Скажите на милость, ну не смешно ли это?

Люди наконец-то освободились от зависимости машин с помощью универсального фило-соматического инструмента — Галингва, и что же? — оказались перед лицом ужасной опасности, за которую несёт ответственность сам Галингва.

Люди встретили опасность отнюдь не с тем смирением, с каким отнёсся к ней начальник тюрьмы.

Поставьте человека в экстремальную ситуацию, и вы узнаете его все положительные и негативные стороны.

Во всеоружии человечество вышло на поединок. Но всё-таки стоит отметить, что даже в этот критический момент нашлись люди, которые предвидели дальнейший исход событий и решили самоустраниться. Аргументы казались достаточно весомыми — неизбежность неизбежного.

Предложенной мотивировкой мы обязаны Чайзу Дайтреми, работавшему пятьсот лет спустя после Пальмиры, когда четверть населения Инисфара являла собой чувственные кланы, а вся сложная система межзвёздного сообщения была разинтегрирована.

“Дуалистическая Теория — религия наиболее просвещённых людей всей Галактики, — писал Чайз, — гласит, что Вселенная создана двумя схожими, но противостоящими силами: “То и Пла-то”.

То создало нечувственное начало; Пла-то, пришедшее позднее, — чувственное. Обе силы — враждебны или, по крайней мере, безразличны друг другу.

Пла-то — все же менее мощная сила, так как чувственное начало должно всегда зависеть, до некоторой степени, от нечувственного.

Цели двух сил так же противоречивы, как и их природа. Человек может постигнуть То во всем его проявлении, поэтому его цели можно сформулировать словом “стойкость”. Он должен стойко пройти через всё, что им же и создано, увековечив себя, как это собственно и произошло; но увековечивание его обусловлено притязаниями Пла-то.

Чувственные силы Пла-то — определённо слабее сил его соперника. С одной стороны, сама природа чувственности скоротечна, поскольку чувственность влечёт за собой развитие, которое, в свою очередь, приводит к упадку. Более того, чувственные единицы легко преодолеваются нечувственными: наводнениями, землетрясениями, взрывами звёзд. И не только преодолеваются, а уничтожаются, превращая их в нечувственные.

У Пла-то есть единственное средство обороны в отличие от широкого арсенала таковых у То.

Все во Вселенной конечно и небезгранично. Поэтому силы То не могут множиться. И наоборот: силы Пла-то — могут, поскольку жизнь и чувственность создаются из нечувственного, и, таким образом, сами умножаясь, они ослабляют врага. Человек есть один из наиболее верных инструментов Пла-то, ибо через него чувственность разносится с планеты на планету, не позволяя уйти в небытие”.

Так говорил Чайз Дайтреми в своём пояснении к Дуалистической Теории.

Можно сказать, что все чувства проистекали в направлении добра, в то время, как триумф То возродил бы к жизни зло полного бесчувствия.

Вскоре многие из людей поняли, что эволюция чувственных кланов — ещё один — основной — шаг к победе над силами То; он представлялся подъёмом чувств: каждый маленький лучик, называемый человеком, мог стать тысячами и тысячами маленьких огней, зажжённых против тьмы То.

Дуалистическая Теория явилась первой Галактической религией.

На одном из основных миров Рольфа она была такой же холодной и непонятной для людей, как высокие горы Плутония.

Она признавала жизнь и конец жизни; она признавала прохладу ночи и саму ночь; она признавала краткость дня и его красоту. Она знала, что за весельем лежит покров чего-то очень жестокого, чтобы назвать это печалью; слишком величественного, чтобы именовать страданием. Это — вне плоти. Это воздух, который вдохнули, и через минуту он улетучился, но именно эта минута есть время для действий. Именно эта минута и есть истина.

Такова Галактическая религия — очень трудная для понимания и очень неудобная после того, как такое понимание пришло.

Именно по этой причине все люди обратились к ней. Она не признавала вечерней зари после смерти; не говорила о золотых голосах, лившихся отовсюду. Она не обещала наград за добродетель и наказания — за слабость. Никто не убирал её храмы цветами; никто не перекладывал её догматы на клавир возвышенной музыки.

И все же сердца людей расширялись и углублялись от её холодных истин.

Верующие не боялись говорить о том, что Дуалистическая Теория уделяет мало внимания самому человеку и его заслугам. Человек — песчинка в дороге Пла-то и чувственности. Первичной чувственной единицей выступала клетка. Теперь, когда клетка научилась быть собой, она составляла группу клеток, называемую Человеком, частью которого она так долго являлась, своим поведением напоминая самого человека, который когда-то давно отказался от племенной структуры, такой необходимой в его первобытные дни.

Поэтому верующие не могли, не имели права противиться тому пути, который, соглазно их вере, вёл к победе Пла-то,

И все же многие погибали по глупости или кончали жизнь самоубийством.

Придерживаясь или нет каких-то своих теорий, на практике они верили в Ренессанс человека, а более конкретно — в возрождение и выживание самих себя.

Пользоваться Галингва запрещалось.

Это означало ужесточение тесных уз, объединявших ранее многие планеты.

Даже Верная Война потеряла свои реалии и охватила пожаром многие регионы.

Вновь вводилась старая система космических путешествий, и Галактика, так же, как и сам человек, начала дезинтегрироваться на свои составные.

