Глава двадцатая

Вокруг них плескались холодные воды, в которых образовали свою страну подвижных гор айсберги. Ходульник не сворачивал со своего курса, твердо придерживаясь намеченной цели, и продолжал шагать параллельно берегу. Один раз тело растения почти полностью погрузилось в воду и его седоки вымокли до нитки; но даже при этом его шаг не замедлился.

Ходульник шел не один. Сошедшие с других островов другие ходульники двигались рядом с ним, все следуя в одном и том же направлении. Была пора миграции, во время которой ходульники несли свои семенные стручки к неведомым землям, где должен был свершиться посев. Некоторые ходульники оступались, падали в воду и тонули, других подминали под себя айсберги, остальные продолжали упорно стремиться вперед.

Время от времени к людям, сидящим на своем похожем на плот насесте, присоединялись ползучие клешни, подобные тем, что они уже встречали на острове. Посеревшие от холода, трубчатые персты выбирались из воды и ползли вверх по слепившимся стручкам, в поисках теплого места, откуда их прогоняли люди, после чего клешни падали в воду, но снова выбирались, чтобы забраться в какой-нибудь другой теплый уголок. Одна из клешней даже залезла на плечо спящему Грину. С брезгливостью он сбросил существо в воду.

Что касается толстопузых, то те почти не жаловались на своих холодных визитеров, выбирающихся из океанских недр и ползающих по ним. Как только стало ясно, что до берега так скоро, как на это рассчитывали, не добраться, Грин урезал рацион, отчего толстопузые впали в полную апатию. Становящийся все сильнее и сильнее холод тоже не улучшал их положения. Казалось, что солнце медленно погружается в море. Ледяной ветер дул почти не переставая. Однажды из сумрачного темного неба на них посыпался обильный град, едва не содравший с них заживо кожу, потому что защититься от градин было практически нечем.

Даже для лишенных всякой фантазии толстопузых цель их путешествия представлялась самой ужасной из всего вообразимого. Это странствие уносило их в никуда. Частые в этих местах туманы, клубы которых прокатывались вокруг, только усугубляли это ощущение; после того, как туман поднимался, они видели, как сгущается на линии далекого горизонта полоса тьмы, все вырастающая и занимающая собой полнеба, угрожающая им и не собирающаяся никуда пропадать. Но пришло время, и их ходульник наконец отвернул со своего неумолимого курса.

Спящие обнявшись в центре семенного стручка, Грин и Яттмур проснулись от оживленной болтовни троицы толстопузых.

– От водяной влаги водного мира мы, толстопузые, мерзнем и мокнем, сидя на длинных мокрых ходульных ногах! Мы поем счастливые громкие песни, потому что мы должны просохнуть или умереть. Во всем мире нет ничего более милого, чем теплая и сухая толстопузая щепка, а теплый и сухой мир наконец-то идет навстречу нам!

Раздраженно открыв глаза, Грин увидел, чем вызвано такое возбужденное ликование толстопузых рыболовов.

Первое, что ему бросилось в глаза, была истинная правда, подтверждающая слова рыболовов – ноги ходульника снова были видны. Отвернув наконец от потока холодного течения, растение шествовало к берегу, ни на мгновение не снижая своего раз взятого темпа. Берег, густо поросший великим Лесом, был уже совсем близко от них.

– Яттмур! Мы спасены! Скоро мы окажемся на суше!

Это были первые слова, произнесенные им подруге за долгое время.

Яттмур подняла голову. Толстопузые тоже вскочили. Все впятером они, снова ощутив взаимную симпатию, дружески принялись хлопать друг друга по плечам. Летящий над ними Красавчик кричал: «Помните, что случилось с Лигой Полного Неповиновения в 45-м году! Отстаивайте свои права! Не слушайте то, что вам твердят другие – все это ложь и пропаганда. Не дайте себе попасть в тиски между бюрократами Дели и коммунистическими интриганами. Голосуйте за Бана Манки!»

– Скоро мы будем счастливыми сухими щепками! – кричали толстопузые.

– Как только доберемся до берега, сразу же разведем костер, – пообещал Грин.

Яттмур была рада видеть мужа в хорошем расположении духа, однако внезапное сомнение заставило ее спросить:

– А как мы слезем с ходульника?

Он резко повернулся к ней, и снова злоба загорелась в его глазах, злость от того, что кто-то посмел омрачить его радость. Он ответил ей не сразу, и она догадалась, что прежде он решил посовещаться со сморчком.

– Ходульник остановится тогда, когда доберется до места, где его собратья обычно высеивают свои семена, – наконец объяснил ей он. – Как только он доберется туда, так ляжет на землю сам. Тогда мы и слезем, не причинив себе никакого вреда. Ни о чем не волнуйся, Яттмур; я знаю, что делаю.

В голосе Грина звенела непоколебимая уверенность и твердость духа, непонятные ей.

– Ты не знаешь, что делаешь, Грин. Нас несет ходульник, и куда он пойдет, там мы и окажемся, а во всем остальном мы беспомощны, потому что не можем его остановить. Мне не по себе, Грин.

– Тебе не по себе от того, что ты глупа, – ответил ей он.

Его ответ причинил ей сильную боль, но она сдержалась, решив, что в данной ситуации не стоит ссориться, а нужно попытаться успокоиться и взять себя в руки.

– Как только мы окажемся на берегу, ты перестанешь волноваться. И тогда, может быть, ты будешь поласковей со мной.

Берег, на котором они в конце концов оказались, встретил их негостеприимно, не торопясь открыть им свои теплые объятия. Пока они с надеждой рассматривали берег вокруг, с деревьев недалекого Леса снялись две черные птицы и, расправив широкие крылья, стали планировать вниз, держа курс на ходульник.

– Прячьтесь! – крикнул Грин. – Или хотя бы замрите!

– «Бойкотируйте суррогатные продукты!» – кричал Красавчик. – «Не допускайте рабочих обезьян на свои фабрики. Поддержите анти-трехпартийную схему Имброглио!»

Ходульник уже брел по мели у самого берега.

Создания с черными крыльями, лишь отчасти похожие на птиц, с шумом пронеслись над ходульником, обдав сидящих на нем запахом падали. В следующий миг Красавчика схватили, прервав его мирное кружение, и в могучих когтях понесли по направлению к берегу. Уносимый, он еще продолжал смело выкрикивать: «Отстаивайте сегодня, чтобы спасти завтра! Сделаем мир безопасным для демократии!» Потом птицы снова опустились на ветви деревьев, и Красавчик исчез.

Обсыхая всем узловатым телом, ходульник теперь продвигался по берегу. В отдалении можно было заметить других ходульников, пятерых или шестерых, шагающих в том же направлении. Их подвижность, их почти разумная человекоподобная устремленность к однажды выбранной цели словно бы возвышала их над все более усугубляющимся кошмаром окружающей действительности. Бурное существование растительной и отчасти животной жизни, свойственное тому региону, из которого Яттмур и Грин начали свое путешествие, здесь почти полностью отсутствовало. Только тень осталась от известного им растительного бурления тропиков. Здесь, в этом мире с низко висящим над горизонтом солнцем, похожим на налитой кровью и болезненный глаз на стебельке, царили вечные сумерки. В небе впереди них сгущалась кромешная тьма.

В океане жизнь тоже словно бы вымерла. Вдоль берега не было заметно ни гигантской хищной травы, ни водорослей, на мели невозможно было заметить ни одной рыбы. Это запустение только подчеркивалось вызывающим удивление спокойствием океанской глади, ибо ходульники – руководимые инстинктом – выбирали для момента своей миграции время затишья штормов.

Было видно, что в глубине материка царит подобное же затишье. Лес и здесь не отступил, однако это был Лес завороженный холодом и тенями, Лес только отчасти живой, окрашенный в цвета вечного вечера, глубокой синевы и серо-зеленого. Продвигаясь мимо застывших древесных стволов, люди видели, что на листьях разрастается плесень. И лишь только в одном месте им в глаза бросилось яркое желтое пятно. «Голосуйте за ЭсЭрЭйч сегодня, отстаивайте путь демократии!» – прокричал им знакомый голос. Рекламная машина лежала, похожая на изломанную игрушку, там, где черные летучие существа бросили ее, с оторванным одним крылом, теперь качающимся на вершине дерева; продвигаясь вглубь материка, они еще долго слышали крики Красавчика, и стихли они только тогда, когда люди оказались за пределами слышимости.

– Когда же мы, наконец, остановимся? – прошептала Яттмур.

Грин ничего не ответил; да она и не ждала от него ответа. Его лицо было холодным и сосредоточенным; он даже не взглянул в ее сторону. Чтобы сдержать свой гнев, она крепко стиснула кулаки, так что ногти впились в ладони, сознавая, что не он виноват в том, что происходит с ними.

Осторожно выбирая себе дорогу, ходульник шел через Лес, листья которого с шелестом задевали за его ноги, а иногда касались и людей. Выбрав новое направление, теперь ходульник шел, строго поворачиваясь спиной к солнцу, которое уже и без того почти скрыла за собой редкая в этом Лесу листва. Все это время они продвигались навстречу тьме, отмечающей конец светлого мира. Однажды с ближнего дерева снялась целая стая черных растительных птиц и с громким хлопаньем крыльев полетела обратно к солнцу, но ходульник своего шага не замедлил.

Умерив свое возбуждение и все больше осознавая ожидающую впереди опасность, люди постепенно все больше и больше сокращали свой рацион. Большую часть времени они спали, прижавшись друг к другу в центре шестидольного стручкового тела. Грин все это время почти не разговаривал.

Они спали, а когда просыпались, то возвращались к действительности очень неохотно, потому что окружающий мир теперь был связан в их головах только с холодом, а также с переменами в видениях окружающего мира – и постоянно не в лучшую сторону.

Ходульник спустился в небольшую низину. Тьма распростерла над ними свои крылья и только один луч солнца освещал тело растения, верхом на котором они ехали. Вокруг них по-прежнему тянулся нескончаемый Лес, искривленный Лес-калека, похожий на слепого, спотыкаясь, бредущего вперед, вытянув руки и растопырив пальцы, в каждой черте которого застыл испуг. Листва почти совсем пропала, лишь изредка на ветвях можно было заметить отдельный лист, имеющий болезненный буро-коричневый цвет, голые же ветви перекрещивались меж собой, принимая совсем уже гротескные формы, навязанные им единым общим прародителем-древом, разросшимся своими джунглями туда, где ничто расти не должно было.

Троица толстопузых жалась друг к другу и дрожала от страха и невыносимости ожидания. Ни один из них не решался взглянуть вниз, все они смотрели только вперед.

– О пуза и хвосты! Навстречу нам движется голодное место холода и вечной ночи, которое пожрет нас! Ну почему мы не умерли счастливо давным-давно, когда жили все вместе и так приятно давным-давно потели жарким потом все вместе.

– Эй, вы, кучка жалких нытиков, а ну-ка замолчите! – крикнул им Грин, хватаясь за палку. Его голос стал пустым и невыразительным, хотя и звучал громко и разносился по низине, отражаясь от деревьев эхом.

– О великий маленький бесхвостый пастух, ты должен был проявить к нам милость и убить нас своей жестокостью давным-давно, в те времена, когда у всех нас еще росли наши счастливые милые хвосты, когда мы еще могли радостно потеть все вместе. А теперь мы движемся в самую пасть черного старого и холодного мира, который вот-вот схватит нас, бедных милых бесхвостых щепок, своими зубами. О, бедные мы!

Ничто уже не могло остановить плач толстопузых. Впереди них лежала страна тьмы, слои которой нарастали друг на друга.

Посреди видимого пространства этой пятнистой тьмы высился единственный холм. Держа груз ночи на своих изломанных плечах, этот холм возвышался перед людьми непоколебимым призывом. Солнце золотило своими лучами его вершину, олицетворяющую последнее противление светлого мира окружающей тьме. Вокруг холма мир был скрыт во мраке неизвестности. Первые густые безвозвратные тени уже сгущались вокруг них. Ходульник начал подниматься вверх, выбираясь из низины снова на свет; оглянувшись по сторонам, люди увидели в низине еще пятерых ходульников, растянувшихся в цепь – одно из растений шло совсем близко к ним, четверо других едва можно было различить во мраке в отдалении.

Подъем давался ходульнику с трудом. И тем не менее он выбрался на свет и продолжил свой путь без какой-либо остановки.

Лесу тоже удалось перебраться через низину теней. Чтобы пробраться через мрак низины, Лесу пришлось многим пожертвовать: дабы разрастись на последних метрах освещенной солнцем земли, Лес сбросил свои последние листья. Здесь, на склонах глядящих в сторону вечно уходящего за горизонт солнца, еще можно было заметить Его последние потуги выглядеть так же величественно и достойно, как в жаркий краях.

– Как ты думаешь, Грин, может быть ходульник остановится здесь? – спросила Яттмур. – Как ты полагаешь?

– Откуда мне знать. Что ты спрашиваешь меня?

– Он должен здесь остановиться. Куда и зачем ему идти дальше, там же нет ничего?

– Я не знаю. Я же сказал тебе. Я ничего не знаю.

– А твой сморчок?

– Он тоже ничего про это не знает. Оставь меня в покое. Давай спокойно подождем, что будет.

После этого замолчали все, даже толстопузые рыболовы и те затихли, неподвижно сидя среди шестидольного тела ходульника и с выражением отчаяния, надежды и страха глядя по сторонам на разворачивающийся жутковатый пейзаж.

Ничем не намекнув на то, что момент остановки скоро наступит, ходульник подошел вплотную к склону холма и медленно, но упорно принялся взбираться вверх. Длинные ноги растения продолжали выискивать и нащупывать самые безопасные места среди чахлой растительности и рытвин на склонах холма, и сидящие на нем поняли, что целью длинноногого странника является никак не освещенный умирающим солнцем склон холма, последнее прибежище света и тепла среди преисподней тьмы, а нечто находящееся еще дальше впереди. Ходульник продолжал свой путь, достиг вершины холма и, перевалив через нее, тем же мерным шагом начал спускаться, проделывая все это с размеренностью растительного автомата, которого его седоки внезапно возненавидели всей душой.

– Нужно спрыгнуть! – воскликнул Грин, поднимаясь. – Я прыгаю первым.

Яттмур, заметив, какими дикими сделались глаза ее мужа, попыталась угадать, кому на самом деле принадлежали эти слова, сморчку или самому Грину. Обхватив себя в отчаянии руками за грудь, она закричала, чтобы Грин не смел этого делать, что он разобьется. Грин замахнулся палкой, чтобы ударить Яттмур, но рука его застыла в воздухе – в то время как ходульник, не останавливаясь ни на мгновение, наконец спустился с холма к самому его подножию.

Последний луч солнца упал на них. Последний раз они взглянули на мир, осиянный золотистым солнечным светом, пронизывающим мутноватый здешний воздух, на Лес, с коричневой редкой листвой или совсем без листвы, на другого ходульника, появившегося сбоку неподалеку от них. Потом вершина холма поднялась над ними, и они окунулись в мир вечной тьмы. В один голос с их уст сорвался крик ужаса, крик, разнесшийся по бесплодным пустошам, теперь окружившим их, отразившийся эхом и затихший в отдалении.

С точки зрения Яттмур, исход их пути теперь мог быть только один. Они ступили в мир неминуемой гибели, и очень скоро смерть придет за ними.

Совершенно уже не в силах о чем-либо думать, она потерянно спрятала лицо в мягких волосах на толстой спине ближайшего к ней толстопузого и просидела так неизвестно сколько времени, пока продолжающееся мерное покачивание ходульника не убедило ее, что путь их продолжается прежним порядком и ничего ужасного пока не происходит.

– Наш мир стоит на месте, навечно повернувшись к солнцу одной стороной, – проговорил Грин, повторяя слова сморчка. – …сейчас мы входим на ночную половину нашего мира, перебираемся через пограничную сумеречную зону… впереди нас лежит вечная тьма…

Его зубы стучали от страха. Услышав, как дрожит от ужаса голос Грина, Яттмур открыла глаза и повернулась к нему, чтобы бросить первый за долгое время взгляд на его лицо.

Во тьме бледное лицо ее спутника глядело на нее мутным белесым пятном, являя облик призрака, но все же вселяло в нее покой и уверенность. Грин протянул одну руку и обнял девушку, после чего они прижались друг к другу, соприкоснувшись щеками. Близость со своим мужчиной согрела ее и придала достаточно храбрости для того, чтобы поднять голову и оглянуться по сторонам.

С содроганием она увидела вокруг только совершенное запустение и отсутствие жизни, отчего ей вообразилось, что они угодили во впадину какой-то невероятно огромной морской раковины, выброшенной морем космоса на колдовской пляж небес. Действительность вокруг была маловыразительна и вместе с тем вселяла в душу небывалый страх. Прямо над головами у них умирало последнее воспоминание о солнечном свете, освещая своими остатками долину, по которой они шествовали. Тусклый свет застилала собой чернильная тень, которая все более и более покрывала своими крылами небо, исходя из дальней точки горизонта, в сторону которой упорно продвигался их ходульник.

Неожиданно они вошли в место низкого гудящего звука. Взглянув вниз, Яттмур обнаружила, что ходульник продвигается через поле белесых извивающихся червей. Черви цеплялись и терлись своими телами о тонкие длинные ноги ходульника, которые растение теперь начало переставлять с преувеличенной осторожностью, с тем чтобы не потерять от напора земных тварей равновесие. Отливая желтоватым воском в остатках небесного свечения, черви кишели, колыхались и в ярости цеплялись за ноги ходульника, отказываясь выпускать его из своей хватки. Некоторые из червей были длинны настолько, что почти дотягивались до шестидольного вместилища, в котором сидели, замерев от страха, люди, и когда головы нескольких червей мелькнули перед Яттмур, та с содроганием заметила жадно разверстые и направленные в их сторону чаши рецепторов. Чем являлись эти рецепторы, органами чувств, ртами или глазами, а может быть особыми органами, улавливающими изливающиеся с небес остатки тепла, она не могла сказать. Но стон ужаса, который издала Яттмур, наконец вывел Грина из его транса; почти обрадовавшись тому, что он может хотя бы на время отвлечься от неведомых ему кошмаров, которые мельтешили в его голове, он принялся отражать палкой атаки восковых червей, которые, вырываясь снизу из густого мрака, все норовили дотянуться до теплых человеческих тел.

Другому ходульнику слева и чуть позади от них тоже приходилось нелегко. И хоть земля внизу была едва видна, они смогли разобрать, что в одном месте шестиногое создание ступило в самое логово червей, где те шевелились сплошной огромной кучей, достигая невероятной длины. Выделяясь почти ясным силуэтом на фоне ярко освещенного сравнительно с окружающей тьмой склона холма вдали, второй ходульник застыл, удерживаемый шевелящейся под его длинными ногами массой червей, целым лесом бескостных пальцев, что кишели вокруг него. Ходульник пошатнулся. Потом, не издав ни единого звука, он упал, и конец его долго пути был отмечен кишением бесчисленных червей вокруг его повергнутого тела.

Ничем не отреагировав на происшедшую неподалеку трагедию, ходульник, на котором ехали люди, продолжал шагать вперед.

Самый опасный участок, где червей было особенно много и где они были особенно сильны, остался позади. Черви, корневая система которых приковывала их к земле, не могли ползти за ними следом. Червей стало заметно меньше, они сделались короче, потом поле червей осталось позади них, а чуть позже ужасные твари стали попадаться лишь только отдельными кучками, которые ходульник с легкостью обходил стороной или перешагивал.

Немного успокоившись, Грин воспользовался передышкой, чтобы повнимательней оглядеться по сторонам и понять, куда они забрели. Яттмур в страхе прятала свое лицо у него на плече; в животе у нее поднималась тошнота и она ничего больше не хотела и не могла видеть.

 

Глава двадцать первая

Крупные и мелкие камни густо были рассыпаны по равнине, которую сейчас пересекал ходульник. Все эти камни были принесены сюда течением реки, давно уже пересохшей и ушедшей в небытие; в древности река эта пересекала дно долины; перебравшись через пересохшее русло, они начали подниматься вверх, по склону совершенно голому и лишенному хотя бы каких-то признаков растительности.

– Мы, жалкие пузатые, хотим умереть! – стонали рыболовы. – Слишком страшно оставаться живыми в этой стране смерти. Отпусти нас из этого мира, о, великий пастух, удостой нас чести удара твоего милого и жестокого малого резуна-ножа, зарежь нас, и дело с концом. Доставь маленьким пузатым щепкам радость, ударь каждого из них по разу своим ножом, чтобы прекратить наконец это долгое умирание в стране бесконечной смерти! О, о, о, холод сжигает нас, аййй, долгий холод, холод!

В один голос они продолжали завывать, повторяя свой плач словно молитву.

Отвернувшись от них, Грин старался не слышать их стоны. Наконец, когда от криков и стонов толстопузых у него кончилось терпение, он схватил палку и несколько раз крепко ударил их. Яттмур пыталась ему помешать.

– Неужели ты не разрешишь им даже плакать? – спросила она. – Я тоже готова плакать с ними вместе, и бить этих несчастных несправедливо, потому что очень скоро мы все вместе здесь умрем. Мы уже вышли за пределы любой жизни, Грин. Здесь мы не встретим ничего, кроме смерти.

– Быть может мы не в силах сейчас что-то предпринять, но ходульник имеет цель и к ней идет. Это растение не стало бы продолжать свой путь, если бы впереди его ожидала смерть. Или, может быть, ты тоже превратилась в толстопузую, женщина?

На мгновение она замолчала и задумалась.

– Мне плохо, Грин, что-то творится со мной, что-то неправильное. В моем животе поднимается тошнота, которая ворочается там словно смерть.

Она говорила так, потому что не знала, что тошнота в ее животе означает новую жизнь, но никак не смерть.

Грин ничего не ответил.

Ходульник продолжал отмерять своими ногами пяди бесплодной земли. Наконец, убаюканная заунывными подвываниями толстопузых, Яттмур задремала. Потом проснулась от холода. Нытье толстопузых затихло, они и Грин спали. В следующий раз, когда она проснулась, ее разбудили рыдания Грина; но тяжелый сон снова смежил ее веки, и она опять без сил провалилась в забытье, полное тревожных сновидений.

Когда она вынырнула из сна в следующий раз, то открыла глаза и, вздрогнув, очнулась мгновенно. Мрачный сумрак впереди освещался бесформенным красным пятном, некой горящей массой, словно бы висящей в воздухе. Задыхаясь от страха и, одновременно, надежды, она принялась трясти за плечо Грина.

– Грин, посмотри туда, – воскликнула она, указывая рукой вперед. – Там что-то горит! Что это такое? Неужели мы туда идем?

Ходульник наконец замедлил свой шаг, словно бы почуяв близость конца пути.

Открывающееся впереди них в почти полной тьме видение поражало. Прежде чем они поняли, что это такое перед ними, прошло немало времени. Поперек пути ходульника протянулся невысокий длинный холм-гряда, на которую растение начало взбираться; как только ходульник поднялся к вершине гребня, они наконец смогли начать разбирать то, что скрывалось впереди. Неподалеку за гребнем холма высилась большая гора с разбитой на три пика вершиной. Именно эти три вершины и горели перед ними красным огнем.

Ходульник наконец грузно ступил на гребень гряды, и они увидели гору с трехзубой вершиной в полной ее красе.

И не было в их памяти видения, которому они бы более возрадовались.

