Они снова тронулись в путь в длинной веренице грузовиков, тянувшейся так далеко, как только могло протянуть ее во тьме воображение. Их машина находилась отнюдь не в хвосте. Сзади шли другие грузовики, присоединившиеся к ним на перекрестках. Ехали медленно, с частыми остановками, которые сознание Квейля машинально отмечало, как переход от овладевавшего им сна, приятного тепла и чувства сытости к случайным обрывкам разговоров между австралийцами.

В грузовиках были сплошь австралийцы. Раздавались взрывы смеха — смеялся Макферсон, который время от времени заговаривал с Еленой. Раз Елена спросила Квейля о большом греке. Квейль ответил:

— Он ушел в горы.

Она сказала:

— Они все решили уйти в горы.

Так он продолжал смутно витать между полупробуждением и полусном, пока не наступило яркое утро.

— Славно вздремнули, — сказал Квейлю Макферсон, когда тот проснулся.

— Где мы?

— Ночью миновали Ферсалу.

— Скоро Афины? — спросила Елена.

— Нет. Мы еще не доехали до Ламии. А потом надо будет перевалить через те горы.

— Где получился затор?

Они стояли на месте.

— Не знаю, — ответил Макферсон. — Вот уже несколько часов, как тянется эта канитель.

— Пойду посмотрю, — сказал Квейль. — Ты тут поосторожнее, Елена.

Он перебрался через Елену и спрыгнул с высокой кабины грузовика. Утро было тихое и холодное. Вереница машин тянулась до самого поворота и исчезала за ним. Квейль и его спутники были в самой середине остановившегося потока. Среди машин были и греческие, но больше австралийских. Были также два больших размалеванных для маскировки автобуса со знаком греческого Красного Креста, полные раненых.

Шагая по обочине грязной дороги, Квейль прислушивался к разговорам шоферов о причинах задержки.

— Где же дорожная охрана? — спрашивал один из австралийцев.

— Она не поможет. Это все чертовы греки. Забивают дороги машинами с беженцами.

— А что если налетят фрицы? Мы неплохая мишень.

— Вы не из Ларисы?

— Нет, из Элассона. Где свернуть на медицинский пункт?

— Эх, беда. Ну, что тут поделаешь… Ехал за снарядами. Там должен был быть знак над складом. Но будь я проклят, если видел его.

— Настоящая чертовщина. Кое-кто поплатится за это…

— Где теперь фронт?

— Где-то у Ларисы. Не знаю.

— Укрепления возводят к югу от Фермопильской равнины.

— В этом проклятом горном проходе?

— Ну да. Если фрицы упустят такой случай для бомбежки, они будут ослами.

— Прошлый раз упустили. У тебя есть бензин?

— Конечно. Два галлона. Сколько тебе надо?

— Четверть галлона хватит.

— Бери. Да вы кто такие?

— Санитарная машина. Мы из Южной Австралии. А вы не седьмой дивизии?

— Нет, шестой. А из какой части Южной Австралии?

— Из Южной Аделаиды.

— Хотел бы сейчас туда?

— Все бы отдал… Смешно — у нас там пропасть греков.

— В Джилонге их тоже сколько угодно.

— Надо отдать им должное. Я всегда считал их бродягами и шарманщиками. Оно так и есть — там у нас. Но здешним надо отдать должное.

— Они чертовски здорово дрались, бедняги. А мы теперь сматываемся и оставляем их.

— Какого дьявола мы не двигаемся?

— И как это проклятые фрицы не пронюхали.

— Погоди, еще налетят.

Проходя мимо, Квейль слышал, как один из австралийцев сказал:

— Видишь этого? Это летчик.

— Хорошо его обработали. А я не знал, что у нас есть самолеты.

— В том-то все дело: нет самолетов.

— Да. Нет как нет.

