Дипломат

Олдридж. Джеймс

Прогрессивный английский писатель Джеймс Олдридж знаком советскому читателю не только как автор талантливых художественных произведений, но и как активный борец за дело мира и безопасности народов.

Является автором романов «Дело чести» (1942 г.), «Морской орел» (1944 г.), политической пьесы-буффонады «Сорок девятый штат» (1946 г.).

Предлагаемые в этом издании «Лорд Эссекс» и «Мак-Грегор» представляют собой первую и вторую книги романа-трилогии «Дипломат».

 

Уважаемый Читатель – внимание! Данная книга была издана в 1953 году, поэтому Вы обнаружите здесь оригинальную орфографию, грамматику и пунктуацию согласно правилам, принятым в русском языке в те годы; например, «чорт», «повидимому», «шопот», «танцовать» и прочее. Не смущайтесь этим, и – приятного Вам чтения!

Перевод с английского Е. Калашниковой, И. Кашкина и В. Топер.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прогрессивный английский писатель Джеймс Олдридж знаком советскому читателю не только как автор талантливых художественных произведений, но и как активный борец за дело мира и безопасности народов.

Олдридж родился в 1917 году в Австралии, образование получил в Оксфордском университете. Во время второй мировой войны он в качестве военного корреспондента ряда английских и американских газет объездил многие страны мира, побывал на многих фронтах войны. Он был в Норвегии, Греции, на Ближнем Востоке, в Иране, некоторое время жил в Советском Союзе.

Творчески Джеймс Олдридж созрел в годы второй мировой войны. Его формирование как прогрессивного писателя происходило под влиянием гигантской борьбы, которую вел Советский Союз и народы других стран – участников антигитлеровской коалиции против германского фашизма и японского империализма.

В своих первых романах «Дело чести» (1942 год) и «Морской орел» (1944 год) Олдридж рисует борьбу греческих патриотов против вторгшихся в Грецию итальянских и германских фашистов и показывает всю глубину национального предательства греческих фашистов-метаксистов, пытавшихся сорвать борьбу греческого народа против фашистских захватчиков.

В 1946 году появилась пьеса Олдриджа «Сорок девятый штат». В этом произведении в форме политической буффонады автор ставит такой важный вопрос, как англоамериканские противоречия после второй мировой войны. Писатель показывает, что стремление монополистических кругов Соединенных Штатов Америки к мировому господству создает непосредственную угрозу Англии, ее доминионам и колониям. В пьесе чувствуется тревога прогрессивной английской интеллигенции за судьбы своей страны, которая в результате антинациональной политики лейбористского правительства впервые в истории «потеряла свою независимость и свободу действий в области внешней, экономической и военной политики, подчинившись иностранной державе – Соединенным Штатам Америки» («Путь Британии к социализму» – программа Коммунистической партии Великобритании (см. «Большевик», 1951 г., № 3, стр. 53).

Олдридж, как активный общественный деятель и видный участник движения народов за мир и международную безопасность, принимает деятельное участие в работе Английского комитета защиты мира и участвует в качестве делегата Англии в работе Стокгольмской сессии Постоянного комитета Всемирного конгресса сторонников мира. После того как американские империалисты при поддержке своих английских, французских и других союзников развязали кровавую интервенцию в Корее, Олдридж заявил: «Если бы я не был участником движения за мир раньше, то присоединился бы к нему теперь».

В марте 1952 года Олдридж приезжал в СССР, чтобы принять участие в торжествах, посвященных столетию со дня смерти великого русского писателя Н. В. Гоголя. Речь Олдриджа на юбилейном заседании – свидетельство дружеских чувств к советскому народу; она преисполнена оптимизма и веры в окончательную победу дела мира над силами реакции. Он клеймит мерзость и низость англо-американских империалистов, рассматривающих войну как доходный бизнес, говорит о том, что «во всем мире собираются тысячи других конференций, народные конференции сторонников мира. Они защищают наши надежды, наше будущее, и там, где вступают в действие наши народные конференции мира, будет положен предел цинизму и насилию» («Новое время», 1952 г., № 12, стр. 19).

У Олдриджа борьба за мир неразрывно связана с его творчеством. Роман «Дипломат» (1949 год), над которым автор работал в течение четырех лет, является убедительным свидетельством этого.

В «Дипломате» автор художественными средствами с большой силой разоблачил реакционную империалистическую сущность внешней политики Англии, вскрыл ее вероломные, провокационные методы, показал людей, являющихся исполнителями практических мероприятий, осуществляемых в плане этой политики. Параллельно с этим автор дал образ честного молодого английского ученого Мак-Грегора, случайно оказавшегося после второй мировой войны на дипломатической службе. Осознав истинные цели английской дипломатии – подготовку новой мировой войны, – Мак-Грегор порывает с дипломатической службой и приходит в лагерь борцов за мир.

Автор использовал в качестве фона, на котором действуют вымышленные герои романа, действительные исторические события: народно-освободительное движение в Иранском Азербайджане после второй мировой войны и создание там местного демократического правительства, осуществившего некоторые демократические преобразования. Реакционное тегеранское правительство повело против демократов жестокую борьбу. На помощь иранской реакции пришли Англия и Соединенные Штаты. Стараясь ввести в заблуждение мировую общественность и оклеветать иранских демократов, английские правящие круги пустили в ход лживую версию, будто демократическое движение в Иране «организовано Москвой».

На этом фоне развертывается действие романа. Английское лейбористское правительство направляет в Москву одного из своих наиболее опытных дипломатов лорда Эссекса и поручает ему добиться согласия советского правительства на создание международной комиссии, предназначенной якобы для расследования положения в Иранском Азербайджане, а на самом деле призванной служить орудием для разгрома демократического движения в Азербайджане. Эссекса сопровождает сотрудник английской дипломатической службы, молодой ученый-палеонтолог, участник второй мировой войны Айвр Мак-Грегор.

Эссекс и Мак-Грегор – основные действующие лица романа.

Эссекс – представитель английской аристократии. Занимая высокий дипломатический пост, он проводит внешнюю политику, отвечающую интересам английских империалистических кругов.

Мак-Грегор – выходец из слоев трудовой интеллигенции. Он вырос в Иране, полюбил эту страну и понял, что причины отсталости и нищеты иранского народа кроются в зависимом положении Ирана от английского империализма, жестоко эксплуатирующего природные богатства страны и ее народ. В начале романа Мак-Грегор показан как новичок в дипломатии и политике, он еще в плену наивных представлений и считает, что реакционный курс английской внешней политики объясняется тем, что на местах сидят недобросовестные дипломаты, снабжающие правительство лживой информацией. Он думает, что можно изменить линию поведения Эссекса, «опираясь на факты», можно убедить английского дипломата в правоте дела иранских демократов. Однако он приходит в смятение, когда убеждается, что факты не производят никакого впечатления на Эссекса, что Эссекс ищет в Иране не истину, а лишь материалы, которые оправдывали бы проводимую им в интересах английских правящих кругов политику. Будучи честным человеком, Мак-Грегор не желает помогать Эссексу в его грязных политических махинациях и в конце романа открыто выступает против Эссекса и внешней политики английского правительства.

Читатель воспринимает образ лорда Эссекса как собирательный образ современного английского дипломата и политикана. Эссекс высокомерен, надменен, полон пренебрежения к людям и злобы по отношению ко всему прогрессивному и прежде всего к Советскому Союзу. Он приезжает в Москву в полной уверенности, что ему удастся путем шантажа, дипломатических комбинаций и маневров добиться своей цели.

Однако уверенность Эссекса в значительной степени наигранная. Олдриджу меткими штрихами удалось хорошо показать всю глубину зависимости английской внешней политики от агрессивных замыслов правящей клики Соединенных Штатов. Особенно запоминается в этой связи сцена, в которой автор показывает, как достопочтенный лорд Эссекс, прибывший в Москву с важнейшим поручением, согласовывает свои действия со второстепенным чиновником американского посольства, нагловатым Ричмондом Эдди. Сговор в английском посольстве между Эссексом, английским послом Дрейком и представителем американского посольства Эдди, происходивший в присутствии Мак-Грегора, – один из многочисленных эпизодов подлой, вероломной деятельности врагов мира.

Однако этот заговор потерпел крах. Эссексу было заявлено, что советское правительство стоит на точке зрения невмешательства во внутренние дела других государств и дела Ирана не могут быть исключением.

Дипломатический поединок Эссекса с советскими дипломатами закончился поражением Эссекса. И это вполне закономерно. На протяжении последних десятилетий английская дипломатия терпит одно поражение за другим. Происходит это не потому, что эссексы, осуществляющие внешнеполитические акции английских правящих кругов, недостаточно ловки, энергичны и изворотливы, – английская дипломатия не может не терпеть провалов потому, что она пытается отстаивать позиции старого, отмирающего мира, пытается сохранить позиции разлагающегося английского империализма, борется с растущими и крепнущими прогрессивными силами.

Значительный интерес представляют те страницы книги Олдриджа, которые посвящены деятельности английского посольства в Москве. Автор очень хорошо передает атмосферу злобы и враждебности по отношению к Советскому Союзу, которая царит в английском посольстве. Посольство возглавляет Френсис Дрейк, ярый католик, отъявленный реакционер, много сделавший для удушения Испанской республики и содействовавший приходу к власти Франко. Руководимое Дрейком посольство является очагом враждебных Советскому Союзу провокаций, центром шпионажа, проводимого членами посольства. Сам Дрейк пытается заставить Мак-Грегора добыть сведения о геологических изысканиях в Советском Союзе. Убедительно и правдиво дана сцена завтрака в посольстве, на котором присутствуют прибывшие из Англии член парламента Уолтер Клипп и ученый-генетик Шейм, направленные в Советский Союз со специальной целью – добыть сведения о методах выращивания в СССР многолетней пшеницы. Для того чтобы эта операция была проведена наиболее успешно, ее поручают одному из сподвижников Моррисона, члену парламента лейбористу Клиппу и «ученому» Шейму в расчете на то, что советские люди будут менее осторожны с членом парламента и «ученым».

Книга Олдриджа обличает английских лейбористов, верой и правдой служащих правящим кругам Англии. Олдридж показывает, что между консерваторами и лейбористами нет принципиальной разницы, что лейбористы проводят внешнюю политику консерваторов.

Олдридж дает в своей книге яркие реалистические характеристики лейбористов, с большим знанием материала показывает их невежество, ханжество и бессильную злобу по отношению к Советскому Союзу, их лакейскую натуру, их пресмыкательство перед сильными империалистического мира, перед фунтом и долларом. Колоритной фигурой является австралийский лейборист Мэрфи, посол Австралии, путешествующий по Европе, с которым Мак-Грегор встретился в Лондоне на приеме в честь делегатов ООН. Мэрфи кичится тем, что он из рядового члена профсоюза шляпников превратился в одного из руководителей этого профсоюза, а затем стал хозяином шляпной фабрики, на которой работает 200 рабочих, и занял видное место в лейбористской партии.

Мэрфи – удачно созданный автором собирательный тип лейбористских «лидеров», лейбористских дипломатов, подвизающихся в различных международных органах в роли представителей больших и малых держав.

Та часть романа, которая посвящена Ирану, свидетельствует об основательном знании Олдриджем этой страны и политики, проводимой там Англией. Автор с глубокой симпатией относится к иранскому народу и совершенно правильно показывает, что тяжелые условия, в которых живет этот народ, объясняются многолетним хозяйничанием английских империалистов в Иране. Англия захватила в свои руки важнейшие сырьевые ресурсы, главное богатство страны – нефть.

Олдридж рисует ужасающую нищету и бесправие иранского народа. Он утверждает, что эта безмерная нищета – результат хищнического хозяйничания англичан в Иране. Для того чтобы иметь возможность грабить иранский народ, англичане поддерживают продажных реакционных иранских чиновников, натравливают различные национальности и племена друг на друга в целях ослабления единства в борьбе за освобождение.

Эссекс использует предоставленную ему советским правительством возможность поездки в Иранский Азербайджан для сговора с тегеранскими реакционерами и американскими дипломатами в Тегеране относительно дальнейшей борьбы против азербайджанских демократов. Он специально направляется в Азербайджан кружным путем, через Курдистан, чтобы попытаться натравить курдов на иранских азербайджанцев, и не гнушается сделками с отъявленными бандитами, которые попадаются ему на пути. Везде он пытается искать «вмешательство русских», но ни иранцы, ни азербайджанцы, ни курды не могут сообщить ему данных о «русском вмешательстве», ибо никакого вмешательства со стороны Советского Союза нет.

Несмотря на полный провал миссии Эссекса, лейбористское правительство Англии готовит новую провокацию – передачу вопроса об Иранском Азербайджане в Совет безопасности ООН, с тем чтобы добиться осуждения Советом безопасности… «русского вмешательства» в дела Ирана. Эссекс, на месте убедившийся в том, что никакого вмешательства со стороны СССР нет, берется доказать обратное в Совете безопасности. Такова хорошо показанная Олдриджем английская дипломатия. В свое время В. И. Ленин писал об английских империалистических разбойниках, что они «побили рекорд не только по количеству награбленных колоний, но и по утонченности своего отвратительного лицемерия» (В. И. Ленин, Сочинения, том 28, стр. 46). Эссекс – классический образчик именно таких политиков.

Олдридж совершенно правильно отмечает, что английские правящие круги, ведя борьбу с демократическим движением в Иране, проявляют беспокойство не только за судьбу нефтяных прибылей английских монополий, но также и за судьбу реакционных режимов на Ближнем и Среднем Востоке. Они опасаются, что демократические преобразования могут распространиться «не только на Иран, но и на Ирак, Сирию, Палестину, даже Египет, Турцию, Грецию», а это означало бы прежде всего освобождение этих стран от английского господства.

Последние главы романа переносят читателя в Лондон. Возвратившийся из Ирана Эссекс лихорадочно готовится к выступлению в Совете безопасности. Он ничуть не смущен тем, что ему предстоит выступать с лживыми заявлениями. Эссекс заранее предвкушает свой успех.

Однако Мак-Грегор срывает подготовляемую провокацию и разоблачает Эссекса. Мак-Грегор выступает еще робко и неуверенно, он ограничивается пока лишь письмом в газету «Таймс», в котором делится некоторыми наблюдениями, сделанными им во время пребывания в Иране с Эссексом. В своем письме Мак-Грегор опровергает лживое утверждение английского правительства о том, что демократическое движение в Иранском Азербайджане «дело рук Москвы». Письмо Мак-Грегора не только разоблачает Эссекса как лжеца. Оно срывает маску и с английского правительства.

После опубликования в печати этого письма Мак-Грегор подвергается ожесточенной травле. Его травят газеты. Ему угрожают обвинением в совершении государственного преступления. Однако это не сломило воли Мак-Грегора. В ответ на преследования он созывает специальную пресс-конференцию и окончательно разоблачает перед собравшимися корреспондентами миссию Эссекса.

Заканчивается роман описанием последней встречи Мак-Грегора и Эссекса, встречи двух противников, определивших свои места в противоположных лагерях. Эссекс – это символ лагеря реакции, империализма и войны. Мак-Грегор – представитель могучего, растущего и крепнущего с каждым днем лагеря мира. Образ Мак-Грегора – это собирательный образ многочисленных борцов за мир в Англии, в ряды которых приходит все больше и больше простых честных людей, готовых вести беззаветную борьбу за мир, демократию и национальную независимость своей страны Когда Эссекс говорит Мак-Грегору, что он, Эссекс, и те, кто стоит за ним, намерены продолжать свою политику в Иране, Мак-Грегор с твердой уверенностью отвечает ему: «Может быть, вам и удастся помешать урегулированию азербайджанского вопроса путем непосредственных переговоров, удастся осуществить в Нью-Йорке то, что у вас сорвалось в Лондоне. Может быть, не знаю. Но я твердо знаю, что все равно вам не удержать Ирана в полном подчинении, как бы вы ни хотели этого».

Эти полные большого значения слова, вложенные автором в уста Мак-Грегора, находят свое подтверждение в событиях, которые развертываются в Иране.

В условиях обостряющегося общего кризиса капитализма и ослабления системы мирового империализма, с одной стороны, и упрочения лагеря демократии и социализма – с другой, национально-освободительное движение иранского народа в последние годы достигло большого размаха.

Все попытки англо-американских империалистов подавить это движение безуспешны. Антиимпериалистическое, демократическое движение в Иране требует уничтожения цитадели английского империализма в Иране и на всем Среднем Востоке – Англо-Иранской нефтяной компании. Под давлением народных масс иранский меджлис принял в марте 1951 года закон о национализации нефтяной промышленности. Однако иранское правительство, послушное диктату американских монополистов, стремится решить вопрос о нефти таким путем, который находится в прямом противоречии с требованиями народных масс. Лидеры иранского правительства пытаются обмануть народ и, заключив сделку с американскими монополистами, хотят вторично отдать нефть империалистам, на этот раз американским. Иранский народ энергично протестует против попыток сговора иранских правящих кругов с американскими империалистами, и сила этих протестов, несмотря на кровавые репрессии иранского правительства, растет с каждым днем. Созванный 12 мая 1951 года «Национальным обществом борьбы против империалистических нефтяных компаний в Иране» стотысячный митинг с большим подъемом принял резолюцию, в которой потребовал «немедленного устранения из Ирана узурпаторской бывшей Англо-Иранской нефтяной компании» и с возмущением отверг циничное вмешательство американских империалистов во внутренние дела Ирана.

Основной силой антиимпериалистического движения в Иране является рабочий класс, сплачивающий на борьбу трудящихся города и деревни. Во главе этого движения идет Народная партия Ирана, с 1949 года ведущая свою работу в условиях подполья. Народное движение борется не только за национализацию нефтяной промышленности: оно требует отмены военных соглашений, заключенных иранским правительством с Соединенными Штатами, предоставления иранскому народу демократических свобод, улучшения условий труда иранских рабочих. Борьба народных масс за мир, демократию и независимость в Иране растет и ширится с каждым днем.

Боевой дух и массовый характер антиимпериалистического движения в Иране являются залогом победы иранского народа над своими внутренними и внешними врагами.

Роман Джеймса Олдриджа «Дипломат» не свободен от недостатков. Произведение выиграло бы, если бы наряду с Мак-Грегором в нем были выведены другие прогрессивные представители английского народа. Автор ставит рядом с Мак-Грегором Асквита и Кэтрин Клайв как его соратников по борьбе против Эссекса и всего того, что Эссекс в себе воплощает. Однако и Асквит и Кэтрин Клайв – явление не столь характерное для прогрессивного движения. Лагерь борцов за мир и демократию тем и силен, что в него входят миллионы простых людей, миллионы трудящихся.

Автор слабо показал жизнь советских людей, что свидетельствует о недостаточном знании им нашей советской действительности.

Однако, несмотря на эти недостатки, роман Джеймса Олдриджа «Дипломат» представляет собой крупное явление в современной английской литературе. Это не просто хорошее художественное произведение, это значительный вклад в дело мира.

В. Григорьев.

 

Книга первая: «Лорд Эссекс»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лорд Эссекс сидел в самолете «дуглас», курил трубку и дожидался, когда за ним приедут. Самолет попал в снежную бурю, механизм управления обледенел, и пришлось сделать вынужденную посадку. Теперь самолет лежал на брюхе среди пустынной русской равнины, над которой гулял ветер и беззвучно кружились снежинки. Лорд Эссекс, сидя у маленького окошка, вглядывался в снежную мглу и очень сожалел о том, что возраст не позволил ему отправиться вместе с Мак-Грегором и русскими на поиски жилья и какого-нибудь транспорта.

Когда человеку стукнуло пятьдесят восемь лет, его, естественно, уже не берут с собой в таких случаях, хотя бы он и выглядел на десять лет моложе. Эссекс щеголял своим цветущим здоровьем и категорически отказывался стариться. У него было свежее румяное лицо, самоуверенный взгляд и породистый, с горбинкой нос. Он удобно расположился в мягком кресле, и его даже клонило ко сну; внезапное и опасное приземление он, повидимому, принял вполне хладнокровно. Его больше беспокоил храп пассажира, сидевшего позади, и мысль о том, что в Москву он приедет с опозданием на сутки. Опоздать на целый день – это весьма и весьма неприятно, когда едешь с миссией, которую нужно выполнить как можно скорее. А если бы не это, лорд Эссекс только радовался бы неожиданному происшествию. С такими счастливчиками, как он, всегда что-нибудь приключается. Уж непременно подвернется какая-нибудь вынужденная посадка или еще что-нибудь в этаком романтическом духе. Эссексу чрезвычайно нравилась его роль пятидесятивосьмилетнего искателя приключений – при условии, разумеется, чтобы все кончилось благополучно. Только вот досадно, что нельзя вместе с Мак-Грегором идти по этой темной снежной пустыне.

Мак-Грегор ушел с русскими, не испросив позволения у Эссекса. Эссекс догадывался, что это не случайно, хотя впервые в жизни увидел Мак-Грегора на лондонском аэродроме. А ведь он сам выбрал Мак-Грегора себе в помощники и вправе ожидать от него некоторой почтительности. Нельзя сказать, что Мак-Грегор невежлив, но для чиновника из департамента по делам Индии он держится слишком независимо, а главное – у него слишком умное лицо. Вопрос о поездке Эссекса в Москву решился в течение нескольких часов, и он, просмотрев личное дело Мак-Грегора, выбрал его как лучшего специалиста по Ирану. За время совместного путешествия Эссексу не удалось приручить Мак-Грегора. Даже вынужденная посадка не расшевелила его, и в самый страшный момент аварии он был не менее хладнокровен, чем сам Эссекс. В пути, обмениваясь с ним краткими, отрывочными замечаниями, Эссекс успел уловить какое-то непонятное легкое противодействие, какую-то настороженную сдержанность, а то и неудовольствие; Эссексу это совсем не нравилось. Выполняя такое важное поручение, нужно иметь ревностного и усердного помощника, от этого может зависеть исход всей миссии. Пора прибрать Мак-Грегора к рукам: когда они приедут в Москву, ему понадобится вышколенный Мак-Грегор.

Пассажир позади Эссекса опять захрапел, и Эссекс, перегнувшись назад, тронул его за плечо, чтобы прекратить храп. Потом он поджал ноги, укрылся подбитым мехом пальто и постарался уснуть, думая о предстоящем свидании с Молотовым. Эссекс начнет с того, что поострит по поводу своей вынужденной посадки. Это будут чисто английские остроты. Молотов, быть может, не найдет в них ничего смешного. Во всяком случае. Молотов улыбнется и в ответ тоже скажет какую-нибудь шутку. Язык у него острый. Шутка будет тонкая и даже веселая, но с политической подоплекой, потому что русские не забывают о политике, даже когда шутят. Они всегда говорят, как будто посмеиваясь, но в их словах чувствуется гордость, и в вопросах политики они всегда бьют в одну точку.

Когда Эссекс проснулся, возле него сидел Мак-Грегор. Кроме них в самолете никого не было.

– Ну, Мак-Грегор, – спросил Эссекс, – как дела? Нашли какую-нибудь деревню?

– Нашли крестьянский дом, – ответил Мак-Грегор. – Повидимому, за полем, к северу отсюда, есть деревня. Пилот достанет сани, и мы поедем туда.

– А как мы доберемся до Москвы?

– Там, в деревне, видно будет. Один из летчиков отправился в военный лагерь, он надеется достать машину.

Мак-Грегор и сейчас держался с той осторожностью, которая так не нравилась Эссексу.

– Как далеко отсюда до Москвы? – спросил Эссекс.

– Миль сорок.

– А когда подадут сани? – Эссексу приходилось задавать вопрос за вопросом, потому что Мак-Грегор явно не собирался снабжать его более подробными сведениями.

– Они должны быть с минуты на минуту.

– И то хорошо, – проворчал Эссекс.

Мак-Грегор не ответил, и в пустом, холодном самолете воцарилось молчание. Эссекс опять закурил трубку, а Мак-Грегор сидел не шевелясь, словно не хотел мешать Эссексу и даже напоминать ему о своем присутствии.

– Мы, очевидно, не попадем завтра к Молотову, – наконец заговорил лорд Эссекс, лениво потягиваясь.

– Да.

– Правда, мы не уславливались точно о дне и часе свидания, но мне хотелось повидаться с ним завтра же, чтобы как можно скорее приступить к делу.

Мак-Грегор молча слушал.

– Вы можете сразу приняться за работу? – спросил его Эссекс.

– Не знаю, – ответил Мак-Грегор. – Мне дали только пачку документов и очень краткую сводку сэра Роуленда Смита. Я даже повестки дня не знаю.

– Никакой повестки дня нет, – сказал Эссекс. – Русские не хотят разговаривать, не хотят высказываться определенно, так что нам придется принимать решения на ходу. Надеюсь, Мак-Грегор, что вы не подведете меня. Вы в самом деле знаете Иранский Азербайджан? Потому что разговаривать с русскими нужно, имея точные сведения. Вы, кажется, работали в Лондоне по Северному Ирану?

– С полгода.

– А долго вы жили в Иране?

– Почти всю жизнь.

– Отлично. Значит, вам известно положение, и вы поймете, чего мы должны добиваться в Москве. Указания я получил самые общие, а именно: заставить русских уйти из Иранского Азербайджана и восстановить власть тегеранского правительства. Не очень конкретно, правда?

– Повидимому.

– Перед нами трудная задача, Мак-Грегор, – продолжал Эссекс. – Ведь всего неделя прошла с тех пор, как все попытки нашего министра иностранных дел на Московской конференции провалились. Так что нам придется начинать все сызнова. Но ничего, я думаю, мы справимся. Правда, мы не очень хорошо подготовились: мы не знаем, чего хотим, а это самое главное. Какой материал дал вам Роуленд Смит?

– Это преимущественно документы, подготовленные для Московской конференции.

– Пригодятся они?

– Я еще не все прочел.

Положительно, этого Мак-Грегора ничем не проймешь!

– Я лично не придаю особого значения бумажкам, так что можете не беспокоиться об этом. Для меня гораздо важнее, чтобы вы знали суть вопроса. Живой человек, хорошо знающий свое дело, стоит больше, чем целый грузовик документов. Я вообще не понимаю, как это вас не взяли на Московскую конференцию.

– Сэр Роуленд поехал сам, – сказал Мак-Грегор.

– Знаю, но вряд ли он так хорошо знаком с Ираном, как вы. – В тоне Эссекса совсем не чувствовалось желания польстить своему помощнику. Он улыбнулся. – А сейчас вы рады, что едете, Мак-Грегор?

– Я ничего не имею против,- вежливо сказал Мак-Грегор.

– Ах, вот как, ничего не имеете против?

– Да. Но я хотел бы знать, сколько мы пробудем в Москве? – Это был чуть ли не первый вопрос, с которым Мак-Грегор обратился к Эссексу с тех пор, как они вылетели из Лондона.

– Вот уж не знаю, – сказал Эссекс. – А что, у вас есть дела поважнее?

Мак-Грегор промолчал, и Эссекс подумал, что молодой человек, наверно, покраснел. Еще бы не покраснеть! Потом Эссексу стало жаль Мак-Грегора, и он, засмеявшись, хлопнул его по коленке.

– Долго мы здесь не задержимся.

– Мне просто нужно поймать в Лондоне одного человека, вот и все.

Мак-Грегор явно был смущен, и Эссексу это доставляло такое большое удовольствие, что он решил продолжить разговор.

– Когда? – спросил Эссекс.

– Недели через две.

– Ну, к этому времени мы вернемся, – сказал Эссекс. – А если нет, вы можете ему позвонить из Москвы. Телефонная связь, вероятно, восстановлена. А это очень важное дело?

– Может оказаться важным. – Мак-Грегор, видимо, счел неудобным уклониться от объяснения. – Человек этот должен приехать из Ирана, и я хочу поговорить с ним о моем возвращении туда, на прежнюю работу.

– Да? – Эссекс зажег спичку и, поднося ее к трубке, покосился на Мак-Грегора. – Я, помнится, читал об этом в вашем личном деле. Вы были геологом или что-то в этом роде в Англо-Иранской нефтяной компании?

– Да, именно… что-то в этом роде, – сказал Мак-Грегор.

– А точнее, кем вы работали?

– Я – микропалеонтолог.

– Это что еще такое?

– Палеонтолог, специализировавшийся на микроископаемых.

– Я думал, вы геолог.

– Это входит в геологию.

– Довольно отвлеченный предмет, а?

– Пожалуй.

– И вы хотите вернуться к этой своей палеонтологии?

– Если удастся.

– Значит, вы не собираетесь оставаться в департаменте по делам Индии?

– Нет, – ответил Мак-Грегор. – Меня, можно сказать, мобилизовали на эту работу.

– Мне кажется, Мак-Грегор, что вы упустите свое счастье, если уйдете из департамента. Ведь наша поездка – прекрасное начало карьеры для вас. Чего ради вы будете возиться с этой вашей геологией или, как ее там, палеонтологией?

– Это моя специальность, – медленно сказал Мак-Грегор.

– А давно вы не работаете по своей специальности?

– С начала войны. Около шести лет.

– Я думаю, вам не так-то легко будет вернуться к своей работе?

– Даже очень трудно.

– Ну, что ж, каждому свое. Но неужели, проработав восемь месяцев в департаменте по делам Индии, вы не убедились, что дипломатия интереснее геологии?

– Я очень мало знаю о дипломатии. – Мак-Грегор все-таки оттаял немного. – Я очень удивился, что меня посылают с вами.

– Я, дорогой мой, сам выбрал вас.

– Я никак не мог понять почему, – с запинкой сказал Мак-Грегор.

– Видите ли, Мак-Грегор, когда я выбираю себе помощника, я прежде всего ищу настоящего человека, а не хорошего чиновника. Я люблю людей молодых; вам тридцать лет, это как раз подходящий возраст, чтобы начинать карьеру. Разумеется, я остановил свой выбор на вас потому, что вы жили в Иране, знаете местные языки, но у вас есть и еще кое-какие преимущества. Вы человек новый в нашем деле, отличились на войне – Военный крест, кажется?

– Так точно, сэр.

Только в этом сказались следы военной выучки Мак-Грегора.

– Хороший послужной список за время войны – это большой козырь, особенно на нашем поприще. – Эссекс говорил со знанием дела, ибо у него самого был хороший послужной список: не только Военный крест, но еще и Орден за боевые заслуги. Эссекс смотрел на войну, как на необходимую часть жизненного опыта, и своим личным военным опытом был весьма доволен.

В первую мировую войну он с самого начала очутился во Франции, а на второй год войны уже был офицером гвардейского кавалерийского полка, в котором по традиции служили Эссексы, и командовал участком фронта в полкилометра на Сомме. Собственно говоря, когда Эссекс не лгал самому себе, он сознавался, что ему не понравилось на Западном фронте, и хотя во время редких отпусков он вдоволь наслаждался щедрым гостеприимством Парижа, однако перевод на Средний Восток доставил ему величайшую радость. В Каире Эссекс нашел то, что рассчитывал найти в любом городе земного шара: досуг, деньги, комфорт, почет и благополучие, а сверх того приключения, не слишком многочисленные, но зато увлекательные. В качестве штабного офицера в чине майора он побывал на берегу Красного моря вместе с Лоуренсом и Стендишем и сразу же угадал в них людей, которые войдут в историю. Ради одного этого стоило повоевать. Не забыть рассказать об этом Мак-Грегору: нынешним молодым людям полезно знать, что не только одни они испытали, что такое война; особенно это относится к Мак-Грегору, который, судя по его послужному списку, довольно долго пробыл в африканском кавалерийском летучем отряде, а это, разумеется, единственная воинская часть, заслуги которой в последней войне можно сравнить с подвигами солдат Лоуренса. Это была еще одна из причин, побудившая Эссекса выбрать Мак-Грегора, однако Эссекс не упомянул о ней. Вместо этого он сказал Мак-Грегору, что известную роль сыграло знание им русского языка.

– Особенно не рассчитывайте на мои познания в русском языке, – сказал Мак-Грегор.

– Я никогда ни на что не рассчитываю, – ответил Эссекс. – А как вы попали в департамент по делам Индии? Роуленд Смит сам затащил вас?

– Не знаю. Меня просто демобилизовали с условием, чтобы я некоторое время прослужил в департаменте. А теперь не отпускают.

– Придется вам потерпеть еще немного, Мак-Грегор. Мне понадобится ваша помощь, и очень существенная.

– Мне эта работа мало знакома, – снова сказал Мак-Грегор.

– И, повидимому, она вас мало интересует?

Эссекс видел, что Мак-Грегору не хочется отвечать на этот вопрос.

– Нет, отчего же, интересует. – Мак-Грегор встал, потоптался на холодном металлическом полу самолета и, отойдя подальше от Эссекса, зашагал взад и вперед. Когда в дверь постучали, Эссекс тоже встал. Мак-Грегор открыл дверь, снаружи ворвался снег, и Эссекс услышал голоса русских пассажиров. Они вошли в самолет, взяли свои вещи и бросили их в деревенские сани, стоявшие внизу. Пилот перелез через багаж, весело сказал что-то Мак-Грегору по-русски и, не дожидаясь ответа, прошел в кабину.

– Садитесь в сани, – сказал Мак-Грегор и спрыгнул на землю. Эссекс велел ему посторониться и тоже соскочил в талый снег.

– Я могу идти пешком, – сказал он.

– Снег глубокий и рыхлый, – возразил Мак-Грегор, еще не зная, что именно этого-то и не следовало говорить молодящемуся лорду.

– Я предпочитаю идти пешком, – повторил Эссекс.

Возница подергал вожжами, хлестнул лошадей, и сани стали подниматься в гору, сначала по темному полю через сугробы, потом лесом. Эссекс шагал позади. Наконец Мак-Грегору стало неловко, он вылез из саней, и они вместе дошли пешком до деревни.

Деревня была маленькая – всего несколько бревенчатых строений, черневших на снегу. Сани остановились перед домом, в окошке которого светился желтый огонек, и Эссекс вслед за Мак-Грегором вошел в полутемную комнату. Эссекс сразу же подошел к изразцовой печке, стоявшей посреди комнаты, и стал отогревать руки. – Что здесь такое? – спросил он.

– Почтовое отделение, – сказал Мак-Грегор.

В помещении было тепло, но темновато; потолок и стены закоптели, освещен был только один угол. На растрескавшемся деревянном барьере в открытой жестянке с керосином плавал зажженный фитилек. Полногрудая деревенская девушка стояла, облокотившись на барьер, подперев подбородок рукой и слегка надув полные губы; невысокого роста солдат, скрестив ноги и прислонившись к стене, наигрывал на гитаре.

И девушка и солдат равнодушно наблюдали, как вошли два иностранца, как внесли вещи, расстелили одеяла на полу возле печи. Солдат продолжал тихонько напевать; пилот взглянул на девушку, стряхнул снег со своего кожаного пальто и завертел ручку висевшего на стене телефона.

– Как здесь темно, – сказал Эссекс и уселся возле печки на одеяло.

Мак-Грегор снял свое пальто военного образца и повесил его на вешалку.

– Почему эти люди в два часа ночи сидят на почте? – спросил он Эссекса, обходя двух других русских, спавших на почтовых мешках по другую сторону печки.

– Другого пристанища нет, – сказал Эссекс, глядя на Мак-Грегора, который прислонился к стене рядом с солдатом.

Эссекс прижался спиной к теплым изразцам и еще раз внимательно посмотрел на Мак-Грегора. Впервые он видел своего помощника без его измятого пальто. Эссекс не находил в наружности Мак-Грегора никаких особых примет, по которым можно было бы определить поточнее, что он за человек. Худощавый, высокий, почти одного роста с Эссексом. Лицо узкое, с очень нежной кожей, лицо человека замкнутого, который обо всем думает по-своему и держит свои мысли про себя. Волосы редкие и прямые, но это шло к нему. Такие волосы до старости не меняются. У Эссекса у самого такие, но, конечно, гораздо лучше подстрижены и причесаны. Кроме этого, между ними не было никакого сходства. У Эссекса – нос с горбинкой, у Мак-Грегора – прямой и тонкий, типичный нос шотландца. У Эссекса глаза живые и смеющиеся, у Мак-Грегора – спокойные и бесстрастные. Одевались они тоже по-разному. На Эссексе был хороший фланелевый костюм, на Мак-Грегоре – шерстяная пара в елочку, висевшая на нем мешком. Эссекс досадливо поморщился: он считал, что каждый мужчина должен одеваться со вкусом, даже если он не очень аккуратен в своей одежде. Неряшливое и неэлегантное платье Мак-Грегора как-то не вязалось с его подтянутостью и независимой манерой держаться. Эссекс не любил противоречий в своих сотрудниках; он тщательно приглядывался к Мак-Грегору, прикидывая, с какой бы стороны подступиться к нему, чтобы сделать из него верного и ревностного единомышленника. Среди этих раздумий Эссекс задремал, и, когда он проснулся, Мак-Грегор уже сидел возле него на полу.

– Они вызывали Москву? – спросил Эссекс.

– Да, – ответил Мак-Грегор, – и дозвонились.

– Вы говорили с посольством?

– Нет. Пилот сказал, что посольству сообщат о нас.

– Может быть, нам не следовало бы перепоручать это нашим русским друзьям.

– Если те, с кем пилот говорил, не забудут передать, то все в порядке, – сказал Мак-Грегор.

– А не потребовать ли нам машину?

– Машина будет здесь через час. Если дороги не очень обледенели, мы, вероятно, приедем в Москву на рассвете.

Эссекс удобно вытянулся на полу, подперев голову рукой.

– Этот парень все еще играет на гитаре. Вы узнали, что он тут делает среди ночи? – пробормотал Эссекс, когда гитарист снова начал напевать что-то полногрудой девушке.

– Ему нравится почтмейстерша, – сказал Мак-Грегор и улыбнулся.

Эссекс поднял на него глаза. – Так ведь сейчас два часа ночи!

– С этим здесь, повидимому, не считаются. Он сказал мне, что в пять часов ему нужно ехать на лесозаготовки.

– А что это за люди лежат на полу?

– Крестьяне.

Эссекс снял ботинки и протянул к печке ноги в носках. Подложив под голову вместо подушки свое зимнее пальто, он улегся на спину и закинул руки за голову.

– Россия мало изменилась, несмотря на революцию, – сказал он и поглядел на утепленный соломой потолок. – Вы здесь прежде бывали, Мак-Грегор?

– Нет. – Мак-Грегор растянулся на полу, словно непринужденный тон Эссекса придал ему смелости. – А вы бывали?

– Да, – сказал Эссекс позевывая, – в 1905 году, во время первой революции, когда мне было лет семнадцать. Я приехал вместе с отцом – он привез золотую вазу, которую король посылал царю в подарок, в знак сочувствия.

– Вазу?

– Да. Не знаю, почему именно вазу. Но очень красивую, насколько мне помнится, хоть и не в строго выдержанном стиле. На ней были не то вырезаны, не то выгравированы «Семь апостолов» Микеланджело и написаны добрые пожелания церковнославянскими буквами. Отец не взял меня с собой во дворец, но я помню, как он покатывался со смеху, вернувшись оттуда. Царь показал вазу своим придворным ювелирам. Это были французы, некие Фаберже; царь послал за ними и спросил, как им нравится такая тонкая работа. Конечно, они поспешили расхвалить ее, но высказали предположение, что это делал француз. Мой отец заявил, что это работа простого кузнеца-оружейника из Уилкинсона, и посоветовал царю взять себе хороших английских мастеров вместо каких-то французов. А впоследствии я выяснил, что гравировка была сделана французом, которого нарочно для этого выписали из Франции. Никогда не забуду, как отец посмотрел на меня, когда узнал об этом. Он сказал, что лучшего дипломатического анекдота не слыхал за всю свою жизнь. Должно быть, царь тоже это подумал, когда узнал, кто делал вазу. – Эссекс вздохнул. – Да, Мак-Грегор, в те времена еще понимали, что такое дипломатия. Это происходило, конечно, в Санкт-Петербурге. Интересно, где она сейчас, эта ваза?

– Может быть, Молотов знает, – сказал Мак-Грегор.

– Его неудобно спрашивать. Русские не любят говорить про своих царей, запомните это, Мак-Грегор. Они хотят забыть обо всем, что было до большевистской революции.

– Разве это возможно?

– Не знаю, – сказал Эссекс, – но они пытаются. А вы хорошо знаете страну? Ведь вы говорите по-русски.

– Нет, страну я знаю очень мало, – сказал Мак-Грегор. – По-русски я выучился случайно, потому что много лет жил по соседству с одной русской семьей, а о России я знаю только то, что пишут в научных журналах, но это не имеет никакого отношения к политике.

– А как русские в смысле науки?

– Неплохо.

– Отстали?

– Я бы не сказал, – ответил Мак-Грегор. – В моей области они кое в чем идут впереди, а как в других областях – хорошо не знаю. Повидимому, у них большие успехи в физике и других точных науках, но, кажется, они отстали в технике.

– И уж, во всяком случае, сильно отстали в политике, – сказал Эссекс.

– Вы находите? – спросил Мак-Грегор.

– А вы нет?

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор к великой досаде своего собеседника. Не обладая научным складом ума, лорд Эссекс возмущался осторожностью профессионального ученого, тщательно взвешивающего каждое свое утверждение. – Может быть, они кое-чему научатся у нас, поскольку мы сейчас все сотрудничаем друг с другом, – добавил Мак-Грегор.

– Это сотрудничество ненадолго, – сказал Эссекс, все еще злясь на Мак-Грегора.

– Почему? – спросил Мак-Грегор.

– Трения скоро положат ему конец, милейший.

Мак-Грегор только сказал «О-о!» и замолчал.

– Возьмите хотя бы предстоящую сессию Организации Объединенных наций в Лондоне, – продолжал Эссекс. – Она еще не открылась, а уже идет спор о том, кто будет председателем или генеральным секретарем и кто войдет в Совет безопасности. Еще нет Организации Объединенных наций, а уже все ссорятся между собой.

– Я думаю, что споры неизбежны, – сказал Мак-Грегор, – но, может быть, что-нибудь все-таки выйдет из этого.

– Что, по-вашему, может выйти?

– Мне кажется, что это лучше, чем была Лига наций, и тут, по крайней мере, участвуют русские. – Мак-Грегор замолчал, опасаясь, не зашел ли он слишком далеко и не злоупотребил ли неофициальной обстановкой, в которой происходила беседа.

– Вот именно. Потому-то и начались разногласия, что тут участвуют русские. Мы чаще расходимся во мнениях, чем сходимся, и первые признаки раскола уже налицо.

– Мне казалось, что Московская конференция прошла довольно успешно, – сказал Мак-Грегор, – хотя она и не разрешила спора об Иранском Азербайджане.

– О да, там договорились о некоторых мелочах относительно Балкан, и Кларк-Керр с Гарриманом поехали в Румынию, чтобы понаблюдать за тем, как будут расширены и демократизованы правительства, но ведь это мелочи, Мак-Грегор. Такие неразрешенные вопросы, как Азербайджан и Дарданеллы, имеют несравненно большее значение, чем несколько лишних министров в правительствах балканских стран. Вот почему вопрос об Азербайджане остался открытым. И он не будет решен до тех пор, пока мы не покажем русским, что намерены придерживаться по отношению к ним твердой политики. Именно это я и собираюсь сделать.

– А нас беспокоит Иранский Азербайджан или Россия? – спросил Мак-Грегор.

У Эссекса даже сон прошел от такого наивного вопроса.

– И то и другое, – сказал он.

Мак-Грегор опять спрятался в свою раковину, и хотя Эссекс остался в общем доволен дружеской беседой со своим помощником, ему не нравилось, что тот как будто отмежевывается от возложенной на них миссии и не хочет принимать в ней никакого личного участия. Это просто нелепо, ведь именно Мак-Грегор обязан снабжать его всеми фактами и комментариями, касающимися данной политической ситуации. Правда, Эссексу удалось вызвать Мак-Грегора на непринужденный разговор, но результатом этого разговора он отнюдь не был доволен.

– Я рад, что вы поехали со мной, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Я люблю приятное общество и умные разговоры. Думается мне, мы с вами поладим.

– Да, – сказал Мак-Грегор.

– Все-таки странно, что вы хотите уйти из департамента по делам Индии.

– Разве?

– Большинство молодых людей всё бы бросили, только бы получить вашу должность.

– Я не очень-то гожусь для нее. – Мак-Грегор счел нужным дать какое-то объяснение.

Эссекс засмеялся.

– Надо вам отдать справедливость, Мак-Грегор, вы малый честный. Передайте мне, пожалуйста, кисет.

Мак-Грегор поднял с пола мягкий мешочек с табаком, вручил его Эссексу и приготовился к продолжению разговора. Вопреки его ожиданиям, разговаривать с Эссексом оказалось вовсе не так трудно, в сущности, даже очень легко. Мак-Грегор не мог бы объяснить, чего он опасается, но на всякий случай соблюдал осторожность; однако теперь он решил, что можно держаться посвободнее. Он знал Эссекса понаслышке, как знал его любой англичанин, но кто бы мог подумать, что это такой человек, который способен, разувшись, улечься на пол в русской избе и сладко похрапывать, не обращая внимания на окружающее. Мак-Грегор охотно последовал бы его примеру, но два года службы в Англо-Иранской нефтяной компании и пять лет пребывания в армии научили Мак-Грегора остерегаться людей, стоящих вне его собственного научного мира. Жизнь в замкнутом кружке англичан на иранских нефтяных промыслах не подготовила Мак-Грегора к общению с такими людьми, как Эссекс. Он всегда держался особняком, слыл в английской колонии человеком с причудами и считал, что лучше отстраниться самому, не дожидаясь, чтобы тебя выгнали.

Этот урок он твердо усвоил на промыслах, где тридцать-сорок английских семейств жили, сбившись в кучу, среди знойной пустыни, окруженные иранскими рабочими. Они жили своей строго ограниченной чисто английской жизнью и поднимали на смех каждого, кто не подходил к ней. Мак-Грегор явно не подходил к этой жизни потому, что никогда не принимал участия в спортивных играх и не посещал балы и вечера; он просто делал свое дело – и все. Поэтому над ним смеялись и говорили, что ума и учености у этого молодого человека хоть отбавляй, но кому нужны его ископаемые, когда люди заняты более важным: одни добывают нефть, другие заправляют всеми делами, проявляя максимум административного искусства и коммерческой хватки. В довершение всего Мак-Грегор дерзнул водить дружбу с теми немногими иранцами, которые работали на промыслах в качестве научных работников и лаборантов, а это уж был грех непростительный, хотя Мак-Грегор всю жизнь прожил в Иране и почти ничем не отличался от своих иранских друзей. Двух лет, проведенных на промыслах, оказалось вполне достаточно для Мак-Грегора, и, хотя работа была ему по душе, он плохо представлял себе, как вернется туда. Эти два года навсегда остались у него в памяти. Поэтому, когда он очутился в армии, он и там держался поодаль от остальных офицеров.

В армии Мак-Грегор чувствовал себя лучше, чем на промыслах, особенно вначале, в Западной пустыне, но он все-таки всегда был начеку, как сейчас с Эссексом. Эссекса Мак-Грегор особенно остерегался потому, что за все восемь месяцев своей службы в департаменте по делам Индии он так и не понял ни одного из окружавших его людей, а Эссекс принадлежал к той же породе, что и чиновники департамента, директоры иранских промыслов, майоры, полковники и генералы в армии. Но теперь Мак-Грегор увидел, что Эссекс – это полковник, с которым можно разговаривать; такой полковник иногда снисходит до беседы с вами, но сразу принимает начальнический тон, как только вы зарветесь. Мак-Грегор был уверен, что никогда не зарвется в разговоре с Эссексом, но не знал точно, чего тот ожидает от него в смысле работы. Что Эссекс ничего не понимает в Азербайджане, об этом Мак-Грегор сразу догадался. Разумеется, Эссекс сам будет решать вопрос об Азербайджане, но Мак-Грегор не желал брать на себя ни малейшей ответственности за эти решения. У него были свои представления об Азербайджане, и он подозревал, что они расходятся с представлениями Эссекса; он даже был уверен, что они весьма и весьма расходятся.

Эссекс потер одну ногу о другую.

– Как теперь называется отдел Роуленда Смита? – спросил он. – Мне давно уже не приходилось иметь дела с департаментом.

– Закавказье и Северный Иран, – ответил Мак-Грегор.

– А какие части России и Турции туда входят?

– Почти весь Кавказ до турецкой границы, за исключением Грузии, но сама Турция не входит.

– Значит, вы не занимаетесь спором о двух турецких областях, на которые претендуют русские, – Каре и еще какая-то?

– Ардаган, – подсказал Мак-Грегор.

– Вот-вот.

– Вообще наш отдел должен этим заниматься, но лично я ничего об этом не знаю.

– Неважно. – Эссекс улыбнулся и, приподнявшись, пососал трубку, поддерживая левой рукой правый локоть. – Я и не ожидал, что вы знаете, но когда мы приедем в Москву, вы при случае почитайте кое-что об этом.

– Разве вопрос о Турции будет обсуждаться? – спросил Мак-Грегор.

– Возможно. У меня привычка – все пускать в ход. Мы против каких бы то ни было притязаний России на Турцию и мы намерены пресечь их в зародыше. Но если нам удастся помешать русским и прекратить беспорядки в Азербайджане – с нас хватит. Как вы думаете, удастся?

– Помешать русским или прекратить беспорядки? – спросил Мак-Грегор.

– Это одно и то же. Разве нет? – спросил Эссекс.

– Может быть, и нет, – сказал Мак-Грегор.

– Вот как? Вы в этом сомневаетесь?

– В Азербайджане и раньше бывали восстания, – сказал Мак-Грегор.

– Россия устраивала восстания! – сказал Эссекс.

– Не всегда.

– Во всяком случае, относительно этого восстания у нас нет никаких сомнений, – сказал Эссекс, – так что бросьте об этом думать. Надеюсь, милейший, вы это запомните.

Мак-Грегор кивнул, и на том разговор их оборвался, потому что за ними пришла машина. Когда затерянное в снегу почтовое отделение осталось позади, Эссекс уселся поудобнее и приготовился к долгой езде по скользким дорогам. Приключение подходило к концу, и Эссекс не жалел об этом. Ему очень хотелось спать, хотелось раздеться и лечь в постель.

– Надеюсь, что наша задержка в пути никого не встревожит, – сказал он. – Вы женаты?

– Нет, – ответил Мак-Грегор.

– И я, слава богу, нет, – проговорил Эссекс. – А то газеты всегда такого наплетут. Я уверен, в них уже появилось сообщение, что мы, мертвые, валяемся в снегу. Ну, я, пожалуй, вздремну немного. – Эссекс подвинулся в угол машины. – Разбудите меня, Мак-Грегор, когда Москва будет близко. Люблю въезжать в чужой город ночью… Впрочем, может быть, вы сами хотите поспать?

– Я не могу спать в машине, – ответил Мак-Грегор.

– Это потому, что вы не даете себе воли, – сказал Эссекс. Он снова подумал, как странно, что Мак-Грегор хочет вернуться к своей никому неизвестной области геологии. Вот уж чего он, Эссекс, никогда бы не сделал. Его собственное вступление на дипломатическое поприще мало чем отличалось от начала карьеры Мак-Грегора. Так, например, Эссекс не принадлежал к семье дипломатов. Эссексы были придворными с той поры, как существует английский двор. В течение короткого времени, каких-нибудь ста лет, они носили титул графов Кадикских. Этот титул – первый в Англии иностранный титул – был учрежден специально для них в 1190 году; Ричард Львиное Сердце пожаловал его своему конюшему, лорду Гарольду Эссексу, в награду за крестовый поход на кадикских мавров, который принес английскому престолу богатую добычу в виде золотой утвари этих нехристей. К несчастью, королева Елизавета, когда ей, в ее коварной игре с Филиппом II, снова понадобилось умиротворить испанского короля, отобрала графский титул у дома Эссексов, и этой обиды Эссексы не простили Елизавете и по сей день. С тех пор они были просто лорды – и больше ничего. Эссексу осточертело говорить назойливым янки и невежественным иностранцам, что он не граф Эссекский и даже никем не приходится графам Эссекским: ни родственником, ни свойственником. Он объяснял, что Эссекс – это его фамилия, и любил добавлять, что она была известна задолго до того, как появился первый граф Эссекский. К тому же род Эссексов имел свою собственную историю, славную бранными подвигами и придворными интригами. Но единственным дипломатом среди них – если не считать отца Эссекса, который время от времени оказывал услуги королю Эдуарду, – был некий Эссекс, посланный Георгом III в Турцию, дабы уговорить турок начать войну против России. Миссия эта кончилась тем, что его сгноили в стамбульской крепости «Семь башен», предназначенной султаном для подозрительных и требовательных чужеземцев. Преклонение перед этим предком, в сущности, и явилось единственной причиной, почему Эссекса потянуло к дипломатической деятельности, но с первых же шагов на этом поприще он почувствовал, что лучшего и желать нельзя; он никак не мог понять Мак-Грегора, явно упускавшего свое счастье. Среди этих размышлений Эссекс заснул, а Мак-Грегор, протерев запотевшее стекло, глядел на проносившиеся мимо бесконечные ровные поля и темные лесные массивы, пока не показались окраины Москвы.

До сих пор ничто не выдавало близости города, а тут вдруг сразу засверкали городские огни и потянулись мимо фабричные корпуса. Мак-Грегор разбудил Эссекса, и они вместе стали смотреть, как вокруг них вырастают темные очертания Москвы, ее неосвещенные здания, широкие улицы, бульвары с обнаженными деревьями. Покуда они не доехали до центра, Москва казалась им похожей на всякий другой город, только немного просторнее и темнее. Машина катила по булыжной мостовой вдоль трамвайной линии, мимо ярких светофоров.

– Просторно здесь, – сказал Эссекс, глядя на большую, запорошенную снегом площадь, по краю которой тянулась кремлевская стена.

Мак-Грегор никогда не видел такой большой городской площади и спросил пилота по-русски, не это ли Красная площадь. Пилот ответил, что нет, Красная площадь будет сейчас. Машина, поднявшись по короткому отлогому склону, уже въезжала в широкий четырехугольник.

– Вот она, – сказал пилот. – Вот Красная площадь.

Пока машина мчалась по площади, они успели взглянуть на кремлевские башни, увенчанные яркими рубиновыми звездами. На миг промелькнул темный мавзолей Ленина, обрамленный голубыми елями; затем храм Василия Блаженного – небольшая затейливая церковь с витыми куполами. Машина миновала мост современной конструкции, свернула на набережную, покатила вдоль белой, скованной льдом реки и въехала в открытые ворота британского посольства. Как только она остановилась, на ступеньки подъезда, потирая руки, вышел человек в летных сапогах.

– Лорд Эссекс? – спросил он.

– Да.

– Моя фамилия Мелби, сэр. Сэр Френсис просил меня передать вам сбои извинения, что он вас не дождался, но мы не знали точно, когда вы приедете. Русские сообщили нам только, что вы на пути сюда – и больше ничего. Мы приготовили вам комнату. Вы не пострадали, это верно?

– Нет, Мелби, мы, как видите, уцелели. Знакомьтесь, это Мак-Грегор. – Мак-Грегор и Мелби пожали друг другу окоченевшие пальцы.

– Для вас, Мак-Грегор, приготовлена комната в моей квартире, – сказал Мелби.

Вещи сняли с машины, и русский солдат внес в подъезд три чемодана и плоский металлический ящик с документами. Пилот попрощался с ними за руку и извинился за аварию и причиненные ею неудобства. Мелби повел Эссекса наверх, а Мак-Грегор остался ждать в теплом, обшитом панелью холле.

– Благодарю вас, Мелби. – сказал Эссекс, окинув взглядом бледноголубую спальню. Потом он внимательно посмотрел на Мелби, стараясь определить, что тот собой представляет. Это был сорокалетний мужчина, с брюшком, не старавшийся казаться моложе своих лет. Он тоже разглядывал Эссекса сквозь толстые стекла роговых очков, а Эссекс прикидывал в уме, кто он такой: первый секретарь, второй секретарь или один из советников.

– Ванная вот тут, – сказал Мелби, показывая на узкую дверь в углу.

– Мне очень совестно, что вы из-за меня не ложились, – сказал Эссекс.

– Пустяки, сэр. Я не хотел, чтобы сэр Френсис засиживался слишком поздно.

– Разумеется. Я очень рад, что сэр Френсис не дожидался меня.

– Вам больше ничего не нужно?

– Нет.

– Тогда спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи, Мелби.

– И добро пожаловать в Москву, лорд Эссекс.

– Спасибо.

Мелби вышел и бесшумно притворил за собой дверь. Эссекс открыл свой американский чемодан, бросил на кровать шелковую пижаму и расстегнул молнию на сумке с туалетными принадлежностями, которую его лакей Эванс предусмотрительно положил на самый верх. Он достал зубную щетку, почистил зубы и умылся горячей водой, наличие которой было весьма приятным сюрпризом, а затем с удовольствием улегся на тонкие бредфордские простыни и заснул.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пока сэр Арчибальд Кларк-Керр ездил в Румынию и в Лондон, английское посольство в Москве возглавлял сэр Френсис Дрейк, полномочный представитель в ранге посланника. Он пригласил Эссекса и Мак-Грегора к завтраку и теперь молча стоял перед камином в библиотеке, помещавшейся на первом этаже, и поджидал Эссекса. Мак-Грегор, умытый и приглаженный, уже сидел на диване возле камина и грыз себя за то, что пришел точно в назначенный час, до появления Эссекса. Конечно, это пустяки, но все-таки он чувствовал бы себя лучше в этой типично английской комнате, приди он сюда вместе с Эссексом.

Мак-Грегор никогда в жизни не бывал ни в одном посольстве, но он ожидал увидеть именно такую комнату – просторную, теплую, с двумя высокими окнами. Книг было ровно столько, сколько требуется, чтобы оправдать название «библиотеки». Обшивка из полированного дуба сплошь покрывала стены – от застланного ковром пола до потолка, который поддерживали тесаные дубовые балки. Камин тоже был облицован дубом, а внутри выложен белым мрамором. На стенах висели большие портреты трех или четырех поколений английских королей, по крайней мере, так показалось Мак-Грегору. Впрочем, он был не совсем в этом уверен, ибо знал в лицо только короля Георга и королеву Марию. Он медленно, внимательно рассматривал каждый портрет и чувствовал, что сэр Френсис Дрейк смотрит на него так, словно только сейчас заметил его присутствие. Когда Мак-Грегор вошел, Дрейк пожал ему руку, сказал несколько вежливых слов – и все. Мак-Грегор перевел взгляд с портретов на Дрейка, любопытствуя, почему тот за ним наблюдает. Дрейк отвел глаза и продолжал стоять неподвижно, чистенький и аккуратный, в черном пиджаке, брюках в полоску и галстуке бабочкой. Мак-Грегор искренне обрадовался, когда в комнату вошел Эссекс.

– Хэлло, Френсис, – бодро приветствовал он Дрейка. – Рад видеть вас.

– Доброе утро, Гарольд, – чинно проговорил Дрейк. – Как вы себя чувствуете?

Они крепко пожали друг другу руки.

– Превосходно, – сказал Эссекс.

– Вы не пострадали?

– Да нет же, бог мой.

– Я так и знал, что рано или поздно какой-нибудь «Дуглас» разобьется. Русские летают, как сумасшедшие. Может быть, теперь они разрешат нам привезти наши английские самолеты.

– Сомневаюсь, – сказал Эссекс. – Я вижу, вы уже познакомились с моим помощником.

– Да. – Дрейк даже не взглянул на Мак-Грегора. – Давайте вспомним, Гарольд, когда мы с вами виделись в последний раз? Кажется, в Париже, в тридцать восьмом, я был там проездом по пути в Мюнхен.

– Разве мы встретились тогда? – сказал Эссекс. – Что-то не помню.

Мак-Грегор наблюдал, как Эссекс завладевает комнатой и становится ее хозяином вместо Дрейка. Он расхаживал взад и вперед, рассматривал портреты, открывал книжные шкафы, переставлял безделушки. Вид у Эссекса был самый домашний: скромный костюм из плотной шерстяной ткани, узенький галстук и простые, грубые башмаки. Дрейк, седовласый, подтянутый и корректный, являл собой образец респектабельности. Он был ниже Эссекса ростом, и Мак-Грегор спрашивал себя, не потому ли Дрейк стоит так прямо, высоко подняв голову, или, может быть, это оттого, что Эссекс хозяйничает в его владениях.

– Какая безвкусица, правда? – сказал Эссекс, оглядывая комнату.

– Да нет, почему же, – возразил Дрейк.

– Английская комната, – заметил Мак-Грегор.

– Глупости! – сказал Эссекс. – Только иностранцы воображают, что это английский стиль. Впрочем, эта комната немного смахивает на скверную имитацию Кабаньей залы в Каслтоне, когда ее еще не съели термиты. – Каслтон была родовая усадьба Эссексов в графстве Эссекс, близ Арендела – Гэмптонский королевский дворец в миниатюре. Зала носила названье «кабаньей» оттого, что предки Эссекса некогда жарили там кабанов на каменном полу; но впоследствии, когда отец Эссекса увлекся охотой на буйволов в Западной Африке, Кабанья зала превратилась в арсенал: все стены были увешаны длинноствольными ружьями разных систем. Потом Каслтон пришлось продать разбогатевшему мукомолу, ибо никто из членов семьи Эссекс не мог платить налоги, и когда убрали ружья, то дубовая обшивка стен Кабаньей залы мгновенно рассыпалась прахом, источенная бесчисленными поколениями термитов. Эссекса удивляло, что мучной король соглашался жить в таком холодном, допотопном доме, как Каслтон. Когда поместье было продано, Эссекс очень сокрушался, но, тем не менее, его пробирала дрожь каждый раз, как он вспоминал о нем. Здесь, в библиотеке посольства, было, по крайней мере, тепло и, несмотря на безвкусицу, не так уж плохо, если бы только не королевские портреты.

– Кто это догадался развесить по стенам королей и королев? – спросил он Дрейка. – Вот уж не ожидал увидеть здесь королеву Шарлотту: я думал, она давно позабыта. Да и старику Георгу тут явно не по себе.

Мак-Грегор заметил, что Дрейка покоробило.

– Портреты несколько велики для этой комнаты, – примирительно сказал сэр Френсис.

Появился слуга с подносом и поставил его на столик; за ним вошел Мелби и тотчас же принялся разливать виски.

– Вы, конечно, уже познакомились с Мелби вчера вечером, – сказал Дрейк, обращаясь к Эссексу. – Я привез его с собой из Лондона.

– Да. – ответил Эссекс. – Я как раз думал, откуда он взялся.

Мак-Грегор почувствовал себя отомщенным за нарочитое невнимание к нему Дрейка. Он взял из рук Мелби стакан, хотя терпеть не мог виски и даже из вежливости редко пил его, Мелби сел рядом с ним на полосатый диванчик, и Мак-Грегор, осмелев в присутствии Эссекса, вытянул ноги и расположился поудобнее. Однако он слегка опасался бесцеремонных замечаний Эссекса. Мелби сидел очень чинно, под стать самому Дрейку, и Мак-Грегор подумал, что Мелби – почти точная копия своего начальника. Правда, Мелби потолще и погрузнее, но оба одинаково чопорны и сладкоречивы.

– Ну, Гарольд, – начал Дрейк, стоя против Эссекса со стаканом в руке, – чего вы надеетесь добиться в азербайджанском вопросе чуть ли не на другой день после Московской конференции?

– Об этом вас надо спросить, – сказал Эссекс. – Как относятся русские к Московской конференции? Считают ли они, что чего-нибудь достигли?

– Повидимому, они довольны результатами.

– Отлично, – сказал Эссекс. – Значит, они будут более уступчивы.

– Не надейтесь, – сказал Дрейк.

– Почему? – возразил Эссекс. – Знаете, Френсис, мы всегда слишком предвзято судим о русских; справедливость требует, чтобы мы хоть изредка пересматривали свое мнение.

Дрейк надел пенсне и пристально посмотрел на Эссекса.

– На вашем месте, Гарольд, я не стал бы разговаривать с русскими в таком тоне.

– Разве сейчас не такая линия?

– Может быть, и такая, – сказал Дрейк. – Но мы все-таки смотрим на это не так серьезно.

– Вот как? – Эссекс подбросил в огонь полено. – Я думал, что результаты Московской конференции доказывают известную степень сотрудничества. Как-никак, они согласились расширить состав балканских правительств.

– Это просто крохотная уступка в обмен на наше согласие учредить комиссию по атомной энергии в ООН. Им нужен секрет атомной бомбы.

– Должен сказать, что я согласен с учеными, – вздыхая, сказал Эссекс. – Почему бы нам не сообщить им все подробности об атомном оружии и не покончить с этим раз и навсегда.

– Боже милостивый! – воскликнул Дрейк.

– А как с вашей точки зрения, Мак-Грегор, с научной? Вы бы сообщили им секрет?

– Они все равно сами доищутся, – ответил Мак-Грегор.

– Ну, конечно, – сказал Эссекс.

– Мне просто не верится, что это – ваша официальная позиция, и мне доподлинно известно, что американцы в данный момент не намерены делиться своим секретом ни с кем, даже с нами.

– Они как дети, получившие новую игрушку, – сказал Эссекс. – Это пройдет.

– Может быть. Но это наш единственный козырь в споре с русскими, Гарольд. Пока у них нет секрета атомной бомбы, мы можем вынуждать их к уступкам.

– Я надеялся, что Объединенные нации устранят все эти разногласия, – сказал Эссекс. – Как-никак, мы встречаемся там на равных правах.

– Напрасные надежды, – возразил Дрейк. – По крайней мере, до тех пор, пока русские будут настаивать на принципе единогласия. Если им что-нибудь не нравится, они просто накладывают вето – и все.

– Но мы ведь тоже можем это сделать, – сказал Эссекс.

– Да, но мы не хотим пользоваться правом вето.

– Еще бы! Не станем же мы налагать вето на свои же собственные предложения, правда?

Дрейка снова покоробило, а Эссекс устремил задумчивый взгляд на потолок.

– Как они к нам относятся, Френсис? – спросил он, полузакрыв глаза.

– В вопросе об Иране?

– Вообще. Ну, хотя бы в вопросе об Иране. Они что-нибудь про нас пишут последнее время?

– Прямо – нет. Но в их газетах делаются завуалированные намеки. Они все время дают понять, что нас больше интересует нефть, чем иранский народ.

– Гм! – Эссекс кивнул. – А как Молотов и министерство иностранных дел? Что они говорят нам или о нас?

– Ничего не говорят, – с досадой сказал Дрейк. – Из них трудно выжать хоть слово. Разве вы не читали мои донесения Бертраму Куку?

– Конечно, читал, но я не всегда понимаю ваши донесения, Френсис.

– Поймете, дружище. Побудете здесь денек-другой и потерпите полную неудачу.

– Вот потому-то меня сюда и послали, Френсис. – Эссекс передвинул часы на каминной доске. – Предполагается, что я не потерплю неудачу.

– Боюсь, что это может случиться, Гарольд.

– Не думаю.

– Послушайте, Гарольд, – почти с жаром заговорил сэр Френсис Дрейк, – не в обиду будь сказано Лондону, там все еще не понимают России. Торжественные конференции, взаимные уступки – это все очень хорошо, но на самом деле этих людей никогда не переспоришь. То, что в любой другой стране является веским дипломатическим аргументом, здесь не стоит ничего. Они не понимают обычных дипломатических норм, не понимают, как нужно торговаться и уступать. У них свой особый язык, и все их доводы основаны на узкой марксистской формуле, на догматическом толковании истории с точки зрения экономики, и поэтому все, что они говорят, звучит неуместно и нежизненно. Вы очень скоро убедитесь в том, что русская система несовместима с нашими идеями и с нашим миром. С ними вообще бесполезно разговаривать, а спорить – просто невозможно.

– Со мной Мак-Грегор, – лениво проговорил Эссекс. – Мы найдем для них веские аргументы.

– Для них не существует веских аргументов, – повторил сэр Френсис Дрейк и поставил свой стакан на плетеный кружок, лежавший перед ним на столе.

– Все дело в том, чтобы суметь подойти к ним, – сказал Эссекс.

– Хотел бы я иметь вашу уверенность, – вздохнул Дрейк.

– О, я не боюсь русских. – Эссекс вручил свой стакан Мак-Грегору.

Помолчав Дрейк сказал: – Вам будет оказано всяческое содействие, Гарольд, хотя положение сейчас несколько туманное в связи с результатами Московской конференции. Но здесь есть сведущий человек, который следил для нас за событиями в Иране. Он целый год прослужил в нашем посольстве в Тегеране и хорошо знает страну. Он должен был ехать в Финляндию, но я задержал его для вас.

Эссекс покосился на Мак-Грегора. – Не беспокойтесь, – сказал Он Дрейку. – Лучше Мак-Грегора вам не найти, а мы с ним отлично сработались, правда ведь, Мак-Грегор?

Мак-Грегора рассердило, что, по мнению Дрейка, Эссексу нужен еще помощник, кроме него.

– Как вы думаете, вам понадобится чья-нибудь помощь? – спросил Эссекс Мак-Грегора.

– Думаю, что нет. – У Мак-Грегора даже порозовели щеки.

– Я только предложил, – сухо сказал Дрейк. – Как там насчет завтрака, Джон? – обратился он к Мелби.

– Когда вам будет угодно, сэр.

Завтрак был обильный и вкусный, но Эссекс решил про себя, что все жизненные блага и удобства в посольстве – скорее всего, заслуга Кларк-Керра, а не Дрейка.

– Вы часто видитесь с Молотовым? – спросил он.

– Очень редко, – ответил Дрейк. – Не забывайте, что вы не в Вашингтоне. Здесь вы не имеете свободного доступа в министерство или к министру иностранных дел. Как раз сейчас мы добиваемся свидания с Молотовым, чтобы поговорить о конфискации земли, которую русские проводят в Восточной Германии. Мы не можем добиться приема, потому что Молотов не хочет говорить с нами об этом.

– А почему?

– Он знает, что мы не согласны с тем, что дробление поместий и передача их крестьянам разрешат политические проблемы Восточной Германии. Мы хотим приостановить это.

– Я думаю, что это безнадежно, – сказал Эссекс. – Крупные поместья уже уничтожены. Едва ли мы сумеем уговорить русских, чтобы они вернули землю помещикам. Надо отказаться от таких безнадежных споров и противостоять русским там, где у нас есть шансы потягаться с ними.

– Например, в Азербайджане? – усмехнулся Дрейк.

– А что же? – Эссекс с аппетитом ел пирожное. – Как русские сейчас относятся к азербайджанскому вопросу? Попрежнему все отрицают?

– Разумеется. – Теперь Френсис Дрейк чувствовал себя более уверенно. – Их пресса продолжает говорить о стихийном протесте иранцев и о помещиках, продавшихся фашистам, и о том, как азербайджанская демократическая партия свергла этих феодальных хищников. Просто нелепость какая-то.

– Ну, не знаю, – сказал Эссекс. – Может быть, там и есть стихийный протест. Мак-Грегор, разве нельзя предположить, что восстание в Азербайджане – отчасти стихийное движение? Как по-вашему?

Мак-Грегор невольно забыл о своей обычной осторожности, решив, что он просто проглядел способность Эссекса смотреть на вещи объективно. Он и не подозревал, что Эссекс пользуется им, чтобы дразнить Дрейка.

– Вполне возможно, что это стихийное движение, – сказал Мак-Грегор.

– И мне кажется, что в Северном Иране более или менее сохранился феодализм? – продолжал Эссекс.

– Более или менее.

– Может быть, это и так, – сказал Дрейк, игнорируя Мак-Грегора, – но не в этом суть проблемы, стоящей перед нами в Иране.

– Мы должны считаться с местными условиями, – глубокомысленно заметил Эссекс. – Нельзя же вечно во всем винить наших русских друзей.

– Во всяком случае, мы не можем не винить их в беспорядках в Иране, – возразил Дрейк.

– Я бы этого не сказал. Как вы думаете, Мак-Грегор, что явилось причиной восстания в Азербайджане, – оставляя в стороне участие русских, конечно?

– Общее тяжелое положение, – ответил Мак-Грегор.

– Что вы хотите этим сказать? – резко спросил Дрейк.

– Тегеранское правительство всегда притесняло Азербайджан, и там всегда были оппозиционные партии. Восстание, в результате которого в Иране впервые было создано конституционное правительство, началось в Азербайджане, и большинство его руководителей были азербайджанцы.

– Вот видите, что-то тут есть, – сказал Эссекс. – Но русским следовало бы уйти оттуда, правда? – Эссекс серьезно посмотрел на Мак-Грегора.

– Всем следовало бы уйти, – сказал Мак-Грегор.

– И предоставить иранцам самим решать свои проблемы и устраивать беспорядки, если им хочется, а?

– Другого выхода из положения нет, – сказал Мак-Грегор, – будь то на севере или на юге Ирана.

Дрейк положил обе руки на стол. – Не думаю, Гарольд, чтобы вы приехали сюда с целью подготовить нашу эвакуацию из Ирана, каково бы ни было мнение Мак-Грегора.

– И я не думаю, – Эссекс весело улыбнулся обоим. – Мелби, передайте мне, пожалуйста, вино, вон то, красное. Надо сознаться, Френсис, что мы в прошлом наделали множество грубейших ошибок в наших отношениях с иранцами. Правда, Мак-Грегор?

– Да.

– Нельзя и дальше обращаться с ними так, как будто их вовсе не существует, – сказал Эссекс. – Разве не такова была наша политика в течение пятидесяти лет, а, Мак-Грегор? Дали мы иранцам хоть раз возможность самим решать свои дела?

– Нет, – сказал Мак-Грегор.

– Но на юге мы, безусловно, многое для них сделали, – возразил Дрейк. – Я сам побывал в Иране несколько лет тому назад и могу сказать с уверенностью, что таких приличных жилищных условий и такого медицинского обслуживания, какими пользуются туземцы на наших английских нефтеочистительных заводах, вы не найдете нигде в Иране. Мак-Грегор должен бы это знать.

– Это верно, Мак-Грегор? – Эссекс от души забавлялся.

– Мы обращаемся с иранцами, которые работают на нас, лучше, чем с ними обращаются где бы то ни было, – это совершенно верно. Нефтяные компании дают им кое-какое жилье, имеются больницы и даже несколько школ, но, с другой стороны, мы не позволяем им решать их же собственные дела, а эти крохи образования и медицинской помощи приносят им мало пользы, если учесть общие условия, в которых они живут.

– Все это должно быть изменено, – объявил Эссекс.

– Русскими? – язвительно спросил Дрейк.

– Нет. – Эссекс провел рукой по груди. – Нами. Разве только иранцы сами в состоянии улучшить свои условия жизни. Есть такая возможность, Мак-Грегор?

– Никакой, – сказал Дрейк. – Я знаю иранцев.

– Что вы скажете, Мак-Грегор? – настаивал Эссекс. – Способны иранцы вообще что-нибудь сделать для себя?

– Возможно, – сказал Мак-Грегор. – Донесения, которые мы получаем в департаменте по делам Индии, показывают, что там имеют место волнения. Например, стачки. Раньше в Иране никогда не бывало стачек. И настоящих политических партий не было. Теперь они возникают повсюду.

Может быть, я несколько преувеличиваю, потому что до сих пор мне никогда не приходилось изучать политическую ситуацию в Иране. Но все равно, нет никаких сомнений, что там происходит что-то новое. Иранский Азербайджан, конечно, дело другое. Азербайджанцы всегда добивались автономии, и, по-моему, если им это удастся, то и весь Иран сможет что-то сделать своими силами. Впрочем, трудно сказать с уверенностью.

– Вы очень хорошо и научно все это изложили, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Но насколько можно доверять этой новой политической активности? По-моему, в Иране слишком давно царит политическая коррупция, и несколько новых политических партий означает только то, что к уже существующим взяточникам прибавится еще несколько. – Эссекс, казалось, на минуту забыл о присутствии Дрейка.

– Может быть, и так, – согласился Мак-Грегор. – Я не могу сказать ничего определенного о политических партиях, но в Иране наблюдается другого рода политическая активность, не связанная ни с одной из существующих партий.

– Растущая сознательность? – тоном знатока подсказал Эссекс.

– Повидимому, да, – ответил Мак-Грегор.

– Что-то не верится, – сказал Эссекс.

– И мне не верится! – воскликнул Дрейк.

Тут Эссекс вспомнил о Дрейке. – Что делать, Френсис, не нам спорить с Мак-Грегором. Он все знает, и нам остается только слушать его.

Дрейк ничего не ответил, и Мак-Грегор понял, что этим молчанием сэр Френсис выражает свое твердое намерение никогда не слушать Мак-Грегора.

Эссекс подошел к большому окну и стал глядеть на безоблачное небо, на солнечные лучи, разгоняющие мглу зимнего утра. Во дворе, позади здания посольства, возле ограды высились кучи снега. Эссекс увидел огороженную проволочной сеткой площадку, где мелькала женская фигура. Он протер запотевшее стекло и вгляделся в катающуюся на коньках девушку. Она очень уверенно, пятясь назад, выводила по льду широкую восьмерку, что, видимо, только у английских конькобежцев выходит красиво. На ней была слишком узкая для катанья юбка, красный джемпер с белой каймой и шапочка с кистью, трепыхавшейся на ветру. Эссекс только мельком видел ее смеющееся лицо, но и так оно показалось ему уж очень самоуверенным и красивым.

– Каток, – сказал он рассеянно стоявшему возле него Мелби.

– Это теннисный корт, – ответил Мелби. – Наши летчики залили его водой и играли на нем в хоккей, а теперь здесь все катаются на коньках.

– Почему же эта девушка катается одна?

– Коньков нехватает, а может быть, она ждет, что еще кто-нибудь придет кататься. Кое у кого из наших русских сотрудников есть коньки.

– Она русская?

– Да нет, бог мой! – сказал Дрейк. – Англичанка.

Эссекс повернулся и посмотрел на Дрейка с нескрываемым любопытством.

Дрейк предложил пройти в его кабинет, и они с Эссексом вышли.

Мелби воспользовался их отсутствием и повел Мак-Грегора в большую комнату, тоже на первом этаже, с люстрой, подвешенной к потолку. Это, пояснил Мелби, рабочий кабинет для Эссекса и Мак-Грегора. Мебель здесь стояла плюшевая, на окнах были красные портьеры, а на стенах, оклеенных бесцветными обоями, висели какие-то случайные картины; высокие окна, выходившие на реку, давали много света, а в камине пылал огонь. Посреди комнаты стоял большой письменный стол, покрытый стеклом, другой, поменьше, был поставлен ближе к окнам. Этот стол явно предназначался для Мак-Грегора, и Мелби уселся на его край, болтая толстыми ножками.

– Располагайтесь, как дома, Мак-Грегор, и, если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать. Я познакомил бы вас с нашими сотрудниками, но они все завтракают, сейчас никого не застанешь. Кстати, мисс Уильямс, которая будет секретарем лорда Эссекса, – очень опытный работник. Она уже много лет служит в посольствах. Вы, вероятно, мало знакомы с методами и техникой нашей работы?

– Совсем незнаком.

– В таком случае, положитесь на мисс Уильямс или обращайтесь ко мне.

– Благодарю вас, вы очень любезны, – сказал Мак-Грегор.

– Полюбуйтесь, какой отсюда вид. – Мелби повернулся к окну.

Мак-Грегор отошел от камина и тоже посмотрел в окно. Прямо напротив, за широкой мостовой, белела замерзшая Москва-река. Мак-Грегор нагнулся, чтобы ему не мешал навес подъезда; по ту сторону неширокой реки тянулась красная кирпичная стена, а над ней высились церкви и окрашенные в светлые тона здания. Мак-Грегор понял, что это и есть Кремль.

– Я думал, кремлевские стены такие высокие, что нельзя заглянуть внутрь, – сказал он. – Это ведь Кремль, правда?

– Да. Нам видна самая сердцевина его.

– А что это, в сущности, такое? – спросил Мак-Грегор. – Я думал, Кремль – это только одно здание.

Мелби опять посмотрел в окно. – Нет. Это огороженные стеной дворцы, церкви и множество зданий, занятых учреждениями. Сталин и большинство членов правительства работают здесь, в этих зданиях. Сталин и живет здесь, но никто точно не знает, где. Никому из тех, кого мы знаем, ни разу не удалось увидеть или хотя бы установить, где находится дом, в котором живет Сталин.

– Вероятно, в одном из дворцов, – сказал Мак-Грегор.

– Сомнительно, – сказал Мелби, протирая очки. Мак-Грегор перешел к другому окну – оттуда он мог видеть Кремль не нагибаясь.

– Повидимому, большинство дворцов используется под учреждения. В одном из них помещается Верховный Совет, который олицетворяет собой русское представление о парламенте. – Мелби засмеялся и, очень довольный своей шуткой, покинул комнату.

Мак-Грегор присел на стул и, не зная, что с собой делать, задумчиво глядел на Кремль, пока не явился Эссекс в сопровождении Дрейка.

– Ну как, Мак-Грегор, устроились? – спросил Эссекс.

– Не совсем, – ответил Мак-Грегор. – Вы знаете, что мы как раз напротив Кремля? Он виден из наших окон.

– Это очень приятно, Френсис, – сказал Эссекс, обращаясь к Дрейку. Они оба посмотрели в окно. – Я уже забыл, как он выглядит. Правда, внушительно, Мак-Грегор?

– Меня удивляет, что можно так просто смотреть туда.

– Не обольщайтесь, Мак-Грегор, – предостерег его Дрейк. – Есть ли стена, нет ли – все равно это самое потайное место в мире. Мы понятия не имеем, что там происходит. А стена красивая, правда, Гарольд?

– Мне не нравятся красные звезды на башнях, – сказал Эссекс. – Но вообще там, кажется, чистота и порядок.

– Большинство учреждений в Москве содержится хорошо и отапливается, – сказал Дрейк, – не то, что иные жилые дома. – Сэр Френсис повергал уголки крахмального воротничка своими бледными тонкими пальцами.

– Это повсюду так, – великодушно сказал Эссекс. – Мак-Грегор, – продолжал он, – если вы расположены работать, то мы сейчас же примемся за дело. Хорошо?

– Хорошо.

– Френсис, – сказал Эссекс, – могу я попросить Мелби об одолжении?

– Разумеется.

– Мак-Грегор мне нужен, чтобы немедленно засесть со мной за наши материалы. Может быть, Мелби позвонит в протокольный отдел и узнает, о чем там договорились относительно меня. Пусть спросит, когда и где я могу видеть Молотова.

– Бог мой, и оптимист же вы, Гарольд! – сказал Дрейк. – Не ждите слишком многого.

– Еще не было случая, чтобы я ждал большего, чем достиг, – возразил Эссекс. – Молотов примет меня, не беспокойтесь. И если можно, я бы хотел, чтобы Мелби сейчас же занялся этим.

Дрейк помедлил немного. – Я сам скажу ему, – проговорил он, глядя, как Эссекс отдергивает длинные красные портьеры, чтобы впустить больше света. – Если вам что-нибудь понадобится, Гарольд, велите сказать мне. Мисс Уильямс будет вам очень полезна, она прекрасно во всем разбирается. Звонок к ней где-то здесь на столе. А я пойду распоряжусь, чтобы позвонили в протокольный отдел.

– Вот за это спасибо, – Эссекс нажал кнопку звонка. – Я потом поднимусь к вам, и мы подумаем, как нам добраться до русских.

– У вас все есть, что вам нужно, Мак-Грегор? – спросил Дрейк уже в дверях.

– Да, благодарю вас, – сказал Мак-Грегор, крайне удивленный вниманием Дрейка.

– Тогда я вас покину, – сказал Дрейк. – Желаю успеха.

В дверях он столкнулся с мисс Уильямс; в руках у нее были блокнот и карандаш.

– Вам не тесно в вашей каморке? – спросил Эссекс. Он видел, что мисс Уильямс устроилась в маленькой передней возле двери в комнату.

Мисс Уильяме была особа небольшого роста, еще сравнительно молодая.

– О, нет, – сказала она вспыхнув, – совсем не тесно.

– Вы можете оставлять дверь открытой, чтобы до вас доходило тепло от камина, – сказал Эссекс. – А то вы там замерзнете.

– У меня есть электрическая печка, – сказала она, видимо польщенная таким вниманием.

– Отлично, – сказал Эссекс. – Тогда я попрошу вас принести сюда папки и портфель с моего стола в комнате наверху. Но прежде всего скажите мне, где металлический ящик с документами?

Мисс Уильяме показала на угол комнаты. – Может быть, подшить документы? У меня здесь имеется все, что нужно.

– Пока не беспокойтесь. Мы займемся этим позже.

Мисс Уильяме, являя собой образец готовности и усердия, повернулась и вышла.

– Где ваши материалы, Мак-Грегор? – спросил Эссекс.

– В моей комнате. – Мак-Грегор тоже проворно вышел.

Оставшись один, Эссекс подошел к окну и постоял там, сунув руки в карманы, глядя на черные купола-луковки церкви напротив. Он знал достаточно о московском Кремле, чтобы определить, что это Архангельский собор. Купола казались легкими и хрупкими, и сквозь черную краску на них слабо просвечивала позолота. На каждом куполе высился крест, укрепленный переплетающимися цепями. Эссекс не ожидал увидеть кресты на куполах и должен был признать, что их наличие бесспорно говорит в пользу русских.

Вошла мисс Уильяме и положила на стол бумаги, а Мак-Грегор явился с квадратным бумажным свертком подмышкой; сверток был перевязан толстой бечевкой.

– Довольно странный способ возить с собой важные документы, – сказал Эссекс.

Мак-Грегор, повидимому, не видел в этом ничего необычного и, спокойно положив сверток на стол, стал развязывать узел бечевки.

– Мне некуда было их деть, – сказал он, – у меня нет портфеля.

Он аккуратно сложил оберточную бумагу, свернул бечевку и сунул то и другое в ящик стола с явным намерением возить документы таким же способом и впредь.

Эссекс, следивший за размеренными движениями Мак-Грегора, решил про себя, что никогда не расстанется с ним.

– Что у вас тут есть? – спросил он, усаживаясь за свой письменный стол.

– Это копия четырех донесений, которые сэр Бертрам Кук передал вам, – сказал Мак-Грегор. – Я прочел их вчера ночью.

– Когда?

– В постели.

– Знаете, Мак-Грегор, при вашем отсутствии честолюбия это поистине беспримерное рвение. Надеюсь, вы всегда будете готовить мне такие сюрпризы. Ну, что вы скажете об этих донесениях? Пригодятся?

Каждый раз, когда Эссекс почтительно спрашивал его мнение, Мак-Грегору казалось, что он над ним смеется.

– Как будто пригодятся.

– Теперь вы знаете, какие я получил указания, Мак-Грегор. На какие уступки мы можем идти.

– Это и есть те предложения, которые вы хотите сделать русским?

– Нет, что вы! Никогда не начинают с требований, указанных в инструкции. Да будет вам известно: сперва запрашивают как можно больше, а потом отступают до указанной в инструкции черты.

– А что мы будем запрашивать? – не удержался Мак-Грегор.

– Вот это мы с вами и должны сейчас решить.

– Понимаю.

– Конечно, мне нужно будет позондировать русских и посмотреть, чем можно воздействовать на них, чтобы они несколько изменили курс в том направлении, которого требуют наши интересы.

– Наши интересы? – переспросил Мак-Грегор.

– Ну, интересы Ирана, – небрежно сказал Эссекс.

О своих собственных интересах говорить никогда не стоит, – Он бросил Мак-Грегору объемистую папку, – Держите, Мак-Грегор. Это наш материал. Здесь главным образом информационные сводки министерства иностранных дел и донесения нашего посольства в Тегеране, касающиеся Азербайджана. Они послужат дополнением к вашим материалам из департамента по делам Индии. Просмотрите их, извлеките самое существенное и подумайте, что мы тут можем использовать.

– По-моему, я кое-что из этого уже читал в Лондоне.

– Тем лучше. Значит, вам не трудно будет расположить эти материалы в определенном порядке. Но вы, кажется, говорили, что почти не читали их?

– Я думал, это что-нибудь новое.

– Ничего нового нет, – сказал Эссекс. – Откровенно говоря, в предложениях, которые мы собираемся сделать русским, нового вообще очень немного. Но важно не то, что предложить, а как предложить. Вот этого-то наши министры иностранных дел никак не могут понять – все равно, консерваторы они или лейбористы. Тут нужен профессиональный дипломат.

Мак-Грегор уже сортировал бумаги и раскладывал их пачками на столе. Хотя намерения Эссекса были ему еще неясны, он считал, что имеет дело с вполне разумным человеком, и поэтому старался выполнять свою работу как можно лучше. Эссекс, откинувшись на спинку стула, поглядывал на Мак-Грегора и отлично видел, что тот почти забыл о его присутствии. Но Эссекс любил поговорить.

– Видите ли, Мак-Грегор, – начал он, – это дело имеет свою историю. Можно сказать, что мы продолжаем то, что было сделано и Дизраэли, и Керзоном, и Рандольфом Черчиллем, и Кэслри. – Эссекс скрестил руки, поддерживая локти ладонями. – Это вопрос давнего соперничества. Слишком большая часть нашей империи расположена по соседству с Россией, и так было всегда. Теперь Россия распространяет свое влияние, и мы мало что можем против этого сделать. Но что-то сделать мы должны. В частности, мы должны зорко следить за странами, от которых зависит наше могущество на Средиземном море, а это, в первую очередь, Индия, Дальний Восток, а также Средний Восток. – Эссекс подошел к камину и стал спиной к огню. – Наши интересы в Европе тоже страдают, ибо русские завладели Восточной Европой. Наша единственная надежда, Мак-Грегор, – это политический отпор русским повсюду, где нам угрожает их экспансия, и поддержка надежных союзников. Русские пытаются проникнуть на Средний Восток и уничтожить там наше влияние. Если они добьются господствующего влияния в Иранском Азербайджане, то завладеют всем Ираном. Они заставят Иран ориентироваться на Россию в политическом, экономическом и военном отношении. – Эссекс попрежнему не считался с тем, что Мак-Грегор едва слушает его. – Если русские укрепятся в Иране, это затронет весь Средний Восток и все арабские страны, – продолжал он, – потому что Россия не станет считаться с тем, что нам необходимо сохранить влияние на Среднем Востоке для защиты наших важнейших коммуникаций. Русские, Мак-Грегор, не считаются с тем, что эти районы нам необходимы, никогда не считались и никогда не будут считаться. В Иране мы всегда противодействовали русским и останавливали их, прежде чем они успевали зайти слишком далеко. Они все вновь и вновь пытались закрепиться в Азербайджане, но мы каждый раз мешали этому, должны помешать и сейчас. Наши дипломаты в Иране хорошо работают, но и нам здесь, видимо, придется потрудиться. Задача наша – первостепенной важности. Во многом наше будущее могущество и влияние во всем мире зависит от того, чего мы с вами достигнем здесь, в Москве. – Эссекс стал за спиной Мак-Грегора и, положив ему руку на плечо, заглянул в его бумаги, потом вернулся к камину. – Надо понять значение того, что мы делаем, чтобы сделать это хорошо.

Мак-Грегор почти ничего не слышал из тирады Эссекса, и тот, умолкнув, стал смотреть, как он работает. Руки Мак-Грегора двигались спокойно, плавно, и лицо у него было очень сосредоточенное. Эссекс спрашивал себя, понимает ли Мак-Грегор значение своей работы? Мало кто из нынешних юнцов сознает свою ответственность за судьбы Англии, потому что они слишком молоды, чтобы помнить лучшие времена. Они не отдают себе отчета в том, что их жизнь зависит от прав Англии на империю, что необходимо во что бы то ни стало сохранить империю, каждую ее пядь. Есть, конечно, немало молодых чиновников в Форейн оффис и на дипломатической службе вообще, которые понимают нужды империи, но по большей части мыслят они неумно, слишком по-рабски и консервативно. К несчастью, те, кто умны, повидимому, ничуть не заботятся об империи. Эссекс видел, что Мак-Грегор умен, но сильно сомневался, понимает ли он, какая роль отведена ему в истории Англии. Эссексу нравилось, как Мак-Грегор принялся за работу – легко и просто. Хорошо все-таки, что он вкладывает в свою работу больше души, чем можно было ожидать. Эссекс решил, что нужно опять взяться за Мак-Грегора, а пока что он позвал мисс Уильямс и начал диктовать ей свои первые письма в Лондон, которые обдумал еще дорогой. Этим он занимался до тех пор, пока Мак-Грегор не объявил: -Я все разобрал.

– Ну как, есть там что-нибудь стоящее? – спросил Эссекс после того, как мисс Уильямс бесшумно вышла.

– Кое-что. Материал естественно распадается на четыре категории, и я так и разделил его предварительно, чтобы разобраться в нем.

Эссекс подошел к столу Мак-Грегора и посмотрел на четыре аккуратные пачки бумаг.

– Здесь сообщения о том, что происходит в Иранском Азербайджане, составленные на основании наших донесений из Тегерана. Во второй пачке – наши протесты по этому поводу. В третьей – основания для наших предложений русским. А в четвертой – ряд доказательств в поддержку наших предложений во время переговоров.

– Отлично, – сказал Эссекс одобрительно. – И много можно извлечь из всего этого?

– Очень мало, – ответил Мак-Грегор.

– Вот как? – Эссекс подался вперед. – В чем же дело?

– Все это основано на наших донесениях из Тегерана о событиях последних десяти месяцев, и беда в том, что в них мало толку, – сказал Мак-Грегор.

– Разве? А мне казалось, что они очень толковые.

– Может быть, как донесения посольства они и хороши, но в них слишком мало фактов. В большинстве случаев это просто оценка обстановки без каких-либо доказательств.

– А еще что? – Эссекс видел, что Мак-Грегор недоволен.

– Все это направлено к тому, чтобы оправдать нашу позицию. Быть может, она и правильна, но все же лучше было бы нам знать правду и все конкретные подробности, чем заниматься бесконечными умозаключениями. Для всего имеется готовое истолкование. Факты приводятся только для подтверждения взглядов нашего тегеранского посольства. Здесь нет по-настоящему объективных данных.

Эссекс кивнул. – Видите ли, Мак-Грегор, – сказал он снисходительно, – политический документ – не научный труд. Иногда приходится полагаться на чужое суждение. Самое главное – иметь то, что нам нужно в данный момент. Есть это там?

Эссекс уже сумел внушить Мак-Грегору некоторое доверие, и Мак-Грегор теперь не так остерегался его.

– Нет, – сказал он. – Впрочем, это зависит от того, чего мы хотим. Если мы действительно хотим знать, что происходит в Иране, то такого материала здесь нет.

– Тогда телеграфируйте в Тегеран и сообщите им точно, что вам нужно.

Мак-Грегор поднял глаза на Эссекса, стараясь получше разъяснить свою мысль.

– Мы не можем точно указать им, что нам нужно. Просто надо, чтобы в тегеранском посольстве кто-нибудь по-настоящему понимал Иран.

– Ну, это не причина, чтобы задерживать нашу работу, Мак-Грегор. – Эссекс снял ботинки. – Давайте посмотрим все эти бумажки в том порядке, в каком вы разложили их. Валяйте. – Эссекс в одних носках стал у камина, закурил трубку и приготовился слушать.

– Как угодно, – сказал Мак-Грегор. Доверие его к Эссексу снова поколебалось.

– Что у вас там есть о событиях в Азербайджане?

– Эти донесения дают общий обзор, без подробностей. Подробности, вероятно, содержатся в четвертой пачке, где подобраны доказательства, – начал Мак-Грегор. – По этим обзорам очень трудно представить себе фактическое положение, но в общем и целом донесения из Тегерана сводятся к тому, что в Азербайджане, северной провинции Ирана, развивается движение, которое наше посольство называет сепаратистским и организованным по замыслу русских. Сепаратисты называют себя «демократической партией», и у нас имеются некоторые их высказывания. Они говорят, что создали в Азербайджане дееспособное правительство и объявили автономию Азербайджана в рамках существующей конституции Ирана, которая обеспечивает всем народностям равные права и всем племенам пропорциональное представительство в местных органах управления. Азербайджанские демократы говорят, что они вводят всеобщее избирательное право как для мужчин, так и для женщин, и, повидимому, у них создано нечто вроде однопартийного парламента. Первоочередная их задача – немедленное проведение аграрной реформы и отмена 51помещичьей собственности на землю. Кроме того, вводится много реформ в области экономики, предваряющих переход к государству промышленных предприятий, шахт и транспорта. У нас имеется целый ряд сообщений, взятых из передач тавризского радио, об организации профессиональных союзов, об установлении шкалы заработной платы и о ликвидации мухадила.

– Ликвидации чего?

– Так называется пирамидальная система взяточничества. Эта мера направлена главным образом против чиновничества, полиции и армии, которые, по их словам, будут реорганизованы и все станут получать жалование, дающее возможность существовать. Чиновники, берущие взятки, будут привлекаться к суду.

Эссекс только посмеивался, слушая такие небылицы.

– Это приблизительно все. Остаются еще комментарии тегеранского посольства к тому, что происходит в стране, но вы, вероятно, с ними уже ознакомились.

– Да, да, это я все знаю. Давайте вторую пачку. Наши протесты, что ли?

– Да.

– Так что вы скажете о наших протестах, Мак-Грегор?

– Кое-что здесь справедливо, а кое-что, видимо, нет.

– Ну, валяйте. О чем там?

– Преимущественно о том, что смена власти в Азербайджане полностью была произведена с помощью силы и при поддержке русских. Иранское правительство потеряло власть над крупнейшими сельскохозяйственными районами страны, поставляющими пшеницу, рис и другие продовольственные культуры. По иранскому законодательству, аграрные и экономические реформы, проводимые в Азербайджане, означают революцию, несправедливый, противозаконный захват собственности. Мы не можем послать в Азербайджан своих наблюдателей, а наши таможенные эксперты наталкиваются на противодействие демократов и русских. Имеются сведения о зверствах: коммерсанты, купцы и помещики, пытавшиеся бежать из Азербайджана, подвергались обстрелу, обыску и ограблению; один был даже убит курдами. Демократическое, или сепаратистское, правительство отказывается принимать представителей иранского правительства и даже посланцев самого шаха. В Азербайджане формируется демократическая армия, существование которой на территории Ирана представляет опасность и может, как в Китае, привести к гражданской войне. – Мак-Грегор сделал паузу и поднял голову. – И так далее. – Говоря, он быстро листал бумаги, бегло просматривал их, а те, которые читал раньше, тут же излагал по памяти.

– Дальше, -сказал Эссекс. Он уже понял, что Мак-Грегор для него находка. Если человек может так быстро и основательно разобраться в материалах и так ловко рассортировать их, то из него непременно выйдет дельный сотрудник. Эссекс и сам знал много фактов и подробностей, но никогда не систематизировал их, как это сделал Мак-Грегор. – Что в третьей пачке? – спросил он.

– Мы намерены предложить русским, чтобы иранскому правительству разрешили послать в Азербайджан полицию, жандармерию и воинские части для восстановления порядка. Мы требуем от русских гарантий, что азербайджанские демократы будут подчиняться иранскому правительству. В обмен на это мы согласны проявить терпимость в отношении тех целей, которые демократическая партия ставит себе в Азербайджане. Однако мы настаиваем на том, что проведение каких-либо реформ в Азербайджане должно исходить от центрального иранского правительства. Мы также требуем от русских немедленной приостановки всех аграрных и экономических реформ до тех пор, пока не будет создана комиссия из пяти членов для изучения ситуации.

– Комиссия для изучения – это всегда хороший ход, – заметил Эссекс.

– Мы предлагаем комиссию в составе одного русского, одного англичанина, одного представителя иранского правительства. одного представителя азербайджанских демократов и, может быть, одного американца.

– Да, да, безусловно. Американца непременно нужно.

– Кроме того, мы требуем вывода всех иностранных войск из Ирана ко второму марта, согласно американскому предложению. После этого должна быть создана англо-американо-русско-иранская комиссия, которая расследует, чем вызвана деятельность азербайджанских демократов и в какой степени она законна. – Мак-Грегор отложил в сторону третью пачку. – Тут еще много разных предложений, по большей части в том же роде.

– Этого еще мало. – Эссекс шагал из угла в угол, обдумывая все сказанное Мак-Грегором. – Чем больше требований мы сумеем выдвинуть, тем меньше придется нам отступать.

Мак-Грегор продолжал: – А тут приведен ряд фактов в подкрепление наших предложений русским. Самый существенный из них – отказ русских допустить в Азербайджан части иранской армии для восстановления порядка. Мы утверждаем, что это нарушение англо-советско-иранского договора 1942 года, по которому все стороны гарантировали национальный суверенитет Ирана. Мы утверждаем, что Россия нарушила также Тегеранское, Ялтинское и Потсдамское соглашения о недопустимости односторонних действий и об уважении прав малых наций. Здесь точно указаны статьи соглашений, которые русские нарушили. Перечислить их?

– Это я все знаю. Продолжайте.

– Есть еще разные сообщения, показывающие прямое вмешательство русских в азербайджанское восстание, и мы приводим заверения советского посла в Иране и Молотова о суверенитете Ирана в доказательство того, что русские нарушили свои же обещания.

– Превосходно.

– Мы считаем, что в Азербайджане имеет место не подлинно демократическое, а революционное движение. Мы заявляем, что Иран не созрел для таких крутых политических мер, что народ на это не пойдет и может вспыхнуть гражданская война. Это создало бы угрозу миру на всем Среднем Востоке и поощрило бы крайние элементы поднять восстание в странах, где пока еще все спокойно. Об этом тут очень много говорится, и все это мы тесно увязываем с уставом Объединенных наций.

– Вот тут-то мы их и поймаем, – сказал Эссекс.

– Потом мы говорим о мировом общественном мнении, об ослаблении международного доверия, о том, какую помеху создает для работы Организации Объединенных наций вмешательство России в дела Иранского Азербайджана. Об этом уже много говорили наши министры, и это просто вариации на ту же тему.

Эссексу следовало бы насторожиться, услышав последнее замечание Мак-Грегора, но он был так доволен его искусной обработкой материала, что не стал вдаваться в такие тонкости. Мак-Грегор выполнил порученное ему дело быстро и добросовестно, и для Эссекса это было достаточным свидетельством его надежности. Он отбросил всякую осторожность и уже не думал о том, как приручить Мак-Грегора.

Эссекс всегда судил о людях с наскока; он тут же решил, что никаких сомнений в желании Мак-Грегора сотрудничать с ним и быть не может. Этот молодой человек, видимо, не без странностей, но в основном взгляды у него вполне разумные.

– Это все, что у нас есть? – спросил он.

Мак-Грегор даже не поднял головы. – Да, – ответил он.

– На основе этого материала, – сказал Эссекс, – мы должны вытеснить русских из Иранского Азербайджана и вообще из Ирана. В этом и состоит наша задача здесь.

– Не вижу, как это можно сделать, – сказал Мак-Грегор.

Эссекс уселся на стул и натянул ботинки. Они были не на шнуровке, а с застежками сбоку, но, тем не менее, он очень легко и быстро снимал и надевал их.

– Ничего, – сказал он. – Прежде всего я предложу русским честно сторговаться относительно Ирана, если они согласны уйти оттуда. Правда, нам почти нечего дать им в обмен, но мы можем сделать вид, что отчасти соглашаемся с их взглядами на положение в Иране, лишь бы они ушли оттуда.

– А почему мы так домогаемся, чтобы они ушли? – спросил Мак-Грегор.

– Боже милостивый, а вы разве не хотите, чтобы русские ушли из Ирана?

– Да, – сказал Мак-Грегор, – но мы могли бы найти там дела и поважнее этого.

– Что же может быть важнее? – воскликнул Эссекс.

– В Иране вообще положение тяжелое, – сказал Мак-Грегор. – Если мы не собираемся оттуда уходить, можно бы предложить русским предпринять что-нибудь общими усилиями.

– Именно теперь? – спросил Эссекс. – Да что же мы можем сделать?

– Мы могли бы добиться создания настоящего правительства вместо кучки взяточников, которая правит страной. Это было бы вовсе не трудно, особенно, если русские согласились бы помочь нам. Мы могли бы наладить в стране нормальную жизнь – для этого достаточно удалить самых продажных чиновников и худших из помещиков и заменить их людьми нелицеприятными, которые управляли бы страной как следует. Если бы мы взялись за это, то завоевали бы дружбу иранцев, а теперь все население против нас.

– Может быть, нам заодно уж отказаться от нефтяных концессий? Отдать их народу?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – Мы могли бы попрежнему оставаться на юге и добывать нефть, но, по крайней мере, мы хоть немного помогли бы всей стране. А так, как сейчас, – повторил Мак-Грегор, – хорошего мало.

– Все это очень мило, Мак-Грегор, – сказал Эссекс, – но уж не думаете ли вы, что мы приехали в Москву ради таких вот реформ в Иране?

– Не знаю, – подозрительно сказал Мак-Грегор, – я до сих пор еще не понял, зачем мы здесь.

– Тогда я вам повторю еще раз, точно и ясно: мы здесь для того, Мак-Грегор, чтобы заставить русских уйти из Иранского Азербайджана. – Эссекс не хотел слишком резко обрывать Мак-Грегора.

– И только для этого?

– А для чего же еще? – спросил Эссекс.

– Почему мы не заботимся о нуждах Ирана?

– Мы заботимся, – сказал Эссекс.

– Не вижу. – Мак-Грегор понял, что Эссекс обманул его, когда в разговоре с Дрейком высказывал совсем другие взгляды. Он даже начал догадываться, что Эссекс использовал его как оружие в перепалке с Дрейком, и весь вспыхнул от этой мысли. – Не вижу я этого, – повторил он.

– Разве вы не считаете, что для Ирана было бы лучше всего, если бы русские немедленно ушли из северных районов?

– В Иране есть более неотложные дела, – упрямо сказал Мак-Грегор. Теперь, когда он зашел так далеко, у него хватало упрямства стоять на своем и быть столь же откровенным, как Эссекс.

– Вот то-то и беда с такими, как вы, которые живут всю жизнь в чужой стране. – Эссекс уже понял, что не следовало так открыто говорить с Мак-Грегором, но отступать было поздно. – Вы смотрите на вещи слишком узко. Мы должны исходить из нашего положения мировой державы, Мак-Грегор, и отбрасывать всякие местные соображения ради более важных задач. Дипломатия, охраняющая наши международные позиции, не может считаться с местными проблемами.

– Значит, это плохая дипломатия, – сказав Мак-Грегор.

Эссекс засмеялся. – Ну-ну! – сказал он. – Я уже вижу, что нам с вами придется поспорить на эту тему. Однако, – прибавил он с легким вздохом, – это не должно мешать нашей работе. Давайте продолжать.

Мак-Грегор не находил в этом ничего смешного и почувствовал потребность припереть Эссекса к стене.

– Мне известно, что департамент по делам Индии против всяких реформ в Иране, – сказал он, – но я думал, что, может быть, вы другого мнения.

– О, я не против реформ, – снисходительно ответил Эссекс, – но всему свое время. Если мы сейчас признаем необходимость реформ в Иране, то сыграем русским на руку. Этим ведь они постоянно и оправдывают все, что делают на севере Ирана. Реформы – это сейчас их конек.

– Реформы проводят вовсе не одни русские, – сказал Мак-Грегор.

– Именно только русские, – сказал Эссекс, начиная терять терпение.

– Факты говорят другое.

– Факты – вещь относительная в политике, так же, как в некоторых областях науки; вам надо бы это знать, Мак-Грегор.

– Знаю, – сказал Мак-Грегор, – но факты можно и толковать по-разному.

– А вы толкуете факты в том смысле, что восстание в Азербайджане подняли азербайджанцы, да?

– Отчасти.

– В таком случае, я должен вам сказать, что вы неправы. – Эссекс встал. Какой же он дурак, что не пригляделся получше к Мак-Грегору, не поостерегся его острого ума, его чрезмерной веры в разум, или логику, или объективность, или как там ученые называют свое отношение к жизни. Глядя на Мак-Грегора, Эссекс понял, что ничего хорошего из этого спора не выйдет, ибо Мак-Грегор явно был готов спорить с ним до второго пришествия и притом с совершенно неожиданным пылом. Выражение лица у Мак-Грегора было выжидательное, серые глаза в упор смотрели на Эссекса. Эссекс не любил спорить с упрямыми людьми. – Я предлагаю вам, Мак-Грегор, еще раз проверить факты, о которых вы говорите, и если после этого вы не измените своего мнения, то мы продолжим наш разговор. Однако, согласно нашей официальной версии, восстание в Азербайджане – дело рук русских, и этого следует придерживаться.

– Это тоже входит в нашу миссию? – запальчиво спросил Мак-Грегор. – Противодействовать любым реформам в Иране или Азербайджане?

– В данный момент – да. Мы займемся реформами после того, как заставим русских уйти из Ирана. Придется вам удовольствоваться этим.

Но Мак-Грегор явно не был доволен ответом, и когда он снова занялся своими бумагами, лицо его ясно говорило, что ему больше нечего сказать Эссексу и что он не ждет от Эссекса никаких слов, которые стоило бы слушать.

– Конечно, вы знаете Иран лучше меня. – Эссекс не позволил себе рассердиться на Мак-Грегора и мысленно похвалил себя за свое долготерпение. Он решил начать все сначала. – Меня, вероятно, слишком сильно тревожит огромное значение этих событий для судеб Англии, но это грех простительный. Еще несколько таких бесед с вами, и мне станет яснее соотношение между иранским вопросом в целом и нашими собственными проблемами. Я очень рад, Мак-Грегор, что вы так любите эту страну. Очень хорошо, когда человек с полным сознанием ответственности подходит к изучаемому предмету. А теперь поднимемся наверх и обсудим с Френсисом Дрейком, как лучше всего поставить вопрос перед русскими. – Эссекс подхватил Мак-Грегора под руку, и так они проследовали мимо стола мисс Уильямс.

Как только они вошли к Дрейку, Эссекс сказал: – Френсис, мне нужен ваш совет относительно того, как подступиться к русским.

– Хорошо. Подождите минутку. – Дрейк снял свое пенсне и по телефону вызвал к себе Мелби.

– Садитесь, – сказал Дрейк Эссексу и Мак-Грегору.

Мелби явился немедленно, и Дрейк спросил его, что он узнал в протокольном отделе.

– Там была только одна секретарша, – сказал Мелби. – Она ничего не знает о лорде Эссексе. Она сказала, что передаст Антонову, когда он придет, и попросит его позвонить нам, но на это нечего надеяться.

– Кто это Антонов? – спросил Эссекс.

– Заведующий протокольным отделом, – ответил Мелби, – Он устраивает все свидания.

– А нельзя ли обойтись без протокольного отдела? – спросил Эссекс.

– Нет, лорд Эссекс, – сказал Мелби, – здесь этого нельзя.

– Посмотрим! – с мальчишеским задором сказал Эссекс. – Соедините-ка меня с Молотовым.

– Бог мой! – воскликнул Дрейк. – Это невозможно.

– Почему?

Дрейк улыбнулся.

– Здесь это не принято, Гарольд. А кроме того, Молотов не говорит по-английски, и вы все равно не смогли бы с ним разговаривать.

– Мак-Грегор может поговорить, – сказал Эссекс. – Вы достаточно знаете русский язык, Мак-Грегор, чтобы поговорить с Молотовым вместо меня?

– Думаю, что да.

– На вашем месте я не стал бы этого делать, – сказал Дрейк, для пущей убедительности вставая с кресла.

– Почему? Мне кажется, в этом нет ничего обидного для Молотова, если мы ему позвоним. – Эссекс заупрямился и твердо решил выполнить свое намерение.

– Вам будет обидно. – Дрейк не на шутку встревожился. – Вы ничего не добьетесь, кроме краткого отрицательного ответа Молотова, чему русские будут очень рады. Мы не можем этого допустить, Гарольд.

Эссекс не хотел слишком открыто действовать наперекор Дрейку, хотя и считал его слова только повторением всех советов, выслушанных и отвергнутых им в Лондоне. Он решил вооружиться терпением.

– Так с кем же вы обычно разговариваете? – спросил он Дрейка.

– С заведующим западноевропейским отделом.

– А с кем-нибудь повыше?

– Иногда с заместителями министра, чаще всего с Вышинским, но мы по возможности избегаем его, потому что он слишком большой спорщик, у него слишком острый язык. Мы должны действовать официальным путем, – настойчиво повторил Дрейк. – Джон, – обратился он к Мелби, – позвоните еще раз в протокольный отдел и скажите, что у нас важное дело. Постарайтесь найти Антонова, где бы он ни был, и звоните до тех пор, пока не найдете.

Эссекс вздохнул. – Я в вашей власти, Френсис, – сказал он, – но ведь вы знаете, что нам нельзя терять времени.

– Знаю. – Дрейк, успокоившись, даже посочувствовал Эссексу. – Не беспокойтесь, мы все устроим.

– Надеюсь, – сказал Эссекс и стал дожидаться Мелби. Он подошел к окну, у которого сидел Мак-Грегор, и посмотрел на каток, куда смотрел и Мак-Грегор. Почти тотчас же в комнату вошла девушка, утром катавшаяся на коньках. Теперь она была в черном шерстяном платье с белым воротничком.

– Простите, – небрежно сказала она Дрейку, – я не знала, что вы заняты.

– Ничего, ничего, Кэтрин, – сказал Дрейк. – Что вы принесли?

– Сводку информации и телеграмму из Тегерана, – ответила девушка. Она остановилась возле стола Дрейка, повернувшись лицом к Эссексу и Мак-Грегору, и спокойно рассматривала их.

– Я подумала, что вы захотите сейчас же прочесть тегеранскую телеграмму. – Она положила бумаги на стол.

– Благодарю вас, – сказал Дрейк. – Познакомьтесь – лорд Эссекс и мистер Мак-Грегор. А это Кэтрин Клайв, Гарольд.

– Это вы катались на коньках? – спросил ее Эссекс.

Она кивнула головой и, холодно взглянув на Эссекса и Мак-Грегора, спросила: – А это вы попали в аварию?

– Да, – сказал Эссекс.

Она держала голову очень прямо, лицо ее выражало полное равнодушие. – Русские уже звонили и приносили свои извинения, и сейчас приходили двое, кажется из Интуриста, и тоже извинялись. Я решила, что незачем водить их к вам. Но, может быть, вы хотели бы их видеть? – Говорила она, как и следовало ожидать, непринужденно и самоуверенно, сухим, слегка надменным тоном, и глаза ее глядели очень серьезно, но в то же время чувствовалось, что она ничему не придает особенного значения: ни аварии их самолета, ни извинениям русских.

– Нет, – ответил Эссекс. – Я не хотел бы.

– А вы? – спросила она Мак-Грегора.

Мак-Грегор сказал, что он тоже не хотел бы их видеть.

– Ну, хорошо, – сказала она и вышла. Оба внимательно посмотрели ей вслед.

– Чорт возьми, кто она такая, Френсис? – спросил Эссекс с радостным удивлением. – Вы ее тоже привезли с собой как Мелби?

– Нет, – Дрейк рассеянно перебирал бумаги на столе. – Она выполняет обязанности атташе и отчасти моего личного секретаря.

– Да неужели! – воскликнул Эссекс. Кэтрин Клайв явно произвела на него впечатление. Вблизи она показалась ему еще лучше, чем на катке, а ее осанка и манера держаться совсем пленили его. Это могло бы польстить любой женщине, ибо Эссекс всех женщин сравнивал со своей матерью, а она была для него идеалом. Каждая красивая молодая женщина напоминала ему мать, вероятно потому, что она сохранилась в его памяти молодой. И себя он помнил мальчиком: вот он в солнечный, весенний день возвращается из Итонской школы в Лондон, выскакивает из коляски, взбегает на каменное крыльцо дома в георгианском стиле, дергает колокольчик у дверей и прислушивается к шагам матери; она уже знает, что это он, и сама идет отворять, а собаки яростно скребут лапами по ковру, и младший братишка стучит в окно возле двери. И вот она – его удивительная, нежная, прелестная мама; она ерошит ему волосы, просовывает пальцы под его накрахмаленный отложной воротник, гладит его шею и смеется, и почти несет его на руках по длинной лестнице в детскую. Она была единственная из всех виденных Эссексом женщин, которая за всю свою жизнь не сделала ни одного неловкого движения, не сказала ни одного неуместного слова, всегда сохраняла спокойную, благородную осанку, даже когда играла на полу с маленьким Ричардом, чинно поджав ноги, прикрытые длинной черной юбкой. Даже со своим взбалмошным мужем она не теряла самообладания, и Эссекс еще не встречал женщины, равной ей по красоте и кротости. Не слишком много кротости, к примеру, в этой молодой девице, которая явно нарушила душевное равновесие Дрейка, однако она истая англичанка и держится превосходно. Эссекс уже открыл было рот, чтобы расспросить о ней поподробней, но Дрейк прервал его: – Хотите прочесть телеграмму из Тегерана?

– После вас, – ответил Эссекс. – А что в сводке?

Дрейк пробегал глазами лежавшие перед ним листки.

– Вот здесь что-то о Риббентропе. Повидимому, он написал письмо Черчиллю, в котором говорится, что Гитлер воевал для того, чтобы Англия и Германия могли возглавить процветающую Европу. Я никогда не мог понять этого человека, и мне очень не нравилась его наглость.

– Он малый неглупый, – добродушно заметил Эссекс, – но его за это повесят.

– Вы думаете?

– Общественное мнение, Френсис.

– Жестокое наказание для человека, который только выполнял свои обязанности.

– Да, не нравится мне весь этот суд, – сказал Эссекс.

– Тегеранская телеграмма вам тоже не понравится.

– Что еще там случилось? – спросил Эссекс.

– Ожидается, что иранский кабинет подаст в отставку и будет образовано новое, более левое правительство. Вот результат того, что мы не сумели переспорить русских на Московской конференции! Повидимому, новый кабинет будет больше ориентироваться на Россию и предпримет шаги к примирению с русскими. – Дрейк поднял голову. – Мы уже проигрываем игру с русскими в Иране.

– Ничего подобного, – сказал Эссекс. – А что еще нового?

– Больше ничего.

– Если придет еще что-нибудь, Френсис, будьте добры передать Мак-Грегору. – Тут Эссекс вспомнил, что Мак-Грегор все еще сидит у окна. – Хотя Мак-Грегор и не очень высокого мнения о наших донесениях из Тегерана.

– Да? – сказал Дрейк. – А чем же они плохи?

Мак-Грегор подумал, что, вероятно, нет такой вещи на свете, на которую он смотрел бы глазами этих людей. Повидимому, они не сомневались в том, что таким, как они, принадлежит весь мир и их дело только играть и жонглировать им. Мак-Грегор уже не раз наталкивался на подобный образ мыслей в департаменте по делам Индии; в сущности, вся деятельность департамента была проникнута таким духом, но он лично никогда не принимал в этом прямого участия; не то, что сейчас. Скверное дело, а тут еще Дрейк спрашивает, чем плохи донесения из Тегерана.

– От них толку мало, – сказал Мак-Грегор.

– Почему же это? – сердито спросил Дрейк.

– Они неполны.

– И неверны! – весело добавил Эссекс.

– Неверны? – Дрейк повысил голос. – Как вы можете так говорить!

– В них не чувствуется знания страны. – Мак-Грегор упорно продолжал сидеть у окна, хотя отлично понимал, что Дрейка злит такая непочтительность.

– Это очень странно, – сказал Дрейк, обращаясь к Эссексу Потом он повернулся к Мак-Грегору. – У нас в Тегеране прекрасные работники, Мак-Грегор, и говорить, что они ничего не понимают, просто несправедливо.

Мак-Грегор взглянул на Эссекса, но тот не пожелал прийти ему на помощь.

– Я вовсе не хочу быть несправедливым, – сказал Мак-Грегор, – но я также не хочу, чтобы лорд Эссекс приступал к делу, имея неправильное представление об Иране.

– Вы заимствуете свои представления у Мак-Грегора, Гарольд? – спросил Дрейк.

– Отчасти, – ответил Эссекс.

– Тогда я советую вам поговорить с Мак-Грегором. – Дрейк знал свои обязанности, и оставить слова Мак-Грегора без внимания он не мог. Стоит только Эссексу появиться, и непременно произойдет что-нибудь в этом роде. Всегда он вносит атмосферу беспокойства, недовольства, сумасбродства, и никто не может противостоять его зловредному обаянию. – Как же вы намерены работать здесь, Мак-Грегор, если вы не верите нашим донесениям?

– Не знаю, – честно ответил Мак-Грегор.

– Не собираетесь ли вы учить Форейн оффис?

– Нет, не собираюсь, – сказал Мак-Грегор.

– То-то! – Дрейк был удовлетворен таким ответом, хотя Мак-Грегор и не внушал ему доверия. – Никогда не следует критиковать другие ведомства или посольства, прошу вас запомнить это. – Дрейк строго посмотрел на Мак-Грегора.

– Я не критикую наше тегеранское посольство в целом, – сказал Мак-Грегор, в упор глядя на Дрейка, как утром глядел на Эссекса. – Я ничего о нем не знаю. Я только сказал, что информация, которую оттуда присылают, немногого стоит.

– Откуда вы это знаете? – Дрейк окончательно рассердился.

За Мак-Грегора ответил Эссекс: – Потому, что она изображает дело так, будто все, что сейчас происходит в Иране, устраивают русские.

– Это верно, Мак-Грегор? – спросил Дрейк.

– Это одна из причин, – ответил Мак-Грегор.

– Так разве это неправда, что беспорядки там инспирированы русскими?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – Мы, очевидно, считаем, что сами иранцы неспособны ни на что. А они так же интересуются своими делами, как и все, и они вовсе не такие глупые, как мы, видимо, думаем.

– Вы защищаете русских, Мак-Грегор? – спросил Дрейк.

– Русские меня не интересуют, – ответил Мак-Грегор и на этом предпочел остановиться.

– Это все пустяки, – сказал Эссекс, – только не надо говорить лишнего, Мак-Грегор. Можете думать, что вам угодно, о нашем посольстве в Тегеране, лишь бы работа здесь двигалась, а работа эта с каждым днем становится все неотложней.

Больше говорить было не о чем, и Мак-Грегор молча сидел у окна, пока Эссекс беседовал с Дрейком. Мак-Грегор думал о том, как может он честно работать с Эссексом, если так резко расходится с ним во взглядах. Но не успел он еще углубиться в эту проблему, как в комнату вошел мрачный Мелби.

– Я нашел Антонова, но ему о вас ничего не известно.

Дрейк плотно сжал губы. – Опять начинается!

– Он говорит, что у него нет никаких указаний относительно лорда Эссекса.

– Вы сказали ему, чтобы он попросил Молотова о приеме?

– Он говорит, что не может сейчас связаться с Молотовым.

– Не может связаться! – воскликнул Эссекс. – Ах, ты боже мой!

– Вот так всегда, – в голосе Дрейка звучало чуть ли не злорадство, но в то же время и уныние. – А дальше что, Джон?

– Я сказал ему, что это очень важно, и он спросил меня, в чем дело. Я ответил что это касается переговоров об Иранском Азербайджане. Тогда он задал вопрос, что лорд Эссекс имеет сказать по поводу Азербайджана.

Эссекс засмеялся.

– Дальше? – спросил Дрейк.

– Это приблизительно все. Я еще попросил его сообщить Молотову, что лорд Эссекс в Москве и ожидает начала переборов. Он предложил мне подтвердить это в соответствующем официальном порядке.

Эссекс вдруг решился. – Я думаю, мне самому надо туда поехать, – сказал он. – Если у вас есть свободная машина, Френсис, я поеду сейчас же. – Это бесполезно, Гарольд.

– Почему? Мне просто самому придется познакомить их с моей особой.

– Нет, Гарольд. Вас даже не пропустит охрана.

– И отлично. Это даст мне повод расшевелить их.

– Они к этому отнесутся иначе.

– Пусть относятся, как хотят, – проворчал Эссекс. – Можете вы дать мне машину?

– Я категорически против этого, Гарольд.

– Не могу же я сидеть здесь, Френсис, и ждать, пока русские выяснят, кто я такой.

– Я заявлю им энергичный протест.

– Не трудитесь, – весело сказал Эссекс. – Я сам заявлю им энергичный протест. Идемте, Мак, – бросил он Мак-Грегору. – Вы будете переводчиком.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С заднего сидения посольского ролс-ройса Москва казалась совсем другой. При дневном свете она производила двойственное впечатление: большой просторный город с широкими улицами и огромными площадями, но вместе с тем компактный и тесный. Они проехали через мост левее Кремля, и русский шофер показал на длинное белое здание, где раньше был манеж, а теперь помещался гараж Кремля. Под кремлевской стеной тянулся сад с рядами черных голых деревьев, резко выделявшихся на пышном белом снегу. По ту сторону широкой улицы они увидели красивое здание, и шофер сказал им, что это Дом Совета министров. Стены занимавшего почти целый квартал десятиэтажного дома, прорезанные многочисленными высокими окнами, были облицованы мрамором. Это здание выглядело совсем новым и вполне приспособленным к сильным морозам. Большинство остальных домов казалось гораздо менее прочными, а некоторые были даже ветхими, хотя нигде не замечалось каких-либо следов разрушения. Город походил на старый дом, который содержится в чистоте и порядке и который перестраивают снаружи и внутри.

Несмотря на мороз, на улицах было много прохожих, и Мак-Грегору они казались сплошной торопливой безликой толпой. Они спешили по широким тротуарам толпились на трамвайных остановках, вбегали и выбегали из подъездов. Посольская машина, украшенная британским флажком, горделиво развевающимся на никелированном стержне, катила по обледенелой мостовой, люди сторонились, пропуская ее, и с любопытством оглядывались. Шофер давал гудок за гудком, лавируя между закутанными в темные платки женщинами, которые длинными метлами подметали улицы, не обращая внимания на машину.

Когда ролс-ройс въехал на площадь, Эссекс сказал: – Смотрите, Мак-Грегор, вот Большой.

Это было здание благородной архитектуры в греческом стиле с высокими белыми колоннами и треугольным фронтоном, на котором четыре бронзовых коня в бешеном беге увлекали за собой колесницу.

– Это оперный театр? – спросил Мак-Грегор, когда здание скрылось из глаз.

– Один из знаменитейших в мире, – ответил Эссекс.

– Да?

Повидимому, в этой части города не было ни торговых, ни деловых кварталов, только кое-где среди административных зданий виднелись небольшие магазины.

Машина поднялась в гору, и шофер, обернувшись к ним, сказал: – Лубянка.

Он показал на высокое здание, к которому пристраивалось новое; леса еще не были сняты.

– Это здание НКВД, – сказал Эссекс.

Мак-Грегор слышал о НКВД.

Милиционеры в темносиних шинелях свистели пешеходам и мальчишкам в шапках с развевающимися наушниками, когда те переходили улицу не на перекрестке.

Машина подъехала к министерству иностранных дел. Это оказался ничем не примечательный дом, и вела туда самая обыкновенная дверь, такая же, как все соседние двери. Эссекс вошел первым, Мак-Грегор за ним, и, пройдя через тамбур, они очутились в темноватом вестибюле с серым кафельным полом. Дежурный с револьвером на поясе, в гимнастерке цвета хаки и военной фуражке протянул руку.

Потом, видя, что они ничего не предъявляют, он сказал: – Пропуск.

– У нас есть какой-нибудь пропуск? – спросил Мак-Грегор Эссекса.

– Конечно, нет, – ответил ас секс.

– У нас нет пропусков, – по-русски сказал Мак-Грегор.

– Нужно иметь документ, – заметил дежурный.

– Мы только сегодня утром прибыли в Москву, – сказал Мак-Грегор. – Мы приехали к господину Молотову.

– Вас ждут?

– Конечно.

– Я не получал никаких распоряжений относительно вас. Разрешите узнать, кто вы?

– Я Мак-Грегор из английского посольства. – Потом Мак-Грегор показал на Эссекса и замялся, не зная, как назвать его. Мак-Грегор считал, что именовать его «лордом» в России неудобно, а назвать «господином» он не хотел, так как «господин» означает «мистер», а Эссекс – все, что угодно, но уж никак не мистер. – А это товарищ Эссекс, – сказал он наконец. – Он приехал сюда, чтобы повидаться с господином Молотовым, которому все о нем известно.

– Одну минутку.- Дежурный нахмурился. Слова Мак-Грегора, повидимому, не произвели на него никакого впечатления. Он подошел к висящему на стене телефону, сказал в трубку добавочный номер и затем доложил, что двое иностранцев, англичане, по фамилии Маренкер и Айзеке, пришли без пропусков к Молотову, который, как видно, ждет их. Он несколько раз повторил «хорошо», повесил трубку и внимательно поглядел на посетителей.

– Что он говорит? – спросил Эссекс Мак-Грегора.

– Ничего. Он, видимо, дожидается.

Эссекс посмотрел на лестницу. – Вы ему сказали, что нам нужно видеть Молотова?

– Он отнесся к этому довольно равнодушно.

Эссекс еще раз бросил взгляд на лестницу, но, присмотревшись к дежурному, отказался от попытки пройти мимо него. – Нам нужно видеть мистера Молотова, – сказал он по-английски. – Это очень важно, и мы не можем до бесконечности дожидаться здесь.

– Не понимаю,- сказал дежурный Мак-Грегору.

– Он говорит, что нам нужно видеть господина Молотова.

– Подождите. – Дежурный скептически посмотрел на зимнее пальто Эссекса с черными узорными петлями во всю грудь. – Сейчас кто-нибудь спустится.

Лорд Эссекс ожидал совсем другого: он ожидал более внушительного вестибюля – с паркетным полом и широкой мраморной лестницей. В такой обстановке он мог бы привести в исполнение свой план: просто-напросто войти и небрежным тоном заявить, что он – Эссекс. Он не ожидал ни такого обыденного здания, ни молчаливого дежурного, который стоит тут, как неумолимый страж, и следит, чтобы он не прорвался на лестницу. Неважное начало.

Темноволосый, невысокий человек в серой форме сотрудника министерства неторопливо сходил с лестницы. У него было худое осунувшееся лицо, невозмутимое, без особых примет; он носил очки в черной оправе. Подойдя к Эссексу, он сдержанно наклонил голову и протянул руку.

– Добрый день, лорд Эссекс, – сказал он по-английски. – Простите, что вас заставили ждать, но мы не были предупреждены о вашем приходе. Прошу вас подняться.

– Спасибо, что вы вышли к нам, – сказал Эссекс. – А это Мак-Грегор – мой помощник.

– Моя фамилия Корин, – сказал русский. Все трое направились к лестнице.

Эссекс не стал объяснять Корину цели своего прихода, предпочитая сперва выяснить, кто он такой, какую занимает должность, какой имеет вес. Они молча поднялись по простой каменной лестнице до площадки с потертым дощатым полом, где висела большая картина, изображающая кораблекрушение. Эссекс уныло взглянул на нее, но, к счастью, они свернули в коридор, и картина скрылась из глаз. Они вошли в комнату, устланную ковром, и Корин жестом пригласил их сесть на кожаный диван возле изразцовой печки. Когда они сели, Корин взял со стола коробку папирос и протянул ее гостям. Эссекс вынул папиросу, смял кончик мундштука и закурил от спички, которую поднес ему Корин.

– Мы очень сожалеем об аварии вашего самолета, – устало сказал Корин.

– Ничего, как видите, мы уцелели.

Эссекс ждал, что Корин назовет свою должность, и пытался догадаться, в каком отделе министерства они находятся.

– Господин Сушков сейчас придет.

– А кто это? – спросил Эссекс.

– Заведующий отделом.

– Это западноевропейский отдел?

– Нет. Мы – часть секретариата господина Молотова. – Корин не уточнил, какая часть.

– Понимаю – Эссекс рассматривал Корина, ища в нем пролетарские черты. Но Корин больше походил на слабого здоровьем ученого, чем на рабочего.

Корин спокойно поглядывал на Эссекса и Мак-Грегора. – Вероятно, Сушков будет заниматься вами, пока вы здесь. Он работает в нашем иранском отделе.

– А-а! – удовлетворенно сказал Эссекс.

В ожидании Сушкова Корин сидел неподвижно и молчал. Мак-Грегор видел, что Корин изучает их точно так же, как они изучают его. Мак-Грегор умел молчать, но Эссексу было не по себе. К счастью, ждать пришлось недолго. Вошел Сушков; видно было, что он действительно очень торопился.

– Лорд Эссекс, рад видеть вас в добром здравии, – сказал он на хорошем английском языке.

Сушков был молод, смугловат, невысокого роста, несколько полный, с очень черными бровями на румяном, улыбающемся лице.

Эссекс поднялся с дивана и пожал Сушкову руку.

– Добрый день, мистер Сушков, – сказал он церемонно. Они обменялись любезностями, мысленно оценивая друг друга. Потом Сушков поздоровался с Мак-Грегором, и Эссекс, глядя на обоих молодых людей, почувствовал себя стариком. Сушков был одних лет с Мак-Грегором, но у него было более открытое лицо, и во всем его облике не чувствовалось такой настороженности и скованности, как у Мак-Грегора. Сушков был русский крестьянин и умный человек, а Мак-Грегор – шотландский горец и тоже далеко не глуп. Сушков никак не мог правильно произнести имя Мак-Грегора и, наконец, стал выговаривать его с ударением на последнем слоге и раскатистым конечным «р». Он сказал, что это похоже на русское имя «Григорий», и поэтому ему легче так называть Мак-Грегора. Они оба весело смеялись, и Эссекс отечески поглядывал на них. Сушков спросил, видели ли они сотрудника министерства, которого Молотов послал в посольство.

– Какого сотрудника? – спросил Эссекс.

– Господин Молотов послал сотрудника к вам в посольство справиться о вашем здоровье и выразить свое сожаление по поводу аварии.

– Мы, должно быть, разминулись. – Эссекс, как бы извиняясь, развел руками.

– Тогда он, вероятно, все еще в посольстве.

– Мы звонили мистеру Антонову в протокольный отдел, но он ответил, что ничего о нас не знает, – сказал Эссекс, – вот почему мы сами приехали. Мы не ожидали, что мистер Молотов пришлет кого-нибудь.

– Да, да, – Сушков сделал серьезное лицо. – Видите ли, товарищ Антонов и не мог ничего знать о вас. – Сушков наклонился вперед и продолжал, улыбаясь: – Это я должен был знать о вашем приезде, потому что вы обо всем условились с нашим посольством в Лондоне, а мы не оформили этого официально через протокольный отдел. Так что Антонов не виноват, он ничего не знал.

Мак-Грегор вполне оценил всю корректность этого объяснения и с улыбкой посмотрел на Эссекса – понимает ли тот остроумный ход Сушкова, но Эссекс промолчал.

– Я очень сожалею, что вышло недоразумение, – сказал Сушков, чтобы прервать молчание.

