, крепло.

Для Норы Барт, которую постоянно преследовали мысли о последних часах жизни Виктора Паскаля, встреча с людьми гайджина в Лос-Анджелесе была поистине благом. Ей первой удалось выяснить, что у Молли Дженьюари есть сестра, имевшая знакомства среди членов якудза, занимавшихся игорным бизнесом в Америке и на островах Карибского бассейна. Сестрицу звали Эрика Стайлер, и она была профессиональным игроком.

Норе Барт удалось установить родственные связи между двумя женщинами путем изучения архивов театральных союзов в Лос-Анджелесе. Молли Дженьюари являлась членом всех трех обществ и, заполняя анкету, указала Эрику Стайлер среди ближайших родственников. Более того, счета мисс Дженьюари постоянно оплачивались лично Эрикой, что в определенном смысле свидетельствовало о теплых отношениях между сестрами. В своем рапорте Нора Барт привела кое-какие факты, которые представлялись ей невероятными в Токио, когда она оказалась свидетельницей гибели Виктора Паскаля. В аэропорту Лос-Анджелеса Молли Дженьюари, прежде чем сесть в самолет и отправиться в Токио, застраховалась на значительную сумму и сразу же завещала ее своей сестре, мисс Стайлер.

Людям гайджина в Лос-Анджелесе удалось узнать еще кое-что. Они выяснили, что мисс Стайлер обращалась в японское консульство в связи с исчезновением в Токио ее сестры. Заботливая сестрица и вывела на Саймона Бендора. Их неоднократно видели вместе в Гонолулу, Атлантик-Сити, Лас-Вегасе и Нью-Йорке. Кроме того, на Саймона Бендора самостоятельно вышел и Раймонд Маноа, когда пытался выяснить подробности жизни Алекс Уэйкросс.

Мистер Бендор, как утверждал Маноа, был хорошим атлетом, знавшим приемы бокса и карате. Он работал на ЦРУ в Юго-Восточной Азии, причем, его деятельность была настолько засекречена, что даже приятель Маноа из ФБР не мог сообщить о ней никаких подробностей. Скорее всего, мистер Бендор занимался разведывательной и диверсионной работой в тылу неприятеля. Отсюда следовал вывод, что сын Алекс Уэйкросс со временем стал профессиональным головорезом.

Этот мистер Бендор обладал определенно неплохими бойцовскими качествами. Он был наделен яростью ослепшего зверя, как, вероятно, выразился бы по данному поводу великий Теннисон. Сын Алекс Уэйкросс стал настоящим мастером своего дела. Он, и никто другой, обвел вокруг пальца Виктора Паскаля и отправил его к праотцам, он же уничтожил и Кисена.

Истина как таковая не нуждается в доказательствах, факт номер один: Саймон Бендор — профессиональный убийца. Факт номер два: он ближайший друг Эрики Стайлер и самый вероятный претендент на роль ее верного рыцаря и заступника в случае, если мисс Стайлер таковой понадобится.

Человек должен уметь обращаться с фактами. И де Джонг сделал один-единственный возможный вывод: у Эрики Стайлер был друг, он и только он мог незамеченным пробраться в Японию и вывезти оттуда сестру Эрики.

Судьба управляет жизнью людей без видимой логики. Как иначе объяснить, что их с Алекс пути пересеклись на Гавайях? А ведь подобная встреча представляла для гайджина реальную угрозу. И тем не менее, именно благодаря этой случайности, де Джонг, попытавшись узнать всю подноготную Алекс, выяснил имя человека, который убрал Кисена. В очередной раз гайджин убедился, что удача всегда сопутствует таланту.

Разумеется, он не испытывал никаких угрызений совести, принимая решение убрать мать вместе с сыном. Мать была львицей, звереныш же превратился в леопарда.

Однако у де Джонга еще оставались сомнения в том, что он, возможно, совершает ошибку именно тогда, когда ошибаться ему нельзя. Что-то ему говорило, что столкновение с Алекс Уэйкросс может стать роковым для него.

Если смекалка его подведет, последуют и другие беды. Прежде всего, жди неприятностей от своих же. Потом от Урага. И даже дух Кисена, который ныне странствует в заоблачных мирах, может потревожить его. Все ждут от де Джонга решительных действий. Если же он поскользнется — то тем хуже для него. Горе побежденным! Сам споткнулся, сам и вставай.

Стоя на коленях перед алтарем, он закрыл глаза и глубоко вдохнул, затем медленно и незаметно стал выдыхать из себя воздух, особым образом напрягая мышцы живота. Потом сел на пятки, выпрямил спину и положил ладони на бедра. Дыхание по системе «дзен». Необходимейшие навыки военного искусства, ключ к полной концентрации всех сил и умению владеть ситуацией — неважно, в бою ли, в обыкновенной ли жизни.

Он чувствовал, как воздух постепенно проникает внутрь, в нижнюю часть брюшной полости. Затем долгие, едва заметные выдохи через нос. Значение данной процедуры трудно переоценить, поскольку в момент вдоха человек бывает слаб, а при выдохе восстанавливает силы. Тело, разум и душа наполняются силой, причем силе духа в учении «дзен» отводилось особое место, поскольку именно она в конечном счете решала все. Один-единственный удар может решить — жить тебе или умереть. Удар, который наносится в промежутке между вдохом и выдохом и направляется духом воина.

Де Джонг кончил дыхательные упражнения, и перед его мысленным взором ясно представились его дальнейшие действия. Прежде всего — убить трех врагов. Мать, ее сына. И американку, на которую положил глаз Кисен. Ошибки быть не может. Он обязан любой ценой избегать необдуманных и рискованных поступков. Власть и деньги, которыми он обладал, не были столь уж надежной защитой даже в его собственном якудза, который порой напоминал де Джонгу спящего тигра. Подпольный мир Японии, якудза его противника — Урага — да и его собственные сторонники будут пристально наблюдать за ним и замечать каждый его неверный шаг.

Он уже совершил однажды ошибку, упустив Алекс Бендор в Швейцарии, где у него был шанс окончательно разделаться с ней. Та ошибка стоила жизни Касуми, а де Джонгу принесла лишь страдания от невосполнимой утраты. Но больше подобных ошибок у него не было. Он не упустил «Укаи». Находясь на борту субмарины, он оставил своих якудза заботиться о Касуми, а сам нашел Шиба и приказал ему затопить «Укаи». Торпедировать пароход со всеми, кто находился на борту. Что касается девушек, то для них это было, скорее всего, актом милосердия — кроме медленной смерти им было нечего ждать от будущего. Команда же получила по заслугам.

Касуми. Она и де Джонг появились на свет, чтобы встретиться и любить друг друга, причем любить страстно, с той силой отчаяния, которая проявлялась только в дни войны, когда смерть каждый день витала над ними. Любовь позволяла им пережить страшное одиночество, которое испытывает человек перед лицом смерти, и заново ощутить себя частью человеческого бытия. Де Джонг никогда больше не любил так сильно никакую другую женщину и никому не мог больше так доверять.

Но сейчас он сознательно старался избегать мыслей о Касуми. Он помнил, что прежде всего он — оябун, хозяин, который обязан заставить всех уважать свой дом, обязан помнить, что сомнения подрывают авторитет власти, а он слишком долго был властелином, чтобы отказаться от своих привилегий.

Медитация у алтаря помогла ему найти ответ. Он повернулся к своим якудза и сказал:

— Я знаю имя человека, который убил Кисена. Я также знаю имя женщины, которая стала причиной смерти нашего брата. В течение трех дней смерть должна настичь обоих.

 

Глава 16

Атлантик-Сити

Июль 1983

Эрика Стайлер приехала из Нью-Йорка, когда уже совсем стемнело. Она попросила водителя нанятого ей «крайслера» проехать мимо казино, расположенных на Бордуоке, и затем отвезти ее к той части морского побережья, которая находилась в миле от туристической зоны. В другой раз она, возможно, и завернула бы сюда поболтать со знакомыми. Поговорили бы о тряпках, обменялись последними светскими новостями, рассказали парочку забавных историй. Вообще-то время от времени неплохо себя показать. Пусть себе посудачат о той, кто может на равных сыграть в покер или рулетку с любым здешним профи. Но сегодня вечером она уже опоздала, ставки сделаны, а все благодаря милой сестричке Молли, которая до чертиков ее расстроила, заявившись с наркотиками в гости к Саймону. Что и говорить, что после этого вечер был безнадежно испорчен.

Саймон, по правде говоря, тоже не слишком обрадовался визиту Молли. Разгорелась ссора: Эрика и Саймон против Молли, которая во что бы то ни стало хотела затянуться, а затем вдруг потребовала, чтобы ее отвезли куда-нибудь в другое место. Саймон был рад выполнить ее просьбу, посадил ее в машину и отвез, куда она просила. Эрика поехала с ними. После ссоры с сестрой Эрика почувствовала себя чрезвычайно утомленной и выдохшейся. Нечего было и думать садиться за стол с настоящими зубрами, профессиональными игроками или ни в чем не уступающими им любителями, которые играли ради самой игры, а не ради денег.

Игра шла в «Карибах» — недавно открытом отеле-казино в Атлантик-Сити, самом большом на побережье. Эрика считала, что роскошный отель, выстроенный из стекла и стали, напоминает декорации к фильму «Звездные войны». Внутреннее убранство отеля больше соответствовало его названию. Водитель высадил Эрику у входа, охраняемого рослым чернокожим привратником. Пройдя мимо него, Эрика оказалась в фойе, где везде были развешены клетки с экзотическими птицами, росли пальмы и фруктовые деревья. У ярко освещенного бара на небольшой эстраде две танцовщицы исполняли танец живота.

Охранник в униформе остановил ее, когда она уже подходила к лифту. Рассматривая ее удостоверение, он все время держал руку на кобуре. Основательный молодой человек! Охранник дважды куда-то звонил, не спуская с нее глаз, и только переговорив с местной администрацией, позволил Эрике сесть в лифт.

Как обычно, за игорным столом она оказалась единственной женщиной и выглядела, несмотря на усталость, просто великолепно, если можно такое сказать о себе. На Эрике было бежевое платье из шелка с подкладными плечиками, туфли на шпильках цвета электрик, а в ушах — круглые металлические серьги. Но больше всего Эрике шел ее восхитительного оттенка загар: она отдыхала у Саймона на Гавайях. Впрочем, на нее толком и внимания-то никто не обратил — красивая, некрасивая — какая разница? Ведь Эрика была среди игроков в покер, и не ради секса они собирались вокруг обитого сукном и отделанного кожей игорного стола. Единственный комплимент, на который она могла рассчитывать — это признание ее «своей в доску». Надо сказать, что и сама Эрика предпочла бы удачную игру ухаживаниям местных мужчин.

Она поздоровалась с тремя знакомыми ей игроками. Двое из них были профессионалами в своем деле — игре в покер, кроме них в игре собирался принять участие китайский торговец из Гонконга, а также японец с Гавайских островов, торговавший недвижимостью. Японца звали Микки Касуги, и он представил ее двум другим игрокам, с которыми до сегодняшнего дня ей встречаться не приходилось. Одного из них, темноволосого колумбийца, звали Бетанкур. Он выглядел лет на сорок, был плотного телосложения и носил в ухе серьгу с рубином; на нем был тонкий бежевый костюм и белые туфли с дырочками. Он уже сообщил всем, что занимается экспортно-импортными операциями. Эрика не поверила ему. Ей он показался дельцом от наркотиков. И довольно-таки крупным дельцом, если мог себе позволить играть в «Карибах». Должно быть, его карманы набиты деньгами. Случайный игрок, который мог позволить себе проиграть, что, как ни странно, делало его опасным партнером: он мог повышать ставки, независимо от того, могли себе это позволить другие или нет.

Впрочем, колумбиец мало беспокоил Эрику. Ей уже приходилось играть с подобными типами. Они всегда были там, где пахло крупным выигрышем. С кем только ей не приходилось играть: с шулерами, коррумпированными профсоюзными деятелями, продажными полицейскими, продажными судьями, брокерами, которые тратили деньги своих вкладчиков на игру в покер, спекулянтами недвижимостью, которые ради возможности поиграть в карты продавали земли, которыми не владели, и со многими другими весьма сомнительными личностями. Все они отличались повышенной агрессивностью, решительным характером. Но для Эрики они были просто игроками в карты — и не более.

Другой игрок, с которым познакомили Эрику, был родом из Оклахомы. Звали его Окс Клиффорд и весил он не меньше трехсот фунтов. Лет ему было эдак под сорок пять, и, как выяснилось, он владел заводами по переработке тяжелой воды в уран. Колумбиец все же обратил внимание на Эрику до начала игры — южная кровь, что и говорить. Что же касается Окса Клиффорда, тот просто-напросто сразу же уткнулся в карты. Впрочем и Эрике было не до него — если человек-гора пришел сразиться в покер, то и она пришла сюда за тем же.

Прежде всего она купила фишек на значительную сумму — десять тысяч долларов. Каждая игра оценивалась примерно в тысячу — две, так она запаслась фишками, по крайней мере, на пять ставок. Это была ее вторая игра с тех пор, как из Японии вернулась Молли — и то это была уступка настояниям местных воротил, завсегдатаев «Карибов», которые, к радости менеджера казино, много и часто проигрывали. Эрика как-то видела одного торговца из Гонконга — маленького, неопределенного возраста человечка по имени Куок, который оставил за один вечер два миллиона и даже бровью не повел.

В этом году, когда они с Саймоном останавливались в отеле, грузный и невозмутимый Микки Касуги проиграл в гольф на площадке отеля «Карибы» около пятисот тысяч долларов. И Куок, и Касуги были, что называется, прирожденными игроками. И уж будьте уверены, они из-под земли могли достать то, что им было нужно. Они-то и настояли, чтобы Эрику пригласили в «Карибы», видя в ней серьезного противника. По подсчетам Эрики, они уже проиграли ей сумму, равную приблизительно двумстам тысячам долларов.

В крупной игре соперники никогда не сдавали карты сами. Администрация отеля нанимала специального служащего, который распечатывал колоду — всякий раз новую, тасовал карты и сдавал играющим. Это было необходимой мерой предосторожности, исключающей возможность использования крапленой колоды. Слева от сдающего обычно был положен серебряный доллар. С каждым коном доллар передвигался по часовой стрелке и оказывался всякий раз перед очередным партнером. Сдающий начинал раздачу карт именно с того партнера, перед кем и лежал доллар. Игорный зал в отеле «Карибы» не получал процентов от выигрыша, зато игроки платили по пятьдесят долларов в час за место за игорным столом, кроме того, они оплачивали работу сдающего карты, служащего, поваров, бармена и официанток.

Эрика стала профессиональным игроком с семнадцати лет. Она играла в покер в Америке, Европе, Англии, Южной Америке и везде, где только можно. Она впервые села за игорный стол вместе с отцом, также профессиональным игроком в покер; Эрике приходилось играть в самых разных местах: и в притонах, и дворцах, но нигде ей еще не доводилось видеть ничего подобного. Игорный зал занимал верхние этажи отеля и состоял из пяти комнат, окнами выходивших на океан. В комнатах были мраморные полы, хрустальные люстры, встроенная в ниши видеоаппаратура, телекс. К услугам посетителей были шесть ванных комнат, три балкона, сауна, обшитая изнутри красным деревом, и гигантских размеров гостиная с искусственным водопадом и садом камней. Короче говоря, чего здесь только не было. Колли Стайлер, отец Эрики, в жизни не играл в окружении подобной роскоши. Пределом мечтаний, вот как бы он это назвал.

К двенадцати тридцати дня, однако, игорный зал уже меньше ей нравился, чем вначале. Она проиграла 30 000 долларов, и большую часть — Оксу Клиффорду, сокращенно О. К., у которого дважды выходили три карты одной масти в дополнение к парным картинкам, а уж четыре одной масти выпадали чуть ли не каждый раз. Тот использовал метод ГС — «господин случай». Черт знает что! Семь игроков. И только Куок мог бы играть с ней на равных. Так почему же она в проигрыше? Да потому, что она забыла первую заповедь игрока в покер — всегда будь настороже. Внимательно следи, блефуют твои соперники или нет, не даешь ли ты сама им возможность обыграть тебя. Эрика готова была придушить Молли. Из-за этой крошки у нее все мозги набекрень. Старшая сестрица тоже подвела: недооценила партнеров, не продумала тактику игры. Как там говорил по поводу Молли отец? «Молли нежна, как взбитые сливки, но Господи, до чего же легко она может вывести из себя!»

Лозунгом Молли было: «Если ты что-нибудь делаешь, то делай это как следует». Вот она и наглоталась наркотиков как следует, прежде чем заявиться к Саймону. Чего у нее только не было! И фенциклидин, и «Тайландские курительные палочки» — смесь марихуаны и опиума, а также бензедрин, декседрин и кокаин. Кроме того, она выложила кругленькую сумму — деньги, кстати, принадлежали не ей, а Эрике — за поддельный медицинский рецепт, который позволял ей покупать в аптеках кодеин в чистом виде. А Эрика и не давала ей денег. Молли просто-напросто ее ограбила. Вытащила из ее сумки три с половиной тысячи. Затем подождала, пока Саймон не отправился в свой клуб, а Эрика — за деньгами, которые ей перевели из Лас-Вегаса, где она жила. Эти деньги — пятьдесят тысяч долларов — Эрика приготовила специально для игры в «Карибах». И вот, когда все разошлись, Молли и отправилась на поиски своего приятеля-кокаиниста, этого убогого она знала его еще до своего приезда в Лос-Анджелес в апреле.

В прошлом, когда Молли требовались наркотики, платила Эрика. Но ведь это были всего-навсего «колеса» — таблетки экванила, компазина и торазина — просто транквилизаторы, которые время от времени прописывались Молли врачами, чтобы снять повышенную возбудимость.

Теперь же она явно перешла все границы. Неудивительно, что Саймон рассвирепел. Вернувшись, он застал Молли в компании гомика-пуэрториканца и костлявого чернокожего юнца с розовой повязкой на голове и кольцом в носу. Все трое были явно не в себе и, включив телевизор на полную громкость, отплясывали под психоделический рок.

Мои друзья, представила их Молли. Танцоры из джаз-класса на Седьмой авеню, куда и Молли ходила в свое время. Саймон выключил телевизор и предложил молодым людям, друзьям Молли, станцевать вниз по лестнице из его дома. Эрика знала, Саймон никогда не повышал голос — но тон его себе представляла. Молли рассказала ей после, что юнцы буквально тряслись от страха, пытаясь, правда, сделать вид, что дрожат вовсе не от страха, а от озноба.

Саймон напомнил Молли, что в его доме наркотики не употребляют, что наркотики ведут к связям с преступным миром, где тебя всегда могут обмануть или даже убить. А кроме того, это привлекает повышенное внимание полиции. Молли не знала, что Саймон профессиональный вор, она считала его преуспевающим дельцом, владельцем двух оздоровительных клубов, человеком, который с большим умением вкладывает заработанные деньги. Эрика поддержала Саймона. Дальнейшие поступки Молли были продиктованы полным отчаянием: она швырнула в сестру пепельницу, но промахнулась и попала в новый проигрыватель компакт-дисков, существенно повредив его.

— Нельзя будет починить, — сказал Саймон. Он отвел Эрику в спальню, закрыл дверь и потребовал, чтобы Молли убралась из его дома сию же минуту.

У Саймона хватало собственных проблем. Джо Д'Агоста предложил ему поработать сегодня вечером. Эрика собиралась поехать в Атлантик-Сити на игру, которая могла продлиться от пяти часов до пяти дней. Таким образом, никто из них не мог больше нянчиться с младшей сестричкой. Значит, нужно найти няньку. Кого-нибудь вроде Дага. Но прежде надо выяснить, возьмется ли он за это дело. А потом и отпустить ее на все четыре стороны. Возможно, так будет лучше для всех. Саймон подошел к столику у кровати, взял в руку фотографию в серебряной рамке и долго на нее смотрел. Эрика ее видела и раньше. Это была фотография японки по имени Касуми и ее мужа, бывшего нациста, а ныне богатого и преуспевающего человека, жившего в Лос-Анджелесе. Эту фотографию мать Саймона выслала авиапочтой, сопроводив посылку довольно необычной просьбой. Она хотела, чтобы Саймон забрался в дом Фрэнки Одори в Манхэттене и оставил там эту фотографию, но так, чтобы Фрэнки ее с легкостью мог обнаружить. При этом оставить записку, что Касуми еще жива, но умирает. И приложить к записке адрес, где ее можно найти.

Эрика слушала, как Саймон подробно рассказывал, как будут дальше разворачиваться события: Фрэнки увидит фотографию, придет в неописуемое волнение и перешлет ее своему крестному отцу в Токио. Кажется, его крестный отец — один из главарей преступного мира Японии. А во время войны он считался одним из самых выдающихся разведчиков, работавших на стороне Японии. Он уничтожил нескольких друзей Алекс и едва не убил саму Алекс, о чем та всегда помнила. Самым же любопытным в этой истории было то, что крестный отец Одори был англичанином и что он в прошлом очень любил Касуми. И обещал ей еще в годы войны, что, если Касуми умрет далеко от родины, он возьмет с собой локон ее волос и отвезет его в Японию, чтобы захоронить там.

Алекс была убеждена, что, если англичанин узнает о том, что Касуми жива, он немедленно примчится в Лос-Анджелес, а здесь его уже будет поджидать Алекс, чтобы убить.

Эрике план понравился. К сожалению, с Алекс она не очень поладила. Мать Саймона никогда не примирилась бы с существованием другой женщины рядом с сыном. Это место было прочно занято самой Алекс — и только ею одной. Но это не мешало Эрике искренне восхищаться старушенцией и ее экстравагантными поступками. Что и говорить, человек, который способен устроить встречу двух возлюбленных, чтобы потом убить одного из них, поистине достоин уважения.

Саймон встал с кровати и поставил фотографию в рамке на прежнее место. Эрика спросила его, как он собирается выполнить просьбу матери.

Подробности он обсудит с Дагом, этим защитником слабого пола. Джо же считает, раз она — твоя мать и ты в долгу перед ней, сделай все, как она считает нужным. Джо также напомнил Саймону о Терико, японочке, которую Фрэнки распилил на куски электрической пилой. Алекс может кончить тем же, если то, что она рассказывает о гайджине — правда.

Саймон сказал Эрике:

— Джо знает меня, как свои пять пальцев. Он знает, как я отношусь к матери, поэтому он предложил мне убить двух зайцев сразу. Дом, в котором мне предложил поработать Джо, находится здесь же, в Манхэттене, всего в нескольких кварталах от дома Фрэнки. Мне даже не нужна машина. Я просто могу дойти пешком от одного к другому.

Эрика была испугана, но и в то же время приятно удивлена. Оказывается, Саймон может пойти на риск ради женщины! И все же она сказала:

— Он, хочет от тебя слишком многого. Два дела одновременно? Ведь это же двойной риск. О, Господи! Запомни, Саймон, — предостерегла его Эрика, — Фрэнки записывает свои телефонные переговоры. По крайней мере, некоторые из них. Я видела это своими глазами. При мне он всегда говорил по-японски, и я ничего не могла понять. Но предположим, эти пленки попадут к тебе?

— Что ж, заманчивое предложение. Но для чего они мне?

— Да, Бог мой, ты сможешь многое понять. Прежде всего, насколько Одори близок со своим крестным отцом и верно ли все то, что говорят о гайджине. Алекс говорит по-японски, Пол — тоже. Пусть они прослушают записи и сделают перевод. Попутно ты сможешь раз и навсегда выяснить, правду ли говорит твоя мать.

— Что ж, мне это по душе. Неплохо бы и в самом деле узнать, так ли уж гайджин опасен, или моя матушка на старости лет слегка сдвинулась. Да, хорошо придумано. Мне предстоит длинная ночь.

— Уверена, что ты не пожалеешь.

Он улыбнулся.

— А теперь давай-ка поговорим о Молли.

Саймон позвонил по телефону, и Джо Д'Агоста согласился приютить Молли на несколько дней. Она может расположиться в задней комнате его антикварного магазина. Домой же, к жене, он взять ее не может, поскольку, как он объяснил, еще не составил завещание. Его жена Рита, понимаете ли, ревнива, как черт, а ее грубостям позавидовал бы сам Чарлз Мэнсон. Он, конечно же, заедет за Молли в оздоровительный клуб, хотя он сам и не большой поклонник такого рода заведений... И еще он просил передать Эрике, что он, Джо — итальянец, и, будь на то господня воля, ее сестричка не останется без равиоли.

Молли тем не менее заявила, что не поедет в Куинз. Что там делать, чистить перышки и быть оторванной от всего мира. Да ни за что, и это ее окончательное решение. Саймон ответил, что ее мнение никто не спрашивает.

Они встретились с Джо Д'Агоста на Вест-Энд-авеню перед зданием, где находилось оздоровительное заведение Саймона. К тому времени Молли немного успокоилась и уже не разговаривала с Эрикой на повышенных тонах. Даже Саймону вроде бы простила то, что он спустил весь ее запас наркотиков в унитаз. Теперь Эрика и Молли сидели обнявшись, вспомнив о семейных узах и радуясь тому, что они все-таки сестры. Эрика вместе с Молли должны подумать о том, чтобы снова открыть салон-парикмахерскую. Молли прямо-таки талант, но Молли не согласилась и сказала, что все это глупости, что она хочет чего-то добиться в жизни, а не стоять целый день на ногах, в одной руке — фен, а в другой — флакон с краской для волос, что ничего, кроме варикозного расширения вен, старческой пигментации на коже, она не заработает.

Эрика взглянула сестре в глаза и увидела в них то, что ей хотелось увидеть — желание жить дальше. Молли явно была напугана. Имя и громкая слава не приходили, и она чувствовала, что у нее почва уходит из-под ног. Ее самолюбие было задето, и характер испортился. Ей казалось, что все сговорились и что весь мир против нее. Эрика невольно задавалась вопросом, сможет ли Молли когда-нибудь признаться себе, что у нее просто не хватает таланта, чтобы добиться успеха.