Квейль больше ничего не слышал; он осторожно шагал по грязи. Дошел до поворота и пошел дальше. Тут он увидел, что вереница машин тянется еще на четверть мили. Это были большие тяжелые машины с шоферами-австралийцами; они стояли, тесно сбившись, в хвост одна другой. Некоторые шоферы сошли с машин и беседовали, другие хлопотали у себя в кузове около примусов, торопясь вскипятить чай. Попадавшиеся кое-где греческие грузовики были столетней давности, и люди на них сидели, взгромоздившись на горы узлов и всяческого скарба. Они молчали; у женщин лица были закрыты шалями. Дети, подавленные всем происходящим, сидели смирно, завернувшись в одеяла.

Дойдя до головы колонны, Квейль увидел причину затора. Это был тяжелый четырехосный грузовик английских воздушных сил. Задняя половина кузова — на двух осях — оторвалась и опрокинулась на дорогу. Рядом завяз в грязи грузовик меньших размеров. Какой-то чин военной полиции, на мотоцикле, с белой повязкой на рукаве, объяснял группе австралийцев, что надо делать. Квейль остановился и молча стал смотреть, как они подталкивали маленький грузовик, чтобы поставить его впереди большого. Но машина только уходила еще глубже в грязь.

— Что вы хотите сделать? — спросил Квейль полицейского.

— Поставить этот грузовик вперед и оттащить развалившуюся машину в сторону. А он увяз.

Они опять стали толкать грузовик; шофер дал полный газ. Толстые резиновые шины забуксовали; но вдруг они уперлись в грунт и обдали Квейля и остальных грязью; грузовик закачался, задел крылом за сломанную машину и сорвал крыло, но сдвинулся с места и прошел вперед. Солдаты поспешно привязали к нему сломанную машину проволочным тросом. Шофер ее сел в кабину — рулить. Австралийцы стали толкать ее сзади, понемногу сдвинули, и маленький грузовик оттащил сломанную машину с дороги. Квейль пошел обратно, навстречу медленно двигающейся вперед колонне. Начало ее представляло узкую вытянутую линию с большими промежутками между машинами, но дальше машины опять шли, сбившись в группы; после непродолжительной ходьбы он увидел свой грузовик. Квейль взобрался в кабину. Елены там не было.

— Она пересела на греческую санитарную машину, — объяснил Макферсон.

В это время кто-то стал дубасить по задку кабины. Макферсон остановил машину. Послышались крики.

— Бомбардировщики, — сказал Макферсон и выскочил. Из других машин тоже выскакивали люди и бежали в поле. Квейль на бегу поглядел вверх. Он услышал знакомый гул; самолеты выходили из-за тянувшихся впереди невысоких гор, из сияния утреннего солнца.

— Времени не теряют, — крикнул ему один из австралийцев.

Квейль всюду искал глазами Елену. Когда шесть бомбардировщиков пролетели вдоль дороги на высоте около тысячи футов и сбросили первые бомбы, он лег. Он почувствовал судороги земли под собою, услыхал воющий свист и слившийся в одно грохот первой порции стофунтовок, упавших по другую сторону дороги, и затем уходящий вверх рев удаляющихся самолетов. Квейль поднялся и снова стал оглядываться, ища Елену. Он надеялся, что она не побежит на ту сторону дороги.

— Промазали! — заметил австралиец.

Колонна не пострадала. Только у некоторых машин брезентовый верх был прорван осколками. Квейль направился к греческим санитарным автомобилям. Он нашел Елену в первом же из них.

— Где ты была? — спросил Квейль. Он был зол на нее.

— Здесь. Эти ведь не могут бежать. Посмотри на них, Джон.

— Ну их к черту! К чему это геройство? Ты их не спасешь тем, что останешься здесь.

— Но ведь они не могут бежать, как другие.

— Тем хуже.

— Не сердись, — сказала она.

— Я не хочу, чтобы ты торчала здесь и тебя убило бомбой.

— Они такие жалкие. Врача нет. Взгляни на них.

Он увидел шесть носилок и засохшую кровь на полу и услыхал ее запах. Двое раненых глядели на него. Лица у них были черные. У одного гноились глаза. У другого была забинтована голова. На остальных носилках виднелись изможденные тени, а дальше — лицо шофера, который, обернувшись, смотрел на них.