Вокруг них повсюду царила дремучая ночь или ее бледные сумеречные собратья. Все оставалось недвижимым; лишь только легкий холодный бриз, словно чужестранец в полночь в разрушенном незнакомом городе, украдкой мел по дну долины, которое с высоты шестиножника оставалось практически неразличимым для глаз. Если они и не вышли за пределы мироздания, то наверняка оказались за пределами мира растительной жизни. Под ногами ходульника полная пустота заслонялась полнейшей же тьмой, усиливающей каждый их шепот до силы громкого крика.

Посреди этой пустоты восставала из небытия гора, высокая и прекрасная; ее подножие утопало во тьме; ее вершина вздымалась достаточно высоко, чтобы указывать своими тремя перстами на солнце, от ее окрашенных в пурпур склонов исходило клубящееся тепло и свет, благодатно отражающийся на жадном до него окружающем бесплодии и теряющийся во мраке и неизвестности вокруг.

Взяв руку Яттмур, Грин молча указал вперед. Из тьмы позади них выходили другие ходульники, которым, как и им, повезло добраться до своего предназначения; всего ходульников было три, и они уверенно спускались со склона гряды. Уже одни эти странные и нелепые тощие фигуры делали мир вокруг них менее запустелым и почти сносным.

Яттмур разбудила толстопузых, чтобы показать им, что появилось впереди. Трое толстых рыболовов, обнявшись, долго смотрели на яркое красное пятно горы, горящее перед ними.

– О, глаза наши наконец-то увидели добрый знак! – вздохнули потом они.

– Очень добрый знак, – отозвалась Яттмур.

– О, очень добрый, нижняя госпожа! Этот яркий красный кусок дня вырос для нас, милых щепок, на горе в этом мире ночи и смерти. Частица милого солнца упала для нас с неба, чтобы в нем мы счастливо зажили в своем добром новом доме.

– Может быть и так, – согласилась Яттмур, хотя, наученная горьким опытом, она не надеялась на то, что их дальнейшая судьба окажется совсем гладкой.

Ходульник начал взбираться на гору. Вокруг мало-помалу становилось светлее. Наконец они вышли из тени и ступили на свет. Свет благословенного солнца снова коснулся их тел. Повернувшись к светилу, они наслаждались его видом, пока глаза их не заслезились и долина внизу не зашлась в круговороте зеленых и красных пятен. Сжатое, похожее по форме на лимон и оранжевое из-за толщи атмосферы, солнце светило им над зазубренной грядой мира, разгоняя своими лучами столько теней вокруг, сколько это было возможно в этом мертвом покое. Разбиваемые неравномерно трезубцем горных пиков, вздымающихся во тьме, нижние слои солнечного света наливались радующим глаз оттенком золота.

Не тронутый прелестью зрелища, ходульник невозмутимо продолжал подниматься, скрипя ногами при каждом шаге. Внизу время от времени пробегали мимо клешни-ползуны, направляющиеся вниз к темной долине и так же не обращающие внимания на бредущее вверх их собственное материнское создание. Наконец ходульник поднялся настолько, что оказался в ложбине между двумя вздымающимися вверх вершинами, составляющими трезубец. Там растение наконец остановилось.

– Духов ради! – воскликнул Грин. – Похоже, что ходульник дальше нас не понесет.

Толстопузые радостно завопили от восторга, но Яттмур оглянулась по сторонам с великим сомнением.

– Как же мы спустимся вниз, если ходульник так и останется тут стоять? – спросила она. – Что об этом думает сморчок?

– Тогда нам придется слезать вниз самим, – ответил Грин, немного подумав и отметив, что ходульник остается в полной неподвижности.

– Хотелось бы мне посмотреть, как ты будешь спускаться вниз. От холода и долгого сидения в неподвижности мои ноги затекли и стали как палки – я не чувствую их.

Разгневанно посмотрев на нее, Грин поднялся и потянулся. Потом тщательно изучил положение, в котором они оказались. У них не было веревки, по которой они могли бы спуститься вниз. Поверхность гондолы из шести стручков, в которой они сидели, была гладкой и не давала возможности добраться до ног ходульника, находящихся под стручком. Постояв немного, Грин уселся на прежнее место, с видом самым что ни на есть хмурым.

– Сморчок советует нам не торопиться и подождать, – проговорил он. Потом положил руку на плечо Яттмур, не находя себе места от смущения.

Они принялись ждать. Потом съели еще немного из остатков своих припасов, которые уже начали покрываться плесенью. После еды их сморил сон и они заснули; после того как они проснулись, сцена вокруг них практически не изменилась, за исключением того, что теперь по сторонам от них, справа и слева неподвижно стояли другие ходульники, а по небу тянулись тяжелые облака.

Беспомощные что-то предпринять, люди оставались лежать в полной неподвижности, позволяя природе, подобной огромной машине, в которой они были теперь самыми малоподвижными винтиками, проделывать с ними все, что ей пожелается.

Из-за горы одна за другой выворачивали низкие и темные тучи. Проносясь через ложбину между пиками вершин, тучи, подсвеченные солнцем, становились похожими на сметану. Время от времени тучи почти полностью заслоняли собой солнце. Потом туч стало так много, что в их густоте исчезла вся гора. Повалил мокрый снег, прикосновение каждой снежинки которого напоминало холодный болезненный поцелуй.

Люди собрались вместе и улеглись, отвернувшись к снегопаду спинами. Под их телами задрожал ходульник.

Потом мелкая дрожь растения обратилась мерным покачиванием. На почве под ходульником скопилась влага и его ноги немного просели в грязь; потом намокший от снега шестиножник понемногу начал сдавать и подгибаться. Постепенно прямые ноги ходульника превратились в дуги. В скопившемся в ложбинах между вершинами тумане с остальными ходульниками – на спинах которых не было дополнительного веса – происходило то же самое, хотя и гораздо медленней. Ноги шестиножников дрожали и расходились и выгибались все шире и шире; тело ходульника опускалось при этом вниз.

Внезапно, ослабевшие после бесчисленных миль пути и размокшие от влаги, ноги ходульника, на котором сидели люди, достигли предела своей прочности и подломились. Половинки ног растения разошлись в стороны, а его состоящее из стручков тело с плеском упало в жидкую грязь. От удара все шесть стручков лопнули и развалились, разбросав во все стороны увесистые семена.

Это внезапное, но очевидно неизбежное крушение посреди снегопада, было концом путешествия ходульника и началом нового круговорота его жизненного цикла. Подобно всем растениям поставленный перед проблемой ужасной перенаселенности мира, ходульник решил эту проблему, выбрав для высевания своих семян холод во тьме за пределами сумеречной зоны, куда не могли добраться джунгли. На склоне этой и некоторых других гор в пределах сумеречной зоны ходульники разыгрывали заключительную сцену из бесконечного круговорота своей жизни. Разбросанным по сторонам семенам предстояло прорасти в тепле и просторе и развиться в ловких маленьких клешней-ползунов; малая часть клешней, избегнув на пути своем тысячи опасностей, постепенно доберется до мира тепла и света, где укоренится и расцветет соцветиями, чтобы продолжить бесконечный растительный цикл существования.

От взрыва семенных стручков людей разбросало в грязи. Кряхтя от боли, они поднялись на ноги, с трудом разминая похрустывающие суставы. По сторонам от них клубился облачный туман и снег такой густоты, что они едва могли разглядеть в нем друг друга: их фигуры быстро превратились в белые статуи, приобретя вид совершенно иллюзорный.

Яттмур поспешила собрать вместе троицу толстопузых, прежде чем кто-то из них потеряется. Внезапно, заметив в круговороте снега и сумеречного света темную фигуру, она бросилась вперед и схватила существо за плечо. С рычанием к ней повернулось лицо незнакомца, оскалившего желтые зубы и блеснувшего горящими глазами ей в лицо. Она вскинула руки, чтобы защитить себя, но существо прыжком исчезло в снегопаде.

Так они узнали, что на склонах горы они не одни.

– Яттмур! – крикнул Грин. – Толстопузые все здесь! Где ты?

Повернувшись, она бросилась бежать к нему, от страха забыв про осторожность и гордость.

– Здесь есть кто-то еще! – закричала она. – Белое чудовище, все покрытое шерстью, дикое, с огромными зубами и глазами!

Грин закрутил в стороны головой, высматривая врагов, а троица толстопузых начала кричать о духах смерти и тьмы.

– В этой мути невозможно что-нибудь разглядеть, – сказал наконец Грин, стирая с лица снег.

Они встали с Яттмур спиной к спине, вытащив ножи и приготовившись. Неожиданно снег прекратился и обратился в дождь, а потом и дождь перестал. Сквозь пелену последних дождевых капель они увидели дюжину покрытых белой шерстью созданий, медленно спускающихся по склону горы по направлению к границе тьмы по другую ее сторону. За собой неизвестные тащили волокушу, в которой лежали мешки, из одного из которых сыпались крупные семена ходульника.

Луч солнца наконец упал с неба, осветив невзрачные склоны горы. Со страхом люди взирали вслед белошерстым созданиям, пока те не спустились с горы и не исчезли из виду.

Потом Грин и Яттмур переглянулись.

– Кто это были – люди? – спросил Грин.

Яттмур пожала плечами. Она ничего не могла сказать. Она даже не знала, как отличить людей от нелюдей. Вот толстопузые, лежащие теперь в грязи и глухо стонущие: они люди? И сам Грин, так изменившийся теперь, после того как сморчок подчинил полностью его волю и такой непонятный: может он все еще называться человеком?

Так много вокруг было непонятного, такого, что она и не могла выразить словами, тем более объяснить… Однако солнце снова согрело ее тело. Последние облака бежали в сторону света, подсвеченные золотом и пурпуром. Над ними в склоне горы имелась пещера. Они могут забраться туда и разжечь там костер. Там они будут в безопасности и смогут выспаться в тепле…

Она отвела с лица грязные волосы и стала медленно подниматься к пещере. Движения давались ей с трудом, во всем теле она чувствовала какую-то тяжесть, а на душе – странное беспокойство, но одно она знала точно – остальные тоже пойдут за ней.

 

Глава двадцать вторая

Жизнь на склоне горы была вполне сносной, а иногда доставляла радость и отдохновение, ибо человеческих дух тем и силен, что способен создать свой счастливый мир даже на склоне горы, стоящей одиноким островком в океане тьмы.

Посреди этого темного и непостижимого огромного мира люди чувствовали себя лилипутами, чья судьба была сведена к состоянию полной незначительности. Растительная судьба Земли и раздирающие ее противоречия проходили мимо них, не задевая ни их сознания, ни души. Меж склоном горы и облаками, меж снегом и грязью, они влачили свое жалкое существование.

Поскольку смена времен дня и ночи полностью прекратилась, не было ничего, по признакам чего они могли бы отмечать ток уходящего времени. Когда температура падала и погода портилась, приходили бураны; дождь, льющийся с небес, был холоден словно лед; но иногда поднималась такая жара, что им приходилось с криками бежать в пещеру, чтобы не изжариться на солнце.

Грин, чью волю сморчок подчинил себе совершенно и без остатка, сделался мрачным и нелюдимым. Сам гриб, раздраженный тем, до чего довела их всех его вечная погоня за новым, пребывал в злобной задумчивости; побуждаемый внутренним стремлением к размножению, он старался полностью обезопасить себя и отрезать Грина от его спутников, погрузив его в полное одиночество.

Прошло время и новое событие нарушило ничем не примечательный ток времени. Во время одной из бурь Яттмур родила сына.

Ребенок стал причиной для продолжения ее существования. Она назвала мальчика Ларен, и в душе ее поселился покой.

На склоне горы, высящейся в океане тьмы у самой границы теневого полушария Земли, Яттмур, качая на руках спящего сына, тихо напевала ему.

В то время как вершина горы была освещена еще не угасшим солнцем, ее подножие было погружено в тень. Пейзаж во все стороны выглядел подобно бескрайнему простору ночи, с редкими рубиновыми звездами горных вершин, которые, подобно каменной имитации живых созданий, тянулись к солнечному свету и теплу.

Но даже там, где тьма казалась особенно густой, ночь все же не была абсолютной. Точно так же, как не была абсолютной и смерть – химические элементы разложения служили строительным материалом для созидания новой жизни – так и ночь казалась просто приглушенным до самого нижнего предела светом, миром, в котором двигались и сновали существа, волею судьбы изгнанные из более светлых и населенных областей.

Среди подобных тварей была, например, пара кожекрылов, весело кувыркающихся сейчас в воздухе над головой матери, держащей на коленях ребенка, то стремительно, сложив крылья, пикирующих вниз, то снова взмывающих вверх, наслаждаясь парением в теплом восходящем потоке воздуха. Ребенок проснулся, мать принялась показывать ему летающих над ними созданий.

– Смотри, Ларен, как быстро падают они – буух! – прямо в долину и вот – оп! – взлетают вверх, так ловко! – снова поднимаются к солнцу, снова летят к свету.

Мальчик морщил носик, слушая мать. Кожекрылы продолжали свои акробатические упражнения, пикировали вниз и переворачивались, то ярко освещенные солнцем, то снова утопающие в мире теней, только для того чтобы снова вырваться из него, словно из бескрайнего моря, к свету, взлетев почти до редких плывущих по небу облаков. Подбрюшья облаков были подсвечены бронзой; они казались такой же неотъемлемой частью ландшафта, как рубиновые горы, отражающие свой свет на темный мир внизу почти ощутимым потоком, нисходящим на пустынный пейзаж цветами старого золота и выцветающей осенней желтизны.

Посреди этого перекрестия света и теней парили кожекрылы, кормящиеся спорами, извергаемыми из себя растительными машинами размножения, покрывающими солнечную сторону планеты, и густыми облаками приносимыми оттуда ветрами. Малыш Ларен гукал от удовольствия, вытягивая ручки к небу; мать Яттмур тоже гукала ему в ответ, испытывая при виде каждого движения своего малыша беспредельную радость.

Внезапно падение одного из кожекрылов затянулось. С удивлением Яттмур следила за тем, как отвесно несется вниз птица, как потерял ее ловкий прежде полет контроль. Второй кожекрыл тоже нырнул вниз, стремясь догнать своего партнера. Еще мгновение ей казалось, что падающий первым кожекрыл вот-вот выровняется: но потом его тело ударилось о каменистый склон горы с отчетливым густым звуком!

Яттмур поднялась на ноги. Мертвое летучее создание неподвижно лежало на камнях, а его партнер кружил над ним в безысходном горе.

Не только она была свидетельницей падения кожекрыла. Один из троицы толстопузых уже бежал в упавшему крылатому, крича на бегу двум своим товарищам. Она даже слышала его крик: «Идите за мной, чтобы видеть глазами упавшую крылатую птицу!» – отчетливо разносящийся в прозрачном воздухе, под аккомпанемент звучного топота его ног, торопливо стучащих по склону горы. Она стояла и по-матерински обеспокоено следила за толстопузым, прижимая к себе Ларена и сожалея о том, что мир и покой ее существования внезапно оказался так грубо нарушен.

Ибо не только толстопузый торопился добраться до упавшей птицы. Яттмур с испугом заметила дальше на склоне холма группу сутулых фигур, проворно вывернувших из-за укрытия за камнями и устремившихся в сторону мертвого кожекрыла. Всего она насчитала восемь покрытых белесым мехом существ, с острыми торчащими носами и большими ушами, силуэты которых четко выделялись на фоне темно-синего сумрака, укрывающего позади них долину.

Они и Грин называли эти существа горными людьми и все время с тревогой ожидали их появления, потому что эти создания были быстры и хорошо вооружены, хотя до сих пор ни один из них не пытался причинить вред людям.

На мгновение картина словно застыла – троица толстопузых спускается вниз по склону холма, в то время как восемь горных людей поднимаются торопливо вверх, а над всем этим наверху кружит одинокая птица, не зная что ей делать, опуститься ли, чтобы оплакать гибель своего партнера, или же скорее улетать и спасать свою жизнь. В руках у горных людей были луки и стрелы и на бегу они поднимали свое оружие, такое маленькое на расстоянии, но безусловно грозное, и внезапно Яттмур почувствовала тревогу за судьбы глупых добродушных увальней, которые проделали вместе с ней такое далекое и опасное путешествие.

Прижав Ларена покрепче к груди, она закричала им, пытаясь предупредить:

– Эй, толстопузые! Быстро возвращайтесь назад!

В тот же самый миг, как раздался ее крик, один из покрытых мехом горных людей выпустил стрелу. Стрела полетела быстро и очень точно – и кружащая над местом гибели своего партнера птица с кожистыми крыльями по спирали упала вниз. Заметив, что случилось в небе и что подбитая птица падает прямо на него, бегущий впереди толстопузый взвизгнул и присел. Подстреленная птица, крылья которой еще слабо трепетали, упав, ударила его по плечу. От удара толстопузый пошатнулся и тоже упал, а птица, широко раскинув крылья, накрыла его, продолжая слабо биться.

Сразу же после этого толстопузые и горные люди увидели друг друга.

Яттмур повернулась и бросилась бежать к закопченной пещере, где обитали она, ребенок и Грин.

– Грин! Пожалуйста, иди скорее! Толстопузых сейчас убьют! Их поймали эти ужасные ушастые горные люди. Что нам делать?

Сложив руки на животе, Грин лежал у костра, опершись спиной о груду камней. Услышав ворвавшуюся в пещеру Яттмур, он взглянул на нее пустыми и мертвыми глазами, потом снова смежил веки. Его лицо было бледно, и на фоне этой бледности особенно четко выделялся коричневый воротник, которым были окружена его шея, и так же коричневый гребень, спускающийся у него по плечам, разросшись там тяжелыми складками.

– Да сделай же, наконец, что-нибудь ! – закричала на него она. – Что с тобой творится?

– От толстопузых все равно нет никакого толку, – проговорил Грин. Однако, медленно и словно неуверенно, он поднялся на ноги. Она подала мужу руку, за которую тот машинально ухватился, и вытащила его из пещеры.

– Я не могу бросить этих несчастных – они такие глупые, а я так привыкла к ним, – проговорила Яттмур, больше обращаясь к самой себе.

Остановившись на склоне, они удивленно уставились вниз, на маячащие на фоне туманной синевы долины неясные фигуры.

Все трое толстопузых, совершенно целые, поднимались обратно к пещере, волоча за собой одного из кожекрылов. Позади них толпой семенили горные люди, буксируя за собой волокушу, в которую был нагружен другой подстреленный кожекрыл. И те и другие держались друг с другом весьма дружелюбно и болтали, сопровождая свои слова быстрой жестикуляцией, в чем особенно отличались толстопузые рыболовы.

– Ну и что ты на это скажешь? – воскликнула Яттмур.

Вид у процессии был весьма странный. В профиль лица горных людей были заострены словно собачьи морды, их продвижение отличалось нерегулярностью и время от времени то один, то другой из них опускались на четвереньки и бежал так некоторое время вверх по склону. Прислушавшись, Яттмур различила их говор, состоящий из коротких и отрывистых слов, похожих на лай, хотя расстояние было еще слишком велико, чтобы понять смысл сказанного – невозможно было даже понять, были ли эти звуки осмысленными или нет.

– Что происходит, Грин? – спросила она у своего мужчины.

Он ничего не ответил, не сводя глаз с группы созданий, очевидно направляющихся к другой пещере, указанной им для обитания толстопузым. Когда все вместе, толстопузые и горные люди, спустились в ложбину ходульников, он увидел, как и те и другие оборачиваются к нему и Яттмур и смеются чему-то. Он даже бровью не повел на это.

Взглянув на Грина, Яттмур внезапно ощутила острую жалость к нему, который так изменился в последние дни.

– Ты плохо выглядишь, любимый, и ты все время молчишь. Мы оказались заброшенными в такую даль, только ты и я и наша любовь, но теперь ты видимо решил покинуть меня совсем. В моем сердце бьется любовь к тебе, с губ моих слетают только добрые и ласковые слова. Но ни любовь, ни ласковые слова более не трогают тебя, Грин, о, мой дорогой Грин!

Свободной рукой она обняла Грина за шею, но он тут же отстранился от нее. Он заговорил, и слова, слетающие с его губ, были холодны словно снег:

– Помоги мне, Яттмур. Тебе нужно потерпеть. Я болен.

В душе у нее снова вспыхнуло беспокойство.

– Ты выздоровеешь, любимый. Но для чего пришли сюда эти дикие горные люди? Может быть дик только их вид, а на самом деле они вполне дружелюбны?

– Если хочешь, можешь сходить туда и посмотреть сама, – ответил Грин, голос которого по-прежнему был холодным и безжизненным.

Убрав от нее свою руку, он вошел обратно в пещеру и улегся на свое место возле костра, опершись на груду камней и сложив, как и раньше, руки на животе. В нерешительности Яттмур присела с ребенком на руках возле входа в пещеру. Горные люди и толстопузые скрылись в другой пещере. Наверху начали собираться облака, и женщина не знала, куда ей деваться. Пошел дождь, который обещал перейти в снег. Ларен расплакался, и она дала ему грудь.

Постепенно убаюканные монотонным дождем, ее мысли обратились ко времени, прошедшему и текущему вокруг нее. Перед ней в сумраке начали восставать призрачные неясные картины, картины, которые вопреки отсутствию в них логики, отображали собой путь ее мыслей. Вольные дни жизни в племени пастухов представлялись ей крохотными горящими алыми цветками, которые кроме того, при небольшом изменении настроения, могли также стать и ею самой: теперь она не отличала себя, как явление, от явлений окружающих ее. Вспоминая себя в прошедшие дни, она могла видеть себя только девушкой в толпе соплеменников, или кружащейся на празднестве в танце, или той, чья очередь наступила идти за водой к Длинной Воде.

Но те дни алых цветков миновали, оставив единственный бутон, прижавшийся к ее груди. Толпы соплеменников отошли на задний план памяти и скрылись в желтоватой дымке забвения, напоминающей теплый солнечный свет. О свет и тепло солнца! Горячее солнце светит прямо в макушку, отчего голове становится очень жарко, но припекает приятно, ее тело еще полно невинности, счастья, в котором она пока не ведает себя другой – и всюду вокруг нее тянутся эти желтые полосы отрадного теплого света. В глубине памяти она видела себя, отворачивающуюся от своего теплого счастья, чтобы пуститься в путь вместе с бродягой-чужаком, приглянувшимся ей только лишь тем, что он был ей непонятен, и который и сам не знал цели и предела своего пути.

Как непонятен и неизвестен был большой иссохшийся лист, на котором кто-то жалостливо свернулся в клубок. Она шла за этим листом – в ее воображении собственная крохотная фигурка была особенно неловкой и ненужной – а за ее спиной ветры времен уносили в бесконечность желтый свет и алые цветы детства и счастья. Она повзрослела и сделалась больше, ее фигура увеличилась в размерах, теперь она продвигалась сквозь край густонаселенный, полный сладкого млека и исполненных медом лон. Но тут больше не было счастливой музыки, только звуки сладострастно бьющейся друг о друга мокрой от пота плоти тел и шелест просторного листа.