К счастью, Даг знал, что у них произошло. Перед отъездом он отозвал Эрику в сторону, и, как добрый дядюшка, пообещал заботиться о Молли, которая, по его словам, была славной девушкой. К сожалению, это было не совсем так, и Молли сама это понимала. Она старалась не вспоминать о журнале «Пипл», о том, как она выступила в «Мерв Гриффин Шоу», о том, что выпускались майки с ее изображением. Молли должна была, наконец, понять, чего же она сама хочет, и тогда, благослови ее Бог, она свое наверстает.

Даже в игорном зале отеля «Карибы» Эрика не могла не думать о Мелли, что, естественно, не могло не сказаться на ее игре: покер требовал полнейшей сосредоточенности. Без этого успеха не добьешься, особенно когда в прикупе — сто пятьдесят тысяч долларов. Садишься за стол — забудь обо всем, кроме игры. Профессиональный игрок должен каждый раз надевать себе ярмо на шею. Недаром отец говорил, что если игрока в покер укусит гремучка, то умереть придется змее.

Итак, уверенность в себе, холодная голова, выдержка — назовите это, как угодно, но настоящий игрок знает, что основа всего — стальные нервы. Стоит только сорваться — и ты конченный человек. Когда отец как-то разнервничался, это стоило ему жизни. За тридцать лет игры он в общей сложности выиграл и проиграл около тридцати миллионов долларов, а умер без гроша за душой, что, впрочем, и всегда подозревал. Игра в покер, говаривал отец, пострашнее, чем шторм в море. И — как в воду глядел. Шторм обрушился на него: у него сдали нервы. Коллисон Стайлер всегда боялся больших ставок, оттого-то он и сыграл кое-как в тот день, хотя карты ему шли как никогда. Он погиб, потому что у него сдали нервы. Эрика не сомневалась в этом.

Под конец он связался с шулерами, которые играли единой командой. Эрика несколько раз просила его покончить с этим, но он не соглашался. Отец понимал, что теперь только таким образом он и может выигрывать, а бросить игру ему было не по силам. Во время одного игорного сезона в Калифорнии шулерская банда подменила три карточных колоды своими — мечеными. Тогда они, помнится, распечатав картонные коробки, сняли целлофан и пометили каждую карту специальными чернилами, а затем снова запечатали коробки, восстановив все ярлычки и наклейки. Тогда все здорово нажились, включая и отца Эрики, но весть о меченых колодах каким-то образом распространилась по городу, и, по особому приказу дона нью-орлеанской мафии, каждого шулера выследили и пристрелили.

Отец Эрики числился в списке на последнем месте. Шесть лет назад, пытаясь завести мотор своего «плимута», он подорвался на взрывчатке, подложенной в его автомобиль. Мать Эрики, сидевшая рядом с мужем, тоже мгновенно погибла, оставив на ее попечении Молли Ноэль Стайлер, вздорную и глупую младшую сестру.

Да, нервы...

Эрика от рождения обладала крепкими нервами. Ее отец — человек мягкий и добросердечный, получивший в свое время степень магистра в области антропологии, обучил ее всем тонкостям игры. Но он даже не пытался научить ее смелости. Он считал, что человек или храбр, или нет — и с этим ничего не поделаешь. Эрика оказалась со временем агрессивным игроком, она не моргнув глазом шла на риск, независимо от ставки, и спокойно воспринимала проигрыши.

Нервы...

Эрика показала, что у нее стальные нервы, когда в двадцать два года стала сама зарабатывать на жизнь, став профессиональным игроком. Тогда же она отдалилась от отца и изменила стиль игры. Она перебралась в Лас-Вегас, где игра шла быстро и продолжалась двадцать четыре часа в сутки. Она продемонстрировала отменное хладнокровие, когда развелась с Клаудио, танцором, исполнявшим испанское фламенко в «Дезерт инн». В тот вечер они отмечали вторую годовщину свадьбы, и ее муж, прихватив с собой девицу из кордебалета, отправился за льдом, но вернулся только через три недели. Кроме того, она показала, на что способна, дважды стреляя в людей — первый раз в чернокожего юнца, одного из трех, которые пытались прикончить ее ножами на автомобильной стоянке в Чикаго, и во второй — в мексиканца, который, забравшись в ее номер мотеля «Феникс», пытался изнасиловать ее.

Если бы не ее врожденное мужество, равно как и мужество Саймона Бендора, они вряд ли бы познакомились. Саймон Бендор, человек с зелеными глазами, мужественный и стойкий, с присущим только ему чувством безграничной свободы. Его внутренняя свобода да и вся манера поведения возбуждала Эрику. Слава Творцу, что он не играл в карты, да и вообще в азартные игры, поскольку ни один профессиональный игрок не мог бы сравниться с ним в хладнокровии и выдержке. Когда они познакомились с Эрикой, Саймон поставил на карту все, но держался великолепно. Эрике, разумеется, тоже приходилось рисковать, но далеко не так, как Саймону. Она влюбилась сразу, как только его увидела. Влюбилась в человека, которого даже полицейские называли «волшебник». Она влюбилась в него и в его отчаянную смелость.

В октябре прошлого года в Нью-Йорке, встав из-за игорного стола, она отправилась в ванную комнату, чтобы слегка освежиться и продумать дальнейшее поведение, учитывая все то, что она узнала об остальных пяти партнерах по игре. Игра шла в роскошном казино на Пятой авеню, неподалеку от отеля «Плаза» и Центральною парка. Эрике нравился этот район Манхэттена, особенно осенью, когда листья в парке окрашивались в багрянец и золото, а в магазинах устраивались распродажи.

Находясь в ванной комнате на втором этаже заведения, Эрика взглянула на часы — они показывали два пятнадцать утра. К тому времени Эрика уже выигрывала двадцать тысяч с небольшим, что было не так уж плохо за шесть часов игры. Но зато она страшно устала и от самой игры, и от перелета из Лас-Вегаса, не говоря уже о беспрестанном курении и постоянном недосыпании. Там внизу ее поджидали отчаянные игроки, среди которых был и сам владелец казино, а также перезрелая красотка лет пятидесяти — в прошлом девица из кордебалета, а ныне богатая вдова владельца нескольких таксомоторных парков. Особенно опасной казалась пресловутая вдовушка, по-прежнему полная сил и боевого задора в то время, как все прочие уже широко зевали.

Эрика, глядя в зеркало, подкрашивала губы, как вдруг услышала странный шум за окном. Она не испугалась. На окнах были толстые стекла, и они были заперты изнутри. Кирпич, пожалуй, и мог бы оставить трещину на стекле, но пробить его уж никак не мог. Кроме того, ванная комната была на восьмом этаже, сверху же, от крыши, до ванной было не менее двенадцати пролетов. Стена была совершенно гладкая, никаких пожарных лестниц или водосточных труб. Эрика знала, что находится в полнейшей безопасности — по гладкой отвесной стене было невозможно ни подняться, ни спуститься. Но когда же она услышала странный скрежет по стеклу, она вскочила, едва не потеряв равновесие и даже выронив губную, помаду.

Взглянув в окно, она увидела очертания человеческой фигуры и услышала, как кто-то колотил по стеклу сначала кулаком, а затем ладонью. Стекло не поддавалось. Эрика достала из сумочки пистолет и, подойдя к окну, открыла его. Она направила ствол оружия на человека в маске, который держался лишь за узенький подоконник, и спросила его, что он здесь, черт возьми, делает на такой высоте. Он ответил, что просто висит, но ему чертовски неудобно, поэтому он был бы ей весьма признателен, если бы она позволила ему забраться внутрь.

Держа пистолет двумя руками, Эрика отошла назад, не опуская оружия, нацелив его прямо на широкую грудь мужчины. Ночной гость тем временем влез в окно. На таком коротком расстоянии Эрика не могла бы промахнуться, а пуля из «магнума», а именно этот пистолет был у Эрики, оставляла в человеке дыру, огромную, как апельсин. На человеке была маска, и он с ног до головы был одет в черное — эдакий полуночный Зорро. Эрика приказала ему сесть на унитаз и не двигаться. Тот подчинился. Тут она заметила, что руки у него в крови. Он внимательно огляделся вокруг, ничего не упуская из виду — ни автоматической сушки для рук, ни туалетного столика из бамбука, на котором стояло небольшое зеркало. Заодно он внимательно рассмотрел и Эрику. Та также не спускала глаз с ночного пришельца и заметила, что даже маска не могла скрыть его озабоченности и настороженности. Эрика невольно подалась назад и уперлась спиной в дверь ванной комнаты.

Вот и толкуй после этого о стальных нервах. Она видела, как человек оторвал несколько кусков от рулона бумажного полотенца, вытер окровавленные руки и выбросил бумагу в черный пластиковый мешок, висевший слева от него. Радиоприемник, висевший у него на поясе, неожиданно заговорил, обрушив на них шквал приказов и команд, торопливых переговоров, доносившихся, как оказалось, из полицейских машин. Судя по всему, полиция кого-то разыскивала поблизости. Эрике не составило большого труда догадаться, кого именно. Она заметила вдруг, что ночной гость расслабился, скрестив ноги и уставившись на нее сквозь отверстие в маске. Он выглядел на редкость хладнокровным и спокойным, тогда как Эрика была напугана до смерти. Странно было уже то, что пришелец не предпринимал никаких враждебных действий. Женщине показалось, что ему больше всего на свете хотелось бы просто выбраться отсюда без лишнего шума.

Эрика решила прервать затянувшееся молчание.

— Вы — вор, — медленно произнесла она.

— А вы? — отозвался незнакомец приятным голосом.

— Я играю в карты, чтобы заработать себе на жизнь. Вдруг он подумает, что она тоже из преступного мира. Ведь большинство преступников играет в карты. Так, или нет?

— Ясно. Профессиональный игрок, — сказал он. — И судя по всему, играете не без успеха.

Эрика едва не открыла от удивления рот.

Незнакомец пальцем указал на нее.

— Пистолет. У вас пистолет, чтобы в случае чего защитить крупный выигрыш. Да и часики у вас не из дешевых. Пике Алемар, модель «Роял оук». Восьмиугольной формы, очень плоские. Что ж, отменный дизайн, обычно часы украшаются бриллиантами. Должно быть, они обошлись вам тысяч в пятнадцать. Похоже, что ваше платье от Теда Лапидуса, а туфли... вот о туфлях сказать не могу ничего. Итальянские?

— От Гальвани.

Незнакомец кивнул, кажется, вполне удовлетворенный ее ответом.

— Вероятно изготовлены тут же, в Манхэттене. Ручная работа. Обошлись вам, полагаю, в восемьсот-девятьсот долларов за пару.

Эрика задумалась. Незнакомец сказал правду. Этого сукина сына не проведешь. Каждое слово — в точку. Она откашлялась и спросила, что он делал на отвесной стене дома в два часа ночи и кто он такой.

Незнакомец снова потянулся к рулону бумажных полотенец, оторвал кусок и сообщил Эрике, что ее вопрос весьма к месту. С ним же случилось вот что — одно дельце задержало его у дверей соседнего здания — клуба «Огастус», старейшего частного клуба Нью-Йорка. Группка политиканов и других облеченных властью людей облюбовали это заведение и сделали его своим пристанищем, хотя и не имели на это права. Зорро — так Эрика про себя назвала человека в черном — весьма приглянулось это заведение, в нем было что-то от времен Линкольна: стояли кресла, обитые кожей, с высокими спинками, старинные лифты, напоминающие удивительной работы клетки для птиц, была выставлена целая галерея портретов президентов клуба. Короче, не вдаваясь в подробности, он закончил работу и уже было собрался уходить, когда в помещение клуба ворвался, скажем так, конкурент...

Эрика не могла удержаться от смеха. Она громко и искренне расхохоталась.

— Вы имеете в виду, что появился еще один вор, который также решил ограбить клуб именно в тот момент, когда там находились вы?

Зорро поднял вверх окровавленные ладони.

— Вот она, Америка.

Конкурент, признаться, сразу же сплоховал, продолжал незнакомец — задев сигнальное устройство, которое и разбудило охранника. Охранник открыл стрельбу и убил конкурента наповал. Охранник работал на фирму, тщательно отбиравшую сотрудников. — Большинство моих коллег, — вставил Зорро, — старались избегать мест, находившихся под охраной сотрудников этой фирмы.

— Но не вы, — заметила Эрика.

Зорро пожал плечами. Во всяком случае, выстрелы разбудили членов клуба, которые сразу же ударились в панику, а поскольку все они были весьма влиятельными людьми, полиция не заставила себя долго ждать и прибыла в полной амуниции — с пулеметами, в бронежилетах, с баллонами со слезоточивым газом и мощными фонарями, лучи которых были способны ослепить человека. Прежде всего, они окружили здание и ворвались в него с заднего хода. И если Эрика выглянет из окна, она сможет увидеть не меньше четырех полицейских автомобилей, не считая фургонов с антитеррористическими подразделениями. И полицейские, и охранники принялись дюйм за дюймом прочесывать внутренние помещения клуба. Тогда настало время для импровизаций — именно так выразился Зорро. Он залез на крышу клуба, а оттуда поднимался вверх и добрался до того окна, за которым находилась Эрика.

— Но здесь не за что было уцепиться, — пробормотала она.

— Совершенно не за что.

— Как вам это удалось?

— Все благодаря чистоте помыслов и силе молитвы, — ответил незнакомец, взглянув на нее в упор. Он рассказал Эрике, как несколько раз натыкался на запертые окна или попадал в номера, которые оказывались занятыми, поэтому, не желая поднимать шума, он вынужден был ползти по стене дальше. Он даже не был вооружен. Одно только отчаяние заставило его постучаться в окно ее ванной комнаты. Его ладони были скользкими от крови. Если бы ему пришлось продолжать ползти дальше, он неминуемо сорвался бы и разбился насмерть.

Парень заслуживает уважения, кем бы он ни был, подумала Эрика. Он в буквальном смысле появился перед ней из стены. А ведь сколько раз его могли убить — и охранники, и полиция... Не говоря уже о том, что он мог бы сорваться. Тем не менее, ему удалось сохранять безмятежный вид. Зато уж Эрика переживала, что называется, за двоих. У нее даже руки затряслись при мысли о том, чем могло бы закончиться путешествие по стене.

Поэтому на его вопрос, сколько людей в комнате, где идет игра, она не колеблясь ответила, что там пятеро играющих и двое слуг. Кроме того, в комнате того же номера находилась дочь хозяйки номера и ее двое маленьких детей.

— Сколько всего комнат в номере?

— Десять или двенадцать. Номер сдвоенный. — Но почему это его это интересует?

— В номере должна быть кухня, — сказал он.

— На первом этаже номера, — ответила Эрика. — Как раз на первом все и играют. — Интересно знать, к чему он клонит, подумала Эрика. Пистолет в ее руках становился все тяжелее и тяжелее.

Наконец Зорро встал, засунув в черный мешок окровавленные бумажные полотенца, и сказал:

— Мне почему-то кажется, что вам не хочется в меня стрелять. Я даже готов заключить с вами пари, скажем, тысяч на двадцать долларов, что смогу выйти отсюда незамеченным.

Эрика подняла глаза вверх.

— Дайте мне подумать. — Затем она снова посмотрела на него. — Позвольте мне говорить прямо. Вы хотите, чтобы я позволила вам отсюда уйти. Но вы также хотите, чтобы я заплатила вам двадцать тысяч, когда вы отсюда уберетесь. Вам не кажется, мистер, что у вас что-то не в порядке с головой?

— Я, кажется, не просил вас ставить деньги.

— Разве? Какова же будет ставка с моей стороны?

Можете не отвечать...

— Если проиграете, вам придется со мной отобедать. Готов положиться целиком на ваше слово игрока.

— Хотелось бы знать, что получу я, если проиграете вы?

Тот похлопал по полотняной сумке, висевшей у него на плече.

— Здесь мои деньги, и вы их получите сполна.

— Ваши деньги. Уж не о деньгах ли клуба «Огастус» идет речь?

— Вы согласны на пари? Да или нет?

Что и говорить после всего о крепких нервах. Ее сердце содрогнулось при одной только мысли, что же на самом деле представлял из себя этот человек. Любой игрок на его месте просто погиб бы. Для него деньги были пустым звуком, зато само действие заменяло все. Эрика была заинтригована. К тому же душа игрока жаждала заключить пари по любому поводу — мух ли, летающих вокруг кусочка сахара, двух капель дождя, сползающих по стеклу вниз к краю рамы. А тут такая возможность побиться об заклад, которую предложил ей Зорро! Как говаривал ее отец — невероятно, но факт. Самое же невероятное — это то, что она чувствовала, как ее влечет к этому человеку.

Она опустила руки, все еще сжимая пистолет.

— Что ж, пари принимается. Но только при одном условии — вам придется снять маску.

Некоторое время ночной гость колебался, но маску тем не менее снял.

Что и говорить, он был просто великолепен. Светлые волосы, выгоревшие на солнце. Зеленые глаза, загар. Но, казалось, на лбу у него было написано «очень опасен». Они внимательно посмотрели друг на друга, как бы изучая и оценивая противника: человек, в любую минуту готовый идти на риск, причем, риск смертельный, и женщина, которая каждый раз, садясь за игорный стол, бросала на карту все. Господи, подумала вдруг она. А ведь в эту самую минуту между нами что-то происходит — и мы оба это прекрасно понимаем. Воистину, этот человек послан ей самим Богом и мог бы принести ей столько радости, да и разочарований, как никакой другой мужчина. Эрика совершенно забыла об игре, а это уже говорило о многом.

— Вы что, и в самом деле можете выбраться отсюда таким образом, что этого никто не заметит?

— Ну конечно. Иначе я потеряю двадцать тысяч, а может быть, и того больше.

Эрика повернулась к нему спиной, положила в сумочку пистолет и оторвала длинный кусок бумажного полотенца. Затем она намочила его теплой водой и стала мягкими движениями вытирать кровь с его рук. Затем он вынул из полотняной сумки на плече пару тонких хирургических перчаток и натянул их. Собрав лоскутки бумажного полотенца, те, которые ему подала Эрика, и те, которые он вынул из пластикового мешка, висевшего на стене, он засунул их в свою сумку. Эрика боялась, что голос выдаст ее. Она упорно разглядывала кафель на полу.

Он коснулся ее волос.

— Я перед вами в долгу.

Натянув лыжную маску, он прошел мимо нее, и, остановившись у двери, поглядел через плечо. Не поворачивая головы, она сказала:

— Эрика Стайлер. Живу в отеле «Плаза» через дорогу.

Мужчина повернулся к двери, приоткрыл ее, и, внимательно оглядевшись, вышел в коридор. Дверь затворилась, но Эрика уже ничего не видела и не слышала. Она подошла к зеркалу, кончиками пальцев смахнула с глаз слезы и твердо сказала себе, что случившееся — чистейшей воды сумасшествие, что Зорро, несомненно, схватят, и она больше его в жизни не увидит. Она даже не знала, как его зовут. Взглянув на открытое окно, на унитаз, на котором сидел незнакомец, она внезапно осознала, что не осталось ни малейших следов пребывания этого человека. Она снова взглянула на свое отражение в зеркале и, как бы обращаясь к своему отражению, спросила:

— Так было здесь что-нибудь на самом деле или нет?

Именно в этот момент в ванной погас свет. Стоя в полной темноте, Эрика и плакала, и смеялась одновременно. Она знала. Знала, что Зорро обязательно выиграет пари.

Вытянув перед собой руки, она добралась до двери и, отворив ее, сразу же услышала раздосадованные возгласы игроков. Особенно выделялся голос вдовы, которая, растягивая слова, как это делали в Кентукки, громогласно утверждала, что это, должно быть, авария на подстанции или короткое замыкание. Остальные игроки просто сидели на своих местах, отодвинувшись от стола, чтобы, упаси Боже, их не обвинила в мошенничестве вдова, видевшая в темноте, как кошка. Куда же запропастился этот представитель третьего мира; когда он необходим — так его не дождешься! Слова вдовы относились к слуге из Вест-Индии, который обслуживал игорный зал я который, по слухам, был любовником хозяйки.

Стоя наверху на лестнице, Эрика облокотилась о перила. Он убежал, он скрылся. Пробки находятся на кухне, в этом все дело. Нет, Зорро — это нечто особенное!

На следующий день он позвонил ей около одиннадцати часов утра. Эрика сразу же бросилась к телефону, надеясь что это он. Если бы позвонил кто-то другой — неважно кто — она просто бы повесила трубку, чтобы не занимать линию. Но, к счастью, это был именно он, Зорро, он и напомнил ей, что он перед ней в долгу. Готова ли она пообедать с ним прямо сейчас?

— Обедать? Прямо сейчас? Да вы шутите. — Затем, помолчав секунду, она сказала: — Беру свои слова обратно. Вы не шутите.

Он предложил ей тут же собрать свои вещи и ждать его внизу.

Она спросила, куда они направляются и как, кстати, его зовут?

— Меня зовут Саймон, — последовал ответ, — и направляемся мы на Гавайские острова.

* * *

В игорном зале отеля «Карибы» Эрика внимательно следила за новым игроком, Оксом Клиффордом, который своими маленькими розовыми ручками сгребал лежавшие перед ним фишки, которые стоили уже по меньшей мере сто двенадцать тысяч долларов, и подтягивал их поближе к себе. Начиная новую партию, оклахомец всякий раз совершал как бы один и тот же ритуал — жевал табак, сплевывая жвачку в фарфоровую чашку и вполголоса бормотал при этом: «Боже, как я люблю поиграть в покер». Затем он левой рукой начинал раскладывать фишки в столбики по цвету. Белые — налево, синие — направо. Эрике не хотелось в очередной раз наблюдать за действиями Окса, а тем более, когда она проигрывала, поэтому она, извинившись, встала из-за стола, сказав, что ей нужно попудрить нос. Трудные времена необходимо просто пережить.

В течение последнего часа она успела отыграться и даже выиграть десять тысяч долларов. Затем они решили сыграть в игру «Держи их», предложенную Оксом, и он, вытащив третью королеву, обыграл Эрику, у которой были три валета. Это обошлось ей в сорок тысяч долларов. Окс напоминал парня, в которого стреляли в упор, но промахнулись. Короче, большего счастливчика Эрике видеть не приходилось.

Поднявшись в ванную комнату на втором этаже, Эрика взглянула на океан, расстилавшийся внизу, и на бескрайнее звездное небо и сказала себе, что все время выигрывать не в состоянии никто. Она молила Бога, чтобы тот, лишая ее выигрыша, не лишил заодно и способности играть по крупной. Ей приходилось встречаться с игроками, которые, раз проиграв по крупной, опускали руки и уже больше никогда не садились за стол, где шла серьезная игра. Может быть, на время прервать игру — была не самая плохая мысль. Даже небольшой перерыв поможет ей отвлечься, необходимо было также вспомнить приметы, которых было полно у каждого истинного игрока. Они, большей частью, являлись куда более суеверными, чем люди каменного века. Играющие верили в счастливые места за столом, в одежду, которая помогала выигрывать, в то, что в случае проигрыша необходимо сменить комнату, где идет игра, или хотя бы покинуть ее на некоторое время. Играющие избегали, например, есть пищу, ассоциирующуюся с проигрышем, ездили в казино всегда одним и тем же путем или особым образом складывали свои фишки.

В частности, Эрика решила прервать на время игру, поднявшись в ванную комнату.

Она пошла в ванную и в ту памятную ночь, когда познакомилась с Саймоном, а потом, вернувшись к игре, выиграла девяносто семь тысяч долларов.

В отеле «Карибы» ванная комната напоминала, скорее, мраморный дворец. Огромная мраморная ванна и мраморные раковины с золотыми украшениями. Ноги по щиколотку проваливались в мягчайший золотистый ковер, по углам стояли десятифутовые пальмы в кадках, а у стены — роскошный диван, обитый голубым шелком.

Тут и там находились туалетные столики с зеркалами, и довершали убранство два огромных шкафа, снизу доверху уставленные пузырьками, флаконами и баллончиками со всевозможными ароматическими веществами, шампунями, пенообразующими средствами и лосьонами. В нишу был помещен цветной телевизор последней модели и радиотелефон. Телевизор украшали фишки, стоимостью сто тысяч долларов каждая.

До недавнего времени в казино Атлантик-Сити не было фишек, стоимостью выше тысячи долларов за штуку, но в городе велась столь крупная игра, что только доходы от десяти заведений подобного рода приносили в казну муниципалитета около полутора миллиардов долларов ежегодно. По этой причине контрольная комиссия за азартными играми штата Нью-Джерси решила продавать фишки стоимостью двадцать пять, пятьдесят и даже сто тысяч долларов за штуку. Фишки, украшавшие телевизор, тоже стоили по сто тысяч, но Эрика сомневалась, что их можно выломать оттуда даже с помощью лома.

Мысли Эрики вернулись к Саймону, у которого в эту ночь на карту была поставлена его жизнь. Она любила его за отчаянную смелость, но никак не могла смириться с тем, чем он занимался. Только тогда, когда она перестала сравнивать Саймона с другими мужчинами, она поняла, что любит его. В сущности, она просто не могла обнаружить в нем ни единого недостатка. Только познакомившись с Саймоном, она поняла, какое это счастье не только быть любимой, но и любить самой. До Саймона Эрика тяготилась связями с другими мужчинами, которые обычно кончались тягостной зависимостью друг от друга или скукой и изменами. Она впервые поняла, что любовь — это ответственность за другого, и это совершенно неведомое чувство, особенно для женщины, которая привыкла жить сама по себе и чуть ли не ежевечерне рисковать своим положением и благосостоянием. Но как долго могли продолжаться их с Саймоном отношения? До тех пор, пока они готовы были без остатка отдавать себя друг другу, и ни минутой больше.