Развязалась война против клеток-завоевателей. Правда, в основном велись оборонительные действия. Одновременно развернулась религиозная борьба: неверующие ополчились против сторонников Дуалистической Теории, которые, как мы уже знаем, объединились, чтобы дать отпор тем, кого они считали невольными агентами То.

В конце концов верующие были перебиты чуть ли не до последнего человека.

Легионы, одолевшие их, не насчитывали и четверти первоначального состава; одетые в невероятные антибиотиковые доспехи, которые в определённой мере защищали от блуждающих клеток, они наполнили свой, и так уже запуганный мир, смертью.

На Инисфаре борьба развернулась с особой жестокостью и стихла только тогда, когда угроза самих клеток предстала вполне реальной.

Множество средств прошло апробацию против клеток, но наиболее эффективными признали аэроустьица, представлявшие собой нечто среднее между То и Пла-то.

Получувственные летающие твари, они состояли из Пирокатуса Двенадцать — податливого материала, подверженного воздействию импульсам человеческих мыслей.

Аэроустьица, размерами чуть меньше летающих желудочков, парили низко над поверхностью земли и океанов планеты, которые подвергались угрозе клеточной дезинтеграции, проглатывая блуждающие клетки, сдавливая и убивая их.

К органам неклеточного происхождения аэроустьица выработали иммунитет дезинтеграции.

На Инисфаре возник новый королевский Орден — Торжествующие Люди, который шёл вперёд, словно рыцари на битву с самим Сатаной. Аэроустьица сидели у них на плечах или беспокойно порхали над ними.

Крепки рыцари Ордена Торжествующих Людей, крепки и мужественны.

В историю последующего тысячелетия они вошли, как легенда, а легенда воплотилась в Тралдеменере. Он совершил много подвигов и одержал немало побед, но, несмотря на все это, вряд ли целесообразно более подробно останавливаться на этой персоналии.

Вопрос о том, добилось бы человечество успехов в войне с врагом, превышающим его по численности, — довольно спорный.

Прогрессирующая форма рака уничтожила клетки.

В процессе борьбы за выживание они загнали себя сами, как загоняют лошадей. По существу представляя собой новую форму жизни, блуждающие клетки оказались несостоятельными, и их нестабильность явилась причиной их гибели.

Когда в их рядах появились первые признаки болезни, клетки попросту не знали, как противостоять ей. Поражённые раком клетки превратились в “пятую колонну”. Они калечили, разрушали, уничтожали свои же ряды.

Однажды человек проснулся и снова ощутил себя хозяином своих миров, и только тонкий слой останков на лугах указывал, что один из наиболее замысловатых опытов Природы завершён.

Не время, да и не место для детального описания реконструкции Галактической Федерации, за которую взялись люди, ощущая одновременно свирепость и печаль.

Человечеству понадобилось более миллиона лет, ибо что-то надломилось в его верованиях.

Преподан ещё один урок: человек может быть вытеснен изнутри.

Даже в его самые звёздные часы два космических шахматиста — То и Пла-то — воспринимают человека как элемент будущих экспериментов.

Федерация была подштопана; но её старая, добрая уверенность не подлежала восстановлению.

Инисфар, под управлением Галингва, за более короткий период, чем большинство планет-сестёр, снова задействовал космические корабли. Используя их, он смог наладить торговлю в Галактике. Дух его обитателей, закалённый годами правления Ордена Торжествующих Людей, помогал ладить с самыми корыстными конкурентами.

Сейфы его банков лопались от денег, как раздутые от переедания животы. Торговцы разгуливали в золотых тапочках. Город, Новый Союз, словно сытый питон, растянулся по всему побережью океана.

Громадная Тварь отступила. Последний заряд охотника точно врезался ей между глаз. Все пятьдесят тонн громадного тела, зависшего на кронах деревьев, дрожали в агонии.

На секунду солнце — прекрасное и губительное — поймало в свои лучи его, парящего, словно огромного лебедя, прежде, чем он упал. Затем Тварь стремглав рухнула в мелколесье — уже беззвучное и несопротивляющееся.

— Вот лежит ещё один приз Человека Непобедимого, — огласил комментатор. — На этой картине, как и на других, вся жизнь склоняется пред Человеком с Инисфара. Да… со временем все эти монстры будут уничтожены”.

В это время кто-то предупредил киномеханика о прибытии новых гостей, ожидающих своей очереди, чтобы войти в монтажный зал, и он резко оборвал фильм. Трехмерное изображение исчезло.

Зажёгся свет, и стоявшая у входа в зал фигура Большого Цело с Супернового Солида стала видимой.

— Надеюсь, мы не помешали вам, — сказал Большой Цело, оглядывая тех, кто теснился, пытаясь удрать.

— Вовсе нет, Цело шестьдесят девять, — ответил помощник директора. — Мы смонтируем фильм завтра.

— Не хотелось бы думать, что мы побеспокоили вас, — мягко проговорил Цело. — Но у Рапсоди сто восемьдесят два есть что-то, что он хотел показать нам, — он кивнул в сторону длинного Хорш-Бенлина, известного жителям Суперновы, как Рапсоди 182.

Через пару минут последние прихлебатели выпорхнули из зала.