Но даже и это затихло. Навстречу ей приближалась гора. Гора, против которой еще стояли несколько алых цветков. Гора закрывала собой все небо, у ее крутого склона не было ни вершины, ни подножия, потому что пик скрывался в темных туманных облаках, а подножие – в море тьмы внизу. И куда бы она ни взглянула, землю и небеса застилали темные облака и туманная мгла, олицетворяющие длиннорукое зло с коротким и жестоким умом; через несколько мгновений, после очередного витка воображения, склон горы стал уже и не частью ее жизни, а символом всей жизни и всем ее существованием. В ее сознании, не признающем парадоксов, существовал только текущий миг; а в этот миг она находилась на склоне горы, и все, и алые цветы, и желтые теплые лучи, и плоть, все исчезло и ушло прочь, словно бы и не было ничего и никогда.

Гром бури, разразившейся над подлинной горой, вывел Яттмур из забытья, мгновенно развалив на части картины ее грез.

Она оглянулась внутрь пещеры, туда, где лежал Грин. Он как был, так и оставался лежать неподвижно. Его глаза были закрыты, он не смотрел в ее сторону. Неожиданное видение принесло с собой ясность в мыслях, и она сказала себе: «Все беды, которые случились с нами, все они от волшебного сморчка. И я и Ларен стали его жертвами, а также и бедный Грин. Сморчок не дает ему покоя и он страдает от боли. Сморчок гложет его тело и душу. Как – не знаю, но я должна найти способ, чтобы избавиться от ненавистного гриба».

Однако понимание не принесло с собой успокоения. Покрепче перехватив на руках ребенка, она отняла у него грудь и поднялась.

– Я ухожу в пещеру толстопузых, – сказала она, почти не ожидая услышать от Грина ответ.

Но Грин ответил ей.

– Ты не можешь идти туда, потому что Ларен вымокнет под холодным дождем. Отдай его мне, я о нем позабочусь.

Медленно она прошла к Грину через пещеру. В скудном свете, проникающем в пещеру, Яттмур вдруг увидела, каким необычно темным стал гриб, разросшийся у Грина среди волос и на шее. Гриб заметно вырос и спускался Грину на лоб, чего раньше не было. Внезапно испытав отвращение, она, уже начав протягивать ему ребенка, остановилась.

Он взглянул на нее из-под нависшего козырьком над его глазами гриба таким взглядом, какого она раньше никогда не видела; в глазах Грина кипели смешанные фатальное отупение и хитроумие, всегда скрывающиеся на дне всего самого злого на свете. Инстинктивно она отшатнулась от него, прижав ребенка к себе.

– Отдай его мне. Я не сделаю ему ничего плохого, – сказал ей Грин. – Он так мал, и мне его нужно многому научить.

Неожиданно он быстро вскочил на ноги, причем все движения его, хотя и были проворными, были лишены человеческого и казалось, что он пребывает словно бы во сне. Воспламенившись от страха и злости, она отскочила от него и, зашипев словно кошка, выхватила из-за пояса нож, дрожа всем телом. Как зверь, она оскалила на него зубы.

– Не подходи ко мне.

На руках у нее, захлебываясь, заплакал Ларен.

– Отдай мне моего ребенка, – снова сказал Грин.

– Это говоришь не ты. Я боюсь тебя, Грин. Сядь обратно на свое место. Держись от меня подальше! Не подходи!

Но словно не слыша ее слов, он продолжал идти к ней, причем его движения отличались странной дерганностью, как если бы его телу приходилось реагировать на приказы от сразу двух центров жизненного контроля. Она угрожающе вскинула свой нож, но он не обратил на оружие никакого внимания. Его глаза были подернуты пеленой слепоты.

В последний момент Яттмур не выдержала. Бросив нож, она повернулась и опрометью выбежала из пещеры, крепко прижимая к себе ребенка.

В лицо ей ударила буря – ветер со снегом и дождем дул из ложбины между вершинами. В небе сверкали молнии, освещая одинокую сеть великого странника, протянувшуюся откуда-то неподалеку до самых облаков. Внезапно сеть загорелась и пламя плясало на ней, пока его не погасил дождь. Пригнув голову и прижав к груди ребенка, Яттмур побежала и не останавливалась до тех пор, пока не добралась до пещеры толстопузых. Она не смела оглянуться назад.

Только добравшись до пещеры рыболовов, она поняла, как опрометчиво поступила. Но к тому времени было уже поздно что-либо изменить. Когда она вбежала из-под дождя в пещеру, толстопузые рыболовы и горные люди выскочили ей на встречу.

 

Глава двадцать третья

Грин упал на колени на острые камни у самого выхода из пещеры.

Снаружи творился ужасающий хаос и там невозможно было разобрать ничего, а кроме того, его сознание заслоняла собой пелена. Колышущиеся словно миражи картины поднимались перед его глазами, извиваясь на экране его сознания. Он видел стены из крохотных ячеек, наполненных липким веществом и похожих на соты, вырастающие вокруг него. У него была тысяча рук, но он не мог толкнуть и разрушить эту стену; его руки тонули в вязком сиропе, сковывающем движения. Ячеистая стена разрасталась, смыкаясь над его головой, оставляя видимым только один единственный просвет. Неотрывно глядя в этот просвет, он различил где-то далеко, словно за много миль, крохотные фигурки. Это была Яттмур, она стояла на коленях и рыдала и вздымала руки от того, что он не мог прийти к ней. Другие фигурки, что стояли рядом с ней, были толстопузые. Кроме того, он увидел там Лили-Йо, старого вождя их племени. В последней фигурке – сгорбленной и несчастной! – он узнал себя самого, выброшенного из своего убежища.

Видение-мираж заколебалось и исчезло.

В отчаянии он упал на бок и, с трудом поднявшись, сел, привалившись спиной к ячеистой стене, немедленно отреагировавшей на его близость и открывшейся словно утроба, извергнув из своих ячеек ядовитых созданий.

Ядовитые создания обратились ртами, плотоядными коричневыми ртами, испускающими из себя потоки слов. Окружив со всех сторон, они донимали его голосами сморчка. Рты окружили его так плотно, что на мгновение он оглох от их невнятного бормотания, различая только гул голосов, но не улавливая смысла сказанного. Он открыл рот и хрипло вскрикнул, а потом понял, что сморчок говорит с ним не грубо, а в голосе его слышится жалость и сочувствие; постепенно успокоившись, он попытался взять себя в руки и умерить дрожь, чтобы лучше услышать то, что ему говорилось.

– В зарослях Безлюдья, где обитают мои сородичи, никогда не водилось созданий, подобных тебе, Грин, – говорил ему сморчок. – Все, что мы могли там, это подчинять себе примитивные растения. Растения существуют в бессмыслии. На время их мозгом становились мы. Но с тобой все было иначе. В удивительных и древних наслоениях глубин твоего подсознания я нашел очень много интересного для себя и решил остаться с тобой. Наше совместное пребывание затянулось слишком надолго.

Я увидел в тебе столько ценного и захватывающего, поразившего меня до глубины естества, что забыл о том, зачем я соединился с тобой, Грин. Ты захватил меня в свои сети, точно так же, как захватил тебя в свои сети я.

Но настало время, а оно должно было настать, когда я, наконец, вспомнил о своем истинном предназначении. Я живу за счет твоей жизни для того, чтобы продолжить дальше свою; таков мой путь, таково мое предназначение. И теперь я достиг предела, кризисной точки, потому как я созрел .

– Я не понимаю тебя, – тупо прошептал Грин.

– Передо мной лежит необходимость принятия решения. Очень скоро я должен буду разделиться и произвести на свет потомство; таков способ, посредством которого репродуцируется мой вид, и я не в силах как-то контролировать его. И разделиться мне придется именно здесь, на голом склоне этой горы, среди снега и дождя, и я надеюсь, что мой потомок сумеет тут выжить. Или же… в том случае, если дальше дело будет идти так же неважно, я попытаюсь найти для себя нового носителя.

– Только не моего ребенка.

– А почему бы и нет, Грин? Ларен – это единственный шанс, который здесь мне предоставила судьба. Он молод и свеж; управлять им будет гораздо проще, чем тобой. Само собой, что он пока слаб, но Яттмур и ты, вы вместе будете присматривать за ним и заботиться о нем до тех пор, пока он не сможет позаботиться о себе сам.

– Если это означает так же и заботу о тебе, сморчок, то я не согласен.

Прежде чем Грин успел закончить свою фразу, в его голове вспыхнул свет и сознание его получило такой сильнейший удар, что он упал на каменный пол и мучительно содрогнулся в конвульсиях.

– Ни ты, ни Яттмур, не при каких обстоятельствах не бросите ребенка. Ты это знаешь, потому что твои мысли видны мне очень ясно. Как знаешь ты и то, что при малейшей же возможности ты уйдешь с этой безжизненной горы в места богатые жизнью, светом и теплом. Это совпадает с моими планами. Времени остается все меньше, мой друг; мне нужно идти дальше, потому иначе нельзя.

Я познал каждую клеточку твоего тела, и боль, которую испытываешь ты, вызывает у меня жалость – но я остаюсь равнодушным к твоей боли, если оказывается, что твое поведение идет вразрез с моими планами и моей природой. Сейчас мне необходим сильный и энергичный носитель, который послушно и быстро доставит меня назад в мир тепла и света, с тем, чтобы я спокойно мог там размножаться. Для этой цели я выбираю Ларена. Согласись, что в данных обстоятельствах подобное решение будет наилучшим.

– Я умираю, – простонал Грин.

– Пока еще нет, – ответил сморчок.

Яттмур сидела у самой дальней стены в пещере рыболовов, находясь между сном и явью. Духота и вонь, царящие в пещере, глухой гул голосов, шум дождя снаружи, все это притупило болезненную обостренность ее чувств. Уложив Ларена на кучу сухой листвы рядом с собой, она задремала. Перед этим все они отведали мяса кожекрыла, куски которого были частью изжарены, частью сожжены над разведенным в пещере костром. Ребенок тоже съел несколько маленьких кусочков, самых мягких, которые выбрала ему мать.

Когда она появилась перед входом в пещеру, толстопузые тут же с радостью пригласили ее войти внутрь, приветствовав криками:

– Входи, входи, милая нижняя госпожа, в нашу пещеру прочь от дождливой сырости, которая падает сверху из облаков. Входи к нам, чтобы отдохнуть и обсохнуть у огня без сырости.

– Кто такие эти люди, что находятся тут с вами? – спросила она, с испугом глядя на восьмерых горных обитателей, которые тоже вскочили на ноги и теперь в улыбках скалили ей зубы и энергично подпрыгивали на месте, демонстрируя ей свою радость.

При близком рассмотрении их облик вызывал отвращение: на голову выше среднего человека, они имели широкую грудную клетку и хорошо развитые плечи, густой мех на которых свисал длинным воротником. Поначалу они сгрудились все вместе позади толстопузых, но потом окружили Яттмур, весело скаля на нее зубы и перекликаясь друг с другом на странном лающем языке, лишь отдаленно напоминающем человеческую речь.

Их лица представляли собой самые устрашающие маски из когда-либо виденных Яттмур. Удлиненные челюстные кости, низко нависшие надбровные дуги, вывернутые ноздри, из-за которых их носы напоминали рыло, короткие желтоватые бороды и торчащие подобно сырому мясу из белесого густого меха широкие оттопыренные уши. Быстрые и резкие в движениях, горные люди постоянно морщили и кривили лица, а когда они принялись вылаивать ей вопросы, за их серыми губами быстро то появлялись, то исчезали длинные и желтоватые, словно из слоновой кости, клыки.

– Ты, аф, ты жить здесь? Ты на Большом склоне, ты, аффа-аффа, жить здесь? С толстопузыми, с толстопузыми, ты жить здесь? И с ними жить вместе, аффа-аф, спать кучей, жить и любить вместе, жить на Большом Склоне?

Все эти вопросы пролаял в лицо Яттмур самый крупный из горных людей, подпрыгивая перед ней и корча при этом в гримасах лицо. Его голос был настолько хриплым и гортанным, а слова, которые он произносил, настолько напоминали лай, что с первого раза она вообще ничего не поняла.

– Аффа-аф, ты вправду жить на Большом Склоне?

– Да, я живу на этой горе, – ответила она, стараясь взять себя в руки и ответить достойно. – А откуда пришли вы? Где вы живете? Кто такие вы, люди?

Вместо ответа горный человек вытаращил на нее свои козьи глаза, раскрыв их до того, что вокруг век появился красный ободок. После этого он крепко зажмурил глаза, вместо этого раскрыв рот и испустив высокий, напоминающий кашляющее сопрано, аккорд смеха.

– Эти меховые люди – боги, наши милые быстрые острозубые боги, нижняя госпожа, – объяснил один из толстопузых, которые так же прыгали вместе с горными людьми вокруг нее, отталкивая друг друга в стремлении первым излить перед ней свою душу. – Эти острозубые горные люди называют себя острозубыми. Они теперь наши боги, госпожа, потому что они поднялись бегом по склону Большого Склона, чтобы стать милыми богами для добрых старых толстопузых щепок. Она боги, да боги, они большие могучие боги, нижняя госпожа. У них есть хвосты !

Это последнее толстопузый выкрикнул в восторге. После чего вся свора принялась носиться по пещере, пронзительно выкрикивая и улюлюкая. У острозубых действительно имелись хвосты, продолжения позвоночника, отстоящие от спины под небольшим углом. Толстопузые гонялись за хвостами острозубых, пытаясь поймать и поцеловать их. Яттмур отпрянула от всеобщей суматохи и прижалась спиной к стене, в то время как Ларен, который некоторое время расширенными от страха глазами взирал на происходящее, вдруг принялся голосить во всю мощь своих легких. Острозубые и толстопузые стали передразнивать его, в свою очередь так же крича и воя.

– Дьявол танцует на Большом Склоне, на Большом Склоне. Острозубые многозубы, жующие-кусающие-рвущие, днем и ночью живут на Большом Склоне. Толстопузые щепки поют о милых хвостах своих хвостатых острозубых богов. На Большом Склоне столько есть всего плохого, о чем можно петь и петь. Есть и кусать и пить, когда вода течет-хлещет с неба дождем. Ай, ай, яй.

Внезапно, проносясь галопом мимо, один из острозубых выхватил из рук Яттмур Ларена. Она испустила пронзительный крик – ее сына уносили прочь, на его крохотном красном личике застыло испуганное выражение. Раскрыв зубастые пасти, покрытые густым белесым мехом, горные люди принялись перебрасывать Ларена с рук на руки, сначала по-верху, потом внизу, то едва не задевая потолок, то чуть не роняя на пол, взлаивая от смеха и радости от своей игры.

Охваченная огненной яростью Яттмур набросилась на ближайшего к ней острозубого. Вырвав из него несколько клоков меха, она ощутила под кожей существа бугры сильных мускулов, напрягшихся после того, как оно повернулось к ней лицом. Лишенная шерсти рука, покрытая коричневой кожей, метнулась вперед, пара растопыренных пальцев впилась ей в ноздри и дернула вверх. Резкая боль пронзила ее поперек лба, словно тело разрезали ножницами. Яттмур опрокинулась на спину, ее руки метнулись к лицу, она потеряла равновесие и растянулась на полу пещеры. Бросившись к ней, в единый миг острозубый навалился на нее сверху. Мгновенно все остальные устроили на ней кучу-малу.

Это и спасло Яттмур. Острозубые принялись драться между собой и позабыли про нее. Она выползла из-под груды тел, чтобы схватить на руки Ларена, лежащего на полу, совершенно невредимого, с вытаращенными от небывалого удивления глазами. Всхлипывая от облегчения, она прижала сына к груди. В тот же миг Ларен тоже залился плачем – Яттмур в испуге оглянулась, но острозубые уже позабыли и о ней и о своей драке, собираясь заняться приготовлением на костре новой порции кожекрыла.

– О, у тебя идет дождь из глаз, наша милая нижняя госпожа, – проговорили толстопузые, собираясь вокруг нее в кружок, нежно похлопывая ее по плечам своими мягкими руками и пытаясь погладить по волосам. Грина рядом с ней не было, и такая странная фамильярность толстопузых испугала ее, но она нашла в себе силы спросить хриплым голосом:

– Вы так всегда боялись меня и Грина, почему сейчас вы не боитесь этих ужасных покрытых мехом созданий с острыми зубами? Разве вы не видите, что это кровожадные хищники, сколько таится в них опасности?

– А разве ты, нижняя госпожа, не видишь, что у этих острозубых богов есть настоящие хвосты? Только люди с растущими хвостами могут стать нашими богами, богами несчастных милых толстопузых щепок.

– Они убьют вас и съедят.

– Они наши боги и для нас счастье быть убитыми богами с хвостами. Да, у наших богов острые зубы и хвосты! Да, со своими острыми зубами и хвостами они зовутся острозубыми!

– Вы как дети – ведь они очень опасны, разве вы не видите?

– Ай-яй, у наших острозубых богов во ртах полно страшных острых зубов. Но эти зубы не зовут нас плохими именами, как делаешь ты, нижняя госпожа, и умная голова Грин. Так что лучше уж нам будет умереть радостно, госпожа!

Прислушиваясь к ответам толстопузых, Яттмур смотрела поверх их голов на группу острозубых. Некоторое время восемь меховых существ оставались на месте, увлеченные тем, что разрывали на части тушу кожекрыла и запихивали в рот мясо. Пищу они запивали содержимым большой кожаной фляги, которую передавали из рук в руки; по-очереди, булькая и захлебываясь, они тянули из фляги. Яттмур заметила, что между собой острозубые разговаривают на грубом наречии того языка, на котором изъяснялись толстопузые.

– И сколько они уже здесь находятся? – спросила она толстопузых.

– О, в этой пещере они находятся часто, потому что они любят нас в этой пещере, – ответил один из толстопузых, поглаживая ее плечо.

– Значит, они уже не в первый раз к вам приходят?

Круглые лица улыбнулись ей в ответ.

– Острозубые приходят к нам снова, и снова, и еще раз снова, потому что они любят милых толстопузых щепок. Раньше ты, нижняя госпожа и охотник Грин не любили милых толстопузых, и мы, толстопузые, плакали на Большом Склоне. Острозубые обещали забрать нас с собой, чтобы отвести нас к милому мать-дереву. Ведь острозубые заберут нас, правда?

– Вы хотите уйти от нас?

– Мы хотим уйти от вас, уйти от холода и ненастной тьмы Большого Склона, туда, где очень пусто и темно, потому что острозубые обещают отвести нас к теплу и свету, где может расти милое мать-дерево.

От жара и вони, царящих в пещере, со спящим Лареном на руках, она тоже мало-помалу погружалась в дремоту. Смысл сказанного толстопузыми не сразу дошел до нее и она заставила повторить их все еще раз, что они с готовностью исполнили.

Грин уже давно не скрывал своей ненависти к толстопузым. Острозубые охотники, эти опасные создания, грозились увести толстопузых с горы, причем обещали доставить их в места с обильной растительностью, где произрастали толстые деревья с мясистой листвой, породившие и поработившие толстопузых людей. Инстинктивно Яттмур понимала, что покрытым мехом горным людям нельзя доверять, но как объяснить это толстопузым, она не знала. С содроганием она представляла, как останется одна с ребенком на руках и наедине с Грином на склоне горы.

Не выдержав такого множества переживаний, она разрыдалась.

Толстопузые продолжали толпиться рядом, дыша ей в лицо, пытаясь неуклюже утешить ее, поглаживая ее груди, щипая и уминая ее тело, корча рожи ребенку. Она была слишком растеряна, чтобы им противиться.

– Ты пойдешь с нами к зеленому миру, милая нижняя госпожа, чтобы жить далеко от Большого Склона вместе с милыми щепками, – бормотали толстопузые. – Мы зовем тебя приятно спать в тепле с нами милыми.

Получив уверенность при виде ее апатии, толстопузые принялись изучать ее тело, добираясь до самых укромных и интимных мест. Яттмур не стала сопротивляться, и как только простейшая похоть толстопузых была удовлетворена, они оставили ее в покое в ее углу. Один из толстопузых позже вернулся к ней и принес ей порцию мяса кожекрыла, которое она съела.

Пережевывая мясо, она думала: «Если я и Ларен останемся тут наедине с Грином, то он убьет Ларена своим грибом. Поэтому, ради сына, я должна попытать счастье и отправиться вместе с толстопузыми и острозубыми». Приняв решение, она почувствовала в себе уверенность и, успокоившись, заснула.

Она проснулась от криков Ларена. Принявшись укачивать малыша, Яттмур поднялась на ноги и выглянула наружу. Снаружи царила небывалая тьма, доселе невиданная ею. Дождь на время прекратился; теперь вокруг грохотал гром, прокатываясь меж облаками и землей, словно бы ища выход. Толстопузые и острозубы, которые спали все вместе, сгрудившись в кучу, тоже проснулись от раскатов грозы. Голова Яттмур раскалывалась от боли и она подумала: «Я никогда не смогу заснуть под этот грохот». Но через мгновение она снова улеглась и, устроив Ларена, закрыла глаза и уснула.

В следующий раз, когда она проснулась, ее разбудили острозубые. Собирая свои пожитки и готовясь выбираться из пещеры, они возбужденно перелаивались.

Ларен еще спал. Оставив сына лежать на куче сухой листвы, Яттмур подошла к выходу из пещеры, чтобы увидеть что происходит. Выглянув наружу, она тут же отпрянула назад, так как почти в упор уставилась на ужасную маску на голове одного из острозубых. Для того чтобы защитить свои головы от дождя, который уже снова лил изо всех сил, острозубые облачились в шлемы, вырезанные из того же сорта наростов на камнях горы, из которых Яттмур смастерила горшки для приготовления пищи и мытья.

Из круглого нароста была удалена сердцевина, прорезаны дыры для глаз, носа и пасти. Однако наросты были слишком велики для покрытых мехом голов; при каждом движении острозубых их шлемы перекатывались из стороны в сторону, отчего острозубые становились похожими на сломанные куклы. Это, а также и то, что шлемы на головах острозубых были грубо размалеваны красками разных цветов, придавало им ужасно уродливый и даже устрашающий вид.

Как только Яттмур выскочила под дождь, острозубый прыжком преградил ей дорогу, как болванчик мотая своей деревянной головой.

– Аваффа-воу, тебе оставаться и спать в пещере для спанья, госпожа-мать. Сюда идут, ваф-авафа, из тьмы плохие, дурные, злые, которых мы, друзья, не любим. Мы будем кусаться и рвать и кусаться. Рррр, вафф, лучше тебе, аваффа-ваф, держаться подальше от глаз, ваффа, наших.

Выслушав рычание и взлаивания острозубого, смешанные с барабанной дробью дождя по его шлему, Яттмур рванулась из его цепкой руки.

– Почему я не могу остаться снаружи? – спросила она. – Неужели вы боитесь меня? Что тут происходит?

– Бери-тащи идут, авафф, сюда, чтобы схватить тебя! Гррр, пусть тогда поймают и схватят тебя!

Толкнув Яттмур, острозубый снова метнулся к своим товарищам. Со стуком сталкиваясь шлемами, рычащие существа метались вокруг своей волокуши, распределяя меж собой стрелы и луки. Рядом с ними стояло трио толстопузых, обнимая друг друга и утешая, и указывая руками вниз по склону.

Причиной волнения толстопузых была группа фигур, медленно бредущих в сторону пещеры. Поначалу, прищурив глаза и приглядевшись, сквозь струи дождя, она сумела разглядеть фигуры только в общих чертах; потом группа приблизилась и всего она насчитала три фигуры – кажущиеся ей странными, но что за странность в них она, она не могла бы объяснить ни за что в жизни. Острозубые, очевидно, знали, что им ожидать.