Она взглянула на часы, которые показывали полтретьего ночи, и вдруг решила позвонить Молли в антикварный магазин Джо Д'Агосты, а почему бы и нет? Она любила подобные сюрпризы, когда еще был жив ее отец. До чего же здорово было позвонить ему где-нибудь в середине ночи, поднять с постели и нежно прошептать в трубку: «Привет, папочка, я тебя люблю». Долгое время она считала себя виновной в его смерти, поскольку именно она положила конец их партнерским отношениям. Оттого-то теперь она и мирилась с легкомысленными и необузданными выходками Молли. На этот раз она не оставит ее, как однажды оставила отца. Поговорив с Молли, она, возможно, успокоится, соберется с духом и спустится в игорный зал, чтобы дать отпор толстяку из Оклахомы, а может быть, и разделаться с ним.

Эрика достала из сумочки телефонную книгу, нашла в ней телефон Джо Д'Агосты и набрала номер. Ответа не последовало.

Эрика решила перезвонить, но на этот раз она дозвонилась до оператора телефонной станции и попросила его еще раз набрать номер. Три минуты спустя оператор сообщил ей, что номер мистера Д'Агосты не отвечает. Возможно, линия неисправна, продолжал оператор, но, судя по всему, просто к аппарату никто не подходит. Можно найти начальника местной телефонной подстанции и попросить его прислать бригаду ремонтников по указанному номеру, но в столь поздний час ремонтники, скорее всего, уже спят. Эрике следует попытаться еще несколько раз набрать номер, а если не получится, то снова позвонить ему. Кто знает, вдруг у него, оператора, появится какая-нибудь дополнительная информация по интересующему мисс вопросу.

Эрика попросила проверить по местному справочнику, нет ли там других номеров, записанных на мистера Д'Агосту, что тот и исполнил, но обнаружил только номер антикварного магазина, тот самый, который Джо оставил ей. Конечно, существует возможность, подумала Эрика, что Джо отвез Молли к себе домой, но это маловероятно, поскольку, по словам самого же Джо, его жена страшно ревнива. А кроме того, домашнего телефона Джо у Эрики не было.

Она повесила трубку и от волнения стала грызть ногти. Ей не хотелось особенно беспокоиться, поскольку беспокойство вызывает страх. Да и вообще, какого дьявола она расстраивается? Джо Д'Агоста в прошлом полицейский, один из немногих людей, кому Саймон безусловно доверял, а это что-нибудь да значило. Не стоит винить его за неполадки на линии. За них отвечает «Ма Белл» " Национальная американская телефонная компания.

Эрика вновь взглянула на себя в зеркало, понимая, что, когда человек проигрывает, он склонен подозревать самое худшее. Чем меньше денег, тем больше пессимизма. Эрике нужна была только удача, перелом в игре. Три-четыре удачных кона — и игра — за ней. Ей просто необходимо спуститься вниз и снова начать игру, полностью сосредоточившись на ней. Главное при этом — не дать сомнениям овладеть тобой. На время следовало забыть обо всем и целиком отдаться игре. Дело есть дело!

Однако прежде чем вернуться к игорному столу, Эрика позвонила Саймону и, когда сработал автоответчик, записала на пленку просьбу разузнать, как поживает Молли, и по возможности поскорее. Далее она попросила его перезвонить ей в отель «Карибы» в Атлантик-Сити: «Ты ведь знаешь, как я волнуюсь за судьбу сестры...»

В который уже раз Эрика набрала номер антикварной лавки Д'Агосты. Она набирала цифру за цифрой, стараясь ничего не перепутать. В трубке послышался голос оператора, который и сообщил, что по неизвестной причине линия отключена.

 

Глава 17

Манхэттен

Июль 1983

Перед заходом солнца к небольшому православному храму на тихой улице в Вест-Энде подъехал лимузин. Нора Барт наклонилась вперед и указала на идущих по противоположной стороне Молли Дженьюари и Саймона Бендора.

Она назвала их по имени, а затем откинулась на спинку заднего сиденья, радуясь, что сидит здесь, а не впереди рядом с японцами, работавшими на Фрэнки Одори. Те обменялись короткими репликами, а затем один из них повернулся к Норе. Что-то зловещее проскальзывало в его лице. Это был крепкого сложения молодой японец в зеркальных очках.

— Ошибки быть не должно, — с угрозой в голосе произнес он, обнажив желтоватые крупные зубы, — надеюсь, вы хорошо подумали, прежде чем говорить.

И добавил, что гайджин никому не прощал промахов.

Норе хотелось спросить, уж не хочет ли он, чтобы она вышла из машины, подошла к людям, на которых она указала, и спросила их, не были ли они недавно в Японии? Но она вспомнила Йокогаму и окровавленного Виктора Паскаля, висевшего голым за каменной стеной, окружавшей сад гайджина. Нет, их лучше не задевать. Ее психоаналитик советовал ей избегать воспоминаний, вызывающих негативные эмоции, как якобы нарушающих внутреннее равновесие. Человек в разладе с самим собой теряет контроль над своими чувствами и, как правило, не может справиться с трудностями.

Именно поэтому она и решила промолчать и, сдвинув на лоб солнечные очки, еще раз посмотрела сквозь тонированные стекла машины на людей, стоявших на противоположной стороне улицы. Их было четверо — двое мужчин и две женщины. Блондинка в синем облегающем костюме несомненно была Молли Дженьюари, та самая девушка, которую Нора Барт и Виктор послали в Японию несколько недель назад. Светловолосый мужчина в белых джинсах и зеленой рубашке, стоявший к ней спиной, был, вероятно, Саймоном Бендором. Нора никогда прежде не видела его, но точно знала, как он должен выглядеть. Его фотография была помещена в буклете оздоровительного клуба, который ей выслал из Гонолулу детектив Маноа. Когда Нора и Виктор перевозили наркотики, деньги и оружие из Калифорнии на Гавайи, Маноа и был одним из тех людей, с которыми им приходилось иметь дело.

Она сказала, что Саймон Бендор был того же роста и комплекции, что и армейский капитан, которого она видела в Токио, тот самый, который прикончил Кисена и из-за которого поплатился жизнью Виктор. Волосы тогда, правда, были другого цвета и усов тоже не было, но во всем остальном они были схожи. До конца она так и не была уверена, что капитан и Саймон Бендор — одно и то же лицо, но в том, что девушка в синем — Молли Дженьюари, сомнений не оставалось.

Нора Барт видела, как японец в зеркальных очках достал «поляроид» и, сняв очки, принялся делать снимки четверых людей, стоявших на фоне небоскреба. Молли Дженьюари разговаривала со своей сестрой Эрикой Стайлер; ее Нора узнала по фотографии, которую ей передал один якудза в Лос-Анджелесе. Саймон Бендор беседовал с мужчиной в бейсбольной кепке, кроссовках и в бермудах, стоя вполоборота к машине, в которой находилась Нора. Она раньше не встречалась с собеседником Саймона, но про себя решила, что это геморроидальный тип: ни вкуса, ни стиля.

В ком был настоящий стиль, так это в ней, Норе Барт. На ней были черные кружевные чулки, красные туфли на высоченных тонких каблуках, кожаная мини-юбка и джинсовая куртка «Ливайс» с закатанными до локтя рукавами. Стильным было и украшение — золото с чернью, модель «ошейник», украшавшее стройную шею, и три золотых «гвоздика» в ушах. Наряд дополняла красная сумка из змеиной кожи от Энн Тейлор. Стильной была и короткая стрижка, которую Нора сделала себе на авеню Мелроуз сразу же по возвращении из Японии.

К сожалению, поддержание стиля требовало немалых затрат, и, надо признаться, что Нора была сейчас почти на мели. После смерти Виктора, который, собственно, и руководил агентством, Нора Барт, мягко говоря, оказалась по уши в дерьме. Она ни черта не понимала в бизнесе — не могла ни баланс подвести, ни произвести выплаты в срок, и платила чуть ли не вчетверо больше налогов. Виктор говаривал, что как женщина — она лакомый кусочек, но что вместо головы у нее другое место.

Единственное, что умела делать Нора, — отвечать на звонки и письменные запросы девушек, откликнувшихся на объявления, которые Виктор постоянно рассылал в торговые бюллетени и газеты. Она вдохновенно рассказывала о своем пребывании в Японии в качестве танцовщицы, что, мягко говоря, не совсем соответствовало действительности. Можно даже сказать, что она врала без зазрения совести, расписывая условия контрактов, которые заключают там с девушками владельцы ночных клубов, о съемках на телевидении и даже о возможности выступить в качестве фотомодели или манекенщицы. К моменту окончания беседы очередная жертва уже попадалась в ловушку: девушки были готовы уже сейчас прямо из офиса перенестись на крыльях в Токио. Виктор говорил, что если одна шлюха пытается убедить в чем-то другую, то последняя готова поверить любой ахинее.

Агентство фактически еще продолжало свою деятельность. Иногда раздавались телефонные звонки, звонили девушки, начитавшиеся старых объявлений и жаждавшие получить «престижную и высокооплачиваемую работу певиц, манекенщиц и танцовщиц» на Дальнем Востоке. Но Нора уже никого не приглашала в контору. Что поделаешь — приказ гайджина. В конце концов ей пришлось-таки встретиться с этим седовласым англичанином, возглавлявшим якудза, и тот запретил ей направлять американских девушек в Японию. Да и сама бы она побоялась совершать подобные перелеты, пока гайджин не разделался с человеком, убившим Кисена и увезшим Молли Дженьюари из Японии прямо у них из-под носа. С человеком, который каким-то образом узнал о связях Виктора Паскаля и Норы Барт с могущественной якудза.

Нора была готова выполнить любой приказ гайджина — все лучше, чем кончить так, как Виктор. Не нужно университетского образования, чтобы понять, что в Йокогаме она находилась на волосок от смерти. Гайджин обвинил ее и Виктора в смерти Кисена — вот почему он и пожертвовал Виктором. Но по неизвестной причине седоволосый англичанин, казавшийся Норе бесчувственным и безжалостным, предоставил ей возможность искупить вину, но предупредил, что придется постараться. И уж она, будьте уверены, будет стараться изо всех сил.

Вернувшись в Лос-Анджелес, она сразу же окунулась в работу, пытаясь выяснить, кто такая Молли Дженьюари, по крохам собирая разноречивую информацию и передавая все, что удалось узнать, якудза, которые, в свою очередь, сообщали обо всем гайджину. Ее скрупулезность помогла ей выйти на Эрику Стайлер и Саймона Бендора. Независимо от людей гайджина, которые ей разве что не мешали, она самостоятельно сделала вывод, сопоставляя полученные сведения о том, что Саймон Бендор, скорее всего, и был тем самым таинственным «армейским капитаном».

Ей приказали срочно вылететь в Нью-Йорк и вместе с Фрэнки Одори принять участие в опознании Молли Дженьюари и Саймона Бендора. Гайджин был непреклонен, и Норе, хотя ей этого и не хотелось, пришлось согласиться. Поездка в Нью-Йорк была первым путешествием Норы на восток страны без Виктора, и она чувствовала себя неуютно. В прошлом, когда они вместе работали, все дела с Одори, которого Нора до смерти боялась, вел Виктор. Вот и сейчас у нее мороз пробегал по коже, когда она вспоминала, что Фрэнки сделал с японочкой по имени Терико Ота. За Фрэнки нужен глаз да глаз — говаривал в свое время Виктор. Он ослепительно улыбнется тебе, скажет, что все нормально, а потом хладнокровно прикончит.

Опять Виктор. Нора чувствовала, что ей постоянно будет его не хватать. Но что делать? Его больше нет, и ей придется привыкать жить без него. Прежде всего необходимо запретить себе думать о нем и постоянно внушать себе, что она свободная личность и способна жить самостоятельно. То есть, делать так, как ее учили на групповых занятиях психотерапии. Она ведь, собственно, и начала самостоятельную жизнь, когда в возрасте пятнадцати лет сбежала из дома в Ванкувере, из этого богом забытого места. В девятнадцать она бросила своего зануду-хоккеиста и их шестимесячного сына и уехала из Торонто, чтобы — опять-таки по выражению Виктора — «отправиться на планету под названием Голливуд». Смена декораций, удачное начало новой жизни — и ей уже стало казаться, что прошлого никогда и не было. Она всей душой откликнулась на предложение Виктора, которое показалось ей таким заманчивым и перспективным. Дело было за малым. Сделать мечту явью.

Но прежде всего нужны были деньги. У нее на счете было полторы тысячи долларов да немногим более двух тысяч числилось на счете агентства. На эти ничтожные суммы она долго продержаться не могла, особенно если учитывать ее расходы. Она много тратила на одежду, выплачивала кредит за спортивный автомобиль «феррари», дорого стоили также наркотики, новый видеомагнитофон, занятия танцами и операция на сердце, которую пришлось сделать любимому ирландскому терьеру. Кроме того, она оплачивала квартиру в западном районе Голливуда, хотя большую часть времени проводила в доме Виктора на побережье в Малибу. Конечно, неплохие деньги перепадали от парней из якудза, но рассчитывать только на них было нельзя.

У Виктора было открыто два банковских счета и имелось два страховых полиса, не считая солидной суммы в наличных. Однажды ночью, после очередного приема кокаина, Виктор признался ей в своих чувствах и утверждал, что другие женщины ничего для него не значат. Нора поверила ему, ей казалось, что он говорит от чистого сердца. Как бы в подтверждение своих слов, он подписал один из страховых полисов в ее пользу. Стоимость страховки исчислялась в девяносто тысяч долларов. При нынешних обстоятельствах Нора была не прочь получить по этому полису, но для этого ей пришлось бы объяснить страховой компании причину исчезновения Виктора, что чрезвычайно бы не понравилось ребятам из якудза, просто чрезвычайно. Таким образом, Нора не имела возможности подобраться ни к страховке, ни к банковскому счету Виктора. Итак, с одной стороны деньги были рядом, под боком, а с другой — так далеко, словно их зарыли глубоко в землю где-нибудь в Китае.

Чтобы как-то прокормить себя, Норе пришлось позвонить кое-кому и намекнуть, что она не прочь снова заняться древнейшей профессией. Слава Создателю, ей не надо было иметь дело с сутенерами и прочей швалью, которые имели обыкновение поколачивать своих подопечных. Нет, люди, с которыми она встречалась, принадлежали к высшим слоям общества и денег на свои прихоти не жалели. Нору не интересовали те, которые перебивались случайными заработками или стояли в очереди за бесплатной тарелкой супа.

Она связалась со службой, занимавшейся организацией досуга богатых клиентов, которым они подыскивали женщин для совместного времяпрепровождения, и те предложили ей три с половиной тысячи чистыми в неделю. Она также напомнила о себе одной богатой немке в Лорел-кэньен, бравшей к себе на службу девушек только после того, как им составлял гороскоп астролог, бравший не менее двух тысяч долларов. Услугами Норы рад был воспользоваться и бывший директор актерского отдела студии, ныне занимающийся устройством вечеринок для богатых иностранцев, проживавших по тем или иным причинам в Лос-Анджелесе. Нора Барт уже подрабатывала таким образом, и все были рады ее возвращению.

У нее были свои установленные правила, которых она строго придерживалась. Более всего она любила посещать вечеринки, где рекой лилось шампанское. Здесь обычно собирались люди с деньгами, а как говорил Виктор — сначала чек-с, а потом секс. Сексуальные излишества оплачивались по повышенной таксе, также высоко оценивались половые извращения с участием животных. Извращения, ну и что? Извращением Нора считала только, когда ей причиняли боль.

Пристрастие к кокаину — с этим тоже приходилось мириться. Она была не против того, чтобы побаловаться порошком, ко он не вызывал у женщин половых расстройств в отличие от мужчин. Мужчина-кокаинист чаще всего страдал импотенцией, и его почти невозможно было расшевелить. Она знала девушек, которые отказывались иметь дело с кокаинистами, независимо от того, сколько те готовы были заплатить за любовные утехи. Даже камикадзе употребляли порошок только раз в своей короткой жизни, а уж им-то было терять нечего.

Фрэнки Одори, по прозвищу Голливуд, весьма щедро одаривал наркотиками своих близких и друзей, но, отправляясь в Нью-Йорк, Нора Барт решила не пользоваться его услугами. Ей не хотелось ни встречаться с ним, ни даже оказаться вблизи его дома на Манхэттене. Вчера двое из его людей встретили ее в аэропорту Кеннеди и отвезли в отель на Пятой авеню. Они потребовали, чтобы она не покидала своего номера, пока они снова не свяжутся с ней. Комната была удобной, гостиница респектабельной, но Нора понимала, что повеселиться ей не удастся. Воспоминания о смерти Виктора в прелестном маленьком садике гайджина преследовали ее. Она не могла забыть ледяных голубых глаз англичанина. И со всей серьезностью отнеслась к требованию якудза. Конечно, тоска смертная — сидеть в гостинице в полном одиночестве, а ей так нравилось гулять по Нью-Йорку, заходить в магазинчики и покупать всякую всячину. Правда, она надеялась, что ей удастся сделать кое-какие покупки на обратном пути в магазинах аэропорта.

Через некоторое время ей позвонил Фрэнки и повторил то, что ей уже было сказано. Он сообщил ей, что она приехала в Нью-Йорк с одной-единственной целью — опознать Молли Дженьюари и Саймона Бендора. Никаких вечеринок, никаких прогулок по магазинам, никаких попыток повидаться с друзьями. Норе запрещалось даже погулять в ближайшем парке. Как только задание будет выполнено, ей надлежит поскорее возвращаться в Лос-Анджелес. Ни один человек не должен ее здесь, в Нью-Йорке, видеть.

Нора Барт отметила про себя, что Фрэнки и не пытался заигрывать с ней, как это было уже не раз. Никаких шуточек, приглашений на вечеринки и тому подобное. Светского разговора о знакомых из Лос-Анджелеса он также был явно не в настроении поддерживать. Его голос звучал по-деловому, и по тону можно было понять только то, что Норе следовало неукоснительно выполнять все инструкции Одори, иначе ее могла постигнуть судьба Терико.

Весь прошлый вечер и утро следующего дня она провела в отеле, сидя тихо, как мышка, и желая одного: чтобы рядом с ней оказался Виктор, который только и мог бы защитить ее от Фрэнки. Чтобы заняться хоть чем-нибудь, она посмотрела телевизор, потанцевала под пленки с записями любимых групп, которые она захватила с собой из Лос-Анджелеса, а также попыталась дочитать роман Даниэлы Стилл, который она не могла осилить уже целый месяц. Кроме того, все это время сна почти беспрерывно ела; возможно, аппетит у нее появился на нервной почве. Она отведала и омаров, и лимонного пирога, всевозможных салатов, филе-миньон, сэндвичей, жареного мяса и клубники со сливками. От такой обильной пищи ей стало немного получше. Впрочем, так было всегда, она просто любила хорошо и плотно поесть, а поскольку на обмен веществ жаловаться не приходилось, не стоило и опасаться того, что она наберет лишний вес. Виктор говаривал, что не заводит собаку из опасений, что Нора когда-нибудь и ее съест. Очевидно, у тебя особая диета, добавлял он, есть все, что только можно съесть.

Ближе к вечеру Норе позвонил один из парней Фрэнки, который привез ее из аэропорта в отель. Она узнала его голос. Это был неприятного вида здоровяк с лошадиными зубами и толстой шеей. Он звонил снизу из фойе отеля. Звонок сразу же заставил Нору встрепенуться.

Собирай вещички, — произнес голос в трубке, — спускайся вниз, выходи из отеля и садись в лимузин, который стоит у самого входа. Никаких вопросов — делай, как тебе велено. Да, и не пытайся выписываться из отеля — за тебя это сделают другие.

Хотя Норе и запрещено было задавать вопросы, она все-таки не выдержала:

— Куда мы поедем и зачем?

— Для того, чтобы исполнить дело, ради которого тебя сюда вызвали.

В трубке послышался щелчок и прерывистые гудки.

Огромный лимузин, оснащенный кондиционером и прочими удобствами, промчал Нору и двух парней из якудза мимо фешенебельных отелей Центрального парка в сторону Коламбус-серкл по раскаленному от жары асфальту. На перекрестке они свернули на Бродвей и помчались к Западной Семьдесят третьей улице. Там автомобиль завернул налево, оставив позади небольшой парк, пристанище пуэрториканских торговцев наркотиками, пьянчуг и проституток. Норе чуть плохо не стало, настолько это место было не похоже на Пятую авеню, не верилось даже, что это один и тот же город. Но опять же, как говаривал Виктор, в этом-то и заключается прелесть Нью-Йорка. Здесь дерьмо и шелка выставлены на всеобщее обозрение и сосуществуют бок о бок, так что каждый может выбрать, что ему больше по душе.

Через квартал от парка, на углу Семьдесят третьей улицы и Вест-Энд-авеню, автомобиль остановился у входа в православную церковь. Вся поездка заняла каких-нибудь пятнадцать минут, при этом сидевшие на передних сиденьях якудза не проронили ни слова. Впрочем, Нора и не пыталась вступить с ними в разговор, поскольку боялась услышать, что якудза собираются сделать с Молли Дженьюари и Саймоном Бендором.

Теперь они находились в тихом, респектабельном районе, застроенном небоскребами, у дверей которых маячили привратники в униформе, сами двери сверкали полированной бронзой, а в окнах первого этажа виднелись пластины электронной сигнализации, прикрепленные к стеклам. Словом, все указывало на то, что здесь проживали люди с немалым достатком. Нора, однако, не увидела никого, кто хотя бы отдаленно напоминал Молли Дженьюари и Саймона Бендора. Выйди Нора из машины и пройди до пересечения с Вест-Энд-авеню, а затем вниз по небольшому спуску, она добралась бы до парка, а потом и до берега Гудзона, где могла бы постоять и полюбоваться на ржавые трубы фабричных зданий.

Вид из окна автомобиля также не представлял ничего утешительного. Мимо машины пронесся мальчишка-пуэрториканец, руки в татуировке, магнитофон под мышкой, из которого на всю улицу неслись звуки рэпа. Прошла рыжеволосая дама средних лет в открытом летнем платье. Перебежала дорогу девчушка с голыми плечиками, важно проплыла черная матрона в платье сиделки, и проковылял старик-слепой, ощупывая дорогу перед собой металлической тростью. Скука, скука, скука...

И вдруг Нора Барт заметила их. Она не обратила поначалу на них внимания, поскольку была погружена в собственные мысли. Они стояли неподалеку. Молодой мужчина и девушка. Японцы. Оба в джинсах, кроссовках и кожаных куртках с массивными мотоциклетными шлемами в руках. Рядом с ними сверкал полированный металлом, ярким лаком и кожей мощный мотоцикл фирмы «Хонда». Нора заметила, что девушка, кстати, красивая и молодая, краем глаза взглянула на лимузин, где сидела Нора, и похлопала мужчину по плечу. Тот, даже не взглянув на подружку, закрыл панель мотоцикла, натянул на голову шлем и, перекинув ногу, нажал на педаль стартера. Девушка также надела шлем и уселась на заднее сиденье. Взревел мотор, мотоцикл двинулся, набирая скорость, и через секунду исчез за поворотом. Это были люди Фрэнки. Нора в этом не сомневалась.

Автомобиль с якудза и Норой Барт медленно поехал следом за мотоциклистами и, в том же месте свернув за угол, остановился. Вот тогда-то Нора и увидела Молли впервые после их встречи в аэропорту Лос-Анджелеса. Молли и еще трое стояли на противоположной стороне улицы перед одним из небоскребов. Нора также в первый раз видела Эрику Стайлер и Саймона Бендора вместе. Подумав несколько секунд, Нора указала якудза рукой на противоположную сторону улицы.

— УЖ ЛУЧШЕ ВАС, ЧЕМ МЕНЯ.

* * *

Здоровяк, расположившийся на переднем сиденье, повернулся к Норе и передал ей один из моментальных снимков, которые он только что сделал. Она едва взглянула на фотографии и сказала, что снимки получились просто великолепные. На что здоровяк с ухмылкой сообщил, что она может оставить себе фотографию на память о визите в Нью-Йорк. Этот сукин сын был горд своей работой. Пожав плечами, Нора еще раз посмотрела на снимок и сунула его в сумочку, туда, где лежал пистолет Виктора. Он купил его несколько месяцев назад в фирменном магазине «Родео-Драйв», куда нужно сначала звонить и договариваться, и только потом уже ехать за нужной тебе вещью.

Пистолет тридцать восьмого калибра марки «Смит и Вессон» обошелся Виктору в пятнадцать тысяч. Нора Барт плохо разбиралась в огнестрельном оружии, но и она не могла не признать, что этот пистолет — просто чудо. Он был изготовлен из чистого золота и украшен слоновой костью с бриллиантами. Это была весьма дорогая игрушка, которую Виктор решил приобрести, когда узнал, что самая изысканная публика в Бель-Эр и Палм-Спрингс покупает себе такие же. Виктор даже умудрился получить разрешение на ношение пистолета, чем вызвал удивление у Норы — Виктор в жизни ничего не сделал в соответствии с законом. Нора привезла пистолет с собой в Нью-Йорк, потому что не хотела, чтобы люди гайджина поступили с ней так же, как с Виктором или Терико. Если же и над ней нависнет угроза, она пристрелит кого-нибудь из них или, на худой конец, себя.

Никто из людей гайджина до сих пор, однако, не выказывал по отношению к ней особой враждебности — вся ее работа заключалась в том, чтобы указать им на Молли и Саймона Бендора, после чего, в соответствии с договоренностью, ее должны были отпустить в Лос-Анджелес. Тем не менее, во всем чувствовалась какая-то подозрительно нервозная обстановка, что и наводило ее на самые неприятные мысли. Прежде всего, поражало количество людей, которые участвовали в слежке за Саймоном и Молли. А это означало, что для гайджина чрезвычайно важно, чтобы Саймон и Молли исчезли куда-нибудь, просто пропали с лица земли. Но если для гайджина затеянная им операция представляет такую важность, то значит существует непосредственная опасность и для самой Норы, поскольку маловероятно, чтобы гайджин позволил ей спокойно разгуливать по Лос-Анджелесу, зная, что ей известно буквально все.