– Не беспокойтесь об этом, – быстро заговорил Эссекс. – Поскольку наши предварительные переговоры носили неофициальный характер и определенной повестки дня не имеется, то мы взяли на себя смелость нанести неофициальный визит. Я прошу вас передать мистеру Молотову мой привет и наилучшие пожелания.

– Непременно.

– Мы, конечно, желали бы лично засвидетельствовать мистеру Молотову наше почтение.

– Понятно.

– И, конечно, мы хотели бы начать переговоры как можно скорей.

Сушков молча кивнул.

Эссекс ждал, что Сушков скажет что-нибудь о Молотове: либо что Молотова нет, либо что Молотов хочет их видеть, либо что Молотов примет их сегодня или завтра. Но Сушков лишь улыбался. Эссекс начал злиться и изменил тон.

– Может быть, мистер Молотов не рассчитывал, что мы так скоро приедем в Москву?

– Я думаю, что господин Молотов ждал вас, и, во всяком случае, он знал об аварии вашего самолета.

– Значит, мы прибыли в Москву не без предупреждения, – многозначительно сказал Эссекс.

– Совершенно верно, лорд Эссекс. – Сушков поправил вылезший из-под пиджака мягкий воротничок, вытащил белый носовой платок и высморкался. – Я вижу, вам не терпится приступить к делу. Вы – как русские.

– Да, – сказал Эссекс. – Важные вопросы нужно решать быстро. – Он с интересом смотрел на белый носовой платок Сушкова: он не ожидал увидеть здесь платок такой белизны да еще с ажурной строчкой.

Сушков продолжал неторопливо, тоном легкой беседы, проводить параллель между русскими и англичанами. – По-моему, между нами очень много общего, вот хотя бы наш интерес к истории. Мой друг Корин – историк, и мы как-то говорили с ним об этом. – Корин молча кивнул.

– В Англии я не бывал, – продолжал Сушков, – но я встречался со многими англичанами в Иране. А вот с мистером Мак-Грегором нам не довелось встретиться, – добавил он, видимо, не без умысла.

– А могли бы встретиться? – спросил Мак-Грегор.

– Нет, – серьезно ответил Сушков, – не могли. Вы ведь, кажется, уехали оттуда в 1940 году?

– Да. – Мак-Грегор очень удивился, что Сушкову что-то известно о нем.

– А я приехал в Иран несколько позже.

– Вот как? – Серые глаза Мак-Грегора с изумлением смотрели на Сушкова.

– К тому же вы были на юге, а я преимущественно на севере.

– Откуда вы все это знаете? – спросил Мак-Грегор, отбросив всякую дипломатию.

– Ваше имя очень хорошо известно в Иране благодаря вашему отцу. Мне кажется, в наших научных архивах имеются все его опубликованные работы по геологии. Я знаю, что наши геологи очень высоко ценят исследования вашего отца, и наши инженеры на севере Ирана, когда мы ввели туда наши войска, пользовались его съемками. У меня лично имеется его собственноручный набросок южного склона Демавенда, и я считаю, что ваш отец был не только выдающимся геологом, но и замечательным географом и художником. Быть может, у нас ценят его не меньше, чем у вас, в Англии.

Мак-Грегор был приятно удивлен, что здесь вообще слыхали об изысканиях его отца в Иране. До сих пор ему только однажды пришлось встретить упоминание о трудах отца; это было в библиотеке Ройял-колледжа, где в качестве дополнительной литературы по физиографии указывалась одна из работ Мак-Грегора старшего; но то была всего лишь небольшая специальная статья. В области физиографии его отца хоть немного знали, но никто никогда не упоминал о его многочисленных трудах по геологии Ирана, хотя они и стояли на библиотечной полке под скромным названием «Геология Персии». Это был труд, который можно было назвать классическим. Мак-Грегор никогда не мог понять, почему заслуги отца не получили общего признания, тем более, что его исследования охватывали обширный круг вопросов – от изучения рельефа Загроса до специальных работ по петрологии южного Демавенда; тогда-то он и сделал набросок, о котором говорил Сушков. Встреча с человеком, слыхавшим об его отце, обрадовала Мак-Грегора не только как сына, но и как ученого; он почувствовал искреннее расположение к Сушкову.

– Вы сами геолог? – спросил Мак-Грегор.

– Нет. – Сушков явно ожидал этого вопроса. – Я по образованию горный инженер, но во время войны я переменил специальность. Я думал, что вы, мистер Мак-Грегор, геолог, как ваш отец.

– Война помешала, – сказал Мак-Грегор.

– И вы останетесь на дипломатической службе?

– Не думаю.

Сушков кивнул. – Наука дает больше удовлетворения, – сказал он, – но я думаю, что и дипломатия нуждается в таких людях, как мы с вами, в людях, которые немного научились объективности.

Сушков, улыбаясь, перевел взгляд с Мак-Грегора на Эссекса.

Но с Эссекса было довольно посторонних разговоров.

– Мак-Грегор – один из наших молодых, подающих надежды специалистов по Ирану, мистер Сушков, – сказал он. – Я думаю, вы согласитесь, что он весьма полезный для нас человек и что мы хорошо сделали, взяв его с собой.

– Это большая удача для вас, что вы имеете помощника, который так хорошо знает Иран, – сказал Сушков и продолжал обращаясь к Мак-Грегору: – Человек, хорошо знающий страну, увидит в настоящем свете политику Советского Союза в Иране и правильно поймет ее.

– В таком случае вы одобрите те намерения, с которыми я привез Мак-Грегора.

– Будем надеяться, – ответил Сушков.

– А может быть, мы могли бы повидать мистера Молотова? – сказал Эссекс.

– К сожалению, его сейчас нет в Москве, – ответил Сушков. – Он поехал отдыхать после напряженной работы во время Московской конференции; но он вернется завтра или первого числа.

Эссекс решил не тратить больше времени. – Нам было очень приятно познакомиться с вами, мистер Сушков, и с вами, мистер Корин, и, пожалуйста, передайте мистеру Молотову, что мы рады будем видеть его, как только он вернется.

– Мы все устроим и дадим вам знать, – сказал Сушков.

Эссекс решил, что он своего добился. – Значит, вы нас скоро известите?

– Да. Как только меня известит господин Молотов.

– Хорошо. – Эссекс подошел к камину, на котором между двумя мраморными подпорками стояло несколько английских книг. Он вытащил одну из них. – Можно мне взять эту книжку почитать? – Это было «Как делался мир в 1919 году» Гарольда Никольсона. – Мне не пришлось прочесть ее, а я непрочь вспомнить минувшие дни, проведенные в Париже.

– Да, ведь вы были членом английской делегации, – сказал Корин.

– Я был тогда гораздо моложе, мистер Корин. Так можно мне взять книгу?

– Пожалуйста, – сказал Корин. – Мы как раз издаем ее в русском переводе. Это очень поучительная книга.

Эссекс изумился. – Вы ее печатаете полностью? – живо спросил он.

– Полностью.

– Тогда поздравляю вас.

Эссекс торопливо пожал руку Корину – он не любил болезненных людей. Сушков проводил их до двери, вниз по лестнице, через вестибюль. Эссекс никогда никого не забывал, и, проходя мимо дежурного, он кивнул ему головой и сказал «спасибо» и «до свидания». Сушков на тротуар не вышел, но сам отворил им дверь в тамбур.

– До свидания, мистер Сушков, – сказал Эссекс, пожимая ему руку. – Мы, конечно, еще увидимся, и, надеюсь, это будет скоро. О книжке не беспокойтесь, не потеряю.

– До свидания, лорд Эссекс, – сказал Сушков. – Я дам вам знать.

Мак-Грегор, поколебавшись немного, спросил Сушкова о профессоре Онегине.

– Это один из ваших геологов, – пояснил Мак-Грегор. – Я хотел бы повидаться с ним, если возможно. Как бы это устроить?

– Профессор Онегин?

– Профессор Александр Онегин, – повторил Мак-Грегор.

– Постараюсь это вам устроить.

Видно было, что Сушкову искренне хочется помочь Мак-Грегору из дружеского расположения к нему, и они долго пожимали друг другу руки, пока Эссекс выходил через тамбур на улицу. Потом Эссекс и Мак-Грегор сели в дожидавшуюся их машину и в сгущающихся сумерках вернулись в посольство.

Мелби услышал, как подъехала машина, и спустился в вестибюль, где Эссекс и Мак-Грегор уже снимали пальто.

– Будьте добры, лорд Эссекс, поднимитесь к сэру Френсису, – сказал Мелби. – Там вас дожидается русский из министерства иностранных дел.

Мак-Грегор, не спрашивая разрешения, последовал за Эссексом в кабинет Дрейка. Русский сидел с очень официальным видом в обществе уже начинавшего терять терпение Дрейка. Увидев Эссекса, русский тотчас же встал, от имени Молотова выразил сожаление по поводу аварии и приветствовал лорда Эссекса по случаю его приезда в Москву. Эссекс пожал русскому руку, и тот ушел. Эссекс опустился на диван и задрал ноги на подлокотник.

– Первый раз они прислали сюда человека с таким поручением. – Дрейк был так озадачен, что даже не спрашивал Эссекса об его визите в министерство. – С ними никогда знаешь, чего ждать.

– Вы, Френсис, слишком всерьез все принимаете, – весело сказал Эссекс.

– Ну, вы, конечно, прямо проследовали в кабинет Молотова. – Дрейк тоже при случае умел пошутить.

– Почти, – сказал Эссекс. – Нас принял и приветствовал некий джентльмен по фамилии Сушков.

– Никогда не слыхал о таком.

– Кажется, он специалист по Ирану при Молотове.

– Они знали про вас?

– Да. Они решили, что мы свяжемся непосредственно с Молотовым, и якобы поэтому ваш друг Антонов ничего про меня не знал. Это отговорка?

– Конечно. Мы – посольство, и все наши официальные сношения осуществляются через Антонова. Мы никогда не сносимся прямо с секретариатом Молотова, здесь это не принято. Даже номер его телефона нам неизвестен.

– А я только что связался непосредственно с секретариатом Молотова, – сказал Эссекс, – и без всяких формальностей. Вы бы сами как-нибудь побывали там, Френсис. Это им полезно.

– Вы условились о свидании с Молотовым?

– Трудно сказать, – ответил Эссекс. – Его как будто нет в Москве.

– Неизвестно, сколько это протянется, – сказал Дрейк.

– А мы им напомним о себе. – Эссекс посмотрел на Мак-Грегора. – Им очень понравился Мак-Грегор, Френсис. Они слыхали про его отца и считают, что нам очень выгодно иметь такого человека на дипломатической службе вообще и здесь в Москве в частности. – Эссекс говорил, снисходительно посмеиваясь, но про себя думал, что ему в самом деле повезло с Мак-Грегором: он уже успел завоевать уважение русских. Эссекс надеялся воздействовать на русских через Мак-Грегора и ничуть не скрывал этого от самого себя. Из Мак-Грегора может выйти отличный посредник, нужно только немножко подталкивать его. Он как будто начинает смиряться, но все еще делает вид, что существо миссии его не касается. Это все от его завиральных идей. Но чужие идеи мало тревожили Эссекса. Он знал, как может измениться человек, посвятивший себя хотя бы ненадолго дипломатической работе. Мак-Грегора трудно обломать, но все-таки возможно, и Эссекс очень хорошо заметил, что Мак-Грегор понравился Сушкову. А это очень кстати.

– Мак-Грегор, – сказал он, – не посмотрите ли вы наметку предложений, которую я продиктовал сегодня мисс Уильямс, и потом перечтите внимательно наши инструкции. Вникните получше в существо и цели нашей миссии и, если можно, поскорее. Это на случай, если вам придется самостоятельно беседовать с Сушковым относительно некоторых деталей. Я спущусь к вам после обеда.

– Не слишком ли вы рискуете, – сказал Дрейк после того, как Мак-Грегор вышел.

– Это вы про Мак-Грегора? – Эссекс улегся на диван.

– Да.

– Мак-Грегор хороший малый, – сказал Эссекс. – С ним только надо поласковее.

Дрейк ничего не ответил.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Лорд Эссекс сказал Мак-Грегору, что Сушков произвел на него весьма благоприятное впечатление, и Мак-Грегор тоже хорошо отозвался о нем.

– Кроме одного ученого в Абадане, – сказал Мак-Грегор, – я еще ни разу не встречал человека, который знал бы о работах моего отца.

– Поэтому он вам понравился? – усмехнулся Эссекс.

– Нет. Просто он мне симпатичен, – ответил Мак-Грегор. – А все-таки странно, что он сменил свою специальность инженера на работу в министерстве иностранных дел.

– Такие вещи бывают, – сказал Эссекс. – Вы же сами сделали то же.

– Не навсегда, – сказал Мак-Грегор.

– Я бы на вашем месте сначала хорошенько подумал, Мак, – сказал Эссекс. – Знаете, есть доля правды в тяжеловесной шутке Сушкова насчет того, что дипломатия нуждается в людях науки, приученных к объективности. Это верно. Нам нужны такие люди: вы смотрите на вещи более хладнокровно, чем мы, закоренелые дипломаты. Мы нередко склонны изыскивать именно такие факты, которых требует наша дипломатия, правда?

– Кроме вас, я не знаю ни одного дипломата, поэтому не могу ничего утверждать, – Мак-Грегор сказал это без всякой задней мысли, с улыбкой глядя на Эссекса.

Это была не первая их беседа после вчерашнего свидания Сушковым. С утра они прилежно засели за работу и проработали вместе целый день, расставаясь только на время еды. Они ждали звонка от Молотова. Был уже последний день 1945 года – предельный срок, который себе поставил Эссекс. Близился вечер, а от Молотова все не звонили. Делать им больше было нечего, всю предварительную работу они закончили. Оставалось ждать начала переговоров, и теперь даже Мак-Грегор испытывал нетерпение. С другой стороны, не так уж плохо было сидеть на столе в темнеющей комнате и болтать с Эссексом, который расположился у камина, положив ноги в носках на решетку.

Эссексу нравился сдержанный, своеобразный юмор Мак-Грегора.

– Вы сами становитесь дипломатом, – сказал он. – Хотелось бы услышать от вас более общие и строгие суждения. Как вы считаете, в чем главные недостатки современной дипломатии?

– Незнание общеизвестных фактов, пожалуй, – подумав, ответил Мак-Грегор.

– И это все?

– Я, собственно, мало над этим размышлял, – сказал Мак-Грегор, – но мне кажется, что дипломатия обычно занимается нуждами каждого государства в отдельности, вместо того чтобы рассматривать все страны в их взаимоотношениях. В любой области науки очень скоро убеждаешься, что все явления переплетаются между собой и воздействуют друг на друга. А дипломатия, видимо, основана на принципе, что каждая страна сама по себе и должна драться за свою долю.

– Верно, – согласился Эссекс. – Но дипломатия – не наука, а искусство. Очень легко понять дипломатию, если помнить о том, что каждое государство должно прибегать к дипломатии для охраны своих интересов так же, как оно прибегает к войне для своей защиты. Ведь ради этого мы и воевали.

– Ради самозащиты? – спросил Мак-Грегор.

– В основном.

– Не только же ради этого, – сказал Мак-Грегор.

– А ради чего же еще?

– Не для того же мы защищались, чтобы опять вернуться к тому, что было. Мы не хотим восстанавливать положение, которое привело нас к войне, потому что это неминуемо приведет к новой.

– К несчастью, Мак-Грегор, дипломатия – это не только средство устанавливать мир. Иногда она должна служить средством вызывать войну.

– Тут я с вами не согласен, – сказал Мак-Грегор.

– Вы за мир любой ценой?

– Нет, – сказал Мак-Грегор, – за это я никогда не стоял, и я рад, что мы воевали. Но мне кажется, что задача дипломатии – особенно сейчас – добиваться согласия и сотрудничества, чтобы покончить с войнами.

– Почему именно сейчас? Что, по-вашему, изменилось?

– Еще одна война – и мы все погибнем, все, как есть.

– И вы про этот атомный вздор! – с досадой воскликнул Эссекс.

– Об этом не мешает подумать.

– Как мне надоело слушать про это, – вздохнул Эссекс. – Атомная бомба – хорошее дипломатическое оружие, но из-за нее не стоит взывать о мире. Орудия войны всегда были смертоубийственными.

– Не так, как это.

– Возможно, но чем же мы виноваты, Мак-Грегор? Каждый из нас хочет наилучшей защиты наших национальных интересов, и если для этого необходимы атомные бомбы, – что ж, нужно смотреть фактам в лицо. Государства не могут существовать иначе, как на эгоистической основе, и никакое международное объединение не заставит их пожертвовать своими интересами во имя общего блага. Наши друзья в Организации Объединенных наций хлопочут об этом, но вряд ли у них что-нибудь выйдет.

– Там как будто дело идет неплохо, – возразил Мак-Грегор.

Эссекс улыбнулся. – Перед самым отъездом из Лондона я обедал с одним из членов американской делегации, очень остроумным малым. Он так перефразировал знаменитое изречение Клаузевица: «Дипломатия – это продолжение войны, только другими средствами». Вот вам ваши Объединенные нации, милейший!

– Может быть, в настоящее время это и так, – сказал Мак-Грегор, глядя на рубиновые звезды на башнях Кремля, – но рано или поздно придется создать какую-нибудь организацию, которая помешает нам воевать. Конечно, это трудно, но все-таки возможно.

– Это будет зависеть от таких людей, как вы, – Эссекс знал когда нужно перестать спорить и затронуть личную струну в человеке. – Ни одна организация ничего не изменит, пока за дело не возьмутся такие люди, как вы, – молодые, беспристрастные. Пора вам, образованной молодежи, принять участие в разрешении всех этих проблем – вот хотя бы иранской проблемы. Ваше дело позаботиться о том, чтобы она была улажена надлежащим образом. Разве вы не чувствуете, что это ваш долг, Мак-Грегор?

– Как будто нет, – сказал Мак-Грегор.

– Но разве вы не видите, что этот спор об Иране жизненно важен для нас?

– Нет, не вижу.

Эссекс пошевелил над тлеющими углями пальцами в шелковых носках и, вооружившись терпением, снова принялся за Мак-Грегора.

– В таком случае, что же вы видите, Мак-Грегор? – сказал он. – Не бойтесь высказывать свое мнение. Мне в самом деле очень интересно услышать ваши соображения, ибо с их помощью я, быть может, лучше пойму нашу роль. Думается мне, что вы вообще не одобряете нашего намерения вести переговоры с русскими относительно Ирана.

– Я считаю, что мы должны оставить Иран в покое, пусть иранцы сами устраивают свои дела, – сказал Мак-Грегор. – Я не знаю, хорошо или плохо они их устроят, но надо всем уйти оттуда, чтобы им не мешать. Какой смысл убеждать русских, чтобы они ушли из Ирана, если мы останемся? Мы просто заменили бы влияние русских на севере своим влиянием, а что в этом хорошего? Должен сказать, что я не понимаю, по какому праву мы вообще обсуждаем иранский вопрос с кем бы то ни было.

– По праву оккупации, – терпеливо ответил Эссекс.

По тому же праву, по какому мы действуем в оккупированной Германии, в Италии и Японии. Мы должны установить закон и порядок и дружественную нам власть, чтобы чувствовать себя в безопасности.

– Тогда почему мы в Иране имеем дело именно с такими людьми, которые боролись против нас и во время войны были на стороне немцев?

– Ни один из этих людей не входит в правительство.

– Пока нет, но мы стараемся ввести их в правительство и посылаем их в Азербайджан. Шестеро из губернаторов и генералов, которых русские выкинули из северных провинций, придерживались германской ориентации, а теперь мы требуем, чтобы русские взяли четверых из них обратно.

– Они есть в нашем списке?

– Да.

– Так вычеркните их. Нам такие люди не нужны.

– Вся беда в том, что у нас очень много таких людей, и не только в Азербайджане. Например, мы только что выдали одному субъекту в Тегеране разрешение на покупку газетной бумаги. Всем известно, что он получал от немцев деньги за прогерманскую пропаганду и газету он собирается издавать на средства, полученные от немцев во время войны.

– Вы это точно знаете?

– Конечно.

– А вы говорили об этом кому-нибудь в департаменте по делам Индии?

– Говорил, и не раз.

– И там ничего не сделали?

– Ничего решительно. – Мак-Грегор слез со стола. – Но это только один малозначащий пример, – продолжал он. – Мы во всей стране делаем такие вещи. Мало-помалу худшие люди Ирана становятся нашими лучшими друзьями, потому что мы одержимы мыслью любым способом отделаться от русских.

– А о чем же нам еще думать, как не о том, чтобы отделаться от них? – спросил Эссекс.

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор, – но лучше, чтобы там были русские, чем кое-кто из тех людей, с которыми мы имеем дело.

– А вам не кажется, что вы судите обо всем этом с точки зрения интересов Ирана и забываете о том значении, какое Иран имеет для интересов и безопасности Британской империи? – Эссекс стал раскуривать трубку, и пламя спички на миг осветило комнату.

– Может быть, – сказал Мак-Грегор.

– Вы находите, что это правильно? – Спичка погасла.

Мак-Грегору вопрос не понравился, но так как в темноте он не видел лица Эссекса, то не так уж важно было, что ответить. – Я знаю, что нужно сохранить империю, – сказал он, но не теми методами, какие мы применяем в Иране. – Он улыбнулся. – Должно быть, я так говорю потому, что когда я в Иране, то я больше иранец, нежели англичанин.

Эссекс остался доволен ответом. – Я вас понимаю, – сказал он вкрадчиво. – К сожалению, я всегда был и всегда буду англичанином, и мне трудно сочувствовать какой-нибудь стране, кроме моей собственной. Я бы хотел, чтобы вы мне побольше рассказали об Иране, Мак-Грегор. Я вижу, что вы любите эту страну, и я всегда охотно прислушиваюсь к суждениям любого честного человека. Иран – для меня чужая страна, я никогда там не бывал, ничего о ней не знаю, поэтому я всецело полагаюсь на вас: вы можете научить меня по-настоящему понимать ее. Всегда откровенно делитесь со мной своими мыслями, потому что я хочу знать, как вам рисуется наша миссия здесь, в Москве. – Эссекс чувствовал, что нашел способ воздействовать на Мак-Грегора. – И, конечно, – добавил он весело, дружелюбным тоном, – я хочу, чтобы вы приняли самое непосредственное участие в наших переговорах. Если нам придется иметь дело с Сушковым, то основная работа будет поручена вам.

– А в чем будет состоять эта работа?

Мак-Грегор сидел у камина напротив Эссекса, закинув ногу на низкий валик дивана.

– Ну, будете вести переговоры или уточнять подробности общих соглашений, к которым мы можем прийти с Молотовым.

– И я должен буду принимать решения?

– Иногда, – сказал Эссекс.

Мак-Грегор прищурил один глаз и потянул себя за ухо.

– Вряд ли я на это гожусь, – сказал он. – Я мало что знаю о наших политических требованиях.

– Тут ничего сложного нет, – возразил Эссекс, – Когда вы поймете суть нашей миссии, вы очень быстро войдете в свою роль.

Мак-Грегору вовсе не улыбалось входить в такую роль, но даже здесь, в уюте темной комнаты, он предпочел оставить эту мысль при себе. Впрочем, ему отчасти понравилось предложение Эссекса. Поговорить с Сушковым об Иране было бы даже приятно, каковы бы ни были намерения Эссекса. А может быть, удастся повлиять на Эссекса, и тогда их миссия обернется совсем по-другому. Во всяком случае, попытаться стоит. Мак-Грегор решил при каждом удобном случае указывать Эссексу на его ошибки.

В темной комнате воцарилась вечерняя тишина; отблески кремлевских звезд алели на покрытой лаком пыльной поверхности старой картины, висевшей над камином. А ведь Эссекс хорошо придумал – посидеть в темноте, у погасшего камина. Тихо, уютно, и благодаря непринужденности Эссекса это вовсе не кажется странным.

– Повидимому, Молотов не вызовет нас сегодня, – сказал Эссекс.

– Вероятно,- ответил Мак-Грегор.- Что же вы тогда предпримете?

– А вот подумаю.

– Разве непременно с Молотовым нужно говорить?

– Лучше всего с Молотовым,- сказал Эссекс.

– Повсюду так трудно добиться приема?

– Да нет. В Вашингтоне, например, любой из представителей нашего посольства может зайти к государственному секретарю, и, смею вас уверить, дело решается тут же на месте.

– Да, но с американцами мы много не спорим, – сказал Мак-Грегор.

– Правильно, – подтвердил Эссекс, – мы естественные союзники. И это большое счастье, ибо только наши объединенные силы могут остановить русских. В настоящее время одна Америка достаточно сильна, чтобы противостоять русским, и мы главным образом должны опираться на нее в нашей политике в Европе и на Среднем Востоке. Разумеется, Мак-Грегор, даром янки не станут помогать нам; мы уже имели случай убедиться в этом на Среднем Востоке. Они только что получили монопольную нефтяную концессию в Саудовской Аравии; теперь у американцев на Среднем Востоке больше нефтяных ресурсов, чем у нас. Поэтому Иран для нас вдвойне важен, ибо американцы будут пытаться вытеснить нас на Среднем Востоке повсюду, где наше влияние ослабеет. Но в наших общих интересах не пускать туда русских. И в этом отношении мы всегда можем рассчитывать на поддержку Америки. – Эссекс тихонько рассмеялся. – Надо сказать, что американцы еще больше против русских, чем мы, потому что им нужно оттеснить сначала их, а потом нас. Но я люблю американцев. С ними я умею и поговорить и посмеяться, я понимаю их и знаю, как с ними обращаться. А вот русские слишком непокладисты, и к ним очень трудно подступиться, в особенности когда они у себя дома. Как они показались вам в Иране, Мак-Грегор? Такие же крутые люди? Такие же неприступные?

– Я что-то не помню, чтобы я видел советских людей в Иране, – ответил Мак-Грегор. – Там было много белоэмигрантов. На родину они не хотели возвращаться, но и в Иране им не нравилось. Впрочем, во время войны многие из них вернулись домой. Это были главным образом уроженцы Кавказа и Советской Армении. Мне кажется, они раскаивались, что покинули родину, каково бы ни было их отношение к русскому правительству.

– Человек никогда не должен покидать свою родину, – сказал Эссекс, – что бы ни случилось. Если ему не нравится то, что там происходит, он все равно должен остаться и как-нибудь бороться против этого, а не удирать в Америку и Англию, как это делали многие европейцы во время войны. Слава богу, английских беженцев в эту войну не было.

– А разве мы не эвакуировали людей в Америку и Канаду? – спросил Мак-Грегор.

– Только одних детей. Но я был против этого. Ко мне пришла моя родственница, благородная женщина из обедневшей семьи, любящая мать, и попросила меня отправить трех ее мальчиков в Канаду до того, как начнутся бомбежки. Я сказал ей, что в моих глазах даже первые английские переселенцы в Америку и те были трусы, и послал ее к чорту. Недавно я слышал, что ее дети в Канаде и не хотят возвращаться в Англию. Теперь из них не выйдет ни хороших канадцев, ни хороших англичан, а быть и тем и другим нельзя, правда?

– Да, – сказал Мак-Грегор. – Быть и тем и другим очень трудно.

Мак-Грегор хорошо знал это. Он не бывал в Англии до семнадцати лет и не получил английского воспитания; отец его не общался со своими соотечественниками в Иране, так как большинство из них были кичившиеся своей английской национальностью чиновники, прикомандированные к Иранской армии или к старому шаху. Эти люди смотрели на Мак-Грегоров, как на странную, обособленную от них, непонятную семью: какой-то старый ученый шотландец с очень молодой и кроткой женой и молчаливый, замкнутый подросток, который учился не в английской, а в местной школе. Когда, наконец, Мак-Грегор поехал в Лондон и поступил в Ройял-колледж, он оказался там иностранцем и оставался им все пять лет учения. Не лучше было и в Иране, куда он потом вернулся, потому что нефтяные промыслы Англо-Иранской компании отличались от английской провинции только тем, что их окружала знойная, гористая пустыня. Жизнь там была даже более английской, чем в самой Англии, и Мак-Грегор никогда не участвовал в ней.

Дверь отворилась, вошла мисс Уильямс и включила свет. Прорезанный рубиновыми бликами мрак мгновенно рассеялся, и Мак-Грегор с Эссексом очутились друг против друга в несколько развязных позах: ступни Эссекса все еще покоились на решетке камина, а правая нога Мак-Грегора попрежнему была перекинута через валик дивана. Мак-Грегор опустил ногу, выпрямился и пригладил волосы, а Эссекс с досадой откинул голову и спросил мисс Уильямс, что ей нужно.

– Простите, – сказала она, – я не знала, что вы здесь. Я принесла вечерний бюллетень Би-би-си и письма, которые вы мне продиктовали.

Мак-Грегор встал и взял у нее из рук бумаги, стараясь проявить как можно больше дружелюбия, потому что мисс Уильямс покраснела и от смущения даже уронила один листок. Он поднял его и отворил ей дверь, затем вернулся к Эссексу и вручил ему письма и один экземпляр бюллетеня. Взяв себе второй экземпляр, он чинно уселся за свой стол и начал читать, все еще находясь под обаянием непринужденной беседы с Эссексом.

– Ах, чорт! – сказал Эссекс. – Вы читаете заявление иранского посла?

– Да. – Мак-Грегор прочел бюллетень Би-би-си до конца. – Откуда он знает, что русские стягивают войска к северной границе с целью вторгнуться в Иран? К нам таких сообщений не поступало, а мне известно, что почти всю информацию о действиях русских иранцы получают от нас. У нас не было таких донесений.

– Посол просто немножко переигрывает, – сказал Эссекс и засмеялся.

– Но он же сделал официальное заявление, – возразил Мак-Грегор.

– Дурак, – проворчал Эссекс. – Бывают случаи, когда такой нажим нужен, но не сейчас. Лучше бы они не путались это дело и предоставили все мне. Вот к чему приводит участие американцев. Они всегда переигрывают.

– С какой стати русским стягивать войска к северной границе, когда они могут ввести сколько угодно войск в оккупированный ими Северный Иран? И при чем тут американцы?

– Американцы любят устраивать панику. Это очень грубый дипломатический прием. Должно быть, этот несчастный перс в Лондоне, или Париже, или Вашингтоне, или еще где-то попался на удочку. Чорт с ним, не стоит из-за этого волноваться, Мак-Грегор.

Мак-Грегор так разозлился, что ему не сиделось на месте, и он решил прогуляться.

– Я вам больше не нужен? – спросил он Эссекса.

– Нет. Я, пожалуй, свяжусь с американцами и потолкую с ними. Загляните попозже, хорошо?

Мак-Грегор кивнул.

– Вероятно, ночью будет фейерверк по случаю Нового года, – сказал Эссекс. – Здесь, видно, любят фейерверк, салюты и все такое. Мне всегда хотелось посмотреть на их салюты. Сегодня, может быть, увидим. Вы куда-нибудь пойдете?

– Я что-то устал, – сказал Мак-Грегор. – Пожалуй, лягу пораньше спать.

– Я тоже. Хотя мне, вероятно, придется пойти к американцам. Будьте добры, Мак, скажите мисс Уильямс, что она может уходить, и по дороге потушите свет.

Мак-Грегор повернул выключатель и оставил Эссекса в потемках.

Мисс Уильямс перестала стучать на машинке и, подняв глаза на Мак-Грегора, позавидовала его нежной коже и строгим чертам. Ей нравилось умное лицо Мак-Грегора, и она подумала, что именно такое лицо и должно быть у мужчины: спокойное, несколько замкнутое и в то же время уверенное.

– Надеюсь, я не помешала вам, когда вошла. – сказала она.

– Нет, – ответил он. – Мы просто сидели у камина.

– Мне показалось, что лорд Эссекс был недоволен моим приходом.

– Он просто спать хочет, – сказал Мак-Грегор, удивляясь, чего это она так краснеет. – Вы можете уходить. Очевидно, Молотов уже не вызовет нас сегодня.

Она с радостью подумала, что он мог бы и не говорить ей этого. – Сейчас, только кончу печатать это письмо. Я не спешу. Вы будете встречать Новый год, мистер Мак-Грегор?

– Нет, не думаю.

– Мы все собираемся в «Британском союзнике». Может быть, вы придете? – Она откинула светлую прядь волос, упавшую на ее розовое лицо.

– Где вы собираетесь?

– В «Британском союзнике». Это газета, которую наше министерство информации издает здесь для русских. Разве вы не слышали о ней?

– Я не думал, что русские позволяют иностранцам издавать здесь что-либо.

– Русские издают газету в Лондоне, а мы здесь. И американцы тоже. Они начинают выпускать большой журнал на русском языке с цветными иллюстрациями, вроде «Лайф», но у них только ежемесячник, а у нас еженедельник.

– А что мы там пишем? Рассказываем русским о войне?

– Теперь уже нет, – ответила она. – Главным образом о восстановлении, о парламенте, о наших методах или о королевской фамилии и об империи. Я дам вам номер, как только выйдет.

– С удовольствием почитаю.

– Так вы придете сегодня вечером?

– Не думаю, но, во всяком случае, спасибо за приглашение. Я все еще не выспался, – сказал он. – Когда начнется салют?

– В полночь, вероятно.

– Может быть, я и дождусь.

– С наступающим Новым годом, – сказала она.

– И вас также, – ответил он. – Спокойной ночи.

Он вышел через главный подъезд и по обледенелому двору посольства направился к квартире Мелби. Обед в обществе Мелби прошел слишком молчаливо даже для Мак-Грегора, и он был рад, когда Мелби, угостив его коньяком, встал из-за стола. Мак-Грегор подумал было, не лечь ли ему сразу спать, но он все еще не совсем успокоился и поэтому решил погулять по Москве.

В воротах он чуть не столкнулся с женщиной, которая шла медленно, низко опустив голову. Он посторонился, чтобы пропустить ее, и тут же признал в ней Кэтрин Клайв, смелого конькобежца. Он поздоровался с ней, помог ей сойти на мостовую и повел через дорогу к гранитному парапету набережной. Ей, видимо, было безразлично, с кем она идет рядом и на чью руку опирается.

– Как глупо, что я не надела боты, – сказала она. – Сплошной лед под ногами. – Она крепко держалась за его руку. – Куда вы идете?

– Просто хотел посмотреть Москву, – ответил Мак-Грегор.

– Вы уже бывали здесь?

– Нет.

– Тогда можете пойти со мной на Красную площадь. – Она пошла с ним в ногу, и это не стоило ей труда, потому что они были почти одного роста. – Вы ведь Мак-Грегор, да? – спросила она.

– Да.

– Ну как, вам уже надоела Москва? – Вопрос прозвучал равнодушно и в то же время вызывающе.

– За два дня? – спросил он.

– Для большинства двух дней достаточно, – пренебрежительно сказала она. – Разве вам не говорили, какой это ужасный город?

– Пока нет.

– Ну так скажут, – посулила она. – Когда мы вас тут обработаем, мистер Мак-Грегор, вы будете рады уехать из Москвы.

– Кто меня обработает? – спросил он.

– Может быть, мне не следовало бы говорить об этом, – сказала она, понизив голос, с наигранной кротостью, – но рано или поздно кто-нибудь из посольства попытается открыть вам глаза на Россию. Неужели до сих пор никто не принимался за вас?

– Нет.

– Тогда ждите.

– Боюсь, на это не хватит времени. Ведь я пробуду здесь очень недолго.

– В таком случае вы можете выдержать это испытание.

– А вы давно здесь? – спросил он.

– Год с лишним.

– И выдержали испытание?

– С трудом, – ответила она.

Мак-Грегор не знал, шутит Кэтрин Клайв или говорит серьезно.

– Скажите, – снова заговорила она, – как русские отнеслись к тому, что вы с лордом Эссексом явились без доклада в министерство? Они были шокированы?

– Они удивились.

– Еще бы, – сказала она. – Это очень хорошо. Никто до сих пор туда не врывался и не удивлял их. Как вы думаете, русские были недовольны?

– По-моему, нет.

– И все же никто здесь этого не поймет, – сказала она, лениво растягивая слова. Ей, видимо, доставляло удовольствие говорить по-английски, но ее небрежный, насмешливый тон плохо вязался с обликом красивой, сдержанной девушки, которую Мак-Грегор видел накануне в кабинете Дрейка. Ее чрезмерная самоуверенность сначала смущала его, но вскоре эта самоуверенность сменилась непринужденностью, и Мак-Грегор, отбросив всякие церемонии, тоже почувствовал себя легко и свободно.

– По-моему, посол более шокирован, чем русские, и если это так, то вы с Эссексом преуспеете в Москве.

– Мы еще не видели Молотова, – сказал Мак-Грегор, – и, может быть, вообще не увидим.

– Ничего, просто они будут тянуть, – сказала она, – так же, как мы тянем, когда им что-нибудь от нас нужно. В общем мы квиты. – Она выпустила его руку и плотнее запахнула свою пушистую меховую шубку. – Теперь лучше идти гуськом, – сказала она. – Нам нужно подняться на мост, а дорожка тут очень узенькая и крутая. Я пойду вперед.

Она пошла медленно, но ничуть не остерегаясь, и Мак-Грегор последовал за ней по обледенелой дорожке до лестницы, ведущей на мост. Когда они очутились на мосту, она снова взяла его под руку.

– А почему Москва никому не нравится? – спросил он.

– Вероятно, потому, что мы живем здесь, как на острове.

– Не общаясь с русскими?

– Вы же сказали, что вас еще никто не обрабатывал.

– Я кое-что слышал.

– Отчасти это, – сказала она, – но, вероятно, мы сами виноваты. Нам особенно хвалиться нечем, мистер Мак-Грегор.

– А вы знаете кого-нибудь из русских? – настаивал он.

– Очень немногих.

– А почему русским запрещают знакомиться с англичанами?

– Никто им не запрещает. – Она смахнула снег с перил моста, и он посыпался вниз, на лед реки. – Но русские благоразумно сторонятся иностранцев, потому что слишком много махинаций исходило от посольств. Поэтому русские избегают нас.

– Я думал, что с войной это изменилось, – сказал он.

– Война никого не изменила, – возразила она, – ни нас, ни русских. В известном смысле можно сказать, что мы сейчас воюем с ними.

– Вот этого я не могу понять. – Против ожидания Мак-Грегору легко было сознаться в этом своей насмешливой спутнице. – А из-за чего нам с ними воевать?

– Повод найти нетрудно, – ответила она снисходительно. – Мы достаточно сердиты на русских за Иран, чтобы взять твердый курс по отношению к ним, правда?

– Да, но это все-таки не война.

– Как будто нет, – сказала она. – А все-таки это глупая история.

– С Ираном?

– Да, и вообще все. Мы сами не знаем, чего мы ждем от русских или чего они ждут от нас. Вы, например, знаете?

– В Иране, во всяком случае, не знал, – ответил он.

– И здесь не узнаете, – сказала она. – Такие люди, как я и еще другие, наговорят вам всякой всячины, но если у вас есть здравый смысл, вы никого не станете слушать. Мы здесь ведем такую нелепую жизнь, что постоянно злимся, а вы нас не слушайте, и тогда, быть может, вам здесь понравится.

– А вам здесь нравится? – Он смотрел на ее поблескивающие серьги.

– Я бы вам сказала, что нет, не нравится, – ответила она спокойно, – но я не люблю жаловаться на свою судьбу. Предполагается, что мы страдаем оттого, что отрезаны от русских. Мы всегда очень трогательно говорим о таких вещах. Если вы были в Каире или в других наших посольствах, вы, вероятно, видели, много ли мы общаемся с местным населением. Я не думаю, чтобы это было так уж важно, общаемся мы с местными жителями или нет, но вряд ли стоит кричать о какой-то нашей особенной изоляции здесь. Виноваты в этом главным образом наши английские нравы и мы так же сторонимся русских, как и они нас. Итак, вы видите, это заколдованный круг. Может быть, Россия для большинства слишком твердый орешек.

– А для вас? – Мак-Грегору самому понравился его вопрос.

– Это мне поделом, – сказала она небрежно и сжала его локоть. Мак-Грегор понял, что она над собой смеется. – Я ничуть не умнее других и тоже никогда не могу понять, почему русские поступают именно так, а не иначе. Мы поступаем глупо, потому что невежественны, и здесь можно винить в этом русских, а в других странах мы даже не замечаем своего невежества.

Это было так верно и так язвительно, что Мак-Грегор засмеялся. Когда они очутились под одним из желтых фонарей, освещавших мост, он повернул голову, потому что ему захотелось получше рассмотреть Кэтрин Клайв. Повидимому, и ей захотелось взглянуть на него, глаза их на миг встретились, и тотчас же оба отвернулись. В этот короткий миг Мак-Грегор смотрел на нее, как мог бы иностранец смотреть на английскую девушку, такими типично английскими показались ему нежные, точеные черты ее лица, прямой тонкий нос, слегка выступающие скулы. Рот у нее тоже был английский, широкий и прямой, совсем не похожий на маленькие пухлые рты персиянок.

– Вот подымемся в гору и выйдем на Красную площадь, – сказала она, когда они переходили мостовую. – Это единственная площадь в Москве, которая вам понравится, потому что она не такая голая, как остальные. Они все были бы очень красивые, если бы посадить хоть немного деревьев.

– А мне нравятся такие просторы.

– Разонравятся, когда поживете тут немного.

Она сказала это так убежденно, что он не стал спорить.

– Вы, должно быть, никого не знаете в Москве? – спросила она. Они перешагнули через незаделанную трубу и пошли по тротуару.

– Нет, – ответил он, – но я ищу одного человека.

Они опять шли в ногу. – А вы знаете, где он живет?

– Я ничего о нем не знаю, – сказал Мак-Грегор, – кроме того, что он, вероятно, работает в одном из институтов.

– А как его зовут!

– Профессор Онегин. – Мак-Грегор посмотрел на витые купола Василия Блаженного. – Он геолог, точнее – петрограф, специалист по осадочным отложениям.

Она спросила со сдержанным, но живым интересом: – Зачем он вам?

– Мне надо поговорить с ним, – сказал Мак-Грегор, – а может быть, и поспорить.

– Вот как? О чем?

Они уже дошли до середины Красной площади, и хотя освещение было слабое, Мак-Грегор видел ее всю, до самой кремлевской стены. Большие часы на Спасской башне показывали почти девять, и Мак-Грегор подумал: будут ли они бить? – Профессор Онегин не согласен с тем, что я написал о скалах Керманшаха, – сказал он и добавил в виде пояснения: – Керманшах – это провинция на северо-западе Ирана.

– О чем же вы могли там поспорить? Как вы туда попали? – спросила она, и Мак-Грегору тоже показалось, что Керманшах – это где-то очень далеко.

– Я бывал там несколько раз, – сказал он. – Мы с отцом ездили по южной части Керманшаха и собирали образцы горных пород. Я и диссертацию писал о морских микроископаемых Керманшаха.

Казалось бы, все ясно, но Кэтрин Клайв не удовольствовалась этим объяснением. – А что вы писали? Доказывали, что там есть нефть?

– Не совсем, – ответил он. – Я пытался доказать, что, изучая расположение и скопление морских ископаемых, можно определить глубину моря и температуру воды в любой геологический период.

– А на что это нужно – знать глубину морей, которые уже давно превратились в сушу?

Милиционер свистнул и сказал им, чтобы они не ходили по мостовой. Он провожал их глазами, пока они не вернулись на тротуар.

– Определив особенности когда-то существовавшей воды, сказал Мак-Грегор, – можно многое узнать о том, как впоследствии образовалась суша, ее строение, ее возраст. В геологии так много основано на предположениях и догадках, что любое усовершенствование методов, при помощи которых мы изучаем прошлое земли, может содействовать нашим изысканиям.

– А что говорит профессор Онегин?

Настойчивые вопросы Кэтрин вызывали не столько досаду, сколько любопытство Мак-Грегора, и он начал терпеливо объяснять: – Мой спор с профессором Онегиным начался, когда я поступил в Англо-Иранскую компанию. Иранское правительство еще до войны заложило буровую скважину на плато Хуш, возле самой границы английской концессии в Керманшахе. Я так и не понял, почему иранцы начали там бурить: сами они мало занимались разведкой нефти. Вероятно, рассчитывали заинтересовать американцев. Как бы то ни было, они заложили пробную скважину на Хуше; но потом бурение приостановили, потому что иранский геолог дал заключение, что нефтеносный пласт уже пройден и что нефти там нет. Я тогда был на промыслах в Южном Иране, и хотя эта скважина была не наша, мы раздобыли все отчеты и пробы. Меня интересовало все, что шло из Керманшаха, поэтому я очень внимательно прочел все материалы, и мне показалось, что заключение геолога неправильно. Потом мне удалось самому попасть в Керманшах. На основании отчетов палеонтологов и моих собственных наблюдений я решил, что нефтеносный пласт вовсе не был пройден.

– Замечательно, – сказала она.

– Я, конечно, был слишком самоуверен и действовал слишком поспешно; я написал работу о нефтеносных пластах на Хуше. Один из моих друзей представил ее в геологическое общество для «Е. В.».

Она вопросительно посмотрела на него.

– Для напечатания в «Ежеквартальном вестнике Лондонского геологического общества», – пояснил он. – Я очень удивился, когда узнал, что работу напечатали, а после мне было неловко, потому что иранские геологи опубликовали свои соображения в том же журнале. А потом спор прекратился, потому что началась война.

– А что же Онегин? – спросила она настойчиво и нетерпеливо.

– Несколько месяцев назад мне показали русский геологический журнал, в котором профессор Онегин ссылается на мою статью и опровергает мои выводы. Он читал иранские отчеты о скважине и пришел к выводу, что я ошибся, а заключение геологов правильно.

– Это и есть ваш спор?

Он кивнул. – Это и есть наш спор.

– А причем тут ваши микроископаемые?

– В них-то вся загвоздка, – сказал он. – Понимаете, все дело в конечном счете сводится к спору о том, какого происхождения определенные горные породы – глубоководного или мелководного. Геологи говорят – мелководного. А я, как микропалеонтолог, считаю их глубоководными. Профессор Онегин – петрограф, специалист по горным образованиям, и он поддерживает мнение геологов.

– А разве нельзя пробурить глубже и установить это раз и навсегда?

– Можно, но кто станет бурить? Иранское правительство больше не интересуется этой скважиной, а русским тоже ни к чему, раз их специалисты говорят, что там нет нефти.

– Значит, вы так никогда и не узнаете, – сказала она с некоторым злорадством.

Он пожал плечами. – Может быть, и не узнаю.

– Так чего же вы хотите от профессора Онегина?

С ними поравнялась группа русских солдат, и Мак-Грегор удержал Кэтрин, чтобы дать им дорогу.

– Когда выдвигаешь какое-нибудь научное положение, а другие его опровергают, то это всегда задевает самолюбие. Онегин, например, говорит, что я обнаружил микроископаемые там, где их вовсе нет.

Она внимательно поглядела на этого чужого, сдержанного человека, вдруг превратившегося в пылкого ученого. – Вы надеетесь разыскать Онегина?

– Я просил одного русского в министерстве иностранных дел связать меня с ним, – ответил Мак-Грегор, – а больше ничего еще не успел.

– Хотите, я попробую найти его? – спросила она лукаво.

Мак-Грегор вдруг спохватился: они так стремительно прошли по Красной площади, что он не рассмотрел ее как следует. Теперь она уже осталась позади, и мягкий насмешливый голос Кэтрин Клайв напомнил ему о том, где он находится.

– Вы не беспокойтесь, – ответил он, – я уж как-нибудь найду его сам.

– Мне это, вероятно, будет легче, – сказала она, – не нужно только болтать об этом.

– Почему? – спросил он. – Тут же нет никакой тайны.

– Помните, – сказала она, – вы из посольства.

– Так что же? Я только хочу поговорить с Онегиным о нашем споре. Кто же станет возражать против этого?

– Может быть, вы правы, – сказала она с сомнением в голосе. – Ну, так как же, поискать вам его?

– Только в том случае, если это можно сделать открыто, – сказал он и, вспомнив о долге вежливости, поспешил добавить: – И если это вас не затруднит. Это так любезно с вашей стороны.

– Мне просто интересно, – небрежно ответила Кэтрин. Она остановила его и повернулась лицом к площади, чтобы полюбоваться украшенными к Новому году зданиями. – Прежде, чем вы уедете из Москвы, попробуйте пройти отсюда прямо через площадь к главным воротам Кремля, под часами. Вас непременно еще до ворот остановит милиционер или часовой. У вас спросят документы, а потом состоится интересный разговор. Вы, кажется, говорите по-русски?

– Немного.

– Я почти не говорю, – сказала она, – но это очень занятно, особенно, если добраться до самых ворот и сделать вид, что хочешь проникнуть в Кремль.

– А что тогда?

– Просто не пустят, – сказала она.

– Туда вообще не пускают?

– Только с пропуском. – Она еще постояла, чтобы он получше рассмотрел темные очертания мавзолея Ленина на фоне кремлевской стены. – Раньше в Кремль было очень легко пройти – лет десять-пятнадцать назад, до убийства Кирова. Киров был близким другом Сталина и пользовался большой популярностью.

Мак-Грегор посмотрел на приближающуюся к девяти стрелку и опять подумал, будут ли часы бить.

– Они действуют несколько круто в таких случаях, – сказала Кэтрин, – но, по-моему, так и следует. Зато во время войны у них, видимо, было мало предателей. Меня эти строгости никогда не возмущали. А вас? – Она бросала такие вопросы мимоходом, словно невзначай, и тем вызывала Мак-Грегора на откровенность так ловко, что он и не замечал ее намерения.

– Да, теперь невольно задумываешься над тем, – сказал он, – много ли правды было во всем том, что мы слышали о России. Вот, например, большинство людей думало,что русская армия будет разгромлена, а видите, что произошло. Что-то такое есть в России, что вызывает резко противоположные мнения о ней, и поэтому неизвестно, чему верить или не верить из того, что о ней говорят.

– А у вас есть определенные убеждения, мистер Мак-Грегор? – спросила она.

– Нет. Определенных нет.

– Вот это умно, – сказала она. – Вы России совсем не знаете?

– Нет, не знаю, но она меня очень интересует.

– Но кое-что вы же, наверно, знаете. Ну хотя бы в области науки.

– В области науки русские такие же, как и все, – сказал он.

– Они, кажется, все сохраняют в строжайшей тайне?

– В некоторых отраслях науки – да.

– А ведь это плохо для вас, ученых?

– Да, но в наше время все так делают, и русские в этом отношении ничуть не хуже нас. Обычно они даже охотно делятся своими научными открытиями.

– А вдруг это просто ловкая пропаганда?

– Нет, – сказал он. – В науке все без обмана.

Она засмеялась. Часы на Спасской башне начали бить, и Мак-Грегор с удовольствием слушал их бой, хотя теперь ему стало ясно, что Кэтрин Клайв заставила его невольно высказать очень определенное мнение.

– Хорошо звонят, – сказал он.

– А я вообще не люблю звона, – сказала она, – особенно церковного. Он такой настойчивый и ханжеский. Терпеть не могу.

– Я в первый раз услышал колокольный звон, когда приехал в Англию.

– Господи, где же это вы жили?

– В Иране.

– Ах да, верно! Скажите, в вас нет иранской крови?

– Нет, – засмеялся он. – А что?

– Очень уж вы осмотрительны. Для настоящего англичанина вы слишком типичный англичанин. Мне следовало сразу догадаться, что вы жили не в Англии. Вы приехали туда учиться?

– Да.

– А потом вернулись в Иран?

Он кивнул. – Я только месяцев восемь работаю в департаменте по делам Индии, – словно оправдываясь, сказал он.

– А-а! – проговорила она одобрительно. – И вы там останетесь?

– Вряд ли.

– Почему?

– Это не моя специальность.

– Но вы же блестяще начали свою карьеру, – сказала она, и Мак-Грегор не понял, смеется она над ним или говорит искренно. Казалось, она сама этого не знала.- Ваш приезд в Москву в качестве помощника лорда Эссекса открывает перед вами широкое дипломатическое поприще. Зачем вам возвращаться к микропалеонтологии, когда вам так необыкновенно повезло в дипломатии. Вы, должно быть, способный человек, если лорд Эссекс вас выбрал.

– Я ничего не понимаю в дипломатии.

– Поймете, – сказала она. – Большинство наших молодых дипломатов – дураки и тупицы; так что каждому, кто не глуп и умеет мыслить самостоятельно, очень легко выдвинуться, особенно, мне кажется, состоя при Эссексе. Вы сделаете большую глупость, если упустите такую блестящую возможность.

Мак-Грегор все еще не знал, как отнестись к ее словам, и предпочел промолчать.

На минуту их разделила толпа, вливавшаяся на станцию метро с черными колоннами, похожую на дельфийский храм. Огромная буква «М» отбрасывала красноватые отблески на обледенелый тротуар и толкающихся людей. Когда Мак-Грегор сошел на мостовую, где его дожидалась Кэтрин, он впервые заметил, как красиво ее блестящие волосы падают на пышный воротник из-под меховой шапочки.

– А вы давно из Лондона? – спросил он.

– Года два.

– Вы служили в Форейн оффис?

– Нет что вы! В женском корпусе военно-морского флота. И, кажется, я все еще числюсь там. Вам понравилось в армии, мистер Мак-Грегор?

– Ничего.

– Странно. Я думала, что вы тяготились службой в армии.

– А вы? – спросил он.

– Я всегда находила, что это чушь. Женщины делали вид что служат во флоте, а на самом деле только поплевывали на тряпочку, протирая медные части, и украшали помещения штабов. Пустая трата времени. Особенно в последние годы мы только это и делали. При первой возможности я ушла оттуда и временно перевелась в Форейн оффис. Таким образом я попала в Каир, но и оттуда скоро выбралась.

– Вам хотелось ехать в Москву?

– У меня был выбор – сюда или в Швецию. Я предпочла Москву.

– Женщина – атташе посольства – это новшество, правда?

– Я вовсе не атташе, а только исполняю обязанности. Насколько мне известно, есть только одна женщина – атташе посольства. Я просто временное приобретение, и, вероятно, мне поручили обязанности атташе потому, что я ни на что другое не гожусь. Печатать на машинке я не умею и держать архив в порядке тоже не могу.

– Вы останетесь на этой работе? – в свою очередь спросил Мак-Грегор.

– Если не надоест, – ответила она. – Это удобный способ путешествовать и гораздо приятней и дешевле, чем ездить с одного курорта на другой.

Она остановилась перед вращающейся дверью.

– Это «Метрополь», – сказала она. – Мне нужно зайти сюда за одним приятелем.

– Тогда всего хорошего, – с сожалением сказал он. – Увидимся в посольстве.

– Вы умеете кататься на коньках? – спросила она.

– Нет, не умею.

– Надо попробовать. Я постараюсь достать вам коньки. – Когда ей этого хотелось, голос у нее становился звучным и естественным, без резких насмешливых ноток. – Интересно посмотреть, как такой осторожный человек катается на коньках. – Сердечного тона хватило ненадолго.

– Мы смотрели из окна посольства, как вы катаетесь сказал он.

– Знаю. – Кэтрин поднесла руку в перчатке к свое стройной шее. – Может быть, и вы зайдете со мной? -сказала она. – Я ненадолго, а потом вы можете пойти вместе с нами в «Британский союзник» встречать Новый год.

– Меня приглашала мисс Уильямс, а я сказал ей, что рано лягу спать.

– Это не важно, скажете Элле, что передумали. Она девушка разумная и не обидится. Пойдемте, я вас познакомлю с Джебом Уилсом. Он корреспондент и очень обрадуется знакомству с вами. Идемте. – Не дожидаясь его согласия, она толкнула вращающуюся дверь.

Мак-Грегору оставалось только следовать за ней.

В просторном вестибюле, разделенном широкими мраморными колоннами, было темновато. На каменном полу лежали ковровые дорожки. За конторкой портье сидел человек не в ливрее, а просто в пиджаке с крахмальным воротничком и мятым галстуком. Он поднял голову и мельком посмотрел на них. Возле него сидела женщина в толстом свитере. Кэтрин прошла мимо них и мимо решетчатого лифта к лестнице. На лестнице было довольно темно, но Кэтрин умела ходить по ступенькам, точно их и не было, и Мак-Грегор не спускал с нее глаз, пока они не дошли до площадки первого этажа где вдоль стен стояли диваны с высокими спинками. За небольшим столом красного дерева сидела пожилая женщина с приветливым, добрым лицом; она подняла на них усталые глаза и смотрела им вслед, пока они не скрылись в длинном темном коридоре.

Кэтрин подошла прямо к одной из последних дверей и подергала ручку.

– Джеб, это я, – крикнула она. – Я не одна.

Дверь открыл мужчина с густой шапкой черных волос.

Увидев, что брюки его держатся и на подтяжках и на поясе, Мак-Грегор сразу понял, что перед ним американец.

– Хэлло, Кэти, – сказал он, – погрейтесь у печки, пока я надену пиджак.

Они вошли в комнату, где еле помещалась узкая кровать, стоявшая у стены. – Это Джеб Уилс, – сказала Кэтрин Мак-Грегору, – а это, Джеб, помощник лорда Эссекса. Его зовут Мак-Грегор. – Мужчины обменялись рукопожатием а Кэтрин села на край кровати перед электрической печкой.

– Почему у вас так голо в комнате? – спросила Кэтрин американца. – Она постепенно превращается просто в склад для книг.

Смуглое лицо Джеба Уилса с черными глазами и густыми бровями расплылось в улыбке, открывшей крупные, ровные зубы. – Я люблю бивуачную жизнь, Кэти, – сказал он.

– Вы становитесь жалким холостяком, – сказала Кэтрин.

– Это не по моей вине, – сказал он, надевая калоши.

– Вы холостяк? – спросила она, обращаясь к Мак-Грегору.

– Да.

– Я так и думала. Это сразу видно. Джеб – холостяк от литературы, а вы – холостяк от науки. Вы оба слишком умны, чтобы жениться.

– Надо что-нибудь принести с собой? Может быть, водку? – спросил Джеб Уилс.

– Нет, не надо, – сказала Кэтрин и выключила печку.

– Тогда пойдемте.

Она взяла обоих мужчин под руки, и они пошли по оживленным, празднично убранным улицам. Посреди большой площади перед гостиницей «Метрополь» стояли грузовики с музыкантами, и вокруг них многочисленные пары уже танцовали венские вальсы на русский лад. Они не остановились посмотреть на танцы и прошлись по широкому Охотному ряду – главной магистрали Москвы. Мак-Грегор увидел большие портреты Сталина и других русских государственных деятелей в широких окнах гостиницы и здания напротив. Между портретами были натянуты длинные красные полотнища. Из громкоговорителей, установленных на всех перекрестках, неслись бойкие украинские песни, заглушая томные звуки вальса. Идти им было недалеко; Дойдя до середины Кузнецкого моста, они вошли в подъезд рядом с магазином дамского платья, поднялись по деревянной лестнице и очутились в редакции «Британского союзника».

Редакция помещалась в бывшей жилой квартире; внутренние стены были разобраны; фанерные перегородки, делившие помещение на части, придавали ему вид временной армейской постройки. Дощатые полы, ничем не покрытые, были потерты, в передней стояла большая, сложенная из кирпичей печка, от которой шли оцинкованные трубы, обогревавшие все помещение. В самой большой комнате, длинной и узкой, с книжными шкафами вдоль стен, стояли раздвинутые столы, уставленные кушаньями и напитками. Вокруг столов сидели мужчины и женщины, а в конце комнаты несколько пар танцовало под патефон. Народу было так много, что новых гостей не сразу заметили, но Кэтрин не могла долго оставаться незамеченной. Им тут же налили пуншу, и Мак-Грегора познакомили с главным редактором – маленьким румяным лондонцем. Потом Кэтрин обошла с Мак-Грегором всю комнату, мимоходом знакомя его со всеми. Кроме нескольких русских девушек, тут собрались одни англичанки – сотрудницы редакции или посольства, а большинство мужчин были работники «Британского союзника», сотрудники других посольств, корреспонденты газет или офицеры из английской военной миссии. Все они знали Кэтрин, но держались с ней как-то излишне почтительно и осторожно.

Мак-Грегор заметил это и понял, что с приходом Кэтрин атмосфера на этой вечеринке изменилась. Он с удовольствием следил за тем, как она завладевала комнатой в точности так же, как Эссекс завладевал посольством. Все невольно подчинялись ей, и она это знала.

– Кэти, – обратился к ней один из американцев, – вы все еще заправляете посольством от имени вашего старика? – Это было сказано так грубо и цинично, что Мак-Грегор пристально посмотрел на говорящего. Он увидел коротко остриженные волосы, толстые губы и такие же наглые, как голос, глаза, смотревшие на Кэтрин с нескрываемой жадностью. Выражение лица американца говорило о том, что его бесцеремонность не имеет границ.

– А вы все еще правите миром от имени своей газеты? – ответила Кэтрин.

– Честное слово, Кэти, вас следовало бы назначить посланником, – сказал американец. Он явно не шутил. Видимо, он вообще не умел шутить.

– Это Эл Хэмбер, – сказала Кэтрин Мак-Грегору. Она, представила ему и других корреспондентов – Джексона Стайла и Питера Холмса. – А это мистер Мак-Грегор. Он приехал вчера ночью с лордом Эссексом.

Мак-Грегор по наружности сразу определил, что Хэмбер и Стайл – американцы, а Холмс – англичанин. Стайл был мужчина крепкого сложения с ясными, удивленными глазами. В отличие от самоуверенного Хэмбера, у него был озабоченный вид. Англичанин Холмс – высокий белокурый мужчина – был самый красивый из них. Не вынимая трубки изо рта, он спокойно и деловито кивнул Мак-Грегору. Мак-Грегор тоже кивнул в ответ. Он почувствовал, что все эти люди хорошо знают друг друга. Как всегда замкнутый, Мак-Грегор, находясь в этом кружке, был как бы вне его; он наблюдал их, быстро определяя свое отношение к ним.

– Мы только что говорили про Кэти, – сказал Хэмбер, когда к ним подошел Джеб Уилс, – что ей следует быть, по крайней мере, посланником, если не послом. Но англичане, кажется, не любят женщин-послов? Этого, повидимому, добились лишь русские женщины.

Оставив Мак-Грегора с мужчинами, Кэтрин отошла с таким видом, словно заранее знала все, что они могут сказать.

Вернувшись, она услышала слова Хэмбера: – Остановить русских должны Англия и Америка. Это наша единственная надежда избежать гибели.

Холмс вынул трубку изо рта. – По-моему, лучше всего сбросить бомбу, и дело с концом.

– Может быть, этого и не потребуется? – хмуро сказал Стайл.

– Очень даже потребуется, – возразил Хэмбер. – Чего тут миндальничать?

– Ну, я не согласна, – сказала Кэтрин. – Если вы, американцы, начнете раскидывать свои атомные бомбы, рано или поздно кто-нибудь сбросит бомбу на Англию, и тогда мало что от нее останется.

– Англии все равно конец, – проговорил Холмс.

– Постыдились бы! – сказала ему Кэтрин.

– К сожалению, это так, – бесстрастно ответил Холмс. – Уже пятнадцать лет, как я социалист. Пятнадцать лет я ждал, чтобы в Англии победили социалисты. А теперь это уже не имеет особого значения. Мы слишком бедны, чтобы стоять на своих ногах, и слишком слабы, чтобы сражаться в одиночку. Перед нами выбор – стать младшим партнером либо Америки, либо России, и, на мой взгляд, пусть лучше Англия погибнет, чем станет партнером России. С американцами у нас, по крайней мере, одинаковые идеалы и одинаковые нормы общежития, и раз уж мы должны идти с ними, то что же делать? У нас нет другого выхода, и если они хотят бросить бомбу на русских, пусть бросают скорей, чтобы покончить с этим. Я живу здесь пять лет и не считаю, что мир понесет большой ущерб, если все это взлетит на воздух, при условии, что я буду подальше и что русские не смогут дать сдачи.

– У русских тоже, может быть, есть бомба, – ехидно сказала Кэтрин.

– Может быть, – уныло согласился Холмс.

Хэмбер засмеялся, а Стайл заметил: – До этого их наука еще не дошла.

– Это вам неизвестно, – возразила Кэтрин.

– Вы всегда спорите, Кэти, – сказал Стайл. – Вы знаете не хуже меня, что русские не могут изготовить атомную бомбу. Для этого у них нет ни научных, ни технических возможностей.

– Ничего такого я не знаю, – ответила она и посмотрела на Мак-Грегора, который стоял, прислонившись к книжному шкафу, и слушал разговор с видом театрального зрителя, следящего за действием на сцене. Он внимательно смотрел на них, особенно на Кэтрин. Он уже достаточно пригляделся к ней, чтобы видеть, что она вмешивалась в разговор только когда могла что-нибудь возразить; но в эту минуту он не заметил, что ее глаза устремлены на него.

– Мак-Грегор – ученый, – сказала она Стайлу. – Спросите его, способны ли русские изготовить атомную бомбу.

Уединение Мак-Грегора мгновенно было нарушено, все обернулись к нему с такой поспешностью, словно он только что вырос из-под земли. Он понял, что ему придется померяться силами с этими людьми, здесь же, среди музыки и танцев, под веселый говор гостей, запивающих бутерброды с сыром водкой и пуншем.

– Я не физик, – сказал Мак-Грегор. – Поэтому я мало знаю об атомной бомбе.

– Во всяком случае, вы больше понимаете в науках, чем мы, – сказала Кэтрин.

– Но я ничего не знаю о России, – ответил он.

– Вам ничего не нужно знать о России. Вы только скажите, достаточно ли в России развита наука, чтобы русские могли изготовить атомную бомбу. Ну, скажите!

– Вероятно, – пробормотал Мак-Грегор.

– Пожалуйста, мистер Мак-Грегор, бросьте вы свою осторожность ученого, – сказала Кэтрин. -У вас должно быть свое мнение. Как вы думаете, русские отстали от других стран в области физики?

Мак-Грегор чувствовал, что на это он должен дать прямой ответ, если не хочет показаться дураком.

– В прошлом году американцы присудили премию имени Франклина русскому ученому за его труды в области физики низких температур. Я слышал, что в этой области и некоторых других областях чистой физики русские ушли далеко вперед, но лично я об этом знаю мало.

– Низкие температуры – это не атомная бомба, – сказал Стайл.

– Правильно, – согласился Мак-Грегор. – Но эту проблему нельзя отделять от изысканий в других областях физики. Физика низких температур дает очень много для изучения свойств водородного атома, а в науке всегда одно влечет за собой другое, особенно в физике.

– Какое это имеет отношение к атомной бомбе? – спросил Хэмбер.

– Никакого, – согласился Мак-Грегор, – но ведь использование атомной энергии – это прежде всего вопрос научных исследований, а в России научные исследования ведутся в не меньших масштабах, чем где бы то ни было.

– Я думаю, Мак-Грегор, что вы ошибаетесь, – сказал Стайл. – Насколько мне известно, атомная бомба – это прежде всего вопрос технологии и методов производства. Изготовление атомной бомбы требует такого высокого промышленного потенциала и такой организации технологических процессов, на какие способны только Соединенные Штаты. Россия, конечно, на это неспособна.

– Производство первой бомбы потребовало огромного напряжения сил, – сказал Мак-Грегор, – но это уже позади, и опять-таки благодаря теоретическим изысканиям. Все зависит от научных изысканий, и никто не имеет на них монополию. Ни одна страна не может назвать научное открытие только своим.

– Тогда почему у русских нет бомбы? – спросил Стайл.

– Откуда вы знаете, что у них ее нет? – повторила Кэтрин.

– Потому что иначе они сбросили бы ее, – сказал Хэмбер.

– На кого?

– На нас, – сказал Джексон Стайл. – Как только у них будет бомба, они ее сбросят. Я думаю, даже Мак-Грегор согласится с этим.

– А зачем им сбрасывать ее? – возразил Мак-Грегор. – Они этим ничего не добились бы.

– А мировое господство? Вот чего они стали бы добиваться, – сказал Стайл. – Неужели вы не понимаете, что при первой же возможности русские обрушатся на Вашингтон?

– Может быть, – ответил Мак-Грегор, – но если на то пошло, то я не вижу никакой разницы между Вашингтоном и Хиросимой. Атомную бомбу вообще не следовало применять, а разрушить Вашингтон ничуть не хуже, чем разрушить Хиросиму.

– Вот как? – сердито проворчал Стайл. – Мне кажется, это звучит довольно-таки антиамерикански и антидемократично, чтобы не сказать больше.

– Отнюдь нет, – ответил Мак-Грегор. – Я только говорю, что бомбу не следовало применять и нельзя применять ее в будущем.

– Но ведь благодаря ей кончилась война, поймите! – воскликнул Стайл.

– Она только приблизила конец войны, и то я в этом не уверен, – возразил Мак-Грегор.

– Если бы вы были в армии, вы рассуждали бы по-другому.

– Не переходите на личности, Джексон, это просто глупо, – сказала Кэтрин. – Кстати, Мак-Грегор пробыл в армии пять или шесть лет.

– Так разве вы не радовались, когда мы сбросили бомбу на Японию?

– Нет, – ответил Мак-Грегор, – я был огорчен, что ее вообще изготовили.

– О, господи! – воскликнул Холмс. – Почему?

– Это большая ошибка – использовать науку для того, чтобы сметать с лица земли целые города со всем населением.

– Вы пацифист, что ли? – сказал Хэмбер.

– Нет, я не пацифист, – с необычной горячностью ответил Мак-Грегор. – И пацифизм тут совсем не при чем. Сбрасывать атомные бомбы – это значит злоупотреблять достижениями науки. Это трагическая ошибка, и если мы совершим ее еще раз, то вызовем катастрофу, от которой ничто уже не сможет нас спасти.

– Нас вынуждают на это русские, – сказал Хэмбер.

– Чем? – спросил Мак-Грегор. – Почему мы должны сбросить атомную бомбу на русских или они на нас? Нам с ними не из-за чего драться.

– Так для чего же вы с Эссексом сюда приехали? – вызывающе спросил Хэмбер.

– Во всяком случае, не для того, чтобы начать войну, – ответил Мак-Грегор, озадаченный выходкой Хэмбера.

– Это как сказать, – возразил Хэмбер. – Соперничая в Иране, Англия и Россия пустят в ход все средства, кроме разве открытого объявления войны. Это только начало более крупного столкновения, и Эссекс приехал сюда, чтобы выторговать для Англии позиции повыгоднее. Это часть общего конфликта, который назревает между Россией и англо-американцами повсюду: не только в Иране, но и в Восточной Европе, на Дальнем Востоке, в Арктике и даже на нашей собственной территории. С этим-то вы согласны, Мак-Грегор?

– Я ничего об этом не знаю, – ответил Мак-Грегор.

– Как вы можете этого не знать? – сказал Стайл. – Разве Эссекс приехал не для того, чтобы укрепить позиции Ирана в его борьбе против русских?

– Я бы этого не сказал, – ответил Мак-Грегор.

– Тогда зачем он приехал?

– В Иране тяжелое положение. Лорд Эссекс пытается навести там хоть немного порядка.

– Никто не может навести порядок в Иране, это безнадежное предприятие, – сказал Стайл. – И я сильно сомневаюсь, чтобы Эссекса интересовало положение Ирана. Эти милые дипломатические разговорчики вы лучше приберегите для русских, Мак-Грегор. Нас вы можете не убеждать, что приехали сюда ради благоденствия Ирана. – Кругом все засмеялись.

Мак-Грегор тоже засмеялся. – Я и не собираюсь убеждать вас, – сказал он Стайлу. – И тем не менее, мы здесь только из-за Ирана.

– Вы что, самого себя хотите убедить? – спросил Хэмбер.

От наглости американца Мак-Грегора спасла кем-то поставленная пластинка с песенкой Бенни Гудмена. В комнате стоял такой шум, что музыку еле было слышно. Мак-Грегор подумал, что у него и так достаточно забот, чтобы еще препираться с людьми, вроде Хэмбера и Стайла, и слушать такую плаксивую музыку.

Когда пластинка кончилась, Хэмбер вернулся к Мак-Грегору и опять начал приставать к нему: – Вы же не станете отрицать, что приехали сюда, чтобы заставить русских уйти из Иранского Азербайджана?

Мак-Грегор пожал плечами. – Возможно.

– А если они откажутся уйти из Азербайджана? – спросил Стайл.

– Не знаю, – ответил Мак-Грегор. – Не так уж это важно.

– Очень даже важно! – сказал Хэмбер.

Теперь Мак-Грегор остался один против них, потому что Джеб Уилс и Кэтрин Клайв разговаривали с кем-то в углу комнаты. Мак-Грегор посмотрел на свой пустой стакан и подумал, что хорошо бы еще выпить пуншу, но американцы не отпускали его.

– У вас нет другого выхода, – говорил Стайл. – Вы должны выставить их из Иранского Азербайджана и вообще из Ирана.

– Разве это так важно? – спросил Мак-Грегор, порываясь уйти.

– Дело идет о судьбе всей вашей империи, – продолжал Стайл. – Азербайджан – это острие клина, и если вам дорога ваша империя, вы должны остановить русских, не то будет поздно.

– Не так уж мы дорожим теперь нашей империей, – заметил Мак-Грегор.

– Не скажите, – вмешался Холмс, подходя к ним с новой порцией пунша. – Империя нам необходима, и если мы ее потеряем, ее захватят русские, так что нам остается только цепляться за нее руками и ногами.

– Как это вы, английские социалисты, так верите в империю? – спросил Стайл. – Империя – враг демократии и не имеет права на существование в свободном мире.

– Вы предлагаете нам отказаться от нее? – сказал Холмс, попыхивая трубкой.

– Нет, – ответил Стайл. – Вы не можете от нее отказаться, потому что, как вы сами сказали, ее захватят русские.

– И мы позаботимся, чтобы вы от нее не отказывались! – добавил Хэмбер.

– Благодарю вас, Эл, – с мрачным юмором сказал Холмс и поглядел на Мак-Грегора. – Как сейчас настроение Англии, Мак-Грегор? Как, по-вашему, пойдем мы воевать против русских?

Мак-Грегор увидел мисс Уильямс, издали улыбавшуюся ему.

– Не думаю, – сказал Мак-Грегор. – Большинство восхищается русскими.

– Восхищение рассеять недолго, – заметил Хэмбер.

– Мне кажется, что в Англии вообще не хотят войны, – продолжал Мак-Грегор.

– Войны вообще никто никогда не хочет, – сказал Стайл.

Джеб Уилс и Кэтрин подошли к ним. – Вы все о том же? О новой войне? – сказал Уилс, и Мак-Грегор понял, что они решили вызволить его. – Дайте войне хоть начаться, прежде чем обсуждать ее.

– Что с вами, Джеб? – спросил Хэмбер. – Опять Кэти вас обработала. Разве вы не знаете, что она ломается, когда говорит о мире и доброй воле. А на самом деле никто так не жаждет войны, как она.

– Воюйте, если уж вам так не терпится, – сказала Кэтрин, – может быть, это научит вас миролюбию, Элфред. Несколько налетов русских на Америку, и вы заговорите по-другому.

– Им никогда не построить самолета, который мог бы залететь так далеко, – проговорил Холмс зевая.

– В этом я не уверен, – сказал Стайл. – И мы должны остановить их как можно скорей. Имея самолеты и атомную бомбу, они в мгновение ока будут над Вашингтоном.

– Пусть бы война поскорей началась, – сказал Джеб Уилс, – только бы вы перестали говорить о ней.

– Кстати, Мак-Грегор, – перебил его Хэмбер, – как поживает Гарри?

– Кто?

– Эссекс. Гарольд Эссекс. А-а! Вы его знаете?

– Как же! Еще с Парижа, с довоенных времен. Замечательный малый. Вам повезло, что вы с ним работаете. Передайте ему, пожалуйста, что я в Москве и зайду повидаться с ним завтра или послезавтра. Он очень занят?

– Да.

– Вы уже видели Молотова?

Мак-Грегор покачал головой.

– Вероятно, Молотов уклоняется от встречи с ним, – сказал Стайл. – Будет чудом, если Эссекс вообще увидит Молотова.

– Гарольд доберется до Молотова, – сказал Хэмбер.

– Сомневаюсь, – возразил Стайл.

Хэмбер опять принялся за Мак-Грегора: – Ас кем же вы говорили третьего дня в министерстве? С Антоновым?

– Нет. С Сушковым и Кориным.

Холмс притащил полный поднос с кофе, сыром и печеньем.

– У Корина язва желудка, – сказал Хэмбер. – Что можно требовать от человека, у которого язва желудка? Вы только поглядите на его лицо. У него постоянные боли. Но с ним есть о чем поговорить – например, о Японии.

– Что он может знать о Японии? – недоверчиво спросил Стайл.

– Очень даже много, – безапелляционно заявил Хэмбер. – Он вообще молодчина, доложу я вам.

– А кто-нибудь слышал, чтобы он произнес больше двух слов подряд? – сказал Джеб.

– Это только вы думаете, что русские не разговаривают, – сказал Хэмбер. – Еще как разговаривают, когда говоришь с ними о деле. Любого можно заставить говорить, если суметь подъехать к нему.

Хэмбер снова обратился к Мак-Грегору: – А кто этот Сушков? Из протокольного отдела?

– Нет. Из секретариата Молотова.

Кэтрин взяла Мак-Грегора под руку и ласково потянула его за собой.

– Вы танцуете, мистер Мак-Грегор? – спросила она. Мак-Грегор отрицательно покачал головой, но Кэтрин уже вывела его на середину комнаты и, положив ему руку на плечо, сказала: – Вы только держите меня и следуйте за мной обыкновенным медленным шагом. – Мак-Грегор повиновался, радуясь, что пунш придал ему уверенность, и в то же время сожалея, что не может сосредоточиться на том, что делает. Его смущало, что Кэтрин Клайв так непринужденно ведет себя. Они бросили танцовать, когда Кэтрин сказала: – А вы не можете держаться свободнее, мистер Мак-Грегор?- Я вообще не гожусь для танцев и тому подобного, – ответил он. – Простите.

– Я сама не танцовала по-настоящему уже пять или шесть лет, – сказала она, – так что можете не оправдываться. Но все-таки вы должны держаться свободнее. Не нужно сторониться людей. Они вовсе не такие страшные.

– А все-таки страшные? – спросил он серьезно.

Она посмотрела ему в лицо. – Поделом мне!

– А что?

– Так подденете, что не сразу заметишь, – сказала она. – Вы человек коварный.

– Разве? – спросил Мак-Грегор и подошел к мисс Уильямс. Он поздоровался с ней и сказал: – Я вышел прогуляться, но мисс Клайв уговорила меня прийти сюда. – Ему казалось, что это вполне достаточное объяснение.

– Кэти может уговорить кого угодно, – поспешила сказать мисс Уильямс. – У вас был очень жаркий спор с американцами, – продолжала она, глядя на его раскрасневшееся лицо и жалея, что он не такой сдержанный, как всегда.

– Да. Им, видимо, немного нужно, чтобы затеять спор, – сказал Мак-Грегор.

– Журналисты все очень остроумные, – заметила она, – в особенности Питер Холмс. Он написал несколько романов, а теперь, кажется, пишет новый – о России. Он десять лет был сторонником русских, а сейчас относится к ним по-другому.

– Почему же такая перемена? – Мак-Грегор посмотрел на красивое лицо Холмса. – Вы тоже считаете, что мы должны воевать с русскими? – спросил он мисс Уильяме.

– Я не хочу, чтобы опять была война, но мне кажется, что мы не должны уступать русским. Вы знаете, – продолжала мисс Уильяме, – иногда англичанам даже неприятно находиться в Москве. Вот когда мистер Бевин дает русским понять, что мы еще кое-что значим, тогда становится лучше. Я, правда, не голосовала за лейбористов, но я очень рада, что мистер Бевин – наш министр иностранных дел. А вы?

Мак-Грегор смотрел на Кэтрин, болтавшую с каким-то военным. – Я предпочитаю Идена, – сказал он, – хотя я голосовал за лейбористов.

– Значит, мы оба довольны, – ответила мисс Уильямс и улыбнулась офицеру, которого к ним подводила Кэтрин. Она представила его, назвав капитаном Александером, и сказала ему, что Мак-Грегор служил в африканском кавалерийском летучем отряде.

– И долго вы там пробыли? – спросил капитан Александер.

– Весь африканский поход до начала кампании в Италии, – ответил Мак-Грегор. – Потом нас расформировали и отправили в Англию. – Ему хотелось еще поговорить об африканском походе, но Кэтрин увела его, оставив капитана мисс Уильямс.

Вместе с Кэтрин Мак-Грегор переходил от одной группы к другой, пока Джеб Уилс не поманил их из маленькой комнаты по другую сторону коридора; они вошли в кабинет редактора и уселись на низенький столик в углу. Пять-шесть человек возле них затянули русскую песню. Мак-Грегор уловил часто повторяющиеся слова «жди меня». Мак-Грегор не был знатоком музыки, но всегда слушал ее внимательно, и ему показалось странным, что английские голоса поют русскую песню. Может быть, просто пунш перестал действовать. Во всяком случае, ему пора возвращаться в посольство. Он сказал об этом Кэтрин.

– Вам непременно надо идти? – спросила она. – Разве вас ждут?

– Да как будто нет.

– Тогда посидите немножко. Джеб сейчас принесет еще этого ужасного пунша, и вы, по крайней мере, пойдете домой веселый.

– Я и так веселый, – сказал он, радуясь, что пение прекратилось.

– А лорд Эссекс такой начальник, который требует, чтобы его сотрудники всегда были под рукой? – Она, видимо, думала, что он должен уйти, но не хочет в этом сознаться.

Мак-Грегор смотрел на ее смуглые пальцы, которыми она трогала губы.

– Нет, – сказал он. – Эссекс не очень требователен.

– Ну, не думаю, – сказала она. – Ведь он слывет человеком, который никогда не терпит неудач. При такой репутации приходится серьезно относиться к своей работе. Откровенно говоря, я себе не представляю, как вы с ним споетесь.

– А вы знаете лорда Эссекса? – спросил Мак-Грегор.

– Нет. Но я много слышала о нем и кое-что знаю о вас, и никак не могу поверить, что вы поладите. Я убеждена, что вы расходитесь во взглядах на Иран. Правда?

– В некоторых пунктах.

– Да бросьте вы осторожничать, – сказала она. – Вы, должно быть, считаете, что Эссекс кругом неправ, и молчите только из чувства долга.

– Нет!

– Так в чем же вы расходитесь?

– Только по некоторым чисто местным вопросам, – сказал он.

– Ручаюсь, что Эссексу дела нет до местных вопросов, – сказала она убежденно. – Я случайно прочла его первую телеграмму. Там почти только про русских.

Мак-Грегор понял, что нужно поправить дело.

– Ему надо объяснить, – сказал он. – Он еще не успел разобраться в том, что происходит в Иране, а обстановка там очень сложная, и ее не так-то легко разъяснить кому бы то ни было.

– Вы думаете, что сумеете изменить его представление об Иране?

– А почему же нет?

– Даже если от этого его пребывание здесь потеряет смысл?

– Вы слишком упрощаете вопрос, – запротестовал он.

– В самом деле? – Она явно издевалась над ним.

– Да, сказал он серьезно. – Чтобы понять такую сложную страну, как Иран, нужно время, особенно тем, кто там не бывал.

– Совершенно не важно, знает лорд Эссекс Иран или нет, продолжала она поддразнивать его. – Он здесь для того, чтобы проводить политику Англии, а в политике никогда не руководствуются знанием страны, о которой идет речь, а только собственными интересами. И никакие ваши объяснения этого не изменят.

– Я ничего не собираюсь изменять… – начал Мак-Грегор.

– Очень жаль, – перебила она, все еще улыбаясь. – Я думала, вы будете драться за страну, в которой родились. Неужели вы позволите Эссексу и русским поделить ее между собой?

– А теперь вы преувеличиваете!

– Возможно. Но вы остерегайтесь дипломатов. Убедить их ни в чем нельзя, и если у вас с Эссексом есть разногласия, то вы должны примириться с мыслью, что вам никогда их не устранить. Разве только вы сами пойдете на уступки, что маловероятно. Вам неприятно это слушать?

– Нет.

Она тряхнула головой. – Я надеюсь, что вы поспорите с Эссексом, мне хочется посмотреть, что из этого выйдет. Вы с ним ладите?

– Ладим.

– Может быть, я слишком любопытна?

– Что вы, что вы! – сказал он так иронически, что она засмеялась. Потом он добавил серьезно, обводя глазами комнату: – Пожалуй, здесь не место для такого разговора.

Она пропустила его замечание мимо ушей.

– Когда Эссекс увидится с Молотовым?

– Не знаю.

– А вы были бы рады, если бы Молотов не принял Эссекса и дал ему уехать ни с чем?

– Нет. И маловероятно, чтобы Молотов его не принял.

– Очень даже вероятно, – возразила Кэтрин.

– Вы на это надеетесь?

– Нет, – сказала она. – Я надеюсь, что Молотов его примет. Чтобы потягаться с Молотовым, нужен именно такой дипломат, как Эссекс. А вот и Джеб! – Джеб искал их глазами, балансируя тремя стаканами с пуншем. – Что бы мы делали без Джеба!

Когда Джеб подошел к ним, Мак-Грегор сказал Кэтрин, что ему все-таки надо уходить.

– Вы доберетесь до дому? – спросил он. – Или, может быть, подождать вас?

– Нет, не надо, – ответила она. – Джеб меня проводит. Может быть, вы придете завтра на каток? – Казалось, она приглашала его нарочно, чтобы подразнить Джеба, но тот только улыбнулся Мак-Грегору с видом заговорщика.

– Может быть, приду, – сказал Мак-Грегор и снова стал прощаться.

– И смотрите, не попадитесь в дипломатические сети – крикнула она ему вслед. – Как бы не получилось так, что не вы переубедите Эссекса, а он вас.

Мак-Грегор молча вышел из комнаты, словно и не слышал ее слов.

От холода московской ночи у него стало тяжело на душе, и он подумал, что хорошо бы очутиться в иранской пустыне, где одурманивающий зной насквозь пропитывает человека, лишает его способности думать и действовать, где к концу дня ничего не чувствуешь, кроме жажды, утомления и сонливости. Здешний холод бодрит, заставляет думать и действовать со всей ответственностью. Вдыхая отрезвляющий морозный воздух, Мак-Грегор понимал, что никогда ему не переубедить Эссекса, и ему хотелось забыть об Эссексе, забыть о миссии, ради которой они приехали. Нечего ему делать в Москве, и не желает он иметь ничего общего с англо-русским соперничеством в Иране.

Подойдя к посольству, он увидел свет в окне их рабочего кабинета. Он застал там мисс Уильямс.

– Я вас жду, – сказала она. – Лорд Эссекс уехал на прием к Молотову, и мы пытались вас найти.

– Давно Эссекс уехал?

– С полчаса. Я звонила в «Британский союзник» и вызвала Кэтрин, но она сказала, что вы уже ушли. Я сама недавно вернулась и не застала лорда Эссекса. – Она опять покраснела.

– Теперь, пожалуй, уже поздно ехать туда, – сказал Мак-Грегор.

– Да, – ответила она. – Сэр Френсис хочет вас видеть.

– Зачем?

– Не знаю, но он велел мне привести вас.

– Зачем Молотову понадобилось вызывать Эссекса так поздно? – с досадой сказал Мак-Грегор. – Ведь почти полночь.

– У русских всегда так, – ответила мисс Уильямс. – Вам могут позвонить в два часа ночи, чтобы назначить свидание на три часа пополудни. Они работают по ночам, до рассвета. Здесь так принято, но это очень неудобно, потому днем никого застать нельзя. Приходится ждать до позднего вечера или даже до ночи.

Они вместе поднялись по лестнице.

– Так почему бы нам не изменить часы работы, чтоб они совпадали с их рабочим временем? – сердито сказал Мак-Грегор. – По крайней мере, нас не заставали б врасплох, как сейчас.

– Это значило бы уступить русским, – сказала мисс Уильямс.

– Ну и что же?

Они вошли в кабинет Дрейка. Дрейк сидел за письменным столом, отодвинув кресло далеко назад. Мак-Грегор подумал: уж не просидел ли он за своим столом круглые сутки. Впрочем, Дрейк был облачен в смокинг и рубашку с накрахмаленной грудью и, видимо, недавно откуда-то вернулся.

– Вы сказали, чтобы я пришла вместе с мистером Мак-Грегором, – обратилась к нему мисс Уильямс.

– Я просто хотел быть уверенным, что он придет сюда, – ответил Дрейк. – Вы можете идти, мисс Уильямс. Больше ничего не нужно.

Когда мисс Уильямс бесшумно притворила за собой дверь, Мак-Грегор заметил, что в комнате находится человек, которого он до сих пор не встречал. Незнакомец в самой непочтительной позе полулежал на диване, опираясь на локоть и так небрежно вытянув ноги, что кожа дивана морщилась. Это был человек довольно крупный, средних лет, с длинным лицом, или, скорее, оно казалось длинным от обвислых усов, которые словно оттягивали вниз все его лицо. Он курил трубку, повернув ее донышком вверх. Мак-Грегору показалось, что незнакомец подмигивает ему, но тут же решил, что этого не может быть. Он перевел взгляд на Дрейка, который строго смотрел на него, придерживая пальцами зажимы пенсне.

– Садитесь, Мак-Грегор, – проворчал Дрейк.

Мак-Грегор не спешил сесть.

– Это сэр Джон Асквит, – сказал Дрейк. – А это, Джон, как видите, тот молодой человек, которого мы дожидались. Где вы были, Мак-Грегор?

– В «Британском союзнике», с мисс Клайв.

Асквит быстро взглянул на Мак-Грегора и заговорил с живостью: – Недурно, недурно, Мак-Грегор! И всего-то два дня в Москве. Молодец! А Кэти тоже вернулась?

– Нет, она осталась с одним американцем.

– Э-э, – разочарованно протянул Асквит. – Значит, не такой уж вы молодец.

– Надеюсь, вы понимаете, что поставили лорда Эссекса неудобное положение? – начал Дрейк.

– Гарольд и сам как-нибудь справится, – иронически заметил Асквит. – Как он вообще, Френсис? Все тот же нестареющий юноша?

– Он вполне здоров, – сухо сказал Дрейк, недовольный тем, что его прервали.

– Завидное у него здоровье, – сказал Асквит вставая.

Как Мак-Грегор и ожидал, Асквит оказался очень высокого роста. Волосы у него были пышные, усы длинные, и весь он был явно не на месте в чинном кабинете Дрейка. Мак-Грегор догадался, что это отпрыск знаменитого рода Асквитов, сыгравшего такую большую роль в истории Индии, один из многочисленных потомков вице-короля, супруга которого отличалась столь необычайной красотой, что некий деканский князь покушался убить ее, лишь бы она не принадлежала другому. Этот случай, за которым последовал ряд восстаний, беспощадно подавляемых Англией, положил начало пресловутым «репрессиям Асквита», и все это кончилось обоюдной резней, одной из самых кровопролитных в истории Индии.

– Вам следовало бы лучше понимать свою ответственность и не отлучаться в такое время, когда вы нужны, – говорил Дрейк Мак-Грегору. – Мне кажется, Мак-Грегор, что вы недостаточно добросовестно относитесь к своим обязанностям, а я этого не люблю. Каждый сотрудник посольства должен понимать, что здесь, в России, на нем лежит особая ответственность, и я попросил бы вас не забывать об этом и вести себя подобающим образом.

Мак-Грегору не хотелось препираться с Дрейком, он не чувствовал в себе достаточно уверенности для этого. На душе было как-то смутно, и его немного мучила совесть из-за того, что Эссексу пришлось поехать к Молотову без него. Тем не менее, он не желал скрывать своей антипатии к Дрейку. Мак-Грегор отлично сознавал собственную непрезентабельность, глядя на красивую седовласую голову чинного дипломата. У Дрейка было ровно столько волос, сколько нужно, и уши в точности такого размера, как полагается, – неоценимые достоинства для английского посла.

Мак-Грегор подумал, что ему следовало сшить в Лондоне новый костюм из серой фланели, как у Эссекса, и зря он не надел один из двух имеющихся у него крахмальных воротничков, а ходит в мягкой рубашке. Он знал, что на лице у него ясно написано, что он думает о Дрейке, но он не ответил ему ни слова. Неловкое молчание прервал Асквит: – Может быть, джентльмены уладят это дело после?

Дрейк открыл было рот, но тут послышались заводские гудки и бой курантов, и, когда шум улегся, Дрейк пожал руку Асквиту и поздравил его с Новым годом, потом он подал руку Мак-Грегору и тоже поздравил его, после чего снова опустился в кресло перед столом.

– Улаживать тут нечего. Мак-Грегор должен понять, как ему следует вести себя, – сказал он.

Все это было очень смешно, и Мак-Грегор едва сдержал улыбку, но легче ему не стало.

Асквит набивал трубку, тихонько покачивая головой.

– Я предлагаю вам перенести разговор на завтра, – сказал он насмешливо, обращаясь к обоим и не делая разницы между ними.

Асквит поглядывал то на одного, то на другого, явно забавляясь этой стычкой. Он не ожидал, что у этого Мак-Грегора будет столь независимый вид, ибо не таких молодых людей Эссекс обычно брал с собой, когда ездил с дипломатической миссией. У Мак-Грегора безусловно умное лицо, даже очень умное. Асквит решил, что этот невозмутимый шотландец прямодушен и честен и чуточку похож на чеховского вечного студента Трофимова, только вот очков не носит.

– Скажите, мистер Мак-Грегор, – спросил Асквит, – вы не носите очков?

Мак-Грегор с недоумением посмотрел на Асквита и ответил: – Нет.

– Э-э, – опять с досадой протянул Асквит. Он решил было, что не так уж это важно, но, посмотрев еще раз на Мак-Грегора, увидел, что тот ничуть не похож на Трофимова. Раз вспомнив о Чехове, Асквит начал искать среди чеховских героев портрет Дрейка. Хорошо зная сэра Френсиса, он сразу почувствовал, какие именно черты следует искать среди героев Чехова, чтобы составить этот портрет. Будучи много моложе Дрейка, Асквит лично не знал его молодым, но слышал, что Дрейк, в бытность свою третьим секретарем посольства, был солидный молодой человек, один из тех, которые почтительно величают посла «мой старик». Для Дрейка «стариком» был, вероятно, Гринфилд или лорд Дэтем, и Дрейк немало побегал по коридорам посольств в качестве третьего секретаря, держа в руках папку с бумагами (нет – с документами!), поправляя серый галстук и учась дипломатическим манерам, благодаря которым третьи секретари кажутся такими важными перронами. Дрейк, в сущности, так и остался вечным третьим секретарем, усмехнулся про себя Асквит.

Мак-Грегор поспешил воспользоваться предложением Асквита перенести разговор на завтра и, прежде чем Дрейк успел что-либо сказать, пожелал ему спокойной ночи и откланялся.

Асквит коснулся плеча неприкосновенного сэра Френсиса и сказал: – Я поговорю с ним.

Выйдя в коридор, он громко крикнул: – Мак-Грегор!

Мак-Грегор подождал его, и они пошли вместе. – Вы будете дожидаться Гарольда? – спросил Асквит.

– Я могу увидеть его и завтра, – ответил Мак-Грегор.

– Лучше пойдем к нам и подождем его вместе. Моя жена почти шотландка, и она никогда не простит мне, если я не приведу вас прямо к ней. – Асквит так яростно курил, что клубы дыма застилали потолок.

– Уже поздно, – сказал Мак-Грегор.

– Чепуха. Идемте. – Асквит взял его под руку, и отказаться было неловко.

Мак-Грегору было все равно, куда идти, – лишь бы уйти отсюда. Когда они шли через двор посольства, направляясь к дому, в котором жил Асквит, ракеты, беспрерывно взлетавшие в воздух с той минуты, когда часы начали бить полночь, вдруг погасли. Москва вступила в Новый год.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Эссекс злился на Мак-Грегора. Вместо Мак-Грегора его сопровождали этот осел Мелби и посольский переводчик Джойс – человек, совершенно ему неизвестный и ничего не знавший об Иране. Сегодня канун Нового года, скоро полночь, и это едва ли время начинать дипломатические переговоры. Тем не менее, Эссекс был даже доволен, что так получилось. Это напоминало атмосферу тревоги и постоянной лихорадочной спешки, которая царила в дипломатическом мире во время войны. Было особенно приятно спешно покинуть американское посольство (после того, как он появился там в качестве знаменитого лорда Эссекса, которого все хотят видеть), ибо, когда он стремительно вышел из нарядной гостиной, все поняли, что Эссекс едет на прием к Сталину или по меньшей мере к Молотову.

В вестибюле министерства иностранных дел возле дежурного по охране их поджидал сотрудник министерства, и хотя Эссекс видел его в первый раз, тот сразу же поздоровался с ним и торопливо повел их вверх по лестнице. Эссекс передал Мелби свой портфель вместе с пальто и последовал за быстро шагавшим русским.

Эссекс хорошо знал, как должен подниматься по лестнице дипломат. Мелби и переводчик следовали за ним на расстоянии двух шагов, а русский шел на надлежащей дистанции впереди. Горделиво выпрямившись, Эссекс делал сперва три быстрых шага, затем два медленных. Это был один из тех моментов, ради которых он жил: тогда он чувствовал свое величие. Быть может, здесь крылась главная причина, почему он так любил свою профессию. Он прожил свою жизнь, поднимаясь по лестницам министерств Европы, чтобы беседовать с людьми, облеченными властью. Это возвеличивало не только Эссекса, но и тех, с кем он беседовал, – даже минутных балканских властителей. Он видел их важно восседающими в своих министерских креслах и видел, как они, жалкие, никому не нужные, сидели в кафе, занимаясь мелкими спекуляциями.

Сейчас он понимал, что ему предстоит увидеть человека, который всегда будет нужен, всегда будет у власти. Эссекс знал, что из всех государственных деятелей, которых он мог вспомнить, у Молотова наибольшие шансы сохранить свое значение, и Эссекс впервые за двадцать пять лет почувствовал, что большевики обосновались здесь навсегда. Но это не страшно: ведь он же лучше, чем Молотов, подготовлен к этой встрече. Он всю жизнь только дипломатией и занимался. Эссекс знал, в чем его сила.

Они миновали старую часть здания министерства иностранных дел и внезапно очутились в широком, ярко освещенном коридоре с чистыми белыми стенами. Они прошли через комнату, обставленную светлой новой мебелью, потом через заново отделанный зал заседаний. Здесь висела люстра на цепях из матовой бронзы, стояла мебель в простом и строгом стиле, и все сверкало чистотой. Наконец вошли в кабинет, устланный ковром, где царила все та же белизна и чистота; во всем была такая же аккуратность, как и в фигуре самого Молотова, который стоял посреди комнаты, дожидаясь их, – невысокий, улыбающийся человек с типично русским лицом и седыми прямыми усами, в пенсне с овальными стеклами.

– Мистер Молотов, – сказал Эссекс торопливо, чтобы заговорить первым, – мы встретились только сейчас, хотя оба давно уже занимаемся дипломатией. Для меня эта встреча – большая радость.

Молотов тоже заговорил, пока они еще пожимали друг другу руку, и русский в светлосером костюме, стоявший позади Молотова, начал переводить: господин Молотов приносит свои извинения за аварию самолета; сожалеет, что не мог принять лорда Эссекса вчера; надеется, что лорд Эссекс останется доволен своим посещением Москвы; желает ему всего лучшего в новом году. Молотов говорил не односложно, как ожидал Эссекс, но вместе с тем, хотя Эссекс и не понимал по-русски, он чувствовал, что Молотов говорит точно и кратко. Окончив говорить, Молотов представил своего переводчика Троева, а Эссекс представил Мелби и посольского переводчика Джойса. Когда Эссекс, в свою очередь, поздравил Молотова с Новым годом, Молотов кивнул и опять улыбнулся.

– Разве мистер Молотов понимает по-английски? – спросил Эссекс.

Молотов тотчас же ответил по-русски, а Троев перевел его слова: – Я понимаю по-английски достаточно, чтобы желать знать больше. Ваш английский язык очень уклончив и грамматика слишком хитроумна.

– Хитроумна? – переспросил Эссекс, садясь рядом с Молотовым на низкий красный диван с золотыми кнопками.

– Давайте скажем так – увертлива, – уточнил Молотов. Он держался за отворот своего синего пиджака, сунув указательный палец под синий шелковый галстук. – На вашем языке легко скрывать свои чувства, поэтому он труден для русских.

Молотов протянул гостям серебряный ящичек с папиросами.

– Мистер Молотов, – сказал Эссекс торжественно. Никому не удавалось реагировать на нападки так дипломатично и с таким достоинством, как это делают государственные деятели Советского Союза на протяжении вот уже двадцати пяти лет.

– Возможно, нас просто не понимают, – сказал Молотов.

– Даже очень не понимают, – подчеркнул Эссекс.

– Мы всегда даем всему миру возможность понять нас, – сказал Молотов. Он говорил очень быстро, и Троев еле успевал переводить. – Наше отношение к событиям всегда формулируется совершенно ясно, и мы открыто разъясняем свою политику в наших газетах, не пускаясь ни на какие ухищрения, не оставляя места для слухов и догадок.

Если это и был намек, то Эссекс не обратил на него внимания и терпеливо ждал, когда Троев кончит переводить. Троев точно передавал четкие выражения Молотова по-английски, смущенно улыбаясь, словно ему было неловко излагать чужие мысли на иностранном языке. Троев был невысокого роста, с острым подбородком, и Эссекс сомневался, сумеет ли этот маленький, невзрачный человек поспевать за ними обоими, хотя пока что он справлялся со своим делом неплохо.

Еще некоторое время ушло на дальнейшие формальности: передачу приветствий и писем. Эссекс решил, что неудобно сидеть на диване рядом с Молотовым. Он пересел в кожаное кресло и оказался теперь лицом к Молотову и Троеву. В комнате было очень жарко. На Эссексе был смокинг и слишком туго накрахмаленная рубашка, однако он порадовался тому, что на нем все, как полагается, когда увидел, что Молотов одет без всяких претензий на элегантность: на нем, правда, хороший костюм, но пиджак не английского покроя. Эссекс и не ожидал ничего иного от русского. С другой стороны, его удивило, что Молотов довольно строго соблюдает правила дипломатического этикета и, насколько Эссекс мог судить, Молотов знал, как обращаться с дипломатическим представителем – даже с английским. Правда, было маловероятно, чтобы Молотов пустился в особенные дипломатические церемонии, но он был очень вежлив. И все же не подлежало сомнению, что в каждой фразе Молотова таилась насмешка, тонкая и едкая, и Эссексу это совсем не нравилось. Ему очень мешала необходимость разговаривать через переводчика. Он предчувствовал, что из-за этого большая часть его дипломатических тонкостей не дойдет до этого проницательного русского.

Молотов не торопился приступать к делу. Поскольку Эссекс пришел требовать чего-то от русских, Молотов сам не давал ему повода заговорить об Иране. Пока Эссекс рассказывал о своем путешествии на санях, Молотов весело смеялся, и Эссекс, воспользовавшись этим, приступил к цели своего посещения.

– Разрешите поговорить об Иране? – небрежно сказал он и сделал паузу, чтобы посмотреть, как будет реагировать Молотов.

Молотов сделал приглашающий жест.

– Пожалуйста, – сказал он.

– Очень печально, мистер Молотов, что Иран внушает нам беспокойство так скоро после Московской конференции, – сказал Эссекс с глубоким вздохом сожаления, – но мы были бы признательны за разъяснение некоторых моментов советской политики в Иране.

– Разве появились новые обстоятельства, которые внезапно сделали советскую политику непонятной для британского правительства? – быстро спросил Молотов.

– Строго говоря, речь идет не о новых обстоятельствах, – сказал Эссекс, – но неуклонное ухудшение политической обстановки в Иранском Азербайджане тревожит нас. Мы недовольны действиями сепаратистов, захвативших власть в этой провинции; мы очень хотели бы урегулировать этот вопрос с советским правительством и выяснить советскую точку зрения.

– Наша точка зрения совершенно ясна, – сказал Молотов без улыбки и подождал, когда Троев переведет его слова. Он положил руки на колени, и глаза его строго глядели сквозь стекла пенсне. – Наша позиция была сформулирована в договоре 1942 года об Иране, и она не изменилась. Мы не устраняемся от иранских дел, поскольку мы оккупируем Иран совместно с нашим английским союзником. Но мы не станем вмешиваться во внутренние дела Ирана или препятствовать демократическим силам Ирана укрепляться и оказывать влияние на судьбы Ирана. Советское правительство желает видеть в Иране дружественное и демократическое государство, и наши отношения с ним основываются на этой предпосылке.

Эссекс решил про себя, что это заявление равносильно уклонению от ответа.

– Очевидно, я недостаточно ясно изложил, что нас интересует. – Эссекс забыл о переводчике и обращался уже : прямо к Молотову. – Мое правительство особенно озабочено положением в Иранском Азербайджане и тем влиянием, которое оно оказывает на всю страну. У нас имеется несколько предложений, которые могли бы улучшить ситуацию, и я просил бы вашего позволения изложить их.

Молотов, откинувшись на спинку дивана, устремил глаза на большой портрет Маркса и слушал, как Троев быстро говорит по-русски, четко отделяя слова друг от друга и стараясь как можно точнее передать завуалированную настойчивость английской речи Эссекса.

– Если английское правительство обеспокоено положением в Иранском Азербайджане, – сказал Молотов, – то оно либо неправильно информировано, либо не понимает происходящих там событий. Положение в Азербайджане нормально. Там возникло демократическое движение, разрешенное условиями англо-советско-иранского договора 1942 года. Это движение может иметь только благотворное влияние на весь Иран, и оно укрепит демократические силы страны.

Эссекс расстегнул «молнию» на своем портфеле, достал какой-то документ и крепко зажал его в руке. – У нас есть доказательства того, что это движение в Иранском Азербайджане не демократическое, а сепаратистское. Цель его – вырвать Азербайджан из-под власти Ирана и основать самостоятельное государство. Допустить это – значило бы, мистер Молотов, нарушить договор 1942 года.

Выражение лица Молотова не изменилось.

– Я могу лишь повторить, – сказал он, – что британское правительство, очевидно, неправильно информировано.

– Мы, действительно, не располагаем достаточной информацией, – сказал Эссекс. – Мы несколько раз запрашивали советское правительство о подробностях событий в их зоне оккупации, но не получали ответа. Наше представление об обстановке в Иранском Азербайджане основывается на заявлениях так называемой демократической партии Азербайджана. У нас есть доказательства, что эта партия провозгласила политику сепаратизма, революции и независимых действий. Мы считаем, что это угроза всему Ирану, и мы хотели бы представить предложения, которые могли бы разрядить напряженную обстановку и восстановить единство Ирана.

Эссекс подумал, что если Молотов будет и дальше игнорировать его желание представить английские предложения, это будет означать, что он, Эссекс, потерпел крах, даже не начав переговоров. Успех его миссии целиком зависел от того, сумеет ли он убедить русских сесть за стол и обсудить эти предложения. Молотов поднялся, подошел к ничем не заставленному письменному столу и вернулся с большой коробкой спичек.

– Разве вы не курите, лорд Эссекс? – спросил он, пододвигая к нему серебряный ящичек.

Эссекс отказался от папиросы, вынул трубку и сказал Троеву: – Спросите мистера Молотова, не будет ли он возражать, если я закурю трубку.

– Попробуйте в трубке папиросный табак, – сказал Молотов и протянул ему ящик, после того как угостил Мелби, Джойса и Троева. – Товарищ Сталин всегда набивает трубку табаком из этих папирос. Он говорит, что это очень легкий и приятный табак.

Эссекс разломал над пепельницей несколько папирос и набил свою трубку желтым табаком, думая в то же время, не нарочно ли Молотов уклоняется от деловых разговоров. Ясно, что Молотов считает это посещение визитом вежливости. и, следовательно, сейчас не время для серьезной беседы. Молотов молча курил, как бы ожидая, чтобы заговорил Эссекс, но Эссекс знал, что торопиться не следует, и с интересом смотрел, как Молотов курит.

– Мистер Молотов, – снова начал Эссекс, – мне кажется, что англо-советско-иранский договор 1942 года предусматривает переговоры между Советским Союзом и Великобританией в случае, если возникнет ситуация, которая потребует совместного обсуждения. Я позволю себе указать, что захват власти в Иранском Азербайджане представителями меньшинства является обстоятельством, в равной мере касающимся и Великобритании и Советского Союза. Поэтому оно заслуживает обсуждения.

Молотов перевел задумчивый взгляд на большой портрет Сталина, находившийся на стене рядом с портретами Маркса и Ленина. – Британское правительство считает это вопросом местного или международного значения? – спросил он.

– В данный момент, – в голосе Эссекса прозвучали предостерегающие нотки, – местного значения.

– Тогда я полагаю, что обсуждение должно иметь место в Иране, между послами Великобритании и Советского Союза. Вопросы местного значения входят в их компетенцию.

Молотов был прав, и Эссекс отлично знал это. Вопрос местного значения прежде всего должен был обсуждаться послами в Тегеране. Эссекс почувствовал, что попал в ловушку, и попробовал выбраться из нее.

– Поскольку создалась ситуация, которая может в конечном счете отразиться на отношениях между Советским Союзом и Великобританией, – сказал Эссекс, – правительство его величества полагает, что вопрос следует урегулировать быстро и в более высокой инстанции. Мы всегда стремимся сохранить дружественные отношения Советским Союзом, и мы не хотим, чтобы создавшееся положение явилось причиной недоброжелательства между нами. – А теперь держись, сказал самому себе Эссекс, ибо уже понял, чего следует ожидать от Молотова. Конечно, он очень вежлив, но пощады от него не жди, и он не станет соблюдать общепринятых правил дипломатической беседы. Эссекс решил на каждый язвительный намек Молотова отвечать тем же.

Молотов ответил, как всегда, ясно и быстро.

– Советское правительство весьма сожалеет, если британское правительство испытывает в связи с этим вопросом недоброжелательство к нам, – сказал он. – Мы не видим никаких оснований для недоброжелательства и не представляем себе, каким образом положение в Иране может отразиться на наших отношениях с Великобританией. Поэтому мы не видим надобности в переговорах или созыве конференций по этому поводу. Если же британское правительство питает какие-либо подозрения, оно должно заявить о них открыто и ясно.

– Мистер Молотов неправильно понял меня, – сказал Эссекс с чисто английским упорством и рассудительностью и небрежно повел рукой, в которой держал свою черную трубку. – Британское правительство не питает никаких подозрений по отношению к советскому правительству. Боже упаси! Просто мы озабочены тем, в каком свете это положение в столь критический момент истории представляется всему миру. Мы не желаем давать пищу для подозрений относительно ваших и наших намерений в Иране. Именно поэтому мы считаем, что ситуация в Азербайджане требует острого урегулирования. Именно поэтому мы предлагаем созвать конференцию, на которой были бы представлены Советский Союз, Англия, иранское правительство и так называемая азербайджанская демократическая партия. Мы думаем, что таким путем можно будет создать новую основу для взаимопонимания между всеми партиями в Иране и восстановить единство этой многострадальной страны. – Скажи теперь Молотов хоть одно слово о составе предлагаемой конференции, и Эссекс почувствовал бы, что дело идет на лад.

Но Молотов ответил, как обычно, четкой политической формулировкой.

– Лорд Эссекс, – сказал он, – ни одно государство не имеет оснований относиться с подозрением к намерениям Советского Союза в этот критический момент истории. Наша политика в Иране ясна и определенна: мы поддерживаем все новые демократические силы, и мы против всякого вмешательства в иранские дела, вопреки всем ложным подозрениям. Нет никаких причин сомневаться в наших намерениях. Что же касается наших общих намерений, то я могу говорить только от имени советского правительства и не могу отвечать за правительство Великобритании.

Последнее замечание Молотова привело Эссекса в такую ярость, какой он не испытывал уже много лет. Рука, в которой он держал трубку, стала влажной от пота, и это было очень неприятно. Он зажал трубку зубами и вытер ладонь шелковым носовым платком. В эту минуту ему было наплевать на свою миссию и на Иран: он больше не намерен выносить такую бесцеремонную откровенность. Это, правда, не личная обида, но все-таки обида, и он этого не потерпит. Он еще раз повторил про себя, что не потерпит.

– Если это все, что может мне ответить советское правительство, – сказал Эссекс, – то я напрасно приехал в Москву.

Эссекс видел, что Молотов изучает его. (Наверно, думает: вот типичный представитель своего класса – красивый мужчина, который с детства привык жить в довольстве, здоровый, упитанный. Не то, что английские рабочие, такие низкорослые и некрасивые по сравнению с ним, оттого что они всю жизнь живут в закопченных городах, в антисанитарных условиях, питаясь скудно и однообразно. Англичане – великий народ, но Эссексов – остерегайся!) Под этим взглядом Эссекс почувствовал себя неуютно и в ожидании гневного ответа Молотова приготовился к защите.

– Никто не приезжает в Москву напрасно, – сказал Молотов очень любезно и радушно, – и никто не уезжает разочарованным. Вы должны осмотреть наш город, побывать в наших театрах, в балете.

Эссекс знал, что, рассердившись, он чуть не провалил все дело. Он взял себя в руки.

– Я послан сюда моим правительством по более важному делу, чем осмотр достопримечательностей, – сказал Эссекс многозначительно. – Урегулирование этой жизненно важной проблемы не может ждать, пока я буду смотреть балет, мистер Молотов. Что я скажу моему правительству, когда вернусь? Что мистер Молотов пригласил меня посетить замечательные московские театры?

Молотов улыбнулся и откинулся на спинку дивана, держась очень прямо.

– Подобные разочарования нам всем приходится переживать время от времени, – сказал он, не выказывая никакого желания возвращаться к разговору об Иране.

– Эти иранские проблемы всегда приносят разочарование, – вздохнул Эссекс. – И англичане и русские постоянно оказываются запутанными в них, и мы все из-за этого испытываем беспокойство. Разочарованы и мы и вы. Вот поэтому я и считаю, что нам следует обсудить эти проблемы как можно скорее.

Молотов покачал головой. – Советское правительство ни в чем не разочаровано, лорд Эссекс, меньше всего в Иране. С нашей точки зрения, там все обстоит хорошо. О чем же нам говорить: о ваших разочарованиях и о наших надеждах?

– Да, если вам угодно так сформулировать это.

– Это завело бы нас в заколдованный круг, – сказал Молотов решительно. Он поднялся, давая понять, что разговор окончен, и Эссексу стало ясно, что ему остается только удалиться. Эссекс тоже встал и пожал Молотову руку.

– Итак, вы отсылаете меня к балету, мистер Молотов? – спросил он.

– Вы желанный гость в Москве, лорд Эссекс, и, пожалуйста, не пренебрегайте нашим балетом, – сказал Молотов, снова улыбаясь, – из-за него одного стоит приехать в Москву.

– Такой способ времяпрепровождения для дипломатов кончился с царствованием вашей императрицы Елизаветы, мистер Молотов.

– Елизаветы? – переспросил Троев, прежде чем начать переводить.

– Елизаветы, – укоризненно сказал Эссекс. – Она всегда просила наших королей посылать к ее двору только самых красивых дипломатов. – Эссекс посмотрел на причудливый восточный рисунок панели, тянувшейся вокруг всей комнаты, и снова встретил открытый взгляд Молотова. – Прошли времена таких праздных английских дипломатов, мистер Молотов. В наши дни мы должны заниматься делом и улаживать вопросы. Мы живем в скучном мире, мистер Молотов.

Эссекс не торопился. Он надел с помощью Мелби пальто и снова раскурил трубку, взяв спичку из большой коробки на столе.

– Однако я не могу считать это окончательным ответом мистера Молотова, – сказал Эссекс. – Я надеюсь еще раз увидеть мистера Молотова в течение ближайших дней.

Молотов ничего не ответил, довел его до двери, и они снова пожали друг другу руки.

– Мы еще увидимся, – сказал Эссекс в дверях.

– Мир слишком мал, чтобы мы, дипломаты, могли избежать встреч, – ответил Молотов, отступая в сторону и пропуская Мелби и Джойса. Потом он проводил их через комнату секретаря и, улыбаясь, остановился у двери в коридор.

– Могу я ожидать звонка мистера Молотова? – как бы мимоходом спросил Эссекс, обращаясь к Троеву.

– Возможно, – сказал Молотов и слегка поклонился.

Эссекс быстро пошел по коридору и не убавлял шагу, пока не вышел из министерства на мерзлый асфальт тротуара. Он потер руки, посмотрел вверх и кругом. И внезапно все небо осветилось яркими снопами огня. Наступил Новый год. Эссекс сел в ролс-ройс и закрыл глаза, не желая ничего ни видеть, ни слышать.

– Русский переводчик точно передавал мои слова? – спросил Эссекс у Джойса, посольского переводчика, который за все время не проронил ни слова. До этой минуты он вообще не существовал для Эссекса.

Джойс подумал немного. – Троев отлично делает свое дело, – сказал он осторожно. – Он не только переводчик, сэр, но и актер. Он схватывает интонацию и безошибочно воспроизводит ее, мгновенно подбирая точные слова на другом языке. – Джойс, офицер военно-морского флота, не счел для себя возможным покривить душой. – Я говорю одинаково хорошо по-русски и по-английски, – сказал он, – но Троев специально обучен переводческому делу, и он превратил его в искусство.

Эссекс проворчал что-то и откинулся на спинку сиденья. Больше нельзя было избегать неприятных мыслей.

Он попал в искусные руки, и в том, что произошло, нечего винить этого маленького переводчика. Но он мог возмущаться посольским переводчиком, который сидел, как немой, во время всего приема и не пришел ему на помощь. Болван. И Мелби хорош. Зачем такой человек, как Мелби, суется в дипломатию? Ему бы галантерейщиком быть. Вот каких людей выбирает Дрейк! Им бы манишками торговать в Хеммерсмите.

Теперь о Молотове. Нет сомнения, что этот русский уверен в себе, очень уверен. Молотов не добился бы своего так легко, если бы Эссекс не оказался в столь невыгодном положении. Прежде всего, миссия с самого начала была обречена на провал. Нельзя было ехать так скоро после Московской конференции. У русских все козыри на руках, потому что они действуют в Иране с полной уверенностью и могут послать англичан и Эссекса к чертям. Молотов так и сделал, очень вежливо, но категорически, и Эссекс стерпел это только потому, что ему не хотелось вернуться в Лондон, ничего не добившись. Но все это только начало. Эссекс понимал искусство дипломатии как искусство стоять несколько выше событий и людей, в том числе и министров. Это и значит быть хорошим дипломатом. Эссекс был хороший дипломат и знал, когда надо наступать, а когда отступать. Он хорошо выучился этому за последние двадцать лет, в частности в предвоенные годы, когда добрая половина его работы состояла в том, чтобы улещать раздражительных диктаторов и в то же время показывать им, что Англия не позволит шутить с собой. Но здесь все по-другому. Молотов хладнокровен и тверд, и это делает миссию Эссекса более трудной, чем он ожидал. К тому же отсутствие практики – он слишком давно не занимался настоящей дипломатией. Последние четыре года он провел в Вашингтоне, а убеждать американцев, чтобы они посылали вдвое больше военного снаряжения, чем они хотели, было делом нетрудным, особенно при этом идеалисте Рузвельте, с которым Эссекс отлично ладил. В Вашингтоне только и требовалось, что быть блестящим и обаятельным англичанином, водить дружбу со своими сторонниками в Америке и возбуждать отчаянную зависть своих американских врагов. Нос с горбинкой и три ряда орденских планок – этого было вполне достаточно, конечно, в сочетании с его личным обаянием и английским юмором. Но Москва – не Вашингтон, и Эссекс все еще не разобрался в этом городе. В сущности, до настоящего столкновения с Молотовым и не дошло. Плохо то, что неизвестно, последнее это слово Молотова или нет. Испытанный способ – так обставить первый прием, чтобы он казался последним, особенно, когда победа кажется легкой, как, повидимому, кажется Молотову. Но как бы то ни было, Молотов категорически отказался обсуждать иранский вопрос. Это сильно смущало Эссекса, и, хотя ему приходилось переживать куда более серьезные дипломатические провалы, он никогда еще не чувствовал себя таким дураком.

Машина круто свернула во двор посольства, огни фар скользнули по фасаду; она забуксовала на льду, шофер дал газ, машина взяла подъем и остановилась у подъезда. Эссекс подождал, пока шофер откроет дверцу, и, откинув плед из верблюжьей шерсти, вышел из машины. Он уже собирался войти в подъезд, когда кто-то окликнул его: – Это вы, Гарольд?

Эссекс оглянулся и увидел высокого мужчину без пальто, который, размахивая руками, вразвалку подходил к нему.

– Гарольд! – позвал он снова.

– Кто это? – спросил Эссекс.

– Господи, да он не узнает меня!

– Кто это? – повторил Эссекс сердито. Высокий мужчина подошел вплотную.

– Джон Асквит, – сказал он.

– Что вы тут делаете, чорт вас возьми? – Эссекс и Асквит сжали друг друга в объятиях, и Асквит изо всех сил хлопнул Эссекса по спине.

– Я здесь уже три месяца, – сказал Асквит, – я знал, что вы приехали, дружище, но мы только что вернулись из Финляндии. Пойдемте ко мне.

– Куда?

– Вот сюда, идемте.

– Уж этот Асквит! Всегда окажется там, где его и не ждешь. – Эссекс так обрадовался встрече, что даже забыл о Молотове. Он сказал Мелби и Джойсу, что они свободны до утра, и последовал за Асквитом. – Бог мой, как давно мы с вами не видались! Ну как же я рад! А то я здесь уже начал падать духом.

– А что? – спросил Асквит насмешливо. – Разве вам здесь не нравится? – Асквит от души смеялся, грея руки в карманах пиджака. – Где мы виделись последний раз?

– Не помню.

– Вероятно, на каком-нибудь пышном приеме, которые вы так любите, – сказал Асквит.

Они обогнули здание посольства и подошли к небольшому квадратному домику, похожему на тот, где жил Мелби, но двухэтажному. В передней на Эссекса бросился спаньель, и Асквит отогнал его, прикрикнув: – Ложись, Водка!

Женщина, впустившая их, закрыла за ними дверь, поеживаясь от холода.

– Джейн, – сказал Эссекс, обнимая ее. – Все та же Джейн! Как я рад вас видеть. Подумать только, что вы оба здесь.

– Пора нам уже было встретиться, Гарольд, – сказала женщина. – Ты вышел без пальто, – мягко попрекнула она мужа.

– Э-э! – Асквит отмахнулся от жены и пошел вперед. – У нас ваш фактотум, Гарольд. – Асквит ввел Эссекса в гостиную, где ярко пылал камин. – Мак-Грегор! – произнес Асквит, по-шотландски проглотив глухую гласную. – Ваш господин и повелитель здесь, и вот теперь-то вам и влетит.

Эссекс сухо улыбнулся Мак-Грегору, но не сказал ни слова. Пусть почувствует, что он на него сердится. Асквит безусловно стал еще более сумасшедшим, чем был. Джейн Асквит, напротив, еще милее и очаровательнее, чем всегда, – если только это возможно. Эссекс снова подумал, как приятно видеть их, хотя и знал, что Асквит непременно будет ругать всё и вся. Вот уже начинается.

Асквит стоял перед огнем, облокотившись на каминную доску, и свирепо смотрел на прямо на Эссекса.

– Я так и знал, что вы приедете в Москву, – сказал он. – И кое-что для вас приберег.

– Только не очень сложное, Джон, – сказал Эссекс опасливо.

– Не очень сложное! – Асквит воздел руки. – У Вордсворта нет ни одной строки, которая не была бы безнадежно сложной.

– Ну, давайте, – сказал Эссекс. – Что это?

– Ах, что это? – переспросил Асквит. – Вам это понравится, если вы только вспомните. Это написано про вас в Москве, Гарольд. Совершенно точно.

– Я вспомню, – сказал Эссекс. – Что это?

– Жалоба англичанина на французскую революцию. – Какая именно жалоба?

– Вот какая, – сказал Асквит, по-ораторски взмахнув руками. – «Ужасный ход Судьбы! История встает защитницей безумств и тяжких преступлений; безмерной Наглости и Низости – почет, насмешка – Совести, исполненной сомнений! Беги с презреньем тот, кто жгучих слез не льет, от Чванства подлого и Самовосхвалений, от жалкой Трусости, кумир которой – Власть!..» – Асквит ударил себя в грудь и посмотрел на Эссекса. – Дальше, – сказал он, – начинайте, где хотите. Послушаем.

Эссекс начал не задумываясь: – «Недаром сказано, что ярость Человека зерном Грядущего не может в землю пасть. Законам божиим, начертанным от века, спешите подчинить неправый свой Закон, затем что преступил и Честь, и Совесть он, и Человечности священные границы». – Он взглянул на Асквита. – Так ведь? Асквит нетерпеливо затряс своей большой головой. – Разве это все? – вскричал он. – Вы хотите выпустить всю лучшую часть: «Но горе тем, кто в слепоте своей приложит руку к бедствиям народным!» Вот это вам должно понравиться: «Избранница небес, Британия! Не стань рабой пришедшего с чужбины вольнодумства; с презреньем отвернись от галльского безумства, чтоб, вырвавшись, твой гнев не перешел за грань и кровью собственной не обагрил одежды, чтоб запоздалых слез горячая волна бесплодно не лилась на мертвые надежды. О, если юношей твоих, моя Страна, удержит на краю мое предупрежденье, – как сердце вещее Поэта запоет! Кто вечной истины живую силу чует, тот, Родина, к тебе стремит свое моленье – не с тем, чтоб истребить, но чтоб спасти Народ, и поощряет он тебя, и не бичует!» – Асквит дошел почти до неистовства, и это заставило его жену отложить в сторону рукоделие и взмолиться о пощаде.

Эссекс засмеялся, Мак-Грегор тоже.

– Довольно, Джон, – сказала Джейн. – Это нелепо.

– Конечно, нелепо! – сказал Асквит.

– Сядь, пожалуйста, – сказала ему Джейн и обратилась к Мак-Грегору: – Они всегда так, когда встретятся. Они считают себя единственными людьми на земле, которые знают наизусть всего Вордсворта. Вы уж извините их.

– Как это прекрасно! – вздохнул Эссекс.

– Большего вздора никто еще никогда не писал! – воскликнул Асквит.

– Перестань, Джон, – спокойно сказала миссис Асквит.

– Я помню время, когда вы считали Вордсворта единственным английским поэтом, – сказал Эссекс. – А я и сейчас так думаю.

– Единственный поэт еще хуже Вордсворта – это Суинберн, а он вовсе не поэт. – Асквит бросился в кресло и вытянул ноги.

– Вы сами не знаете, что говорите, – сказал Эссекс. – Вордсворт вывел английский язык из состояния упадка и вернул ему былую красоту елизаветинских времен. Вспомните «Кукушку»!

– Чепуха! – Асквит снова встал. – Стихи про кукушек, овечек и птичек. Что это за поэт?

– Такой, каким должен быть английский поэт, – сказал Эссекс. – Не то, что какие-нибудь ирландцы или этот ужасный американец Уитмен.

– Ну и вкус у него! – воскликнул Асквит, перехватив трубку зубами, и тяжело опустился в кресло. – Как вы можете работать с таким человеком? – накинулся он вдруг на Мак-Грегора.

Мак-Грегор был очень смущен. Неистовое красноречие Асквита несколько ошеломило его. Но это было забавно, и он забыл о том, как холодно с ним поздоровался Эссекс. Он даже позабыл свою стычку с Дрейком.

Чтобы утихомирить Асквита, Эссекс снова спросил его, что он здесь делает.

– Зря время трачу, – выпалил Асквит. – Я был послан сюда, чтобы предвосхитить события, которые произойдут в Финляндии, Польше, Румынии и в других пограничных с Россией государствах, но я не гожусь на это. Я должен, очевидно, облазить каждую дыру и осмотреть каждый угол в этих несчастных странах, но с тем же успехом я могу оставаться здесь и жить спокойно. Это чудный город, Гарольд, полный противоречий. Вам известно, что в этой стране мобилизуют собак?

– Нет.

– Представьте себе, – Асквит указал длинным пальцем на своего спаньеля, – чтобы получать мясной паек, Водка должна проходить военное обучение, и в случае войны ее могут мобилизовать. Тренировка, хорошее обращение и тому подобное. И вот вам результат.- Асквит выпрямился и крикнул: «Сюда!» Спаньель, спавший мирным сном, мгновенно прыгнул на колени к Асквиту и стал недоуменно озираться.

– Вы видели что-нибудь подобное? – спросил Асквит. – Скажите, видели?

Эссекс погладил собаку по голове, подергал за уши и привычным движением потрогал ее нос.

К Мак-Грегор откинулся на спинку дивана и негромко засмеялся.

– Я не знал, что у вас есть чувство юмора, – сказал Асквит Мак-Грегору.

– И это англичанин говорит шотландцу! – ответил Мак-Грегор.

– Так тебе и надо, – сказала Джейн Асквит.

– Ну, я очень рад, что у него есть чуточку юмора. – Асквит дернул себя за длинный ус. – Он сцепился с Дрейком.

– Вот как? – спросил Эссекс и посмотрел на Мак-Грегора.

– Да, – сказал Асквит. – Боже мой, до чего было нудно! Хоть бы капля юмора! Если вы его отпустите, он сейчас же вернется в Лондон, потому что считает, что нечего ему разыгрывать дипломата в Москве.

Мак-Грегор подумал: есть ли для Джона Асквита что-либо святое? Он вдруг понял, что за их получасовое знакомство он успел рассказать Асквиту очень многое о себе; своими ехидными, насмешливыми вопросами тот без труда выудил из него все, и Мак-Грегора удивляло, что Асквит так легко об этом говорит теперь.

– Джон! – сказала Джейн Асквит. – Зачем ты так? Мистеру Мак-Грегору это должно быть неприятно. – Мак-Грегор, к своему удивлению, почувствовал, что слова Асквита не задевают его.

– Мак-Грегор – ученый, – сказал Асквит сердито, – и он должен уметь слушать правду. Но вам следует смотреть за ним, Гарольд. Как все ученые, он считает, что обыкновенные человеческие дела его не касаются. Скоро он начнет нападать на вас с точки зрения научной объективности. Он будет говорить вам, когда вы правы и когда вы неправы. Но предложите ему помочь вам немного в иранском вопросе, и он заявит, что это не его дело. Они все такие, эти ученые с чувствительной совестью. Они любят терзаться по поводу зол нашего мира, но одна мысль принять участие в политической жизни или стать на ту или другую сторону приводит их в ужас, и они остаются блаженными, негодующими, объективными и никому не нужными. Они возмущаются, когда политики и милитаристы, используя их науку, сметают с лица земли половину человечества, но все-таки продолжают отдавать свою науку дьяволу. Предоставьте им возможность остановить это – они не воспользуются ею и убегут. Взгляните на Мак-Грегора! Самое малое прямое участие в человеческих делах для него уже слишком много. Он готов уйти и бросить все, предоставив таким опасным людям, как вы и Дрейк, делать, что вам нравится. Не могу этого понять! – сказал Асквит с отчаянием.

– Ты смущаешь мистера Мак-Грегора, – запротестовала его жена.

– Так ему и надо, пусть смущается.

– И вдобавок ты преувеличиваешь, – сказала она.

– Я преувеличиваю, Мак-Грегор? – спросил Асквит.

Но Мак-Грегор решил не сдаваться.

– Зачем вы нападаете на ученых? – сказал он. – Хватит с них научных проблем, к чему им еще другие?

– Если вы не займетесь этими другими проблемами, – сказал Асквит, – от вашей науки ничего не останется. Вам так же нельзя уклоняться от политической ответственности, как и нам, хотя мы ничем не лучше вас. Утешайтесь этим. Самые бесполезные люди на земле – это дипломаты, и мы с Гарольдом хороший тому пример.

– Если вы намерены приняться за меня, Джон… – начал Эссекс.

– Не стану я щадить вас! – вскричал Асквит. – История не знает более зловредных людей, чем дипломаты, Гарольд, и самые мерзкие из них – английские дипломаты, потому что они не вымирают. Всегда находится еще один Эссекс и еще один Асквит, и когда мы отправляемся на небо или в ад, мы и там становимся легатами бога или чорта и продолжаем заниматься дипломатией.

– Не богохульствуй, Джон, – сказала Джейн Асквит.

– Да посмотрите на мой род; это самый преступный род во всей Англии: сплошь одни воры, плуты, грабители, лгуны, придворные и потаскухи, начиная с Анны Годстоун, которая отказалась от честной жизни лондонских трущоб ради милостей обожравшегося распутного короля. Так появились Асквиты, и с тех пор они всегда были дипломатами.

– А теперь ты говоришь гадости, – кротко и безнадежно сказала Джейн.

– Прости, Джейн, но я стараюсь вознаградить Мак-Грегора за его смущение. Я объясняю ему, что дипломаты хуже бедных желчных ученых. Если тебе не нравится моя собственная родословная, я могу начать с папского двора, с колыбели современной дипломатии. Это наилучший пример, ибо где же было зародиться нашему ремеслу, как не в смердящей грязи средних веков.

Эссекс запротестовал: -Я не видел вас пять лет, Джон, и не успели мы сказать двух слов, как вы уже обличаете папизм. Что общего между папизмом и дипломатией, и к чему вы приплели его?

– Разве папские легаты не были первыми дипломатами? – спросил Асквит. – Разве мы не унаследовали каноны дипломатического ремесла от папских легатов в Риме?

– Что за чепуха, – сказал Эссекс. – Первыми великими дипломатами были писатели, философы и патриоты: Данте, Боккаччо, Петрарка.

– Безнадежные дилетанты! – возразил Асквит. – Настоящими профессиональными дипломатами были Борджиа и Медичи. Они опутали всю Европу сетью церковников и папских шпионов, и вот от них-то мы и произошли. Единственный стоящий человек того времени – Макиавелли, а посмотрите, как его все поносят. И только венецианские купцы внесли в нашу профессию крупицу честной крови.

– Вот еще! – сказал Эссекс. – Купцы!

– Это были честные и просвещенные республиканцы, – сказал Асквит. – И к своим решениям и действиям они не подмешивали папского ханжества и лжи. Их доклады венецианскому сенату служат образцом ясности и точности, и ни один из них не был папским агентом.

– Чего вы взъелись на папизм? – сказал Эссекс.