— Все равно, — сказал Квейль. — Ты ничем не можешь помочь.

— Некоторым я могу помочь, перебинтовать их. А вон тот умер.

Она указала на последнего в ряду.

— Ты просто упрямишься. Наш грузовик пойдет за вашим.

— Не сердись, Джон.

— Я не сержусь. Мы поедем за вами.

Квейль чувствовал, что сердится на нее, чуть не ревнует ее, сам не зная почему. Он влез в кабину к Макферсону, который потихоньку что-то насвистывал. Макферсон улыбнулся ему.

— Нашли ее? — спросил он.

— Да, — ответил Квейль.

— Очень красивая девушка.

И он опять улыбнулся.

Квейль посмотрел на него и мысленно рассмеялся.

— Что скажут ваши, когда узнают, что вы женитесь на гречанке? — улыбаясь, спросил Квейль.

— О, наверно пошлют меня ко всем чертям и лишат наследства. Впрочем, у них гроша за душой нет. Так какая разница?

Макферсон засмеялся:

— Эти фрицы — страшное мазло, сэр.

Квейль почувствовал юмор, заключенный в словечке «сэр».

— Верно, — ответил он. И опять начал беспокоиться.

— Будет цела, — сказал Макферсон.

— Но она не выходит из машины во время налетов.

Макферсон ничего не ответил; он глядел на подъем впереди. Они все время поднимались в гору и теперь находились на высоком перевале. Квейль опять услышал стук в кабину.

— Опять! — сказал Макферсон, поспешно затормозил машину и выпрыгнул. Квейль выпрыгнул в другую сторону и на бегу увидел самолеты. Они шли низко. Сделав заход над дорогой, они перешли на бреющий полет и открыли огонь. Квейль видел, как комья грязи, словно тяжелые водяные брызги, шлепаются на поле между ним и дорогой, и услыхал сперва раздельный, отрывистый, а затем слитный треск нескольких пулеметов и, наконец, проносящийся мимо и возвращаемый эхом рев мчащихся прямо над колонной самолетов.

Квейль вскочил и побежал к санитарным машинам. На бегу он смотрел во все стороны, нет ли где Елены. Где-то впереди горела одна из машин, а бок у второй санитарной машины был пробит пулями. Он рванул большую дверь. Елена лежала на полу.

— Елена! — воскликнул он. — Господи боже!

Она подняла голову.

— Улетели? — спросила она.

Он сурово посмотрел на нее. Она не спускала с него глаз.

— Да, — ответил он.

Она медленно поднялась.

— Ты сумасшедшая, — сказал Квейль. — В следующий раз не смей оставаться здесь.

— Здесь так же безопасно, как и снаружи. Погляди на них. А снаружи кто-нибудь пострадал?

— Как будто да. Слушай, — продолжал он, — брось эти глупости…

— Кажется, нам придется убрать того… на последней койке. Можно будет похоронить его здесь?

— У нас нет времени на это, — ответил он.

— Откуда дым?

— Попало в один грузовик.

Дверь открылась. Это пришел Тэп с маленьким греком.

— Оба целы? — спросил Тэп.

— Да.

— Кажется, впереди кого-то хлопнуло.

— Тэп, — обратилась к нему Елена. — Не вынесете ли вы того, в конце ряда? Он умер.

— А что я с ним буду делать?

— Надо его похоронить. На остальных плохо действует, что он здесь.

Тэп поглядел на Квейля. Квейль вышел из машины и пошел вперед посмотреть, что там горит. Колонне преграждал путь полыхающий грузовик. Один из австралийцев, защитив лицо шляпой, старался повернуть колеса грузовика, чтобы можно было оттащить его с дороги. Грузовик был привязан тросом к другой машине, приготовившейся буксировать его. Когда она дернула, горящий грузовик свалился набок в канаву, и от воды поднялись большие клубы белого пара. Два австралийца принесли с поля на край дороги какого-то человека. У него текла кровь из шеи.

— Ранило осколком, — сказал один из них Квейлю, когда тот подошел.