— Итак, Рапсоди, давай посмотрим, что ты хотел показать нам, — проронил Большой Цело, окидывая зал тяжёлым взглядом и усаживаясь в одно из кресел.

— Конечно, конечно, Б.Ц., — залебезил Хорш-Бенлин.

Единственный из Суперновы, он получил разрешение называть босса по инициалам.

Он вскочил — пародия на атлета — на узкую сцену перед экраном и одарил улыбкой аудиторию. Она насчитывала человек двадцать пять; половину из них Рапсоди видел впервые.

Компания разбилась на четыре группы: босс и его команда, команда самого Рапсоди, возглавляемая Ормулу 3, небольшая группа людей из Исторического Торгового Комитета и их команда, плюс обычная квота привлекательных секретарш.

— Идея воплощена в фильме, — начал Рапсоди, — который даст Супернове потрясающую рекламу, поскольку будет снят на наших студиях и заняты в нём будут наши актёры. Он будет полон человеческой драмы, короче, это именно то, чего требует публика. И не только. Местом действия станет Новый Союз — самая крупная столица Галактики.

Для бeq \o (о;ґ)льшего эффекта Рапсоди выдержал паузу. Некоторая часть аудитории включила афрохали. Воцарилась мёртвая тишина.

— Я вижу, вы спрашиваете себя, — разглагольствовал Рапсоди, демонстрируя любезную улыбку, — как мне удастся впихнуть столько мяса в двухчасовой фильм? Сейчас я вам покажу.

Он подал сигнал киномеханику — и на экране появилась картинка.

Лицо мужчины около пятидесяти. Годы, которым удалось высушить его плоть, открыли под тонкой кожей благородное строение черепа: высокий лоб, широкие скулы, резко очерченный подбородок.

Он говорил, хотя звук не сопровождал его речь, позволяя ожившим чертам говорить самим за себя.

На фоне этого лица Рапсоди выглядел карликом.

— Это, леди и джентльмены, — объявил Рапсоди, сжимая руки в кулаки и вытягивая их перед собой, — лицо Арса Скайкра.

Зал начал вскакивать с мест. Люди оглядывались друг на друга, пытаясь угадать реакцию соседей.

Рапсоди позволил себе открыто назвать Скайкра его настоящим именем, а не тем, под которым его было принято упоминать в Союзе.

В таком огромном агломерате, как Супернова, людей принято называть по номеру района или квартала. Введение такой градации обусловливалось не только необходимостью сбить с толку чужаков; это помогало согражданам оценить твоё финансовое положение, поскольку районами в Новом Союзе считались острова, заселённые соответственно достатку, конечно же, денежному достатку, жителей. Жить в Цело могли себе позволить финансовые короли или банкиры. В Пелте и Трипли разрешалось проживать только бездельникам.

Арс Скайкр был индивидуалистом, поэтому его союзное имя — Бастион 44 — не. соответствовало действительности.

Удовлетворённый реакцией аудитории, Рапсоди продолжил:

— Лицо великого человека. Арс Скайкр! Гений, известный лишь узкому кругу лиц, работающих именно в этой студии; всем, кто его знал, он нравился — нет, что я говорю? — все обожали его. Я имел честь быть его правой рукой в те дни, когда он являлся шефом Документального Отдела номер два. Я задумал сделать этот фильм в виде его биографии. Своего рода дань уважения Ареу Скайкру, Бастиону сорок четыре.

Рапсоди замолчал. Если бы ему удалось успешно протащить этот фильм в фирму “Большой Цело и К°”, он бы сделал карьеру. Ибо, рекламируя Арса Скайкра, он автоматически делает рекламу самому себе, Хоршу-Бенлину, И тогда бывший Рапсоди поднимется до уровня Цело.

— Скайкр закончил на помойке! — выкрикнул кто-то. Им оказался Старфилд 1337 — записной хулиган.

— Рад, что затронут этот момент, — продолжил своё повествование Рапсоди, пренебрежительно игнорируя выкрик.

— Скайкр закончил на помойке. Он не мог добиться успеха. Этот фильм и призван раскрыть — почему. Я хочу показать, каким твёрдым характером необходимо обладать живущим в Новом Союзе, чтобы сохранить здравый смысл. Фильм демонстрирует, какое мужество надо иметь, чтобы служить народу так, как это делаем мы. И потому, как я уже отметил, предлагаемый вниманию фильм — не столько об Арсе Скайкре, сколько о Супернове и о самой Жизни. Короче, в нём будет все.

Благородное лицо исчезло с экрана, на сцене осталась маленькая фигурка Рапсоди, одиноко стоящая на платформе, словно на эшафоте.

Находясь и так чуть ли не на грани истощения, Рапсоди постоянно употреблял таблетки для похудения. Ему ужасно нравилось, когда коллеги называли его за глаза “долговязым”, что воспринималось им, как выражение их любви.

— Прелесть данного фильма в том, — надрывался Рапсоди, — что он уже наполовину сделан! Сценарий, режиссура, монтаж!

В ограниченной глубине зала начали возникать миражи.

Подобие огромной снежинки, такое же замысловатое и изящное, закружилось и начало наваливаться на зрителей. Оно становилось все крупнее, вырисовывались отдельные детали, развиваясь и насыщаясь, пока каждое из ответвлений не пустило меньший росток.