– Это бери-тащи, бери-тащи! Смертоносные бери-тащи! – кричали они, постепенно разъяряясь все больше и больше. Однако даже с точки зрения Яттмур бредущее под дождем странное трио имело вид совсем не зловещий. Тем не менее острозубые уже подпрыгивали от возбуждения; один или двое из них натягивали луки, выбирая цели сквозь колеблющуюся пелену льющегося дождя.

– Постойте! Не стреляйте в них! – закричала Яттмур. – Они не причинят нам зла!

– Это бери-тащи! Ты, ты, ваф, лучше молчи, госпожа, и тогда тебе точно никто не причинит зла! – ответствовали ей острозубые, и слова их было тяжело разобрать из-за возбуждения, в котором они пребывали. Один из острозубых, склонив голову в своем устрашающем шлеме, бросился на нее и сбил с ног, ударив шлемом в плечо. В страхе она вскочила на ноги и пустилась бежать, сперва не разбирая дороги, потом опомнившись и выбрав направление.

В одиночку она одна не могла совладать с острозубыми; но, возможно, это окажется по силам Грину и сморчку.

Вскрикивая и разбрызгивая из-под своих ног воду и грязь, она бежала обратно к пещере, где оставила Грина. Без раздумий она вбежала в пещеру.

Грин стоял вблизи входа в пещеру, прижавшись спиной к стене и наполовину скрытый в тени. Яттмур пробежала мимо него и прежде чем она заметила мужа во тьме, он начал надвигаться на нее.

Беспомощная от потрясения, она кричала не переставая, раскрыв широко рот и вытаращив при виде Грина глаза.

Поверхность сморчка потемнела и покрылась наростами, а кроме того, гриб разросся и сполз вниз, закрыв собой почти все лицо Грина. Когда Грин бросился на нее, его глаза маслянисто блеснули сквозь щели в плоти сморчка.

Яттмур упала на колени. От вида болезненных наростов на голове и плечах Грина у нее на мгновение сделалась совершенно пустой голова, и она ничего не смогла в этот момент предпринять, для того чтобы увернуться от рук Грина.

– О, Грин! – только и смогла слабо прохрипеть она.

Наклонившись, Грин неторопливо и уверенно взял рукой ее за волосы. Физическая боль вывела Яттмур из мгновенного ступора; все ее тело дрожало подобно склону горы под катящейся лавиной, однако способность мыслить вернулась к ней.

– Грин, этот сморчок хочет убить тебя? – прошептала она.

– Где ребенок? – глухим голосом потребовал ответа Грин. Приглушенный, голос Грина при этом приобрел и странную гулкость, как бы звон, от чего Яттмур сделалось еще более не по себе. – Что ты сделала с ребенком, Яттмур?

Пригнувшись и пытаясь вырваться, она ответила:

– Твой голос изменился, Грин. Это говоришь не ты, а сморчок. Что случилось с тобой? Ты знаешь, что я люблю тебя – скажи мне, что случилось, чтобы я смогла понять.

– Почему ты не принесла с собой ребенка?

– Ты больше не Грин. Сморчок каким-то образом сумел полностью овладеть тобой. Ты говоришь его голосом.

– Яттмур – мне нужен ребенок .

Она опять попыталась вырваться и подняться на ноги, но Грин не отпускал ее волосы, тогда она проговорила, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойней.

– Скажи мне, для чего тебе нужен Ларен?

– Ребенок принадлежит мне, и я хочу, чтобы он был со мной. Куда ты его дела?

Яттмур указала рукой в темную глубину пещеры.

– Не будь глупцом, Грин. Ларен лежит вон там, позади тебя, у дальней стены пещеры. Он спит.

Стоило Грину оглянуться, его внимание отвлеклось, и Яттмур вырвалась из его руки, нырнула под его локоть и бросилась бежать. Вскрикивая от страха, она выскочила под дождь.

И снова дождь бил ей в лицо, пытаясь загнать обратно в мир, из которого она только что бежала – вместе с тем устрашающий образ Грина, в лицо которому она смотрела лишь мгновение назад, так и не исчез из ее памяти, запечатлевшись там навеки. Оттуда, где она находилась, склон холма скрывал тройку странных пришельцев, которых острозубые назвали бери-тащи, но сами острозубые и трио толстопузых были отлично ей видны. И те и другие в неподвижности стояли рядом со своей волокушей, повернувшись к ней лицом, отвлеченные от своих дел ее криками.

Изо всех сил она бросилась бежать к острозубым, вопреки всякой логике довольная тем, что снова сможет быть с ними. Только оказавшись рядом с острозубыми и толстопузыми, она решилась оглянуться назад.

Появившись в проеме пещеры, Грин стоял и смотрел ей вслед. Постояв так немного, словно в нерешительности, он повернулся и скрылся в пещере. Острозубые тихо переговаривались меж собой, видимо приведенные в благоговейный трепет тем, что им довелось узреть. Моментально почувствовав, что из сложившегося положения можно извлечь выгоду, Яттмур указала на пещеру Грина и прокричала:

– Если вы не станете повиноваться мне, этот страшный человек с лицом из гриба выйдет оттуда и пожрет вас всех. Я хочу, чтобы мы с вами дождались, когда эти безобидные с виду люди подойдут сюда и вы не смели причинять им вред до тех пор, пока они не нападут первыми.

– Бери-тащи, в аффа-ваф, плохие! – хором ответили ей острозубые.

– Разве я не сказала вам, что человек-гриб придет и сожрет вас, уши, и хвосты, и мех и все-все!

Три фигуры, вышедшие из мрака и направляющиеся к горе, уже преодолели половину склона и были совсем близко. Идущие первыми были похожи на обыкновенных людей, только очень изможденных, хотя в колеблющемся свете, льющемся из туч, различить какие-то детали и сказать что-то с определенностью было невозможно. Самой необычной Яттмур показалась фигура, бредущая последней. Существо это, ступающее на двух ногах, выглядело выше ростом своих спутников и словно бы имело огромную голову. Некоторое время Яттмур казалось, что великан имеет две, одну под другой, головы, и хвост, и что руки его подняты вверх и сложены на верхней голове в замок. Но различить все это и сказать точно из-за мерцающего гало дождевых капель вокруг бредущих фигур пока было невозможно.

К величайшему разочарованию Яттмур, тройка незнакомцев внезапно остановилась. Она даже крикнула им, чтобы они не боялись ее и шли смело, но они не обратили на ее крики никакого внимания. Они застыли в неподвижности на склоне холма, с которого катили потоки воды – и неожиданно края одной из человеческих фигур сделались расплывчатыми, потом фигура стала прозрачной и исчезла совсем!

И острозубые и толстопузые, на которых угроза Яттмур, очевидно, произвела впечатление, стояли молча. Увидев как исчезла одна из фигур, они разом приглушенно загомонили, при этом казалось, что острозубые почти совсем не удивились.

– Что там случилось? – спросила Яттмур одного из толстопузых.

– Очень странная вещь сотворилась, милая нижняя госпожа! Несколько странных вещей! Сквозь хмарную сырость к нам идут две женщины-духа и страшный бери-тащи, на спине которого сидит под хмарной сыростью третий дух. Наши острозубые боги плачут от страшных мыслей, которые не дают им покоя в их головах!

Сказанное мало что прояснило для Яттмур. Внезапно, сильно разозлившись на толстопузых, она крикнула им:

– Скажите острозубым, чтобы они замолчали и вернулись обратно в пещеру. Я хочу встретить этих трех незнакомцев и поговорить с ними.

– Наши милые острозубые боги не станут делать то, что говоришь им ты, бесхвостая, – отозвался один из толстопузых, но Яттмур не обратила на него внимания.

Раскинув в стороны руки и раскрыв ладони, с тем чтобы продемонстрировать свои добрые намерения, она начала спускаться навстречу троице незнакомцев. Пока она спускалась вниз, дождь перешел в морось и закончился, хотя раскаты грома еще продолжали грохотать над ближними холмами. Теперь она могла разглядеть двух стоящих впереди нее созданий гораздо яснее – внезапно рядом с ними вновь появилось третье существо. Появившийся сначала расплывчатый образ медленно принял очертания, материализовавшись в худую женщину, повернувшуюся в сторону Яттмур с тем же выражением внимательного ожидания на лице, с которым смотрели на нее двое других ее спутников.

Испуганная этим появлением, происшедшим совсем близко от нее, Яттмур остановилась. В тот же миг массивная фигура двинулась к ней навстречу, подталкиваемая вперед двумя худощавыми женщинами.

– Создание, вышедшее из вечнозеленого мира, Содал-Йе из племени бери-тащи приветствует тебя словами истины. Ого, да ты достаточно разумна, чтобы понять, что тебе говорят!

Голос массивного существа, производимый могучей глоткой и обширными легкими, был богат по тембру и раскатист. Продвигаясь вперед под прикрытием могучего тела своего спутника, следом за великаном семенили две худые женщины. Приглядевшись, когда женщины подошли ближе, Яттмур отметила, что формой своего тела они полностью подтверждают свою принадлежность в роду человеческому, хотя и кажутся весьма недоразвитыми, поскольку выражение их лиц было лишено какого-либо признака мысли и шли они под дождем совершенно нагие, лишь богатая татуировка сплошь покрывала их тела.

Понимая, что от нее ждут какого-то ответа, Яттмур поклонилась и проговорила:

– Если ты пришел с миром, добро пожаловать на нашу гору.

Массивная фигура издала рев нечеловеческого торжества, триумфа и презрения.

– Эта гора никогда не была и не будет твоей, женщина! Эта гора, называющаяся среди местных дикарей Большой Склон, это куча грязи, камня и булыжников, она владеет тобой, а не ты ей! Земля не может принадлежать ни одному созданию, разумному или нет: все мы дети Земли!

– Ты неправильно понял то, что я сказала, – растерянно проговорила Яттмур. – Кто вы такие?

– У всего сказанного устами бывает два или более смыслов! – таков был дан ей ответ, но Яттмур больше не слушала бери-тащи; внезапный рев великана привел к тому, что за ее спиной началась какая-то возня. Оглянувшись, она увидела, что острозубые приготовляются выступить в путь, перекрикиваются друг с другом и толкаются, тащат вперед свою волокушу и устанавливают ее так, чтобы ее нос был направлен вниз со склона горы.

– Унесите нас с собой или позвольте нам весело бежать рядом с вашей милой волокушей! – кричали толстопузые, бросаясь то в одну, то в другую сторону и даже принимаясь кататься в грязи перед своими жестокими и жуткими богами. – Или, молим вас, убейте нас милой смертью, но только не бросайте здесь одних, а возьмите с собой бежать и ехать вместе прочь от этого Большого Склона. Заберите нас с этого Большого Склона от людей, которые так любят играть друг на дружке, и этих страшных бери-тащи! Заберите нас, заберите нас с собой, милые жестокие острозубые боги!

– Нет, нет и нет! Авва-гуф, уходите прочь, ползучие люди! Мы, острозубые, уходим одни, и скоро вернемся обратно, когда наступят тихие и спокойные времена! – кричали острозубые, подпрыгивая на месте.

Все пришло в движение. Прошло немного времени и, несмотря на их хаотические действия, волокуша наконец стронулась вниз с холма в нужном направлении, а вслед за волокушей бросились и сами острозубые, бегом спускаясь рядом и позади своих саней, подталкивая их при надобности и лаем и воем подбадривая себя и своих товарищей, вскакивая наверх волокуши, лихо перепрыгивая через нее, пронзительно крича, гортанно переговариваясь, снимая с головы и подбрасывая вверх свои вырезанные из дерева шлемы, переезжая на скорости рытвины и колдобины, все время держа направление к темной долине внизу.

Залившись цветистыми причитаниями о своем несчастье, брошенная на горе троица толстопузых развернулась и отправилась обратно к пещере, потеряв всякий интерес в пришельцам. Как только крики и гиканье острозубых затихли в отдалении, Яттмур услышала, что в ее пещере исходится плачем Ларен. Забыв обо всем, она побежала к сыну, схватила Ларена на руки и укачивала его до тех пор, пока тот не успокоился и не стал улыбаться, после чего снова вышла на свет, чтобы опять говорить с великаном-пришельцем.

Как только Яттмур появилась снаружи, великан сразу же с охотой заговорил с ней.

– Эти поросшие мехом острозубые бросились от меня наутек. В голове у них только гнилая листва, они полные идиоты – просто животные, с лягушками вместо мозгов. Сейчас они не хотят слушать меня, но придет время и им придется прислушаться к моим словам. Иначе их племя будет сметено временем, словно придорожная пыль.

Слушая, о чем говорит великан, Яттмур внимательно его рассмотрела, чувствуя, как в груди ее поднимается изумление. Устройство тела этого странного создания она никак не могла понять, потому что его огромная рыбья голова, с широкой нижней губой, опускающейся так низко, что почти полностью скрывала собой отсутствие подбородка, не состояла ни в какой пропорции с остальной частью его тела. Ноги существа, хоть и изогнутые, были вполне человеческими, его руки были недвижимо подняты вверх к голове, из поросшей шерстью груди существа словно бы выпирал большой вырост. Время от времени Яттмур замечала большой рыбий же хвост, которым за своей спиной помахивал великан.

Рядом с великаном с рыбьей головой застыли в неподвижности две покрытых татуировками женщины, глаза которых были устремлены в никуда – казалось, эти нагие дикарки вообще никогда ни о чем не думают и не говорят и избегают всякого движения, за исключением самого необходимого – вздымания груди для вдыхания воздуха.

Завершив свою фразу, массивная фигура замолчала, вскинув голову и глядя на темные густые облака, плывущие по небу и закрывающие собой солнце.

– Я хочу сесть, – проговорила голова великана. – Снимите меня, женщины, и положите на удобный камень. Скоро небо должно очиститься и тогда мы увидим то, что сможем увидеть.

Сказанное великаном адресовалось отнюдь не Яттмур или толстопузым, толпящимся у входа в свою пещеру и исподлобья поглядывающим на пришельцев, а к спутницам великана, к паре покрытых густой сетью татуировок женщин. Они повернулись к рыбоголовому великану, переступившему вперед, и пустыми глазами смотрели на него.

Камней вокруг них было сколько угодно. Крупный и удобный камень с плоским основанием лежал совсем неподалеку. Удивительное трио остановилось у камня – после чего массивное тело великана разделилось на две половины, из которых татуированные женщины взяли на руки верхнюю и возложили ее на камень! Рыбья половина великана, его голова и хвост, теперь лежали на камне, а другая половина, ноги, руки и торс, стояли отдельно, низко пригнувшись.

Внезапно Яттмур все поняла, что было совсем несложно, ибо истина дошла даже до глупых толстопузых, заверещавших от отвращения и один за другим скрывшиеся в пещере. Бери-тащи, как называли это создание острозубые, состоял из двух отдельных существ! Огромную рыбу, более всего похожую на дельфина, которых Яттмур видела во множестве во время плавания по просторам океана, несло на себе человеческого вида существо, сгорбленное самым невероятным образом.

– Так вы оба – люди? – пораженно воскликнула она.

– Само собой, я не человек – разве ты не видишь этого? – раздраженно спросил со своего камня дельфин. – Я известен под именем Содал-Йе, самый великий из всех дельфинов из племени бери-тащи, Пророк Гор Ночной Стороны, единственный способный вывести тебя к миру света и тепла. Ты наделена разумом, женщина?

Рядом с человеком, определенно мужчиной, который еще недавно держал на своих плечах и нес дельфина, теперь суетились две татуированные женщины. По сути, никаких полезных действий они не совершали. Не говоря ни слова, они размахивали вокруг него руками. Одна из женщин глухо рычала. Что же до мужчины, то своим делом, переноской дельфина, занимался он, видимо, не один сезон созревания фруктов. И хоть ношу сняли с его плеч, этот человек так и остался стоять сгорбленным почти вдвое, словно бы груз по-прежнему покоился на его плечах, напоминая собой статую несчастья с закинутыми над головой сведенными в кольцо руками, с согнутой колесом спиной, с устремленным тупо в землю перед собой взглядом. Время от времени носильщик переступал с ноги на ногу; в остальном он оставался неподвижным.

– Я спросил тебя, женщина, наделена ли ты разумом, – повторила свой вопрос рыба, назвавшая себя Содал-Йе, голосом полным и звучным, словно раскат грома. – Говори, если способна говорить.

Оторвав взгляд от ужасной картины сгорбленной фигуры, Яттмур ответила:

– Зачем ты пришел сюда? Ты пришел, чтобы помочь нам?

– Ты говоришь бестолково, как все человеческие женщины!

– Твои женщины вообще ничего не говорят!

– Они – не люди! Тебе давно следовало понять, что они не способны говорить. Разве не встречала ты раньше ни одного пашника, созданий из племени татуированных? Как бы там ни было, почему ты просишь Содал-Йе о помощи? Я пророк, а не слуга тебе. Ты попала в беду?

– В ужасную беду. Мой муж…

Содал-Йе всплеснул одним из плавников.

– Прекрати. Я больше не хочу слушать твою пустую болтовню. У Содал-Йе есть гораздо более важные дела, которыми ему нужно заняться – например, понаблюдать за могучим небом – этим морем, в котором плавают маленькие семена, эти крохотные земли. А кроме того, Содал-Йе проголодался. Накорми меня, и тогда я помогу тебе, чем смогу. Моя голова самый могучий мыслительный инструмент на всей этой планете.

Не обращая внимания на сказанное дельфином, Яттмур проговорила, указав на его разрисованных спутниц и носильщика:

– А эти твои сопровождающие – наверное они тоже голодны?

– О них можешь не беспокоиться, женщина; они будут довольны, если им повезет съесть те крохи, что останутся после Содал-Йе.

– Если ты обещаешь помочь мне, то я накормлю тебя.

Повернувшись, Яттмур быстро вбежала в пещеру толстопузых, не обращая внимания на речи, в которые пустился дельфин. Интуитивно она уже чувствовала, что, в отличие от острозубых, с этим существом ей удастся поладить; это болтливое и, очевидно, неглупое создание было чрезвычайно уязвимо, и чтобы оставить его в полной беспомощности, достаточно убить его безмолвного и очевидно безмозглого носильщика – что она и сделает, если это будет необходимо. Встретить на своем пути кого-то, с кем она могла говорить с позиции силы, было подобно хорошей порции бодрящего средства; однако до сих пор она не испытывала к дельфину неприязни.

Толстопузые возились с Лареном, к которому относились с нежностью, словно матери. Она оставила сына под присмотром толстопузых, играющих с ним, а сама принялась собирать для своих удивительных гостей еду. С ее мокрых волос стекала вода, промокшая одежда начала высыхать от тепла ее тела, но она не обращала на это внимания.

Собрав то, что осталось от кожекрыла, она сложила куски жареного мяса в деревянный горшок, прибавив к этому и прочее съестное, заготовленное впрок толстопузыми: побеги ростков ходульника, орехи, жареные грибы, ягоды и сочные плоды, созревающие на древесных скальных наростах. В другом долбленом горшке она собирала воду, капавшую из крохотного источника, открывающегося в потолке пещеры. Все это она отнесла на воздух дельфину.

Содал-Йе продолжал лежать на своем валуне. Нежась в лучах тусклого солнца, он задрал голову вверх, не сводя со светила глаз. Поставив рядом с дельфином еду, Яттмур тоже обратила лицо к солнцу.

Облака только что расступились. Красное солнце висело над изрезанным лощинами и темным океаном долины. Солнце изменило свою форму. Искривленное в разреженной атмосфере, оно стало похожим на овал: но никакое искривление атмосферы не могло породить огромные красно-белые крылья, которые распустились по сторонам от светила, не уступая размером солнечному телу.

– О, горе нам! – запричитала Яттмур. – Благословенный свет распустил крылья, чтобы навсегда улететь от нас и оставить без тепла!

– Утешься, женщина, потому что ничего не случится, – спокойно заметил Содал-Йе. – Так я пророчествую. Не печалься и ничего не бойся. Ты принесла мне еду и не могла сделать ничего лучше. После я еще расскажу тебе об огне, который уже готов пожрать наш мир, что, надеюсь, ты сумеешь понять, но прежде, чем я начну свою речь, я должен отведать твоего угощения.

Странное явление в небе приковало к себе ее взгляд. Центр бури сместился в небе из области вечных сумерек и тьмы в область произрастания Великого Баньяна. Цвет висящих на Лесом облаков из кремового сделался пурпурным; то и дело меж облаками мелькали могучие молнии, перерыва чему не ожидалось. В центре всего этого висело сплющенное солнце.

Снова услышав рядом с собой голос Содал-Йе, Яттмур гостеприимно подвинула к нему еду.

В тот же самый миг одна из изможденных женщин неожиданно начала исчезать, словно бы испаряясь в воздухе. Яттмур едва не выронила из рук посуду с едой, с выражением великого удивления глядя на происходящее. Некоторое время, довольно короткое, равное нескольким ударам сердца, женщина существовала только в виде полупрозрачного облачка. От нее оставались висеть в воздухе бессмысленными начертаниями только линии татуировок. Но потом растаяло и облачко и пропали даже татуировки.

В течение нескольких ударов сердца женщины просто не существовало. Потом медленно в воздухе снова проступили татуировки. Вслед за татуировками мало помалу материализовалось и само тело женщины, все так же стоящей с тусклым и ничего не выражающим взглядом. Окончательно проявившись, она произвела в сторону своей подруги знак руками. Вторая женщина повернулась к дельфину и промычала несколько неразборчивых слов, две или три фразы.

– Отлично! – воскликнул дельфин, довольно ударив своим широким хвостом по камню. – Ты не отравила мою еду, женщина-мать, что говорит о твоей мудрости, поэтому я потороплюсь подкрепить свои силы.

Женщина, способная к подобию речи, шагнула вперед и поставила перед дельфином горшок с едой. Черпая из горшка пригоршни еды, изможденная женщина принялась кормить дельфина, закладывая пищу в его широкую пасть. Дельфин вкушал с шумом и удовольствием, остановившись только раз, чтобы хлебнуть немного воды.

– Кто вы такие? Что вы за существа? Откуда вы пришли? Почему исчезает эта женщина? – спросила дельфина Яттмур.

С чавканьем пережевывая пищу, дельфин Содал-Йе ответствовал:

– Я могу ответить на твои вопросы, мать, но не на все. Пока что я могу только сказать тебе, что только эта немая действительно умеет «исчезать», как ты это назвала. А пока позволь мне спокойно поесть. Стой тихо.

Наконец дельфин насытился.

На дне горшка он оставил немного еды, которую разделили между собой трое его несчастных изможденных спутников, для вкушения пищи при этом в болезненном смущении отвернувшись от Яттмур и Содал-Йе. Женщины накормили своего сутулого спутника, руки которого не могли опускаться и все время, словно парализованные, торчали у него над головой.

– Теперь я сыт и готов услышать твою историю, – объявил дельфин, – и если увижу, что могу чем-то помочь тебе, то обязательно помогу, потому что ты была добра ко мне. А пока что знай, что я происхожу из самой мудрой расы на всей Земле. Сегодня мое племя обитает почти во всех морях нашей планеты и во всех наиболее примечательных уголках ее суши. Я, пророк, Дельфин Высочайшего Знания, и я снизойду то того, чтобы помочь тебе, если мне покажется, что твой рассказ и ты сама достаточно интересны, чтобы тратить на тебя свои силы.

– Ты необыкновенно высоко себя ценишь, – отозвалась Яттмур.