— Вон там санитарная машина, — ответил Квейль.

Они отнесли раненого к греческому санитарному автомобилю и подняли его в машину в тот самый момент, как маленький грек и Макферсон выносили мертвого грека.

— Вот тебе еще один, Елена, — сказал Квейль.

Он пошел с Тэпом посмотреть, куда отнесут мертвого грека. Оба австралийца достали из своих машин лопаты и принялись рыть яму. Когда получилась достаточно глубокая могила, они опустили в нее мертвого грека. Квейль вынул у него из карманов бумаги и хотел отыскать опознавательный жетон, но не нашел.

Австралийцы стали зарывать мертвеца, и Квейль смотрел, как черная земля засыпает желтое лицо с неподвижными открытыми глазами. Потом он вернулся к санитарному автомобилю.

— Вот его бумаги, — сказал он Елене.

Шофер санитарной машины помогал ей прибрать внутри.

— Спасибо, — ответила она и спрятала бумаги в карман. — У меня ничего нет, — продолжала она. — Не можешь ли ты достать чистые бинты или что-нибудь годное для перевязок? Я израсходовала все мои бинты на тебя. И мне нужна еще марля.

— Поищу.

— Тэп пошел искать, — сказала она.

Квейль, задетый тем, что она обратилась к Тэпу, остался на месте и стал смотреть, как она прижимает к шее австралийца пропитанный кровью бинт. Раненый был юноша с тонкими чертами лица и длинными черными волосами, которые ей приходилось каждую минуту откидывать с его лица. Глаза его были широко раскрыты, и он следил взглядом за ее движениями; он ничего не говорил, но глядел широко раскрытыми глазами, потому что боялся закрыть их. Тэп вернулся с марлей и бинтами. С ним пришел и ехавший из Ларисы пилот-офицер.

— Может быть, я могу помочь? — сказал офицер. — Я немного знаком с этим делом.

— У него сильное кровотечение, — объяснила Елена.

Офицер наклонился и посмотрел на австралийца. Он взял из рук Елены бинт и снял его с шеи раненого, чтобы как следует рассмотреть рану. Потом, еще раз взглянув на австралийца, вышел из автомобиля.

— Недолго протянет, — сказал он совершенно спокойно и пошел к своей машине.

Колонна медленно двинулась. Квейль сказал Макферсону, что поедет вместе с Еленой в санитарной машине. Он устроился на полу и молча сидел, то и дело выглядывая наружу, чтобы посмотреть, не появились ли опять самолеты. Грек, лежавший на ближайших к нему носилках, похлопал его забинтованной рукой по плечу и знаком показал, что хотел бы покурить. Квейль отрицательно покачал головой. Пока машина спускалась по склону, австралиец издавал короткие стоны, потом умолк. Машина остановилась. Квейль услыхал стрельбу и увидел, что все опять бегут в поле; он услыхал гул самолетов и закричал Елене:

— Идем!

Она не двинулась с места. Разрывы бомб потрясли землю. Квейль растянулся на полу и заставил лечь Елену, не позволяя ей подняться, а земля дрожала от бомбежки и пронзительного стрекотанья пулеметов. Сквозь мутные окна Квейль видел разрывы, но бомбы падали слишком далеко от дороги, чтобы причинить ущерб. Наконец самолеты ушли. Квейль открыл дверь; за дверью стояли двое австралийцев.

— Как Флип? — спросил один из них.

— Неважно, — ответил Квейль.

— Он поправится? — спросил другой. Он был в стальном шлеме.

— Трудно сказать. Вы пока возвращайтесь к себе. Эта машина сейчас тронется.

Австралийцы ушли.

Когда санитарная машина тронулась, Квейль почувствовал стоящий в ней запах. Это был запах гниения и смерти, и он вспомнил, как еще школьником постоянно думал, что настанет день, когда придется умереть, и этот день настанет неминуемо, и тогда конец всему, и это самое худшее, — ты не будешь больше ходить, пить, спать, а другие останутся в живых, — и это самое худшее, потому что все останется, хотя тебя не будет.