Благодаря прекрасной работе оператора, возникало ощущение, что эта “снежинка” органически растёт; затем приближённый, в замедленной съёмке, план воссоздал её строение.

Уже можно было разглядеть, что “снежинка” состоит из бетона и ферролина, отлитых в здания и улицы, плоскости и купола, устремлённые ввысь и проникающие глубоко под землю.

— Это — легендарный город! — воскликнул Рапсоди. — Наш легендарный город — Новый Союз, созданный Вторым Отделом под руководством Скайкра, который двадцать лет назад вложил в него все свои силы.

По замыслам, эта картина должна стать апофеозом его труда; однако в силу ряда причин, о которых я скажу позже, он не завершил её. Но шестнадцать бобин не-отредактированного проекта, которые он оставил, как память о себе, все это время находились в наших хранилищах. Вчера я их извлёк на свет божий.

Я не собираюсь долго говорить. Я прошу вас просто сидеть и наслаждаться красотой этих съёмок. Как зрителей, я прошу вас попытаться оценить его эстетическое совершенство. Я прошу вас расслабиться и наблюдать это произведение искусства, где, и об этом я заявляю с гордостью, есть и моя капля труда.

Образ продолжал постепенно нарастать и вычерчивать высокие башни, различные планы, снятые с воздуха, пешеходные эспланады, транспортные узлы и конгломераты сферы обслуживания. Камера ныряла под землю, выхватывала скрытые стеклопластиковые тротуары, вырывалась вверх, охватывая всю панораму города. В конце концов объектив сфокусировался на ярко-красных ботинках полицейского.

Ненавязчиво картина сопровождалась комментарием. Обычный комментарий Второго Отдела: спокойный, бесстрастный голос Арса Скайкра.

“…На семидесяти тысячах планет, составляющих единственную Галактику, заселённую человеком, не существует другого такого огромного и разнопланового города, как Новый Союз. Он стал мифом всех времён и народов. При его описании нельзя не обратиться к статистике. Но это означает упустить из виду реальности. Попытаемся вместе окунуться в эти реальности. Забудьте о фактах и цифрах. Взгляните на потоки автострад и соцветия зданий. Но прежде всего — на людей, которые населяют Новый Союз. Взгляните и спросите себя: “Как познать сердце этого огромного города? Что за тайна сокрыта в его недрах?”

Новый Союз вырос на десяти островах архипелага в умеренной зоне Инисфара, протянувшегося с близлежащего континента. Пятьсот мостов, сто пятьдесят подводных магистралей, шестьдесят маршрутов для гелиопланов, несчётное количество паромных надводных переправ соединяют одиннадцать секторов и сорок пять районов. Размежевывая водные пространства и разбивая кажущиеся бесконечными фаланги улиц, тянутся рядами как натуральные, так и поликатиковые деревья, прерываемые — как, например, в фокальной точке Мемориала Ишраиля — редкими и прекрасными дженимерит, недавно завезёнными и вечно цветущими”.

Далее комментарий прерывался. Да в нём и не было нужды.

Око камеры следило за мостом Клайва Аметиста, затем порхнуло за водораздел.

Со стороны водораздела шагал парень. Прыгая через три ступеньки сразу, он спускался по широкой лестнице. Его лицо светилось одновременно восхищением, торжеством и тщеславием. Он едва сдерживался. Такое бурное проявление жизнерадостности мешало ему идти. Подобных парней много в любом большом городе: человек, которому сопутствует успех; человек, добившийся первых результатов, уверенный в себе и щедрый сверх всякой меры. Человек, в котором бьющая ключом энергия способна разнестись и достичь всех семидесяти тысяч планет и волны которой могут докатиться ещё до семидесяти тысяч.

Всего этого и не стоило комментировать. Картина говорила сама за себя, поймав самодовольное выражение лица парня, его угловатую тень на тротуаре, движущуюся резко и беспокойно.

Резко и беспокойно менялась и сама картина.

По миллиардам миль трубопроводов, как по венам, плыли, меняя призрачные формы, псевдолейкоциты. Со свирепым упорством инквизиции, словно с вероотступниками, боролись они с поллютантами водных артерий мегаполиса, пожирая и уничтожая их. Скрытые от человеческого взгляда, полуживые фантомы бродили в поисках своей жизни, тем самым служа городу.

По иллюзорной пустоте зала двигались другие служители столицы: людская челядь, чей иммунитет к высокой радиации помогал осуществить задачу по очистке воздуха Вселенной.

Электронный мозг Старфилда.

Культура человеческого мозга, разработанная Пич Босфором, гарантировала ежедневное принятие двух миллиардов решений.

Вечный Коммуникативный Биржевой Центр, куда, словно по живым нервам, стекалась вся информация из каждого района мегаполиса.

Картины поистине великолепные, точные, но не сухие.

Они не сопровождались за ненадобностью комментарием, но Рапеоди не молчал. Он вышел вперёд так, что его силуэт отпечатывался на экране.

— Так было при Скайкре, — говорил он. — Он всегда пытался докопаться до того, что называл “точно обнаруженная деталь”. Возможно, поэтому он не сделал большего, чем сделал; из-за этих деталей он доводил нас до безумия.