Во-вторых, работая с японцами, она подметила одну весьма характерную особенность — с японцами никогда не поймешь, о чем они думают. Японец постоянно носит маску, он держит себя на дистанции, а свое истинное лицо скрывает от всех. Виктор называл их актерами, лицедеями, которые умеют извергать из себя дым. Если вы считаете, что понимаете япошек, говорил Виктор, то это самообман. Вы можете вести с ними дела в течение двадцати лет, а на двадцать первом году они вдруг ни с того ни с сего обведут вас вокруг пальца, как самого последнего простофилю.

Нора Барт снова поглядела сквозь затемненное стекло лимузина и заметила, что простоватый парень в бейсбольной кепке и Молли Дженьюари забрались в помятый синий микроавтобус. Молли и ее сестра ревели, как белуги, и Нора задалась вопросом — что, собственно, там происходит? На переднем сидении лимузина вовсю шла работа — якудза затараторили по-японски, тыча пальцами на микроавтобус, и Нора стала молить Бога, чтобы, пока она в машине, не вышло никакой стрельбы. Творец свидетель, ей не нужны подобные потрясения!

Якудза, сидевший за рулем. — Нора про себя обозвала его Элтон Джон, поскольку тог смахивал на знаменитого певца коротким торсом и лысеющей головой — включил зажигание, как только синий микроавтобус тронулся с места, и последовал за ним. Оба автомобиля проехали один квартал до Семьдесят второй улицы, а потом свернули налево. Машин на улице было немного — на противоположной стороне двигался серебристо-голубой автобус, а за автомобилем, в котором ехала Нора, нависала громада грузовика, развозившего кока-колу; по одной и по другой стороне дороги двигалось еще несколько легковушек.

Неожиданно появившийся откуда-то патрульный автомобиль едва не вызвал у Норы сердечный приступ. В полицейской машине сидело двое фараонов, один из полицейских — женщина — весело смеялась, по-видимому, в ответ на слова спутника. Патрульная машина — голубая с белым — шла по противоположной стороне улицы, и Норе Барт ужасно захотелось распахнуть дверцу лимузина и выпрыгнуть на асфальт прямо перед капотом патрульного автомобиля, а там — будь что будет. Насколько она понимала, парням из якудза она стала совершенно не нужна, что отнюдь не улучшало настроения. Господи, как хорошо сейчас было бы что-нибудь пожевать!

Патрульная машина промчалась мимо и повернула направо в сторону Вест-Энд-авеню. Слишком поздно.

На пересечении Бродвея и Семьдесят второй улицы микроавтобус затормозил перед красными огнями светофора. Лимузин сделал то же самое. Нора оглянулась и увидела вокруг массу людей — одни торопливо входили в подземный переход, чтобы сесть в метро, другие выходили. Небольшая группа людей, стоя на автобусной остановке, дожидалась, когда придет транспорт. То и дело хлопали двери магазинов, баров и ресторанов — покупатели запасались продуктами, необходимыми вещами, а иногда просто заходили поесть и выпить. Оживление царило и вокруг небольшой лавочки, где торговали фруктами. Ее хозяин-кореец доброжелательно поглядывал вокруг и вежливо улыбался клиентам. Норе оставалось только распахнуть дверцу лимузина и выйти на улицу, к людям, а здоровяк и парень, похожий на Элтона Джона, ничего не смогли бы с ней сделать при таком количестве свидетелей.

Она спросила якудза с большими зубами и бычьей шеей, отчего они следуют за каким-то фургоном и оставили в покое Саймона Бендора, который и является убийцей. Тот нехотя ответил, что они уже знают, где живет и работает Саймон, но хотят выяснить, куда это приятель Бендора везет женщину по имени Молли.

Нора не могла не признать, что они поступают правильно. Может ей и не стоит волноваться? Говорил же Виктор, что она часто ведет себя как чокнутая по любому поводу и без повода. Разве не для того они платят своему психоаналитику, чтобы он, наконец, установил причину ее странной нервной возбудимости?

Усилием воли она заставила себя успокоиться и заговорить спокойно и доброжелательно.

— Я рада, что помогла вам узнать, что вы хотели, — обратилась Нора к сидевшим на переднем сиденье. — Надеюсь, я вам больше не нужна? В таком случае высадите меня где-нибудь. До аэропорта я как-нибудь и сама доберусь. Передайте от меня привет Фрэнки, ладно?

Ответа не последовало. Лимузин продолжал следовать за синим фургоном по Семьдесят второй улице и дальше, по направлению к Центральному парку. Оба автомобиля двигались на юг.

Нора Барт снова было открыла рот, чтобы выразить свое возмущение по поводу их молчания, но в этот момент кто-то из сидящих спереди нажал кнопку, и между передней и задней частью салона неслышно опустился прозрачный пластмассовый щит. Она видела, как они переговаривались между собой, но уже не слышала ни слова. Ни один звук не проникал к ней за пластмассовую перегородку. Она видела лица парней, их жесты, отмечала, как движутся их губы, но на Нору внимания они больше не обращали, словно она уже и не ехала с ними в одном автомобиле. Они вели себя так, будто она уже умерла.

 

Глава 18

Манхэттен

Июль 1983

В ноль часов десять минут Саймон Бендор, держась на почтительном расстоянии, довел пожилых супругов-индийцев до входной двери роскошного многоквартирного дома в Верхнем Ист-сайде. Его светлые волосы прикрывал темный парик с косицей, над губой были наклеены фальшивые усы, а глаза спрятаны под темными очками с квадратными стеклами. На нем была зеленая майка с надписью «Ресторан Дома и Джимми Б». В руках у него была большая картонная коробка с приправленной острым перцем пиццей и белый полиэтиленовый пакет, благоухавший итальянскими приправами и чесночным хлебом.

Индийцы почти одновременно поглядели на незнакомца, не скрывая охватившего их невольного страха. Живя в Манхэттене, они уже знали, что преступность стала неизбежным злом даже в этом респектабельном районе. Испорченность нравов и неуважение к закону царили и здесь, на затененных деревьями улицах, застроенных палаццо в итальянском стиле и усадьбами в старофранцузском духе, дорогими многоквартирными домами и сверкающими тонированными стеклами небоскребов. Отсутствие привратника еще больше испугало индусов. С некоторых пор привратник уходил с дежурства ровно в двенадцать ночи, поскольку ночные дежурства владельцы дома отменили в целях экономии.

Саймон дружелюбно улыбнулся пожилым людям и, указав на ящик с пиццей, коротко сказал:

— Доставка пиццы из ресторана.

Напряжение разрядилось. В ответ на улыбку индийцы тоже с готовностью улыбнулись. Муж, тучный и истекающий потом мужчина в традиционном белом в голубую полоску балахоне, открыл ключом двойные стеклянные двери и, отодвинув одну из створок, вежливо предложил Саймону войти. Саймон покачал головой и с техасским акцентом сказал:

— Только после вас, мэм, — обращаясь к симпатичной седеющей индианке в сандалиях, желтом сари и с алым знаком касты на лбу. Та сжимала в руках театральную программку с заголовком «Король и я» и несла пакетик с готовым ужином из близлежащего ресторана. Когда Саймон следом за ней прошел в здание, она, кивком головы указав на свой пакет и коробку с пиццей Бендора, с улыбкой произнесла."

— И у нас, и у вас есть еда, да?

— Точно так, мэм, — ответил Саймон, — совершенно справедливо изволили заметить. — Он вежливо улыбнулся и индианке, и заодно ее мужу, поскольку знал, что улыбка — лучшее прикрытие.

Втроем они проследовали по пустынному холлу, выложенному белой кафельной плиткой, устланному красивым паласом и уставленному удобными креслами и диванами, обитыми красным бархатом. В пятнадцатиэтажном доме было два лифта, поэтому, когда муж-индианец нажал на кнопку, почти сразу же отворились двери одного из них. Саймон предпочел бы поехать в одиночестве, но с другой стороны, ему бы пришлось ждать, пока придет другой лифт, а это означало, что его могут увидеть другие жильцы. Поскольку он собирался навестить квартиру Фрэнки Одори, находившуюся в следующем доме, ему следовало избегать лишних глаз.

Саймон решил сделать по-другому. Он последовал за индийской парой в кабинку лифта и увидел, что муж-индиец нажимает кнопку восьмого этажа. Все еще улыбаясь, возможно, оттого, что Саймон, как видно, не собирался покушаться на жизнь почтенной пары, индус вежливо спросил, на какой этаж желает подняться он, Саймон. Продолжая изображать техасский акцент, тот прогудел в ответ:

— На второй, старина, — и проследил, как индиец нажал на кнопку второго. После этого господин в балахоне ткнул пальцем в кнопку закрывания дверей, и та закрылась.

Саймон вышел на втором, пожелав спокойной ночи улыбающимся индийцам, и продолжал стоять до тех пор, пока двери лифта снова не закрылись, тогда он снова поехал вверх. Затем он оглянулся в поисках таблички с надписью «выход», увидел ее слева по коридору и двинулся в этом направлении, почти сразу оказавшись на маленькой площадке, которая вела к лестнице. Тихо притворив за собой дверь, он некоторое время постоял на площадке, прислушиваясь к доносившимся звукам и давая глазам привыкнуть к тусклому свету. Ничего подозрительного не услышав, Саймон на цыпочках двинулся вниз по лестнице. Он спустился на первый этаж, а затем на еще один пролет вниз, потом еще на один и добрался до подвального помещения. По-прежнему вокруг стояла тишина. Саймон присел на корточки и поставил на цементный пол картонную коробку с пиццей. Он задумался. Домовладельцы явно скупились на электрическое освещение, а в темноте чаще всего и таится опасность. Одна лампочка без абажура висела на проводе, освещая стену прямо перед ним. Еще несколько не слишком ярких ламп освещали два длинных прохода справа и слева от подвальной лестничной площадки. Да, немного здесь света, совсем немного.

Домовладельцам следовало бы увеличить освещение, и как минимум вдвое, причем, лампочки следует вешать двухсотваттные, не меньше. Но на это рассчитывать не приходилось. Вот когда ограбят в доме две-три квартиры, тогда жильцы и зашевелятся, поднимут шум и станут давить на домовладельцев. В этой жизни люди всегда делают только то, что совершенно необходимо, и никогда то, что должно.

Задняя дверь подвального этажа выводила Саймона прямо к самому дому Фрэнки Одори. Саймон получил наводку, как пробраться в городской дом Фрэнки, от Дага, а тот — от Джейка Отто, бывшего полицейского, ныне охранника одного из респектабельных домов. Привычная любезность, которую традиционно оказывали друг другу полицейские даже после увольнения из органов правопорядка. Мрачноватому и аскетически выглядевшему «дважды О», как называл его Даг, и своих дел хватало. Он все еще переживал по поводу своего увольнения, а это было три года назад. Он погорел из-за ставшей известной связи с женщиной-информатором, которая выступала свидетельницей по крупному делу о наркотиках. Защитник узнал об этом и только ждал суда, чтобы раскрыть перед присяжными тот факт, что детектив, ведущий расследование, то есть Джейк Отто, находится в интимных отношениях с женщиной, чьи свидетельские показания могут отправить за тюремную решетку несколько человек. Защитник счел любовную связь Джейка свидетельством коррумпированности полицейских. Судья согласился с подобным определением, и дело было закрыто, что позволило двенадцати главным поставщикам наркотиков с Кубы выйти сухими из воды. Двухлетнее скрупулезное расследование пошло коту под хвост, равно как и карьера «дважды О».

Оставив карьеру полицейского, Джейк Отто бросил заодно жену и пятерых детей, что было не слишком умно с его стороны, поскольку у последней был любящий папаша — важный полицейский чин Нью-Йорка. Папаша оказался весьма опасным противником и добился, того, что Джейку служба в полиции больше не светила до конца дней. Что же касается женщины, из-за которой разгорелся сыр-бор, то она, будучи на двадцать лет моложе Джейка, нашла себе нового покровителя и оставила Джейка в полном одиночестве. Джейк принялся накачиваться с горя неразбавленной водкой и проводил за этим занятием большую часть дня. Выпивал он, преимущественно, в излюбленном полицейскими баре, в Куинзе, где Джо, сам в прошлом полицейский, и познакомился с ним. Пьянство, надо сказать, способствовало тому, что Джейк дважды лишился места охранника и остался, по его собственному выражению, на бобах и без бабы.

Некоторое время спустя он стал работать служащим в агентстве безопасности «Спиэрс». Именно в то время агентство получило заказ на установку средств электронной сигнализации и специальных замков в доме Фрэнки Одори и в двух других дорогих многоквартирных домах поблизости. Даг вышел на Отто после убийства Терико, надеясь с его помощью найти доказательства причастности Фрэнки к этому преступлению. Но единственное, что мог узнать Отто, слегка копнув биографию Фрэнки, что этот скот забил до смерти калеку его же собственными костылями.

— Вполне возможно, что Фрэнки-Голливуд даже закоптил останки Терико, — добавил от себя Джейк Отто, — для того, чтобы в будущем никто и не пытался его надуть.

По этой причине Саймону не слишком понравилось, что Эрика решила внести собственную лепту в его личные с Фрэнки отношения, даже не посоветовавшись с ним. Она позвонила Голливуду и спросила его, не собирается ли он в ближайшее время сыграть по крупной. Ее не интересовал нынешний вечер, поскольку у нее были кое-какие дела в Атлантик-Сити, но ее просто интересуют его планы на будущее, потому что ей не хочется сразу возвращаться в Лас-Вегас, и она собирается несколько дней побыть в Нью-Йорке. Фрэнки сообщил ей, что достаточно наслышан об игре в отеле «Карибы» и с удовольствием принял бы в ней участие, если бы его пригласили. Он пожелал Эрике удачи и добавил, что намеревается поиграть как следует в пятницу и что она, Эрика, как обычно, будет желанным гостем. Что же касается нынешнего вечера, то у него всего-навсего намечается небольшая вечеринка. Очень интимная, если вы понимаете, что я имею в виду. Только он, один или два друга и парочка симпатичных дам.

— У него состоится оргия, — сказала Эрика Саймону, — кокаин, героин или что-нибудь в этом роде, ну а потом, как говорится, груди на стол. Но я не об этом. Я хочу сказать, что он будет дома, когда приедешь ты. У тебя нет желания отложить вашу встречу?

— Видишь ли, у меня нет выбора. Алекс не хочет посылать фотографию почтой. Она требует, чтобы фотография была доставлена к Одори немедленно, пока Касуми еще жива. Кроме того, она надеется, что Фрэнки станет не по себе, когда он поймет, что в его дом можно проникнуть, а потом спокойно уйти, не спросив его разрешения. Она утверждает, что это своего рода психологическая игра, в которую любит поиграть и гайджин, если, разумеется, допустить, что гайджин на самом деле существует. Как бы то ни было, она жаждет, чтобы Фрэнки испытал все это на собственной шкуре. Да, кстати, когда тебе снова придет охота пообщаться с Голливудом, будь любезна поставить в известность меня. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы сегодня вечером случилась какая-нибудь накладка и Фрэнки увязал свершившееся с твоей особой. Улавливаешь?

Позже, когда Саймон упомянул о своем разговоре с Эрикой Дагу, бывший полицейский тоже согласился, что Фрэнки ублюдок, каких мало, и любит срывать зло на женщинах. Субъект настолько низок, что может, не нагибаясь, пройти в цилиндре под брюхом змеи. Правда, тут же заметил Даг, с подобными типчиками лучше не связываться, а по возможности их избегать.

Следом за разговором о Фрэнки состоялась беседа о втором деле, прибыль от которого предварительно оценивалась Дагом в триста тысяч долларов. Джо Даг познакомился в танц-классе с девушкой из Сальвадора по имени Консепсьон. Она служила горничной у одного богатого француза-банкира, который жил в Манхэттене на Восточной Семьдесят четвертой улице в собственном доме и переехал со своей семьей в Нью-Йорк, чтобы избежать налогов, которые ввело социалистическое правительство французской республики. Консепсьон, в частности, рассказала Дагу, что ее босс коллекционирует монеты. Недавно в его коллекции появилось прибавление, и девушка догадывалась, что прибавление чрезвычайно ценное, судя по тому, с каким трепетом хозяин рассматривал вновь приобретенные монеты.

Джо не сказал девушке, сколько стоят монетки на самом деле, но Саймону сообщил. Пять тысяч баксов за штуку. Индийские монеты с изображением раджи в профиль. Датируются тысяча восемьсот пятьдесят девятым годом. И их у него ровно двадцать. Есть один парень, богатый бездельник, насколько я знаю, который за эти монетки готов выложить любые денежки. Кроме того, француз собиратель автографов. Владеет двумя письмами, подписанными лично Леонардо да Винчи, одним — подписанным Иоганном Себастьяном Бахом, и листочком нотной бумаги, исписанной рукой Генделя. Все эти бумажки стоят примерно двести тысяч долларов. Любой коллекционер спит и видит, как бы наложить лапу на эти автографы, причем заплатит наличными, не задавая ненужных вопросов.

Сегодня вечером француз с женой должен был отправиться на торжественный обед и бал в отель «Уолдорф-Астория» по случаю дня Бастилии. Трое детей француза находились в частной школе в Швейцарии. Ночью в доме оставался только один слуга, да и тот ложился спать в десять часов. Консепсьон была отпущена на этот вечер и решила отправиться на танцы со знакомыми доминиканцами, так что ее не ждали раньше шести или семи часов следующего утра.

Кого же навестить первым — Фрэнки или банкира-француза?

— Фрэнки, — решительно произнес Саймон. Я хочу поскорее исполнить просьбу матери и забыть про это. Забросить Одори фотографию — и отвалить. Кроме того, мне бы не хотелось иметь при себе ничего из вещей француза. Легко и свободно — вот мой лозунг.

— Есть одно обстоятельство, которое тебя не слишком обрадует, Саймон, — промолвил Даг. — Я думаю, что тебе придется воспользоваться услугами водителя. Хотя дома и расположены неподалеку друг от друга — каких-нибудь несколько кварталов, ты и представить себе не можешь, сколько людей может увидеть тебя в ненужном месте в ненужное время. В машине в этом смысле безопаснее.

Джо, разумеется, был прав, и Саймон лишний раз убедился в том, что интуиция его никогда не подводила и он правильно делал, что прислушивался к мнению итальянца. Времени оставалось немного, поэтому в качестве водителя решили взять надежную женщину — негритянку по имени Марша. На прошлой неделе она помогла Саймону в деле с Тукерманом. Марша вместе со своим доберманом. Оказалось, что и на Манхэттене она чувствует себя, как на Стейтен-Айленд. Она привезла с собой итальянские деликатесы, как ее попросил Саймон. Потом они некоторое время кружили вокруг дома, принадлежавшего Фрэнки, стараясь не привлекать внимания. При этом они вели наблюдение и засекли трех женщин и одного мужчину, которые вошли в дом Фрэнки в разное время, из чего следовало, что электронная система охраны была частично отключена, то есть, в данный момент она и двери не контролировались аппаратурой. Саймон окончательно убедился в этом, когда кто-то поднял на первом этаже раму в окне, но сигнала тревоги не последовало.

Саймон и Марша сидели в машине вне досягаемости телевизионных камер, охранявших фасад владений господина Одори, и ждали, когда кто-нибудь появится у дверей многоквартирного дома справа, того самого дома, в котором привратник удалялся на покой ровно в двенадцать ночи. Начиная с этой минуты, Саймон, переодетый в рассыльного из ресторана, готовился использовать любого запоздавшего жильца в качестве, отмычки, позволившей бы ему подобраться в святая святых Фрэнки-Голливуда.

* * *

Находясь в подвале, Саймон стащил с себя парик, отклеил фальшивые усы и снял очки и зеленую майку с эмблемой ресторана. Все это он аккуратно уложил в белый полиэтиленовый пакет, которым прикрыл коробку и свертки с ароматно пахнувшими яствами. Затем он сунул руку на дно пакета, под чесночный хлеб, колбаски, телятину и извлек черную шерстяную шапку и черную рубашку с длинными рукавами. Надев их на себя, он снова сунул руку в пакет и достал на этот раз лыжную маску, два радиоприемника и наплечную черную сумку из холстины. Расстегнув молнию на сумке, он вынул очки ночного видения с инфракрасной подсветкой и тщательно укрепил прибор на голове.

Затем радиоприемники. Он настроил один из них на частоты, которые дал ему Джо, позволявшие прослушивать переговоры патрульных автомобилей, а затем выключил его и пристегнул к поясу. По другому передатчику он связался с Маршей, стараясь говорить как можно тише. Интересно знать, как ей все увиделось со стороны? Маршу было слышно хорошо, без помех. Она находилась поблизости, за два квартала от него; на углу Мэдисон-авеню, ее машина была припаркована у входа в художественную галерею. Впрочем, оставаться там долго она не собиралась. Бело-голубые патрули недавно проехали мимо. Их автомобиль не остановился, но полицейский за рулем замедлил ход и откинул взглядом ее машину, заодно обратив внимание и на нее.

Есть вероятность, сообщила она Саймону, что в случае необходимости полицейские могут вернуться и устроить более детальную проверку. Цвет ее кожи не слишком гармонировал с окружающей обстановкой столь респектабельного района. Она попробует покататься на другой улице, ближе к Центральному парку, но не слишком далеко от места действия. В любом случае, она постарается находиться в радиусе досягаемости радиопередатчика Саймона. Он попросил ее быть наготове и отключился.

Прикрепив и это переговорное устройство к поясу, Саймон натянул хирургические перчатки и взглянул на руки, с удовлетворением отметив — не дрожат. Он готов ко всему. И готов на все.

Пора.

Он поднял пакет и коробку с пиццей и направился по коридору в сторону прачечной. Из-за спины послышался приглушенный звук автомобильного сигнала, но Саймон не удивился. Звук доносился из гаража, который, согласно информации, полученной от Джейка Отто, находился через две запертые двери от подвала. После того, как жилец припарковал машину, охранник устанавливал его личность с помощью телекамеры, после чего с помощью дистанционного привода открывал дверь номер один. Вторая дверь, которая вела в подвальное помещение, а оттуда к лифтам, открывалась после того, как жилец вкладывал специальную карточку в особую щель электронного замка, считывающее устройство удостоверяло право жильца войти в дом и автоматически отжимало язык запора. Охранная система также фиксировала точное время, когда жилец входил в дом, так что, если ревнивая жена хотела узнать точное время возвращения своего супруга, у нее была такая возможность.

Добраться из гаража до подвального помещения было несложно, это отнимало не более двух-трех минут. За это время Саймону предстояло отпереть дверь прачечной и укрыться в ней.

Саймон подошел к двери и опустил свертки на пол. Джейк Отто оказался прав. Домовладельцы явно поскупились на внутренние замки в здании, а этот был просто игрушка — обыкновенный английский с защелкой и плоским ключом. Открыть его было проще простого, используя любое подручное средство, начиная от пластиковой кредитной карточки и кончая острием кухонного ножа.

Саймон сделал это по-своему. Он достал тонкую металлическую пластину от жалюзи длиной в шесть дюймов, просунул ее между дверью и язычком замка и отжал его. Уже через секунду он находился внутри совершенно темного помещения прачечной, но видел все, как при свете дня, благодаря инфракрасным очкам. Осторожно прикрыв за собой дверь, он облокотился о нее и прислушался. Раздался звук открывающейся металлической двери в подвал, затем послышался шум лифта, уносившего запоздалого обитателя дома вверх, и все стихло. Саймон перевел дух. Наконец-то он остался один.

Оглядевшись, он заметил, что узкая комната была как бы разделена на две части деревянными скамьями. У противоположной стены стояли стиральные машины и сушильные агрегаты. В комнате чувствовался устойчивый запах стирального порошка и высушенного белья. Автомат по продаже сигарет, находившийся слева от входа, был завален мешками с постельными принадлежностями. Саймон подошел к стиральной машине, стоявшей рядом с сигаретным автоматом, открыл дверцу и сунул внутрь пакет и коробку с пиццей.

Он заберет свои продукты на обратном пути.

Но сначала все-таки необходимо нанести визит Фрэнки-Голливуду. Для этого было необходимо выйти через заднюю дверь многоквартирного дома, в котором он находился. Эта дверь находилась в глубине комнаты, и, когда Саймон подошел к ней, ему стало ясно, что в данном случае домовладельцы не поскупились, как в прошлый раз. Дверь была изготовлена из стали и заперта на весьма надежный замок, так называемый «паук» — четыре стальных стержня в разных направлениях входили в металлические гнезда — вверху, внизу и по бокам двери. Великолепная работа — все было сделано профессионально. Несомненно, что подобная дверь могла с легкостью выдержать попытки открыть ее нежеланных визитеров снаружи. Но Саймон-то находился внутри! Чтобы выбраться наружу, ему было нужно лишь повернуть ручку и толкнуть стальную пластину двери. Но сначала надо было отключить сигнализацию.

Усевшись на корточки, Саймон стал рассматривать провод сигнальной системы. Тот шел по всей длине двери, затем спускался на пол и тянулся вдоль плинтуса прачечной к единственному зарешеченному оконцу, почти не пропускавшему свет. Система сигнализации, охранявшая все подходы, включала в себя сирену, различные детекторы и ящик для включения, который также должен был находиться где-то в прачечной. Саймон обнаружил искомый ящик именно там, где фирма Джейк Отто установила его — справа от двери под потолком — вне пределов досягаемости детей, домашних животных и всевозможных злоумышленников, вроде Саймона Бендора.

Он встал на стул и осмотрел ящик, поначалу не прикасаясь к нему. Саймон предварительно ознакомился с аналогичным устройством и никому бы не посоветовал этого делать. Выключатель представлял собой коленчатый механизм, рассчитанный на специальный ключ и подключенный к батарейке. Отключить систему можно было только ключом. В противном случае включалась сигнальная сирена, и окружающий мир превращался для злоумышленника в воющий и грохочущий ад.

Саймон достал заранее приготовленный ключ, отключил сигнализацию и слез со стула, поставив его рядом, спинкой к стене. Надо будет не забыть снова включить сигнальное устройство на обратном пути. Затем Саймон повернул ручку замка и, слегка приоткрыв стальную дверь — ровно настолько, чтобы проскользнуть наружу — шагнул в душную жаркую ночь. Жара и в самом деле стояла одуряющая, где-нибудь девяносто градусов по Фаренгейту, да и влажность была под стать жаре.