— Почему ты не перейдешь обратно в ту машину? — спросила Елена. — Я чувствую себя хорошо.

— А почему мне не остаться здесь? — возразил он.

— Не будь упрямцем.

— Ты нелепо ведешь себя. Зачем ты остаешься в машине во время бомбежки?

— А ты почему остался?

— Я не успел выйти.

— И я тоже.

— Ну ладно, — уступил он.

— Это только до Ламии, — объяснила она. — Там есть госпиталь.

— Тебе лучше не появляться в госпитале.

— Я выйду до того, как мы приедем туда.

— А далеко это?

— Шофер говорит — почти приехали. Он знает моего брата.

— Правда?

— Правда.

И опять Квейль увидел, что машина остановилась и шоферы бегут в поле. Он лег на пол, и Елена легла рядом с ним. Он обвил ее рукой свою шею и повернул ее лицом к себе. Он поцеловал ее совсем спокойно, просто, уверенно; она вспыхнула и задрожала, и он прижал к себе все ее тело. Земля опять сотрясалась от бомб, и он чувствовал, как это сотрясение передается им, и ему уже ничего не надо было — только оставаться вот так и чувствовать, что Елена отдает ему то, что и он отдает ей. Так они лежали, пока не кончилась бомбежка. Потом Елена медленно встала и вернулась к австралийцу.

До Ламии растянутая колонна подверглась бомбежке еще раза два. Спустившись по склону, машины въехали в город. Он представлял собой пожарище, по которому еще гулял огонь. Дым и пламя стелились по земле.

— Скажешь австралийцам, что их товарищ остался здесь в госпитале.

— Если только госпиталь еще существует.

— Он за городом. А мы вернемся в нашу машину.

И она предупредила шофера, что уходит. Она приложила к шее австралийца толстый слой ваты и откинула с его лица длинные волосы. Теперь глаза его были закрыты, лицо отекло и побледнело, и она не могла понять, жив ли он еще. Она обошла остальных и сказала им, что их сейчас отвезут в госпиталь. Они поблагодарили ее на прощанье. Она вернулась в прежнюю машину и села рядом с Макферсоном. Когда пришел Квейль, Макферсон быстро погнал грузовик по разрушенному городу, проскочил мимо часового, который что-то кричал ему, и догнал другой грузовик на гладкой, ровной, прямой дороге за городом.

— Это и есть Фермопильская равнина, — сказал Макферсон.

— Да, — подтвердил Квейль.

Он поглядел на расстилавшееся по обе стороны пространство. Это была плодородная земля. Она была вспахана и зеленела; холмов было немного, но впереди вздымались высокие, царившие над всей равниной горы и высокий пик Менендиссы.

— Будет чудом, если этот старый рыдван перевалит через те горы, — заметил Макферсон. Он низко склонился над рулем и всматривался в темноту. Дорога впереди была забита отступающей колонной. Макферсон покачал головой и откинулся на спинку сиденья. Они достигли подошвы горы и начали подъем по извивающейся широкими петлями дороге. Они не успели далеко отъехать, как появились самолеты. Теперь вокруг не было полей, куда можно было бы бежать от бомбежки; только кусты терновника на склоне горы сулили какую-то защиту. Квейль и Тэп помогли Елене взобраться на склон над дорогой.

Бомбы сыпались у подножия горы на равнину. Та часть колонны, где находилась машина Макферсона, не пострадала, но Квейль стоя мог видеть разрывы. Это было похоже на то, как если бы мальчишка кидал камни в пруд.

И это повторялось все время, пока они совершали подъем. Каждый раз им удавалось подняться лишь на несколько футов. Когда они достигли первого перевала, перед глазами Квейля открылась вся ширь фермопильской равнины, и Ламия, и морской залив, и широкая гладь впадающих в него рек. Было уже за полдень, и по временам над ними появлялось до шестидесяти и даже до ста самолетов, и Квейль видел отступающие части, растянувшиеся, как гигантская гусеница, вдоль дороги по обе стороны перевала. Они двигались медленно, с остановками из-за жестокой бомбежки и пулеметного обстрела, которые продолжались весь день до позднего вечера. К концу дня они почти миновали горы и выехали к равнине Ливадии.