— Но это всего-навсего съёмки большого города! — выкрикнул нетерпеливо парень из Стори. — Мм и раньше видели такое, Хорш. Так, что же здесь нового?

— Раскройте глаза пошире. Посмотрите, как схвачен и подан объект, — возмутился Хорш. — Именно этого добивался Скайкр; он показал суть, не навязывая шаблона. А сейчас, веселья ради, посмотрим этот фрагмент.

…Молодая пара подплывала на пароме к водоразделу Бастиона. Они пришвартовались, сошли на берег и, взявшись за руки, направились к ближайшему кафе. Влюблённые оживлённо болтали, усаживаясь за столик. Музыка, проходящая где-то фоном, ускорила темп; камера перебросила внимание с пары на официантов.

Изящное поведение официантов во время обслуживания клиентов противоречило их безразличию вне сцены: в грязи и беспорядке кухни. Камера не спускала ока с официанта и после рабочего дня, когда, закончив смену, он отправился в подземный Пелт, где погрузился в грязную лохань с водой и уснул.

— Поняли идею? — вопрошал Рапсоди. — Арс Скайкр копает. Слой за слоем, словно археолог, снимает он пласты наносов города. Под конец вы увидите, что там на дне.

Едва ли не впервые за все это время он отвёл глаза от Большого Цело, кислую мину которого наполовину скрывали кольца афрохаля. Шеф сидел, скрестив руки на груди. Это был плохой знак; возможно, он означал нетерпение.

Рапсоди, искушённый в такого рода приметах, подумал, что настал час прямой атаки.

Подойдя к краю сцены, он наклонился вперёд и спросил елейным голосом:

— Как вы находите монтаж, Б.Ц.?

— Я все ещё сижу здесь, — ответил Большой Цело.

Прозвучало ободряюще.

— Те из вас, кому не посчастливилось встречать Арса, — расслабился Рапсоди, — могут спросить: “Каким должен быть человек, чтобы так гениально показать могучий город?” Чтобы не утруждать вас поисками ответа, вот что я скажу вам. Когда Арс работал над этим своим произведением, я был сосунком в киноискусстве. Я многому научился у него, особенно, что касается показа каждодневного гуманизма, ну и, конечно же, техники съёмки. А сейчас я собираюсь показать отрывок из фильма, который оператор Второго Отдела снял без ведома Арса. Верю, что вы воспримете эту работу с пониманием.

Неожиданно фильм пошёл.

…В одном из залов звёздных портов Нового Союза Арс и его съёмочная команда сидели за обедом напротив кислородного аппарата. Арсу был тогда шестьдесят восемь. Волосы кустами нависали над его глазами. Уплетая огромный сэндвич, он разговаривал со стриженым юнцом.

Оглянувшись на экран, Рапсоди смутился — в этом парне он узнал себя, и извиняюще произнёс:

— Вы должны помнить, что это снималось двадцать лет назад.

— В те дни вы не были таким долговязым, — поддел его кто-то из зала.

Говорил Арс Скайкр.

— Цело шестьдесят девять дал нам шанс сделать фильм. Так давайте используем его на должном уровне. Любой в таком огромном городе может подцепить интересные лица или выстроить архитектурные углы в формы с помощью фонового звука. Давайте попытаемся копнуть глубже. Что я действительно хочу найти, так это то, что лежит в сердце самой большой метрополии, из когда-либо известных человеку.

— Предположим, что сердца нет, Скайкр? — спросил молодой Рапсоди — правда, в те дни, житель Тайгера, он звался по-другому. — Я хочу сказать, вы ведь слышали о бессердечных мужчинах и женщинах; а может быть бессердечным город?

— Это лишь Игра слов, — ответил Скайкр. — У всех — и у мужчин, и у женщин, конечно же, есть сердца, даже у самых жестоких. То же и с городами. Я не отрицаю, что во многих отношениях Новый Союз — жестокий город. Людям, живущим в нём, приходится постоянно драться. Хорошее в них постепенно заглушается и теряется. Вначале вы — хороший, заканчиваете — плохим, и только лишь потому, что вы — О, Бог ты мой, — вы забыли, я так думаю… Вы забыли, что вы — человек.

Арс Скайкр замолчал и вопросительно взглянул в молодое глупое лицо.

— Никогда не забывайте следить за Новым Союзом! — грубо выпалил он. — Следите за собой.

Он встал, засунул свои огромные ручищи в карманы штанов. Один из его помощников предложил афрохаль и напомнил:

— Мы сняли план звёздного порта, Скайкр; мы сняли здесь всё, что нужно. Какой сектор следующий?

Арс Скайкр оглянулся, улыбаясь.

— Следующая наша цель — политики.

Молодой Рапсоди вскочил на ноги, едва сдерживая гнев.

— А, скажите, если мы вскроем легальный рэкет в Новом Союзе — этим ведь мы доставим всем массу удовольствия? Мы будем знамениты? Все мы? — ядовито капал он.

— Я был просто дураком, ребёнком-идеалистом в те дни, — комментировал взрослый Рапсоди, как-то сразу сконфузившийся, оправдываясь перед аудиторией. — Время от времени мне все ещё приходится открывать для себя, что жизнь на Новом Союзе есть ни что иное, как скоординированный рэкет.