Саймон осторожно прикрыл дверь, оставив ее незапертой, хотя с внешней стороны она выглядела, как прежде. Он стоял в абсолютной темноте на дне узкого бетонного колодца, прислушиваясь к звону москитов в неподвижном душном воздухе и глядя на металлическую лестницу, которая вела в огороженный каменной стеной внутренний двор дома. Дворик уже перестраивался, поскольку каменная кладка дала трещину, а домовладельцы не хотели, чтобы трещины расходились дальше. Саймон также слышал приглушенный рокот десятков кондиционеров, и он звучал в его ушах, как самая сладкая музыка. Работа кондиционеров означала, что окна в здании закрыты, а это, в свою очередь, свидетельствовало о том, что у Саймона меньше шансов быть увиденным или услышанным.

Он повернулся и взглянул на электрическую лампочку, висевшую над дверью. К ней был подсоединен чувствительный фотоэлемент, срабатывающий всякий раз, когда кто-нибудь входил или выходил через задний вход, и зажигавший освещение. Стальная сетка защищала лампу от варваров. Великолепная идея. Правда, не считая того, что лампочка перегорела, и замена ее вызвала известные трудности. Удивительно, до чего беззаботными бывают люди. Однажды он ограбил дом одного богатого обувного магната. У того дом был оборудован сигнализацией по последнему слову техники, но именно в тот вечер фабрикант куда-то торопился и забыл включить свою дорогостоящую установку. Вот как приходится расплачиваться за обыкновенную забывчивость.

Саймон на цыпочках поднялся по металлической лестнице, остановился наверху и взглянул на дома вокруг. Как он любил темные окна! А на этот раз их было множество. Спереди от него, сзади, слева, справа. Освещенными оставались не более полудюжины и все, за исключением одного, были закрыты шторами, ставнями или жалюзи. Во владениях Фрэнки Одори освещенные окна были на первом, третьем и пятом этажах. Дом Фрэнки Одори представлял собой здание из красного кирпича в пять этажей, построенное в неогеоргианском стиле и украшенное навесными французскими балкончиками и резными оконными нишами. От внутреннего дворика многоквартирного дома его отделяла кирпичная стена высотой в восемь футов.

Яркие фонари освещали очаровательный задний дворик. Фрэнки любил устраивать там шумные посиделки с шампанским, но сегодня, в связи с тем, что вечер был интимный и предполагались наркотики, он, по-видимому, решил, что лучше оставаться за закрытыми дверьми.

Саймон посмотрел на небо. Оно было усыпано звездами, и в глубине, время от времени прячась за облаками, медленно плыл яркий серп луны. Плохо. Лунный свет мог его выдать. Значит, ему придется двигаться перебежками и укрыться в тени от стены.

Итак, пора и за работу.

Отрегулировав очки ночного видения, он, наконец, вошел во дворик. Саймон прошел мимо мешков с цементом и груды кирпичей, миновал ванну для замешивания раствора, рядом лежало несколько лопат и измазанных цементом мастерков каменщиков, сваленных в груду, и добрался до темного уголка, образованного домом и стеной, окружавшей внутренний двор. Внимательно осмотрев стену и убедившись, что ее верхушка не обложена битым стеклом, он подпрыгнул, в воздухе подняв руки над головой, и уцепился пальцами за верхнюю кромку, затем медленно подтянулся и заглянул в сад Фрэнки Одори. Там никого не было, но в целях безопасности внутренний двор и сад в особняке японца освещался всю ночь.

Саймон старался не смотреть на яркие фонари, прикрепленные к рамам двух окон на нижнем этаже, окна были, в свою очередь, убраны металлическими декоративными решетками. Саймон внимательно осмотрел сад — хорошо ухоженный и очень красивый — с розами, желтыми ирисами и анемонами на клумбах. В одном углу стоял металлический стол и два стула, в другом конце садика красовалась железная жаровня, а прямо под Саймоном находилась «пергола» — итальянская беседка с плетеной крышей, которую обвивали ползучие зеленые растения. Фрэнки или кто-то из его приспешников был помешан на зеленых насаждениях.

Саймон выпрямился на верхней кромке стены и медленно двинулся по ней влево — ни дать ни взять — акробат на натянутом канате. Когда он дошел до места, где особняк Фрэнки тесно примыкал к стене, то подался вперед и припал всем телом к его шершавой теплой стене. Прямо над ним нависали два балкона — один прямо над головой, на расстоянии каких-нибудь трех футов. В этом месте многоэтажка и особняк Одори почти соприкасались друг с другом. Другой — французский, из витых металлических прутьев — находился на стене особняка Одори, на втором этаже, но уже на расстоянии пяти футов от Саймона. На балкон выходило окно в резной каменной полуарке. Считалось, что балконы находятся достаточно высоко, чтобы на них могли добраться злоумышленники. Весьма необдуманно подвешивать балконы на такой высоте... весьма.

Снова вытянув руки вверх, Саймон подпрыгнул и ухватился за нижнюю часть балкона многоэтажного дома. Некоторое время покачавшись в воздухе, он опять подтянулся и уселся отдохнуть на балконном ограждении, как птица на жердочку. За его спиной находилась дверь — наполовину из стекла, наполовину из дерева, которая вела к одной из квартир многоэтажки. Оглянувшись через плечо на эту дверь и убедившись, что свет из-под нее не проникает и стеклянная ее часть темна, он перевел взгляд на французский балкончик на особняке Одори, который располагался теперь почти напротив Саймона, но допрыгнуть до него было не так-то просто. Если он промахнется или не допрыгнет, ему придется падать с высоты второго этажа. Впрочем, об этом лучше не думать.

Подтянув ноги, он утвердил их на ограждении балкона, на котором сидел, а потом встал, расставив руки в стороны, чтобы сохранить равновесие. Собравшись, он сгруппировался и прыгнул вперед, изо всех сил оттолкнувшись и вытянув ладони вперед в направлении изящно изогнутого металлического перильца французского балкончика. Он летел в полной темноте, думая только о том, как бы поскорее ухватиться за это перильце и страстно желая, чтобы его свободный полет увенчался успехом. Он и в самом деле почувствовал, как какая-то сила внутри него подхватила его и, как на воздушной подушке, понесла к цели. Наконец он ухватился пальцами за железное ограждение и сразу же подтянул ноги, чтобы они — не дай, конечно, Бог — не попали в освещенную полосу, которую создавали фонари. Нет, он все-таки псих, но вполне владеет собой. Настолько, что готов к любым неожиданностям.

Как и большинство французских балкончиков, этот был до чрезвычайности мал — вряд ли бы на нем поместились двое. Саймон перелез через низенькое перильце, аккуратно переступил через подвесную клумбу с чайными розами и оказался прямо перед офисом Фрэнки. «Дважды О» вполне оправдал затраченные на него деньги. Часть дома, обращенная к многоэтажке, говорил он, второй этаж, сигнализация отсутствует — ни проводов, ни нашлепок на окнах, ни сирен. Окно офиса не защищено, поскольку Фрэнки считал, что с этой стороны в защите он не нуждается. Второй высокий этаж, пожарных лестниц нет, зато в доме достаточно головорезов, чтобы разделаться с любым нежелательным посетителем. От фирмы Джейка Отто Фрэнки хотел одного — телевизионных камер, чтобы охранять фронтальную часть особняка, прожекторов для освещения сада и сигнальной системы, которая бы охватывала переднюю дверь, черный ход и окна на первом этаже. Все остальное он считал излишней тратой денег.

Фрэнки говорил, что разорится, если поставит на охрану каждое окно. Даже Отто признавал, что в его словах была доля правды. Это и в самом деле стоило слишком дорого, поэтому никто этого и не делал. Фрэнки не слишком волновался за свою персону, поскольку в любое время суток у него в доме находилось не менее двух вооруженных охранников — людей из его банды. Если бы ему понадобилось больше, он всегда мог получить любое требуемое количество. Агентство «Спиэрс» пыталось настоять на своем, но спорить с Фрэнки означало только зря терять время. Когда тому надоедало спорить, он начинал говорить по-японски с одним из своих друзей-японцев, и его собеседник чувствовал себя оплеванным.

Необходимо отдать должное Эрике. Это она выяснила, что Фрэнки займется женщинами и наркотиками, а не будет торчать допоздна в своей конторе. Если бы в офисе кто-то находился, Саймон оставил бы фотографию и недописанную записку матери на балконе. Теперь же он улыбнулся при мысли, что Фрэнки обнаружит оба документа у себя на письменном столе рядом с телефоном.

Саймону очень нравились окна, располагавшиеся глубоко в нишах, поскольку их обезопасить было особенно трудно. Они открывались обыкновенно наружу, поэтому защитить их решеткой или проволочной сеткой не представлялось возможным. Подобные окна имели всего один запор в центре рамы, и открыть их не представляло труда, а если окно ко всему прочему еще Оставили полуоткрытым, то вору оставалось только войти...

Он подошел к окну, еще раз убедился, что офис пуст и достал из сумки отвертку. Поскольку окно было закрыто на запор таким образом, что между рамами оставалась щель, Саймону не составляло труда просунуть жало инструмента в эту щель и, пошевелив им влево-вправо, настолько расширить щель, Что туда могла свободно проникнуть рука. Повернув рукоять замка, Саймон растворил окно, распахнув его створки на себя, после чего уложил отвертку в сумку и поднес к уху радиоприемник, настроенный на волну, по которой переговаривались полицейские патрули. Ничего особенного у полиции не происходило. Ни тревог, ни докладов, ни запросов. Джейк Отто, что и говорить, человек нужный. Саймон выключил радио, пристегнул его к поясу и через окно влез в офис Фрэнки.

Главное — прежде всего, а главное — это возможность вовремя покинуть место действия. Он закрепил створки окна так, чтобы сквозняк не смог их захлопнуть, затем, взяв в руки стул, подошел к двери и подставил спинку стула под ручку таким образом, чтобы стул не позволил повернуть ее снаружи. В случае, если кто-нибудь попытается ворваться в офис, у Саймона хватит времени, чтобы вылезти из окна и раствориться в темноте ночи.

Он уже собирался отойти от двери, когда услышал женский стон. Но это не был стон боли, по крайней мере, не той боли, от которой страдают по-настоящему. Стон доносился из холла. Мужской голос вопрошал: «Ну как, тебе нравится? Тебе нравится то, что я с тобой делаю?» «Да, да — только не останавливайся, продолжай», — отвечала женщина; кто-то другой, тоже мужчина, произнес несколько слов, смысл которых Саймон не смог разобрать, но он кое-что понял. Ну, например, что Фрэнки и его друзья вовсю развлекаются любовью и всякими развеселыми штучками.

Саймон услышал странный ноющий звук, словно кто-то включил кофемолку или электробритву. Но Саймон знал, что это ни то, ни другое. Фрэнки, как рассказывала Эрика, говорил знакомым, что с ума сходит от «заменителей мяса». Под заменителями он подразумевал всевозможные вибраторы и искусственные половые органы, работавшие от электричества, которые Фрэнки выписывал из Японии. По его словам, электрические сабституты действуют куда эффективнее природных. Вслушиваясь в то, как жужжание постепенно усиливалось, а женщина принялась скороговоркой бормотать — Боже, о Боже, Саймон решил, что от подобной нагрузки в сети даже проводка может задымить, а не то что нежное влагалище женщины.

Он оглянулся, чтобы получше рассмотреть офис. Чертовски большая комната. И прекрасно обставленная, к тому же — мебель из раттана, китайская живопись на шелке и стекле по стенам, японские ширмы, расписанные от руки и покрытые лаком, камин, деревянные панели из полированного орехового дерева от пола до потолка, китайские вазы с драконами и изящные восточные статуэтки. Паркетные полы сверкали, будто только что натертые. В офисе также вполне хватало места для двух письменных столов, персонального компьютера, калькулятора, телекса, большого телевизора с модным плоским экраном и очень дорогой стереоустановки. Рядом со стенными шкафами, содержавшими в себе папки с деловыми бумагами, притулился аппарат в виде велосипеда без колес, служивший для тренировки мышц ног, и подвесная груша для занятия боксом и каратэ. На столах стояли три разноцветных телефона, способные в считанные минуты соединить владельца офиса с любой точкой земного шара. Обстановка, казалось, недвусмысленно говорила посетителям, что в этом мире нет ничего такого, что было бы слишком хорошо для Фрэнки Одори.

Судя по всему, Фрэнки также чрезвычайно любил позировать фотографам. По всему офису были развешаны обрамленные рамками фотографии хозяина, изображавшие его в различные моменты жизни — Фрэнки с группой известных бизнесменов на дискотеке в Манхэттене, Фрэнки за штурвалом гоночной моторной лодки, он же в Бостоне с местной королевой красоты — совместными усилиями они перерезают ленточку на открытии новейшего фотоателье, построенного усилиями господина Одори. Фрэнки и улыбающийся мэр города Нью-Йорка в момент передачи чека на крупную сумму в помощь детям-инвалидам. Миляга и симпатяга Фрэнки, который в свои тридцать пять лет выглядел на десять лет моложе, возможно, благодаря тому, что имел пристрастие к молодежной моде — всем этим кожаным курткам, ковбойским сапогам, цепям, украшавшим его грудь, которых, пожалуй, вполне бы хватило, чтобы вытащить из грязи автомобиль. На фотографиях Фрэнки вовсе не казался негодяем. Он, скорее, напоминал подростка, изо всех сил старающегося выглядеть крутым парнем.

Саймон подошел к черному металлическому столику, стоявшему рядом с телексом и компьютером. Несомненно, Фрэнки часто сидел за этим столом, просматривая бумажные рулоны с поступающей информацией. Столик украшала очередная фотография, где был, разумеется, сам Фрэнки в компании с каменной китайской черепахой, на которой были изображены его инициалы — Ф. О. Сунув руку в свою полотняную сумку, Саймон достал фото Касуми и ее мужа и прислонил его к телефонному аппарату. Рядом он пристроил записку своей матери в неподписанном конверте. Будем надеяться, что Фрэнки оценит шутку.

Интересно, жив ли еще Руперт де Джонг? Что ж, на этот вопрос мы получим ответ в самом непродолжительном времени. Или вовсе его не получим. Впрочем, после сегодняшнего приключения Саймон, может навсегда забыть про этого человека. Поручение матери он выполнил, а дальше она может действовать по своему усмотрению.

Саймон осмотрел поверхность столика — папки, скрепки, блокноты — все аккуратно расставлено по местам. Японец, судя по всему, весьма подробно записывал все происшедшее с ним за день — независимо от важности происшедшего. Чрезвычайно обстоятельный господин. Как и все люди этой национальности. Даже Пол Анами в этом походил на хозяина офиса. Джо Д'Агоста как-то рассказывал про одного якудза, арестованного в Калифорнии, так у того при себе находился подробнейший отчет, так сказать, о проделанной работе — информация о том, кому, сколько, куда и каких наркотиков было поставлено, сколько денег за это получено и сколько потрачено. При нем также были найдены рекомендации, как вести дела с местными распространителями наркотиков и что делать в случае, если возникнут неприятности с властями.

Телефонные переговоры Фрэнки тоже представляли собой подробный перечень всевозможных условий и деталей различных деловых соглашений. Все они были записаны на кассетах и хранились в ящике стола. У Саймона тоже были дома подобные кассетохранилища с записями джазовой музыки и классических опер. У Фрэнки все кассеты были разложены по полочкам. В каждой коробочке имелась бумажка, на которой значилась дата переговоров, что позволяло расположить их в столе в хронологическом порядке. Настало время слегка этот порядок нарушить. Саймон вынул из сумки две упаковки с чистыми кассетами. Каждая упаковка содержала по шесть кассет, стянутых между собой липкой лентой, чтобы они не болтались в сумке и не производили ненужного шума. Положив их на стол, он сдвинул на лоб очки ночного видения, вытер со лба пот и снова надел. Затем он принялся изучать содержимое стола.

В ящике имелся лист, на котором кратко значилось содержимое каждой кассеты, проходившей под определенным номером. Имена людей, с которыми велись переговоры, были занесены в список по-английски и по-японски. Неожиданно у Саймона, несмотря на очки, чуть не вылезли на лоб глаза. Мама родная! За последние два дня Фрэнки трижды беседовал по междугородней связи не с кем иным, как Раймондом Маноа. Саймон знал его только понаслышке, но скажите, кто на Гавайях не слышал о Раймонде Маноа? Он был извечным баловнем средств массовой информации, о нем писали как о человеке, беззаветно преданном родной земле, полицейском без страха и упрека, который сильной рукой наводит порядок в своих владениях и уже успел во имя этого отправить на тот свет нескольких бедолаг. Вот уж любитель пострелять... Готов сделать вам дырку в животе, если вы не так на него посмотрите. Если Фрэнки-Голливуд по уши замешан в деятельности якудза, то что могут означать эти переговоры с Маноа? Они могут означать, что Фрэнки превратил его в своего платного агента, то есть герой-полицейский из Гонолулу, вполне возможно, работал за деньги на якудза. Конечно, может быть, Маноа звонил Фрэнки по поводу каких-нибудь последних снимков, сделанных во время пребывания на Гавайях, но Саймон сильно в этом сомневался. Записи господина Одори — как думал мистер Бендор — скорее всего, могли положить конец блестящей карьере героического полицейского.

Имя Маноа в списке побудило Саймона захватить с собой двенадцать последних пленок из архива Фрэнки. С номера 31 по 43. Он извлек их из ящика, вынул из пластмассовых коробочек и положил на их место чистые. Потом снова аккуратно сложил коробочки в ящик. Кассеты Фрэнки, в свою очередь, перекочевали в сумку Бендора. Если боги проявят к нему милость; то пройдут недели, прежде чем Одори заметит исчезновение записей.

Пора убираться восвояси. Кино закончилось, ребята.

Саймон внимательно осмотрел стол, чтобы убедиться, что на месте преступления ничего им не забыто. Неожиданно его внимание привлек новый предмет, который он поначалу не заметил — его мысли были слишком заняты сначала работой с кассетами, а потом размышлениями, как бы поскорее добраться из гнездышка Фрэнки до дома французского банкира, пока мадам и месье не вернулись с банкета. Он замер, увидев фотографию. На этот раз это не был очередной портрет Фрэнки. Перед ним находилась большая — восемь на девять дюймов — сверкающая фотография с изображением Молли Дженьюари. Она лежала на одной из папок, в которых Фрэнки хранил документы. Глядя на фотографию, Саймон ощутил, как его желудок болезненно сжался. Портрет Молли буквально излучал опасность. Смертельную опасность.

Саймон отрегулировал инфракрасные очки, чтобы можно было разобрать детали, и взялся за портрет Молли. Сомнений не оставалось — это, несомненно, была сестра Эрики. Он узнал роскошную копну светлых волос, открытые в улыбке великолепные зубы, влажные, четко очерченные пухлые губы — ни дать ни взять — сестра Мерилин Монро. Тот самый тип женщин, от которого японские мужчины сходили с ума. Имя девушки, ее краткая характеристика и размеры одежды были помещены на обратной стороне фотографии. Характеристика представляла собой явную чушь; если верить ей, то Молли чуть ли не новая Лайза Минелли. Но Фрэнки не был ни продюсером, ни актером, а был типичнейшим якудза, и фотография Молли хранилась у него только по одной причине. По одной-единственной. Саймон, чувствуя, как напряжение и ощущение опасности внутри него нарастают, отложил фотографию и занялся папкой, на которой она лежала. Он открыл ее и перевернул несколько листов сброшюрованных документов.

Господи, только не это!

С ужасом Саймон разглядывал фотографию Эрики, которая, очевидно, была сделана несколько месяцев назад во время международного чемпионата по покеру в Лас-Вегасе. Эрика на фото выглядела настоящей принцессой, эдакой холодной красавицей, которая, не обращая внимания ни на камеру, ни на зрителей, смотрела только в свои карты, разложенные перед ней на столе веером. Саймон приподнял фотографию и принялся изучать текст, напечатанный на странице под ней. Так, еще хуже. На этот раз было кое-что и про него. Краткое жизнеописание — служба во Вьетнаме, образ жизни, домашний адрес и адреса оздоровительных клубов на Гавайях и в Манхэттене. Сработано тщательно и точно. Чертовски точно.

Далее шла информация о Молли, Эрике и его матери. Алекс была посвящена отдельная, аккуратно отпечатанная страница. К странице скрепкой крепилась старая книжная обложка с фотографией Алекс. Обложка от книги о шифрах и кодах, которую Алекс написала в незапамятные времена. На пол из папки вывалилось несколько листов бумаги. Саймон нагнулся, и криво усмехнулся, увидев на одном из них адрес антикварного магазина Джо Д'Агоста в Куинзе. Саймон поднялся и, усевшись поудобнее на край стола, стал тщательно просматривать папку страница за страницей. Далее он обнаружил рекламный проспект собственного клуба в Гонолулу с собственной фотографией, обведенной в красный кружок. Также на страницах проспекта красными чернилами было проставлено имя — Нора Барт, указывался номер рейса авиакомпании ТВА и стояла вчерашняя дата. Впервые за долгие годы Бендор почувствовал себя крайне нервозно и чрезвычайно неуютно.

Он захлопнул папку с досье на себя и своих близких и положил ее вместе с фотографиями Молли на место. Каким образом, черт возьми, они ухитрились выйти на него и на Молли? Как, как? Впрочем, он уже знал, как. Якудза стали разыскивать его и Молли из-за того, что он убил в Токио одного человека. Случилось именно то, о чем ему говорил Пол Анами. Они никогда ничего не забывают, сказал тогда Пол. Они будут землю рыть, но обязательно выяснят то, что им нужно, и не успокоятся до тех пор, пока дело не будет закончено и именно так, как хочется им.

Фотография Молли и досье под ней говорили сами за себя. У Фрэнки и в самом деле был крестный отец — большой человек в преступном мире — так охарактеризовал его Даг. Спасая Молли, Саймон, сам того не зная, перешел ему дорогу. Кроме того, крестный отец Фрэнки одновременно являлся и знаменитым гайджином, стариком, который на протяжении сорока лет хотел умертвить его мать, Алекс. Тот самый человек, о котором постоянно вспоминала Алекс, не зная, в сущности, жив он или уже умер.

Его мать с самого начала говорила правду, но Саймон только похлопывал ее по коленке и зевал в ответ на ее слова. Он подвел ее тогда, когда, особенно был ей нужен, и ему придется жить с этим ощущением до конца, земного срока. Убрав со своего пути того парня в Токио — Молли называла его самым большим из всех негодяев — Саймон невольно навел гайджина на собственную мать. В досье говорилось обо всем этом довольно прозрачно.

Саймон взял фотографию Касуми и ее мужа со стола Фрэнки и положил ее назад в сумку. Якудза уже знают, где найти его мать. Нет смысла облегчать им работу. Начиная с сегодняшнего дня он и Алекс станут работать вместе над этим делом. Он думал, что уже навсегда распрощался во Вьетнаме с насилием над людьми, но если речь идет о том, жить или не жить его матери, ему придется вернуться к своему уже почти забытому ремеслу.

Алекс, Касуми и Руперт де Джонг. Две женщины и мужчина, привязанные к прошлому невидимыми нитями вины, обязательств и ненависти. Прикованные таким образом к прошлому, они не могут остановиться, прекратить ненавидеть друг друга и передохнуть. Это своего рода игра, навязанная им обстоятельствами, их характерами и судьбой. И в этой игре Саймону, хочется ему или нет, придется теперь принять деятельное участие.

Чтобы успокоиться, он проделал несколько дыхательных упражнений, после чего снова чрезвычайно внимательно исследовал стол Фрэнки. Что он искал? Саймон смог ответить на этот вопрос после того, как нашел искомое. Три изящных фотографии в рамках около стройной вазы с чайными розами привлекли его внимание. На одной была изображена молодая хорошенькая японочка в кимоно, обнимавшая за плечи двух маленьких мальчиков. Вполне возможно, жена Фрэнки. Джо говорил, что у Фрэнки была жена где-то в Японии, хотя нельзя сказать, что Фрэнки принимал свою женитьбу всерьез. По поводу брака он имел обыкновение говорить: «Это не я женат, а моя жена замужем».

На второй фотографии те же самые два мальчика в одинаковых школьных формах сидели рядом с прудом, украшенным в восточном стиле, в обнесенном стеной садике. Человек в кимоно и сандалиях стоял вместе с ними и передавал ребятам кусочки хлеба для кормления рыб, которые, сбившись в стайку и открыв рты, ожидали кормежку. Человек на снимке был небольшого роста и с седой головой, определенно не японец по национальности.

Третья фотография была сделана в студии довольно давно, когда Фрэнки исполнилось лет восемнадцать-девятнадцать. Снимок черно-белый. На снимке Фрэнки в бейсбольной форме сжимал в руке биту, перекинув ее через плечо. По бокам стояли двое мужчин — один японец, один белый. Скорее всего, пожилой японец был отцом Фрэнки, зато другой, белый, который на предыдущей фотографии помогал детишкам кормить рыбок, походил на близкого друга семьи. Так. Что ж, познакомимся с Рупертом де Джонгом, со знаменитым гайджином — загадочным крестным отцом Фрэнки-Голливуда. По-видимому, тот был не прочь попозировать для семейного альбома.

Саймон взял фотографию де Джонга и сыновей Фрэнки и опустил их в свою сумку. Алекс могла бы подтвердить личность де Джонга, взглянув на этот снимок. Он получился куда лучше, чем сделанные во времена юности Фрэнки Голливуда.

Да, Алекс. Ему необходимо срочно ее предупредить. И извиниться. Также необходимо предупредить Джо и Эрику. Но отсюда сделать это нельзя. Попытка использовать телефон в офисе Одори равнялась самоубийству. Он должен добраться до городского телефона — и побыстрее.