– Пфаф, что за толк в гордости, если Земля стоит на пороге гибели? Если тебе есть что сказать мне, мать, то начинай свой скучный рассказ, иначе мне надоест тебя ждать.

 

Глава двадцать четвертая

Яттмур собиралась посвятить дельфина в ту беду, которая стряслась с Грином, на голове которого поселился гриб. Но ввиду того, что таланта рассказчицы у нее никогда не было и она не знала, как строить повествование и выбирать самые важные детали, она попыталась изложить дельфину всю историю своей жизни с самого ее начала, до теперешнего положения от самых времен детства, когда она обитала вместе с пастухами на опушке Леса у подножия Черного Зева. Далее она постепенно добралась до появления Грина с его тогдашней подругой Поили, потом рассказ добрался до гибели Поили, вслед за чем она, как могла, описала их мучения и странствия и все это до той поры, пока тяжкая судьба, подобная океанским валам, не выбросила их на брега Большого Склона. Она рассказала о том, как у нее родился здесь сын, Ларен, и что, по ее мнению, с ее сыном задумал сотворить сморчок.

В течение всего ее рассказа дельфин молча возлежал на своем валуне, имея вид подчеркнуто безразличный и отсутствующий, свесив вниз длинную нижнюю губу, обнажив оранжевый полукруг своих зубов. Неподалеку от дельфина отдыхали лежа на траве бок о бок со стоящим, словно высеченная из камня статуя, сутулым носильщиком, по-прежнему держащим над головой пару неподвижных рук, две татуированные женщины, не обращающие на происходящее никакого внимания. Дельфин ни разу даже не взглянул ни на одного из своих спутников; в течение всего рассказа Яттмур его взгляд блуждал по небесам.

Когда Яттмур наконец завершила свое повествование и смолкла, Содал-Йе сказал так:

– Ты сумела заинтересовать меня, женщина-мать. Твоя история жизни показалась мне самой любопытной из всего, что я слышал до сих пор, а я, поверь, многое слышал на своем веку. Складывая вместе истории жизни всех встреченных мной созданий – обобщая и сплавляя их в горниле моего могучего разума – я создаю истинный образ окружающего нас мира, находящегося в последней стадии своего существования.

В ярости Яттмур вскочила на ноги.

– Сейчас я сброшу тебя с твоего дурацкого насеста, наглая рыба! – воскликнула она. – Это все, что ты собирался мне сказать, когда прежде предлагал помощь?

– А вот и нет, потому что я могу сказать тебе гораздо больше интересных вещей, глупая маленькая самка человека. Я говорю так, потому что твоя беда, на мой взгляд, настолько невелика, что для меня как будто бы и не существует вовсе. В своих странствиях мне уже доводилось встречать на своем пути такого рода созданий, разумных сморчков, и хотя они необыкновенно умны, у них все же есть несколько уязвимых мест, которые мой разум сразу же смог обнаружить.

– Прошу тебя, Содал, быстрее говори, что можно сделать.

– Тебе я могу посоветовать только одно: если твой муж Грин требует, чтобы ты отдала ему вашего сына, ты должна ему повиноваться.

– Но я не могу это сделать!

– Ха, но ты все-таки должна поступить так. Другого пути нет. Подойди поближе ко мне, и я объясню тебе, почему ты должна так поступить.

План дельфина Яттмур совсем не понравился. Однако за высокопарностью, заносчивостью и помпезностью рыбы лежала непоколебимая уверенность в своих силах; уже сам тот небрежный вид, с которым он выцеживал слова своего плана, словно пережевывая их, уже одно это делало их неопровержимыми; поэтому Яттмур прижала к себе Ларена изо всех сил и, наконец, согласилась.

– Но я не могу пойти в пещеру и сама отдать ему ребенка, – заявила она.

– Тогда прикажи своим толстопузым привести сюда твоего мужа, – предложил дельфин. – И поторопись. Я странствую под звездой моей Судьбы, планам которой очень мало дела до творящихся с тобой столь незначительных бед.

Над горой разнесся глухой удар грома, словно бы некое верховное и могущественное существо поставило точку, согласившись со словами дельфина. Яттмур в волнении подняла лицо к солнцу, вокруг которого все еще трепетали огненные крылья, потом повернулась и двинулась переговорить с толстопузыми.

Толстопузые нежились в мягкой грязи, обнявшись и болтая. Когда Яттмур появилась во входе в пещеру, один из толстопузых взял в руку пригоршню земли и камешков и бросил в нее.

– Раньше бывало, ты не ходила к нам в пещеру, никогда не входила в пещеру, или не хотела входить в пещеру, а теперь ты ходишь к нам, жестокая нижняя леди, но теперь уже слишком поздно! Тот странный человек из племени бери-тащи теперь у тебя в друзьях, но он плохой и мы не хотим с ним знаться. Бедные толстопузые щепки не хотят, чтобы ты к нам сюда ходила – или они попросят милых острозубых богов разорвать тебя острыми зубами на куски.

Яттмур остановилась на пороге пещеры. Злоба, разочарование, непонимание, все разом поднялось в ней.

– Если вы думаете, что со мной можно так говорить, то ваши беды только начались. Знаете, а я ведь хотела быть вам другом.

– Ты виновата во всех наших бедах, во всем, что случились с нами! Быстро, уходи от нас прочь!

Яттмур попятилась, потом повернулась и зашагала к пещере, в которой лежал Грин, слыша, как за ее спиной кричат ей что-то вслед толстопузые. О чем они кричали и каким был их тон, оскорбительным или извиняющимся, она так и не разобрала. В небе блеснула молния, отбросив на камни ее быструю тень. На ее руках завозился ребенок.

– Лежи тихо! – быстро приказала она, укладывая его у подножия валуна дельфина. – Он тебя не обидит.

Грин лежал у задней стены пещеры, там же, где Яттмур последний раз видела его. Отблеск молнии пробегал по коричневой маске, в которую было заключено его лицо и в расселинах которой блестели его глаза. Она видела, что Грин смотрит на нее, хотя при ее появлении он даже не двинулся с места.

– Грин!

Он ничем не показал, что слышит ее слова, не пошевелил ни рукой, ни ногой.

Дрожа от напряжения, разрываясь между ненавистью и любовью к своему мужу, в нерешительности она наклонилась к нему. Когда у входа в пещеру блеснула молния, она взмахнула рукой перед глазами, словно бы для того, чтобы отогнать молнию прочь.

– Грин, я принесла тебе ребенка. Ты можешь взять его, если хочешь.

Голова Грина пошевелилась.

– Выйди на свет – я оставила Ларена снаружи; здесь, в пещере, слишком темно.

С этими словами, Яттмур распрямилась и повернувшись, вышла из пещеры наружу. В ее груди поднялась тошнота, когда она представила себе, насколько жалкой и ничтожной является в руках злого гения человеческая жизнь. Как тяжки переживания этой жизни. Внизу, на близких к долине сумрачных склонах горы, играли отблески света, от которых у нее только еще больше кружилась голова. Бери-тащи все еще лежал на своем валуне; в отбрасываемой им тени стояли горшки, теперь уже без еды и воды; в отдалении застыл словно статуя носильщик дельфина, с задранными к небу руками, с опущенным долу взглядом. Яттмур тяжело опустилась на землю возле дельфина и горшков, опершись спиной о крупный камень, положив себе на колени Ларена.

Вскоре из пещеры появился Грин.

Медленно и неуверенно, на подгибающихся ногах, он направился к ней.

По ее лбу стекал пот, но что было причиной влаги на ее лбу, волнение или жара, она не могла сказать. Страшась взглянуть на коричневую бугристую маску, покрывающую лицо ее мужа, Яттмур закрыла глаза, снова приоткрыв их после того, когда почувствовала, что Грин уже стоит рядом, и уже неотрывно глядела на него, склонившегося над ней и Лареном. Довольно гукая, Ларен протянул к отцу ручки, ничем не выдавая своего страха.

– Какой умный мальчик! – проговорил Грин чужим голосом. – Скоро ты станешь выдающимся ребенком, ребенком-чудом, и я никогда не покину тебя.

Руки и тело Яттмур задрожали так сильно, что она не могла удерживать Ларена. Грин низко нагнулся к ней, опустившись на колени и приблизив к ней свою голову настолько, что она услышала кисловатый запах, исходящий от него. Она прикрыла от ужаса глаза и сквозь частокол длинных ресниц вдруг увидела, как сморчок на лице Грина вдруг начал двигаться.

Гриб повис над тельцем Ларена, собираясь в одну большую каплю, готовую упасть на голову ребенка. Удерживая в поле зрения сморчок, пористая поверхность которого была полна коричневых спор, она видела также и пустые горшки. Собственное дыхание казалось ей короткими и быстрыми всхрипами, которые испугали Ларена и тот начал плакать – в тот же миг субстанция на лице Грина скользнула вниз с ленивой неохотой густой каши.

– Пора! – выкрикнул за ее спиной Содал-Йе, голосом внезапным и резким, от которого ее руки сразу же пришли в движение.

Схватив один из пустых горшков, Яттмур выставила его перед собой, прямо над ребенком. Упав в горшок, сморчок остался лежать там в полной беспомощности, и, таким образом, план, изобретенный дельфином, увенчался полным успехом. Грин вздрогнул и с тихим стоном осел набок, с лицом перекрученным от боли и страданий, словно веревка. Яттмур вздрогнула, впервые за много дней увидев подлинный облик своего мужа. Свет в небе мигал и плыл, быстрый, словно биение крови, она слышала, как кто-то пронзительно кричит, и не могла понять, что слышит свой собственный крик до тех пор, пока не потеряла сознание.

Две горы с грохотом столкнулись друг с другом и погребли меж собой подобие уменьшенной версии Ларена. Снова придя в чувство, Яттмур быстро выпрямилась и села, и ужасное видение исчезло из ее глаз.

– Вот и все. Никто не умер, – мрачно проговорил дельфин из племени бери-тащи. – А теперь, мать, будь добра, поднимись и утешь своего ребенка, потому что мои женщины слишком глупы, чтобы сделать это.

Очнувшись, она не поверила, что все, что случилось с ней перед обмороком, так и осталось без изменения, ибо так глубоко окутала ночь ее разум. Сморчок лежал в горшке, неподвижный, беспомощный и теперь совершенно безопасный, рядом с горшком лицом вниз на земле лежал Грин. Содал-Йе по-прежнему покоился на своем валуне. Две татуированные женщины дельфина безуспешно пытались успокоить Ларена, прижимая его к своим обвисшим грудям, да все без толка.

Поднявшись на ноги, Яттмур приняла из рук женщин Ларена и вложила в его рот сосок одной из своих набухших грудей, которую тот сразу же с жадностью принялся сосать, но тут же прекратил. Чувствуя, что сын с ней и находится в безопасности, Яттмур быстро успокоилась и престала дрожать.

Потом она наклонилась над Грином.

Когда она дотронулась до его плеча, он перевернулся на спину и обратил к ней свое лицо.

– Яттмур, – прошептал он.

Горячие слезы стояли в его глазах. По его плечам, среди его волос и по лицу змеились красные полосы с частыми белыми отметинами в тех местах, где щупальца сморчка проникали в его плоть для того, чтобы добыть оттуда себе пропитание.

– Сморчка больше нет? – спросил он, и Яттмур улыбнулась, слыша, что голос Грина снова звучит так же, как раньше.

– Вот он, твой сморчок – смотри, – сказала она мужу и наклонила к нему горшок, показав лежащий на дне гриб.

Грин долго рассматривал лежащий на дне горшка все еще живой гриб, теперь беспомощный и неподвижный, похожий на экскременты. По глазам Грина было видно, что он вспоминает пережитое – но больше с изумлением, чем со страхом – вспоминая тот миг, когда малая часть того, что превратилось теперь в огромный гриб, впервые в зарослях Безлюдья упало на его голову, после чего его жизнь превратилась словно бы в сон, в котором он путешествовал через сушу и океаны, совершая то, что и теперь было выше его понимания, и тем более превосходило все, что когда-то было доступно его свободному и неискушенному разуму.

Вспоминая все это, он прекрасно осознавал, что все, что случилось с ним, не могло случиться иначе как с помощью гриба-сморчка, который сейчас не более опасен, чем кусок горелого мяса на дне горшка; совершенно равнодушно он отдавал себе отчет в собственной ошибке, случившейся с ним, когда он впервые с такой готовностью и радостью принял помощь сморчка, объяснившего ему способы, с которыми Грин мог одолеть ограниченность собственного разума. И только лишь когда требования сморчка стали расходиться с собственными привычными запросами Грина, союз с грибом обратился в зло, он стал в буквальном смысле сам не свой и, действуя под полным контролем гриба, покусился на свою собственную кровь и плоть.

Но теперь все было кончено. Паразит побежден. Никогда больше он не услышит в своей голове зловещий звон сморчка.

Однако чувство одиночества, гораздо более сильное, чем триумф победы, затопило теперь его. С дикой поспешностью оглядывая коридоры и закоулки своей памяти, Грин говорил себе: «Он оставил мне и кое-что полезное: я могу теперь развиваться, я знаю как упорядочить свои знания и разум, я способен вспомнить то, чему Он научил меня – а Он знал так много».

Теперь, после всего прошедшего, Грину представлялось, что когда-то сморчок, проникнув в его разум, нашел тот в виде маленького заросшего пруда, а теперь, уйдя, оставил плещущее волнами озеро – и глядя на своего мучителя, лежащего на дне горшка, он заплакал.

– Успокойся, Грин, – услышал он над собой голос Яттмур. – Мы избавились от сморчка и теперь в полной безопасности. Ты поправишься.

Он тихо рассмеялся.

– Я поправлюсь, – согласно кивнул он. Его истерзанное шрамами лицо растянулось в улыбку, и он потер щеки ладонями. – Теперь у нас все будет хорошо.

Потом к нему пришла реакция на произошедшее. Опрокинувшись в обмороке на спину, он мгновенно уснул.

Когда Грин проснулся, Яттмур была занята тем, что купала в горном ручье Ларена, вскрикивающего от удовольствия. Татуированные женщины тоже трудились – из ручья они носили в горшках воду, выливая ее раз за разом на спину дельфина, покоящегося на своем валуне, в то время как великан-носильщик все еще стоял рядом в обычной неподвижности, вскинув вверх руки в привычном жесте готовности к служению. Толстопузые куда-то запропастились, их нигде не было видно.

Грин осторожно поднялся и сел. Его лицо опухло, но голова была удивительно ясной; однако что-то толкнуло его и разбудило, выдернув из сна. Краем глаза он заметил движение и, повернувшись в ту сторону, увидел как в ложбину скатился небольшой камень. Новый толчок и новые камни скатились со склона горы.

– Это землетрясение, – гулким голосом объяснил Содал-Йе. – Я переговорил с твоей подругой Яттмур и мы решили, что волноваться нечего, потому что никакой беды не предвидится. Конец мира приближается, как я того и ожидаю, но случится это еще не скоро.

– У тебя громкий и отчетливый голос, создание с рыбьим лицом, – сказал Грин, поднимаясь на ноги. – Что ты такое?

– Я тот, кто избавил тебя от жестокого гриба, маленький человек, и зовусь я Содал, Пророк Гор Ночной Стороны, где даже горы прислушиваются к моим словам.

Грин все еще обдумывал сказанное дельфином, когда к ним подошла Яттмур и проговорила:

– После того, как ты избавился от сморчка, ты очень долго спал, дорогой. Мы все тоже выспались и отдохнули и теперь должны подготовиться выступить в путь.

– Мы собираемся уйти с горы? И куда же мы отправимся?

– Я уже объяснял это твоей женщине и теперь объясню и тебе, – отозвался дельфин, вздрагивая всем телом от того, что его татуированная прислужница опрокинула на него горшок с водой. – Я посвятил свою жизнь странствованию между горами Ночной Стороны, оставив Светлый Мир Дневной Половины. Но пришло время, и должен вернуться к Щедрым Водам, где обитает мое племя, с тем, чтобы поделиться там накопленным знанием и получить новые инструкции. Щедрые Воды находятся на самой границе Ночной и Дневной половин Земли, в Сумеречной зоне; я отведу вас туда, а дальше вы сами сможете без труда добраться до вечнозеленого Леса, откуда вы происходите. Я буду вашим проводником, за что вы должны согласиться всячески помогать мне в пути.

Видя, как замешкался Грин, Яттмур подала голос:

– Ты понимаешь, что мы не можем надолго оставаться тут, на Большом Склоне. Мы не хотели тут оказаться, сюда нас принесли ходульники, на которые мы забрались по приказу сморчка. И теперь, когда у нас появилась возможность уйти, мы не должны ее упускать.

– Если ты так считаешь, то я тоже не возражаю, хоть я и устал от скитаний.

Земля снова содрогнулась. Невольно пошутив, Яттмур сказала:

– Мы должны уйти от этой горы, пока гора сама не ушла от нас, – после чего добавила: – А еще мы должны забрать с собой толстопузых, и если те не захотят идти с нами, нам придется гнать их силой. Если эти несчастные останутся здесь, то наверняка погибнут, либо от руки острозубых, либо от голода.

– О, нет, – вздохнул Грин. – От них слишком много беспокойства. Пускай эти несчастные создания остаются здесь на горе. Я не хочу брать их с собой.

– Сами они вряд ли согласятся идти с нами, поэтому вопрос считаем закрытым, – подытожил дельфин, ударив хвостом по валуну. – А теперь, давайте выступим в путь, потому что мне уже надоело ждать.

Пожитков, которые они могли бы взять с собой, почти не было, поскольку жили они тем, что могла дать им природа. Приготовление в дорогу свелось к тому, что они проверили свое оружие, собрали немного еды, да в последний раз оглянулись на пещеры, которые были их домом с тех пор, когда Ларена еще не было на свете. Заметив стоящий рядом с валуном горшок, Грин спросил:

– Что будем делать с содержимым этого горшка?

– Отставим его здесь на забаву хищникам, – сказала Яттмур.

– Мы заберем сморчка с собой. Одна из моих женщин понесет его, – сказал дельфин.

Татуированные женщины, напрягая свои силы, уже поднимали дельфина с валуна и укладывали его на спину великана-носильщика, при этом от усилий полоски на их телах перепутывались с морщинами и складками кожи. Между собой женщины общались только посредством рычания, хотя одна из них умела односложно выражаться, подкрепляя свои слова жестами, когда Содал-Йе обращался к ней, говоря на языке, которого Грин не понимал. С удивлением он следил за тем, как поднимают дельфина и водружают на место на спине сгорбленного носильщика, руки которого привычным кольцом обхватили туловище своего хозяина.

– И сколько еще этот несчастный калека должен будет носить тебя по свету? – спросил у дельфина Грин.

– Предназначение его расы – счастливое предназначение, которым можно гордится – служить племени бери-тащи. С самого детства он обучался этому служению. Он не знает, да и не хочет знать другой жизни.

Так они отправились в путь, принявшись спускаться с горы в сторону темной долины, возглавляемые парой татуированных рабынь. Яттмур оглянулась и увидела, как жалобно смотрит им вслед от своей пещеры троица толстопузых. Она подняла руку, помахала им, крикнула и позвала с собой. Рыболовы медленно поднялись и двинулись за ними, натыкаясь друг на друга и едва не падая в своих попытках удержаться как можно ближе вместе.

– Идите сюда! – ободряюще крикнула им она. – Идите с нами, и мы поможем вам и присмотрим за вами.

– У нас и без них хватает неприятностей, – проворчал Грин. Быстро наклонившись, он поднял с земли несколько камней и запустил их в сторону толстопузых.

Ему удалось попасть – одному он угодил в промежность, другому досталось в плечо, отчего те быстро повернулись и припустились наутек обратно в пещеру, громко крича о том, что никто на свете их, несчастных, не любит.

– Напрасно ты так жесток к ним, Грин. Мы бросаем их здесь на милость острозубых.

– Говорю тебе, что я уже достаточно натерпелся от этих толстопузых. Нам будет лучше и легче, если мы пойдем дальше одни.

Он погладил Яттмур по плечу, но та не захотела соглашаться с ним.

Когда они подошли уже к долине, крики толстопузых позади них стихли. Никогда больше Грин и Яттмур не слышали плача рыболовов живот-дерева.

 

Глава двадцать пятая

Преодолевая завалы камней и расселины, они спустились вниз по Большому Склону, видя, как мрак долины поднимается им навстречу. В темноту они входили постепенно – был, например, момент, когда они погрузились во тьму по колени; после этого тьма начала подниматься быстрее, поглощая их, по мере того как приплюснутый диск солнца скрывался за зазубренным краем цепочки холмов впереди.

Океан тьмы, в который они вошли и по которому им теперь предстояло в течение некоторого времени путешествовать, был не абсолютным. И хотя в небе не было облаков, чьи освещенные солнцем подбрюшья могли бы отбрасывать на их путь отраженный свет, вокруг них по сторонам достаточно часто вспыхивали молнии.

Ручьи, стекающие с Большого Склона, собирались здесь, наконец-то, в один общий поток, доходящий до размеров небольшой речки и вырывший в почве для себя русло, что на некоторое время определило их путь, заставив продвигаться вдоль высокого берега, цепочкой по краю крутого утеса. Идти приходилось осторожно, отчего их продвижение замедлялось. С трудом они огибали крупные камни, скатившиеся с горы в результате недавнего землетрясения. За исключением их шагов, единственный звук, не считая шума воды, был регулярный мучительный хрип, который издавал с каждых вдохом несущий дельфина раб.

Вскоре появившийся впереди них грохот и рев воды объявил о том, что они приближаются к водопаду. Всмотревшись во тьму, они увидели впереди себя свет, исходящий из места, которое, как они смогли догадаться, было краем утеса. Их процессия остановилась, в нерешительности они столпились, держась поближе друг к другу.

– Что там такое? – спросил Грин. – Что за создания могут обитать в этой жалкой дыре?

Никто не ответил ему.

Содал-Йе прохрипел что-то способной произносить несколько фраз татуированной женщине, которая обернулась к своей немой напарнице. Немая там где стояла, немедленно начала исчезать, вся обратившись внутрь себя, замерев и напрягшись.

Яттмур дотронулась до руки Грина. Он первый раз был свидетелем акта исчезновения. Нависающие над ними тени придавали происходящему еще более зловещий вид, особенно в тот момент, когда сквозь сделавшееся полупрозрачным тело женщины стал виден изрезанный край утеса. В течение нескольких мгновений линии татуировок женщины висели во мраке неподвижным сложным узором. Напрягая зрение, Грин пытался разглядеть, что же будет дальше. Татуированная немая исчезла, и это было так же бесспорно, как и доносящийся до них грохот низвергающегося неподалеку водопада.

Ни один из них не сошел с места до тех пор, пока женщина не появилась перед ними вновь.

Окончательно материализовавшись, женщина произвела несколько жестов, смысл которых при помощи мычания ее подруга передала дельфину. Содал-Йе приказал носильщику двигаться вперед, хлопнув своим хвостом того несколько раз по спине, при этом проговорив, обращаясь к остальным:

– Опасности для нас там нет. За скалой сидят двое или трое острозубых, может быть они стерегут мост, но очень скоро все они должны будут оттуда уйти.

– Откуда ты знаешь? – спросил Грин.

– Они уйдут, потому что при своем приближении мы произведем шум, – объяснил Содал-Йе, словно бы не услышав вопроса Грина. Сразу же после своих слов дельфин испустил неожиданно громкий подвывающий крик, испугавший Яттмур и Грина, оторвавший их от тревожных мыслей и заставивший расплакаться ребенка.

