На площади у ратуши столпились дамы в светлых платьях, горожане в длиннополых сюртуках, сельские жители в толстых куртках с блестящими пуговицами.
Над бантами, яркими зонтиками, цилиндрами, крестьянскими шляпами с кокардами высилась голубая, украшенная флагами трибуна.
На трибуне размахивал руками Иезекил Элькинс, секретарь муниципалитета. В черном сюртуке, черном галстуке и узких панталонах, он был похож на рассерженного майского жука, дрыгающего лапками.
Иезекил Элькинс что-то говорил, широко раскрывая рот.
Мужчины вытягивали шеи, дамы подымались на цыпочки. Все молчали и слушали. Мы пустили в ход кулаки и локти, чтобы пробраться к трибуне. Но кулаки и локти не помогли. Мы так и остались позади.
Только отдельные слова речи долетали до наших ушей:
«Уважаемые сограждане... Великий день четвертого июля...»
Нам скоро надоело ловить обрывки слов и смотреть, как разевает рот Элькинс, и мы уже стали подумывать, где бы найти что-нибудь позанятнее.
Но, к нашему счастью, Иезекил кончил речь.
«Ура!.. Да здравствует свободная Америка!» - загремело со всех сторон.
Шапки полетели в воздух, застучали каблуки, захлопали руки.
Мы тоже заорали: «Ура! Ура! Да здравствует свободная Америка!»
Чарлз Марден сложил ладони коробочкой и хлопал так громко, что соседи оборачивались. Перец Виткомб забросил свою шапку прямо на дерево. Она висела на ветке, как яблоко, и качалась. Мы еле сшибли ее потом камнем.
Иезекил поклонился, прижав руку к сердцу, и сбежал с трибуны. Толпа заколебалась и расплылась по всей площади и по соседним бульварам.
Дамы просунули под локти своих мужей ручки, затянутые в светлые перчатки, и подхватили пышные оборки праздничных платьев.
Мужчины важно вели дам, свободной рукой опираясь на трость.
Девицы, шурша крахмальными юбками, взявшись под руки, шли целыми шеренгами. Они поглядывали по сторонам, перешептывались и хихикали.
Мальчишки шныряли в самой гуще толпы, проскальзывали под локтями толстого лавочника, наступали на платья дамам, плечом разбивали шеренгу барышень.
- Элькинс... Америка... Речь... Городское управление... - жужжала толпа.
- Молодчага Элькинс. Здорово это он про бостонцев, как они скормили рыбам английский чай.
Перед нами шел, расталкивая толпу саженными плечами, ломовой извозчик Смит.
- Посмели бы они теперь приставать к Америке! Мы бы им!..
Смит был самый сильный человек в Ривермуте. Он бросал на свою телегу огромные мешки, точно в них была не мука, а пух. Все школьники нарочно бегали на рынок смотреть на силача.
Мы догнали Смита и вежливо сняли перед ним шапки.
- Здорово, пареньки, - приветливо ответил он и красной пятерней сгреб с курчавой головы высокий картуз.
Стайка розовых и голубых мисс заслонила от нас Смита.
Запахло резедой и ландышами. Атласная лента скользнула у меня по носу.
- ... Мистер Элькинс произнес прелестную речь, - с жаром говорила девица в шляпе с незабудками.
- Но как жаль, что он такой старый и некрасивый. Вот если бы у него были большие черные глаза и прямой нос, как у Генри Джонса из магазина «Последние моды»...
- Вот пигалицы, - прошептал Чарлз Марден. - Глядите, ребята, что сейчас будет!
Чарлз вытащил из кармана «лягушку» (так назывались у нас трескучие прыгающие ракеты).
- Ах!.. Ой!.. Ай!.. - завизжали девицы и рассыпались в разные стороны - «лягушка» прыгала прямо у них под ногами, трещала и бросала искры на кисейные платья.
- Ох уж эти мальчишки, - сказал Марден девицам и скорчил самую постную физиономию. - Вечно они пристают к гуляющей публике.
Мы все вежливо поклонились и, как ни в чем не бывало, пошли дальше.
Вокруг площади как грибы выросли маленькие ресторанчики: два-три столика, четыре скамейки и огромные вывески.
Но больше всего мне понравилась намалеванная яркими красками огромная пивная кружка с пышной пеной, переливающейся через край. Кружка была точь-в-точь Везувий во время извержения.
- Зайдем сюда, выпьем по кружке пива. Я угощаю.
Мы уселись на скамейки и спросили «лучшего пива в Америке».
Долговязый парень в белом переднике поставил перед нами шесть тяжелых глиняных кружек.
Пиво шипело и пенилось. Пузырьки вздувались и лопались. Горький холодок пощипывал язык.
Какой-то мальчишка остановился перед ресторанчиком и посмотрел на нас с завистью:
- Ишь, расселись, черти!
Мы потягивали пиво маленькими глотками. Приятно сидеть за столиком и поглядывать на мальчишек, шмыгающих вокруг!
Гаррис очень шикарно закинул ногу на ногу и сдвинул на затылок шляпу.
Но пива в кружках становилось все меньше и меньше, и наконец круглое дно выглянуло и заблестело, как лысина.
Я поднял кружку, запрокинул голову и вылил в рот последнюю каплю.
- Жаль, - сказал я, - было вкусно.
- Будет еще вкуснее, - сказал Марден. - Идем к Петтинджилю есть мороженое.
Я порылся в карманах.
- У меня больше нет денег.
- Я все до цента потратил на петарды, - заявил Виткомб.
- А я на яблоки, - прибавил Бенни Уоллес.