– Я взъелся на дипломатию. – Асквит поднялся, долго искал свой кисет, нашел его наконец в рабочей корзинке жены и стал набивать трубку, просыпая табак на скатерть. – Первый дипломат, который прибыл в Англию, доктор Родериго Гандесальви де Пуэбла, был папским шпионом. Но в то время мы знали, как следует обращаться с иностранными дипломатами. Генрих VII спускал на них собак и время от времени колотил бычьим мослом. Будь у нас побольше таких королей, как Генрих VII, не было бы Аахенского договора, подписанного через триста лет после его смерти, и не были бы узаконены дипломаты – все эти послы, посланники, полномочные представители, нунции и прочие люди с хитроумными титулами, наделяющими достоинством самых бесчестных негодяев. Мы пользуемся правом экстерриториальности, мы стоим над странами, в которых живем, мы богаты, уважаемы, красноречивы, остроумны, лживы, коварны, бесчестны и наглы, и мы успокаиваем свою совесть тем, что наша деятельность узаконена и носит пышное название. Дипломатия! Позорное пятно на деяниях человеческих!

– Если ты кончил, Джон, – заметила миссис Асквит, вставая, – то я сварю кофе.

– Он еще хуже, чем был, – сказал ей Эссекс.

– Он очень тоскует по дому, – ответила Джейн Асквит.

– Пойди, приготовь кофе, – сказал Асквит жене, а сам улегся на диван и стал пускать к потолку клубы табачного дыма.

– Как вы его только терпите! – крикнул Эссекс вслед миссис Асквит.

– Ничего, потерпит, она еще молодая, – ответил Асквит. – Я старше ее на десять лет, должна слушаться. Почему вы не женились, Гарольд?

– Ты совсем отбился от рук, – сказала Джейн, входя в комнату с кофейником; она подошла к камину и поставила кофейник на маленький металлический треножник над огнем.

– Извините его, мистер Мак-Грегор. Я вижу, что вас смущают его дурачества, и я вас понимаю.

– Я ничуть не смущен, – сонно ответил Мак-Грегор.

– Конечно, смущен, – сказал Асквит. – Спросите его, где он шатался, когда должен был быть при вас, Гарольд. Спросите его, как он смел сцепиться с Френсисом Дрейком. Вот почему он смущен.

– Из-за чего вы сцепились с Дрейком, Мак-Грегор? – Эссекс спросил не потому, что так сказал Асквит, а потому, что ему самому хотелось узнать.

– Произошел небольшой спор, ничего больше, – ответил Мак-Грегор.

– Враки, – заявил Асквит. – Конечно, все было очень вежливо, но колкости так и сыпались. Знаете, Гарольд, этот милый Мак-Грегор умеет возмущаться, а это не разрешается. Помните, Мак-Грегор, вам нельзя возмущаться – ведь вы ученый и всегда должны обо всем судить беспристрастно.

– О чем вы говорите? – спросил Эссекс.

– Я говорю об этом молодом человеке, который недоволен собой, потому что он копается в мелких делишках посольства, вместо того чтобы возиться с какими-то камушками в какой-нибудь вонючей лаборатории.

Мак-Грегор, к величайшему удовольствию Асквита, в смущении провел рукой по волосам.

– Знаете, Гарольд, где он пропадал в то время, когда Должен был сопровождать вас?

– Нет.

– Он вам не скажет, а я скажу. Гулял по Москве с Кэтрин Клайв, дочерью старого Сэнди Клайва. Вот вам и академик!

– Так она дочь Сэнди Клайва? – спросил Эссекс.

– Да. Видели ее? Такая высокая, стройная?

– Видел.

– Мак-Грегор тоже видел, – сказал Асквит. – Давайте позовем ее сюда. Чудесная девушка, эта Кэти.

Асквит потянулся к телефону, но Джейн остановила его.

– Не надо, Джон, – сказала она, – оставь мистера Мак-Грегора и Кэтрин в покое. Я не хочу, чтобы она приходила, потому что ты начнешь их дразнить.

– Дразнить Кэти? – возмущенно сказал Асквит. Да я слово при ней боюсь сказать.

Мак-Грегору слишком хотелось спать, чтобы он мог оценить заступничество Джейн Асквит. Глаза у него были открыты, но остатки хмеля разморили его, и он сидел неподвижно, скрестив ноги и крепко сжав руки, пытаясь слушать Эссекса, потому что ему хотелось знать, что Эссекс скажет о нем.

Но Асквит расспрашивал Эссекса о Молотове.

Эссекс развел руками. – Он даже не хочет говорить об Иране.

– А что нам от русских нужно в Иране? – спросил Асквит.

– Просто хотим немного посчитаться, – сказал Эссекс.

– Хо-хо! Не на таких напали. Что же вы думаете теперь делать?

– Я думаю начать с ноты, – ответил Эссекс, – вежливой, официальной ноты, требующей обсуждения наших предложений ввиду серьезной ситуации, создавшейся в Азербайджане.

– Бросьте все и уезжайте домой, – сказал Асквит. – Даром время теряете.

Джейн Асквит подала кофе прежде, чем спор успел разгореться.

Мак-Грегор несколько пришел в себя и понял, что Эссекс и Асквит говорят не о нем. Он остался ждать Эссекса, чтобы выйти вместе и узнать, очень ли Эссекс на него сердится.

– Так вы сцепились с Френсисом Дрейком? – беззлобно спросил Эссекс Мак-Грегора, когда они наконец вышли на заснеженный двор.

Мак-Грегор почувствовал, что он не может объяснить Эссексу свою стычку с Дрейком.

– Он просто спрашивал меня, где я был и что делал, – ответил Мак-Грегор.

– Видите ли, Мак-Грегор, Дрейк работает здесь в очень трудных условиях. – Мак-Грегор промолчал. – Вы в самом деле хотите вернуться в Лондон или это очередная выдумка Джона? – Эссекс говорил небрежным тоном, как будто не придавал этому особого значения.

– Если я вам больше не нужен, я хотел бы уехать, – сказал Мак-Грегор.

– Из-за Френсиса Дрейка?

– Нет, – сказал Мак-Грегор и больше ничего не прибавил. Он не мог объяснить Эссексу то внезапное чувство беспомощности, которое он испытал во время разговора с Дрейком. Как это ни странно, Мак-Грегор многое объяснил Асквиту, может быть, потому, что Асквит сумел вызвать его на откровенность. Эссексу же он ничего не мог сказать. С другой стороны, он не хотел, чтобы Эссекс на него сердился.

– Пожалуй, я мог бы обойтись без вас, Мак-Грегор, – задумчиво проговорил Эссекс, словно он, трезво взвесив все обстоятельства, оказывал Мак-Грегору милость, отпуская его. – Я, видимо, задержусь здесь некоторое время и легко смогу вытребовать из Лондона кого-нибудь еще, в случае, если вы захотите вернуться домой. – Эссекс знал, что он не может вытребовать из Лондона другого помощника, да он и не хотел никого из Лондона. Он хотел работать с Мак-Грегором и знал, что Мак-Грегор останется. Кому приятно, что его отпускают так легко и не считают незаменимым? Эссекс не сомневался, что Мак-Грегор останется без всякого принуждения, по доброй воле.

– Утром сообщите мне, как вы решили, – сказал Эссекс и, чтобы окончательно убедить Мак-Грегора, добавил: – Я помирю вас с Дрейком. Покойной ночи.

– Покойной ночи, – ответил Мак-Грегор. Ему уже не хотелось спать, он чувствовал себя слегка обиженным тем, что его не удерживают, и готов был винить Эссекса за глупое положение, в которое попал.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Высоко поднявшееся солнце светило в хорошо натопленную комнату Мак-Грегора и золотыми зайчиками играло на медной решетке камина. Легкие ситцевые занавески свободно пропускали даже неяркое зимнее солнце. Проснувшись, Мак-Грегор встал и долго сидел на кровати, освещенной снопом золотистых лучей, вновь и вновь перебирая решения, к которым он пришел после своего тяжелого сна. При ясном дневном свете он понял, что решений, собственно никаких нет, кроме разве одного, да и то он не был уверен в том, что сможет его выполнить.

Он принял ванну, позавтракал и позвонил Кэтрин Клайв.

Когда она отозвалась, он сказал: – Это я, Мак-Грегор.

– Доброе утро, – ответила она. – Ну как, разыскали вас вчера вечером?

Он рассказал ей, как было дело.

– Может, мне объяснить сэру Френсису, что это я была виновата в вашем исчезновении?

– Нет, не стоит, – сказал Мак-Грегор.

Она засмеялась. – Он, должно быть, и сам знает.

Ему не хотелось говорить о Дрейке.

– А ведь сегодня, пожалуй, хорошо на катке, – быстро переменил он тему разговора.

– А вы можете достать коньки?

– Нет. Но, вероятно, вам это нетрудно сделать.

– Пожалуй, – сказала она. – Только не подтает ли лед на солнце?

– Не думаю, – ответил Мак-Грегор.

– Ну хорошо, – протянула она. – Тогда, может быть, в перерыв перед завтраком? Потом я буду занята.

– А когда у вас завтрак? – спросил он.

– Часа через полтора; давайте встретимся ровно в час на теннисной площадке. Вы вообще-то катаетесь?

– В жизни не пробовал.

– Гм! Вы, как видно, из тех людей, которым хочется все испытать.

Он вовсе не принадлежал к такому сорту людей, но замечание это было ему приятно.

– Только в том случае, если дело обходится без лишних хлопот, – сказал он.

– Ну что ж, посмотрим, – сказала она. – Так, значит, в час?

– Хорошо.

Все складывалось очень удачно, и он рассмеялся при мысли о своих недавних сомнениях. Он думал, что она отложит встречу на катке до другого раза, ведь вчерашний вечер явился полной неожиданностью и для него и для Кэтрин Клайв. Выходит, в конце концов, не такой уж он увалень, если сумел так быстро закрепить их знакомство. Ему хотелось показать себя этой женщине с лучшей стороны, но он сомневался, хватит ли его на это.

Он вышел во двор, и солнце, ударив ему в глаза, вновь пробудило в нем тоску по сухому зною хорошего летнего дня в Иране, когда резкий солнечный свет, отражаясь от скалистых гор, заливает голые равнины. Он обернулся и посмотрел на город. Отсюда, со двора, был хорошо виден только Кремль, но внешний облик Москвы дополняли для него силуэты зданий, мачты высокого напряжения и широкие дуги мостов. Это был древний и вечный город. Жужжание самолета, еле видневшегося в небе, казалось здесь Мак-Грегору неуместным.

Эссекса еще не было, а мисс Уильямс подбрасывала уголь в камин.

– Все сегодня опаздывают, – сказала она и посмотрела на Мак-Грегора, чтобы убедиться, не сердится ли он. – Очень жалею, что вчера я не смогла найти вас во-время. – Очевидно, это ее тяготило.

– Я сам виноват, – успокоил он мисс Уильяме.

– В сегодняшних телеграммах есть приятные новости, – быстро заговорила она. – Новые ставки для государственных служащих. Наше основное жалованье, вероятно, будет повышено, как только отменят военные прибавки. Неплохое начало для нового года, – добавила она, выходя из комнаты.

Мак-Грегор не стал читать о ставках. Он просмотрел несколько телеграмм из Тегерана и две телеграммы из Нью-Йорка, переданные через Форейн оффис. В нью-йоркских была приведена речь, произнесенная в Гарвардском университете одним из помощников государственного секретаря. Он оценивал положение в Иранском Азербайджане как дело рук антидемократических элементов и разных смутьянов, которые пытаются вызвать в Иране революцию, свергнуть законно избранный парламент и тем самым помешать тегеранскому правительству бороться за осуществление демократических реформ. Мак-Грегор горько рассмеялся. Вошел Эссекс и спросил, почему у него такой кислый вид.

– Да вот тут сообщение из Нью-Йорка, – сказал Мак-Грегор.

Эссекс уже не слушал его. Просмотрев сводку высказываний английской печати по поводу его собственной миссии, он прочел Мак-Грегору вслух некоторые выдержки. В двух из них сообщалось, со ссылкой на достоверные источники, что Эссекс по приезде в Москву виделся со Сталиным. Одна консервативная газета утверждала, что Эссекс и Сталин уже договорились о создании комиссии по изучению ситуации в Иране. Газета «Дейли уоркер» сообщала, что лорд Эссекс не виделся со Сталиным, что он напрасно теряет время в Москве, и рекомендовала ему отправиться в Иран и ознакомиться с положением на месте.

– Все это чушь, – сказал Эссекс и швырнул сводку в камин. – Меня всегда изумляло, чего только не выдумают эти молодчики.

Мак-Грегор ожидал, что Эссекс спросит его, как он решил относительно своего отъезда в Лондон, но Эссекс, видимо, просто забыл об этом, и Мак-Грегор почувствовал себя обиженным.

– Вчера я не успел сообщить вам, что встретил двух американцев – Хэмбера и Стайла, которые спрашивали о вас, – сказал он Эссексу, чтобы напомнить ему о вчерашнем разговоре. – Они просили известить вас о том, что они здесь.

– Да, да, Хэмбер и Стайл. Они уже звонили мне утром. Завтра или послезавтра мы побеседуем с газетчиками, Мак-Грегор, учитывая ответ, который получим на ноту. Говорить с ними официально до окончания миссии слишком рискованно. Эти газетчики всё так по-своему поворачивают, что с ними надо держать ухо востро. Но одного-двух можно пригласить к нам на обед завтра или послезавтра, совершенно неофициально – просто, чтобы ориентировать их кое в чем.

– Да они, повидимому, и так уже всё знают, – сказал Мак-Грегор.

– Да, это такие бестии, особенно Хэмбер. Я знаю его много лет. Толстокож, как носорог, но, повидимому, этого требует его профессия. Ну, Стайл – тот немножко поделикатнее. Увлекающийся молодой человек. Мы с ним встречались в Париже. Надоедал он мне там отчаянно. Между прочим, горячий приверженец русских.

– Он изменил свою точку зрения, – сказал Мак-Грегор.

– Ах, вот как? От них, конечно, всего можно ожидать, от этих правдоискателей. А вот Хэмбер, тот всегда верен себе, и с ним я могу столковаться скорее, чем с нашими английскими журналистами. Никогда еще не встречал английского журналиста, который бы мне по-настоящему нравился. Жизни в них нет; все они либо малокровные интеллигентишки, либо так, туристы. В прежние времена из «Таймс» выходили такие люди, как Черчилль и Керзон. Среди теперешних английских журналистов нет Черчиллей, но я не удивлюсь, если этот Хэмбер в один прекрасный день станет президентом Соединенных Штатов. Он явно на это рассчитывает.

Мисс Уильямс появилась в дверях и сказала, что сегодня в четыре часа отправляется дипломатическая почта в Лондон.

– А что, разве будет самолет? – спросил ее Мак-Грегор.

– Да, в пять тридцать, – ответила она. Дождавшись ухода мисс Уильяме, Эссекс спросил Мак-Грегора, не собирается ли он улететь.

Мак-Грегор почувствовал удовлетворение.

– Нет! – сказал он. – Я, пожалуй, готов остаться.

– Я так и думал, что вы останетесь, – сказал Эссекс. – Я вижу, вам не очень нравится ваша новая работа, Мак-Грегор, но это пройдет.

– Беда в том, что я в ней ничего не смыслю, – сказал Мак-Грегор.

– Я в молодые годы смыслил ничуть не больше вашего. Помню, как я поехал в Париж с Ллойд Джорджем – это было мое первое настоящее дело, и я в нем ровно ничего не понимал. Хотите верьте, хотите нет, но вначале всякие там статьи и пункты мирного договора казались мне сплошной тарабарщиной, а под конец я уже разбирался во всех тонкостях. Это вооружило меня тем первоначальным опытом, который был мне так нужен; и точно так же вам, Мак-Грегор, наша миссия даст немало ценного опыта для начала. Так что, если вы в чем-нибудь со мною не согласны, не смущайтесь и возражайте. Несомненно, это будет на пользу нам обоим. Может быть, и сейчас у вас есть какие-нибудь вопросы, которые вы хотите обсудить, пока мы не перешли к дальнейшему?

– Нет. У меня нет вопросов, – ответил Мак-Грегор.

– Вы в этом уверены?

Мак-Грегор был уверен. Все, что он ни сказал бы сейчас Эссексу об Иране, прозвучало бы, как пустая фраза. Эссекс своей постановкой вопроса лишил смысла все те доводы, которые Мак-Грегор мог бы привести в защиту собственной точки зрения. Промолчал он и потому, что не хотел до поры до времени подчеркивать свои расхождения с Эссексом. Он хотел остаться в Москве и дальше этого не заглядывал, хотя ему далеко не ясно было, что именно удерживает его здесь. Он догадывался, что дело не только в хорошей погоде, но от дальнейшего уточнения уклонялся.

– Вы предполагаете послать с сегодняшней почтой отчет о свидании с Молотовым? – спросил Мак-Грегор Эссекса.

– Да, думаю, что пошлю.

– Когда я вам буду нужен?

Эссексу не хотелось думать об отчете; ему неприятно было облекать в слова тот непреложный факт, что его первое свидание с Молотовым прошло вовсе не так уж удачно.

– В котором часу мы сегодня завтракаем у Мелби? – спросил он.

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор. – Я собирался покататься на коньках.

– С нашей прекрасной спортсменкой?

– Да.

– Ну что ж, тогда потрудимся над отчетом после завтрака. А до того договоритесь с Мелби и с переводчиком и вытяните из них все, что возможно, в подкрепление моей памяти. Пусть каждый повторит вам, что говорил Молотов, и сверьте обе версии. Я люблю оперировать точными цитатами. Я бы сделал это сам, но мне надо еще повидать Френсиса по поводу ноты. – По правде говоря, ему не хотелось перебирать с этими дураками подробности беседы с Молотовым: достаточно было собственных неприятных воспоминаний.

По дороге в кабинет Дрейка Эссекс встретил на лестнице Кэтрин Клайв, поздоровался с ней и остановился поговорить.

– Доброе утро, лорд Эссекс. – Она не спешила уйти.

– Я слышал, вы собираетесь на каток? – спросил Эссекс.

Она кивнула и пошла вверх по лестнице.

Эссекс последовал за ней. – Я хотел просить вас позавтракать со мной сегодня. Мне было бы приятно поговорить с вами о вашем замечательном отце.

– Позавтракать с вами? Где?

– У сэра Френсиса Дрейка.

– Он может не захотеть завтракать со своей подчиненной, – сказала она, и лорд Эссекс засмеялся.

– А мы ему скажем, что я старый друг вашей семьи.

– Да, но ведь меня будут ждать на катке, – напомнила она Эссексу и тут же добавила: – Правда, лед сегодня неважный.

– Коньки от вас не уйдут, – сказал Эссекс. Когда они дошли до дверей Дрейка, она взглянула на Эссекса и сказала: – Что ж, посмотрим, что скажет сэр Френсис.

Эссексу почудилась в ее словах насмешка над Дрейком или, во всяком случае, намек на то, что Дрейка стеснит ее присутствие за завтраком. Но, поглядев на постное лицо Дрейка и обменявшись с ним приветствиями, Эссекс решил, что ошибается. Он подождал, пока Кэтрин Клайв не закончила короткой беседы с Дрейком о четырех пунктах советско-польского торгового договора. Когда они стали обсуждать вопрос о перешивке на широкую колею железнодорожного пути между Польшей и Россией, дело дошло даже до спора. Дрейк утверждал, что ширококолейная железная дорога – это орудие политического проникновения России в Польшу, попытка поставить Польшу в зависимость от русского транспорта, а Кэтрин Клайв говорила, что это вызвано потребностью в большем грузообороте и что против этого едва ли стоит возражать. Спор был мягкий, вежливый, едва заметный, но на Эссекса он произвел впечатление и в то же время позабавил его.

Когда с этим было покончено, он сказал Дрейку: – Вы не будете возражать, Френсис, если мисс Клайв позавтракает с нами? Я старый друг ее отца, и нам есть о чем поговорить.

Дрейк бросил быстрый взгляд на Кэтрин, но та и виду не подала, что это ее касается.

– Пожалуйста, – ответил Дрейк. – Кэтрин – всегда желанный гость.

Кэтрин едва заметно улыбнулась и вышла из кабинета.

– За завтраком будут еще два гостя, – поспешно сказал Дрейк. – Они только что прибыли с миссией из Лондона. Это представители Имперского Управления по пшенице. Один – лейборист Клипп, член парламента, а другой – какой-то ученый.

– А что им тут нужно? – спросил Эссекс.

– Собираются что-то разузнавать о русских методах выращивания пшеницы, хотя представить себе не могу, чему русские могут научить нас по этой части?

– А когда они пожаловали?

– Вчера вечером. Остановились в другом нашем доме.

– А я и не знал, что у вас есть другой дом!

– Как же, есть, – сказал Дрейк. – Все наши торговые представители помещаются в другом доме, в районе Арбата. Нам надо бы еще один дом, чтобы разместить сотрудниц министерства информации, которые сейчас живут в «Метрополе». Мне очень не нравится, что им приходится жить в гостинице, это на них дурно влияет. Там слишком много корреспондентов, они создают атмосферу беспорядка, распущенности. Это вредит репутации посольства.

– Так получите у русских еще одно здание, – сказал Эссекс. – Требуйте его!

Сэр Френсис Дрейк сложил вместе кончики пальцев и поглядел на Эссекса, уже в сотый раз стараясь отдать себе отчет, какой процент насмешки содержится в его словах. Ему каждый раз чудился в них вызов, но не такой он был человек, чтобы принимать всякие дурацкие вызовы. Решив и на сей раз оставить их без внимания, Дрейк стал перебирать бумаги на столе.

Эссекс вздохнул. – Я слышал, у вас тут вчера произошла размолвка с Мак-Грегором. Он об этом сожалеет, так же как и я. Если хотите, я постараюсь, чтобы он не попадался вам на глаза.

Дрейк опять не смог разобрать, издевается над ним Эссекс или нет.

– Он довольно невыдержанный молодой человек, Гарольд. Я не люблю таких в посольстве. Они всегда впутываются в неприятности, а мне бы не хотелось никаких осложнений, пока я несу здесь ответственность за всех. – Вина Мак-Грегора выглядела теперь вовсе не такой непростительной, какой сам же Дрейк намеревался ее представить.

– Пусть это вас не тревожит, – сказал Эссекс. – Он исправится.

– Будем надеяться, – заявил Дрейк и подумал, что когда-нибудь ему надо будет взять реванш за все эти увертки Эссекса и как следует осадить его, но сейчас не время и не место для этого. Сейчас у них общая задача – надо справиться с русскими, и он окажет Эссексу полную поддержку в этом, он поможет составить самую резкую ноту русским. – Поговорим о ноте, Гарольд, – сказал он.

Обсуждение ноты заняло более часа, и Дрейк чувствовал, что он выполнил свой долг, хотя кончилось все тем, что Эссекс вышел из кабинета, небрежно помахав рукой, как будто дело это вообще не представляло особой срочности. Ничего, скоро Эссекс потерпит фиаско, вот тогда будет на что полюбоваться.

Но Эссекс, видимо, пока не опасался за успех своей миссии. Вернувшись к себе в кабинет, он нашел там Мак-Грегора, ожидавшего его с материалами, добытыми у Мелби и Джойса.

– Вы будете работать над отчетом до завтрака? – спросил Мак-Грегор.

– Нет, потом, – отмахнулся Эссекс.

– Тогда придется начать тотчас же после завтрака, – сказал Мак-Грегор. – Конечно, если вы хотите поспеть к сегодняшней почте.

– Ничего, успеем, – нетерпеливо отозвался Эссекс.

На столе зазвонил телефон, он сказал в трубку «хэлло!», протянул ее через стол Мак-Грегору и с интересом посмотрел – какое у него будет лицо, когда он услышит голос Кэтрин Клайв.

– А, это вы! – изумленно проговорил Мак-Грегор.

Кэтрин не стала терять время на объяснения и подробности.

– Очень сожалею, – сказала она, – но коньки придется отложить, мистер Мак-Грегор. Я сегодня завтракаю с вашим патроном и сэром Френсисом Дрейком.

Мак-Грегор посмотрел на Эссекса, который чинил длинное гусиное перо и пробовал его на белом листе бумаги, проводя большие, размашистые линии.

– А вы не могли бы отделаться от этого завтрака? – сказал Мак-Грегор.

– Конечно, могла бы, но ведь на каток можно пойти и завтра.

– Да, разумеется.

– К тому же лед подтаял.

– Разве? – сказал он недоверчиво.

– Да. Мне очень жаль, но… Вы сердитесь?

– Нет, отчего же. Можно отложить до другого раза.

– Вот именно.

– До свидания, – сказал он.

– До свидания, мистер Мак-Грегор, – сказала она, – и не сердитесь.

Мак-Грегор положил трубку и сел за свой стол. Наступило молчание, только Эссекс гудел что-то себе под нос и царапал бумагу гусиным пером. Но долго сидеть так и молчать Эссекс не мог, он зевнул, потянулся, потом сунул ноги в ботинки и встал.

– Я иду завтракать, Мак-Грегор, – сказал он.

Мак-Грегор ничего не ответил, и Эссекс неторопливо отправился к Дрейку, впервые почувствовав себя молодым за все свое пребывание в Москве.

За превосходным завтраком из отбивных телячьих котлет с картофельным пюре Эссекс наслаждался обществом члена парламента и ученого. Он с удовольствием наблюдал и поддразнивал таких людей; ему ничего не стоило произвести на них впечатление. Член парламента был небольшого роста, средних лет, с густой порослью черных волос. За его роговыми очками прятались острые глазки. Самоуверенный, энергичный в движениях, он держался довольно развязно и говорил на грубоватом северном диалекте, в который временами вкрапливал лондонские словечки. Ученый был полной его противоположностью; Эссексу он казался похожим на священника… как, впрочем, и все вообще ученые. Это был маленький седой человечек, проявлявший мало интереса к Кэтрин Клайв, Эссексу, сэру Френсису Дрейку и ко всем прочим, включая сюда и своего спутника – члена парламента. Последний, наоборот, был восхищен знакомством с Эссексом и от всего сердца смеялся всем его шуткам. Но особенно он был очарован Кэтрин и все время обращался к ней. Эссекс это заметил и подыгрывал ему, хотя Кэтрин Клайв не отзывалась на эту словесную игру. Она просто присутствовала за столом и санкционировала происходящее, как бы заранее дав на все свое согласие. Но это только еще пуще раззадоривало члена парламента. За десертом из абрикосов и яблок он объяснил ей цель своей миссии.

– Мы не беспокоимся за свою имперскую пшеницу, мисс Клайв, – сказал Уолтер Клипп, подняв указательный палец. – Нас интересуют наши соперники. Русские утверждают, что они достигли больших успехов в опытах с многолетней пшеницей и с превращением яровой пшеницы в выносливые озимые сорта. Официально мы прибыли сюда для обмена информацией о методах посева пшеницы, но в своем кругу я могу сказать, – разумеется, не для огласки, – что цель нашего приезда – установить, насколько достоверны утверждения русских, будто бы им удалось вырастить многолетнюю пшеницу, которая всходит пять лет подряд без пересева. Подумайте, что станет с нашим имперским рынком, если русские действительно вывели такие сорта. Они станут выращивать тогда столько пшеницы, что вытеснят нас с мирового рынка, хотя сейчас на нем пшеницы еще нехватает. Подумайте также о преимуществах, которые дало бы нам самим обладание такими сортами. Это открыло бы перед нами безграничные возможности.

– Так вы что же, предполагаете выкрасть их у русских? – спросил Эссекс.

Клипп гулко захохотал. – Нет! Вот тут-то нам и нужен Шейм. Он генетик, и если кто-нибудь может разобраться в том, что делают эти русские с пшеницей, так это Шейм. Он ведь лучший генетик Англии, не правда ли, Шейм?

Шейм ничего не ответил. Он жевал яблоко и хотел только одного: чтобы Клипп поскорее замолчал.

– Значит, вы будете шпионить за русскими? – спросил Эссекс.

Этот вопрос тоже развеселил Клиппа.

– О нет, – сказал он. – Шейм будет наблюдать за ними, изучать их методы, слушать их объяснения и оценивать результаты. Он сейчас же сможет сказать, стоящее ли это дело. Не правда ли, Шейм? Мы его и взяли как специалиста. Он написал уйму статей о наследственности и влиянии среды.

– Но какое отношение имеет наследственность к выращиванию пшеницы? – спросила Кэтрин Клайв.

– Что вы, милая барышня! Да самое прямое! – воскликнул Клипп. – Чтобы получить многолетнюю пшеницу, надо изменить среду, влияющую на зерно, преодолеть его наследственные склонности. Этот русский, Лысенко, считает все наши законы и понятия о наследственности никуда не годными. Он утверждает, что почти все можно скрещивать со всем, разумеется, в растительном мире, надо только правильно приступить к делу и обеспечить соответствующую среду. Ведь так вы мне объясняли, Шейм?

– Да, вроде этого, – пробормотал тот.

– Но как же вы раскусите этого Лысенко? – спросил Эссекс. – Русские едва ли примут вас с распростертыми объятиями, а обмануть их, я думаю, не легко.

– Мне кажется, их никто и не собирается обманывать, – вмешался Дрейк.

– Ну, как сказать. – Клипп многозначительно улыбнулся. – Шейм – ученый, да и я до некоторой степени специалист. Мы приехали не переговоры вести. Нам они доверяют. Не то, что вам, дипломатам, лорд Эссекс. – Он рассмеялся собственной шутке.

Рассмеялся и Эссекс. Его не раздражала вульгарность Клиппа, так как он понимал, что это была своего рода защитная реакция на блестящее общество. Кроме того, Эссекс знал, что Клипп не дурак. Он был ставленником Моррисона и, работая во время войны в имперском Управлении по пшенице, заслужил репутацию превосходного администратора. Шумливая развязность была вполне естественна у подобного человека в подобных обстоятельствах. Эссекс догадывался, что Клипп сошелся на короткую ногу с заседавшими в Управлении лордами и консервативными членами парламента и, повидимому, решил, что с ними, в конце концов, не так уж трудно сговориться. Вот и теперь он пытается поговорить по душам с Дрейком. Эссекс предчувствовал, что это будет интересно.

– Скажите мне, сэр Френсис, – начал Клипп, – каковы у нас теперь отношения с советским правительством? Можно их назвать хорошими?

– Постольку, поскольку, – уклончиво ответил Дрейк и подал знак лакею разливать шампанское, надеясь замять этот разговор в самом начале.

– Довольны ли мы, например, положением в Польше? – не унимался Клипп.

– Об этом, собственно, надо спросить наше посольство в Варшаве, – упирался Дрейк.

– Да, но ведь это касается и наших отношений с Россией, поскольку Россия вместе с Англией вручили власть теперешнему польскому правительству и гарантировали ему поддержку. Честно ли выполняют русские свои обязательства?

– Да, так, как они их понимают, – сказал Дрейк. – Хотя мы часто бываем не согласны, что понимание это правильно.

– Очень часто, – подхватил Клипп, – и в этом-то и заключается вся проблема наших отношений с Россией. Мы очень часто бываем не согласны, что их толкование правильно. В сущности, мы никогда не бываем согласны. И что же мы делаем, чтобы понять эту русскую точку зрения, сэр Френсис? Как изучает посольство русскую проблему?

– Применяем наши обычные методы изучения страны, мистер Клипп.

– Но этого наверняка недостаточно, – сказал Клипп. – Россия загадочная страна, и нам надо бы попытаться взглянуть на нее глазами самих русских.

– Мне помнится, что один из наших послов обязал посольских секретарей и прочий персонал изучать официальную русскую историю Всесоюзной коммунистической партии.

– Как? Большевистскую историю?

– Да. Помните, Кэтрин? Вы, кажется, уже были здесь тогда?

– Да, я была здесь, – сказала она, – но историю не изучала.

– Почему же? – спросил ее Клипп.

– Я уже раньше все это читала, – ответила она.

– И как вам понравилось прочитанное? – продолжал Клипп.

– Я уже забыла, – сказала она.

– Не слишком ли опасен большевизм, чтобы относиться к нему так легкомысленно? – спросил Клипп Дрейка.

– Может быть, – ответил тот.

– Ну, знаете, в этом вопросе нет никаких «может быть». Даже у нас в Англии коммунисты создают очень опасное положение. Они пытаются проникнуть в лейбористскую партию. подрывать ее изнутри, большевизировать ее.

Последовала вежливая пауза, потому что из всех присутствующих Клипп был единственным лейбористом.

– Премьер-министр озабочен создавшимся положением, – доверительно заявил Клипп. – Как и мистер Черчилль.

– Черчилль обеспокоен большевизацией лейбористской партии? – Кэтрин Клайв с нескрываемым изумлением поставила свой бокал шампанского на стол.

– Конечно! Бывают обстоятельства, мисс Клайв, когда все мы поднимаемся выше партийных интересов.

– Вот как? – сказала она.

– А во время всеобщих выборов вы тоже поднимались выше партийных интересов? – осведомился Эссекс.

Клипп снова загрохотал: – Прямо в точку, лорд Эссекс. Но нам представился случай постоять за себя, мы имели на это право, воспользовались этим правом и, как изволите видеть, выиграли битву. Выиграли блистательно!

Дрейк нервно прихлебывал шампанское, надеясь, что на этом кончится политический спор, но Эссекс уже нацелился на генетика Шейма.

– Ну, а как в мире науки? – спросил он Шейма. – Вы тоже боитесь большевизации?

Шейм склонил свою седую голову.

– Наука вне политики, – сказал он.

– И не может быть большевизирована? – настаивал Эссекс.

– Думаю, что нет, – сдержанно ответил Шейм.

– Ну, а каковы русские ученые? Что они – безнадежны или среди них есть люди мыслящие, люди с революционными стремлениями?

– Есть даровитые, есть и бездарные.

– А в какой именно области?

– Ну, об этом трудно судить. Наши математики считают, что русские сильно продвинулись в высшей математике и в физических науках. А вот биологи у них довольно примитивны.

– А генетики?

– Это нам предстоит выяснить.

– А мистер Лысенко?

– Я, конечно, отношусь скептически…

– Они действительно вывели многолетнюю пшеницу?

– Мы затем и приехали, чтобы это выяснить, – вмешался Уолтер Клипп. – Хотя Шейм вообще во всем этом сомневается. Не правда ли, Шейм?

– Пока все это представляется мне несколько туманным, – пробормотал Шейм.

Эссекс понял, что Шейм, пользуясь правом ученого на осторожность в суждениях, большего не скажет. Шейм, вероятно, был даже доволен, что Клипп говорит за него, как ни беспомощны были научные объяснения члена парламента. Но лучше уж терпеть это, чем впутываться в политику.

Эссекс сделал еще одну попытку.

– А как это отразится на общем положении в мире, если многолетняя пшеница окажется в ваших руках? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Шейм.

– Не вызовет ли это революции в производстве пшеницы?

– Может быть.

– Ведь это может сказаться на мировой экономике?

– Может.

Тут Эссекс сдался.

Дрейк встал из-за стола и предложил выпить кофе в маленькой гостиной. Он повел туда Кэтрин, степенно шагая рядом с ней. Следуя за ними, Эссекс снова отметил чрезмерную натянутость в их обращении друг с другом. А когда Кэтрин, сев в мягкое кресло, откинулась на спинку, Эссекс почувствовал волнение и решил, что никогда не видел женщины, которая бы лучше держалась в обществе. В ней не было женственной кротости, отличавшей его мать, но зато она обладала непринужденным достоинством. Это многое обещало в женщине. Эссекс склонился над ней, подливая ей сливок в кофе.

– Вот теперь я замечаю в вас большое сходство с леди Клайв, хотя я не видел ее уже лет десять. Рот у вас упрямый, отцовский, а глаза ласковые, как у матери. Вы вся в Бэкингемов.

Кэтрин не на шутку рассердилась.

– Во все я не похожа на Бэкингемов, – сказала она. – Я Клайв, и незачем меня дразнить.

– Я и не думаю дразнить вас, моя дорогая, – мягко возразил Эссекс и удивился, почему она так рьяно возражает против Бэкингемов. Прекрасная семья, вот только разве что все они умом не блещут. – А как поживает ваша матушка?

– Не знаю, – сказала Кэтрин. – Давно не переписываюсь с ней.

– А ваш отец?

– Где-то на кого-то охотится или кого-то убивает, – ответила она.

– Не староват ли он для этого?

– Чем старше он становится, тем больше ему хочется убивать, – сказала она. – Это все из-за Бэкингемов. Отец с наслаждением перестрелял бы всю их семейку, но так как закон не разрешает этого, он путешествует и стреляет диких зверей.

– Он всегда был взбалмошный, – напомнил ей Эссекс.

– Он всегда был сумасшедший, – возразила она, – но раньше у него не было склонности к убийству.

– Да, дела! – сказал Эссекс. – Ну, а как ваш брат?

– Джеф?

– Да.

– Он погиб в битве за Англию.

– Простите. Я не знал.

– Он тоже был сумасшедший, – сказала она, – и Алиса тоже.

– Значит, вы единственная здравомыслящая представительница своей семьи?

– Нет, – сказала Кэтрин, – просто у меня больше выдержки.

Она снова откинулась на спинку кресла и, удостоверившись во всеобщем внимании к ее особе, встала и быстро вышла из комнаты. Эссекс охотно пошел бы за Кэтрин, но он видел, что ей явно хочется остаться одной. Он дал ей уйти и немного погодя, в свою очередь, распрощался, пообещав Клиппу и Шейму непременно повидаться с ними снова. Затем он отправился к себе писать доклад о встрече с Молотовым.

Эссекс не торопился. Должным образом настраиваясь, он открыл свой длинный китайский пенал, достал оттуда два очинённых утром гусиных пера, испробовал их еще раз и остался доволен. Все было приготовлено, включая и плотную веленевую бумагу, которой он пользовался даже для черновиков. Без гусиных перьев и веленевой бумаги Эссекс не мог писать доклады, потому что это давало ему необходимое ощущение истории. Ведь каждое написанное им слово попадет в архивы Форейн оффис, а когда-нибудь будет передано в Национальный музей и войдет в летопись дипломатической жизни последнего двадцатилетия. Здесь найдет себе место все: и первые записи, сделанные на Версальской конференции, и долгие препирательства с Муссолини, и умелые доводы, которыми он склонил остатки республиканского правительства покинуть Мадрид, и его отчаянные попытки удержать французов от капитуляции и, наконец, отчет о его миссии в Америке, миссии, которая так много значила для снабжения Англии оружием и снаряжением, миссии, которая, в сущности говоря, обеспечила Англии возможность вести войну. А теперь началась новая схватка – одна из многих в их борьбе с русскими за положение мировой державы.

– Вы займетесь и нотой? – спросил его Мак-Грегор, разбирая бумаги, прежде чем положить их на стол Эссекса.

– Да, можно заняться и нотой, – сказал Эссекс. Он быстро взглянул на Мак-Грегора, проверяя, не сердится ли тот на Кэтрин Клайв за ее измену. Мак-Грегор не подавал виду, что досадует или помнит о происшедшем, и Эссекс решил, что можно многое простить Мак-Грегору за такое разумное отношение к своим личным делам.

– Когда вы думаете вручить ноту русским? – спросил Мак-Грегор.

– Как только получу сигнал из Лондона, – сказал Эссекс. – Мы вручим эту ноту, Мак-Грегор, и тогда надо ждать событий.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Разрешения Лондона на вручение ноты русским все еще не было, хотя Эссекс весь день терпеливо дожидался его. На следующее утро он уже потерял терпение.

За завтраком он пил чай и без всякого аппетита ел гренки с джемом. При ближайшем рассмотрении завтрак был безусловно плох. Те же продукты, что в Лондоне или в любом другом месте, и приготовлены они не хуже, но в Москве все ему казалось пресным. Только крепкий чай пришелся ему по вкусу. Он сидел в кресле у маленького столика, в бархатной куртке поверх пижамы и в прочных американских комнатных туфлях, читал «Таймс» двухдневной давности, доставленный через Берлин, и прихлебывал чай из чашечки тонкого английского фарфора. Покончив с завтраком, он встал и, пристроив газету на каминной доске, начал набивать трубку. Оказалось, что мундштук засорен. Пользуясь тем, что он один в комнате, Эссекс наклонился над огнем стал что было духу продувать мундштук. В коридоре послышались шаги, и в дверь постучали; он быстро выпрямился, вытер рот салфеткой и, свинчивая трубку, крикнул: – Войдите!

Это была Кэтрин Клайв, одетая в лыжные штаны, джемпер, короткий белый жакет с воротником из козьего пуха и лыжные башмаки, глухо стучавшие по паркету. Она держала в руках какую-то бумагу.

– Доброе утро, – весело поздоровалась она с Эссексом.

– А, это вы! Доброе утро! – Он не скрывал своего удовольствия. – Вы что, с лыжной прогулки?

– Нет, только еще собираюсь, – сказала она. – Я дежурила с утра и недавно освободилась. Вероятно, вам интересно будет взглянуть на эту телеграмму.

Эссекс взял телеграмму, но не стал ее читать, а продолжал смотреть на Кэтрин Клайв, на ее чисто вымытое, сияющее утренней свежестью лицо, на ее ненакрашенный рот. Ему нравились ее глянцевитые щеки и ясные глаза, ему нравилась вся ее фигура, одновременно и мальчишеская и женственная. Он провел пальцами по мягкому шелковому воротнику своей куртки и порадовался, что до завтрака принял ванну и побрился и сам выглядит молодо.

– А с кем вы собираетесь на лыжах?

– С Джебом Уилсом. Это один из американских корреспондентов в Москве.

– Здесь хорошие горы?

Она мотнула головой. – Под Москвой нет подходящих мест, мы просто прыгаем с небольшого трамплина.

– Мне кажется, что для женщины прыжки с трамплина опасны.

– Нет, для хорошей лыжницы нисколько не опасны.

Он засмеялся. – А вы, разумеется, превосходная лыжница. Видно по тому, как вы носите эти очаровательные брюки. Они, конечно, не русские?

– Австрийские, – сказала она.

– Эти лыжные брюки опасны тем, что они придают вам одновременно и подчеркнуто мужской и изысканно женственный вид, – сказал Эссекс. – Вы не находите?

– Ну, это зависит… – сказала она.

– От чего? -спросил он.

– От фигуры. По-вашему, у меня мужская фигура?

Он дернул себя за правое ухо. – Да нет, я бы этого не сказал.

Она ждала, когда он прочтет телеграмму. Но это оказалось не разрешение вручить ноту, а нечто другое. Это была длинная телеграмма из Форейн оффис относительно Мак-Грегора.

В ней цитировалось сообщение одной американской газеты о миссии Эссекса в Россию, подписанное Хэмбером, а также приводились выдержки из корреспонденции Стайла. Оба сообщали о миссии Эссекса и объясняли причины его пребывания в Москве со слов его помощника мистера А. Э. Мак-Грегора. Далее следовало разъяснение Форейн оффис Эссексу о том, что беседа Мак-Грегора с журналистами совершенно не соответствует официальной точке зрения и на данной стадии переговоров может привести к опасным последствиям. Очевидно, нельзя было разрешать Мак-Грегору беседовать с представителями прессы, а теперь следует принять меры к тому, чтобы высказывания Мак-Грегора не вызвали серьезных осложнений с русскими.

– Знаете, что я сейчас вспомнил, – сказал Эссекс Кэтрин, на минуту вытесняя из сознания эту неприятность с Мак-Грегором. – Кто предпринял сумасбродную попытку подняться на Маттергорн лет десять-одиннадцать тому назад? Вы или ваша сестра?

– Мы обе, – сказала Кэтрин.

– Я читал об этом, – сказал он. – Я был в то время, кажется, в Италии, препирался насчет Албании или чего-то там еще. Прочитав, что в этом участвует дочка Сэнди Клайва, я не удивился, отлично зная Сэнди. И с вами никого больше не было?

– Была еще одна девушка, швейцарка, – сказала Кэтрин.

– А я думал, что только англичанки способны на такое сумасбродство.

– Ничего сумасбродного в этом не было, – возразила Кэтрин. – Рано или поздно на Маттергорн поднимется и женщина. Это не так уж трудно, все дело в правильном расчете времени и снаряжении, и, кроме того, надо в точности следовать маршруту Вимпера. Мы бы достигли вершины, да посольство вмешалось и заставило нас вернуться. За один переход мы проделали больше половины пути.

– А сколько вам тогда было лет?

– Восемнадцать, – сказала она и добавила: – Если попаду туда, непременно опять попробую.

– Пора вам поумнеть и остепениться. – Эссекс потер горбинку своего породистого носа. – Стоит ли тратить столько сил на восхождение ради одного только спортивного азарта? Этот пик, кажется, и не представляет ничего замечательного. Помню, сам Вимпер сравнивал его с сахарной головой, поставленной на край стола. Что ж тут хорошего?

– Да никто и не поднимается на Маттергорн ради его красот, – сказала она.

– Так ради чего же, чорт возьми?

Кэтрин, разморенная теплом, потянулась, привстав на цыпочки, и сладко зевнула.

– Ради удовольствия, – сказала она, глядя на Эссекса полузакрытыми глазами. Потом улыбнулась, одернула рукава своего джемпера и вышла.

Она пошла не к себе, а направилась в квартиру Мелби, открыла входную дверь и крикнула горничную Феню. Увидев Кэтрин, старушка-горничная радостно улыбнулась и заговорила что-то по-русски; ей очень нравилась эта красивая и здоровая девушка. Кэтрин почти ничего не понимала из ее слов, но догадывалась, что та говорит что-то ласковое. Она взяла Феню под руку и спросила: – Феня, где комната мистера Мак-Грегора?

Не зная английского языка, Феня всегда отлично понимала Кэтрин. Они прошли через столовую, Феня улыбнулась и постучала в дверь Мак-Грегора.

– Кто там? – спросил Мак-Грегор.

– Это я, – сказала Кэтрин.

Он отпер дверь, и она вошла.

– Вы еще только встаете? – спросила она.

– Нет, – ответил изумленный Мак-Грегор. Он был без пиджака. – Я собирался выйти.

Он оставил дверь настежь и Кэтрин прикрыла ее.

– Простите за непрошенное посещение, – сказала она, – но вам надо привыкать к нашей бесцеремонности здесь. – Она огляделась по сторонам. Все в этой комнате находилось на своем месте, и хотя кровать была еще неубрана, даже и это не создавало впечатления неряшливости. Чемодан Мак-Грегора стоял в углу, его платье было аккуратно развешено на стене, купальный халат и полотенце висели на спинке кровати, пара ботинок сушилась у электрической печки. На стуле лежали скрепленные листы бумаги, а на каминной доске – куча книг без переплета. И это всё; больше в комнате ничего не было. Кэтрин сразу вспомнила комнату Эссекса, наполненную всякой всячиной. На камине у Эссекса стояли итальянские часы с фарфоровой фигуркой и два маленьких портрета маслом. Там же, на подставке из слоновой кости, лежали трубки рядом с ларцем филигранной работы для табака. На туалетном столике Эссекса Кэтрин приметила кучу вещей: щетки слоновой кости с серебром, двойной ряд орденских планок, прибор для маникюра, четыре гусиных пера, вензельная бумага, две саксонские статуэтки и несколько неоправленных камей. Туалетный стол Мак-Грегора был совершенно пуст – на нем не было даже щетки. В беспорядке лежали только книги на камине. Кэтрин взяла одну из них. Это была русская книга, и Кэтрин даже не потрудилась заглянуть в нее.

– О чем это? – спросила она.

– Об Иране, – сказал он.

Мак-Грегор сидел на кровати, неудобно опершись о спинку, без галстука, без пиджака, его редкие волосы были непричесаны – он только пригладил их ладонями, садясь на кровать. Он надевал ботинки, а Кэтрин смотрела на него, зная, что сейчас он думает не о ней. Взглянув на сколотые листы бумаги, Кэтрин поняла, что Мак-Грегор читал утренние телеграммы. Она тоже читала их. В телеграммах сообщалось о полицейских мероприятиях тегеранского правительства, имеющих целью воспрепятствовать распространению восстания из Азербайджана на другие провинции Ирана, и она подумала, что именно это и волнует Мак-Грегора.

– Вы, должно быть, считаете Иран полицейским государством, – сказала она.

– Более или менее. – Мак-Грегор поглядел на нее, недоумевая, почему она об этом заговорила.

– Я читала эти телеграммы, – пояснила Кэтрин.

– Вот как?

– Недавно пришла еще одна для Эссекса. Я сама ее отнесла. По-моему, вам следует знать о ней. Там идет речь о вас, и я отчасти виновата в этом.

Он молчал, глядя на нее.

– Повидимому, Хэмбер и Стайл изобразили ваш новогодний разговор с ними как официальное заявление о миссии Эссекса, Форейн оффис телеграфировало Эссексу, вежливо указывая ему, что это, по меньшей мере неосторожно. Вот я и решила, что вам следует об этом знать.

– С какой стати эти газетчики вообще на меня ссылались? – удивленно спросил он.

– Вы ведь сопровождаете Эссекса, не так ли?

– Но ведь у нас была совершенно частная беседа, и они это прекрасно знали.

– Конечно, знали, – сказала она, – но для них нет ничего святого, а я не предупредила вас, это моя вина. Не знаю, что предпримет Эссекс, но…

– Он только что по телефону вызвал меня к себе.

– Я так и знала. Поэтому я и пришла предупредить вас.

– Очень мило с вашей стороны. – Мак-Грегор провел рукой по своим растрепанным волосам. – Должен признаться, что поступок этих газетчиков меня изумляет.

– Вы еще не знаете, на что они способны, – сказала Кэтрин и добавила без всякого перехода: – Зачем вы помадите волосы? Так они гораздо лучше.

Он не слышал ее замечания. Он думал о том, что Хэмбер и Стайл слишком много себе позволили. Они, должно быть, с ума спятили, если ссылаются на него, как на официальное лицо или официальный источник информации. Во всяком случае, это безобразие. Он вдруг разозлился.

– А ведь это подло с их стороны!

– Такова их профессия, – сказала Кэтрин философским тоном.

Он вдруг задумался. – Как раз перед уходом я начал говорить об Иране. Вы, должно быть, поэтому и поспешили увести меня?

– Сейчас не помню, – сказала она. – Но, вероятно, поэтому.

– Может быть, мне следует принести вам свою благодарность? – едко сказал он.

– О, не трудитесь, – улыбнулась она. – А этих американцев приходится принимать такими, какие они есть. Пусть их, а вы позабудьте обо всей этой истории.

– Ничего другого мне и не остается, – сказал он.

Кэтрин отодвинула кресло, оно стояло слишком близко к электрической печке. Она ждала, когда Мак-Грегор взглянет на нее, но он смотрел куда-то прямо перед собой.

– Вы в самом деле собираетесь возвращаться в Лондон? – спросила она.

– А кто вам об этом сказал?

– Тут все обо всех всё знают, – сказала Кэтрин.

– Вероятно, Асквит?

– Да, мне сказал Джон. Так, значит, вы уезжаете?

– Если удастся. – Он завязал галстук.

– Но почему? – спросила она.

– Эта работа не по мне, – сказал он. – И будет глупо, если я останусь.

– Нашли время удирать, – сказала она. – Если вы так заботитесь о вашем Иране, Мак-Грегор, так вот вам случай принести ему пользу. Зачем отказываться от такой с возможности?

– Тут я ничем не могу быть полезен.

– Ну, в это вы и сами не верите, – сказала она. – Ведь вы же умный человек! Это сразу по вашим волосам видно. Очень легко и просто фыркать на такую работу только потому, что вы не согласны с ее целями.

– Я хочу понимать, что я делаю, – возразил он. – А понять эту дипломатическую стряпню невозможно. В ней нет твердых законов и правил, и дипломаты подходят к проблемам вроде иранской с предвзятым мнением. Факты здесь роли не играют.

– Сколько презрения!

– Сколько накопилось.

– Всякая дипломатическая деятельность – жонглирование миром, – сказала она, – но при этом иногда принимаются и важные решения, Мак-Грегор. И среди них бывают неплохие решения.

– Я не хочу в них участвовать, – сказал он.

– А почему? Не судите о дипломатии по некоторым ее представителям, которые вам начинают не нравиться. Просто бывают плохие дипломаты, как бывают плохие ученые.

– Плохие ученые не делают карьеры, – сказал он.

– Представьте себе, что такова судьба и плохих дипломатов.

– Не представляю.

– Не все знаменитые дипломаты хороши. Я не это хочу сказать. Она встала и оправила свои лыжные штаны таким движением, каким женщины оправляют юбку. – Есть, конечно, и очень бездарные дипломаты, но, как правило, большинство из них люди разумные, образованные и честные, каким бы жульничеством они ни занимались.

Он покачал головой. – Нет уж, по-моему, лучше держаться от них подальше.

– Не торопитесь с вашими мрачными выводами, – сказала она. – Пробуйте иногда плыть по течению. Это замечательное чувство, оно вам понравится, а тогда вы и к своей работе будете относиться совсем по-другому. Повремените, еще успеете принять решение.

Он надел пиджак. – Я и так слишком долго раздумывал.

– Вовсе нет, – сказала она. – Что значат для вас еще несколько недель? Побудьте здесь и понаблюдайте за событиями, а если вам не понравится то, что здесь происходит, скажите об этом Эссексу. Он не обидится.

– Вряд ли мне удастся уехать, – сказал Мак-Грегор.

И она отправилась на лыжную прогулку, а он поднялся к Эссексу.

Эссекс посмотрел на него и подумал, что все в это утро выглядят как-то чрезмерно молодо. Обычно бледное, лицо Мак-Грегора разрумянилось от мороза, и Эссексу показались неуместными его собственная бархатная куртка и комнатные туфли. Это было слишком по-стариковски. Он отошел к кровати и переоделся, предоставив Мак-Грегору терпеливо дожидаться у стола. Эссекс надел костюм, полосатую рубашку, пригладил волосы, раскурил трубку, сел в кресло и скрестил руки на груди.

– Вы такой тихоня, Мак-Грегор, – сказал он, – а впутываетесь в большие неприятности. – Эссекс бесцеремонно разглядывал Мак-Грегора, как будто видел его в первый раз.

– Чем же я провинился? – Притворство плохо удавалось Мак-Грегору.

Эссекс взял телеграмму. – Вы сказали американским корреспондентам, что моя первоочередная задача – заставить русских уйти из Азербайджана. Они сообщают, что мы видели в Москве только Сушкова и Корина. Вы действительно рассказывали им такие подробности?

– Конечно, рассказывал, и притом совершенно не подумав. Но все эти комментарии о русских в Азербайджане целиком вымышлены.

– Измышлять и приписывать – такова их специальность, – резко возразил Эссекс.

– Кроме того, они не могли не знать, что это была частная беседа.

– Ну, с такими молодчиками не может быть частных бесед, Мак-Грегор, и вам бы следовало это знать. Вы – лицо официальное, и в какой бы обстановке вы ни говорили о своей работе, вы выражаете только официальное мнение. Тут еще много всякой всячины и все «из достоверного источника». Этот «источник» тоже вы?

– Должно быть, – сказал Мак-Грегор.

– Разве вы не понимаете, что это ставит под угрозу всю нашу миссию?

– Я не говорил ничего такого, что могло бы создать эту угрозу.

– Может быть, – согласился Эссекс, – но бесцеремонная ссылка этого Хэмбера на ваши слова может провалить все наше дело: ведь русские, прочтя это, предложат нам укладывать чемоданы.

– Да что же, в конце концов, они написали? – Мак-Грегор не выдержал томительной неизвестности и протянул руку к телеграмме, но Эссекс не мог отказать себе в удовольствии прочитать ее вслух.

– «Несколько дней назад, после основательной встряски при аварии самолета, – читал Эссекс, – сюда прибыл глава английской миссии лорд Эссекс, чтобы вести переговоры с Кремлем относительно действий русских в Азербайджане – недавно восставшей провинции Северного Ирана. Предполагают, что лорд Эссекс получил прямое указание от премьера Эттли пойти на самые крайние меры, чтобы добиться от русских объяснений по поводу поддержки ими левой демократической партии, которая подняла восстание с целью добиться автономии для Азербайджана. Помощник лорда Эссекса А. Э. Мак-Грегор сообщил сегодня вашему корреспонденту, что первоочередная задача Эссекса – заставить русских уйти из Азербайджана. Из этого явствует, что Англия располагает новой информацией, которая позволит ей требовать, чтобы все карты были выложены на стол. Хорошо осведомленные круги разделяют это мнение и заявляют, что приезд сюда лорда Эссекса указывает на то значение, которое придает английское правительство азербайджанскому вопросу. Вашему корреспонденту сообщили также, что лорд Эссекс уже имел беседы с Александром Сушковым и Владимиром Кориным из личной канцелярии мистера Молотова, но что это была только подготовка к более важным переговорам с Молотовым. Переговоры эти будут проходить в Кремле, и полагают, что в них примут участие самые высокие инстанции».

– Какая бесстыдная стряпня, – раздраженно сказал Мак-Грегор.

– Вы снабдили их продуктами для этой стряпни, – заметил Эссекс.

– Но все это легко опровергнуть.

– Опровержение только ухудшит дело. Мы не хотим, чтобы вокруг нашей миссии разгорелась газетная полемика. Печать – вещь опасная, и об этом всегда следует помнить. Она помогает только тогда, когда вы сами в ней нуждаетесь, Мак-Грегор, а во всех остальных случаях бойтесь ее, как огня. Ваша беседа с журналистами дала Молотову в руки оружие против нас.

– Но ведь он и без того должен был догадаться, ради чего мы приехали, – сказал Мак-Грегор.

– Догадка – это одно, а письменное доказательство – совсем другое. Задача дипломата состоит в том, чтобы не давать другой стороне никаких преимуществ. Противник может отлично понимать, что вы делаете, но, пока ему не удастся доказать это за круглым столом, он не сможет ни обвинить, ни дискредитировать вас на основе одних ваших намерений. Спор наш носит юридический характер, и, обосновав его должным образом, мы припрем русских к стене. В данном случае можно обвинить их в нарушении договора 1942 года, который говорит о недопустимости вмешательства в иранские дела. Но тут впутываетесь вы со своим заявлением, что наша цель – заставить русских уйти оттуда. Всякому понятно, что это явно в наших интересах. А наши интересы не являются юридическим аргументом, неужели вы этого не понимаете?

– Нет, ведь все равно эти юридические тонкости – просто камуфляж, – сказал Мак-Грегор, словно все ему вдруг стало ясно. – Русские знают не хуже нас, зачем мы здесь, так к чему же обманывать самих себя подобным крючкотворством?

– Это не обман, – нетерпеливо прервал его Эссекс. – Вся дипломатия основана на законности. Без этого нет дипломатии. Наш авторитет в международных делах всегда стоял высоко, потому что мы всегда соблюдали и уважали даже букву закона. Мы никогда не преступали его, Мак-Грегор, вы можете убедиться в этом на всей нашей истории. Мы здесь находимся на законном основании, чтобы призвать русских к порядку за нарушение договора 1942 года. Мы здесь на законном основании, чтобы защищать суверенитет Ирана.

– Но ведь это только маскировка наших истинных целей!

– Именно так будут говорить теперь русские, воспользовавшись тем, что это сказали вы. Конечно, теперь дела не поправишь, но раз уж в него впуталась пресса, надо ее использовать. Попробуем сегодня же собрать кое-кого из этих газетчиков. Я хочу вразумить их, и для этого мне может понадобиться ваша помощь. Надо разъяснить им, что от успеха наших переговоров зависит самое существование Ирана. Я, конечно, беру это на себя, но мне очень помогли бы несколько слов квалифицированного эксперта.

– И что же должен сказать этот квалифицированный эксперт? – подозрительно спросил Мак-Грегор.

– Он должен убедить их, что мы всесторонне изучили положение в Иране. С ними ведь сам чорт не сладит, когда они примутся задавать вопросы, а кроме того, они всегда воображают, что смыслят во всем гораздо больше вас.

– Могу себе представить! – сказал Мак-Грегор. Эссекс засмеялся. – У вас довольно мрачный вид, мой милый, – сказал он. – Не нужно принимать так близко к сердцу этот инцидент. – Вся манера Эссекса изменилась, он словно закрыл этот случай, как закрывают прочитанную книгу, и ждал, что Мак-Грегор поступит так же и оценит его благожелательность.

– Я не принимаю этого близко к сердцу, – сказал Мак-Грегор, – но вы должны теперь признать, что я вовсе не подхожу для данной работы.

– Опять вы хотите сбежать, Мак-Грегор? Теперь уже поздно передумывать. Если вы со мной не согласны в чем-нибудь по поводу Ирана, что ж, возражайте, но лишь бы это не мешало работе нашей миссии. Ведь вы, надеюсь, не собираетесь оправдывать русских?

– Вовсе нет… – начал Мак-Грегор.

– Тогда вам не о чем и тревожиться. Займемся лучше этими газетчиками, – сказал Эссекс, показывая, что вопрос исчерпан.

Мак-Грегор подумал: уж не ему ли поручат собирать газетчиков?

– Жаль, что Кэтрин Клайв уехала кататься на лыжах, – задумчиво проговорил Эссекс. – Для таких встреч требуется некоторая режиссура, а я подозреваю, что Кэтрин знает всех здешних корреспондентов. Она могла бы устроить все это как следует.

– Она вернется к двум часам. – Мак-Грегор удивил Эссекса своей осведомленностью.

– Ну, тогда мы подождем ее. – Эссекс перенес оба портрета с камина на свой стол, прислонил их к тяжелым подсвечникам и сдул сажу с их позолоченных рам. – Вы чем-нибудь заняты сегодня днем, Мак-Грегор?

– Я собирался составить для сэра Роуленда Смита сводку высказываний русских газет об Иране. Он хочет знать, что говорят русские.

Эссекс посмотрел на пустой теннисный корт.

– Мне бы тоже не мешало заглянуть в эту сводку, Мак-Грегор, – сказал он. – Но до этого вам следовало бы написать краткое объяснение по поводу вашего разговора с Хэмбером. Я пошлю его в Лондон с припиской от себя, и инцидент будет исчерпан. Думаю, что если мы дадим должные объяснения, все обойдется без последствий.

Мак-Грегора вовсе не заботило, будут последствия или нет. Ему было свойственно повышенное чувство ответственности за свои поступки, но это был грех Хэмбера и Стайла, и он не хотел брать на себя их вину.

– А Хэмбера и Стайла вы тоже пригласите? – спросил он.

– Конечно!

– Вы не будете возражать, если я попрошу их дать объяснения?

– Действуйте, – великодушно разрешил Эссекс. Он засмеялся, глядя на Мак-Грегора, отослал его и тотчас же забыл о нем.

Эссекс велел передать Кэтрин, что он хочет видеть ее, как только она вернется. Когда она пришла, он сказал ей о пресс-конференции: – Я хотел бы, по возможности, устроить ее сегодня же вечером, Кэтрин, и решил просить вас помочь мне, если, конечно, это не идет вразрез с вашими прямыми обязанностями. Вы как будто дружите с этими господами, – продолжал он, – и, конечно, знаете, где их найти. Я хочу собрать их у себя за стаканом виски для неофициальной беседы, совершенно неофициальной беседы. Сколько здесь всего английских и американских корреспондентов?

– Сейчас не так много. Человек десять, может быть, двадцать, – ответила она. – А собрать их очень просто. Надо только позвонить секретарю их ассоциации. Он всех разыщет и оповестит, где и когда им собраться.

– И чтобы непременно были эти два американца – Хэмбургер и Стайл.

– Вы, вероятно, имеете в виду Хэмбера?

– Вот именно. Значит, я могу на вас надеяться? Если вам может быть полезна мисс Уильямс, привлеките к этому делу и ее. Мне бы хотелось собрать всех нужных людей и создать соответствующую обстановку.

– Вы как будто затеваете что-то?

Эссекс проводил ее до двери.

– Я просто хочу загладить впечатление от злосчастной встречи Мак-Грегора с этими ловкачами, – сказал он.

Эссекс знал свою роль. Все уже были в сборе, когда он с намеренным опозданием спустился вниз. Дрейк, Мелби и Мак-Грегор тоже были там. Присутствие Дрейка было знаком вежливости по отношению к гостям, но Эссекс предпочел бы видеть вместо него Кэтрин Клайв. Она отказалась присутствовать на пресс-конференции, но поручение выполнила хорошо. Корреспонденты теснились у камина, у окон, у стола, на котором были выставлены четыре быстро пустевшие бутылки шотландского виски.

Когда Эссекс вошел, все обернулись и посмотрели на него. Эссекс приготовился к этим взглядам. Он был в светлокоричневых габардиновых брюках гольф и широком небесно-голубом джемпере толстой вязки – студенческом джемпере, как сказали бы американцы. Обшлага у него были завернуты, в вырезе виднелась белая шелковая сорочка без галстука с расстегнутым воротом. На вид Эссексу можно было дать сейчас лет сорок, не больше. Он легко прошел сквозь строй корреспондентов и пожал руку изумленному Дрейку, который был облачен в черный пиджак, брюки в полоску и галстук бабочкой. Эссекса забавляло, что ему ничего не стоит озадачить Дрейка.

С Мак-Грегором он был очень мил. – Что вы думаете об этом сборище, Мак-Грегор? – тихо спросил он. – Удалось вам уже побеседовать с кем-нибудь из них?

– Нет еще, – ответил Мак-Грегор.

– Как бы мне не пропустить вашего разговора с Хэмбером, – усмехнулся Эссекс.

Затем Мелби, который отлично знал всех корреспондентов, начал представлять их Эссексу. Когда очередь дошла до Хэмбера и Стайла, Эссекс приветствовал их запросто, по именам, и стал расспрашивать о Париже, Риме, Бухаресте и Праге.

– У вас такой вид, словно вы собрались играть в футбол, – заметил Хэмбер о его костюме.

– А разве пресс-конференция по-своему не похожа на футбольный матч, старина? – Это обращение Эссекс применял только в разговоре с американцами, подлаживаясь из озорства к их манере.

Эссекс обошел всех, вслушиваясь в фамилии, по мере того как Мелби называл их. Он запоминал фамилии и лица по старой привычке дипломата. Лучше было запомнить фамилию человека, чем всякие другие сведения, поэтому он сейчас старался удержать в памяти только имена и лица, с тем чтобы потом расспросить об этих людях поподробнее.

Эссекс был изумлен, увидев среди корреспондентов трех женщин. Они пришли с небольшим опозданием, и он увидел их всех трех еще у дверей. Одна из них – высокая брюнетка – глядела на Эссекса с нескрываемым презрением. Она была несомненно англичанка и довольно привлекательна, чего Эссекс не мог сказать о журналистках вообще. Другая, поменьше ростом, была молоденькая блондинка; она смотрела на Эссекса с интересом, граничившим с кокетством. Третья была совершенно в другом роде – гораздо старше и явно американка: стройная, элегантно одетая, в шляпке с цветами. Импозантная, по-американски холеная наружность и особенно лицо, тщательно сохраняемое разными притираниями, кремами, кабинетами красоты и режимом питания, делали ее и старой и молодой одновременно. У нее были резкие черты лица и заносчиво независимая осанка. Она обменялась с Эссексом крепким рукопожатием. Эссекс, здороваясь с журналистками, удостоил их не большим вниманием, чем мужчин. Он не старался скрыть, что не любит женщин этой профессии.

Познакомившись с корреспондентами, он стал у камина с полным стаканом виски в руке и оглядел их всех прежде, чем начать. На своем веку он видел множество людей этого сорта, и они не переставали интересовать его. На первый взгляд все они казались разными, но стоило к ним приглядеться, и трудно было отличить одного от другого. Самой характерной чертой, объединявшей для Эссекса всех участников сегодняшнего сборища, были плохо отутюженные выходные костюмы. Эссекс видел перед собой англичан и австралийцев, канадцев и новозеландцев. Больше половины присутствующих оказались американцами, распознать их не стоило ни малейшего труда. Они были рослые, самоуверенные. Эссексу нравились такие люди: свежие, молодые лица, прекрасные зубы, густые волосы. Американцы были полной противоположностью своим английским и австралийским коллегам – публике разнокалиберной и ничем не примечательной. Англичане были хуже одеты и держались скромно – слишком скромно, по мнению Эссекса.

Один из них, привлекательный блондин по фамилии Холмс, понравился ему больше прочих, но и он тоже был типичным интеллигентом в рубашке цвета хаки и зеленом галстуке. Сдержанный, средних лет англичанин Эллисон выделялся среди своих коллег весьма солидной осанкой, но его манеры и дипломатическая внешность не обманывали Эссекса – это могла быть лишь видимость. Из прочих английских корреспондентов внимание Эссекса привлек некий Лоу. Это был англичанин того типа, которых сотнями встречаешь каждый вечер в пригородных лондонских поездах. Для Эссекса подобные люди в известной мере оправдывали существование народа. Он снизошел до этого во время налетов германской авиации на Англию, тем более что слово «народ» часто попадалось в вашингтонских газетах. Это была порода людей, которые выиграли войну. Эссекс легко представлял себе, как люди, подобные Лоу, в резиновых сапогах и пожарных касках противовоздушной обороны невозмутимо управлялись с бомбами. Эссекс полагал, что он должен благодарить бога за этого Лоу и всех прочих Лоу. Если уж надо было благодарить бога за кого-нибудь из народа, то именно за Лоу, так как все стоявшее ниже него было совершенно недостойно божьей благодати.

Но, при всех своих различиях, эти люди все же выглядели и вели себя, как газетчики. Единственным отклонением от общего стандарта оказался американец, некий Гаспар Форд. Ему было уже за пятьдесят, он восседал в кресле, быстро отхлебывая крепкое виски и что-то вещая весьма громким голосом. Седовласый и цветущий Гаспар Форд был больше похож на преуспевающего американского дельца, чем на газетчика. Он напомнил Эссексу тех людей, которые во время войны осаждали Вашингтон, слоняясь по кулуарам конгресса в погоне за контрактами. Форд казался здесь не совсем на месте.

Оглядевшись, Эссекс заметил, что по обеим сторонам от него стоят, как давние и закадычные его друзья, Хэмбер и Стайл, и оба рассказывают ему о Греции, которую они недавно посетили. Хэмбер всецело поддерживал английскую политику в Греции. Он говорил Эссексу, что любая уступка ЭАМ грозит победой коммунизма в Греции, что, в свою очередь, даст возможность создать крепкий коммунистический блок на Балканах. Английская политика должна предотвратить это. Стайл заявил, что он не одобряет некоторых греков, с которыми имеют дело англичане, но все же понимает необходимость использовать их для борьбы с коммунистически настроенным ЭАМ. Он рассказывал Эссексу, как ЭАМ уродует живописные греческие селения огромными лозунгами, написанными красной краской на каждой стене. Знает ли Эссекс книгу Билла Блю о России, читал ли он о нехватке краски в Москве? Ну так вот, причина ясна. Краска доставляется в Грецию из Москвы. Об этом все знают. ЭАМ – тоже дело рук Москвы.

– И они действительно так коммунистически настроены? – осведомился Эссекс.

– Можете мне поверить, абсолютно! – ответил Стайл.

– Но вы же знаете, эти люди из ЭАМ хорошо сражались во время войны, – сказал им Эссекс.

– В своих же собственных интересах, – возразил Стайл.

– А теперь они рассчитывают на этом спекулировать, – добавил Хэмбер.

– Но что вы предлагаете взамен? – провоцировал их Эссекс. – Короля?

– Нет, я этого не предлагаю, – сказал Хэмбер. – Но если вам, англичанам, вздумается предложить, то я соглашусь, что монархия и то лучше, чем коммунисты.

– А вы, Стайл?

– Принципиально я противник монархии, – сказал тот, – но из принципа же я полагаю, что при теперешних условиях монархия – это наилучшее решение для Греции. Греки еще не совсем созрели для настоящей республиканской демократии, и если народ хочет короля, он должен получить короля. Тут важен принцип.

– Принцип – великое дело, – серьезно сказал Эссекс. – Это относится и к нашей иранской проблеме. Отчасти это и привело меня сюда, в Москву.

Американцы с интересом ожидали, что Эссекс продолжит разговор об Иране. Они понимали, что он не напрасно упомянул про Иран. Они слишком хорошо знали Эссекса.

– Я боюсь, что мы ведем там неравную битву за принципы, – продолжал Эссекс, – но такая битва всегда даст свои плоды. У нас есть обязательства в Иране по договору 1942 года, гарантирующему независимость Ирану, и мы должны добиваться того, чтобы этот договор уважали. Мы не пожалеем сил, чтобы добиться такого положения, при котором данное нами слово не могло бы быть нарушено никем на свете.

– А вы располагаете доказательствами того, что русские имеют виды на весь Иран? – настойчиво спросил Хэмбер. – Мы знаем, что у них есть такие замыслы, но есть ли у вас в руках доказательства?

– Трудно сказать. – Эссекс улыбнулся, поставил свой стакан на стол и потянулся за трубкой в задний карман. – Я не уполномочен говорить о русских.

Все засмеялись.

– Но я могу вас заверить, что у нас нет видов на Иран. Вы едва ли смогли бы обвинить британское правительство в том, что оно форсирует этот вопрос потому, например, что претендует на Северный Иран. – Это было до того неопровержимо и просто, что если господа журналисты еще не писали об этом, то напишут теперь, а ему ничего другого и не надо.

Эссекс выдержал длинную паузу, и так как выпито было уже в меру, он сделал легкий кивок в сторону Мелби и стал набивать свою трубку, между тем как Мелби, лавируя между корреспондентами, направился к камину.

– Прошу вас, – сказал ему Эссекс.

Мелби начал, слегка повысив голос: – Может быть, вы присядете? Лорд Эссекс пригласил вас, думая, что вам интересно будет узнать подробности о его миссии, и, без сомнения, у вас есть к нему вопросы.

Все расселись, но Эссекс продолжал стоять, покуривая трубку.

– Слушайте, Эл, – сказал он Хэмберу. – Спрячьте свой блокнот. Все это не для печати. Я знаю, вы, газетчики, не любите этой формулы, но на данной стадии переговоров это неизбежно.

– Но вы нам скажете что-нибудь для газеты Гарри? – взмолился Хэмбер.

– Я могу обрисовать положение только в общих чертах, – ответил Эссекс. – Это не интервью, не конференция. Это просто беседа, и мы всегда рады помочь вам, чем можем. Не правда ли, Френсис? – обернулся он к Дрейку.

– Да, конечно! – с явным изумлением сказал Дрейк.

И Эссекс принялся было обрисовывать в общих чертах суть иранской проблемы и английскую заинтересованность в договоре 1942 года, как вдруг его неожиданно прервали.

– Разумеется, нефть не имеет к этому никакого отношения, – сказал чей-то тонкий насмешливый голос.

– Ни русские, ни мы не упоминали о нефти в связи с данным вопросом, – решительно заявил Эссекс. Он поглядел суровым взглядом на маленького хилого человечка, который так вызывающе упомянул о нефти. Это был новозеландец по имени Генри Джордж, и Эссекс расценивал его явный цинизм, как проявление нелояльности со стороны подданного Британской империи. – У нас нет нефтяных концессий в Иранском Азербайджане, – продолжал Эссекс. – Поскольку дело касается нас, нефть тут совершенно не при чем.

– А чего же вы рассчитываете добиться здесь, лорд Эссекс? – спросил Холмс.

– Вот это прямой вопрос! – Эссекс небрежно оперся на камин и, казалось, обдумывал ответ. – Я надеюсь добиться мирного разрешения ситуации в Иране, – сказал он. – Надеюсь восстановить законную власть иранского правительства в северных провинциях. Конечно, все это не так просто. У нас есть информация о событиях в Азербайджане весьма разоблачительного характера, и, конечно, русские об этом знают. Думаю, что они неохотно пойдут на переговоры с нами, потому что оспаривать неопровержимые факты довольно трудно.

Миссис Белл, маленькая блондинка, бросила на него кокетливый, манящий взгляд.

– А что это за факты? – спросила она.

– А вот это чисто женский вопрос! – Сейчас весьма уместно было пошутить. – Вы слишком любопытны, моя дорогая миссис Белл. Эти факты, быть может, предназначены только для ушей Молотова. Во всяком случае, в данный момент.

– А после вы не могли бы огласить хоть некоторые из них?

Эссекс знал, что спрашивавший, маленький толстенький еврей, был корреспондентом одного из газетных агентств.

– У вас в агентствах всегда требуют пространных высказываний по важным вопросам, – сказал он. – Поймите же что, помимо ваших агентств, существуют на свете и другие организации. Организации, которые могут действовать на основе фактов, а не только публиковать их.

– Значит ли это, что вы в той или другой форме представите эти факты Организации Объединенных наций? – спросил Генри Джордж своим вялым голосом.

– Я не могу говорить о том, что находится вне компетенции моей миссии, мистер Джордж.

– Но вы намекнули на это.

– Вы меня не так поняли, – сдержанно улыбнулся Эссекс. – Но не огорчайтесь, мистер Джордж. Уверяю вас, что наши отношения с Новой Зеландией от этого не пострадают.

Эти слова вызвали смех, на что и рассчитывал Эссекс, но Генри Джордж сидел все с той же кислой, недоверчивой миной и нашептывал что-то на ухо своему соседу, невысокому седому валлийцу Джеку Теннеру, который представлял лондонскую газету «Дейли уоркер».

Эссекс продолжал свою атаку: – Ну, а вы, мистер Теннер? Вам, конечно, есть что спросить у меня? – Эссекс со дня приезда в Москву читал все корреспонденции Теннера. Форейн оффис аккуратно присылало ему эти корреспонденции, рассматривая их как отражение русской точки зрения, хотя Эссекс не обнаружил в них никакой точки зрения.

Теннер поймал Эссекса на слове.

– В связи с тем, что вы сообщили о событиях в Иране, сказал он своим певучим валлийским говором, – напрашивается вопрос, не намерено ли британское правительство искать удовлетворения путем какого-нибудь ультиматума советскому правительству?

Эссекс знал, с кем имеет дело, и, не задумываясь, ответил: – Нет. Наши отношения с Советским Союзом слишком дружественны, чтобы могла идти речь об ультиматуме, мистер Теннер. Именно поэтому я был послан сюда. Мы не сомневаемся в возможности договориться с советским правительством. Я уверен, что оно должным образом расценивает нашу заинтересованность в иранской независимости.

– А не полагаете ли вы, что оно задумывается над нашей заинтересованностью в независимости Греции и Индонезии? – спросил Теннер, не сводя с Эссекса острых голубых глаз.

– Мне поручено заниматься Ираном, мистер Теннер. Я, конечно, понимаю вас и согласен, что в Греции и Индонезии дела обстоят не так уж благополучно. Никто больше меня не сожалеет о печальных событиях в этих странах. Но по отношению к Ирану у нас имеются общие обязательства, мистер Теннер. Вот почему мы ставим этот вопрос перед советским правительством.

– А какой именно вопрос? – сказал Теннер, и Эссекс пожалел, что заговорил об этом. – Имеет ли британское правительство какие-нибудь возражения против демократизации Иранского Азербайджана?

– Конечно, нет, – ответил Эссекс.

– Изучало ли британское правительство реформы, проводимые там демократической партией?

– Мы изучали проблему в целом. Мистер Мак-Грегор был послан со мной потому, что он знает Иран. Он провел там почти всю жизнь и знает местные языки.

– А что вы скажете о реформах? – настаивал Теннер.

– Спросите Мак-Грегора, – сказал Эссекс.

– Возражает ли Англия против реформ в Иране, мистер Мак-Грегор?

Мак-Грегор знал, что на этот раз он выступает как официальное лицо, но он умел говорить только за себя.

– Нет, – ответил он.

– А какого рода реформы, по мнению Англии, нужны Ирану? – подозрительно спросил Теннер.

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор, – но думаю, что они должны охватить все стороны жизни страны: систему управления, полицию, армию, землепользование, промышленность, просвещение, здравоохранение. В Иране все нуждается в реформах и реорганизации.

– Так что же вы можете возразить против реформ в Азербайджане?

Мак-Грегор взглянул на Эссекса.

– Да собственно, ничего не могу возразить, – сказал тот.

– Так, значит, вы не добиваетесь, чтобы они были аннулированы или приостановлены? – спросил Теннер.

Мак-Грегор помолчал, а потом ответил: – Об этом спросите лучше лорда Эссекса.

Но Эссекс уже и сам решился вмешаться в беседу, потому что он не мог далее полагаться на Мак-Грегора.

– Некоторые реформы, проводимые в Азербайджане, приемлемы, поскольку они могут улучшить положение, – сказал он, – но британское правительство вынуждено возражать против методов, которыми проводятся эти реформы. Революция и насилие не являются законными методами изменения существующего порядка.

– Но мы признали в свое время Америку, Францию и Россию, – сказал Теннер.

– Это были исторические революции. Ныне революция уже не является законным актом истории, и мы должны возражать против нее. Мы, как об этом говорят документы, оказываем поддержку демократии во всех странах, за которые несем ответственность. К сожалению, этого нельзя форсировать. Народы не созрели для демократии.

– Не потому ли мы так стараемся помешать ее установлению в Иране и Греции?

Эссекс оставил без ответа это замечание, которое сделал Генри Джордж. Терпению его пришел конец. Он готов был расправиться как следует и с Теннером и с Генри Джорджем, но от этой необходимости его избавила элегантная американка, знаменитая Лиза Корт, обратившаяся к нему уверенным тоном.

– Лорд Эссекс! – сказала она.

Эссекс был удивлен присутствием здесь этой примадонны и с интересом ждал, что она скажет дальше. Муж Лизы Корт, Дэвид Энтри, был одним из крупнейших издателей США, да и сама она считалась одной из самых богатых американок. Энтри издавал литературный еженедельник, который читали в каждой американской семье и который влиял на общественное мнение всей страны. Лиза Корт использовала его как трибуну для выражения своих политических взглядов. Она и до замужества была известной писательницей, а теперь в еженедельнике Энтри то и дело появлялись ее длиннейшие статьи, присланные из разных стран мира и исполненные преданности американизму и американскому образу жизни.

Выговор у Лизы Корт был почти английский. – Я хотела спросить вас, лорд Эссекс, – начала она, – сознаете ли вы опасность мирового коммунизма, понимаете ли вы политику России в Иране и действуете ли вы соответственным образом, то есть боретесь ли вы с ней?

По мнению Эссекса, такой вопрос следовало бы задавать скорее политическому деятелю, чем журналистке, и притом в конгрессе. Он ответил на него осторожно: – Как я уже не раз говорил, миссис Энтри, я не берусь утверждать, что понимаю внешнюю политику России. – Он намеренно не называл Лизу ее девичьей фамилией.

– Это не просто ее внешняя политика, – сказала она, – Это ее мировая политика.

– А разве это не одно и то же? – снаивничал Эссекс.

– Даже если вы интересуетесь только Ираном, вам все равно следует думать о мировых целях России и об угрозе, которую они представляют, – говорила ему миссис Энтри. – На вас лежит обязанность предотвратить катастрофу, лорд Эссекс.

– Я склонен оценивать свою роль гораздо скромнее, – сказал Эссекс.

– Можете вы утверждать, что британское лейбористское правительство оказывает вам полную поддержку?

– Конечно. Оно послало меня сюда.

– Следовательно, можно заключить, что лейбористское правительство осознает, какую угрозу представляет коммунизм для Европы и Англии?

– Я уверен, что у лейбористского правительства есть своя точка зрения относительно коммунистов в Англии, миссис Энтри!

– Мне кажется, мы отвлекаемся от предмета беседы, – вмешался Эллисон – англичанин с наружностью дипломата. – Может быть, мистер Мак-Грегор более подробно опишет нам ситуацию в Иране?

– О ситуации в Иране легко составить представление по прессе, – сказал Эссекс, не давая Мак-Грегору возможности взять слово. – Прежде всего вам следует помнить, что русские ведут пропаганду среди азербайджанцев с самого начала оккупации и что демократическая партия Азербайджана создана по образу и подобию своей соседки, большевистской партии.

– Будете ли вы требовать роспуска демократической партии и автономного правительства Азербайджана, Гарри? – спросил Хэмбер.

– Мы хотим, чтобы в Азербайджане была восстановлена суверенная власть иранского правительства, – сказал Эссекс. – Осуществлять суверенность власти невозможно, пока целые области страны находятся в руках революционеров и считают себя отдельным государством.

– Не скажете ли вы, сколько акций Англо-Иранской нефтяной компании в Южном Иране принадлежит британскому правительству? – внезапно спросил Генри Джордж.

– Я не могу ответить так сразу, – сказал Эссекс. – И я не понимаю, какое отношение это имеет к теме нашей беседы?

– А не может ли ответить на этот вопрос ваш помощник?

– Мак-Грегор? – повернулся к нему Эссекс.

Мак-Грегор знал, что Эссекс хотел бы вообще обойти эту тему, но Мак-Грегор считал такой вопрос вполне уместным и требующим ответа. – Британское правительство владеет 52-55 процентами акций Англо-Иранской компании.

– А какова была прибыль Англо-Иранской компании за прошлый год? – спросил Генри Джордж.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Мак-Грегор, – она равнялась четырем миллионам фунтов, а в этом году ожидается прибыль в девять миллионов.

– И вы считаете, что это не имеет никакого отношения к событиям в Иране? – спросил Джордж.

– Нет, не имеет, – сказал Эссекс.

– И британское правительство не озабочено судьбой своих нефтяных промыслов? Оно не боится, что политический переворот в стране может лишить его этих владений?

– Наша нефть находится в полной безопасности, мистер Джордж, – спокойно ответил Эссекс. – Я уверен, что Россия не посягает на наши нефтепромыслы.

– Я не говорил о России!

– Ну, хватит об этом, Генри, – сказал Стайл.

– Нет, почему же! Он вправе поднять этот вопрос, – быстро вмешался Эссекс, мысленно посылая к чорту этого болвана Стайла. – Едва ли можно думать об Иране, не думая о нефти. С этим я вполне согласен. Но сейчас на очереди стоит более важный вопрос, чем нефть. Это вопрос об Иране как таковом и обо всех остальных малых нациях, которые страшатся расчленения. Мистер Джордж ищет в этом вопросе своекорыстные интересы Англии. Так вот, наш своекорыстный интерес состоит в том, чтобы малые нации остались в неприкосновенности, потому что малые нации всегда были нашими друзьями и, может быть, нашей главной опорой в Европе.

Эссекс не удовольствовался этим. Он подробно разъяснил корреспондентам, что Англия заинтересована в том, чтобы Иран не был большевизирован, не подвергся агрессии, не стал жертвой подрывной деятельности, чтобы иностранные государства не использовали его в своих сомнительных целях.

Мак-Грегор с трудом терпел все это, недоумевая, как Эссекс ухитряется не распространять эти обвинения на свою же собственную политику. Мысленно он называл Эссекса то лицемером, то лжецом, то круглым дураком и невеждой, так и не решив, кто же он на самом деле. Эссекс умел подрывать в людях уверенность в их собственной правоте. Слушая этого человека, трудно было не соглашаться с его мнением. Мак-Грегору начинало казаться, что и сам он лицемер.

Кончив свою речь, Эссекс обернулся к нему и спросил: – Хотите что-нибудь добавить, мой милый?

Мак-Грегор сказал: – Нет, мне нечего добавить. – Он чувствовал, что Эссекс поступил так нарочно, чтобы и перед другими и перед самим собой связать его всем тем, что было сейчас сказано. Мак-Грегор мысленно предостерег себя: он был в одной клетке с тигром.

Официальная часть закончилась, когда Эссекс отошел от камина, почувствовав, что начинает потеть в своем толстом джемпере. Но это было еще не все. К Эссексу обратился Гаспар Форд, седовласый делец-американец, который сейчас выражался уже совершенно бессвязно и смотрел посоловевшими глазами.

– Я не задаю вам вопросов, – говорил он заплетающимся языком, – я видел, как вы тут со всеми разделались! Ну, да я не такой, как эти молодчики, а сегодня их день. Я приехал сюда с Лизой Корт. Мы объезжаем весь свет и добиваемся свободы печати. Я создал крупнейшее газетное объединение у нас, в юго-западных Штатах, и каждая из моих газет окупает себя. Мое предприятие вполне ответственное.

– Гэс, – сказала ему миссис Лиза Корт-Энтри, – вы опять напились.

Эссекс ускользнул от них и заговорил с Джеком Теннером.

– Я читал все ваши корреспонденции, мистер Теннер, – сказал он.

Теннер явно не поверил ему, его седые брови дрогнули, он медленно улыбнулся и кивнул Эссексу в знак того, что понимает шутку.

– Да нет, право же! – сказал Эссекс. – Форейн оффис пересылает их мне, считая, что они отражают русскую политику. – Это была шутка, и Теннер засмеялся. Эссекс решил, что Теннер попался в расставленные ему сети, похлопал его по плечу и перешел к другому. Он обошел их всех, никого не пропуская, никого не избегая – даже Генри Джорджа, который беседовал с высокой англичанкой.

– Мистер Джордж, – сказал Эссекс, – вы мой идеал хорошего журналиста. Вы всегда задаете каверзные и рискованные вопросы.

– В таком случае, по искусству обходить эти вопросы вы идеальный дипломат, – сказал Генри Джордж, в котором, видимо, не было ни капли юмора.

– Ну, что вы, что вы! А вы тоже считаете, что я отвечал недостаточно ясно, мисс Тюдор?

Презрение, которое питала к нему мисс Тюдор, сказалось и в ее ответе.

– Право, не знаю,- процедила она.

Эссекс отметил про себя, что в профиль она лучше. Он недоумевал, почему эта красивая и, без сомнения, умная, явно аристократического происхождения англичанка так презирает его. Это был один из немногих случаев, когда Эссекс почувствовал и признал, что его презирают, и ему стало не по себе. Он был любезен с ней, пытался завести разговор, но она продолжала держаться безучастно.

– Вы совершенно не похожи на журналистку, – в заключение сказал ей Эссекс.

Она и на это ничего не ответила, и он поспешил отойти от нее.

К тому времени как корреспонденты начали расходиться, Эссекс уже устал и, любезно проводив до дверей последнюю пару (Гаспара Форда и миссис Лизу Корт-Энтри), облегченно вздохнул. Он оглянулся, надеясь увидеть Мак-Грегора, но в комнате был только Мелби. Он поблагодарил Мелби за помощь и поднялся к себе, чтобы освободиться наконец от проклятого джемпера и спортивных брюк и переодеться в обычный серый костюм. Потом он позвонил Кэтрин Клайв и сообщил ей, что все сошло хорошо.

Мак-Грегор в это время разговаривал с Хэмбером и Стайлом. Он провел их в кабинет и показал копию полученной Эссексом телеграммы. Нагнувшись над большим письменным столом Эссекса, они внимательно читали ее, потому что в ней цитировались их корреспонденции. Конец телеграммы с комментариями Форейн оффис Мак-Грегор успел оторвать.

– Мне казалось, что эта телеграмма вас заинтересует, – сказал Мак-Грегор, когда они кончили.

– Да, спасибо, – сказал Хэмбер. – Очень рад, что это дошло и напечатано.

– Я хочу спросить вас вот о чем, – продолжал Мак-Грегор. – В тот вечер мы беседовали частным образом, и я думал, что вы это поймете. Но и помимо того, тут сказано совершенно не то, что я вам говорил.

Хэмбер с удивлением посмотрел на него. – Это добросовестный отчет не только о ваших высказываниях, Мак-Грегор, но и о том, что под ними подразумевалось. А что касается частной беседы, то я – журналист и обязан сообщать читателям моей газеты обо всем, что происходит. По-моему, я только удружил вам, Мак-Грегор, и все, что я писал, соответствует истине.

Мак-Грегор чувствовал, как его охватывает волна холодного бешенства, но сдерживал себя.

– Ничего здесь не соответствует истине. Я никогда не говорил вам, что первоочередная задача Эссекса – выжить русских из Ирана.

– Но вы подразумевали это, – сказал Стайл.

– Нет! Но даже если бы и подразумевал, вы и тогда не имели бы права печатать это.

– Послушайте, Мак-Грегор, – сказал Хэмбер. – Обязанность корреспондента – сообщать факты, а как он о них узнает, из прямого заявления или из намеков – это все равно. Я просто раскрыл подоплеку событий. Во всяком случае, это изложено доброжелательно, и не понимаю, чего вы взъерепенились?

– Это вовсе не доброжелательно, – сказал Мак-Грегор уже менее спокойно. – Я не считаю, что мы приехали сюда для того, чтобы выживать русских из Ирана. Если бы я так считал, меня бы здесь не было!

Стайл засмеялся. – Тогда вы не столкуетесь с вашим патроном, Мак-Грегор, ведь он только что внушал нам именно это.

– Вот что, Мак-Грегор, – Хэмбер взялся за пальто и с помощью Стайла надел его. – Ваши претензии совершенно неосновательны. Никто не станет возражать, если англичане выживут русских из Ирана. По правде говоря, если этого не сделаете вы, англичане, то придется сделать это за вас нам, американцам. Напрасно вы сетуете на эту корреспонденцию и напрасно отрекаетесь от своих взглядов.

– Но это вовсе не мои взгляды!

Хэмбер не слушал его. – К тому же для Америки лучше всего освещать это дело именно так. И, кстати, как, по-вашему, попали эти корреспонденции в Америку?

– Не знаю. Да это и не важно.

– Нет, очень важно. Они были посланы в Лондон с вашей английской дипломатической почтой, Мак-Грегор. Это одно из благодеяний, которые Мелби оказывает нам, корреспондентам. Он отправляет наши депеши в Лондон, а оттуда их передают по телеграфу. Поэтому ваши претензии совершенно не обоснованы. Если вы, англичане, хотите, чтобы ваши интересы правильно освещались в Америке, предоставьте это нам, американцам, потому что мы-то знаем, как это надо делать. Вам кажется, будто мы поступаем неосторожно. Но подождите! Когда ваша игра с Россией пойдет в открытую, вам самим станет ясно, что это было вовсе не так безрассудно. Мы завоюем для вас американское общественное мнение, и государственный департамент сумеет во-время оказать вам неограниченную поддержку.

– Рассуждая принципиально, – заговорил Джексон Стайл, – никто не должен мешать нам, Мак-Грегор. Разве вы не понимаете, что в конечном счете решать все эти проблемы будет наш народ. Следовательно, народ должен получать точную информацию. Америка – демократическая страна, а главнейшая опора демократии – это свободная печать, а свободная печать – это значит осведомленная печать, и мы не можем скрывать информацию, которая необходима для правильного понимания обстановки. Вы рассматриваете этот случай с точки зрения этики, мы – по крайней мере я – с точки зрения принципа. Было бы неправильно, если бы мы скрывали информацию, в которой нуждается американский народ, независимо от того, как мы ее получили.

Так как спорить по такому запутанному вопросу не было смысла, Мак-Грегор выслушал дальнейшие доводы Стайла, храня безучастное молчание. Расценив это каменное безмолвие как несносное упрямство, Хэмбер и Стайл наконец оставили Мак-Грегора, предварительно отпустив несколько колкостей по поводу его странного поведения в этом вопросе – поведения, которое явно не вязалось с позицией Эссекса, поведения, которое они считали противоречивым и путаным и которое поэтому могло послужить причиной любых превратных толкований с их стороны.

Мак-Грегор признал, что Хэмбер и Стайл, пожалуй, правы. Он еще следил из окна, как они выходили из ворот посольства, когда в комнате появилась Кэтрин. Она молча стояла возле него, пока он не увидел ее и не ответил на ее ироническое приветствие.

– Вы обличали их в искажении ваших мыслей? – с улыбкой спросила она.

Он кивнул.

– Ну, и что же они на это сказали?

– Что я сам виноват.

Она расхохоталась ему в лицо. – А разве это не так?

Мак-Грегору было не до смеха. – Нет. По-моему, нет.

– Может быть, это моя вина, ведь я вас не предостерегла, – сказала она.

Мак-Грегор был склонен согласиться с ней – и все-таки промолчал.

– А как прошла конференция? – спросила она спокойно и с очаровательной улыбкой.

– Хорошо.

– Задавали они вопросы вам, как эксперту?

– Да, несколько вопросов о реформах и о нефти.

– О каких реформах?

– В Иранском Азербайджане.

– А-а… И, вероятно, мы возражаем против них?

– Именно об этом меня и спрашивали.

– А что вы ответили?

– Ничего. Эссекс сказал, что мы возражаем против методов проведения этих реформ.

– Ведь там было восстание или революция?

– Да, но, вероятно, дело не обошлось без русских. Возможно, что и все реформы проводятся по их инициативе. Впрочем, я не знаю.

– Так вы не согласны с этими реформами?

– Этого я не сказал бы, – осторожно ответил он. – Просто у меня нет твердого мнения на этот счет.

– А что они хотели знать о нефти? – настойчиво допытывалась Кэтрин.

– Один из них заявил, что единственное, что нас интересует в Иране, – это наши нефтяные концессии.

– В этом, вероятно, есть доля истины, – сказала она. – А ваше мнение?

– Да, но это не должно быть единственной причиной нашего интереса к Ирану.

– Не должно быть, но разве это не так сейчас?

– Я и сам хотел бы знать, так это или не так.

– Да, у вас, действительно, недоумевающий вид, – сказала она. – Я и сама недоумеваю. Чего же, наконец, хочет Эссекс: только ли избавиться от русских, или укрепить наше влияние в Иране, или просто удержать наши теперешние позиции там?

– Всего понемногу, – сказал он.

– И в этом состоит теперь английская политика в Иране?

– Как будто бы так.

– И вам не нравится, что Эссекс будет проводить свою линию?

На это Мак-Грегор не ответил. Она нащупала подлинную причину его раздражения. Ему хотелось бы поговорить с кем-нибудь, просто чтобы выяснить все для самого себя, он знал, что это не единственный его мотив для разговора с Кэтрин Клайв. С ней он всегда был излишне болтлив, потому что она любой разговор делала разумным, непринужденным, слегка насмешливым – таким, как надо. Но он не доверял ей. Ему казалось, что, подружившись с Эссексом, она перешла другой лагерь. Он даже не отдавал себе в том, что это за лагерь. Он знал только, что это лагерь Эссекса – Эссекса лично, или Эссекса в связи с Ираном, или Эссекса как главы миссии. Он едва сдерживал свое раздражение и чувствовал какой-то подвох в иронических шутках Кэтрин.

– Вы искали Эссекса? – спросил он ее.

– Нет, – коротко ответила она, и эта недомолвка была похожа на вызов.

Мак-Грегор смотрел, как зажигались над Кремлем красные звезды – зрелище, которое он уже привык ожидать. Он подумал, что Кэтрин, вероятно, видела Эссекса. Она стояла, заложив руки за спину, явно никуда не торопилась, и его молчание ее не смущало.

– Вы уже покончили с работой? – спросил он.

– Нет еще, – сказала она со вздохом. – Мне кажется, я засиделась в Москве. Я провожу половину своего времени бесцельно, без всякого дела, блуждая из одной комнаты посольства в другую, и работаю не слишком много. Я не могу целыми днями сидеть за письменным столом: это мне начинает надоедать. – Она не проявляла огорчения по этому поводу и говорила так, как будто все это было для нее несущественно.

– А я думал, что на сегодня вы уже все кончили, – сказал он.

– Я было кончила, но Кларк-Керр прислал с Балкан Майкла Кэртиса, и все, что ему требуется, конечно, сверхспешно. Ему бы проще было отправиться в Лондон и получить все материалы там.

– А что ему требуется?

– Сведения о некоторых болгарах и путаннейшие доклады нашей разведки о Венгрии. Все это напрасная трата времени.

– Да? – сказал он вежливо, не желая углубляться в этот вопрос.

– Конечно, напрасная, – сказала Кэтрин. – Они, видите ли, занимаются расширением правительств балканских стран за счет включения некоторых политиканов, которые нам нравятся, но я не верю, чтобы русские или те, кто сейчас у власти в этих странах, вдруг согласились передать свою власть обратно негодяям, которые правили там раньше. Это было бы просто глупо.

– Вероятно, во всех странах происходит одно и то же, – сказал Мак-Грегор.

– Вы поработаете немножко в нашем посольстве и тогда убедитесь, что это именно так. Хотя в ряде случаев новые люди, повидимому, не лучше старых, – едко добавила она. – Так что выбирать, собственно, не из кого. Это в точности, как в вашем Иране. И на Балканах есть сторонники реформ, но кто они такие? Никогда не знаешь наверняка, откуда исходит реформа – от самого народа или от русских. Правда, я не вижу в этом большой разницы, если перемены действительно происходят. Разве вас, например, волнует то, что в вашем Азербайджане реформы, может быть, проводятся по инициативе русских?

Он и сам задавал себе этот вопрос и никогда не находил на него ответа. Наполовину этот ответ состоял в том, что ему не хотелось бы видеть посторонних в Иране; отчасти же он верил, что азербайджанцы и сами могли бы провести у себя реформы, но настоящего ответа так и не было.

– Было бы лучше всего, – сказал он, – если б Иран обходился совсем без иностранцев.

– Пока в Иране есть нефть, – сказала она, – до тех пор там всегда будут иностранные влияния, так что вам остается только выбирать лучшее.

Он подумал, что Кэтрин, может быть, права, но это ему не нравилось, и он промолчал.

– Я пришла спросить вас о профессоре Онегине, – сказала она.

– Вы разыскали его?

– Вы уверены, что он профессор? – спросила она.

– Да, вполне уверен.

– Я позвонила в Московский университет, и единственный профессор Онегин, которого там знают, – это патологоанатом из Киева. Он не имеет никакого отношения к геологии. А вы знаете, в каком университете работает ваш Онегин?

Мак-Грегор отрицательно мотнул головой.

– Жаль, – сказала она. – А так едва ли вы его найдете. Может быть, вам лучше написать ответ в форме статьи и послать ее в один из русских геологических журналов?

– Да, конечно, – сказал он,- но я еще не собрал достаточно новых данных, чтобы это получилось убедительно.

– Тогда что вам даст встреча с профессором?

– Не знаю, но для начала я мог бы поспорить с ним. Когда он писал свою статью, у него было только краткое резюме моей работы. Я послал ему полный оттиск, но он ничего на это не ответил. Если бы я мог встретиться с ним, я думаю, мне удалось бы убедить его, что он ошибается.

– А вы уверены, что не ошибаетесь сами? – Она опять дразнила его.

– Конечно, я мог ошибиться, – сказал он. – Но не думаю.

– Тогда я его вам найду, – сказала она уходя. – Хотя бы для того, чтобы убедиться, так ли уж вы умны, как я предполагаю. – И Кэтрин ушла, оставив его в недоумении, почему же она не расхохоталась ему в лицо.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Какой-то дурак в Лондоне сует нам палки в колеса, – сказал Эссекс Мак-Грегору. – И если мы не получим сегодня разрешения вручить эту ноту, нам останется только уложить чемоданы и отправиться восвояси. Сегодня пятница, – продолжал он, – а под воскресенье из Лондона вообще трудно что-нибудь выжать. В понедельник будет уже поздно. Они, должно быть, собирают по этому поводу весь кабинет министров.

Глядя, как Эссекс расхаживает взад и вперед по комнате, Мак-Грегор и сам заразился его нетерпением.

– Это все из-за нашего проклятого посольства, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Оно живет слишком изолированной жизнью, слишком поглощено собой. Пойдемте-ка, пройдемтесь по Москве. Хочу испробовать на себе воздействие этой культуры. Прокатимся на их подземке, или метро, как они его называют. Это нас освежит.

Они дошли до станции метро на площади Революции, спустились вниз на переполненном эскалаторе и протиснулись сквозь толпу, нырявшую в узкие блиндированные двери. На первый поезд они не попали, и Эссекс стал расхаживать взад и вперед по платформе, рассматривая бронзовые статуи на фоне красного гранита. Он сказал Мак-Грегору, что гранит действительно хорош, а скульптуры плохи. Иностранцы сразу привлекли внимание пассажиров, но Эссекс бесцеремонно расхаживал среди них, помахивая тростью черного дерева, которую он прихватил в вестибюле посольства. Они проехали весь арбатский радиус, потом вернулись и, пройдя длинным мраморным туннелем, пересели на поезд, идущий до станции Сокол. Одна из облицованных мрамором станций привлекла внимание Эссекса, они в последнюю минуту выскочили из вагона, осмотрели ее и поехали дальше следующим поездом. Все это заняло у них почти два часа, и, наконец, Эссекс решил, что с него довольно.

– Вот теперь мне лучше, – сказал он, когда они вышли на улицу. – Необычное зрелище – подземка из мрамора. Это причудливо, но в этом чувствуется размах, как вы находите, Мак-Грегор?

Мак-Грегор промолчал.

– А теперь пойдемте домой и посмотрим, нет ли там каких новостей, – сказал Эссекс. Ему хотелось почувствовать, что хотя бы Мак-Грегор понимает, как его беспокоит молчание Лондона, но Мак-Грегор был, как всегда, безучастен и замкнут и даже несколько молчаливее, чем обычно. Эссексу это было неприятно, но он разрядил свое недовольство тем, что на обратном пути в посольство обогнал Мак-Грегора. Дрейк встретил их сообщением, что Лондон наконец ответил.

Эссекс прочел телеграмму в кабинете Дрейка и хлопнул себя по ляжке. Это была почти carte blanche – больше, чем он ожидал. Ему разрешалось действовать по своему усмотрению – написать ноту, настаивать на выполнении поставленных в ней требований и предпринимать любые шаги, которые он сочтет нужными, впрочем, с одной оговоркой: вручить ноту должен был Дрейк.

– Ну что ж, Френсис, – сказал Эссекс, – нота готова, и чем скорее мы ее вручим, тем лучше. Когда они примут нас?

– Это зависит от очень многих обстоятельств.

– Для меня ясно одно, – сказал Эссекс. – Нота заставит их зашевелиться. Теперь мы сможем взяться за них как следует. Эссекс повел Мак-Грегора с собой в кабинет, и они собрали все нужные Эссексу бумаги в его портфель из тисненой кожи. Это была изящная вещь с инкрустацией в виде золотого шлема с перьями, и Эссекс с удовольствием следил, как бережно обращается с ней Мак-Грегор. – Это сумка посольского гонца XVI века, ее делал Гиберти по заказу Козимо Медичи. Она приносит мне счастье, Мак-Грегор.

Эссекс потрогал тиснение на одном из углов.

– Гиберти обычно работал в бронзе, но это одно из первых его изделий из тисненой кожи. Красиво, правда? Мне преподнес ее итальянский король за то, что я отказывался вести переговоры с Муссолини до тех пор, пока он не признает монархии. Вы поедете с нами к Молотову, – добавил Эссекс.

Мак-Грегор заинтересовался. – Почему же вручать ноту будет сэр Френсис? – спросил он.

– Вручение ноты послом будет тонким намеком русским, что эта проблема ставится в связь со всем комплексом наших взаимоотношений. Дрейк как раз подходящий человек, не тревожьтесь.

Мак-Грегор и не тревожился.

– В данной ситуации лучше, чтобы это сделал он, – продолжал Эссекс.

Мак-Грегора вовсе не нужно было в этом убеждать, но, повидимому, Эссексу хотелось убедить самого себя, что Дрейк подходящий человек.

– Не уничтожайте Дрейка вашим молчаливым неодобрением, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Его надо узнать поближе, он интересный человек. Вы, может быть, даже не подозреваете, что не кто иной, как Дрейк, направлял политику Форейн оффис в испанском вопросе в течение всей гражданской войны в Испании.

– Я не знал этого.

– Да, – пустился Эссекс в воспоминания. – Это он помог Форейн оффис понять Испанию и Франко. Дело, конечно, не в том, что Франко ему очень нравился. Нет, тут были и более важные соображения. Френсис знает, что Франко означает возврат Бурбонов. Для Англии, по его убеждению, необходимо, чтобы в южной и юго-западной Европе существовало сильное единовластие, и поэтому он тяготеет к королям и церкви. Он сам, знаете ли, католик и отчасти поэтому чувствует себя не на месте. С католицизмом тут далеко не уедешь. Чтобы осуществить свои дипломатические планы создания дружественного Англии мощного католического блока, ему следовало бы работать в католических странах Европы.

Эссекс внезапно повернулся к Мак-Грегору и сказал: – Знаете, Мак-Грегор, вы недостаточно интересуетесь людьми. Иначе вы сами спросили бы меня про Френсиса Дрейка. Я никогда не откажусь рассказать вам о людях, если это может помочь вам разобраться в них. А чтобы раскусить Френсиса, надо понять его католицизм, вот и все. Это определяет в нем не только религиозные убеждения и дипломатическую позицию, но и эстетические вкусы. Мне кажется, что Френсис просто случайно не избрал карьеры священнослужителя и сам этого не может себе простить. В свое время он был одним из виднейших авторитетов Оксфорда по истории папства и раскопал несколько очень важных документов об английской церкви донормандского периода. И что весьма странно, Френсис женился не на католичке. Его жена – дочь Клода Пинтота, соседа по имению, – хрупкая и молчаливая женщина. У них есть дочь, Антония, примерно ваших лет, Мак-Грегор, – сущий дьявол. Все, чем боги обделили ее родителей, они даровали Антонии. Это особа совершенно бесшабашная, настоящая язычница и притом необузданного нрава; живет она, должно быть, в грехе и пороке и наслаждается жизнью. Если бы Френсис привез ее с собой в Москву, она превратила бы его жизнь в ад и ославила бы его на весь город своими похождениями. Ну, а без нее ему здесь живется тихо и спокойно, хотя особенного удовольствия от этого он не испытывает.

Эссекс на минуту призадумался. – Френсис охотно вручит эту ноту. Это один из немногих дипломатических шагов, которые приносят удовлетворение сами по себе. По крайней мере, он даст нам сколько-нибудь действенное оружие против русских. Пойдемте наверх к Френсису и проглядим с ним документы. Не чувствуете ли вы теперь, Мак-Грегор, несколько больше доверия и уважения к нему? – с мягкой иронией спросил Эссекс.

Мак-Грегор улыбнулся, не зная, что сказать.

– Во всяком случае, – вздохнул Эссекс, – интересно будет поглядеть, как отнесется ко всему этому Молотов. Не думаю, чтобы это ему понравилось.

Но их принял не Молотов. На этот раз они попали к Вышинскому и вручили ноту ему.

Они явились в министерство иностранных дел, и Вышинский приветствовал их с таким видом, словно предвкушал удовольствие от предстоящей схватки. Эссексу он показался голодным львом, который добродушно встречает свою добычу. Это был человек плотного сложения; глаза его поблескивали бледном лице. В его сверкающей остроумием речи разящий юмор сменялся безжалостной иронией. Эссекс решил предоставить слово Дрейку, а самому наблюдать и слушать, чтобы убедиться, так ли умен Вышинский, как это кажется.

Когда Дрейк вручил ноту, Вышинский сказал: – А, нота! – как будто выражая удовольствие, что состязание началось. – И о чем же она? – осведомился он неофициальным тоном, просмотрел документ и передал его стоявшему позади Троеву. Они сидели в уставленном книгами кабинете Вышинского на простом кожаном диване и в креслах. Вышинский надел очки в роговой оправе.

– Нота касается политической обстановки в Иране, – четко произнес Дрейк. Он говорил медленно, так, чтобы посольский переводчик Джойс мог уловить каждое слово. – Мы выражаем сожаление по поводу беспорядков в Иранском Азербайджане, мистер Вышинский, и напоминаем советскому правительству, что его вмешательство в иранские дела – это нарушение договора 1942 года. Мы настаиваем на том, чтобы страны, подписавшие договор, немедленно назначили специальную комиссию, которая расследовала бы ситуацию в Азербайджане и приняла практические меры для восстановления в этой провинции власти центрального правительства.

Выражение лица Вышинского не изменилось, на нем нельзя было уловить ни удивления, ни досады. – Британское правительство, повидимому, весьма обеспокоено некоторым оживлением деятельности демократических элементов в Иранском Азербайджане, – сказал он Дрейку, и его тонкие губы сложились в улыбку.

– Весьма обеспокоено, – торжественно произнес Дрейк.

– Вы выдвигаете серьезные обвинения, – продолжал Вышинский.

– Мы никого не обвиняем, – спокойно ответил Дрейк. – Мы просто констатируем действительное положение вещей. Мы и раньше пытались добиться от советского правительства удовлетворительного разрешения этого вопроса, но неизменно встречали отпор. Ситуация в Азербайджане ухудшается с каждым днем, и мы считаем, что советское правительство игнорирует нашу заинтересованность в этом вопросе.

– Мы просто не имели возможности игнорировать заинтересованность британского правительства в Иранском Азербайджане, – сказал Вышинский, с улыбкой слушая Троева, который бегло переводил ему слова Дрейка. Как и Молотов, Вышинский говорил быстро, и Эссекс уже решил, то оба они принадлежат к одной и той же школе прямолинейных дипломатов. – Однако, если английский представитель считает необходимым что-либо обсудить, я готов побеседовать с ним.

Эссекс усадил Мак-Грегора рядом с собой на диване.

– Скажите мистеру Вышинскому, Мак-Грегор, что мы желаем обсудить проблему Иранского Азербайджана в целом. Мы не просто приносим жалобу, мы хотим практических мер для восстановления власти центрального правительства в Азербайджане. Скажите ему, что для этого потребуется соответствующая конференция, и спросите, когда он считает возможным ее созвать.

Мак-Грегору не хотелось брать на себя ответственность, которую на него возлагал Эссекс, но он передал слова Эссекса Вышинскому на довольно приличном русском языке, стараясь ничего не вносить от себя. Вышинский слушал, кивая головой, и его седые волосы серебрились в электрическом свете. Тут только Мак-Грегор понял, что он по-настоящему несет ответственность за эту миссию и по-настоящему заинтересован в ней. Он говорит с Вышинским и переводит важное заявление! Он забыл, что речь идет об Иране. Он уже был заинтересован в исходе состязания между этими людьми и ждал, примет ли Вышинский предложение Эссекса или отвергнет его.

– Мы не видим оснований для созыва конференции по вопросу о советской политике в Иране, – сказал Вышинский. – Если лорд Эссекс предлагает созвать конференцию по Ирану, то он напрасно приехал сюда. Как уже говорил ему господин Молотов, местом для такой конференции должен быть Иран.

Эссекс выслушал перевод Мак-Грегора и подумал, что это ответ юриста. И сидели они в кабинете юриста и царила здесь атмосфера юриспруденции; даже книги в светлых переплетах с красной полоской на корешке казались томами свода законов. Если бы не портреты Ленина и Сталина во весь рост, Эссексу могло бы показаться, что он находится в кабинете какого-нибудь преуспевающего и проницательного европейского адвоката – слишком проницательного, чтобы можно было чувствовать себя с ним спокойно.

– Скажите ему, что я добиваюсь не столько созыва конференции, сколько действительного урегулирования ненормального положения в Иране, – сказал Эссекс Мак-Грегору. – Оно угрожает миру на Среднем Востоке, и вы можете добавить, что мы очень хотим урегулировать его до очередного заседания Совета безопасности, которое состоится в Лондоне в конце этого месяца.

– Так, так! – оживленно сказал Вышинский. – Я вижу, что лорд Эссекс действительно обеспокоен, раз он упоминает о Совете безопасности. Мы тоже обеспокоены. Нас беспокоит положение дел в Греции, Индонезии и в других странах. Что же касается Ирана, то это один из наших соседей. И мы больше, чем кто-либо, заинтересованы в мире и спокойствии Ирана.

– Так давайте же перейдем к практическому обсуждению, – предложил Эссекс.

– А что лорд Эссекс называет практическим обсуждением?

– Все, что ведет к восстановлению законной власти в Иране.

– Но это можно назвать вмешательством, – сказал Вышинский.

– Мы не предлагаем вмешательства, – сказал Эссекс, и Мак-Грегор невольно передал его раздраженную интонацию. – Мы по традиции заинтересованы в благополучии Ирана, и это определяет нашу позицию в данном вопросе.

Перевод у Мак-Грегора не ладился. Вышинский подождал, пока он подберет соответствующие выражения, а потом обратился к Троеву: – Скажите лорду Эссексу, что в своем преклонении перед традицией он недооценивает законы истории. Основной закон истории – это непрерывные изменения, и советское правительство признает все социальные перемены, которые улучшают положение народных масс.

– У нас большие сомнения относительно перемен, происходящих в Азербайджане, – сказал Эссекс подчеркнуто нетерпеливым тоном.

– А у нас нет никакого основания для сомнений, – сказал Вышинский.

– Как же им не быть, когда провинция суверенного государства откалывается и кучка авантюристов провозглашает ее независимым государством?

– Вы неправильно информированы, – сказал Вышинский. – Азербайджан остается частью Ирана. Никакого отколa не было. У теперешнего демократического правительства нет сепаратистских намерений. Просто Иранский Азербайджан осуществляет свое право на самоопределение, право, которое союзные державы сами признали и поощряли после первой мировой войны, только тогда это распространялось на Советский Азербайджан и намерения были несколько иные.

– Ну, это дело прошлое, – сказал Эссекс.

– Мы никогда не забываем прошлого, – прервал его Вышинский. – Пограничные с нами провинции Ирана всегда были приманкой для иностранных держав, стремившихся к захватам и к политическому вмешательству. До сего времени Иранский Азербайджан был орудием в руках авантюристов-ханов, которые безжалостно эксплуатировали его богатства и беззастенчиво подставляли его более крупным державам в качестве трамплина для нападения на Россию. Угнетенный и забитый народ не имел возможности управлять своей судьбой. Теперь положение меняется. В Азербайджане появились новые, демократические силы, цель которых – коренное улучшение жизни и просвещение народа. Мы в этом заинтересованы как друзья Ирана. Мы заинтересованы в том, чтобы Иран стал передовой демократической страной, сильной, независимой и дружественной нам страной, освободившейся от нищеты и отсталости, от влияния политических клик, которые охраняют интересы иностранного капитала и иранских помещиков.

– Мистер Вышинский говорит о заинтересованности Советского Союза в Иране.

– Это вполне оправданная заинтересованность.

– Я хочу напомнить, что у Великобритании тоже есть свои интересы в Иране.

– Это верно! – иронически воскликнул Вышинский. – Но тут есть и большое различие. У нас к Ирану – интерес соседа, у Великобритании – интерес главного акционера Англо-Иранской компании.

– Может быть, и так, – уступчиво заметил Эссекс. – Но мы не допустим, чтобы нашим интересам угрожало вмешательство другой страны во внутренние дела Ирана. В интересах Ирана, как и в своих собственных интересах, мы намерены сохранять наши права любой ценой, мистер Вышинский! – Эссекс говорил спокойно, почти мягко, но в его словах чувствовалась угроза.

– Мы рады слышать, что лорд Эссекс так откровенно определяет политику своей страны.

– Я считаю, что откровенное обсуждение необходимо, – сказал Эссекс. – Именно поэтому я предлагаю созвать конференцию для урегулирования положения в Азербайджане.

– Может быть, сначала мы рассмотрим эту ноту, – сказал Вышинский.

– Это просто изложение наших взглядов по данному вопросу, – сказал Эссекс, не желая, чтобы нота помешала конференции.

– Пусть так, – сказал Вышинский, – но все-таки ее надо изучить. Я должен передать ее господину Молотову, и, без сомнения, она его несколько удивит. Я и сам удивлен, получив такой враждебный документ.

– Это не враждебный документ, – вмешался Френсис Дрейк, – это обоснованная жалоба. – Дрейк не стерпел последнего замечания Вышинского и счел своим долгом защитить ноту, за которую он хотя бы формально нес ответственность.

– Жалоба эта несостоятельна, – ответил Вышинский Дрейку. – Положение в Иране обсуждалось несколько недель назад при ваших встречах с господином Молотовым, подробно обсуждалось на Московской конференции, а теперь лорд Эссекс прибыл в Москву снова обсуждать этот вопрос.

– Но в ходе всех этих переговоров советское правительство отказывалось принимать какие-либо меры, – возразил Дрейк.

– Вполне естественно, – сказал Вышинский, – потому что английские предложения подразумевали вмешательство в иранские дела, а на это мы не пойдем.

– Мы не предлагаем вмешательства, – настаивал Дрейк. – В прошлом англо-русские отношения в Иране всегда были враждебными, а иногда приводили к прямым столкновениям. И чтобы покончить с этим, лучше всего сесть за стол и разрешить вопрос раз и навсегда!

Вышинский перестал улыбаться.

– Роль советского правительства в Иране, – сказал он, – не имеет ничего общего с ролью царской России в Персии. Нас интересует не соперничество иностранных держав в этой стране, а она сама. Все возникающие там проблемы – это проблемы Ирана. Никакая наша конференция не может разрешить трудностей, которые переживает Иран.

– Но она разрешит англо-советские разногласия, – сказал Эссекс.

– А что касается этого, то следует сначала рассмотреть ноту, – сказал Вышинский.

Говоря это, он, казалось, шутил, приглашая и собеседников посмеяться его шутке. Но в переводе это было утеряно, и только Мак-Грегор почувствовал, как искусно Вышинский повернул ноту против Эссекса.

Эссекс, однако, понял намерения Вышинского.

– Нота предназначена для выяснения ситуации, – сказал он, – и ни для чего больше.

– В таком случае она ее выяснила, – сказал Вышинский.

– Тогда мы можем ожидать дальнейшего развития событий, – сказал Эссекс, понимая, что больше говорить не о чем.

– Я передам ноту господину Молотову, – продолжал Вышинский, как бы намекая, что больше он ничего не может сделать, но его улыбка и взгляд говорили Эссексу: «Меня-то это позабавило, но ты напрасно тратишь время, стараясь меня провести!»

Мак-Грегор тоже понял это и ждал, что Эссекс возмутится. Эссекс сделал вид, что подавляет зевок, встал, передал свой портфель Мак-Грегору и сказал: – В таком случае я буду ждать ответа мистера Молотова. – Он пожал Вышинскому руку, и на миг могло показаться, что это добрые друзья.

Они уже подходили к двери, когда Вышинский сказал Мак-Грегору: – А вы что думаете о положении в Иране, мистер Мак-Грегор? Ведь вы жили там довольно долго.

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор, смущенный тем, что у него не нашлось ответа. – Мне бы хотелось поехать туда и посмотреть, что там происходит. Ведь уже пять-шесть лет как я не был в Иране, господин Вышинский.

– Чтобы понять, что происходит в Иране, вовсе не обязательно там находиться, – сказал Вышинский, как бы порицая Мак-Грегора за его осторожность; но он тепло пожал руку и посоветовал хорошенько ознакомиться с Москвой.

Потом он довел их до самых дверей кабинета и еще раз простился со всеми. Троев проводил их вниз по лестнице.

Было уже далеко за полдень. Посольский ролс-ройс стоял у подъезда. Эссекс подождал, пока Дрейк усядется в машину, положил свой портфель на сиденье и сказал: – Мы с Мак-Грегором пойдем пешком, Френсис. – Потом надел каракулевую шапку, застегнул меховое пальто. – Нельзя так безбожно топить. От этого как-то тупеешь. – Он сорвал с головы шапку и тоже кинул ее в машину. – Я зайду к вам, как только мы вернемся. Мак-Грегор, вы найдете дорогу домой?

– Надеюсь.

– Тогда пойдем, да побыстрей.

– Что же, это конец нашей миссии? – спросил по дороге Мак-Грегор Эссекса.

– С чего вы взяли?

– Мне показалось, что Вышинский похоронил все дело.

– Совсем наоборот! – Эссекс невесело засмеялся. – Вышинский приперт к стене. Нота потрясла его, дорогой мой!

– А разве он фактически не отказался говорить об Иране?

– Разумеется, – сказал Эссекс. – Но это далеко не конец!

– Как же так?

– Решающим будет следующий шаг, – сказал Эссекс и добавил уже не так уверенно: – Должен быть решающим. Получив эту ноту, они обязаны решить: разговаривать с нами об Иране или нет. И они будут разговаривать! Должны разговаривать! Они поймут последствия своего отказа.

Сидя в кабинете Вышинского, Мак-Грегор, так же как и Эссекс, старался не выдать своего волнения. Во время беседы ему на минуту ясно представилась подоплека борьбы между Эссексом и Вышинским, и это, казалось, открывало сущность всей дипломатии.

– Когда подводишь итог вашему разговору с Вышинским, – сказал он, – становится страшновато.

Группа узбеков в стеганых халатах оттеснила Эссекса с обледенелого тротуара.

– Страшновато? – сказал он, когда Мак-Грегор пошел с ним рядом по мостовой. – Вы что же, намерены пугаться каждый раз, как мы поспорим с русскими?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – Но ведь вы-то спорили совсем не об Иране. Мне показалось, что суть дела именно в тех последствиях, которыми вы грозили, если русские откажутся разговаривать об Иране.

– В этом вы правы, – буркнул Эссекс. – Теперь они понимают, на что мы их толкаем и как далеко мы готовы сами зайти.

Эссекс явно хотел успокоить себя и хватался за каждую реплику Мак-Грегора, ища в ней повод для того, чтобы выговориться.

– Вы слишком все уточняете, Мак-Грегор, – продолжал он с нарочитой сдержанностью. – В таких обстоятельствах лучше не думать о пределе, до которого можешь дойти. Уточнения – это дело политиков и генералов, а не дипломатов. Явные угрозы бесполезны, глупы и совершенно излишни. Тонкий намек гораздо выгоднее. Он дает возможность и атаковать и маневрировать, а если нужно, то и отступить. Он дает возможность грозить тем, за что на самом деле вы не возьмете на себя ответственности, и это укрепляет ваши позиции за круглым столом. Четкими определениями наше дело можно только испортить. Уверяю вас, вся международная политика погрязла бы в трясине фактов и конфликтов, если бы все мы слишком ясно определяли наши позиции и конечные цели. Вышинский знает, с чем он столкнулся. Он сам для себя определит силу нашего маленького ультиматума.

Мак-Грегор попробовал было представить себе Эссекса как злодея, но у Эссекса было открытое лицо типичного англичанина с традиционной трубкой в зубах. Однако в намерения англичан явно входило упорное противодействие России любыми средствами, и Мак-Грегор подивился, как эта простая и тревожная мысль не пришла ему в голову раньше.

– Так ли необходимо все время бить по русским? – спросил Мак-Грегор. – Разве война не смягчила до некоторой степени нашу вражду?

– Не смешивайте внешнюю политику с настроениями народа, – ответил Эссекс. – Для нас это проблема политики и географии, а не симпатий. Мы должны держать Россию в определенных политических и географических границах, в этом состоит наша внешняя политика, и от этого зависит спокойствие Европы и возможность управлять миром.

Эссекс выговорился и снова вошел в свою обычную роль. Он почти избавился от чувства унижения, вызванного разговором с Вышинским, и снова был убежден, что одержал верх над своим собеседником.

– Вся беда в том, – сказал он в заключение Мак-Грегору, – что эти русские слишком уклончивы и загадочны. Однако мы с полным основанием можем предполагать, что они чувствуют… э… э… замешательство. Нам остается теперь ждать ответа Молотова.

– И сколько времени вы будете ждать его? – спросил Мак-Грегор.

Они пересекали улицу возле Большого театра.

– День или два. Мое достоинство не позволит мне дожидаться дольше, – чистосердечно признался Эссекс, отдав минутную дань чувству юмора.

Мак-Грегор улыбнулся. Но он надеялся, что теперь Эссекс не будет торопиться с отъездом – ему вдруг захотелось во что бы то ни стало остаться с Эссексом и быть свидетелем исхода их миссии.

Сознание, что эта миссия выходит за рамки спора об Иране, еще было ново для Мак-Грегора.

Так бывает во время исследований в области физики, когда вам вдруг открывается новое, неожиданное направление, которое совершенно по-новому освещает и производимый опыт. Теперь работа в Москве одновременно и манила и отталкивала Мак-Грегора, но он хотел видеть, к чему она приведет.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мисс Уильямс сняла очки и ждала, когда Эссекс кончит разговаривать с Мак-Грегором. Эти два человека начинали свой день настолько по-разному, что невольно хотелось мысленно сравнить их. Эссекс был неизменно словоохотлив, энергичен и готов спорить по всякому поводу. Мак-Грегор всегда казался спокойным и вместе с тем озабоченным, словно каждый день приносил, ему какую-нибудь новую потерю. Эссекса мисс Уильямс охотно слушала, а за Мак-Грегором любила наблюдать, и сейчас она с интересом следила, как они обсуждают вчерашнюю встречу с Вышинским. Закончив диктовать резюме этой беседы, Эссекс как будто еще больше расстроился, и в голосе его зазвучала жалобная нотка. Он говорил, что ни в коем случае не задержится здесь даже на два дня.

– Своим уклончивым поведением они напрашиваются на неприятности, – сказал Эссекс Мак-Грегору.

– Да, повидимому.

– Сомневаюсь, можно ли вообще получить от них ясный ответ.

Мак-Грегор с этим согласился, а между тем ему вовсе не хотелось соглашаться. Ему не хотелось, чтобы Эссекс продолжал свои фокусы с Ираном, не хотелось и того, чтобы их миссия кончилась разрывом с русскими. Такой серьезной неудаче едва ли можно было бы радоваться.

– Я склоняюсь к тому, чтобы вернуться в Лондон, и пусть эти господа сами расхлебывают последствия, – сказал Эссекс со все возрастающим раздражением.

– Но если мы сейчас уедем, разве это не будет полным провалом? – спросил Мак-Грегор.

Мак-Грегор говорил о провале миссии вообще, для Эссекса же это был прежде всего его личный провал. Слова Мак-Грегора прозвучали суровым напоминанием об этом факте.

– Не беспокойтесь, – сказал Эссекс, в котором досада боролась с доверием к Мак-Грегору. – Я не уеду, пока мы не добьемся чего-нибудь от русских. Пожалуйста, прочитайте нам последний абзац, мисс Уильямс.

Мисс Уильямс снова надела очки.

«Мне кажется, – читала она, – что Вышинский гораздо охотнее говорил об Иране, чем Молотов. Может быть, это его личная особенность, но факт тот, что вчерашний разговор был отмечен большей готовностью к уступкам, чем разговор с Молотовым. Из вышеприведенного резюме явствует, что русские твердо решили поставить на своем в вопросе об Азербайджане, какое бы давление мы на них ни оказывали. Тем не менее, в результате нашей беседы Вышинский ясно понял, насколько серьезна эта проблема и как далеко мы готовы пойти. Я уверен, что он доложит об этом и предупредит, что мы готовы идти на самые крайние меры. Мои слова были на это рассчитаны, и в соединении с нотой это дает мне уверенность, что наши надежды на успех сейчас значительно более обоснованы, чем в то время, когда я покидал Лондон».

– Так. Хорошо, – сказал Эссекс. – Дайте один экземпляр сэру Френсису.

Мисс Уильямс не уходила потому, что Эссекс еще не отпустил ее, и, кроме того, ей хотелось поговорить с ним.

– Будет еще что-нибудь? – спросила она.

– Нет, кажется, все.

– Я хотела спросить вас, лорд Эссекс. Вы уже решили, сколько времени пробудете здесь?

Эссекс удивленно посмотрел на нее.

Мисс Уильямс поспешила объяснить, в чем дело: – Вчера вечером я получила извещение из Лондона, что меня переводят. Мне предложено выехать в пятницу.

– Так скоро? – сказал Эссекс.

– Да, сэр, но если я вам нужна, я могу остаться на все время вашего пребывания здесь. Мне только нужно будет предупредить, насколько я задержусь.

– А вам хотелось бы остаться и посмотреть, чем все это кончится, мисс Уильямс?

– Да, сэр, я уже говорила об этом мистеру Мелби.

– Нам было бы очень жаль лишиться вас. Отпроситесь еще дней на десять-пятнадцать. Мы уедем раньше, но это даст вам время для сборов. Это вас устроит?

– Да. Очень вам благодарна.

– Куда же вас переводят? – спросил Эссекс.

– В Стокгольм, но я хочу обменяться с другой сотрудницей, которую направляют в Париж. Кэтрин Клайв тоже получила перевод в Париж.

– Мисс Клайв? – спросил Эссекс. – И это решено?

– Да.

– А когда должна выехать мисс Клайв? Тоже в пятницу?

– Да. В пятницу будет самолет. – Мисс Уильямс yceлась за машинку.

Эссекс поглядел на Мак-Грегора. – Не весело здесь будет без Кэтрин Клайв, – сказал он унылым тоном. – Она могла бы дождаться нашего отъезда, а не бежать от нас.

Это была шутка, и Мак-Грегор улыбнулся ей, но оба они почувствовали, как пусто им будет здесь, если Кэтрин уедет. Эссекс уже готов был признать ее женщиной исключительной, непохожей на других, и ему не хотелось, чтобы она уезжала. Он не мог примириться с этим. Мак-Грегор же принял это как неизбежность. Он знал, что если Кэтрин Клайв уедет из Москвы, он уже больше никогда ее не увидит. Раньше ему казалось, что его знакомство с Кэтрин Клайв быстро закончится, и ни на что большее он не рассчитывал. Но теперь он сознавал, что где-то в тайниках души надеялся на продолжение этого знакомства. Эссекс уже звонил Кэтрин.

– Если у вас найдется сегодня свободное время, – говорил он ей, – я хотел бы поехать с вами осматривать православные церкви.

Мак-Грегор напряженно вслушивался.

– Я похищу вас в два часа, – сказал Эссекс, получив, повидимому, согласие. – Ждите внизу. Да. У меня будет машина.

Когда Эссекс повесил трубку, в комнате наступило весьма ощутимое молчание.

– Вы, вероятно, не интересуетесь церквами, Мак-Грегор? – спросил Эссекс.

– Нет. К сожалению, нет, – ответил Мак-Грегор, понимая, что его вежливо устранили с пути, и возмущаясь этим намеком на соперничество.

– Я так и думал. – Эссекс запечатал пакет и надписал адрес. – Успели вы ознакомиться с проблемой этих двух турецких провинций: Каре и другая, никак ее не запомню?..

– Ардаган.

– Вот именно. Так вы уже в курсе дела?

– Нет. У меня есть некоторая документация на этот счет, но я с ней еще не ознакомился.

– Форейн оффис ожидает, что русские направят туркам ноту об этих провинциях. Они могут сделать это, чтобы отыграться за нашу ноту, так что соберите по этому вопросу все, что возможно. В посольстве, наверно, бездна материала. Вы бывали в Турции, Мак-Грегор?

– Нет.

– Это одна из немногих стран, которые мне не нравятся, сказал Эссекс. – Я был там перед Вашингтоном, – старался удержать турок от вступления в войну. Убедить их выступить на нашей стороне не было никакой надежды, потому что тогда только что пала Франция. Они уже были готовы примкнуть к немцам. Мне удалось лишь уговорить их соблюдать нейтралитет в течение нескольких решающих месяцев и доказать, что они сами далеко не уверены в конечной победе Германии. Они пускались на любые бесстыдные проделки, лишь бы выманить у меня обещание заплатить им за нейтралитет поддержкой после войны. Но я отказался играть в такую игру и предоставил это доктору Шмидту. Кажется, единственное, что мы обещали туркам, – это гарантию сохранения ими контроля над Дарданеллами. Теперь они донимают нас, чтобы мы отвергли претензии русских на право голоса в вопросе о проливах.

– И мы поддерживаем их против русских? – спросил Мак-Грегор.