Они двинулись вперед и довольно скоро край утеса скрыл собой мерцающий свет, который мигнул и погас. Добравшись до места, где недавно то ли горел факел, то ли был разожжен костер, они осмотрелись. В свете молний они заметили неподалеку шестерых или восьмерых покрытых шерстью существ, вприпрыжку спускающихся в ущелье, одно из которых несло в руках грубо сделанный факел. Время от времени кто-то из острозубых взлаивая от страха, оглядывался на бегу назад.

– Откуда ты узнал, что острозубые уйдут? – спросил Грин.

– Ты слишком много говоришь – помолчи. Здесь нужно идти с особой осторожностью.

Они добрались до природного подобия моста: часть утеса обрушилась и теперь лежала цельным куском над пропастью, по дну которой змеилась речушка, в скором времени низвергающаяся в другую, расположенную ниже расселину; отколовшийся кусок скалы лежал над пропастью, образовав над ней подобие арки. Переход через пропасть казался опасным и ненадежным, а кроме того, по сторонам стояла густая тьма, только увеличивающая опасность, и потому, прежде чем ступить на мост, они на несколько мгновений задержались. Когда обе рабыни первыми взошли на мост, из-под их ног в воздух испуганно поднялась и заметалась вокруг целая стая крохотных светящихся существ.

Воздух немедленно наполнился жизнью.

С дикими от испуга глазами, Грин рванулся вперед, чувствуя, что вокруг него проносятся крохотные летающие тела. Наконец все создания взлетели. Задрав голову, он увидел, как стая существ кружит, ныряет и мечется в воздухе над их головами.

– Это всего лишь летучие мыши, – небрежно бросил ему Содал-Йе. – Успокойтесь, и давайте перебираться на ту сторону. Вы, люди, всегда так медлительны, а нам нельзя нигде надолго останавливаться.

Гуськом они перебрались через мост. И снова, блеснув над их головами, молния обратила весь мир в мгновенно застывший пейзаж. Чуть ниже под их ногами, начинаясь от моста, вырастали и уходили вниз в воду сети никогда не виданной доселе ни Грином, ни Яттмур паутины, опускающейся в реку наподобие прядей широкой бороды.

Взволнованно указав на паутину, Яттмур громко сказала о том, что их ожидает здесь опасность, на что дельфин насмешливо отозвался:

– Вы, люди, никогда не видите дальше своего носа. Да и откуда вам, обитателям суши, иметь сильный и логический разум – ведь подобные качества всегда происходили из морей. Мы, дельфины, единственные хранители того, что можно назвать мудростью этого мира.

– Ты не умрешь от скромности, – тихо проговорил Грин, помогая Яттмур с ребенком на руках перебраться через мост.

– Летучие мыши и пауки являются старейшими обитателями Темной Стороны, как повелось еще много веков назад, – продолжал вещать дельфин. – И тех и других загнало сюда быстрое развитие растительного мира, заставившее их искать не только новую среду обитания, но и новые способы охоты и поиска пропитания. Бешеная конкуренция в конце концов изгнала их во тьму, где, собственно, летучим мышам и предназначалось всегда жить. Здесь, на Темной Стороне, эти две разновидности существ объединились, сделавшись союзниками.

Так дельфин продолжал вещать, гладко выговаривая фразы с талантом настоящего проповедника, в то время как его носильщик, ведомый парой татуированных женщин, издавая мерный хрип, напрягая последние силы и шатаясь, нес его на другую сторону моста на твердую землю. Голос дельфина разносился во тьме со всей уверенностью, гулкий и бархатистый, словно сама ночь.

– Для того чтобы вывести из яиц паучат, паучихам нужно тепло, тепла больше, чем здесь можно добыть обычными средствами. Для того чтобы из яиц вывелись паучата, самка паука, отложив яйца, укладывает их в специальный мешочек, который летучие мыши уносят на Большой Склон или на любую другую гору, с тем, чтобы там яйца грелись на солнце. Как только паучата проклюнутся из яиц, летучие мыши приносят их обратно. Но трудятся мыши не за просто так.

Взрослые пауки плетут два ряда паутины: один обычный, а другой наполовину висящий в воздухе, наполовину погруженный под воду. В погруженную в воду паутину попадается мелкая рыба или другие живые существа, которых пауки вытягивают на воздух с тем, чтобы ими питались летучие мыши. И это не единственный пример такого странного союзничества. Повсюду на Темной Стороне происходят такие странные вещи, о которых, вы, обитатели суши, и понятия не имеете.

Их путь теперь лежал по отлогому склону, опускающемуся вниз в темноту долины. Выбравшись, наконец, полностью из-под нависающей над ними горы, они смогли получше разглядеть местность вокруг них. Из плоти тьмы, окружающей их со всех сторон, то тут, то там вздымалось алая вершина горы или холма, достаточно высокого для того, чтобы пробиться наверх к свету. Летящие по небу облака отбрасывали на поверхность темной земли свой отраженный свет, отчего картина по сторонам менялась от минуты к минуте. Приметы ландшафта справа и слева от них то появлялись, то снова прятались в покрывалах этих движущихся теней. Постепенно собравшись на небе, облака закрыли собой солнце, отчего им пришлось продолжать свой путь вперед с преувеличенной осторожностью, ибо ступать приходилось теперь почти в полной тьме.

Слева от них снова появился колеблющийся свет. Это было свечение того самого факела, который они видели уносимым в расселину острозубыми, теперь, очевидно, следившими за ними. Сияние огня напомнило Грину о заданном им недавно вопросе.

– Каким образом исчезает эта женщина, дельфин? – спросил он.

– Пока мы доберемся до Щедрых Вод, у нас будет долгий путь, – заговорил дельфин. – Возможно, что за время нашего совместного пребывания в этом пути тебе удастся заинтересовать меня своей персоной настолько, что у меня появится желание ответить на твой вопрос полно, поскольку ты представляешься мне несколько более разумным, чем обычные представители твоего рода-племени.

История края, через который мы держим путь, никогда не была полностью подвластна ничьему пониманию, потому что жившие некогда здесь существа не оставляли после себя никаких записей, за исключением многочисленных хладных и никому не нужных костей. Однако после них все же остаются легенды. Мы, народ бери-тащи, великие путешественники; мы странствуем по всему свету, и так длится уже в течение многих поколений; в пути мы собираем эти легенды.

Таким образом мы узнали о Крае Вечных Сумерек, который, при своей вопиющей пустоте, все-таки предоставил убежище не одному племени существ и созданий. И все эти племена пришли туда по одному пути.

Всегда эти племена приходили из светлых зеленых стран, над которыми день и ночь горит солнце. И всегда перед ними лежало либо полное вымирание, либо Темная Сторона вечной ночи – что, обычно, означало одно и тоже.

Каждая новая волна пришельцев оставалась в Сумеречной Зоне на несколько поколений. Но всякий раз идущие вслед за ними вытесняли их все дальше и дальше прочь от света.

Было время, когда в этих краях процветали стайные люди, получившие свое имя от того, что они охотились стаями – точно так же, как острозубые в наиболее тяжелые для выживания моменты, но гораздо более организованно. Так же как и острозубые, стайные люди были остры зубами и рожали живых детей, однако передвигались они только на четвереньках.

Стайные люди не относились к человеческому роду и среди них процветал матриархат. Подобные разграничения малопонятны мне, потому как проводить разграничения и выявлять разницу не является моим прямым делом, однако, насколько я это знаю, стайные люди известны вам, обычным людям, как волки, так мне кажется.

Вслед за стайными людьми в Сумеречную Зону проникли обычные люди, которые привели с собой четвероногих животных, от которых они получали еду и одежду и с которыми спаривались.

– Но такое невозможно! – воскликнул Грин.

– Я ничего не утверждаю, просто пересказываю тебе суть старинной легенды. Возможно это или нет, меня не касается. Как бы там ни было, этих людей называли овчарниками. Они вытеснили из этих краев стайных людей и в конце концов сами ушли под натиском воющих, которые, как утверждает легенда, являлись потомством, происшедшим на свет от овчарных людей и их четвероногих животных. Небольшое количество воющих живет в Сумеречной Зоне до сих пор, но большей частью они были уничтожены во время следующего нашествия, когда здесь появились грузовые люди.

Грузовые люди были дикарями – я несколько раз встречал их на своем пути, но каждый раз убеждался в том, что они грубы и дики. Вслед за грузовыми людьми пришли другие люди, пашники, раса с небольшими зачатками способностей к земледелию, но тоже весьма дикая.

Однако пашников тоже потеснили в сторону тьмы, потому что вслед за ними пришли острозубые, или бабуины, как они в ту пору назывались.

В течение последних десятков лет бамбуны обитают в этих краях и чувствуют себя здесь полновластными хозяевами. Судя по легенде, острозубые не сами изобрели способ приготовления пищи, а умыкнули его у одного из племен пашников, свои волокуши они подсмотрели у грузовых людей, потом научились речи у овчарников и тому подобное. Насколько все это соответствует истине, я не знаю. Однако факт остается фактом, и острозубые сегодня заполонили всю Сумеречную Зону.

Острозубые очень вспыльчивы и им нельзя доверять. Иногда они соглашаются повиноваться мне, иногда категорически не идут на это. По счастью, страх перед силой разума моей расы укоренился в них очень глубоко за долгие века.

Я ничуть не удивлюсь тому, если вы, обитатели деревьев, или люди, играющие в игры друг на дружке, как о вас говорили толстопузые, окажетесь предвестниками следующей волны нашествия. Вас об этом спрашивать сейчас, конечно же, бесполезно, поскольку сами вы можете этого еще не сознавать…

Большая часть этого монолога прошла мимо ушей Грина и Яттмур, поскольку их внимание было отвлечено на разворачивающийся перед ними темный и мрачный пейзаж, а также на то, чтобы во тьме не оступиться и не провалиться в какую-нибудь расселину.

– Кто такие эти люди, которых ты ведешь с собой словно рабов? – спросил дельфина Грин, указывая на двух татуированных женщин и носильщика.

– Если ты внимательно прислушивался к моим словам, то наверняка уловил в них название племени пашников. Если бы мы не взяли их под свое покровительство, эти люди все давно бы умерли.

Пашники, как ты можешь понять это, Грин, обладают способностью дальнейшего развития и находятся сейчас в стадии перехода от одного состояния к другому. В чем заключена суть этого состояния, я объясню вам как-нибудь в другой раз. Переход пашников происходит в весьма серьезной сфере. Со временем они превратятся в растения, если к тому сроку не вымрут от полного бесплодия. Уже очень много лет назад они забыли о том, что такое речь. Они потеряли это свое умение, что я бы мог расценить и как достижение, поскольку это прибавило им способности к выживанию, приблизив их к растительному состоянию, отбросив с пути перехода огромный кусок имеющегося в них человеческого.

Подобные перемены совсем не удивительны для теперешнего состояния мира, однако поразительно то, что они параллельно повлекли за собой эти трансформации. Пашники лишены понятия о проистекающем вокруг них времени; вероятно, смысл этого понятия в нашем мире, где более нет ничего, что могло бы отмерять ток суток или времени года, постепенно теряется для всех рас, однако пашники в их теперешнем состоянии вообще позабыли о том, что подразумевает собой понятие обычной протяженности времени. Для них существование означает собой лишь период круговорота жизни. Это было и это есть единственная мера тока времени, которую они еще способны худо-бедно осознать: периоды бытия и небытия.

Таким образом пашники развили в себе способность жить свободной от тока времени жизнью и, ничем не ограниченные, могут перемещать себя вдоль периода своего бытия в любую сторону.

Яттмур и Грин непонимающе переглянулись друг с другом сквозь висящую меж ними тьму.

– Не хочешь ли ты, дельфин, сказать, что эта женщина способна передвигаться вперед или назад во времени? – спросила Яттмур.

– Я хотел сказать не совсем это; да и сами пашники выражают свое умение в несколько иных понятиях. Их разум совсем не похож на ваш или мой, но, к примеру, в то мгновение, когда мы подошли к мосту, который стерегли острозубые с факелом, я приказал одной из женщин переместиться вперед по линии тока ее жизненного цикла и убедиться в том, что мы перебрались через мост без всякого вреда.

Возвратившись, она подтвердила, что перебраться через мост нам удалось вполне успешно. Таким образом мы смело пустились вперед и оказались на другой стороне моста, что подтвердило то, что слова ее, как обычно, оказались верными.

Сами пашники прибегают к подобному только при грозящей им неминуемой опасности; для них перемещение вдоль линии тока жизненного цикла есть одна из форм самозащиты. Так, скажем, когда Яттмур впервые принесла нам еду, я приказал женщине умеющей перемещаться, отправиться вперед с тем, чтобы узреть, не отравлена ли наша еда. Когда она вернулась и объявила, что в будущем мы по-прежнему живы и здоровы, я понял, что еда совершенно безопасна и ее смело можно употреблять в пищу.

Точно так же, когда я впервые увидел тебя, Яттмур, вместе с острозубыми и (как вы их называете?) толстопузыми, я послал мою женщину проверить, собираются ли нападать на нас эти дикари или нет. Как видите, даже такие ничтожные и глупые существа, как пашники, могут приносить пользу, если уметь ими правильно управлять!

Спустившись с гряды, теперь они медленно продвигались среди долины, петляя меж подножиями холмов, погруженных в зеленоватый сумрак, подсвечиваемый отраженным от небесных облаков солнечным светом. Раз за разом слева от себя они замечали передвигающееся пятно света: острозубые шли за холмами параллельно им, очевидно, запалив от первого еще несколько факелов.

Слушая дельфина, Грин смотрел все с более возрастающим любопытством на спины татуированных женщин, шагающих по главе их процессии.

Так как женщины эти были совершенно обнажены, он видел, до чего слабо были развиты их половые признаки. Волосы у них росли только на голове, отсутствуя под мышками и на лобках. Их бедра были узкими, их груди – плоскими и отвислыми, хотя, судя по виду, лет им было не так много.

Татуированные пашницы двигались вперед, не выказывая особого энтузиазма, но и не замедляя своего шага. Одна из женщин несла на голове горшок с содержащимся внутри сморчком.

Пытаясь представить себе, насколько отличным от людского должно было быть понимание мира этими женщинами, Грин испытывал благоговейный ужас; о чем могли они думать, шагая, что представляла собой их жизнь, что являл собой ток мысли тех, чей цикл жизнеоборота представлял не цепочку последовательности событий, а уже раз определенную и уже готовую нить переходов от возникновения к бытию и уходу.

– Эти пашницы, они счастливы? – спросил он Содал-Йе.

Бери-тащи гортанно рассмеялся.

– Мне никогда в голову не приходило спрашивать их об этом.

– Так спроси сейчас.

Раздраженно хлопнув по спине носильщика своим широким хвостом, дельфин ответствовал:

– Любопытство является проклятием вас, людей, и подобных вам существ. Этот опасный порок, эта сладостная, но безжизненная приманка приведет вас в результате в никуда. Для чего мне говорить с этими ничтожными существами – только лишь для того, чтобы удовлетворить ваше алчное любопытство?

А кроме того, для того, чтобы перемещаться вдоль тоннеля жизненного цикла, этим пашникам разум совершенно не требуется; для того, чтобы потерять способность отличать прошлое, настоящее и будущее, им пришлось достигнуть крайней точки невежества, даже сконцентрироваться на изгнании из себя всякого разума. Пашники напрочь забыли о том, что у них существовал когда-то язык; стоит только попытаться обучить их самой идее изложения своих мыслей при помощи звуков, как их крылья оказываются подрезанными и они лишаются своей прекрасной способности зреть будущее. Как только пашник начинает говорить, будущее становится закрытым для него. Если мы хотим, чтобы они могли отправляться в будущее, то ни о каком разговоре нельзя и вспоминать.

Вот почему я всегда вожу всюду с собой пару женщин-пашниц – причем женщины тут именно предпочтительны, поскольку разума в них меньше, чем в мужчинах. Одну из женщин я учу нескольким командам и словам, чтобы общаться с ней; эта женщина обращается при помощи жестов к своей подруге, которая, в случае грозящей опасности, отправляется проверить будущее. Подобная система довольно неудобна и груба, однако при помощи нее на своем пути я избежал многих опасностей.

– А этот несчастный, что несет тебя на своих плечах? – спросила Яттмур.

Содал-Йе издал низкий вибрирующий презрительный рык.

– Просто ленивый тупица, лодырь, не более того! Он носит меня с тех пор, как был молодым парнем, и уже исчерпал свои силы до конца. Хоп-хо, ленивое чудовище! Быстрее переставляй свои ноги, а то мы никогда не доберемся до места.

Рассказ Содал-Йе на этом не закончился. Он рассказал Яттмур и Грину также и многое другое, и что-то в его рассказе пробудило в них ярость, но чему-то они остались совершенно равнодушными. Раз начав разглагольствовать, дельфин уже не мог остановиться, и постепенно его гулкий голос стал для них просто еще одним обстоятельством окружающей действительности, как, например, мрак, молния или раскат грома.

Они шли и шли, не останавливаясь даже после того, как полил сильный дождь и равнина покрылась жидкой грязью. Облака окрасились в зеленый мертвенный цвет; однако, при всех своих неудобствах, они безусловно чувствовали, что воздух становится теплее. Дождь лил не переставая. Нигде ничего не было видно, под чем можно было бы укрыться, им приходилось идти вперед, петляя и выбирая наиболее проходимые места. Впечатление было такое, словно бы им приходилось брести в разлитом на мелкой тарелке густом супе.

К тому времени как утих дождь, их дорога снова пошла на подъем. Яттмур настояла на краткой остановке, ради ребенка. Дельфин, который получал удовольствие от льющегося на его спину дождя, неохотно согласился. Укрывшись под выступом берега реки, после долгих мучений им удалось наконец разложить маленький дымный костер из сухой травы. Яттмур покормила ребенка. Все немного поели.

– Мы уже почти вышли к Щедрым Водам, – объявил Содал-Йе. – После того как мы поднимемся на следующую гряду, бухту уже можно будет увидеть, широкий простор ее милой моему сердцу темной и соленой воды, освещаемой единственным долгим лучом солнца, падающим с небес. О, как приятно будет снова оказаться в океане. Вам, сухопутным обитателям, просто повезло, что в нас так сильна тяга к знаниям, иначе бы мы никогда не покинули свой водный мир, для того чтобы пуститься в долгий и полный трудностей путь по суше. Но пророчество – это наша тяжкая ноша, и мы должны стойко нести ее на своих плечах…

Сказав это, дельфин обратился к женщинам, приказав им шевелиться и быстрее собрать еще хвороста, корней и травы для костра. Свой костер они разложили на берегу реки. Несчастный носильщик дельфина по-прежнему стоял почти склонившись над самым костром, пытаясь хоть немного согреть свое тело, вскинув вверх руки, и густой удушливый дым вился вокруг его лица.

Заметив, что внимание Содал-Йе отвлеклось на женщин, Грин торопливо подошел к рабу-носильщику. Встав рядом, он положил руку ему на плечо.

– Ты понимаешь, что я говорю тебе, друг? – спросил он раба. – Ты понимаешь человеческий язык?

Носильщик не поднял головы. Его голова продолжала низко висеть на груди, словно бы его шея была перебита, но вдруг его губы разделились и он что-то невнятно пробормотал и его голова слегка покачнулась. В следующий миг вспышка молнии залила мир своим пронзительным светом, и Грин заметил протянувшийся поперек спины раба сразу же под его затылком шрам. Увидев этот шрам, Грин все сразу же понял – раб-носильщик специально искалечен для того, чтобы никогда больше не смог поднять голову.

Тогда, опустившись на одно колено, Грин заглянул в лицо носильщика снизу вверх и увидел перекрученный болью рот и горящие словно раскаленные угли глаза.

– Насколько я могу доверять этому бери-тащи, друг? – спросил он раба.

Губы на лице раба слабо зашевелились, в попытках произносить слова, от чего они отвыкли на годы долгого молчания. Слова, которые срывались с этих губ, были тяжелы словно камни.

– Плохо… – с трудом прохрипел раб. – Мне плохо… сломаюсь, упаду. Умру в грязи… видишь, мне конец… еще один подъем и все… Йе ничего не хочет знать – дальше Йе понесешь ты… у тебя сильная спина… ты понесешь Йе… он так задумал… мне – лицом в грязь…

Капля горячей влаги упала на руку Грина, и он поспешно отстранился назад; что это было, слеза или слюна, он не мог сказать.

– Благодарю тебя, друг, за то что открыл мне глаза, – проговорил он. Присев рядом с Яттмур, которая занималась с Лареном, он сказал ей:

– С самого начала я чувствовал, что этой болтливой рыбе нельзя доверять. Он решил воспользоваться мной, сделать из меня нового раба-носильщика, после того как его нынешний носильщик умрет – так сказал мне сам раб, а уж он-то должен был узнать повадки бери-тащи лучше всех.

Прежде чем Яттмур успела ответить, раздался громкий рев Содал-Йе:

– Кто-то идет сюда к нам! – крикнул он. – Женщины, быстро поднимите и уложите меня на спину этого лентяя. Яттмур, погаси костер. Грин, поднимись наверх и расскажи мне, что ты видишь.

Взобравшись на кручу берега, Грин принялся вглядываться во мрак, пока за его спиной женщины водружали дельфина на спину раба-носильщика. Даже сквозь хриплое дыхание рабынь, Грин уже слышал те звуки, которые, видимо, обеспокоили Содал-Йе: отдаленный и настойчивый лай и вой, то поднимающийся, то стихающий в яростном ритме. От этих звуков от его лица отлила кровь.

Кроме того он увидел цепочку не менее чем из десяти огненных точек, растянувшуюся в отдалении посреди равнины, но эти огни приближались к ним совсем не с той стороны, откуда доносились пугающие звуки. Потом он заметил движущиеся силуэты; с бьющимся сердцем он напряг зрение, чтобы лучше разглядеть их.

– Я вижу их, – доложил он дельфину. – Они светятся в темноте.

– Значит, это точно воющие – люди-звери, о которых я вам рассказывал. Они движутся к нам?

– Похоже на то. Что мне делать?

– Спускайся сюда к Яттмур и стой тихо. Воющие похожи на острозубых; если их разозлить, то пощады не жди. Я сейчас прикажу моей женщине отправиться вперед и посмотреть, что нас ждет.

Последовали краткие пантомимы обмена жестами, сопровождающиеся рычанием: одна перед тем, как женщина исчезла, другая – после того, как она появилась. Все это время вой и взлаивания приближались к ним, становясь все громче и громче.

– Женщина говорит, что она видела, как мы взбираемся на склон следующего холма впереди, так что, по всей видимости, нам ничего не грозит. Мы затаимся и переждем, пока воющие пройдут мимо; а после двинемся своей дорогой. Яттмур, сделай так, чтобы твой ребенок лежал тихо.

Проникнувшись уверенностью от слов дельфина, они замерли, затаившись под выступом берега реки.

Прошло немного времени, и стая воющих промчалась мимо них, на расстоянии не более броска камня. Их взлаивания и вой, предназначенные запугать возможного противника, то поднимались, то стихали, пока существа проносились мимо. Не видя их, невозможно было сказать, каким способом они передвигаются – бегут ли по земле на двух ногах, на четвереньках или мчатся прыжками. Но скорость, с которой мчалась лихая стая, была так велика, что воющие напоминали собой видения из безумного кошмара.