Он широко улыбнулся, показывая, что, возможно, он просто дурачится. Но, увидев, что Большой Цело сидит не улыбаясь, он замолчал.

А между тем фильм шёл. Группа Второго Отдела расставляла свои “ловушки”. На заднем плане величественно возвышался многогранник транзитного корабля агентства “Берет”.

— Попробую объяснить, что мы попытаемся отхватить, — в раздумье проговорил Скайкр, обращаясь к коллегам и забрасывая на плечо сумку е аппаратурой. — Когда я впервые прибыл в город, чтобы стать одним из членов Суперновы, я попал в вестибюль Дворца Правосудия, в котором слушалось дело промышленников.

Рядом со мной прошла группа местных политиков, которым предстояло давать показания, и я услышал, как один из них мимоходом бросил — это врезалось навсегда в мою память: “Вы приготовили вашу ненависть, джентльмены?” — Для меня эта фраза будет всегда символизировать то, как несправедливость засасывает человека, Такие моменты мы и должны поймать.

Арс Скайкр и его команда удалились из кадра: жалкие, но решительные.

Экран погас, а перед ним стоял Рапсоди 182 — щеголеватый и решительный.

— Он все же не впечатляет, Рап, — раздался голос. Голос Рапсоди 77, конкурента Хорша и личного менеджера Большого Цело. — С таким человеком надо держать ухо востро.

— Возможно, вы пропустили тонкости, — неуверенно предположил Рапсоди 182. — Идея прозрачна, как стекло. Это маленькое произведение только что продемонстрировало, почему Арс так и не смог добиться успеха. Он слишком много говорил. Он учил таких юнцов, каким тогда являлся и я. Его нельзя назвать жестоким. Он не больше и не меньше, чем просто художник. Понятно?

— Понятно, — соглашательски прозвучал ответ, но 77 сразу же повернулся и что-то тихо сказал Большому Цело.

Рапсоди резко махнул рукой, подавая знак киномеханику.

Он будет крутить этот фильм на Супернове, даже если придётся смотреть его весь день и всю ночь.

За ним, на экране, вновь воссоздался Новый Союз Арса Скайкра — город, который символизировал могущество Инисфара, его растущее превосходство и богатство Галактики, воспроизведённый так, как его видел Арс Скайкр два десятка лет назад.

Вечер окутал лабиринты города и каньоны ферролитовых улиц.

Закат.

Огромные шары атомного света зависли в небе, придавая ему значение.

Рапсоди комментировал:

— Ночь, — резко выдохнул он. — Арс сумел запечатлеть её так, как никто и никогда не делал этого до него. Я вспоминаю, он часто любил повторять мне, что ночь — это время, когда город доказывает свои когти.

Мы снимали две недели, выискивая резкие, обломанные тени. Началась сумасшедшая гонка за важными деталями.

Надвигались когтистые тени. Клыки света резко выгравировывались на тёмных аллеях. Почти осязаемое беспокойство, словно шумная тишина джунглей, двигалось по пандусам и площадям Нового Союза; даже зрители в зале ощущали его. Люди поддались этому беспокойству.

За фасадом цивилизации, у ночной жизни Нового Союза — своя, своеобразная примитивная ярость; юрский период одел вечерний наряд.

В интерпретации Арса Скайкра этот мрачный мир — амальгама безумства и страсти многих тысяч наций, которые пришли на Инисфар. Индивидуальность потерялась в атомной дикости, когда девяносто миллионов жили вместе на пространстве в несколько квадратных фарлингов.

Чувствовалось, что царствующая толпа, ожидающая зрелищ, безвольна. Живя в стаде, они приобрели и развили стадное мышление. Слишком бездушные, они не смогли огранить ценный алмаз — Новый Союз; всё, что им требовалось — это приятно провести время.

В кадре появились хард-степперы — те, кто мог позволить себе купить одиночество и женщину или пневмотанцовщицу. Они, словно в нимбах света сверкающих авеню, вышагивали по проспектам; они ужинали в подводных ресторанах, дружески кивая акулам, проплывающим за стеклянными стенами; они пили в сотнях различных винных погребках; они просиживали ночи напролёт в казино. Везде и всегда находились те, кто по движению их глаз мчался, потел и трясся, стараясь угодить.

Простой галактический город; сила должна помнить, что она сильна.

Картина сменилась. Око камеры проплыло над Старым Янданаггером, пристально вглядываясь в Зал Босфора. Зал располагался в самом центре Нового Союза. Здесь разнообразие наслаждений достигало своего апогея.

Зазывалы расхваливали аттракционы, полигермафродиты хватали за руки, пытаясь затащить в свои притоны; рекою лились всевозможные напитки; кинотеатры, забитые народом; с проплывающих мимо паромов неслись язвительные и грубые реплики; проститутки озабоченно двигались в рабочем ритме; тысячи ощущений — извращение Галактики — предлагались по доступной цене. Человек как никогда ощущал свои клетки, пытаясь взбодрить каждую из них.

Рапсоди 182 не преминул вставить слово.

— Вы когда-либо видели такой реализм? — вопрошал он. — Обыкновенные люди — такие, как вы или я — спускаются на дно, чтобы хорошо провести время. Подумайте, чем являются эти кадры для Нового Союза? И где они находились последние двадцать лет? В хранилищах. Забытые. Почти затерянные. Никто и никогда не увидел бы их, если бы не я.