– Конечно! Мы не можем пустить русских в Дарданеллы. Сегодня я нанесу визит американцам, – продолжал Эссекс. – Если что случится, позвоните мне. Вернусь я к завтраку.

Мак-Грегор проводил его глазами, понимая, что он просто ищет предлога уклониться от дела. Эссекс сразу же, с утра, пресекал всякую возможность попасть в привычную колею. Мак-Грегор сам не любил установившихся привычек, но он любил порядок и последовательность в работе, систему и планомерность в выполнении каждого задания, как части определенного процесса, который должен в конце концов привести к намеченной цели. Долгие часы, которые он проводил за определением и классификацией микроскопической фауны, воспитали в нем подсознательную потребность в порядке и системе, а постоянные скачки Эссекса нарушали рабочее настроение. Но в это утро Мак-Грегору, как и Эссексу, совсем не хотелось читать сводки и лондонские сообщения. Он немного посидел над ними, а потом пошел искать Кэтрин Клайв.

Он попал в ее кабинет впервые и был несколько смущен его импозантностью. Кэтрин сидела боком за широким бюро, скрестив ноги на табуретке, и перелистывала большой том, лежавший у нее на коленях. Мак-Грегор обвел взглядом комнату, имевшую очень деловой вид: столы завалены бумагами и папками, в шкафах толстые тома официальных изданий. Кэтрин склонилась над книгой, и пряди волос закрывали ей лицо. Взглянув на Мак-Грегора, она тряхнула головой и небрежно заложила волосы за уши.

– Вот уж кого никак не ожидала! – сказала она, не снимая ног с табуретки. – По-моему, вы не охотник до визитов, мистер Мак-Грегор.

– Я пришел по делу, – сказал он.

– Ну, конечно!

В углу стучала на машинке рыжеватая девица с узким лицом. Кэтрин сказала ей: – Элен, это мистер Мак-Грегор. Он здесь с лордом Эссексом. Мисс Элен Бойл, – сказала Мак-Грегору, который уже встречал мимоходом эту девицу в коридорах. Вид у нее был очень сосредоточенный.

Поклонившись, она сейчас же принялась за прерванную работу.

– Что бы это могло быть? – спросил Мак-Грегор, указывая на толстый том на коленях у Кэтрин.

– Не судите по толщине, – сказала она. – Это всего-навсего протоколы Гаагской конференции 1907 года.

Для Мак-Грегора это был пустой звук.

Она вздохнула: – Скучная работа. Я подбираю обоснование для жалобы, которую мы направляем в защиту английской собственности в балтийских странах.

– Я прихожу к убеждению, что дипломатия наполовину сводится к жалобам. Чем же мы недовольны на этот раз?

– Один из самых уважаемых наших химических трестов, снабжавший Германию до войны фосфором и сульфатами, пытается взыскать с русских компенсацию в два миллиона фунтов за разрушение и конфискацию его имущества в Латвии.

– Ну, насколько я могу судить о русских, на компенсацию надежда плохая, – сказал Мак-Грегор.

– Никакой надежды, – сказала Кэтрин, – но мы не хотим упускать возможность в чем-нибудь обвинить русских. Пустая трата времени!

– Вы, кажется, недолго будете тратить здесь время попусту.

– Да?

– Ведь вас переводят в Париж?

– Кто вам это сказал?

– Тут все обо всех всё знают, – повторил Мак-Грегор небрежно брошенные ею когда-то слова.

Кэтрин засмеялась. – Меня не переводят в Париж, – сказала она, – но я могу перевестись туда, если захочу.

Сейчас такая нехватка в людях, что выбор всегда остается за тобой.

– И вы поедете?

– Я еще не решила, – сказала Кэтрин. Она искренно удивилась, что Мак-Грегор так быстро узнал о ее планах, хотя и догадывалась, что эти сведения исходят от Эллы Уильямс.

– Мне казалось, что вы будете рады вырваться отсюда, – сказал Мак-Грегор.

– Да, я буду рада, – ответила она.

Мак-Грегору нечего было больше сказать по этому поводу. Сидя за своим бюро, Кэтрин Клайв оставалась все той же женщиной, но их разделяли добавочные преграды – ее официальное положение и профессиональная выдержка. Заметив, должно быть, сдержанность Мак-Грегора, она расхохоталась, сняла ноги с табуретки и, обойдя бюро, уселась на его край.

– Я пришел сюда, – сказал он, – за материалами по турецким провинциям, которые русские считают армянскими. Где можно найти имеющиеся в посольстве документы и информацию по этому вопросу?

– Мы подберем их для вас, – сказала Кэтрин. – Элен, займитесь этим, пожалуйста.

Мисс Бойл сразу приступила к делу.

– Где вы живете в Лондоне? – спросила Кэтрин.

– В южном Кенсингтоне, – сказал он.

– С семьей?

Он покачал головой: – Я снимаю комнату недалеко от Бромтон-род.

– Вы жили там и тогда, когда учились в Ройял-колледже?

– Да,- сказал он.

Кэтрин пригляделась к его лицу и впервые увидела веснушки у него под глазами, мелкие и едва заметные веснушки. Они придавали его глазам слишком спокойное, слишком мягкое выражение. – Вы, должно быть, сильно отстали от своей научной работы за эти пять-шесть лет? – спросила она.

– Так сильно, что не хочется об этом и думать, – ответил Мак-Грегор.

– А вы не стараетесь следить за своей микропалеонтологией?

– Следить мало, это ничего не дает. Тут или работаешь, или нет, а я сейчас очень далек от этой работы.

– Но все-таки можно хотя бы знать, что делается в этой области.

– Да, конечно. Можно читать немногие новые монографии об отдельных окаменелостях, но ведь настоящая работа микропалеонтолога – в лаборатории. В нашей специальности нет обобщающих трудов, так что всякий микропалеонтолог – практик.

– А почему вы избрали такую редкую специальность?

– Я не назвал бы ее редкой, – сказал он, чтобы избежать прямого ответа. – Просто это новая отрасль геологии. И пока что она требует очень большой специализации, вот и все.

Мисс Бойл вернулась и подала Мак-Грегору большой холщовый конверт, перевязанный красной тесьмой, и запыленную книгу в коричневом переплете. Это была «Армения» Кэрзона.

– Ну, как Вышинский? – спросила его Кэтрин, когда он уже собирался уходить.

– Хорош! – ответил он с порога.

– При ваших теперешних темпах, – сказала она, – вы меня надолго здесь пересидите, да и вашему патрону в Москве, повидимому, нравится. Вы знаете, мы с ним сегодня едем осматривать церкви.

– Да, знаю, – сказал Мак-Грегор и вышел.

Пока Эссекс осматривал церкви, Мак-Грегор сидел у камина и читал материалы об армянских провинциях Каре, Ардаган, Ван, Битлис и Эрзерум. Затем он взялся за «Армению» Кэрзона, вышедшую в 1854 году. Это был отчет достопочтенного Роберта Кэрзона об его участии в работе англо-русско-турецко-персидской демаркационной комиссии по урегулированию пограничных споров в Армении. Когда Мак-Грегор дочитывал последние главы, позвонила Джейн Асквит и спросила, не придет ли он выпить с ними кофе после обеда. Он ответил: «С удовольствием» и снова уткнулся в книгу, но его снова прервали. На сей раз это была мисс Уильямс.

– Вы испортите себе глаза, – сказала она и включила свет.

– За книгой, знаете, забываешься, – сказал он вставая.

– Да, я уже привыкла, что мне приходится зажигать для вас свет. – Она казалась более общительной, чем обычно.

– Вы как будто довольны, что уезжаете? – спросил он.

– Только бы это действительно оказался Париж.

– Я никогда там не был, – сказал он, чтобы поддержать разговор.

– До поступления в Форейн оффис я была учительницей, – сказала она, – и однажды на каникулах ездила в Париж с экскурсией. С тех пор меня всегда туда тянет. А вы не надеетесь попасть в Париж, мистер Мак-Грегор?

– Нет. Где там! – сказал он.

– Я еще рассчитываю получить предварительно трехнедельный отпуск и тогда поеду в Лондон.

– Значит, вы полетите вместе с нами?

– Вот было бы хорошо! – сказала она и оставила Мак-Грегора наедине с Кэрзоном и Арменией.

Мелби уехал в Ленинград, и Мак-Грегор продолжал читать и за обедом. К тому времени, как надо было идти к Асквитам, он кончил книгу. Он поленился идти за пальто и вышел во двор в чем был, но уже через минуту засунул руки в карманы и зябко съежился.

– Вылитый Джон, – сказала Джейн Асквит, впуская его. – Он у меня словно школьник: приходится силой надевать на него пальто.

– Да ведь тут всего несколько шагов, – оправдывался Мак-Грегор.

Асквит и Кэтрин Клайв, сидя перед большим электрическим камином, играли в шахматы на мозаичном столике. Кэтрин подняла голову, Асквит же просто вынул трубку изо рта и помахал ею Мак-Грегору, рассыпая пепел по истертому ковру. Потом он передвинул пешку с такой яростью, что Кэтрин снова сосредоточила свое внимание на доске.

– Когда же вы, наконец, кончите? – спросила Джейн Асквит.

– Кончаем, – ответил Асквит. – Мат в два хода. Как поживаете, Мак-Грегор? Постойте-ка возле Кэти и полюбуйтесь, как человек играет без всякой выдумки. Вы шахматист?

– Тогда сыграем. Хуже партнера, чем Кэти, не придумаешь. Она совершенно не понимает, что делает. Посмотрите на положение этих двух пешек. – Он прижал их пальцами.

Кэтрин отвела его руку. – Мистер Мак-Грегор сам может разобраться, – сказала она.

– У вас остается только ход слоном, – торопил ее Асквит.

– Джон, она ведь выиграла у тебя последнюю партию, – напомнила ему жена.

– Случайность. Она сводит всю игру к тактической задаче. Я признаю, что не могу соперничать с таким ограниченным умом.

– Он просто хвастун, – сказала Кэтрин и сделала ход конем. – Шах! Теперь вряд ли вам удастся вывернуться. – Она сосредоточилась на игре и только машинально перебирала пальцами тонкую золотую цепочку на открытой шее. Длинная линия шеи как будто удлиняла ее лицо, смягчая суровость прямых бровей и прямого рта. В этот миг внутренней собранности Мак-Грегор вдруг увидел в ней что-то простодушно детское, но это мелькнуло и исчезло.

– Почему вы не садитесь? – сказала она, подвинувшись на кушетке, чтобы дать ему место.

– Оставьте Мак-Грегора в покое, – зарычал на нее Асквит, склоняясь над доской, попыхивая трубкой и теребя свою шевелюру и длинные усы.

– Ваш ход,- сказала Кэтрин.

– Я уже пошел, – заревел Асквит, – и сделал вам шах и мат!

Кэтрин постукивала по зубам оранжевыми ногтями. Она не спешила признать себя побежденной.

– Ну как, есть выход? – спросила она Мак-Грегора.

– Не впутывайте вы Мак-Грегора,- сказал Асквит, – ваши чувства тут не при чем.

– Есть выход? – повторила Кэтрин.

Мак-Грегор покачал головой: – Нет, он заманил вас в западню.

– Вот именно! – крикнул Асквит. – Джейн! Твоя чемпионка проиграла партию!

– Ты берешь грубостью и криком, – сказала Джейн из кухни.

– Почему бы вам не сыграть с ним? – вдруг спросила Кэтрин Мак-Грегора.

– Ни за что на свете! – сказал Асквит. – Указывать нам вздумала! Если Мак-Грегор человек с волей, он победит меня. И мы оба поставим друг друга в неловкое положение лишь для того, чтобы смягчить горечь вашего собственного проигрыша. Нет, Кэтрин, вы нас не проведете. Идите лучше на кухню, ваше место там.

Кэтрин встала. – Просто вы знаете, что он вас обыграет, – сказала она и пошла помогать Джейн.

Кофе пили из маленьких чашечек, а разливали его из медного котелочка. Это был густой, крепкий турецкий кофе, который надо было прихлебывать медленными глотками и запивать ледяной водой. Как раз такой кофе и любил Мак-Грегор.

– Специально для вас, – сказала ему Кэтрин.

– Я подумала, что, живя в Иране, вы научились разбираться в кофе, – сказала Джейн Асквит. – Видите, у меня и приспособления самые настоящие. – Она показала на медный котелок.

– Где вы его раздобыли? – спросил Мак-Грегор.

– Мне подарил один американский корреспондент.

– Кто именно? – спросила Кэтрин.

– Не помню, как его зовут. Такой черноволосый.

– Джеб Уилс?

– Да, да! – сказала Джейн. – Он привез его из Тегерана. Такой славный!

– Славный! – передразнил ее Асквит. – Иностранные корреспонденты! Мертвая хватка!

Мак-Грегор сидел рядом с Джейн Асквит, которая занялась вязаньем, и слушал, как Кэтрин и Асквит будто всерьез вели нескончаемые препирательства, построенные на ядовитых намеках и оскорблениях. Асквит сверкал глазами и с яростным воодушевлением дергал себя за моржовые усы. Он отпускал по адресу Кэтрин все более острые замечания, и Мак-Грегор ждал, что она вот-вот не выдержит и вспылит. Однако вспышки не последовало. Кэтрин постепенно успокаивалась, но становилась все циничней и злее на язык. Такая Кэтрин Мак-Грегору не нравилась, такой Кэтрин он не доверял.

Кэтрин обернулась к Мак-Грегору и сказала: – Я только что читала книгу про иранскую нефть. – Она явно вызывала его на спор.

– Какую книгу, научную или политическую? – спросил он.

– Политическую, – ответила она. – О том, как последний шах вызвал к себе директора Англо-Иранской компании и перед его носом разорвал концессионный договор с Англией. Воображаю, какая это была восхитительная сцена!

– Да, – сказал Мак-Грегор, – только это не послужило на пользу шаху.

– Он обеспечил себе лучшие условия договора и больше денег.

– Но не избавился от Англо-Иранской нефтяной компании, – сказал Мак-Грегор.

– Он вовсе не собирался от нее избавляться, – прервал его Асквит. – Просто ему захотелось вытянуть побольше денег, не беря на себя никаких добавочных обязательств. Верный расчет. Как раз такие вот типы делают возможным создание империй: продают свое право первородства иностранцам.

– Не продал бы он, мы все равно бы взяли, – возразила Кэтрин.

– Сомневаюсь, – проворчал Асквит. – В наши дни легко купить нацию, но очень трудно одолеть ее силой.

– Кто же мог бы помешать нам в Иране? – спросила Кэтрин Мак-Грегора.

– Трудно сказать… – начал он.

– Не виляйте, – перебила его она. – Разве население выступило бы против нас?

– Возможно.

– Но что они могут? – нетерпеливо продолжала Кэтрин. – Они не в состоянии навести порядок у себя в стране и не способны прогнать иностранцев.

Мак-Грегору не хотелось дальше ввязываться в спор с Кэтрин, которую обуял дух противоречия, но он был так раздражен, что не мог устоять. – Мы как будто делаем это за них, – сказал он иронически.

Она сейчас же в него вцепилась: – Что же, мы не имеем права защищать свою нефть?

– Может быть, но только зачем прикрываться при этом желанием охранять неприкосновенность Ирана?

– Мы просто идем по стопам русских, – сказала она. – Разве не они посадили в Азербайджане марионеточное правительство только ради того, чтобы вмешаться во внутренние дела Ирана?

– Я не считаю это правительство целиком марионеточным, – сказал Мак-Грегор.

– Ах, не считаете? А на каком основании?

– Ни на каком! – отрезал он.

Асквит с удовольствием прислушивался к спору, в который он так искусно втравил Мак-Грегора и Кэтрин Клайв но оставаться в стороне было свыше его сил. – В данном случае, – сказал он Кэтрин, – мнение Мак-Грегора более веско, потому что он знает Иран лучше вас.

– Он заблуждается, – сказала Кэтрин.

– Как и вы, – ответил Асквит. – Недаром вы ездили куда-то с Гарольдом Эссексом.

– По крайней мере, я никому не читаю морали! – воскликнула она.

– Как и Мак-Грегор.

– Вот и нет! Он стал законченным моралистом.

Асквит встал. – Вы смешиваете мораль с добродетелью.

– Ничего я не смешиваю, – сказала она.

– Нет, смешиваете, – укоризненно сказал Асквит. – Моралист – это тот, кто приходит к добру путем размышлений и жертв, а добродетельный человек добр по своей природе. Глупо с вашей стороны называть Мак-Грегора моралистом. Если бы у вас, Кэтрин, была хоть капля наблюдательности, вы увидели бы, что дело обстоит как раз наоборот!

Асквит ухватился за возможность развить свою идею и продолжал, расхаживая взад и вперед: – Из всех людей моралисты самые опасные и самые никчемные, потому что они жертвы своей же доброты. В доброте моралиста есть что-то неестественное. Он, как и священник, приобретает ее противоестественным путем. В политике она приводит моралиста к убийству, в религии – к лицемерию. Моралист – это Брут или римский папа. А каковы бы ни были убеждения Мак-Грегора, Кэти, они плод честного исследования. Он приходит к ним естественным путем, на основе своего человеческого опыта, а не метафизических умозрений и морального пресмыкательства перед какой-то идеальной человеческой личностью. Мак-Грегор – не моралист. Просто ему приходится расплачиваться за свое обучение политической морали, и, если я не ошибаюсь, он уже начинает различать в наших тонких ультиматумах русским что-то нечистое. Он, вероятно, и сам не отдает себе отчета, почему он здесь и что он здесь делает. Какой злой рок втянул вас, Мак-Грегор, в эту грязную историю? И собираетесь ли вы и дальше ковылять по той дорожке, сгорая от стыда за то, что делается в Иране, или решитесь, наконец, вернуться домой?

– Я не собираюсь возвращаться домой, – поспешно сказал Мак-Грегор, чтобы пресечь дальнейшие нападки.

– Ну что ж, это шаг вперед! Вы все еще рассматриваете свою работу здесь, с Гарольдом, как мир, совершенно отличный от мира вашей науки? Вы все еще прибегаете к этому способу ухода от действительности?

– Это не уход от действительности, – сказал Мак-Грегор, – это сама действительность.

– Как же так! – воскликнул Асквит. – Вы отвечаете и за то, что делаете здесь, и за то, что делаете в геологии. Разве вы не видите, что в конечном счете оба эти вида вашей деятельности нераздельны?

– Нет. Не вижу! То, что я делаю здесь, никак не связано с тем, что составляет предмет моей научной работы. Это совершенно разные вещи.

– Но одно может зависеть от другого, – настаивал Асквит. – Вся ваша наука зависит от мира, в котором вы живете, и его политический облик влияет на вашу научную деятельность.

Мак-Грегор покачал головой. – Ученый есть ученый, политик есть политик, а дипломат есть дипломат.

– Не понимаю, как это ваша ученая братия может проявлять такое невежество! – в ужасе воскликнул Асквит. – А ведь только что у вас появился некоторый проблеск, Мак-Грегор. Придет день, и вы почувствуете полную меру своей ответственности, и мне хотелось бы тогда на вас поглядеть; увидеть, как человек вашего склада принимает решение, которое определит всю его дальнейшую жизнь. – Асквит не сердился на Мак-Грегора. Он глядел на него так, словно сам хотел принять за Мак-Грегора еще неведомые ему решения. Но это оказалось Асквиту не под силу, и в одно мгновение он потерял весь свой задор. – Кэти говорила, что вы изучаете «Армению» Кэрзона? – сказал он примирительным тоном.

Мак-Грегор кивнул.

– Это напрасный труд, – сказал Асквит. – Гарольд должен знать о споре из-за Армении все до точки. Он задался этим когда-то в Париже, сразу же после первой мировой войны. Тогда это был спор с турками.

– Теперь, повидимому, у нас все споры только с русскими, – сказал Мак-Грегор.

– А с кем же нам еще спорить? – сказала Кэтрин.

– Да с кем угодно, – ответил Мак-Грегор.

– «Кто угодно» сотрудничает с нами, – сказала она.

– Может быть, вы и правы. – Он видел, что Кэтрин решила препираться с ним по всякому поводу.

– Стойте на своем! Какого чорта вы ей уступаете? – упрекнул его Асквит. – Почему вы не доводите мысль до конца, а останавливаетесь на полдороге? Она знает, как загнать вас в угол, Мак-Грегор, и вы настолько глупы, что относитесь к этому примиренчески.

– Он не надоел вам, мистер Мак-Грегор? -осведомилась Джейн Асквит.

Мак-Грегор сказал, что нет, не надоел.

– Джон обычно видит в других то, что должен был бы искать в самом себе, – продолжала Джейн Асквит. – Он претендует на такое знание людей, что, я думаю, ему порой становится страшно самого себя.

– Не делай ты из меня пугала! – взмолился Асквит.

– А ты не будь таким грубияном, – спокойно ответила она.

– И, пожалуйста, не опекай Мак-Грегора, – сказал Асквит. – Он достаточно умен, чтобы обходиться без няньки.

– Будь он умен, он не слушал бы вас, – сказала Кэтрин.

– Вы лучше ее не слушайте, Мак-Грегор! – Асквит остановился перед ней и склонил голову набок, словно вглядываясь в картину. – Кэтрин похожа на святую Веронику, – сказал он. – Она могла бы отереть пот с вашего чела и благоговейно хранить отпечаток вашего лика на своем носовом платке, но попадитесь только к ней в лапки, и от этого вашего лика останется одно воспоминание: она превратит его в копию своего собственного. Вот она какого высокого мнения о себе! – сердито закончил он.

– А кто такая эта святая Вероника? – спросила Кэтрин, чтобы подразнить его.

Асквит мотнул головой, словно невежество Кэтрин было непростительным грехом. – Вероника отерла Христу пот лица по дороге на Голгофу, – сказал он.

– Никогда о ней не слыхала.

– Если вы попадете в Ватикан, – нетерпеливо поучал Асквит, – вы и сейчас сможете увидеть там покрывало с отпечатком лика Христа. Как-то раз я осматривал Ватикан с одним знаменитым итальянским биологом и совершил грубую ошибку. Я попросил его на плохом итальянском языке показать мне Вероничеллу. Прошло немало времени, пока я понял, почему мой друг биолог так поспешно покинул меня, не сказав ни слова. Оказалось, что Вероничелла – это название какого-то слизняка из семейства брюхоногих и не имеет ничего общего со священным покрывалом.

– Как это на вас похоже! Обдумываете целыми месяцами всякие каверзы только для того, чтобы перенести вашу войну против папизма на территорию противника, – съязвила Кэтрин.

Джейн попросила мужа не богохульствовать.

– Богохульствовать? – возмутился Асквит. – Я низвергаю идолов!

– Разве при этом необходимо проявлять такую неистовую кровожадность? – сказала Кэтрин.

– Неужели я кровожаднее крестоносцев, разящих мечом?

Джейн Асквит принесла коньяк и рюмки.

– Может быть, хоть это угомонит тебя, – сказала она. – И налей мистеру Мак-Грегору.

Асквит разлил коньяк по рюмкам и сказал: – Вы ведь не пьете этого снадобья, Мак-Грегор?

– Нет, коньяк я пью, – ответил Мак-Грегор. – Я не люблю виски.

– Удивляюсь, как это вы вкушаете от сего. Вы кажетесь таким благочестивцем.

– Я благочестив и смиренномудр, – сказал Мак-Грегор, зная, что если он не подхватит шутки, Асквит не даст ему покоя.

– Вероятно, ваш отец был пьяница, – не отставал от него Асквит.

– Насколько мне известно, нет.

– Одна крайность обычно проистекает из другой. Возьмите моего братца лорда Кэчелота. Спортсмен и выпивоха, пьян от рождения. А его дети глупеют от чрезмерной умеренности – и все из-за постоянного пьянства папаши. Убеждал его сократиться, чтобы и дети его могли в свою очередь немножко покутить, но он называет их трезвыми дураками и лезет из кожи вон, чтобы преподать им дурной пример.

– Единственная беда Филиппа – это подагра, – сказала Джейн. – Вовсе он не пьяница.

– Ты его защищаешь, потому что он видный мужчина.

– Филипп, по крайней мере, хорошо ездит верхом, – заметила Кэтрин Клайв.

– Верховая езда – занятие для самовлюбленных фанфаронов!

– И потом он остроумен.

– Набитый болван, шут!

Мак-Грегор не принимал участия в разговоре Кэтрин Клайв, Джона и Джейн Асквит о нравах и безнравственности, о вкусах, доходах и развлечениях их родственников и друзей, которых он не знал и которые не принадлежали к его кругу. С их стороны это вовсе не было проявлением невоспитанности. Наоборот, они как бы показывали, что Мак-Грегор свой человек и что к нему хорошо относятся. Мак-Грегор чувствовал это и при случае кивал и улыбался, понимая, что это мир Кэтрин, а не его мир и никогда его миром не будет. Но Кэтрин снова вовлекла его в разговор.

– Вам не надоели наши сплетни, мистер Мак-Грегор? – спросила она.

Вот теперь она хочет выставить его дураком. – Почему же они должны мне надоесть? – сказал он.

– Ведь вы не знаете этих людей.

– Нет, не знаю. – Он сдерживался, потому что любой более резкий ответ задел бы и хозяев.

– А кто ваши знакомые в Лондоне? – спросила она.

– Самые обыкновенные люди.

– Но кто они? Похожи на вас? Такие же осторожные?

– Да, пожалуй, не такие сумасброды, как ваши друзья.

– Они, должно быть, ужасно скучные!

Кэтрин продолжала то издеваться, то поддразнивать его, то вдруг смягчалась, то начинала злиться. Мак-Грегор не понимал, почему она так стремится противоречить ему, задеть его. Чтобы лучше понять причуды Кэтрин, он мысленно оглядывался на свои прошлые краткие знакомства с женщинами. Но те две женщины, с которыми он мог ее сравнить, были неизмеримо спокойнее и приятнее, чем Кэтрин Клайв, и совершенно не похожи на нее ни своими привычками, ни чертами характера. И, однако, обе, он должен был признаться, не внесли в его жизнь покоя, хотя и по совершенно другой причине. Одна из них, бледная тихая шведка Малин Альвинг, сама искала знакомства с ним, когда он учился на первом курсе колледжа. Малин была на втором курсе геологического факультета, и она всегда ставила его в тупик, потому что ожидала от него гораздо больше того, что он мог дать ей. Он был рад, когда она вернулась в Швецию, а вот если Кэтрин уедет из Москвы, это его не обрадует. Вторая из его мимолетных знакомых была англичанка, такая же спокойная, приветливая и участливая, как Джейн Асквит, и полная противоположность Кэтрин. Однако и эту женщину он предпочел бы забыть. Она была женой одного из геологов на нефтепромыслах, и между ней и Мак-Грегором возникла в те годы молчаливая дружба, в основе которой лежало то, что она сразу же поняла, как он тяготится жизнью на промыслах. Между ними никогда не было близости, но чем тяжелее было у него на душе, тем больше нуждался он в присутствии и дружбе этой женщины. Жизнь в знойном сеттльменте заставляла их отношения казаться более значительными, чем они на самом деле были, и Мак-Грегору хотелось позабыть об этом. Но когда на Кэтрин Клайв находил вот такой стих, как сейчас, сравнение напрашивалось само собой, хотя это не помогало ему разгадать ее. Это только усиливало его раздражение, потому что, сравнивая Кэтрин с Малин Альвинг и с той англичанкой, он видел, что она гораздо темпераментнее и сложнее. Она не была похожа ни на одну из них и ни на кого другого.

Кэтрин сидела теперь рядом с ним, поддерживая локти ладонями, чуть сгорбившись.

– Ну, мне пора идти, – сказала она. – Не помню, когда я ложилась в постель раньше полуночи.

– Да, у вас усталый вид, – сказала Джейн Асквит.

– Вы сегодня вернулись домой в два часа ночи, – сказал Джон Асквит. – Я слышал.- Вот неправда – сказала Кэтрин, – Я была с Джебом Уилсом, и он привез меня еще до двенадцати.

– Ну, значит, это Уилс уходил.

– Вы меня этим не смутите! – сказала она.

– Неужели вам обязательно так часто дежурить по утрам? – спросила Джейн Асквит.

– Я люблю рано кончать работу, Джейн. Мне не сидится весь день в посольстве, как это подобало бы добропорядочному чиновнику. Как ни жалко, но придется оставить вас наедине с Джоном.

– Ничего, Мак-Грегор с ним справится.

– Нет, мне тоже пора, – сказал Мак-Грегор.

– Да?

– Не задерживай Мак-Грегора, Джейн. Без сомнения, ему есть о чем поговорить с Кэтрин.

– Вы всегда у нас желанный гость, – сказала ему Джейн Асквит. – Заглядывайте к нам. – Она взяла со столика какую-то книгу. – Не забудьте вашу персидскую книгу, Кэти, – сказала она и подхватила на руки откуда-то появившуюся собаку.

Асквит отпер дверь, и Мак-Грегор простился с ними.

– Я бы не прочь постоять здесь и послушать ваш разговор, – сказал Асквит. Жена мягким движением потянула его за локоть и заперла дверь.

Когда они вышли на обледенелый подъезд, Мак-Грегор взял Кэтрин под руку. Она крепко прижалась к нему, потому что было темно и скользко.

– Вам, должно быть, кажется, что я порядочная злюка! – высказала она вслух мысль, которая, казалось, давно не давала ей покоя.

– Почему?

– Да бросьте вы этот ваш всепрощающий тон! – сказала она.

– Вы что же, хотите, чтобы мы поссорились?

– Если это будет нужно. Ведь вам досадно, что я с вами спорю.

– Я об этом и не заикался. – Мак-Грегор не принимал се слов всерьез.

– Ну, конечно, не заикались, но у вас такой задумчивый, проникновенный вид, что мне хочется дать вам тумака. И все ваши доводы ошибочны.

– Вы не так давно предупреждали меня, чтобы я не верил всем обвинениям, которые возводятся на русских.

– Быстро же вы меняете свое мнение!

– Да, меняю. И все время буду менять!

– Вот как?

– Не будьте так добродетельны.

– С вами невозможно разговаривать, – сказал он с досадой.

Кэтрин тихо засмеялась.

– Не обращайте на меня внимания, – сказала она и легко тронула его пальцы.

– Да я и не обращаю.

– Временами я бываю совсем дрянная. Но с вами мне не хочется быть такой. Может быть, вы мне настолько нравитесь, что я не могу мириться с вашей объективностью. Иногда вы так несносны и так сумбурны, что вас невольно хочется позлить.

– Вы, может быть, сумбурнее, чем я, – сказал он.

– Молчите! Обвинять буду я.

Они уже подошли к двери.

– Ну как вы решили, уезжаете в пятницу? – спросил он.

Она покачала головой. – Не думаю, чтобы Париж был для меня многим лучше Москвы. Если уж уезжать отсюда, так с какой-нибудь определенной целью. Ваш друг Эссекс сегодня убеждал меня остаться.

– Вот как? – сказал он задумчиво.

– Мне очень нравится, когда вы меня так боитесь.

Он шагнул вперед, протянул руки, чтобы поддержать ее на скользкой ступеньке, но тут она уронила книгу, и он, вспыхнув, нагнулся поднять ее. Кэтрин засмеялась, но не обидно. Когда он выпрямился, она коснулась рукой его лица, потом быстро, но горячо поцеловала его в губы и отпустила.

– Спокойной ночи, – сказала она весело.

Мак-Грегор был так изумлен, что даже не ответил.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

С утра Эссекс надел старые брюки и шерстяной джемпер, а шею обмотал вязаным шарфом. Он сидел за столом, и вид у него был холодный и неприступный. Просматривая документы и сообщения из Лондона, он нетерпеливо отбрасывал их в сторону.

– Вы не спрашивали, Мак-Грегор, сегодня ничего не было от русских? – осведомился он. – Просто терпение иссякает.

– Нет, не спрашивал, – сказал Мак-Грегор, – но могу сейчас узнать.

– Позвоните Дрейку и спросите его.

Мак-Грегор позвонил Дрейку, но тот ответил на его вопрос досадливым «нет!» и повесил трубку.

– Так! – сказал Эссекс. – Мы далеко не уедем, если не добьемся разговора с русскими. От этого зависит все, Мак-Грегор. Но я не намерен сидеть здесь до бесконечности. Сегодня уже второй день, как мы дожидаемся ответа на ноту, а два дня – достаточный срок.

Эссекс снова взялся за телеграммы, но уже первое сообщение вывело его из себя.

– Опять этот сенатор Пеппер заступается за русских, – сказал он. – Вы читали, Мак-Грегор?

– Нет еще.

– Тут говорится, что он передает американцам следующие слова Сталина: «Не надо нас ни хвалить, ни бранить. Основывайтесь на фактах, а не на слухах». Ну, что вы на это скажете?

– Это звучит разумно, – спокойно заметил Мак-Грегор.

– Разумно! Русские всегда требуют к себе особого внимания со стороны всего света, Мак-Грегор. Наступит день, когда нам надоест их слушать! – Эссекс отпер средний ящик, вынул оттуда большой блокнот и стал писать что-то, словно ему только что пришла в голову какая-то важная мысль. Он писал своим гусиным пером, но дело не ладилось, он взял другое, но и оно стало разбрызгивать чернила по бумаге. Эссекс выбранился и потребовал у Мак-Грегора нож.

– У меня нет ножа, – сказал Мак-Грегор.

– Тогда возьмите эти перья и очините их.

Эссекс швырнул гусиные перья на стол, и Мак-Грегор, перегнувшись через спинку стула, взял их. – Достаньте хоть бритву и очините!

– А как это делается? – спросил Мак-Грегор.

– Срежьте их наискось, – сказал Эссекс, продолжая писать автоматической ручкой. – И смотрите, чтобы кончики были не слишком мягкие и не слишком жесткие. Они должны быть тонкими и гибкими.

Мак-Грегор пошел к мисс Уильяме и попросил у нее бритвенное лезвие. Она дала ему сломанный перочинный нож и, наклонившись к нему, тихо спросила: – Что это сегодня с лордом Эссексом? Он нездоров?

– Не думаю, – ответил Мак-Грегор, принимаясь чинить перья. Это оказалось нелегко, потому что перья были ни жесткие, ни мягкие, и нож скользил по их маслянистой поверхности. У Мак-Грегора были ловкие, искусные пальцы, и двигались они легко и быстро. Мисс Уильямс с восхищением наблюдала, как он умеет сосредоточиться даже на такой ничтожной работе. Он отдал ей нож и понес перья Эссексу, вытирая носовым платком запачканные чернилами руки. Он молча положил перья на стол перед Эссексом и вернулся на свое место.

– Превосходно, Мак-Грегор! – сказал Эссекс, попробовав перо. – Из ста человек и одного не найдется, кто мог бы как следует очинить гусиное перо. Вам, должно быть, приходилось делать это раньше?

– Нет.

Эссекс осмотрел другие перья. – Тогда у вас хорошие руки. У меня самого это плохо получается. Я думаю, что такие пальцы – результат работы в лаборатории. Ведь ваша работа лабораторная, да?

– Большей частью.

– А теперь, когда вы втянулись в нашу работу, – продолжал Эссекс, – неужели вы не почувствовали, насколько она лучше научной деятельности? Живей, конкретней и дает больше удовлетворения.

– Живее, может быть, – ответил Мак-Грегор, – но насчет удовлетворения я не сказал бы.

Эссекс понял, что Мак-Грегор не так уж убежден в преимуществах своей прежней работы, как казалось поначалу. Это несколько помогло Эссексу преодолеть досаду, которую он сейчас испытывал, и вооружиться терпением, чтобы просмотреть всю утреннюю почту. И Но Эссекс не собирался долго корпеть над бумагами. Днем был назначен прием в греческом посольстве, и он охотно прервал свои занятия, чтобы отправиться туда. Мак-Грегора он тоже решил захватить с собой.

– Вам полезно познакомиться и с этой стороной жизни, – сказал Эссекс, видимо, считая своим долгом убеждать Мак-Грегора, что для человека, которому посчастливилось стать дипломатом, другой жизни и быть не может.

Однако принимать приглашение греков явно не следовало, и Эссекс понял это сейчас же, как только приехал на прием. Достаточно было одного взгляда на этих мелких дипломатов, посольских советников и секретарей с их женами, чтобы преисполниться презрения ко всему этому сброду. Ему никогда еще не приходилось видеть такого скопища второсортных людишек. Он впервые знакомился с некоторыми представителями дипломатического корпуса в Москве, быстро обходя их в сопровождении одного из советников – пузатенького Максимоса. Мак-Грегора при этом неприметно оттирали, но Эссекс выдвигал его на первый план, когда им представляли этих весьма любезных дипломатов. Эссекс становился все суше, хотя Максимос прямо из кожи вон лез: то придерживал Эссекса за локоть, то обнимал его за талию, то поглаживал ему рукав. Максимос был в полном параде, с белым цветком в петлице и, не умолкая ни на минуту, говорил о борьбе с ЭАМ в Греции. Это продолжалось до тех пор, пока Эссекс, поблагодарив за радушный прием, не сказал ему, что не хочет отрывать его от других обязанностей.

Потом Эссекс удалился на хоры и уселся там с Мак-Грегором вне досягаемости для прочих гостей, потому что ни один из них не осмеливался подняться туда и сесть рядом с лордом Эссексом.

Только Джон Асквит присоединился к ним, предварительно обойдя всех присутствующих и поочередно сказав каждому что-нибудь обидное. Тем не менее его встречали шумно и радостно, но он быстро утомился и, запасшись бутылкой шампанского, устроился на хорах, где и распил ее с Эссексом и Мак-Грегором, поглядывая вниз на собравшихся и с садистским наслаждением злословя о них. Жена его была внизу. Как всегда непринужденно приветливая и ласковая, она пыталась ободрить неловких молодых людей, не говоривших по-английски, и их неловких дам, которых подавляло присутствие этой элегантной и любезной англичанки.

Отсидев положенный минимум времени, Эссекс спустился вниз под эскортом Асквита и Мак-Грегора и, ни с кем не прощаясь, ушел. Максимос проводил Эссекса до машины и даже сделал несколько шагов ей вслед, не увидев, как передернуло Эссекса, когда ролс-ройс умчался, оставив почтенного советника на мостовой в обществе Асквита, тоже дожидавшегося своей машины.

– Да, не надо было приезжать, – признался Эссекс.

Мак-Грегор не упустил случая взять реванш.

– А на приемах всегда так бывает? – спросил он с улыбкой.

– Нет, но боюсь, что вам придется подождать возвращения в Лондон, чтобы увидеть, как это делается по-настоящему. А возвращаться нам надо, и без задержки!

– Может быть, завтра же? – спросил Мак-Грегор, еще не веря тому, что это возможно.

– Может быть, – сказал Эссекс.

Но на следующий день, в четверг, они все еще были в Москве, и Эссекс сказал Мак-Грегору: – Пусть русские не надеются, что мы уедем, не уладив этого дела. Я и не подумаю уезжать без определенного решения, и если они рассчитывают отделаться от меня, то они ошибаются. Я готов ждать здесь до второго пришествия, и я буду ждать, пока не добьюсь от них ясного ответа на нашу ноту.

На этот раз упорство Эссекса даже обрадовало Мак-Грегора.

– Может быть, мы уедем в субботу, – сказал Эссекс, – и захватим с собой Кэти Клайв. – Эта мысль его занимала и приносила некоторое утешение.

Днем он, на этот раз уже один, уехал на другой прием – в одно из южноамериканских посольств. Посол Хосе Саладо, человек темпераментный, говорливый, с резким, скрипучим голосом, тотчас же воспылал симпатией к Эссексу. Оба они увлекались портретной живописью, особенно миниатюрами. В посольстве было много всяких произведений искусства, и Саладо повел Эссекса в свою облицованную мрамором спальню показать замечательную коллекцию французских миниатюр, выполненных на перламутре, отчего томные лица французов словно светились изнутри. Эссекс изумился, Узнав, что все это куплено здесь, в Москве, и с интересом слушал маленького Саладо, который называл цены, весьма умеренные в переводе на фунты. Саладо предложил ему вместе съездить туда, где бывают такие вещи. Эссекс охотно согласился. Когда толпа гостей поредела, Саладо, нарушая все дипломатические приличия, уехал с приема. Он уговорил Эссекса заглянуть в комиссионные магазины до закрытия. Ничего – гости, увидев, что он уходит вместе Эссексом, подумают, что его вызвали по важному дипломатическому делу. Да и вообще, ему не в первый раз оставлять таким образом своих гостей.

Таков уж был Хосе Саладо, и все знали это и прощали ему. Ему прощали все, кроме его любви и доверия к русским В проявлении симпатии к советскому строю он был исключением среди дипломатического корпуса Москвы. Когда в дипломатических кругах речь заходила о недостатках русских (а это бывало постоянно), Хосе Саладо в одиночку бросался защищать социализм русских, их внешнюю и внутреннюю политику, их экономику, мораль и искусство. Он мог аргументировать на шести языках с одинаковой беглостью и находчивостью. И так как его образование, начитанность и вкусы были порождением одновременно французской, испанской, итальянской и английской культур, он во всяком споре неизменно одолевал противника. Этим своим преимуществом – культурностью и разносторонними знаниями – Саладо пользовался без стеснения и пощады. Тогда противники стремились опорочить его и нападали с другого конца. Они указывали на его слабость к прекрасному полу, на его непомерное увлечение балетом, хриплый голос и легкомыслие. Но Хосе Саладо трудно было пронять и этим, потому что все это он принимал скорее как похвалы, чем как упреки. Он был неукротим, его маленькие сверкающие глазки смотрели на каждого с вызовом: «А ну-ка, тронь!» Он даже заводил знакомства в новых посольствах, которых дипломатический корпус не желал принимать в свое лоно; дружил с поляками, болгарами и – что казалось несколько более простительно – чехами. Так как страна его не вела сколько-нибудь серьезных дел с русскими, он редко имел случай видеться со Сталиным или Молотовым. А когда это случалось, в дипломатическом корпусе только и говорили, что о Саладо. Ведь Саладо был чудаком, который умел ладить с советскими руководителями, и при встречах с Молотовым он позволял себе шутить так, как никому и в голову не пришло бы. Благодаря этому Хосе Саладо слыл видным дипломатом.

Эссекс знал о Саладо достаточно, чтобы отнестись к нему благожелательно. Саладо происходил из старинного испанского рода, хорошо известного и отмеченного в истории. Его жена была прямым потомком Марии, второй дочери французского короля Луи-Филиппа. Ее семья состояла в родстве с семьей графа Савойского, которого Эссекс знавал во Флоренции. Для Эссекса Хосе Саладо был единственным дипломатом в Москве, заслуживающим внимания. Все прочие были представителями новой дипломатической школы, которую Эссекс не признавал: всякие глуповатые сынки финансовых дельцов и политиканов; табачные короли, помещики из нищенски бедных стран; политические ставленники обеих Америк. Не считая самого Эссекса и Дрейка, Саладо был почти единственным носителем великой дипломатической традиции. Но через час после их знакомства Эссекс уже презирал его. Он нашел Саладо слишком развязным для иностранца, слишком умным и острым на язык, слишком живым и чудаковатым.

Пока они ехали по московским улицам в стареньком посольском зисе, Саладо, отчаянно жестикулируя, объяснял Эссексу, что такое комиссионные магазины.

– В этих магазинах можно обнаружить подлинные сокровища, – говорил он. – Там продают не имеющие исторической ценности личные вещи бывших царей, миниатюры, фарфор, фаянс, серебро и чудесные изделия французских ювелиров. – Саладо просто захлебывался от восторга. – Государство позволяет гражданам продавать свои вещи по установленным ценам и берет за это десять процентов комиссионных. У вас есть с собой деньги?

– Нет.

– Я вам одолжу.

– Да я, может быть, сегодня ничего не куплю!

– Вы только одним глазом взглянете и сразу сами попросите взаймы.

Остановив машину в одном из переулков, женщина-шофер оглянулась и что-то весело сказала Саладо. Он засмеялся и ответил ей по-русски. Они вошли в темноватый магазин, в витрине которого стояло несколько больших ваз. До самых дверей все было заставлено секретерами, столиками, пианино, картинами и множеством всяких резных изделий из слоновой кости. Все эти вещи, не имевшие особой ценности, едва виднелись в полумраке. Но стеклянные витрины прилавка, заполненные прекрасными ювелирными изделиями, были хорошо освещены. Там лежали жемчужные ожерелья и футляры с драгоценностями, булавки для галстуков, серьги и даже пара сапфировых запонок. Эссекс успел разглядеть все это, следуя вдоль прилавка за Саладо, который протискивался сквозь толпу, увлекая его за собой.

Саладо обратился к полной, почтенного вида женщине в вязаной шали: – Мадам, это англичанин. Ему очень понравились миниатюры, которые вы мне продали, и он тоже хотел бы купить что-нибудь в этом роде. Есть у вас чем его поразить?

Продавщица спокойно указала на витрину, где было выставлено с полдюжины миниатюр всех размеров, вплоть до размера средней книжной страницы. Здесь же находились синие фарфоровые статуэтки, длинный янтарный мундштук, эмалевый ларец и маленькие расписные веера. Эссекс сразу понял, что миниатюры действительно превосходны. Он протер стекло перчаткой и стал разглядывать их. Затем выбрал небольшой, вроде медальона, овальный портрет мужчины, написанный в резких желтых, красных и зеленых тонах. Продавщица вынула портрет, и они стали его рассматривать. На портрете, повидимому работы итальянского мастера начала XIX века, был изображен какой-то итальянец. В его глазах светился огонек, и торчащие усы придавали полному лицу свирепое, даже демоническое выражение. Эссекс сразу решил, что купит миниатюру, и попытался прочесть имя, написанное под портретом крошечными золотыми буквами, но зрение изменяло ему, а обращаться к Саладо он не захотел. Он сказал только, что миниатюра ему нравится. Потом ему пришлось выслушать, как Саладо щеголял перед продавщицей своей живостью, остроумием и любезностью на языке, который для Эссекса был совершенно непонятен.

– Здесь надо торговаться? – спросил Эссекс.

– Что вы! – в ужасе воскликнул Саладо. – Это государственный магазин. И не вздумайте! Я просто спрашивал у нее, нет ли сейчас камей, а она уверяет, что нет и в скором времени не ожидается.

– А сколько стоит эта миниатюра?

– Две тысячи рублей.

– Сколько же это в переводе на фунты?

– Сорок английских фунтов. Чудесно, не правда ли? Восхитительно! Полюбуйтесь на дьявольское добродушие этого лица! А? Ну как, берете?

– А у вас есть с собой деньги, мсье Саладо?

– Ага! – Саладо в восторге хлопнул его по плечу и заорал: – Что я вам говорил! Вот! Возьмите все! – Он совал ему целую пачку бумажек. – Выбирайте еще что-нибудь.

– Я завтра же вам верну. Нет, двух тысяч довольно.

Саладо взял обратно свои бумажки, отсчитал две тысячи, и Эссекс положил миниатюру в карман пальто. Потом они вернулись в посольство, где Эссекса ждала его машина.

– Зайдемте ко мне, выпьем водки с вареньем, – сказал Саладо.

– Да нет, знаете, я приглашен на обед и вечером тоже занят, – отнекивался Эссекс, стараясь не показаться невежливым.

– Ну, хорошо, мы с вами еще походим по магазинам! – закричал Саладо, чуть не отрывая Эссексу руку.

– Да, – уклончиво сказал Эссекс. – Деньги я пришлю завтра. Я вам очень признателен.

– Бросьте! – кричал Саладо. – Есть о чем говорить! Вы меня обидите, если будете считаться по мелочам. До свидания, лорд Эссекс! А как вы себя чувствуете в Москве?

– Ничего, не могу пожаловаться, – сказал Эссекс.

– Я себя отлично здесь чувствую. Чудесная страна! До свидания!

Эссекс откинулся на спинку сиденья, и, когда машина выехала из ворот посольства, он с облегчением перевел дух.

Возвратившись к себе, Эссекс развернул миниатюру и снова вгляделся в нее. Живопись была так хороша, свет и тени распределены так искусно, что щеки и подбородок итальянца казались почти объемными. Глаза были словно два голубых светящихся кристалла, а черные усы топорщились над пухлым красным ртом. Эссекс зажег лампу на ночном столике и снова попытался прочесть имя, написанное под портретом крошечными золотыми буквами. Прищурившись, он разобрал три или четыре буквы и наконец прочел: Джеронимо. Эссекс положил миниатюру на стол и стал раздумывать, кто бы это мог быть. Единственный Джеронимо, о котором он когда-либо слышал, был индеец, с оружием в руках отстаивавший против американцев независимость своего народа и погибший в этой борьбе. Но на портрете был изображен не индеец, а толстый, преуспевающий итальянец в духе Гогарта, и лицо его глядело на Эссекса так, словно он вот-вот оглушительно захохочет. Он как бы бросал Эссексу вызов: попробуй-ка, узнай, кто я такой!

В конце концов, Эссекс остался доволен тем, как провел день, а вечером его ожидало еще одно удовольствие. Он позвонил Кэтрин Клайв и напомнил ей, что сегодня они идут в Большой театр на балет «Жизель». Кэтрин сказала, что онa помнит.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Перед уходом из своего служебного кабинета Кэтрин просмотрела еще раз конфиденциальный недельный отчет Дрейка сэру Бертраму Куку, отчет, доступ к которому имела только она одна из всего посольства. Большая часть отчета состояла из оценки позиции русских на основе наблюдений за истекшую неделю, но в нем было уделено внимание и миссии Эссекса. Дрейк докладывал о ходе переговоров об Иранском Азербайджане и делал вывод, что едва ли эти переговоры увенчаются успехом. Он утверждал, что метод русских заключается в оттяжке и унизительном пренебрежении к английским интересам, и эта их тактика останется неизменной, каких бы специальных эмиссаров сюда ни присылали. Миссия Эссекса не может дать никаких результатов, и продолжение переговоров приведет только к дальнейшему оскорбительному отпору со стороны русских. Подобные миссии, напоминал Дрейк сэру Бертраму, не приносят пользы, ибо они вторгаются в работу, которую должным образом выполняет посольство; чем скорее закончится пребывание данной миссии в Москве, вне зависимости от достигнутых ею результатов, тем лучше будет для английской политики в России.

Дрейк не подал вида, что дает ей этот отчет для того, чтобы она прочитала об Эссексе. Предлог же был таков: надо уточнить некоторые детали по вопросу об английском имуществе, национализированном в балтийских государствах. Кэтрин догадывалась, что Дрейк хотел, чтобы она прочла о миссии Эссекса, и не знала, сердиться ей или смеяться. Она не совсем понимала, почему Дрейк это делает. В конце отчета он упоминал о Мак-Грегоре, человеке, по мнению Дрейка, на редкость посредственном и едва ли пригодном для трудной задачи, ему порученной. Это позабавило Кэтрин, и она пожалела, что не может сказать об этом Мак-Грегору. Да и Эссексу тоже. У каждого из них нашлось бы подходящее словечко по адресу Дрейка. Но они никогда не услышат от нее об этом. И все же Кэтрин неприятно было знать истинное отношение к ним Дрейка. Это ставило ее в ложное положение, и она считала, что Дрейк проявил бестактность, особенно в своих колких замечаниях о Мак-Грегоре.

– Как вам нравится Мак-Грегор, Элен? – спросила Кэтрин свою секретаршу, которая надевала на машинку футляр и сдувала со стола накопившийся за день сор от резинки.

– А я не обратила на него внимания, – ответила та.

– Ну, а все-таки, какое у вас впечатление?

– У него чудесная кожа, – сказала мисс Бойл. – Словно фарфор.

– И это все?

– А брюки висят мешком.

– Гм!

– Он похож на профессора.

– Что ж, это близко к истине, – сказала Кэтрин.

– А разве он профессор?

– Нет, но мог бы им быть.

– Ему здесь не место, – сказала мисс Бойл, – и, по-моему, он не нравится Джону Мелби. А его это мало трогает.

– Мак-Грегор, наверно, и не подозревает об этом. Он из тех людей, которые никогда не знают, какого о них мнения другие. А если и знают, то, как вы говорите, их это мало трогает.

– Тем лучше для него, – сказала мисс Бойл. – Зайти мне сюда вечером, может, будет почта для Майкла Кэртиса?

– Нет, я сама посмотрю, когда вернусь.

– А вы что, идете в театр Красной Армии?

– Нет, я передумала, – сказала Кэтрин. – Пойду в Большой на «Жизель».

– Тогда вам надо спешить.

– Да я не опоздаю, – сказала Кэтрин. – Я никогда не опаздываю.

Они не опоздали к началу, но уже в мраморном фойе их застал звонок. Кэтрин провела Эссекса сквозь толпу, спешившую в зрительный зал. Капельдинер в ливрее пропустил их в ложу и тихонько закрыл за ними дверь.

– Жаль, что такой чудесный театр отдали под балет, – Пробормотал Эссекс, когда началась увертюра. Он не переставал восхищаться Большим театром с той минуты, как вошел в него. Он ожидал, что большевики здесь все испортили, а его встретила атмосфера строгого порядка, чувствовалось, что дело здесь поставлено на широкую ногу. Богатая красная обивка не была ободрана, подновленная позолота сверкала до самого потолка. Все ярусы были переполнены, и внизу, в партере, не было ни одного свободного места.

После первого же акта Эссекс забыл свое пренебрежение к балету и в антракте сказал Кэтрин: – Несомненно, это лучшее в их культуре.

– Ни в коем случае! – воскликнула Кэтрин. Они уже смешались с толпой зрителей, круживших по большому верхнему фойе. – Музыка и драма у них ничуть не хуже, а опера лучше, чем в Лондоне, и спектакли идут гораздо чаще. По правде говоря, ни в каком другом городе нет таких театров и такой музыки, так что вы не ворчите.

И он перестал ворчать.

Когда они досмотрели балет до конца и стали в очередь за пальто, Кэтрин сказала: – Вы когда-нибудь видели что-либо подобное?

– Да, пожалуй, нет, – сказал Эссекс. – Во всяком случае, такого балета я не видел.

Бесшумная посольская машина доставила их домой.

– Хотите выпить чашку кофе из моего термоса? – спросил Эссекс, остановившись у подъезда.

– Нет, мне надо кончить работу, – сказала она.

– Так поздно?

– Да, кое-какие доделки.

– Тогда я подожду вас.

– Нет, не надо. Я кончу работу и сейчас же лягу. Мне надо очень рано встать.

– Так вы все-таки уезжаете завтра?

– Я еще не решила, – ответила она. – Я готова к отъезду, но еще не решила, ехать или нет.

– А когда же вы окончательно решите?

– Вот сегодня подумаю.

– Если вы не прочь подождать, то можете лететь со мной и Мак-Грегором.

– А когда вы рассчитываете вылететь? – спросила она.

– Думаю, что в течение недели.

– Вы что же, готовы сдаться и уехать ни с чем?

– Вовсе нет, – сказал Эссекс. – Я уеду не раньше, чем закончу свое дело здесь. Но это не займет много времени в том случае, если у меня будут развязаны руки.

– Лондон может отозвать вас.

– Не думаю, – сказал он, изумленный таким предположением.

– Вам приходилось иметь дело с сэром Бертрамом Куком? – спросила она.

– Никогда. Это патрон Дрейка.

Минуту они молчали.

– Вам бы следовало остаться в Москве и просвещать меня и дальше, – предложил он.

– Если я уеду, – сказала она, – то уеду завтра.

– А может быть, вы все-таки зайдете выпить кофе?

Кэтрин немного подумала и снова отказалась. Они расстались у лестницы.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Вечером в посольство дали знать, что на следующий день Вышинский примет Эссекса.

– Ну, кажется, наступил перелом, – сказал утром Эссекс, как всегда полный энергии в эти часы. – Мы добьемся уступок, Мак-Грегор, если только заставим их разговаривать об Азербайджане. Это будет нетрудно.

– А как вы думаете, что вынудило их изменить позицию? – спросил Мак-Грегор с неподдельным любопытством.

– Конечно, нота. А что же еще!

– Может быть, они не хотят, чтобы ваша миссия закончилась неудачей, – сказал Мак-Грегор.

– А какое им дело до моей неудачи?

– Может быть, они не хотят осложнений с нами. Ведь если мы не уладим этого спора, могут возникнуть большие трения.

– Неприятности все равно будут, – уныло сказал Эссекс. – Между прочим, Мак-Грегор, я получил телеграмму из Лондона, там вполне удовлетворены вашими объяснениями по поводу измышлений американских корреспондентов. Видите, как вам везет на вашей новой работе. Другой молодой человек никогда не узнал бы, расположен к нему Лондон или нет.

Мак-Грегора в данный момент вовсе не интересовало, как относится к нему Форейн оффис. Он положил перед Эссексом листов пять-шесть машинописного текста.

– Это что такое? – осведомился Эссекс.

Мак-Грегор ответил как можно небрежнее: – Во вчерашней сводке департамента по делам Индии сказано, что мы выдвигаем семь или восемь кандидатов для расширения азербайджанского правительства. Так вот я составил на пятерых из этих кандидатов коротенькие справки. По-моему это может быть интересно для вас, особенно перед свиданием с Вышинским.

– Весьма интересно, – сказал Эссекс. – А как вы составляли это, по вашим собственным сведениям?

– Нет, по нашим сводкам.

– И что это за люди? – спросил Эссекс.

– Неважные, – сказал Мак-Грегор.

– Вы, вероятно, хотите, чтобы я отклонил их кандидатуры?

– Я думаю, что, прочитав это, вы так и сделаете. Я не выбирал худших. Я просто взял тех, имена которых мне известны. Из пятерых четверо были против союзников во время войны, а двое долгое время находились под нашим наблюдением.

– А кто именно был под наблюдением?

– Ага Тавризи и Джафар-и-Садык.

– Да, да, – сказал Эссекс, – эти имена я помню.

– И именно этих двух департамент особенно хотел бы видеть в азербайджанском правительстве, потому что они фанатичные мусульмане. С их точки зрения, азербайджанские демократы – атеисты и неверные и их надо повесить. Они требуют священной войны в Иранском Азербайджане против курдов и армян и восстановления светской власти духовенства.

– На Среднем Востоке религиозный фанатизм означает просто здравую политику, – сказал Эссекс. – Эти люди, может быть, вовсе не так уж плохи.

– Бывают и хуже, – согласился Мак-Грегор. – Например, Казим. Он когда-то был губернатором Азербайджана и подавил там несколько восстаний, прибегая главным образом к массовым казням. В последний раз было казнено три тысячи человек, причем у этого Казима милая привычка казнить людей в их собственном доме.

– Тогда вычеркните его, – сказал Эссекс. – А другие так же плохи?

– Да, но не столь явно.

– А вы предлагаете кого-нибудь взамен? – спросил Эссекс.

– Нет, у меня не было времени заняться этим.

Эссекс отложил листки в сторону. – Подыщите мне шестерых кандидатов получше, вот это будет дело, – сказал он. – Мы вовсе не потворствуем этим сомнительным личностям, Мак-Грегор. Просто это лучшее из того плохого, что там есть, а вдобавок, эти люди признают власть центрального правительства. Ведь мы и сидим здесь именно для того, чтобы восстановить власть иранского правительства в Азербайджане.

– С помощью таких людей?

– Они не хуже прочих, – сказал Эссекс.

Мак-Грегор протянул руку за своими справками, но Эссекс остановил его.

– Мак-Грегор, – сказал он и откинулся на спинку кресла. Они помолчали с минуту. – Я хотел бы, чтобы вы прочли одну книгу. Вы найдете ее в библиотеке на маленькой полке у двери. Она называется «Посол мира».

Мак-Грегор принес книгу, и Эссекс стал ее перелистывать: – Тут есть один абзац, вполне применимый к нашей миссии, и, мне кажется, он разъяснит вам историческую необходимость того, что мы здесь делаем. Эту книгу написал лорд Д'Абернон, английский посол в Берлине после первой мировой войны. Он защищает здесь Локарнские соглашения 1925 года. Мне никогда раньше не случалось читать эту книгу, потому что я не разделял взглядов Д'Абернона, но на днях я раскрыл ее и нашел, что она очень подходит к теперешней ситуации. Локарно, надо вам сказать, было первой попыткой создать нечто вроде Западного блока, чтобы остановить русских. Да вот это место. Вы слушаете?

Мак-Грегор слушал. Эссекс прочел: «Противодействие коммунистической пропаганде, поддержание мира в Европе, предотвращение новой большой войны, обеспечение безопасности определенных границ, сохранение существующего общественного строя – вот основные линии английской политики в Локарно. Но это не все. Важнейшие жизненные интересы Англии в Азии подверглись угрозе, гораздо более серьезной, чем во времена старого империалистического режима в России. Враждебность к Англии и недовольство проникновением в Азию британской цивилизации не новы. Англо-русское соперничество было основным фактором в истории последних семидесяти лет XIX века. Но большевики располагают двумя видами оружия, которых не было у Российской империи: это пропаганда социальной революции, привлекшая на их сторону пролетариат всего мира, и тот почти религиозный фанатизм, который придает большевикам энергию и рвение, неведомые царским чиновникам и эмиссарам».

– Вы знаете что-нибудь о Локарно? – спросил Эссекс.

Мак-Грегор сказал, что знает очень мало.

– Я только читал где-то, – добавил он, – будто именно наша политика в Локарно и заключенные там соглашения сделали возможным приход Гитлера к власти.

– Недостатка в критике Локарнских соглашений никогда не было, – признал Эссекс, – но стоит заглянуть в протоколы заседаний, чтобы понять причину и смысл нашей политики. Почитайте Д'Абернона, и вы увидите, что наша тогдашняя политика была не так уж ошибочна, – как не ошибочна она и сейчас. Если вы готовы, – Эссекс встал, – нам пора идти.

Вышинский встретил их с обычной своей улыбкой на тонких губах и сразу оживился, обратившись к ним с приветствием по-русски. Некоторое время Эссекс чувствовал, что Вышинский действительно дружелюбно настроен. Мак-Грегор поддерживал с Вышинским веселый разговор по-русски. Хотя Эссекс не понимал ни слова, он видел по остро поблескивающим глазам Вышинского, что тот весьма едко шутит с Мак-Грегором.

– Мак-Грегор, – начал Эссекс, – скажите мистеру Вышинскому, что я удивлен, видя его здесь; я думал, он в Румынии и занят там расширением состава правительства. Добавьте, что мы очень рады видеть его. – Это звучало слегка иронично.

Вышинский предложил им папиросы.

– Мы рады, что вы еще здесь, – быстро ответил он. – Мы думали, что со вручением ноты ваша миссия заканчивается. – Он не сводил глаз с лица Эссекса.

– Это было лишь началом моей миссии, – с деланным добродушием сказал Эссекс и решил быть более осмотрительным. Вышинский так внимательно следил за каждым его словом, что, казалось, способен был вскрыть малейший намек в учтивых английских фразах Эссекса. И Эссекс снова почувствовал себя скорее в кабинете искусного адвоката, чем на приеме у заместителя министра иностранных дел.

Как только они сели в кресла, вошли Сушков и Троев.

Сушков приветствовал их по-английски. Его крупное скуластое лицо озарилось улыбкой, когда он крепко пожал руку Эссексу.

Они снова сели, и Эссекс выдержал паузу.

Вышинский кивнул на Сушкова. – Пока я еще в Москве, – начал он, и Троев сразу же перевел его слова, – я хотел бы познакомить вас с Сушковым.

– Мы уже знакомы,- сказал Эссекс.

– Сушков сам азербайджанец, – продолжал Вышинский, – из Советского Азербайджана. Мы думали, что если вы так хотите поговорить об Азербайджане, вам интересно будет познакомиться с человеком, который сведущ в данном вопросе.

– Именно поэтому я и привел с собой мистера Мак-Грегора, – сказал Эссекс.

– Тогда, без сомнения, эти молодые люди оценят друг друга, – сказал Вышинский. – Но прежде чем начать разговор, следует четко установить, что мы можем рассматривать Азербайджан, только исходя из его интересов, а не как пешку в игре. Ни одно правительство не должно вмешиваться в его дела, нарушая исторически обусловленный ход событий в этой стране.

– Мы меньше всего помышляем об этом, – быстро возразил Эссекс. – У нас с вами общие обязательства по отношению к Ирану, мистер Вышинский. Вот основа, на которой должны вестись переговоры.

– Мы отнюдь не возражаем против того, чтобы английский представитель говорил о наших общих обязательствах, – строго ответил Вышинский. – Если лорд Эссекс может предложить улучшения, касающиеся нашей совместной роли, мы готовы выслушать его, как мы всегда выслушивали представителей Великобритании. Но мы не будем рассматривать Азербайджан как гирю на чаше весов и не будем решать вопрос о наших отношениях с Англией за счет Ирана. По этим же соображениям мы отклоняем английскую ноту, как несостоятельную, необдуманную и не выражающую искренней заинтересованности британского правительства в Добрых отношениях с. Советским Союзом.

– Я протестую! – вскричал Эссекс, искренне возмутившись тем неожиданным способом, который избрал Вышинский для отклонения ноты. – Нота выражает волю британского правительства и представляемого им английского народа. Она выражает нашу глубокую тревогу в связи с событиями в Иране. В ней сделана попытка дружеским способом разрешить эту проблему.

Теперь пришла очередь Вышинского возмущаться.

– Нет другого способа для разрешения этой проблемы кроме дружеского, – сказал он, – а замаскированные угрозы не могут быть подсказаны дружескими мыслями. Английская нота не похожа на обращение одной дружественной державы к другой. Она свидетельствует о явной враждебности и содержит в себе подозрения и угрозы. Вот почему мы отклоняем ее, как ноту, не выражающую истинной политики Англии. Мы хотели бы рассеять ваши подозрения. Вот почему мы даем вам возможность изложить вашу точку зрения и сообщить имеющиеся у вас сведения Сушкову. Мы рады возможности, в свою очередь, узнать британскую точку зрения. – Последние слова («British point of view») он сказал по-английски.

– Имеет ли мистер Сушков должные полномочия от советского правительства для ведения этих переговоров? – Эссекс вспомнил предыдущие оттяжки. Коллеги уверяли его, что советские представители, которым поручаются переговоры, не обладают решающим голосом. И он не мог вообразить себе этого молодого человека, повидимому из крестьян, облеченным какими бы то ни было полномочиями.

Вышинский изобразил на лице изумление и улыбнулся.

– Имеет ли лорд Эссекс полномочия от своего правительства? – спросил он.

– Конечно! – сказал Эссекс.

– Тогда я должен ответить тем же словом. Конечно, Сушков облечен полномочиями своего правительства. Но я должен поправить вас в одном отношении. Вы говорите о переговорах. Мы ни о чем не договариваемся. Сушков обменяется с вами информацией и обсудит вопрос о наших общих задачах в Иране. Тут не о чем договариваться.

– Мы ценим это теплое отношение советского правительства, – деревянным голосом произнес Эссекс.

Вышинский и Сушков обменялись несколькими словами.

– Вам удобно будет встретиться завтра в четыре часа? – спросил Эссекса Сушков.

– Разумеется. Где?

– Здесь, в министерстве иностранных дел, – сказал Сушков. – Вам укажут точно комнату.

– Согласны? – спросил Вышинский.

– Да!

Перед самым их уходом Вышинский изменил тон. Он весело заговорил с Эссексом, советуя ему познакомиться с московскими театрами, балетом, музыкой. Скоро предстоят выборы в Советы, и, может быть, лорду Эссексу интересно будет посмотреть, как проходят выборы в России. Одно предложение следовало за другим, и Эссекс учтиво слушал их, не теряя своей английской сдержанности.

В то же время Мак-Грегор и Сушков разговаривали так, словно тех нескольких минут, которые остались для их частной беседы, было мало для всего, что они собирались сказать друг другу. Эссекс урывками слышал, что речь шла об Иране, потом о русском петрографе профессоре Онегине.

– Онегин работает для стольких наших геологических учреждений, – говорил Сушков, – что трудно сказать, где он сейчас. В Москве его нет, думаю, что он на Урале. Но если он вернется в Москву, я сейчас же извещу вас. Если вы хотите написать ему, я охотно помогу вам переслать письмо.

– Не беспокойтесь, – сказал Мак-Грегор. – Мне хотелось повидать его лично.

– Попробую устроить это, – сказал Сушков, проявляя искреннюю готовность помочь Мак-Грегору.

Потом они обменялись несколькими фразами по-русски, но о чем, это осталось между ними. Эссексу показалось, что оба они на минуту забыли свои роли в дипломатическом споре об Иране. Это ему не понравилось, и, чтобы положить конец их разговору, он стал прощаться с Вышинским. Пожимая друг другу руки, Эссекс и Вышинский обменялись тонкими улыбками, которые были нацелены очень точно и скрестились, словно две острые рапиры со снятыми наконечниками.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Вместо удовлетворенности Эссекс испытывал чувство полного разочарования: не для того он приехал в Москву, чтобы беседовать с Сушковым. Нет никакого смысла в переговорах с лицом, которое не уполномочено принимать решения, а Сушков ничего решать не может. Более того, Эссекс находил, что ведение переговоров со столь незначительным лицом роняет его дипломатическое достоинство. Он был близок к тому, чтобы отказаться от своей миссии и уехать в Лондон.

Разговор с Джоном Асквитом не улучшил его настроения.

– Не воображайте, что ваша нота достигла цели и заставила их действовать, – весело сказал Джон. – Русских нотами не проймешь. Мы слишком злоупотребляем этим методом, и он уже не производит впечатления. Я помню, в 1933 году американцы вручили русским ноту протеста по поводу каких-то действий, якобы угрожавших китайской границе. Знаете, что те ответили? Подняли янки насмех за то, что у них хватило нахальства обратиться с нотой к правительству, которого они в тот момент еще не признали. Русские так привыкли к обвинениям и угрозам в дипломатической форме, что вся эта ваша затея с нотой вообще глупость. А если вы рассчитывали их напугать, Гарольд, так это вдвойне глупость. С вами и разговаривают-то лишь из вежливости. И ни к чему это не приведет. Советую вам все бросить и ехать домой.

От Дрейка Эссекс тоже ничего утешительного не услышал. Передав все дело Сушкову, сказал Дрейк, Вышинский намеренно выказал им неуважение. Эссекс в запальчивости возразил, что ему все равно, Сушков или не Сушков, а он своего добьется. В конце концов, он может послать к Сушкову Мак-Грегора. Но Дрейк сказал, что это было бы ошибкой, и конфиденциально заметил, что Мак-Грегор только вредит делу, не говоря уже о том, что он влюблен в сотрудницу посольства Кэтрин Клайв. Последнее, впрочем, Эссекс обратил в шутку, преспокойно ответив: – А мы все в нее влюблены.

Тем не менее, Эссекс вдруг почувствовал, что все ему надоело – и миссия и все, что с ней связано, включая Мак-Грегора. Не то, чтобы он признал свое поражение. Это для Эссекса исключалось. Но он решил, что попросту утратил интерес к делу. В Москве его ничто больше не привлекало, разве только Кэтрин. И. дожидаясь прихода Кэтрин, он уселся писать письмо в Форейн оффис о том, что считает свое дальнейшее пребывание в России потерей времени и в начале будущей недели намерен возвратиться в Лондон.

В начале будущей недели – это как раз очень удобно: можно кстати захватить с собой Кэтрин Клайв. Кэтрин уже сделалась ему необходима. Немало женщин он отверг в своей жизни, но эта оказалась настолько выше других в его мнении, что он даже готов был поставить ее рядом со своей матерью, а привычные страхи – как бы не связать себя и прочее – попросту отгонял. Когда Кэтрин явилась, его еще сильнее потянуло к ней. Ее присутствие словно подстегивало его.

Она поглядела на гусиное перо в его руке и спросила: – Это что еще за гадость?

Эссекс повертел перо в пальцах: – Не люблю авторучек. Только гусиным пером пишешь по-настоящему, а не царапаешь кое-как бумагу.

– Вы просто оригинальничаете, – сказала она.

– Может быть, – добродушно согласился он, выключая свет и затворяя дверь кабинета. – Куда мы направляемся?

– Мы идем в один русский дом, – объявила Кэтрин.

– Вот как? – Он взял ее под руку. – Я вызвал машину.

– Никаких машин, – сказала она.- Мы идем пешком.

Эссекс не возражал, он даже был доволен. Ему хотелось поговорить с Кэтрин. Хотелось проверить что-то в самом себе. Хотелось представить себе точнее, какое место займет в его жизни Кэтрин Клайв, если они вместе вернутся в Лондон. Он как будто подошел уже к решению вопроса о том, может ли Кэтрин полностью войти в его жизнь. Так серьезно он еще не задумывался ни об одной женщине с тех пор, как умерла его мать; впрочем, это неудивительно, если учесть, какое впечатление произвела на него Кэтрин с самого начала. Но ему мешали предубеждения целой жизни, и преодолеть их было не так-то легко. Требовалось обстоятельно побеседовать с Кэтрин, чтобы убедить себя, что он на правильном пути.

Надевая внизу пальто, он вдруг увидел маячившую за Дверьми фигуру Мак-Грегора.

– Мак-Грегор тоже идет? – спросил он Кэтрин.

– Да. Я решила, что вам обоим полезно получить наглядный урок.

Мак-Грегор, со своей стороны, был, видимо, тоже неприятно поражен присутствием Эссекса.

Еще днем Кэтрин уговорила Мак-Грегора пойти с ней к ее русским знакомым. Польщенный ее ласковой настойчивость, он уже готов был позабыть о том случае, когда предпочла его обществу завтрак с Эссексом (обида, которая до сих пор не изгладилась). Но, увидя Эссекса в холле, он почувствовал, что его опять обманули. Она ни словом не обмолвилась о том, что Эссекс пойдет с ними, и Мак-Грегор не только рассердился на нее, но и от души огорчился. Теперь не удастся продолжить разговор, который у них завязался перед обедом, когда Кэтрин зашла предложить ему эту прогулку. Началось с того, что она стала расспрашивать об их беседе с Вышинским. Она уютно сидела перед камином в комнате Мак-Грегора, а он говорил ей о том, что наконец-то их миссия обретает реальную почву. Кэтрин слушала с сочувственным интересом, и Мак-Грегор, как всегда в таких случаях, разошелся вовсю.

– Что вы называете реальной почвой? – спросила она просто, без насмешки.

– Беседу с Сушковым, – не колеблясь ответил он. – С ним легко будет говорить, потому что это человек, который знает Иран. И если только Эссекс сумеет поставить иранскую проблему самостоятельно, вне зависимости от наших английских дел, можно надеяться, что спор будет разрешен.

Она улыбнулась, на этот раз чуть-чуть насмешливо.

– А вы думаете, Эссекс способен на это?

– Отчего же? Эссекс может не любить русских, но он, конечно, понимает, что это и для нас лучше всего – предоставить некоторую свободу Ирану.

– Ну, а русские? Захотят ли они так взглянуть на дело?

– Сушков захочет. Он знает, что нужно дать иранцам возможность самостоятельно разрешать свои внутренние проблемы. Не надо ни навязывать Ирану решения, ни отдавать эту страну в руки продажных правителей. Знаете, я начинаю жалеть, что я такой неопытный дипломат. – Это прозвучало немножко глупо; он хотел пояснить свою мысль но только еще больше все запутал. – Я как-то себе раньше не представлял, что один человек может так много сделать. Если бы у меня было больше опыта и если бы я был уполномочен договариваться с Сушковым, мы вдвоем, наверно, нашли бы правильный выход. Разбирайся я лучше в дипломатических тонкостях, может, что-нибудь и вышло бы, а так я могу только сокрушаться, что слишком мало знаю эти дела и проявлял к ним слишком мало интереса.

На этом разговор оборвался, потому что в комнату вошел пес Асквита и стал с унылым видом обнюхивать туфли Кэтрин. Он был весь мокрый и грязный, и Кэтрин повела его домой, не дав Мак-Грегору выговориться. Огорченный Мак-Грегор надеялся, что сможет продолжить разговор во время вечерней прогулки. Кэтрин умела спрашивать о самом существенном и важном, и, отвечая на ее вопросы, Мак-Грегор отвечал самому себе и разрешал кое-что из собственных недоумений. А теперь поговорить не удастся. И зачем только ей понадобился Эссекс!

Мужчины обменялись учтивыми приветствиями, и все трое молча направились к воротам посольства. Кэтрин шла посередине, держа обоих под руки.

– Ну, что же вы? – сказала Кэтрин после того, как они довольно долго шагали молча.- Разговаривайте о чем-нибудь.

– Мы и так целый день разговариваем, – ворчливо заметил Эссекс. – Далеко нам идти?

– Не очень, – сказала она, и они продолжали идти молча.

– Где вы познакомились с этими русскими? – немного погодя спросил Эссекс.

– Джек Теннер познакомил меня.

– Это тот, коммунист?

– Да.

Было необычно темно для Москвы, но воздух был чист и прозрачен. Москва – город, где нет дыма, и Мак-Грегор впервые за целый год не испытывал ощущения копоти на коже. Кэтрин повела их через площадь, мимо неоновой вывески кинотеатра, горевшей в ясном ночном небе, потом они прошли по переулку и наконец свернули в проход между двумя неосвещенными домами. Мак-Грегор инстинктивно замечал дорогу; ему только было неясно, далеко ли они отошли от реки. В темном, занесенном снегом дворе не было ничего, что могло бы служить ориентиром. Они вошли в один из тех московских домов, которые всегда возбуждали любопытство Мак-Грегора, когда он глядел на их четырех-и пятиэтажные фасады, обветшалые, но заботливо подремонтированные, и думал о том, что за люди живут в этих темных стенах.

– А кто-нибудь из ваших русских говорит по-английски? __ спросил Эссекс у Кэтрин.

– Карадок говорит безукоризненно; его жена – сносно.

– Карадок? – удивился Эссекс. – Но это валлийская фамилия.

– Он родом из Уэльса. Я, кажется, не сказала вам, что Карадок – клоун московского цирка. А жена его акробатка; она русская.

– Мы, значит, знакомимся с бытом трущоб? – съязвил Эссекс.

– Не говорите глупостей, – невозмутимо сказала Кэтрин.

Старик клоун жил на самом верху неосвещенного дома. Его единственная комната была так мала, что кровать с медными шишечками, покрытая стеганым одеялом, занимала ее почти всю, но и сам клоун и его жена соответствовали размерам своего жилья. Маленький, рыжий, с сильной проседью, Карадок был настолько стар, что возраст сделался для него единственным признаком, по которому люди отличаются друг от друга. К Эссексу и Мак-Грегору он отнесся, как к представителям одной и той же весьма распространенной, безликой породы «молодых людей». Он, видимо, нимало не сомневался, что они пришли сюда затем, чтобы с величайшим вниманием выслушать все, что он им захочет сказать. Совсем иначе он относился к Кэтрин. Искренняя симпатия чувствовалась в том жесте, которым маленький клоун оперся на ее плечо, усаживаясь в мягкое кресло-качалку, придвинутое к зажженной керосинке. Правая нога у него не сгибалась в колене; когда он сел, сустав хрустнул, и молодая русская женщина – его жена – торопливо пододвинула ему скамеечку. Он церемонно поблагодарил, а она в ответ улыбнулась так, что видно было, какую нежность, заботу и глубокое уважение внушал ей этот человек.

Кэтрин пристально следила за Эссексом и Мак-Грегором; ей любопытно было, как они станут держать себя со старым клоуном. Сама она чутьем понимала Карадока и знала, чего от него следует ожидать. Так было всегда, с самого первого раза, когда она увидела его на арене московского цирка. Он не прыгал по арене в широченных штанах, не падал и не кривлялся, как обычный клоун. Он просто появился один на небольшом помосте, в луче прожектора. В тот вечер темой его выступления была нечистая совесть Пьера Лаваля. Судорожными подергиваниями своего выразительного, собранного тела, движениями головы и мимикой обрамленного сединами лица, тоном, а больше всего разящей сатирой своих речей он создавал яркий образ морально опустившегося человека. Он говорил по-русски, но Кэтрин почти все понимала благодаря простоте его фраз и английскому акценту, слышавшемуся в его речи. А то, чего она не могла понять, Джеб Уилс переводил ей. Покончив с Лавалем, Карадок принялся за генералов захватнических армий – немецких, итальянских, румынских. За этим последовала данная уже в тонах мягкого юмора галерея персонажей московского быта: служащие в учреждениях, милиционеры, трамвайные кондукторши, пассажиры метро, иностранные туристы, уличные мальчишки (последняя категория пользовалась у него, видимо, наибольшей симпатией). Все это неизменно носило политическую окраску, и все он исполнял, не сходя со своего помоста и не прибегая ни к каким переодеваниям; только распахивал или одергивал полы своего сюртука. Кэтрин слыхала, что русские считают Карадока равным Чаплину; увидя его, она готова была с этим согласиться. Ей захотелось лично познакомиться с маленьким валлийцем, никому за пределами России не известным. При первой их встрече Карадок не обратил на нее никакого внимания. Впрочем, она ничего иного и не ожидала. Но, затеяв с ним спор, она сумела попасть ему в тон и тем постепенно возбудила его интерес к себе. В конце концов, и Карадок и его молодая жена Мария стали относиться к ней с симпатией и уважением. Марию Кэтрин на первых порах почти не замечала, но мало-помалу, приглядевшись к ней, она изумилась душевной чистоте этой русской акробатки, полному отсутствию в ней какой-либо пошлости или фальши; порой Кэтрин казалось, что она еще не встречала женщины с таким большим врожденным достоинством. Мария была единственным человеческим существом, к которому Карадок относился бережно и нежно; он словно считал ее совершенным творением природы, недосягаемым для насмешек.

Кэтрин привела сюда Эссекса и Мак-Грегора не только для их собственной пользы, но и потому, что она рассчитывала сделать кое-какие выводы из их поведения в этом доме. Это был для них своего рода экзамен по подходу к людям. Чтобы выдержать такой экзамен, они должны были оценить Карадока так, как она его оценила; суметь примениться к нему, как она применилась; почувствовать силу его личности, проявив такое же чутье, и, наконец, оказаться на высоте в споре с этим старым ниспровергателем святынь, без промаха разившим любую мишень стрелами своей сатиры. И потому она даже менее обычного поддавалась обаянию самого Карадока, сосредоточив внимание на своих спутниках и готовясь дать оценку каждому из них. Интересно, кто из двоих окажется достойным противником клоуна? В глазах Кэтрин это было серьезное испытание.

Сначала и Эссекс и Мак-Грегор, смущенные непривычностью обстановки, молчали и держались напряженно. Оба сидели в неудобных позах на маленьких деревянных стульчиках в теплом углу комнаты. Но вот Карадок притворно любезным тоном спросил, долго ли они намерены пробыть в Москве и что, собственно, привело их сюда. Мак-Грегор наклонился погладить кошку и предоставил Эссексу отвечать. Эссекс, однако, от ответа уклонился, а вместо того, в свою очередь, спросил Карадока, что заставило его покинуть родную Англию и сделаться клоуном в далекой России.

И сразу же напускная кротость Карадока испарилась. Это вышло так, ответил он: сначала он покинул свой родной Уэльс, чтоб стать клоуном в чужой стране – в Англии; потом объездил все европейские страны и, наконец, обосновался в той из них, которая оказалась наименее чужой, – в России.

Поначалу все шло хорошо, но язвительный ответ Карадока застал Эссекса врасплох. Ему пришлось отступить, и Кэтрин воспользовалась паузой, чтобы объяснить своим спутникам, кто такой Карадок. Он, собственно, не клоун, а юморист-сатирик.

– С чего вы это взяли? – окрысился Карадок. – Я именно клоун. И всегда был и буду клоуном. До шестидесяти лет я, как и все, кувыркался на арене. И только потому перестал, что состарился – нет той упругости, того и гляди, кости переломаешь, падая в опилки. Вот и пришлось сделаться клоуном стоячим. Я нашел себе такой жанр, при котором не обязательно валяться в грязи, и работаю в этом жанре уже пятнадцать лет. Только и всего. Я такой же клоун, только без кувырканий, – сердито заключил он и, откачнув назад свою качалку, не без труда вытянул больную ногу на скамеечке у керосинки. В резком свете лампочки без абажура морщины на его землистом лице казались глубже, а редкие седые и рыжие волосы словно нимбом окружали лоснившуюся макушку.

Кэтрин намеренно поддержала этот разговор, зная, что Карадоку он доставляет удовольствие. Она рассказала, что Карадока не раз сравнивали с Бернардом Шоу и Чарли Чаплиным; между прочим, он состоит в переписке с тем и с другим, и они оба принадлежат к немногим иностранцам, которые знают и умеют ценить его искусство.

– Вы точь-в-точь как мои русские критики, – заворчал Карадок. – Они тоже утверждают, что я не клоун, желая схлопотать мне место в раю на одном стуле с Шоу. Ну а я – самый настоящий клоун и ничего с Шоу делить не желаю.

– Так ведь и Шоу – клоун, – сказал Эссекс в виде особой любезности. – И очень занятный клоун.

– Шоу слишком глуп, чтоб быть клоуном, – невозмутимо заметил Карадок. – Он ничего не понимает в людях. В шуты он бы еще годился, но в клоуны – нет. Вот Чаплин – другое дело. Этот умеет страдать по-человечески, а Шоу слишком умен, чтобы страдать от чего бы то ни было, кроме разве старости. – Говоря это, Карадок слегка изменял голос, чуть-чуть переиначивал выражение лица – и перед слушателями являлся то грустный Чаплин, то дряхлеющий Шоу.

Эссекс невольно улыбнулся; Мак-Грегор попрежнему молчал, сидя рядом с Карадоком и играя с кошкой. Карадок продолжал свои нападки на людей, которых он называл умными дураками, и его список таких людей, включавший немало прославленных имен, скоро так разросся, что, в конце концов, он одним махом разделался с ними, заявив, что они на то лишь и нужны в жизни, чтобы обыкновенный человек знал, каким не надо быть. Кроме того, все они так порочны, что рядом с ними обыкновенный человек может проявить немного добродетели, не опасаясь прослыть опасным преступником.

Эссекс запротестовал: он верит в великих людей. Он уже успел понять, что единственный способ разговаривать с Карадоком – это говорить то, что думаешь. Иначе Карадок быстро зачислит тебя в дураки, и не в умные или порочные, а в самые обыкновенные дураки. А это Эссекса не устраивало.

Вежливо молчаливого Мак-Грегора Карадок против ожидания не задевал; может быть, потому, что Мак-Грегор в это время разговаривал по-русски с его женой. Симпатии Кэтрин были сейчас на стороне Эссекса. Мак-Грегор на мгновение показался ей бледным и неинтересным рядом с этими более старыми, но полными задора людьми. Она сердилась на него и на Марию, мешавшую ему схватиться с Карадоком, подобно Эссексу, на свой страх и риск.

Между тем Эссекс и Карадок добрались до исторических обобщений и вступили в открытый спор по этому вопросу, причем Карадок заявил Эссексу, что только очень глупые люди могут отстаивать тезис о неизбежности войны.

– Войны всегда были и всегда будут, – настаивал Эссекс и добавил, что Англия всегда будет выигрывать их, как, в конце концов, выиграла и эту войну.

– Да, Англия привыкла выигрывать войны, – подхватил Карадок своей пронзительной валлийской скороговоркой. – Но она, кажется, начинает проигрывать ту войну, которая идет сейчас, в перерыве между двумя войнами. Кстати, ну вот, вы выиграли войну; что же теперь, по-вашему, нужно делать? Затевать новую?

– Нет, нужно водворить порядок и жить разумно.

– А как это? – спросил Карадок обманчиво степенным тоном.

– Если никто не будет стремиться к большим переменам, значит, ни у кого не будет оснований для недовольства, страха или гнева, и повсюду водворится мир и порядок.

– И никаких революций? – спросил Карадок голосом Эссекса.

– Никаких революций! – подтвердил Эссекс. – Когда люди будут немного более сыты, жилища их отремонтируются, а магазины наполнятся товарами, они забудут свои радикальные идеи и вернутся к нормальному существованию. Радикализм силен, пока сильны разрушения. Постепенно все сглаживается, и в Европе это сгладится очень быстро.

– Итак, радикализм есть явление, которое не стоит принимать всерьез? – Это произнесли губы Карадока, но голос и интонация так поразительно напоминали Эссекса, что, казалось, и в самом деле Эссекс задал вдруг такой простодушный вопрос.

Но Эссекс не попался на удочку. Он остался серьезен. Это была единственная возможность самозащиты. – Вы хотите, чтобы я допустил необходимость радикализма? Не могу. Если я это сделаю, мне придется допустить зависимость международного положения от местных политических условий, что было бы нелепо. Неужели, прежде чем принять какое-нибудь решение, касающееся, ну, скажем, русских и нас, я должен перебрать в уме все политические силы, борющиеся друг с другом во всех ближних и дальних странах мира? Это просто глупо. В каждом государстве имеются мелкие подспудные политические течения, и не моя забота разбираться, кто там прав, а кто неправ. Меня интересует одно – роль Англии в этом мире и ее права.

– В таком случае, – сказал Карадок, чопорно поджав губы, – я хотел бы задать вам один вопрос.

– Какой? – недоверчиво спросил Эссекс.

– Меня давно интересует, руководствуется ли английский дипломат собственными убеждениями или же он всецело подчиняется той линии, которую предуказывают ему его постоянно сменяющиеся правительства. – Карадок явно подделывался под витиеватость дипломатического стиля.

– И то и другое, если хотите, – сказал Эссекс, ничуть не рассердившись; ему только вдруг представилась вся неправдоподобность этой сцены – как он сидит тут, в тесноте убогой комнатенки, и беседует с цирковым клоуном, настороженно прислушиваясь к каждому его замечанию. – В сущности говоря, ведь правительства меняются, а политика остается, – продолжал Эссекс. – Так вот, в пределах этой политики вы действуете согласно своим убеждениям – если только они не расходятся слишком резко с политическим курсом данного правительства.

– А если расходятся?

Эссекс усмехнулся. – Тогда вы либо идете на компромисс, либо подаете в отставку.

– Ну, так скажите мне, каковы официальные задачи английской дипломатии, а?

– Ее первая задача – оберегать незыблемость Британской империи, – сказал Эссекс, тешась мыслью, что во всем свете нет другого англичанина, который бы мог, оставаясь лордом Эссексом, разъяснять задачи английской дипломатии клоуну московского цирка. – Мы заключаем договоры, пакты, соглашения, блоки, союзы, гарантирующие нашу национальную неприкосновенность. Мы препятствуем образованию других блоков и союзов, которые могли бы угрожать нашей безопасности и тем освященным историей правам, которыми мы пользуемся на территории других стран. Что бы ни случилось, мы стоим на страже жизненно важных для нас коммуникаций. А поскольку эти коммуникации охватывают такую большую часть земного шара, мы всегда остро ощущаем свою ответственность за положение в других странах.

– Вероятно, вы особенно остро ощущаете свою ответственность за положение в Иране, – сказал Карадок тем же тоном дипломата, ведущего официальные переговоры.

– Безусловно, – подтвердил Эссекс. – Иран для нас чрезвычайно важен.

Эти слова были словно нарочно для Мак-Грегора сказаны. Это был прямой ответ на его собственный вопрос: способен ли Эссекс хоть на минуту позабыть о заинтересованности Англии в Иране? Слушая Эссекса, Мак-Грегор снова пришел к выводу, что Эссекс всегда будет рассматривать любой вопрос с точки зрения интересов Британской империи. Дело безнадежное, и Сушков тут тоже не поможет. Эссекс будет продолжать переговоры, и перед глазами у него будет бочка нефти или круг сыру, а Ирана он не видит и не увидит никогда.

Эссекс, между тем, разошелся. Сочтя Карадока придирчивым, но тем не менее достойным слушателем, он принялся обстоятельно разъяснять ему, что английская дипломатия – дипломатия гибкая, но стабильная. Английский дипломат достигает успеха там, где успех кажется недостижимым. Но для этого требуется выдержка, уменье широко смотреть на вещи и твердая решимость никогда не признавать себя оскорбленным и никогда не уходить, не добившись хоть чего-нибудь.

Эссекс вновь проникся уверенностью в успехе своей миссии. Его слова подействовали ободряюще на него самого. Скептическое отношение к Сушкову исчезло, и ему вдруг захотелось как можно скорей начать переговоры с этим невысоким коренастым русским. В конце концов, Сушков – это только первый этап. Чувство уверенности крепло; Эссекс предупредительно вскочил, чтобы помочь жене Карадока выдвинуть на середину комнаты небольшой столик, на котором была приготовлена закуска: графинчик водки, черный хлеб, сыр, мясные консервы и четыре сендвича – омлет из яичного порошка на белой булке.

Разлили водку по стаканчикам, выпили за здоровье каждого из присутствующих, выпили за англичан, за русских, за валлийцев и за шотландцев. Кэтрин всячески старалась столкнуть в беседе Карадока с Мак-Грегором, но Карадок на столкновение не шел, а Мак-Грегор был молчалив и удручающе беззлобен. Кэтрин чувствовала себя обманутой. Почему Карадок не взял в оборот Мак-Грегора так, как он каждого брал в оборот, включая и ее самое? Может быть, он увидел в молодом шотландце какие-то душевные качества, близкие к тем, которые он видел в своей жене? Сначала Кэтрин не хотела допускать такой мысли, однако, наблюдая за Мак-Грегором, она решила, что он должен производить впечатление человека без предвзятых мнений и не склонного осуждать ближних. И, вероятно, он понравился Карадоку, хоть они и двух слов не сказали друг с другом. Может быть, тут сыграло роль и то, что Марии, видимо, было легко с ним.

Так или иначе, Кэтрин была недовольна: ей больше нравилось, когда человек, не задумываясь, выходил померяться силой с противником – вот как Эссекс. Эссекс извлекал удовольствие из этого посещения, а Мак-Грегор принимал его как факт, и только. Приходилось выбирать между светской непринужденностью Эссекса и естественной простотой Мак-Грегора. В своем раздражении против Мак-Грегора Кэтрин выбрала Эссекса и отдала ему все свое внимание. Но Эссекс был занят тем, что изощрялся в комплиментах миссис Карадок по поводу блестящего знания ею английского языка. Чрезвычайно довольный собой, он считал, что вечер удался на славу. Тут, однако, Карадок сердито захрапел в своей качалке, и это послужило своевременным сигналом к окончанию визита.

Они вышли потихоньку, чтобы не разбудить уснувшего старика. Мария, захватив свечу, проводила их вниз по лестнице; на прощание она всем пожелала доброй ночи, старательно выговаривая английские слова, а с Кэтрин расцеловалась.

Шагая по темным улицам, Мак-Грегор продолжал думать о Карадоке. Клоун напомнил ему профессора Эдвина Хилза, самого старого и самого уважаемого палеонтолога Англии. Его репутация крупнейшего ученого и его восемьдесят с лишним лет позволили ему утвердить за собою право говорить все, что вздумается, как по вопросам, связанным с его наукой, так и по всем другим. Когда профессор Хилз говорил, вы должны были слушать и молчать; но это требование никогда не казалось Мак-Грегору деспотическим. Почти так же обстояло дело и с Карадоком. И как из разговоров старого профессора всегда можно было извлечь для себя что-нибудь полезное, так и Карадок – может быть, совершенно случайно – заставил Мак-Грегора понять, что Эссекс, в сущности, безнадежен. Мак-Грегор уже забыл о своей несостоявшейся беседе с Кэтрин на дипломатические темы. Он теперь думал о том, как хорошо было бы снова послушать профессора Хилза. Непременно нужно будет пойти на его лекцию после возвращения в Лондон. Хилз все еще читал публичные лекции три или четыре раза в год; так он, вероятно, и будет их читать, пока не умрет среди своих ископаемых.

А Эссекс, пришедший в самое бодрое расположение духа, думал об одном: завтра же нужно добиться разговора с Сушковым. Он уже выработал план действий – он представит Сушкову письменный перечень требований, направленных к урегулированию положения в Иране, а затем подкрепит их рядом примеров, иллюстрирующих факт русского вмешательства. Материалы ему подберет Мак-Грегор; нужно будет дать указания Мак-Грегору, как только они вернутся в посольство, чтобы все было заранее готово к завтрашней встрече с Сушковым. Мак-Грегор будет доволен: это даст ему возможность проявить свою оперативность. План был хорош, и Эссекс уже не сомневался в успехе. Вся былая уверенность вернулась к нему, это сказывалось даже внешне. Он шел бодрым шагом, шумно и глубоко вдыхая морозный воздух. Кэтрин не понравилось это бьющее в глаза самодовольство; весь вечер он слишком уж умничал, был слишком уж обольстителен, а теперь вот еще радуется этому.

Не подозревая этого, Эссекс взял ее под руку. – Что же вы, ведете меня в русский дом, а хозяин оказывается англичанином из Уэльса! Да, пожалуй, только в нашей стране и могут появиться на свет подобные человеческие экземпляры. Шоу – ирландец, Чаплин – лондонский еврей, а этот чудак – валлиец из Аберистуита.

Кэтрин шла молча и думала о своих спутниках: до чего же все-таки может дойти мужская тупость и самовлюбленность!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Посольский ролс-ройс легко катился по обледенелым московским мостовым, но Эссекс нервничал и с трудом подавлял желание сказать шоферу, чтобы тот ехал помедленней. Эссекс сидел, откинувшись назад, и барабанил пальцами по замерзшему стеклу, злясь на Мак-Грегора за его терпеливое безмолвие. Состоявшаяся только что беседа с Сушковым, повидимому, особого впечатления на Мак-Грегора не произвела, зато в Эссексе до сих пор не разрядилось напряжение, которое потребовалось ему, чтобы окончить эту беседу в вежливом тоне. Кстати о Мак-Грегоре: иногда полезно, когда помощник умеет хранить молчание, но бывают и такие моменты, когда это молчание тяготит. Какого чорта, в самом деле, Мак-Грегор не скажет ни слова, не обмолвится ни одним замечанием об этом несносном Сушкове?

– Беда вся в том, что мы были недостаточно напористы, – раздраженно начал Эссекс. – Я ведь вам сказал вчера, что нам представляется случай ошеломить Сушкова, показав ему, что мы прекрасно осведомлены о вмешательстве России в азербайджанские дела. Я, собственно, рассчитывал, что и вы не останетесь безучастным и подкрепите мои слова фактами сверх того, что мы записали.

– Прошу извинить, – сказал Мак-Грегор. – Я не знал.

– Извинения теперь бесполезны, а знать надо было. Впрочем, этого русского ничем не прошибешь. Мне просто нарочно подсунули самого упрямого из всех министерских работников. В посольстве должны были бы знать, что такое Сушков. Могли предупредить меня, что это упрямец, и разговаривать с ним – значит попусту терять время. Кажется, с меня вообще хватит этих русских. Да, положительно, с меня хватит.

Мак-Грегор не слишком прислушивался, уже зная по опыту, что неудачные переговоры всегда приводят Эссекса в сварливое настроение. Пройдет.

Машина въехала во двор посольства, и Мак-Грегор перегнулся через Эссекса, чтобы открыть дверцу.

– Принесите мой портфель, – сказал Эссекс, – мы сейчас же садимся работать.

– Портфель у вас, – сказал Мак-Грегор, указывая кивком головы.

Портфель был зажат, словно в тисках, у Эссекса подмышкой.

– Ну, тогда пошли, – сказал Эссекс.

В кабинете было холодно, потому что камин погас. Мак-Грегор был тут же послан на розыски истопника. Истопник явился, и, пока он разгребал золу и подкладывал уголь, Эссекс сердито расхаживал по комнате. Мисс Уильямс тоже явилась, и Эссекс велел ей быть наготове. Его нервное состояние передавалось всем, только Мак-Грегор был невозмутим. Истопник, выходя, уронил на пол совок для угля, и Эссекс подскочил как ужаленный. Пришел Дрейк; он тоже, видимо, нервничал. Мак-Грегор спокойно сидел за столом, перелистывая документы в папке. Он понимал, что Эссекс потерпел поражение, и считал, что виноват в этом сам Эссекс.

Эссекс собирался ошеломить Сушкова; что ж, сам и напросился на отпор. Слова Сушкова, сказанные в ответ Эссексу, те самые слова, которые привели его в такую ярость, запали Мак-Грегору в душу, потому что многое в них отвечало его, Мак-Грегора, чувствам и мыслям. Сушков дал Эссексу урок, который охотно дал бы ему сам Мак-Грегор.

– Мне очень не хотелось переводить наш спор в ту плоскость, в которой вы ставите вопрос, – сказал Сушков Эссексу, – но ничего другого не остается. Беда в том, что вы исходите из ложных предпосылок. Вы утверждаете, что демократическая партия в Иране обязана своим возникновением и существованием советскому влиянию. Это – ваш основной тезис. Самый простой способ показать всю нелепость этого тезиса – рассказать вам об Иране, которого вы, повидимому, не знаете. Иранцы – угнетенный, нищий народ, постоянно страдающий от голода и болезней. Процент смертности в Иране один из самых высоких в мире, детская смертность такова, что, в сущности, нация находится под угрозой полного вымирания. Правят народом феодалы-землевладельцы, жестокие ханы и корыстолюбивые промышленники. Крестьяне закрепощены, а рабочие за двенадцатичасовой труд получают жалкие гроши и живут со своими семьями впроголодь. Могу привести вам любые цифровые данные в подтверждение моих слов, если хотите, даже из английских источников. Могу привести и другие цифры, показывающие ежегодные прибыли Англо-Иранской нефтяной компании, крупнейшим акционером которой является британское правительство.

Двести миллионов фунтов стерлингов выкачала из Ирана ваша нефтяная компания; это во сто раз больше всего национального дохода Ирана и в десять тысяч раз больше всей заработной платы иранских рабочих. А ведь по своим естественным богатствам – таким, как нефть,- Иран является одной из богатейших стран мира. Но эти богатства забирает Англия, а Иран прозябает в нищете, и его экономика в упадке. Там нет настоящих профсоюзов, отстаивающих интересы рабочих, очень мало больниц, отсутствуют канализация и элементарная санитария, не применяется искусственное орошение, жилищные условия ужасны, дороги запущены. Народ бесправен; его избирательное право – миф, а парламентские права сведены к нулю коррупцией, господствующей на выборах и во всей системе управления. Иранцы испытывают на себе все прелести полицейского режима, они – постоянная добыча для спекулянтов и ростовщиков. Национальные меньшинства притесняются, религиозные меньшинства подвергаются политическим преследованиям. В горных областях процветает бандитизм, и сила английского оружия не раз применялась для разжигания междуплеменной вражды. Я бы мог без конца рисовать перед вами картины таких страданий, нищеты, гнета и террора, что стыдно должно быть каждому, кто только слышит об этом. А вы говорите, что демократическая партия в Иране создана советской властью! Вы недооцениваете иранский народ, лорд Эссекс. Демократическая партия родилась в недрах порабощенных, страдающих масс, как сила, призванная бороться против насилия и коррупции. До последнего времени иранский народ лишен был возможности создать свою политическую партию из-за полицейского террора. Всякая попытка организовать рабочих и крестьян немедленно пресекалась, руководителей казнили, а их сторонников сажали за решетку. И тем не менее, у иранского народа есть своя длинная история борьбы и сопротивления, и он не нуждается в том, чтобы Советский Союз разъяснял ему его интересы. Иранцы не глупы и не окончательно забиты. Они полны желания создать демократический орган управления и передать ему власть над страной. Единственное, что тут сделал Советский Союз, в частности в Иранском Азербайджане, – это позаботился о том, чтобы полицейские убийцы не задушили народного движения. Говорить же, будто мы «создали» демократическое движение, – значит оскорблять иранский народ и в то же время обнаруживать свое невежество. Мы не склонны недооценивать иранский народ, и, с нашей точки зрения, демократическая партия Азербайджана есть партия народа. Народом она создана и народу она принадлежит, и никакие нелепые разговоры о советском влиянии не могут подавить ее деятельность. Мы не создавали демократической партии в Иране, и мы не вмешивались в иранские дела. А вот британское правительство постоянно и злонамеренно вмешивается в дела Ирана.

У Эссекса была своя версия всей этой беседы, и он поспешил изложить ее Дрейку.

– Сушков, – рассказывал он, – произнес длинную речь о тяжелом положении Ирана, а затем принялся обвинять нас во вмешательстве. Беда только, что даже этого он не сумел сделать как следует. Я бы на его месте нашел гораздо более убедительные аргументы против Англии, если уж на то пошло. Но не об этом сейчас речь. Он, конечно, воображает, что разбил меня в пух и прах.

– На чем же вы покончили? – Дрейк, сидя на подоконнике, дожидался, когда Эссекс выговорится и ему можно будет уйти. У Дрейка были свои заботы.

– Я просто положил перед ним папку с документами, – сказал Эссекс. – Перечень наших требований и записанные нами случаи русского вмешательства. И я сказал ему: «Хорошо. Вы хотите только фактов, без обвинений? Пожалуйста. Вот вам факты. И вот вам суть наших предложений. Пополните состав азербайджанского правительства представителями других партий, дайте азербайджанским мятежникам указание пропустить на территорию Азербайджана иранские правительственные войска, отмените все политические и экономические нововведения, гарантируйте Ирану свободу правления в Азербайджане и откройте английским представителям доступ во все районы Азербайджана».

– Сомневаюсь, произвело ли это должный эффект, – процедил Дрейк.

– Произвело, не беспокойтесь. Я видел, как задрожали его большие мужицкие руки, когда брались за документы. Потом он посмотрел на меня так, словно перед ним была кирпичная стена, и довольно некстати ответил, что не уполномочен говорить за азербайджанское правительство. Азербайджан – автономная область в составе Ирана, и Советский Союз не вправе ни говорить от его имени, ни вмешиваться в его порядки – так он сказал. То, о чем я говорю, – дела внутренние, и вопрос о пополнении состава правительства должен быть поставлен перед азербайджанскими властями, а не перед русскими. Советское правительство охотно передаст наши предложения в Тавриз, но прежде чем продолжать разговор на эту тему, ему, Сушкову, необходимо детальнее изучить документацию. И точка. На мой вопрос, когда он все же думает вернуться к обсуждению наших предложений, он понес обычный в таких случаях вздор: нам дадут знать и так далее. Я не стал больше терять времени. Пожал его огромную ручищу и распрощался.

Но Эссекса беспокоил не только самый спор об Иране. Все направление политики русских было ему непонятно. Ему трудно было примениться к ходу их политической мысли и, что еще хуже, трудно было этот ход предвидеть. Сейчас Эссексу важней всего было найти человека, который мог бы дать ему ключ к русской политике. В посольстве такого человека не было, в этом он успел уже убедиться. Собственно говоря, это было делом Мак-Грегора. Мак-Грегор давно уже должен был разъяснить ему суть русской политики.

После ухода Дрейка Эссекс встал и подошел к окну, откуда был виден Кремль. – Я часто удивляюсь, Мак-Грегор, почему вы мне так мало рассказываете о русских. Это, в сущности, ваша основная задача, и, если б вы научили меня лучше разбираться в таких людях, как Сушков, я был бы избавлен от сегодняшнего глупейшего разговора.

Мак-Грегор почувствовал, что на него хотят переложить часть вины. Это ему не понравилось, но он благоразумно смолчал: и так уж он слишком часто вступает в пререкания с Эссексом.

– Неужели вы не могли оказать мне сегодня более ощутительную поддержку? – спросил Эссекс не оборачиваясь.

– Я не совсем понимаю, о какой поддержке вы говорите, – сказал Мак-Грегор.

– Мне нужен был неопровержимый материал против Сушкова, и не только в письменном виде. На сушковские разглагольствования об Иране вы должны были ответить примерами из своего личного опыта.

– Примеры были в документе, который вы ему вручили.

– Наверно, вы могли сказать еще что-нибудь.

– Я бы еще многое мог сказать, но вам это не помогло бы.

– А почему, собственно?

Мак-Грегор больше не мог сдерживаться. – Потому что все сведения об Иране, которыми мы располагаем, сомнительны и несолидны. Я с самого нашего приезда сюда пытаюсь вас убедить в этом. Мы приводим факты русского вмешательства, но кто нам сообщил большую часть этих фактов? Обиженные торговцы коврами, или перетрусившие банковские чиновники, или жандармерия, которой тоже особенно верить не приходится. Даже самое достоверное из того, что я записал, недостаточно достоверно, а уж об остальном и говорить нечего. В этом ворохе фактов очень мало таких, которые заслуживают серьезного отношения со стороны русских. Мы не знаем, что на самом деле происходит в Азербайджане, и нечего нам делать вид, будто мы это знаем.

– Вы, кажется, сами подпали под влияние русских, Мак-Грегор! – воскликнул Эссекс тоном обличителя.

Но у Мак-Грегора на все был ответ.

– Нет, сэр, – возразил он. – Просто в этом нашем споре с русскими я начинаю понимать кое-что, чего не понимал раньше. Мы ведем спор об Иране, но так как мы очень плохо осведомлены, то позиции русских крепче, чем наши позиции. Вот и все.

– Нет, это еще далеко не все, – сказал Эссекс, которому вспышка Мак-Грегора отчасти вернула равновесие. – Речь идет не о достоверности тех или иных сведений. Речь идет о том, что русские создали в Азербайджане марионеточное правительство, а это гораздо важнее, чем какие-либо неточности в информации. Но, предъявляя обвинение, мы должны были подкрепить его разоблачительным материалом. Ваше дело было подобрать факты. Почему вы их не подобрали в достаточном количестве?

– За таким материалом надо ехать в Азербайджан, – ответил Мак-Грегор. – По тем сведениям, которые мы получаем из Лондона, верного представления не составишь. Если мы хотим обвинить русских в том, что они создали в Азербайджане марионеточное правительство, надо прежде всего точно узнать, что же там в действительности происходит. А мы этого не знаем. Единственный достоверный случай вмешательства, который нам известен, – это история с тем русским, который не пропустил в Тавриз иранских офицеров.

Все остальные сведения весьма сомнительны. Правда, может быть, это и не так важно: ведь основной предмет спора – вопрос об азербайджанских демократах. Мы их никак не желаем признавать, хотя, в сущности, нам о них ничего не известно. Мы попросту объявили этих людей опасными бунтовщиками, и на этом поставили точку. А я вот читал их политические высказывания, когда готовил для вас резюме по этому вопросу, и должен сказать, что ничего опасного я там не увидел. Мы заявляем, будто они собираются конфисковать и национализировать всякую частную собственность и утвердить свою власть революционным путем. Да, в их программу входит конфискация некоторых крупных земельных владений для раздачи земли крестьянам, но в ней ничего не говорится о захвате банков или национализации промышленности. Речь идет о земельной реформе, которая даст землю крестьянам, реформе банковского дела, которая положит конец денежным спекуляциям, и реформе торговли, которая лишит помещика возможности придерживать нужный населению хлеб, чтобы вздувать цены. Если нас действительно тревожит положение, создавшееся в Иране и в Азербайджане, есть один только выход – поехать самим и на месте выяснить, что там происходит. Вот тогда-то можно будет и с русскими спорить.

– Все это – высокие материи, совершенно в духе русских, – сказал Эссекс. – Пожалуй, вы именно тот человек, который мог бы уговорить их уйти из Азербайджана.

Это была шпилька, но Эссексу тут же пришло в голову, что его насмешливое замечание содержит более глубокий смысл, чем он хотел в него вложить. Что если действительно попытаться воздействовать на русских через Мак-Грегора? Они к нему относятся с уважением, и, повидимому, его нелепые взгляды находят у них отклик. Мак-Грегор может оказаться полезным орудием, нужно только правильно и тактично использовать его. Об этом стоит подумать.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Дрейк прочел телеграмму из Лондона, предписывающую Эссексу прекратить переговоры, и мысленно спросил себя, не результат ли это письма, которое он, Дрейк, послал сэру Бертраму Куку? Как бы то ни было, Форейн оффис, направляя это предписание, проявило непонятную небрежность. Там даже не сочли нужным дать специальную телеграмму лорду Эссексу. Просто включили этот вопрос в общую дипломатическую инструкцию, которую посол ежедневно получал из Лондона. Наряду с другими указаниями, сегодняшняя инструкция содержала краткое распоряжение Эссексу возвратиться в Англию. Дрейк хотел было сам отнести телеграмму Эссексу, чтобы посмотреть, какое она произведет впечатление, но передумал и, сняв телефонную трубку, вызвал к себе Кэтрин Клайв.

– Как у нас обстоят дела с последним русским меморандумом? – спросил он, решив начать издалека.

– По вопросу о репарациях?

– Да. Я его не успел прочитать. Чем они недовольны?

– Там перечислены промышленные предприятия в нашей зоне оккупации, которые они считают необходимым демонтировать, – сказала Кэтрин. – Затем они возобновляют свое требование относительно одного из заводов Круппа в Эссене, ссылаясь на Потсдамское соглашение. Кроме того, имеется заявление Жукова о том, что мы сохранили нетронутыми крупные немецкие войсковые части и даже фактически начали вооружать их. Он указывает, что в Штокгаузене сосредоточена германская армия численностью в сто тысяч человек, и напоминает, что все германские соединения должны быть расформированы. Собственно говоря, это дело Контрольного совета. Не знаю, почему это попало к нам.

– Вероятно, прислано из Лондона нам в поучение, – сказал Дрейк.

– А мы все еще нуждаемся в поучениях?

Дрейк вздохнул. – В этой стране всегда нуждаешься в поучениях.

Кэтрин ждала, понимая, что разговор не окончен.

– Да, вот еще что. – Дрейк провел рукой по своей седеющей шевелюре. – Когда теперь отходят русские самолеты на Берлин? Каждый день или нет?

– Не знаю. Как будто три раза в неделю, но наверно не скажу.

– Пожалуйста, поручите кому-нибудь узнать. Повидимому, лорд Эссекс и Мак-Грегор нас завтра покидают. – Он внимательно посмотрел на нее.

Кэтрин не снизошла до удивления. – В самом деле? – протянула она равнодушно.

– Да, в сегодняшней депеше есть указание. – Дрейк noложил свои длинные белые пальцы на лежавшие перед ним листы бумаги, с трудом скрывая свое удовольствие по поводу той формы, в которой Лондон счел нужным отозвать Эссекса.

– Но Гарольд так или иначе покончил с русскими? – спросила Кэтрин, не одобряя радости Дрейка.

– Вернее сказать, русские с ним покончили. – Дрейк не сдержал улыбки. – Бедному Гарольду плохо пришлось во время вчерашней беседы с Сушковым. Он рад будет избавиться от этих русских. Они словно нарочно стараются злить и оскорблять его.

– Мне кажется, Гарольд из тех людей, которые умеют за себя постоять, – заметила Кэтрин.

– Безусловно. Но с русскими это не так легко. – Дрейк вошел во вкус покровительственно сочувственного отношения к Эссексу. – Вот вам заключительный штрих. – Он подал ей большого формата белую карточку, на которой четким курсивом был отпечатан русский текст. Это было приглашение на сегодняшний прием в министерстве иностранных дел Советского Союза. – Вы знаете, в честь кого этот прием? – спросил Дрейк.

Кэтрин отложила пригласительный билет в сторону.

– В честь нескольких азербайджанских мятежников, явившихся в Москву с какой-то миссией, – сказал Дрейк. – Очередная каверза русских, причем метили они прямо в Эссекса. Хотя нас тоже пригласили, чтобы усугубить оскорбительность положения.

Кэтрин расхохоталась. – Ну что ж, они, по крайней мере, дают вам возможность достойно отпарировать эту каверзу. Вы должны поехать и делать вид, что вы в восторге.

Дрейк даже не улыбнулся.

– Ни один сотрудник посольства туда не поедет, – сказал он. – Наше присутствие означало бы в известной степени признание этих азербайджанцев, и мы на такую удочку попадаться не собираемся. Это одна из тех оскорбительных выходок, которые так затрудняют отношения с русскими.

– Вы считаете русских глупыми; не слишком ли это умно для глупых людей?

Дрейк надел пенсне и холодно спросил: – Не возьмете ли вы на себя труд передать телеграмму Гарольду? – Собственно, он намеревался сделать это более тонко, так, чтобы прозрачно намекнуть на личные дела Кэтрин, но природная чопорность слишком быстро взяла в нем верх. – Он ее еще не видел, и не знает, что его отзывают.

Кэтрин взяла сколотые вместе листки и молча вышла.

Эссекс проводил это утро за бутылкой русского шампанского. Он потребовал вино к себе в кабинет и с бокалом в руке подсел к камину. По его настоянию Мак-Грегор тоже присоединился к нему, и, когда Кэтрин вошла, они сидели рядышком на диване, вытянув вперед ноги, и, попивая вино, мирно беседовали, позабыв о вчерашней размолвке. Эссекс с самого утра заявил, что не притронется пером к бумаге, потому что чем меньше писать и вспоминать об этом Сушкове, тем лучше.

– Шампанское в одиннадцать часов утра! – воскликнула Кэтрин усаживаясь.

– Налейте и ей, Мак-Грегор, – сказал Эссекс и махнул рукой в противоположный угол комнаты. – Там, на маленьком столике есть стакан для воды. Вы не возражаете против того, чтобы пить из стакана, Кэти? Если б я знал, что к нам придет такая гостья, я бы велел принести еще бутылку. Да я сейчас попрошу мисс Уильямс, она нам достанет.

– Мне некогда сидеть тут с вами и распивать шампанское, – сказала она, переводя взгляд с Эссекса на Мак-Грегора. Оба, видимо, были в отличном настроении и от души ей обрадовались, но она почувствовала, что ей нелегко будет попасть им в тон. Эссекс пододвинул кресло к камину, а Мак-Грегор тем временем наливал шампанское в стакан – довольно необычное занятие для Мак-Грегора. Его серьезное лицо раскраснелось то ли от шампанского, то ли от близости огня, и казалось, ему отчего-то очень весело. В благодушии же Эссекса было что-то нарочитое и преувеличенное, и он явно обрадовался, что она своим приходом отвлекла их от разговора. Он сразу стал увиваться вокруг нее. Мак-Грегор сел и улыбнулся ей, но так, как будто ее в комнате не было, а просто он вспомнил о ней и это ему приятно. Снова это был тот сдержанный, молчаливый Мак-Грегор, которого она видела у Карадока. И ей захотелось расшевелить его, сказать ему что-нибудь обидное; желание оскорбить и унизить его в присутствии Эссекса было так сильно, что она сама удивилась пылкости этого желания и поспешила подавить его. Она заговорила очень сдержанно и холодно.

– В первый раз вижу вас настолько отрешившимися от московской действительности, – сказала она. – Что это вы празднуете?

– Здесь праздновать нечего, – сказал Эссекс. – Просто решили разогнать скуку. Нам надо набраться сил для нового приступа.

– Пожалуй, этого не потребуется, – сказала она и протянула ему телеграмму.

Эссекс прочел и воскликнул: – Ах, чорт! – Он еще не успел рассердиться. То, что было сказано в телеграмме, показалось ему смешным и невероятным; он перечитал ее еще раз.

– Смотрите, Мак-Грегор, – сказал он. – Какой-то болван в Лондоне решил съумничать. С чего они взяли, что я теперь соглашусь уехать? Сколько времени мы здесь?

– Десять дней. – Мак-Грегор прочитал телеграмму и тоже возмутился.

– Десять дней, а им уже подавай чудо, – сказал Эссекс.

Он охотно пояснил бы, что все это значит, но не нашел возможным распространяться на эту тему. Будь он персоной помельче, такая телеграмма оскорбила бы его. Но лорд Эссекс мог только счесть ее результатом недозволенного вмешательства какого-нибудь Бертрама Кука или Аластера Катлера. Они с самого начала были против него и, конечно, делали все возможное, чтобы сорвать его миссию. Ему очень хотелось объяснить все Кэтрин, но она пропустила бы это мимо ушей. Одно ясно, думал он, глядя на Кэтрин и любуясь ее молодостью и уверенной манерой держаться, – одно ясно: если мне все-таки придется вернуться в Лондон, Кэти я возьму с собой. И какая бы судьба ни постигла миссию, это, во всяком случае, вознаградит меня за многое.

– Любопытно, чем вызвано такое спешное решение? – сказал он вслух; до большего он снизойти не мог.

– Вероятно, в Форейн оффис пришли к выводу, что дело безнадежное, – сказал Мак-Грегор. Ему хотелось как-нибудь утешить Эссекса, но он не знал как.

– Ничего подобного, – запальчиво возразил Эссекс. – Откуда бы они это взяли? Уж, во всяком случае, не из моих донесений. – Он только один-единственный раз высказал свое неверие в успех миссии – в письме, которое вчера написал министру, но тут же разорвал.

– Может быть, Лондон узнал о приезде в Москву азербайджанских представителей? – как бы мимоходом заметила Кэтрин. – Вам известно о сегодняшнем приеме?

– Мне известно, – сказал Эссекс все так же запальчиво, – но Лондону не известно.

– Ну, значит, тут какая-то интрига. – Кэтрин поднялась, не допив своего шампанского. Они стали упрашивать ее посидеть, но она сослалась на то, что ее ждет работа. С того самого вечера у Карадока в ней появилась какая-то отчужденность по отношению к ним обоим, и они не могли понять, в чем дело.

– Возможно, Кэти права, – сказал Эссекс. – Кто-то вмешался.

– В Форейн- оффис? – Мак-Грегору не понравился такой оборот.

– Трудно сказать, – ответил Эссекс. – Ветер мог подуть из самых разных мест. Есть достаточно людей, которые вообще были против этой миссии. В некоторых официальных кругах, Мак-Грегор, я пользуюсь репутацией человека, чрезмерно склонного к переговорам с русскими. Вот что нехорошо в нашем Форейн оффис: слишком много заинтересованных лиц, так что никогда не учтешь, какие именно силы ведут против тебя борьбу. Впрочем, здесь, может быть, действуют силы со стороны, вне Форейн оффис. Чорт его знает, в общем. Но одно могу сказать: я не собираюсь отдавать себя на заклание на каком бы то ни было политическом алтаре. Судьба Гордона, брошенного в Хартуме, меня не прельщает.

Мак-Грегора томила неприятная догадка. В последнем отчете сэру Роуленду Смиту, своему начальнику в департаменте по делам Индии, он высказался в том смысле, что переговоры в Москве ни к чему не приведут и что иранские дела должны обсуждаться в Иране. Мак-Грегор очень обстоятельно изложил свою точку зрения, указывая на то, что фактическое положение в Иране вовсе не соответствует тому, которое сейчас обсуждается в Москве. Это было написано в минуту недоверия и раздражения против Эссекса. Но и в остальных отчетах Мак-Грегора департаменту сквозило то же недоверие, хоть и выраженное более сдержанно. И все же он не думал, что именно его отчеты привели к отозванию Эссекса. Ему не хотелось так думать, однако эта мысль не выходила у него из головы. Он утешался надеждой, что злосчастные отчеты никогда не попадутся Эссексу на глаза, и ругал себя за глупость. Как это он раньше не понимал того, что сейчас ему было совершенно ясно: миссия Эссекса должна увенчаться успехом во что бы то ни стало. Конечно, внимания к интересам Ирана от Эссекса ждать нечего, но все-таки уж лучше переговоры в Москве, чем полный разрыв с русскими. Это может быть чревато слишком серьезными международными осложнениями.

– Мак-Грегор, – в раздумье произнес Эссекс. – Я должен увидеться с Молотовым.

– Может быть, связаться с ним по телефону? – предложил Мак-Грегор.

– Ничего не выйдет.

– А если попробовать?

– Нет. Вы его не добьетесь, и все равно – в телефонном разговоре легко уклониться от ответа. Я должен увидеться с ним лично, а для этого есть только один путь. Надо поехать на сегодняшний прием. – Эссекс покачался на каблуках и вдруг развеселился от этой мысли. – Решено, – сказал он оживляясь. – Преподнесем им сюрприз. Они, конечно, меня не ждут. А мы сделаем широкий жест и приедем. Это будет проявлением той самой воли к сотрудничеству, к которой всегда апеллируют русские. Кроме того, если английское посольство решит явиться на прием, то весь дипломатический корпус там будет; об этом уж я позабочусь. Молотов это учтет, и после такого акта дружелюбия ему неудобно будет показаться нелюбезным. Пойду поговорю с Френсисом.

У Мак-Грегора отлегло от сердца; теперь он жаждал быть полезным.

– А вы разыщите мне Кэтрин, – повернулся к нему Эссекс с порога. – Попросите ее дать знать всем посольствам в Москве – американцам в первую очередь, – что мы будем на этом приеме. И прессе тоже. И этому, как его, Сальдо. Но пусть сделает это потактичнее, самое лучшее – устроить так, чтобы они сами узнали. А вы тем временем составьте телеграмму в Лондон о том, что мы уезжать не собираемся; подпись поставьте свою. – Это была месть за неуважение, выказанное ему сегодня утром.

Дрейк выслушал план Эссекса и для большей внушительности встал с кресла.

– Гарольд, но это же неслыханно, – сказал он, словно не решаясь поверить. – Ваше присутствие на приеме будет истолковано как признание де-факто этих мятежников.

– Глупости, – сказал Эссекс.

– Нет, не глупости. Русские примут это именно так.

– Ну и пусть, – сказал Эссекс. – Они убедятся, что ошиблись, лишь только мы возобновим переговоры. А для меня самое важное как можно скорей повидать Молотова.

– Повторяю вам, вы создаете опасный прецедент, – настаивал Дрейк.

– Какой там прецедент! Ведь на бумаге ничего не фиксируется. Что же, по-вашему, русские заявят о нашем официальном признании мятежников на том основании, что мы побывали на приеме, устроенном в их честь? Русские не так глупы. Мы просто поедем туда – и все. Когда они увидят наши физиономии, они не скоро опомнятся от удивления. Пусть попробуют разгрызть такой орешек. Неужели вам это не кажется забавным?

– Я не поеду, Гарольд. – Дрейк с официальным видом уселся в кресло. – Это безумная затея, и я не намерен принимать в ней участие. И никто из сотрудников посольства не поедет. Я не разрешу. Моя ответственность простирается дальше вашей, и я отдаю себе отчет в опасности того, что вы задумали. Вы совершаете большую ошибку.

Эссексу было и досадно и смешно, что следовало отчасти приписать еще невыветрившемуся шампанскому. К несчастью, ему трудно было отделить одно ощущение от другого.

– Вы близорукий человек, Френсис, – спокойно сказал он. – Всегда были и будете таким. С русскими нужны смелость и напористость, ничем другим их не возьмешь. Я не намерен упускать такой случай из-за ваших чиновничьих сомнений. Не будьте дураком, Френсис.

Дрейк позеленел. – Здесь, в посольстве, я хозяин, Гарольд, и ни один человек отсюда на прием не поедет. А вам я тоже не советую ехать, в ваших же интересах.

Эссекс вздохнул. – Непременно поеду.

– В таком случае я поставлю Лондон в известность, что я был против этого.

– Можете ставить в известность всех, вплоть до старика Бертрама Кука. – Эссекс круто повернулся и вышел. У себя в кабинете он застал Кэтрин, о чем-то толковавшую с Мак-Грегором.

– Ну как, можно будет предупредить посольства? – спросил ее Эссекс.

– Это проще простого: нужно только сказать двум-трем людям, – ответила она. Ей, видно, все это нравилось, и ее крупные губы не были сжаты, как обычно. – Не пройдет и часа, как будут знать все. И все приедут. Что это вы затеяли? Опять что-то мудрите?

– Все протекает в дружественной атмосфере, – сказал Эссекс.

– Еще бы.

– Только не становитесь подозрительной, Кэти. Хватит с меня подозрительного Дрейка.

– А что сказал Дрейк?

– Что не разрешит ни одному сотруднику посольства поехать на прием.

Кэтрин потерла свой прямой носик. – Да неужели?

– Именно. Вы поедете? – спросил ее Эссекс.

– Так ведь мне не разрешено, – сказала она со смехом.

– Ну, если надумаете, мы будем ждать вас в семь часов в холле.

– Если я поеду, – лукаво протянула она, – конец моей карьере.

– Значит, ровно в семь, – крикнул Эссекс ей вслед.

Вошла мисс Уильямс и густо покраснела, когда Кэти, проходя мимо, сказала ей: «Привет, Элла!» В руках у мисс Уильяме была отпечатанная на машинке телеграмма Мак-Грегора, и, подойдя к его столу, она положила телеграмму перед ним.

– Будьте любезны передать это лорду Эссексу, – сказал Мак-Грегор.

– Это что, ваш ответ Лондону? – спросил Эссекс.

– Да.

– Так я читать не буду. Можете отправлять, мисс Уильямс. – Только сейчас Эссекса проняла утренняя обида. Он понадеялся, что ответ Мак-Грегора достаточно оскорбителен, и поспешил выбросить все из головы. – Поговорим об этих азербайджанцах, Мак-Грегор. Кто они такие?

– Мелби мне прислал список, но там только одно имя мне знакомо.

– Какое?

– Мирза Джехансуз.

– Коммунист?

– Нет. – Мак-Грегор не мог удержаться от улыбки и поспешно провел языком по губам. – Просто культурный, образованный землевладелец; мирза – это титул. А вообще он в Азербайджане человек известный. Много работал по устройству школ. Сейчас он уже старик, вероятно. Он был одним из активных конституционалистов.

– Мне нужно знать, зачем они сюда приехали, – сказал Эссекс. – Вероятно, за получением инструкций от Кремля или за военными материалами. Постарайтесь на этом приеме узнать о них все, что возможно, Мак-Грегор.

– Непременно, – сказал Мак-Грегор.

– Выясните, что им здесь нужно, и главное, есть ли среди них военные.

– Что они за люди, я постараюсь узнать, – сказал Мак-Грегор. – Это мне и самому интересно. Но никаких тайн я у них выведывать не буду.

– Узнайте все, что возможно. Это входит в ваши обязанности.

Мак-Грегор сделал такое движение, точно намеревался пожать плечами.

– И, пожалуйста, без донкихотства, – сказал ему Эссекс на прощанье. На этот раз он отправился к Джону Асквиту. Все-таки нужно, чтобы его сопровождал кто-нибудь из посольства.

Асквит сидел в кресле, положив ноги на свой письменный стол, заваленный бумагами и книгами. Он покосился через плечо на вошедшего Эссекса, но ног со стола не убрал. В огромном мраморном камине бушевало – именно бушевало – пламя, бросая длинные золотистые отсветы на красную обивку стен. Эссекс встал спиной к огню и окинул взглядом поблекшее великолепие комнаты.

– Ну, Джон, – начал он осторожно. – Как настроение?

– Настроение ленивое, – объявил Асквит. – Меня ваши грандиозные планы не увлекают.

– Вы чем сейчас занимаетесь?

– А вам зачем знать?

– Все рыщете по Балканам?

– Не по Балканам, а по Польше, – поправил Асквит. – Стараюсь подкопаться под русско-польский торговый договор, но пока что все мои старания с треском проваливаются.

– Вам для этого нужно поехать в Варшаву. – Эссекс стал раскуривать трубку.

– Ничего подобного. У нас принято считать, что главное – это выяснить намерения русских и затем помешать этим намерениям. Вот я и выясняю. А русские в чужие дела не мешаются, зато свои делают успешно. Жаль, что мы не берем с них примера. Беда современной Англии в том, что на кольях ограды Тауэра торчит теперь слишком мало голов. Вот о чем бы нам нужно думать, а не заниматься всей этой белибердой. – Асквит брыкнул ногой, и бумаги с его стола разлетелись по всей комнате.

– Вот, теперь вам все это придется подбирать, – отечески пожурил его Эссекс.

– Глубокое заблуждение. У нас всегда есть, кому приводить все в порядок, если мы набезобразничаем. Мисс Кертис! – позвал он. – Мисс Кертис!

Вошла полная, энергичная на вид молодая женщина, и Асквит сказал ей: – Пожалуйста, соберите все, что я тут накидал, и бросьте в печку.

Мисс Кертис уже подбирала бумаги с полу.

– Да ведь это варшавские сводки, – сказала она укоризненно.

– Неважно. Сожгите их.

Мисс Кертис сложила бумаги на краю стола аккуратной стопочкой.

– Я все утро перепечатывала эти сводки, – возмущенно отчеканила она и вышла из комнаты, бросив долгий негодующий взгляд на ноги Асквита.

Эссекс расхохотался и подошел к столу.

– Для меня загадка, как вы все-таки ухитряетесь что-то делать, – сказал он.

– Все делает эта строптивая женщина, – пренебрежительно отмахнулся Асквит. – Дочь шахтера. Умнее меня, но и только. Абсолютное отсутствие здравого смысла.

Эссекс приложил к щеке свою еще теплую трубку. – Джон, вы сегодня вечером свободны?

– Ага, понятно, – сказал Асквит. – Я уже слышал. Вы чего, собственно, добиваетесь? Насолить Дрейку?

– Вам ли не понять, чего я добиваюсь, – сказал Эссекс намекая на их давнюю дружбу. – Мне нужно еще раз поговорить с Молотовым. Вы слышали об этой возмутительной телеграмме?

– А что?

– Кто-то мне пакостит, – со злостью сказал Эссекс.

– Вы радоваться должны. Уезжайте домой, а с этой ерундой пусть другие дураки возятся.

– Джон, образумьтесь вы хоть на несколько минут.

– Вот то же самое и я вам говорю. Образумьтесь и уезжайте домой.

– Вы сегодня поедете со мной? – Эссекс уже потерял терпение.

– Конечно, нет. – Асквит взъерошил волосы и нахмурился. – Я никогда не езжу на приемы. А сегодня тем более не поеду, потому что не желаю мешаться в эту свару, которую вы затеяли. И не советую вам впутывать Кэти. Если уж она вам так понадобилась, увезите ее в Лондон – и дело с концом.

– Вы невозможный человек.

– Все дело в том, что вы уже побиты и только сами этого не замечаете. Бедненький Гарри! Ну, желаю вам повеселиться, закричал Асквит ему вслед. – Завтра утром приходите и расскажите, как разворачивался бой.

Но Эссекса уже не было в комнате. Асквит посмотрел на свои ноги, потом на аккуратную стопку варшавских сводок на краю стола и яростным пинком снова расшвырял их по комнате. После этого он счел свой рабочий день оконченным и пошел домой утешаться в обществе единственного настоящего человека – своей жены.

Время тянулось для Эссекса несносно медленно. Почти весь день он провел у себя в комнате, немножко почитал, затвердил наизусть несколько строк из Пушкина, распил еще одну бутылку шампанского. Потом со вкусом, обстоятельно стал готовиться к вечеру. Принял ванну, побрился, надел шелковые носки и лакированные туфли, прикрепил к смокингу свои орденские планки, вдел бриллиантовые запонки и полюбовался в зеркало достигнутым результатом. Свежее лицо, прямой стан – на вид ему можно дать лет тридцать, не больше. Только волосы портят дело: уж очень поредели, и седина слишком сильно проглядывает. Он обильно смазал волосы бриллиантином для блеска и, наклонясь за щеткой, чтобы пригладить их, заметил вдруг на столе миниатюру с изображением усмехающегося итальянца. Эссекс внимательно – уже в который раз – вглядывался в его выразительное лицо. Все-таки, кто же он такой, этот Джеронимо? Большинство миниатюр этого периода – портреты почтенных купцов или утонченных аристократов. Но Джеронимо – ни купец, ни аристократ. Размышляя об этом, Эссекс надел шубу и спустился в холл, где его должен был дожидаться Мак-Грегор, а может быть, и Кэтрин.