Когда стемнело, первый грузовик круто свернул с дороги. Макферсон повернул за ним, а потом отъехал в сторону и поставил свою машину на некотором расстоянии от него. Квейль вышел и помог выйти Елене. Он не понимал, чем вызвана остановка, и пошел к первому грузовику узнать. Тэп и старший лейтенант стояли возле машины и смотрели по сторонам. Шофер, подняв кожух мотора, копался в его внутренностях.

— Что случилось? — спросил Квейль.

— Придется постоять, — ответил офицер. — Что-то неладно с подачей бензина.

— И сколько это займет времени?

— Вероятно, повозимся до рассвета.

Елена пошла полем к лесу. Квейль поглядел ей вслед, потом вернулся к своему грузовику. Ему не хотелось торчать здесь целую ночь. Он чудовищно устал, но готов был отложить сон до Афин. Теперь, когда они почти у цели, ждать здесь — значит зря терять время.

— У них бензин не поступает в бак, — объяснил он Макферсону. — Может быть, мы поедем?

— А они без нас справятся? — спросил Макферсон.

— Не знаю, — ответил Квейль. — Пойдите взгляните сами.

Макферсон пошел посмотреть. Возле первого грузовика разожгли примус. Квейль слышал, как сержант крикнул, чтобы дали плоский котелок, а солдат ответил, что котелок завален инструментами, его не достать и можно обойтись без него.

— Нам лучше остаться на случай, если придется брать их на буксир, — сказал Макферсон вернувшись. — Далеко они на своей колымаге не уедут.

— Ладно, — ответил Квейль и пошел к первому грузовику.

Елена уже вернулась из леса и сидела рядом с Тэпом на брезенте, который расстелили возле машины. Старший лейтенант вытащил из своей сумки кружку.

— Хэлло, Джон, — воскликнул Тэп. — Мы тут поим Елену чаем. У тебя есть чашка?

— Меня можешь не считать, — ответил Джон. — Мой сержант тоже готовит там чай.

На дороге непрерывно слышалось громыханье и мелькали длинные тени — бесконечная вереница грузовиков продолжала свое отступление.

— Мы, кажется, только и делаем, что останавливаемся пить чай, — прибавил Квейль.

Задержка раздражала его.

— На этот раз из-за подачи бензина, — возразил Тэп. — Тут ничего не поделаешь.

— Вздор. Мы могли бы пересесть на другой грузовик.

— Из-за одной ночи ничего не случится. Я совсем разбит и Елена тоже.

— А где маленький грек? — вдруг спросил Квейль.

— Где-то здесь.

— Он пошел походить, — сообщила Елена и передвинулась к Квейлю, который продолжал стоять. Она оказалась у его ног и потянула его за брюки, чтобы он тоже сел, но он только дотронулся до ее плеча.

— Интересно, остался еще кто-нибудь в Афинах или нет? — заметил Тэп.

— Это еще что за новости? — спросил Квейль.

— Ты смотри, что делается. Вся армия отступает, — продолжал Тэп.

— Тогда Афины, вероятно, переполнены войсками, — заметил Квейль.

— Нет, я не то хочу сказать. Я думаю, что бомбардировочная эскадрилья эвакуировалась.

— Если от нее что-нибудь осталось.

— Не понимаю, где все «Харрикейны»?

— Еще в Египте, — вмешался старший лейтенант. Он погладил светлую щетину на своем подбородке и лег на спину.

— Нас, видно, здорово поколотили, — сказал Тэп.

— А ты на что рассчитывал? — спросил Квейль.

— Не знаю. Во всяком случае не на такое отступление.

— Нам все время придется отступать, — возразил Квейль. — Что еще можно делать, если не имеешь такой четкости, как у немцев? Или такой армии, как у них?

— Может быть, — ответил Тэп. — Но я продолжаю утверждать, что при равенстве сил мы их поколотим.