- Бросьте, друзья, идите, если зовут, - сказал Марден.
Мы не заставили себя долго просить и отправились к Петтинджилю.
Кондитерская Петтинджиля была самая лучшая кондитерская в городе.
Хозяин ее, мистер Петтинджиль, был самый знаменитый человек в Ривермуте. Ни один свадебный обед, ни один юбилейный вечер не обходился без пломбира и тортов его изготовления.
Но не торты и пирожные прославили мистера Петтинджиля. Он был капельмейстером любительского оркестра «Ривермутских друзей музыки». И когда его кругленькая фигурка, горбатый нос и торчащий, как петушиный гребень, хохолок появлялись на эстраде, публика хлопала, не жалея ладоней.
Мистер Петтинджиль дирижировал, приподнимаясь на цыпочки и грациозно размахивая палочкой.
На репетициях эта самая палочка дробно стучала по деревянному пюпитру и угрожающе качалась перед носом зазевавшегося фагота или барабанщика. Мистер Петтинджиль был вспыльчив.
Чарлз Марден дернул дверь с надписью: «Кондитерское искусство Петтинджиля».
Серебристо зазвенел колокольчик, и мы вошли в кондитерскую.
По стенам на полках были аккуратно расставлены коробки, перевязанные розовыми и голубыми ленточками. С крышек улыбались кудрявые красавицы, прижимавшие к груди букеты роз.
На стойках под стеклом нежно белели и розовели кремовые башенки тортов и пирамиды конфет. Сладкий запах ванили и рома поднимался от напудренных сахаром кексов и пудингов.
За прилавком стояла продавщица в кружевном передничке и кружевном чепчике. У нее щеки розовые, как засахаренные персики, а оборочки чепца, воротничка и рукавчиков пышные, как крем на пирожных.
Кафе было в комнате за магазином. Мы прошли туда и заняли столик на «шесть персон».
В кафе было пусто. Приближался обеденный час, а ривермутские жители не любили портить сладостями аппетит перед обедом.
В глубине комнаты, за зеленой перегородкой, мистер Петтинджиль принимал заказы. Чарлз Марден заказал мороженое, и через пять минут девушка в белом переднике поставила перед нами блестящий поднос. На стеклянных вазочках красное, малиновое и кремовое ванильное мороженое высилось легкими горками. Тоненькие костяные ложечки торчали из каждой верхушки. Мы набросились на мороженое, и скоро вазочки опустели. Самая придирчивая посудомойка не могла бы на нас пожаловаться: никто не оставил ни капли.
- Спроси еще! - воскликнул Марден, облизывая ложку. - Том Белли, скажи Петтинджилю, чтобы он прислал второй поднос.
Я посмотрел на Мардена недоверчиво. Что он? Шутит? Откуда у него столько денег?
Нет, Марден не шутил. У него было совсем серьезное лицо. Ну, если так... Я пошел за перегородку.
Петтинджиль сидел за стойкой и что-то записывал в конторскую книгу.
- Мистер Петтинджиль, пришлите нам, пожалуйста, еще столько же порций мороженого.
- Ванильного или малинового?
- И того, и другого, будьте любезны.
- А денег-то у вас хватит?
- Раз мы заказываем...
Я отдернул драпировку и пошел к своему столику.
«Что же это? Где они?»
На подносе пустые вазочки, стулья в беспорядке вокруг стола. И никого! Ни одного человека!
Ноги и руки у меня похолодели. Удрали, пока я разговаривал с Петтинджилем? А у меня ни пенса... А Петтинджиль шутить не любит.
За перегородкой зазвенели ложечки. Несут!
Я бросился к дверям. Румяная продавщица раскладывала на стеклянном блюде пирожные. Через магазин нельзя. Я оглянулся направо, налево...
Окно!
Я с разбегу вскочил на подоконник и, зажмурив глаза, бросился вниз. Пятки больно ударились о мостовую. Хорошо еще, что первый этаж.
Не оглядываясь, я понесся что было духу по переулку, свернул в Верхнюю улицу, пересек улицу Старого Рынка и вылетел на площадь.
- Стой, сумасшедший! Мина! Мина! - закричали со всех сторон.
Я остановился. Какая мина? Где? Передо мной не было ничего, кроме огромной бочки.
- Направо! Налево! - кричали из толпы и делали мне какие-то знаки руками. Я ничего не понимал и только растерянно оглядывался по сторонам.
Вдруг что-то разорвалось и грохнуло прямо передо мной. Меня сшибло с ног и подбросило в воздух.
Х Х Х
- Ну как? Лучше ему?
- Кажется, лучше. Он спит.
Я открыл глаза. В ногах кровати сидела тетушка Эбигэйль. В одной руке она держала рюмку с водой, в другой аптечный пузырек. Мутные капельки скатывались в рюмку и белым дымком таяли в воде.
Дедушка, неслышно ступая, шагал из одного угла в другой.
- Слава богу, никаких вывихов и переломов, - шепотом говорила тетушка. - Доктор сказал - просто общее сотрясение. Но что стало со мной, Даниэль, когда я увидела эти носилки! Я думала, что умру...
Я попытался приподняться, но все тело у меня заныло, а перед глазами заплясали красные и желтые круги. В ушах зазвенели ложечки Петтинджиля. Я застонал.
Тетушкин чепец наклонился ко мне.
- Что тебе, Том? Что с тобой?
Я хотел сказать: «Не беспокойтесь тетушка», но язык выговорил: «малинового и ванильного».
- Господи помилуй! - воскликнула тетушка. - Что он такое говорит?
- Здесь продается лучшее пиво в Америке!