Мак-Грегор явился почти одновременно с ним – в сером костюме. По дороге он снял с вешалки свое пальто военного образца и на ходу надевал его. Щеки у него блестели после бритья, мальчишеские вихры были тщательно приглажены. Странный все-таки малый, подумал Эссекс. По виду типичный шотландец, но вдумчивость у него не шотландская.

– Жаль, я не предупредил вас, что нужно было захватить смокинг, – сказал Эссекс, деликатно принимая на себя ответственность за будничный вид Мак-Грегора.

– А у меня нет смокинга, – сказал Мак-Грегор.

Эссекс рассмеялся. Когда Мак-Грегор в хорошем настроении и не придирается, лучшего спутника и пожелать трудно.

– Ну, теперь нехватает только Кэти, – сказал Эссекс. – Она не говорила, поедет или нет?

– Нет, не говорила. – Мак-Грегор направился к двери. Он, видимо, не рассчитывал, что Кэтрин придет. Но Эссекс все еще стоял у лестницы в ожидании.

Кэтрин Клайв не спустилась с лестницы. Она вошла в дверь снаружи. И сейчас же в холле пахнуло свежим морозным воздухом, словно она сама была частью московской зимы. Меховая шубка свободно висела у нее на плечах, голова была непокрыта. Из-под шубки виднелось голубое платье, доходившее до носков позолоченных туфель. Она потерла руки и принялась натягивать перчатки.

– Ну что же вы? – спросила она оторопевших мужчин. – Едем?

Эссекс перевел дух.

– Кэти, – сказал он ей. – В вас вся красота российских снегов. Идемте. Мы едем во дворец на бал.

У подъезда ждала машина. Это был не посольский ролс-ройс, а небольшой автомобиль Асквита. За такую мелочность Эссексу сильно захотелось прибить Дрейка. Но он уселся рядом с Кэтрин и сразу забыл о Дрейке.

Мак-Грегор занимал откидное сиденье впереди, и у него было такое чувство, будто те двое, сзади, – совершенно чужие ему. В первое же мгновение, когда он увидел Кэтрин на пороге холла, Кэтрин, которую он знал, исчезла для него. Это была другая Кэтрин – просто знакомая Эссекса. От ее ли великолепия, столь неожиданного в будничной Москве, от того ли, что сам он вдруг почувствовал себя скромным и маленьким, но эти двое позади казались ему людьми чужого мира. Блестящая придворная красавица уничтожила прежнюю Кэтрин, и обе были для него безвозвратно потеряны. Он сидел и молчал; еще никогда в жизни не чувствовал он себя таким одиноким.

– Так что же сказал Дрейк, моя дорогая? – спросил Эссекс.

– Ничего не сказал. Он еще не знает.

– Мне очень жаль, что я вас подвел.

– Меня никто подвести не может, – ответила Кэтрин.

Ехать было недалеко, и машина вскоре свернула к подъезду большого особняка, из высоких стрельчатых окон которого лился свет.

– Раньше это была резиденция какого-то свеклосахарного миллионера, – пояснила Кэтрин. – Все эти особняки достались революции в дар от старого режима.

– Молотов живет здесь? – спросил Эссекс. Машина подкатила к высокому крыльцу с колоннами и остановилась.

– Нет. Местожительство Молотова и других никому не известно. В России не принято выставлять напоказ свою частную жизнь. А это – специальное помещение для приемов и для иностранных гостей.

Внутри перед ними открылась широкая мраморная лестница, и Эссекс обрадовался: фон для эффектного появления превосходный. Они сдали свои пальто проворным пожилым гардеробщикам у подножия лестницы, где вешалки уже ломились от тяжелых шуб, меховых манто, шинелей, раззолоченных фуражек, каракулевых шапок и самых обыкновенных кепок, какие обычно носит рабочий люд, и стали подниматься по лестнице.

Стук золотых каблуков Кэтрин о мрамор лестницы расчищал им дорогу в толпе. Эссекс шел с Кэтрин, а Мак-Грегор следовал позади. Кэтрин вся была голубая с золотом, и Мак-Грегор никак не мог охватить ее взглядом – почему-то ее облик дробился перед ним на отдельные части. Лиф ее голубого платья был густо расшит золотом, в ушах качались тоненькие подвески серег, переливавшиеся в электрическом свете. На шее не было никаких украшений, и в вырезе платья немножко угловато выступали ключицы, но это шло к ее красоте, к правильным чертам лица, длинной шее и волнистым волосам. Эссекс величаво выступал рядом; он явно демонстрировал ее, и от Мак-Грегора это не укрылось.

На площадке лестницы Кэтрин оглянулась. – А где же Мак-Грегор?

Он в эту минуту нагнал их и вдруг увидел совсем близко ее лицо.

– А, вот вы! Что вы там застряли?

– Я просто шел не торопясь, – вежливо ответил он.

На мгновение она как будто смутилась, но Эссекс уже взял ее под руку. В сущности, в поведении Мак-Грегора не было для нее ничего удивительного. Она знала, что весь этот мишурный блеск ему не по душе. Знала и не могла отказать себе в мелочном удовлетворении мысленно забавляться его молчаливой неприязнью. Потом она перестала о нем думать и сосредоточилась на роли англичанки Кэтрин, в которой ее хотел видеть Эссекс. Мак-Грегор не пошел за ними. Он остановился у стола со сладостями, стоявшего здесь же на площадке, съел несколько конфет и отправился бродить в толпе.

Войдя в первую из анфилады приемных комнат, Эссекс оглянулся по сторонам. Это был, очевидно, бальный зал. Натертый паркет блестел, с потолка спускалась огромная хрустальная люстра, на хорах уже разместились музыканты. Гости длинной вереницей тянулись в конец зала, где стоял Молотов, рукопожатиями и любезными поклонами приветствуя каждую подходившую группу. Так, значит, приемы у них по всем правилам, сказал себе Эссекс. Вокруг были женщины в драгоценностях и мужчины при орденах, русские и иностранцы, дипломаты и журналисты. Эссекс не смешался с толпой, двигавшейся к Молотову. Он спокойно выжидал, благословляя свою счастливую звезду, подсказавшую ему решение приехать на этот прием. Ему уже ясно было, что успех обеспечен. Он непринужденно беседовал с Кэтрин посреди зала, зная, что после Молотова он здесь центральная фигура. Сам бог послал ему Кэтрин специально для этого случая. И Мак-Грегор тоже был как раз то, что требовалось, – Мак-Грегор в своем сером костюме, со своим ученым видом; только Англия могла произвести на свет подобного Мак-Грегора, неподражаемого в своей скромности, и только Эссекс мог соединить в своей свите такого застенчивого человека науки и такую блестящую красавицу. Все получилось как по заказу.

Эссекс знал, что делает; он стоял, не двигаясь с места, и только время от времени поглядывал в сторону Молотова. Наконец Молотов его заметил и, покинув свой пост, направился к нему, сияя радушной улыбкой. Молотов поклонился Кэтрин, сказав ей по-русски «Здравствуйте!», затем энергично пожал руку Эссексу. Он продолжал говорить по-русски, и Эссекс оглянулся, ища Мак-Грегора, который мог бы служить переводчиком. Только тут он заметил, что Мак-Грегора нет поблизости. На мгновение Эссекс почувствовал себя неподготовленным и беспомощным. Однако он быстро овладел собой и по-английски заговорил о том, как ему приятно быть здесь и снова иметь случай лично видеть мистера Молотова.

Кэтрин наконец пришла ему на помощь. – Мистер Молотов говорит, что вы приехали как раз во-время. Он уже не надеялся встретиться с вами еще раз.

– Передайте ему, Кэти, мое удивление по поводу того, что он в Москве. Я думал, что он куда-то уехал. – Пока достаточно этого тонкого упрека. С тем, что ему нужно от Молотова, можно подождать.

Когда Кэтрин кое-как управилась с переводом, Молотов подвел их к своей группе, где были Вышинский, Майский, Микоян, Литвинов и желтовато-бледный Корин из министерства иностранных дел; оставив их, он возвратился к другим гостям, и Эссекс на мгновение почувствовал себя среди друзей. Только накануне отъезда из Лондона он читал весьма авторитетно составленное конфиденциальное сообщение, в котором говорилось, что Литвинов выслан, а Майский находится под домашним арестом. Глядя теперь на обоих дипломатов, Эссекс спрашивал себя, какой дурак послал это сообщение. Вероятно, Мелби. Он поговорил со всеми, за исключением Литвинова, которого куда-то отозвали, затем вместе с Кэтрин двинулся дальше. Формальности были выполнены, можно было развлекаться.

Народу все прибывало, и Эссексу наскучило стоять на одном месте. Он обходил зал, внимательно присматривался к окружающим его людям. Это было его первое настоящее знакомство с русским обществом. Кэтрин опиралась на его руку, и люди вежливо уступали им дорогу. Не выказывая внешне своего любопытства, Эссекс то и дело вполголоса спрашивал Кэтрин: «Кто это?» Кэтрин знала всех – и дипломатов в белоснежных манишках и русских генералов со множеством орденов на груди.

– В них все-таки чувствуются русские, Кэти, – с апломбом рассуждал Эссекс, поглядывая на генералов и думая о пьесах Чехова. – Пусть это большевики, но они русские.

Она усмехнулась и указала ему на Буденного, невысокого крепыша с густыми длинными усами, топорщившимися, когда он смеялся.

– Кавалерист, – сказал Эссекс. – Я читал, что он одним ударом шашки мог разрубить человека пополам; глядя на него, можно этому поверить.

Кэтрин продолжала свои пояснения. Писатель Эренбург – седеющий человек с брюзгливой складкой губ и печально ссутуленными плечами – оживленно беседовал с балериной Лепешинской. Среди гостей было много писателей, актеров, балерин, генералов, министров, музыкантов, композиторов, оперных певцов. Мимо прошел поэт Симонов со своей женой, худощавой блондинкой, и Эссекс, поглядев им вслед, заметил, что он больше похож на румына, чем на русского.

Потом Кэтрин обратила внимание Эссекса на хрупкую, бледную женщину, стоявшую рядом с высоким седым человеком.

– Это Уланова, – сказала она. – Наша Жизель.

– А посольства представлены? – спросил Эссекс.

– Чехи здесь, поляки и французы тоже и кое-кто из американцев. Все – не все, но большинство явилось.

Кэтрин огляделась по сторонам. – Куда это Мак-Грегор девался? – сказала она.

– Можно на время позабыть о Мак-Грегоре, – заметил Эссекс.

Людей набралось уже столько, что стало трудно продвигаться в толпе. Эссекс остановился у одной из стенных ниш, чтобы осмотреться. Смуглый седой человек отвесил ему издали церемонный поклон, затем подошел ближе.

– Добрый вечер, лорд Эссекс, – сказал он по-английски с безукоризненным кембриджским выговором.

– Добрый вечер, – ответил Эссекс.

– Добрый вечер, мисс Клайв.

– Здравствуйте, – сказала Кэтрин. – Собхи Ала, из иранского посольства, – представила она.

– Мой посол просил меня быть здесь, – сказал Собхи Ала. – Мы не предполагали присутствовать, но, узнав о том, что вы будете, изменили свое решение. – Он сложил темные руки на животе.

– Вы знакомы с вашими соотечественниками, приехавшими из Азербайджана? – спросил Эссекс.

Иранец подергал себя за щетинистые усы. – Я знаю их только по имени.

– Что же, вот вам случай узнать их намерения. – Эссекс не мог отказать себе в этом удовольствии; настроение у него было превосходное.

– Я имею строгие инструкции не вступать с ними в общение.

– Отчего же? – Эссекс улыбнулся. – Боитесь заразиться?

– Мне кажется, вы их недооцениваете, лорд Эссекс. – Его медлительная английская речь словно стекала с тонких губ. Он был мало похож на иранца, и в голосе его не слышалось персидских интонаций. Черты лица у него были мелкие, но правильные. Седая шевелюра, костюм, все повадки были европейские, точнее сказать, английские, такие же английские, как и его произношение.

– Мой посол очень желал бы побеседовать с вами, – ровным голосом сказал Собхи Эссексу, смотревшему на него с высоты своего роста. – Мы очень желали бы знать, как протекали ваши переговоры с русскими.

– Разве вы не получили полного отчета из нашего посольства? – спросил Эссекс.

– О да, разумеется, получили. Но нас интересуют ваши личные впечатления.

– Если вы познакомились с этими отчетами, значит вы знаете столько же, сколько знает мое правительство, – весело сказал Эссекс. – Ничего больше я вашему послу сообщить не могу.

– Понимаю. Я ему так и передам, лорд Эссекс. Благодарю вас. – Собхи Ала поспешно раскланялся и отошел.

Церемония приветствий подходила к концу, и у многих и толпе уже были усталые лица. Эссекс под руку с Кэтрин, не торопясь, проследовал в глубину зала. Они поспели как раз во-время: кругом расставляли стулья, и Молотов уже сидел среди группы людей, о которых Эссекс подумал, что это и есть азербайджанские делегаты. Тут же был и Сушков; он беседовал с совершенно седым стариком, сидевшим возле Молотова.

Вид Сушкова на миг испортил Эссексу настроение. Он снова подумал, что сегодня непременно должен добиться своего – чтобы все дальнейшие переговоры велись непосредственно с Молотовым. Сушков поклонился без улыбки. Эссекс с Кэтрин сели на три или четыре ряда дальше.

Ричмонд Эдди, секретарь американского посольства, уселся рядом с ними. Это был высокий курчавый молодой человек, с первого взгляда внушивший Эссексу антипатию.

– Мистер Молотов сидит с азербайджанцами, – сказал он ухмыляясь.

– Да, в самом деле, – холодно ответил Эссекс.

Музыканты на хорах начали играть, и Эссекс откинулся на спинку стула, делая вид, что поглощен концертом. Впрочем, он всегда с трудом высиживал эту часть дипломатических развлечений даже в Вашингтоне, где миссис Рузвельт собирала у себя лучших певцов и актеров мира. И здесь было то же самое. Сначала исполнялась русская камерная музыка. Кэтрин показала ему автора – Шостаковича, и композитор заинтересовал Эссекса гораздо больше, чем его произведение. Потом выступали оперные и драматические артисты и, наконец, кукольник, который, спрятавшись за ширмой, манипулировал двумя теннисными мячами. На одном мяче была нарисована физиономия генерала Франко, а на другом был изображен Муссолини в виде ангела. Этот номер Эссексу понравился, хотя он не понимал диалога. Но в общем Эссекс проскучал весь концерт, утешаясь только мыслью о русском колорите исполнявшихся номеров. После окончания программы Молотов встал, взял под руку старика-азербайджанца, сидевшего с ним рядом, и направился к дверям.

Эссекс не намерен был отставать. Вместе с Кэтрин он занял место в веренице, потянувшейся за Молотовым, министрами и маршалами из комнаты в комнату. Во всех комнатах стояли столы, уставленные разнообразнейшей снедью на все вкусы и прихоти, а также бесчисленными бутылками и графинами. Картину дополняли хрустальные бокалы и рюмки, горки тарелок тончайшего фарфора и живописное старинное серебро. Вдоль стен в ожидании гостей выстроилась прислуга. Ужин был сервирован а-ля-фуршет, но для желающих стояли столики и стулья.

Молотов повел своих спутников в небольшую комнату, где для избранных гостей был накрыт в нише круглый стол.

Эссекс и Кэтрин были в числе приглашенных. Кэтрин держалась с таким англо-саксонским достоинством, с таким апломбом наследницы древнего аристократического рода, что Эссекс в своем восхищении ею едва не позабыл про Молотова. Она воплощала в себе все, чего он мог требовать от женщины; пусть даже его миссия провалится, зато он увезет в Англию Кэтрин. Это он уже твердо решил. Молотов снова приветливо обратился к ним по-русски, и Эссекс почувствовал себя беспомощным без Мак-Грегора. Правда, рядом находился Троев, но Эссексу нужен был свой переводчик. Затем Эссекса представили азербайджанцам, которых он до сих пор почти не замечал. Молотов сам выполнил эту процедуру, словно находя в ней особое удовольствие.

Седой старик-азербайджанец и был тот самый Джехансуз, о котором говорил Мак-Грегор. Он пожал Эссексу руку и сказал по-английски, что уже много лет ему не приходилось разговаривать с англичанами. Эссекс заинтересовался, сколько лет этому старцу и где он выучился английскому языку. Но спросить он не успел, так как Молотов подвел трех остальных азербайджанцев, и Джехансуз стал поочередно знакомить с ними Эссекса.

– Это Аббас Ага, – надтреснутым голосом сказал Джехансуз, указывая на темноволосого молодого человека среднего роста с черными глазами и угрюмым лицом. Тот сжал губы и вопросительно посмотрел на Эссекса, видимо, не зная, кто это. На нем был новый синий костюм, и Эссекс подумал: как глупо со стороны восточных людей напяливать на себя скучную европейскую одежду. Вся их природная осанка теряется.

– Аббас – учитель, – продолжал Джехансуз, и его потухшие глаза сузились в улыбке. – Религиозный наставник, добрый мусульманин, но все-таки учитель.

Второй был пожилой человек, горбоносый, с поблескивающими на смуглом лице белками и большим количеством металла во рту. Он был одет в длиннополый черный сюртук.

– Мирза Гассан, – назвал его Джехансуз, положив ему руку на плечо. – Мы с ним стародавние друзья. Он был когда-то моим учеником, но я никак не мог научить его английскому языку. Он автор многих учебников нашего родного языка.

Только третий азербайджанец произвел на Эссекса впечатление – высокий, худой, по всей видимости, человек действия. У него был острый, пронзительный взгляд, и, здороваясь с ним, Эссекс ощутил цепкую хватку его костлявой руки. Он тоже был одет по-европейски, но Эссекс почти не заметил этого, потому что горделивая осанка горца облагораживала неуклюжий костюм. Он казался моложе остальных. Джехансуз обращался с ним, как с сыном.

– Это один из выдающихся людей нашего молодого поколения, – сказал он Эссексу, – шейх Асад. Он курд, хотя мать его принадлежала к племени баби. Она была поэтессой и пользовалась заслуженной славой. Отец Асада похитил ее во время набега курдов. Асад унаследовал темперамент отца и дарование матери, так что перед вами курдский поэт.

Джехансуз поглядел на Эссекса, как бы желая проверить произведенное впечатление.

– Очень уж он суров для поэта, – сказал Эссекс.

– Может быть, у нас поэты не такие, как у вас, – сказал Джехансуз, и Эссекс засмеялся.

Остальное общество уже сидело за круглым столом. Пришел Вышинский; он пожал руку Эссексу и сел рядом с Аббасом. Молотов проводил Кэтрин к столу с закусками; вернувшись, она села между Майским и Буденным. Эссекс прервал беседу со старым азербайджанцем и занялся едой.

В этом деле он легкомыслия не допускал. Закуска была выбрана с толком: холодная курица, зеленый салат, жареный картофель и небольшой пучок зеленого лука. Он ел обстоятельно и не спеша, только в необходимых случаях отрываясь для реплик Джехансузу и Майскому – своим соседям по столу.

– Вы долго пробудете в Москве? – спросил его Джехансуз.

– Нет, не очень долго, – ответил Эссекс и насторожился: не смеется ли над ним старик?

– Боюсь, что и нам не придется здесь задержаться, – сказал Джехансуз и помолчал, занятый своими мыслями. – Я первый раз в Москве, и мне хотелось бы побыть здесь подольше. К тому же мы так заняты, что у нас не остается времени для осмотра самого города. – Его явно огорчало это.

– Вы здесь с какой-нибудь экономической миссией? – как бы между прочим спросил Эссекс. – По поводу пшеницы, леса или еще чего-нибудь?

– Нет, нет. Мы приехали побеседовать по вопросам просвещения.

– Просвещения?

Джехансуз ответил не сразу.

– Вас это удивляет? – сказал он, приподняв седые брови с таким видом, словно совсем позабыл о присутствии Эссекса.

– Не понимаю, почему для беседы о просвещении вам понадобилось приезжать сюда?

– Больше некуда, – сказал Джехансуз.

– Вот как? – Эссекс взглянул на него с интересом.

– Конечно. Наши русские друзья – единственные люди, которые много и успешно работали над облегчением преподавания азербайджанского языка. Ведь у них, как вы знаете, есть свой Азербайджан. Сначала они пытались латинизировать алфавит; в сущности, именно у них заимствовали эту идею турки. Но в Азербайджане это не привилось. Зато они сумели сделать другое: сократить и упростить алфавит. Для нас это тоже очень важно, потому что в нашей стране образование – больной вопрос. Я посвятил этому делу всю свою жизнь, – сказал он так, как будто ему очень-очень часто приходилось произносить эти слова. – Много лет назад я продал свое родовое имение и стал основывать школы, но наши иранские правители тормозили дело, потому что все они взяточники и воры. Деньги, ассигнованные властями на школы, чиновники клали себе в карман, и мы только зря платили налоги. У нас в Азербайджане школ так мало, что даже на тысячную часть всех детей нехватает. Кроме того, нам силой навязывают персидский язык, что тоже очень плохо; он нам совершенно чужд, и людям трудно учиться на одном языке, а говорить на другом. Поэтому нам необходимо вести обучение на своем родном, азербайджанском языке.

– Вы что же, всем вашим крестьянам предполагаете дать образование? – сухо спросил Эссекс.

Джехансуз утвердительно кивнул головой.

– А вы не боитесь, что им это будет трудно?

– Не трудней, чем другим. Стоит только начать.

– Скажите, пожалуйста, где вы изучили английский язык? – Эссекс поднял свой бокал в ответ на провозглашенный Молотовым тост за всех учителей мира.

– В детстве у меня была воспитательница-англичанка, а потом я учился в Оксфорде.

– В Оксфорде? – переспросил Эссекс, хотя в этом не было для него ничего удивительного. – Мы всегда рады видеть там вашу молодежь, – прибавил он таким тоном, словно перед ним был двадцатилетний студент-индиец. – Как же вы думаете осуществить вашу мечту об образовании для крестьян? Путем революции?

– Революции? – Старик отнесся к этому слову совершенно спокойно. – Нет, нам нужна не только революция, – сказал он. – Сначала мы должны покончить со взяточничеством и воровством, затем с иностранным влиянием, которое нас губит. А потом уже можно будет думать и о революции.

– Иностранное влияние? – процедил Эссекс. – Вы имеете в виду русское влияние?

На миг Джехансуз перестал быть стариком. Он глянул на Эссекса, потом, скрестив худые руки, склонил голову и тут же снова ее поднял. Он улыбался.

– Быть может, русское влияние не самое дурное, – сказал он. – Но мы не будем пристрастны. Пусть не остается никакого иностранного влияния. – Он оперся пальцами о стол. – Есть у нас поэт, – сказал он. – Великий мирза Гассан…

– Вот этот молодой курд?

– Нет, нет. Того уже нет в живых, и весь Иран чтит его имя. Он писал так: «Сердце трепещет и грудь сжимается болью. Взгляни! Богатства мира превратились в гниющую падаль. Наши везиры подкуплены чужестранцами. Не льстись же на пышные одежды, которые так недолговечны». – Джехансуз на мгновение потерял нить своих рассуждений и остановился, чтобы вновь поймать ее. – Может быть, сбросить иностранные одежды поможет нам образование, а может быть – революция. Не все ли равно что? Была бы достигнута цель.

Он снова позабыл про Эссекса и умолк, точно и в самом деле был уже слишком стар, чтобы вкладывать душу в эту борьбу за просвещение и суверенитет.

Молотов подошел к ним и поднял бокал, обращаясь ко всем.

– Вот двое людей, которые, видно, хорошо понимают друг друга, судя по тому, как они увлечены беседой, – сказал он. – Выпьем же за то, чтобы это взаимопонимание было прочным. – Зазвенели бокалы, Молотову пододвинули стул, и Троев встал рядом, готовый переводить. Джехансуз улыбнулся, кивая головой, и отеческим жестом положил Молотову руку на плечо. Эссекс понял, что долгожданный момент наступил.

– Взаимопонимание лучше всего достигается в мирной беседе, – сказал он Молотову. – Как просто решались бы все проблемы, если бы дипломатические переговоры происходили за обеденным столом.

– Это было бы очень вредно для нашего пищеварения, – сказал Молотов, с шутливым испугом кладя руку на живот.

Эссекс полез в карман за трубкой.

– Может быть, результаты стоили бы того, чтобы рискнуть своим пищеварением, – сказал он многозначительно и, глядя на Молотова, стал развязывать кожаный кисет. – Так часто переговоры срываются из-за недостатка взаимопонимания, – продолжал он, – а где лучше поймешь ближнего, чем за обеденным столом.

– В этом есть доля правды, – сказал Молотов; его немножко раздражала эта английская велеречивость. Он звонко чокнулся с Эссексом, и они выпили еще.

Эссекс нимало не смутился, напротив, он был доволен, что Молотов облегчил ему задачу.

– Все дело в том, мистер Молотов, – сказал он, – что мы-то с вами понимаем друг друга в любых условиях – и за обеденным столом, и за столом конференции, и за рюмкой водки. – Они чокнулись снова. – С вами я могу разговаривать, и для разговора с вами я, собственно, приехал в Москву. Думаю, что нам вдвоем удалось бы в значительной мере разрешить ту маленькую проблему, о которой мы уже беседовали. Я не теряю надежды, что вы дадите мне возможность побеседовать с вами еще раз, чтобы навсегда уладить это совершенно ненужное разногласие между Россией и Англией.

Молотов оглянулся на Сушкова. Молодой дипломат стоял в другом конце комнаты и разговаривал с Мак-Грегором.

– Вот, пожалуй, еще двое, которые понимают друг друга, – сказал Молотов.

Эссекс последовал за его взглядом и увидел Мак-Грегора. Молотов улыбался Эссексу так, будто сказал ему что-то приятное.

– Только понимать недостаточно, – быстро подхватил Эссекс. – Нужно еще и решать, а это, пожалуй, мы с вами должны взять на себя.

Молотов встал. – Какое бы решение мы ни приняли, все равно дело перейдет к этим молодым людям. Так стоит ли нам терять время?

– Может быть, эти молодые люди лучше сумеют ответить на ваш вопрос, – сказал Эссекс. – Вот спросите их, считают ли они целесообразным, чтобы их начальники продолжали переговоры.

Эссекс сознательно бросил этот вызов, решив, что пришел момент сделать ставку на Мак-Грегора. Эссекс знал, что Мак-Грегор против прекращения переговоров. И если он в этом смысле выскажется в присутствии Молотова, это может оказать свое действие.

Но Молотов уклончиво улыбнулся и заговорил с молодым курдом.

Комната между тем наполнилась иностранными дипломатами помельче. Они вертелись у главного стола, подхватывали все тосты, смеялись всем шуткам и всячески старались доказать свою причастность к избранному кругу. Но они все же оставались за его пределами и потому чувствовали себя неловко и глупо. Однако необходимость делать вид, будто они и в самом деле значительные особы, вынуждала их терпеть это глупое положение. Эссексу вчуже было за них неловко, и он обрадовался, когда Молотов встал и отошел от стола, все еще с бокалом в руке. Молотов направился к выходу в сопровождении своей свиты, чокаясь по дороге с русскими и иностранными дипломатами. У самых дверей, где стояли Сушков и Мак-Грегор, он остановился.

– Мистер Мак-Грегор, – сказал Молотов. – Я надеюсь, вы познакомились с нашими азербайджанскими гостями.

Мак-Грегор не сразу оправился от удивления.

– Только с двумя, – сказал он виноватым тоном.

– Надо вам побеседовать с доктором Джехансузом. Ведь вы его знаете?

– Знаю. – Мак-Грегор посмотрел на старика, который дремал в углу.

– Для вас неожиданность – встретить его в Москве?

– Для меня всякая встреча в Москве неожиданность, – ответил Мак-Грегор. – То есть я хочу сказать, для меня неожиданность, что я сам в Москве. Тут сплошные неожиданности. – Это прозвучало не слишком вразумительно, и Сушков засмеялся.

– Жаль, что вы так скоро уезжаете, – сказал Молотов.

– Мы думали еще немного задержаться, – ответил Мак-Грегор и вдруг, к собственному изумлению, прибавил: – Лорд Эссекс надеялся, что нам всем удастся встретиться еще раз. – Ему не хотелось делать этот шаг, но он помнил о своих обязанностях.

– Вам кажется, это принесло бы пользу? – Молотов снял пенсне, потер переносицу и снова надел пенсне.

– Мне кажется, лорд Эссекс очень желает этой встречи, – сказал Мак-Грегор с отнюдь не дипломатическим прямодушием.

– И вы думаете, что нам стоит встретиться? – повторил Молотов свой вопрос.

– Пожалуй, это единственный шанс на успех, – сказал Мак-Грегор.

– Что ж, попробуем это устроить, – сказал Молотов и поднял свой бокал, чтобы чокнуться с Мак-Грегором. Но у Мак-Грегора в бокале не оказалось вина, и он бросился к столу наливать.

– Как же это вы допускаете, чтобы у англичанина в России был пустой бокал? – сказал Молотов Сушкову. – Налейте ему и выпейте с ним. – Он не стал дожидаться и вышел из комнаты.

Эссекс выждал несколько минут, затем подошел к Кэтрин и вместе с ней направился к выходу. Он посмотрел на Мак-Грегора, пытаясь поймать его взгляд, но Мак-Грегор был уже на другом конце комнаты и беседовал с азербайджанцем, не обращая на Эссекса ни малейшего внимания.

– Он себя довольно странно ведет сегодня, – сказала Эссексу Кэтрин. Она не на шутку злилась на Мак-Грегора за то, что он не старался быть все время с нею. Себя она совершенно в этом не винила, виноват был только сам Мак-Грегор. У нее было такое чувство, будто он обманул какие-то надежды, которые она на него возлагала.

– Да, очень странно, – сказал Эссекс. – Где он пропадал весь вечер? Он мне был нужен.

Кэтрин взяла Эссекса под руку.

– Не следовало с утра поить его шампанским, – сказала она. – И вообще никогда не давайте ему шампанского. Это не для него, он только становится невежливым, когда выпьет.

Теперь уже виноват был не только Мак-Грегор, но и Эссекс.

– Ну, с меня, пожалуй, хватит, – сказал Эссекс. – Хотите, поедем домой?

– Хочу, – сказала она. – Эти крепкие кавказские вина нагоняют на меня тоску и сон.

Они не спеша вышли на лестницу; Эссекс умел исчезать незаметно, когда это требовалось.

– А Мак-Грегор? – спросила Кэтрин. Ей не хотелось уезжать без Мак-Грегора. Она жаждала излить на него свою досаду и даже оскорбить его, если удастся.

Эссекс тоже хотел поговорить с Мак-Грегором, но тот упорно избегал их.

– Мак-Грегор отлично обходится без нас, – язвительно заметил он. – Ну что ж, пускай. Дорогу домой он найдет.

Кэтрин не настаивала. – Он почему-то заупрямился, – сказала она. – Вообще иногда я удивляюсь вашему долготерпению.

Они спустились вниз и подождали, пока разыщут их шубы. У Эссекса не нашлось мелочи, чтобы дать на чай старику-гардеробщику, но здесь это его не смутило. С подъезда выкликнули их машину; они вышли на улицу, и шум разговоров, смеха, музыки и пения слился позади в глухой нестройный гул.

– Ну, что Молотов? – спросила Кэтрин, когда машина покатила к посольству.

Эссекс отлично понял значение этого вопроса.

– Ничего, все в порядке, – уклончиво ответил он. Ему сейчас не хотелось думать о делах. Он так и не знал, согласился Молотов на встречу или не согласился. Может быть, Мак-Грегор что-нибудь сообщит; значит, оставалось только ждать Мак-Грегора, хотя ожидание было Эссексу так же ненавистно, как мысль о старости. Он постарался выкинуть все это из головы и повернулся к Кэтрин.

– Вы изумительно красивая женщина, Кэти, – сказал он и прижал к себе ее руку. – Слава богу, что вы англичанка. – Кэтрин не отстранилась.

Когда они подъехали к посольству, Эссекс сказал: – У меня наверху есть еще бутылка шампанского. Хотите зайти, выпить со мной бокал?

– А что-нибудь поесть у вас найдется? – спросила Кэтрин.

– Экономка всегда оставляет мне печенье и сыр.

– Ну, если сыр, так я зайду, – сказала Кэтрин.

Шел сильный снег. Чугунная ограда, улица, река – на всем лежал толстый мягкий снежный покров. Холодный воздух бодрил, но они поспешили в комнату Эссекса, где топился камин. На маленьком столике стояло печенье, сыр и термос с горячим какао.

– Можно сразу и приниматься? – спросила Кэтрин. Звук собственного голоса показался ей каким-то нетвердым.

– Ну, конечно. – Эссекс помог ей снять шубку. – Но неужели вы там не наелись?

– Никогда не ем на приемах, – ответила она. – Мне не нравится такая еда.

Они ели и пили молча; шампанское, тепло камина создавали настроение уютного покоя. Это настроение не хотелось нарушать, и все же Эссекс должен был его нарушить, потому что ему хотелось от Кэтрин большего. Он чувствовал, что это будет нелегко. Кэтрин сидела рядом с ним, не противилась его близости, манила своей душистой теплотой, но никак его не поощряла. А Эссексу нужно было, чтобы его поощрили, он этого ждал, но он ждал слишком долго, и Кэтрин вдруг встала.

– Пора, – сказала она. – Я совсем сплю.

– А может быть, вы останетесь? – тихо сказал Эссекс.

Она взяла со стула свою шубку.

– Нет. Это ни к чему, – ответила она, и Эссекс не понял, о чем она думала. Но он чувствовал в ней какую-то напряженность. Он подошел к ней и осторожно положил ей руки на плечи, легко, почти не касаясь ее. Она не отстранилась, но покачала головой и сказала: – Не надо, Гарольд, – потом повернулась и пошла к двери.

На пороге она остановилась и спросила совсем обычным тоном, так, чтобы не осталось никакой неловкости: – Вы еще долго рассчитываете задержаться здесь? – Это был тот же вопрос о Молотове, только в другой форме.

– Нет, недолго, – сказал Эссекс. – И вы должны уехать в Лондон вместе со мной.

– Когда Дрейк узнает про сегодняшнее, мне все равно придется уехать. Ну, спокойной ночи, Гарольд, и не пейте больше шампанского. Ложитесь спать.

Она затворила дверь, и Эссекс остался один со своими мыслями о ней.

Кэтрин медленно спустилась по главной лестнице. Ей было жарко, и в то же время она чувствовала, что внутри у нее все дрожит. Она не знала, что тут виной – шампанское или непонятная злость, которую в ней вызывал Мак-Грегор. Ей захотелось выйти на улицу, на холод. Падающий хлопьями снег сразу умиротворил ее, но она решила не входить в дом, пока не успокоится совсем. Она перешла набережную и остановилась у парапета над рекой. Облокотившись на свежий, еще не примятый снег, она устремила взгляд на замерзшую реку, всю в отсветах кремлевских огней. Ее все еще лихорадило; она набрала в горсть снегу и стала тереть себе лицо. Вдруг она испуганно вздрогнула – чей-то голос за ее спиной сказал: – Что вы здесь делаете, Кэти?

Это был Мак-Грегор.

– Мак-Грегор, милый, – сказала она, выронив снежный комок. Она ухватилась за отвороты его пальто и почти припала к нему. Мак-Грегор был удивлен; волнение Кэтрин мгновенно передалось и ему.

– Вы вся в снегу, – сказал он и, сняв перчатку, стал смахивать снег с ее волос, бровей, подбородка. Она не выпускала отворотов его пальто и тянула, тянула его к себе, так что, в конце концов, он не выдержал и схватил ее за плечи. Он слышал, как глубоко и прерывисто она дышит.

– Милый Мак-Грегор. Милый, милый Мак-Грегор, – сказала она так тихо, что он едва услыхал. Он не знал, что делать. Мокрый мех шубки на мгновение отрезвил его, он уже хотел ее выпустить, но тут она взяла его руки, тихонько засунула их под шубку и положила на свои теплые плечи. Потом она снова прижалась к нему, подставила ему свое лицо, свои широко открытые влажные глаза и сказала еще раз: – Милый Мак-Грегор. – Он наклонил голову, ища губами ее губы. Ей было неловко стоять, но она все прижималась к нему, ласково и нежно. Дыхание их слилось, и Мак-Грегор потерял остатки самообладания.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

На следующее утро Эссекс проснулся с приятным чувством уверенности, что Кэтрин покорена окончательно. Он даже был доволен, что отпустил ее и не стал злоупотреблять преимуществом своего положения. Правда, в Кэтрин еще чувствовалось какое-то сопротивление, но оно относилось не к нему, а к воплощенной в его лице английской дипломатии, которую она инстинктивно ненавидела, а это со временем пройдет. Раз уж Кэтрин должна войти в его жизнь, незачем портить их отношения неуместной спешкой. Кэтрин из тех, к кому требуется бережный подход. Одно ясно: при желании он уже сейчас мог бы назвать ее своей. Если ему все же придется уехать в Лондон, не повидав Молотова, она уедет вместе с ним. В этом Эссекс не сомневался.

Он позавтракал с Дрейком не потому, что ему это доставляло удовольствие, но потому, что Дрейка (как и некоторых лондонских болванов) следовало расположить в свою пользу. При данных обстоятельствах важно было заручиться расположением всего официального персонала – на случай, если беседа с Молотовым не состоится. Из этих соображений Эссекс с самого утра отправил депешу в Лондон, в которой объяснял свои действия и высказывал желание – именно желание, а не намерение – задержаться еще на несколько дней для подведения итогов. Он также поинтересовался текстом телеграммы Мак-Грегора, посланной в ответ на предписание выехать. К счастью, Мак-Грегор составил телеграмму в достаточно осторожных выражениях, и Эссекс благословил природную сдержанность шотландца.

Умиротворить Дрейка было задачей потруднее. Но Эссекс сумел в столь живых красках изобразить, как раздосадованы были русские его появлением на вчерашнем приеме, что Дрейк нехотя признал: да, пожалуй, эта затея имела некоторый смысл. На большее Эссекс и не надеялся, зная, что Дрейк все равно нажалуется в Лондон.

– Чего вы, собственно, хотите добиться от Молотова, Гарольд? – спросил его Дрейк за кофе. – Разве не ясно, что он намерен игнорировать все наши попытки найти компромиссное решение? Иначе – зачем бы он стал приглашать сюда этих азербайджанцев?

– А, да это просто кучка учителишек, – сказал Эссекс. Он искренно так думал, поскольку оказалось, что ни один из делегатов не слыхал, кто такой лорд Эссекс. Конечно же, это какие-то захудалые учителя. – Да, Молотов намерен игнорировать нас, но я, чорт побери, не намерен допускать это.

– Не вижу, как вы можете повлиять на его позицию.

– Молотов умен, – сказал Эссекс. – Он знает, что если я уеду отсюда, ни до чего не договорившись, дело примет характер открытой борьбы. А русские такие горячие приверженцы ООН, что не захотят стать первой страной, которая заслужит ее осуждение. Они постараются по возможности избегать нас, но в какой-то момент это может стать опасным, и Молотов это знает.

Дрейка, однако, не так легко было провести.

– Вас это гораздо больше волнует, чем Молотова, – сказал он.

Дрейк спешил воспользоваться одним из тех редких случаев, когда можно было говорить начистоту. Эссекс сейчас вынужден был занимать оборонительную позицию, и это давало Дрейку большие преимущества. – Думаю, что он сейчас чувствует себя довольно уверенно, и вы его не собьете, Гарольд.

Эссекс почувствовал, что его миссия действительно близка к провалу, раз он должен терпеть такое от Дрейка, но, тем не менее, стерпел.

– Милый Френсис, вы меня еще не знаете, – сказал он.

– Может быть, может быть. – Дрейк из великодушия не стал спорить. Но он решил использовать удобную минуту, чтобы затронуть другой вопрос. – Я лично считаю, Гарольд, что вы здесь оказались в невыгодном положении.

Эссекс посмотрел на него удивленно.

– Да, да, вам было бы легче, если бы вы привезли с собой настоящего помощника. Очень неудачный выбор – этот ваш Мак-Грегор. Я уверен, что он не столько помогает вам, сколько мешает. Ваши трудности в переговорах с русскими в значительной мере зависят от того, что вам нехватает хорошо подготовленных материалов и советов опытного эксперта.

– Может быть, вы и правы. – Эссекс вздохнул, благосклонно принимая выраженное ему соболезнование.

– Что вы думаете дальше делать с Мак-Грегором?

– Ничего я с ним не думаю делать, – сказал Эссекс. – Когда приедем в Лондон, он вернется в департамент по делам Индии, где работал раньше.

– А, между прочим, он мог бы оказаться полезным, – сказал Дрейк. – Понимаете, в Интеллидженс сервис вдруг сообразили, что мы сейчас имеем своего геолога в Москве.

Эссекс приподнял брови. – А что им до этого?

– Я точно не знаю, но, повидимому, речь идет о каких-то геологических данных. Тут есть один поляк, с которым Мак-Грегору надлежит побеседовать. Вопрос узко специальный. Я поговорю с Мак-Грегором.

– Насколько я знаю Мак-Грегора, – сказал Эссекс, – вы берете на себя нелегкую задачу. Скорее всего, он откажется… из принципиальных соображений.

– Я не буду с ним так терпелив, как вы, – сказал Дрейк.

– Он умеет быть упрямым! – Эссексу была приятна эта мысль.

– Я тоже, – сказал Дрейк. – Мак-Грегор останется здесь, пока не сделает того, что от него требуется, вот и все.

«Это ты так думаешь», сказал про себя Эссекс. Но от замечаний вслух он воздержался, и косвенный ультиматум Мак-Грегору остался в силе.

Мак-Грегор между тем сидел за столом и в ожидании Эссекса просматривал почту. Несколько оттисков статей из «Вестника Лондонского геологического общества», два письма от матери. Она писала спокойные, ласковые письма, от которых Мак-Грегору становилось хорошо и спокойно. Она спрашивала, как в России с продовольствием, интересовалась, разыскал ли он русского минералога, оспаривавшего его заключения по поводу осадочных отложений на плато Хуш. Это место в письме вызвало у Мак-Грегора улыбку. Мать никогда не говорила на эту тему, но Мак-Грегор знал, как она огорчена, что последние пять лет он не двигается вперед. Война не прошла для нее бесследно, но весь смысл существования сына она попрежнему видела в его науке; на войне ли, в мирной ли обстановке – он прежде всего должен был оставаться палеонтологом. Мак-Грегор еще раз перечитал оба ее письма. В них не чувствовалось никакого интереса к той миссии, с которой он приехал в Москву. Между строк читался вопрос: скоро ли он вернется, скоро ли сможет заняться опять своим настоящим делом? Она также напоминала ему, что отцовская библиотека в его распоряжении, и он может получить ее, когда захочет.

Мак-Грегор сложил оба письма и запрятал их подальше в ящик. Как некстати, что они пришли именно сегодня. В одолевавшей его сумятице мыслей четко оформилось сомнение – понравятся ли друг другу Кэтрин и его мать. Слишком уж они разные, прежде всего тем, что мать – женщина замкнутая, а Кэтрин – очень норовистое человеческое существо, довольно бесцеремонно задевающее на своем пути других. Но, может быть, они сумеют поладить и ужиться, относясь друг к другу со спокойным уважением. Ему хотелось верить в это, потому что обе они были теперь самыми близкими ему людьми.

Кэтрин вдруг заполнила собой всю его жизнь, даже мысли о возвращении к старой работе были как-то связаны с нею. Он все еще не оправился от растерянности, в которую его повергла Кэтрин, от своего изумления перед неожиданно возникшей полнотой их отношений. Она, не колеблясь, создала эту полноту, и Мак-Грегор снова и снова растворялся в воспоминаниях об ее ошеломляющей нежности, о том такте, с которым она помогла ему преодолеть сомнения и колебания. Так живы были в нем воспоминания о пережитом, что он тряхнул головой, словно хотел отогнать их и вновь вернуть. Трудно было поверить в реальность того, что произошло, но одна отчетливая мысль подводила итог всему. Кэтрин принесла ему дар, который был равен самой ее жизни. И теперь, решая вопрос о своем будущем, он должен ответить ей тем же.

В сущности, он уже решил этот вопрос. Подобные перемены в жизни наступают так стремительно, что ничего решать не приходится. Мать мечтала, чтобы он поскорее вернулся к своей работе. Он теперь знал, что не вернется к ней никогда. Обстоятельства создали для него другую, новую жизнь и увлекли его с такой быстротой, что ему не осталось выбора. Но даже если бы пришлось выбирать, выбор не затруднил бы его. Он уже утратил живую, непосредственную связь со своей наукой. Зато его работа с Эссексом пошла хорошо, и он успел оценить те возможности, которые она открывала. Ему хотелось сыграть свою роль в разрешении иранской проблемы, а больше всего ему хотелось завоевать место в том мире, который был миром Кэтрин. Она отдала ему всю себя, не раздумывая и не останавливаясь на полпути. Так вправе ли он потребовать, чтобы она пошла за ним в его прежнюю жизнь и отказалась от своей? Возможно ли это? Ответ был один: нет. Он должен пойти ее путем, а путь Кэтрин – это и есть та работа, которую он делает теперь. Таким образом, выбор был предрешен. На мгновение он почувствовал себя обездоленным и сокрушенным, ему показалось, что нет ничего на свете, за что стоило бы заплатить таким решением. В сущности, это даже не было решением, но теперь уже ничего нельзя было изменить.

– Доброе утро, мистер Мак-Грегор. – Это была мисс Уильямс. – Что-то вы рано сегодня. Разве вы вчера не были на приеме?

– Был, – сказал Мак-Грегор.

– И Кэтрин тоже ездила с вами?

– Да, – Мак-Грегор понимал, что мисс Уильямс ждет от него рассказа о вчерашнем приеме, что она по положению имеет на это право, но он не мог заставить себя говорить. Она почувствовала, что явилась некстати, покраснела и вышла; он этого даже не заметил.

Эссекс пришел сердитый, но Мак-Грегору даже стало легче от этого.

– Куда вы вчера исчезли? – спросил Эссекс. – Вы мне были нужны.

– Мне казалось, что без меня вам лучше, – спокойно возразил Мак-Грегор.

– Лучше? А как, по-вашему, я должен был объясняться? Вы же знали, что я хочу говорить с Молотовым.

– Разве Троева не было?

– Был, но что из этого? Мне нужны были вы, а не Троев.

На Мак-Грегора это не произвело впечатления.

– Очень сожалею, – сказал он. – Мне в самом деле казалось, что вы и Кэти отлично справляетесь без меня. – Он теперь мог позволить себе быть великодушным с Эссексом, говоря о Кэтрин; это даже доставляло ему удовольствие. Но у него не было мысли, что своим успехом у Кэтрин он одержал победу над Эссексом. Просто он себя почувствовал с ним больше на равной ноге. – Ну как, договорились вы с Молотовым? – спросил он.

– Нет.

Эссексу очень хотелось спросить, о чем вчера говорил Молотов с Мак-Грегором, но у него не поворачивался язык. Это значило бы признать свою зависимость от Мак-Грегора, хотя Эссекс и убеждал себя, что он сам подстроил этот разговор.

– Молотов согласился на встречу, – сказал он Мак-Грегору. – Так что мы должны быть готовы. Русским очень хотелось бы уладить дело полюбовно. Что ж, я, пожалуй, дам им эту возможность.

Мак-Грегор задал вопрос, которого от него и ждали: – Каким образом?

– Я предложу Молотову создать комиссию для расследования положения в Азербайджане, – пояснил Эссекс. – Проект такой комиссии у нас имеется. Он был выработан в Лондоне для конференции министров, но остался неиспользованным. Вот мы его и используем теперь. Если мы увезем отсюда соглашение об образовании англо-американо-русской комиссии по Азербайджану, я буду вполне удовлетворен.

– А где будет местопребывание этой комиссии? В Москве?

– Нет. В Азербайджане. На родной почве русские неуязвимы.

– Не согласятся они, – сказал Мак-Грегор.

– Согласятся, – заупрямился Эссекс. Сговорились все сегодня с ним спорить, что ли? – Они увидят в этом средство протянуть время. Большинство расследований для того только и затевается. Но при желании можно обернуть дело всерьез и представить положение так, как это вам выгодно, если только большинство в комиссии на вашей стороне, а в данном случае так оно и будет.

– Иначе говоря, вы рассчитываете на американцев, – сказал Мак-Грегор и снова стал доказывать, что русские на это не пойдут; они сразу раскусят, в чем дело.

– А я это так подам, что не раскусят, – сказал Эссекс.

– Но как же вы думаете провести это дело, сидя здесь? – спросил Мак-Грегор.

– А я не собираюсь его проводить. Мне нужно только добиться принципиального решения. Потом мы спокойно уедем домой, а остальное уже будет делать Лондон. Молотов, разумеется, захочет, чтобы в комиссии были и азербайджанцы, но мы тогда введем в игру Тегеран, и вместе с американцами у нас все равно будет большинство. Вы вчера говорили с этими азербайджанцами? Узнали, чего им тут надо?

– Да, я говорил со всеми четырьмя.

– Что, они действительно приехали обсуждать школьные дела?

– Повидимому.

– Есть среди них коммунисты?

Мак-Грегор покачал головой. – Не знаю. По-моему, нет.

– А военные?

– Это уж твердо могу сказать, что нет.

– Ну, тогда нам до них нет дела, – сказал Эссекс, как бы ставя на этом точку.

– Куда вы собираетесь направиться после Москвы? – неожиданно спросил Мак-Грегор.

Эссекс живо повернул к нему голову. – Я не знал, что вас интересует моя дальнейшая судьба, Мак-Грегор.

– Просто я подумал о том, что с вами было приятно работать, – сказал Мак-Грегор.

– Рад слышать. – Это становилось интересным.

– Я хотел бы задать вам один вопрос.

– Да?

– Можно?

– Пожалуйста.

– Кем вы были до того, как стали дипломатом? – медленно проговорил Мак-Грегор.

– Военным, – ответил Эссекс, все больше удивляясь.

– И вам пришлось выбирать между этими двумя поприщами?

– Да нет, собственно. На армию я всегда смотрел, как на сборище актеров героического амплуа, которые упорно отказываются стать взрослыми людьми. Но выбор вообще был ограниченный. Церковь, армия, дипломатия. На мой вкус, последнее было единственным стоящим делом.

А что? Вы все-таки стали подумывать о дипломатической карьере?

– Может быть, – сказал Мак-Грегор.

Ответ был уклончивый, но Эссекс почувствовал за ним что-то серьезное, и это возбудило его любопытство. Если Мак-Грегор стал подумывать о профессии дипломата, значит, он отказывается от того крошечного преимущества, которое у него имелось перед Эссексом. До сих пор Мак-Грегор оставался в какой-то мере неуязвимым, потому что дело, которым он был занят, не представляло для него насущного интереса. Но, решив стать профессиональным дипломатом, он тем самым утрачивал эту раздражавшую Эссекса независимость. Кроме того (и это Мак-Грегор должен понимать), всякая его надежда добиться чего-нибудь на этом поприще будет зависеть от расположения Эссекса. Эссекс заранее радовался открывающимся перед ним возможностям.

– Вам везет, – сказал он. – У Дрейка как раз есть к вам поручение для начала. Вы можете выполнять его параллельно с вашей работой для меня. Ступайте, переговорите с ним.

– Что за поручение?

– Что-то по геологической части. Я сам точно не знаю. Дрейк вам все расскажет. – Эссекс был намеренно небрежен. Мак-Грегор, верно, рассчитывал, что он отнесется с сочувствием и одобрением к его мечтам о дипломатической карьере, предложит ему помощь, совет и руководство. Но если так, придется Мак-Грегору заплатить за это более благоразумным поведением и более добросовестным сотрудничеством.

– Он меня ожидает? – спросил Мак-Грегор.

– Нет. – Эссекс мельком взглянул на Мак-Грегора и подивился, откуда в нем сегодня такая покладистость. Но тут же он решил воспользоваться этим.

– Займемся раньше делами комиссии, – сказал он. – Вызовите, пожалуйста, мисс Уильямс со всеми материалами. С Дрейком вы успеете поговорить поздней.

Когда Мак-Грегор наконец отправился к Дрейку, его нервы были еще болезненно напряжены после испытания, которому сегодня подверглась его выдержка. Неизвестно почему, Эссекс все утро всячески старался задеть и унизить его. Обсуждая с ним подробности формы, в которой должно было быть сделано предложение об организации комиссии, Эссекс не раз сажал его в галошу. Несмотря на свою природную сообразительность, Мак-Грегор, в конце концов, стал чувствовать себя круглым дураком; Эссекс так запутал его, что он утратил всякую надежду постигнуть когда-либо самые элементарные основы дипломатического искусства.

И вот теперь перед ним сидел Дрейк.

– Я не разбираюсь в деталях этого задания, – говорил Дрейк, – но, насколько можно судить, речь идет о получении каких-то технических сведений. Вам просто нужно применить свои познания в области геологии.

Мак-Грегор бегло проглядел отпечатанную на машинке инструкцию, которую ему подал Дрейк. Он сразу увидел, что дело касается сведений о геологических изысканиях русских. Первый пункт требовал исчерпывающих данных о разведке недр в тех районах, где предполагалось наличие урановой руды. Дальше можно было не читать.

– Для кого эти сведения? – спросил он Дрейка.

– Неужели об этом нужно говорить? – сказал Дрейк.

И снова Мак-Грегор почувствовал себя дураком.

– Нет, – сказал он.- Понятно и так: они для военно-разведывательной службы. – Это была мало приятная истина, но он не захотел закрывать на нее глаза. Тут все должно было быть начистоту, без обмана.

– Вы не собираетесь, я надеюсь, уклоняться от этого задания? – многозначительно спросил Дрейк.

– Собственно, оно не по моей специальности, – сказал Мак-Грегор.

– А я слыхал, что вашей специальностью во время войны была именно разведка. Ведь вы были информатором по вопросам геологии в африканском кавалерийском летучем отряде?

– Не совсем так, но вроде.

– Так считайте, что вы продолжаете свою военную работу, – повелительно сказал Дрейк.

Мак-Грегор усилием воли заставил себя сдержаться.

– Но это значит – считать, что мы воюем с Россией? – сказал он.

– Ничего это не значит. – Дрейк сердито отложил перо и поднял голову. Он не предложил Мак-Грегору сесть и все время делал вид, что очень занят. – Не собираетесь ли вы спорить еще и по этому поводу?

Мак-Грегор покачал головой.

– Я ни о чем спорить не собираюсь, – сказал он спокойно, но угрюмо.

– Тогда ступайте и принимайтесь за дело.

– Один вопрос, – сказал Мак-Грегор (и с горечью подумал: неужели же это тот компромисс, на который он считал себя обязанным пойти, та задача, которую он должен выполнять не рассуждая, как часть повседневных обязанностей дипломата?) – Откуда я возьму эти сведения? Я вижу, что кое-что можно почерпнуть просто из отчетных сводок, если мне удастся получить к ним доступ. А остальное?

Дрейк видел, как Мак-Грегору противно, и наслаждался этим.

– Когда вы прочтете инструкции и вникнете в их суть, зайдите ко мне еще раз. Я вас свяжу с одним человеком, от которого вы получите информацию. Но помните, записывать ничего нельзя, а эти инструкции вы должны выучить наизусть и возвратить мне. Сведения, которые вам передаст тот человек, вы тоже должны запомнить наизусть и постараться не забыть до возвращения в Лондон. Все очень просто, – сказал Дрейк.

Какая связь была между необходимостью покорно принять на себя выполнение этой задачи и тем компромиссом, на который он готов был пойти ради Кэтрин Клайв, – этого Мак-Грегор и сам не знал. Но связь существовала. И только потому он не швырнул бумаги Дрейку в лицо, не хлопнул дверью, не крикнул ему, что весь этот замысел – чистейшая подлость, как бы его ни называли. Он промолчал. Он не сказал, что принимает поручение, он просто взял бумаги и вышел. К счастью, Эссекс ушел завтракать, и это избавило его от встречи с ним сейчас. Только одного человека ему хотелось видеть – Кэтрин. Он должен убедиться, что прав, совершая насилие над собой, а для этого ему необходимо поговорить с Кэтрин. Мак-Грегор запер конверт с инструкциями в тот же ящик, где лежали письма от матери, и вызвал по телефону Кэтрин.

– Доброе утро, – начал он нерешительно.

– А, это вы! Доброе утро! – беспечным тоном отозвалась Кэтрин.

– Как вы себя чувствуете? – Он услышал, как нетвердо звучит его голос.

– Отлично.

– Я хотел бы вас на минутку повидать, Кэти.

– А что случилось?

– Ничего, просто так.

– Вы уже завтракали?

– Нет еще.

– Хотите сегодня начать учиться на коньках?

Он помялся, но сказал: – Хорошо.

– Вы какой номер носите? – спросила Кэтрин.

– Номер? Ах, да. Сорок два – сорок три.

– Нужно раздобыть вам коньки, – сказала она деловито-озабоченно. – У Мелби, пожалуй, подходящие, но наверно не знаю. Давайте, встретимся на теннисном корте минут через пять или десять, хорошо? А я пока что-нибудь соображу.

Он поблагодарил и услышал, как она, еще не повесив трубки, уже говорила что-то мисс Бойл. Минут пять он размышлял о том, почему это все сегодня складывается против него, почему в такой переломный момент его жизни должно было возникнуть столько сомнений и противоречий. Многое теперь будет зависеть от Кэтрин.

Она задержалась, и Мак-Грегору пришлось прождать ее на скамейке у корта целых пятнадцать минут. Он замерз, хотя и топал все время ногами, чтобы согреться. Кэтрин явилась в красном джемпере и вязаной шапочке, держа в руках кожаную куртку и две пары башмаков с коньками. Вид у нее был такой, словно холод – ее природная стихия. Мак-Грегор поспешно вскочил и едва не поскользнулся на льду. Он смотрел на нее и неловко улыбался, не зная, чего ожидать.

– Что это у вас такой серьезный вид? – спросила Кэтрин. Она держалась как ни в чем не бывало. – Ну, вот вам коньки. – Она уселась на скамью, подстелив себе кожаную куртку. – Это Элен Бойл достала.

– Спасибо. – Он сел рядом с ней.

Она уже сняла туфли и надевала башмаки с коньками. Мак-Грегор ждал, надеясь услышать от нее какие-то более значительные слова. Но она вытянула одну ногу и сказала: – Не лезет. Помогите, пожалуйста.

Он натянул ей башмак на ногу. – Теперь надевайте свои. – Она подняла голову. Это была та самая Кэтрин с нежными, ласковыми руками, но она не хотела замечать поколебавшегося доверия в его глазах.

– Вы в самом деле хотите кататься? – Он посмотрел на коньки, которые держал в руке.

Она все еще возилась с башмаками.

– А что? – спросила она, не глядя на него.

– Я хотел поговорить с вами, – сказал он.

– Поговорить? А о чем?

Он был озадачен. – Разве нам не о чем говорить?

Она выпрямилась, и он увидел обычный взгляд, обычную манеру. Это была та Кэтрин, которую он впервые увидел здесь же, на катке; даже губы ее ничего не выражали.

– Право, вы что-то очень серьезны сегодня, – повторила она.

– Да. Вы не ошиблись. – Ему было непонятно и неприятно ее поведение.

Она это почувствовала и поспешно сказала: – Вы не боитесь все испортить?

У него отлегло от сердца. – Вот что вас смущает!

– Сама не знаю, – сказала она почти сердито.

Мак-Грегор попытался начать еще раз. – Это очень трудно объяснить, Кэтрин.

– А что, собственно, вы хотите объяснить? – Она встала на лед.

– Главным образом себя самого. – Он стащил с одной ноги ботинок. На носке была дырка. Он не торопился. Он стал надевать башмак так, словно это было дело, требующее величайшей сосредоточенности. – Что бы я ни решил, я хочу действовать обдуманно. Это очень важно для нас обоих, – сказал он. – Понимаете, я мог бы остаться в департаменте по делам Индии…

– Как вы долго, – перебила она. – Надевайте же коньки.

Мак-Грегор не мог больше терпеть такого невнимания.

Это уже была прямая обида.

– Я хотел обдумать все это вместе с вами, – сказал он веско.

– Что обдумать? – Кэтрин нетерпеливо тряхнула головой. Ей очень хотелось изменить свой тон, но это не получилось; тон был такой же, как всегда: небрежный и довольно безразличный. Она смотрела на его склоненную голову, дергавшуюся от усилий, с которыми он натягивал второй башмак, и готова была просить у него прощения. Но вместо этого она молча стала надевать перчатки.

– А разве нам с вами нечего обдумывать? – спросил он сумрачно.

– Милый! Не нужно быть таким серьезным.

Что это, насмешка?

– Мне не хочется кататься, – сказал он, сдерживаясь изо всех сил.

– Вы хоть попробуйте.

Мак-Грегор чувствовал, что его самолюбие и так достаточно задето; еще немного – и он сорвется. Зачем Кэтрин ведет себя так странно? Ведь она понимает, что произошло. Он не верил в естественность поведения Кэтрин; его убийственный смысл еще не дошел до него. Но глядя, как она стоит на коньках с выбившимися из-под шапочки волосами и ждет его, он понял, что, может быть, совершил чудовищную ошибку. Ему даже страшно было подумать о себе, о своем решении, которое было связано с Кэтрин. Неужели она действительно так легко к этому относится? Он не хотел еще верить той истине, проблески которой вспыхивали в его смятенном сознании.

– Хорошо, я попробую, – сказал он.

С одного взгляда на хмурое, расстроенное лицо Мак-Грегора Кэтрин поняла, что ему не следует подвергать себя смешным и обидным неудачам начинающего конькобежца. И все-таки, вопреки собственному желанию, она его не остановила.

– Следите, чтоб у вас не подвертывались ступни, – сказала она.

Он встал без улыбки. В нем не было того веселого добродушия, которое позволяет смеяться над самим собой, позабыв о самолюбии. Напротив, он сейчас весь был углублен в себя, потому что Кэтрин разрушила ту атмосферу естественности, искренности и тепла, которая, казалось ему, окружала их отношения. Нужно было отнестись к себе с шуткой, легко, а ему как раз сейчас требовалось все его самообладание, физическая уверенность и чувство собственного достоинства. В эту минуту оказаться смешным – значило роковым образом усугубить ту сумятицу, которая все росла в его душе. – Ну, смелей, – сказала Кэтрин.

Он сделал движение вперед, ноги у него разъехались, И он, неуклюже взмахнув руками, боком грохнулся на лед.

Кэтрин расхохоталась.

Мак-Грегор, весь красный, попытался тоже улыбнуться. Но его покоробило при мысли о том, что Кэтрин может смеяться, видя его в таком жалком положении, и что она даже не пытается найти другой тон, который не оскорблял бы их близости.

– Вы слишком напряжены, – сказала она ему. – Держитесь свободнее.

Мак-Грегор стиснул зубы, стараясь умерить накипающую злобу, которая делала его еще более слабым и неловким. Что эта женщина – играет с ним, нарочно его мучит? Так нет же, ей не удастся его сломить.

– Милый, не надо так размахивать руками.

Мак-Грегор представил себе всю нелепость своей фигуры – как он, спотыкаясь, ковыляет на льду, неистово размахивая руками для равновесия, – и кровь бросилась ему в лицо: даже шея и уши стали красные. Он боялся взглянуть на Кэтрин, потому что это она была виновата во всем.

– Вы слишком серьезно к этому относитесь, – снова сказала она. – Свободней, свободней.

Он снова хлопнулся, на этот раз ничком. Кэтрин наклонилась, чтобы помочь ему подняться, и не смогла скрыть своей жалости к нему. Зачем он это делает? Зачем хочет погубить себя? Зачем ему понадобилось сказать, что он готов так нелепо пожертвовать собой ради нее? Остаться в департаменте по делам Индии! Что же он, окончательно решил себя погубить? Неужели ему хочется окунуться в этот мир чиновничьей узости, мелочных и глупых правил и ограничений? «Мак-Грегор! – хотелось ей сказать,- что это вы делаете здесь, на льду? Вставайте. Скорей вставайте и уйдем отсюда».

– Кажется, у меня ничего не получается, – сказал он, вытирая лицо и откидывая назад разлохматившиеся волосы. Голос его звучал, как очень туго натянутый барабан. – Я в самом деле хотел с вами поговорить, Кэтрин.

– Поговорить мы всегда успеем, – сказала она. Она не думала понукать его, но он понял это именно так и встал на колени, готовясь подняться. Прежде чем встать совсем, он поглядел ей в глаза пристально и внимательно, и Кэтрин стало ясно, что Мак-Грегор потерян для нее навсегда. Она поняла, как глубоко он ранен, увидела с такой же ясностью, как если бы из раны вдруг брызнула кровь. Он встал на ноги и осторожно попробовал двигаться. Ему удалось пройти на коньках несколько шагов, но в одном месте лед подтаял, и, угодив туда ногой, он опять во весь рост растянулся на льду.

На этот раз Кэтрин не смеялась. Она подъехала к нему и вдруг увидела, что он не шевелится. Все в ней замерло при мысли о том, что он, может быть, серьезно расшибся. Но он медленно приподнялся и повернул голову. От того ли, что он ушиб переносицу, или это таяли снежинки, но казалось, что в глазах у него стоят холодные слезы. Он сел и стал расшнуровывать башмаки, и она увидела, как у него дрожит рука.

– Я пришел сюда не для того, чтоб служить посмешищем, – произнес он медленно и устрашающе спокойно. – Я пришел сюда для другого. Вероятно, я сам виноват. Но мне казалось, что вы были искренни, когда… – Мак-Грегору нехватило слов. Он стащил один башмак и принялся расшнуровывать другой, яростно дергая шнурки.

– Когда что? – спросила она, но это прозвучало не испуганно, а сухо.

– Что вы были искренни, вот и все! – Он встал, не глядя на нее, и в одних носках пошел по льду.

– Вы меня в чем-то упрекаете? – Она медленно поехала за ним.

– Нет. – Он сел и тогда только поднял на нее глаза. Он не старался скрыть своего презрения, неприязни, жгучей и мучительной боли. – Я должен был догадаться. Это от вас не зависит. Вы, наверно, ни разу в жизни не были искренни.

– Сколько в вас добродетели, – сказала она. – Но чем же я все-таки провинилась?

– Если вы сами не понимаете, объяснять не стоит.

– Не глупите и не будьте ребенком. – Кэтрин была возмущена: так вести себя мог только тупой педант, деревенский простачок или себялюбивый дурень. Ей хотелось ударить его за эту душевную ограниченность и близорукость.

– И это действительно ничего для вас не значит? – спросил он с горечью.

– Что?

– Непременно нужны слова?

– Зачем вы все так осложняете, Мак-Грегор?

Он стал надевать ботинки и низко наклонился, пряча от нее лицо. Эта смесь обиды и возмущения оказалась свыше его сил. Он перестал сдерживаться, и слова хлынули: – Я пошел бы на любую жертву, на любое безрассудство, настолько я был уверен и в вас и в себе. Вы даже никогда не узнаете, чего я едва не сделал над собой. Да вам и не понять, потому что вы слишком верны своим привычкам и своей извращенной морали. Я был так уверен, а вы, вы никогда еще не были так холодно небрежны, как сегодня. Вероятно, я кажусь глупым, но уж лучше быть дураком, чем быть таким, как вы, Кэти.

У нее искривились губы. – О, боже! Вы действительно глупы!

– Да, да. Я сам это знаю.

– Ничего вы не знаете. Вы даже не понимаете, почему вы глупы.

Он встал. Пиджак у него был мокрый, на серых брюках темнело большое влажное пятно. Волосы растрепались, галстук съехал на сторону. По щекам стекали капли, руки посинели. Тонкий нос побелел от злости, губы были крепко сжаты. Он положил коньки на скамейку и стал приводить себя в порядок. И тут его снова одолел гнев.

– Я думал, вы чувствуете то же, что и я, – сказал он. – А вы вообще не способны чувствовать. В вас все фальшиво. Зачем вы именно меня выбрали себе для забавы? Почему не взяли кого-нибудь из таких, как вы? Эссекса, например? Почему меня? Или, по-вашему, со мной можно не считаться? – Он резко повернулся и прямо по льду пошел к дверце в боковой сетке.

– Ох, какой же вы глупый! Какой глупый! – со злостью выкрикнула она ему вслед.

Мак-Грегор не оглянулся и не увидел, как Кэтрин закрыла глаза, чтобы сдержать подступавшие слезы. Она плакала, потому что не знала, прав он или неправ. И сама говорила себе, что, наверно, он прав. Зачем ей это нужно было? Почему она не родилась такой же естественной и прямодушной, как этот человек? Что заставило ее взять и исковеркать то, что какое-то мгновение казалось самым драгоценным на свете? Неужели быть естественной так трудно? Как же ты не понимаешь, что я совсем не хотела, чтобы так вышло! Ты слишком недогадлив. О, Мак-Грегор, Мак-Грегор, все равно я тебя не стою! Хорошо бы выплакаться по-настоящему.

Кэтрин быстро заскользила по льду, чтобы разрядить это мучительное чувство. Надо было отвести душу, успокоиться, перестать копаться в себе, в своих поступках. Если она не успокоится, она сейчас заревет, как маленькая.

Мак-Грегор свернул к дому по занесенной снегом дорожке и вдруг увидел, что Кэтрин с увлечением носится по льду. Это было последней каплей, переполнившей чашу. Так легко отнестись к этому! Уж лучше б она расхохоталась ему прямо в лицо. Кончено, отныне Кэтрин Клайв для него больше не существует. Он во-время спасся, он ведь чуть не погубил себя. Но удастся ли когда-нибудь вернуть себе душевный покой, в этом он сомневался, потому что даже в самых глубинах его существа, где он пытался найти этот покой, чувствовалась свежая рана. Он знал, что злость уляжется, но своего позора он Кэтрин не простит никогда.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

– Кэти для того заманила вас на каток, чтобы посмотреть, как вы будете шлепаться? – Якобы сочувствуя Мак-Грегору, Эссекс в то же время не мог скрыть своего искреннего удовольствия.

Мак-Грегор сел за письменный стол и ничего не ответил.

– Мы с Дрейком наблюдали весь спектакль из окна. Из-за чего это она обозлилась, Мак-Грегор? – спросил Эссекс; но понимать это нужно было так: если подобная ссора могла произойти, значит между вами уже возникла какая-то интимность. Что же это за интимность, как далеко она зашла и что случилось теперь? Очевидно, Кэти прогнала вас и посмеялась над вами; не нахальство ли с вашей стороны воображать, что вы можете совладать с такой женщиной; уж предоставьте это другим, более достойным!

Мак-Грегор сидел, точно палку проглотив; он сейчас презирал Эссекса.

– Ну ладно, пока забудьте обо всем этом, – сказал Эссекс. – Мы ждем гостя из американского посольства. Если предложение о комиссии будет принято, нам понадобится их помощь. Вы с этим курчавым не познакомились вчера на приеме?

Мак-Грегор отрицательно покачал головой.

Эссекс поглядел на его точно окостеневшую спину и пожалел, что подшучивал над ним. Но что все-таки произошло между ним и Кэти? Зачем вообще Кэти тратит время на Мак-Грегора? Вероятно, ему пришлось нелегко. Надо дать бедняге время успокоиться, великодушно подумал Эссекс и завел разговор, не требовавший особого внимания собеседника.

– Мне не очень хотелось бы привлекать к этому делу американцев, – сказал Эссекс, как бы размышляя вслух. – У них сейчас тенденция прибирать к рукам все, что можно, и я опасаюсь, как бы в награду за свое содействие они не пожелали отхватить изрядный кусок в нашей сфере влияния на Среднем Востоке. Их интерес к этому уголку мира все растет, и я уж не знаю, что опаснее – игнорировать их или сотрудничать с ними. Мы только держимся за свое, а эти янки готовы хватать что ни попало. Мы обороняемся, они наступают. К сожалению, у них доллары, а у нас – только наш политический опыт и уменье. Даже туда, где мы всегда имели прочную экономическую базу, как в Иране, например, даже туда они уже протягивают свою лапу. Это наш, английский, капитал там вложен, а кто сейчас им распоряжается? Милспо и разные подозрительные финансовые эксперты из Милуоки. Другие эксперты, из Чикаго, заправляют полицией и жандармерией, да и армией тоже. Чтобы справиться с жалкой горсточкой крестьян, понадобилось импортировать чикагского специалиста по гангстерам! Неужели местных блюстителей порядка недостаточно? А теперь янки уже прибирают к рукам больницы и городское благоустройство и даже дворец. Казалось бы, как может американский желудок переварить монарха? А вот у нас на глазах наши заокеанские друзья проглатывают королей и феодалов, а потом изрыгают демократию и американский образ жизни. Я признаю: англичане подчас склонны к лицемерию, но, по сравнению с американскими фарисеями, мы же честнейшая нация в мире. Беда, однако, в том, что они теперь желают ощипать и нас, и, кажется, вопрос будет стоять так: или согласиться на это, или потерять все. Что до меня, Мак-Грегор, то в случае нужды я предпочитаю целовать доллар, но не обниматься с фанатиками, которые задумали перевернуть вверх дном весь мир.

Эссекс намеревался продолжать, но тут в комнату вошла мисс Уильямс.

– Ну, что такое? – Усердие мисс Уильямс действовало Эссексу на нервы.

– Мистер Эдди приехал, – сказала она. – Он у сэра Френсиса.

– Ну и пусть сидит у сэра Френсиса и дожидается, – сказал Эссекс.

– Слушаю, сэр. – На мгновение мисс Уильямс ощутила внутренний протест против Эссекса, но только на мгновение.

– Мне этот самый Эдди не внушает ни малейшей симпатии, – сказал Эссекс Мак-Грегору. – Но, пожалуй, за него нужно взяться.

Мак-Грегор захватил несколько папок и пошел за Эссексом в кабинет Дрейка. Там он был представлен Ричмонду Эдди, и все четверо уселись вокруг стола.

– Скажите, мистер Эдди, – спросил Эссекс. – Вы не родственник знаменитого певца?

Долговязый американец покачал головой, оскалил белые зубы и сказал: – Нет.

– Всегда спрашиваю у американцев, не родня ли они какой-нибудь знаменитости, – сказал Эссекс. – Они очень любят состоять в родстве с мэром, с шефом полиции, с президентом или с какой-нибудь голливудской звездой. Конечно, я сам мог догадаться, что вы не родственник. Вы – брюнет и худощавый, и нос у вас итальянский.

На лице Ричмонда Эдди отразилась некоторая растерянность; теперь Эссекс мог начать разговор.

– Вы, я полагаю, осведомлены о наших переговорах с русскими? – спросил он.

– Мы получили сведения из Вашингтона, – ответил Эдди.

– Обе точки зрения вам известны?

– Да. Вы как будто ни до чего не договорились?

– Я бы этого не сказал. – Эссекс самодовольно засмеялся. – Наметилась перспектива создания комиссии по изучению положения в Азербайджане. Вам не кажется, что это существенный шаг вперед, мистер Эдди?

– Да, да, конечно. – Эдди пригладил волосы.

– Нас интересует ваше отношение к такой комиссии.

– Что же, мы, вероятно, поддержим, – сказал Эдди.

– Прекрасно. Значит, смысл того, что происходит в Иране, вам понятен?

– Безусловно. Но мы рассматриваем азербайджанские события как часть общей ситуации.

– Именно. Общей ситуации. – Эссекс кивнул.

– Да. Совершенно очевидно, что левые и коммунистические элементы, захватившие в Азербайджане власть, действуют под диктовку русских. Иранский посол в Соединенных Штатах, мистер Хуссейн Ала, уже заявил о том, что восстание было организовано Советским Союзом. Это совпадает с сообщениями, которые мы получили из Тегерана. Мы считаем, что чем скорей русские уйдут из Ирана, тем лучше. Мы уже направили русским ноту, в которой предложили, чтобы все войска были выведены к первому января. Русские ответили, что не видят оснований для вывода войск ранее намеченного срока.

– Об этом у нас уже шли переговоры с вашим посольством в Лондоне, – сказал Эссекс. – Мистер Бевин раньше делал русским аналогичное предложение. Можно считать, что идея ускоренной эвакуации потерпела неудачу. Потому-то я и нахожусь сейчас здесь, мистер Эдди. Потому-то нам и нужна эта комиссия. Мы не можем форсировать вывод русских войск, но мы можем еще спасти Азербайджан. Если можно рассчитывать на вашу полную поддержку в комиссии…

– Разумеется, мы лично тут никак не заинтересованы, – сказал Эдди.

– Разумеется.

– Наша позиция совершенно беспристрастна.

– О, безусловно, безусловно.

– Что ж, тогда давайте приступим к делу.

О подробностях договорились легко. На препирательства времени не тратили. Разговор шел между деловыми людьми на основах полного равенства. Эссекс даже простил Ричмонду Эдди его курчавые волосы. Ричмонд Эдди понимал, что к чему, и позаботился о том, чтобы речь шла не только об английских интересах. Мистер Эдди сразу же подчеркнул значение американской позиции в Иране ввиду наличия там большого числа американских экспертов. Правда, они не являются официальными экспертами правительства США. Но тем не менее… и с этого «тем не менее» началось изложение американской позиции. Когда мистер Эдди закончил свою речь, Эссекс уже был его компаньоном в коммерческом предприятии. Оставалось только навязать интерес к этому предприятию русским. Но тут Дрейк выразил свое скептическое отношение.

– Не думаю, чтобы русские так легко проглотили это, – сказал он.

– Я вам уже говорил, Френсис, – возразил Эссекс, – для русских желателен такой выход из создавшейся ситуации, который предотвратил бы наше обращение в ООН. Эта комиссия – как раз то, что им нужно, а нам она даст возможность выжить их из Ирана.

– Чтоб сдвинуть их с места, одной комиссии недостаточно, – сказал Дрейк.

– Комиссия – это только начало, – упорствовал Эссекс. Спор продолжался. О Мак-Грегоре забыли, и он весь ушел в свои невеселые мысли.

Зачем он здесь, в Москве, зачем он слушает этих людей? Здесь ему не место. Это посольство – опасный закоулок, где втихомолку вырабатывается план, по которому должен быть перекроен мир. Но это не его мир. Этот мир принадлежит вот этим троим. Они так уверены в себе, так сплочены, так твердо убеждены в своей правоте. А Мак-Грегор, глядя на них, знал, что они неправы. Здесь готовится заговор, в изумлении сказал себе Мак-Грегор, и я оказался в нем замешан. Нужно выбираться отсюда, а то может быть поздно.

И, словно выбираться надо было сейчас же, немедленно, Мак-Грегор встал, извинился и вышел из кабинета. Эссекс поглядел ему вслед без удивления, зато Дрейк явно был недоволен. Впрочем, ни слова по этому поводу не было сказано, и совещание скоро пришло к концу.

– Ну что ж, милейший, – сказал Эссекс Ричмонду Эдди вставая. – Я вполне удовлетворен. Как выяснилось, наши точки зрения в этом вопросе совпадают, а это – главное. Значит, дело будет сделано. До свидания. Спасибо, что пришли.

– Надеюсь, о дальнейшем вы меня поставите в известность, – сказал Эдди.

– Как только русские сообщат мне что-нибудь, – заверил его Эссекс.

Эссекс предвкушал небольшую сцену с Мак-Грегором, но Мак-Грегор исчез. Он отправился в Московский университет разыскивать профессора Онегина. Его он не нашел, но ему удалось познакомиться с одним профессором-палеоботаником, который знал Онегина, хотя и не мог сказать, где он находится в данное время. Об ученом споре Мак-Грегора с Онегиным профессор слышал впервые, но Мак-Грегор посвятил его в существо спора, и не прошло и часу, как они всесторонне обсудили этот вопрос. Ботаник был армянин, временно откомандированный из Ереванского университета в Московский. Это был брюнет ярко выраженного армянского типа; по-русски он говорил с акцентом, так что Мак-Грегор понимал его не без труда.

Все это время Мак-Грегору удавалось гнать от себя мысли о Кэтрин и о своем позоре, но после обеда, оставшись один в своей комнате, он почувствовал, что эти мысли снова овладевают им. Не желая сдаваться, он сел писать письмо профессору Уайту. Он спрашивал профессора, может ли он рассчитывать на свое старое место в Англо-Иранской компании после того, как уйдет из департамента по делам Индии. У него не было никакого желания возвращаться в Англо-Иранскую компанию; это было частью все того же главного спора, который он вел с самим собой. Но лучше Англо-Иранская компания и своя привычная работа, чем опасность погрязнуть в этом дипломатическом штукарстве. Однако, даже придя к такому решению, он не мог полностью освободиться от чувства ответственности за то дело, которым был занят сейчас. Пусть, приехав в Лондон, он уйдет с этой работы, но ведь пока что Эссекс еще пытается вершить судьбы Ирана. Мак-Грегор чувствовал, что интересы Ирана слишком близки ему.

Но письмо профессору Уайту он все-таки написал.

В дверь постучалась Джейн Асквит и была очень удивлена, застав Мак-Грегора за письменным столом.

– А я думала, что вы больны и лежите, – сказала она. – Я позвонила, чтобы вы пришли пить кофе, но Джон Мелби сказал, что вам нездоровится. – Она держала в руках какой-то пузырек и чайную ложку и явно собиралась лечить его.

– Да нет, я здоров, – сказал он, немного смущенный.

– Правда?

Мак-Грегор надел пиджак.

– Я здоров, – повторил он.

– А вы не разбились, когда упали на лед?

– Значит, и вы видели весь спектакль, – сказал он.

– Ничего я не видела. – Она стояла совсем близко и пытливо всматривалась в него своими продолговатыми глазами, словно искала знаков какого-то душевного неблагополучия. – Но если вам нездоровится, примите лучше хинин. Он горький, но простуду как рукой снимет. Вы вообще малярией не болели? Может быть, это приступ?

– Нет, я не болел малярией, – сказал Мак-Грегор.

– А мы с Джоном оба малярики. – Она огляделась по сторонам. – Вы очень аккуратный и подтянутый человек, мистер Мак-Грегор, – сказала она, и он вспомнил, как то же самое говорила ему Кэтрин. – Когда я вышла замуж, я все пыталась сделать из своего мужа образец аккуратности, но теперь уже давно отказалась от этой мысли. Он просто обожает беспорядок. Он похож на Кэтрин.

– Вы сядьте, пожалуйста, – попросил Мак-Грегор.

– Я вам не мешаю?

– Нет, что вы. Я просто писал письмо.

Она села в кресло. – Вы, наверно, скоро уедете отсюда?

Ее присутствие было настолько ненавязчивым, что Мак-Грегор почувствовал себя совсем легко.

– Да, через несколько дней, – сказал он и тоже сел.

– Не жалеете?

– Нет. – Он провел рукой по волосам, стараясь пригладить их. – Здесь очень интересно, но мне хочется вернуться в Лондон.

– Вот не думала, что вы любите Лондон, – сказала она.

– Не так уж и люблю. Просто хочется снова взглянуть оттуда на мир и посмотреть, какой он.

– А отсюда вам не видно?

– Может быть, перспектива не та, – сказал он.

– Вы как будто очень успешно работаете. Думаете остаться на дипломатической службе?

Мак-Грегор отрицательно покачал головой. – Это не для меня.

– А мне казалось, у вас есть такое намерение.

– Я думал об этом, – сказал Мак-Грегор, – и решил, что я настолько отстал в своей области, что уж лучше мне оставаться дипломатом. Но потом я раздумал.

– У вас хорошо шла научная работа?

– В свое время, пожалуй, неплохо, – ответил он. – Но теперь я очень отстал.

– А наверстать нельзя?

– Можно, но это все-таки будет не то. Я вот как раз пишу человеку, с которым работал в Англо-Иранской компании, спрашиваю, возьмет ли он меня обратно. Да не знаю, стоит ли посылать письмо.

– Конечно, стоит, – сказала она.

– Не так это все просто, – сказал Мак-Грегор. – Мне очень не по душе Англо-Иранская компания.

– А ведь, говорят, это превосходная организация.

– Не спорю, – сказал Мак-Грегор. – Работать у них хорошо. Они предоставляют большие возможности для научной работы. Но только если б это было не в Иране.

– Значит, вам не хочется возвращаться?

– Очень не хочется. Но больше мне негде по-настоящему заниматься моей работой. Придется опять проситься туда. Не знаю только, захотят ли меня взять теперь.

– Мне кажется, вы о себе слишком скромного мнения, мистер Мак-Грегор.

– Благодарю вас.

– Нет, я серьезно.

– Вы меня решительно хотите вытеснить с дипломатического поприща, миссис Асквит!

Но она не приняла его шутливого тона.

– Нет, нет. Вовсе нет, – сказала она. – На дипломатическом поприще можно сделать очень многое, мистер Мак-Грегор. Ох, надоело мне это официальное обращение, – перебила она себя. – Как вас зовет Кэти?

– По-разному, в зависимости от того, насколько сильно она желает меня оскорбить. А вообще мое имя Айвр.

– Это, вероятно, традиционное имя у вас в семье. Но вы как будто сердитесь на Кэтрин?

Мак-Грегор пожал плечами.

– Нет, уж вы с ней не ссорьтесь. Она к вам очень хорошо относится.

Мак-Грегор промолчал.

– Я Кэти знаю много лет, я знаю ее очень хорошо. – Джейн Асквит старалась мягко преодолеть молчаливый протест Мак-Грегора. – Она совсем не такая бессердечная, как кажется. Она никогда сознательно не сделает человеку больно, а если так получается, то помимо ее воли.

– В этом я позволю себе усомниться.

– И напрасно. Кэти иногда делает ужасные вещи, но потом всегда раскаивается. Причиняя боль другим, она и сама страдает.

– Мне кажется, ее вообще ничто пронять не может, – сказал Мак-Грегор.

Джейн Асквит не сдавалась. – Она очень своеобразная девушка, Айвр, и сейчас в ней происходит большая перемена. Пожалуйста, я вас очень прошу, не сердитесь на нее. Она к вам прекрасно относится. Потому что вы человек разумный, и очень правдивый, и честный. Она всех здесь считает насквозь фальшивыми, ей с ними тяжело, вот откуда у нее этот циничный тон иногда. Сумейте понять ее.

– Я ее понимаю совсем иначе, – возразил он.

Она улыбнулась. – Я знаю, что Кэти может быть иногда непростительно жестокой, но, уверяю вас, это не ее вина. Она выросла в довольно сложной обстановке; семья ее, хотя и аристократическая, но очень неладная и несчастливая. Сколько я ее помню, еще со школьных лет, она всегда стремилась уйти из дому. Было бы вполне естественно, если б она подчинилась влиянию семьи и сделалась капризной светской девицей из фешенебельного клуба, но ее всегда тянуло уйти от этого. Вот почему в ней столько противоречивого. Она подчас сама себя не понимает.

– Неужели я несправедлив к ней? – Мак-Грегор сам удивился, что может сохранять такое спокойствие, даже при разговоре о Кэтрин.

– Да, несправедливы. Она, правда, очень своевольна и может быть даже злой, но только не с вами. Поверьте мне, я знаю, что говорю. – Она энергично тряхнула головой.

– Вы прямо в бой готовы за нее, – сказал Мак-Грегор.

– Не только за нее. За вас обоих.

– Кэтрин вам что-нибудь говорила?

Джейн Асквит замялась. – С Кэтрин вообще не легко вести такие разговоры.

Этот ответ нельзя было назвать вразумительным, но Мак-Грегор не стал уточнять.

– С ней очень многое нелегко, – сказал он почти беззлобно. – Она считает меня разумным и честным, но именно за это зовет меня дураком, да я и сам себя начинаю чувствовать дураком по ее милости.

– Ну вот, опять вы сердитесь.

– Нет, – сказал он тихо и печально. – Просто наши хорошие отношения нарушены. Может быть, я свалял дурака, а может быть, она нарочно посмеялась надо мной. Я уже теперь и сам не знаю, кого тут винить. – Глаза у него были совсем больные.

– Все-таки примите хинину, – сказала Джейн Асквит и встала. – А на Кэтрин не сердитесь и забудьте все, что бы она ни сделала. Вы по природе застенчивы, а она, вероятно, обошлась с вами очень резко, но вы оба слишком умны, чтобы ссориться, точно маленькие дети. – Джейн Асквит нашла стакан, всыпала в него пол-ложечки хинину и налила воды. – Ну, вот вам, – сказала она. – Выпейте и ложитесь в постель. И помните, что Кэти сама себя очень ругает.

– Не думаю, – сказал он и выпил лекарство.

Джейн Асквит сочувственно морщилась, глядя на него, а когда он поставил стакан и гримаса отвращения перекосила его худое лицо, она поспешно вытащила из сумочки шоколадку. – Я до сих пор никак не привыкну к вкусу хины, – сказала Джейн. – Но мне она всегда напоминает Индию, где я выросла, даже запах ее, не только вкус.

Мак-Грегор жевал шоколад и думал, какая Джейн Асквит хорошая. Англичанки – замечательные женщины, когда они похожи на Джейн Асквит. Такие, как она, не причитают на похоронах. Не подламываются от первой бури, от первого удара судьбы. А между тем в них есть почти восточная мягкость, почти армянская пылкость и есть ум – как у Кэтрин Клайв. Умные и злые – это англичанки типа Кэтрин Клайв.

– Ну, ложитесь, – сказала Джейн Асквит. – Спокойной ночи.

Несколько минут спустя за ним пришли от Дрейка; он срочно требовал Мак-Грегора к себе. Мак-Грегор надел пиджак и пошел в помещение посольства. Дрейка он застал в наилучшем расположении духа.

– Я только что говорил с русскими, – сказал Дрейк. – Повидимому, вчерашняя настойчивость Гарольда все же принесла плоды. Вам предложили быть у Молотова сегодня в двенадцать часов ночи, и я взял на себя смелость согласиться. Вы не возражаете? – Дрейк поправил манжеты и поглядел на Мак-Грегора, делая вид, будто ищет его одобрения.

У Мак-Грегора хватило такта промолчать.

– Есть также телеграмма из Лондона. – Иронически подчеркивая свое доверие к Мак-Грегору, Дрейк косвенно как бы сводил счеты с Эссексом, заступавшимся за Мак-Грегора. – Повидимому, настаивают на вашем возвращении.

– Когда? – Тон Мак-Грегора не был ни дерзким, ни вежливым.

– Немедленно.

Мак-Грегор ничего больше не сказал, и вооруженный мир между ними не был нарушен.

– Поезжайте за лордом Эссексом, – отрывисто бросил Дрейк.

– А где он?

Дрейк тонко улыбнулся.- Ужинает в ресторане с мисс Клайв.

Мак-Грегор ничем себя не выдал под испытующим взглядом Дрейка.

– Разве нельзя туда позвонить?

– Здесь никогда нельзя дозвониться в ресторан, – сказал Дрейк. – Я вам дам машину, Мак-Грегор, и вы поедете и привезете его. Теперь вот еще что. Вы просмотрели тот список вопросов относительно геологических данных, который я вам дал? У вас остается мало времени. Советую поторопиться с этим делом, а то как бы вам не пришлось тут задержаться.

Мак-Грегор ответил, что помнит об этом, и тем ограничился.

В посольском ролс-ройсе, который мчал Мак-Грегора к ресторану «Арагви», было тепло и уютно, но он был рад выйти на улицу. В этой роскошной машине ему чудился какой-то коварный подвох. Он резко захлопнул дверцу и по скудно освещенной лестнице спустился в ресторан. Запах шашлыка, чеснока, маринадов, пряностей, впитавшийся, казалось, в самые стены, придавал атмосфере восточную томность. Ресторан был грузинский, но он напоминал персидские рестораны, и Мак-Грегор вдруг ощутил что-то похожее на тоску по родине. Оркестр играл протяжную кавказскую мелодию; когда Мак-Грегор вошел в уставленный столиками зал со сводчатым потолком, ему на миг показалось, что он опять в Тегеране, но тут он увидел Эссекса и Кэтрин, танцовавших на небольшой площадке перед оркестром.

Он готовился к этой минуте, ожидая новой вспышки гнева против Кэтрин, но почувствовал только легкую горечь и ничего больше. Он стоял и смотрел, как они танцуют. Они хорошо подходили друг к другу ростом и фигурой, и движения их были гармоничны и слитны. Мак-Грегор никогда в жизни не танцовал, но чувственность этих движений, их запретная, условная интимность невольно вызвала в нем вспышку жгучей ревности, и снова ему стал неприятен Эссекс, а с ним и Кэтрин.

Он выждал, когда они вернулись к своему столику, и подошел к ним. Его появление удивило обоих. Кэтрин даже больше, чем Эссекса. На какую-то долю секунды она забылась и хотела улыбнуться ему, но тут же осеклась, и улыбка превратилась в гримасу. Мак-Грегор отвел глаза.

– Мак-Грегор? – сказал Эссекс. – Что случилось?

– Ничего особенного. – Мак-Грегор наслаждался собственной холодностью. – Дрейк договорился о встрече с Молотовым сегодня, в двенадцать часов ночи. Я счел нужным поехать предупредить вас.

– А который теперь час?

– Около половины одиннадцатого.

– Куда же вы торопитесь?

– Я не тороплюсь, – сказал Мак-Грегор, – но я думал, что, может быть, вам следует поторопиться.

– Благодарю за заботу.

– Садитесь, – сказала Кэтрин Мак-Грегору.

Мак-Грегор сел. Ему хотелось как можно непринужденнее держаться в их обществе. Он сообщил Эссексу о телеграмме из Лондона, предписывающей им немедленно вернуться. – Я полагал, что и это вам может быть интересно.

– Мне это будет интересно тогда, когда я закончу свои дела с русскими, – сказал Эссекс, но это прозвучало не очень убедительно. Ясно было, что на сей раз Лондон шутить не намерен.

– Вы должны выпить с нами шампанского, – ласково сказала Кэтрин Мак-Грегору.

Эссекс подозвал официанта и сказал ему по-русски: «бокал», указав при этом на бутылку, стоявшую на столе. Пожилой официант в черном пиджаке принес фужер для шампанского, поставил перед Мак-Грегором и тут же налил ему.

Мак-Грегор не торопился пить. Официанты с подносами сновали мимо Мак-Грегора, и каждый раз его обдавало запахом, вызывавшим в памяти родные края.

– Вспоминаете Иран? – мягко спросила его Кэтрин, слишком мягко и в то же время слишком развязно.

Мак-Грегору неприятна была ее проницательность, и он промолчал.

– С какой радости ему вспоминать Иран? – спросил Эссекс.

– Вы и не знаете, что в вашем Мак-Грегоре сидит самый настоящий перс, – сказала Кэтрин Эссексу.

– Вот как? – Эссекс слегка повысил голос.

– А разве по его внешности можно сказать, что он человек сильных чувств? Посмотрите: это худое лицо, этот открытый взгляд, этот вихор на голове. Какое ледяное спокойствие написано на вашем челе, мистер Мак-Грегор!

– Я и в самом деле спокоен, – сказал он, мысленно прикидывая, сколько она могла выпить.

– А я-то думала – он огорчен, бедненький, – пробормотала она.

Мак-Грегор покачал головой.

– Как, вы еще не кончили ссориться? – сказал Эссекс. – Хватит, надоело. Если не можете обойтись без этих учтивых пререканий, так лучше уж молчите совсем. – Эссекс потребовал счет. – Да, так вот что, Кэти, – сказал он. – Пора вам решить окончательно, едете вы со мной в Лондон или нет. У вас есть кто-нибудь в Лондоне?

– Я обычно живу в доме дяди Поля. Но я терпеть не могу этот дом.

– Тогда придется вам остановиться у меня, – сказал Эссекс. – Места хватит.

– Ваш дом стоит пустой?

– Почти.

– Хорошо бы его у вас отняли, – сказала она. – Хорошо бы у всех у вас отняли дома и устроили в них удобное жилье для бедняков, которые ютятся под заборами. Приятное будет зрелище, когда вас всех начнут выставлять на улицу!

– Не пора ли нам? – Эссекс великодушно пропустил эту тираду мимо ушей и предложил Кэтрин руку.

– Едемте, Мак-Грегор, – ласково сказала она.

В машине Кэтрин примолкла, и Мак-Грегор не мог понять, прижимается ли она нежно к его плечу или просто ей тесно сидеть.

– Вообще говоря, сегодня это очень некстати, – сказал Эссекс про свидание с Молотовым.

– Ну, ничего, – задушевным тоном утешила его Кэтрин.

У подъезда посольства они вдвоем помогли ей выйти из машины, и, ухватив их обоих под руки, она весело захохотала, словно в этом было нечто в высшей степени остроумное. Все еще смеясь, она повернула голову к Мак-Грегору. Тотчас же веселое выражение сбежало с ее лица; она страдальчески сдвинула брови и одними губами повторила опять те же слова: – Какой же вы глупый. Ох, какой глупый. – Потом она зашагала к дому, и ни тот, ни другой не решились идти за ней. Они стояли и смотрели ей вслед.

– Ну, Мак-Грегор, ваша песенка спета, – весело сказал Эссекс.

– Видимо, так, – сказал Мак-Грегор, но теперь он вовсе не был в этом уверен.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Разговор с Молотовым был кратким и определенным.

Эссекс выполнил свою задачу с блеском. Есть много способов преподнести подобное предложение, одинаково пригодных для данной ситуации. Вся сила тут в оттенках, а оттенками Эссекс владел мастерски. Он изложил свой план кратко, конкретно, внушительно и деловито. Он окружил будущую комиссию ореолом, благодаря которому она поистине выглядела квинтэссенцией доброй воли и здравого смысла. Все его доводы были так непогрешимо логичны, что, казалось, не согласиться с ним было бы нелепо.

Молотов, однако, не согласился.

– Если я вас правильно понял, – сказал Молотов, – вы предлагаете создать особую комиссию для определения законности демократического движения в Иранском Азербайджане, и всем нам согласовать свои дальнейшие действия с решениями или выводами этой комиссии. Так?

– Примерно так, – сказал Эссекс.

– Я считаю, что ни Англия, ни Советский Союз не вправе не только осуществлять, но даже обсуждать подобный план, – сказал Молотов, качая головой.

Эссекс внешне сохранил полнейшую невозмутимость.

– Я не совсем улавливаю ход вашей мысли, – сказал он.

– Мысль очень простая. – Молотов протянул к Эссексу обе руки. – Мы не имеем никакого права вмешиваться во внутренние дела Ирана. Факт оккупации еще не дает Советскому Союзу и Англии оснований навязывать свою волю иранскому народу.

– Я вижу, что спорить по этому поводу безнадежно, – сказал Эссекс. – Считаю нужным, однако, указать, что для нас комиссия явилась бы средством испытать добрую волю Советского Союза.

– Разве речь идет о нашей доброй воле, лорд Эссекс?

На мгновение вопрос повис в воздухе, но Эссекс уже понял, что весь его замысел провалился. И причиной провала, по мнению Эссекса, была невозможность внушить русским английскую точку зрения. Эссекс дал бой по всем правилам, но сейчас он уже утратил свой полемический пыл. Больше не приходили на ум ни новые мысли, ни новые аргументы.

– Чего, в сущности, добивается Англия? – неожиданно спросил Молотов.

– Комиссии по расследованию, – повторил Эссекс.

Молотов снова покачал головой. – Мы не считаем, что это могло бы привести к конкретным результатам.

– В таком случае, я не вижу смысла продолжать разговор, – сказал Эссекс с внезапной и злой решимостью. – Мы хотели мирно и разумно уладить вопрос путем непосредственной договоренности с Советским Союзом. Теперь ясно, что нам придется искать других путей, потому что мы не можем терпеть в Иране то неустойчивое положение, которое создалось сейчас. Я очень сожалею, что Советский Союз занял такую позицию в этом вопросе. Думаю, что в непродолжительном времени вам самим придется об этом пожалеть.

Молотов отнесся к этому предсказанию весьма хладнокровно.

Эссекс встал: – Что ж, пожалуй, наши переговоры можно на этом закончить.

Молотов чуть заметно пожал плечами.

– Как вам угодно, – сказал он. Возражать он не стал, но высказал сожаление по поводу того, что достигнуть единодушия не удалось. – Все предложения, выдвинутые английским представителем, являются, в сущности, той или иной формой вмешательства во внутренние дела Ирана, – сказал он. – На этой основе всякий спор бесполезен. Я и раньше так считал, но вы сами убеждали меня, что еще одна встреча может привести к более благоприятным результатам.

Они обменялись рукопожатиями, после чего Молотов обернулся к Мак-Грегору.

– Ничего больше не могу сделать, – сказал он, как бы извиняясь перед Мак-Грегором. – Видимо, вся беда в том, что англичане не понимают, что происходит в Иранском Азербайджане.

– В таком случае, очень жаль, что мы не имеем возможности побывать там, – сказал Мак-Грегор.

Молотов ничего на это не ответил.

Пока Мак-Грегор прощался с Сушковым, Эссекс достал табакерку, которую утром обнаружил в кармане своего пиджака. Он взял щепотку табаку и поднес ее поочередно к обеим ноздрям, что каждый раз сопровождалось оглушительным чиханием.

– Что ж, если это все, – сказал он затем Молотову, изумленному этой процедурой, – позвольте пожелать вам всего наилучшего!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Они провели в Москве еще один день. Для Эссекса этот день явился примечательнейшим в своем роде, так как спас его от полного поражения.

С утра он с Кэтрин отправился в Третьяковскую галерею. Это было очень характерно для Эссекса: вместо того чтобы переживать свою неудачу и мысленно кончать все счеты с Москвой, он пошел в картинную галерею.

– Кэтрин, – сказал он, как только они вышли из ворот посольства. – Я хотел поговорить с вами относительно Лондона. Ведь я считаю, что вы едете с нами.

– Да? – спросила она серьезным тоном.

– Конечно. Я иначе и думать не хочу.

Она промолчала. В отдалении начали бить кремлевские часы.

– Мне очень жаль, но приходится поторопить вас, – продолжал он. – Я думаю вылететь сегодня или завтра.

Кэтрин в это утро была настроена очень рассудительно.

– А почему, собственно, вы так настаиваете, чтоб я ехала с вами? – спросила она. – Что я, по-вашему, должна делать в Лондоне?

Эссекс чуть было не сказал, что она должна выйти за него замуж, но понесенное поражение еще не настолько подействовало на него. Это не исключалось, могло даже оказаться необходимым, но в свое время.

– Вы можете стать моей помощницей; я это устрою.

– А Мак-Грегор?

– Пусть возвращается к своей морфологии, или палеонтологии, или чем он там занимался раньше.

Она рассмеялась. – Вы прогадаете на такой замене.

– Не скромничайте. Ну, так как же?

– Едва ли я вам буду полезна, Гарольд. Между нами не может быть полного согласия. У вас – одна дорога, у меня – другая.

– Что же это за дорога?

– Не знаю. Но она другая.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Не важно, – сказала она. – Не стоит углубляться.

– А я думаю, если вы поедете в Лондон, мы оба не пожалеем, – чистосердечно заявил Эссекс.

– Вот как?

Более определенного ответа он не дождался. Она, видимо, еще обдумывала этот вопрос, и Эссекс решил пока оставить ее в покое.

Здание Третьяковской галереи ничего особенного собой не представляло, и Эссекс очень скоро решил, что и внутри там нет ничего особенного.

Его, собственно, ничто здесь не интересовало. Он хотел одного: услышать от Кэтрин, что она решила ехать с ним. А Кэтрин, чтобы уклониться от разговора на эту тему, читала ему лекции по русскому искусству и вызывала его на ненужные споры.

Ради Кэтрин он выказал некоторый интерес к иконам и к одной картине Репина. Это было огромное полотно, изображающее, как запорожские казаки пишут письмо турецкому султану. Развеселая удаль, с которой эти люди посылают к чорту султана, предложившего им сдаться, пришлась по душе Эссексу, так как он тоже не легко сдавался и, кроме того, не лишен был чувства юмора. Другие произведения Репина ему не понравились. Кэтрин поучительно сообщила, что русские считают Репина своим величайшим художником, но Эссекс переходил от картины к картине с полным равнодушием. Затем они направились в зал советской живописи, и тут он проявил больше интереса. В этой живописи преобладали революционные и героические мотивы, даже в пейзажах и портретах. Было очень много портретов советских политических и военных руководителей.

– Ах, Кэти, неужели мы все должны смотреть?

– Вы сами захотели побывать здесь.

– Ну что ж, побывал и хватит. Я прежде всего хотел договориться с вами относительно Лондона. Решайте, и покончим с этим делом.

На этом осмотр Третьяковской галереи завершился.

По дороге в посольство Эссекс еще раз завел речь о Лондоне; он доказывал, что ее работа в посольстве все равно окончена, что Дрейк ей уже ничем не может быть полезен, что она слишком долго не была на родине. Он не уговаривал ее ехать, он внушал ей, что она сама этого хочет.

Но Кэтрин так и не дала ему решительного ответа.

– Мне что-то еще не хочется возвращаться в Лондон, – сказала она. – Я бы с удовольствием раньше отдохнула где-нибудь в горах или на юге. Не люблю Лондон зимой.

– Вы, кажется, зимы не очень боитесь, – заметил он.

– Ну, не боюсь, – согласилась она, – но в Лондон мне не хочется. В общем, я еще подумаю и тогда дам вам знать.

Большего он не добился, и вопрос остался открытым.

У Эссекса было смутное чувство, что колебания Кэтрин каким-то образом связаны с Мак-Грегором, но в чем тут дело, он не понимал. Кэтрин сознательно насмеялась над Мак-Грегором, и, логически рассуждая, Мак-Грегор никак не мог на нее влиять. Но все-таки между ними тремя – им, Мак-Грегором и Кэтрин – еще не все было ясно, и Эссекс с удивлением обнаружил, что он сам не может тут разобраться.

Он позволил себе небольшой отдых в своей жарко натопленной комнате, затем вызвал мисс Уильямс и осведомился, удалось ли что-нибудь выяснить относительно самолета. Мисс Уильямс сообщила, что завтра рано утром идет русский самолет на Берлин. Она уже заказала три места: два для них, третье для себя. Эссекс поручил ей заказать четвертое, но в объяснения вдаваться не стал. Он теперь не допускал и мысли о том, чтобы вернуться в Лондон без Кэтрин. Даже и с ней это возвращение ничего приятного не сулило. А уж без нее оно просто будет самым бесславным за всю его долгую жизнь дипломата. Он слишком привык добиваться успеха там, где послы и министры терпели неудачу. Он должен был выигрывать там, где проигрывали другие, иначе он не был бы Эссексом. Правда, он и на этот раз не проиграл. Лондон потребовал, чтобы он вернулся. Что ж, прекрасно. Если Лондон пожелал отозвать его раньше, чем он довел свое дело до конца, значит ответственность ложится на Лондон. К тому же ведь не Молотов, а он сам заявил о прекращении переговоров. Он поднялся и сказал, что продолжать не стоит. Какой же это проигрыш? Просто переговоры зашли в тупик, вот и все.

В шесть часов вечера в посольство явился посланный из Кремля: Сталин приглашал Эссекса к себе. Эссекс в это время брился. Из сбивчивых объяснений взволнованного Мелби, прибежавшего к нему с этим известием, выходило чуть ли не так, что посланный дожидается внизу, в большом черном лимузине.

– То есть как, вы его заставили ждать в машине? – со смехом спросил Эссекс.

– Да нет, что вы. Он в библиотеке.

Эссекс намылил другую щеку. – Предложите ему виски и скажите, что я спущусь вниз, как только закончу свой туалет. Найдите Мак-Грегора, пусть тоже идет в библиотеку.

Мелби имел неосторожность спросить, скоро ли Эссекс будет готов.

Эссекс дал ему время осознать свой промах.

– Вы желаете, чтобы я поторопился, Мелби? – лениво-язвительно спросил он.

– Нет, нет, что вы!

– Тогда не суетитесь. Я сойду вниз, когда буду готов. – Он продолжал методически водить бритвой, хотя не мог удержать довольной улыбки, от которой в засохшем на щеках мыле появились трещинки. Когда Мелби ушел, он сказал вслух: «Чорт возьми, это здорово!», и движения его невольно стали быстрее.

Вошел Дрейк. До сих пор Дрейк ни разу не приходил к нему в комнату. Видимо, Дрейку тоже очень хотелось поторопить Эссекса, но он предусмотрительно воздержался.

– Если вы ничего не имеете против, Гарольд, – сказал он – я бы тоже поехал с вами.

– Зачем? – спросил Эссекс, надевая яркий галстук бабочкой.

– Я, конечно, понимаю, что это ваш бенефис, – сказал Дрейк, – но мне хотелось бы заодно поставить два-три вопроса, которые мы давно уже пытаемся разрешить.

– Мне кажется, этого не следует делать, Френсис. Иранская проблема слишком важна сама по себе. Я считаю нежелательным припутывать к ней что бы то ни было. Вы не в претензии?

– Как вам угодно. Но поехать я все-таки хотел бы.

– Пожалуйста, – сказал Эссекс.

– И с вашего разрешения я бы взял с собой Мелби.

– С вашего разрешения, – сказал Эссекс, – я бы его оставил дома.

Дрейк не стал спорить и удалился.

Можно было подумать, что Сталин лично приехал в посольство, такой переполох поднялся там в этот предвечерний час. Мисс Уильямс тихонечко постучалась к Эссексу и, сделав не более одного шага от двери, спросила, не нужно ли достать что-либо из уложенных уже документов. – Нет-с, уважаемая, – сказал ей Эссекс, – сегодня у нас будут дела поважнее, чем рассмотрение документов. – И, засунув шелковый платочек в боковой карман пиджака, он прошел мимо совершенно завороженной мисс Уильямс и направился вниз, в библиотеку, где Мелби и Мак-Грегор занимали разговорами посланца Сталина. Указание Эссекса насчет виски было выполнено в точности, но стакан гостя стоял нетронутый. Мелби представил Эссексу гостя, назвав его профессором Штейном. Взглянув на него, Эссекс решил, что он, вероятно, человек неглупый. Бледное лицо и седые волосы придавали ему вид ученого. Он обратился к Эссексу – по-английски он говорил бегло и легко – и извинился за неофициальный характер приглашения, но товарищ Сталин только сейчас узнал о том, что лорд Эссекс собирается уезжать из Москвы. Товарищ Сталин желал бы побеседовать с ним до его отъезда.

Эссекс дал ему договорить и бойко повернулся на каблуках.

– Что ж, поедем? – сказал он.

Профессор Штейн встал и направился к двери; Эссекс твердо, уверенно и величаво шагал с ним рядом. Дрейк и Мак-Грегор следовали в качестве свиты.

Ехать было недалеко, и вскоре машина, выехав на Красную площадь, свернула к воротам Кремля. При ее приближении в воротах зажглась синяя лампочка и затрещал звонок. Под кирпичным сводом, у будки часового, машина замедлила ход, часовой в синей форме заглянул в окошко и отдал честь. Эссекс ожидал долгой процедуры проверок и формальностей, но машина, не задерживаясь, въехала на территорию Кремля и остановилась в проезде между двумя зданиями. Они вышли и увидели большой желтый дворец с круглым куполом, над которым развевался красный флаг. Мак-Грегор узнал этот купол, который он не раз видел из окон посольства.

Профессор Штейн ввел троих англичан в просторный вестибюль, откуда они на лифте поднялись в один из верхних этажей. Лифтер был одет в такую же синюю форму, как и часовой. Выйдя из лифта, они пошли за Штейном по длинному, выстланному ковром коридору с голыми стенами. Здесь все было очень строго и просто, только тяжелые гобеленовые занавеси в конце коридора напоминали о том, что это дворец. Очевидно, в нем теперь размещались правительственные учреждения; Мак-Грегор понял это, осмотревшись по сторонам, но кругом было тихо, не чувствовалось никакой суеты, и единственным признаком деятельности в этих высоких белых стенах был стук пишущей машинки, слышавшийся за одной из дверей.

Профессор распахнул дверь в конце коридора и пригласил их в небольшую комнату с дубовыми панелями. Стены над панелями были безупречной белизны, и только потолок с лепными украшениями смягчал строгий характер отделки. На одной из стен, у изразцовой печки, висел портрет Калинина. Обстановка состояла из нескольких кожаных кресел и круглого полированного стола, вокруг которого стояли дубовые стулья с высокими прямыми спинками. Такая комната могла служить и конференц-залом и официальной приемной; убранство ее несколько удивило Эссекса, готовившегося встретить здесь то ли восточную роскошь, то ли пролетарский аскетизм. Профессор предложил им сесть. Эссекс и Дрейк уселись в кресла, Мак-Грегор предпочел простой стул у печки. Профессор направился к противоположной двери, но в это время она отворилась и вошел Сталин. Все встали.

О чем бы ни думал каждый из троих англичан, в эту минуту все они ощутили некоторое волнение. Дрейк уже встречался со Сталиным раньше, но каждый раз испытывал чувство безотчетного тревожного любопытства, которое никак не мог преодолеть. Мак-Грегору все еще не верилось, что вот сейчас он увидит воочию этот далекий полулегендарный образ. Совсем иначе был настроен Эссекс. Сталин интересовал его прежде всего с точки зрения тех последствий, которые эта встреча могла иметь для его миссии. И уже потом как человек – человек, которого считают великим. Что же, если он действительно великий человек, Эссекс не замедлит распознать это. Впрочем, Эссекс должен был сознаться себе, что первое его впечатление безусловно благоприятное. Сталин подошел к Дрейку, который случайно оказался ближе других, поздоровался с ним за руку и произнес несколько слов по-русски. Это дало Эссексу возможность разглядеть Сталина получше.

Сталин был одет в темнозеленый мундир с крупными золотыми звездами на погонах. Эссекс заметил, что на нем нет никаких орденов и медалей. Это тоже говорило в пользу Сталина: истинно великие люди не нуждаются в знаках отличия. Удивило Эссекса, что Сталин оказался сравнительно невысокого роста, но держался он очень прямо, без малейшего напряжения. Эссекс всегда ценил хорошую выправку. Сталин был широкоплеч, крепкого сложения, в нем не было ни тени стариковского. Его неторопливая манера свидетельствовала о большом внутреннем достоинстве и природной уравновешенности. В глазах Эссекса это были качества, редкие для не англичанина, и он пытливо вглядывался в лицо Сталина, стараясь отыскать на нем следы скрытых тревог и внутренней борьбы. Но таких следов не было; лицом, как и фигурой, Сталин казался много моложе своих шестидесяти с лишком лет. В волосах и в густых усах серебрилась проседь, но карие глаза не знали очков, во взгляде читалось уменье спокойно и уверенно оценивать окружающий мир. Чуствовалось, что этому человеку незнакомы душевный разлад и сумятица, что ему чужды неопределенность, мелочность, увертки и колебания. Эссекс пришел к выводу, что перед ним хорошо воспитанный человек.

Профессор переводил негромкую, размеренную речь Сталина: – Товарищ Сталин весьма рад видеть вас, лорд Эссекс, и надеется, что вы довольны своим пребыванием в Москве.

Приветствие это не было ни слишком официальным, ни слишком личным. Сталин ожидал ответа.

– Передайте маршалу Сталину, – сказал профессору Эссекс, – что мы собирались покинуть вашу страну весьма разочарованными, но сейчас у нас опять появилась надежда.

Сталин кивнул и сказал: – Хорошо.

Мак-Грегор, все еще не ощущая реальности происходящего, словно во сне, пожал Сталину руку и ответил по-русски на обращенные к нему слова приветствия. Сталин любезно сказал, что всегда рад молодым гостям в Москве, особенно если они говорят по-русски. Потом, обратившись к Эссексу, он выразил надежду, что те молодые люди, которых Советский Союз посылает в Англию, сумеют оправдать свое назначение не хуже, чем мистер Мак-Грегор. Мак-Грегор почтительно поклонился. Эссекс, которому профессор перевел слова Сталина, откинул голову назад и засмеялся, так выразительно посмотрев при этом на Дрейка, что тому тоже пришлось улыбнуться краешком рта. Сталин движением руки пригласил садиться, и все сели. Сам Сталин опустился в одно из кожаных кресел. Он положил локти на ручки кресла, переплел пальцы и оглянулся на профессора, предлагавшего гостям папиросы.

Сталин достал трубку, и тотчас же Эссекс, видя в этом удобный случай установить непринужденный дружеский тон, сунул руку в верхний карман пиджака за своей трубкой. Но карман был пуст. На миг Эссекс испугался: неужели он забыл трубку дома? Это была бы непростительная оплошность при данных обстоятельствах. Но он нащупал трубку во внутреннем кармане и успокоился.

– Будем надеяться, что и в других отношениях наши вкусы сходятся, – сказал Эссекс, показывая трубку Сталину.

Профессор Штейн улыбнулся. – Товарищ Сталин просит вас попробовать наш кавказский табак. Он особенно гордится этим сортом, так как это дар его родной Грузии. Табак очень крепкий.

– Чем крепче, тем лучше, – с веселой бравадой сказал Эссекс. – Прошу вас передать маршалу Сталину, что для меня это истинная роскошь. В Англии сейчас очень трудно достать табак, в особенности хороший.

Сталин кивнул и, уминая табак в трубке большим пальцем, сказал, что просит Эссекса взять себе всю коробку. Эссекс рассчитывал на такой ответ. Он поблагодарил Сталина, заранее рисуя себе, как эффектно он сумеет обыграть это в Англии – грузинский табак Сталина! Сталин с минуту курил молча, как будто ожидая первых слов англичанина. Но Эссекс решил, что лучше, если разговор начнет Сталин. Сталин не спеша раскурил свою трубку, затем спросил, обращаясь непосредственно к Эссексу, и профессор Штейн тут же перевел его вопрос: – Почему вы уезжаете из Москвы, лорд Эссекс?

Эссексу не понравилась такая прямая постановка вопроса, но нужно было держаться на заданном Сталиным уровне.

– Передайте, пожалуйста, маршалу Сталину, что мое дальнейшее пребывание явилось бы бесполезной тратой времени. Наши переговоры, как ему, вероятно, известно, ни к чему не привели.

Профессор продолжал: – Судьба переговоров товарищу Сталину известна, но он хотел бы услышать ваше откровенное и беспристрастное мнение о том, отчего они не привели ни к каким результатам.

На секунду Эссекс забыл об интересах миссии, сейчас ему хотелось только одного: произвести впечатление на Сталина.

– Я буду вполне откровенен, – сказал он. – Наши переговоры с советским представителем относительно политических затруднений в Иране потерпели неудачу из-за расхождений в понимании одних и тех же терминов. Мы, к сожалению, не последовали завету Вольтера о том, что прежде надо условиться о терминологии, а потом уже спорить. И в результате нам не удалось договориться ни по одному пункту. У нас оказались совершенно различные представления о том, что такое суверенитет, пакт, оккупация, законные права, национальные интересы, самоопределение. Такая неясность в сочетании с известным врожденным предубеждением исключила всякую возможность прийти к соглашению. И мы об этом чрезвычайно сожалеем, так как ситуация в Иране таит в себе угрозу дружественным отношениям между Советским Союзом и Великобританией. – Эссекс сделал паузу и, сосредоточенно попыхивая трубкой, ждал, когда профессор переведет его слова.

Эссексу представлялась отличная возможность просить Сталина, чтобы он своим авторитетом помог достигнуть соглашения и компромисса. Но Эссекс намеренно пожертвовал этой возможностью: слишком уж ему хотелось поразить Сталина своей проницательностью и способностью беспристрастно судить об истинном положении вещей.

Сталин только кивнул головой и продолжал молчать, покуривая трубку. Если чистосердечие и проницательность Эссекса и произвели впечатление на Сталина, то он этого ничем не проявил.

Эссекс призвал на помощь все свое чутье, до сих пор не подводившее его, потому что ему казалось – и это было самое важное, – что Сталина, безусловно, можно убедить. Как именно, это он не вполне ясно представлял себе, но понимал, что разговор должен идти начистоту.

– Я хотел бы предупредить, – сказал он, – что целью Англии отнюдь не является вмешательство во внутренние дела Ирана. Между нами и Ираном уже давно существует самая тесная связь. В своем развитии за последний исторический период Иран очень многим обязан дружбе и помощи Великобритании. Кроме того, у нас имеются крупные экономические интересы в Южном Иране, жизненно важные для Британской империи. Большую часть потребной нам нефти мы получаем с нефтеперегонных предприятий Абадана, и этим обстоятельством мы, разумеется, не можем пренебрегать, наблюдая политическую жизнь Ирана. Таким образом, наше беспокойство по поводу событий в Азербайджане не заключает в себе ничего враждебного по отношению к Советскому Союзу. Мы искренне заботимся о свободе и целостности Иранского государства, которые мы желали бы сохранить любой ценой.

Эссекс сделал паузу, ожидая ответа, но, повидимому, Сталин был способен хранить молчание бесконечно. Такое внимание собеседника придало Эссексу красноречия.

– Мы рассматриваем восстание в северной провинции Ирана – в Азербайджане, – сказал он, – как фактор, оказывающий непосредственное политическое влияние на всю страну. Впрочем, это явление отнюдь не органическое и не естественное, а, быть может, вдохновленное уроками советской истории. У нас в Англии имеются свои исторические мерки. Мы не фашистское государство, в любом политическом сдвиге усматривающее угрозу. Мы просто империя. Но Иран – вне нашего имперского контроля. Наши экономические интересы там не более значительны, чем экономические интересы Советского Союза на севере Ирана. Однако тот режим, который сейчас насильственным путем установлен в Азербайджане, является режимом революционным и экспроприаторским. Если дать ему утвердиться, то пример Азербайджана может увлечь все террористические организации в стране. Более того, создавшееся положение фактически подрывает суверенитет Ирана, и совершенно ясно, что именно такова цель сепаратистской политики Тавриза. Руководители этой политики использовали грабеж и убийства для достижения своих целей; они ввели реформы, идущие, на наш взгляд, гораздо дальше истинных требований народа, и они угрожают войной законному иранскому правительству в случае, если это правительство станет препятствовать их раскольническим действиям.

Уж после этого он, во всяком случае, молчать не будет, подумал Эссекс; но Сталин попрежнему ничего не говорил.

– Я приехал в Советский Союз, – продолжал Эссекс, – в надежде показать советским представителям, что события в Иране имеют еще и другую сторону, которая хорошо видна нам с нашей позиции беспристрастных наблюдателей.

Тут Сталин переспросил профессора Штейна относительно слова «беспристрастных». Профессор подтвердил, что слово, употребленное Эссексом, имеет именно такой смысл.

Чем больше Эссекс говорил, тем неопровержимее казались ему самому его доводы и тем больше крепла в нем уверенность, что логикой и только логикой можно убедить Сталина в необходимости изменить позицию русских. Откуда бралась эта уверенность, Эссекс и сам не знал; может быть, сам Сталин способствовал этому: он так спокойно сидел в глубоком кожаном кресле, так внимательно слушал беглую скороговорку перевода, молча и только время от времени кивая головой. Но ораторские усилия Эссекса в его двойном стремлении – поразить и убедить – завели его несколько дальше, чем он предполагал. Кончив говорить, он ощутил смутную тревогу относительно исхода своей затеи. Он ждал, что скажет Сталин и как решит.

Сталин поглядел на свою погасшую трубку и заговорил, обращаясь к профессору Штейну. Тот выслушал и потом повернулся к Эссексу.

– Товарищ Сталин, – сказал он, – полагает, что лорд Эссекс не совсем точно информирован о положении в Иранском Азербайджане.

Эссекс ждал, но продолжения не последовало. Неужели же это все, чего он добился своим красноречием! Но расстраиваться было не время.

– Если мы не точно информированы, – сказал Эссекс, – то это потому, что мы лишены свободы передвижения в Азербайджане. Советское командование не дает английским представителям возможности изучить положение на месте.

Профессор перевел эти слова Сталину, и тут же последовал ответ: – Товарищ Сталин спрашивает, имеется ли еще у английских представителей желание изучить на месте положение в Азербайджане.

– Безусловно.

– Товарищ Сталин хотел бы знать, есть ли у вас лично такое желание?

Эссекс заколебался, но только на одно мгновение.

– Да, конечно, – сказал он.

– В таком случае, товарищ Сталин лично гарантирует вам, что со стороны частей Красной Армии, находящихся в Иранском Азербайджане, вы не встретите никаких препятствий. Он говорит, что если личное посещение английского представителя может помочь урегулировать это недоразумение между нами, то мы готовы оказать в этом всяческое содействие. Товарищ Сталин предлагает вам, лорд Эссекс, поехать в Иранский Азербайджан и лично ознакомиться со сложившейся там обстановкой. Устраивает это вас?

Такого предложения Эссекс не ожидал; он спрашивал себя, что же это такое значит. Впрочем, едва ли за этим могла скрываться хитрость, слишком уж неожиданно возникло это предложение. И Эссекс согласился, потому что увидел тут выход для себя. Ему уже рисовался блистательный успех, сменяющий вчерашнюю неудачу. Такого смелого шага еще никому не удалось сделать за все время, что тянется этот конфликт с русскими. Это значительно укрепит позиции Эссекса, и в Лондоне, несомненно, оценят подобное достижение. Собственно говоря, значение такого исхода переговоров выходит за пределы азербайджанской проблемы, и это тоже в Лондоне сумеют оценить. Новые перспективы открылись перед Эссексом.

– Я счастлив принять предложение маршала Сталина, – сказал он, – и верю, что это поможет нам найти реальную основу для соглашения. Но так как время не терпит, хотелось бы знать, можно ли осуществить это безотлагательно.

– Разумеется, – сказал профессор.

– Что предлагает маршал Сталин?

– Он говорит, что охотно предоставит в ваше распоряжение самолет, чтобы вы и ваши сотрудники могли вылететь в Тавриз хотя бы завтра утром. Это не слишком скоро?

– Ничуть, ничуть. – Эссекс быстро и напряженно соображал. – Только я все же хотел бы направиться сначала в Тегеран, чтобы предварительно проконсультироваться с нашим послом. Если маршал Сталин не возражает, я предпочел бы такой маршрут.

– Все будет сделано, – сказал профессор. – Наши военные власти получат соответствующие указания, а самолет будет завтра утром ожидать вас на аэродроме. Товарищ Сталин желает вам счастливого пути и надеется вновь иметь удовольствие встретиться с вами. – Профессор Штейн улыбнулся Эссексу своими умными глазами.

– Так, значит, нам будет предоставлена возможность беспрепятственно передвигаться по нашему усмотрению? – Эссекс вынул трубку изо рта и встал.

– Безусловно. Но что касается вашей личной безопасности…

– Об этом уж мы сами позаботимся, – решительно перебил Эссекс. – Следовательно, мистер Мак-Грегор и я можем вылететь завтра утром?

– Да, – сказал профессор.

Эссекс с удовлетворением кивнул головой. В конце концов, это все же была победа.

Но тут Дрейк испортил ему настроение.

– Было бы очень желательно, – сказал он, обращаясь к профессору Штейну, – обсудить с маршалом Сталиным еще кое-какие политические вопросы. Имеется целый ряд нерешенных проблем, и мы хотели бы внести ясность в некоторые положения.

Профессор перевел его слова Сталину и затем сказал: -Товарищ Сталин желал бы знать, что именно представляется вам неясным.

Дрейк стал торопливо перечислять: – Некоторые моменты советской политики в Германии, в Польше, а также на Балканах. Вообще, мы хотели бы получить, так сказать, ключ к пониманию советских установок. Может быть, маршал Сталин найдет возможным принять меня в ближайшее время еще раз?

– Товарищ Сталин считает, что все вопросы такого рода должны разрешаться органами, специально выделенными для этого в заинтересованных странах.

– Да, но тут речь идет о советской политике в более широких масштабах, которая для нас непонятна, – с отчаянием сказал Дрейк.

Профессор снова заговорил со Сталиным. Эссексу очень хотелось дать Дрейку подзатыльник, но Сталин отнесся к Дрейку с таким же вниманием, с каким он относился ко всем. Мак-Грегор особенно отметил это. Сталин произвел на него огромное впечатление, и ему было даже обидно, что он всерьез принимает такого человека, как Дрейк.

Профессор между тем говорил Дрейку, что Сталин не понимает, что может быть неясно в основах советской политики.

– Но тем не менее, – сказал профессор, – во избежание каких-либо недоразумений в будущем, товарищ Сталин готов дать сэру Френсису некоторые пояснения, которые помогут ему разобраться во всей внешней политике Советского Союза. Во-первых, говорит товарищ Сталин, Советский Союз желает прочного и устойчивого мира для всех народов; во-вторых, безопасности советских границ; в-третьих, наличия миролюбивых и дружественных правительств в соседних странах, с которыми Россия могла бы поддерживать добрососедские отношения; в-четвертых, укрепления международного сотрудничества, основанного на принципе равенства государств и не допускающего господства одной страны над другими. Товарищ Сталин считает, что эти положения исчерпывают всю советскую политику в настоящем и в будущем, и если применять их к любой возникающей проблеме, то все будет ясно.

– К сожалению, каждая проблема имеет свою специфику, – начал было Дрейк, но в это время Эссекс стал прощаться. Пожимая ему руку, Сталин в то же время передал ему ящичек с грузинским табаком. Затем Сталин так же любезно простился с Дрейком, уже отказавшимся от всякой надежды добиться своего. С Мак-Грегором дело было проще, поскольку он понимал язык, и Сталин спросил, повидал ли Мак-Грегор Россию.

– Очень мало, к сожалению, – сказал Мак-Грегор.

– Приезжайте еще и постарайтесь повидать побольше, – сказал Сталин, пожимая ему руку. На мгновение он поймал взгляд Мак-Грегора, словно у них был какой-то общий маленький секрет. – Поскольку это вы подали господину Молотову мысль о том, что поездка в Азербайджан могла бы принести пользу делу, – сказал Сталин Мак-Грегору, – мне было бы очень интересно узнать ваше личное мнение о том, что вы там увидите. Может быть, вы сообщите его мне?

– С удовольствием, – ответил удивленный Мак-Грегор.

По счастью, профессор Штейн не перевел последнего замечания Сталина, и Мак-Грегор утешил себя надеждой, что оно никогда не дойдет до ушей Эссекса. Ему вовсе не хотелось, чтобы Эссекс знал о том, что он, Мак-Грегор, был в какой-то мере причастен к этой поездке. Если Эссекс вдруг обнаружит, что в этом новом повороте событий есть доля его инициативы, непрошенному советчику несдобровать, да и сама поездка может оказаться под угрозой. Чтобы предприятие не сорвалось, вся заслуга должна принадлежать Эссексу. Мак-Грегор это отлично понимал, и лукавый взгляд Сталина говорил, что и он это понимает. Мак-Грегор перевел дух и мысленно порадовался, что беседа пришла к концу.

Сталин проводил их до двери и выразил надежду, что Эссекс будет удовлетворен своими личными наблюдениями в Азербайджане и сумеет разобраться в том, что там происходит.

– Я охотно поверю любым честным, разумным и добросовестным свидетельствам, – сказал Эссекс, делая еще одну последнюю попытку произвести впечатление на Сталина, – и даю вам слово, что не буду руководствоваться никакими предвзятыми суждениями.

Они распростились и ушли.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

– Я уже думала, что вы никогда не появитесь, – сказала Кэтрин Эссексу, входившему в ее кабинет. Она только что кончила запечатывать письма, и в руке у нее был огарок свечи; она подержала его мгновение у самого лица и потом загасила пальцами. – Ну как?

– Это удивительный человек. – Эссекс протянул руку и потрепал ее по волосам, беспорядочно кудрявившимся вокруг лба.

– Вы сами удивительный человек, – бросила она. – Нелегкая это была задача – выжить вас отсюда. Вот, это все вам для Лондона. – Она вручила ему пачку запечатанных конвертов.

– Кэти, – начал Эссекс. – Произошли неожиданные события, которые немного изменили мои планы.

– Оно и заметно, – сказала она. – Вы выглядите именинником.

– Вы мне это ставите в вину? – Эссекс уселся на письменный стол поближе к ней. – Я сегодня действительно доволен собой. Мне удалось добиться кой-чего.

– М-м…

– Бросьте этот скептический тон. – Было очень трудно завести разговор об их совместном отъезде из Москвы. Это теперь вообще казалось не так просто. Одно дело, когда речь шла о поездке в Лондон, но взять Кэти с собой в Иран – это представлялось и сложным и не таким уж необходимым. Обстоятельства круто изменились, и его потребность в Кэтрин тоже стала иной. Он попрежнему не желал терять ее; он хотел, чтобы позднее, в Лондоне, их общение продолжалось; но сейчас это уже не было ему так безотлагательно нужно. – Вы говорите «для Лондона», – сказал он. – А известно ли вам, что мы сейчас направляемся в Иран?

– Известно. – Она смотрела на него выжидая.

– В Лондон я попаду, очевидно, недели через две, – сказал он.

– Вот как?

– Да, не раньше. Но вы доберетесь и одна, не правда ли?

– Уж как-нибудь доберусь.

Кэтрин откинулась на стуле, чтобы яркий свет настольной лампы не мешал ей. Эссекс видел перед собой ее характерное лицо англичанки: широкий лоб и энергичный, волевой рот – и думал о том, что ему ни в коем случае нельзя потерять ее. Как неудачно, что более серьезные дела помешали ему именно сейчас.

– Я вам дам письмо к моему управляющему в Лондоне, – сказал он, – а кроме того, предупрежу его телеграммой. Вы все равно можете остановиться в моем доме.

– Нет, не беспокойтесь, – сказала Кэтрин, и было неясно, как, собственно, она отнеслась к этому.

– Мне очень жаль, что мы не можем ехать вместе, – великодушно сказал он.

– Дорогой мой Гарольд! Я еще вообще не решила, поеду ли я. Не придавайте этому слишком большого значения. – Она зевнула и потянулась.

– Да, ведь я пришел пригласить вас пообедать с Дрейком и со мной, – сказал Эссекс.

Она встала. – Я сегодня обедаю у Асквитов.

– Ну, у них вы успеете пообедать в другой раз, – заметил он и, взяв ее под руку, шутливо потянул к себе.

– Нет, – возразила Кэтрин. – Я хочу быть там именно сегодня. – Она смеялась над ним, и он это знал. – Будьте добры, погасите настольную лампу. – Она остановилась у двери, распахнув ее так, чтобы свет из коридора падал в комнату.

– Так, значит, вы решительно отказываетесь?

– На сегодня – да.

Долг вежливости обязывал Эссекса отобедать с Дрейком, иначе он бы просто отправился вместе с ней к Асквитам, раз уж ей так хочется идти туда. Перспектива скучного обеда с Дрейком была мало увлекательной.