Большой Цело глухо сказал:

— Я видел их, Рапсоди. Они слишком отвратительны, чтобы быть популярными среди народа.

Рапсоди стоял, окаменев. Тёмное розовое пятно разливалось по его лицу. Эти несколько слов, сказанные ему и всем присутствующим, говорили о его положении. Если он пойдёт на попятный — потеряет своё лицо. На экране, за Рапсоди, мужчины и женщины толпились, чтобы попасть на супер-ужас-шоу “Смерть в отсеке смертников”. Над ними — огромный, словно живой, висел манекен задушенного человека — со свёрнутой на бок головой, вывалившимися из орбит глазами, торчащим из раскрытого рта синим языком.

— Конечно, нам не стоит показывать все эти отвратительные вещи, — очнувшись, согласился Рапсоди.

Он стоял, глупо улыбаясь.

Но улыбка, словно гримаса зубной боли, перекосила его лицо.

— Я демонстрирую эту мерзость, чтобы очертить главную идею. Разумеется, мы обсудим окончательный вариант позже. Разумеется.

Большой Цело кивнул.

— Ты слишком идеализируешь Бастион сорок четыре, Рап, — мягко сказал он. — Это ведь просто бездельник с камерой.

Город Арса Скайкра постепенно пустел. Смятые пакеты из-под орешков, мини-бюллетени последних известий, билеты, программки, превентивы, рвотные пакетики, афиши и цветы — валялись в мусорниках.

Гуляки брели домой.

Над Залом Босфора невидимым пологом спустился туман, как бы подчёркивая растущую пустоту места.

Толстый, в незастёгнутой одежде, вывалился из зала и направился к ближайшему движущемуся тротуару один из хард-степперов. Тот опрокинул кутилу, как осенний лист, и так же, как лист, понёс его.

На башне Пла-то пробило три тридцать. В опустевших ресторанах выключился свет, оставив на сетчатке глаз образ перевёрнутых стульев. Даже купола Цело потускнели. Последние шлюхи вяло плелись домой, крепко прижимая к себе сумочки.

И все же Зал не пустовал.

Глаз камеры, полный раскаяния, глядел вниз на последних свидетелей сцены — свидетелей, которые стояли не двигаясь, бесстрастно, не участвуя, когда вечер был в разгаре. Оглядывая толпу, они ждали в проходах, словно охотники у загонов. Тень скрывала их лица, напряжённые и не выражающие никаких эмоций. Жили только глаза.

— Эти люди, — сказал Рапсоди, — всегда восхищали Арса Скайкра. Они стали объектом его исследования. Он думал, что если кто-то и проведёт его в сердце города, то это могут сделать именно эти люди, пещерные жители дверных проходов. Из ночи в ночь они стояли здесь. Скайкр называл их “призраками праздника”.

Экран моргнул, затем снова обрёл форму.

Верхняя камера держала в прицеле двух мужчин, медленно бредущих вдоль канала.

Арс Скайкр и его молодой помощник Рапсоди 182.

Не спеша они шли к Тайгеру.

Мужчины остановились около обшарпанного магазинчика женской одежды, рассеянно глядя на вывеску “А.Виллиттс. Костюмы и Одежда”.

— У меня такое чувство, что нам пора кое-что выяснить, — сказал Арс. — Нам надо услышать, что есть на самом деле город. Мы попытаемся получить информацию из первых рук. От того, кто должен чувствовать его атмосферу гораздо сильнее нас. С этим парнем мы опустимся в самое его сердце. Но это будет не очень приятно.

Тьма.

Казалось, что она исходила от чёрных костюмов лётчиков реактивной авиации; образцы антиквариата, они висели строго и надменно на стенах магазина, напоминая похоронную процессию.

Костюмы Виллиттса — ископаемые человечества, как, впрочем, и сам костюмер. Он напоминал тех — у дверей Зала.

Глаза Виллиттса — выпуклые и сверкающие, делали его похожим на мёртвую крысу. Он никогда не ходил в Зал Босфора.

— Я — не полицейский, — говорил Арс. — Я просто любознательный. Мне хочется знать, почему вот так вы стоите здесь каждую ночь…

— В этом нет ничего предосудительного, — бормотал Виллиттс, опуская глаза. — Я ничего не делаю.

— Именно так. Вы ничего не делаете. Почему вы — и такие же, как вы, — стоите и ничего не делаете? О чем вы думаете? Что видите? Что чувствуете?

— Я занимаюсь бизнесом, — оправдывался Виллиттс. — Я занят. Разве вы не видите, что я занят?

— Я хочу знать, что вы чувствуете, как живёте, Виллиттс.

— Оставьте меня, пожалуйста!

— Ответьте на мои вопросы, и я уберусь.

— За нами не пропадёт, Виллиттс, — добавил молодой Рапсоди, подмигивая.

Глаза костюмера отливали хитрецой. Он облизал губы. Виллиттс выглядел уставшим, краска отхлынула от лица.

— Оставьте меня в покое, — умолял он. — Это — единственное, о чём я вас прошу. Оставьте меня в покое. Я же ничего не сделал вам, правда? Покупатель может зайти в любой момент. Я не буду отвечать на ваши вопросы. А теперь, пожалуйста, уходите.