Хотя шкуры воющих светились тусклым белым светом, форму их тел было невозможно разобрать. Временами казалось, что эти фигуры отдаленно напоминают пародию на человеческие тела. Когда стая воющих вырвалась на равнину и припустилась дальше, унося с собой свой вой, стоящие под берегом ясно заметили, что создания эти велики, хотя и худы словно плети.

Опомнившись, Грин обнаружил, что стоит дрожа и крепко обняв Яттмур и Ларена.

– Что это такое было? – спросила Яттмур.

– Я объяснил тебе, женщина, что это были воющие, – отозвался дельфин, – раса, о которой я уже рассказывал вам, теперь вытесненная на Темную Сторону и обитающая исключительно только здесь. Эта стая вышла на охоту и бежала в поисках добычи, или может быть возвращалась с добычи в свое логово. Нам тоже нужно выступать. И чем скорее мы перевалим через следующую гряду, тем лучше будет мое настроение.

Они снова пустились в путь, но на душе Грина и Яттмур больше не было того спокойствия, которое доставляло им недавно столько радости.

По привычке оглядываясь назад, Грин был единственным, кто все время видел отблески движущихся факелов слева от них, где неподалеку шли следом за ними острозубые. Время от времени в тишине и неподвижности темной равнины до них доносился одиночный лай, словно малая веточка, плывущая по воде.

– Острозубые подбираются к нам все ближе и ближе, – сказал он дельфину. – Они идут за нами почти с самого начала нашего пути, и если мы теперь не поторопимся, они настигнут нас как раз у вершины следующей гряды.

– Не в повадках острозубых такое долгое преследование. Они не способны строить долгие планы и сразу же забывают о причине своего поступка, лишь только начав его. Скорее всего впереди находится нечто, что привлекает их, и скорее всего, это пища. Вместе с тем, во тьме они смелеют; а мы не можем допустить, чтобы на нас напали. Так что давайте поторопимся. Хоп-хо, ленивый пашник, хоп-хо!

Но свет факелов неуклонно приближался к ним. Завершив долгий подъем на следующую гряду, где света над их головами прибавилось, повернувшись, они различили не только светящиеся точки факелов позади, но и очертания держащих их фигур. Стало ясно, что за ними следует целая стая острозубых, хотя их еще и разделяло приличное расстояние.

Их тревога росла. Яттмур заметила другую стаю с факелами, приближающуюся справа, идущую наперерез так же в их сторону. Над пустошами уже разносились эхом тихие, но слышимые все время далекие лай и вой. Становилось ясно, что, собравшись несколькими большими стаями, острозубые намереваются разделаться с ними.

До вершины гряды оставалось уже недалеко и, стремясь добраться туда, они почти бежали.

– Нам нужно перевалить вершину, и тогда мы спасены. Хоп-хо! – погонял дельфин своего носильщика. – Как только мы увидим Щедрые Воды, то нам нечего будет больше бояться. Хоп-хо, болван, до чего же ты ленив и неповоротлив!

Внезапно, не издав ни единого звука, раб-носильщик рухнул под тяжестью дельфина, сбросив свою ношу вперед в лужу воды. Несколько мгновений дельфин лежал там на спине, очевидно, частично оглушенный падением; потом, ударом своего могучего хвоста, он перевернулся на грудь. После чего, со всей изобретательностью изощренного разума, он принялся поносить своего оступившегося носильщика.

Что же до татуированных женщин, то они тоже остановились и та, что несла на голове горшок со сморчком, сняла и поставила свою ношу на землю, но ни одна из них не подошла к упавшему великану-носильщику, чтобы помочь ему. Вместо них к рабу, лежащее тело которого напоминало просто мешок костей, бросился Грин, и со всей осторожностью перевернул его на спину. Раб-носильщик не издал ни единого звука. Его глаза, подобные горящему янтарю, были закрыты.

Прервав ругань дельфина, Грин злобно крикнул:

– На что ты жалуешься? Разве этот несчастный не служил тебе верой и правдой до последнего своего вздоха? Ты взял от него все, что только было возможно, поэтому успокойся! Теперь он умер и наконец освободился от тебя, и никогда больше ты не сможешь взобраться на его плечи.

– Тогда ты неси меня дальше, – без колебаний приказал дельфин. – Если нам не удастся быстро отсюда убраться, стая острозубых настигнет нас и разорвет на куски. Ты слышишь их лай – они уже близко! Поэтому подумай, мужчина, и сделай так, как будет лучше для всех – пускай эти женщины поднимут меня и возложат на твою спину.

– Ну уж нет! Ты, дельфин, останешься здесь, лежать в грязи. Мы пойдем дальше без тебя, так мы сможем двигаться быстрее. А твой путь на этом закончился.

– Нет! – рев дельфина был подобен трубному звуку. – Вы не знаете, что ожидает вас за этой грядой. К Щедрым Водам ведет тайная тропа, которую только я один могу указать, потому что эти пашницы глупы и ничего не помнят. Одни без меня вы заблудитесь, это я вам предрекаю. Острозубые догонят вас и схватят.

– О, Грин, я так боюсь за Ларена. Прошу тебя, давай возьмем с собой дельфина, потому что стоять вот так и спорить опасно.

В тусклом сиянии восходящего на их пути солнца, Грин взглянул на Яттмур. Она виделась ему расплывчатым пятном, меловым узором на поверхности скалы, но кулаки его сжались, словно бы он узрел перед собой своего подлинного и реального врага.

– Ты что же, хочешь, чтобы я стал рабом этой рыбы?

– Да, потому что это лучше, чем если всех нас разорвут острозубые! Ведь тебе нужно будет всего лишь перенести его через гору и опустить вниз. Ты нес на себе сморчка и шел с ним гораздо дальше и не жаловался.

Горько отвернувшись, он двинулся к паре татуированных женщин.

– Так-то лучше, – проговорил дельфин, поудобней устраиваясь меж поднятых вверх рук Грина. – Постарайся наклонить свою голову как можно ниже, потому что она торчит и давит мне на горло. А, вот так-то лучше. Прекрасно – ты очень быстро учишься. Тогда вперед, хоп-хо!

Со склоненной вперед головой и согнутой спиной, держа на себе бери-тащи, Грин принялся подниматься вверх, с трудом преодолевая последние метры склона горы, за ним с ребенком на руках шла Яттмур, а пара татуированных пашниц, как и раньше, шагала впереди. Взлаивания и вой бегущих позади острозубых по-прежнему доносились до них, но больше не приближались. На пути к вершине им пришлось перебраться через холодный горный ручей, вода в котором доходила до колен, потом, оскальзываясь и помогая друг другу, преодолеть кусок осыпи, и наконец они выбрались на более твердую почву.

Подняв голову, Яттмур увидела, что гребень следующей горы ярко освещен солнцем. Оглядев открывающийся перед ними ландшафт, она отметила, что вид холмов и долины в этой стороне гораздо более жизнерадостный и обнадеживающий. Фигуры преследователей-острозубых скрывались где-то позади них за валунами.

Небо было подсвечено длинными расходящимися под углом солнечными лучами. Над ними в небесах передвигалось несколько странников, направляющихся либо к ночной стороне, либо поднимающихся дальше в космос. Все это вселяло надежду.

Но впереди лежал еще изрядный кусок пути. Увидев наконец-то перед собой солнечный свет, они поняли, что их долгие усилия увенчались успехом. Тяжело дыша, они застыли, отдыхая на вершине горы. Однако, взглянув вниз, они открыли, что уходящий вниз склон обрывается крутым утесом, с которого невозможно спуститься.

Далеко впереди можно было видеть гладь океана, широкую и суровую, испещренную просторными пятнами полусвета и глубокой тени. Однако прямо через всю видимую океанскую ширь, от прибрежных скал, сворачивающих, как-то и предсказывал дельфин, в удобную бухту, тянулся длинный луч яркого света. С горы было видно, как в воде движутся какие-то существа, на мгновения вырывающиеся на поверхность и оставляющие пятнышки пены. На полоске песчаного берега, меж примитивными белесыми хижинами, похожими на небольшого размера жемчужины, перемещаются другие фигурки, определенно двуногие.

Все смотрели вниз. Все, кроме дельфина.

Его глаза были обращены к солнцу и узкой полосе света, падающего с неба на океан, на то высокое место в небесах, из которого этот свет изливался и где вечно сияло солнце. После долгих месяцев сумерек и тьмы, сияние солнца было почти невыносимым для глаз. И, конечно же, с той поры, как они покинули Большой Склон, вокруг стало гораздо светлее и теплее.

– Все, как я предсказывал, – прокричал дельфин. – Впереди нас ожидают свет и жизнь. Вечнозеленый мир примет нас в свои объятия, наступит пора рассвета Великого Дня и все, и животные и растения, вновь войдут в вечный круговорот обилия проистекающей под жарким солнцем жизни. Все так, как я вам об этом говорил.

Молнии, почти беспрестанно мерцающие над миром Вечных Сумерек, продолжали посылать вспышки света и сюда, на сумеречные земли вечного рассвета или заката. На глазах у Грина одна особенно длинная и кустистая ветвь молниевого разряда ударила в самую гущу Великого Леса и не исчезла, а осталась висеть на месте. Извиваясь наподобие змеи, растянутой меж небом и землей, молния словно бы билась в муке своего странного непривычно-долгого существования; внезапно в своем основании молния начала наливаться зеленым светом. Зеленый свет поднялся в небеса, одновременно с этим молния замедлила свои изгибы и словно бы сгустилась и сделалась толще, обратившись в нечто, весьма похожее на указующий перст, протянувшийся от кущей Леса к чему-то, скрывающемуся где-то в покрытом тучами небе.

– А, вот он знак, которого я дожидался! – в радостном возбуждении выкрикнул дельфин. – Теперь я вижу, что всегда был прав – конец мира действительно наступает, и дожидаться его осталось уже недолго.

– Что это за ужас? – спросил Грин, опустивший свою ношу на камень с плоским верхом, нашедшийся поблизости.

– Споры, семена, пыльца, надежда и поросль, сама суть веков зеленого трепета Земли. Свет этот поднимается вверх, уносясь в неведомое, туда, где для него есть новые просторы. Земля в основании этой молнии должно быть спеклась до состояния голого камня! Нагревайте мир непрерывно в течение половины вечности, дайте ему возможность вывариться в соку собственного плодородия, после чего внезапно увеличьте мощность, добавив дополнительный ток: в результирующем процессе возгонится экстракт самой жизни, воспарит воздушным шаром высь и рассеется в космосе, разносясь галактическими течениями.

Мысленно Грин снова увидел остров с высоким утесом. Хотя он не знал и не понимал, что имеет в виду дельфин, говоря о том, как воспаряет вверх экстракт жизни, вливаясь в галактические течения, по ощущениям это соответствовало тому, что он пережил в удивительной пещере со множеством глаз. На секунду он пожалел, что с ним нет больше сморчка, которого он смог бы спросить об этом.

– Осторожно, к нам идут острозубые! – крикнула Яттмур. – Слышите? Они кричат где-то поблизости!

Оглянувшись обратно в ту сторону, откуда они только что пришли, она увидела в сумеречном свете крохотные фигурки с коптящими факелами, которые медленно и осторожно, но неуклонно карабкались вверх по склону, частью на двух ногах, частью на четвереньках.

– Нам нужно двигаться дальше, Содал-Йе, – крикнула она дельфину. – Если мы задержимся тут еще хотя бы на минуту, острозубые настигнут нас. Прекрати болтовню, дельфин, и скажи, что нам делать.

Оставив рассуждения о своих открытиях, Содал-Йе проговорил:

– Теперь нам предстоит подняться еще немного, на самую вершину горы. Это тяжело, но идти тут недалеко. С самой вершины открывается тайная тропинка, ведущая вниз среди камней. По этой тропе мы спустимся с утеса и сможем через долину выйти к Щедрым Водам. Нам нечего волноваться – этим убогим острозубым еще предстоит преодолеть изрядный кусок подъема.

Грин двинулся в сторону каменного выступа прежде, чем Содал-Йе закончил говорить.

Торопливо устроив ребенка на руках поудобней, Яттмур устремилась следом. Потом она внезапно остановилась.

– Эй, дельфин, – крикнула она. – Смотри! Один из странников упал из неба прямо на каменный выступ на горе. Твой тайный проход перегорожен, там невозможно пройти!

Похожий на трубу, выстроенную на покатой крыше, каменный выступ торчал на самом краю плоской вершины горы. Странник опустился совсем рядом с выступом и далее позади его, массивный, неповоротливый и плотный на вид. Они не заметили странника раньше только потому, что тот лежал в тени и его вершина почти не возвышалась над скалами.

Содал-Йе испустил крик отчаяния.

– И как прикажете нам теперь пролезать под этим огромным растением? – потребовал он ответа и в пылу ярости сильно хлестнул Грина по ногам своим мощным хвостом.

Пошатнувшись, Грин упал прямо на татуированную женщину-пашницу, ту, которая несла на голове горшок. Вместе с женщиной они растянулись на земле, в то время как дельфин катался рядом и ревел во всю глотку.

Татуированная пашница испустила крик, в котором слышалось нечто среднее между болью и яростью, при этом зажимая пальцами нос, из которого сочилась кровь. Содал что-то выкрикивал, но она не обращала на него никакого внимания. Яттмур помогла Грину подняться на ноги, а дельфин, повернув к ним голову, прохрипел с земли:

– Дьявол раздери отца и мать этой тупой пашницы, я хочу чтобы она немедленно послала свою подругу вперед, чтобы та узнала, удастся ли нам вырваться отсюда или нет. Давай, пни ее ногой, чтобы она хотя бы обернулась ко мне – потом положи меня обратно на свою спину, да смотри, впредь не спотыкайся.

И дельфин принялся снова кричать на пашниц.

Неожиданно женщина вскочила на ноги. Ее лицо, искаженное от злости, напоминало пересушенный фрукт. Схватив с земли горшок, она с силой опустила его на череп дельфина. От удара горшок раскололся и сморчок излился на его голову, покрыв ее подобно смертоносному желе.

В испуге Грин и Яттмур взглянули друг на друга. В их глаза читался вопрос: «Чего ждать теперь?» Рот женщины, умеющей перемещаться во времени, приоткрылся. Она беззвучно расхохоталась. Ее подруга присела на камни и разрыдалась; на мгновение восставший в ней непокорный дух снова скрылся в глубине ее души.

– И что нам теперь делать? – спросил Грин.

– Давай посмотрим, сумеем ли мы разыскать тайный проход, о котором говорил дельфин; если мы его не найдем сами, тогда начнем переживать, – сказала Яттмур.

Он тронул ее руку, пытаясь утешить.

– Если этот странник жив, то, возможно, если мы разложим под его брюхом костер, это заставит его взлететь, – сказал он.

Оставив пашниц сидеть с бесстрастными лицами возле Содал-Йе, они двинулись в сторону странника.

 

Глава двадцать шестая

По мере того, как сила излучения солнца возрастала, приближая тот недалекий день, когда светило обратится в сверхновую, сила и мощь растительности неуклонно прибавлялась, подавляя все прочие виды жизни, доводя их либо до полного уничтожения, либо изгоняя в сумеречную зону. Странники, эти огромные паукообразные чудовища растительного происхождения, иногда вырастающие до мили в протяженности, являли собой кульминацию мощи растительного царства.

Жар радиации стал для них жизненной необходимостью. Первые астронавты растительного мира, странники без раздумий (ведь они не умели думать) пускались в путь между Землей и Луной, протоптав туда тропу спустя много тысячелетий после того, как человек свернул свою шумную деятельность и удалился на деревья, откуда в свое время и спустился.

Грин и Яттмур двинулись вдоль черно-зеленого фиброзного бока растительного великана. Яттмур прижимала к своей груди Ларена, с любопытством выглядывающего из-под рук матери, изучая окружающий мир. Внезапно, почуяв опасность, Грин остановился и замер.

Потом он поднял голову. С высоты бока странника на него смотрело странное темное лицо. Еще через мгновение он там же заметил еще несколько внимательных лиц. В густой длинной поросли, покрывающей словно мех бока странника, скрывались несколько людей.

Грин инстинктивно выхватил нож.

Понимая, что они обнаружены, странные люди выскочили из своего укрытия и принялись спускаться вниз по боку странника. Всего их было десять человек.

– Отойди назад! – торопливо крикнул, оборачиваясь к Яттмур, Грин.

– Но острозубые…

Нападающим удалось взять над ними верх благодаря неожиданности и массовости атаки. Расправив крылья или широкие плащи, незнакомцы бросились сверху на Грина и Яттмур, свалившись им прямо на головы. В руке каждого летуна был зажат длинный нож.

– Пропустите нас, иначе я пущу в ход нож! – с исказившимся от ярости лицом закричал Грин, прикрывая собой Яттмур и ребенка.

– Грин! Смотрите, это же Грин из племени Лили-Йо!

Крылатые люди остановились. Один из них, тот самый, кто кричал Грину, выступил вперед и отбросил в сторону свой нож.

И Грин узнал это лицо!

– Боже, ожившие тени! Лили-Йо! Лили-Йо, неужели это ты?

– Да это же Грин, не иначе!

Теперь к нему торопились и двое других крылатых, вскрикивая от радости. Он узнал и их тоже, успев позабыть их лица, но сразу же воскресив их в памяти, эти лица двух своих соплеменников. Мужчина Харрис и Фло. Они сразу же принялись жать друг другу руки. Эти люди очень сильно изменились, но теперь, встретив их вновь, он, изумленный встречей, едва ли осознавал это. Он заглядывал в их глаза, не замечая их крыльев.

Чувствуя, как шарит по их лицам взволнованный и удивленный взгляд Грина, мужчина Харрис проговорил:

– Ты стал настоящим мужчиной, Грин. Как видишь, мы тоже сильно изменились. Эти люди, что стоят позади нас – наши друзья. Мы только что возвратились из Истинного Мира, пересекли простор космоса в животе этого странника. По пути странник обессилел от болезни, и опускаясь на Землю, сорвался и разбился в этом бесплодном мире теней. Не имея возможности добраться до милого нашим сердцам теплого Леса, мы вынуждены уже долгое время сидеть здесь, заточенные словно в ловушке, отражая атаки всяческих невообразимых существ.

– И теперь к нам приближаются самые страшные, наверное, недруги.

Видя перед собой своих исконных врагов, крылатых людей, Грин был немало смущен и расстроен тем, что ими оказались те, кем когда-то он так восхищался: Харис и Лили-Йо.

– Это племя созданий, которые зовут себя острозубыми, и они специально собрались большим числом, чтобы напасть на нас. Сейчас не время рассказывать истории своей жизни, друзья – в лучшем случае, для этого мы выберем минутку попозже – сейчас я только хочу сказать, что моя история не менее удивительная, чем, очевидно, вы считаете свою – а теперь два многочисленных племени острозубых окружают нас и готовы вот-вот напасть.

– Вы называете их острозубые? – спросила Лили-Йо. – С вершины странника мы видели в отдалении какие-то крадущиеся вверх по склону тени. С чего ты взял, Грин, что эти существа хотят на нас напасть? Скорее всего, в этом бесплодном краю они хотят подобраться к страннику, чтобы отрезать немного его плоти в пищу?

Для Грина эта идея была совершенно неожиданной; и тем не менее он понимал ее очевидную разумность. Самой возможной из всех причин, способной выгнать острозубых из привычных кочевых мест и заставить их так долго идти в определенном направлении, мог быть именно такой огромный кусок еды, какой представлял собой странник. Он оглянулся к Яттмур, чтобы узнать, что она думает по этому поводу. Но Яттмур не было рядом с ним.

Мгновенно выхватив из ножен оружие, которое он уже успел спрятать, Грин прыгнул вперед и быстро оглянулся, выкликая ее имя. Люди Лили-Йо, незнакомые ему, встревоженно сжимали рукоятки своих мечей, но он не обращал на них никакого внимания.

Яттмур стояла в стороне от них, прижимая к себе свое дитя и хмуро глядя в их сторону. Она отошла туда, где лежал дельфин; рядом с ней стояли с выражением полной бессмысленности в лицах пашницы, взгляд которых был устремлен в пустоту. В ярости пробормотав проклятия, Грин, которого молча подтолкнул в спину Харрис, двинулся в сторону Яттмур.

– Почему ты ушла от нас? – спросил он свою жену. – Отдай мне Ларена.

– Иди сюда, и если сможешь, возьми его, – прошипела она. – Эти мерзкого вида дикари мне противны, я не хочу иметь с ними никакого дела. Ты принадлежишь мне – почему ты решил отвернуться от меня и уйти к ним, к этим нелюдям? Почему ты с ними разговариваешь? Кто они такие?

– О, тени, защитите меня от глупости этой женщины! Ты ничего не понимаешь…

И тут он замолчал.

Они зря спустились с горы, но теперь было уже поздно.

Приближаясь в устрашающем гнетущем молчании, возможно просто потому, что для лая у них не хватало дыхания, первая линия острозубых появилась над гребнем горы.

Увидев перед собой людей, острозубые было замерли, но наступающие следом толкнули их вперед. С поднятой дыбом на загривках жесткой шерстью, с оскаленными зубами, острозубые имели вид далекий от миролюбивого. У одного или двух из них на голове красовались странные шлемы с прорезями для глаз и пасти, вырезанные из скальных наростов.

Едва шевеля холодными губами, Яттмур пробормотала:

– Среди них наверняка есть и те, которые обещали толстопузым, что помогут им добраться до дома.

– Откуда ты знаешь? Для меня они все на одно лицо?

– Вон тот, старый, с пожелтевшими усами и без одного пальца на лапе – я уверена, что видела его в пещере толстопузых.

Лили-Йо, принимая команду над своими людьми, спросила:

– Ну и что мы будем теперь делать? Если мы свободно пропустим этих острозубых к страннику, быть может тогда они не тронут нас?

Грин ничего не ответил. Он вышел вперед и остановился прямо перед острозубым с пожелтевшими усами, на которого указала Яттмур.

– Мы не хотим причинять вам зло, люди племени острозубых. Вы должны знать, что на Большом Склоне мы никогда не враждовали с вами. Эти трое толстопузых, которые пришли на Большой Склон вместе с нами, они теперь у вас?

Не сказав ни слова в ответ, Желтые Усы повернулся к своим товарищам для недолгих переговоров. Стоящие поблизости острозубые подобрались к Желтым Усам и принялись отвечать ему на своем лающем языке. Наконец Желтые Усы повернулся назад к Грину и обнажив клыки, начал свой ответ. Он что-то держал в своих руках.

– Авва-аф, да, тощий человек, прыгучих толстопузых мы принесли с собой. Вот они! Смотри! Лови!

Быстрым движением, Желтые Усы что-то бросил Грину – стоящему так близко, что ему не оставалось ничего другого, как поймать брошенный предмет.

Это была отрезанная голова одного из толстопузых людей.

Дальше Грин действовал без размышлений. Бросив голову толстопузого наземь, он кинулся вперед на острозубого, в дымке раскаленной багровой ярости, при этом на ходу выхватив из ножен свой клинок. И прежде чем острозубый с желтыми усами успел увернуться, Грин вонзил в его живот свой нож по самую рукоятку. Острозубый пошатнулся и, пронзительно крича, упал на бок. Обоими руками Грин схватил острозубого за густую серую гриву. Сильным рывком, повернувшись на пятках, он стянул Желтые Усы с края обрыва и толкнул вниз в пропасть.