– Я туда зайду попозже, – сказал он ей на площадке лестницы. – Очень жаль, что нам не придется ехать вместе.

Кэтрин попрежнему безмолвно смеялась над ним, и Эссекс с тревогой почувствовал, что теряет завоеванные позиции. Она небрежно помахала ему рукой и с победоносным видом стала спускаться с лестницы.

«Итак – Дрейк», – подумал Эссекс, готовясь приступить к прощальному церемониалу.

Дрейка он застал препирающимся с Мак-Грегором.

– Очень кстати, Гарольд, – сказал Дрейк, увидя Эссекса. – Вы, может быть, помните, что мы обратились к Мак-Грегору с просьбой использовать свои специальные познания для получения кое-каких данных из области геологии.

– Припоминаю, – сказал Эссекс. – Очевидно, у него нехватило времени заняться этим. – Он сел, предвкушая потеху.

– Очень может быть, – продолжал Дрейк, – но я хотел бы отметить, что мне стоило немалых усилий договориться о встрече с этим поляком, у которого имеется большое количество интересующих нас материалов. А теперь Мак-Грегор отказывается от этой встречи на том основании, что он, видите ли, не желает шпионить за русскими. А поляк сидит в «Национале» и ждет. Может быть, вы разъясните Мак-Грегору, в чем заключается его долг.

Эссекс поднял руку, как бы отстраняясь.

– Нет уж, меня вы не впутывайте, – весело сказал он. – Улаживайте это между собой. – Он достал трубку и стал набивать ее.

Дрейку пришлось убедиться, что самодовольство Эссекса не менее несносно, чем щепетильность Мак-Грегора.

– Я бы все же попросил вас вмешаться, Гарольд, – внушительно сказал он. – Мак-Грегор здесь единственный человек, который может разобраться в технических данных, имеющихся у этого поляка. Другого такого случая не будет. Мак-Грегор должен поехать.

– Что вы скажете, Мак-Грегор? – спросил Эссекс.

– Сожалею, но… – Мак-Грегор пожал плечами.

Эссекс внимательно поглядел на него и понял, что за этой кажущейся небрежностью скрывается твердое решение: слегка нахмуренный лоб и энергично сжатые губы шотландца сказали об этом Эссексу достаточно ясно; он уже успел изучить Мак-Грегора. Он с улыбкой откинулся на спинку кресла.

– Это нужно – такая непреклонность? – спросил он, обращаясь к Мак-Грегору.

– Да, нужно. – В одно мгновение они поняли друг друга; Мак-Грегор без слов приглашал Эссекса стать на сторону Дрейка и вступить в спор. Это был почти вызов, неожиданный и необъяснимый, бунт не только против Дрейка, но и против самого Эссекса. Эссекс с минуту молча раскуривал трубку. Мак-Грегор нужен ему; без Мак-Грегора он в Иране не обойдется. С Дрейком он так или иначе завтра расстанется. В конце концов, он может и не определять своего отношения к делу. Эссекс пожал плечами и ничего больше не сказал. Пусть разбираются сами.

– Вопрос слишком серьезный, – сказал Дрейк.

– Безусловно, – с готовностью согласился Мак-Грегор. – Я так его и расцениваю.

– Эта встреча не займет у вас много времени. – Дрейк почти упрашивал, насколько это было возможно для Дрейка.

Мак-Грегор хранил молчание.

– Я теперь вижу, что вы и не собирались выполнять это поручение, – сказал Дрейк.

– Пожалуй, – сказал Мак-Грегор. – Пожалуй, что не собирался.

– Хорошо, я больше не намерен спорить. – Ровный голос Дрейка задрожал от сдержанного гнева. – О вашем поведении будет сообщено в Лондон.

Мак-Грегору не хотелось окончательно рассориться с Дрейком, и он взглянул на Эссекса, словно предупреждая его, что это может случиться. Легким движением головы Эссекс предложил Мак-Грегору уйти. Это движение означало: ступайте, Дрейком займусь я сам, не стоит воевать с ним.

Мак-Грегор принял совет. К нему вернулась обычная вежливость.

– Прошу извинить меня, – сказал он Дрейку и тут же добавил, как бы спохватившись: – Я хотел бы поблагодарить вас, сэр Френсис, за тот любезный прием, который мне был оказан в посольстве.

– Спокойной ночи, молодой человек, я об этом случае не забуду.

Мак-Грегор склонил голову, словно говоря: «Ну что ж, примем к сведению». Он пошел к выходу, но на пороге столкнулся с Джоном Асквитом.

– А, Мак-Грегор, – сказал Асквит. – Меня прислали за вами. Вы с ним покончили, Френсис?

– Да, я с ним покончил, – сказал Дрейк.

Все трое ожидали от Асквита какого-либо замечания по поводу явно накаленной атмосферы в комнате, но Асквит не выразил никакого интереса к тому, что здесь происходило до него.

– Вы давно вернулись? – спросил его Эссекс.

– Около часу назад, – ответил Асквит, не проявляя также интереса ни к их беседе со Сталиным, ни к предполагаемому путешествию в Иран. Он вообще не стал разговаривать. Он взял Мак-Грегора под руку и ушел.

«Вот еще полоумный», – сказал себе Эссекс. Он думал об этом обеде, на котором будет и Мак-Грегор. Он твердо решил пораньше уйти от Дрейка. Дрейк тем временем нудно долбил свое: о поведении Мак-Грегора необходимо сообщить в Лондон.

Эссекс вздохнул. – Ну что ж, сообщайте, – сказал он. – Я вам тут ничем не мог помочь, Френсис. Мак-Грегор на редкость упрямый малый, и бывают случаи, когда спорить с ним бесполезно.

Это послужило Дрейку поводом для новой вспышки, но, в конце концов, сдерживая и урезонивая друг друга, они прекратили этот разговор. Сели обедать, и за столом Дрейк заметил, что Эссексу следовало бы снестись с Лондоном по телефону и сообщить о своей поездке в Иран.

– Не думаю, – сказал Эссекс и мысленно расхохотался. Еще чего: заранее ставить Лондон в известность. Нет уж, он сначала прилетит в Иран, а оттуда даст им знать. Это была последняя – и притом неудачная – попытка Дрейка ввести Эссекса в русло нормальной дипломатической процедуры. После этого разговор перешел на общих знакомых из дипломатического мира, и обед закончился тихо и мирно. Задержавшись, сколько требовали приличия, за кофе с коньяком, Эссекс, наконец, стал прощаться.

– Ну, Френсис, – объявил он, – я считаю, что этот день прошел недаром. Вероятно, мы уже не увидимся, так что позвольте вам сказать, что с вашей стороны было очень мило терпеть нас так долго. Все было как нельзя лучше. – Вот, сказано ровно столько, сколько нужно, не больше и не меньше.

– Очень рад был повидать вас, Гарольд. – Дрейк тряхнул руку Эссекса и любезно улыбнулся. – В таких ситуациях всегда бывает много неожиданного; но мы с вами умеем извлекать из этого удовольствие. До свидания в Лондоне.

– Буду рад встретить вас там. Спокойной ночи, дружище.

– Спокойной ночи. Надеюсь, на этот раз все обойдется без неудач.

Эссекс и сам надеялся, что так и будет. В их экспедиции в Иран неудачи были бы особенно нежелательны. Подкрепить личными наблюдениями свою оценку азербайджанских событий – вот в чем заключалась его цель. Это будет бесценный козырь в решающей игре. Только бы попасть на место, а там уж он увидит, что можно сделать. Из Кремля уже звонили и предложили им быть в аэропорту в семь тридцать на следующее утро, чтобы воспользоваться летной погодой.

Эссексу не хотелось и думать о неудачах, но он не сомневался, что без каких-либо неожиданностей дело не обойдется. Неожиданности случались с ним всегда.

Дверь у Асквитов ему открыл сам Джон.

– Смотрите – Гарольд, и с физиономией обиженного школьника. Входите же, входите, – закричал он. – Джейн, дай ему выпить. Он в этом явно нуждается.

Эссекс вошел в гостиную, и тотчас же ему под ноги бросился спаньель Водка. Он наклонился, чтобы погладить собаку, но она увернулась и вскочила на тахту, где сидели Кэтрин и Мак-Грегор. Усевшись между ними, она раскрыла пасть и залаяла, глядя на Эссекса живыми, умными глазами, словно желая обратить его внимание на своих соседей. Но Эссекс и без сигналов Водки сразу увидел, что на тахте произошло перемирие. Может быть, дружба между Кэтрин и Мак-Грегором и не восстановилась, но согласие было налицо. Это уж Асквиты постарались. Эссекс знал, что они полюбили Мак-Грегора и считают его очень подходящей парой для Кэтрин.

– Вы, наверно, устали после такого дня, – сказала Эссексу Джейн Асквит.

– Да, да. У вас утомленный вид, – подхватила Кэтрин. Опять она смеялась над ним. – Сядьте, Гарольд, и расскажите нам про Сталина.

– Вам уже, вероятно, Мак-Грегор все рассказал, – ответил Эссекс. Он уселся на скамеечку у камина, вытянул ноги и поманил к себе спаньеля.

Но собака не трогалась с места.

– Мак-Грегор не умеет рассказывать, – сказала Кэтрин. – Он только говорит, что Сталин необыкновенно выдержан. Сталин и на вас произвел такое сильное впечатление?

– Еще бы! – Асквит появился из кухни с ведерком льда. Он поставил его на пол, пододвинул себе стул и уселся смешивать коктейль. Делал он это очень просто: наливал прямо в ведро со льдом одного, другого, мешал суповой ложкой и потом разливал в бокалы. Эссексу он налил порцию побольше и при этом заметил: – На Гарольда всегда производит впечатление тот, кто выдержанней его самого. Он этого не может перенести, особенно в иностранце.

Эссекс оставил без ответа замечание Асквита, отнеся его за счет адской смеси в ведерке. Насмешки Асквита были не лучше, чем ирония Кэтрин. Но все же промолчать совсем он не мог.

– Да, – сказал он. – Это, безусловно, человек большой выдержки. Но я убежден, что он может быть беспощаден, когда требуется. Вам тоже так показалось, Мак-Грегор?

Но Мак-Грегор сказал, что ему ничего такого не показалось.

– А, глупости, – сказал Асквит Мак-Грегору. – Что значит беспощаден? Он должен быть беспощаден. Если бы он в свое время не обошелся с врагами так же круто, как они обходились с ним, России бы теперь не существовало. Чистка, например, – ведь это же необходимейшая мера. Мы, англичане, никогда не добьемся у себя толку, если не позаимствуем этот пример. А если в войне немцам от Сталина не поздоровилось, так это потому, что он не склонен рассматривать войну как джентльменскую забаву. Сталин слишком цивилизованный человек для таких воззрений, и, как всякий цивилизованный человек, он, естественно, беспощаден в бою.

Разговор о Сталине продолжался; у каждого из присутствующих было свое определенное и отличное от других мнение. Разгорелась настоящая дискуссия, в которой все четверо принимали равное участие. Голоса, под воздействием асквитовской смеси, становились все громче, так что даже спаньель, спасаясь от шума, соскочил с тахты и укрылся под стулом Джейн Асквит, положив морду на пол у ее ног. Джейн слушала молча, пока страсти не разгорелись слишком сильно. Тогда она мягко попеняла мужу за то, что он затеял весь этот спор, а затем, обратись к Мак-Грегору, спросила, много ли у него друзей в Тегеране.

Эта неожиданная перемена темы подействовала отрезвляюще, во всяком случае на Мак-Грегора.

– Да нет, – сказал он. – Не очень много.

– Но среди ваших друзей, вероятно, много иранцев?

В пылу спора Мак-Грегор стал разговорчивее.

– В школе у меня почти все товарищи были иранцы, – сказал он.

– Вы разве в иранской школе учились?

Он кивнул. – Мой отец не хотел отдавать меня ни в английскую, ни во французскую школу.

– Значит, из иностранцев, живущих в Тегеране, вы никого не знаете?

– Мы довольно долго жили по соседству с одной русской семьей, – сказал он. – Но теперь эта семья, кажется, вернулась в Россию.

Остальным спорщикам пришлось замолчать на это время, чтобы не перебивать Джейн Асквит. Джон нетерпеливо насвистывал себе под нос, потом принялся звать спаньеля но пес не желал вылезать из-под стула Джейн.

– А вы, Гарольд, когда-нибудь бывали в Иране? – продолжала Джейн Асквит.

Эссекс покачал головой: – Нет, это для меня край неведомый.

– Бедный Гарольд! – тотчас же вмешался Асквит. – Теперь вы попались.

– Чем же это я попался?

– Придется вам попотеть как следует. – Асквит зачерпнул себе еще порцию смеси. – В Иране, имейте в виду, разговоров за круглым столом не будет. Там вы окунетесь в самую гущу событий и должны будете отвечать за каждый свой шаг. Вы воображаете, что все это будет очень просто. Но когда вы попадете туда, вы первым делом испугаетесь. В каждом выкрике на улице вам будет чудиться революция. Спросите Мак-Грегора. Вы увидите во плоти предмет ваших учтивых переговоров, и от этого зрелища у вас душа уйдет в пятки.

– Ничего не понимаю, что вы несете, – сказал Эссекс. – Как и всегда, впрочем.

Теперь уже никакое вмешательство Джейн Асквит не остановило бы ее расходившегося супруга, и она даже не пыталась вмешиваться. Асквит дергал свои длинные усы. – Вы просто не желаете задумываться, – сказал он.

– О чем? – спросил Эссекс, еще довольно кротко.

– О той заварухе, в которую вы лезете. Да вам все равно ничего там не понять.

– А что там, собственно, надо понимать? – спросил Эссекс, начиная терять терпение.

– Я бы вам объяснил, если бы думал, что от этого может быть толк, – пренебрежительно сказал Асквит. – Но вам никогда не понять того мира, в котором вы беретесь хозяйничать. Я-то его понимаю, но мне от этого не легче. В сущности, когда понимаешь, так еще хуже, потому что взбунтоваться против всех этих интриг и козней пороху нехватает, и вот превращаешься мало-помалу в такого лицемерного труса. Я вас не виню, Гарольд. Вы человек глупый, но честный. А вот возьмите меня. Я ведь все знаю, абсолютно все, всегда знал и буду знать. Но я гораздо глупее вас, потому что я подчиняюсь тому, что сам же глубоко презираю. Вот зато мне и придется теперь заняться делом похуже вашего.

– Вот как? – спросил Эссекс. – А каким именно?

– Еду к чехам, – объявил Асквит.

– За каким чортом вас туда посылают?

– Это мерзкое скопище лицемеров, именуемое лейбористским правительством, задумало шантажировать своих чехословацких братьев. Тьфу! По мне уж консерваторы лучше.

– Вы становитесь желчным, Джон, – сказал Эссекс.

– Всегда был таким, – зло отрезал Асквит. – Прошлый раз речь шла о мыловаренном заводе в Риге. Теперь это химический трест в Праге. Оказывается, видите ли, это наше предприятие! Наше! Английский привесок к немецкому картелю. Чехи его национализировали, а я вот теперь должен ехать и денационализировать, чтобы вернуть нашим трестам.

– Что же тут плохого? – Эссекс улыбнулся.

Асквит уныло покачал головой. – Будь это консерваторы, куда ни шло, но столь трогательная забота наших социалистов о немецком картеле – этого даже я не могу переварить. Меня тошнит от этого лейбористского правительства. Шайка дешевых шантажистов – вот что это такое; гнусные, безнравственные людишки, так же, как и все, использующие государственную власть в политической игре. Они погубят Англию. Если к концу их правления в Европе останется хоть одно дружественное нам государство, это будет чудо. И я должен начинать с чехов.

– А вы чего, собственно, ждали? – спросила Кэтрин Клайв. – Сами вы всегда смеялись над теми, кто возлагал большие надежды на какое бы то ни было английское правительство. А теперь хотите, чтобы оно так, ни за что, ни про что, подарило чехам несколько миллионов фунтов. Разве чехи для него лучше других?

– Да наплевать мне на чехов! – заорал Асквит.

– Так из-за чего же вы расстраиваетесь?

– Кэти, вы так же глупы, как и все. Если вы не понимаете, до чего гнусно быть в этих делах орудием лейбористского правительства, значит и вы безнадежны.

– А почему бы вам не послать Лондон к чорту? – спросил Эссекс.

– Вот именно, почему? – повторил Асквит.

Остальные не нашли, что сказать.

Асквит обернулся к Мак-Грегору.

– Пусть это вам будет уроком, – сказал он со злобой. – Вот до чего доходит человек, у которого нехватило духу сделать выбор в вашем возрасте. В моем это оказывается уже поздно. К вам это тоже относится, Кэти. Не будьте так идиотски самоуверенны.

– О чем он говорит? – спросил Эссекс у Кэтрин.

– Вам этого не понять, – сказал Асквит. – Мак-Грегор, при первой возможности уйдите от этого человека. Слышите?

Мак-Грегору стало неловко, но он ответил: – Слышу.

– Вот приедете в Иран и сейчас же уходите от него.

– А дальше что мне делать? – спросил Мак-Грегор.

– А я почем знаю! Ступайте в горы и живите там. Или бурите скважины. Но от него вы должны уйти. И вы тоже, Кэти. Уезжайте отсюда. Отправляйтесь с Мак-Грегором в Иран и присмотрите, чтобы он ушел от Эссекса. Уберите его с этой дороги. И выслушайте меня, Кэти…

– Я слушаю вас.

– Вы тщеславны и слепы, у вас нехватает ума понять, что с вами происходит. Вам кажется, будто вы знаете, куда вас ведет этот мир, в котором вы живете. Вздор! Ничего вы не знаете. Вы довольны собой, потому что смогли сказать мне: «Чего вы ждали?» Но погодите радоваться. Я знаю, чего можно ожидать от правительства, и все-таки я не могу спокойно смотреть на эти дела. Вы хотите, чтобы я смеялся, видя такой политический цинизм? Но разве мне может быть смешно от того, что в каждом шаге, который мне предписывается, я угадываю подвох? Разве мне может быть смешно от того, что я знаю и понимаю это? Тщеславная вы дурочка. Я знаю все, а вы ничего не знаете. Может быть, рассказать вам, что мы сейчас замышляем в Польше, в Румынии, в Венгрии или даже в Германии? А может быть, вы и сами все это знаете? Может быть, опять скажете мне: «Чего вы ждали?» Не будьте глупей, чем вы есть, Кэти. Я знаю, что в наше время интриг и всяческих подлостей хорошего ждать не приходится. В нас самих нет ничего хорошего. И не будет до тех пор, пока задиристые девицы, вроде вас, будут умничать, а способные молодые люди, вроде Мак-Грегора, – сидеть около вас сложа руки и ждать, когда ваши прогнозы сбудутся. На вас надежда плоха. А раз на вас надежда плоха, значит нам надеяться не на что. Неужели вы не видите вокруг ничего поважнее собственной персоны? Неужели не замечаете, что творится под самым вашим носом? Неужели? Я знаю, вы не можете ответить на это, потому что ваши привычки, ваша мораль, самое ваше существование определяются тем убогим тесным мирком, в котором вы живете. Да, конечно, вы бунтуете. Но ваш жалкий, слабенький бунт – только потеря времени. Поезжайте домой, в Англию, постарайтесь увидеть настоящую причину вашего недовольства. Осмотритесь кругом, взгляните, что происходит в мире, и пусть то, что вы увидите и поймете, определит вашу дальнейшую жизнь. Ведь пока вы оба тут сидите и пустословите, Англия становится нацией недобросовестных торгашей и приказчиков. Прежнее ханжество было достаточно скверно, но ведь это почти идеал честности по сравнению с тем, что сейчас считается в порядке вещей. Наши уважаемые руководители – люди, опирающиеся на народ, предают этот народ самым беззастенчивым образом. И виноваты в этом вы, но ни у кого из вас нехватает ума, чтобы понять, что это и есть самое важное. Вы впутываетесь в эту пустяковую затею Гарольда и мните себя разумными людьми со страстями и добродетелями и чувством долга. Жалкие вы ничтожества, вы только тратите время попусту. Убирайтесь отсюда. Оставьте меня. Сложите свои бесполезные руки, или вертите пальцами, как Мелби, или бросьтесь под трамвай, пусть вам размозжит головы и отрежет ноги и руки. Все равно, от вас никакого проку. Голова дана человеку, чтобы думать, а руки – чтобы действовать, но это не относится к тем чванливым людишкам, которые развлекаются катаньем на коньках или сидят у камина и боятся собственной тени. Уезжайте отсюда. Возвращайтесь оба в Англию. Уезжайте и осмотритесь, пока не поздно, пока, может быть, еще осталось в вас что-то живое.

Асквит встал и надвинулся на них; в лице его не было ни кровинки, глаза смотрели гневно, не видя.

Джейн Асквит взяла у него бокал и мягко сказала: – Вот, я так и знала, что этим кончится. Ты совсем расклеился, Джон. По-моему, ты просто спишь стоя. Поди-ка лучше ляг в постель.

Асквит не стал сопротивляться; он только презрительно фыркнул, не то по собственному адресу, не то по адресу собеседников, и вышел за женой, не говоря ни слова, не оглядываясь и не прощаясь. Видно было, что собеседники уже перестали существовать для него. Он просто от них ушел, и пес Водка, встав с полу, поплелся за ним.

– Бедный Джон, – сказал Эссекс. – Его собственный коктейль ударил ему в голову.

Кэтрин и Мак-Грегор молчали.

Джейн Асквит вернулась в комнату. – Ничего, все в порядке, – сказала она спокойно. – Он весь день был в дороге, и, кроме того, он не привык так много пить. Вот его и разобрало. Придется теперь немножко посидеть с ним.

Кэтрин поднялась с тахты.

– Выспится, и все пройдет, – сказала она.

– Вы уж извините, – обратилась Джейн Асквит ко всем троим.

– Что ж, дело житейское, – намеренно весело сказал Эссекс.

Мак-Грегору тоже хотелось непринужденно пошутить на эту тему, но он промолчал.

– Спокойной ночи, Джейн, – поспешно сказала Кэтрин.

– Да, Джейн, спокойной ночи. – Эссекс наклонился и расцеловал Джейн Асквит в обе щеки. – Передайте Джону от меня привет, когда он проснется. До скорой встречи, и на этот раз, я надеюсь, дома. Пора уже ему возвращаться в Англию. Всего лучшего, дорогая. Очень рад был увидеться с вами.

– До свидания, Гарольд, – ответила она. – Я передам Джону. Безобразие – так распускать себя. – Джейн Асквит протянула было руку Мак-Грегору, но передумала и, подавшись вперед, легонько поцеловала его в щеку, словно Мак-Грегор заслужил это своим опечаленным видом. А у Мак-Грегора действительно остался неприятный осадок после вспышки Асквита.

– Это у него нечаянно вышло так резко, – сказала Джейн Асквит Мак-Грегору и улыбнулась. – Он вас очень любит. Он очень любит вас всех и очень огорчится, когда вспомнит, что он тут наговорил.

– Нет, – сказал Мак-Грегор, стараясь улыбнуться. – Я Думаю, он будет доволен. – Хоть это нужно было из себя выжать.

Он вышел вслед за остальными, и с минуту они все трое молча стояли на снегу, не желая думать ни о себе, ни об Асквите, ни о завтрашнем отъезде. Казалось, этот отъезд ничего не решает. Отношения между ними тремя не определились окончательно, и у каждого оставались какие-то сомнения. Но Кэтрин несколькими словами сразу внесла ясность во все.

– Ну, будьте здоровы оба, – сказала она. – Очень рада была с вами обоими познакомиться. – Она соединяла их вместе и разделывалась с ними заодно.

Это так подчеркивало ее равнодушие, что в Мак-Грегоре снова вспыхнула злость. К удивлению своему, он обнаружил, что надеялся увидеть Кэтрин не столь безразличной, не столь безжалостно ставящей точки над «и». Ему хотелось, чтобы она все исправила на прощание, как будто одним словом или одним движением можно было это сделать. Но она могла хотя бы подать ему надежду на будущее, на встречу в Лондоне, например. Впрочем, тогда сама Кэтрин должна была быть другой. У этой Кэтрин с Мак-Грегором все было кончено. Перемирие, навязанное им Асквитами, было всего лишь внешней уступкой с ее стороны. Но в Мак-Грегоре эти минуты взаимной терпимости возродили надежду – почти помимо его воли, но все-таки возродили. Сидя у Асквитов, он все время не сводил глаз с Кэтрин, повторяя себе, что, быть может, видит ее последний раз в жизни. И от одной этой мысли его гнев проходил. Но вот она его снова оттолкнула. Это небрежное прощание делало разлуку окончательной и бесповоротной.

– Может быть, зайдем ко мне выпить кофе? – предложил Эссекс.

– Нет,- сказала она. – На этот раз возьмите с собой Мак-Грегора.

Эссекс решил, что эта реплика рассчитана не на него, а на Мак-Грегора. Он в ней увидел прямое указание, что у Кэтрин вовсе не все кончено с Мак-Грегором. Достаточно было посмотреть, как она стояла, глядя прямо в лицо Мак-Грегору, даже не поворачиваясь в его, Эссекса, сторону. Она явно ждала от Мак-Грегора какого-нибудь слова, движения. Эссексу это не понравилось; он снова почувствовал, каким серьезным препятствием может явиться Мак-Грегор в его отношениях с Кэтрин. Нет, вовсе у нее не все кончено с Мак-Грегором.

Но пока Эссекс раздумывал об этом, Кэтрин повернулась и ушла.

– Странно, – сказал Эссекс. – Все вообще какие-то странные, – добавил он с раздражением в голосе. – Постарайтесь завтра не опоздать, Мак-Грегор. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответил Мак-Грегор.

Как бы то ни было, но утро выдалось ясное. Они стояли посреди аэродрома и смотрели, как грузят в самолет их багаж. Они пили горячий кофе, который им подал шофер посольской машины. С самого утра они наливались кофе: кофе до завтрака, кофе за завтраком, и вот теперь еще на дорогу. Но это приятно бодрило и к тому же отвлекало внимание от монотонного гула разогреваемых моторов, доносившегося с другого конца поля. Самолет был уже готов к отлету, и русский экипаж занимал свои места. Пилот сказал Мак-Грегору, что можно садиться. Это был маленький седой человек в кожаной куртке, пестревшей орденскими планками. Корин из министерства иностранных дел стоял возле Эссекса, тоже держа в руках чашку кофе, и обменивался с ним прощальными приветствиями. Мак-Грегор нетерпеливо топал озябшими ногами.

– Я позабыл вернуть вам книгу Никольсона, – говорил Эссекс Корину. – Боюсь, что я ее уложил в чемодан.

– Не важно, – сказал Корин, пожимая ему руку. – Она скоро должна выйти на русском языке. Буду очень благодарен, если вы пришлете мне его следующую книгу.

– Непременно пришлю, – обещал Эссекс.

В дальние ворота вдруг въехала машина и подкатила к самолету. Из машины вышла Кэтрин в своей меховой шубке и в высоких ботах, а за ней двое мужчин и мисс Уильямс. Кэтрин бросилась к отъезжающим.

– Хэлло! – закричала она. – Подождите нас.

– Кэти! – сказал Эссекс. – Что вы еще затеяли?

– Это Хэмбер и Стайл. Они хотят лететь с вами.

Оба корреспондента держали в руках чемоданы, и Хэмбер объяснил, что разрешение на выезд у них есть, иранская виза тоже, и вообще все в порядке, а потому они просят Эссекса прихватить их с собой.

– Ну что ж, – сказал Эссекс. – Садитесь.

– Прелестно, – сказал Хэмбер, и оба побежали к самолету.

– Вам тоже пора садиться, Мак-Грегор, – сказал Эссекс.

Рядом с Мак-Грегором стояла мисс Уильямс и спрашивала, как его найти в Лондоне. Он дал ей адрес.

– Если мне не удастся попасть в Париж, я приеду в Лондон, – сказала она. – Надеюсь, мы увидимся. Ну, до свидания. Мне очень жаль, что вы уезжаете.

Мак-Грегор остановился перед Кэтрин.

– Почему вы не летите с нами? – неожиданно спросил он.

Кэтрин перестала дышать на свои озябшие руки. – А вы бы хотели?

– Да, хотел бы.

Она секунду колебалась, потом решительно покачала головой.

– Теперь уже поздно – сказала она.

– А может быть, нет.

– Вы сами знаете, что поздно.

Он молча кивнул и, повернувшись спиной к ней, полез в самолет. Он сел в ближайшее кресло и стал смотреть в окно. Эссекс что-то говорил Кэтрин, и Мак-Грегор понял, что он тоже зовет ее лететь с ними. Кэтрин покачала головой и шутливо стала подталкивать Эссекса к самолету, а потом отошла к Корину и мисс Уильямс. Как только Эссекс поднялся в самолет, механики убрали лесенку и захлопнули дверь. Эссекс грузно опустился в кресло впереди Мак-Грегора, протер перчаткой стекло и помахал Кэтрин.

Но Кэтрин уже шла к своей машине. Только Корин и мисс Уильямс стояли и смотрели, как самолет, подпрыгивая, пробежал по взлетной дорожке, оторвался от земли и понесся прочь от Москвы.

 

Книга вторая: «Мак-Грегор»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

«О, яблоки земли! Они, как маленькие солнца, согревают зимой ваши желудки! Как летний зной, пропекают ваше озябшее тело; как легкие шатры, защищают вас от ветра. О, яблоки земли!»

Мак-Грегор остановился послушать старого продавца, нараспев расхваливавшего свой товар – бататы, которые он пек на углях небольшой жаровни, пристроенной на тележке. Эр елмази – яблоки земли. Эта тележка попрежнему стояла посреди базарной площади Майдан-и-Шах, и седины в щетине на темном, морщинистом лице старика как будто и не прибавилось. Его длинные и очень грязные пальцы так загрубели, что он, не обжигаясь, перебирал горячие, лопающиеся от жара клубни. Продавец поднял голову, и Мак-Грегор подождал немного, не узнает ли он молодого чужестранца, который покупал у него бататы лет тринадцать-четырнадцать назад. Но в воспаленных глазах старика не отразилось ничего, кроме легкого недоумения и как бы укоризны иностранцу за пристальный взгляд. Мак-Грегор посмеялся в душе над собой и над стариком и пошел дальше.

Он медленно поднимался широкой улицей по направлению к английскому посольству. Улица уходила к северу и кончалась у последних отрогов нависавшего над Тегераном хребта Эльбурс. Мак-Грегор видел прямо перед собой высокие гранитные пики, круто врезавшиеся в синее небо. Они были покрыты снегом, и их выветренные склоны поднимались сразу же за предместьями Тегерана. Ущелья и расселины были занесены снегом, и все там стыло в ледяном молчании.

Хорошо было вернуться на родину, к этим крутым склонам и высоким пикам Эльбурса, но по-настоящему он почувствует себя дома, лишь когда снова увидит невысокое плато, которое скрыто горами там, на западе, со стороны Казвина. Думая об Иране, он прежде всего вспоминал вот эту каменистую, выжженную, суровую возвышенность, постепенно переходившую за Эльбурсом в плодородную равнину. Лишь увидев глинобитные домики, на которых оседает желтая пыль, зеленые виноградники, высокие тополя и пологие известковые холмы, он излечится от своей давнишней тоски по родине.

А пока что Тегеран не соответствовал романтическим воспоминаниям Мак-Грегора. Ему не понравились ветхие дощатые лавчонки, которые обзавелись теперь застекленными окнами и торговали всякой европейской завалью: будильниками, перочинными ножами, гребенками, шпильками, поддельными драгоценностями и второсортным готовым платьем. Тегеран стал уродливым сколком с европейского города. По улицам ползли разбитые, дребезжащие автобусы. Извозчичьи клячи еле передвигали ноги. Тележки водовозов, мулы, вереницы верблюдов с угрюмым упорством следовали своим стародавним путем по широким улицам и как бы издевались над новой личиной города. Тегеран был такой же, каким Мак-Грегор знал его всю жизнь; но теперь, взглянув на него новыми глазами, он впервые увидел все безобразие и убожество иранской столицы. Европейская личина не могла обмануть Мак-Грегора. Он знал, что широкие улицы, мраморные здания банков и американские автомашины – только фасад, что, например, вот эта особенно широкая улица за поворотом позади здания телеграфа суживается и выходит на тесную базарную площадь, где дома жмутся один к другому и люди весь день покупают, продают, едят, пьют, полощутся в грязных арыках. И все же, по сравнению со старым городом, широкие проспекты были явным шагом вперед в благоустройстве Тегерана.

Мак-Грегор обошел лежавшую поперек тротуара нищенку, иссохшее тело которой едва прикрывали лохмотья. Она требовала, чтобы бог либо поразил ее смертью, либо послал ей хоть самую мелкую монетку из кармана милосердного прохожего. Ее ребенок, худенький, со вздутым животом, бежал за Мак-Грегором, называя его отцом, господином, ханом, светом очей. У Мак-Грегора не было с собой денег, и он перешел на другую сторону. Но это его не спасло. Там он наткнулся на прокаженного, который полз по пыльной мостовой у недостроенного здания оперного театра и, увидев Мак-Грегора, стал призывать его остановиться и задуматься о глубине падения человека, чья жизнь зависит от щедрости чужеземцев.

Все эти годы память услужливо скрывала от него подобные картины. Он, конечно, ожидал увидеть нищих, но увидев – пришел в ужас. Его ужасала эта последняя степень нищеты. Уже два дня она была у него перед глазами, а он никак не мог привыкнуть к такому страшному зрелищу. Обычная слепота старожила еще не пришла к нему. Он смотрел на жителей Тегерана, как сторонний наблюдатель, и европейское платье не только не прятало, но открывало ему характерные их черты. Женщин, например, оказалось не так легко преобразить, как улицы: черные чулки на них были плохо подтянуты, туфли стоптаны, и они все еще носили подобие чадры – хотя бы обыкновенную салфетку, придерживая ее у подбородка крепко сжатым кулачком. Мак-Грегор хорошо помнил, как прежний шах запретил чадру и национальный костюм; запретить-то он запретил, но на смену старому пришла эта уродливая смесь восточного с западным.

По самой середине мостовой ехал на белом коне офицер, и Мак-Грегор не без иронии подумал, что с армией у шаха получилось лучше. Офицер, в чине майора, толстый, с заплывшими глазками, был в коричневом мундире плотного сукна, расшитом золотом и щедро подбитом в плечах ватой. Он ехал, не глядя по сторонам, а за ним, верхом на большой костлявой кобыле, солдат вез его саблю с серебряным эфесом. Женщины, офицер, грязь и нищета на улицах, голодные ребятишки, остекленевшие глаза курильщиков опиума, прокаженные, нищие – все это было частью той же картины, фон которой составляли горы. Но пока перед ним были горы, он мирился с остальным. Все-таки он дома, слышит знакомый говор, понимает шутки и глядит на заснеженные пики.

У ворот посольства он на минуту задержался; его внимание привлек маленький человечек, который тащил на спине огромную деревянную кровать и сыпал проклятиями. Кровать соскользнула с его спины, ударившись о стену, но рослый мускулистый индиец, охранявший посольские ворота, не спешил прийти к нему на помощь. Человечек проклинал родителей и религию индийца и, наконец, плюнул на стену. Мак-Грегор подошел к нему сзади и помог справиться с кроватью.

– Побереги проклятия, – участливо сказал Мак-Грегор по-персидски. – Побереги проклятия, побереги дух!

– Проклятия – это все, что у меня осталось, – ответил ему носильщик. – И мне не жалко потратить последнее свое проклятие на этого английского прихвостня, который охотно выкрал бы его из моей груди, если бы только мог туда добраться.

Это было адресовано рослому индийцу, в ком иранец видел раболепный сколок с его английских господ. Иранец поправил на голове повязку и пошел дальше, перегнувшись пополам под тяжестью кровати. Он не видел, кто помог ему, но, удаляясь, выкликал слова благодарности.

– Хвала тебе, свет моих очей, – кричал он, – а уж англичан, которые прячутся здесь за этими стенами, аллах, верно, обесплодит в наказание за грехи. А тебя да благословит бог.

– Да исполнит господь пожелание твое, – вежливо ответил Мак-Грегор.

Он подождал, пока носильщик удалится, а затем вошел в ворота посольства.

Посольство занимало в самом центре Тегерана целый квартал, обнесенный высокой глинобитной стеной. Его местоположение напоминало о других, лучших временах, когда из этого квартала управляли всей страной. В то же время стена служила напоминанием о том, что сами англичане настаивают на своем уединении. За воротами уже не слышен был шум улицы, и густо разросшиеся эвкалипты окружали посольство тишиной. По дорожке, усыпанной гравием, Мак-Грегор прошел к канцелярии и сразу же почувствовал себя изменником тому миру, который остался за стенами.

Канцелярия помещалась в низком здании с черной дверью. Мак-Грегор подошел к главному входу и дернул звонок. Дверь открыл служитель, тоже индиец; он почтительно приветствовал Мак-Грегора и провел его по коридору, напоминавшему крепостной ход, в кабинет полковника Пикеринга. Здесь на широкой низкой тахте перед жарко пылающим камином лежал Эссекс. Полковник Пикеринг сидел у бюро спиной к дверям. Полковник казался такой же частью этой комнаты, как мебель и стены. Это был очень спокойный на вид, седой, представительный мужчина в сером костюме. Тут же стоял высокий табурет и высокая конторка с большой бутылью чернил. Казалось, вот-вот войдет клерк и взгромоздится на табурет; на самом же деле и табурет и конторка давно оставались без употребления. Такова, повидимому, была судьба и множества папок, стоявших на полках в нише стены, так как их покрывала густая бархатистая пыль. По стенам висели выцветшие фотографии каких-то армейских футбольных команд, участников которых давно уже не было в живых. Во всем чувствовался дух времен королевы Виктории, и все напоминало о тех инженерах из департамента по делам Индии, которые строили это здание. Зимой в холода здесь топили большой камин, а в невыносимо жаркие летние дни включали однолопастный вентилятор, укрепленный на низком, затянутом паутиной потолке. Этот кабинет все еще являлся аванпостом британской колониальной администрации, но пожелтевшие и растрескавшиеся обои не могли скрыть того, что стены его были из глины.

– Садитесь, Мак-Грегор, – сказал Эссекс, коротко кивнув ему и скосив на него свои голубые глаза. – Пикеринг как раз собирался рассказать мне кое-что об этой стране. Вы ведь знакомы с Пикерингом? – Эссекс лениво повел рукой в сторону полковника.

– Да, мы уже виделись вчера вечером, – сказал Пикеринг, поворачиваясь на стуле. Он добродушно улыбнулся развалившемуся на тахте Эссексу, потом перевел взгляд на Мак-Грегора.

– Собственно, мы встречались лет пятнадцать назад. – Мак-Грегор снял пальто, перекинул его через спинку кожаного кресла и сел.

– Лорд Эссекс говорил мне, что вы здешний старожил, – сказал Пикеринг, – но я не помню, чтобы мы встречались раньше.

– Это было на реке Аби, недалеко от Кух-Браба.

– Пятнадцать лет назад, недалеко от Кух-Браба? – переспросил Пикеринг и улыбнулся. – А что вы там делали или что я там делал?

– Не знаю, что вы там делали, – сказал ему Мак-Грегор, – а мы искали юрские отложения. Кажется, вы были там проездом в Дизфул; в тех местах было тогда неспокойно. Помню, мой отец говорил, как это глупо, что вы едете туда один.

– Так старый Файф Мак-Грегор – это ваш отец? – Пикеринг был искренне изумлен.

– Как же это я сразу не догадался! Ну да, конечно, вы молодой Мак-Грегор. Тот самый, что вечно где-то пропадал. Один раз мы уже были уверены, что вы попали в лапы к хамаданцам. Ах, чорт, вот так встреча!

– Ну, начались воспоминания! – сказал Эссекс.

– А я думал, что вы пошли по стопам отца. – Пикеринг достал коробок английских спичек и раскурил свою трубку. – Ведь он был геолог? Да ведь и вы, кажется, работали в Англо-Иранской компании?

– До войны, – ответил Мак-Грегор.

– Мак-Грегор получил Военный крест за Тобрук, – сказал Эссекс Пикерингу.

– Ну что ж, Форейн оффис должно быть довольно таким сотрудником.

– Я в департаменте по делам Индии, – поправил Мак-Грегор.

– Вот как! Ну, вам повезло, – сказал Пикеринг, видимо не страдавший ведомственным патриотизмом. – А теперь, значит, вы вернулись. Ваш отец гордился бы вами, Мак-Грегор!

– Сомневаюсь, – сказал Мак-Грегор. – Он в свое время запретил мне переступать порог этого здания. Не думаю, чтобы он был мною доволен.

Пикеринг счел это просто шуткой и, рассмеявшись, прикрыл трубку спичечным коробком так тщательно, словно по этой затхлой комнате гулял сильный ветер. Движения у него, как у человека, проведшего всю жизнь на вольном воздухе, были размашистые и совсем не комнатные.

– Ну, что вы скажете о Тегеране? – спросил он Мак-Грегора.

– Я уже успел забыть, какое здесь убожество во всем, – ответил Мак-Грегор.

– В каком смысле? – спросил Пикеринг.

– Иранцы, должно быть, самые многострадальные люди на земле. Долго ли они еще будут мириться со своей нищетой ?

– Долго, – сказал Эссекс. – Судя по тому, что я видел, иранцы невероятно примитивны. Они, может быть, немножко цивилизованнее, чем арабы, но почти так же ленивы и так же безумно упрямы. Безнадежный народ!

– Не такой безнадежный, как вам кажется, – сказал Мак-Грегор.

– Это верно, – подтвердил Пикеринг, хотя ему очень не хотелось поддерживать подчиненного против старшего. – У них, когда преодолеешь их замкнутость, изумительная способность к дисциплине.

– Мак-Грегор не сторонник дисциплины, – сказал Эссекс.

Пикеринг, еще не приноровившийся к Эссексу и к его непринужденному тону, поспешил переменить тему. – Ну как, хорошо вы у нас устроились? – спросил он Мак-Грегора. – Куда вас поместили?

– Я живу у своих старых друзей. Иранцев.

Ударение, которое Мак-Грегор сделал на последнем слове, заставило Эссекса усмехнуться.

Пикеринг сказал: – Вот как?

– У профессора Ака, – пояснил Мак-Грегор.

– А, знаю. Старый Ака – биолог. Окончил Кембридж, – сказал Пикеринг Эссексу.

– А в Москве я повстречал нескольких оксфордцев, – сказал Эссекс.

– Профессору Ака должно быть за восемьдесят, – задумчиво проговорил Пикеринг. – Он был уже пожилой человек, когда я приехал сюда двадцать пять лет назад.

– Ему восемьдесят три, – сказал Мак-Грегор.

– Он настоящий биолог? – спросил Эссекс.

– Разумеется, – сказал Мак-Грегор.

– Удивительно!

– Что ж тут удивительного?

– Не могу себе представить иранца-биолога! – ответил Эссекс. – Впрочем, я, по всей вероятности, круглый невежда во всем, что касается этой страны. Придется вам обоим меня немного просветить, джентльмены. – Эссекс лукаво посмотрел на них. – Бьюсь об заклад, что ваши оценки политического положения не совпадут. Совсем не совпадут.

– Я уверен, что мы оба хорошо понимаем обстановку, – сказал Пикеринг.

– Может быть, – согласился Эссекс. – Но русские сделали из Мак-Грегора чуть ли не большевика. Вы за ним смотрите в оба, Пикеринг.

– В самом деле? – Да, да! Ему не нравится, как я веду дело. Не так ли, Мак-Грегор?

– Я возражаю не против того, как вы его ведете, – сказал Мак-Грегор. – Я возражаю против самого дела. – Он мог сказать это Эссексу, потому что его больше не подавляло ироническое отношение Эссекса ко всему окружающему. Эссекс выступал здесь в новой роли. Теперь они находились среди людей, которые в конечном счете должны были выиграть или пострадать от их миссии; им уже не нужно было изо дня в день добиваться различных встреч и совещаний, но зато перед ними была та живая действительность, которую они хотели подчинить своим планам; и, наблюдая картину полного упадка, невежества, коррупции и нищеты, они должны были принять на себя ответственность за все это. В такой обстановке повадки Эссекса теряли значение. В такой обстановке ответственность Мак-Грегора удваивалась, утраивалась, от него требовалось бесконечно больше решимости, и при этом задача его становилась еще более сложной. Кроме того, к нему возвращалось давнее презрение, презрение ко всему, что было здесь, в стенах посольства. Он боролся с этим, как с чем-то неразумным, и в то же время ловил себя, например, на мысли, что сегодняшний носильщик стоит гораздо большего, чем любой из тех людей, которые могли бы встретиться ему в посольстве. Кто из англичан был бы способен проклинать с такой силой и с такой сознательной ненавистью? Мысль эта была настолько необычна, что Мак-Грегор стал гнать ее от себя, опасаясь, как бы это не завело его слишком далеко. Теперь, когда они очутились в Иране, слишком многое зависело от него в этой миссии, и он не хотел, чтобы его предубеждение влияло на ход дела. Но в двух вещах он был уверен: Эссекс уже не сможет забрать его в руки, и тут, в Иране, он постарается настоять на своем. Пока Мак-Грегор думал обо всем этом, Эссекс выслушивал поучения Пикеринга.

– Понять эту страну очень просто, – говорил Пикеринг. – Надо только приглядеться к тому, что сделал для нее Реза-шах. Он поставил Иран на ноги. Вы знаете, он ведь был простым армейским майором, когда возглавил восстание против династии Каджаров, но ему можно простить, что он самозванно провозгласил себя шахом. Просто поразительно, как ловко он это устроил!

– Повидимому, за ним стояла армия, – сказал Эссекс. – А когда армия на твоей стороне, можно достигнуть чего угодно. Ведь он, кажется, служил в русской казачьей сотне?

– Да, в персидской сотне Ляхова. Они прошли обучение русских, – ответил Пикеринг. – В свое время это была лучшая воинская часть. Но все равно, задача Реза оказалась не из легких. Страна была поражена коррупцией, повсюду вспыхивали мятежи. Положение было опасное, тем более, что у русских только что произошла революция. Ираном правил шах Ахмед из династии Каджаров, который распродавал страну оптом и в розницу любым иностранцам, желавшим купить ее: предоставлял концессии на постройку дорог, на табачные плантации, на разведку нефти, – на все, что только можно было продать. К несчастью для себя, он заключил с нами договор, который прикончил всю эту коммерцию. Договор был неправильно истолкован муллами и торговцами, и они подняли восстание. Реза воспользовался случаем, и вскоре за ним пошла вся страна. Он начал с того, что добился сначала поста военного министра, потом премьера. Шах Ахмед понял, чем это ему грозит, и покинул страну. Тогда Реза объявил себя шахом. Это было в 1925 году. До его прихода к власти вся страна представляла собой непокорную шайку грабителей – помещиков, конкурирующих торговцев, жуликов-мулл. Это даже нельзя было назвать нацией. Слишком много подкупа, слишком много враждующих между собой племен: курды, луры, бахтиары, кашкайцы, туркмены – все они совершали набеги и грабили, сколько им вздумается. Каково бы ни было центральное правительство, они с ним не считались. Реза первым делом выступил со своей армией против них и расправился с ними как следует. Он разгромил наиболее враждебно настроенные кланы, прогнал старых военных вождей и некоторых даже увел в качестве заложников на случай набегов. Он сломил их верхушку и заставил подчиняться своим указам. В первый раз за столетия – может быть, впервые после царствования Сасанидов или, по крайней мере, после шаха Аббаса – в стране образовалось нечто вроде единого государства. Затем Реза принялся за духовенство, за мулл. Народ здесь по преимуществу шииты, а шиитские муллы – самые зловредные.

– А я думал, что иранцы – мусульмане, – послышался голос Эссекса с тахты.

– Шииты – одна из сект ислама, – сказал Пикеринг. – В мусульманской религии две секты, вроде как у нас католики и протестанты. Арабы – сунниты, а иранцы – шииты. У шиитов больше обрядности, как у папистов.

– Вот бы Джону Асквиту послушать это, – сказал Эссекс Мак-Грегору. – Он воображает, что мусульмане слишком разумны, чтобы мириться с папизмом.

– Может быть, я привел не совсем удачное сравнение, – признался Пикеринг. – Тут все дело в обрядности и в вопросе о происхождении. Шииты претендуют на то, что они истинные наследники Магомета, так как происходят непосредственно от Али, двоюродного брата и зятя Магомета. А сунниты утверждают, что духовная власть не передается по наследству, а облекает избранника. Поэтому иранские шииты более фанатичны.

– Вот никогда не подумал бы, – заметил Эссекс. – Я тут не видел ни одной мечети.

– Иранцы никогда не были особенно религиозны, – сказал Мак-Грегор.

– Это верно, – продолжал Пикеринг, недовольный, что его прервали. – Но муллы всегда держали в своих руках и законодательство, и торговлю, и школы. А Реза все это прекратил. Он избавился от религиозных властей, не устраняя самой религии. Он подорвал влияние мулл на государство, школы, народные обычаи и даже заставил женщин снять чадру, а мужчинам приказал носить европейское платье. Все это было частью его большой работы по модернизации страны.

– И ему действительно удалось модернизировать ее? – спросил Эссекс.

– Тегеран был деревней из глинобитных домишек, и эта деревня была обнесена древней стеной, возведенной еще при Каджарах. Реза снес ее, провел теперешние широкие улицы и построил новые здания, университет, фабрики, новый вокзал, аэродром, банки, новый дворец и даже начал стройку великолепного здания оперы.

– Изумительно! – сказал Эссекс, но ироничность его интонации почувствовал только Мак-Грегор.

– Я помню тот день, когда Реза решил, что одноэтажные лавки не годятся для столицы, – продолжал Пикеринг. – И вот издается приказ, чтобы все лавки на главных улицах были в два этажа. Поглядите, когда выйдете. Все теперь двухэтажные. Он-то умел заставить себя слушаться. В этом ему нельзя отказать.

– А вот Мак-Грегор признает в нем только одну хорошую черту, – сказал Эссекс, – его неприязнь к англичанам. Мак-Грегор уверен, что все добрые иранцы должны ненавидеть англичан.

– Добрые иранцы и добрые шотландцы, – сказал Мак-Грегор.

Пикеринг впервые почувствовал в Мак-Грегоре истинную враждебность, но сделал вид, что не заметил ее. – Собственно, мы отлично ладили с Резой. Он всегда боялся русских. Мы понимали это и помогали ему, сколько могли. Ведь для нас в этой стране самое главное – нефть, и мы были благодарны Резе за то, что он приостановил распространение большевизма. К несчастью, он так возненавидел русских, что начал поступать, как немец: восхищался Гитлером, позволил германским агентам наводнить страну. Их влияние было очень опасно во время войны, когда наши дела шли неважно. Вот почему мы оккупировали страну в 1941 году. К сожалению, старика пришлось прогнать, но мы сделали это самым вежливым способом. Мы обеспечили ему довольно комфортабельную жизнь в Южной Африке, где он вскоре и умер. У него, по крайней мере, было утешение, что престол занял его сын.

– А что собой представляет сын? – спросил Эссекс. – Можно с ним иметь дело?

– Нам нехватает твердой руки старика, – сказал Пикеринг, не позволяя себе такой бестактности, как осуждение правящей особы. – Отсюда и вся эта ерунда с партией тудэ и сепаратистами в Азербайджане. А это становится серьезным.

Эссекс не двинулся с тахты, но подтвердил, что это действительно становится серьезным, – мало сказать серьезным.

– А мы что-нибудь предпринимаем против этого? – спросил он Пикеринга. – Нет? Неужели совсем ничего? – Он, как обычно, намекал на то, что официальная дипломатия тут ничего не добьется и что он прибыл сюда, чтобы навести порядок.

– Ну что ж, мы поддерживаем нужных людей в правительстве и в окружении шаха, – сказал Пикеринг, – но тут требуются более решительные меры. Нужно твердое руководство, которое могло бы объединить страну. У нас крепкие связи среди южных племен, но это просто самооборона, имеющая в виду наши нефтяные промыслы. Иран нуждается в чем-то совершенно новом, в некоей силе, которая могла бы снова спаять его воедино. И эта новая сила может прийти с совершенно неожиданной стороны.

– Вот как? – Эссекса это заинтересовало. Настолько заинтересовало, что он даже приподнялся и сел.

Мак-Грегор тоже насторожился. Его академическая привычка относиться с уважением к высказываниям других мешала ему прерывать Пикеринга во время этой лекции, и он хоть и нетерпеливо, но выслушал ее. Теперь он слушал Пикеринга внимательней.

– И что же это за новая сила? – спросил Эссекс.

– Ислам, – ответил Пикеринг.

– А какого чорта можно ждать от ислама? – Эссекс снова откинулся назад.

– Сейчас еще трудно сказать, – осторожно заметил Пикеринг, – но совершенно очевидно, что духовные власти шиитов решительным образом восстают против партии тудэ, а она, конечно, зачинщик всех волнений в Иране.

– И в Иранском Азербайджане? – спросил Эссекс.

– Демократическая партия в Азербайджане – это та же партия тудэ. Это одно и то же, и тудэ стоит за спиной азербайджанского сепаратистского движения. К счастью, более религиозные мусульмане решительно враждебны партии тудэ. Хотя сейчас шиитская верхушка далеко не так сильна, как раньше, но я думаю, что только шииты способны организовать действительное сопротивление нашим «друзьям» из партии тудэ. Конечно, невозможно точно учесть, как велико влияние религии в Азербайджане, но мы исходим из того, что оно достаточно сильно.

– А что эти шииты думают об англичанах христианского вероисповедания? – осведомился Эссекс.

Пикерингу вопрос понравился, глаза у него заблестели.

– Лучше какая ни на есть религия, чем вовсе никакой, – сказал он. – Для магометан все неверные одинаковы, но они почитают Христа и презирают атеистов.

– Не вижу я в этом толку, – сказал Эссекс. – Не очень-то реальная перспектива – ждать религиозного возрождения.

– Нам и не нужно возрождение, – сказал Пикеринг. – Все, что нам требуется, – это крепкая организация, с готовыми связями по всему Ирану. С возрождением можно обождать. А тем временем, как мне кажется, будет созвано нечто вроде шиитского собора либо тут, либо в Мешхеде. Это может положить начало созданию мусульманского политического органа. К несчастью, иранцы – не арабы, и их не удастся заинтересовать и воодушевить панисламистской идеей и Лигой арабских стран. Но для них можно будет выработать какую-нибудь другую форму сотрудничества, чтобы включить их в систему Ирака и арабских стран. Это сразу изменило бы всю политическую ситуацию на Среднем Востоке, укрепило бы позицию Ирана в отношении русских и сильно помогло бы нам. Вот почему мы так рассчитываем на этот религиозный фактор. Он весьма важен, не правда ли?

– Еще бы не важен, – сказал Эссекс. – Нам необходимо какое-нибудь оружие против русских. И любая стоящая вне политики сила – это как раз то, что требуется и что может разрешить наши затруднения в Иранском Азербайджане. Азербайджан надо вновь подчинить центральному правительству, хотя бы его пришлось тащить за шиворот. Если мы не можем воздействовать на азербайджанцев политическими средствами, надо сделать это с помощью религии. Если мы вернем их под власть центрального правительства путем религиозного призыва к объединению, – больше нечего и желать.

– Тут есть лишь одна трудность, – сказал Мак-Грегор. Убедившись в коварстве их замысла, он понял, что сейчас надо действовать более тонкими аргументами.

– А именно? – спросил Эссекс.

– Если поднять здесь религиозное движение, оно в конце концов обратится против всех чужеземцев, в том числе и против нас, – сказал Мак-Грегор.

– Ну что ж, тогда вы, по крайней мере, будете удовлетворены, – саркастически заметил Эссекс, но при этом поглядел на Пикеринга. ожидая, что тот либо подтвердит, либо опровергнет мнение Мак-Грегора.

– В этом есть доля истины, – сказал Пикеринг. – Трудно взывать к религиозным чувствам иранцев и одновременно удерживать их в должных границах.

– Удерживать от антианглийских настроений, – уточнил Мак-Грегор.

– Пусть знают, что выбор у них невелик: или мы, или большевизм с его безбожием, – сказал Эссекс. – Об этом надо серьезно подумать. – Он спустил ноги с тахты.

– Почему вы не хотите сначала сами посмотреть, что происходит в Азербайджане? – спросил Мак-Грегор со сдержанной настойчивостью. Он не нападал на Эссекса, а просто вносил деловое предложение.

– На это нет времени, – сухо ответил Эссекс. – Нам надо выработать какие-то четкие установки, прежде чем мы попадем в Азербайджан.

– По существу, это уже делается, – сказал Пикеринг. – Фокс готовит резюме для нашего завтрашнего совещания. Не знаю, как он лично расценивает это религиозное движение, но у него будет чем поделиться с вами.

– Прекрасно, – сказал Эссекс. – Я хочу полной ясности. Я приехал сюда уладить это дело, и мне бы хотелось покончить с ним как можно скорее. А вы, Мак-Грегор, не волнуйтесь. Вы попадете в Азербайджан: всему свое время. Только не наивничайте. Мы здесь для того, чтобы вернуть Иранский Азербайджан под власть тегеранского правительства. Кажется, это достаточно ясно. Может быть, с шиитами мы несколько забегаем вперед, но ими стоит заняться. Я согласен с вами, Мак-Грегор, что все зависит от событий в Азербайджане. Тамошнее положение необходимо изучить. Я должен также выяснить, на что способны русские и что я могу им противопоставить.

– Я не понимаю, как, сидя здесь, можно судить о положении в Азербайджане, – не сдавался Мак-Грегор. – Почему бы не отложить решение до нашего прибытия на место?

– Ждать мы не можем – у нас для этого нет ни времени, ни оснований. Вопрос остается все тем же, что здесь, что в Азербайджане. Я еду в Азербайджан не для того только, чтобы дать себя убедить какими-нибудь фокусами, которые покажут нам русские. Вопрос давно ясен и так.

– Может быть, он ясен для нас, но для азербайджанцев – вряд ли, – сказал Мак-Грегор и горячо добавил: – Здесь надо побольше растолковывать. Нельзя преподносить им все в готовом виде. У них на этот счет свои взгляды.

– Мне дела нет до их взглядов! – резко сказал Эссекс. – Я не дам водить себя за нос. Азербайджанский вопрос должен быть разрешен раз и навсегда. Я поеду в Азербайджан с определенной целью. Я вовсе не собираюсь носиться там по горам в угоду чьим-то вздорным выдумкам о преимуществах и недостатках какой-то идиотской политической затеи. То, что я увижу, будет использовано. То, что я сделаю, даст свои результаты.

– Боюсь, как бы вам не пришлось испытать разочарование, – упорствовал Мак-Грегор, пользуясь своим правом участвовать в разговоре на равных началах.

Эссекс пропустил его слова мимо ушей.

– Как там с машиной? – спросил он Пикеринга, вставая и подходя к камину. – Есть какие-нибудь сведения?

– Вчера ее погрузили на поезд в Ахвазе, – ответил Пикеринг. – Администрация наших нефтяных концессий не очень-то охотно расстается со своими фордами, но вам стоит дождаться этой машины. В здешних краях только и можно ездить на фордах. Они специально для этого оборудованы: добавочные водяные и бензиновые баки и конденсатор. Если вы намерены путешествовать в стороне от благоустроенных дорог, вам нужна машина, которая пройдет в оба конца без ремонта, иначе риск слишком велик. Кроме всех прочих трудностей, там не достанешь запасных частей.

– А когда машина будет здесь?

– Сегодня к вечеру, а может быть, завтра. Мы отправим вас, самое позднее, послезавтра. Все будет готово, так что вы ни о чем не беспокойтесь.

– Значит, предоставляю все на ваше усмотрение. – Эссекс собрался уходить.

– Не нравится мне ваш маршрут, – сказал Пикеринг. – Там опять неспокойно, курды совсем отбились от рук.

– Я еду не для собственного удовольствия, Пикеринг. Ведь другого выхода нет, не так ли?

– Боюсь, что так.

– Вот видите! Значит, во всех приготовлениях я полагаюсь на вас. Пойдемте, Мак-Грегор.

Мак-Грегор взял свое пальто, пожал руку проводившему их до дверей Пикерингу и последовал за Эссексом по устланному коврами коридору в обшитую дубовой панелью комнату. Эссекс, очевидно, ожидал кого-то встретить здесь, но увидев, что комната пуста, пожал плечами и захлопнул за собой дверь.

– Я думал, что он уже здесь – этот газетчик, как его там?

– Хэмбер? – подсказал Мак-Грегор.

– Да, да. Он позвонил, что ему нужно видеть меня по какому-то делу. Я назначил ему прийти сюда в четыре, а его все нет. Весьма неучтиво!

– Но вы сами опоздали, – сказал Мак-Грегор. – Сейчас без двадцати пять.

С обоюдного, хотя и молчаливого согласия они позабыли размолвку в кабинете Пикеринга. Эссекс – потому, что не хотел придавать этому значения, а Мак-Грегор – потому, что все еще надеялся убедить Эссекса отнестись к Ирану с научной объективностью.

– Может быть, он ждет внизу? – сказал Эссекс. – Пойдите, взгляните, Мак. Как спуститесь с лестницы, так сразу направо.

Но этого не потребовалось, потому что Хэмбер, предварительно постучавшись, уже входил в комнату в сопровождении Стайла. Веки у Хэмбера припухли, его вытаращенные глаза, толстые губы и даже коротко подстриженные бобриком волосы – все выражало негодование.

– Вы же назначили в четыре, Гарри, – пожаловался он. – Я жду уже целый час!

– Если вам некогда, старина, давайте отложим до другого раза.

– Ну, нет! Этот номер не пройдет, Гарри! – Хэмбер расстегнул свое широкое кожаное пальто американского покроя и уселся. – Мы знаем, что завтра или послезавтра вы уезжаете на север, так что нечего вам увиливать.

– Вы уже успели поговорить с Мак-Грегором? – притворно изумился Эссекс.

– Мак-Грегор со мной не станет говорить, – ответил Хэмбер. – Он так и не простил мне той нелепой московской истории. Вы бы поучили его, как надо забывать такие вещи.

– Хватит об этом, – остановил его Эссекс. – Скажите лучше, чем вы оба так озабочены?

– Вашей поездкой в Иранский Азербайджан, – объявил Хэмбер. – Мы со Стайлом хотим ехать с вами, если вы не возражаете.

– Гм! – Эссекс прошелся по небольшой комнате, передвигая и рассматривая фарфоровые безделушки, открывая и закрывая стеклянные дверцы книжных шкафов; потом стал разглядывать два маленьких портрета маслом: королева Виктория в молодости и в старости. – Вы, конечно, знаете, что мы гости русских.

– Ну и превосходно! – Хэмбер от радости даже вскочил с места. – А вы пригласите нас.

– Это не так просто! – Эссекс остановился перед Хэмбером. – Я плохо разбираюсь в обычаях этой страны и предоставляю это на усмотрение Мак-Грегора. Если Мак-Грегор скажет, что вас можно взять, так оно и будет.

Взгляд Хэмбера на мгновение омрачился. Такая понятливость привела Эссекса в восторг.

– Спросите Мак-Грегора, – сказал он и с удовольствием поглядел на Мак-Грегора, который, вытянув ноги, вертел в руках старый пистолет, снятый им со стены.

– Как может Мак-Грегор решить то, чего не можете решить вы сами? – спросил Хэмбер.

– Он знает страну.

– Что вы скажете, Мак? – Хэмбер подошел к Мак-Грегору, засунув руки в карманы и пожевывая папиросу толстыми губами.

– Мне кажется, вас разыгрывают, Хэмбер. – Мак-Грегор взглянул на него, едва сдерживая усмешку. – Глава экспедиции не я.

– Ну так как же, Гарри?

– Повторяю, это зависит от Мак-Грегора.

Хэмбер, видимо, растерялся, не зная, что сказать, но продолжал смотреть все-таки на Мак-Грегора.

– Повторяю, лорд Эссекс вас разыгрывает! – Мак-Грегор подкинул пистолет на ладони, словно взвешивая его.

– Ну, с кем-нибудь из вас можно говорить всерьез? – спросил Хэмбер.

– Больше я для вас ничего не могу сделать, старина, – сказал Эссекс Стайлу. – Уломайте Мак-Грегора. Может быть, завтра он будет посерьезней.

– Не думаю, – проворчал Хэмбер.

– Тогда присаживайтесь и попытайте счастья сегодня. Не хотите ли виски?

– Хотим, – сказал Стайл.- И налейте стаканчик Мак-Грегору.

– Вы, конечно, понимаете, насколько важна для нас такая поездка, – начал Хэмбер, глядя, как Эссекс нажимает кнопку звонка.

– Нет, не понимаю.

– Очень скоро все это дело возьмет в свои руки Вашингтон, и тогда вам потребуется помощь. – Хэмбер говорил убежденно. – В Америке, чтобы добиться чего-нибудь, нужно предварительно подготовить общественное мнение. Вот мы со Стайлом и решили этим заняться.

– Именно ради этого вы и хотите попасть в Азербайджан? – спросил Мак-Грегор.

– Ради этого самого, – ответил Стайл. – И ваш долг позаботиться о том, чтобы мы туда попали.

– Долг? Долг перед кем?

– Перед человечеством, цивилизацией, культурой, демократией, – сказал Стайл.

– Мак-Грегор не поклонник отвлеченности, – заметил Эссекс. – Этим его не возьмешь. Долг – понятие невесомое для человека науки.

– У всякого ученого есть долг перед человечеством, о котором он не имеет права забывать, – возразил Стайл.

– А у журналиста?-спросил Мак-Грегор.

– У журналиста тоже, – ответил Стайл.

– Кровавый, однако, это долг, – проворчал Мак-Грегор. – Ведь вы только и делаете, что стараетесь разжечь новую войну!

– Мы не хотим войны! – заявил Стайл. – Все зависит от России. Если она будет вести себя как следует, причины для войны исчезнут сами собой.

– Я плохо разбираюсь в подобных вещах, – сказал Мак-Грегор, – но думаю, что вы несколько ошибаетесь. Может быть, вас злит уверенность русских в себе или возмущает, что они не боятся вашей атомной бомбы.

– Оставьте атомную бомбу в покое! – закричал Стайл таким тоном, будто кто-то непристойно отозвался о его сестре, жене или матери.

– Едва ли это возможно, – неумолимо стоял на своем Мак-Грегор.

– Это не имеет никакого отношения к данному вопросу!

– Это, повидимому, имеет отношение к любому вопросу, особенно когда вы так рьяно лезете в драку с русскими. Не очень-то это похоже на выполнение долга перед человечеством!

– Одну секунду, – вмешался Хэмбер, предвидя новую вспышку ярости со стороны Стайла. – Позабудем пока о человечестве. Рассмотрим вопрос с дипломатической точки зрения. Как дипломат, Мак-Грегор, вы не можете не понимать, насколько важно для нас поехать с вами.

– Так нельзя, – сказал Эссекс. – Либо вы взываете к нему как к ученому, который должен выполнить свой долг перед человечеством, либо как к дипломату – одно из двух.

– Ну, так кто же он? – Хэмбер готов был подыгрывать Эссексу.

– Кто Мак-Грегор? – спросил Эссекс, подходя к двери. На пороге появился слуга-индиец, и Эссекс велел ему принести виски.

– Ни то, ни другое! – заявил Мак-Грегор. – Так что вы напрасно обращаетесь ко мне.

– В таком случае, все зависит от того, есть у Мак-Грегора чувство юмора или нет, – сказал Эссекс. – Я бы на вашем месте бил именно в эту точку. Он все еще думает, что я вас дурачу, но, поверьте мне, ваша поездка всецело зависит от него.

Появилось виски, и пока индиец разливал его по стаканам, все молчали. На подносе стояли и зеленые бутылки с содовой водой.

Хэмбер попробовал изменить тактику.

– Может быть, Мак-Грегор боится, что мы убедимся, насколько самостоятельно действуют его азербайджанские друзья? – сказал он.

– Более самостоятельно, чем вы думаете.

– Чепуха! – воскликнул Хэмбер. – Политические перевороты вовсе не в их духе.

– Почитайте историю Ирана, – сказал Мак-Грегор. – Одна революция за другой. Одно восстание против шаха за другим. Если не ошибаюсь, с 1900 года было три революции, и напоминаю вам, что условия для революции тут посложнее, чем в Америке 1776 года. Сдается мне, что американцы порастеряли свой революционный пыл. Ни одной революции за двести лет. Ох, уж эти свободолюбивые американцы!

– С Мак-Грегором лучше не говорить об Иране, – сказал Эссекс. – Я пробовал, но ему это не по вкусу.

– Ладно, ладно, – Хэмбер поднял руку, – я вовсе не хочу ссориться с вами, Мак-Грегор. Это было бы невежливо. Я просто хочу поехать с вами в Азербайджан.

– Зачем? – спросил Мак-Грегор. – Вы о нем и так всё знаете.

– Но малейшая конкретная улика много значит, когда приходится вести такую борьбу.

– Смотрите, как бы ваш маленький крестовый поход не довел вас до беды, Эл, – сказал Эссекс. – Не думаю чтобы он понравился русским.

– А я и хочу насолить им.

– Это закроет вам доступ в Москву.

– Единственное, о чем я жалел, покидая Москву, – это о том, что пришлось расстаться с Кэти Клайв, которую я обожаю. Не будь ее, я готов никогда больше не видеть этого города. – Хэмбер допил свой стакан и поставил его на медный поднос.

– Удивляюсь, что Кэти вас там не удержала, – сказал Эссекс.

– Мы с Кэти отлично понимаем друг друга, и я не стану тратить время понапрасну, ухаживая за ней. Предоставляю это Джебу Уилсу. Джеб, тот не уедет из Москвы, пока она там. Он не захотел даже ехать с нами сюда. Ну, это его дело, а нам со Стайлом надо заняться русскими.

– А кто это – Джеб Уилс? – спросил Эссекс.

– Смуглый, широколицый, умный, циничный, бродяга по призванию. Как раз во вкусе Кэти. Вы его, должно быть, видели на какой-нибудь пресс-конференции. Вот это и есть ее избранник! Все в Москве тщетно увиваются вокруг Кэти Клайв, но один только Джеб оказался на высоте.

– Я и не знал, что у Кэти есть в Москве привязанность, – угрюмо пробормотал Эссекс. Он посмотрел на Мак-Грегора, но тот явно не хотел принимать участия в этом разговоре.

– И я не знал, – сказал Хэмбер. – Но если у Кэти есть избранник, то это Джеб. Джеб Уилс удержался при ней дольше всех прочих, и он как раз то, что ей нужно. Не суетится, не докучает. – Хэмбер покачал головой. – Вы оба не успели оценить Кэти. Нужно, по меньшей мере, месяца два, чтобы понять, что она значит в нашей московской жизни.

– Боюсь, что этого вашего Уилса в скором времени ожидает неприятный сюрприз, – сказал Эссекс. – Кэти со дня на день должна уехать в Лондон.

– Джеб тоже собирается уезжать.

– Странно, я его совершенно не помню.

– Да мимо него пройдешь – не заметишь! – Хэмбер покончил с лирическим отступлением и вернулся к делу. – Так как же, Гарри? Едем, что ли?

– Приходите завтра и спросите Мак-Грегора.

– Ну, а вы уж расшевелите его как-нибудь.

– Попробую, – сказал Эссекс. Оба журналиста надели свои американские кожаные пальто и новые барашковые шапки. – Но только не очень-то на меня рассчитывайте, ведь мне, может быть, и не удастся убедить Мак-Грегора, что он глава этой экспедиции.

– До свидания, Мак-Грегор, – сказали они. – Призаймите у Гарри немножко юмора.

– Не беспокойтесь, – ответил Мак-Грегор, – я в этом отношении тоже совершенно самостоятелен.

Эссекс остался очень доволен этим разговором и, как только дверь за ними затворилась, похлопал Мак-Грегора по спине и подвел его к камину.

– Хорошие ребята, – сказал он, – но время от времени их надо осаживать. Вам это отлично удается. Вы, несомненно, делаете успехи в обращении с ними, дорогой мой. – Эссекс допил свой стакан и остановился против Мак-Грегора. – Кто этот Уилс, о котором говорил Хэмбер?

Мак-Грегор гнал от себя мысли о Кэтрин с той самой минуты, как покинул Москву. До сих пор ему удавалось справляться с собой, но теперь мысль о ней вторглась в его сознание извне. Это был третий день разлуки, и все три дня образ Кэтрин грозил заслонить собой весь мир. Без всякого повода, в любое время дня воспоминание о ней властно овладевало всем его существом. Стараясь отстранить эти мысли, отложить их на будущее, он все же иной раз отдавался им. Видимо, настало время подвести итоги. Образ Кэтрин неотступно преследовал его; она шла рядом, смеялась над ним, спорила, соглашалась, дразнила и тут же дарила лукавой нежностью. И надо всем этим была память о немногих часах полного понимания и полной близости. Этого он не забывал ни на минуту. Но в то же время он видел и другую Кэтрин: с насмешливым взглядом, с прямой линией рта и широкими плечами. Ни один человеческий образ не возникал перед ним так отчетливо и ярко, и ни один так легко не рассыпался прахом при одном-единственном воспоминании, воспоминании о том злополучном утре на катке. При мысли об этом его и сейчас бросило в краску, и вспыхнувший в нем гнев помог ему стряхнуть с себя чары. Обида была слишком горька, и он не хотел, чтобы она снова ожила в его памяти.

– Так что это за субъект, Мак-Грегор? – спрашивал Эссекс.

– Очень сдержанный, спокойный, – ответил Мак-Грегор, – повидимому, славный малый. Я видел его раза два.

– Вот не поверил бы, что Кэти может заинтересоваться американцем? А вы?

– А почему бы нет? – Мак-Грегор не хотел утешать ни Эссекса, ни самого себя.

– Это непостижимо! Правда, все женщины, по существу, одинаковы, и Кэти, повидимому, не исключение, раз она крутит с этим Уилсом.

Зазвонил телефон, и Эссекс взял трубку. Он подтвердил кому-то, что придет непременно.

– Мне надо переодеться к обеду, Мак, – сказал он, возвращаясь к камину. – Да, я хотел вас предупредить, что завтра у нас будет небольшое совещание по поводу нашей поездки. Придут эксперты, и мы наметим все: маршрут, тактику и интересную работу для вас. Значит, здесь, в десять утра. Хорошо?

– Хорошо. – К неудовольствию Эссекса, Мак-Грегор не спешил уходить. – Я хотел бы просить вас позавтракать завтра у меня, – сказал Мак-Грегор, – и познакомиться с доктором Ака. Я знаю его давно, и, мне кажется, он мог бы многое рассказать вам об этой стране. Вам не мешало бы повидать побольше людей, не имеющих отношения к посольству.

Теперь Мак-Грегор говорил, как и подобало говорить настоящему эксперту и консультанту.

– Бог мой, а что же я, по-вашему, эти два дня делал, Мак-Грегор? Я виделся почти со всеми министрами иранского кабинета и всеми влиятельными людьми. Положительно со всеми, кроме разве одного только шаха!

– От министров ждать нечего, – сказал Мак-Грегор. – Мне бы хотелось, чтобы вы повидали настоящих людей, прежде чем мы отправимся на север. Страна эта сложнее, чем вам кажется, и я полагал, что вам надо сначала осмотреться здесь, в Тегеране.

– Успеем осмотреться по дороге на север, – проворчал Эссекс.

– Нет, надо бы приглядеться к тому, что происходит здесь. Тогда нам будет с чем сравнивать положение в Азербайджане.

– Я не считаю такое сравнение необходимым.

– Может быть, но я хотел бы, чтобы вы видели страну такой, какая она есть в действительности, а не какой она представляется тому или другому министру. Я мог бы многое вам показать. И на это не жаль потратить время. Это окупится сторицей.

– Нам некогда, Мак-Грегор. – Эссекс отбросил всякую фамильярность и говорил коротко и решительно. – Может быть, я и приду к вам позавтракать, но не возлагайте на это особенных надежд. Утром я жду сообщения из Лондона, так что дел у нас на завтра хватит, дорога будет каждая секунда.

– Отъезд можно отложить хотя бы на день.

– Ни в коем случае. Надо кончать с Ираном и возвращаться в Лондон.

– Я вижу, вы только усложняете нашу задачу.

– Бросьте сентиментальничать, Мак-Грегор. Будьте умником, приходите завтра утром ровно в десять. Это очень важно. А сегодня вечером, если вам нечего больше делать, поговорите с Джеком Адамсом. Он давно хочет повидать вас.

– Вот с ним-то я меньше всего хотел бы встречаться, – сказал Мак-Грегор. – Спокойной ночи. До завтра.

– До завтра, Мак.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Совещание открылось в десять часов пятнадцать минут в тихой приемной комнате посольства. Кроме Эссекса и Мак-Грегора, за столом красного дерева сидело четверо: полковник Пикеринг, Джек Адамс, Л. Б. Шо и сэр Сэмюэл Фокс. Двух последних Мак-Грегор знал только понаслышке. Адаме был молодой человек, англичанин; к его открытому энергичному лицу как-то не шел американский галстук бабочкой. Л. Б. Шо представили Мак-Грегору как коллегу-геолога, но этот неопределенного вида человек скромно заметил, что он, собственно, только инженер. Во главе стола сидел сэр Сэмюэл Фокс, специальный советник посольства. Будь сэр Сэмюэл женщиной, он, наверное, любил бы устраивать чинные чаепития в узком кругу, но, будучи мужчиной и дипломатом, он устраивал чинные приватные совещания, порядок на которых поддерживался его внушительным покашливанием.

– Джентльмены! – начал сэр Сэмюэл. – Я созвал это совещание с целью координировать наши планы в отношении миссии лорда Эссекса в Иранском Азербайджане. Как вы знаете, мы считаем эту миссию весьма важной, может быть, решающей, так что если лорд Эссекс не возражает, я позволю себе сказать несколько слов о нашей позиции в Иране.

– Ну, разумеется! – Эссекс подпер голову рукой. – Я весь внимание!

Сэр Сэмюэл надел роговые очки и заглянул в свои заметки.

– Джентльмены, – сказал он. – Наша позиция в Иране сегодня всецело определяется нефтью. Крупнейший источник снабжения империи нефтью – это наши нефтяные промыслы в Южном Иране. Нефтяные скважины и нефтеперегонные заводы Южного Ирана являются собственностью компании, в которой британскому правительству принадлежит пятьдесят два процента акций, то есть контрольный пакет. Наше соглашение с иранским правительством, – продолжал он, – предусматривает отчисления в его пользу двух центов с каждого барреля очищенной нефти. Иранское правительство взамен гарантирует нам охрану нашего оборудования и поддержание порядка на промыслах. У нас работает более ста тысяч иранцев, частью из кочующих племен, частью из окрестных селений и городов. У вас вопрос, мистер Адамс?

– Нет, сэр. – Адамс поправил свой галстук.

– Тогда не шумите, пожалуйста!

– Слушаю, сэр.

– Я никак не ожидал, что будет так интересно, – прошептал Эссекс Мак-Грегору. – Ни дать ни взять заседание Пиквикского клуба: Снодграс, Уинкл и прочие.

Сэр Сэмюэл искоса поглядел на Эссекса; в этом взгляде не было укоризны: так мог бы глядеть терпеливый сельский пастор, ожидающий милостивого внимания местного магната. – Мы должны отдать себе ясный отчет в том, какое значение имеет для английских интересов в Иране местная политическая ситуация. Наши нефтяные скважины и нефтепроводы часто подвергаются серьезной порче во время набегов диких племен, но до сего времени мы без особого труда поддерживали в этом районе закон и порядок. Мы пришли к дружескому соглашению с вождями бахтиаров и арабских племен, населяющих Южный Иран. Нет, нет! Племена эти не причиняют нам беспокойства. Нам важно одно: чтобы сто тысяч иранских рабочих работали продуктивно. Вы, мистер Мак-Грегор, несомненно, в полной мере можете оценить всю важность этой проблемы, ибо, насколько я понимаю, вам приходилось работать на промыслах в качестве геолога.

Мак-Грегор утвердительно кивнул, чувствуя себя настоящим Сэмом Уэллером.

– Превосходно! Так вот, при прежнем шахе политические партии и объединения были запрещены. Теперь, по условиям союзнического договора об Иране, политические партии и объединения в принципе снова узаконены. Однако во всем бывают крайности, и такой крайностью в Иране является чрезвычайно опасная политическая организация, именуемая партией тудэ, или народной партией. Как это ни странно, в начале войны Англия сама помогла образованию этой партии для борьбы с растущим германским влиянием на рабочих и крестьян Ирана. К несчастью, лидеры этой партии стали заносчивы и непокорны. В настоящее время можно сказать, что это наиболее радикальная сила в Иране, находящаяся под непосредственным влиянием соседней державы. Может быть, лорд Эссекс захочет что-нибудь добавить к моему сообщению, поскольку он только что прибыл из этой соседней страны?

– Нет, нет! – Эссекс прищурился. – Продолжайте.

– А мистер Мак-Грегор?

Мак-Грегор покачал головой. Его мучили дурные предчувствия. Он уже понимал, к чему клонит Фокс.

– В данный момент партия тудэ стремится к прямым политическим действиям во всем Иране, – продолжал сэр Сэмюэл. – В основе ее программы лежит идея необходимости революционных перемен в Иране. Она организует профсоюзы рабочих и крестьян. Конечная ее цель – захват политической власти во всем Иране, и она очень хотела бы прибрать к рукам наши нефтяные промыслы и нефтеперегонные заводы. Поэтому, – заключил сэр Сэмюэл, – наша первейшая обязанность – прекратить деятельность партии тудэ, и не только в Азербайджане, но и во всем Иране.

Сэр Сэмюэл дошел, наконец, до главного, и его немногочисленная, но внимательная аудитория, включая и развеселившегося Эссекса, приветствовала эти слова одобрительными возгласами. Мак-Грегор промолчал, и Эссекс подумал, что глупо со стороны Мак-Грегора относиться к этому серьезно. Ему, конечно, уже мерещится, что Фокс – дьявольски хитрый, злокозненный интриган. Эта мысль еще больше развеселила Эссекса.

– И, наконец, – продолжал сэр Сэмюэл, – есть и еще одна опасность, в сущности, самая серьезная опасность. Это угроза, что влияние красных распространится не только на Иран, но и на Ирак, Сирию, Палестину, даже Египет, Турцию, Грецию. Что я могу к этому прибавить? Только пожелать вам, лорд Эссекс, удачи и благополучного завершения этой жизненно важной миссии. Благодарю вас, джентльмены!

Долговязый старик торжественно опустился в кресло под сдержанные аплодисменты всех присутствующих. Затем Пикерингу было предложено изложить маршрут Эссекса в Азербайджане.

– Переезды для вас намечены короткие, – бодро начал Пикеринг. – Мы не хотим утомлять вас. И все же путь будет нелегкий, и вам могут встретиться непредвиденные трудности. Район оккупирован Советской Армией, и мало ли что может случиться. Как бы то ни было, мы сделали все, что могли. Продолжать, сэр? – обратился он к Эссексу.

– Да, прошу, – сказал Эссекс, сразу став серьезным.

– Маршрут охватывает обширную территорию, большая часть которой труднопроходима, гориста и пустынна. У нас там повсюду свои люди, но смысл и значение миссии лорда Эссекса заключается в том, что он должен совершать свой путь свободно, охраняемый престижем, званием и авторитетом представителя британского правительства. Ваше появление в качестве официального лица и контакт с нашими тамошними друзьями принесут больше пользы, чем все наши мероприятия со времени проникновения туда русских. Многое будет зависеть от вас, Мак-Грегор, потому что вам по большей части придется говорить за лорда Эссекса.

«Как бы не так!» – сказал самому себе Мак-Грегор.

Пикеринг продолжал описывать кружной путь, которым они должны были ехать из Тегерана в Тавриз.

– Таким образом, – говорил он, – вы захватите и Камсех и Арделанское плато.

– Но ведь Арделан – это в Курдистане! – сказал изумленный Мак-Грегор.

– Совершенно верно, – ответил Пикеринг. – Вы проедете прямо по курдской территории. Может быть, теперь вам становится ясна ваша задача?

Радость Мак-Грегора при мысли о том, что ему удастся побывать в Курдистане, перевешивала чувство возмущения, которое вызывала в нем вся эта затея. Он насторожился еще больше, когда понял, что все это было задумано без него.

Эссекс постарался рассеять подозрения Мак-Грегора, сказав ему вполголоса, что они еще обсудят маршрут с глазу на глаз, но Мак-Грегор не поддался на обман, а тут вдобавок сэр Сэмюэл предложил Л. Б. Шо объяснить Мак-Грегору его особую задачу.

– У нас приготовлена для Мак-Грегора подробная инструкция, с которой он может ознакомиться, – как бы нехотя сказал Шо. – Мы предлагаем мистеру Мак-Грегору выяснить деятельность русских по части изысканий нефти и руды. Этот маршрут приведет мистера Мак-Грегора в район Урмии – на территорию, где, как мы предполагаем, русские производят бурение и разведку нефти. Кроме того, мы хотели бы знать, удалось ли русским разведать медь, железо и прочие полезные ископаемые Загроса. На все это есть материалы, мистер Мак-Грегор. – Шо поспешил сесть на свое место и не привлекать больше к себе внимания.

– По этому поводу я хотел бы заметить, – сказал сэр Сэмюэл, – что для целей вашей миссии добывание информации не так важно, как само ваше присутствие. Задача, связанная с вашей профессией, мистер Мак-Грегор, второстепенна по сравнению с основной, а основная – это чтобы вас везде видели и чтобы все знали, что вы представитель британского правительства. Однако мы не должны ни в коем случае вмешиваться в местные дела и не должны злоупотреблять привилегиями, предоставленными нам русскими. Кажется, всё, джентльмены. Есть вопросы?

Вопросов не было. Эссекс испытующе и с опасением поглядывал на Мак-Грегора, но Мак-Грегор молчал. Сэр Сэмюэл поблагодарил всех за внимание, распрощался и с величественным видом покинул комнату.

Джек Адамс немедленно набросился на Мак-Грегора, стал расспрашивать о Джоне Мелби и прочих московских знакомых и скороговоркой поздравил его с тем, что ему посчастливилось принять участие в этой экспедиции. У Мак-Грегора не было ни времени, ни терпения отвечать на его вопросы. Заметив, что Л. Б. Шо ожидает его, он извинился и отошел от Адамса. Тот устремился к Эссексу, а Мак-Грегор стал беседовать с Шо, просматривая вместе с ним письменную инструкцию о своих обязанностях в Азербайджане. Шо листал страницы, даже не стараясь объяснить их содержание, словно ему было стыдно за свою работу. Он не пытался поддерживать разговор и лишь заметил коротко, что знавал в свое время отца Мак-Грегора, после чего неуверенно добавил, что был изумлен, увидев его сына в этой комнате. Затем он извинился и отошел от Мак-Грегора, пристыженного и расстроенного этим разговором.

Эссекс увлек за собой Мак-Грегора в коридор, а потом и к себе в комнату.

– Пойдемте, обсудим это дело вдвоем, – сказал он. – Я понимаю, как вам неприятно, дорогой мой. Я предвидел, что эта затея вам не понравится, и старался не впутывать вас до поры до времени.

– Весьма вам благодарен, – сказал Мак-Грегор.

– Да, да! Я был уверен, что вам это не понравится, – Эссекс говорил с чувством, серьезным, озабоченным тоном.

Мак-Грегор понял игру Эссекса и решил действовать осторожно. – Предполагалось, что мы отправимся в Азербайджан, чтобы лично, без всякой предвзятости, удостовериться в том, что там происходит. А на деле получается, что мы едем туда с определенной целью – вмешиваться всюду, где только возможно.

Эссекс был не менее осторожен. – Успокойтесь! – сказал он. – Это вовсе не так страшно, как вам кажется. – Эссекс поглядел Мак-Грегору прямо в глаза, чтобы подчеркнуть свое доверие. – Не придавайте слишком большого значения словам нашего друга сэра Сэмюэла. Он думает только о нефти и преувеличивает значение частных вопросов. Эти эксперты не умеют охватить полностью всю картину. Цель нашей миссии шире вопроса о нефти, шире даже, чем вся средневосточная проблема. Это мы и Россия – вот о чем идет речь. Поэтому пусть вас не тревожит вопрос о вмешательстве. По сути дела, мы вовсе не вмешиваемся. Мы просто маневрируем и добиваемся равновесия. Не забывайте, Мак-Грегор, что вы не имеете права увлекаться утопическими идеалами той или иной политической группировки. Вопрос идет о самом нашем существовании как государства, что поважнее местной свары соперничающих между собой политиканов. Во всяком случае, мы окажем большую услугу этой стране, если поможем ей освободиться от опеки России.

– Не верю, чтобы вы говорили это серьезно, – сказал Мак-Грегор.

– Ну, может быть, и не совсем серьезно, – ответил Эссекс. – Во всяком случае, я учел ваши предубеждения.

– Может быть, я и предубежден. – Мак-Грегор вдруг засмеялся почти добродушно. – Но это потому, что я кое-что знаю об этой стране.

– На то вы и эксперт, – согласился Эссекс.

– Поэтому я хотел бы дать вам более правильное представление о ней.

Эссекс улыбнулся. – До сих пор вы даже не пытались это сделать, Мак-Грегор.

– Как можно дать кому-нибудь правильное представление об Иране, просто рассказывая о нем! Чтобы понять эту страну, надо самому ее видеть.

– Правильно! Вот теперь мы ее и увидим.

– С заранее вынесенными решениями и с явной целью вмешательства. – Мак-Грегор говорил очень спокойно. И вообще тон их разговора был беззлобный, в нем чувствовалась скорее своеобразная смесь взаимного уважения и добродушия. – Я хотел бы, чтобы вы сами увидели, что мы вмешиваемся слишком назойливо. Нельзя действовать с предвзятой уверенностью, что Азербайджан находится в руках зловредных людей и опасных большевиков. Такая точка зрения объясняется вашим общим отношением к Ирану. Мне хотелось бы, чтобы вы увидели сами, что иранцы так же серьезно относятся к политике, как и мы, может быть даже серьезнее. Иранцы – самостоятельно мыслящие люди, с определенными взглядами на добро и зло, им причиненное. Легко этим журналистам высмеивать политическую самостоятельность иранцев: ведь они считают их грязными, глупыми, ребячливыми дикарями, которые, разинув рот, глазеют на подносимые им чудеса Запада.

– Так оно и есть, – сказал Эссекс.

– Нет, это неверно! Иранцы вовсе не такие. Как и все люди, они хотят, чтобы у них было нормальное правительство. Они положили на это немало сил, но так ничего и не добились. А мы, со своей стороны, всячески препятствовали им создать настоящее правительство. Мои слова могут вам не понравиться, но факт остается фактом. Мы всегда хотели, чтобы у них были продажные правители. Со времен концессии Рейтера, вот уже шестьдесят лет, мы ведем себя, как американские гангстеры, пускаем в ход угрозы, подкуп, не останавливаемся даже перед военными действиями – одним словом, всячески вымогаем разные концессии и привилегии, что, в конечном счете, равносильно владению всей страной. Одно время мы полностью контролировали правительство, все ресурсы страны, финансы и армию. Просто глупо считать иранцев аполитичными. Достаточно вспомнить, как быстро мы должны были отказаться от всего этого. Вся страна, как один человек, восстала против нас. Мы быстро уступили, но нам удалось уцепиться за наши нефтяные концессии.

– И не примени мы во-время силу, – напомнил ему Эссекс, – мы потеряли бы и это. А что бы мы делали без иранской нефти, Мак-Грегор?

– Не знаю. Я допускаю, что нефть нам нужна, но нельзя вмешиваться в иранские дела только ради нее.

– По-моему, вы понапрасну терзаетесь, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Не такое уж дурное влияние мы оказываем. Может быть, сами мы и не осуществляем реформ, но, по крайней мере, мы не преследуем людей, которые действительно стремятся улучшить положение в своей стране. Вы должны признать, что мы не противились прежнему шаху, а он, как вам известно, провел достаточно много реформ.

– У нас уже вошло в привычку расточать комплименты по адресу Реза-шаха, – сказал Мак-Грегор, – хотя мы сами же свергли его с престола. Все реформы и улучшения приписываются ему. А он попросту воспользовался завоеваниями народной революции, которой мы в то время всячески противились. Он узурпировал власть, как деспот, и был немногим лучше своих предшественников. Народ здесь по горло сыт деспотами. Он явно хочет добиться лучшего правительства, особенно в Азербайджане. Если бы вы вникли в это сами, вы поняли бы, что я хочу сказать, поняли бы, что восстание в Иранском Азербайджане вовсе не внушено русскими. Это, по существу говоря, продолжение тех пяти-шести революций, которые преследовали одну цель – избавиться от продажных правителей. Теперь им это, кажется, удается. А мы хотим остановить их. Если бы вы могли представить себе, какая коррупция царит в этой стране, вы поняли бы необходимость коренных преобразований в Азербайджане. Государственная машина в Иране продажна сверху донизу, включая двор, полицию и парламент. Правительство – это лишь организованная коррупция. Министры терзают население, как стервятники, они устанавливают налоги, законы, руководят финансовой политикой, вызывают голод – все это для того, чтобы выколотить побольше денег из народа. Реза-шах, может быть, и прогнал кое-кого из них, но сам стал первым взяточником. Он держал в руках грабителей помельче и брал львиную долю себе. К концу своего правления он обладал одной пятой всего достояния страны. Реза-шах вовсе не герой, каким его изображают, и его полицейский режим был не лучше того, что был в гитлеровской Германии. Хотя мы и сотрудничали с Реза-шахом, но ладить с ним было потруднее, чем с другими, и он всегда требовал большего. Однажды он пригрозил нам аннулировать наши нефтяные концессии, но мы откупились от него. От этого шаха всегда можно было откупиться, как и от всех других взяточников.

Эссекс молчал, не зная, кончил Мак-Грегор или нет, а тот обдумывал, как далеко он может зайти. Оба они смотрели друг на друга, взвешивая свои силы.

– Все дело в том, что нам не удается подкупить руководителей партии тудэ, – сказал Мак-Грегор. – Так же, как азербайджанцев. Вот мы и явились сюда спасать положение.

– Вот это верно, – решительно сказал Эссекс.

– Но я с этим ни в коем случае не могу согласиться!

– Перестаньте говорить глупости. Этот мятеж надо остановить во что бы то ни стало. Мы не можем допустить в этом деле неудачи, Мак-Грегор!

– Неудача неизбежна, – сказал Мак-Грегор. – Разве только мы введем войска, а это вряд ли желательно.

– Есть всякие способы и помимо войны. – Эссекс снова был Эссексом. – То, что мы делаем, – это всего лишь первый шаг. Он касается не только Англии и России, он коснется и Америки и прочих союзных стран. Этот спор может быть перенесен на разрешение высших инстанций. Это вас устраивает?

– Это будет только уловкой для того, чтобы достигнуть нашей цели, – сказал Мак-Грегор. – Ничего хорошего из этого не получится.

– Вы ставите себя в затруднительное положение, Мак-Грегор.

– Да?

– Вы, повидимому, против нашей поездки в Иранский Азербайджан. Вам, кажется, вообще не хочется туда ехать.

– Может быть, вы и правы. – Мак-Грегор постарался сказать это как можно небрежнее.

Эссекс не рассердился. – Я должен предостеречь вас от излишнего фарисейства, а до вашей совести мне нет дела. Я просто предлагаю вам принять как можно скорее определенное решение: хотите вы ехать или нет.

– Это очень просто… – начал было Мак-Грегор.

Эссекс не дал ему договорить. Мак-Грегор собирался объявить о своем отказе ехать в Азербайджан. Это было ясно. Но Эссекса это не устраивало. Он нуждался сейчас в Мак-Грегоре больше, чем когда-либо, и ему не хотелось давать Мак-Грегору повод для отказа. Эссекс сам не понимал, как это вышло, что он взял с собой такого строптивого помощника, с которым так трудно ладить.

– Я сейчас ничего не желаю слушать, – сказал он Мак-Грегору. – Я слишком устал и не могу спорить с вами. Идите и позабудьте весь тот вздор, которого мы вдоволь наслушались сегодня утром, и запомните, что сейчас не время для возвышенного морализирования. Вы в трудном положении, Мак-Грегор.

– Я совершенно серьезно…

– Может быть, – снова прервал его Эссекс. – Но временами фарисейства в вас хватило бы на целую ораву пасторов. – Он подвел Мак-Грегора к двери, придерживая его за локоть. – Идите прогуляйтесь по городу и купите чего-нибудь на дорогу. Куда я должен прийти завтракать и в котором часу?

Мак-Грегор записал адрес на полях иранской газеты, оторвал клочок и вручил его Эссексу.

– Вы читаете местные газеты? – спросил Эссекс.

– Да.

– И на местном языке? По-персидски? – Эссекс приглядывался к арабскому шрифту. – Гм! Интересно! И как она называется?

– «Тудэ».

– Вот оно что! Ну-с, так, значит, увидимся за завтраком.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Мак-Грегор твердо решил, что в Азербайджан он не поедет.

По дороге домой он снова и снова укреплялся в этом решении. Все равно англичанина, хлопочущего об Иране для англичан, из него не выйдет. Их Иран – не его Иран. Эссекс, Пикеринг, Адамс и Л. Б. Шо только испортили ему возвращение на родину. Он не хочет иметь ничего общего с их интригами, а поэтому – к чорту Эссекса, а вместе с ним и его экспедицию.

И ему так нехватало Кэтрин. Будь она сейчас здесь, рядом с ним, она, наверно, рассеяла бы все его сомнения своим циническим анализом. Почему бы не поехать с Эссексом, зачем приписывать Эссексу то, что, собственно говоря, представляет точку зрения посольства, зачем быть таким щепетильным на этом этапе игры? Но к чему тревожить себя подобными вопросами? Они были бы уместны в устах Кэтрин. Только ее безжалостные обвинения могли бы вызвать его на спор и тем самым прояснить его мысли. Он спросил себя, а сомневается ли когда-нибудь и в чем-нибудь сама Кэтрин? Нет! Но сейчас же возник и другой образ Кэтрин. Ведь этот ее цинизм был основан на тонком понимании политических ситуаций, более тонком, чем его собственное. Это была неожиданная мысль, открывавшая в Кэтрин новые и еще неизведанные возможности; но это не утешило его. Как раз теперь, когда ему так нужны были доводы Кэтрин, он не мог их услышать. И с грустью он признался себе, что вряд ли когда-нибудь снова их услышит.

Единственное его утешение это то, что он дома. Он возвращался к доктору Ака с таким чувством, словно шел к себе домой. Мать его жила в небольшой деревушке Шипборн в Кенте, и во время войны Мак-Грегор считал своим Домом Кент, потому что ему нужно было ощущать себя как-то связанным с Англией. Теперь, очутившись на улицах Тегерана, он понял, что настоящий дом его здесь. Он нарочно выбрал самый сложный маршрут, чтобы пройти мимо знакомых богатых особняков с садами за высокой оградой. В каждом иранце, как бы беден и жалок он ни был, живет любовь к саду. Это у него эстетическая потребность; чтобы понять ее, надо понять что-то коренное в характере иранца, чего никак не объяснишь – во всяком случае, Эссексу. Можно представить себе физиономию Эссекса, если бы с ним вдруг всерьез заговорили о садах.

Мак-Грегор вошел в высокие деревянные ворота старого сада доктора Ака. Он шагал теперь между двух длинных рядов фруктовых деревьев, которые окаймляли дорожку, посыпанную гравием. Каждое дерево здесь было ему знакомо, особенно вон то абрикосовое; мать каждый год варила варенье из его крупных оранжевых плодов. Весной сад одевался бело-розовым цветом слив, персиков, миндаля. Отдельно от других стояло редкое дерево – гладкий персик, подарок издалека, от какого-то профессора Калифорнийского университета.

Казалось, все это – порождение высокогорного воздуха и хорошо прогретой солнцем почвы. Сейчас земля была даже слишком суха, не унавожена и не вскопана. Теплицы тоже находились в забросе, но густые изгороди из рододендрона, лавра, жасмина, шелковицы и роз были хорошо ухожены и не слишком разрослись. Эта живая изгородь окружала небольшой, но глубокий прямоугольный пруд со свежей горной водой, выложенный по берегу кирпичами. Поверхность его была чистая и только с одного края в воде лежали опавшие листья. Мак-Грегор нагнулся, выловил листья и кинул их под кустарник. Сухой воздух и жгучее солнце высушили его мокрую руку раньше, чем он дошел до дому.

Дом, низкий, квадратный, с несколькими верандами, был окружен частым строем высоких эвкалиптов. Он был сложен из древнего саманного кирпича и окрашен в красный цвет, вокруг плоской крыши шли низкие перила. Семья Мак-Грегора прожила в этом доме безвыездно пять лет, деля его со своим старым другом доктором Ака, и сам Мак-Грегор в летние ночи спал на этой крыше под москитной сеткой. Ему вспомнился сухой шорох летнего ветра, который налетал откуда-то с Эльбурса и прорывался сквозь эвкалипты, целыми пригоршнями швыряя на крышу увядший лист. И снова он испытал волнение, которое этот звук вызывал в нем в те теплые ночи. Это было напоминание о поре его юности, когда мир казался ему несравненно проще, чем тому Мак-Грегору, который сейчас вновь входил в этот дом.

Он прошел прямо наверх в свою старую комнату, открыл ставки, лег на низкую тахту и стал разглядывать стеклянный шкаф, в котором до сих пор хранились некоторые из первых образцов пород, собранных им еще пятнадцать-шестнадцать лет тому назад: гранит, гнейс, кристаллический сланец, известняк и песчаник и несколько кусочков битуминозного угля. Они хранились здесь не потому, что кто-то берег их, а просто потому, что о них забыли. На камине лежали два больших зеленых кристалла, все в белых крапинках. Однажды он попытался расплавить их, но его маленький горн взорвался, и взрывом вышибло стекла в летней беседке, где помещалась его лаборатория.

Теперь ему казалось, что он рос на полной свободе, – пытливый, деятельный и на редкость невозмутимый мальчуган. В те дни у него не возникало сомнений в своем будущем, потому что для него существовал только один мир – мир научного исследования. Теперь было с десяток миров, и всего несколько дней назад он едва не отказался навсегда от дела всей своей жизни. Ну, этого больше не случится. Чем терпеть этот чиновничий бюрократизм, он лучше вернется в Англо-Иранскую, по крайней мере, останется тогда в Иране и будет заниматься своим делом. Эссекс подстроил ему ловушку, и если он хоть на йоту уступит планам Эссекса относительно Азербайджана, он снова безнадежно увязнет в этой трясине.

Ему не хотелось поддаваться таким невеселым мыслям, поэтому он встал и пошел вниз, в библиотеку. Там было темно, хотя огонь еще тлел в камине. Он любил эту небольшую, в восточном вкусе комнату, ее низкие диваны, подушки, ковры, резные столики, серебряные подносы. В простенках между книжными шкафами висели на уровне глаз персидские миниатюры, и Мак-Грегор стал внимательно рассматривать их. Он никогда раньше не приглядывался к этим тонким произведениям искусства, потому что еще с мальчишеских лет видел в них нечто привычное. Теперь он понимал, как невежествен он был во всех явлениях культуры, выходивших за пределы его науки. Кроме хорошего чувства рисунка, развитого пристальным изучением строения пород, у него не было критерия для понимания и оценки искусства. Все предметы этой комнаты мало что говорили ему: сасанидские бронзы, древние молитвенные коврики на стенах, обломки циклопических скульптур Персеполя.

Он снова обратился к персидским миниатюрам, почтительно и робко касаясь их пальцами, как будто на ощупь можно было определить то неуловимое, что придавало этим охотничьим сценам такую высокую художественную ценность. Он был так удручен своим невежеством, что стал искать в шкафу книгу по иранскому искусству, но его оторвал от этого занятия приход доктора Ака.

– А, вот ты где, – сказал доктор, включил свет и направился к закрытым ставнями окнам. – Сколько раз я говорил Гассану, чтобы он открывал здесь ставни! Он вбил себе в голову, что дневной свет опасен для моей жизни. И вот лишает меня такой прелести. – При каждом слове доктор сильным движением отпирал и распахивал ставни на окнах. – Так и ходит и закупоривает все комнаты и ждет, что я, того и гляди, мирно скончаюсь в этой темноте. А разве я похож на умирающего? – Доктор Ака остановился перед Мак-Грегором, выпрямившись во весь свой рост. Маленький, крепкий, словно каленый орешек, старик с узкими монгольскими глазами, которые весело поблескивали на хлынувшем в комнату свете. У него была седая борода лопатой, и он воинственно выпячивал ее вперед.

– Нет. – Мак-Грегор улыбнулся; невозможно было не поддаться обаянию этого человека. – У вас вид лучше, чем когда-либо. Щеки румяные.

– Румяные щеки и острые глаза. – Доктор Ака взял Мак-Грегора под руку и померялся с ним ростом. – Помнишь, как ты мальчиком со мной мерялся? Вообще говоря, ты не намного выше меня ростом, просто я уже съеживаюсь от старости.

– Вовсе нет, – сказал Мак-Грегор, – спина у вас прямей, чем у любого молодого человека.

– А мне иначе нельзя. – Доктор Ака с трудом согнулся. – Каждый раз, как я сгибаю спину, мне кажется, что я вот-вот разлечусь на тысячу осколков. Так, должно быть, я и умру. Разлечусь на куски и умру.

Эти слова напомнили Мак-Грегору о Карадоке, и он рассказал доктору Ака про московского клоуна.

– И совершенно напрасно он оставил акробатику, – сказал доктор Ака. – Я вот не хочу мирно погрузиться в забвение, как твой уважаемый отец. Смерть – это взрыв. Ну, а как ты себя чувствуешь? Спишь хорошо?

Мак-Грегор почувствовал испытующий взгляд доктора.

– Я только и делаю, что сплю, – сказал он. – Это, должно быть, горный воздух.

– Я что-то тебя совсем не вижу.

– Я бродил по городу. Странно как-то возвращаться домой при таких обстоятельствах и так неожиданно.

– Вот как! Значит, все-таки домой? – Доктор Ака потер руки, потом помешал угли в камине.

– Да. Это я почувствовал в первую же минуту.

– Это хорошо. Это очень хорошо. Знаешь, я, кажется, совсем забыл, что ты англичанин. Ты всегда был для меня своим, а я ведь иранец. Я рад, что ты дома. – Он нагнулся и подбросил угля в огонь. – Ну и уголь! Гляди, как крошится! Десять кусков хорошего антрацита стоят тонны этой дряни. – Он ворошил угли и тыкал в них кочергой, словно фехтуя с огнем. – Мне очень хотелось узнать, не изменила ли война твои привязанности. Верность стала так необходима во время войны. Ведь ты мог забыть о своей верности Ирану.

– Может быть, я ненадолго и стал англичанином, – сказал Мак-Грегор с гримасой, – но только ненадолго. Я не могу забыть, что родился и вырос тут, так что теперь я перебродил и во мне стало разве чуть побольше английского, чем прежде. Это сделала война.

– Да, война отразилась на всех нас, – отрывисто проговорил доктор. – Никто не избежал этого, а уж люди науки и подавно. Я часто задавал себе вопрос, как чувствуешь себя на войне ты, молодой ученый. Насколько острее ты должен был ощутить свою ответственность. Насколько острее ты чувствуешь ее сейчас.

– Много ли остается в человеке от ученого, когда он шесть лет был вне науки? – сказал Мак-Грегор не без нотки горечи и жалости к себе.

– Не знаю. – Доктор Ака, видимо, был изумлен. – Разве в тебе мало осталось?

– Не много, – сказал Мак-Грегор.

Доктор Ака говорил так, как говорил бы любой профессор с любым студентом.

– Тебе ничего не стоит вернуться к своей работе, – сказал он.

– Я мог бы вернуться в Англо-Иранскую, но меня это вовсе не радует.

– Ну, Англо-Иранская – это совершенно другой вопрос, – доктор Ака махнул рукой. – Само собой, тебе не хочется возвращаться в Англо-Иранскую. Ученый не должен зависеть от нефтяных компаний мира.

– Тогда где же выход? – спросил Мак-Грегор, окончательно подавленный.

– Сын мой! – сказал доктор Ака. – Я не могу посоветовать, что тебе делать, потому что я сам этого не знаю. Могу сказать одно: если ты потерял шесть лет жизни, никто не вернет их тебе, кроме тебя самого. Я хотел бы обладать мудростью, чтобы указать тебе путь, но мудрость старика – это страх. Молодость не знает страха. Чтобы быть достойным самого себя, ты должен поступать бесстрашно, ты должен следовать своим убеждениям и целям. Мир теперь уже больше не мир нефтяных компаний, и пусть это служит тебе отправной точкой, потому что сейчас, более чем когда-нибудь, от нас, ученых, требуется правильный выбор. Мы не должны более служить тем силам, которые способствуют порабощению одной страны другой. Мы открываем новую эру, Айвр. Это страшное новое оружие показало действительную мощь науки и совершенно изменило мир. Теперь ошибки правителей грозят гибелью самому существованию человечества. Вот основная наша забота. Конечно, ты понимаешь это лучше, чем я, потому что ты молод и у тебя вся жизнь впереди. Что я могу тебе сказать? Я живу в отдаленной стране, не имея ни связи с миром, ни влияния. Насколько яснее должны разбираться в этом вопросе великие ученые Запада, особенно те, которые сами совершили этот переворот в науке. Насколько лучше эти ученые должны видеть и понимать. Насколько больше они могут сказать тебе о лежащих перед тобою путях!

– Ничего они не могут! – с горечью сказал Мак-Грегор. – Может быть, кто-нибудь из них и знает, что будет дальше, но большинство в таком же смятении, как и я.

– Они не имеют на это права, – сказал доктор Ака, потрясая маленьким сухим кулачком. – Человек науки несет большую ответственность, чем прочие люди, потому что его работа дает ему лучшее понимание объективного мира. Если он не может понять, что судьба человечества стала в науке решающим фактором, тогда он не имеет права быть ученым!

Мак-Грегор почувствовал, что его личные сомнения померкли перед жаркой тревогой доктора Ака за судьбу всей науки и всего человечества. Доктор не дал ему возможности рассказать более подробно о себе, потому что тема ответственности ученого была коньком старика: только тронь его, и тогда не удержишь. Между тем такая общая постановка не покрывала вопроса Мак-Грегора.

– Одно дело понимать важность судеб человечества для науки, – сказал Мак-Грегор, – а другое дело ответить, как должен поступать человек в этих обстоятельствах.

– Каждый честный человек скоро поймет, что поступки определяются убеждениями. Предполагается, конечно, что все ученые – честные люди.

– Одной честности недостаточно, – возразил Мак-Грегор. – Нужна еще какая-то основная установка, которая объясняла бы ему человеческие отношения и вскрывала бы суть любых поступков.

– Ну, тут уже область политических теорий! – Доктор Ака считал это границей, переступать которую он не хотел. – Честности вполне достаточно для начала, – сказал он. – Честность плюс научная объективность и естественное стремление человека жить среди людей. В одиночку ничего не достигнешь. Мы не можем жить вне общества, это я говорю как биолог. Наши личные проблемы только часть проблем всего общества, и это первое, что нужно понять.

Мак-Грегор не хотел продолжать эту дискуссию, но ему требовался собеседник, с которым можно было бы поспорить, и он сказал доктору Ака, что не поедет с Эссексом в Азербайджан.

– А почему? Почему? – Доктор в изумлении всплеснул руками.

Мак-Грегор сказал о своем отвращении к планам посольства.

– А почему ты так тревожишься? – спросил доктор. – Неужели так важно то, что делает этот Эссекс?

– Это может быть решающим, – сказал Мак-Грегор.

– А на него можно воздействовать или он безнадежен?

– Нет, он не совсем безнадежен.

– Тогда поезжай с ним. Вытащи этого Эссекса из Тегерана, а потом начнешь учить его уму-разуму. Чего ты от него хочешь?

– Очень немногого. Только честной оценки существующих здесь трудностей.

– Поезжай с ним, – сказал доктор Ака. – Используй свое влияние.

– Мое влияние ничего не стоит. У него обо всем предвзятое мнение. Иран его совершенно не интересует. Он заинтересован только в закреплении английских позиций на Среднем Востоке и в том, чтобы избавиться от русских. А до этой страны ему нет никакого дела.

– Ну, тогда он безнадежен. Пусть его едет, а ты оставайся со мной.

Мак-Грегора такой ответ не устраивал. Он не хотел, чтобы ему советовали остаться.

– Не беспокойся ты! – Доктор Ака придержал Мак-Грегора за плечо. – Все равно он ничего не сможет сделать в Азербайджане.

– Я далеко не уверен в этом, – сказал Мак-Грегор. – Посольство сейчас решает, какие порядки должны быть в этой стране, и поездка Эссекса – это составное звено их планов. – Мак-Грегор был удивлен и разочарован, что старик не понимает важности происходящего.

– Ты, кажется, говорил, что он придет завтракать? – спросил доктор.

– Да, я пригласил его в надежде, что вы его чему-нибудь научите. Он воображает, что находится среди дикарей, которые не способны управлять своей страной.

– Так мне, значит, надо показать свою культурность, да? – Доктор Ака прошелся по комнате взад и вперед, словно культурность требовала энергии.

– Он в общем неплохой человек, – сказал Мак-Грегор.

В глазах доктора Ака заплясали огоньки. Он решил позабавиться. Занятый этой мыслью, он остановился у окна и стал глядеть в сад. Так его и застал Гассан, чернолицый араб из Кувейта, вошедший объявить о прибытии Эссекса. – Его светлость англичанин, – сказал Гассан, и Эссекс тотчас же появился в дверях.

– Доктор Ака, – сказал Эссекс, когда старик повернулся к нему, – прошу извинить меня за то, что я так опоздал, но меня, к сожалению, задержали. – Эссекса сразу взяло сомнение, достаточно ли этого. – К тому же мой шофер не сразу нашел ваш дом, – добавил он. – Надеюсь, я не причинил вам неудобства? – Они обменялись рукопожатием.

– А, Мак-Грегор! – Эссекс приостановился, словно ожидая, что Мак-Грегор будет переводить его слова.

– Дорогой лорд Эссекс, – сказал доктор, и его английская речь прозвучала, как у чистокровного англичанина. – Значение времени – это первое, что вы должны постигнуть в нашей стране. Для нас время означает вечность, не меньше. Вы очень хорошо начали.

Последовал обмен туманными репликами на тему о времени, а потом доктор пригласил Эссекса занять место у огня.

– Я все смотрю на вашу библиотеку, – сказал Эссекс. Книги заполняли полки вдоль стен, а кое-где громоздились и на полу. – Настоящая библиотека биолога.

– Больше половины из них не имеет отношения к биологии, – усмехнулся доктор Ака.

Эссекс увидел, наконец, и миниатюры на стенах и подошел поближе, чтобы рассмотреть их.

– Боже праведный! – воскликнул он. – Неужели это подлинники?

– Да. – Доктор Ака попросил Мак-Грегора посветить настольной лампой, чтобы Эссексу было виднее. – Вот та, которую вы рассматриваете, это Бехзад.

– О! – сказал Эссекс, словно перед ним открылась сокровищница. – Какой же вы счастливец, что обладаете такой прелестью! Какой счастливец!

– Им место в музее, – сказал доктор Ака. – А мне осталось еще несколько лет, чтобы наслаждаться ими, вот я и держу их временно здесь.

– А вот та? – Эссекс перешел к следующей.

– Это на сюжет из Шах-Намэ, – ответил доктор.

Эссекс не сводил глаз с маленьких шедевров из слоновой кости и красок.

– Как они достигали такой прозрачной синевы? – спросил он. – Я еще никогда не видел подлинного Бехзада.

– Лучшее собрание иранских миниатюр было в музее изящных искусств в Берлине, – рассказывал доктор Ака. – Надеюсь, что оно не уничтожено. – Казалось, он возлагал ответственность за это на Эссекса. – Мы очень хотим, чтобы их вернули нам. В конце концов, это довольно скромное требование, не правда ли?

– Да, да, вы совершенно правы, – говорил Эссекс, переходя от одной миниатюры к другой в сопровождении Мак-Грегора, который светил ему лампой. Мак-Грегор недоумевал, когда же прекратится этот спектакль и начнется то, ради чего он позвал сюда Эссекса. Он чувствовал себя глупо, так как был полным невеждой в вопросах, о которых они говорили. Здесь Эссекс имел над ним преимущество. В его оценках миниатюр чувствовалось знание дела.

– А эта? – спросил Эссекс о последней.

– Это неизвестный художник – предшественник гератской школы. Вот вам лучший образец импрессионизма. Эль Греко испытывал на себе влияние наших миниатюристов именно этого периода, как и Ван-Гог, и даже в большей степени, чем это обычно признают.

Эссекс выпрямился. – Я часто жалею, что наши ранние английские миниатюристы занимались только портретом, – сказал он. – Подумайте, как благотворно повлиял бы этот вид искусства на живописцев более позднего времени.

– Нет, нет! – с живостью возразил доктор. – Достижения ранних английских портретистов несравненны, и они оказали огромное влияние на портретную живопись, особенно раннее творчество Хиллиарда, основные работы Плоумена и отдельные вещи Гольбейна.

– У меня был небольшой Плоумен, – сказал Эссекс. – Я подарил его музею Виктории и Альберта. У меня и сейчас есть два Косвея, оба подписные.

– А! Косвей! Изучая наших миниатюристов, он научился их плоскостной трактовке цвета. – Доктор и Эссекс попрежнему стояли у стены, а Мак-Грегор попрежнему светил им лампой. – Из всех ваших художников Косвей – единственный человек с воображением. Его подцвеченные рисунки непревзойдены, но все же Смарт выше его. Смарт всегда давал законченные работы, хотя иногда они у него несколько грубоваты. Оба они превосходные мастера. Только французы могут сравниться с ними. Французы вносят в рисунок больше жизни и живописности, не правда ли? Я считаю, что заставки рукописи о галльской войне не уступают нашим жанровым миниатюрам.

– По правде говоря, я никогда не видал этой рукописи, – признался Эссекс.

– А вы оксфордец, лорд Эссекс?

– Да.

– Тогда вы, конечно, знакомы с коллекцией эмалей в Университетской галерее.

– Разумеется.

– Она все еще существует?

– Вероятно.

Разговор продолжался в том же духе, и Мак-Грегор не знал, что ему делать. Перешли к сасанидским бронзам, к барельефам из Персеполя, к настенным коврикам. Мак-Грегор впервые услышал, что кусок парчи на стене – работа римлян, из тех, что были захвачены в плен Шапуром Первым и переправлены на юг на постройку плотины Шапура, но вместо этого основали там ткацкое производство; оттуда пошли и мохнатые коврики Мекки. Вышло так, что поучаться пришлось Мак-Грегору, а не Эссексу. Мак-Грегор совсем не участвовал в их оживленном разговоре. Ко времени завтрака они успели перейти на литературные темы. За столом заговорили о Колридже. Доктор Ака считал его безнадежным мистиком, а Эссекс настаивал, что не важно, мистик Колридж или нет, но поэт он хороший. Кофе был подан в той же комнате. Они не спеша прихлебывали черную густую жидкость из маленьких чашечек, а доктор Ака тем временем носился с ними по угодьям литературы, как носится охотник со сворой гончих через изгороди и канавы. Наконец он коснулся Омара Хайама, которого считал скорее астрономом, чем поэтом. Иранцы ставят Омара Хайама много ниже Саади, Фердоуси и Гафиза – истинных великих поэтов Персии. Омар Хайам, в сущности, создан прекрасным английским переводчиком Фитцджеральдом. На этом закончился второй час их беседы.

– Боюсь, что мы забыли настоящую цель моего визита, – сказал Эссекс вставая. – Мак-Грегор хотел, чтобы я почерпнул у вас сведения об Иране.

– Я ничем не могу быть вам полезен, – ответил доктор и собрал в морщины свое сразу постаревшее скуластое личико. В такие минуты он говорил по-стариковски: высоким, срывающимся голосом. – Вы умный человек, и если собственный опыт не научил вас, едва ли чужие слова тут помогут.

– Надеюсь, что вы не откажетесь пообедать со мной, когда я вернусь из Азербайджана, – сказал Эссекс. – Тогда мы и продолжим наш разговор.

– В моем возрасте трудно загадывать, – ответил доктор Ака.

– У меня есть одна вещица, которая может заинтересовать вас.

Эссекс рассказал ему о портрете с надписью Джеронимо и признался, что не может определить ни художника, ни изображенное лицо.

– Вы читаете Стендаля? – спросил доктор Ака.

– При случае.

– В «Красном и черном» есть беглое упоминание об одном испанском или итальянском певце, по имени Джеронимо. Должно быть, это он самый.

– Вот единственный ключ к разгадке, – сказал Эссекс и с почтением пожал руку доктора. Доктор лукаво покосился на Мак-Грегора, как бы спрашивая, достаточно ли культурности им проявлено. Однако далеко не все из происшедшего было игрой, и Эссекс и доктор Ака явно остались довольны друг другом.

– Вы со мной, Мак-Грегор? – спросил в дверях Эссекс.

– А я вам для чего-нибудь нужен?

– Нет, не нужны.

– Тогда, если вы не возражаете, я приду попозже, – сказал Мак-Грегор.

Они шли по дорожке, усыпанной гравием.

– Только не позже пяти, – сказал Эссекс. – Я вас вот о чем попрошу. Потрудитесь рассказать Джеку Адамсу о нашем пребывании в Москве. Он рвется с нами в экспедицию.

Мак-Грегор принял это как предупреждение Эссекса, что найдутся и другие люди, способные выполнить его обязанности. Эссекс хотел услышать от Мак-Грегора, что он согласен ехать в Азербайджан. Мак-Грегор ничего не сказал. Он все еще не изменил своего решения, но для окончательного ответа оставалось еще достаточно времени. Можно было тянуть до последней возможности и ждать, пока обстоятельства сами не толкнут его в ту или другую сторону.

– Не забудьте про Адамса, – сказал Эссекс, усаживаясь в машину.

– Нет, не забуду. – Мак-Грегор отошел от машины. Он не был завистлив, но мысль, что Адамс поедет в Азербайджан, раздражала его. – Я скоро приду, – сказал он вслед уезжающему Эссексу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В четыре часа Мак-Грегор сидел в комнате Эссекса, дожидаясь хозяина. Вдруг он услышал женский смех, от которого у него вся кровь прихлынула к лицу. Только одна женщина на свете могла так смеяться.

Он подошел к тяжелой дубовой двери и прислушался, собираясь с духом, прежде чем открыть и посмотреть, кто это. Он все еще стоял в такой настороженной позе, как вдруг дверь распахнулась, и Кэтрин, едва не налетев на него, остановилась в изумлении.

– Мак-Грегор! – воскликнула она. – Фу, как вы меня напугали!

Мак-Грегор и сам растерялся от этого неожиданного столкновения на пороге.

– Что это вы тут делаете под дверьми? – Она захлопнула за собой дверь.

– Мне послышался ваш смех, но я не был уверен, что это вы, – сказал он, приходя в себя. – Но как вы-то сюда попали?

– Я здесь по дороге домой.

– В Англию?

– Да. Шел самолет американского посольства, и мы с Джебом Уилсом воспользовались случаем. Хочу сшить себе несколько платьев в Каире. Знаете, в Лондоне теперь на двадцать четыре талона не оденешься. Еще хочу хоть немножко солнца после этой ужасной зимы. Ну как, достаточно причин? – Она высоко вскинула свои прямые брови и весело, но испытующе посмотрела на него.

Мак-Грегор взял ее протянутую руку.

– Когда вы прилетели? – спросил он, сознавая, что ему не скрыть своей радости.

– Час назад.

– Эссекса видели?

– Нет еще. Я думала, он здесь. Вы его ждете?

– Да, но я очень рад, что вместо него опять вижу вас!

– Берегитесь, – предостерегла она, касаясь его плеча рукой, – и не слишком радуйтесь!

– Мне кажется, я скорее слишком осторожен, – сказал он, все еще охваченный радостью.

Она поглядела так, словно собиралась одернуть его одним из своих едких замечаний, но тут же отказалась от этого намерения. – Сводили бы вы меня куда-нибудь выпить чаю. Мы вылетели безбожно рано, я вся грязная и хочу есть. Представляю, какой у меня тощий вид!

– Вы прекрасно знаете, что вид у вас всегда такой, словно вы чисто вымылись, хорошо поели и всласть выспались.

Кэтрин засмеялась и взяла его под руку; ей, видимо, была приятна его радость.

– Я еще пока без крова, – сказала она, когда они вышли. – Джек Адамс ищет мне сейчас пристанище на несколько дней. Все помещения посольства переполнены, потому что сюда понаехала уйма всякого народа с юга. Что тут у вас происходит?

– Можно сказать, объявлена настоящая кампания.

– Так, значит, снова начались ваши муки? – сказала она. – Бедный Мак-Грегор!

– Пока еще не начались, – ответил он, но не стал уточнять.

Они вышли за ворота, и Кэтрин остановилась посмотреть на горы.

– Мне кажется, я полюблю эту страну, – сказала она. – Какие величавые пики! А легко до них добраться?

– До подножий нетрудно, – сказал он. – Туда и обратно можно обернуться за один день.

– Может быть, я еще успею там побывать.

Они пошли дальше. Мак-Грегор спросил, что сказал Дрейк по поводу ее отъезда.

– Ну что он мог сказать?

– Мне казалось, он не хотел, чтобы вы уезжали.

– Он был так рад избавиться от вас, что это помогло ему перенести удар.

– Мне его жалко!

– Ладно, нечего злорадствовать, – сказала Кэтрин. – Что это там продают? – Она показала через дорогу на тележку, в которой сидели двое продавцов и во все горло нараспев расхваливали свой товар.

– Каштаны, – ответил Мак-Грегор.

– Люблю каштаны, – сказала она. – Мы потом купим, хорошо?

– В Тегеране сотрудники посольства не едят каштанов на улице.

– Ах, вот как? – Она готова была уничтожить его за это замечание, но смилостивилась и расхохоталась.

Он не понял, какая опасность ему угрожала, но все же решил держаться осторожнее. Ему не хотелось ссориться Кэтрин. Он все еще наслаждался неожиданностью встречи и в то же время старался подавить свою радость. Он помог Кэтрин перебраться через сточную канаву, и они пошли дальше, пробираясь сквозь суетливую уличную толпу. Он повел ее в русскую чайную, где в большой витрине были выставлены конфеты, пирожные, торты и всякого рода шоколадные изделия. Кэтрин остановилась перед витриной. Это зрелище привело ее в восторг, который она не замедлила выразить вслух. Мак-Грегор сказал, что владелец чайной – русский и ходят сюда по преимуществу русские из советского посольства, вон из того дома напротив, за кирпичной оградой. Они вошли и уселись за мраморный столик в углу полутемной комнаты, подальше от шумной компании армян, расположившейся у самой эстрады для оркестра. Кэтрин потребовала полный обед, и Мак-Грегор заказал его по русскому меню. Они с минуту посидели, молча глядя друг на друга.

– Я думала, вы с Эссексом уже в Азербайджане, – сказала Кэтрин. – Ведь ваша поездка не отменена?

– Сейчас еще не совсем ясно. – Он облокотился на стол и потер затылок. – Видите ли, я дал понять Эссексу, что не поеду. – Ему все время хотелось сказать ей об этом, и теперь он ждал, что она ответит.

Кэтрин приняла его слова спокойно, только упрекнула его: – Вы покидаете экспедицию, которую сами же и затеяли?

– Я затеял? – Он перестал тереть затылок. – Да, пожалуй. – Его позабавила парадоксальность положения. – Что ж, выходит, я породил чудовище.

– Но в чем же теперь дело? – спросила она, видимо, уверенная, что он от нее ничего не скроет. – Что тут у вас происходит?

– Любопытная затея, – сказал Мак-Грегор. – План создания оппозиции местным политическим организациям, которые якобы угрожают нам со всех сторон. Мы с Эссексом должны составить в Азербайджане своего рода разведывательную группу, чтобы выяснить, осуществим ли там наш план.

– И поэтому вы не хотите ехать? – Она намекала на его обидчивость, и снова он почувствовал в ее тоне пренебрежение, как это не раз бывало и в Москве. Ему захотелось поправить дело. – Я еще не отказался окончательно.

– А почему? – спросила она насмешливо.

– Я не могу так сразу бросить Эссекса, – ответил он и добавил, что ему самому хочется побывать в Иранском Азербайджане. – Я уже давно не был на севере страны, а Эссекс думает проникнуть и в горные районы.

Кэтрин тотчас же забыла про все его сомнения. – А там высокие горы? – спросила она.

– Маршрут, который нам предложен, проходит вдоль хребта Загрос – почти сплошь по горам.

– Высокие горы с крутыми склонами, как те чудесные пики, которые мы видели с улицы? – Кэтрин так захватила эта мысль, что Мак-Грегор перестал думать о своих заботах и поддался ее увлечению.

– Да. Высокие хребты и глубокие долины, – сказал он.

– Какой вы счастливец, Айвр, что можете побывать там! Я облазила все горы Австрии и Швейцарии, но они не произвели на меня впечатления. Слишком конфетно-красиво, аккуратно и обжито. Здесь совсем другое: дикая страна. Вы проедете тем хребтом, над которым мы пролетали сегодня утром?

– Нет. Мы возьмем западнее. Но там еще интереснее.

– А на чем вы поедете?

– У нас специальный форд.

– А дороги там есть?

– Есть грунтовые горные дороги.

– И вас будет только двое, вы с Гарольдом?

– Ну и шофер, разумеется.

– И сколько это займет времени?

– Две-три недели.

– А что если бы и я с вами поехала?

В эту минуту он искал глазами замешкавшегося официанта, но, услышав ее слова, сразу же оглянулся. Она, видимо, ожидала этого и состроила такую равнодушную мину, что ему захотелось побить ее.

– А зачем? – спросил он внешне невозмутимо, но с ноткой подозрения в голосе.

– Я давно мечтаю о такой поездке.

– Это ведь не пикник… – начал он.

– Не злитесь! В самом деле, можно мне поехать?

– Кэти, – сказал он, – почему вы спрашиваете меня? Спросите Эссекса.

– Ну, ну, Мак-Грегор! Ведь это ваша экспедиция.

Тут он впервые поверил, что это его экспедиция; но все же ему казалось, что за этим что-то кроется.

– Вы говорили с Хэмбером? – спросил он недоумевая.

– Нет. А какое он имеет к этому отношение?

– Никакого. – Мак-Грегор еще с минуту подумал. – Вам надо спросить Эссекса. – Он решил не церемониться с ней.

– Ну что ж, может быть, и спрошу, – сказала Кэтрин, и это убедило Мак-Грегора, что она что-то задумала. Совсем не такого отношения он от нее ожидал.

Официант принес Кэтрин тарелку борща, и она сразу принялась за еду, нисколько не смущаясь присутствием Мак-Грегора. Она как будто забыла, о чем они говорили, и была занята только борщом. Однако Мак-Грегор возобновил разговор.

– Я думаю, Эссекс не захочет взять вас с собой. – Он старался разозлить ее. – Вы нарушите стиль его поездки, а он, повидимому, относится к ней весьма серьезно.

– Так вы опасаетесь, что я нарушу его стиль? – Она проглотила плававший в борще желток и скорчила при этом гримасу.

– Я только предвижу его опасения.

– Горы горами, – сказала она, не поднимая глаз от тарелки, – но ведь вы едете не за тем, чтобы любоваться ими. Что вы намерены там делать, Мак-Грегор?

– Я, может быть, не поеду. – Он все еще надеялся разозлить ее.

– Вы должны ехать, – спокойно сказала она.

– Почему?

– Гарольд все равно поедет и будет делать, что ему нужно. Сидя здесь, в Тегеране, вы ничего не измените. – Она все еще не смотрела на него и говорила самым безразличным тоном, но говорила именно то, что он хотел слышать.

– Вы что же, думаете повлиять на него? – спросил он. – Потому хотите ехать?

– Я хочу ехать просто для того, чтобы повидать горы. – Она посмотрела на него и увидела, что он облизывает сухие губы.- Забавно вы облизываете губы. Словно вы все еще в пустыне. Вам нравилась пустыня?

– Да… Нет… Не всегда. Только пока я там был. – Он все еще никак не мог приспособиться к скачкообразному ходу мыслей Кэтрин.

Официант принес солидную порцию беф-строганова.

– Вот мне едва ли понравилась бы Ливийская пустыня, – сказала Кэтрин. – А когда вы должны выехать в Азербайджан?

– Завтра. Если вы хотите обработать Эссекса, времени у вас в обрез.

– Времени вполне достаточно, – сказала она. – А знаете, это меня начинает занимать. Блестящая идея!

– На вашем месте я бы не слишком надеялся, – возразил Мак-Грегор, прихлебывая чай. – Эссекс скажет, что это слишком сложно, а может быть, и опасно.

– А это в самом деле опасно?

– Не думаю.

– А сложно?

– Не знаю. – Он поймал себя на том, что говорит об се поездке, как о чем-то вполне вероятном. – Могу сказать только одно: Эссекс едва не согласился взять с собой Хэмбера и Стайла. – Мак-Грегор почувствовал себя завзятым интриганом.

– И они едут?

– Нет. Нечего им гуда соваться. Уж этого-то я добьюсь!

– Вы просто предубеждены против них.

– Именно предубежден. – Неожиданно для самого себя он сделал еще один ловкий ход. Кэтрин ожидала, что он станет горячо оправдываться, и, как ни странно, ему стало легче от того, что, соглашаясь с ней, не пришлось кривить душой. – Эта парочка кого угодно предубедит против себя.

– Браво! – сказала она. – Превосходный беф-строганов. Не помню, когда я так вкусно обедала. Вот спасибо, что вы привели меня сюда!

– Это было ваше собственное желание.

– А вы уж сразу на попятный! Боитесь собственной непосредственности? – Кэтрин разделалась со вторым и занялась блинчиками с медом и сметаной. Насытившись, она откинулась на спинку стула.

– Как вы думаете, Адамс найдет вам комнату? – спросил он.

– Не знаю. Конечно, я могла бы остаться в этом ужасном отеле, где остановился Джеб, но это уж на крайний случай. Ненавижу отели!

– Если у вас ничего не выйдет, может быть, мы что-нибудь придумаем у меня дома. Там множество комнат и все пустуют.

– Это ваш дом?

– Нет. Но доктор Ака будет очень рад оказать гостеприимство англичанке.

– Он кто – иранец?

Мак-Грегор кивнул.

– А вам я не помешаю?

– Но чем же?

– Что ж, может быть, стоит поймать вас на слове. Теперь закажем кофе.