Саймон подошел к двери офиса, убрал стул, запиравший ручку, и поставил его на прежнее место. Затем он выбрался через окно на балкон, прикрыл окно и тут его осенило. За ним следят! Может быть, не в этот конкретный момент, но слежка идет. Об, этом свидетельствовало досье, собранное Фрэнки, где указывался его домашний адрес и адреса клубов. Наверняка они почти всегда были в курсе, где он находится в каждый конкретный момент в течение дня. Неужели и сейчас тоже? Хотя сомнительно.

Прежде чем отправиться навестить Фрэнки, он прошел пешком восемь кварталов от своей квартиры до переполненного людьми ресторана на Бродвее, где он сразу же направился в туалет. Когда он оттуда вышел, на нем уже были майка со значком ресторана, парик, фальшивые усы и прямоугольные темные очки. Короче, он выглядел ничем не хуже, чем любой рассыльный. Выйдя на улицу, он взял такси и поехал в Южный порт, где мгновенно затерялся среди людских толп, валом валивших из магазинов, ресторанов и пришвартованных парусных судов. Когда пришло время встретиться с Маршей, он прошел пешком еще с милю к самой пустынной части пирса, где она поджидала его, сидя в машине. По пути он многократно проверял, нет ли за ним слежки, но ничего не обнаружил. Так, между прочим, он вел себя всякий раз, когда шел на дело.

Что же касается визита к французу, намеченному на сегодняшнюю ночь, то с этим придется подождать. Самое главное — вовремя добраться до телефона.

Находясь на балконе, Саймон отстегнул передатчик и связался с Маршей. Он попросил ее остановиться около многоквартирного дома через десять минут и ждать, не выключая зажигания. Он не поставил ее в известность, что вторая работа отменяется. Они поговорят в машине.

Стоя на балкончике особняка Фрэнки, он смерил взглядом расстояние от него до балкона высотки. На этот раз расстояние между ними казалось куда больше, чем в первый, раз. И он знал, почему. Впервые с тех пор, как он потерпел неудачу с волной Банзай-Труба, он почувствовал, что ему грозит смертельная опасность. Он ощутил, как силы покидают его. В его голове стало происходить нечто странное. Саймону было страшно прыгать.

Луна неожиданно выбралась из-за облаков. Ее мягкий серебристый свет упал на французский балкон, где стоял Саймон. Он невольно содрогнулся.

Он подумал о своей матери. И он вспомнил о Джоне Канна.

Тогда он закрыл глаза и сконцентрировался на энергии Миккио, на силе, которая находится в куджи но ин — в девяти знаках. Он выбрал для себя То — знак второй, тот самый, который в состоянии наполнить его тело энергией и увеличить до максимальной силы восприятие. Он сложил вместе ладони так, что средние пальцы на обеих руках коснулись друг друга. Остальные пальцы он сплел в замок. Вытянув вперед сжатые вместе руки, он прочертил соединенными средними пальцами пять горизонтальных и четыре вертикальных черты в воздухе. Затем он глубоко вздохнул и открыл глаза.

Подпрыгнув, он вскочил на перильце балкона и, вытянув в стороны руки, застыл, пытаясь сохранить равновесие. Утвердившись на перилах, он пригнулся, оттолкнулся ногами и прыгнул в направлении многоквартирного дома.

 

Глава 19

Куинз

Август 1983

Джо Д'Агоста закончил играть адажио Самуэля Барбера для струнных инструментов и взглянул на Молли Дженьюари, которая заснула на диване в задней комнате его антикварного магазина. Он встал по стойке смирно, зажав в одной руке скрипку, а в другой — смычок, думая, что Молли притворяется, что спит. Ведь всего минуту назад она сказала: «Как хорошо!» — и при этом у нее в глазах стояли слезы. Просто ей хотелось разыграть его, представить будто его музыка нагнала на нее сон. Как полицейский, долго учившийся анализировать и наблюдать, он знал, что его игра нравилась Молли — она не шутила. Это чрезвычайно польстило Джо и он остался весьма доволен самим собой.

Он не играл с тех пор, как распрощался с Лоррейн, а это случилось четыре года назад. Милая старушка Лоррейн. Она сидела на этом же самом диване и в этой же комнате и уверяла его, что ей тридцать шесть лет, что ее время проходит, что ей нужны дети и муж — настоящий, а не временный. Предъявив ему таким образом ультиматум, она сидела и слушала, как Д'Агоста играл русскую народную песню, отчаянно надеясь, что музыка смягчит ее и она останется с ним. Но когда песня кончилась, Лоррейн с мокрыми от слез глазами вышла из магазина, даже не попрощавшись. После этого одиночество еще больше стало тяготить его.

По замедленному дыханию Молли Д'Агоста понял, что она и, в самом деле спит. Он взглянул на часы и увидел, что уже далеко за полночь — ничего удивительного, что девочка сломалась.

Хотя Саймон и не особенно ладил с мисс Дженьюари, Даг никаких сложностей не ощущал. Накладные ресницы, модная мешковатая одежда и богемные замашки — несмотря на все это, Молли была просто славной девушкой. Сегодня вечером, прежде чем он начал готовить ужин, она ухитрилась уговорить его вымыть голову и подстричься, а потом уложить голову феном. Она прекрасно справилась с работой и сделала ему отличную прическу, чем поразила несказанно. Конечно, Робертом Редфордом он не стал, но, когда Молли закончила делать укладку, Джо показалось, что волос у него на голове стало куда больше.

Она смеялась над его шутками и внимательно слушала его рассказы о службе в полиции и о том, как правильно составить коллекцию монет. Джо растаял и не пожалел усилий, чтобы приготовить фирменное блюдо: жареного цыпленка под острым соусом, а на гарнир — отварной картофель и молодую фасоль. На десерт был подан фруктовый мусс с бисквитными палочками.

— Очень вкусно, — говорила Молли с набитым ртом, нахваливая его стряпню.

Как ни странно присутствие Молли не тяготило его, наоборот, он провел с ней чудесный вечер, которых за последнее время у него выдавалось не так-то много. Она была чертовски красива, так что Джо временами даже боялся на нее лишний раз глянуть. В этой лавке древностей — антикварном магазине — Молли выглядела словно солнышко, почтившее своим присутствием землю, напоминанием о том, что жизнь еще не кончена и надежда на лучшее остается. Ее возраст и позволил ему тешить себя такими надеждами. Возможно, именно поэтому она напоминала ему Терико. Молли же, в свою очередь, сообщила, что Джо напоминает ей пингвина, но ничего оскорбительного в этом не было, поскольку Молли нравились эти птицы.

Джо уложил скрипку в футляр и отнес ее в небольшой шкафчик рядом с ванной. Положив скрипку на полку, он вытащил из шкафа плащ и две спортивные куртки. Плащ и куртки теперь перекочевали на его письменный стол вместе с прочим барахлом. Джо полностью освободил шкаф для вещей Молли, которая пока так и не удосужилась распаковать свои чемоданы. Они стояли на полу вместе с ее сумкой у кресла, принадлежавшего ранее преподобному Сесилю Б. Де Миллю. Именно туда он их поставил несколько часов назад. Младшая сестра Эрики не отличалась особой расторопностью.

Д'Агоста снял со спинки кресла шерстяной плед и прикрыл Молли. Она по-прежнему была одета в синий спортивный костюм и золотые сандалии. Будить девочку не стоило. Джо включил вентилятор и направил струю воздуха ей в лицо. Это для того, чтобы та не задохнулась. Извини, девочка, и до скорого.

Прихватив с собой портативный телевизор «Сони», он перенес его вместе с раскладушкой в торговый зал магазинчика, где решил расположиться. Постелив себе рядом с телефоном, он поставил телевизор на прилавок, подсоединил его к удлинителю и включил в сеть. Потом он включил телевизор и стал настраиваться на нужный канал, поворачивая антенну и вращая ручку настройки. Через некоторое время появилось изображение. Шел повтор фильма «Коламбо». На экране замаячил Питер Фолк в своем знаменитом блестящем дождевике. Что ж, и это сойдет, чтобы убить время до прихода Саймона. Д'Агосте не терпелось заполучить монетки французского банкира.

Джо приглушил звук телевизора, прошел на цыпочках в заднюю комнату, а оттуда — в спальню. Там он стянул с себя рубашку и брюки и остался в майке и трусах. Набросив халат, он почистил зубы, после чего несколько минут с восторгом разглядывал в зеркале свою новую стрижку. Может быть, подумал он, стоит надеть на голову пластиковый мешок, чтобы не повредить прическу?

Вообще-то удивительно, что они с Молли умудрились поладить. Д'Агоста годился ей в отцы, она же, как он предполагал сначала, была обыкновенной дешевкой. Саймон предупреждал его, что девица в любой момент может учинить скандал, причем весьма шумный.

Вместо этого Молли словно бы принесла с собой дуновение свежего ветра, она оказалась забавной и веселой девчонкой и вовсе не глупой.

Как это она сказала ему, когда они ехали на микроавтобусе по Пятьдесят девятой улице?

— Не обижайся, но мне кажется, что твой друг Саймон Бендор совсем не то, чем кажется. Вроде бы обыкновенный бизнесмен, владелец нескольких оздоровительных клубов и все такое. Но вряд ли обыкновенный человек мог запросто поехать в Японию и вызволить меня оттуда. Понимаешь, о чем я? Иногда от него таким холодом веет. Похоже, он что-то скрывает и боится, как бы себя не выдать. Интересно, как вы познакомились?

— Благодаря одному общему знакомому, парню по имени Мэтти, он был с Саймоном во Вьетнаме. Они служили в специальном подразделении, находившемся, вероятно, в ведении ЦРУ. Мэтти жил со мной по соседству, он буквально вырос на моих глазах. Немного шальной, но в общем-то вполне нормальный парень. Кроме того, я, можно сказать, оказывал Саймону финансовую поддержку в создании оздоровительных клубов.

— Ты хочешь сказать, что свел его с людьми, у которых были деньги?

Д'Агоста так расхохотался, что едва не подавился от смеха.

— Именно. Ты правильно поняла. Я так и поступил. Свел его с людьми, у которых водились деньги.

«То же самое я делал и для Мэтти, — подумал Даг. — И делал это до тех пор, пока однажды ночью он не поскользнулся на подоконнике одного отеля и не расшибся в лепешку, упав с высоты двадцатипятиэтажного здания. В сумке, которая висела у него на шее, нашли похищенных драгоценностей на сумму более чем шестьсот тысяч долларов».

Вернувшись в торговый зал магазинчика, Джо уселся перед телевизором с чашкой горячего кофе в руке. На экране тем временем лейтенант Коламбо с сигарой в руке сидел на краю плавательного бассейна в Бель-Эр и задумчиво смотрел на чистую голубую воду, полуприкрыв глаза. Д'Агоста надел шлепанцы, которые ему купила Молли, пока они бродили по магазинам в поисках какой-нибудь еды. Заодно она приобрела косметику для себя, а также электрическую сушилку для волос и майку с надписью: «Всю жизнь мучаешься, а потом умираешь». Она заставила Д'Агоста принять в подарок эти шлепанцы, утверждая, что домашних туфель, как и перчаток, никогда не бывает слишком много, поскольку их все время теряешь. Смущение помешало Джо признаться в том, что домашних туфель у него и вовсе нет. Те, что ему подарила Молли, оказались первыми за долгие годы. Господи, до чего же в них удобно — прямо хоть банкет закатывай по этому поводу!

Проблемы, которые пытался решить на экране лейтенант Коламбо, напомнили Д'Агосте о том, что ему рассказала за ужином Молли. Из ее слов он понял, что Саймон прикончил в Японии одного человека, который занимал видное положение в якудза. Саймон не рассказывал Джо об этом, хотя, признаться, они далеко не все рассказывали друг другу. Обижаться не приходилось. Случалось, что они не встречались месяцами. Они были близки, но особым образом, как обычно бывают близки только одиночки. Чтобы их дружба не дала трещину, они, держались на почтительном расстоянии друг от друга.

Если Молли не наврала про убийство, то опасаться мести следовало не только ей одной. Д'Агоста пожалел, что Саймон не рассказал ему об этом раньше. О такого рода вещах всегда полезно ставить в известность друзей.

Джо решил закрыть магазин завтра пораньше и поехать с Молли на прогулку. Они бы чудесно провели время, а заодно заглянули бы в какой-нибудь ресторанчик отведать лукового супа, крабов и божоле. Молли порадовалась предстоящей прогулке, поскольку, как она объяснила, целую неделю сидела под домашним арестом и не знала куда себя деть от скуки. Вспомнив о якудза, которого прикончил Саймон, Д'Агоста решил прихватить с собой на прогулку «Смит и Вессон». И держаться настороже. Вот в чем беда многих людей. Они слишком неосторожны.

Встав со стула, Д'Агоста зашел за прилавок и заглянул в заднюю комнату. Слава Создателю, Молли дышала ровно и не шевелилась. Спит как убитая. Он осторожно прикрыл дверь, оставив гореть ночник — так ему велела Эрика. Будь готов, сказала она. У Молли могут начаться кошмары во сне — не так-то легко позабыть Токио, а пойти к психоаналитику она отказалась. Какой от них прок, если все говорят одно и то же; о внутренней дисгармонии, о потере чувства реальности. И девушка решила, что с нее довольно.

— Живи, как хочешь, — сказал ей тогда Д'Агоста, — и никого не слушай.

Джо уже совсем было собрался снова уткнуться в телевизор, но легкое постукивание в дверь отвлекло его. Он замер, взглянув на дверь, но когда постукивание раздалось снова, медленно подошел к прилавку и извлек из кипы старых газет «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра. Спустив предохранитель, он положил пистолет в карман халата, продолжая сжимать рукоятку в ладони.

В дверь снова постучали.

Д'Агоста взъерошил рукой волосы и осмотрелся.

Переднюю дверь и витрину закрывали изнутри жалюзи, а снаружи — железные решетки и стальная дверь.

Однако свет из торгового зала просачивался на улицу через щели в жалюзи. Может быть, за дверью какой-нибудь жалкий пьяница, что уже не раз случалось в прошлом. А может это местная шпана, решившая повеселиться. Как-то, раз ночью они постучали в дверь, требуя разменять двадцать пять центов антикварными монетами. За многие годы здесь было-то всего несколько происшествий. Так, в частности, к нему ломилась соседка, у которой муж поранил глаз стеклом, и просила помочь ей отвезти его в госпиталь. Рана была очень болезненной, и бедолага чуть с ума не сошел.

Что касается ЧС — чужой собственности, то ничего компрометирующего в магазине Джо и быть не могло, поскольку он старался побыстрее сбыть краденое. Отправиться на старости лет за решетку никак не входило в его планы. Что касается ценных коллекционных монет, то они попадали к нему законным путем. И тем не менее каждый вечер после закрытия магазина он доставал их из витрины, освобождал прилавки внутри и прятал ценные экспонаты в секретном сейфе под полом в задней комнате. Остальные товары он запирал в сейф в торговом зале. Вечером витрина пустела и на ней не оставалось ничего, за исключением четырех книг-каталогов редких монет. Денег в магазине тоже было не густо — всего каких-нибудь шестьсот долларов в кассе. Конечно, следовало бы их тоже отправить в подпол, но присутствие Молли отвлекло его от дел.

Стук-стук-стук — снова раздалось у передних дверей.

Д'Агоста подошел к двери и сквозь щелочку в жалюзи выглянул на улицу. На пустынной темной улице он увидел только одну женщину. Она прижимала к лицу носовой платок, было видно, что ее сильно избили. Губы распухли, один глаз совсем заплыл, на носовом платке — кровь. Да, ей досталось с избытком. Д'Агоста видел, как она промокнула платочком нос, поглядела на окровавленную ткань и содрогнулась. Джо снова оглядел Стейнвей-стрит, дабы убедиться, что она пустынна. Так оно и было.

Женщина была молодой и стройной. Она носила короткую прическу в стиле «панк» и соответствующие тряпки. Шею ее украшало ожерелье «собачий ошейник» — совсем такое, как у Молли.

Ока прижалась к двери и хриплым голосом сказала:

— Я вижу свет. Здесь кто-нибудь есть?

— Слушаю вас, — сказал Д'Агоста.

— Мистер, прошу вас, не откажите, в любезности, посадите меня в такси. У меня вышла неприятность с двумя юнцами, и мне пришлось выпрыгнуть из машины на ходу. Никто поблизости не захотел мне помочь. Я стучалась в несколько домов, но никто не открыл. Здесь нет ни одной забегаловки, которая бы работала в этот час, все телефонные автоматы поломаны или не работают. Вполне возможно, авария на линии. Я увидела у вас свет. Прошу вас, вызовите для меня такси. Эти парни раскатывают где-то рядом, и скорее всего меня ищут. Пожалуйста, помогите мне.

Д'Агоста покачал головой. В самом деле, что ей от него нужно? Чтобы он вышел на улицу?

Он вынул из кармана руку, поднял ее вверх и отключил сигнализацию над входом в магазин. Затем он сказал женщине, чтобы она подождала минутку, и подошел к кассе. Там он извлек ключи из-под груды старых газет и собрался было вернуться, когда его внимание привлек телефон, стоявший на прилавке. Секунду поколебавшись, он поднял трубку и приложил ее к уху. Женщина была права. Линия не работала. Не очень-то хорошо для Саймона, если ему вздумается позвонить. Впрочем, это может подождать.

Д'Агоста отпер переднюю дверь, открыл ее и еще раз посмотрел сквозь стальные полосы на избитую женщину. Господи, до чего ж ее исколотили. У нее глаз не только распух, но уже стал наливаться синевато-багровой краской. Судя по окровавленному и тоже распухшему рту Джо предположил, что уж наверняка нескольких зубов она не досчитается. Должно быть, она познакомилась с этими парнями на дискотеке или на вечеринке, и они предложили подвезти ее домой, даже, возможно, дали покурить травки. А взамен, дорогая, раздвигай ножки...

Д'Агоста открыл замок сдвижной металлической двери, сунул и его, и ключ в карман халата, потом ухватился за край и попытался ее рывком отодвинуть. Что за черт? Дверь отодвинулась только наполовину. Несколько часов назад, когда он закрывался, дверь преспокойно ездила взад-вперед по желобу, и так гладко, будто в фильме про космонавтов. Он смазывал ее дважды в неделю, а зимой даже трижды. Каждые два года он покупал новую, и вот теперь она неожиданно подвела. У Джо было такое ощущение, что в желобке, по которому скользила дверь, находился какой-то предмет, не дававший ей нормально двигаться.

Д'Агоста попросил женщину подождать, протиснулся сквозь образовавшуюся щель и, ухватившись за дверь обеими руками, что было силы рванул заупрямившуюся половину. Неожиданно что-то, рухнуло и щелкнуло о мостовую, после чего дверь, как миленькая, встала на место. Д'Агоста потерял равновесие и едва не упал.

Он посмотрел вниз и увидел, что дверь плохо двигалась, потому что в желоб подложили деревянную линейку длиной дюймов в двенадцать. Теперь, разломанная пополам, она валялась рядом. Он нагнулся, чтобы ее поднять, и при этом невольно сунул руку в карман и нащупал ребристую рукоять своего «Смит и Вессона».

Кто-то ударил его по затылку. Очень сильно ударил, так, что Д'Агоста упал на колени перед входом в магазин, почти лишившись чувств. У него пронеслось в голове, что подобную боль он испытал через неделю после того, как его произвели в детективы. Много лет назад. Тогда негр-трансвестит с размаху ударил его кофейным термосом чуть позади ушной раковины.

Оказавшись на коленях, Д'Агоста пытался заставить себя подняться. «Встань, — говорил он себе, — встань, вытащи пушку и прикончи негодяя».

Опершись о металлическую дверь, Джо стал медленно подниматься, вцепившись правой рукой в рукоять пистолета. Вот сейчас он встанет, вот сейчас... В этот момент человек, стоявший за его спиной, снова его ударил, на этот раз в руку. Ударил дважды тяжелым, словно гиря, кулаком — в правый бицепс и правое предплечье. Д'Агоста не знал никого, кто мог бы нанести такие мощные удары. Скорее всего, этот парень ударил его по голове тоже кулаком, а не каким-нибудь предметом. На мгновение Д'Агосте удалось сконцентрировать внимание на нападавшем. Невысок ростом, но чрезвычайно мускулист, сложен, как боксер-тяжеловес. Глаза узкие — японец.

Рука Д'Агосты онемела. Словно ее и вовсе не было. Неожиданно она стала страшно болеть. Настолько сильно, что Джо упал на спину в дверной проем собственного магазина. И закричал страшно, громко, но недолго ему пришлось кричать. Два человека схватили его за руки и подтащили к прилавку, а потом все стало происходить, как в кошмарном сне. Один из налетчиков уселся Джо на грудь, нагнулся к нему и с силой надавил большими пальцами на шею Д'Агосте. Бывший полицейский прекратил кричать. Смутно он почувствовал, что задыхается, а потом свет померк в его глазах.

Стоя на улице, японец, похожий на боксера, стал подталкивать Нору Барт ко входу в магазин. Затолкав ее внутрь, он вошел следом и прикрыл за собой дверь. Она посмотрела на раскинувшегося на полу затихшего Джо Д'Агосту и, отвернувшись, как загипнотизированная, уставилась на экран телевизора. Невидящими глазами она следила за событиями в сериале «Коламбо», время от времени прижимая к разбитым губам намокший от крови платок; Не обращая на нее внимания, три якудза прошли мимо и направились в заднюю комнату.

 

Глава 20

Гонолулу

Август 1983

Раймонду Маноа не составило особенного труда пробраться в дом Пола Анами. Он припарковал взятый напрокат «фольксваген» за милю от долины в зарослях эквалиптов. Затем он двинулся по направлению к дому. Подойдя к дому по еще совершенно пустынной дороге, он несколько раз обошел особняк вокруг, дошел до плавательного бассейна и, скрываясь в густой тени двух гигантских баньяновых деревьев, пересек выложенный каменными плитами дворик. Наконец Маноа остановился перед раздвижными стеклянными дверями дома.

Детектив поднял глаза и взглянул на восток на темную гряду гор Коолау. Там его предки бились с врагом под защитой тотема могущественного Ку — божества войны, грубое изображение которого несли перед рядами неустрашимых воинов. Эти воины сражались, вооруженные дубинками из железного дерева, лассо для удушения неприятелей, копьями длиной по восемнадцать футов и деревянными мечами. Там же, в горах, кахунас — жрецы высшей ступени, от которых Маноа вел свой род, приносили человеческие жертвы во имя победы над противником.

Маноа увидел свое отражение в стеклянной поверхности дверей. На нем были джинсы, черные кожаные перчатки и маска из сушеной пустотелой тыквы. Мускулистый торс Маноа был обнаженным. В руках Маноа держал рукоятку метлы с двумя гвоздями, вколоченными в срез рукоятки с одного конца. За поясной ремень была заткнута отвертка. В таком виде Маноа готовился начать кауну — войну против Пола Анами и других «детей земли», против всех тех, кого считал своими врагами. Темные окна дома, казалось, свидетельствовали о том, что Пол Анами и его слуга все еще спят, досматривая последние сны. Маноа не хотел громить дом, или все вокруг. Более того, он даже не хотел нарушать тишину. Единственное, к чему он стремился — так это незаметно проникнуть внутрь и вызвать нервное потрясение у мистера Анами.

Детектив основательно подготовился к предстоящему визиту, предварительно заглянув к хозяину дома якобы для того, чтобы разобраться с жалобами, которыми антиквар буквально забрасывал полицейский участок. Это было вчера. Кто-то непрерывно звонил мистеру Анами и угрожал ему наводнить его дом крысами. Подобные шутки не казались ему столь уж безобидными. Более же всего мистер Анами пугался, когда в трубке упорно молчали. Постоянные звонки расшатывали и без того не очень крепкую нервную систему господина Анами.

Антиквар неоднократно обращался в полицию, но безуспешно. И прежде всего потому, что никто этих самых крыс или крысу не видел, за исключением самого пострадавшего и его приятеля. Среди полицейских окрепло мнение, что мистер Анами не совсем в себе. «Пупуле» — говорили о нем, что значило «псих». Раймонд Маноа знал, что ни одна жалоба бедного антиквара даже не была зарегистрирована. Как-то раз он находился в участке как раз в тот момент, когда Анами позвонил. Его звонок — третий за день — принял дежурный сержант, который с едва сдерживаемым раздражением выслушал сбивчивую речь антиквара, а затем просто повесил трубку и снова погрузился в чтение эротического журнала «Хаслер». "Вако — придурок, — только и пробурчал он себе под нос, не отрываясь от красочных страниц любимого издания. — Как надоел мне этот поганыймаху-педик — сил просто нет". — Именно это Маноа и хотел услышать.

Вчера Маноа заехал к гомосексуалисту и завел с ним «хоомалимали» — светский разговор, который никоим образом не относился к делу. Главное, что пытался внушить Маноа мистеру Анами — не обращать внимания на идиотизм полицейских. Ему следует продолжать звонить туда как можно чаще, чтобы пробить полицейскую косность. Так-то, братец; продолжай надоедать им. На этот раз Маноа говорил с Анами, не пытаясь изменить голос, однако сомнительно, что мистер Пол смог бы узнать его. Этот человек уже находился на грани нервного срыва. Маноа согласился с ним, что в полиции на его заявления махнули рукой, и предложил мистеру Анами, не забывая, разумеется, об официальном расследовании, кое-что делать собственными силами — например, записывать звонки на магнитофонную пленку. Или заносить на бумагу всякого рода информацию, которую тот сможет извлечь из телефонных переговоров с неизвестными. И обязательно отмечать время и дату звонка, а также его продолжительность.

— А пока, — сказал Маноа, — давайте проверим сигнализацию в доме. Этот парень, который мучает вас звонками, скорее всего, просто шутит, но, может быть, и нет.

Мистер Анами оказался настолько любезен, что провел по дому Маноа, показав все, что тот хотел увидеть. Он бессовестно врал хозяину, что система безопасности в его доме безупречна. Не было никакого смысла говорить хозяину о том, что его замки ни к черту. Со своей стороны, мистер Анами решил, что ему, пожалуй, лучше не покидать дома в течение нескольких дней. Он слишком нервничает сейчас, чтобы позволить себе встречаться с другими людьми. Маноа некоторое время обдумывал его слова, а потом кивнул — что ж, возможно, так даже будет для него удобнее.