— Чепуха. Все наши методы устарели. И вообще все.

— Какая муха тебя укусила?

— Бросим, — сказал Квейль и пошел к своей машине.

— Как насчет чая? — обратился он к Макферсону, чтобы заглушить овладевшее им раздражение.

— Сейчас будет готов, — ответил сержант. — Барышня будет пить с нами?

— Она будет пить там, — ответил Квейль. Он сам не понимал причины своего упорного озлобления. Он испытывал его в присутствии Елены и Тэпа и когда разговаривал с Тэпом о происходящем. Зато Макферсон опять делал его самим собой.

— Что вы думаете насчет этого отступления? — задал он Макферсону неожиданный вопрос.

Макферсон помедлил, потом сказал:

— Скверно. Но мы ждали этого.

— А чем кончится, по-вашему?

— Дюнкерком. Мы всегда сумеем выбраться сухими из воды.

Макферсон говорил шутливым тоном, но Квейль знал, что он думает это серьезно.

— Пейте чай. — Макферсон протянул ему полную кружку. — Только сахару нет.

— Я пью без сахара.

— Мне кажется, нужно только крепко держать в руках то, что у нас есть, и мы возьмем немцев измором.

— Я тоже так думаю, — ответил Квейль, глотая горячий чай.

— Мы будем лучше драться на своей земле.

— Вы думаете, они вторгнутся в Англию?

— Не знаю. — Он вдруг заговорил с особенно резким шотландским акцентом. — Но если сунутся, ничего у них не выйдет.

— Я думаю, вы правы.

— Я тоже так думаю, — сказал Макферсон улыбаясь.

Сержант и некоторые из рядовых слушали эту беседу, не принимая в ней участия, так как Квейль к ним не обращался. Сами вступить в разговор они не решались. Квейль вдруг заметил, что они молчат; он понял, что его беседа с Макферсоном является исключением из общего правила, и почувствовал себя чужим среди этих людей. Он бы ушел, но не хотел возвращаться к Тэпу. Ему захотелось, чтобы Елена была здесь, — и он неожиданно обратился к Макферсону:

— Подите спросите мисс Стангу, не хочет ли она выпить чаю с нами.

Макферсон встал и пошел. Квейль прислушивался к глухому шуму непрерывного потока отступающих и голосам вокруг него — голосам, которые сдерживало его присутствие. Макферсон вернулся с Еленой.

— Я пила чай, — сказала она. — Но меня беспокоит твоя повязка. Как она?

— В порядке, — ответил он.

— У меня есть бинты, если вам надо, — сказал Макферсон.

— Не надо, — ответил Квейль.

— Нет, надо. Дайте, пожалуйста; я перебинтую утром, когда будет видно.

Квейль лежал на большом брезенте. Небо было подернуто дымкой, и лицо Квейля слегка покрылось росой. Елена села возле него, пощупала повязку и при этом нежно погладила его по голове. Его физическая усталость дала себя знать, и он заснул. Поворачиваясь на другой бок, он услыхал опять непрерывный грохот отступления. Все остальное молчало. Кто-то лежал на брезенте, завернувшись в одеяло. Квейль наклонился над спящей фигурой. Это была Елена.

— Елена, — позвал он тихо.

Она проснулась.

— Что такое?

— Идет дождь, — сказал он.

Она накрылась одеялом с головой. Он протянул к ней руку, и она взяла ее. Когда он лег, она тихонько накинула на него край одеяла.

— Ты промокнешь, — сказала она.

Теперь ничто не разделяло их, и он почувствовал ее тепло. Он подложил ей под голову руку, а другой рукой обнял ее за талию. Она спокойно положила руку ему на грудь. Он прижался к ней и почувствовал все ее тепло.

— Веди себя как следует, Джон. Пожалуйста, веди себя как следует.

— Я буду вести себя как следует, — тихо и послушно ответил он.

— Люблю, когда ты такой, — сказала она.

— Да, — ответил он. — Да. В этом все.

И потом была тишина, и прохлада влажного одеяла на лице, и его тепло, смешанное с ее теплом. И тишина.