Мак-Грегор подозвал официанта, и тот принес кофе. Кэтрин пила с удовольствием, маленькими глотками. Обед ей понравился, и Мак-Грегор подумал, что она совсем не так равнодушна к жизненным благам, как могло бы показаться.

– Между прочим, – сказала она, – Дрейк отправил Бертраму Куку пространную жалобу на то, что вы не выполнили какого-то его поручения. И еще одну жалобу некоему Роуленду Смиту в департамент по делам Индии, своему старому дружку.

– Это начальник моего отдела, – сказал Мак-Грегор.

– Но вам нечего беспокоиться, – сказала она. – Гарольд вас не выдаст. Он к вам хорошо относится. Вам это известно?

– Он мне тоже нравится, – сказал Мак-Грегор.

– Да неужели?

– Уверяю вас.

– И вы его нисколько не боитесь?

Он возмущенно пожал плечами.

– Ну, не то что боитесь, – нетерпеливо поправилась Кэтрин, – а, скажем, чувствуете трепет.

– Почему бы мне чувствовать перед ним трепет?

– Это я вас об этом должна спрашивать, – сказала Кэтрин. – Помните только, что Гарольд из тех людей, которые доводят дело до конца.

– До какого конца? Какое дело?

– Любое! – сказала она. – Конечно, он ничего не выпустит из рук, но он вовсе не так силен, как вы думаете. Только не давайте ему дурачить себя.

– Не понимаю.

– Вы, конечно, не понимаете. Именно потому вам и нужно поехать с ним в Азербайджан. Вы окажетесь победителем в этом интересном состязании, а мне будет приятно наблюдать за вами обоими. Если ж вы не возьмете верх, значит в моем суждении о вселенной есть какая-то ошибка, что, впрочем, вполне возможно. Весьма возможно. Ну, как? Пошли?

Спросив счет, он вдруг с ужасом вспомнил, что при нем нет иранских денег.

– В чем дело? – осведомилась она, опираясь подбородком на руку.

– У меня нет иранских денег, – сказал он. – Забыл захватить их с собой.

Она не расхохоталась вслух. Она просто смотрела на него смеющимися глазами, слушая, как он объясняется с русским официантом, а когда между ними возник спор, легонько тронула его за руку и протянула большую красную бумажку.

– Этого хватит?

Это была иранская банкнота в 500 риалов, гораздо больше, чем требовалось. Он вручил деньги официанту, который невозмутимо созерцал эту странную сцену.

– Я только сейчас вспомнила, что у меня есть иранские деньги, – сказала Кэтрин, пока они дожидались сдачи.

– Откуда они у вас? – спросил он, подозревая, что она нарочно не спешила, чтобы позабавиться его неловким положением.

– Мне дал Холмс в обмен на рубли. Я хотела купить на эти деньги несколько пар чулок, да вот пришлось выручать вас.

– Я расплачусь с вами, как только мы вернемся в посольство, – пробормотал он.

– Это вовсе не срочно, – сказала она, сама взяла у официанта сдачу и с улыбкой оставила ему небольшую бумажку. – Пойдемте, я хочу узнать, удалось ли Адамсу что-нибудь устроить с комнатой. Как вы думаете, Гарольд сейчас в посольстве?

– Возможно. Я должен был явиться к нему в четыре часа и опоздал уже на час. Идемте вместе. Мне хочется посмотреть, как вы его будете обрабатывать.

Они постучались в дверь. Эссекс рявкнул в ответ: «Войдитe!» Увидя Мак-Грегора, он досадливо хлопнул в ладоши. Потом увидел Кэтрин и вскрикнул от изумления. Кэтрин коснулась губами его щеки, уселась на край письменного стола, сняла перчатки и стала рассказывать, как у Мак-Грегора не оказалось денег заплатить за обед. Мак-Грегор сел и приготовился слушать: сейчас она станет уговаривать Эссекса взять ее в Азербайджан. Но Кэтрин ни словом не обмолвилась об этой поездке. Эссекс усиленно допытывался, каким образом она оказалась в Тегеране, а не полетела прямо в Лондон. Кэтрин рассказала и ему, что ей надо сшить несколько платьев в Каире, что она стосковалась по солнцу, что шел посольский самолет и что ее надоумил лететь Джеб Уилс.

– Но платья можно купить и в Швеции, – сказал Эссекс. – Почему вы не поехали тем путем?

– Ненавижу Швецию, – заявила она. – Там слишком много женщин.

– Вы избрали самый длинный путь, – возразил он. – Впрочем, все равно, я очень рад видеть вас! Вы здесь уже устроились?

– Нет, – ответила она. – Видимо, мне придется остановиться в отеле с Джебом.

Мак-Грегора это не задело; он видел, что Кэтрин повела наступление на Эссекса. К его собственному изумлению, ему даже нравилась ее искусная игра с Эссексом. Это было очень интересно.

– Зачем отель? Мы устроим вас лучше, – сказал ей Эссекс.

– Не трудитесь, мы тут пробудем недолго. – Она поглядела на Мак-Грегора.

Попрежнему Кэтрин была центром притяжения для них обоих, но только теперь Мак-Грегор оказался в более выгодном положении, как сторонний наблюдатель.

– Я думала, – продолжала она, – что вы едете в Азербайджан.

– Совершенно верно. Я еду завтра.

– Как жаль! А вы не можете задержаться на несколько дней?

Эссекс пристально поглядел на Мак-Грегора и отрицательно покачал головой.

– Ну что ж, ничего не поделаешь! – сказала Кэтрин. – А вы тоже едете в Азербайджан, Мак-Грегор?

Мак-Грегор знал свою роль. Он пожал плечами.

– Да, кстати, – вспомнил Эссекс. – Я ждал вас раньше, Мак-Грегор. Но раз уж вы так опоздали, то пойдемте посмотрим наш форд и снаряжение, которое готовит для нас Пикеринг. Идемте с нами, Кэти, вам тоже будет интересно. Машина пришла еще утром. Теперь, должно быть, уже все готово.

Они пошли через двор посольства к небольшой вымощенной площадке возле белой виллы. Окрашенный в желтый цвет, цвет пустыни, около веранды стоял почти новый форд.

Полковник Пикеринг и смуглый сердитый афганец рассматривали полный набор походного снаряжения, которое было разложено на веранде. Эссекс представил Пикеринга Кэтрин; афганец почтительно стоял поодаль, пока англичане разговаривали, а Мак-Грегор осматривал снаряжение.

– Вот ваш шофер Аладин, – сказал Пикеринг Эссексу, указывая на афганца. – Собственно говоря, его имя: Ала-уд-дин, что значит вождь гхоров. Но мы зовем его Аладин, это проще. Он говорит на всех диалектах Ирана, потому что прожил здесь почти всю жизнь. Некоторое время он служил в индийской армии. Это один из самых надежных наших людей. Он прекрасно знает Курдистан и говорит на большинстве тамошних наречий. Он даже по-английски говорит. Аладин, скажи что-нибудь по-английски!

– Что я должен сказать, саиб? – произнес Аладин по-английски, кланяясь и скаля белые зубы.

– Достаточно, – сказал Пикеринг.

– Слушаю, сэр. – Аладин снова отвесил поклон, на этот раз вполоборота, чтобы выразить почтение стоявшему в стороне Мак-Грегору. Мак-Грегор подумал, что он еще не видел более отвратительной физиономии, чем у этого смуглого афганца, все уродливые черты которого – от широкого морщинистого лба до поросшего седой щетиной тяжелого подбородка – говорили о жестокости головореза. На нем была чистая, наглухо застегнутая куртка цвета хаки с золочеными пуговицами – форма служащего посольства. Форма на нем сидела ловко, весь он был подтянутый, опрятный, и, приглядевшись к нему получше, Мак-Грегор решил, что шофер вовсе не так уж страшен. Но тут внимание его отвлек Пикеринг, который показывал снаряжение Эссексу и Кэтрин.

Пикеринг осмотрел все оборудование форда деталь за деталью: высокие подножки, брызговики, съемные гусеницы, свернутые и прилаженные к капоту, лопаты, водяные баки, большой ящик с запасными частями. Потом он перешел к снаряжению, лежавшему на веранде: все это припасено на крайний случай, потому что по пути они будут останавливаться в караван-сараях или в частных домах; тем не менее не мешает иметь с собой все необходимое. Вот маленькая палатка, три спальных мешка, одеяла, керосинка, добавочные канистры с бензином, прикрепляемые по бокам машины (немецкие, герметические, как с одобрением отметил Мак-Грегор; английские, те безбожно протекают), несколько тарелок, ножей, вилок, кружек, географические карты, компас, топорик, цепи для колес, запасные камеры, небольшой брезент, санитарная сумка (армейского образца) и два больших ящика консервов, хорошо упакованные и снабженные подробной описью содержимого. Ничто не было забыто, и Мак-Грегор убедился в том, что Пикеринг знает свое дело. Все вещи были упакованы в парусиновые чехлы или контейнеры, непроницаемые для пыли и воды. Мак-Грегор не мог обнаружить в приготовлениях ни малейшего изъяна, нехватало разве что каната, но он ничего не сказал. Однако при виде всего этого снаряжения ему захотелось ехать. Вот теперь уж действительно пора принять решение.

Эссекс был восхищен. Он подробно осматривал каждый предмет вместе с Кэтрин и то и дело благодарил полковника Пикеринга за отличную работу. К величайшему удовольствию Эссекса, Кэтрин, опустившись на колени, потрогала спальные мешки, заглянула в санитарную сумку и прочла опись консервных банок.

– Замечательно, – сказала она и протянула Эссексу руку, чтобы он помог ей подняться.

– Ну как, Мак-Грегор? – обратился к нему, наконец, Эссекс.

– Тут есть все, что вам может понадобиться, – ответил Мак-Грегор.

– Пикеринг, – сказал Эссекс, – вы справились со своей задачей. Глава экспедиции доволен! – Это ^прозвучало шутливо, иронически, но вместе с тем и многозначительно.

– Когда вы хотите выехать? – спросил Пикеринг.

– Я думаю завтра, в восемь утра? – сказал Эссекс, вопросительно глядя на Мак-Грегора.

– Ну, что ж,- ответил Мак-Грегор тоном стороннего зрителя, которого все это совсем не касается.

– Слышал, Аладин? – сказал Пикеринг афганцу. – Все приготовишь и подашь в семь тридцать к канцелярии. Я все проверю, а потом ты заедешь за мистером Мак-Грегором и вернешься обратно к восьми часам. Понятно?

Аладин поклонился, обнажив крупные белые зубы, и не сказал ни слова.

Мак-Грегор не хотел признаться себе, что он решил ехать с Эссексом. С другой стороны, он еще не сказал ничего определенного и не заявил о своем отказе. Он осмотрел покрышки, проверяя, нет ли на них трещин. Покрышки были новые и в превосходном состоянии, и Мак-Грегор окончательно убедился, что машина хорошо подготовлена к тряской езде по немощеным иранским дорогам.

– Осталось только одно, лорд Эссекс, – сказал Пикеринг, – мы еще не получили из советского посольства пропусков для вас и Мак-Грегора, хотя им следовало уже прислать их.

– Снеситесь с послом и поторопите его, – сказал Эссекс. – Напомните ему, что Сталин будет недоволен, если произойдет задержка.

– Это он и так знает, – сказал Пикеринг.

– А вы скажите ему еще раз. Мне уже порядком надоело, что эти мелкие чиновники вмешиваются в мои дела, – проворчал Эссекс.

Настроение его несколько испортилось, но Кэтрин разогнала грозу своими восхищенными отзывами о подготовке экспедиции. Мак-Грегор выслушал ее, а потом попросил разрешения уйти.

– Видели вы Джека Адамса? – спросил Эссекс.

– Нет. Я его не дождался. Вы собираетесь взять его с собой?

– Я еще не решил. Это зависит от того, понадобится он мне или нет. Будьте ровно в восемь, – начальническим тоном сказал Эссекс.

Мак-Грегор не успел ответить, его перебила Кэтрин:

– Подождите, Айвр. Кажется, я воспользуюсь вашим гостеприимством. Можно сейчас пойти с вами?

– Пожалуйста.

– О чем это вы? – осведомился Эссекс.

– Мак-Грегор предложил устроить меня у себя в доме, – пояснила Кэтрин.

– Незачем вам стеснять старого профессора, – сказал Эссекс. – Бросьте это. Я вас устрою. Всё, Мак-Грегор.

Кэтрин явно хотела остаться с Эссексом, чтобы поговорить о своих собственных делах. Мак-Грегор повернулся и пошел домой.

Доктор Ака отдыхал перед обедом. В доме было темно и мрачно. Гассан снова закрыл ставни. Мак-Грегор сидел в библиотеке, пытаясь читать компиляцию сэра Денисона Росса о персидском искусстве. Эту книгу когда-то подарил ему отец, а теперь он с изумлением нашел ее здесь. В свое время он не удосужился ее прочесть – почему, и сам не помнил. Но теперь ему было трудно сосредоточиться. Он мысленно прикидывал, что ему понадобится, если он поедет с Эссексом. У него было все, что нужно: сапоги, джемпер, пальто, полдюжины чистых носовых платков и достаточный запас бритвенных лезвий. Костюм можно будет поберечь – носить армейские бриджи и суконную куртку. Он вспомнил, что Пикеринг не припас электрических фонариков, а они могут понадобиться. И еще и еще раз стал перебирать в уме все необходимое для дороги, пока Гассан не позвал его обедать.

Доктор Ака запоздал, и они молча сели за стол и так же молча поели овощей с пряностями, индийского кэрри и компота; подавал обед тот же Гассан.

– Ешь досыта, – сказал доктор Ака Мак-Грегору. – Ты ведь утром уезжаешь.

– Я еще не уверен в этом. – Мак-Грегору не хотелось пускаться в объяснения.

Доктор Ака, сложив руки на груди, наблюдал Мак-Грегора с терпеливой, откровенной, чисто персидской пытливостью. В этом не было ничего назойливого, он смотрел с отеческой заботой, и Мак-Грегор безропотно переносил взгляд старика.

– Ты хороший мальчик, – сказал доктор Ака. – Только тебя томит грусть.

– Почему грусть? – переспросил Мак-Грегор.

Доктор Ака поднял руки ладонями вверх.

– Потому что здесь всюду грусть, – сказал он. – Грусть всего нашего народа, извечная грусть. Ты видел своих старых друзей?

– Кое-кого, но большинство уехало.

– А кого ты успел повидать?

– Я видел Рэ и нашего старого друга Шабара из Педагогической школы.

– Так, так! Значит, ты чувствуешь себя дома! – доктор Ака высказал это, как совершенно новую мысль. Он, повидимому, забыл их разговор за завтраком.

– И с каждым днем все больше, – сказал Мак-Грегор.

– Вот это хорошо! Это меня радует. Надеюсь, ты благополучно съездишь. И когда вернешься, нам будет о чем поговорить. – Доктор Ака протянул Мак-Грегору свою тонкую, иссохшую руку. Мак-Грегор оценил деликатность, с которой старик внушал ему такие важные мысли.

– А теперь опять в постель, – сказал доктор Ака. – Я сплю по пятнадцати часов в сутки. Сама смерть мало что может прибавить к этому. Покойной ночи, мой мальчик. Счастливого пути!

Мак-Грегор смотрел, как доктор Ака осторожно поднимается по лестнице. Гассан шел за ним следом, ворча по-арабски, что такому старому человеку, как доктор – светилу биологии, – нельзя жить в верхнем этаже. Пора ему смириться и признать свою старость, вспомнить о своих хрустящих суставах и перебраться вниз. Доктор сердито возражал ему на каждой ступеньке, и Мак-Грегор отвернулся: ему тяжело было видеть крайнюю физическую слабость старого ученого. Потом Мак-Грегор снова взялся за книгу Денисона Росса и, читая ее, время от времени вставал посмотреть на Бехзада и другие миниатюры: так ему хотелось найти в себе отклик на это чудо искусства и красоты. Он совершенно забыл о Кэтрин Клайв, как вдруг Гассан распахнул дверь библиотеки, и на пороге показалась Кэтрин. Шубка на ней была расстегнута, и черный с золотом шарф свободно свисал с ее приглаженных волос, обрамляя холодные румяные щеки.

– Ну как, вы еще не раздумали поместить меня у себя? – спросила она.

– А я решил, что о вас позаботится Эссекс, – сказал он.- Входите, входите!

– У меня тут четыре больших чемодана, – кивнула она на дверь, когда он подошел поближе.

Гассан был еще здесь, и Мак-Грегор сказал ему по-арабски, что это госпожа Клайв и что она у них переночует, если найдется свободная комната.

– Как странно это звучит, – сказала Кэтрин, движением плеч сбрасывая шубку на руки Гассана. – Это что, по-персидски?

– Нет, – ответил Мак-Грегор. – Это плохой арабский.

– А разве он араб?

– Он из Кувейта. – Мак-Грегор ухватился за разговор о Гассане, чтобы скрыть свое изумление и ревнивые взгляды, которые он украдкой бросал на ее черное платье, тоже отделанное золотом. – Гассан был рабом, его купил еще отец доктора Ака, но теперь он член семьи. – Мак-Грегор провел Кэтрин в глубь комнаты. – Лет тридцать назад он едва не женился на одной родственнице доктора, но она умерла от тифа.

– Сколько же ему теперь лет?

– Под шестьдесят. Его купили пяти- или шестилетним ребенком.

– И он еще помнит арабский язык?

– Доктор не позволяет ему говорить ни на каком другом языке. Он хотел отправить Гассана обратно на родину, но Гассан съездил к своим и вернулся огорченный. Они показались ему грубыми и некультурными. Он бывало порол меня за то, что я ел зеленые персики.

– Ах, маленького Мак-Грегора пороли! – сказала она.

– Простите, я пойду распоряжусь насчет комнаты. – Мак-Грегор вышел. Гассан шепнул ему, что госпожа может переночевать в маленькой комнате рядом с его собственной, там все приготовлено. Пока Мак-Грегор перетаскивал чемоданы, Гассан подал Кэтрин кофе. Кэтрин оживленно говорила с ним по-английски, и старый араб приветливо улыбался, хоть ничего не понимал, успев давно позабыть и те несколько слов, которым его когда-то научили.

– Чудесный дом, – сказала Кэтрин, когда Мак-Грегор вернулся. – Вот не ожидала! – Она оглядела комнату.

– А что же вы ожидали?

– Право, не знаю.

Он сел напротив нее, убрав со стула свою книгу. Кэтрин взглянула на заглавие, отставила кофе и стала перелистывать страницы.

– Интересно, – сказала она. – Вот не подозревала, что вы разбираетесь в искусстве.

– А я и не разбираюсь, – ответил он. – Особенно в персидском искусстве.

– Это утешительно, – сказала Кэтрин. – И я тоже. – Она вела себя примерно: чинно сидела на краешке стула, скромно подобрав ноги.

– Я несколько поздно спохватился, – сказал Мак-Грегор. – Невежество в вопросах искусства до сих пор меня не огорчало.

– Надо же когда-нибудь начать, – ответила она. – Я сама охотно взяла бы у вас эту книгу, если вы позволите. Я не выношу, когда не знаю того, что мне следовало бы знать. – Затем она стала стыдить его за то, что он не посещал картинных галерей Москвы и Лондона и даже Каира, где ему следовало заинтересоваться хотя бы древнеегипетскими реликвиями. Она делала это не слишком всерьез, но упреки ее били прямо в цель. Мак-Грегор и сам сознавал свое невежество и считал его непростительным. Видя, что он не отвечает на ее поддразнивание, она переменила тему разговора.

– А где же ваш доктор Ака?

– Ушел спать.

– Пожалуй, и мне тоже пора, – сказала она. – Завтра нужно очень рано встать, а днем едва ли удастся выспаться.

– Вот как? – Он уже знал, что последует дальше.

– Вы спросили совсем, как Эссекс, – сказала она.

– Для чего вам завтра так рано вставать?

– Мне надо утром уложить свои вещи, а я слишком устала, чтобы заниматься этим сейчас. Скажите, мне можно будет ходить в лыжных штанах и ботинках или это нарушит общий стиль экспедиции?

– Значит, Эссекс разрешил вам ехать?

– Конечно.

– Когда он согласился?

– Не помню. Мы вместе обедали. Вы недовольны?

– Что вы ему сказали?

– Просто я так надоела ему, что он, лишь бы отделаться, согласился взять меня с собой.

– Трудно этому поверить, – сказал он. – А может быть, он пошутил?

– Едва ли. Кстати, Эл Хэмбер и Стайл приходили в посольство и искали вас.

– А они тоже едут?

– Не думаю. Я звонила Джебу Уилсу. Он говорит, они взбешены, что их не берут. То ли еще будет, когда узнают, что я еду с вами.

– А Джек Адамс?

– Не могу себе представить, чтобы Гарольд взял с собой это ничтожество. Эссексу нужен только один помощник, а именно вы. Так что не ревнуйте его к Джеку Адамсу.

Он проводил ее из библиотеки наверх. Как это ей удалось уломать Эссекса? Она, должно быть, дразнила его, терзала всяческими намеками, догадками и прочими ухищрениями и уловками, которыми она владела с таким мастерством. А в каком из своих обличий явилась Кэтрин теперь? Все резкие черты в ней как бы сгладились. Он не сердился на нее за игру с Эссексом. Наоборот, ему было приятно, что кто-то может так вертеть Эссексом. Мак-Грегор чувствовал, что она ему союзник – союзник, который может раскрыть карты Эссекса. Но надолго ли ее хватит?

Он зажег свет в ее комнате, показал ей ванную и добавил, что Гассан разбудит ее в шесть тридцать. Она спросила его, где его комната.

– Рядом с вашей, – сказал он.

– Вы едете с нами?

– Может быть.

– Мне было бы очень неудобно ехать одной с Эссексом.

Он засмеялся.

– Вы думаете, я не поехала бы с ним одна? – спросила она.

– Уверен, что поехали бы.

– Хорошо, что вы это понимаете, – сказала она. – Он однажды предложил мне вашу должность. Повидимому, тем дело и ограничилось бы. Я знаю, что это вас не тревожит, но вы все-таки подумайте об этом. Ну, так как же? Можно мне ехать в лыжных штанах и ботинках?

– В Иране женщины всегда носили штаны, – сказал он. – Так что это вполне подходит.

– Есть у вас мыло?

– Берите, сколько угодно, в ванной.

Кэтрин прислонилась к двери.

– Как жаль, что мы с вами ссоримся, – вдруг сказала она спокойным тоном.

Глядя на нее, Мак-Грегор чуть не потерял самообладание, но тень прошлых дней, когда он вел себя так глупо, одержала верх. Воспоминание уязвило его, и он пожелал ей спокойной ночи. Он уже готов был улечься в постель, как вдруг услышал, что она зовет его из своего окна. Он высунулся и увидел белую тень, которая поеживалась от холода, охватив плечи руками.

– Вы все-таки не отказывайтесь от поездки, – сказала Кэтрин. – Без вас я бы не поехала.

– Я и не пустил бы вас одну, – ответил он.

– Может быть, я помогу вам повлиять на Эссекса, – весело отозвалась она.

Больше они ничего не сказали, и каждый отошел от своего окна.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Джек Адамс, совсем готовый к отъезду, стоял со своей поклажей у входа, когда Аладин привел машину, в которой сидели Кэтрин и Мак-Грегор.

– Вы едете? – спросила Кэтрин с безжалостным удивлением.

– Надеюсь, – радостно проговорил Адамс. – Пикеринг велел мне быть наготове. – Адаме был в бриджах и кожаной куртке на бараньем меху. – Я еще не видел лорда Эссекса. Какой чудесный день! – Было ясное прозрачное утро; над сонным городом в легкой розоватой дымке вставало солнце. – Я рад, что вы все-таки едете, Мак-Грегор, – сказал Адамс.

– Я тоже,- ответил Мак-Грегор.

Подошли Эссекс и Пикеринг, и при виде Мак-Грегора Эссекс широко ухмыльнулся.

– Вот видите, – сказал он Пикерингу, – Мак-Грегор не мог устоять.

Пикеринг кивнул и спросил Адамса, готов ли он.

– Вполне, – ответил Адаме и пихнул ногой свои вещи; он с детским нетерпением переводил глаза с Пикеринга на Эссекса, ожидая от кого-нибудь из них подтверждения, что его берут с собой.

– Ах, да! Сейчас мы это обсудим, – проговорил Эссекс.

Пикеринг посмотрел на него с нескрываемым неудовольствием.

– Войдемте на минутку, – сказал ему Эссекс.

Они вошли в канцелярию, а Кэтрин, Мак-Грегор и Джек Адамс остались ждать у машины, зная, что в эту минуту решается судьба каждого из них. Кэтрин пошла к воротам полюбоваться Эльбурсом, освещенным первыми лучами солнца. Мак-Грегор сидел на подножке и раздумывал, о ком сейчас спорят Эссекс с Пикерингом и выбирают ли они между ним и Адамсом или между Адамсом и Кэтрин. Адамс сидел рядом с ним, молчаливый и притихший, предчувствуя свое поражение.

По бесстрастному лицу Пикеринга Адамс понял, что проиграл. Пикеринг натянуто улыбнулся. – Очень сожалею, Джек, – сказал он. – Вам, очевидно, придется остаться.

– Слушаю, сэр, – сказал тот.

Мак-Грегору стало жаль Адамса. Он чувствовал, что Адамс пострадал из-за него. Но все четверо англичан, как водится в таких случаях, промолчали. Пикеринг по-джентльменски взял все на себя. Эссекс сказал: – Крайне сожалею, Джек! – и не стал больше терять времени. Он уселся вместе с Кэтрин на заднее сиденье, а Мак-Грегор сел рядом с Аладином. Ровно в семь сорок пять по часам Мак-Грегора они тронулись, оставив позади расстроенного Адамса и недовольного Пикеринга, который едва махнул им рукой на прощанье.

Молча смотрели они, как исчез из виду Эльбурс и мелькали перед ними улицы Тегерана. Когда они доехали до окраины города, Кэтрин заговорила первая, словно чувствуя себя виноватой в этом тягостном молчании. Быстрое движение, широкий простор открытого плато слева и горный пейзаж справа от дороги успокоили их и настроили на мирный лад. Все трое наслаждались ровным гудением форда на коротком участке хорошей дороги и вдыхали свежесть зимнего дня, сулившего им столько интересного впереди. А к тому времени, когда их форд покрыл двадцать с лишним миль и подъезжал к Кереджу, они уже единодушно радовались предстоящему путешествию.

Вблизи Кереджа им пришлось остановиться у жандармского поста: дорогу преграждал длинный шлагбаум, и Аладин дал гудок. Из маленькой казарменной постройки с бойницами вместо окон, которая лепилась у подножья голого склона, выбежал солдат. Жандармский офицер в помятом пыльном мундире лениво шел за ним следом. Аладин яростно заорал, чтобы они поторопились, потому что в машине у него сидит английский посол. Солдат поднял шлагбаум, но офицер велел Аладину подождать. Он подошел к машине и заглянул внутрь.

«Наверно, он никогда в жизни не видел ничего более английского», – подумал Мак-Грегор. Небритая нижняя губа жандарма отвисла, когда он узрел Кэтрин. Волосы ее были гладко зачесаны назад, но это придавало правильным чертам ее особую женственность. На Эссексе была замшевая куртка и мягкая рубашка, короткое верблюжьей шерсти пальто лежало у него на коленях. Жандарм поспешно выпрямился, отдал честь и пристыженно посмотрел на Мак-Грегора.

– Где находятся русские посты? – по-персидски спросил его Мак-Грегор.

– В двух километрах отсюда, – отвечал офицер. – Вы едете в Тавриз?

– Да.

– Будьте осторожны, ваша светлость! – Жандарм снова нагнулся и принял таинственный вид. – Они стреляют в англичан на этой дороге. Они останавливают и грабят все машины, которые идут на Хуррам Дарех. У вас есть оружие ?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – А кто это «они»?

– Московы – русские. И те разбойники, которые захватили Азербайджан и насилуют там женщин. Остерегайтесь хоть ради той сладчайшей, прекраснейшей гурии, что сидит позади вас. Я настойчиво советую вам вернуться обратно. Мы здесь все знаем. По дороге отсюда и до Казвина ежедневно убивают по десять-пятнадцать человек. Всех иностранцев, кроме русских, убивают, четвертуют и грабят. Там нет ни одного нашего жандарма, их всех перебили. Вы попадете в страну разбоя и произвола. Мало того, все женщины там поделены между мятежниками. Их насилуют прямо на улицах городов и деревень. Вам нужно потребовать конвой из личной охраны шаха или остаться в Тегеране. Да благословит вас Аллах!

– Благодарю вас, – вежливо ответил Мак-Грегор. – Через неделю-другую мы будем возвращаться этим же путем и тогда расскажем вам, как там обстоят дела.

Аладин проехал под шлагбаумом, и больше их уже не останавливали до самого моста через реку Кередж. Тут дорога тоже была загорожена. Шлагбаум охранял русский часовой с автоматом на груди. На нем была зеленая суконная гимнастерка и пилотка, а на гимнастерке блестели три медали. Мак-Грегор предъявил ему паспорта со вкладышами, полученными в посольстве, а также официальную бумагу от советского посла, в которой говорилось, что они могут путешествовать в Иранском Азербайджане, где им вздумается, без всяких помех со стороны советских войск. Пока солдат тщательно и подробно просматривал все документы, Кэтрин опустила стекло со своей стороны и показала на ущелье, прорезавшее горную цепь.

– Взгляните, как красиво! – воскликнула она. – Что это за река, Мак-Грегор?

– Она отделяет горы Шемран от Халаганского хребта, – ответил он, – и течет прямо к той вершине, которая виднеется вдали. Это пик Пачин.

– Чудесно! – Кэтрин показала на широкое каменистое русло реки, которое, чем дальше, становилось все уже и у же, а в горах было стиснуто крутыми берегами. На пологих отмелях около моста лежал густой слой ила. Пенящаяся вода узкой белой лентой текла по устланному галькой руслу среди широкого речного ложа. Вода была свежая и прозрачная, и Мак-Грегор рассказал им, что когда-то ее каждое утро возили отсюда в бурдюках в Тегеран для Фатх-Али-шаха. Мак-Грегору было приятно, что Кэтрин так искренне всем восхищается, и он сказал ей, что место это называют Сулеймание, так как один из шахов построил здесь, в горах, охотничий домик на средства, добытые путем набегов на отдаленный курдский район Сулеймание.

– А какая тут водится дичь, Мак-Грегор? – спросил Эссекс.

– Главным образом каменный козел и антилопа и множество фазанов, куропаток и дроф. – Мак-Грегор показал на горы. – Там, за Эльбурсом, говорят, есть леопарды, но я сам их ни разу не встречал. Попадаются и медведи, правда, повыше, а тут они вывелись.

– Здесь должен бы водиться кабан, – сказал Эссекс. – Кустарник здесь есть?

– В долинах. – Мак-Грегор протянул руку за документами, которые аккуратно складывал солдат. Он ожидал, что посольский пропуск произведет более сильное впечатление. Солдат подошел ближе, заглянул в машину и произнес по-персидски одно слово: оружие.

– У нас его нет, – сказал ему Мак-Грегор по-русски.

Бритоголовый паренек улыбнулся, услышав свой родной язык.

– Куда вы едете? – спросил он.

– В Тавриз, – ответил Мак-Грегор, предпочитая не касаться подробностей маршрута.

– Скажите вашему водителю, чтобы по городу он ехал помедленнее, – сказал русский. – Сегодня утром грузовик с пшеницей раздавил старуху. Иранцы очень неаккуратно ездят. Если вы кого-нибудь задавите, вас закидают камнями. – Он отдал честь и поднял шлагбаум. Машина пробежала по мосту и въехала в расположенный в низине городок Кередж, желтый от пыли, которую еще не успели смыть дожди, приходящие с Каспия через Эльбурс в конце месяца.

– Что тот жандарм говорил вам, Мак-Грегор? – спросил Эссекс.

– Он предупреждал, что нас изнасилуют, ограбят и четвертуют. – Мак-Грегор положил все документы в конверт и вернул Эссексу и Кэтрин их паспорта.

– Он как будто еще что-то говорил.

– Да, предостерегал нас от поездки в Азербайджан. По его словам, там убивают всех англичан подряд.

– А какие англичане гуда ездили? – спросила Кэтрин.

– По-моему, никто не ездил.

– Отвратительная физиономия у этого жандарма, – сказал Эссекс. – Противный народ.

Хорошая дорога кончилась. Правда, середина ее сохраняла еще следы мощения, но обочины были разъезжены. Форд прыгал, трясся и дребезжал, пробираясь по ухабам сквозь пыль, которую подымали грузовики, автобусы, мулы и верблюды. Они заполнили всю середину дороги, и форду приходилось объезжать их. Справа попрежнему тянулись горы, а слева все ближе подступали пологие холмы. Дорога шла через фруктовые сады и виноградники, обнесенные низкими сложенными из глины заборами. Кое-где виднелись землянки и глинобитные хижины. Редкие рощицы терялись на просторе голой равнины, и в неподвижном воздухе поверхность земли казалась насквозь пропеченной летним солнцем и знойным ветром. Мак-Грегор нежился на теплом кожаном сиденье, опираясь локтем о деревянную дверцу. Он блаженствовал. Что бы там ни было, хорошо возвращаться на родину. И хорошо путешествовать, пользуясь всеми привилегиями важной персоны. И что Кэтрин здесь – тоже хорошо. А споры с Эссексом – это еще успеется, и не так уж это важно.

Между тремя спутниками установились мир и согласие.

Однако плохая дорога растрясла их так, что Эссекс запротестовал. Аладин убавил газ, и, двигаясь теперь гораздо медленнее, они провели все утро в приятных беседах на географические темы. В Казвине остановились позавтракать в гостинице, и Мак-Грегор сказал им, что Казвин был когда-то столицей Ирана, как и Тавриз, Исфахан и древний Рей.

Мак-Грегор решил, что недурно бы для начала заинтересовать Эссекса историей страны, но рассказчик он был неважный и сам чувствовал, что Эссекс слушает его без особого внимания.

– Эта область была когда-то оплотом мусульманской секты ассасинов, – рассказывал он. – Ее захватил, кажется в одиннадцатом веке, один из их вождей, Гассан Сабех. Он построил себе замок на вершине высокой скалы, милях в сорока отсюда, и назвал его Орлиным гнездом. Монголы разрушили замок, но Сефевиды восстановили его и приспособили для расправы с неугодными дипломатами и опальными сановниками, которых они сбрасывали вниз, в ущелье. Жил тут и Гарун-ар-Рашид. Это он построил мечеть и городские стены.

Эссекс что-то бурчал, слушая его, а Кэтрин с большим аппетитом заканчивала завтрак.

Когда они выехали из Казвина, Мак-Грегор вспомнил еще одну подробность. – Где-то в городе похоронены два английских посланника, которые умерли здесь от желтой лихорадки еще в семнадцатом веке.

– Скажите пожалуйста! – Эссексу это понравилось. – На обратном пути мы постараемся разыскать их могилы.

Атмосфера взаимного понимания восстановилась, и Мак-Грегору стало казаться, что им предстоит покойное и безмятежное путешествие. Все трое были в прекрасном настроении. Ничто не могло его нарушить. Мак-Грегор даже задремал, пригревшись на солнце, как вдруг их остановили у въезда в длинную тенистую долину.

– Что там еще? – недовольно спросил Эссекс.

– Опять шлагбаум, – ответил Мак-Грегор.

– Смотрите, он выкрашен в красные и белые полосы, – сказала Кэтрин.

Перед шлагбаумом стоял навытяжку маленький смуглый часовой. Мак-Грегор подумал сначала, что это тоже русский солдат, но потом разглядел иранскую фуражку. На груди у него висел автомат, и руку он держал на его ложе, как человек, для которого такое занятное оружие было в новинку.

– Документы, – подняв руку, крикнул маленький часовой по-азербайджански, когда Аладин остановил форд в нескольких шагах от него.

– А тут-то зачем проверять? – закричал в ответ Аладин.

Солдат подошел и поставил ногу на подножку.

– Это Азербайджан, – сказал он.

Мак-Грегор протянул ему документы. – Здесь всё по-русски, – объяснил он.

– Вижу,- сурово сказал солдат. Он просмотрел паспорта и все прочие документы, потрогал большую печать на специальном пропуске советского посольства. Он действовал не спеша, тщательно проверяя паспорта и пристально всматриваясь в фотографии. Потом заглянул в машину и удивился, увидев улыбающуюся Кэтрин. Выражение его лица несколько смягчилось. Тут Мак-Грегор понял, что солдат служит в армии недавно, слишком уж он серьезно относился к своим обязанностям. Это был, по всей вероятности, не наемный солдат, а энтузиаст-доброволец, который с радостью выполнял порученное ему дело. Он внимательно и критически оглядел форд, обошел его спереди, осмотрел змеевик охлаждения и гусеницы; зашел сзади – осмотреть четыре галлоновые канистры, прикрепленные к кузову скобами, привязанные ремнями лопаты и прочее оборудование, размещенное в задней части машины, потом вернулся к Аладину. Тот хранил каменное молчание из уважения к Мак-Грегору, разрешившему эту проверку. Будь его воля, уж он поторопил бы этого неуча, который задерживает посланника, и не полез бы за словом в карман во время осмотра. А теперь уму оставалось только коситься на этого наглеца.

Солдат подошел к Мак-Грегору и спросил: – Вы не московы?

– Мы англичане, – сказал Мак-Грегор.

Солдат снова посмотрел на пачку документов, он, видимо, не умел читать по-русски: – Англичане? – в его голосе слышалось сомнение. Он отступил на шаг и снова посмотрел на форд и его пассажиров. Очевидно, он больше доверял своему личному впечатлению, чем документам. – Куда вы едете? – спросил он уже менее сурово.

– В Тавриз.

Солдат подумал с минуту, потом сунул бумаги Мак-Грегору в руки. – Все в порядке. – Казалось, он был даже разочарован этим.

– Спасибо! – Мак-Грегор наклонил голову.

– Англичанин, – вежливо сказал солдат, – мне надо побывать по делам службы за несколько километров отсюда, по этой дороге. Не подвезете ли вы меня? Я буду стоять вот так. – И он стал на подножку.

– Конечно, подвезем, – сказал Мак-Грегор, открывая дверцу. – Садитесь сюда.

Придерживая мешавший ему автомат, часовой неловко протиснулся в машину и захлопнул за собой дверцу. Он сделал знак другому часовому, который стоял молча, держа в руках канат, управляющий шлагбаумом. Тот потянул за канат, и, проведя машину под красно-белыми полосами шлагбаума, Аладин въехал в Иранский Азербайджан.

Солдат молча следил за тем, как Аладин орудует рычагами и рулем. Потом внимательно осмотрел замысловатый приборный щиток форда, квадратные часы, нарядный спидометр и грелку внизу, но не сказал ничего.

– Как теперь положение в Азербайджане? – начал Мак-Грегор.

– У нас своё правительство, – осторожно ответил солдат, – своя армия, свое управление. Я служу в азербайджанской армии.

– У вас как будто и новый парламент, – сказал Мак-Грегор.

– Не знаю, – солдат покачал головой. – Это все в Тавризе. Там, должно быть, много нового в Тавризе.

– А вы не знаете, что именно?

– Нет. Тавриз слишком далеко, – ответил азербайджанец.

– А о курдах вы ничего не слыхали? Бывают набеги?

– Не знаю. – Ему было неприятно, что он ни на один вопрос не может ответить, поэтому он в свою очередь стал спрашивать Мак-Грегора. – Вы из Тегерана?

– Выехали оттуда сегодня утром, – сказал Мак-Грегор.

– А знают там, что у нас здесь происходит?

– Очень мало.

– Удивительно, как это жандармы пустили вас сюда. Они готовятся напасть на нас. Вы это знали?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – Не знал.

– Они уже несколько раз пытались подкупить меня.

– Зачем?

– Чтобы я поехал с ними в Казвин или в Кередж, а там они стали бы пытать меня, чтобы получить сведения о нашей армии. За два дня они похитили наших пятерых солдат, троих из них повесили тут же, у нас на глазах, для устрашения. Из Тегерана уже посланы сюда войска, даже артиллерия. Они теперь засели в пересохшем русле реки – это один фарсах к югу отсюда – и ждут в засаде. Вы все это знали там, в Тегеране?

– Нет. Мы ничего об этом не слышали.

– Нас больше всего донимают жандармы. На севере вплоть до Саидабада, недалеко от Тавриза, они вешают и расстреливают людей по ночам. Вчера ночью повесили двоих наших на таких вот телеграфных столбах. Эти люди приехали в Хак Али обмерять землю. Жандармы в них стреляли, убили и повесили. Вам об этом не говорили в Хак Али?

– В Хак Али все было как будто спокойно. – Мак-Грегор покачал головой.

– Я слышал, что жандармерией сейчас командует Йенги Дуна – американец. Правда это?

– Да. – Мак-Грегор вспомнил, что азербайджанцы произносят Янки Дудль как Йенги Дуна.

– Что же, он поведет против нас в Азербайджан американских солдат на подмогу жандармам?

– Не думаю, – как можно увереннее постарался сказать Мак-Грегор.

– Вот вы были в Тегеране, может, вы объясните, почему это иностранец командует всей жандармерией?

– Он только эксперт, который дает советы, – ответил Мак-Грегор.

– А почему Йенги Дуна должен давать жандармам советы, как убивать нас? Мы ненавидим жандармов, и особенно этого Йенги Дуна. Попадись нам этот американец, который дает такие хорошие советы, мы повесили бы его на первом телеграфном столбе. Останови, пожалуйста, – сказал он Аладину, – я здесь сойду.

Солдат стал вылезать из машины, автомат его стукнулся о дверцу. Он покраснел и вежливо извинился. Потом спросил Мак-Грегора, долго ли они пробудут в Тавризе.

– Около недели, – сказал Мак-Грегор.

– Я слышал, что мы захватили там градоначальника и губернатора. Не знаю, правда ли это. Вы мне обо всем расскажете, когда будете возвращаться, а я передам нашему капитану, ему нужно знать. Меня зовут Сафар, это также и название месяца. Надеюсь, что вас не тронут тегеранские жандармы, они втихомолку рыщут повсюду и по ночам нападают на людей. Да будет путь ваш гладок и благополучен, и тысячу благодарностей за то, что вы позволили мне доехать с вами. Салам!

Он отступил в сторону и застенчиво поднес правую руку к козырьку, придерживая левой свой автомат. Мак-Грегор ответил на его приветствие, и машина тронулась. Сквозь густые клубы серой пыли, поднятой фордом, видно было, как Сафар твердо и уверенно зашагал обратно к своей заставе.

– Что ему было нужно? – спросил Эссекс.

– Просто ему понравился форд и захотелось проехаться в такой мудреной машине.

– Вот нахал! – воскликнул Эссекс, но беззлобно.

– Вовсе нет, – сказал Мак-Грегор. – Он вел себя очень сдержанно и с достоинством. Должно быть, он ремесленник с севера. Проводить кого-нибудь часть пути это знак уважения. – Мак-Грегор передал им все, что узнал от солдата, не умолчав и о жандармах.

– Я думала, что он подстрелит нас из своего автомата, – сказала Кэтрин. – Слишком уж он с ним нянчился.

– Точно такой же автомат у полковника Пикеринга, – Негромко сказал Аладин Мак-Грегору по-персидски.

– Вот как?

– Да, он положил нам его под переднее сиденье.

Мак-Грегор с минуту смотрел в широкое лицо Аладина.

Потом крикнул, чтобы тот остановил машину. Когда форд, купаясь в поднятой им пыли, свернул к обочине, Мак-Грегор выскочил на дорогу и, не отвечая на вопросы Эссекса и Кэтрин, поднял переднее сиденье. Там в мягком кожаном чехле лежал автомат – автомат Томпсона. Мак-Грегор нащупал магазинные диски и вытащил их вместе с автоматом из чехла. Он не стал рассматривать его, а ухватил за короткий толстый ствол, обошел машину спереди и с размаху дважды ударил автоматом, словно тяжелым топором, по крепкой полосе буфера. Деревянный приклад разлетелся в щепки, металлические части и пружины рассыпались по дороге. Мак-Грегор швырнул ствол через плечо в грязь канавы, смахнул диски с подножки и закинул их один за другим как можно дальше в поле. Влезая в машину, он ногой спихнул на дорогу кожаный чехол, дрожащими руками захлопнул дверцу и велел Аладину ехать дальше.

Все это произошло так быстро и неожиданно, что никто не вымолвил ни слова, и лишь минуту спустя Эссекс проговорил нарочито ровным тоном: – Разве это было необходимо, Мак-Грегор? – Он сдерживал себя, потому что на соотечественника-англичанина нельзя было кричать в присутствии афганца Аладина.

– Да, сэр! – Мак-Грегор услышал дрожь в собственном голосе и во рту у него сразу пересохло.

Эссекс стиснул зубы. – Пикеринг положил автомат просто на всякий случай.

– В этой стране такая предосторожность излишня, – сказал Мак-Грегор.

После этого оба замолчали, не желая давать волю своему гневу в присутствии Аладина. Хуррам Дарех был забыт; уже никто не любовался зелеными долинами, не замечал живописной реки вдоль дороги, высоких тополей и дышавших свежестью садов.

Они молча тряслись по ухабам, держа путь на Зенджан – главный город округа Хамсе, где им предстояло провести ночь и сделать первые официальные визиты в Азербайджане.

Только Кэтрин напевала вполголоса, должно быть предвкушая впереди много интересного.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В долине уже почти совсем стемнело, когда они по раскисшей от дождей дороге добрались до Зенджана.

Они ехали между толстыми каменными стенами, мимо высоких платанов, вдоль мягких извилин реки Абхар. Город не был погружен в спасительную темноту. Его заливал ослепительный свет мощных прожекторов, установленных на крышах домов и на мечетях. Мак-Грегор сначала подумал, что это какой-нибудь религиозный праздник, но, по мере того как они продвигались по единственной узкой улице, город все больше и больше казался им пустым, обезлюдевшим. Тени скользили по обветшалым глиняным стенам. Мак-Грегору вдруг почудилось, что их заманивают в ловушку. Хотя на улицах не было ни души, в некоторых домах тускло светились огоньки и чувствовались признаки жизни. Мак-Грегору все это очень не понравилось. Аладин замедлил ход.

– В чем дело? – спросил Эссекс.

– Тут что-то неладно. – Мак-Грегор высунул голову из машины и огляделся.

– Кажется, здесь мы должны повидать этого губернатора?

– Да, здесь, – медленно ответил Мак-Грегор, все еще оглядываясь вокруг. – Но его загородный дом в стороне от шоссе, слева, за рекой. Остановись в конце этой улицы, Аладин, и я осмотрюсь.

Когда Аладин остановил машину, они услышали ружейные выстрелы.

– Стреляют? – спросил Эссекс.

– Вроде того. – Мак-Грегор вышел из машины, прислушался, подняв голову, и тут же споткнулся, попав ногой в рытвину. Небо было покрыто облаками. С гор на Зенджан надвигался дождь, и дорога уже почернела от сырости. – Стреляют где-то сзади, – сказал Мак-Грегор и влез обратно в машину. – Не понимаю, к чему эти прожектора?

– Вероятно, чтобы удобнее было в нас прицеливаться, – сказал Эссекс и добавил, что надо выбираться отсюда, но Мак-Грегор не спешил.

– Сворачивай на первом перекрестке влево, Аладин, – сказал он. – Если что-нибудь случится, не останавливайся, только правь осторожнее.

Аладин провел машину по ухабам и свернул за угол. Форд занесло в грязь, и он едва не задел тонкое чахлое деревце. Лишь только Аладин успел выровнять машину, как из узких переулков с криком выбежали вооруженные люди и окружили их. Аладин попробовал было прорваться вперед, но задние колеса забуксовали в песке. Дорогу наглухо загораживала баррикада из нефтяных бочек, на которых был установлен яркий керосиновый фонарь.

– Настоящая засада, – сказал Эссекс.

– Не говорите по-английски, – быстро прервал его Мак-Грегор. – Подождите!

Люди облепили машину со всех сторон. Они лезли на подножки, мешая друг другу и крича что-то по-азербайджански. Мак-Грегор распахнул дверцу и столкнул нескольких. Потом вылез на дорогу и закричал на них по-персидски и по-азербайджански, требуя, чтобы они очистили путь и не толпились возле машины. Что им надо? Однако не он, а какая-то неопределенная личность верхом на маленькой лошадке положила конец крикам и спору. Всадник подъехал к Мак-Грегору и спросил его, кто он такой и что он здесь делает на этой дороге. Мак-Грегор воспользовался этим и рассказал, кто они такие. Рассказывая, он успел разглядеть, наконец, что перед ними азербайджанские солдаты.

– Эта дорога закрыта, – сказал всадник. – Впереди беспокойно, почему вы хотите ехать этой дорогой?

– Мы хотим попасть в поместье губернатора, – ответил Мак-Грегор.

– Зачем?

Мак-Грегор снова объяснил, кто они, и спросил, что тут происходит.

– Это не важно, – сказал всадник. – К губернатору вы не поедете. Следуйте за мной, я доставлю вас к капитану. И не пытайтесь задавить меня, потому что впереди еще несколько баррикад.

Эссекс проклинал себя за то, что не понимает языка. Каждый удар по машине был ему приятен, каждый угрожающий жест восхищал его, сулил новые приключения, но он поборол себя и приказал Мак-Грегору выбираться отсюда.

– К чорту губернатора, – сказал он. – Не забывайте, что с нами Кэти.

– Кэти нечего бояться, – нетерпеливо сказал Мак-Грегор и повернулся к нему спиной.

Кэтрин тоже громко запротестовала. Если они намерены связывать себя из-за нее, она сейчас же выйдет из машины и отправится обратно в Тегеран.

– Кэти здесь в полной безопасности, – повторил Мак-Грегор.

– Может быть, – сказал Эссекс. – Но она женщина, а я вовсе не так полагаюсь на этих иранцев, как вы, Мак-Грегор – и добавил, правда, без всякой уверенности в голосе: – Поворачивайте.

– Если Кэти не боится рискнуть, нам лучше ехать дальше, – настаивал Мак-Грегор. – По крайней мере, мы узнаем, что тут происходит.

– Не нравится мне все это, – пробормотал Эссекс, но весь его вид противоречил этим словам.

– Возвращаться уже поздно, – сказал Мак-Грегор и приказал Аладину следовать за всадником, который их дожидался.

Теперь спорить с Мак-Грегором было бесполезно. Эссекс примирился с этим; да ему, собственно, уже давно хотелось примириться. Кэтрин тактично промолчала, предоставляя Мак-Грегору спорить за нее. Всадник громко приказал своим людям разобрать баррикаду.

Они кричали, настаивая на том, чтобы обыскать машину – нет ли в ней оружия и жандармов. Всадник вынужден был уступить. Видя, что обыска не избежать, Мак-Грегор вылез из машины и предложил солдатам осмотреть ее.

– Двоих вполне достаточно, – сказал он и, остановив остальных, которые все еще не могли успокоиться, взял фонарь и осветил им багажник. В поисках оружия солдаты переворачивали и щупали брезентовые тюки. Особенно подозрительными им показались ящики, но Мак-Грегор заявил, что там продовольствие, и захлопнул крышку багажника.

Дорогу освободили, и машина двинулась дальше. Аладин включил фары, и, глядя на покачивающийся впереди круп лошади, они так и доехали до двух больших деревьев. Всадник спешился возле глинобитного домика; никто не вышел им навстречу. Они стали ждать.

– Что нужно было этой толпе? Почему они подняли такой крик? – спросил Эссекс. – И кто они? Жандармы?

– Нет. Это солдаты новой азербайджанской армии, – сказал Мак-Грегор. – Они искали в машине жандармов. Где-то поблизости, как раз на нашей дороге, происходит бой.

– А где губернатор?

– Эта дорога ведет в его поместье, но оно, наверно, в осаде.

– Его, должно быть, давно уже вздернули, – сказал Эссекс и добавил резко: – Мак-Грегор, не спускайте им никаких наглостей, вы понимаете?

– По-моему, он очень хорошо с ними управляется, – сказала Кэтрин.

Мак-Грегор почти забыл о присутствии Кэтрин, так тихо она сидела все это время. Он повернулся к ней и сказал: – Они каждый раз дивятся, глядя на вас, Кэтрин.

– А я дивлюсь им, – сказала она.

Их провожатый вернулся с низеньким человеком в черной шапке.

– Вы англичане? – спросил низенький человек по-персидски.

– Да, – ответил Мак-Грегор.

– Тогда поговорите по-английски.

– Что же мне сказать? – произнес Мак-Грегор по-английски.

– Так, хорошо, – низенький человек продолжал говорить по-персидски. – Что вы здесь делаете?

Мак-Грегор снова объяснил, что в форде сидит английский посол, которого маршал Сталин лично попросил посетить Иранский Азербайджан, чтобы выяснить, вмешиваются ли русские в местные дела.

– Здесь нет русских, – перебил его их провожатый.

– Да вы бы вошли в дом,- сказал низенький человек.

– А как попасть к губернатору? – Мак-Грегор не двинулся с места.

– Вам до губернатора не добраться, – ответил низенький человек, – он заперся у себя в поместье. Я вам все объясню сам, если вы войдете в дом. На дороге стоять опасно. У них есть пушки.

Он повел их через грязную дорогу к низкому глинобитному домику с потрескавшимися стенами. Внутри горела керосиновая лампа, дощатая дверь, положенная на два ящика, служила столом. Когда они вошли, низенький азербайджанец впервые увидел Кэтрин. Он торопливо огляделся в поисках единственного в комнате стула и, обмахнув его своей шапкой, пригласил ее сесть.

– Это вы тут начальник? – спросил его Мак-Грегор.

– Нет. Я инженер из Тавриза. Меня зовут Джават Гочали.

Мак-Грегор назвал ему их имена, звания и должности.

– Почему город так освещен? – спросил Мак-Грегор.

Лицо у Джавата было очень серьезное, и он реагировал на все вдумчиво и не спеша.

– Жандармы и губернаторские солдаты совершают по ночам набеги на город, – сказал он Мак-Грегору. – И нам приходится все время ярко освещать его, чтобы они не могли укрываться в зданиях, похищать людей и грабить.

– Но где же губернатор?

Джават продолжал так же не спеша: – Он окружил свое поместье целой армией жандармов, наемных стражников и всякого сброда. Тегеранские власти назначили его губернатором Зенджана, и поэтому он отказывается признавать распоряжения нового азербайджанского правительства в Тавризе. Он не хочет договариваться с нами ни на каких условиях и угрожает занять Зенджан. У нас достаточно сил, чтобы защитить город, но окрестные селения то и дело подвергаются набегам. Эти бандиты похищают женщин и убивают всех, кто им противится. Мы стараемся обуздать губернатора; вот почему эта дорога закрыта. Его войска примерно в одном километре отсюда. Мы стоим лицом к лицу с ними и удерживаем город за собой.

– А вы собираетесь атаковать их? – спросил Мак-Грегор.

– Мы не хотим никаких столкновений, – сказал Джават, и по его голосу можно было судить о всей серьезности тех событий, центром которых стала эта маленькая темная лачуга в самом сердце Зенджана. – Мы только хотим, чтобы губернатор с нами сотрудничал. Я послан сюда из Тавриза проводить в этом округе новые законы, перераспределять землю и перестраивать управление, как этого требует новое автономное правительство. Губернатор отказывается все это признавать. Мы не хотим столкновения, но оно может стать неизбежным, если он будет продолжать сопротивляться.

– Одну минуту, – сказал Мак-Грегор, заметив, что Эссекс проявляет сильнейшее нетерпение. Он перевел и объяснил Эссексу слова Джавата. В переводе это вышло короче, и Эссекс решил, что ему перевели не все. Но Мак-Грегор уверил его, что персидскому языку свойственно многословие и что он ничего не опустил.

– Продолжайте, – сказал Эссекс. – И расспросите его получше про губернатора.

– Теперь, – продолжал Джават, – губернатор надеется получить в подкрепление пушки из Тегерана или Хамадана. Он начал подготавливать посадочную площадку для самолетов, но мы затопили ее водой из канала, который находится в наших руках. Начальник окружной полиции сейчас с ним. Они угрожают уничтожить все население и все жилье в округе при малейшей нашей попытке изгнать их отсюда. Губернатор даже угрожает разрушить Зенджан, если мы не уйдем и не позволим ему распоряжаться здесь по-старому.

Мак-Грегор уже почти забыл, чем туранский тип отличается от иранского, а Джават был типичный туранец: массивный, низкорослый крепыш, несколько тяжелый и медлительный в движениях. В нем было все то, что делает азербайджанцев лучшими солдатами Ирана. Его лицо с крупными чертами казалось как бы вылепленным из комка сырой глины. Волосы были коротко подстрижены. Спокойный взгляд черных глаз с темными ресницами, давно небритые щеки – все говорило, что это человек, не думающий о себе, человек, всецело поглощенный своим делом.

Мак-Грегору захотелось узнать, на что Джават рассчитывает лично для себя.

– Вы будете назначены губернатором округа? – спросил он.

Джават даже не улыбнулся.

– Нет, – сказал он. – Я просто представитель демократического управления, представитель нашего нового правительства. У меня нет никакого чина. Я прибыл сюда, чтобы реорганизовать округ.

– Почему же так поздно? Ведь ваше восстание началось уже довольно давно? – Мак-Грегор забыл свои обязанности по отношению к Эссексу, их вытеснил его собственный интерес к происходящему. В этой ветхой лачуге сидел человек, собирающийся сместить губернатора, – таких вещей Мак-Грегор никогда еще в Иране не видел. Он не ожидал, что перемены будут совершаться так легко.

– Нельзя же все сделать сразу, – пояснял ему Джават. – Мы ждем уже недели две, что губернатор примет нас. Но сколько же можно терпеть? Ведь пора начинать сев.

– Что он говорит? – спросил Эссекс, которому невмоготу было ждать дольше.

– Одну минуту…

– Ну, кончайте же с этим, – сказал Эссекс. – Я не намерен больше торчать здесь.

– Он объясняет, что здесь делается, – с досадой ответил Мак-Грегор.

– А зачем вам нужен губернатор? – спросил Мак-Грегора Джават.

– Мы – официальные представители, – ответил Мак-Грегор, – и имеем дело в Тегеране с официальными лицами. Может быть, это покажется вам нехорошо, но что поделаешь? Ведь мы связаны с правительством.

– Это, может быть, хорошо в Тегеране, – сказал Джават, – но здесь это не годится.

– Да, но наш посол приехал сюда со специальным поручением. С этим надо считаться, потому что по возвращении он доложит о здешних событиях английскому правительству.

– А он понимает, что мы пытаемся сделать в Азербайджане?

– Да, некоторое представление об этом он имеет.

– Знает ли он что-либо о губернаторе, которого ему так хочется повидать?

– Очень мало.

– А вам известно, что губернатор со своей шайкой вешал всех, кто пытался здесь образовать демократическую партию, и что по его приказу людям выдавливали глаза, отрезали губы и половые органы? Вам известно, что губернатор отказывался признать наши демократическим путем избранные энджумены и посылал жандармов разгонять их?

– Как я вам уже говорил, – сказал Мак-Грегор, – в Тегеране мы были связаны только с официальными кругами и ничего не знаем о положении на местах.

– А губернатор ждет вас? – Джават понял, почему Мак-Грегор так осторожен.

– Вероятно. У него есть связь с Тегераном?

– Может быть, по радио. Наверное мы не знаем. Вы должны объяснить вашему послу, что сейчас свидание с губернатором невозможно. Это не нужно и опасно.

– Я не могу согласиться с тем, что это не нужно, – возразил Мак-Грегор.

– Я расскажу вам, какой он человек, и подкреплю свои слова вескими доказательствами.

– А все-таки лучше, если бы мы повидали его лично, – настаивал Мак-Грегор.

– Это опасно.

– Почему?

– Он вероломен, и, кроме того, вам трудно будет попасть к нему.

– Мак-Грегор! – сказал Эссекс. – Долго это будет продолжаться?

– Он рассказывает мне про губернатора, – ответил Мак-Грегор. – Я говорю, что нам надо попасть к нему. Джават здесь хозяин положения, и, не убедив его, мы ничего не добьемся. Можно продолжать?

– Что он говорит о губернаторе?

Мак-Грегор передал Эссексу все, что ему сообщил Джават. Потом он объяснил причину осады и сказал, что здесь могут начаться бои, потому что необходимо приступать к севу.

– Спросите вы его толком, Мак-Грегор! Спросите его, по какому праву он смещает губернатора?

Мак-Грегор знал, каков будет ответ, но он спросил Джавата и перевел его слова: – Он говорит, что вовсе не смещает губернатора. Он пытается реорганизовать здешнюю систему управления, а губернатор противится этому.

– А есть у него на это законное право? – настаивал Эссекс.

Мак-Грегор продолжал переводить вопросы Эссекса и ответы Джавата. – Такое право ему дало должным образом избранное учредительное собрание Азербайджана, которое приняло законы о земельной реформе и управлении страной. Он говорит, что губернатор отказывается признать власть учредительного собрания.

– А что он намерен сделать с губернатором? – спросил Эссекс. – Договориться с ним или силой заставить его сдаться?

– Он повторяет, что хочет договориться с ним.

– На каких условиях?

– Условия выяснятся в ходе переговоров. До тех пор пока губернатор не согласится на переговоры, не может быть и речи о каких-либо условиях, а он отказывается разговаривать с ними.

– А собственность губернатора он собирается конфисковать?

– Он говорит, что это не обязательно.

– А что будет с губернаторской полицией и войсками?

– Он говорит, что этот вопрос надо решать отдельно.

– Он не собирается казнить губернатора?

– Он говорит, что губернатора следует повесить за все совершенные им убийства, но если он начнет переговоры и пойдет на уступки, ему сохранят жизнь.

– Передайте ему, – сказал Эссекс, – что я сам поговорю с губернатором и добьюсь его согласия на переговоры.

Мак-Грегор насторожился.

– Что вы задумали? – спросил он.

– Ничего особенного. Скажите этому субъекту, что я поговорю с губернатором.

Мак-Грегор передал эти слова Джавату и перевел его ответ: – Он говорит, что мы не сможем проникнуть туда. Губернаторская челядь перестреляет нас, прежде чем выяснится, кто мы такие.

– Спросите его, может ли он доставить письмо губернатору?

– Доставить может, но сомневается, получим ли мы на него ответ. Он не очень одобряет эту мысль.

Эссекс вынул из внутреннего кармана пальто несколько конвертов и передал их Мак-Грегору. – Это рекомендательные письма к губернатору из Тегерана, в них говорится, кто мы такие. Они написаны по-английски и по-персидски. А вы напишите ему еще от себя по-персидски, что мы прибудем на машине примерно через час после получения этих писем, и добавьте, что если он хочет избежать дальнейших неприятностей, пусть лучше пропустит нас.

– Вряд ли это даст какие-нибудь результаты… – начал Мак-Грегор.

– Напишите записку и передайте этому субъекту для отсылки губернатору. Спросите его, нельзя ли тут где-нибудь погреться. Становится холодно. Вы озябли, Кэти?

– Только ноги. – Она постучала каблуками.

– Вам, должно быть, скучно слушать все это, – говорил Эссекс, в то время как Мак-Грегор объяснял Джавату, что делать с рекомендациями, и просил бумаги для записки. Получив бумагу, он принялся старательно писать, одним ухом прислушиваясь к разговору Эссекса и Кэтрин.

– Вовсе не скучно, – говорила Кэтрин. – Ваш друг губернатор, должно быть, занятный тип: режет людям губы!

– Сделайте скидку на некоторое преувеличение, – сказал Эссекс.

– Вы что же, собираетесь спасать его шкуру, Гарольд? – Кэтрин встала и топталась на месте, стараясь согреть ноги.

– Шкура его и так в безопасности, – сказал Эссекс, – да я о ней и не забочусь.

Мак-Грегор передал Джавату записку, и тот согласился как-нибудь доставить все это. Потом он провел их в другую маленькую комнатку, где горела небольшая керосинка, а на полу спало с десяток солдат. Джават приказал им очистить место. Они вышли, а Джават расстелил на полу возле печки два одеяла. Он извинился, что не может предоставить им никаких удобств, и ушел.

– Надеюсь, вы делали себе противотифозную прививку? – спросил Кэтрин Эссекс.

– Я не верю в прививки. – Она скинула шубку и уселась на одеяло. – Если вам сейчас не нужно пальто, Мак-Грегор, дайте его пока мне.

Мак-Грегор исполнил ее просьбу, и она подстелила его пальто вместо своего котикового. Эгоистическое пренебрежение Кэтрин к другим снова всколыхнуло в Мак-Грегоре неприязнь к ней. Опять ее чванство и аристократическая спесь! Подобное обращение с его пальто могло бы польстить ему, но сейчас это было оскорбительно. От такой манеры обращаться и с людьми и с вещами Кэтрин никогда не излечится. Это приросло к ней, как кожа.

– Вы жалеете, что поехали с нами? – спросил Мак-Грегор, глядя на нее сверху вниз.

– Пока мне тепло – нет. – Прямо отрицать что-нибудь было свыше ее сил. – А когда холодно, я говорю себе, что сглупила, отправившись сюда. Но здесь становится интересно. А как зовут этого маленького человечка?

– Неужели для вас все люди только человечки, Кэти? – спросил Мак-Грегор.

– Прошу прощения. – Она была изумлена. – Я ведь просто не знаю его имени.

– Джават. Джават Гочали.

– По-моему, этому губернатору не на что надеяться, – объявила Кэтрин. – В людях, которые свергают правительства, особенно правительство вроде здешнего, что-то есть. Они такие непреклонные на вид. Я уверена, что ваш Джават побывал в тюрьме.

– Почему?

– Да есть что-то, что закаляет в этих людях веру в себя, – сказала она.

– А вы думаете, что это дает тюрьма? – спросил Эссекс, прочищая свою трубку.

– Не обязательно. – Кэтрин поджала под себя ноги в лыжных штанах и стала похожа на дремлющую тигрицу. – Но именно за это они обычно и попадают в тюрьму. Я часто задаю себе вопрос, может ли быть у кого-нибудь из англичан вот такое выражение лица. Трудно это представить, но, вероятно, таких англичан много. Это лицо политического деятеля, вы не находите, Гарольд?

– Он похож на угрюмого пуританина, – сказал Эссекс. – Немудрено, что губернатор не спешит с ним встретиться.

– А если вы спросите его, Айвр, признается он, что был политическим заключенным?

– Я думаю, признается.

– Тогда спросите его.

– Хорошо, спрошу.

– Вы бы спросили его также, не обучался ли он в России? – сказал Эссекс, хотя это ему самому казалось мало вероятным. – Он держится, как русский. И политика у него русская!

– Почему вы так уверены в этом, Гарольд? – спросила Кэтрин. – Подождите, познакомьтесь с губернатором и тогда будете сравнивать их между собой. Подойдите к этому вопросу научно.

– Пусть уж научным подходом занимается Мак-Грегор, – ответил Эссекс.

Мак-Грегору надоело слушать их словесную перепалку, и он пошел поискать чего-нибудь съестного и проверить, охраняет ли Аладин машину.

Было темно; хотя луна поднялась уже высоко, ее скрывали тяжелые дождевые тучи. Немного освоившись с темнотой, Мак-Грегор разглядел форд. Он стоял в стороне от дороги возле обвалившейся стены и палаток. Подходя, Мак-Грегор услышал чьи-то голоса.

Он окликнул Аладина.

– Саиб? – послышалось из одной кожаной палатки.

– Ничего, ничего, – сказал Мак-Грегор, увидев подбегающего Аладина. – Я просто хотел проверить, позаботились ли о тебе. Все в порядке?

– Да, саиб. Я сижу у огня.

– С кем – с солдатами?

– Да они не настоящие солдаты, а рабочие из Тавриза и здешние крестьяне, – сказал Аладин. – Говорили вам про губернатора? Толкуют, что здесь скоро будет бой.

– Да? А что еще говорят?

– Им хочется поскорее вернуться домой. Они уже давно тут.

– А говорят они, почему их послали против губернатора?

– Они много рассказывают о его зверствах. Ну, а чего от него ждать? Жестокость в обычае у персов, и в этом нет ничего удивительного. Все мы бываем жестоки при случае – верно, саиб?

– Да, пожалуй.

– Еще они говорят, что им дадут землю. Тут так много земли принадлежит шаху, что они ожидают раздела ее между крестьянами. И будто бы правительство дает всем семена и сельскохозяйственные орудия. Только я не понимаю, почему они здесь, если землей их будут наделять по месту жительства?

Три солдата вышли из палатки и, остановившись возле Аладина и Мак-Грегора, стали с любопытством прислушиваться к английской речи. Мак-Грегор приветствовал их по-азербайджански, и они ответили на его приветствие. Он спросил их, что слышно. Они коротко ответили, что губернаторские солдаты произвели налет на дальний конец города, и, сказав это, бесшумно разошлись. Аладин достал из машины коробку шоколада. Возвращаясь с ней в дом, Мак-Грегор услышал ружейную стрельбу, на этот раз ближе и чаще. Он передал шоколад Кэтрин. Эссекс сидел теперь рядом с ней; его всегда румяное лицо побагровело от жары.

– Машина в порядке, Мак-Грегор?

– В порядке.

– Опять стреляют?

– Да, где-то впереди.

– Значит, получили ваше письмо, – сказала Кэтрин.

– Здешние люди, видимо, принимают все чересчур всерьез, – пожаловался Эссекс. Но каждый винтовочный выстрел радовал его. Есть люди, которые сразу молодеют, чуть только запахнет войной, а Эссекс уже не надеялся, что ему придется вновь испытать это чувство.

– Сколько нам тут еще сидеть? – обратилась Кэтрин к Мак-Грегору.

– Недолго. – Мак-Грегор взял шоколад, который она ему протягивала.

– Я что-то устала, – сказала Кэтрин. – Подвиньтесь, Гарольд, дайте мне лечь. А вы садитесь, Айвр. Что вы торчите, словно столб, это невежливо.

– Джават, кажется, уже вернулся, – сказал Мак-Грегор и вышел в другую комнату.

Джават сидел за своим импровизированным столом и складывал лежавшую перед ним карту.

– Ваше письмо, должно быть, дошло по адресу, – сказал он. – Слышите, какое там оживление?

В комнату вошел солдат с самоваром. Он приветствовал Мак-Грегора и Джавата, вышел, через минуту снова вернулся с подносом, уставленным стаканами, и разлил чай. Джават велел ему отнести два стакана в другую комнату. Пока Мак-Грегор пил горячую сладкую жидкость, Джават расспрашивал его, будет ли иметь влияние на английское правительство их доклад о положении в Азербайджане.

– Да, – сказал Мак-Грегор. – Этот посол имеет большой вес.

– Почему ему так хочется видеть губернатора? – Сейчас это был уже частный вопрос.

Мак-Грегор уклонился от прямого ответа.

– Может, для нас будет поучительно повидаться с губернатором, – сказал он.

Джават выразил свое несогласие с ним, чуть скривив губы.

– Этот губернатор трус. У него вы ничего полезного не узнаете. Как только он поймет, что мы в состоянии его одолеть, он сдастся и будет блеять, как овца. Ваш посол не собирается подбодрить его?

– Наш посол не говорит по-персидски, – сказал Мак-Грегор.

– Ваша помощь в этом деле может сберечь и время и человеческие жизни. – Джават погладил пальцами подбородок. – Мы очень хотели бы покончить с этим и приняться за другие дела. Нам еще многое надо сделать в этом округе.

Мак-Грегору хотелось узнать поподробней, что именно предстоит сделать Джавату, но спрашивать было бы смешно, потому что никакой ответ не дал бы представления об огромных задачах, стоящих перед этим человеком. И Мак-Грегор спросил только, много ли уйдет времени на проведение намеченных реформ. Но, задав такой вопрос, он сейчас же понял, что времени на все это потребуется немало, ведь задачи были огромные.

– Несколько лет. – Джавата это, видимо, не удручало. – Ведь нам нужно не только перераспределить землю и улучшить управление страной, но и перевоспитать все население, от мала до велика. Иначе оно никогда не поймет того, что мы делаем. Народ наш, отсталый и неграмотный, страдает от болезней, грязи и невежества. Всем этим тысячу лет и держались шахи, ханы и муллы. Невежество, грязь и опиум – превосходные средства грабить народ и держать его в угнетении. Теперь мы должны добиться переворота в самом сознании людей. Мы привыкли считать взятки и беззакония чем-то неизбежным в нашей жизни. Перед нами стоит задача покончить с тысячелетней привычкой ко всякому злу и нищете, бесправию, разбою и убийству – ко всему, что до сих пор считалось обычным в политической жизни нашей страны. И более того, мы должны воспитать чиновников и полицейских, которые не будут ни продажны, ни жестоки, а таких у нас в Иране еще не видели. Дальше: нужно вести борьбу за улучшение санитарных условий жизни. Вы, вероятно, знаете Иран, потому что говорите по-нашему, и, следовательно, можете себе представить, как страдает народ от нищеты, болезней и других бедствий. Мы начнем с экономических преобразований, чтобы изменить в корне эти ужасные условия, а затем проведем ряд мероприятий, будем внедрять правила гигиены, займемся профилактикой. Мы должны также покончить с курением опиума. Более пятидесяти процентов нашего населения курит опиум, среди них есть даже дети. А дети – первая наша забота, ведь семеро из десяти сейчас умирают, не достигнув десятилетнего возраста. Детскую смертность надо свести до обычной нормы, а семьи обеспечить хорошей одеждой, хорошим жильем и хорошим питанием. Достичь этого будет нелегко, потому что революции у нас еще не было. Мы еще не провели законов, которые полностью покончили бы с крупным землевладением, не обобществили нашу промышленность и национальные богатства. Мы проводим это, руководствуясь постановлениями нашего демократически избранного собрания, то есть осторожно, исподволь. Многое из того, что нам предстоит сделать, для нас ново, и тут мы должны искать помощи специалистов из более передовых стран, вроде вашей. Как видите, все это потребует нескольких лет.

– А есть у вас люди, сведущие в таких делах? – Мак-Грегора несколько удивлял сугубо практический подход Джавата к такому имеющему мировое значение вопросу, как вопрос о реформах в Иранском Азербайджане.

– Нет.

– А вы сами кто?

– Я инженер.

– Вы коммунист?

Джават провел языком по губам. – Я член демократической партии, – сказал он.

– Мои вопросы могут показаться вам странными, но нам нужно выяснить все эти частности. Поймите, что мои вопросы носят официальный характер, и не обвиняйте меня в невежливости.

– Вежливость – капля меду в потоке горьких слов. – Джават покачал головой. – Понимание – вот что по-настоящему ценно. Но можете ли вы, англичанин, понять нас?

– Мне кажется, да.

– Вы долго жили в Иране?

– Почти всю жизнь, – Мак-Грегор предугадал его следующий вопрос. – Я, собственно, не чиновник, – сказал он. – Я геолог.

Джават прервал его. – Специалист!

– Да, вроде этого.

– Вы исследуете недра земли, да?

– Да.

– Вы работали в Азербайджане или только служили в английской нефтяной компании?

– Мой отец много работал здесь, а с ним и я, когда был моложе. На ваших картах, вероятно, обозначено многое из того, что он открыл и исследовал.

– Мы слышали, что в наших горах большие богатства: железо, медь, уголь, которые так и лежат неразведанные и неразработанные. Это правда?

– В горах Загроса и Эльбурса есть некоторые минеральные ресурсы.

– Достаточные, чтобы развернуть крупную индустрию?

– В этом я не уверен. – Мак-Грегор хотел улыбнуться, но серьезность Джавата обезоруживала его. – Там есть, вероятно, запасы угля, железа и меди и, как мне кажется, олова. Не знаю, что вы с ними сможете сделать, но они существуют.

– А вы не знаете, есть у нас в Тавризе люди, которые могли бы разведать эти залежи с таким же знанием дела и такой же легкостью, как и вы?

– Конечно!

– А у вас не будет времени обследовать этот округ и рассказать мне о результатах? Или это трудно и сложно?

– Вероятно, существуют карты, на которых все обозначено.

– У нас еще плохо поставлено дело, да и вряд ли карты скажут мне все, что я хочу знать… Так как же, найдется у вас время?

Мак-Грегор медленно покачал головой. – Едва ли.

Джават замялся. – Я, конечно, слишком многого от вас требую.

– Нет, не то, – сказал Мак-Грегор. – Но разве это так срочно?

– Нам столько надо сделать!

– Вряд ли вам удастся много сделать, – недоверчиво сказал Мак-Грегор. – Ведь это задача огромной трудности.

– Можно было бы начать, – сказал Джават.

– Все это гораздо сложнее, чем вам кажется. Вы ведь инженер. Вы, конечно, понимаете, что нельзя начинать добычу и производство без оборудования и специалистов. Нельзя поручить это необученным крестьянам.

– У нас нет выбора, – сказал Джават.

Мак-Грегор покачал головой. Понимает ли Джават масштаб той работы, к которой он так страстно стремится приступить? Если понимает, тогда это такой человек, какого Мак-Грегор еще не встречал в своей жизни. Может быть, именно так и осуществляются все преобразования – людьми, не считающимися с высотой стены, которую они должны преодолеть. Мак-Грегор не знал, смеяться ли над Джаватом или аплодировать ему. Это было нечто новое и достойное внимания.

Мак-Грегору так много хотелось узнать у Джавата, что он расспрашивал его еще с полчаса, но и этого оказалось мало. Их беседу прервал приход начальника – «высокочтимого капитана», как представил его Джават.

Это был приветливый, веселый, голубоглазый человек небольшого роста, с пушистым венчиком редких седых волос вокруг головы. В разговоре он применял такие изысканно вежливые персидские выражения, что Мак-Грегору приходилось то и дело прерывать своего собеседника и решительно возражать против его самоуничижающей скромности. Мак-Грегор распознал в нем старого служаку с более утонченными повадками, чем у простого, бесхитростного Джавата. Вероятно, он был из тавризских чиновников.

Капитан сказал им, что письмо доставлено, но получение его подтверждено только легкой перестрелкой. Если посол желает ехать по этой дороге, пусть едет сейчас, потому что они слышали, как губернаторские солдаты разбирали баррикаду в ожидании какой-то машины.

– А это безопасно? – спросил Джават.

– Ничто не безопасно на этом свете, – пожимая плечами, ответил капитан. – Но если Столп света намерен попасть к губернатору, то лучше ему ехать сейчас.

Мак-Грегор вызвал Эссекса и Кэтрин, которые еще не спали и разговаривали. Джават сказал Мак-Грегору, что он проводит их до передовой заставы. Он надел фуражку и пошел с ними сквозь влажную тьму к форду, за рулем которого дремал Аладин. Эссекс разбудил его и вслед за Кэтрин влез на заднее сиденье. Мак-Грегор сел с ними. Капитан, отдав честь Кэтрин, вместе с Джаватом уселся впереди. Они сказали Аладину по-персидски, чтобы он ехал по дороге осторожно и не зажигая огней. Они скажут ему, когда остановиться.

– И что же, этот Джават поедет с нами к губернатору? – спросил Эссекс Мак-Грегора.

– Не думаю. Нам нужно сначала самим повидаться с губернатором. – Однако Мак-Грегор задал тот же вопрос Джавату.

Джават задумался, но капитан тотчас же ответил решительным «нет». Губернатор оставит Джавата заложником, сказал он, и Мак-Грегор передал Эссексу, что они не одобряют этой идеи.

– Хорошо, – сказал Эссекс, – но тогда как же он сможет говорить с губернатором? Спросите его, если я за ним пошлю, он поедет или нет?

– Он говорит, что поедет, если вы пришлете за ним машину и сообщите, что губернатор согласен принять его.

Еще не доезжая до баррикады, они остановились – впереди стреляли. Капитан и Джават выскочили из машины и побежали к оплетенной колючею проволокой рогатке, загораживавшей путь. Стреляли очень близко. Мак-Грегор тоже вышел из машины и пошел за Джаватом к баррикаде, где два солдата держали под наблюдением обе стороны дороги.

– Здесь опасно, – опять сказал Джават. – Они простреливают всю местность.

– В кого же они, собственно, стреляют? – Мак-Грегор посмотрел вперед на грязную дорогу.

– В тени, которые им мерещатся, – ответил капитан.

– А мы все-таки попробуем. – сказал Мак-Грегор. – Далеко тут до их баррикады?

– Шагов пятьсот.

– Вы можете убрать рогатку?

– В любую минуту, – ответил капитан.

– Тогда убирайте, – сказал Мак-Грегор. – Мы включим свет и поедем как можно быстрей. Как тут дорога?

– Не хуже той, по которой вы ехали. – Джават выпрямился. – Я останусь здесь. В случае чего, мы постараемся прийти вам на помощь. – Они обменялись рукопожатием, и Мак-Грегор пошел назад, думая о Кэтрин.

– Вам надо остаться здесь, Кэти. В нас, вероятно, будут стрелять, – сказал он ей. – Как вы считаете? – обратился он к Эссексу.

– Нет, – сказала Кэтрин. – Это просто смешно! – Она сразу рассердилась.

– А здесь она будет в безопасности? – спросил Эссекс.

– В полной безопасности. Ведь вы не боитесь остаться с Джаватом, Кэтрин?

– Конечно, нет, но я предпочитаю ехать с вами.

– Все же лучше не рисковать, – сказал Эссекс. – Вы уверены, что тут она будет в полной безопасности?

– В такой же безопасности, как в английском посольстве, – ответил Мак-Грегор.

– Мне очень жаль, Кэтрин, но, кажется, так будет лучше. – Эссекс дружески обнял ее за плечи и прижал к себе.

Мак-Грегор открыл дверцу, и Кэтрин молча вышла из машины. Она все еще внутренне противилась тому, что ее оставляют, но, вероятно, решила не вносить лишних осложнений. Мак-Грегор отвел ее к Джавату и объяснил ему, что она остается, пока они не приедут за ней. Джават кивнул и сказал, что отведет ее обратно в дом.

– Ради бога, не оставляйте меня тут на всю ночь, – сказала Кэтрин. Потом шагнула к Мак-Грегору и коснулась лбом его щеки.

Мак-Грегор сел на переднее сиденье рядом с Аладином и велел ему включить фары, гнать что есть духу и хорошенько смотреть, нет ли рытвин на дороге. Им вовсе не желательно застревать посредине этой странной ничьей земли. Когда они тронулись, Мак-Грегор повернулся и посмотрел на Эссекса. Тот сидел выпрямившись, и Мак-Грегор понял, что эта поза принята с точным расчетом, как и все, что делал Эссекс. В него не станут стрелять, потому что он англичанин, а если выстрелят, то, наверное, промахнутся. Только прыжки форда на ухабах мешали Эссексу сохранять свою позу. Когда Аладин делал крутые повороты, объезжая неровности дороги, Эссексу приходилось хвататься за переднюю спинку, чтобы удерживаться в должном положении.

Дорога свернула вправо, деревья поредели, и фары осветили впереди еще одну баррикаду из бочек. Мак-Грегор вслушивался, не стреляют ли, но шум мотора заглушал все другие звуки. Мак-Грегор сидел, слегка нагнув голову, готовый нырнуть вниз в случае необходимости. Ему не было видно, есть ли между бочками промежуток, и только в последнюю минуту они обнаружили узкий проход. Аладин, не уменьшая скорости, сумел проскочить в него.

И тут все пришло в движение.

С обеих сторон к ним ринулись всадники. Лишь только Аладин сбавил газ, чтобы не врезаться в них, на подножку вскочили пешие солдаты и приказали Аладину полным ходом гнать до больших ворот. Всадники мчались за ними с оглушительными криками.

Один из солдат, стоявших на подножке, просунул голову в машину, внимательно оглядел Мак-Грегора и положил ствол винтовки на опущенное стекло дверцы. У больших кирпичных ворот высокий человек в начищенных до блеска сапогах приказал им выйти из машины. Их сейчас же окружила толпа пеших и конных солдат. Человек в начищенных сапогах велел Аладину оставаться здесь, а Мак-Грегору и Эссексу идти к дому. Он держался властно и грубо, и Мак-Грегор по выправке, манерам и сапогам признал в нем кадрового офицера.

Несколько солдат оттеснили Мак-Грегора от Эссекса и быстро повели обоих большим красивым садом, по усыпанной гравием кипарисовой аллее. Кипарисы казались черными при лунном свете. Мак-Грегор увидел впереди дом – низкую квадратную персидскую виллу с двумя мраморными лестницами, ведущими на веранду. На ступенях их задержали. Офицер на ощупь проверил, нет ли у Мак-Грегора оружия, крепко схватил его за руку и, обернувшись, крикнул всадникам, чтобы они, поганые, шелудивые собаки, вернулись на дорогу и не топтали сад.

Объятый столь живописным гневом, офицер толкнул Мак-Грегора, и тот, споткнувшись о ступеньку, упал на руки, но сейчас же поднялся и сказал по-персидски, переводя с английского без всяких смягчений, чтобы сильнее оскорбить иранца: – Я сверну тебе шею, если ты еще раз попробуешь меня тронуть!

Офицер явно нацеливался ударить его ногой в пах (Мак-Грегор увидел это даже при тусклом лунном свете), но затем одумался и стал крикливо браниться, призывая Аллаха поразить молнией этого нечестивца.

– За такую наглость и богохульство, – сказал Мак-Грегор, чувствуя, как у него темнеет в глазах от ярости, – я предрекаю, что тебя погребут без омовения, ты будешь ослеплен и не увидишь никогда своего шиитского рая.

– Клянусь Аллахом, я тебя убью, собака!

– Чего это вы там шумите? – спросил Эссекс.

– Этот наглец дает волю рукам, а я возражаю.

– Так и надо, – сказал Эссекс. – Мне самому пришлось ударить одного из этих мерзавцев. Скажите ему, что если он не перестанет оскорблять вас, я сейчас же вернусь обратно и предоставлю губернатора его собственной судьбе. Так ему и скажите!

– Не стоит он этого, – ответил Мак-Грегор. – Теперь вы понимаете, почему народ здесь восстает?

– Перестаньте морализировать. Я уже достаточно натерпелся сегодня за день!

– Вы еще не того натерпитесь из-за вашего губернатора.

– Я обязан что-то делать, – спокойно возразил Эссекс. – И я вовсе не намерен препираться с вами сейчас и здесь. Пойдемте! – Он пошел вверх по лестнице вслед за офицером, который яростно похлопывал по сапогам своей длинной саблей. – Мы уладим все это с губернатором. И не повышайте голоса, Мак-Грегор! Помните – вы англичанин!

– Плевал я на это, – сказал Мак-Грегор. – Я не собираюсь отказываться от крепкой персидской брани только ради того, чтобы держать себя по-английски.

– Ну, ладно, ладно! – Эссекс первым вошел в резную парадную дверь и через темный, увешанный коврами коридор в маленькую гостиную. Она была освещена керосиновой лампой и обставлена потертым гостиным гарнитуром в стиле Людовика XVI. Подносы, диваны, подушки, фотографии, молитвенные коврики, фигурки цветного стекла и всякие безделушки сплошь загромождали всю комнату. Офицер приказал им ждать. Он поставил у дверей двух солдат и прошел дальше.

– В этом человеке есть что-то зверское, – сказал Эссекс.

– А вы чего же ожидали! – Мак-Грегор все еще злился.

– Успокойтесь, молодой человек, – сказал Эссекс. – У нас впереди еще много дела.

Слуга во фраке и фетровой феске открыл дверь сзади них. Он очень низко поклонился и сказал: – Извольте сюда, ваша светлость.

Эссекс шествовал впереди Мак-Грегора, утверждая свое достоинство должной дозой негодования. Мак-Грегор чувствовал, что он на это не способен – не способен ни пыжиться, ни унять свой гнев. Только очутившись в большой ярко освещенной комнате, он в полной мере оценил весь юмор ситуации. В комнате никого не было, и их торжественное появление пропало впустую.

– Да, признаюсь, мы слишком много им позволяем! – Эссекс хлопнул себя по ляжке перчатками свиной кожи. – Где же, чорт побери, этот субъект?

Густая бисерная занавеска раздвинулась, и в комнату, склоняя голову и широко улыбаясь, вошел толстяк в белом жилете и серых гетрах поверх ботинок. Переплетя свои унизанные перстнями пальцы, он прижал их к объемистому животу и промурлыкал традиционное приветствие со всеми необходимыми формулами самоуничижения. Мак-Грегор догадался, что это не губернатор, но Эссекс обратился к нему, как к губернатору, потому что кто же его должен был встречать, чорт побери, как не губернатор!

– Что это за обращение! – Эссекс говорил по-английски, показывая этим, что собеседник обязан понимать его, а нет, так пусть убирается к чорту. – Вы можете как угодно третировать ваших слуг, сэр, но если вы настолько глупы, чтобы оскорблять нашу особу и наше официальное положение, посылая нам навстречу бандитов, то я должен заявить, что вы напрашиваетесь на неприятности и, вероятно, заслуживаете жалкого конца, который вас ожидает. Вы меня поняли?

Мак-Грегор не дал себе труда удостовериться, понял ли Эссекса этот улыбающийся толстяк. Он с наслаждением выразил по-персидски весь гнев Эссекса и даже усилил его, используя для этого все тонкости персидского языка. Он почувствовал удовлетворение, когда сияющее лицо толстяка омрачилось внезапной серьезностью.

– Я не губернатор, – ответил толстяк по-персидски. – Я начальник полиции этого округа, и меня глубоко удручает то, что вы мне сказали. Я не знаю, куда спрятать свое лицо! – Начальник полиции тяжело задышал, чтобы показать, как он изумлен. – Какие скоты могли отнестись к вам столь непочтительно! Мы отдали приказ, чтобы вас встретили с наивысшими почестями. Мы глубоко скорбим о том, что нам не удалось устроить вам официальную встречу. Я могу лишь просить у вас прощения и заверить вас, что негодяи ответят за это: их высекут плетьми и поколотят палками. Ваша светлость слишком важная особа, чтобы огорчаться поведением этих невежественных и глупых олухов, которые не имеют и облика человеческого, а просто безмозглые идиоты, исчадия собак и обезьян. Они будут сурово наказаны. А тем временем мы предоставляем в ваше полное распоряжение этот дом, который считаем недостойным вашего почтенного присутствия и далеко не соответствующим важности вашей особы. Я, не медля ни минуты, проведу вас к губернатору.

Захлебываясь от подобострастия, начальник полиции отстранил вошедших за ним вооруженных людей и нырнул за бисерную занавеску, увлекая за собой Эссекса и Мак-Грегора.

Мак-Грегор переводил слово за словом все, что говорил начальник полиции, и Эссекс немного приосанился, но Мак-Грегор тут же разочаровал его, сказав, что это просто сладкоречие лицемера.

Их провели в парадную приемную – длинную и узкую комнату. Посредине ее стояли два мозаичных стола в черно-белую клетку. Подвешенная к потолку керосиновая лампа отбрасывала на них свет и тени. Столы были уставлены посудой, фигурными винными бутылками и расписным фарфором. В глубине комнаты у решетчатого окна восседал губернатор.

На нем был черный сюртук, доходивший ему до колен, сидел он выпрямившись и держа в правой руке трость с серебряным набалдашником. Он был черноволосый и чернобородый, хотя такой цвет волос явно не соответствовал его возрасту. Позади него сидело и стояло более десятка людей. Они молча смотрели на Мак-Грегора и Эссекса, которые шли от дверей по длинному ковру.

Мак-Грегору и Эссексу надо было подняться на две ступени, чтобы приблизиться к губернатору, и он встал, как только они шагнули на вторую ступеньку. Он не поклонился, даже не кивнул им головой, но, не медля ни секунды, обратился к Эссексу с изысканной персидской речью, показавшейся Мак-Грегору до мелочей продуманной и отделанной. Им пришлось второй раз услышать официальное приветствие и уверения в покорности воле гостей: этот дом убог и недостоин их, хотя уже озарен их присутствием. Далее последовали извинения и жалобы на переживаемые времена и обстоятельства и проклятия по адресу низких существ, которые осадили его, губернатора, в его собственном доме, лишили его собственности, законных прав и власти. Мак-Грегор не успел перевести эти слова, как начальник полиции начал излагать жалобу Эссекса на прием и под конец заявил губернатору, что он уже распорядился, чтобы виновные были наказаны плетьми и палками. Губернатор повторил его проклятия по адресу этих скотов и тоже принес извинения. Потом он сел, посмотрел на обоих англичан и проговорил, медленно подбирая английские слова: – Вы поняли, что я сказал?

– Да, – ответил Эссекс, – я догадываюсь, о чем вы говорили.

– Я приношу вам свои извинения, – повторил губернатор и с важностью посмотрел на Эссекса. Он обладал природной величавостью осанки и властными манерами, и голос его, когда он обратился к ним с приглашением сесть, звучал повелительно. Они сели напротив него в золоченые кресла. Мак-Грегор заметил, что Эссекса умиротворила цивилизованная внешность губернатора.

– Вы знаете, кто я? – начал Эссекс.

– Мы имели честь узнать это из письма, – ответил губернатор по-английски.

– Вам известно о моей миссии в Азербайджане? – Эссекс уже настроился на не менее властный тон. Мак-Грегор восхитился его способностью учитывать требования обстановки.

– Об этом сказано в письме. Мы благодарим бога за ваше благополучное прибытие. Вы видели, как нас осаждают огромные полчища русских и прочих врагов веры?

– Ваше положение нам известно, – сказал Эссекс. – Но сегодня мы проделали длинный путь. Мы прибыли прямо из Тегерана и не ожидали, что с нами случится что-либо подобное. Однако мы должны сначала обсудить с вами создавшееся положение, наши удобства – дело второстепенное.

Мак-Грегор не знал, догадался ли Эссекс, как уязвили губернатора его последние слева. Истолковав их буквально, губернатор стукнул по полу тростью, подозвал одного из своей свиты и отдал по-персидски распоряжение, чтобы комнаты, отведенные для гостей, были натоплены, проветрены, в изобилии снабжены всем необходимым и чтобы к ним было приставлено достаточное количество слуг. Потом он стал упрашивать Эссекса отдохнуть без промедления, омыть дорожную пыль с усталых тел и поесть, прежде чем они осчастливят беседой их недостойного покорнейшего слугу.

– Много проще будет, если мы сначала договоримся о некоторых деталях, – сказал Эссекс, не двигаясь с места. – Может быть, вы расскажете мне о том, как здесь обстоят дела?

– Тогда мы должны устроить вас поудобнее. – Губернатор встал. Челядь и писцы рассеялись по одному мановению его руки. Один из них что-то шепнул ему на ухо, но Мак-Грегор не смог уловить, о чем шла речь. Губернатор перехватил внимательный взгляд Мак-Грегора. – Вы говорите на этом языке? – спросил он по-азербайджански.

Мак-Грегор глядел непонимающими глазами, и губернатор, потерев нос рукой, сошел с возвышения и сам провел Эссекса и Мак-Грегора в другую приемную поменьше. Там он усадил их в большие кожаные кресла и приказал принести кофе и вина, а сам уселся на высокий троноподобный деревянный стул, за которым стали двое прислужников.

– Я уже давно не говорил по-английски, – начал губернатор. – Мне приходилось много говорить на этом языке при дворе покойного шаха, который восхищался английским языком и требовал, чтобы мы знали его. Но за последние пять лет, что я прожил здесь, мне редко доводилось говорить по-английски. Я только изредка читаю английский еженедельный журнал «Сфир». Поэтому простите мне мою неуклюжую речь.

– Ваш английский язык превосходен, – сказал Эссекс. – Мой помощник мистер Мак-Грегор будет избавлен от труда переводить наш разговор. – Мак-Грегор улыбнулся, он знал, что Эссекс не даст заговорить себе зубы. Это было своего рода состязание между Эссексом и губернатором, и выиграть его должен был Эссекс. В этом Мак-Грегор уже не сомневался.

– Вы говорите по-персидски? – спросил губернатор Мак-Грегора.

– Немного, – ответил тот.

– Он бегло говорит по-персидски, – сказал Эссекс. – Это все его скромность.

Губернатор не обратил внимания на похвалу Эссекса.

– Мы очень хотим знать, как это вы проехали к нам через Зенджан. – Губернатор сосредоточил огонь на Эссексе. – Вы, должно быть, имели возможность как-нибудь повлиять на русских или на мятежников, которые осаждают нас?

– Все обошлось благополучно, – сказал Эссекс. – Я приехал в Азербайджан по предложению маршала Сталина, поэтому мы не встречаем здесь трудностей. – Эссекс взял кофе с подноса, который держал один из слуг.

– Вы заметили расположение их сил? – осведомился губернатор.

– Мы не особенно интересовались подобными сведениями. Меня больше интересует, что вы скажете о положении дел здесь, у вас.

– Положение трагическое, – ответил губернатор. – Мы окружены русскими с одной стороны, мятежниками – с другой. У меня в распоряжении около двух тысяч войска и полиции и человек сто моих крестьян, которые готовы отразить любое нападение. Наши силы слабее. Мы держимся только благодаря нашему великолепному мужеству.

– А где русские войска? – спросил Эссекс.

– Они находятся к югу от нас. – Губернатор взмахнул рукой, чтобы показать, где они и как их там много.

– А почему вы знаете, что это русские? – спросил Мак-Грегор.

– Мы захватили несколько пленных.

– Можно нам повидать их? – начал было Мак-Грегор.

– Это не важно, – прервал его Эссекс. – И чего вы думаете добиться вашим великолепным сопротивлением?

– Мы надеемся продержаться до тех пор, пока весь мир не поймет, что происходит в Азербайджане, и не придет к нам на помощь, как явились к нам сейчас вы. Нас тут горстка, и мы боремся с превосходящими силами, которые брошены на нас большевиками. Мы сознаем свою ответственность и готовы, подобно мученикам, сопротивляться вмешательству русских в наши дела. Это урок для всего мира, ваша светлость. Мы сражаемся здесь за весь мир, и наши английские друзья должны в своих же интересах осознать русскую угрозу, как мы ее осознали. Именно поэтому мы и рассчитываем, что нам помогут, пока еще не поздно.

– А как настроены ваши крестьяне и вообще население?

– Они хранят верность мне и шаху, – сказал губернатор. – Нас атакуют русские под командованием весьма опытного русского генерала. Если среди мятежников и есть азербайджанцы, то это головорезы, убийцы и политические заключенные, которых русские выпустили из тюрем. Быть может, кое-кого из моих людей и совратили посулами дележа награбленного, но крестьяне верны мне и будут сопротивляться до последнего человека. Мы готовы на мученическую смерть, лишь бы показать миру, как велика его ответственность и кто его истинный враг.

– А вы уверены в том, что вы мученики? – спросил Эссекс.

Губернатор чуть было не вскочил с места, но он не нуждался в драматических эффектах. Его бородатое смуглое лицо и жилистые руки, сжимавшие трость, убедительно свидетельствовали о его решимости и мужестве.

– Я шиит, – сказал он. – И я перс. Что значит жизнь сравнению с верой в кровь, которая есть начало всех начал.

Эссекс раскурил трубку, зажал ее в кулак и вытянул ноги.

– Мученичество – достойный способ защищать свои убеждения, – сказал он, – и если вы находите, что это единственный способ их защитить, то я не стану разубеждать вас.

– Я пекусь только о своем народе и своей стране, – с достоинством ответил губернатор. – Если другими путями можно достигнуть большего, тогда я охотно пожертвую своими убеждениями ради высшего блага.

– Да.

Эссекс принял это без всякого восторга, как нечто само собой разумеющееся, но Мак-Грегор ждал, что будет дальше. Мак-Грегор догадывался, что Эссекс что-то затевает, а что именно – это должно сейчас выясниться.

– Конечно, мученичество – это ваше личное дело, – продолжал Эссекс, – но я хотел бы подчеркнуть, что вы не одиноки в этой борьбе за сохранение вашей независимости. Великобритания следит за вашей судьбой, и мы решили защищать независимость Ирана во что бы то ни стало. С этой целью я только что посетил Москву по поручению моего правительства. Моей задачей было положить конец русскому вмешательству в иранские дела и восстановить власть центрального правительства в Иранском Азербайджане. Это продолжает оставаться целью моей миссии. Я приехал сюда не в погоне за чем-то недостижимым и не с визитом вежливости. Я здесь для того, чтобы сохранить независимость Ирана, насколько это еще возможно.

– Превосходно! – в восторге воскликнул губернатор.

– Имея перед собой эту цель, я полагаю, что всякое мученичество со стороны ваших приверженцев в данный момент и необязательно и гибельно. Вам следовало бы сохранить как можно больше власти, людей, влияния и силы. Хотя ситуация в данный момент и может казаться безнадежной, в ближайшем будущем наступит время, когда ваше существование принесет больше пользы, чем ваша мученическая смерть. Надеюсь, вы меня поняли? – Эссекс, казалось, следил не столько за губернатором, сколько за Мак-Грегором, который не спускал с Эссекса глаз, причем лицо его оставалось бесстрастным, но во взгляде светилось подозрение, а уши порозовели. Губернатор посмотрел на них обоих и слегка улыбнулся.

– Я вверяю себя вам, – сказал он Эссексу, склоняя голову.

– Вы мне совсем не нужны, – с досадой возразил Эссекс, не глядя на Мак-Грегора. – Это ваше дело.

– Так что же вы предлагаете? – губернатор призывно воздел руки.

– Призовите сюда того, о ком вы до сих пор не упоминали. Поговорите с ним.

– С кем это? – губернатор нахмурился.

– Как его зовут, Мак-Грегор?

– Джават Гочали.

Губернатор с шумом; выдохнул воздух. – Этот человек – русский агент, изменник, враг религии и профсоюзный агитатор. Он – грязное животное, ублюдок, чтобы не сказать хуже. Он захватил здесь землю и город. Он только и ждет, чтобы разграбить мой дом, растащить мое имущество и повесить меня самого на столбах моей веранды. Я не смешаю своего дыхания с тем смрадом, что исходит из его пасти.

Эссекс встал.

– Вы, кажется, упорно добиваетесь мученического венца, – сказал он. – В таком случае, я больше ничего не могу для вас сделать и даром теряю драгоценное для меня время.

Губернатор взволновался. Он упросил Эссекса сесть и снова воздел руки.

– Но что же еще я могу сказать об этом человеке, ваша светлость? Он в точности такой, как я о нем говорю.

– Может быть, это и так, но он загнал вас в угол.

– Ему нельзя доверять!

– Какой вред может он принести, прибыв сюда для переговоров? – презрительно сказал Эссекс.

– Я боюсь не за себя! – воскликнул губернатор. – Но если мы начнем переговоры, это будет означать, что я пошел на какие-то уступки, а я не могу положиться ни на одно его слово.

– Тогда положитесь на мое, – сказал Эссекс. – Я позабочусь, чтобы он вел себя честно, ручаюсь вам в этом. Если же моего ручательства мало, тогда я ничего больше для вас не могу сделать.

– Но чего я достигну, пойдя на переговоры с ним?

– Вы сохраните часть своей собственности и часть своих войск. С губернаторского поста вас, должно быть, сместят, но это не важно. Вам надо спасти все, что возможно, а единственный путь к этому – переговоры. Этот человек, без сомнения, пользуется большим влиянием, и от него, повидимому, многое зависит.

– Неужели он показался вам такой важной особой? – недоверчиво спросил губернатор.

– Ничем он мне не показался, – ответил Эссекс. – Но совершенно очевидно, что он один из коноводов в этой игре. Если вы не вступите с ним в переговоры, он сам сюда явится и вышвырнет вас силой. Выбора у вас нет.

– Вы правы. – Губернатор хлопнул в ладоши. – Я пошлю за ним.

Эссекс остановил его.

– Они верят вам не больше, чем вы им, – сказал он. – Я пошлю за ним сам. Мы об этом уже договорились. Он придет сюда, полагаясь на мое слово англичанина, что его здесь не тронут. Понятно это?

– Конечно, – ответил губернатор.

– И вы даете мне в этом слово?

– Разумеется! – Губернатор прикоснулся рукой ко лбу.

– Тогда я пошлю за ним. Если вы вызовете моего шофера, я дам ему указания. Я хотел бы также привезти сюда второго моего помощника.

– Пожалуйста!

– Это молодая леди, – предостерегающим тоном сказал Эссекс. – Я не могу подвергать ее такому обращению, какому подверглись здесь мы. Вы уверены, что это не повторится?

– Те, кто осмелился оскорбить вас, уже наказаны, я велел дать им палок, – ответил губернатор. – Я обещаю, что это не повторится.

– Хорошо, – сказал Эссекс. – Вызовите моего шофера.

– Позвольте сначала проводить вас в ваши покои, где вы сможете говорить с ним наедине. Я сам прослежу, чтобы ему обеспечили безопасный проезд. – Губернатор встал и, указав на двух слуг, стоявших у двери, с поклоном предложил Эссексу и Мак-Грегору следовать за ними.

Они вышли из дому и зашагали по выложенной плитками дорожке, белевшей влажным лунным отсветом.

Дорожка шла садом, между изгородями, цветочными клумбами и невысокими деревцами. С обеих сторон сад был огорожен стеной, но через ее стрельчатые арки Мак-Грегор разглядел в темноте привязанных к деревьям лошадей. Пройдя мимо маленького бассейна, они вошли в небольшой домик. Длинный крытый переход соединял его с большим домом, но этим переходом явно не полагалось пользоваться.

Домик был приготовлен к их приему. В нем было тепло. Слуга указал их вещи, сложенные на полу в гостиной, и с поклоном удалился. Эссекс бросил пальто и перчатки на небольшой круглый столик. Мак-Грегор нагнулся посмотреть, цел ли его чемодан. Замок был в порядке.

– Вам придется поехать с Аладином, – сказал Эссекс, нарушая упорное молчание Мак-Грегора. – Этот субъект не послушает его. Надо позаботиться о Кэти.

Мак-Грегор качнул головой.

– Совершенно незачем тащить сюда Джавата Гочали, – начал он.

– А почему?

– Они хотят взять его в заложники. Это ясно.

– При нас ему ничего не сделают, – возразил Эссекс. – Какой им смысл причинять ему вред?

– Иранские губернаторы очень любят брать заложников, – сказал Мак-Грегор. – И этот вряд ли составляет исключение.

– Я дал слово, что Гочали будет в безопасности. Ваше дело привезти его сюда, за остальное отвечаю я.

Мак-Грегор сказал: – Нет. Я не могу звать его сюда. Я бы скорее посоветовал ему держаться подальше отсюда. Так же, как и Кэтрин.

– Неужели вы думаете, они посмеют тронуть кого-нибудь при нас? Что это с вами?

– Я не чувствую в вас заинтересованности в сохранении жизни такого рода людей, – ответил Мак-Грегор. – Вы, видимо, не понимаете, что здесь происходит.

– Прекрасно понимаю, – сказал Эссекс. – Я вовсе не так глуп, как это вам кажется. Ваши соображения далеко не всегда разумны, дорогой мой Мак-Грегор. Такое поверхностное толкование этого незначительного инцидента не должно влиять на вас. Наши действия подчинены более широким целям. Вот как я расцениваю здешние события. Запомните это раз и навсегда. Вся эта мелкая неразбериха, которая происходит здесь, сама по себе не имеет никакого значения Истинный свой смысл она приобретает лишь в свете того, ради чего мы сюда приехали.

– Предоставляю судить об этом вам, – сказал Мак-Грегор, – но я не стану заманивать Джавата Гочали в ловушку. – Мак-Грегор снял пальто. – Кэтрин тоже лучше оставаться там, где она сейчас, – повторил он.

– Я сам удивляюсь своему терпению! – Эссекс всплеснул руками. – Хорошо, что я уверен в вашей честности, Мак-Грегор. Ну что ж, придется ехать мне самому.

– Тогда я тоже с вами поеду, – сказал Мак-Грегор, и в ожидании Аладина они молча принялись осматривать свой багаж.

Аладин вскоре пришел. Вид у него был уже не такой свирепый. Он был напуган, встревожен и поражен тем, что с ним случилось. При виде Эссекса и Мак-Грегора его большие глаза наполнились слезами. – Я думал, они вас убили, – сказал он. – Меня заперли и приставили ко мне часовых. Я не знаю, что сталось с машиной. Мне очень стыдно, но они увели меня силой, подталкивали винтовками в спину.

– Успокойся, – ободряюще сказал ему Эссекс.

– Меня заперли, – твердил Аладин, – собирались пороть плетьми и всё расспрашивали о мятежниках.

– Чепуха! Они не осмелились бы тронуть тебя. – Эссекс надел пальто с помощью Аладина. – Мы едем за мисс Клайв и Гочали, – сказал он. Мак-Грегор тоже взял пальто и вышел за ними в сад.

К форду их снова повели два солдата. Машина стояла там, где они ее оставили, и в ней сидело пять человек. Их прогнал оттуда все тот же офицер, вдруг появившийся из-за спины Мак-Грегора.

– Вот вам человек, который, по словам губернатора, был наказан плетьми и палками, – сказал Мак-Грегор Эссексу. – Посмотрим, как он будет вести себя теперь.

Офицер держался поодаль от них и, когда они уселись в машину, повернулся к ним спиной. Он крикнул что-то конным стражникам, а сам стал на подножку рядом с Мак-Грегором. Они медленно поехали к баррикаде. Там офицер спрыгнул. Бочки были раздвинуты, и машина прошла между ними. Мак-Грегор высунулся, ожидая, что офицер устроит им какую-нибудь ловушку, но когда Аладин включил фары и набрал скорость, никакой стрельбы не последовало. Они беспрепятственно добрались до заставы Джавата, и Аладин на предельной скорости повел машину по ухабистой дороге к глинобитному домику.

Кэтрин окликнула их в темноте, спрашивая, все ли целы.

– Все в порядке, – сказал Мак-Грегор.

– Мы слышали, как в вас стреляли, – сказала она, – И боялись, не ранило ли кого-нибудь. Отсюда послали человека выяснить это, но он не вернулся. В вас в самом деле стреляли? – Она стояла между ними и держала обоих за руки.

– Нет, нет, – сказал Эссекс, когда они вошли в убогую лачугу. – Просто эти люди несколько расточительно расходуют патроны, вот и все. Я приехал, чтобы взять вас с собой туда, где вам дадут приличный ужин и приличную кровать. Мак-Грегор приехал, чтобы посоветовать вам оставаться здесь.

– Бросьте, Айвр! – воскликнула Кэтрин.

– Вот кто мне нужен. – В тусклом свете лампы Эссекс наконец разглядел Джавата.

– Мистер Гочали немножко говорит по-немецки, – сказала Кэтрин. – Мы с ним долго беседовали. Ведь правда? – обратилась она к нему по-английски.

Джават улыбнулся сдержанной и чуть смущенной улыбкой.

– Вы действительно знаете немецкий язык? – спросил его Эссекс по-немецки.

– Ein bischen, – ответил Джават. – Nicht genug zu ver-stehen alles (Немножко. Недостаточно, чтобы понимать всё (нем.).

– Das ist genug (Этого вполне достаточно (нем.), – сказал Эссекс и стал рассказывать Джавату про губернатора, не сводя при этом глаз с Мак-Грегора. Он объяснил, что договорился с губернатором об их встрече и поручился за безопасность Джавата. Эссекс не старался упрощать ни фразеологию, ни грамматику, и, не поняв его, Джават обратился к Мак-Грегору с просьбой объяснить ему это по-персидски.

– Лорд Эссекс хочет, чтобы вы ехали с ним к губернатору, – сказал Мак-Грегор. – Он убедил губернатора согласиться на переговоры с вами, указывая, что тому лучше сохранить хоть часть своих сил, чем потерять все.

– И что же ответил губернатор?

– Он поклялся, что ни за что не станет говорить с вами, но потом передумал и согласился, правда, лишь для того, чтобы спасти хоть что-нибудь из своего имущества и удержаться на месте.

– Это вполне естественно, – сказал Джават, – но я тут не при чем. Я хочу только установить в округе новую власть и предотвратить кровопролитие.

– Вы сами предупредили нас, что губернатор человек вероломный, – напомнил ему Мак-Грегор.

– Да он такой и есть.

– Он интересовался тем, насколько видное положение вы занимаете. Я думаю, он хочет оставить вас заложником и этим обеспечить собственную безопасность.

Джават пожал плечами.

– Рискнуть все же стоит.

– Я не советую вам ехать, – сказал Мак-Грегор.

– Что вы ему говорите, Мак-Грегор? – спросил Эссекс.

– Я говорю, что вы хотите, чтобы он ехал, а я советую не ездить.

Эссекс перебил его и обратился к Джавату по-немецки, на этот раз по возможности упрощая обороты.

– Вы поедете со мной, я беру вас под свою ответственность, – сказал он. – Если вы хотите уладить дело без боя, не отказывайтесь от такой возможности.

Джават кивнул головой. – Я поеду, – сказал он и стал свертывать свои карты.

– А как вы, Мак-Грегор? Поедете или останетесь здесь? – спросил Эссекс.

Мак-Грегора это задело.

– Поеду, – сказал он. – Я хочу посмотреть, что у вас получится.

– Кэти? – вопросительно произнес Эссекс.

– Ну, конечно, поеду! Что это вы так нервничаете? – сказала она Мак-Грегору. – Даже на вас не похоже.

– Он встревожен, потому что сначала нас приняли не очень вежливо, – уколол Эссекс Мак-Грегора. – Теперь вы, должно быть, жалеете, что разбили утром автомат?

Мак-Грегор, шагнувший далеко вперед по пути к непочтительности, пропустил это мимо ушей. Он ничего не ответил ни Кэтрин, ни Эссексу и стал помогать Джавату собирать карты и документы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Временно отвоевав у Мак-Грегора преимущество, Эссекс быстро расставил свои фигуры по местам. Губернатор принял их в приемной; его окружали начальник полиции, старшины селений, личная стража и командовавший его войсками офицер, тот самый, что при первой встрече так грубо обошелся с ними. Губернатор сидел за маленьким столиком напротив Джавата. С Джаватом был «высокочтимый капитан» – голубоглазый тавризец, настоявший на том, чтобы сопровождать его и оказать ему в случае нужды поддержку. Эссекс, Мак-Грегор и Кэтрин, устроившись поодаль, смотрели на губернатора, который злобно разглядывал двух сидевших перед ним мятежников.

Губернатор заговорил по-персидски, обращаясь к Джавату: – Ты изменник, узурпатор, враг нашей веры и злодей. Ты нанят русскими и продал свое право первородства за их золото и их покровительство. Проклятие падет на мою голову за то, что я допустил тебя в свой дом, и стул, который тебе подали, будет сожжен. Как смеешь ты восседать здесь, точно равный, и смотреть мне в глаза? Пади ниц, и я ударю тебя ногой. На коленях проси у меня милости, и я пощажу твою голову и прощу тебе наглость твоего появления здесь. Собака!

Наступило молчание; потом Джават сказал: – Если вы кончили, тогда мы можем начать.

На это губернатор ответил новым потоком брани.

Джават, не обращая на это внимания, разложил на столе карты.

– У меня тут карты этого округа, – сказал он губернатору, – и я начну с того, что изложу наши намерения и поясню, насколько они касаются ваших земельных владений.

Губернатор грохнул кулаком по столу.

– Ты расселся здесь, словно хозяин, и думаешь, что я буду говорить с тобой как с равным! – взревел он. – Я велю избить тебя палками! Я велю отрезать тебе язык за такие оскорбления!

Джават молча ждал.

– И я должен выносить это в своем собственном доме! – продолжал неистовствовать губернатор. – И этот человек будет отравлять воздух, которым я дышу! И я должен спокойно смотреть, как он раскладывает передо мной карты и указывает мне, что я должен делать со своими собственными землями?

Джават посмотрел на Мак-Грегора и безнадежно развел руками.

Мак-Грегор и так уже удивлялся тому, что Джават спокойно выносит оскорбления губернатора.

– Мы привезли этого человека не для того, чтобы его оскорбляли, – сказал он. – Мы привезли его, чтобы вы могли прийти с ним к соглашению. Если вы намерены оскорблять его и дальше, вы оскорбите посла. Если это будет продолжаться, мы немедленно уедем.

– Неужели же я должен сносить наглость этого негодяя, который расселся тут, как хозяин?

– А должен ли он терпеть ваши оскорбления? – ответил на это Мак-Грегор.

– Его надо убить!

– Ну как, вы будете продолжать? – спросил Мак-Грегор Джавата.

– Нет, – сказал голубоглазый капитан, вставая из-за стола. – Если мы пришли, сюда только для этого, то ваши добрые намерения пропали даром. Мы не станем выслушивать брань. Наш спор можно решить другим способом.

Эссекс, наконец, потерял терпение. – О чем это они? Что они говорят? – Ему пришлось дернуть Мак-Грегора за рукав, чтобы тот обратил на него внимание.

– Губернатор запугивает и оскорбляет их. Он не дал Джавату даже рта раскрыть. Кто станет терпеть такое обращение? Может быть, вы образумите губернатора?

– Скажите им, чтобы они перестали кричать и продолжали переговоры.

– Скажите это лучше губернатору, – ответил Мак-Грегор. – Он сам во всем виноват.

Эссекс небрежно откинулся в кресле, подчеркивая свое спокойствие.

– Я не знаю, кто кого оскорбляет, – обратился он к губернатору, – но если та или другая сторона будет прибегать к оскорблениям, я прерву переговоры. Можете перевести это и для Гочали, Мак-Грегор.

– Оскорбления исходили только от губернатора, – сказал Мак-Грегор.

– А вы все-таки предупредите и Гочали.

Мак-Грегор перевел слова Эссекса Джавату, и тот снова развернул карты и снова заговорил с губернатором. Губернатор молчал.

– Прежде чем приступить к переговорам, – начал Джават, – я хочу внести полную ясность и сказать, что все организованные силы, противящиеся власти азербайджанского правительства, должны сдаться. Для нас это первое условие любого соглашения.

Губернатор воззвал к аллаху, чтобы тот даровал ему терпение.

– Войска должны быть распущены, – продолжал Джават, – кадровые офицеры отосланы обратно в Тегеран, как и другие чиновники, назначенные сюда тегеранским правительством.

– Ваша светлость! – по-английски сказал губернатор. – Неужели я должен подчиниться этому? Он ставит мне условия, как завоеватель.

– Чего требует Гочали, Мак-Грегор?

– Он говорит, что прежде всего надо обсудить вопрос о роспуске губернаторской армии.

– Скажите Гочали, что он должен изложить все свои требования, прежде чем обсуждать этот пункт. Тогда это будет честный торг.

– Сомневаюсь, чтобы Джават был расположен торговаться, – сказал Мак-Грегор.

– Во всяком случае, он должен изложить все свои условия, прежде чем требовать от губернатора согласия на сдачу, – настаивал Эссекс.

Мак-Грегор перевел это Джавату, и тот стал совещаться с капитаном.

– Я предъявлю наши условия, – сказал Джават, – но не может быть и речи о соглашении между нами, пока он не распустит свое войско и шайку головорезов и не признает нашу власть. – Он обратился к губернатору: – Вы можете сохранить ваш дом и ваши сады и некоторое количество земли, достаточное для ведения хозяйства, но не более того. Мы решили, что остальная земля должна быть роздана крестьянам и мелким арендаторам, которых вы так жестоко угнетали при помощи ваших солдат и вашей полиции.

– Я скорее отрежу себе уши, чем буду слушать подобные оскорбления! Какая наглость! Какой позор!

– Ну, что там опять? – спросил Эссекс, видя, как губернатор побагровел.

– Это безнадежно, – сказал Мак-Грегор. – Гочали излагает свои условия, а тот принимает каждое его слово за оскорбление. Может быть, вы еще раз попробуете урезонить его?

– Мне это начинает надоедать, – сказал Эссекс. – Что с ними такое? Неужели они не знают, как надо вести переговоры?

– Они не дипломаты, – сказал Мак-Грегор, – и до тех пор, пока губернатор не перестанет обращаться с Гочали, как с рабом, и называть его собакой, из этого ничего не получится.

– Тогда пускай Гочали говорит вам, а вы будете переводить его слова, – сказал Эссекс.

– Нет, сэр! – сказал Мак-Грегор с неожиданной горячностью.

– Уж вы-то не спорьте между собой, – прошептала Кэтрин. – Эта шайка разбойников очень внимательно следит за вами.

– Но это просто нелепо! – Эссекс строго посмотрел на губернатора. – Пусть Гочали скажет, чего он хочет, а вы ему ответите. Вот и все, что от вас требуется.

– Он хочет моей погибели! – возопил губернатор.

– Так вы отказываетесь принять его условия? – спросил Эссекс.

– Судите сами, ваша светлость! Неужели я должен подчиниться приказам этого оборванца и предателя?

– А что вы предлагаете? – спросил Эссекс.

– Мы будем сопротивляться!

– Это ваш окончательный ответ?

Губернатор поднял голову и тяжело перевел дух. – Я не хотел бы причинить вам беспокойство таким ответом, поскольку вы были столь милостивы, что устроили эти переговоры ради сохранения целостности нашей страны. Я попытаюсь, ваша светлость. Попытаюсь еще раз.

– Давайте еще раз, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Пусть начинают сначала.

– Было бы проще и разумнее, если бы я поговорил непосредственно с русским генералом, который на самом деле командует ими, – сказал губернатор Мак-Грегору по-персидски. Это было новое оскорбление, но несколько завуалированное. – Может быть, вы убедили бы его прийти сюда?

Джават, наконец, не выдержал:

– В наших войсках нет никаких русских! – закричал он. – Мы все азербайджанцы, не чета тебе, выходцу с юга, младшему сыну лурского хана. Тебя и посадили сюда наживать себе состояние вымогательством и взятками!

– Сам ты из мужицкой страны, что на севере, – снова взревел губернатор.

– Я из Зенджана, и все мои предки родились здесь! – кричал Джават.

– Ты изменник! Ты угрожаешь мне татарами из Сибири и монголами из Китая, русской артиллерией и танками. Изменник!

– Господин Мак-Грегор! – Джават повернулся к нему. – Я приглашаю вас и вашего посла проехать со мной по всему округу, куда только вам вздумается. Если вы найдете среди нас русских, кроме тех, что охраняют заставы на шоссе, тогда я отдам себя на ваш суд.

– Изменник! – Губернатор замахнулся на Джавата, но тот уклонился от удара. Люди за спиной губернатора угрожающе закричали. Голубоглазый капитан встал и закричал на них.

– Остановите их, – сказала Кэтрин Мак-Грегору. – Они сейчас передерутся!

Эссекс хлопнул в ладоши, вышел вперед, ударил по столу ладонью и сказал: – Господа! – Но никто не обращал на него внимания, и все продолжали кричать, не исключая и Мак-Грегора, который, в конце концов, восстановил порядок.

Эссекс решил, что с этим пора покончить.

– С меня довольно! – резко сказал он. – Если вы хотите вести переговоры, научитесь держать себя как следует. Что за смысл кричать друг на друга? Я даю вам время до завтра, чтобы остыть, и тогда попытаемся еще раз. Только без крика.

– Это бесполезно, если вы не убедите губернатора изменить свое поведение, – сказал Мак-Грегор. – Завтра будет то же, что сегодня.

– Завтра мы начнем по-другому, сказал Эссекс. – Я сам об этом позабочусь. А сейчас нет смысла продолжать. Гочали сможет приехать и завтра, если захочет. Что он говорит?

– Он говорит, что не намерен больше выслушивать оскорбления, – ответил Мак-Грегор. – Он вернется, если только вы поручитесь, что переговоры будут происходить на равных началах.

– Хорошо, хорошо! – Эссекс встал. – Отошлите его обратно на машине. Скажите Аладину, чтобы он привез его завтра утром. А теперь, – Эссекс повернулся к губернатору, – я хотел бы удалиться к себе.

Расходились в угрюмом молчании. Эссекс вышел следом за губернатором, а Кэтрин задержалась позади с Мак-Грегором. Ей не понравилось, что Мак-Грегор отбросил всякую сдержанность – кричал, махал кулаками. Это было и неожиданно и крайне досадно. То новое, что она увидела в нем, увело его на время из ее мира. Благоразумного Мак-Грегора можно приручить, а такого – не приручишь.

– Вы с нами идете? – спросила его Кэтрин.

– Я хочу проводить Джавата, как бы с ним чего не случилось.

– Поехать мне с вами?

Мак-Грегор покачал головой. – Я ненадолго.

Губернатор и Джават не простились. Они только молча посмотрели друг на друга, и губернатор пробормотал, что смерть и та слишком хороша для такой собаки.

Мак-Грегор сел в машину вместе с Джаватом и капитаном. У заставы они попрощались с ним и подождали, пока Аладин заворачивал машину. Потом поблагодарили Мак-Грегора за проводы и посоветовали ему быть осторожным.

– Я приеду за вами завтра утром, – сказал Мак-Грегор.

– Не надо, не беспокойтесь, – возразил Джават. – Просто пришлите машину.

– Пустяки, – сказал Мак-Грегор, – я приеду.

Они настаивали, уверяя его, что отлично доберутся сами.

– Ну, как знаете, – сказал Мак-Грегор и пожелал им доброй ночи.

Вернувшись в поместье губернатора, Мак-Грегор прежде всего проверил, приготовлен ли ночлег для Аладина, а потом под охраной двух губернаторских слуг пошел по саду к маленькому домику. Чтобы досадить им, он остановился у бассейна, нарвал там цветов и стал нюхать их. Но благоухание цветов заглушил тяжелый запах пряностей и жареного мяса, ударивший ему в нос на пороге маленького дома. Кэтрин и Эссекс уже сидели за столом, уставленным яствами.

– Наконец-то! – сказала Кэтрин. – Гарольд хотел во что бы то ни стало дождаться вас.

Мак-Грегор передал ей цветы.

– Не ждите, начинайте, – сказал он.

– Видели вы когда-нибудь столько еды? Вы нам скажете, как называются все эти блюда? Скорее, Айвр, я умираю с голоду!

Кэтрин обломала длинные стебли и воткнула цветы в свои вьющиеся волосы. На ней был розовый стеганый халат, такой длинный, что из-под него едва виднелись ноги в домашних туфлях. Ее свежее лицо и яркие губы не были накрашены. Мак-Грегор заметил это, как всегда все замечал в Кэтрин, и попытался представить, как она себя чувствует в этой обстановке. Во время бурных переговоров Кэтрин держалась очень спокойно, как будто это ее совершенно не касалось, но ее симпатии были, несомненно, на стороне Джавата. Конечно, она не могла понять значения тех перемен, которые совершались на их глазах. Даже ему, Мак-Грегору, с трудом верилось, что человек, подобный Джавату, может бросать вызов губернатору, ставить ему условия и требовать от него капитуляции. Зная Иран, он всегда думал, что восстания здесь неизбежны, и всегда считал иранцев способными к восстанию. Но теперь Мак-Грегор был так ошеломлен и захвачен тем, что ему пришлось увидеть здесь воочию, что затруднялся сразу оценить все значение происходящего. Однако оставаться сторонним зрителем он тоже не мог. Напротив, он чувствовал себя прямым участником всех этих событий.

– Как ваши друзья? Добрались благополучно? – спросил его Эссекс.

– Я расстался с ними у их заставы.

– Отлично. Ваши вещи вон в той комнате. Мы в ней разместимся вдвоем, если вы не возражаете.

Мак-Грегор не возражал. Он расходился с Эссексом во взглядах, но не питал к нему никакой вражды. Эссекс умел отделять политические взгляды от личных отношений, и Мак-Грегор старался придерживаться того же. За Эссексом надо глядеть в оба, вот и все.

– Что это за кушанья? – снова спросила Кэтрин.

Мак-Грегор приподнял одну за другой крышки на судках и обнаружил плов, чилау, кебаб, яичницу по-персидски, баранину с коринкой и кислое молоко с медом; на сладкое были леденцы, шербет, шоколадные конфеты и вдобавок ко всему густое красное вино. Он говорил Кэтрин персидские названия, но она слушала невнимательно.

– После всех этих препирательств мы заслужили еду и сон, – сказал Эссекс. – Эти люди – словно малые ребята. Они, должно быть, сейчас такие же, какими были тысячу лет назад. Странно даже подумать, что это тот самый народ, который соперничал с греками. При мысли о Персии, всегда вспоминаешь об Ахеменидах и Сасанидах, но теперь я не могу видеть в этих людях потомков Кира и Дария. Нет, нет! Я разочарован, Мак-Грегор. – Он налил себе вина из красного графина. – Представить только! Ведь та самая дорога, по которой мы вчера ехали, была когда-то Золотой дорогой в Самарканд. Должно быть, ею пользовался еще Марко Поло. Вы подумали об этом, Кэти?

Кэтрин покачала головой. Ответить она не могла – у нее был полон рот.

– Этот несчастный народ, должно быть, так и не оправился от нашествия Чингисхана, уничтожившего ирригационную систему, которая создавалась в продолжение пятисот лет. Кажется, она была подземная, верно, Мак-Грегор? С артезианскими колодцами и сетью каналов? Чингисхан разорил ее и тем самым погубил страну. Она так и не оправилась после этого. И одному богу известно, сколько еще тут было завоевателей после монголов. Русские, татары, курды, арабы, афганцы, турки. Вы не помните, Мак-Грегор, турки сюда доходили?

– Доходили, – сказал Мак-Грегор. – Но вы забыли англичан. Мы были здесь, когда воевали с большевиками после той войны.

– Да, конечно, но это еще не стало достоянием истории. И, кроме того, кто построил железные дороги? Мы! А это единственный признак благоустройства в Иране.

Так как Эссекс заговорил о железных дорогах, Мак-Грегор напомнил ему, что еще четыре года тому назад англичане обещали закончить один из участков железнодорожной линии Тегеран – Тавриз, чтобы облегчить доставку в Россию военного снаряжения, но так и не сделали этого. Эссекс, не сморгнув, ответил, что новая линия соединила бы Баку с Персидским заливом, и департамент по делам Индии, естественно, не допустит этого. Линия так и останется неоконченной, разве что ее достроят для русских азербайджанские мятежники.

– Налейте Мак-Грегору вина, Кэти. – Эссекс решил перевести разговор на другую тему. – Превосходное вино. Это местное производство, Мак-Грегор? Из-за него они и дерутся?

– Вряд ли местное, – ответил Мак-Грегор, отхлебнув вина, – это, должно быть, кучанское или, может быть, хуллар из Шираза.

– А! – сказал Эссекс. – Помню, Гиббон писал, что во все времена вина Шираза брали верх над законом Магомета. Мне бы хотелось повидать Шираз. Мы не будем проезжать мимо него?

– Нет, это в другой стороне.

– Я слышала про Шираз. Он имеет отношение к какому-то персидскому поэту, – сказала Кэтрин.

– Саади, – напомнил ей Мак-Грегор. – Он там и похоронен.

В продолжение всего ужина они разговаривали об Иране, словно это придавало особый вкус еде. Эссекс вспомнил, что где-то здесь есть плита, на которой Дарий начертал границы своего царства. Мак-Грегор сказал, что плита эта находится в Бисутуне и что ее можно осмотреть на обратном пути. Мак-Грегор с удовольствием отвечал на их расспросы, потому что хорошо знал страну. К тому же он надеялся отвлечь Эссекса от намеченного маршрута, указывая на то, что стоило бы посмотреть в других городах Ирана. Но Эссекс и слышать об этом не хотел.

– Я сказал губернатору, чтобы он послал за Джаватом и капитаном в десять утра. Значит, можно будет выспаться. Если они завтра до чего-нибудь договорятся, мы сейчас же уедем. Нечего нам здесь торчать. Сколько времени займет у нас следующий перегон, Мак-Грегор?

– Смотря по тому, где мы остановимся.

Эссекс заглянул в свои бумаги и сказал, что остановка намечена в Биджаре.

– Это часах в трех-четырех отсюда. А зачем мы туда едем?

– Сначала нам еще надо остановиться в каком-то Янгиканде, – сказал Эссекс. – Совсем забыл про этот Янгиканд, а чего стоит одно название! Там есть некий Бабекр Арслан. – Эссекс прочитал это имя на конверте.

– Это письмо к нему?

– Да. От одного работника иранского генерального штаба. Хотите посмотреть?

– Нет, благодарю вас. – Мак-Грегор не хотел даже касаться документов Эссекса. – Предоставляю вам самому ведать этими делами.

– Какими этими? – спросил Эссекс.

– Вашими делами, – прервала их разговор Кэтрин, поднимаясь из-за стола. – Я пойду спать, – сказала она. – Только не спорьте вы тут всю ночь напролет. Последние дни вы только тем и заняты, что ведете между собой спор – взглядами, хмыканьями, воркотней и даже молчанием. Хватит с вас, идите оба спать!

Эссекс тоже встал.

– Действительно, на сегодня с меня хватит. Спокойной ночи. – Он зевнул и ушел в соседнюю комнату.

– Вы чем-то рассержены, – сказала Кэтрин и, обойдя Мак-Грегора сзади, провела пальцами по его шее.

– А что, заметно? – спросил он.

– Да нет, не очень. Но временами лицо у вас становится такое суровое. Когда вы последний раз стриглись?

Он провел рукой по затылку. – Не помню. Должно быть, еще перед отъездом из Англии.

– Вы знаете, губернатор нанес нам визит, пока вас не было.

– Вот как? И что ему было нужно?

– Он пришел с целой оравой слуг, которые притащили всю эту еду.

– Да? И где же эти слуги?

– Гарольд отослал их.

– Это не очень вежливо.

– Мы разговаривали о ваших друзьях – Гочали и его спутнике.

– Да?

– Губернатор считает, что некоторая острастка была бы только на пользу. По его мнению, хорошая порка их образумила бы.

– И что же на это сказал Эссекс? – сдержанно спросил Мак-Грегор.

Кэтрин засмеялась. – Гарольд пропустил это мимо ушей. Что он мог сказать?

– Не знаю, – угрюмо ответил Мак-Грегор.

– Ну, не тревожьтесь, – сказала она. – Ложитесь спать и забудьте обо всем. Спокойной ночи!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Мак-Грегора разбудил свежий утренний ветер. Он дул в узкое окно, которое Эссекс оставил открытым настежь. Ветер был сухой, юго-восточный. Дождевые тучи разошлись. Мак-Грегор посмотрел на четкий профиль Эссекса, спавшего в другом конце комнаты. Рот у него был приоткрыт, обычно тщательно причесанные волосы разметались по подушке. Но даже во сне этот человек не терял достоинства и некоторой степени элегантности. Мак-Грегор встал с постели, раздраженный спокойствием Эссекса – и бодрствующего и спящего.