Самое разумное, как считал Маноа — это ворваться в дом антиквара на рассвете, когда у человека самый глубокий сон. Теперь он сидел на корточках у стеклянных дверей особняка Анами и старался с помощью отвертки приподнять стекло и извлечь его из пазов. Добившись своего, Маноа встал и, взявшись руками в перчатках за стекло двери, поднатужился и вытащил его. Потом аккуратно прислонил стеклянную створку к стене. Жаль разочаровывать тебя, братец, но стеклянная дверь — типичное дерьмо. Замки, стальные крепы, металлические рамы, возможно, и могут несколько задержать непрошеного гостя, зато уж никак не могут помешать профессионалу. До тех пор, пока на свете существуют отмычки и отвертки.

Маноа разулся, оставил туфли во дворике и ступил в круглую остекленную столовую. Очень мило, но несколько претенциозно, на его, Маноа, вкус. Маноа прошелся по устланному ковром полу, открыл полированную дверь из орехового дерева, пересек коридор, увешанный зеркалами, библиотеку и, наконец, добрался до лестницы, которая вела на второй этаж. Он на цыпочках стал подниматься по лестнице, а затем двинулся по холлу, пользуясь, как путеводной звездой, лучиком света, пробивающимся сквозь небольшое окошко в дальнем конце холла. Остановившись у закрытых дверей, он припал ухом к деревянной створке. Здесь комната хозяина — говорил в прошлый раз мистер Пол. Ну что ж, принимай гостя, братец:

Маноа медленно отворил дверь и проскользнул в спальню, стараясь не задеть рукояткой деревянной метлы какой-нибудь предмет, чтобы не вызвать шума. Оказавшись в спальне, Маноа прикрыл за собой дверь, остановился и прислушался. Кроме того, он хотел, чтобы глаза привыкли к темноте. Внутри было абсолютно темно, за исключением крохотной полоски света, проникавшей внутрь через узкую щель в шторах. Эта полоска света прямиком падала на кровать, где спал сном праведника мистер Пол. В комнате было довольно прохладно — когда живешь в долине, кондиционер тебе ни к чему, братец. Богатые издавна селились здесь, поскольку в долине было прохладно, тихо, здесь не было ни дыма от фабрик, ни ядовитых испарений большого города. В долине нельзя было найти хижин бедняков, добывавших себе пропитание, роясь в мусорных кучах. Сама мысль о том, в какой роскоши и удобствах живет мистер Анами и другие японцы и белые, подобные ему, вызвала в груди Маноа вспышку гнева. Настало время поквитаться, хотя бы самую малость.

Он подошел к большой, круглой формы кровати, на которой господин Пол лежал на левом боку, спиной к Маноа. Положив рукоять метлы на край постели, Маноа извлек из кармана пару носков, связанных в узел, и наручники, заткнутые за пояс сзади. Он посмотрел сверху вниз на антиквара и сосредоточился, ожидая, когда в нем заговорит могущественный голос мана. Дождавшись этого призыва, исходившего от высшей силы, он кинулся на Анами.

Упав всем телом на спящего Анами, он, прежде всего, засунул жертве поглубже в рот связанные в узел носки и в мгновение ока стянул ему наручниками запястья за спиной. Стянув с себя пояс, Маноа связал щиколотки антиквара вместе. Напуганный антиквар, издавая нечленораздельные звуки, отчаянно дрыгал ногами, причем, он даже ухитрился больно ударить Маноа в бедро. Обозленный Маноа в отместку ударил его по почкам. Получи, братец. Анами выгнулся на кровати, словно лук, а потом — затих.

Детектив ухватился рукой за волосы и вздернул голову японца вверх таким образом, чтобы тот мог полюбоваться на его кошмарную тыквенную маску в виде черепа. Глаза антиквара едва не вылезли из орбит. Когда же Маноа начал вполголоса распевать старинную полинезийскую молитву, которую кахунас обычно исполняли в самых торжественных случаях, в момент человеческого жертвоприношения, мистер Пол забился с удвоенной силой. Дергайся, братец, дергайся — ни бежать, ни спрятаться тебе некуда.

Анами спал обнаженным. Тем лучше.

Маноа перевернул тело антиквара на живот, взял в руку древко от метлы и уселся ему на бедра. Ухватившись за самый конец древка, детектив направил ту его часть, где были вколочены гвозди, в анальное отверстие японца. Сначала медленно, а потом со все возрастающей силой он погружал деревянную рукоять в тело несчастного. Анами, глядя перед собой невидящими, белыми от ужаса и страдания глазами, изо всех сил старался подняться и сбросить Маноа. Забудь об этом, братец. Маноа слишком силен для тебя. Одной рукой Маноа давил сверху на ягодицы антиквара, чтобы тот не вырвался, а другой продолжал проталкивать древко метлы с гвоздями на конце все глубже и глубже в его анус.

Рукоять метлы и вколоченные в нее гвозди. Так надсмотрщики наказывали сельскохозяйственных рабочих гавайского происхождения, когда те пытались бороться против белых землевладельцев и других богачей.

Теперь следовало объяснить японцу на понятном ему языке, кто истинный хозяин положения. Маноа вытащил из тела антиквара древко метлы, затем расстегнул брюки и обнажил свой пенис. Потом он вошел в него и принялся совершать ритмичные движения, двигаясь в анусе мистера Пола, пока, тот сдавленно стонал от боли. Когда все закончилось, Маноа с помощью одеяла стер кровь со своего тела, а также с рукоятки метлы. Затем он застегнулся, развязал щиколотки Анами и вернул свой поясной ремень на прежнее место.

Приставив острие отвертки к виску жертвы, Маноа сказал:

— Попробуй только издать звук — и ты мертвец.

Прихватив рукоять метлы и отвертку, Маноа прошел мимо стонущего антиквара, отворил дверь спальни и сбежал по ступенькам вниз, направляясь к застекленной столовой. Всего за две минуты он выбрался из дома во дворик и надел оставленные там туфли. Мгновенно вернув стеклянную дверь на место, он побежал через дворик, огибая пруд, в сторону баньяновых зарослей, чувствуя в себе непостижимую силу, которой наполнял его «мана».

Оказавшись на дороге, далеко от дома Анами, Маноа расхохотался. Он смеялся так громко, что его смех отдавался эхом среди деревьев. Ну кто, кто вам теперь поверит, господин Анами? Все песенки, которые ты станешь петь, уже хорошо известны, только кто будет их слушать? На твоей стороне никого нет, братец.

Уж я-то тебя выслушаю, братец. Я стану слушать твои бредни, потому что ты, рано или поздно, скажешь, где мне найти Алекс Бендор. Именно ты поможешь мне разделаться с этой старухой, братец. Ты и я, мы вместе разделаемся с ней. Так-то, братец.

 

Глава 21

Манхэттен

Август 1983

В гостиной своей квартиры на Манхэттене в черном кожаном кресле полулежал Саймон Бендор и молча, не шевелясь, слушал голоса, доносившиеся из портативного магнитофона, который стоял на стеклянной столешнице кофейного столика прямо перед ним.

Одетый в банный халат и плавки, Саймон потягивал чай из трав и шариковой ручкой делал заметки в блокноте. В девять сорок пять утра, когда стали бить английские часы над камином, он оторвался от своего занятия и бросил взгляд на часы. Послушав их мелодичный бой, он нагнулся вперед и нажал кнопку «стоп» на магнитофоне, а потом — на кнопку перемотки. Пока пленка перематывалась, он подчеркнул у себя в блокноте три фамилии. Руперт де Джонг. Сэр Майкл Марвуд. Детектив-лейтенант Раймонд Маноа. Когда пленка закончила перематываться, Саймон нажал кнопку «проигрывания», откинулся на подушки кресла и взглянул на Джо Д'Агосту, который сидел слева от него в таком же кресле, пил черный кофе и беспрерывно курил.

Время от времени Д'Агоста потирал правый бицепс и предплечье, стараясь вернуть правой руке чувствительность. Глаза Джо покраснели, а лицо опухло от бессонной ночи, он был небрит. Он сидел в кресле, сгорбившись, и выглядел старым и подавленным. Джо смотрел тусклыми глазами в пространство перед собой и молчал. Пепельница, стоявшая на подлокотнике кресла, едва не падала, но Джо, казалось, этого не замечал.

— Слушай, — сказал ему Саймон. Д'Агоста кивнул, даже не взглянув на приятеля.

Голос, доносившийся из магнитофона, принадлежал мужчине, который говорил по-английски с сильнейшим шотландским акцентом.

— Женщина, обнаруженная в парке Гонолулу, является Алекс Бендор. Бендор — ее фамилия по мужу. Пишется Б-Е-Н-Д-О-Р. Она вдова и проживает в Гонолулу с сыном, единственным ребенком в семье. Сын владеет оздоровительным клубом, который также находится в Гонолулу. И мать, и сын совместно проживают в собственном доме в Маунт-Танталус — пригороде Гонолулу. Миссис Бендор владеет книжным магазином в торговом квартале Вайкики. Магазин называется...

Саймон нагнулся и выключил магнитофон. Затем он посмотрел на Д'Агосту и выразительно постучал ручкой по своему блокноту.

— Ни ты, ни я в этом не виноваты. Мою мать выдал Марвуд. Именно через него они вышли на нас. Это совершенно очевидно, судя по магнитофонным записям, а также учитывая то, что я видел в папке в доме Фрэнки. Парень, который наговорил эту пленку, шотландец по имени Алан Брюс. Он телохранитель Марвуда. На прошлой неделе Алекс обедала с ним в Вашингтоне. Да послушай же, Даг! Ее предал Марвуд. Этот сукин сын указал на нее якудза, и мы не смогли бы это предотвратить никоим образом. Марвуд работал на якудза чертову прорву времени. Когда-то очень давно де Джонг запустил в него свои когти и все никак не отпустит.

— Поначалу я решил, что во всем виноват ты, — несколько невпопад начал Д'Агоста, перебивая Саймона, — ведь ты и словом не обмолвился, что пришил того парня в Токио. А раз так, сказал я себе — с меня и взятки гладки. Знай я, что тот парень из якудза, я был бы настороже, и они, возможно, не смогли бы добраться до Молли. Так я говорил себе, но при этом прекрасно с самого начала знал, что мой лепет — чушь собачья. Правда заключается в том, что виноват я. Ты поручил мне заботиться о девушке и охранять ее, а я все дело провалил. Вот так...

— Нет, не так. Ты виноват не больше меня. Вспомни, как я не хотел принимать слова Алекс всерьез. Ты говорил мне, Алекс мне говорила, но я не слушал. Вернее, я слушал, но не слышал. Не воспринимал так, как следовало бы. И вот теперь она находится неизвестно где, ее хотят убить, а я даже не знаю, где ее можно найти. Представляешь, каково мне теперь с этим жить?

— Откуда она звонила последний раз?

— Из Лос-Анджелеса. Сразу после того, как раздобыла фотографию. И перед тем, как поехать в госпиталь и узнать о состоянии Касуми. Похоже, что миссис Коль осталось жить несколько недель. Я полагаю, что Алекс, вероятнее всего, поедет в Гонолулу. Там у нее есть друзья, которые, по крайней мере, в состоянии ее спрятать, пока я не смогу сам позаботиться о ней. Я молю Бога, чтобы она догадалась поселиться на несколько дней у Пола.

Д'Агоста закурил очередную сигарету и, глубоко затянувшись, спросил:

— А от него тоже никаких вестей?

Саймон, который не смыкал глаз с тех пор, как обнаружил досье на себя и своих близких в особняке Одори, зевнул и отрицательно потряс головой.

— Я дважды ему звонил домой в Гонолулу. Безрезультатно. Сейчас еще слишком рано, чтобы начать дозваниваться в магазин, но я переговорил со слугами, и, как только он объявится, они ему сообщат о моем звонке. Ты будешь звонить в полицию до того, как проснется Эрика? Возможно, они уже имеют кое-какую информацию?

«Ни черта они не имеют», — подумал про себя Саймон. Не следовало напоминать Джо о происшедшем. На его лице отражалась сильнейшая душевная боль, и малейшее напоминание об исчезновении Молли было для него чрезвычайно мучительно.

Д'Агоста, бросив взгляд на комнату, где сейчас находилась Эрика, сказал:

— Они вряд ли могут сообщить сейчас что-нибудь определенное. Я уже говорил тебе, что полицейские не занимаются розысками пропавших, пока с момента исчезновения не прошло двадцать четыре часа. Девяносто девять процентов пропавших объявляются на следующий день. Вот почему фараоны не торопятся. Должно пройти, по крайней мере, еще двенадцать часов, прежде чем они оторвут свои задницы от стульев. Лучшее, на что мы можем надеяться — это то, что они начнут розыски завтра, или послезавтра. Что означает, как мы хорошо понимаем, фатальный проигрыш во времени. Считай, что она умерла. Ты это знаешь, я это знаю. Малышка мертва.

Джо посмотрел на Саймона печальными глазами.

— Эти скоты даже прихватили с собой все ее вещички. Не знаю, случайность ли это, или так было спланировано с самого начала, но подонки унесли все, вплоть до последней булавки. Когда ко мне пришла полиция, не осталось ни малейшего признака того, что в магазине и в самом деле находилась девушка. За исключением, разумеется, моего честного слова, чего не вполне достаточно для наших фараонов. То, что я лично знаю парней из участка, не значит ни черта. Не они придумывают правила.

Джо аккуратно стряхнул пепел.

— Одно могу тебе сказать совершенно определенно. Я привык уверять себя, что с каждым прожитым годом становлюсь лучше — как вино, к примеру. Я говорил себе, что по-прежнему могу подпрыгнуть так же высоко, как в молодости, только не могу слишком долго висеть в воздухе — живот, знаешь ли. Так вот, говорю теперь со всей уверенностью, что это чушь. Я уже давно не так умен и изворотлив, как раньше, и это стоило Молли жизни. Они ехали за нами от самого Манхэттена, а я не заметил слежку. Потом они перерезали телефонные провода и подослали ко мне ту шлюху... О, Господи.

— Эту шлюху зовут Нора Барт. В соответствии с досье Фрэнки, она должна находиться в городе.

— Эта тварь провела меня, как самого зеленого юнца. Она смогла заставить меня открыть дверь, и я, как послушный телок, выполнил все, что она хотела — разве что только не внес ее к себе в магазин на руках.

— Скажи мне одну вещь. Если бы все обстоятельства снова повторились, ты бы действовал по-другому?

Д'Агоста налил себе в чашку еще кофе.

— Тебе следовало бы задать свой вопрос Молли. Спроси ее об этом, если она еще когда-нибудь доверит нам свою жизнь. — Он посмотрел на Саймона. — И ты, и я должны были оградить девочку от всяких случайностей. Знаешь, что особенно выводит меня из себя? Присутствие Тукермана. Шесть к пяти, что он будет присутствовать в момент, когда малышку будут убивать. Так же, как он присутствовал в момент, когда эти скоты кромсали несчастную Терико.

Он отхлебнул глоток кофе и спросил, уставившись в чашку:

— Что ты сказал Марше?

— Ей почти все до фени, поэтому много говорить не пришлось. Сказал только, что на второе дело не иду, хотя оплачу ее услуги, как и было договорено. Я также пообещал ей пятьсот зеленых, чтобы она доставила меня до твоего магазина и не задавала вопросов. Пришлось нарушить это наше правило, поскольку я увидел твое имя в досье у Фрэнки, а твой телефон не отвечал.

— О Марше позабочусь я. Она знает, что со мной можно иметь дело. Кстати, ты понимаешь, почему я был вынужден пригласить фараонов?

— Ты как-то говорил, что, если человек, розыск которого объявлен, окажется мертвым, а вы не сообщили о его исчезновении, то у вас могут быть неприятности. Так вот, хочу тебе сказать, что на твоем месте я поступил бы так же.

— На моем месте, — сказал Д'Агоста, — мне бы следовало вышибить свои чертовы мозги выстрелом из пистолета. В том, правда, случае, если бы у меня хватило для этого мужества.

В течение нескольких секунд Даг пристально смотрел на Саймона, словно увидел его впервые в жизни. И ему не слишком понравилось, то, что он видел.

— Послушай, а ты хладнокровный парень. Сидишь тут, попиваешь чаек, как будто ничего не случилось. Мужчине не пристало плакать, так что ли? Черт, у меня такое ощущение, что ты в состоянии сделать операцию на мозге ржавой ложкой, находясь в эпицентре землетрясения, и рука бы у тебя не дрогнула. Ты не спал всю ночь, а выглядишь свежим, как огурчик. Скажи мне, ты испытываешь хоть какие-нибудь чувства в связи с происшедшим? Мне, знаешь ли, отчего-то хочется об этом знать.

Саймон открыл блокнот, сделал какую-то отметку и положил блокнот и ручку на кофейный столик. Затем он подвинул кресло таким образом, чтобы оказаться прямо напротив Джо.

— О'кей, ты получишь объяснения, только слушай внимательно, потому что у меня нет времени вытирать тебе нос. О всякой жалости к собственной персоне я позабыл в доме у Фрэнки, когда открыл досье и увидел в нем наши имена. А если ты забыл, хочу напомнить тебе, что имя моей матери значилось в списке первым.

Д'Агоста отвел глаза, и Саймон заметил это.

— Сейчас я пытаюсь жить с мыслью, что, возможно, ее нет в живых, — продолжал он. — Я знаю, что Раймонду Маноа дано задание убрать ее. И после этого ты смотришь мне в глаза и говоришь, что я не в состоянии испытывать человеческие чувства?

Д'Агоста уставился в потолок.

— Да, видно мне пора сходить в больницу и просветить себе голову. Тем более, что врачи настаивают на этом, поскольку у меня на затылке от удара образовалась опухоль. Это обойдется в пятьсот долларов чистыми. История с Молли заставила меня вернуться к воспоминаниям, от которых, как я считал, уже избавился. Я говорю о Терико. Я потерял двух женщин по милости якудза. Знаешь, как чувствует себя в подобном положении человек, который искренне верит, что в случае необходимости готов защищать женщину даже ценой собственной жизни?

Саймон смягчился.

— К сожалению, наши чувства далеко не всегда помогают нам разделаться с бедой. Я не меньше твоего скорблю по поводу того, что приключилось с Молли, мне также не слишком нравится, как это повлияло на Эрику. Кроме того, мне передались страхи матери, которая уже больше сорока лет вынуждена жить в тревоге, что Руперт де Джонг когда-нибудь объявится. И вот теперь все ее ночные кошмары становятся явью, и именно в этот момент она остается в одиночестве. Как ты понимаешь, я просто обязан хоть что-то предпринять.

— Предпринять? Но что?

Саймон взял Джо за правую руку и принялся ее массировать, пытаясь снять онемение.

— Ну, например, убить де Джонга. И Маноа. Марвуда тоже, если понадобится.

Д'Агоста выпрямился в своем кресле и посмотрел на Саймона долгим взглядом.

— Ты это серьезно, не шутишь?

Саймон указал рукой на кассеты с записями телефонных переговоров.

— На этих пленках люди говорят по-английски и по-японски. Но Фрэнки беседует с неким человеком, у которого английский акцент.

— Ты хочешь сказать, что он беседует с гайджином, со своим крестным отцом? — спросил Д'Агоста.

— Именно. С Рупертом де Джонгом. С маленьким человеком, проживающим в Японии. На этих же самых пленках есть запись разговоров Фрэнки с человеком, прескверно говорящим по-английски, скорее всего, восточного происхождения. Полагаю, что это Ким Ду Каннанг, корейский, агент, работающий на ЦРУ — о нем мне рассказывала мать. Я и сам его как-то мельком видел. Чрезвычайно любит массивные золотые часы, этот старина Ким.

Саймон указал на три кассеты, лежавшие отдельно.

— Здесь все разговоры ведутся только на японском. К сожалению, не смог ни черта разобрать. Вряд ли эти пленки можно использовать в суде — я говорю о том, что мы получили их нелегальным путем, не имея ордера на обыск, без предъявления официальных обвинений. Тем не менее, я в любом случае готов передать эти записи в газету. Любую, которая в восторге от такого рода материала и любит покопаться в грязи.

Д'Агоста наморщил нос.

— Что касается грязи, то парнишка по имени Маноа замаран ею по уши. Контрабанда оружия и наркотиков. Торговля наркотиками в новом роскошном отеле на Оаху, том самом, который принадлежит гайджину.

— В том самом, который, по словам Фрэнки, обошелся в двести миллионов долларов. По-моему, ты это прослушал.

Д'Агоста продремал в кресле около часа. Саймон, не желая его будить, слушал магнитофон в одиночестве.

— Я итальянец. Мы все хорошо слышим. Давай-ка лучше вернемся к началу разговора. Ты, кажется, намекал, что хочешь прихлопнуть троих?

— Я еще к этому вернусь. Сначала же — о главном. Ты кое-что пропустил, пока дремал в кресле.

— И что же, хотелось бы знать?

— Ну, в частности, то, что гайджин собирается ввезти на Гавайские острова пятьдесят миллионов уже в конце этой недели.

— Да ты не шутишь ли часом?

— Какие уж тут шутки. Ведь для этого нужен всего один человек.

— Ты полагаешь, что один-единственный человек в состоянии провезти через границу пятьдесят миллионов сразу? Опомнись, приятель. Речь ведь идет, как минимум, о десятке чемоданов. Что же это за человек такой?

— Человек, имеющий дипломатическую неприкосновенность.

— Марвуд?

— Да. У него дипломатический паспорт, а в чемодане редких марок на пятьдесят миллионов баксов.

Д'Агоста присвистнул.

Саймон выбрал кассету из числа лежавших на столе и вложил ее в кассетник.

— Слушай, Фома неверующий.

Это были переговоры между Раймондом Маноа и Фрэнки Одори. Поначалу они велись весьма дружелюбно. Детектив утверждал, что дело с Алекс Бендор близится к завершению, и точка будет поставлена в ближайшие несколько дней, как гайджин и приказал. Кстати, упоминая о гайджине, следует отметить, что у него и для Фрэнки есть работенка.

* * *

Маноа: Марвуд, англичанин? Он приезжает в Гонолулу прямым рейсом из Гонконга.

Фрэнки: Похоже, это что-то новенькое.

Маноа: Он решил слегка проветриться, оттого и приезжает. А с ним марочки, о которых ты не можешь не знать. Новенькое заключается в том, что гайджин желает, чтобы ты приехал в Гонолулу за этими марочками. Так сказать, лично. А потом ты с чемоданчиком отправишься на Каймановы острова и будешь марочки пристраивать...

Фрэнки: Знаешь, парень, не тебе меня учить, что я должен делать, и что — нет. Насколько я знаю, марки на острова должен переправить Ким.

Маноа: Эй, братец, не спорь со мной. Я в этом деле рискую шкурой. Твой крестный считает, что дело настолько важное, что его нельзя доверять кому попало. Ты же знаешь, как люди твоей национальности относятся к корейцам. Марвуду он доверяет, да еще тебе — ты же член семьи.

Фрэнки: Господи, парень. Ну, не хочу я тащиться на Гавайи, как ты не понимаешь? Это местечко у меня уже поперек горла стоит. У меня такое ощущение, что я только туда и летаю, а у меня, как ты знаешь, бизнес, за которым нужен глаз да глаз.

Маноа: Послушай, братец. Я ничего не желаю знать. Если у тебя жалоба, то адресуй ее своему крестному. Я только уполномочен передать, чтобы ты оторвал задницу от стула и приехал в конце недели в Гонолулу, чтобы принять от Марвуда чемодан с марками. И я бы на твоем месте сделал так, как хочет гайджин.

Фрэнки: Я позвоню крестному и постараюсь как-нибудь утрясти это дерьмовое дельце.

Маноа: Твое дело, братец. Но я уверен, что увижу тебя в Гонолулу, и довольно скоро.

* * *

Саймон извлек из магнитофона пленку и сразу же поставил новую.

На этой Маноа и Фрэнки несколько поубавили крику. Возможно, после того, как Фрэнки поговорил-таки с гайджином.

Он нажал кнопку проигрывания.

На этот раз говорил, в основном, Маноа, внушавший Фрэнки мысль, что попытки обвести вокруг пальца гайджина ни к чему не приведут. Дело с пятьюдесятью миллионами должно пройти без сучка и задоринки, особенно если вдуматься, кому принадлежат пресловутые марки. Очень-очень важным шишкам, братец. Китайским политикам и генералам из Китайской Народной Республики. Могущественным функционерам с секретными счетами в гонконгских банках. Эти люди хотят вывезти свои денежки из британской колонии и перевести свои средства в третьи страны, пока их социалистическое государство еще не наложило лапу на Гонконг, превратив все их сбережения в труху. Или до того, как их счета будут обнаружены и конфискованы.

Гайджин уже занимался доставкой денег из Гонконга в течение месяцев, но никогда еще сумма не была столь велика. Если что-нибудь произойдет не так гладко, как планировалось, то даже гайджину будет не по силам им противостоять. У них на Дальнем Востоке больше власти, чем об этом мог мечтать глава даже самой могущественной мафии. Их влияние ощущалось повсюду. Вот почему Фрэнки обязан подчиняться желаниям крестного, независимо от того, сколько дерьмовых обедов и завтраков ему предстоит съесть в пути. Поэтому Фрэнки ничего не остается, как оказаться в Лаухала в среду — и ни днем позже.

Когда пленка закончилась, Саймон сказал:

— Один прокол. Они ни разу не упомянули, когда конкретно и где должна состояться передача марок. Надеюсь, мы узнаем об этом из пленок, где переговоры ведутся по-японски. Алекс и Полу придется помочь мне с этим.

Он поднялся с кресла, подошел к камину и, достав ключ из-под английских каминных часов, принялся их заводить.

— Я хочу убрать Маноа, Марвуда и де Джонга, Д'Агоста уставился на алеющий кончик сигареты.