Среди присутствующих повисла полная тишина, тишина удивленная, в которой где-то далеко внизу затих крик Желтых Усов.

«Еще мгновение, и начнется побоище», пронеслось в голове у Грина. Но в жилах его кровь кипела так бурно, что ему было все равно. Он чувствовал, как позади него встали Яттмур, Лили-Йо и другие крылатые люди, но даже не стал оборачиваться к ним, чтобы увидеть их лица.

Яттмур наклонилась вперед, чтобы взглянуть на окровавленный и олицетворяющий муку предмет, лежащий у ее ног. Отрезанная голова стала не просто вещью, но символом ужаса. Глядя в прозрачные водянистые яблоки, которые некогда были глазами толстопузого, Яттмур прочитала в них судьбу всех троих хвостатых рыболовов.

Она открыла рот, но застывший в нем крик так и не прозвучал. Их глаз ее потекли слезы.

– Они всегда были так добры к Ларену!

И сразу же после этого ужасный рев раздался позади нее.

Нечто испустило могучий рык, рев чужеродной силы и звучания, рев, от неожиданности которого у всех дернулись головы – и от которого в их жилах заледенела кровь. В благоговейном ужасе острозубые завыли: потом, мгновенно повернувшись, в страхе бросились спасаться вниз по склону, туда, откуда поднялись, где по другую сторону утеса их могла скрыть тень.

Чувствуя, что его колени подгибаются от страха, Грин медленно обернулся. Лили-Йо и ее товарищи уже бежали обратно к огромному телу умирающего странника. Яттмур пыталась успокоить пронзительно кричащего Ларена. Зажав руками уши, женщины-пашницы ничком лежали на земле.

И снова раздался крик, полный неизъяснимой муки и отчаяния. Содал-Йе опомнился от обморока и пришел в себя и теперь кричал во всю силу своих легких. Потом, распахнув свой складчатый рот с мясистой верхней губой, дельфин заговорил, и для тех, кто слышал его слова, они, эти слова, казались лишенными совершенно смысла.

– Где вы, пустоголовые существа, вы, создания из долин тьмы? В головах у вас жабы, потому что вы не поняли моего пророчества о том, куда стремится зеленый луч. Луч расходится симметрично, он поднимается вверх и уходит вниз, и то, что называется падением, на самом деле не есть падение, а лишь оборотная сторона следующего этапа роста. Это единый общий процесс, вы, жабоголовые – процесс деволюции, который опустит вас на дно зеленого колодца, из которого вы поднялись… Я потерялся в лабиринте – Грин, Грин! – словно мотылек, я лечу сквозь тоннели планеты знания… Грин, меня мучают кошмары – Грин, из чрева рыбы я взываю к тебе. Грин, слышишь ли ты меня? Это я – твой старый друг, сморчок!

– Сморчок?

Даже сам этому удивившись, Грин отбросил нож и упал на колени перед бери-тащи. Пустыми глазами он взирал на отвратительный, словно проказа, коричневый нарост, теперь сладострастно покрывающий собой половину головы дельфина. Он увидел, как на голове дельфина открылись глаза, сначала ничего не видящие, потом сфокусировавшиеся на его лице.

– Грин! Я близок к смерти… точнее, был близок. О, эта боль полной бесчувственности… Послушай, друг мой, это я, твой сморчок, это я говорю с тобой. Я подчинил себе дельфина, я пользуюсь его речью, как когда-то пользовался твоей; его голова полна необычайных и любопытнейших познаний… ах, я не подберу для этого лучшего слова, как зеленый мир, целая вечнозеленая галактика… она видится мне совершенно ясно…

В ужасе Грин вскочил на ноги.

– Сморчок, ты сошел с ума! Разве ты не видишь, в какую беду мы здесь угодили, нас готовы разорвать эти бесчисленные острозубые, потому что не пройдет и часа, как они снова соберутся с духом и опять нападут? Что нам тогда делать? Если ты действительно все можешь видеть, если ты в своем уме и способен изъясняться связно, то помоги нам!

– Я не сошел с ума – более того, определенно полагаю себя единственным разумным существом в этом мире людей с головами жаб, и нет никого, кто бы мог судить меня… Хорошо, Грин, я скажу тебе, откуда может прийти тебе помощь! Взгляни на небо!

Все вокруг уже давно заливал какой-то необычайный свет. В отдалении от них в чаще джунглей в небо упирался вертикальный зеленый луч и теперь к первому лучу прибавился еще и второй луч, возникший поблизости от первого. Нижние, ближайшие к лучам слои атмосферы приобрели зеленоватый оттенок, и Грин с удивлением увидел, как отчетливо выглядят в этом зеленоватом отсвете длинные растянутые ветрами облака, полосами затеняющие небо. Из одного из таких облаков к земле опускался странник. Опускающийся с неторопливой грацией, странник намечал местом своей посадки именно ту площадку, на которой сейчас стояли Грин и другие люди.

– Этот странник собирается опустится совсем рядом, ты так считаешь, сморчок?

Видя перед собой то нечто, что не так давно питалось соками его жизни и мучило его, Грин не испытывал к сморчку ненависти, понимая, что тот, прикованный к почти неподвижному на суше дельфину, сейчас может предложить им только помощь, не пытаясь им ничем повредить.

– Да, я уверен, что этот странник собирается опуститься именно здесь, на вершине горы, – ответил сморчок. – Я советую тебе и Яттмур с ребенком подойти сюда и лечь рядом, чтобы странник не раздавил вас своим телом. Я думаю, что этот странник собирается опуститься сюда для спаривания – чтобы заняться перекрестным опылением – с этим умирающим странником. Как только здоровый странник опуститься вниз, мы сможем на него забраться. Ты должен поднять меня туда наверх – ведь ты сможешь сделать это, Грин? После этого я объясню тебе, что делать дальше.

Сморчок вещал через рот дельфина, и его слова было трудно разобрать, а вокруг свистел ветер. Покрытое длинным густым волосом тело над их головами раздулось настолько, что закрыло собой почти полнеба: странник медленно опустился на край утеса, расположившись сверху своего умирающего партнера. Ноги прилетевшего странника вытянулись вниз и накрепко вцепились в волосатые бока нижнего растительного животного. Повозившись, странник пристроился и застыл.

Грин, Яттмур и две женщины-пашницы подошли к страннику и стали смотреть, задрав вверх головы. Грин отпустил хвост дельфина, которого тащил за собой по камням.

– Мы не сможем туда забраться! – сказал он. – Ты сошел с ума, сморчок, если думаешь, что мы решимся на такое. Странник слишком велик!

– Забирайтесь, человеческие существа, забирайтесь, как я вам сказал! – заголосил голосом дельфина сморчок.

Грин остановился возле странника, чтобы рассмотреть его внимательно. Рядом с ним столпились Лили-Йо и люди ее племени. Только что они прятались за скальным выступом и теперь с опаской выходили наружу.

– Твоя рыба говорит правду, – заметила Лили-Йо. – Это единственный наш путь к спасению. Забирайся первым, Грин! Ты и твои спутники могут пойти с нами, и мы поможем вам и позаботимся о вас.

– Не нужно бояться странника, Грин, – подхватил мужчина Харрис. – Давай, забирайся.

Грин продолжал стоять внизу странника, и уговоры окружающих совсем не придавали ему отваги. Стоило только ему представить, что он должен оказаться на чем-то, что в скором времени оторвется от земли и полетит по воздуху, как у него начинала невыносимо кружиться голова; он вспоминал свой полет на спине растительной птицы, упавшей на самом краю Безлюдья, вспоминал путешествие в лодке и на вершине ходульника, в результате которых попадал из одного бедственного положения в другое, еще более бедственное. Только последнее путешествие, предпринятое им по собственной воле, пусть и под руководством дельфина, обещало, что конечная точка пути все же будет выгодней исходной.

Он стоял и все раздумывал, когда сморчок снова заревел голосом дельфина, призывая остальных начинать забираться на странника по его тонким лапам, приказывая татуированным женщинам-пашницам поднять его на руки и нести наверх на странника, что они и проделали при помощи людей из племени Лили-Йо. Довольно скоро подъем был успешно совершен и все они оказались на вершине спины странника, откуда глядели вниз и звали к себе Грина. Рядом с ним осталась только Яттмур.

– Теперь, когда мы наконец освободились от сморчка и толстопузых, к чему нам зависеть от этого огромного чудовища, – пробормотал он.

– Мы тоже должны забраться туда, Грин. Странник отнесет нас к теплым лесам, подальше от острозубых, где мы с Лареном сможем наконец обрести покой. Ты ведь и сам понимаешь, что мы не можем остаться здесь.

Грин взглянул на жену и своего большеглазого ребенка у нее на руках. Слишком много бед ей пришлось пережить с тех пор, как она повстречалась с ним, с тех самых пор, как Черный Зев завел свою ужасную песнь.

– Если ты так хочешь, то мы тоже заберемся на странника, Яттмур. Дай мне Ларена, я понесу его.

В раздражении он поднял голову и крикнул сморчку:

– И прекрати свой глупый рев – я поднимаюсь.

Он сказал это слишком поздно: сморчок уже замолчал. Когда Грин и Яттмур, задыхаясь, наконец забрались на спину живого холма, оказалось, что люди Лили-Йо претворяют в жизнь новую затею сморчка.

Повернув свое свиное рыло к Грину, дельфин проговорил:

– Знай, как и все другие, что наступило время моего деления, являющегося способом нашего, сморчков, размножения. Я собираюсь взять под свой контроль странника, частично оставив свое тело на дельфине.

– Остается только надеяться на то, что дельфин не возьмет под контроль тебя, – сумрачно пошутил Грин, усаживаясь на поверхность странника.

Поверхность под ним пошевелилась. Огромное существо, поглощенное процессом оплодотворения, настолько потеряло за своими собственными переживаниями чувствительность ко всему происходящему с ним, что практически не обращало внимания на быстро работающих ножами на его спине Лили-Йо и остальных крылатых людей, вырезающих в эпидерме большую дыру.

Как только дыра достаточного размера была наконец проделана, они взяли в руки Содал-Йе и, подняв того за хвост, поднесли к дыре так, чтобы он повис точно над ней; дельфин слабо шевелился – сморчок полностью взял под свой контроль его тело и не позволял вырываться и биться в руках крылатых. Уродливая рябистая коричневая масса сморчка задвигалась и начала стекать с головы дельфина; половина тела сморчка упала в вырезанную в страннике дыру, после чего – по-видимому, по отданному дельфином ранее указанию – крылатые плотно закрыли дыру вырезанным куском плоти странника. Грин поразился, как быстро удалось сморчку заставить подчиняться ему крылатых; сам он чувствовал, что стал совершенно невосприимчив к чьим-либо приказам.

Яттмур уселась на спину странника и дала ребенку грудь. Грин подошел к ней и опустился рядом, и тогда Яттмур указала ему рукой в сторону темной части горы. Со своего возвышения они видели группу острозубых, едва различимых в тени и с понурым видом движущихся прочь от горы в сторону укрытия, чтобы там дождаться окончания событий; в рядах острозубых тут и там горели факелы, выделяясь в темноте подобно крохотным цветкам на коре черного дерева.

– Они передумали нападать на нас, – проговорила Яттмур. – Может быть, теперь стоит спуститься вниз и поискать секретный проход к Щедрым Водам?

В этот момент местность вокруг них закачалась.

– Слишком поздно – мы уже летим! – крикнул Грин. – Держись покрепче! Смотри, не урони Ларена!

Странник и на самом деле поднимался в воздух. Под ними мелькнула гора с торчащим скальным выступом, потом они вдруг опустились ниже горы, стремительно скользя в сторону Щедрых Вод, вырастающей, по мере того как они подлетали к ней, прямо на глазах.

Они скользнули в длинную тень, потом снова вырвались на свет – их тень понеслась по рябистой воде – потом опять попали в тень, опять выскочили на свет и начали подниматься, двигаясь уже гораздо уверенней и держа курс в сторону сплющенного словно перезревшая слива солнца.

Ларен вскрикнул от страха и снова прижался к успокоительной груди, крепко зажмурив глаза, словно бы то, что происходило вокруг, было для него невмоготу.

– Все вы, – проревел сморчок, – пока я еще говорю через рот этой рыбы, соберитесь вокруг меня. Вы должны услышать то, что я хочу сказать вам.

Держась за длинную фиброзную щетину на теле странника, они собрались вокруг сморчка и расселись. Только Грин и Яттмур не изъявили желания подойти к нему.

– Теперь я обладаю парой тел, – объявил сморчок. – Я управляю странником; я взял под свой контроль всю его нервную систему. Странник полетит туда, куда я прикажу ему. Вам не стоит бояться, потому что я не причиню вам вреда. По крайней мере в ближайшее время.

Гораздо более пугающими оказались для меня те знания, которые я отыскал в этой рыбе бери-тащи, в Содал-Йе. Вы должны узнать о том, что узнал я, потому что это многое изменит, как уже изменило мои планы.

Эти дельфины – люди морей. В то время как все другие животные разумные формы терпят бедствие в окружении хищной растительности, дельфины, обитающие в свободной океанской глуби, способны легко поддерживать связь с другими видами разумных существ. Дельфины способны пересекать всю ширь планеты, и ничто не может им помешать. Таким образом за прошедшие миллионы лет дельфины не только не потеряли, но и приобрели знания.

В частности, рыбы открыли, что наш мир близится к своему закату. Закат мира наступит не сейчас – и даже не через несколько поколений – но конец мира неизбежен, и эти колонны зеленого света, восходящие из джунглей в небеса, есть знак неминуемой кончины и того, что закат мира уже начался.

В областях постоянной жары – в областях, где никто из нас никогда не был, где обитают растения, умеющие пользоваться огнем, эти зеленые снопы света стоят уже несколько веков. Я отыскал эти сведения в голове дельфина. Я видел, как горят над обугленными джунглями эти зеленые лучи, которые рыбы зрели из курящегося паром моря.

Потом сморчок замолчал. Грин понимал причины его молчания – грибу было страшно погружаться дальше, в следующие слои знания дельфина. Он поежился, про себя живо представляя, в каком возбуждении находится сейчас сморчок, как восторженно и со страхом читает он новые знания, в то же время испытывая отвращение к этим воспоминаниям.

Внизу под ними проплывал мимо и покачивался берег Страны Вечных Сумерек. Земли внизу успели стать ярче, когда губы дельфина снова раздвинулись и в них зазвучали слова сморчка.

– Эти дельфины на самом деле не способны были осознать всю полноту накопленных ими знаний. О, как чудесно снова видеть растения… Люди, существует горящий фитиль, заложенный в силы, зовущиеся деволюцией… Уж не знаю, в каких выражениях мне нужно описать эти силы, чтобы ваши маленькие умы смогли их постигнуть.

Давным-давно, много времени назад – во времена ваших далеких предков – было совершено открытие, благодаря которому стало известно, как родилась и из чего развивалась жизнь, что явилось исходным питательным раствором для нее; амеба служила вратами, через которые жизнь, словно сквозь игольное ушко, проникла в наш мир из колбы, в которой кипят аминокислоты и неорганические основные компоненты природного мира. Как поняли люди, а потом и дельфины, этот неорганический мир так же развился из мельчайших базисных частиц, называющихся исходными атомами.

Этот длительный и удивительный процесс роста и развития был изучен и понят человеком. Сами же дельфины в свою очередь обнаружили то, что рост и развитие неразрывно сопряжены также и с тем, что человек назвал бы упадком или разложением; оказывается, природа не только подвержена развитию и упадку как таковым, но развитие и упадок природы являются непременным условием ее существования.

Создание, разум которого я сейчас населяю, отлично знало, что наш мир сегодня пребывает как раз в стадии своего упадка. Именно эту мысль не так давно он пытался донести, хотя и в весьма путанных и расплывчатых выражениях, до вас, менее развитых младших рас.

В начале существования этой солнечной системы все существующие здесь жизненные формы были переплетены в своем существовании друг с другом и гибель представителей одного вида круговоротом давала пищу другому виду. Зародыши жизни были принесены на Землю из космоса в виде мельчайших пылинок, подобных искрам в кембрийскую эру. Постепенно жизненные формы развились, превратившись в животных, в растения, в насекомых – во все разновидности и формы жизни, густо населившие мир, в большинстве своем теперь исчезнувшие с лица нашей планеты.

Что явилось причиной исчезновения видов? То, что галактические флюктуации, породившие к жизни солнце, теперь разрушают его. Те же самые флюктуации управляют и подвижной жизнью; так же как эти флюктуации прекращают существование нашего светила, так же они заставляют прекратить свое существование и саму жизнь и ее формы, и в том числе и саму Землю. Таким образом происходит деволюция природы. Снова все жизненные формы сплавляются в то единое целое, из чего все они произошли. Во все времена жизненные формы никогда не прекращали своей взаимозависимости – одни формы жизни все это время существовали за счет других – и теперь жизнь снова сливается в единую первородную каплю. Кто такие эти толстопузые – растения или люди? Кто такие острозубые – люди или животные? А существа из растительного мира, из тропических областей, все эти странники, ивы-убийцы из Безлюдья, ходульники, которые размножаются семенем и мигрируют словно птицы – могут ли они подпасть под одну классификацию?

Я сам хочу спросить себя – что такое есть я?

На мгновение сморчок умолк. Его слушатели украдкой переглянулись, их взгляды были полны волнения, потом дельфин снова взмахнул хвостом, призывая всех ко вниманию, и его речь продолжилась.

– Мы все, собравшиеся здесь, по причине стечения обстоятельств оказались выброшенными на берег общего потока деволюции. Мы живем в мире, где от поколения к поколению прогрессирует упадок, где наследственные черты вырождаются. Весь ток теперешней жизни устремлен к уменьшению доли разума, к упрощенности, к достижению исходного зародышевого состояния. Таким образом проявляются на Земле управляющие вселенной процессы. Галактические флюктуации переносят споры жизни из одной системы к другой, в результате чего эти споры оказались и здесь, на Земле. Вы можете наблюдать часть этого процесса собственными глазами, в виде этих колонн зеленого света, вытягивающих жизненные силы из джунглей. В условиях повышенной солнечной активности и температурного уровня, процессы деволюции только ускоряются.

Пока сморчок читал свою лекцию, его другая половина, управляющая странником, заставляла гиганта опускаться все ниже и ниже. Теперь они летели над густыми джунглями, над Лесом Великого Баньяна, покрывшим всю солнечную сторону нашей планеты. Теплый воздух окутал их словно плащом.

Рядом с ним появились и другие странники, легко поднимающие и опускающие вдоль нитей свои неизмеримо огромные тела. Мягко, так что сидящие на нем даже не почувствовали этого, странник прикрепил свое тело к верхушкам джунглей.

Грин немедленно поднялся на ноги и помог встать Яттмур.

– Ты мудрейший из всех живущих созданий, сморчок, – проговорил он. – Я не чувствую за собой вины в том, что избавился от тебя, потому что ты вполне способен сам позаботиться о себе. В конце концов, ты первый из сморчков, которому удалось постичь закономерности развития вселенной. Мы с Яттмур будем вспоминать тебя, когда заживем своей спокойной жизнью среди кущей срединных слоев джунглей. Ты идешь со мной, Яттмур, или так и собираешься всю жизнь просидеть на этом летающем растении?

Лили-Йо, Харрис и остальные тоже поднялись на ноги и теперь смотрели на Грина со смесью враждебности и беззащитности, которые он научился распознавать давным-давно.

– И ты так просто собираешься оставить этот замечательный ум, своего защитника, этого сморчка, который был тебе другом? – спросила Грина Лили-Йо.

Грин кивнул.

– Он рад принять вас к себе – вы сами должны отдаться под его покровительство. В свою очередь вы, так же как и я когда-то, должны решить, чем является для вас этот сморчок – выражением доброй воли или злом. Я же ухожу в Лес, которому принадлежу, и забираю с собой Яттмур, Ларена и этих двух татуированных женщин-пашниц.

Грин щелкнул пальцами, и пашницы послушно поднялись, повинуясь его приказу.

– Грин, ты по-прежнему упрям и ничуть не изменился за все это время, – проговорил Харрис, хмуривший брови от раздражения. – Мы предлагаем тебе отправиться вместе с нами на Истинный Мир – там место много лучше этих джунглей. Ты ведь слышал, что сказал сморчок – земные джунгли обречены.

К своему удовольствию Грин понял, что научился использовать созревающие в голове аргументы, так как не умел этого делать раньше.

– Я не сомневаюсь в истинности того, что сказал сморчок, Харрис, однако в этом случае получается, что и тот твой мир, другой, тоже обречен.

И снова раздался трубный глас дельфина, рокочущий и всепроникающий.

– Все действительно именно так, но вы еще не слышали моего плана. Во мраке, который клубится в сердцевине этого странника, я отыскал упоминание о мирах, находящихся далеко за пределами Истинного Мира, или Луны, и даже самого Солнца, обращающихся по орбитам вокруг иных светил. Я способен заставить этого странника пуститься в путешествие к этим иным мирам, молодым мирам. Я, Лили-Йо и другие крылатые люди, все мы сможем в безопасности жить внутри странника и питаться его телом. Все, что нам потребуется, это просто следовать этим зеленым колоннам света, путь которым указывается галактическими флюктуациями, и в конце пути которых находятся новые молодые миры, пригодные для обитания. И ты, Грин, ты тоже можешь отправиться с нами.

– Я устал от того, что меня куда-то ведут или что я кого-то веду за собой. Отправляйтесь куда хотите, и удачи вам! Населите эти миры людьми и сморчками!

– Я предрекаю вам, что Земля эта погибнет в пожаре, и с нею погибните и вы, глупые люди!

– Пусть так, раз ты знаешь это точно и наперед, о, мудрый сморчок! Но ты так же сказал и то, что гибель мира произойдет только через несколько поколений. Ларен и его дети будут жить в мире зелени, а не гнить в утробе растения, которое несет его неизвестно куда. Пойдем же, Яттмур. Хоп-хо, женщины – вы тоже отправляетесь вместе со мной.

Все они поднялись, чтобы спуститься со странника на деревья джунглей. Яттмур передала Ларена Грину, который тут же пристроил сына на плечо, и погнала вперед татуированных женщин. Харрис вытащил из ножен клинок и сделал шаг вперед.

– С тобой всегда было тяжело сладить, Грин. Ты и сам не знаешь, что творишь, – сказал он.

– Может и так; но зато я точно знаю, что совершаете сейчас вы, – отозвался Грин.

Не обращая внимания на клинок Харриса, Грин принялся спускаться вниз по поросшему волосом боку странника. Ступив на верхние ветви джунглей, он положил Ларена на листву и подал руку равнодушным пашницам и Яттмур и помог им спуститься тоже. Ощущая в своем сердце отраду, Грин повернулся к родному зеленому простору и, вздохнув полной грудью, обвел глазами лиственный простор Леса.

– Идемте же без страха, – ободряюще сказал он своим спутницам. – Это наш дом, где таятся опасности, но все они мне знакомы, и я знаю, как защитить вас от них! Дай мне свою руку, Яттмур!

Они вместе спустились на нижние ветви. И даже не оглянулись, когда за спиной у них странник со стоящими на его спине крылатыми людьми медленно поднялся в испещренное зелеными точками небо, устремляясь в голубые просторы космоса.