Неожиданно Арс перепрыгнул через стойку и прижал к ней старика. Скайкра охватило отчаяние.

— Виллиттс, — шептал он, — я должен знать. Я должен знать, понимаете? Неделю за неделей я копаюсь в этой выгребной яме города, и на дне её нашёл тебя. Я хочу знать, что ты чувствуешь здесь? Помоги мне или я убью тебя.

— Что я должен говорить? — неожиданно потребовал Виллиттс, дрожа от страха, как мышь. — Я ничего не скажу. Я не могу. Я не знаю, о чём говорить. Если бы вы были таким, как я или похожим на меня… может быть, вы и поняли бы…

Наконец, они ушли, оставив лежать Виллиттса на полу в пыли, около стойки.

— Я не хотел выходить из себя, — извинялся Скайкр.

Он лизнул костяшки пальцев.

Ему полагалось знать, что камера наведена на него, но, слишком занятый собой, он не обращал внимания на такие мелочи.

— Что-то оборвалось внутри меня. Думаю, что наша ненависть всегда наготове. Думаю… Но я должен откопать…

Его печальное лицо все приближалось и приближалось.

Один зрачок неясно мерцал. Камера ушла в сторону.

Вся аудитория, за исключением босса, громко спорила и кричала: их развеселило маленькое происшествие.

— Нет, серьёзно, — говорил Ормолу 3, — в этой последней сценке что-то есть. Вам следует разыграть её с хорошими актёрами. Необходимо выбить несколько зубов. Может быть, закончить сценку тем, что портного скинули в канал?

Установление нужного ритма аудитории — конёк Рапсоди. Он разбудил их и теперь не покажет ни кадрика. Он начал медленно спускаться вниз по ступенькам.

— Итак, это история человека по имени Арс Скайкр, — сказал он, когда сошёл с последней. — Он не завершил эту картину. После того, как он избил маленького портного, он бросил все и исчез в недрах Нового Союза. Он спасовал перед трудностями.

— И что ж… Нам пришлось ждать двадцать лет, чтобы это услышать? — закричал Рапсоди 77.

Рапсоди 182 развёл руками и улыбнулся.

— И все это потому, что Арс Скайкр был неудачником, — сказал он, обращаясь к Большому Цело. — После этого его забыли. А затем так случилось, что пару дней назад я забежал к Скайкру. Это подтолкнуло меня вернуться к архиву Второго Отдела.

Рапсоди пытался подойти к Большому Цело, чтобы босс смог в полной мере оценить его сообразительность.

— Вы хотите сказать, что Арс все ещё жив? — удивился 77. — Тогда он, наверное, совсем старик. Что он делает? Чем занимается?

— Он раздавлен жизнью, бездельничает, — небрежно бросил Рапсоди 182. — Мне не хотелось, чтобы меня видели разговаривающим с ним, поэтому я поскорее покинул его.

Наконец-то он добрался до босса.

— Итак, Б.Ц., — начал он, стараясь говорить как можно спокойнее, — только не говорите, что картина не получилась. Это то, что захватит и ошеломит зрителя.

Как будто для того, чтобы ещё больше затянуть паузу, босс взял горсть орешков, смахнул со рта прилипшие крошки.

— Надо бы ввести в картину парочку влюблённых, — растягивая слова, проговорил Большой Цело.

— Конечно, конечно! — воскликнул Рапсоди, хмурясь, чтобы скрыть восторг.

— Великолепно! Великолепно! Это мысль! Великолепная идея!

— Я вижу фильм, как сагу о простом человеке, — сказал Ураган 304. — Мы можем назвать его “Наш прекрасный город” — если это название не использовалось ранее.

— Это художественный приём Эдрю Экспуссо.

Они продолжали обсуждение фильма. Хорш выиграл партию.

Он уже уходил из театра, когда кто-то коснулся его руки.

— Как тебе снова удалось найти Арса Скайкра? — спросил Рапсоди 77.

— Хорошо, я отвечу тебе, — весело сказал Хорш. — Пару дней назад у меня была назначена встреча. Я искал гелибабл и случилось так, что проходил через Зал Босфора. Эта старая развалина стоял на дверях, узнал меня и окликнул.

— Это был Арс?

— Именно. Я, конечно же, не остановился и проследовал дальше. Но эта встреча натолкнула меня на мысль о фильме.

— Ты не спросил Арса, нашёл ли он то, что было в сердце города? Именно это он искал, не так ли?

— Разве в этом дело? В нынешнем Арсе ничего не осталось от прежнего. Его одежда — сплошные лохмотья. И, знаешь, этого сумасшедшего дурака трясло от виро! Мне повезло, что все случилось именно так!

Они сделали фильм. Фильм, который побил все кассовые сборы в Новом Союзе. Копии картины приобрели все населённые людьми планеты Федерации, а Рапсоди 182 стал богатым и уважаемым человеком.

Фильм назывался “Песня могущественного города”. В нем участвовало три электронных оркестра, семнадцать музыкальных установок и целый полк пневмотанцовщиц. В фильме были использованы пастельные тона, которые как нельзя лучше подходили к сюжету, а местом действия был выбран наиболее подходящий город.

Но не Новый Союз.

Арс Скайкр, конечно же, не снимался в нём.