— Наконец-то вспомнил. А я все думал, когда ты вернешься к этому вопросу. Даже проктолог имеет перед собой только одну задницу зараз, а ты, значит, решил охотиться сразу за тремя.

Саймон ответил, что все эти люди завязаны вокруг пятидесяти миллионов. Прежде всего надо захватить чемоданчик с марками и разделаться с, гавайским фараоном и двумя британцами, которые постоянно ходят вместе.

— Правильно. Это и ребенку понятно, — отметил Д'Агоста, хотя, судя по всему, его это не слишком интересовало. Саймон видел, как тот время от времени щелкал зажигалкой и, когда она зажигалась, смотрел на пламя, как завороженный. Наконец, Д'Агоста заговорил, и в его голосе появилась незнакомая раньше Саймону горечь. Бывший полицейский сказал: — Ты всегда был чрезвычайно умным парнем, Саймон. И чертовски хладнокровным. Готов поспорить, что ты мог бы без лишних эмоций усидеть на брикете сливочного мороженого голой задницей, да еще бы рассуждал о его достоинствах. Ты меня извини, но сейчас я не в настроении слушать твои рассуждения. Я просто не в состоянии свыкнуться с мыслью, что якудза убивают моих знакомых женщин.

Положив зажигалку на подлокотник кресла, он ткнул в Саймона указательным пальцем.

— Ты только что поведал мне, что готов ухлопать полицейского, Раймонда Маноа. Того самого, который, по твоим же рассказам, пользуется большой популярностью среди жителей Гонолулу и, возможно, собирается уйти в большую политику.

— Я говорил о полицейском, который замазан с ног до головы. Это очевидно из прослушанных тобой записей. И именно этот нечистоплотный тип собирается заняться политикой — так, по крайней мере; он утверждал, беседуя с Фрэнки. В любом случае, если он попытается навредить хоть как-то моей матери, он человек конченный. Мне совершенно наплевать на его политическую карьеру — пусть он хоть в президенты баллотируется.

— Хорошо, допустим — только допустим, что тебе удастся его укокошить. — Д'Агоста помахал перед носом Саймона средним пальцем, который он отогнул и присоединил к указательному. — Остается Марвуд. Иностранный дипломат. С таким разделаться не так-то просто. Это тебе не кролика переехать...

— Не просто, но можно. В сущности, как раз с ним, на мой взгляд, проблем не будет. Я уже продумал, как до него добраться.

Д'Агоста удивленно поднял брови.

— Хорошо, пусть так. А как насчет третьего, гайджина? Нашего милого общего знакомого. Руперта де Джонга. Да тебе к нему не подлезть даже на пушечный выстрел — разве что только Господь перенесет тебя в его гнездышко по небу. Запомни, он находится у себя дома и покидать его не собирается. У него под ружьем не меньше десяти тысяч человек, которые охраняют его денно и нощно, не говоря уже о подкупленных им политиках, способных обеспечить ему такую поддержку, о которой не мечтает ни один сенатор или губернатор у нас в Штатах. Знаете ли, уважаемый сеньор, в чем ваша проблема? Вы себя слишком высоко ставите.

Бывший полицейский покачал головой и занялся изучением пола у себя под ногами.

— Нет, серьезно. Как ты собираешься покончить с этими людьми? Скажи мне, как? И еще. Почему они не прикончили меня во время налета на магазин — ведь для этого им представлялась великолепная возможность?

— Ты не причинил им никакого вреда. Насколько я понимаю, ни тебе, ни Эрике не о чем волноваться.

— Ты просто бальзам льешь на мои раны, — Д'Агоста поднял глаза и посмотрел на Саймона в упор. — Ладно, давай представим себе, что каким-то чудом тебе удалось убрать всех троих. А как насчет людей, которые находятся у де Джонга на жаловании? Если ты подзабыл, то хочу тебе напомнить, что у них долгая память и длинные руки.

— Я не забыл. Вот где свою роль сыграют пятьдесят миллионов. С их помощью мы все избавимся от преследований якудза.

— Если бы я не знал тебя столько лет, я бы решил, что у тебя временное помешательство. Очнись, парень! Ведь ты не убийца. Это не твой стиль. Ты вор, приятель — и хороший. Но только вор. Скажи на милость, откуда в тебе такая уверенность, что ты в силах развязать войну с гайджином и выйти из нее победителем?

Саймон повернулся к Д'Агосте спиной и некоторое время смотрел на циферблат роскошных английских часов, украшавших его камин. Он думал о другой, тайной стороне своей деятельности, о том, что он делал во Вьетнаме, а потом упорно старался забыть, но не мог. Эти темные силы внутри него все еще составляли часть его бытия. Они только ждали удобного времени, чтобы восстать и заявить о своих правах. То же самое происходило с Алекс. Прошлое властно напоминало о себе. Во Вьетнаме Саймону приказывали убивать — и он убивал, и, надо признать, делал это весьма умело. Но через какое-то время он поймал себя на мысли, что ему начинает нравиться этот процесс. Оказывается, охота на людей способна доставить охотнику немалое наслаждение. Оставалось или прекратить, или скатываться все ниже и ниже, до уровня дикого зверя...

Он повернул голову и взглянул на Д'Агосту через плечо.

— Ты хочешь знать, отчего я верю в победу в войне с гайджином? Но ты же знаешь, отчего. Мэтти говорил тебе об этом.

Он заметил, что Д'Агоста погрузился в воспоминания, стараясь припомнить слова Мэтти о Саймоне.

А Мэтти — когда был еще жив — всегда утверждал, что к тому времени, когда американцам пришлось убираться из Вьетнама, Саймон достиг совершенства в деле разрушения и убийства.

— Спасибо на добром слове, Мэтти, — сказал ему тогда Д'Агоста, — но я не стану работать в одной упряжке с маньяком-убийцей, как бы ты его ни расхваливал. Я приложу все силы, чтобы подобные типы держались от меня подальше.

— Проверь его в деле, — ответил ему Мэтти. — Парень вовсе не так плох, как ты думаешь. Он вполне в состоянии совладать с чувством. Во Вьетнаме я видел его в деле, но видел и в мирной обстановке. Тогда он выглядел как самый обыкновенный нормальный парень, даже не верилось, что он прошел во Вьетнаме огонь и воду. Но когда снова наставало время действовать, ему только следовало показать цель — и поскорее убираться с дороги. Заруби себе на носу, Даг, он действовал и убивал не по своей воле. Он выполнял приказы — ни больше ни меньше. Зато он выполнял их с истинным изяществом. Просто смотреть на него тогда доставляло огромное удовольствие.

Тогда же Мэтти рассказал Дагу о неприятностях с ЦРУ, когда один из офицеров разведки пытался разделаться с ними обоими. Тогда Саймон в последний раз совершил убийство во Вьетнаме. И после этого понял — хватит. Больше никого убивать он не станет. Саймон поступил в боевое разведывательное подразделение ЦРУ, поскольку и он, и его мать нуждались в деньгах. Японец, с которым жили они с матерью, умер, а оставшиеся после него долги и запущенные дела разорили их окончательно. Чтобы так или иначе обеспечить семье пропитание, мать Саймона нашла для сына работенку. Он должен был помочь тренировать специальное секретное подразделение ЦРУ в тактике ниндзя. Во многих странах военные министерства уже создавали подобные диверсионные части, и Соединенные Штаты решили последовать их примеру. Саймон взялся за эту работу, чтобы ублажить мать, но вскоре ему стало скучно. Ему не хотелось никого учить, его душа жаждала действия.

Приписанный к Сайгону, он и Мэтти с энтузиазмом окунулись в новое для себя дело. Они воровали документы, вскрывали сейфы, помогали шантажировать политиков и бизнесменов, служили курьерами и телохранителями, занимались проверкой всевозможной информации, подсовывали газетам фальшивые сообщения о событиях и устраняли неугодных — и азиатов, и нет. Саймон тогда проявил себя с самой лучшей стороны, и по просьбе начальства из Центрального разведывательного управления ему стали доверять наиболее щекотливые миссии. В частности, ему приходилось устранять людей, смерть которых требовалось обставить как естественную. Мэтти говорил, что наблюдать Саймона Бендора — «мистера Б.» — в действии было настоящим удовольствием.

Но мистер Б. был не в состоянии выиграть войну в одиночестве. Настало время, когда все с очевидностью стали понимать, что Вьетконг одерживает верх, и лучшее, что могли в данных условиях сделать американцы — это постараться унести домой собственные задницы в целости. И еще — напоследок поживиться всем, чем можно. Вьетнамский переводчик по имени Лоан, приписанный к подразделению, где служил Саймон, сообщил ему о темных делах одного чина из разведки. Тот должен был обеспечить вывоз из страны группы вьетнамских сирот — детей, павших от рук вьетконговцев, южновьетнамских офицеров — в сопровождении женщин. Очень плодотворная идея. За исключением того, что всех женщин для сопровождения детей лично подбирал означенный офицер, а те — в благодарность — обязались провезти с собой на территорию Штатов контрабанду в интересах высокопоставленного разведчика и парочки его друзей. Контрабанда включала в себя часть неизрасходованных фондов ЦРУ в долларовом исчислении, золото, наркотики и бриллианты.

Жену Лоана и двух его детей сняли с рейса, поскольку на их места претендовали дамочки, зависимые от офицера. Естественно, что Лоан разволновался — американцы обещали ему переправить его с семьей в Штаты — к тому же Вьетконг все уже стягивал кольцо вокруг несчастного Сайгона. Лоану, по его словам, было наплевать на себя, но могли же янки, по крайней мере, обеспечить безопасность его семье за долгую беспорочную службу? Не может ли Саймон ему помочь?

Согласно информации, полученной Джо от Мэтти, Саймон, который терпеть не мог цэрэушника, пригрозил взорвать самолет прямо на взлетной площадке, если семью Лоана не возьмут на борт. Зная его репутацию, желающих проверить, серьезно он говорит или шутит, не нашлось. Жену и двух сыновей Лоана погрузили на самолет, и они благополучно отбыли в Штаты, однако разведчик затаил на Саймона зло. Ему предстояло организовать еще один аналогичный рейс в метрополию, и он решил, что для его собственного спокойствия будет лучше, если Саймона спишут со счетов.

Офицер приказал Мэтти, Саймону и Лоану отправиться на одну из конспиративных квартир и уничтожить якобы имеющиеся там компрометирующие документы. По его словам, будет чрезвычайно плохо, если бумаги попадут в руки Чарли, то есть вьетконговцев. Лоан должен был идти с ними, чтобы просмотреть бумаги, написанные на вьетнамском языке, и решить, что уничтожить, а что передать в архив.

Благодаря Лоану, имевшему связи в преступном мире Сайгона, удалось установить, что это ловушка. Четверо вьетнамцев с юга с фальшивыми северо-вьетнамскими удостоверениями должны были поджидать на конспиративной квартире Мэтти, Саймона и Лоана и отправить на тот свет всю компанию. Наемные убийцы были дезертирами, которые существовали только за счет темных сделок с людьми, подобными офицеру разведки. Тот, в свою очередь, тоже нуждался в такого рода негодяях. Получив предупреждение, Саймон мог бы избежать ловушки, но это было не в его духе. Мистер Б. всегда стремился навстречу опасности.

По собственной инициативе он отправился в дом на краю города, где находилась явка, пробрался внутрь незамеченным и убил всех четырех несостоявшихся киллеров. На этом он, однако, не успокоился. Вернувшись в Сайгон, он установил местонахождение злополучного офицера, проник в отель, где тот проживал, несмотря на охрану, состоявшую из представителей горных племен, которые сидели даже на крыше, и, наконец, оказался в спальне цэрэушника. Мистер Б. не стал лишать подонка жизни — как изящно выразился Мэтти — он усыпил того хлороформом и аккуратно перерезал ему ахиллесово сухожилие, оставив таким образом офицера калекой на всю жизнь. Когда же офицер очнулся, то обнаружил у себя на шее дивное ожерелье из свежесрезанных ушей своих наемников.

Мэтти утверждал, что это было стоящее зрелище, несмотря на то, что зрелищ тогда хватало. Время было сумасшедшее, и, когда дело касалось спасения собственной шкуры, ни правил, ни моральных норм не соблюдалось. Офицер-оперативник имел за своей спиной в качестве могущественного союзника весь аппарат ЦРУ, Саймона же не поддерживал никто, тем не менее — верьте не верьте — дело замяли. Офицер решил, что Саймон просто сошел с ума, и его следует избегать любой ценой. Да и в самом деле, что хорошего можно ожидать от человека, которого ты собирался убить, но не смог. Д'Агоста признавал необходимость убийства в исключительных случаях, но отрезанные уши и перерезание сухожилия были для него слишком. Мэтти понадобилось употребить все свое красноречие на то, чтобы Д'Агоста согласился только разок взглянуть на мистера Б.

Находясь в гостиной Саймона, Д'Агоста, по-прежнему потирая больную руку, спросил:

— Ты и в самом деле веришь, что у тебя получится? Ты сможешь отправить на тот свет всех троих?

— А что мне делать? Если дело не выгорит, то я обречен. И Алекс тоже. Или всех, или не стоит даже браться...

— Ты говорил что-то о пятидесяти миллионах. Хотелось бы знать, каким образом они помогут тебе избежать мести якудза?

— Ты слышал, о чем говорили Фрэнки и Маноа? Эти марки принадлежат весьма важным особам. Даже гайджину не поздоровится, если эти тяжеловесы заимеют на него зуб. Таким образом, если марки не попадут по назначению, кто будет отвечать?

— Де Джонг.

— А если он погибнет?

— Любой, кто примет от него власть.

— Так оно и будет. И преемнику гайджина придется изо всех сил бороться за выживание. Ты слышал, что Фрэнки намекал о войне, которая разгорелась в Японии между различными группировками якудза? Судя по всему, крестный отец Фрэнки чрезвычайно нуждается в оружии, которое поставляют ему братья Ла Серрас. Когда де Джонг отойдет в лучший мир, акулы подпольного мира сразу почуят кровь и наживу и постараются откусить как можно больше от наследства де Джонга.

— Значит, ты хочешь после смерти гайджина вернуть марки его преемнику в обмен на спокойную жизнь? — спросил Д'Агоста.

— Да ничего подобного. Вряд ли его преемник сможет мне пообещать такое и остаться после этого в живых. Да и как он может обещать спокойствие человеку, который убрал его предшественника? Нет уж. Я решил использовать марочки совсем по-другому. Уж если они попадут мне в руки, то гайджин и его банда никогда больше их не увидят.

Д'Агоста улыбнулся в первый раз за все утро.

— Черт, да ты прямо Иоанн Златоуст какой-то. Ты, знаешь ли, уже почти меня убедил, что сможешь провернуть все то, о чем говоришь.

— Шансы есть. — Саймон подошел к кофейному столику и взял в руки фотографию Касуми и ее мужа. — Нам поможет вот это, плюс дневники Касуми. Я бы ничего не пожалел, чтобы увидеть физиономию гайджина в тот момент, когда он будет держать в руках то и другое.

Последовало длительное молчание. Потом Д'Агоста сказал:

— Ты думаешь, он приедет? Слушай, это будет торжественный момент, если это и в самом деле осуществится. Знаешь, что? Никто, находясь в здравом уме, не поставил бы за твою голову и цента, но все-таки в твоем плане определенно что-то есть.

— Я уверена, что он справится. — Эти слова произнесла Эрика. Она неслышно появилась в гостиной и стояла теперь у двери босая, одетая в один из халатов Саймона. Лицо ее припухло от слез, и глаза были красны. Саймон позвонил ей в Атлантик-Сити и рассказал об исчезновении Молли. Эрика моментально бросила игру, выскочила из отеля и, схватив первое попавшееся такси, помчалась к Саймону. В ту ночь она была в большом проигрыше, но исчезновение Молли обернулось неизмеримо большей потерей.

— Не могу заснуть, — объяснила она свое появление в гостиной. — Есть какие-нибудь новости из полиции?

Д'Агоста, не глядя ей в глаза, сообщил, что новостей нет.

Эрика вошла в гостиную, подошла к бывшему полицейскому и обняла его. Оба прослезились.

— Не твоя это вина, Джо, — сказала она. — Всякий нормальный мужик открыл бы на твоем месте дверь. Эта история с Молли началась не с тебя, а несколько недель назад в Лос-Анджелесе. Они хотели добраться до нее любой ценой, так же, как сейчас хотят расправиться с Саймоном и его матерью.

Саймон рассказал Эрике про Марвуда, и как тот дважды продал Алекс Руперту де Джонгу на протяжении последних сорока лет.

Эрика стояла рядом с креслом, в котором сидел Д'Агоста, и держала его за руку.

— Невероятно. Ведь, что ты ни сделаешь с этим сукиным сыном, нужно проделать дважды. — Она вынула из пачки одну из сигарет Д'Агоста, зажгла ее и глубоко затянулась. Почти сразу же после этого она стала надрывно кашлять. Она упрямо затянулась еще раз, и кашель на удивление прекратился. Она пересела в кресло Саймона. Тот подошел к ней, и они поцеловались. После поцелуя она с секунду помолчала и произнесла: — Молли умерла. Чем раньше я признаю это за данность, тем лучше для меня. Когда найдут ее труп, он всего лишь явится официальным подтверждением того, что я только что сказала.

Она замолчала, стараясь сдержать набегающие слезы, не смогла до конца их преодолеть, но продолжила:

— Я намереваюсь сделать все, что в моих силах, чтобы как-то помочь тебе, Саймон. И не пытайся меня отговаривать. Бесполезно. Борьба — вот единственное, что поможет мне не сойти с ума и продолжать жить дальше.

Саймон, который сидел рядом с ней на корточках, произнес:

— Насколько я знаю, якудза ничего против тебя не имеют. Я хочу, чтобы ты знала об этом.

Эрика выдохнула голубой табачный дым к потолку и пристально посмотрела на Саймона.

— Я пойду с тобой до конца.

Д'Агоста пожал плечами.

— Какого черта? Возможно, в ближайшее время я снова встречусь с Мэтти, где бы он ни был. И тогда мы снова начнем рассказывать друг другу байки о войне. Возможно также, я смогу рассказать ему кое-что такое, о чем даже он понятия не имеет. Считай, что я тоже с тобой, парень.

Прежде чем Саймон успел сказать хоть слово в ответ на проявление преданности своих друзей, в гостиной зазвонил телефон.

— Алекс, — пробормотал он и ринулся к аппарату. Схватив трубку, он некоторое время слушал, затем прикрыл ее рукой, ухмыльнулся и прошептал снова: — Алекс! — обращаясь к Д'Агосте и Эрике.

— Эй, козырная дама, ты где это скрываешься так долго? — прокричал он в трубку, убрав руку.

— Похоже на то, что я совершила кругосветное путешествие и возвращаюсь назад. Я в аэропорту Гонолулу. Только что прилетела. Как насчет фотографии? Ты сделал...

— Послушай. Я не оставил фотографию в доме Фрэнки. Прежде чем ты в негодовании швырнешь трубку, я хотел бы кое-что объяснить.

Алекс не хотела его слушать. Печальным и усталым голосом она сказала:

— Саймон, я попросила сделать для меня только одну эту вещь, и ты не посчитал нужным исполнить мою просьбу. А ведь ты дал мне слово. — Казалось, она расплачется прямо в трубку.

— Я все понимаю, но ты выслушай меня...

Саймон почувствовал, как его мать с негодованием отодвинула трубку от уха, только чтобы не слышать его оправданий. Затем она сухо произнесла:

— Если хочешь со мной спорить, то что ж, давай... Если тебе не хотелось выполнить мою просьбу, тебе следовало сразу же мне об этом сказать. Какое право ты имеешь подводить меня? Разве ты можешь знать, по какой причине я просила тебя об этом одолжении? Думаю, что ты и представления не имеешь. Твой эгоизм всегда удивлял меня, и за последнее время ты не слишком изменился. Я хочу позвонить Полу и попросить у него разрешения пожить в его доме в долине несколько дней. Я боюсь возвращаться домой. Я боюсь даже зайти в магазин, но уверена, что все мои страхи покажутся тебе смешными. Возможно, все, что связано со мной в последние годы, вызывает у тебя улыбку, но ведь ты и в самом деле дал мне слово, что оставишь фотографию в доме Фрэнки Одори.

— Ма, прошу тебя...

— Позволь поблагодарить тебя, сынок, за то, что ты не выполнил мою просьбу. Так сказать, за ничегонеделание. — Алекс повесила трубку.

Саймон в ярости едва не швырнул телефон об стену. Нет, его мать бывает совершенно непереносимой временами, и это был один из таких моментов. Он, видите ли, эгоист. Что ж, возможно. Но только не сейчас. Сейчас он уверовал в свою мать и хотел, чтобы она знала об этом. Он принялся крутить диск телефона, игнорируя Эрику, которая кинулась расспрашивать его о разговоре с матерью. Она мгновенно поняла, что между Саймоном и Алекс что-то произошло. Да, произошло. Его родила удивительно напористая женщина. Упрямая до чертиков. Хотя — кто знает — может быть, благодаря ее упрямству она до сих пор жива. И даже не в инвалидной коляске. Кто знает?

Набрав номер, Саймон нетерпеливо прислушивался, ожидая, когда на другом конце снимут трубку. Когда Пол Анами ответил, Саймон почти не дал ему раскрыть рот. Он торопливо сообщил ему, что Алекс будет звонить ему домой, и попросил позаботиться о ней. Скажите ей, что Саймон верит ей абсолютно, всему, что она когда-либо говорила. Алекс поймет. Нет времени объяснять, но, возможно, для него, Пола, и Алекс будет лучше, если они поселятся вдвоем в каком-нибудь отдаленном отеле на несколько дней. Пусть Пол найдет человека, который присмотрит за магазинами. Саймон не может объяснить всего, но дело связано с якудза, вернее, с трудностями, которые возникли после его, Саймона, поездки в Токио. Последствия могут быть непредсказуемыми. После того, как Пол и Алекс найдут соответствующее убежище, Пол должен позвонить ему и оставить телефонный номер у консьержки, так, чтобы Саймон в любой момент мог его получить. И ни в коем случае им не следует уезжать из гостиницы. По крайней мере, до тех пор, пока он, Саймон, не приедет за ними лично.

Пол отвечал нечто нечленораздельное, да и то успел сказать всего несколько слов. Впрочем, как было сказано, Саймон преимущественно говорил сам.

Когда он закончил переговоры и повесил трубку, к нему подошла Эрика, и тот заключил девушку в объятия.

— Мать не дала мне ни слова сказать ей о фотографии, досье в доме Фрэнки и пленках, — произнес он. — Я уезжаю на Гавайи. Необходимо встретиться с Алекс как можно скорее. Кто-нибудь из людей де Джонга может ее выследить, черт возьми.

— Тогда нам пора собираться, — сказала Эрика. Саймон пристально посмотрел ей в лицо, словно увидел ее, впервые за долгое время. Она была очень хороша, но и одновременно в ней чувствовалась большая внутренняя сила. Она ответила ему долгим взглядом и повторила: — Пора собираться, дорогой.

* * *

Далеко в Гонолулу Раймонд Маноа сидел в гостиной Пола, Анами, положив ноги на низенький столик из красного дерева и поигрывая хрустальным бокалом, а в этот момент антиквар заканчивал разговор по телефону. Умница, мистер Пол! Да будет благословенно твое доброе сердце. Даже близкий друг вряд ли повел себя лучше в подобной ситуации. Все, что он говорил по телефону Саймону Бендору и его матери, полностью соответствовало планам Маноа. А как он убедительно разговаривал со старой дамой! Дескать, приезжайте ко мне в долину, дорогая миссис Бендор, и чувствуйте себя, как дома. Живите, сколько вам заблагорассудится. Мой дом — ваш дом. Прекрасно, мистер Пол. Продолжайте в том же духе.

А сынок миссис Бендор, малютка Саймон, тоже как нельзя лучшее расстарался — угодил своим звонком. Мистер Пол только блеял что-то неразборчивое. Короче, все складывается как нельзя лучше.

Маноа поставил бокал на стол и поднялся на ноги. Позевывая и почесываясь, он подошел к бамбуковому плетеному креслу Пола Анами и встал у него за спиной. Антиквар, левый глаз которого подергивался от нервного тика, поднял голову и смиренно взглянул на детектива. В этом человеке напрочь отсутствовал боевой дух, подумал Маноа, зато в нем бездна благодарности. Детектив начал массировать плечевые мышцы антиквара и тыльную часть его шеи, причем делал это мастерски — сильно, но не грубо, насвистывая мотив гимна «Тысячелетняя скала». Используя большие пальцы рук, Маноа начал мягко поглаживать основание черепа мистера Анами — это хорошо успокаивало. Анами сидел тихо, полностью расслабившись. Разумеется, нервный срыв может повториться, но он, Маноа, постарается, чтобы это произошло только после того, как детектив извлечет из его слабой земной оболочки максимальную пользу для себя. В настоящий момент он являл собой образ доброго самаритянина, который находится рядом с человеком, нуждающимся в помощи.

Нагнувшись к уху Анами, детектив прошептал:

— Я ваш друг, мистер Пол, и никогда вас не покину. Ваша самая главная беда в том, что вашим словам никто не верит. Я имею в виду полицейских, врачей в больнице, которые вас лечили. Буквально все они не верят ни единому вашему слову. Вы говорили, что вас изнасиловали? А они утверждают, что вы гомосексуалист, и те повреждения, которые вам нанесли, вполне возможно, связаны с какой-нибудь вечеринкой. Они думают, что все это устроил ваш очередной приятель, желавший получить острые ощущения. Вы, надеюсь, понимаете, на что я намекаю? Верьте мне, мистер Пол. Я хорошо разбираюсь в ваших проблемах.

Маноа снова разогнулся и продолжал массировать шею антиквара.

— Что касается меня, то я вам верю. Я полностью на вашей стороне. Но я один. Но если вы будете поступать так, как я вам стану рекомендовать, то никто не посмеет больше вас тревожить. Доверяйте мне, братец Пол — и все будет хорошо. Верьте своему «Большому Рею». А не пора ли вам принять таблетки, которые вам прописали?