Мак-Грегор пошел в примитивную ванную и, налив в стакан холодной ключевой воды из рукомойника, побрился, морщась от боли. Потом вымыл ноги, обтерся до пояса и помахал руками, чтобы разогнать кровь. Было уже почти десять часов, когда он, неторопливо одевшись, вышел из ванной. Эссекс еще спал. Проходя по столовой, Мак-Грегор заметил, что посуда и кушанья, оставшиеся с вечера, уже убраны. Он едва не упал, наскочив на какого-то старика, сидевшего за дверьми на веранде.

– Господин, – сказал старик. – Я тут сижу, дожидаюсь твоего пробуждения. Тебе ничего не нужно?

– Нет, отец, – сказал Мак-Грегор.

– Тут в котелке горячая вода, если хочешь.

– Поставь ее в ванной для ханум, – сказал Мак-Грегор.

– Ханум уже встала и гуляет по саду.

Мак-Грегор огляделся но сторонам. – Где?

– Она ходит повсюду, – улыбнулся старик. – Когда солдаты увидят ее, они подумают, что это черноокая гурия из рая. Она турчанка, ваша светлость? – Ободренный приветливостью Мак-Грегора, старик поднялся на ноги.

– Нет, англичанка, – сказал Мак-Грегор и сошел вниз по ступенькам.

– Говорят, что самые красивые женщины в мире – это турчанки. – Старик шел следом за Мак-Грегором. – А я думаю, это они сами рассказывают о себе такие сказки, чтобы не верили тем, кто говорит правду про их уродство. Даже курд не станет смотреть на турчанку. Турки – суннитские собаки, а женщины их – суннитские образины. Уж я-то всегда сумею указать поганому турку его место. Она пошла смотреть лошадей. Вон туда, ваша светлость, – бормотал он слабым старческим голосом.

Мак-Грегор прошел под аркой в глинобитной стене и увидел перед собой фруктовые сады и возделанные поля, простиравшиеся до подножий отлогих холмов. В нескольких шагах от арки был разбит лагерь: палатки, повозки, мулы, фураж – все это тянулось вдоль полуразвалившейся стены, а под гигантской смоковницей было огорожено нечто вроде загона. Мак-Грегор пошел туда по росистой, сверкающей на солнце траве, думая, что Кэтрин смотрит стоящих там лошадей. Но Кэтрин в загоне не было. Он взобрался на остатки стены, увидел перед собой в конце тополевой аллеи какие-то низкие постройки, похожие на конюшни, и пошел туда через сад, где дозревали поздние апельсины. По пути он сорвал один апельсин, и его теплая кожура показалась ему воплощением этого солнечного дня. Небо было ясное, золотистый воздух уже достаточно прогрелся, чтобы обсушить землю, хотя в нем еще чувствовалась утренняя свежесть. Мак-Грегор шел по аллее стройных тополей, подкидывая и ловя на лету нагретый солнцем плод.

Голос Кэтрин послышался у него за спиной. Она бежала к нему и окликала его по имени. Не понимая, почему она так спешит, Мак-Грегор поджидал ее, улыбаясь и щурясь от яркого света.

– Куда вы идете? – спросила Кэтрин, поравнявшись с ним.

– Я искал вас. Вы уже давно встали?

– С час назад. Как здесь красиво! А какое солнце! Взгляните на эти тополя, и на дорогу, и вон на тот виноградник! Совсем аллея в Миддельхарнисе.

– Какая аллея? – с недоумением спросил он.

– Аллея в Миддельхарнисе в Национальной галерее, – сказала она. – Прямо как войдете.

– А… Картина.

– В точности как здесь – тополя, виноградники, поля – все, кроме человека, подвязывающего лозу.

– А художник – англичанин?

– Нет, голландец Гоббема. Последние слова, которые Перед смертью прошептал наш художник Кром, были: «Как я любил тебя, Гоббема».

– Я, кажется, ни разу не был в Национальной галерее, – сказал Мак-Грегор.

– Нашли, чем хвастаться!

– Да, хвастаться нечем.

– Ну, не беда, – снисходительно сказала она. – Этот вид гораздо интереснее. Тот, кто знает такие вот места, может отлично обойтись без Национальной галереи. Тут гораздо лучше. И очень хорошо быть здесь с вами в такое утро!

Ему тоже было хорошо. Кэтрин в это утро была очень милостива к нему, вероятно по случаю ясной погоды. Он улыбнулся своему скептицизму, но должен был признать, что настоящая Кэтрин не может быть такой – обыкновенной, милой женщиной, которая не издевается, не нападает. Он и не хотел видеть ее такой – это не была бы тогда Кэтрин. Тем не менее он наслаждался перемирием с ней.

– Я вижу, вам нравится Иран, – сказал он.

– Странно, не правда ли? – ответила она. – Это все, должно быть, из-за вас. Мне нравится, что вы ко всему здесь относитесь так серьезно. Я ничего не знаю об Иране, но достаточно мне поглядеть на вас, чтобы понять: тут много такого, чего я одна и не увидела бы. Просто я смотрю на вас и вижу то, что вы видите.

Он кивнул и подумал: «Долго ли это будет ей нравиться?»

– Вы боитесь выдать свои чувства? – спросила Кэтрин. – Или нарочно молчите, чтобы смутить меня?

– Никогда и ничем я не смогу смутить вас.

– Неправда. Иногда вы меня даже унижаете.

Нет, это была совсем не та Кэтрин. Она сама открывала ему какие-то женственные стороны своего многогранного существа и словно стеснялась этого. Солнце пригревало так ласково, что трудно было не воспользоваться необычным настроением Кэтрин.

– А может быть, мне следовало бы унижать вас почаще.

– Может быть, – кротко согласилась она. – Но только это вряд ли пошло бы мне на пользу. Мне здесь мешают моя глупость и невежество.

– Не хитрите… – начал он.

– Я вовсе не хитрю. Вы свой человек в Иране, вы сроднились с этой страной, а я нет. Я еще не понимаю, что тут происходит, но только вы не задирайте из-за этого нос. Моя задача гораздо сложнее, чем ваша. – Она прошлась, не сгибая колен, глядя на свои пыльные башмаки. – Нет у вас крема? Терпеть не могу нечищенной обуви.

– Дайте их почистить старику, там, на веранде. О какой задаче вы говорите?

– Что такое? – сказала она. – Неужели я говорила каких-то задачах?

– Говорили.

– Как по-вашему, чем кончится спор с губернатором? – спросила она. – Разве это не задача?

– Вы говорили совсем не об этом.

– Именно об этом! Я видела вчера, как вы волновались.

– Если бы вы понимали, о чем шла речь, вы бы сами взволновались.

– Не думаю, – сказала она. – Я лично не так заинтересована во всем этом, как вы. Конечно, я могу понять, что все это значит, но ведь этого мало. Этого достаточно для вас, потому что вы сами почти что иранец. К сожалению, в споре между Джаватом и губернатором я чувствую себя сторонним человеком. Посмотрите, одноногий воробей! Вон он купается в лужице. – Кэтрин замолчала. Мак-Грегор ждал, что последует дальше, но она загляделась на воробья.

– Он не одноногий, – сказал Мак-Грегор. – Вода холодная, и он поджимает одну ногу, греет ее. Что-то запоздал воробушек, ему давно пора бы улететь на юг.

– А далеко они улетают на юг? В Африку?

– Нет, зачем же, – сказал он. – Просто туда, где нет снегов. В Иране считается счастливым предзнаменованием увидеть воробья в такое позднее время года. Женщине это обычно предвещает рождение сына.

Кэтрин присела на корточки, разглядывая воробья. Мак-Грегор стоял возле нее и ждал, что она снова заговорит о себе, но она словно забыла о начатом разговоре.

– Как вы думаете, там есть лошади? – спросила Кэтрин вставая. Она показала на низкие строения в конце аллеи. – Это, должно быть, конюшни. А возле дома я видела кавалерийских лошадей. Жалкое зрелище!

– В Иране мало хороших лошадей. На побережье и в горах есть неплохая порода, тощие на вид, но смелые коняги. А здесь встречаются по большей части некровные.

– Разве вы понимаете что-нибудь в лошадях? – изумленно спросила Кэтрин.

Он отрицательно покачал головой.

– А верхом вы ездите?

– Нам с отцом случалось ездить, – сказал он.

– Тогда пойдемте, заглянем в конюшню. Я слышала, в Иране есть крупная порода, вроде английского гунтера. Как она здесь называется?

– Это, должно быть, карабахская порода, с высокой холкой. От кого вы о ней слышали?

– Мать у меня помешана на верховой езде и охоте, – сказала Кэтрин. – Да и я была такая, пока не выросла и не поумнела. Помню смутно, какой поднялся переполох в Саннинг-Хилле, когда один полковник привез нам персидского гунтера. Конь был слишком крупный для женщины, но моя мать не успокоилась, пока не села на него. Ах, какой был красавец! Он занес мою мать на вспаханное поле, а потом ни с того ни с сего повалился и сбросил ее в грязь. С тех пор я питаю слабость к персидским лошадям, хотя никогда их больше не видела.

Мак-Грегора интересовал не столько ее рассказ, сколько откровенно неприязненный тон, каким она говорила о матери. Ему это не понравилось, и все же симпатии его были на стороне Кэтрин. Он ничего не знал о ее матери, но инстинктивно чувствовал, что Кэтрин права. Своим молчанием он открыто принял ее сторону в этом непонятном для него столкновении между матерью и дочерью.

Они свернули с аллеи на тропинку. Когда они подошли к бурому глинобитному строению, в нос им ударил резкий запах конюшни. Стойла были построены покоем, и их окружал низкий навес на грубых деревянных столбах. Под навесом суетились солдаты, налаживая перед выступлением сбрую, седла и переметные сумы. Когда Кэтрин и Мак-Грегор вошли во двор конюшни, они бросили работу и стали разглядывать пришедших.

Но так поступили только те, кто был под навесом и возле кизячных костров. Солдаты, толпившиеся в середине двора, не обратили на посторонних никакого внимания. Они были заняты чем-то лежавшим на земле. Потом Мак-Грегор услышал, как кто-то из них крикнул, должно быть предостерегая, что пришел иностранец со своей ханум. Все стихло. Мак-Грегор почувствовал, как пальцы Кэтрин сжали его локоть.

– В чем дело? – спросила она. Неужели это все из-за нас?

– Просто они не ожидали увидеть здесь женщину, – сказал он. – Не беспокойтесь.

– А что там такое происходит? – она кивнула в сторону столпившихся во дворе солдат.

– Не знаю, но мы сейчас спросим.

Они протолкались вперед сквозь толпу, которая окружала двух человек, лежавших на спине в густой пыли. Босые ноги обоих были привязаны к козлам, окровавленные ступни высоко вздернуты в воздух. Мак-Грегор не сразу разглядел их лица, потому что головы были неестественно запрокинуты, но, протолкавшись ближе, он наконец узнал лежавших на земле. Это были Джават Гочали и «высокочтимый капитан».

Кэтрин вскрикнула. – Что с ними сделали?

Мак-Грегор старался протиснуться сквозь кольцо солдат. Они кричали на него и не пропускали вперед.

– Их подвергли экзекуции, – сказал он, все еще не веря своим глазам.

– Что это значит, что с ними делают? – спрашивала Кэтрин.

– Их били по пяткам березовыми палками.

– Так растолкайте же солдат! Прорвитесь вперед!

Солдаты все еще не пускали его. Он окликнул Джавата и капитана, но они недвижно лежали в оранжевой пыли. Шеи у них были неестественно вывернуты, грудь выпячена, под ногами натекли лужицы крови. Черная фуражка Джавата валялась поодаль вместе с десятком сломанных березовых палок. Сапоги капитана нелепо торчали на рогульках козел, к которым были привязаны его ноги.

– Их убили? – крикнула Кэтрин. – Какой ужас!

Мак-Грегор отказался от попытки прорваться сквозь кольцо солдат. – Они без сознания, – сказал он. – И как это их поймали? Кэти, бегите скорее за Эссексом. Пусть сейчас же отыщет губернатора и придет с ним сюда. А я постараюсь освободить их.

– Неужели вы не можете пробиться? – Кэтрин тоже толкала солдат.

– Пробьюсь, когда вы уйдете, – сказал он. – Бегите скорей!

– Бейте их ногами!

– Ведите сюда Эссекса и губернатора! Скорей!

– А как же вы?

– Ничего. Бегите!

Кэтрин протолкалась обратно сквозь толпу, пробежала через двор мимо повозок и сваленной упряжи и скрылась за строениями.

Два солдата, стоявшие перед Мак-Грегором, взялись за руки и не пропускали его. Когда он попытался обойти их, двое других повторили тот же маневр. Он требовал, чтобы его пропустили, но солдаты отвечали, что им не велено. Он угрожал, ругался – ничего не помогало, толпа вокруг него смыкалась все теснее. Солдаты говорили ему, что они тут не при чем, они только выполняют приказ. Мак-Грегор, не слушая, колотил их по рукам, но они не расступались. Потом один крикнул, что если он не перестанет, то попадет и ему самому. Мак-Грегор понял, что так ничего не добьешься. Он выбрался из толпы и потребовал, чтобы к нему вышел офицер. Никто не отозвался. Мак-Грегор еще раз крикнул, потом спросил солдат, где найти офицера, но они только пожимали плечами и говорили, что это бесполезно, потому что сам губернатор был здесь и лично отдал приказ о наказании. К чему поднимать шум? Рано или поздно каждого ждут палки, ничего позорного в этом нет, и эти двое скоро очухаются.

Мак-Грегор хотел было сделать еще одну отчаянную попытку пробиться сквозь толпу солдат, как вдруг увидел Аладина, выходившего из проволочной двери одного из строений. С ним был тот самый офицер в сапогах, который прошлой ночью пытался избить Мак-Грегора.

– Освободите их! – без всяких предисловий закричал Мак-Грегор офицеру.

– Что это ты там чирикаешь, словно воробей? – сказал тот. – Попробуй, освободи их сам.

– Прикажите вашим людям пропустить меня!

– Повелитель вселенной, – сказал офицер Мак-Грегору, – очисть себе дорогу сам.

Солдаты смеялись. Мак-Грегор, стиснув зубы, подавил свою ярость. Он заметил, что Аладин пристально смотрит него широко раскрытыми, испуганными глазами, видимо пытаясь его предостеречь.

– Что ты здесь делаешь? – крикнул ему Мак-Грегор по-английски. – Как сюда попали Джават и капитан?

– Я привез их, саиб.

– Сюда?

– Да, саиб.

– Когда?

– Рано утром. Губернатор и этот офицер послали меня за ними. Я думал, что так было договорено, потому что вы ведь хотели пораньше выехать. Его светлость сказали мне вчера, что я должен привезти их. Я не виноват, саиб. Не браните меня.

– Я тебя и не браню. Давно они тут привязаны?

– Уже два часа, саиб. – Аладин боязливо покосился на офицера, который подозрительно слушал непонятную ему английскую речь. – Экзекуцию начал сам губернатор. Он первый ударил их, а потом их били почти до вашего прихода, уже после того, как они потеряли сознание. Я не виноват, саиб, я не виноват…

– Почему ж ты не прибежал за мной?

– Меня заперли и велели мне молчать под страхом смерти.

Мак-Грегор не стал возобновлять бесполезные попытки пробиться к Джавату и капитану. Апельсин, который он сорвал, все еще был у него в руке, и он швырнул его через головы солдат. Он молча ждал, не обращая внимания на брань офицера, явный страх Аладина и хохот солдат. Но вот позади послышался голос Эссекса. В накинутой на плечи замшевой куртке, в бриджах Эссекс быстро шел по двору вместе с Кэтрин.

– Что тут такое? – говорил он. – Мак-Грегор, вы-то целы?

– Цел. А где губернатор?

– Я не мог найти его. – Оберегая Кэтрин, Эссекс крепко держал ее под руку. Он посмотрел на Джавата и капитана, распростертых на земле, и сказал с негодованием: – Что за варварство! Этот дурак нарушил данное мне слово! Дорогу!

Эссекс толкнул одного солдата, и тот, хоть и не двинулся с места, но особенного сопротивления не оказал. Мак-Грегор видел по лицам солдат, что они понимали, насколько важная особа Эссекс. Даже офицер несколько присмирел. Когда Эссекс отступил, Мак-Грегор кинулся снова и, яростно молотя солдат кулаками, расцепил их руки.

– Прочь с дороги, негодяи! – Эссекс весь побагровел от гнева. – Мак-Грегор, возьмите штык и сорвите веревки!

Наконец они прорвались сквозь толпу солдат. Не обращая внимания на нерешительные угрозы одного из них, Эссекс выхватил у него штык и ринулся вслед за Мак-Грегором. Наклонившись над израненными ногами капитана, Мак-Грегор тщетно пытался развязать узлы. Тогда он нашел в кармане перочинный нож и разрезал веревки. Истерзанные ноги капитана безжизненно упали в лужу его же собственной крови. Потом Мак-Грегор помог Эссексу освободить Джавата, который пришел в себя и смотрел на них тусклыми глазами. Эссекс отошел. Мак-Грегор стал осматривать ноги и ступни Джавата, распухшие, рассеченные и изодранные до того, что на пальцах и на подошвах мясо висело клочьями. Он осторожно опустил их на землю, и Кэтрин забинтовала их полотенцами, которые она предусмотрительно захватила с собой. Мак-Грегор взял два полотенца и забинтовал ими ноги капитана. Они были изувечены еще страшнее, чем у Джавата, и неподвижны, как у мертвого. Мак-Грегор старался не думать об этом, касаясь его тела.

Эссекс отгонял солдат и ругал губернатора за нарушение слова. Как раз в это время губернатор подошел к ним, и упреки Эссекса обрушились на него.

– Это позор! – кричал Эссекс. – Вы нарушили данное мною слово! Вы понимаете, что они поверили моему слову, а не вашему? Моему слову!

Губернатор протестующе воздел руки. – Я ничего не знал об этом. Все было сделано без моего приказа. – Казалось, он возмущен еще больше, чем Эссекс.

– Аладин вам расскажет, как губернатор собственноручно начал избиение, – сказал Мак-Грегор Эссексу. Он все еще бинтовал ноги капитана, хотя и понимал, что это уже ничему не поможет.

– Вы не только дурак, вы скотина! – продолжал Эссекс. – Велите принести носилки и позвать врача.

– Но, ваша светлость, – оправдывался губернатор. – Это обычай нашей страны, и неплохой обычай, даже принцев крови бьют по пяткам, и это не бесчестит их.

– Это запрещено законом, – сказал Мак-Грегор.

– Я и слушать вас не желаю! – Эссекс возвысил голос. – Вы обесчещены. Вы обесчестили меня! Дурак!

– Ваша светлость! – Губернатор повернулся и рявкнул на солдат, приказывая им убираться прочь. Ему не хотелось, чтобы они были свидетелями его унижения, – Ваша светлость, – повторил он уже с большей уверенностью. – Так именно и следовало поступить. Теперь эти два смутьяна поймут, с кем они имеют дело. Они больше не станут спорить со мной. Они убедились, что я, не колеблясь, воспользовался своей властью. Они не станут больше торговаться и считать себя хозяевами моих полей. Они пожалеют о своей дерзости и будут вести себя разумнее. Ведь, помогая мне, вы хотели того же. Вы просто не знаете наших обычаев. В конце концов, не повесил же я их, так что не гневайтесь…

– Дело не в том, гневаюсь ли я. Ваши обычаи я прекрасно понимаю. Вы дурак! Я же дал слово, что эти люди будут здесь в безопасности. Не пытайтесь оправдываться, это совершенно бесполезно. Распорядитесь, чтобы им оказали помощь.

Губернатор накинулся с бранью на офицера, велел ему отнести Джавата и капитана в помещение и послать кого-нибудь за доктором. Внушительная фигура губернатора, его борода, раскатистый голос, повелительные жесты – все это возымело действие. Солдаты бросились выполнять приказание и вскоре возвратились с носилками. Джавата и капитана перенесли в склад при конюшне.

– Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Побудьте здесь и присмотрите, чтобы этим людям была оказана помощь. Где машина, Аладин?

– За конюшней, саиб.

– Мак-Грегор, когда этим людям сделают перевязку, положите их в машину и приезжайте за нами. А мы тем временем уложим ваши вещи.

– Но ему опасно здесь оставаться, Гарольд, – сказала Кэтрин. Волосы падали ей на лицо, и она не могла их откинуть, потому что руки у нее были в крови.

– Если с ним что-нибудь случится, – сказал Эссекс губернатору, – здесь сейчас же появится эскадрилья королевского воздушного флота, имейте это в виду!

– Вы в полной безопасности. Вы ведь не уедете?

– Конечно, уедем!

– Но, ваша светлость, вы оставляете нас в еще худшем положении! Уверяю вас, теперь эти люди будут сговорчивее.

– Не говорите глупостей! Они едва живы, а вы нарушили мое слово!

– Говорил я тебе, смотри, не перестарайся! – обрушился губернатор на офицера, осыпая его потоком проклятий, обращенных на его мать, на его веру и предков. Офицер отмалчивался и с виноватым видом держался в стороне.

– Пойдемте, Кэти. – Эссекс распахнул проволочную дверь склада.

Кэтрин уже вымыла руки под краном. – Я не хочу оставлять Айвра здесь, – сказала она. – Идемте с нами.

– Ничего со мной не случится, – сказал Мак-Грегор.

– Нет, вы пойдете. А их можно отнести к нам в дом.

– Не надо, – сказал он. – Идите. Я побуду здесь.

– Пожалуйста… – начала сна.

– Ничего со мной не будет, – нетерпеливо перебил он ее.

– Да, да, Кэти, пойдемте, – сказал Эссекс. – Чем скорее мы отсюда уедем, тем лучше.

Они ушли, а Мак-Грегор подошел к Джавату, бескровное лицо которого постепенно оживало.

– Мы увезем вас отсюда, – сказал ему Мак-Грегор. – Есть у вас в Зенджане врач?

Джават кивнул головой и повернулся к капитану.

Мак-Грегор перешагнул через Джавата и наклонился над капитаном. Тот лежал неподвижно. Его испачканное грязью лицо – не бледное, а, напротив, розовое – казалось очень спокойным. Припорошенные пылью седые волосы были откинуты назад со лба. Джават вопросительно посмотрел на Мак-Грегора, и тот сказал, что капитану лучше. Он молча шагал из угла в угол до тех пор, пока в дверях не появился высокий, худой человек в грязном черном пальто и обтрепанных брюках.

Не поздоровавшись с Мак-Грегором, он посмотрел сначала на Джавата, потом на капитана. Затем потрогал капитану лоб, осмотрел его руки, ноги, приоткрыл ему веки, вздохнул и начал снимать полотенца с ног Джавата.

– У меня с собой нет ни лекарств, ни инструментов, – сказал он по-персидски.

– Вы врач? – спросил Мак-Грегор.

– Да. Я не знал, что вы говорите по-персидски. Тот уже умер, – он кивнул в сторону капитана. – Умер, вероятно, от шока, а может быть, его били не только по пяткам, и смерть наступила в результате каких-нибудь внутренних повреждений. Но скорее всего это шок. Он, должно быть, не привык к подобным передрягам. С этим дело обстоит лучше, но мне нечем его перевязать.

– Мы отвезем обоих в Зенджан, – сказал Мак-Грегор.

Доктор кивнул. – Вот и хорошо. Увезите их отсюда. Здесь не место для цивилизованных людей. Я и сам бы уехал, да у меня тут семья.

Доктор был пожилой человек; руки у него дрожали. Он поднялся на ноги и сказал, что ничем помочь не может. – Увезите их отсюда, – повторил он.

Мак-Грегор позвал Аладина и велел ему привести солдат.

– Только держите ему ноги повыше, – сказал врач, глядя на Джавата.

– А вы уверены, что переезд не повредит ему?

– Уверен. Он ничего и не почувствует.

Солдаты пришли вместе с офицером. Они отнесли Джавата и капитана в машину, которая уже стояла на пыльной дороге.

Кэтрин и Эссекс с чемоданами ждали их у домика Кэтрин, увидев Джавата и капитана, полулежавших на заднем сиденье, побежала в дом за подушками. Мак-Грегор не сказал ей, что капитан умер, но она сразу догадалась сама.

Появился губернатор и снова стал причитать. Так как Эссекс не обращал на него внимания, он воззвал к Мак-Грегору: – Скажите послу, чтобы он взял меня с собой! Слышите?

– Скажите сами! – ответил Мак-Грегор.

– Он сердится, – взволнованно продолжал губернатор. – А вы ведь должны понять, в каком я теперь положении. Вы должны понять, что я должен уехать отсюда под вашей защитой. Это будет только разумно.

– Не вижу в этом ничего разумного. – Мак-Грегор захлопнул дверцу.

Губернатор просунул голову внутрь машины. – Ваша светлость! Ваша светлость!

– Трогай! – сказал Мак-Грегор Аладину.

Форд рванулся вперед, и губернатор, все еще лепетавший «Ваша светлость!», чуть было не лишился головы.

Офицер в начищенных сапогах стал на подножку и проехал так через сад к губернаторской баррикаде. К счастью, проход в ней был открыт. Аладин сбавил газ, и тут офицер соскочил с подножки.

Офицер не делал попыток спастись бегством, как губернатор. Наоборот, он осыпал Мак-Грегора злобными и яростными ругательствами. Наконец Мак-Грегор не выдержал и распахнул дверцу форда, готовясь выпрыгнуть. Офицер захохотал Мак-Грегору прямо в лицо и дважды плюнул в пыль ему под ноги, призывая своих солдат и аллаха в свидетели, что англичанин слишком труслив, чтобы ответить на такое оскорбление. Мак-Грегор, вспыхнув, схватил офицера за лацкан зеленого мундира, подтащил к машине и, бросив его навзничь на переднее сиденье, навалился на него сверху, крича Аладину: – Давай! Гони! Гони что есть силы!

Аладин уже успел провести ревущий форд через проход в баррикаде, когда солдаты кинулись за ними. Дверца была открыта, и ноги офицера и Мак-Грегора торчали наружу, а сами они барахтались на сиденье прыгающей по ухабам машины. При каждом толчке дверца била Мак-Грегора по икрам, но он не замечал этого и, уклоняясь от кулаков офицера, старался спихнуть его с сиденья на пол, упираясь ему коленом в живот. Солдаты стреляли им вслед. Аладин что-то кричал на своем языке и отталкивал ногами офицера. Мак-Грегор зажал своему противнику голову согнутой в локте рукой и крикнул, чтобы Аладин не давал ему царапаться. Но Аладин был занят вихляющей, подпрыгивающей машиной. На полном ходу ее вдруг занесло задними колесами в канаву. Он потерял управление, и все повалились друг на друга. Задние колеса продолжали крутиться. Толчок был так силен, что, казалось, машина не выдержит и развалится. Все же Аладин выровнял ее. Мак-Грегор, наконец, столкнул офицера на пол и держал его там, не давая ему шевельнуться.

Мак-Грегор, задыхаясь, повернул свое исцарапанное лицо и посмотрел на Эссекса, который честил его дураком и сумасшедшим, и на Кэтрин, поддерживавшую бесчувственного Джавата, Он поглядел в заднее окошко, нет ли за ними погони, но они уже достигли заставы Джавата и, следовательно, были в безопасности. Мак-Грегор окликнул солдат охранявших заставу, и спросил их, есть ли в Зенджане госпиталь. Они подбежали, заглянули в машину, увидели Джавата и капитана и горячо заспорили о чем-то. Наконец прибежал еще один, жуя на бегу лепешку. Мак-Грегор открыл дверцу. Солдат сунул лепешку в карман и, споткнувшись о свою винтовку, влез в машину. Когда Мак-Грегор подвинулся, давая ему место, офицер принялся лягаться, и солдату пришлось держать дверцу приоткрытой. Мак-Грегор снова навалился на офицера.

– На кого вы похожи! – сказала Кэтрин.

– Для чего вы его тащите с собой? – спросил Эссекс.

– Не знаю. – Мак-Грегор задыхался, грудь у него ломило от боли. Глотая ртом воздух, он искал по карманам носовой платок, чтобы отереть кровь с лица. – Этот мерзавец избивал Джавата и капитана.

– Так выкиньте его из машины, – сказал Эссекс.

– Ну, нет! – Мак-Грегор отер кровь пониже правого уха и на затылке. Потом расстегнул воротничок, чтобы не терло шею, и нащупал ссадину на лбу.

– Отпустите его, – говорил Эссекс. – Нам нельзя этого делать!

Мак-Грегор только фыркнул и ничего не ответил Эссексу.

Солдат указал им проселочную дорогу, которая вела к маленькому голубому с белым домику, построенному, очевидно, для какого-нибудь чиновника – сборщика налогов или полицейского офицера. Теперь здесь был примитивный военный госпиталь; на ступеньках крыльца сидели два крестьянина, охранявшие здание. На их зов из госпиталя вышел молодой человек в шинели, он помог перенести Джавата и капитана в одну из маленьких комнат, где какая-то старуха уже наскоро разжигала примус, чтобы вскипятить воду. Коротко объяснив молодому врачу, который осматривал Джавата, как все это произошло, Мак-Грегор вернулся к форду.

Он ничего не сказал ни Кэтрин, ни Эссексу и молча стал на самом солнцепеке.

– Капитан умер, правда? – спросила Кэтрин.

Мак-Грегор подтвердил ее догадку.

– Ужасно! – сказала она.

– А Гочали? – спросил Эссекс.

Мак-Грегор сел на подножку.

– Не знаю, – сказал он,- ему там делают перевязку. – Он смотрел на офицера в сапогах, которого передали на попечение крестьян, охранявших госпиталь. Те не знали, что с ним делать, и были явно напуганы его высокомерным видом.

Офицер отряхивал пыль со своих сапог и торжествующе поглядывал на лицо Мак-Грегора, любуясь своей работой. Мак-Грегор прикладывал к ссадинам платок и ждал, когда выйдет врач.

Он вышел, но не скоро. Мак-Грегор спросил его про Джавата.

– Ничего, выживет, – сказал врач по-персидски. – У него перелом правой ноги пониже лодыжки и много глубоких ран и кровоподтеков. Кроме того, последствия шока, но это не опасно. Конечно, после перенесенных мучений он не сразу придет в себя.

– А капитан?

Врач пожал плечами и поднял свои чисто вымытые руки.

– Организм не вынес такого потрясения. А может, его били по животу или по голове, хотя прямых следов этого я не обнаружил. Он был не крепкого сложения и уже не молод. Должно быть, горожанин, привыкший к спокойной жизни. Причиной смерти, повидимому, был шок. Дайте я смажу вам лицо иодом.

Мак-Грегор вошел в госпиталь вслед за врачом; тот дал ему держать ванночку с раствором борной кислоты и промыл царапины на лице. Мак-Грегор спросил врача, служит ли тот в армии демократического Азербайджана, как Джават и капитан?

– Не совсем так, – ответил врач. – Мне пришлось отбывать годичный стаж в здешнем гарнизоне иранской армии. Когда началось восстание, я открыл здесь госпиталь для всех. Сам я не азербайджанец, а из Хуррамшаха, но теперь меня, должно быть, считают мятежником, раз я помогаю азербайджанцам. Обратно меня не пустят.

– Я хотел бы объяснить кому-нибудь, что случилось, – сказал Мак-Грегор. – Есть здесь какие-нибудь официальные лица, с которыми можно поговорить?

– Я послал за ними, – сказал врач. – К сожалению, у меня нет противостолбнячной сыворотки, а вам это не мешало бы. У нас во всем нехватка, – говорил он, смазывая лицо Мак-Грегора иодом. – Царапины много хуже чистых ран, особенно если есть опасность, что попал конский навоз. Вам надо последить за собой.

С перевязанной ногой и размалеванным лицом Мак-Грегор снова вышел на улицу.

– Как вы себя чувствуете, Мак? – спросил его Эссекс.

– Хорошо.

Кэтрин дала ему стакан чаю, который принесла старуха.

– Вы можете ехать? – спросил его Эссекс.

– Да, но только нам еще нельзя уезжать. Надо дать объяснения.

– Но вы ведь рассказали все доктору.

– Рассказал, а теперь надо подождать кого-нибудь из людей Джавата. Они скоро придут.

– Хорошо, подождем, – согласился Эссекс, – только недолго.

Мак-Грегор был слишком сердит, чтобы спорить с Эссексом. Он ждал молча, ни на кого не глядя. Наконец, когда терпение его начало истощаться, появился военный в чине майора, все еще носивший форму кадрового офицера, но в пилотке.

Проведав Джавата, майор подошел к Мак-Грегору, и тот снова начал объяснять происшедшее, но майор прервал его, указав на офицера в сапогах: – Он виновен в этом?

– Виновен губернатор, – ответил Мак-Грегор. – Этот лишь выполнял приказ, лично принимая участие в избиении.

– Может быть, вы расскажете обо всем поподробнее нашему полковнику? – спросил майор.

– Охотно.

– Тогда пройдемте со мной в наш штаб.

– Пожалуйста, – сказал Мак-Грегор.

Но Эссекс, решив, что он уже проявил достаточно терпения, слушая такой длинный разговор на незнакомом языке, сказал Мак-Грегору, что теперь, когда объяснения закончены, им пора двигаться.

– Давайте подождем, может быть, от нас потребуется еще что-нибудь, – сказал Мак-Грегор. – Нельзя же, заварив такую кашу, просто смыться.

– Не мы заварили эту кашу, – ответил Эссекс.

– А по-моему мы! – упрямо возразил Мак-Грегор.

– Ну хорошо, мы поедем, когда вы поостынете.

– Просто невежливо уезжать так сразу, Гарольд, – спокойно сказала Кэтрин.

– А какого чорта нам еще больше впутываться в эту историю? – не сдавался Эссекс.

– Мы отчасти ответственны за то, что произошло, – сказала Кэтрин.

– Целиком ответственны, – настаивал Мак-Грегор.

Кэтрин согласилась с ним.

Эссекс начал было возражать, но отступничество Кэтрин решило дело.

– Я не стану спорить с вами здесь, – сказал он. – Я согласен подождать, пока вы оба успокоитесь и образумитесь, но я не желаю дальше ввязываться в этот конфликт и запрещаю Мак-Грегору принимать в нем впредь какое-либо участие.

– Я уже обещал поехать к ним в штаб и дать объяснения, – сказал Мак-Грегор.

– Тогда поезжайте один и не рассчитывайте найти нас здесь, когда вернетесь!

Кэтрин с досадой прищелкнула языком. – Бросьте это ребячество, – сказала она.

– Я говорю совершенно серьезно, – неуверенно проговорил Эссекс.

– В таком случае, – сказал Мак-Грегор, – оставьте мои вещи на веранде.

– Мак-Грегор, я запрещаю вам… – начал Эссекс, но он был слишком утомлен, чтобы продолжать спор.

– Ну что ж, поедем, – обратился Мак-Грегор к майору по-персидски.

– Если только это не затруднит вас, – ответил тот, чувствуя, что англичане о чем-то спорят.

Мак-Грегор сел с майором в виллис, и Эссекс не сказал больше ни слова.

– Где вы достали эту машину? – спросил Мак-Грегор майора, чтобы не думать об Эссексе. – У русских?

Майор объяснил, что американцы снабжали машинами иранскую армию, а когда в Азербайджане произошло восстание, правительственные войска бежали и любезно оставили эти машины демократической армии.

Они ехали по улицам Зенджана; днем город жил почти нормальной жизнью, но повсюду встречались патрули азербайджанских солдат. Когда Мак-Грегор увидел кофейни, разносчиков, выкликающих свой товар, и снующих повсюду мальчишек, он несколько успокоился и перестал злиться. Виллис остановился перед местным жандармским постом, рядом с лавкой медника, где так громко гудел горн и стучал молот по наковальне, что на улице своего голоса не было слышно. Внутри помещения стояла относительная тишина.

Подтянутый, хотя и тучный, полковник приветствовал Мак-Грегора, и они уселись на жестких стульях, расставленных на голом полу у очага. Сначала полковник четко выговаривал каждое слово, чтобы англичанин мог понять его, но Мак-Грегор, к явной радости полковника, ответил ему бегло по-персидски и тем самым дал тон всему их разговору. Не теряя времени, он рассказал все о Джавате и капитане. Полковник слушал внимательно и, когда Мак-Грегор кончил, начал расспрашивать его. Он знал, что капитан умер, а Джавату стало лучше. Их участь, видимо, не явилась для него неожиданностью. Что к этому можно было добавить? Мак-Грегор подумал, что такое отношение характерно не для революционера, а скорее для военного. Он окончательно уверился в правильности своей догадки, когда полковник стал подробно расспрашивать его о численности губернаторских сил, а затем принес карту, на которой было отмечено предполагаемое расположение войск противника.

Мак-Грегор с минуту колебался. Он вполне отдавал себе отчет в том, что участвует в обсуждении военной обстановки. Собственно, это ничего не меняло: он и так уже открыто стал на сторону врагов губернатора. Он ответил полковнику, что знает мало, но указал примерное количество губернаторских солдат у ворот, вокруг дома и возле конюшни. Основываясь на своих случайных и отрывочных наблюдениях, он исправил кое-какие неточности на карте полковника, и тот, выслушав его, спросил, получил ли он военное образование.

– Только во время войны, – ответил Мак-Грегор.

– Я сразу понял, что у вас есть военный опыт, – одобрительно сказал полковник. – От вас мы впервые получили достоверные сведения о войсках губернатора. До сих пор нас осведомляли главным образом безграмотные в военном отношении крестьяне, которые мало что замечают и многое преувеличивают. Теперь нам ясно наше положение.

Мак-Грегора похвала полковника не обрадовала. Он не хотел опять ощутить горький вкус войны. С этим было покончено. Но он не мог удержаться, чтобы не спросить полковника, что тот намерен предпринять.

– Нам приходится действовать осторожно, – ответил полковник. – Они превосходят нас численно и вооружены лучше. Но мы тайно переправляем оружие крестьянам губернаторского поместья. Через день-другой мы наладим с ними согласованные действия.

– А до тех пор вы ничего не можете сделать?

– Боюсь, что нет, – сказал полковник. – Мы должны вооружить там как можно больше крестьян. Исход будет зависеть от силы сопротивления губернатора. Вы его видели. Как вы думаете, способен он серьезно сопротивляться?

– Сомневаюсь. – Мак-Грегор покачал головой. – Он просился уехать с нами. Мне кажется, с него довольно всего этого, но как настроены его солдаты, я не знаю.

Полковник сказал, что губернаторские войска уступают по духу и целеустремленности его собственным, которые он считает, без ложной скромности, лучшими войсками в Иране, так как они состоят из очень храбрых и очень решительно настроенных азербайджанцев. Потом он опять обратился к карте, показал Мак-Грегору, как они намерены охватить поместье губернатора с флангов, жалуясь при этом на отсутствие укрытий на голых и ровных полях. Мак-Грегор решился сделать еще один шаг.

– Вы могли бы двинуть два небольших подразделения вверх по этому руслу. – Он показал место на карте. – Я видел его из окон дома, а чем ближе к дороге, тем оно лучше укрыто. Можно продвинуть туда людей ночью, и если они будут соблюдать осторожность, их и днем не обнаружат.

Полковник был обрадован таким неожиданным советом. Он сказал, что непременно воспользуется им, и пригласил Мак-Грегора остаться и посмотреть операцию, но Мак-Грегор ответил, что им надо уезжать.

– А что, разве ваш посол так спешит? – спросил полковник.

– Он не хочет ввязываться в ваши дела, – сказал Мак-Грегор.

– А вы?

Мак-Грегор пожал плечами. – Я, собственно, больше ничего и не могу сделать.

– Вы нам очень помогли, – горячо сказал полковник. – Но скажите мне вот что: правда, что американцы уходят из Ирана?

– Кажется, да.

– А когда уйдут английские войска?

– В марте, когда кончится срок оккупации, – ответил Мак-Грегор.

– Вот хорошо будет, когда все уйдут! – вздохнул полковник.

– И русские? – спросил Мак-Грегор.

– И русские тоже. Мы всегда боялись русских в Азербайджане. На этот раз мы рады им, потому что они не вмешиваются в наши дела.

– А вы были в России, полковник? – Мак-Грегор считал, что он заслужил право задать этот вопрос. Он подозревал, что полковник опытнее в военном деле, чем большинство иранских офицеров.

Полковник улыбнулся. – Вы думаете, я из русского Азербайджана или, может быть, иранский коммунист, который обучался в Москве?

– Нет. – Мак-Грегор не мог ответить улыбкой на улыбку полковника. Его удручало сознание, что он неожиданно для самого себя все-таки вмешался в эти дела. – С моей стороны это просто любопытство. Простите за назойливость.

– Почему же, такое любопытство вполне законно. – Полковник все еще улыбался. – Особенно для англичанина. Англичане здесь всегда беспокоятся из-за русских.

– Не в этом дело, – сказал Мак-Грегор. – Это вопросы, которые мне зададут совершенно официально, и я должен быть готов ответить на них.

– Ах, так? Тем лучше, – сказал полковник. – Если вам придется говорить обо мне, то здесь все обстоит очень просто. Несколько месяцев назад я был штабным офицером шахской армии в Миандэ, а теперь я штабной офицер азербайджанской армии в Зенджане. Если вас спросят о моем военном образовании, вы можете объяснить, что я учился в кадетском корпусе генерального штаба в Тегеране и был послан прежним шахом в Турцию для стажировки в армии Кемаля Ататюрка. А если вас спросят о моем политическом образовании и личных убеждениях, то скажите только, что я родом из Ардебиля и что мне, как честному азербайджанцу, не надо объяснять, что означает национальное самоопределение.

Мак-Грегор сказал, что вполне удовлетворен ответом. Полковник поблагодарил его за беседу и, вспомнив, добавил: – И спасибо за то, что привезли офицера.

– А что с ним теперь будет? – спросил Мак-Грегор.

– Его прежде всего допросят, – ответил за полковника майор.

– А потом?

Майор пожал плечами, а полковник засмеялся.

Мак-Грегор сказал, что ему пора возвращаться. Беседа на этом кончилась. Полковник поехал вместе с Мак-Грегором в госпиталь узнать, пришел ли в себя Джават. Когда виллис миновал деревню и приблизился к голубому домику, Мак-Грегор увидел, что форда там нет.

Он не поверил своим глазам. Эссекс не мог бросить его одного, так же как Мак-Грегор не мог не поехать с ним в Азербайджан. Оба они достаточно хорошо узнали друг друга и понимали, что разногласия их весьма ощутимы, но что о полном разрыве не помышляет ни тот, ни другой. Мак-Грегор так же не мог порвать с Эссексом, как Эссекс не мог порвать с ним. Как бы они ни расходились во мнениях, их связывало нечто такое, что делало окончательный разрыв невозможным. Эссекс должен был понимать, что их личный спор нельзя решить таким путем. Ему не следовало уезжать. Мак-Грегор мысленно упрекал Эссекса в обмане, а Кэтрин – в предательстве.

Виллис остановился у крыльца, и Мак-Грегор выпрыгнул из него, позабыв о полковнике. Он вбежал в дом, торопясь узнать, там ли они. Возле старой закоптелой керосинки стояла необычно бледная Кэтрин.

– А Эссекс уехал? – спросил Мак-Грегор, все еще отказываясь этому верить.

– Он отправился с Аладином за горючим. Кто-то украл наше из бака.

Напряжение Мак-Грегора сразу ослабло. Он услышал, как у него за спиной полковник щелкнул каблуками, кланяясь Кэтрин.

– Нет, нет,- сказала Кэтрин, угадав мысли Мак-Грегора. – Он не бросил бы вас тут одного. Хотя бы уже потому, что я не позволила бы. А потом – он боится расстаться с вами. Он сейчас вернется. Кстати, Джават пришел в себя.

Они пошли к больному, но тот только что очнулся и еще не мог говорить. Молодой врач запретил им долго оставаться тут, сказав, что Джавату дали снотворное и ему надо уснуть. Джават вопросительно поглядел на изодранное лицо Мак-Грегора.

– Это тот офицер в сапогах, – пояснил Мак-Грегор и слегка улыбнулся. – Я привез его вам. – Он ни слова не сказал о «высокочтимом капитане»; говорить тут было нечего. – Мы уезжаем, – добавил Мак-Грегор, – но я навещу вас на обратном пути.

Джават кивнул.

– Полковник знает все, – сказал Мак-Грегор.

У них не было иного способа выразить свои мысли, но оба чувствовали, что хорошо понимают друг друга. Большего и не требовалось, и Мак-Грегор ушел. К крыльцу только что подъехал Эссекс.

– Вы вернулись как раз во-время, – сказал он Мак-Грегору. – Надо ехать. Уже второй час. Больше мешкать нельзя. Вы готовы?

– За мной задержки не будет, – сказал Мак-Грегор.

– Гочали пришел в себя?

– Да.

– Я хочу сказать ему несколько слов.

Мак-Грегор дожидался Эссекса, греясь на солнце, и впервые у него было время обдумать их роль в этом происшествии. В его трагическом исходе он винил Эссекса. Прежде всего, Эссекс не должен был доверять губернатору, не должен был убеждать Джавата и капитана ехать к губернатору, не должен был поддерживать губернатора. Вот результат политики сэра Сэмюэла Фокса в Азербайджане. Теперь Мак-Грегор решительней, чем когда-либо, осуждал ее. Его личные симпатии были на стороне Джавата, и он подумал, что и политические его симпатии, видимо, склоняются в ту же сторону. Тем более, что Эссекс вынуждал его сделать выбор. Эссекс заварил всю эту кашу своим вмешательством. Он во всем виноват. На его ответственности лежит и смерть голубоглазого капитана.

– Собирайтесь, – сказал Эссекс, выходя на крыльцо вместе с Кэтрин. – Поехали.

Аладин включил мотор, и они сели в машину. Полковник стоял у дверцы. В последнюю минуту он крепко сжал Мак-Грегору руку, потом выхватил пистолет из висевшей у него на поясе кобуры и протянул его в окошко. Мак-Грегор запротестовал, но полковник положил пистолет ему на колени.

– Возьмите, – сказал он. Форд уже тронулся. – Он может вам понадобиться в дороге. Дарю его в знак моего уважения к вам. Возьмите его и прощайте! – прокричал он.

Мак-Грегору оставалось только принять подарок. По долгу вежливости полковника следовало отдарить чем-нибудь еще более ценным, но Мак-Грегор спохватился только когда они были на полпути к Зенджану.

– Это вы тоже выкинете? – спросил его Эссекс.

Мак-Грегор не ответил ему. Он оттянул затвор пистолета, проверяя, нет ли в стволе патрона, потом открыл защелку магазинной коробки, вынул обойму и вытряхнул все патроны на ладонь.

– Я рад, что все это кончилось, – снова заговорил Эссекс. – Как ваши ссадины, Мак-Грегор?

Мак-Грегор сказал, что это пустяки.

Эссекс не пытался поддерживать разговор и молча смотрел в окно, пока их машина не выехала из Зенджана. На большой дороге, сейчас же за штабом полковника, они увидели человека в зеленом мундире. Это был офицер в начищенных сапогах. Он висел на телеграфном столбе.

– Боже правый! – вскрикнул Эссекс. – Неужели это тот самый?

Аладин сбавил ход.

– Тот самый, – тихо ответил Мак-Грегор, не веря своим глазам.

– Ну, так это ваших рук дело, – сухо сказал Эссекс, отомстив Мак-Грегору за то, что тот осуждал его. Теперь они были квиты. В данном случае Мак-Грегор не мог не признать своей вины. В нем уже начинался спор с самим собой – бесконечный и неразрешимый спор, – следовало ли ему губить этого человека.

Кэтрин была потрясена больше всех.

– Едем! Едем! – крикнула она Аладину.

Аладин прибавил газу, и раскачивающееся тело скрылось из виду.

– Какой из этого мог бы получиться дипломатический конфликт, Мак-Грегор! – проворчал Эссекс.

– Да перестаньте вы болтать о своей дипломатии! Сейчас это просто безнравственно! – воскликнула Кэтрин.

– К сожалению, это факт. Может выйти неприятная история, – сказал Эссекс.

Мак-Грегор волей-неволей согласился с Эссексом. Только теперь оба они полностью осознали значение своих поступков. Каждый из них своим вмешательством причинил уже столько зла, что, получи это огласку, можно было бы ждать дипломатического скандала. Мак-Грегор не уклонялся от своей доли ответственности, но дипломатический промах тревожил его меньше, чем личная вина. Он чувствовал, что Кэтрин тоже винит его в смерти офицера.

Эссекс первым нарушил тягостное молчание.

– Это попросту варвары, – сказал он. – Они истязают, вешают и убивают людей, словно дикари, у них нет ни чувств, ни гуманности и, повидимому, нет чести…

Кэтрин прервала его. – Не будем говорить о чести!

Эссекс изумился. – Вы сегодня очень щепетильны в вопросах морали, – сказал он.

Она промолчала.

Эссекс продолжал, устраиваясь поудобней на сиденье: – А я как раз думал, не является ли это битье по пяткам тем самым наказанием, которое применил Александр в Бессе за убийство Дария. Повидимому, так оно и есть. Персы нисколько не изменились за тысячу лет, – добавил он с отвращением.

После этого они уже не возвращались к происшедшему, но тяжелое воспоминание осталось, хотя никто из них не заговаривал об этом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Когда машина свернула с шоссе, Мак-Грегор был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать внимание на то, куда они едут. Перед его глазами все еще качалась, как маятник, фигура офицера в сапогах. Но потом, немного успокоившись, он перестал испытывать чувство вины, потому что отношение к смерти у него было не совсем христианское. Юность Мак-Грегор провел в мусульманской стране и не избежал влияния фатализма. Массовую смерть он готов был оплакивать, как христианин, но к смерти отдельной личности подходил с восточной философичностью. Смерть близкого друга на войне была для него трагедией, до сих пор вызывавшей приступы глубокой тоски. Наоборот, смерть врага, каким был этот офицер, следовало воспринимать, как нечто естественное и желательное. Для этого требовалось одно: укрепиться в мысли, что офицер был опасный враг. С политической точки зрения оно, может, так и было, но Мак-Грегор не мог уверить себя, что это достаточное оправдание.

Стараясь отвлечься от этих тяжелых мыслей, он стал смотреть по сторонам. Форд двигался по узкой дороге, которая вскоре перешла в тропу вдоль каменистого русла пересохшей реки. Ехать было так трудно, что Аладин сбавил ход до нескольких миль в час. Мак-Грегор ждал, что вот-вот дорога станет лучше, но она становилась все хуже, и тогда он понял, что дело неладно. Он попросил у Эссекса карту и велел Аладину остановиться. Потом вышел и стал сверять пустынный красно-бурый ландшафт с картой военного министерства, что было нелегко сделать из-за отсутствия заметных ориентиров.

– Мы уклонились в сторону от Янгиканда, – сказал он. – Мы взяли на запад и теперь должны быть на полпути к Назирабаду, около старого русла реки.

– В какой город нам надо? – спросил его Эссекс из машины.

– Биджар.

– А по этой дороге туда можно доехать?

– По такой дороге никуда не доедешь, – ответил Мак-Грегор.

– Тогда поворачивай обратно, – сказал Эссекс Аладину. – Уже поздно, и нечего нам плутать тут ночью. Поезжай в тот город, который остался в стороне, как его там – Янгиканд, что ли?

Кэтрин вышла из машины.

– Если вы не возражаете, – сказала она Эссексу, – я немного разомну ноги, пока он поворачивает. Женщины не созданы для езды по таким дорогам.

Эссекс присоединился к ней, а Аладин поехал дальше искать место для разворота.

В то время как Кэтрин и Эссекс усиленно махали руками и разминали ноги, Мак-Грегор побрел к груде песчаника, перегораживавшей русло. Он был настроен мрачно, чувствовал себя одиноким и более чем когда-либо был недоволен собой. Взобравшись на песчаник, он стал рассеянно осматривать его.

Он поехал в эту экспедицию с намерением собирать образцы горных пород и заранее предвидел, что на этом маршруте ему попадется именно такой вид песчаника. Машинально он нащупал пальцами пласт, не преследуя никакой определенной цели, но, ощутив его под рукой, сразу же заинтересовался и пошел дальше, выискивая подходящую глыбу, от которой можно было бы отломить кусок и рассмотреть под выветрившейся поверхностью его внутреннее строение. Ему попался небольшой выступ, но отделить его руками было трудно. Тогда он вытащил из кармана пистолет и стал колотить по выступу рукояткой. Кэтрин снизу спросила его, что он там делает.

– Собираю образцы, – буркнул Мак-Грегор. – Где Эссекс?

– Где-то бродит. – Кэтрин взобралась наверх и села возле него. – Что это за камень? – спросила она.

– Песчаник, – ответил он. – Мергелевый песчаник.

– И в нем есть окаменелости? – Она смотрела на Мак-Грегора, а не на камень.

– Иногда попадаются отпечатки растений, – сказал он.

– Мне кажется, что здесь везде один песчаник. – Она огляделась вокруг себя, любуясь простором.

Мак-Грегор раскрошил пальцами отломленный кусок. Что теперь на уме у Кэтрин? Она была настроена явно примирительно.

– Большая часть здешних гор это гранит, покрытый меловыми отложениями, – сказал он ровным голосом. – А в долинах обычно песчаник, вроде этого. И так повсюду на севере.

– А в вашей охоте за окаменелостями вам не попадались останки тех чудовищ, которые рыскали здесь в доисторические времена? Вы никогда не находили здесь их следов?

– Нет, мне лично не случалось, – сказал он, – но один ученый, Эрни, нашел кусок челюсти крупного млекопитающего.

– А какого именно?

– Вероятно, какой-нибудь разновидности носорога, – сказал он, – хотя на этот счет были большие споры, потому что никто не мог определить возраст того пласта песчаника, в котором кусок был найден. И этот спор о пластах был, собственно, важнее, чем сама находка. А кусок челюсти выставлен в Музее естествознания, где вы и можете его посмотреть. Да вы, должно быть, уже видели.

– Никогда не была в Музее естествознания, – сказала Кэтрин.

– Нашли чем хвастаться! – Он повторил ее собственный упрек по поводу Национальной галереи. Ответ был удачный – к нему вдруг вернулось чувство юмора, и он подумал, что Кэтрин, вероятно, нарочно навела разговор на эту тему, стараясь рассеять его дурное настроение.

– Вы действительно все это знаете? – спросила она и с любопытством присмотрелась к нему, как будто впервые осознавая все его таланты.

– Это азбука геологии, – сказал он. – Вы и сами должны были бы разбираться в ней.

– И этим самым вы занимались вместе с вашим отцом? Бродили повсюду, ворошили историю земли и раскапывали окаменелости и доисторические останки?

– Да, между прочим, и этим.

– А между чем прочим?

– Это слишком специальная область, так просто не объяснишь, – сказал он и засунул обломок в карман.

– А я думала, что вы больше корпели в лабораториях.

– Только в Лондоне, да когда служил в Англо-Иранской. – Он уже думал сейчас, что слишком подавлял в себе природную склонность к геологической разведке, но трудно было совмещать полевые геологические изыскания с микропалеонтологией. Правда, если бы пришлось выбирать, он отдал бы предпочтение последней. Он был прежде и больше всего палеонтологом. Его интересовала еще не исследованная до сих пор обширная область микропалеонтологии, и он знал, что никогда не изменит ей, даже ради наслаждения, которое дает геологическая разведка. – В какой-то мере, – сказал он, – все геологи, чем бы они ни занимались, в душе геолого-разведчики. Нам хочется открывать неизведанное.

– Я как-то не могу представить вас в роли исследователя – открывателя неизведанного.

– Помилуйте, – запротестовал он. – Геология это сплошное исследование, особенно сейчас. Мы только-только начинаем исследовать поверхность земли.

– Я думала, что геологам уже все известно.

Мак-Грегор прекрасно понимал, что такими наводящими вопросами Кэтрин старается заставить его разговориться, но ему не хотелось противиться этому. Он решил, что ее интерес – к нему ли или к предмету разговора – достаточно силен, если она слушает его даже здесь, среди этих мергелевых холмов, уходящих к далекой Таларской долине. – Мы по-настоящему еще очень мало знаем о земле и ничего не знаем о ее происхождении. Но мы уже на пути к тому, чтобы кое-что узнать – с помощью других наук, главным образом физики и астрономии.

– Теперь эти науки, кажется, тесно связаны с математикой, – сказала она.

– Правильно, – согласился он. – Но они связаны и с геологией. Все науки связаны между собой. Изучая ископаемые, мы, геологи, соприкасаемся с биологами, зоологами, физиологами. В области истории работаем вместе с археологами и антропологами. Мой отец был хороший археолог. Нам часто приходилось работать с американцами, которые изучали древние цивилизации юга.

– Если геологическая работа так увлекательна, не понимаю, как вы могли оставить ее?

– В Москве, – напомнил он, – вы стояли за дипломатию против геологии.

– Вполне понятно, – сказала она. – Вы хотели бежать в вашу геологию от трудностей дипломатии, да еще невыносимо чванились этим. А сейчас вы как будто не уклоняетесь от трудностей, ну, и я могу снизойти до великодушия.

Мак-Грегор думал: вот он стал участником политических событий, стал палачом, а ведь он геолог; об этом напоминали ему расспросы Джавата о ресурсах Зенджана и согревшийся в кармане обломок песчаника. – Чем более я ввязываюсь в эти, как вы говорите, трудности, тем меньше понимаю, к чему сводится моя роль. Что мы, собственно, здесь делаем?

– Я задаю себе тот же вопрос. – Она мелодраматически вздохнула. – И поражаюсь нашему геройству, особенно вашему.

– Ну и что же, вы мною недовольны? – Он уже приготовился спорить.

– Нет. Вы меня просто потрясли.

Появившийся откуда-то Эссекс стал взбираться к ним.

– О чем это вы тут болтаете? – спросил он, поглядывая то на одного, то на другого.

– Мы любуемся видом, – ответила Кэтрин.

Эссекс осмотрелся вокруг. – Не понимаю, чем тут особенно любоваться, – сказал он. – Как ваше лицо, Мак-Грегор?

Кожа на лице Мак-Грегора зудела, как от множества свежих муравьиных укусов, и он то и дело морщился, чтобы хоть немного ослабить боль.

– Да побаливает немножко, – сказал он. Ему казалось странным, что Эссекс так беспокоится о его лице. На самом же деле лицо тут было не при чем. Эссекс старался показать, как он заботится о Мак-Грегоре, и причина его заботливости крылась в их недавней размолвке. Мак-Грегор почувствовал эту неуловимую перемену в их отношениях и то, какое она ему дает преимущество. Он был доволен своим поведением у губернатора и все же подавлял в себе это чувство. Он еще недостаточно разобрался в мотивах, побудивших его действовать, чтобы испытывать радость от достигнутой победы.

– Куда девался этот олух Аладин? – воскликнул Эссекс.

– Может быть, он сбежал и бросил нас? – предположила Кэтрин.

– Где ему, такому трусу, – проворчал Эссекс.

– У него ужасно свирепый вид, – сказала Кэтрин.

– Он пуглив, как верблюд, – сказал Эссекс, и в эту минуту показался Аладин на своем форде.

Они слезли вниз и сели в машину. Аладин сказал, что с машиной неладно, она едва тянет.

– Все эта проклятая дорога, – сказал Эссекс. – Поехали!

Аладин включил передачу. Мотор работал вовсю, но машина еле двигалась.

Мак-Грегор чувствовал, какое тепло идет от перегретого мотора.

– Да, видно, есть какая-то неисправность, – заметил он.

– Надо поскорей выбраться на хорошую дорогу, – повелительно сказал Эссекс.

Начинало темнеть. Солнце скрылось за холмами на юго-западе. Они напряженно вслушивались, как пыхтит их форд, еле двигаясь вперед. Машина шла по пересохшему руслу реки среди уходивших в обе стороны голых холмов и вдруг словно поперхнулась. Мотор жалобно взвыл и заглох. Аладин прибавил газу, форд проехал еще несколько шагов, но это было последнее его усилие. Он стал, упрямо отказываясь двигаться дальше.

– Вот и приехали! – сказал Мак-Грегор. – Видно, что-то с передачей.

Аладин включил одну за другой все скорости. Мотор работал, но форд стоял на месте как вкопанный.

– Дай, я попробую. – Аладин вышел, и Мак-Грегор пересел на его место.

– Вы разве умеете водить машину? – спросил Эcсекс. – Зачем вы прогнали Аладина? Не мешайте ему.

– Я вовсе не собираюсь вести машину. – Мак-Грегор перепробовал все скорости. – Я хочу понять, в чем дело.

– Что ж, нельзя ехать дальше? – Эссекс перегнулся вперед.

– Видимо, нельзя.

– А что случилось? – спросил Эссекс Аладина.

– Не знаю, саиб. Должно быть, коробка скоростей неисправна.

– Нет, это, вероятно, полуось. – Мак-Грегор выключил мотор и вышел из машины. – Когда мы были в африканской пустыне, это довольно часто случалось у наших фордов, правда, после основательных встрясок. Дай фонарик, Аладин, посмотрим снизу.

– Неужели исправить невозможно? – голос Эссекса звучал все громче.

– Не знаю. Я плохо разбираюсь в автомобилях. – Мак-Грегор снял пиджак, лег на спину и протиснулся под машину.

– Вы бы себе подложили что-нибудь, – сказала Кэтрин.

– Я только взгляну, – сказал он. Аладин подал ему электрический фонарик и выпрямился.

– Что же ты? – сказал Эссекс Аладину. – Стоишь, разинув рот! Полезай туда и помоги мистеру Мак-Грегору.

– Нечему тут помогать, – сказал Мак-Грегор. Он уже осмотрел задний мост. На нем была вмятина, и Мак-Грегор вспомнил, как их тряхнуло, когда они в спешке покидали губернаторское поместье. Он выбрался из-под машины и велел Аладину приподнять ее домкратом.

– Ну? – спросил Эссекс.

– Ничего не понимаю, – ответил Мак-Грегор. – Придется снять колесо.

– Пикеринг говорил, что машина почти новая, – сказал Эссекс.

– Это, должно быть, когда нас тряхнуло сегодня утром.

Аладин уже возился с домкратом. Мак-Грегор вынул инструменты и снял с колеса колпак; потом начал отвинчивать гайки, но это было неудобно, потому что поднятое колесо вертелось. Он попросил Эссекса придержать колесо ногой. Эссекс сложил руки на груди и, стараясь не потерять равновесия, поставил ногу на шину. Мак-Грегор налег на ключ, колесо повернулось, и Эссекс чуть не упал.

– Пусть Аладин вам помогает. – Эссекс отошел в сторону.

– Что же вы спасовали? – сказала ему Кэтрин. – Все же некоторое достижение – оба работаете вместе. Действуйте, действуйте!

Мак-Грегор отвинтил гайки и шагнул назад, чтобы не мешать Аладину снимать колесо. Оно снялось легко, и Мак-Грегор подумал: что же делать дальше? Он велел Аладину снять кожух ступицы, и все трое молча наблюдали, как афганец проделывает эту операцию. Когда кожух был снят, Аладин встал, держа в руке небольшой металлический обломок.

– Да, – сказал Мак-Грегор, – сломана полуось.

– Это можно починить? – Эссекс дернул его за рукав.

– Вряд ли. А ты что скажешь, Аладин?

– Нет, саиб. Надо новую. А их даже в Тегеране трудно достать.

– Значит, тут и вовсе не достанем, – добавил Мак-Грегор. – Можете считать, что машины у нас нет.

– Посмотрите-ка еще раз, где мы находимся, – сказал Эссекс.

– Можно сказать, нигде. – Мак-Грегор достал из кармана карту и развернул ее.

– А это что за город? – Эссекс стал рядом с ним на колени и следил, как он водит пальцем по карте, стараясь при свете электрического фонаря определить их местонахождение. – Вот этот, Хаджиабад? Это, должно быть, недалеко.

– Полуоси вы там не найдете, – сказал Мак-Грегор.

– Я не про полуось говорю. Я ищу место, откуда мы бы могли установить с кем-нибудь связь.

– Вы хотите вернуться на главное тавризское шоссе?

– Никуда я не намерен возвращаться, – ответил Эссекс. – Неужели отсюда нельзя выбраться, не возвращаясь назад?

– Только если бросить здесь форд, – сказал Мак-Грегор.

Эссекс встал и посмотрел на Кэтрин. – Так и должно было случиться! Или уж наше счастье такое, или это водитель виноват. А что будет с машиной, если мы ее тут оставим? – спросил он Мак-Грегора.

– Обдерут до последнего болта.

– А как вы думаете, найдем мы лошадей в этом Хаджиабаде?

– Наверно – сказал Мак-Грегор.

– Тогда так и сделаем. Аладин останется здесь и постережет машину. Мы пойдем и наймем лошадей, чтобы вывезти ее отсюда. А потом посмотрим.

– В этих местах пешком далеко не уйдешь.

– Тогда надо достать в Хаджиабаде машину.

– Это мало вероятно, – сказал Мак-Грегор. – Переночуем лучше здесь, а утром попытаемся вернуться в Зенджан.

– Возвращаться мы не будем, – отрезал Эссекс. Он не имел ни малейшего желания приковылять обратно в Зенджан после такого драматического отъезда. – Тут где-нибудь поблизости должны быть русские. У них можно будет достать нужную часть или по крайней мере какой-нибудь транспорт. Чем скорее мы попадем в этот Хаджиабад, тем лучше. Вы сможете довести нас туда, Мак-Грегор?

– Это, вообще говоря, нетрудно.

– Ну, так идемте. Сколько времени займет дорога?

– Несколько часов.

– Вот и хорошо. Слышишь, Аладин? Ты останешься здесь с машиной, а мы пойдем в Хаджиабад и пришлем за тобой лошадей или мулов. Только не вздумай спать, а то проворонишь и машину и наши вещи.

– Саиб! – взмолился Аладин. – Тут вокруг курды, они спустились с гор, ведь там теперь снег. Если они меня найдут, тогда все пропало. Я один с ними не справлюсь.

– Тогда спрячь наши чемоданы где-нибудь в скалах.

– Они будут мучить меня, саиб, и выпытывать, где чемоданы. Лучше нам всем остаться здесь до утра. Днем мне нетрудно будет охранять машину.

– Ерунда! – Эссекс надел пальто и стал рассовывать по карманам шоколад и апельсины, раздумывая, что бы еще взять с собой. – Не можем мы оставаться здесь только потому, что ты трусишь. Полковник Пикеринг рекомендовал тебя как лучшего из своих людей, а ты что-то не оправдываешь его похвал. Смотри, как бы полковнику не пришлось разочароваться в тебе.

– Слушаю, саиб.

– Мак-Грегор, дайте ему пистолет.

– Нет, саиб! – испуганно запротестовал Аладин. – Не надо мне пистолета.

– Это почему?

– Если у меня найдут пистолет, тогда мне конец.

– Хорошо. Но только не спи. Завтра выспишься, Достань ящик с провизией и бери, что хочешь.

– Нам тоже не мешало бы поесть перед уходом, – сказал Мак-Грегор.

Эссексу не хотелось теперь признавать дельность и приемлемость предложений или советов Мак-Грегора.

– Чем скорее мы доберемся до города, тем лучше, – сказал он. – Можно поесть и там.

– Это, вероятно, не город, а деревня, – возразил Мак-Грегор. – Вы слишком многого от нее ожидаете. Вернее всего, это просто несколько лачуг с десятком-другим обитателей.

– Большего я и не ожидаю, – заявил Эссекс. – Вы готовы?

Мак-Грегор вырезал изображение компаса с карты военного министерства.

– У меня нет угломера, – сказал он. – Не найдется ли у кого-нибудь булавки?

Кэтрин дала ему булавку, и он приколол свой самодельный угломер к точке их предполагаемого местонахождения на карте. Потом наметил направление на Назирабад и, отойдя от машины, установил свой компас на камне. Он определил азимут и сказал: -Теперь можно двигаться. Определился я приблизительно, но все-таки пойдем.

– Неужели пешком? – сказала Кэтрин. – Становится холодно.

Мак-Грегор надел пальто.

– Наше счастье, что нет дождя, – сказал он. – В это время года тут всегда льет.

– А нам придется идти пустыней?

– Ну, не совсем, – сказал он.

Они попрощались с Аладином, который поклонился им в пояс в знак покорности, тем самым возлагая на них ответственность за свои мучения, а может быть, и смерть. На своем родном языке он призвал аллаха простить и сохранить их, что бы с ним ни случилось.

– Ничего с тобой не будет, – успокаивал его Мак-Грегор. – Только ни в коем случае не зажигай огня.

Они выбрались из пересохшего речного русла и без дальних раздумий зашагали по обагренной отблеском заката каменистой равнине. Сначала они шли молча, потом Эссекс стал проклинать свои верховые сапоги и пронзительный ветер. Мак-Грегор и Эссекс равнялись по Кэтрин, а она шагала быстро, видимо намереваясь загнать их. Однако они старались не отставать от нее. Никто из них не способен был оценить сейчас весь юмор этого зрелища: трое англичан маршируют по пустынным индийским равнинам. Их угрюмая сосредоточенность несколько рассеялась при появлении курда, погонявшего пятерку мулов.

За несколько минут до наступления полной темноты они увидели его силуэт, выросший на гребне холма невдалеке от них. Он двигался в одном с ними направлении. Они настигли его на следующем подъеме. При виде троих незнакомцев, которые вдруг выросли перед ним неизвестно откуда, курд стал призывать на помощь аллаха и клясться в своей преданности ему.

– Вы дьяволы? – спросил он по-персидски.

– Не бойся, – ответил Мак-Грегор. – Мы путники. Наша машина сломалась, и мы идем в Хаджиабад.

– Я не боюсь, – сказал курд, – но есть предел человеческому разуму. Это скорее невежество мое, чем страх. Кто же, кроме дьяволов, мог появиться так сразу и неизвестно откуда. Теперь я вижу с вами прелестную гурию. Два дива и одна гурия.

– Мы путники, – серьезно повторил Мак-Грегор, стоя рядом с курдом возле головного мула. – И мы не обидим тебя.

– А кто вы, почему на вас такая странная одежда?

– Мы не дьяволы, – уверял его Мак-Грегор. – Мы англичане.

– Англичане? Дивы? Чего вам от меня нужно? Я курд из Сулеймание, везу кожи и овчины в Хаджиабад, где меня ждет вооруженный караван. Чего вам от меня нужно? – Он был одет по-курдски – в халат, широченные, раздувающиеся на ветру шаровары, схваченные у щиколотки, и чалму из платков, обернутых вокруг войлочной шапки. Он держал перед собой карабин и как средство защиты и как орудие нападения. Борода у него была седая, но он был еще не стар. Он держался поодаль от них, загораживая своих пятерых мулов. Каждый мул был нагружен двумя огромными связками кож. Животные беспокойно переступали с ноги на ногу, кожи колыхались и скрипели, как скрипит в шторм обшивка корабля. Запах свидетельствовал о качестве и выделке кож, и Эссекс, не выдержав, достал платок, высморкался и откашлялся.

– Что он говорит, Мак-Грегор?

– Он думает, что мы дьяволы.

– Вы ему сказали, что мы англичане?

– Для него это одно и то же, – ответил Мак-Грегор.

– На каком языке вы говорите? – быстро спросил курд.

– На английском.

– Вы христиане?

– Да.

– Значит, вы армени?

– Нет. Мы англичане.

– Христиане все армени, – убежденно сказал курд.

– Англичане тоже христиане, – терпеливо втолковывал ему Мак-Грегор. – Как, например, и курды и арабы одинаково мусульмане. Уверяю тебя – мы англичане. У нас сломалась машина, и нам очень нужна твоя помощь, чтобы добраться до Хаджиабада. Твоим мулам нетрудно будет вывезти нашу машину.

– Мои пять мулов везут кожи, армени, – сказал курд.

– Твоим мулам ничего не стоит дотащить до Хаджиабада нашу машину, – настаивал Мак-Грегор. – Она тут совсем недалеко, в сухом русле реки. А мы бы тебе хорошо заплатили за беспокойство.

– Нет, армени, – сказал курд. – Я не хочу быть невежливым, но мои кожи стоят больше, чем вы можете мне заплатить. Кроме того, я боюсь оставлять свое имущество в темноте без охраны. А может быть, вы переодетые разбойники. Нет, нет, я пойду в Хаджиабад.

Курд говорил сдержанно и учтиво, но дуло его карабина было направлено на них все время, пока Мак-Грегор уговаривал его вернуться с ними за машиной. Эссекс достал деньги. Курд выказал было интерес к ним, но затем покачал головой и собрался уходить.

– Чего это он? – спросил Эссекс.

– Не верит нам, – сказал Мак-Грегор. – Боится, что мы его ограбим.

– Это же нелепо! – воскликнул Эссекс. – Скажите ему, что у него винтовка, а мы безоружны.

– Я все это уже говорил. Он соглашается вернуться за машиной только после того, как доставит свои кожи в Хаджиабад. Идти с навьюченными мулами ночью его никакими силами не заставишь.

– Тогда, может быть, он подвезет нас? – сказала Кэтрин.

– Я не допущу, чтобы вы ехали на этих зловонных кожах, – сказал Эссекс, – они наверняка кишат паразитами.

– Кожи покрыты войлоком, – сказал Мак-Грегор. – Кроме того, один мул везет ящики сушеного инжира, а на другом едет сам хозяин. – Мак-Грегор не стал больше спорить с Эссексом. У него болела нога и голова, и это решило дело: он стал торговаться с курдом. Когда цифра дошла до пятидесяти риалов, терпенье у него лопнуло, он передал курду деньги и предложил Кэтрин садиться на свободного мула.

– А что если я сяду по-дамски? – сказала она, когда Мак-Грегор ее подсаживал.

– Садитесь, как угодно, – ответил он. – По-дамски вам будет легче.

– Второй мул навьючен ящиками, – сказал Мак-Грегор Эссексу, который раскуривал трубку, чтобы хоть как-нибудь заглушить зловоние.

– Я, пожалуй, пойду пешком, – ответил Эссекс.

Мак-Грегор не стал его уговаривать и сел на третьего мула, везшего кожи. Он крикнул курду «готово», а сам стал усаживаться на войлочной попоне так, чтобы приноровиться к поступи мула и уменьшить раскачку вьюков. Курд пнул своего мула ногой в брюхо, и караван двинулся в путь.

– Кэти, – слышал Мак-Грегор голос Эссекса, – вы единственная женщина в мире, которая может чувствовать себя прекрасно даже верхом на муле. – Он шел рядом с ней.

– Уверяю вас, что я чувствую себя далеко не так прекрасно, как вам кажется.

– Тогда слезайте и пойдем пешком.

– Я никогда не хожу пешком, если можно ехать, – сказала она.

– Кэти, – снова заговорил Эссекс. – Вам нравится эта страна?

– Если вы имеете в виду вот эту пустыню, то в данный момент она мне вовсе не нравится.

– Не притворяйтесь, будто не понимаете меня, – сказал Эссекс. – Неужели вы находите в этой стране что-нибудь привлекательное, кроме ее древней истории?

– Мне нравились все страны, где я бывала, кроме разве Турции, – ответила Кэтрин. – А чем эта хуже других? По-моему, замечательная страна.

– Но это пустыня, – возразил Эссекс. – Где, о где вы, равнины Нишапура, и где райские Ворота слоновой кости? В этой унылой пустоте? Здесь?

– А что вы надеялись увидеть здесь? – сказала она. – Подстриженные парки, холеные лужайки и тенистые аллеи?

– Вовсе нет, но я ожидал увидеть хотя бы отблеск былого величия. Не станете же вы, например, уверять меня, что вас поражает благородство этих туземцев.

– Нет, – сказала она. – Они грязные и бедные.

– И вам это нравится?

– Не очень. Грязь – это грех, а бедность – зло, но в некотором отношении я предпочитаю это нашей безвольной аккуратности. Где, о где вы, йомены Англии? – Кэтрин переменила позу с соответствующими воздыханиями и стонами.

– Армени! – курд убавил шагу и поравнялся с Мак-Грегором. – О чем это они говорят между собой?

– О религии, – несколько вольно перевел Мак-Грегор.

Курд обрадовался. – Об этом как раз можно поговорить и со мной, ведь я суннит. Может быть, хан соизволит обсудить со мной вопросы религии?

Мак-Грегор перевел это Эссексу.

– Погонщику хочется поговорить с вами о религии, – сказал он.

– Что-о?

– Он хочет знать, почему христиане – не магометане. Если был пророк Иисус, почему не могло быть и второго пророка, Магомета? Он хотел бы получить на это ответ от вас, как от христианина.

– Скажите ему, пусть лучше следит за своими мулами. Мне кажется, что мы кружим на одном месте.

Мак-Грегор был не прочь поставить Эссекса в затруднительное положение и потому передал его слова в точности.

– Он на меня за что-нибудь гневается? – огорчился курд.

– Нет. Он гневается на самого себя и еще на многое другое. – Мак-Грегору стало неловко за свою грубость, и он поспешил исправить ее. – Он очень важный человек, у него много забот, и ему вовсе не хотелось быть грубым или резким.

– Ничего. Гнев великих людей несет в себе благодать, – философски заметил курд. – Когда песок пустыни вздымается к небу, это верное предвестие дождя.

Мак-Грегор перевел его ответ Эссексу, как формулу прощения.

– Он что же, дерзит? – спросил Эссекс.

– Нет. Он не хотел смущать нас, показывая свою обиду, поэтому он и воздал хвалу вашему гневу. Курды народ очень гордый и очень вежливый.

Было уже совсем темно, но Мак-Грегор почувствовал, что Эссекс оглянулся.

– Должно быть, я заслужил это, – сказал Эссекс.

– Без сомнения, – подтвердила Кэтрин.

– Вы, пожалуй, извинитесь за меня, Мак-Грегор.

Мак-Грегор передал курду – погонщику мулов извинения лорда Эссекса. Но курд обернул дело по-новому, укорив создателя за то, что он не даровал всем людям общей религии и общего языка, чтобы они лучше могли понимать друг друга, и предложил продолжить обсуждение вопросов религии.

– Нет, благодарю покорно, – сказал Эссекс Мак-Грегору. – Передайте, что я уважаю его веру и убежден, что он уважает мою, какова бы она ни была. Полагаю, что это должно удовлетворить нас обоих.

Мак-Грегор вздохнул в темноте. – Он говорит, что вы совершенно правы, и добавляет, что, в сущности, между ним и вами нет разницы, разве только, что он носит мешковатые, грубые курдские шаровары, а вы – узкие армянские брюки.

– Надеюсь, вы чему-нибудь научитесь у этого человека, – сказала Кэтрин Эссексу. – Он прирожденный наставник.

– А чему я должен у него научиться? – с наигранной веселостью спросил Эссекс.

– Всему, чего вы не знаете, – ответила Кэтрин. – Особенно прислушайтесь к замечанию насчет брюк.

– А чем плохи мои брюки?

– В сущности, дело вовсе не в ваших брюках.

– Не в брюках?

– Нет.

Эссекс замолчал. Замолчала и Кэтрин. Говорить больше было не о чем.

Эссекс взялся обеими руками за ящики, которые вез второй мул, и попытался взгромоздиться на них. Курд подошел и помог ему. Выглянул месяц, и Мак-Грегор увидел, что Эссекс удобно и непринужденно восседает на муле, покуривая трубку. Он ловко прилаживался к шагу мула, и Мак-Грегор снова восхитился естественностью и спокойствием, которые сохранял этот человек, даже сидя верхом на муле. На мгновение Эссекс стал самим собой, без всяких условностей и сложностей, и Мак-Грегор впервые понял в нем кое-что, чего раньше не понимал: он понял, насколько естественно достоинство Эссекса, и это заставило его пожалеть, что Эссекс не способен чему-нибудь научиться у других. Видимо, и Кэтрин жалела о том же.

Тут Кэтрин объявила, что видит огоньки Хаджиабада.

Пологие холмы кончились так же внезапно, как и начались. Еще немного, и впереди, на небольшой возвышенности показался Хаджиабад. В ярком морозном свете остророгого месяца лепились друг к другу красные, розовые, коричневые и желтые стены, едва поднимавшиеся над землей. Поселок словно притих в черно-синей пустоте. Посредине его высился тоненький столбик серебристого света. Это был стройный минарет, слегка тронутый с одной стороны сиянием месяца, а с другой – окутанный лиловой тенью.

– Благодарите бога за то, что он создал магометанскую религию, – сказал Эссекс. – Если бы она не породила ничего, кроме минаретов, то и этого было бы достаточно. Что еще так естественно и так совершенно сливается с пространством, как симметрия этих чудесных башен!

– Такие башни в здешних местах редкость, – сказал Мак-Грегор. – Эта, например, в свое время, вероятно, была сторожевой башней против курдских набегов.

– Мак-Грегор! – воскликнул Эссекс. – Не говорите таких вещей! Ради бога, ничего не объясняйте мне. Если вы хотите, чтобы я понял эту страну, пусть ее красоты сами говорят за себя!

Кэтрин примерно в тех же выражениях поддержала Эссекса.

Мак-Грегор умолк и даже не пытался объяснить смысл того возгласа, который издавал их проводник, когда они вступили на узкую, немощеную улицу Хаджиабада. Курд кричал «хабардар» и хлопал в ладоши; потом он помог Эссексу и Кэтрин слезть с мулов.

– Что это он кричит? – принужден был осведомиться Эссекс.

Мак-Грегор уже не мог удержаться от объяснений.

– Он выкрикивает слово, которым здесь объявляют о прибытии важных посетителей. Оно должно расчищать дорогу, но сейчас, вероятно, дело сведется к тому, что вся деревня выбежит поглазеть на нас.

– А который час?

– Девять, – сказал Мак-Грегор.

– Поторопите этого погонщика – надо отправляться за машиной.

В узком проходе между глинобитными хижинами им пришлось идти гуськом. В деревне оказалось с десяток строений или немногим больше, но все же в ней был крытый караван-сарай. Улица уперлась в глухую стену, и сквозь пролом в этой стене они вошли во двор караван-сарая. Все его обитатели собрались посмотреть на знатных лиц, которые удостоились возгласа «хабардар», а ребятишки и собаки подняли оглушительный шум. Стараясь перекричать этот шум, курд-погонщик стал объяснять, кто такие эти приезжие: это армени, их машина сломалась, а сами они нагрянули на него прямо из ночной тьмы. Объяснение вышло у него весьма пространным.

– Послушайте, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Что здесь происходит?

– Курд объясняет, что мы армяне. Насколько я понимаю, он уверяет их, что мы потерпели аварию на самолете.

– А для чего это он сочиняет?

– Чтобы придать нам больше важности, – сказал Мак-Грегор.

– Это курдское селение?

– Нет. Но курды, вероятно, заходят сюда зимой, когда перекочевывают с гор в долины. Я и сейчас вижу в толпе нескольких курдов.

– Но к чему такой шум? – спросила Кэтрин, когда крики поднялись снова.

– Они развлекаются на наш счет, – сказал Мак-Грегор. – Требуют огня, чтобы как следует разглядеть нас.

– Спросите их, где нам найти русских?

– Давайте лучше подождем, пока они не удовлетворят свое любопытство, и поищем место для ночлега.

– А русских среди них не видно? – спросил Эссекс.

– Нет, не видно.

Маленький двор был весь завален огромными связками кож. Их охраняли курды, сидевшие на корточках перед жаровнями. Судя по тому, как они неторопливо и степенно поднялись навстречу незнакомцам, это были люди богатые и почтенные. Мак-Грегор выспренно приветствовал их по-азербайджански. Кэтрин с интересом наблюдала, как эти статные, закутанные в бурнусы люди, опершись на длинные ружья, с важностью отвечали на приветствия, а затем оживленно заспорили по-курдски с погонщиком мулов, щедро награждая его тумаками и пинками, так что в конце концов он бросился искать защиты у Мак-Грегора. Они оставили погонщика в покое лишь после того, как Мак-Грегор объяснил им, что это они, приезжие, его задержали. Тогда курды принесли извинения в том, что не могли предоставить путникам лучшего проводника и транспорт, чем этот погонщик и его мулы.

Караван-сарай представлял собой квадратное глинобитное строение с дверью, висевшей на одной верхней петле. Некое подобие веранды, на которой стояло несколько столов и стульев, должно было изображать кофейню. Мак-Грегор вошел в дом и стал звать хозяина. Тот вышел из глазевшей на них толпы. Хозяин был маленький, седой, болезненного вида иранец с крючковатым носом и плаксивым выражением лица. Он объяснил Мак-Грегору, что единственная комната, которая у него есть, слишком убога для таких постояльцев. Тем не менее он запросил за ночлег сто риалов. Мак-Грегор сказал, что он не дал бы таких денег и за дворец, :но все же настоял на том, чтобы им показали эту комнату. Они вошли через сломанную дверь в темный коридорчик; в конце его была земляная лестница. Эссекс щелкнул своей зажигалкой, и при ее свете они поднялись по неровным ступенькам в низкую комнату без двери и с небольшой дырой в потолке. Пол был земляной, а из трещин в полу шел застарелый запах лука и подгоревшего сала.

– Это помещение как раз над кухней, – сказал иранец. – Тут тепло и спать очень хорошо. Я пришлю сына заткнуть соломой дыру в крыше, чтобы вам не дуло.

Мак-Грегор начал громко, с подобающей в таких случаях горячностью выражать свое негодование и не отстал от хозяина до тех пор, пока тот не повел их снова вниз, через кухню, где на полу сидели две женщины, в маленькую комнату с убогой, изломанной мебелью, двумя потертыми ковриками и окошком, затянутым цветной бумагой. Хозяин зажег керосиновую лампу. Кэтрин и Эссекс сели на низкий пыльный диван, а Мак-Грегор продолжал бесконечные препирательства насчет еды, воды, огня, одеял и тюфяков. Под конец он так громко крикнул, что вся кровь бросилась ему в лицо, и хозяин вышел из комнаты, бормоча что-то, оглядываясь на ходу и продолжая спор с Мак-Грегором, хотя тот повернулся к нему спиной.

– Неужели вам придется вести такие бесконечные дискуссии каждый раз, как нам что-нибудь понадобится? – спросил Эссекс.

– Нет, зачем же, – ответил Мак-Грегор. – Можно спать на улице и сидеть впроголодь.

– Не сердитесь, – примирительно сказал Эссекс. – Так это и есть караван-сарай? Неужели нельзя найти что-нибудь получше?

– Он принесет тюфяки, одеяла и воды для мытья. А потом можно будет и поесть.

– Вы не спрашивали его, есть ли поблизости русские?

– Да, спрашивал.

– И что он говорит?

– Говорит, что в жизни ни одного русского не видел.

– Ох, эти русские! Никогда их не оказывается там, где они нужны. Где их ближайший военный пост?

– Он не знает. Повидимому, не ближе, чем в Зенджане или Биджаре.

– Так далеко?

– Тут, на другом конце деревни, кажется, есть пост иранской армии, – сказал Мак-Грегор. – Я схожу туда, узнаю, не могут ли они нам помочь, но едва ли мы от них чего-нибудь добьемся.

– Как ваша нога? – спросила Кэтрин, приглядываясь к его неловким движениям.

– Да все время сползает повязка.

– Вы бы хоть немного посидели, – сказала она.

– Мы проторчим тут бог знает сколько, если сейчас же не взяться за дело. – Мак-Грегор был зол на всех. – Надо было переночевать около машины, а потом вернуться в Зенджан. Все равно, ближе мы запасных частей не найдем, так и будем сидеть здесь.

– Ну, что ж, тогда отправимся дальше без форда! – заявил Эссекс. – Нам стоит только предъявить свои документы русским, и мы получим у них транспорт.

– Да, только для этого надо найти русских, – сказал Мак-Грегор и ушел. Уже во дворе его догнала Кэтрин и пошла рядом с ним легкой, упругой походкой, чтобы подчеркнуть свое бодрое и миролюбивое настроение.

– Вы и на меня сердитесь? – спросила она, когда они выбрались сквозь пролом в стене.

– Я не сержусь, – сказал он. – Просто мне досадно.

– Почему?

– Нечего было забираться сюда. Напрасная трата времени.

– Вы в этом уверены? – сказала она. – Гарольду полезно будет испытать кое-какие неудобства.

– Вряд ли это ему поможет, – сказал он.

– Вы не очень-то легко применяетесь к обстоятельствам.

– Когда это необходимо… – начал он.

– Для человека вашей профессии вы проявляете удивительную негибкость мысли. Вам надо бы использовать затруднительное положение Гарольда, а не сетовать на собственные трудности.

– А, он все равно не может понять того, что здесь происходит.

– Если он не может, – сказала Кэтрин, – значит и я не могу.

– Ну, зачем вы так говорите?

Она не успела ответить. Мак-Грегор остановился, чтобы спросить увязавшихся за ними ребятишек, где найти солдат. Они свернули в указанный переулок, а детвора бежала впереди и по сторонам, выспрашивая с ненасытным любопытством подробности о самом Мак-Грегоре и о Кэтрин.

– Что это вы им говорите? – спросила Кэтрин.

– Они хотят знать, откуда мы, и действительно ли вы женщина, и правда ли, что мы прилетели на самолете. Я сказал им, что все это правда.

– Даже то, что я женщина?

– Это, во всяком случае, правда, – сказал он. – И такая, которая временами просто подавляет меня.

– Не верю, – сказала она.

– Вы женщина с головы до пят, – сказал он и пробормотал что-то по-персидски.

– Что вы сказали?

– Это я не вам, – ответил он.

– Неправда! Что вы сказали?

– Я сказал, что жемчужину вашей женственности унес океан, чтобы узнать, как создаются такие жемчужины.

Кэтрин притихла. – Вы всегда изумляете меня, – сказала она с расстановкой. – Неужели вы действительно умеете так красиво говорить?

– Это просто персидская речь такова, – ответил он. – Если вы с Эссексом жаждете эстетических наслаждений, вам надо изучить этот язык. В нем больше красоты, чем в пейзажах с минаретами.

– А вы думаете, я могла бы одолеть персидский язык?

– Вы это серьезно?

– Вполне серьезно!

– Вам это далось бы очень легко. – Его голос гулко раздавался в пустоте улицы, стиснутой глинобитными домишками. – Я уверен, что у вас дело пошло бы успешно.

– А вы возьмитесь учить меня.

– Охотно! – сказал он. – Не зная языка, никогда по-настоящему не поймешь того, что здесь происходит. Хотя, мне кажется, кое-что вы уже понимаете, и даже лучше, чем я.

– Ну, едва ли, – сказала она. – Но я понимаю, как важно знать, что происходит в этой необычайной стране.

– Серьезно?

– И как это важно именно для Гарольда.

– Мне жаль Эссекса, – сказал Мак-Грегор. – Он никогда не поймет до конца того, что здесь происходит.

– Может быть, Гарольд и невыносим, – сказала она терпеливо, – но вы должны за него держаться. Он человек значительный, и его значение еще возрастет, когда мы вернемся в Лондон. И ваше значение тоже. Назревают большие дела, и Гарольду предстоит решать очень серьезные вопросы, так что вам есть смысл немножко потерпеть.

– Я понимаю, что все это очень серьезно, – сказал он.

– А мне кажется, не понимаете. Я уверена, вы удивитесь тому, как обернется дело в Лондоне. Смысл нашей поездки не исчерпывается иранскими событиями. Ведь то, что происходит здесь, – это лишь часть чего-то гораздо более важного.

– И это я понимаю, – сказал он.

– Тогда вы не должны сердиться на Гарольда. Ему невероятно трудно понять все это. Поверьте мне, я-то знаю. У него огромные связи и влияние, и если вам удастся убедить его в чем-нибудь здесь, это может существенно изменить политику, которая делается в Лондоне.

– Что толку во всех этих дипломатических соображениях сейчас, когда судьба нас забросила бог весть куда, – сказал он, и Кэтрин не стала продолжать.

Военный пост помещался в бывшей тюрьме, окруженной большим двором. Там было десятка полтора-два нижних чинов тегеранской жандармерии. Офицер, их начальник, проводил время в соседней кофейне; за ним послали. Как только он пришел, Мак-Грегор сейчас же понял, что перед ним заядлый курильщик опиума. Это был еще молодой человек, но со старческим лицом, обросшим щетиной и подернутым синеватыми тенями. Глаза у него были припухшие, красные и, казалось, полные невыплаканной тоски; видимо, забвение всех горестей не давалось ему. Он не поздоровался войдя и, покачиваясь на каблуках, недоуменно уставился на Кэтрин, которая рукой в красной перчатке перебирала цепочку на шее. Мак-Грегора он и вовсе не разглядел. Когда Мак-Грегор спросил его, где находятся русские, он закрыл глаза, чтобы как-нибудь разобраться в сумятице, царившей у него в мозгу, и найти слова для ответа.

– Он болен, – сказала Кэтрин.

– Он накурился опиума, – объяснил ей Мак-Грегор.

Офицер прикусил кончик языка и снова зажмурился, тщетно стараясь связать свои мысли и достигнуть какой-то ясности сознания. Закрыв глаза, он сразу же потерял равновесие и должен был ухватиться за одного из своих солдат, чтобы не упасть, но тут же зажмурился еще сильней, словно это помогало ему держаться на ногах. Потом он закричал, замотал головой, и слезы медленно поползли у него по щекам, растекаясь струйками в жесткой черной щетине. Лицо его исказилось от напряжения, голова запрокинулась назад так, что казалось, вот-вот жилы на шее лопнут. Мучительная гримаса сводила его лицо, видно было, что он изо всех сил борется, чтобы сохранить последние проблески сознания, и терпит неудачу в этой борьбе уже не в первый раз. В отчаянной тоске он крикнул: «Господь создатель, господь создатель!» – и в этом призыве обрел на мгновение желанную, но горькую ясность ума. Это сразу сокрушило его. Лицо у него перекосилось, он застонал, покачнулся и рухнул наземь. Солдаты выволокли его в другую комнату, а потом вернулись, чтобы ответить на вопрос Мак-Грегора о русских.

– Русские, – сказал один из них, – в Зенджане, ближе их нет.

– Врешь, – сказал другой. – Они в Биджаре и Назирабаде и, кроме того, они стоят у моста по дороге в Марагху.

Солдаты заспорили, и Мак-Грегор решил, что спрашивать бесполезно. Поблагодарив их, он повернулся к выходу, и третий солдат сказал ему вслед: – Господин! Русские повсюду и нигде. Это просто духи, которые являются нам! – Все засмеялись, Мак-Грегор тоже засмеялся и увел Кэтрин, предоставив солдатам продолжать мирный спор о местонахождении русских.

– Ну? – спросила Кэтрин.

– Они не знают, где русские. Поблизости русских нет.

– Какой жалкий этот офицер. – При одном воспоминании о нем она вздрогнула и ухватилась за руку Мак-Грегора.

Мак-Грегор пожал плечами.

– Более половины всего местного населения курит опиум, – сказал он.

– Не отделывайтесь от этого так легко, – нетерпеливо перебила его Кэтрин.

– Вовсе я не отделываюсь, – проговорил он мягко. – Я просто хочу объяснить вам существующее положение вещей.

– И все курильщики доходят до такого состояния?

– Нет, конечно. Есть разные степени.

– Но для чего же…

Он остановил ее движением руки. – Чтобы забыть, как трудно жить на свете. Чтобы забыть холод, чтобы забыть голод и нищету.

– Но почему же с этим не борются! – воскликнула она.

– А кто должен бороться? – спросил он с расстановкой.

– Не знаю. Кто позволяет это? Кто повинен в этом?

– Господа из Тегерана, которые пользуются нашей безоговорочной поддержкой. Опиум помогает одурманивать и расслаблять народ настолько, что он уже не способен сколько-нибудь изменить жалкие условия своего существования. Мы поддерживаем здесь тех, кто поощряет курение опиума, потому что это помогает им сохранять свое положение и авторитет. Если вы действительно хотите знать, кто в этом повинен, то, по-моему, повинны мы. Некоторые из наших самых влиятельных друзей в тегеранском правительстве – владельцы обширных плантаций опиумного мака.

– А разве не существует международного контроля над торговлей наркотиками?

– Существует. Контролеры время от времени задерживают каких-нибудь курдов, которые, всячески изощряясь, контрабандой провозят опиум в Ирак и Турцию.

– Но ведь мы могли бы легко положить этому конец?

– Бесспорно!

– Как мало мы знаем о том, что тут творится! – воскликнула она.

– Хотя бы об этом узнал весь свет, все равно здесь ничего бы не изменилось, – с горечью сказал Мак-Грегор.

– Неправда! – запротестовала Кэтрин. – Вот в том-то и дело, что никто об этом ничего не знает. Даже я об этом ничего не знала, пока не очутилась вот тут, на месте. Я не думаю, чтобы кому-нибудь в Англии все это понравилось, если бы только там знали правду.

– Но там не знают и не узнают никогда, – сказал он.

Орава ребятишек снова окружила их. Кэтрин дала одному из них плитку шоколада и ласково сказала по-английски, чтобы он поделился с остальными. Мальчишка тотчас же пустился наутек, за ним погнались другие, и началась драка из-за шоколада.

Кэтрин огорченно смотрела на них.

– Я вовсе не хотела этого, – сказала она.

Это была совсем другая Кэтрин, какой он до сих пор не знал, – отзывчивая, свободная от всякой позы. Ему открылась на миг ее душевная прямота, и он был изумлен тем, с какой силой проявилась в ней эта черта. Но тут же ему припомнилось, с каким доверием он к ней однажды отнесся и с каким жестоким цинизмом она этим доверием злоупотребила. Он подумал, что мысль о прямоте Кэтрин всегда будет пробуждать в нем воспоминание о ее вероломстве.

В караван-сарае их ждал Эссекс, расположившийся на диване, прикрытом серым одеялом. В углу комнаты горела керосинка, и возле нее, на тюфяке, сидел иранец в длинном бутылочно-зеленом халате, из-под которого виднелось другое, светложелтое одеяние, доходившее до щиколоток. Для современного Ирана это был необычный костюм, но Мак-Грегор не удивился, потому что сразу увидел бороду и островерхий зеленый тюрбан, дополнявшие внешний облик незнакомца.

– Господь да пребудет с вами, – приветствовал иранец Мак-Грегора.

– Мир да пребудет с тобой, – ответил Мак-Грегор.

Его несколько раздосадовало, что тот обращался к нему, как к неверному. Призывая на его голову не мир, а бога, иранец обнаруживал свой религиозный фанатизм. Для неверного не может быть мира.

– Этот тип как вошел, так до сих пор все что-то бормочет, – заявил Эссекс. – Он распорядился, чтобы сюда принесли керосинку и еще другие вещи и, кроме того, все время сует мне какое-то письмо. Узнайте, кто он такой и что ему надо.

– Он сеид, – сказал Мак-Грегор.

– Это еще что такое?

– Он потомок пророка, – разъяснил Мак-Грегор. – Они все вообще ходят в зеленом, но такого выдержанного во всех деталях облачения я уж много лет не видел.

– Он священнослужитель?

– Вроде того, – ответил Мак-Грегор. – Судя по его приветствию, он, во всяком случае, фанатик.

– Ну, так прогоните его отсюда.

Сеид снова протянул письмо. Он спросил, говорит ли Мак-Грегор по-персидски и может ли прочитать это письмо, которое он принес как рекомендацию, услышав, что здесь находятся англичане, путешествующие с официальной миссией. Мак-Грегор поднес письмо поближе к керосиновой лампе, чтобы прочитать его. Эссекс сказал, что это не важно, а вот нашел ли он русских?

– Здесь русских нет, – ответил Мак-Грегор, – и никто не знает, где их можно найти. Нам остается только вернуться в Зенджан.

– Назад мы не поедем! – сказал Эссекс. – И нам надо во что бы то ни стало доставить сюда машину.

– Вы хотите знать содержание этого письма?

– А там есть что-нибудь важное?

Мак-Грегор провел языком по губам. – Это письмо начальника разведотдела иранского генерального штаба.

– И о чем идет речь?

– Оно гласит, что податель сего облечен полным доверием генерального штаба, и призывает всех представителей иранских властей оказывать ему всяческую поддержку в его работе.

– Какой работе?

Мак-Грегор пустился в одну из своих длиннейших бесед по-персидски, которые всегда так раздражали Эссекса. Впрочем, из уважения к Эссексу, он на этот раз постарался сократить разговор, прервав сеида на полуслове.

– Все это довольно сложно, – сказал Мак-Грегор. – Он говорит, что прибыл сюда для восстановления истинной веры среди отверженного богом народа Иранского Азербайджана. Он говорит, что русские совратили истинно верующих, сделали их недостойными безбожниками и создали политическую партию неверующих, которая и захватила власть в Азербайджане. Цель, приведшая его сюда, – начать священную войну против этих неверующих и создать на религиозной основе политическую партию, которая будет бороться с демократами и послужит оплотом истинной веры в самом сердце Иранского Азербайджана.

– Но почему именно здесь, в этом богом забытом селении? – спросил Эссекс.

– Он говорит, что именно здесь есть реальная надежда на успех.

– Вот как?

– Он говорит, что здесь его знают и что демократическое правительство еще не распространило своего влияния на этот район из боязни раздражить курдов. Несколько организаторов демократической партии приезжали сюда из Тегерана, но их повесили, как предателей и неверных. Его собственная партия – «партия религиозного действия» – сильна здесь потому, что ему удалось хорошо организовать ее Он рассчитывает получить вскоре значительную помощь из Тегерана. По сути дела, это и есть то религиозное возрождение, о котором мы говорили в Тегеране, – добавил от себя Мак-Грегор.

– Что ему надо от меня? – спросил Эссекс.

– До этого я еще не добрался, – ответил Мак-Грегор и возобновил разговор с сеидом по-персидски, допытываясь, чего он хочет от Эссекса.

– Мне нужна его помощь, – ответил сеид.

– Мы христиане, – сказал Мак-Грегор. – Неужели ты будешь искать у неверных помощи против своих братьев-мусульман?

– Нет бога, кроме бога, и Магомет – пророк его. Я прошу поддержки именем бога, а не именем пророка.

– Чего же тебе надо?

– Мне нужна ваша помощь. Мы очень бедны, а влияние требует издержек.

– У нас нет денег, – сказал Мак-Грегор.

Сеида оскорбило прямое упоминание о деньгах, но он быстро успокоился и продолжал: – Обратитесь с речью к жителям здешней округи и скажите им, что скоро англичане и американцы придут изгнать русских, и если они, местные жители, хотят остаться в живых, пусть лучше не помогают демократическим безбожникам, которые подкуплены русскими.

– Даже тут, на краю света! – сказал Мак-Грегор по-английски.

– Ну, что же? – осведомился Эссекс.

– Он хочет, чтобы вы произнесли речь о том, что мы собираемся воевать с русскими и что не рекомендуется помогать демократическому правительству.

– Он хочет, чтобы я произнес речь?

– Именно такую, как я говорю.

– Передайте ему, что я не могу этого сделать, – небрежно сказал Эссекс. – Передайте ему, что пока еще у меня нет на это полномочий от моего правительства.

– Скажите ему, что все это чушь! – вмешалась Кэтрин. – Нельзя относиться так снисходительно к подобным разговорам, Гарольд! Этим вы только поощряете их.

– Не беспокойтесь, – сказал ей Эссекс. – Я уверен, что Мак-Грегор добавит от себя, где я не договорю.

– Можете не сомневаться, – усмехнулся Мак-Грегор. – Я уже сказал ему, что вы доложите о нем союзным властям, если он не прекратит подобных разговоров.

Эссекс был настроен явно несерьезно. – Пусть придет завтра утром. Сейчас я слишком устал, чтобы разбираться во всей этой каше.

– Он говорит, что завтра у них религиозный праздник.

– Жаль! А разве завтра пятница?

– Нет. – Мак-Грегор не настолько интересовался сеидом, чтобы расспрашивать его дальше, хотя бы о завтрашнем религиозном празднике. Но сеид, к его изумлению, сам объяснил, что на другой день состоится тазия – религиозная процессия в память убиения шиитских святых нечестивцами из другой магометанской секты – суннитов. Мак-Грегор знал, что идет месяц мухаррам, траурный месяц арабо-персидского календаря, когда обычно и происходит тазия. Но настоящие тазии были запрещены прежним шахом, который ограничил проявление религиозного фанатизма вывешиванием черного траурного флага на домах и мечетях. Однако сеид был явно себе на уме и, преследуя определенные политические цели, допускал подобные вольности. Мак-Грегор в точности передал ему выраженное Эссексом сожаление, что встреча их на другой день не может состояться, и затем распростился с ним. Сеид ушел, недовольно бормоча что-то себе под нос – что именно, Мак-Грегор не расслышал.

– Ну, теперь надо выручать машину, – сказал Мак-Грегор.

– Как вы думаете, наш друг, погонщик мулов, найдет ее? – Эссекс тяжело опустился на диван.

– Это рискованно во многих отношениях, – ответил Мак-Грегор. – Придется мне отправиться вместе с ним.

– Не надо, Мак-Грегор! – сказала Кэтрин.

– С вас пока хватит, – сказал Мак-Грегору Эссекс. – Лучше я поеду.

– Едва ли вы найдете дорогу… – начал Мак-Грегор.

– Как-нибудь найду, – довольно благодушно проворчал Эссекс. Это означало, что Мак-Грегор недооценивает Эссекса, сомневаясь в его способности ориентироваться, и что тем хуже для Мак-Грегора.

– Не советую вам рисковать, – мягко возразил Мак-Грегор. – Тут все что угодно может случиться.

– Ну что ж! – Эссекс стал натягивать куртку.

– И как вы вообще обойдетесь, не зная языка?

– Как-нибудь обойдусь, – ответил Эссекс. – Вы только разыщите мне этого погонщика и отправьте нас. Вот все, что от вас требуется. И не теряйте времени.

Мак-Грегор понял, что Эссекс уже твердо решил отправиться за фордом, и этим он словно бросал вызов Мак-Грегору и Кэтрин.

Кэтрин не последовала за ними к выходу, и Эссекс, задержавшись на пороге, довольно ядовито заметил: – Надеюсь, что вы с Мак-Грегором будете вести себя примерно.

– Я могу обидеться! – отозвалась Кэтрин, но далеко не так резко, как можно было ожидать.

Мак-Грегор понял скрытое предупреждение, заключавшееся в словах Эссекса, но он был слишком утомлен, чтобы думать о соперничестве. Ему хотелось поскорее лечь и хоть как-то унять пульсирующую боль в ногах и жжение в ссадинах на лице. Но прежде он должен снарядить Эссекса в путь. В конце концов, слава богу, что Эссекс славный малый и готов проехать верхом на муле пять-шесть миль, чтобы доставить на место неисправную машину. Пока Эссекс закусывал остатками шоколада и фруктов из дорожных запасов, Мак-Грегор пошел разыскивать погонщика мулов и торговаться с ним насчет платы за услуги.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Когда Эссекс ушел, Мак-Грегор с аппетитом поел густого рису, поданного хозяином караван-сарая, а потом Кэтрин перевязала ему ногу и промыла ссадины на лице. Он, не споря, согласился занять лучший тюфяк, растянулся на нем и забылся тревожным сном – его беспокоила мысль об Эссексе. Кэтрин, повидимому, больше доверяла способности Эссекса позаботиться о себе: она крепко спала, не вздыхая и не ворочаясь, и Мак-Грегор, проснувшись, не стал будить ее.

Однако когда Эссекс вернулся, Кэтрин уже не спала и, увидев его, приподнялась.

– Вы живы, Гарольд? – спокойно спросила она.

– Жив. Спите, спите.

Мак-Грегор повернул к нему голову. – Ну как, благополучно?

– Более или менее, – ответил Эссекс. – Трудно было вытащить машину из русла реки. Вот и все.

– Вы что-нибудь ели? – заботливо спросила Кэтрин.

– Да, спите, спите.

Эссекс уже успел с помощью Аладина снять сапоги, потом пожелал ему спокойной ночи, разделся, натянул шелковую пижаму и улегся на диван, на который Кэтрин и Мак-Грегор не претендовали.

Он с наслаждением потянулся и немедленно заснул Кэтрин несколько минут прислушивалась к его ровному дыханию и тоже уснула. Мак-Грегор долго лежал без сна, думая о том, как трудно понять этих двух людей и как в то же время было бы интересно их понять.

С этой приятной мыслью он заснул и наутро проснулся позже всех, когда яркое солнце уже заливало комнату сквозь заклеенное бумагой окошко.

Все тело у него ломило, и, пытаясь приподняться, он невольно застонал. Ни Кэтрин, ни Эссекса не было в комнате, но сапоги Эссекса стояли у стены напротив. В комнате было холодно. Из кухни тянуло запахом жареного. Почувствовав голод, Мак-Грегор решил, что он здоров, несмотря на боль в ноге и во всем теле. Голова была свежа. Он осторожно пощупал ранки на лице. Они уже затянулись корочкой и не досаждали ему больше. Мак-Грегор тут же забыл о них и чувствовал только, что ему надо побриться. Он снял пижаму, натянул брюки, надел носки и сапоги. Пока он спал, чемодан его внесли в комнату; он достал полотенце и вышел во двор.

Как в большинстве караван-сараев на севере Ирана, все двери тут выходили в тесный внутренний двор. Комнаты для приезжих купцов и путников чередовались с конюшнями, чтобы тепло, исходящее от лошадей и мулов, не пропадало даром. Курдов не было видно; Аладин восседал посреди двора перед костром и готовил завтрак из консервов. Машина стояла тут же, и Аладин сердито кричал на мальчишек, пытавшихся залезть в нее. Он обрадовался Мак-Грегору, и между ними завязалась непринужденная беседа, к которой так хорошо приспособлен персидский язык. Они невольно заговорили на этом языке, потому что он куда выразительнее английского.

У Аладина была приготовлена вода, и Мак-Грегор, раздевшись до пояса, стал мыться, продолжая разговаривать с Аладином, поливавшим его из жестянки. Мак-Грегор спросил, как они выбрались из русла реки. Афганец сказал, что Эссекс приехал как раз во-время, потому что еще немного – и на них напали бы курды. Аладин очень тревожился, пока мулы медленно тащили машину, но лорд Эссекс почти всю дорогу преспокойно спал на заднем сиденье. Более того, Эссекс уже ходил с ним утром по деревне, расспрашивая о русских, о том, как можно уехать отсюда, о лошадях. Потом Эссекс отослал его домой готовить завтрак, а сам с ханум пошел осматривать мечеть.

Аладин поливал Мак-Грегору голову, косясь одним глазом на кастрюлю, другим – на форд и явно не заботясь о том, куда попадает вода. Появление во дворе Кэтрин и Эссекса так заинтересовало его, что он пустил струю Мак-Грегору за пояс, и тот завопил, требуя полотенце.

Кэтрин злорадно засмеялась.

– Вам не холодно? – спросила она, когда Мак-Грегор схватился за полотенце.

– Очень холодно, – ответил Мак-Грегор. Вытерев шею и грудь, он выпрямился и, не снимая с плеч полотенца, повернулся к ним. Губы Кэтрин были не накрашены, лицо разрумянилось от холодного утреннего воздуха. Эссекс, хотя и небритый, тоже выглядел свежим и бодрым. Он был не в бриджах, а в вельветовых брюках и желтых ботинках.

– Посмотрите, – сказала Кэтрин. – Мне почистили башмаки.

Мак-Грегор размахивал руками, чтобы согреться, и она заметила у него на груди темный широкий рубец от затянувшейся глубокой раны.

– От чего это у вас? – спросила она.

Он прикрыл рубец руками. – Ожог.

– Как это случилось?

– Грузовик загорелся, – сказал он и ушел в дом.

Мак-Грегор оделся, расчесал волосы и пощупал щетину на подбородке. Он решил, что пусть уж лучше растет борода, чем мучиться с бритьем. Потом он снова вышел во двор, и они втроем уселись на подножку форда, предпочитая завтракать, закутавшись в пальто и одеяла, чем дышать спертым воздухом караван-сарая.

Аладин приготовил на завтрак сосиски, и по мере того как другие постояльцы выходили во двор и останавливались погреться у костра, англичане все сильнее чувствовали, что этим людям их завтрак кажется верхом роскоши. Сами они ели маленькие плоские хлебцы, сушеный инжир и чернослив. Зрители, не стесняясь, вслух обсуждали еду чужеземцев, и один из них попросил у Аладина пустые жестянки из-под консервов. Аладин, с подобающей ему важностью, заявил, что его не интересует судьба жестянок – пусть берет кто хочет.

– Если бы у меня была тысяча таких банок, – сказал один купец, – я стал бы миллионером. Может, продадите несколько?

– Нет, – отрезал Аладин.

– Спроси своих господ, – сказал купец. – Это им решать.

– Сам проси, – ответил Аладин.

– Они говорят по-нашему?

– Лучше тебя.

– Простите меня, – сказал купец, обращаясь к Эссексу, Мак-Грегору и Кэтрин. – Я не знал, что вы меня понимаете. Не угодно ли вам купить хороший ширазский ковер или тавризское серебро? Еще могу предложить шелка и бумажные ткани из Алеппо.

– Мы весьма признательны, – ответил Мак-Грегор, – но нам ничего не нужно.

– У меня есть все, что вы могли бы пожелать, – настаивал купец. – Я хотел бы купить у вашего слуги банки со съестным, инструмент, которым их открывают, и кое-что из утвари.

– Все это нам самим нужно, – сказал Мак-Грегор.

С терпеливой настойчивостью человека преуспевающего и сытого купец продолжал учтиво предлагать свои товары, пока не убедился, что все его попытки заключить сделку тщетны. Тогда он привлек к беседе другого купца, постарше, и тот сказал, что всегда восхищался умением англичан торговать. – Благодаря честности одного англичанина, – заявил он, – Иран занял первое место в мире по торговле моим товаром.

– Вот как? – сказал Мак-Грегор. – Позволь узнать, чем ты торгуешь?

– Я торгую опиумом высшего качества, – ответил стаик. – У меня товар свежий, чистый, неподмешанный, проверенный и полновесный. Этим совершенством нашего товара мы обязаны мудрому и благородному англичанину, который приехал в Исфахан много-много лет тому назад и объяснил нам, что чистота и доброкачественность нашего товара обеспечат нам постоянный спрос на него. С того дня мы торгуем только неподмешанным опиумом. И ныне это лучшее в мире зелье как для мужчин, так и для женщин и детей. Оно превосходно для постоянного потребления и не вызывает неприятных последствий, которыми обычно сопровождается курение слишком маслянистого восточного опиума. Мы так признательны этому великому англичанину за то, что он внес честность в торговлю опиумом, что я прошу позволения преподнести каждому из вас по серебряному ящичку с моим товаром – с чудеснейшими черными жемчужинами непрерывного наслаждения.

– Спешу заверить тебя, что я недостоин такого подарка, – сказал Мак-Грегор.

– Напротив, – возразил купец. – Мой подарок недостоин твоих славных предков.

Мак-Грегор отверг три серебряных ящичка и сообщил заинтригованным Кэтрин и Эссексу, что за такое внимание они должны благодарить своего славного предка, который подвел под производство опиума в Исфахане столь солидную моральную базу.

– В жизни не слыхал ничего смешнее, – сказал Эссекс.

Кэтрин, еще живо помнившая одурманенного опиумом офицера, не находила тут ничего смешного.

– Если этот старик из Исфахана, чего ради он сюда приехал? – спросил Эссекс.

– Я только сейчас понял, что в этой деревне изготовляют опиум, – ответил Мак-Грегор. – Чувствуете запах гнилых яблок?

– Да.

– Так пахнет опиум в жидком виде. Этот купец, вероятно, скупает здесь сырье.

– Дайте ему две-три банки, и мы возьмем его ящички, – сказал Эссекс.

– Нет. – Кэтрин отрицательно покачала головой.

– Дорогая Кэти, не ломайтесь.

– Какая гадость! – сказала она.

– О, господи! Вас смущает этот англичанин? – Сам Эссекс был в восторге от своего соотечественника.

– Страшно подумать, что он сделал, – сказала она. – Мы иногда бываем просто чудовищами.

– Какая чепуха! – Эссекс самолично произвел обмен товарами, обернув дело так, что вместо взаимных подарков получилась купля-продажа. Впрочем, он тут же раскаялся в своем поступке, заметив, что Кэтрин не на шутку рассердилась, и отказался от мысли преподнести ей один из ящичков в память о забавном дорожном приключении. Сам он, разумеется, расскажет о нем – не преминув упомянуть об англичанине, – когда будет показывать ящичек в более цивилизованном обществе. Из этого ящичка выйдет отличная табакерка.

Чтобы отвлечь внимание от своего промаха, вызвавшего неудовольствие Кэтрин, Эссекс встал и объявил Мак-Грегору, что нашел парикмахера. Им обоим не мешает побриться. Кроме того, он хочет обсудить с Мак-Грегором, как им добраться до Биджара.

– Я уже изучил обстановку вместе с Аладином сегодня утром, – сказал он Мак-Грегору на пути в парикмахерскую. – Повидимому, никакого транспорта, никаких средств передвижения до Биджара не имеется, и я решительно не знаю, где мы можем найти русских.

– Я не могу понять, почему вы так стремитесь в Биджар. Это же не Азербайджан. Биджар находится в провинции Арделан, то есть в Курдистане. Нас как будто бы должен интересовать Азербайджан?

– Вы все еще пытаетесь сбить меня с моего пути, – добродушно усмехнулся Эссекс. – У меня есть особая причина стремиться в Биджар. Я знаю, что это курдский город. Я даже надеюсь проникнуть еще глубже в Курдистан – в Сеннэ.

Мак-Грегор отметил про себя, что Эссекс уже освоился с географией Ирана. Он, повидимому, хорошо изучил эту часть их маршрута.

– Разве это так важно? – спросил Мак-Грегор. – Нельзя ли нам миновать Курдистан и повернуть на север?

– Вы иногда ставите меня в тупик, Мак-Грегор. – Эссекс помог Кэтрин перешагнуть через лужу, не обращая внимания на прохожих, с удивлением глядевших на них. – Сколько раз мы с вами об этом говорили, а вы никак не можете понять, какое значение имеет для Британской империи этот уголок мира.

– Какой уголок? Азербайджан или Курдистан?

– И тот и другой. В данный момент меня занимает Курдистан. И Биджар и Сеннэ находятся в Арделане, короче говоря, близ границы Ирака. Так ведь?

– Так.

– А в Ираке живет много курдов, так ведь?

Мак-Грегор сказал, что ему это известно.

– Словом, курды населяют всю территорию вокруг Мосула, – продолжал Эссекс,- а в Мосуле расположены наши крупнейшие нефтяные разработки в Ираке, и, помимо этого, Мосул – центр и других наших жизненно важных интересов и коммуникаций.

– И это мне известно, – повторил Мак-Грегор. – Вы только и думаете, что о нефти!

– Так почему же вас удивляет, что я интересуюсь Арделаном, или Курдистаном, или как это там называется? Что бы курды ни делали здесь, это окажет непосредственное влияние на наших иракских курдов. И наоборот, я полагаю. Нам нужно дружественное население по эту сторону границы с Ираком, такое население, которое не подпадет под влияние русских. Кто его знает, может быть, русские уже создают движение за независимость Курдистана, вовлекая в него и наших иракских курдов.

– Всегда существовало движение за независимый Курдистан.

– Мы не можем допустить этого на нашей иракской границе, – объявил Эссекс.

– Так, значит, вы намерены заехать в такую даль только для того, чтобы установить, наблюдается ли среди курдов растущее движение за независимость?

– Вовсе нет. Мы располагаем достаточными источниками информации на местах, и мы заслали сюда надежных людей из Ирака. Информации у меня довольно. Но я хочу показать курдам, что правительство Великобритании проявляет к ним такой интерес, что послало к ним ни больше, ни меньше, как меня. А, кроме того, быть может, нам удастся заручиться дружбой кое-кого из непокорных шейхов. Большинство из них, вероятно, нетрудно купить, но некоторые требуют более искусной обработки, особенно сейчас, когда дело здесь принимает серьезный оборот.

– Интересно, как вы этого добьетесь?

– Я предполагаю, что вы едете со мной?

– Разумеется.

– И я надеюсь, что вы поможете мне своим богатым опытом?

– Вам будет мало пользы от меня, – вяло ответил Мак-Грегор.

– Ничего. Я позабочусь о том, чтобы от вас была польза. Но сначала нам нужно добраться туда – и как можно скорее. Я не могу больше терять время в этой дыре.

Мак-Грегор молча дожидался продолжения, понимая, что план у Эссекса уже разработан.

– Аладин поедет обратно в Зенджан, найдет там русских и достанет у них запасные части, – рассудительно начал Эссекс. – А мы втроем отправимся в Биджар и подождем его там или поедем дальше и будем ждать его в Сеннэ.

– А как мы доедем до Биджара или до Сеннэ?

– Верхом, – спокойно сказал Эссекс.

Мак-Грегор не засмеялся. Ответ был так типичен для Эссекса, что Мак-Грегор даже не удивился.

– Мы с Аладином все уже разузнали, – сказал Эссекс. – Лошади здесь, повидимому, недороги. Но нанимать их очень сложно, потому что сразу нужно брать целый караван с проводниками, да и лошади плохие. Мы нашли человека, который согласен продать нам четырех лошадей и всю сбрую. Теперь остается только пойти к нему и выбрать, что получше. Что вы скажете, Мак?

Мак-Грегор посмотрел на Кэтрин, но ее лицо выражало полное равнодушие.

– Вы умеете ездить верхом? – спросил его Эссекс.

– Более или менее, – ответил Мак-Грегор.

– Так в чем же дело?

– Ехать верхом – это очень долго.

– Лучше, чем сидеть здесь и дожидаться неизвестно чего. Мы доберемся до Биджара за два дня, а то и меньше.

– Дорога трудная.

Эссекс кивнул. – Знаю. Но я с удовольствием погляжу на эту страну, сидя в седле. Именно так и надо здесь путешествовать. И Кэти и мне очень хочется совершить такую прогулку, и мы уже предвкушаем удовольствие от нее. – Правда, Кэти?

Кэтрин пожала плечами, но было совершенно очевидно, что она на стороне Эссекса.

Мак-Грегор видел, что они в самом деле радуются предстоящей поездке, и не мог понять их. Дорога будет тяжелая, долгая, и, по всей вероятности, большую часть пути придется идти пешком. Местность суровая, гористая. А между тем они оба радовались, словно им предстояла охота на лисиц или еще какое-нибудь спортивное развлечение, на которые так падки англо-саксы.

– Где вы нашли лошадей? – спросил Мак-Грегор.

– Около мечети, у одного барышника. У него полон двор лошадей. Неважные скакуны, но на этот случай сойдут, и я выберу самых молодых. А теперь пойдемте побреемся.

Они уже несколько минут стояли перед дверью парикмахерской, и хозяин с нетерпением и надеждой во взоре посматривал на них. Когда они стали подниматься на крылечко, Мак-Грегор подумал о том, какой переполох произведет появление Кэтрин в деревенской цырюльне, но вдаваться в такие тонкости было некогда. Розовощекий парикмахер с поклоном проводил их в свое заведение.

Парикмахерская оказалась маленькой комнатой с глинобитными стенами, когда-то, видимо, выкрашенными в бледноголубой цвет. Теперь они были почти черные, и вся комната пропиталась тяжелым липким запахом жасмина и дешевой помады. Затворив за собой дверь, Мак-Грегор почувствовал себя отрезанным от остального мира. В комнате царил полумрак, только из узких окошек падал тусклый свет; не было ни кресел, ни зеркал; в стенах виднелось несколько углублений вроде ниш. В одной из них на потертом коврике лежал человек. Борода его была обложена капустными листьями. Он мирно спал, сложив руки на круглом брюшке.

– Бога ради, что это такое? – Эссекс, снимавший пальто, ткнул пальцем в сторону спящего.

– Красит бороду, – пояснил Мак-Грегор.

– В оранжевый цвет! – воскликнула Кэтрин.

– Это кашица из хны. – Мак-Грегор снял с нее пальто и передал его хозяину. – Когда хна отмоется, борода будет темнокаштанового цвета. Старики издавна придерживаются этого обычая.

Парикмахер был маленький круглый человечек и для иранца прекрасно выбрит. Он действовал проворно, но держался очень независимо. Начал он с того, что исчез за тростниковой занавеской и, быстро вернувшись с тремя стульями, усадил троих посетителей возле колченогого столика, на котором стояла глиняная ваза с тремя красными розами. Вокруг каждой розы был узкий ободок из ярко окрашенной бумаги, придерживающий лепестки, отчего цветок походил на распускающийся бутон. Так как ободки не давали розам принять свою естественную форму, то все три цветка были точь-в-точь одинаковые. Мак-Грегор сразу понял, для чего это сделано. Все иранцы очень любят природу и считают, что всякую естественную красоту нужно еще приумножить, особенно когда речь идет о розах и гиацинтах. Кэтрин, которая ничего этого не знала, такой способ приукрашать природу показался безвкусным и варварским. Впрочем, они лишь мимоходом обратили внимание на розы и ничего по этому поводу не сказали.

Воду парикмахер держал в глиняном сосуде, вделанном в земляной пол. Он поставил подле воды четвертый стул и предложил Эссексу, как самому старшему, первым занять его.

Эссекс расстегнул воротничок, сел на стул, и через несколько минут все лицо его было обложено горячими влажными полотенцами.

– Вы путешествующие англичане? – спросил парикмахер, кончив накладывать полотенца.

– Да, – ответил Мак-Грегор.

– Вы приехали к Малул-хану?

– Нет. У нас сломалась машина, – сказал Мак-Грегор. – А кто это – Малул-хан?

– Малул-хан, – ответил парикмахер, – господин над Хаджиабадом. Деревня и вся окрестная земля принадлежат ему. Сам он живет в Тегеране, а сюда присылает своих племянников управлять округом.

– Здесь вся земля под маком?

– До последнего клочка, – ответил парикмахер, обматывая полотенцем шею Эссекса. – Оттого наш хан богат, как сам шах. Говорят, его дворец в Тегеране может поспорить с дворцом шаха.

– А земля все еще принадлежит хану?

– Покамест, да. Быть может, завтра или послезавтра он потеряет ее. – Парикмахер приложил полотенце к темени Эссекса.

– А новое азербайджанское правительство, демократическая партия? Уже приезжал от них кто-нибудь? – спросил Мак-Грегор.

– Два раза. – Парикмахер поднял два желтых от хны пальца. – В первый раз приехал маленький ученый и послал в дом Малула письмо, что он здесь для того, чтобы разрешить земельный вопрос, и хотел бы поговорить с ханом или с его доверенными лицами. Племянник хана, который называет себя Али Бег, пришел к ученому с двадцатью телохранителями. Ученый сказал Али Бегу, что тот должен сеять пшеницу и ячмень вместо мака, а также снизить налоги, меньше брать с крестьян за аренду земли, увеличить их долю в урожае и распустить свою личную охрану. Все это случилось перед самой моей дверью среди бела дня.

– Что же именно случилось?

– Охранники схватили ученого, а Али Бег вошел сюда, взял мою самую большую и острую бритву и своими руками отрезал ученому уши, язык, нос и губы, а потом отдал бритву охранникам, и они вырезали ему половые органы. Али Бег велел привязать ученого к своей лошади и поскакал, а потом труп его бросили в бетонный колодец, который строит Али Бег.

Мак-Грегор молчал, думая о том, что, видимо, ему никуда не уйти от насилия и зверств.

– Недели через две приехал второй, – как ни в чем не бывало продолжал парикмахер. – Этот был храбрый, как лев. Он не стал писать письмо Али Бегу. Он был высокий, с большими усами. Такие писем не пишут. Он не стал дожидаться Али Бега. Он сам пошел к нему, один, прямо к его двери. Такого человека у нас не было с того самого дня, как Саттар-хан защищал Тавриз. Я не видел смерти этого второго тавризца, но, кажется, его разорвали на части, привязав не то к деревьям, не то к лошадям, или затравили собаками. Знаю только, что перед смертью он призывал крестьян восстать против Али Бега и, если нужно, силой взять землю и провести реформы, которых все так давно ждут. Не было у нас такого человека со времен Саттар-хана, – повторил парикмахер, прикладывая последнее полотенце к ушам Эссекса.

– Мак-Грегор! – раздался из-под полотенец приглушенный голос Эссекса. – Долго я буду это терпеть? Скажите ему, чтобы он поторапливался.

– Беспокоит его? – осведомился парикмахер.

– Он хочет, чтобы ты поторопился.

Парикмахер снял полотенце с головы Эссекса, обложил его лицо новыми примочками и потом принялся массировать ему темя так искусно и нежно, что он перестал выражать нетерпенье и даже вздохнул от удовольствия.

– Не понимаю я этих людей из Тавриза, – сказал парикмахер. – Почему они приходят сюда без войска? Какой смысл идти одному, с голыми руками, в стан врагов? Что же это за люди? – Парикмахер покачал головой. – Я верю, что они честные люди. Но разве одной честности довольно? Нужна сила. Какой смысл обещать перемены, если не можешь ничего сделать? Что ты скажешь, англичанин?

– Мне не приходилось самому сталкиваться с таким вопросом, – ответил Мак-Грегор. – Я всегда думал, что применять силу дурно, но, должно быть, все дело в том, против кого направлена сила.

– Вот-вот! – Парикмахер быстро снял полотенца с лица Эссекса. – Вот это верно!

– В этом случае, может быть, и следовало применить силу.

– Сила всегда нужна, – сказал парикмахер.

Эссекс, отдуваясь, ощупывал свое багровое лицо. – Долго этот Фигаро будет возиться со мной? – спросил он Мак-Грегора. – Я, должно быть, красный, как свекла.

– Мы говорили о том, что произошло в их деревне. – Мак-Грегор передал свой разговор с парикмахером, пока тот доставал бритву из шкафчика, где, кроме бритв, лежали ножницы, гребенки, щипцы для удаления зубов, железки для прижигания ранок и прибор для обрезания. Парикмахер направил бритву о широкий ремень и, подойдя к Эссексу, отклонил его голову, собираясь приступить к бритью.

– Он же не намылил мне лицо, – сказал Эссекс, отталкивая парикмахера.

– Здесь этого не делают, – сказал Мак-Грегор. – Можешь брить, – обратился он к парикмахеру.

– Он хочет брить меня без мыла?

– Ничего, ничего, – сказал Мак-Грегор.

– Он же меня всего изрежет!

– Не изрежет, вот увидите.

Эссекс неохотно покорился и позволил недоумевающему парикмахеру приступить к делу. Тщательно натягивая пальцами кожу, парикмахер побрил Эссекса без мыла, только изредка окуная бритву в сосуд с водой.

– Беда в том, – сказал Эссекс, когда Мак-Грегор кончил рассказывать, – что все эти истории сильно преувеличены. Иранцы так всё преувеличивают, что уж ничему не веришь.

– Что же тут преувеличено? – спросил Мак-Грегор.

– Да этот вздор об отрезанных носах и губах.

– Это все правда, – сказал Мак-Грегор. – Можете не сомневаться.

– Просто не верится, что человек может дойти до такого зверства! – сказала Кэтрин.

– Так вы же сами видели, что творил губернатор.

– Есть все-таки разница… – начал Эссекс.

– Никакой, – резко прервал его Мак-Грегор. – Все они одинаковы. Не понимаю, почему из Тавриза не послали сюда войска.

– Вы за насилие, Мак-Грегор? – холодно спросил Эссекс.

– Если это необходимо.

– Всегда прискорбно слышать, когда англичанин отстаивает насилие, – меланхолически сказал Эссекс.

– Здесь, в Иране, англичане не гнушаются насилием, – возразил Мак-Грегор. – Они, не задумываясь, применяют его.

– Вот он опять читает нам мораль, – пожаловался Эссекс, обращаясь к Кэтрин. Но Кэтрин явно не хотела ввязываться в спор и даже сердилась на обоих за то, что они его затеяли. Эссекс решил, что на Кэтрин действует напряженная атмосфера, которая чувствовалась вокруг них. Он не ожидал этого, совсем на нее не похоже. Побаиваясь острого язычка Кэтрин, Эссекс отказался от попыток втянуть ее в разговор и, закрыв от удовольствия глаза, отдался в искусные руки парикмахера. – Отлично работает этот цырюльник, – сказал он, – просто не чувствуешь, как тебя бреют. Что это он напевает про себя?

– Я не слушал, – ответил Мак-Грегор.

– Он доволен? – спросил парикмахер.

– Да.

– Вы говорили о том, как я брею?

– Нет. Мы говорили о Хаджиабаде.

– Вы видели сеида, который на днях приехал сюда?

– Видели. Какое это религиозное празднество он устраивает?

– Он очень хитрый. Он объявил, что надо устраивать праздник тазии не только потому, что наступил траурный месяц мухаррам, а потому, что все слишком увлекаются политикой и пора правоверным шиитам вспомнить свою религию. Ведь мы, иранцы, очень любим политику. Вот, например, ты мне совсем чужой, а я с тобой уже говорю о политике, о религии. Мы все так. Этот сеид хочет повлиять на нас своим праздником. Мы не видели здесь тазии много лет, и он думает, что мы все сбежимся смотреть. Он собирает здесь свою партию, религиозную партию. За этим он и приехал сюда. И чтобы разжечь ненависть шиитов к курдам-суннитам. Если между нашей деревней и кочующими курдами возникнет вражда, курды поднимутся по всей границе, и начнется драка.

– Вряд ли здешние жители хотят драки с курдами.

– Нет. Но мало кто понимает, что может случиться во время тазии.

– Ты думаешь, сеид добьется своего?

Парикмахер покачал головой, сосредоточенно выскребывая верхнюю губу Эссекса. – Мы бедны, неопрятны, невежественны, но мы не дураки. Нравится нам платить большие налоги и зарабатывать гроши? Нравится мне платить много денег за эту жалкую дыру? Полюбим мы этого сеида за то, что он подручный Малул-хана? Мы боимся что-нибудь сделать, но мы, повторяю, не дураки.

Кончив брить Эссекса, парикмахер стал массировать ему лицо – сначала крепко, потом чуть касаясь пальцами, и в заключение вытер его сухим полотенцем.

– Замечательно! – воскликнул Эссекс, вставая и потягиваясь. – Скажите ему, Мак-Грегор, что еще никогда в жизни меня так хорошо не брили.

– Он, конечно, будет в восторге, – заметила Кэтрин.

Мак-Грегор занял место Эссекса, и парикмахер первым долгом спросил, где это он так исцарапался. Мак-Грегор ответил, что это случилось, когда сломалась машина, и попросил побрить ему шею, подбородок и всюду, где нет ранок. Откинувшись на спинку стула, он прислушивался к тому, что Эссекс и Кэтрин говорили о сеиде и Малул-хане. Эссекс только посмеивался, и Мак-Грегор чувствовал угрызения совести, словно он сам был виноват в том, что Эссекс ничего не понимает. Может быть, он недостаточно ясно передал парикмахера? Но вот Кэтрин поняла же, что представляет собой Малул-хан. Да и как не понять этого? Мак-Грегор подумал, что он все чаще и чаще задает себе этот вопрос, и пришел к выводу, что, видимо, у Эссекса в мозгу имеется некая плотная стена, которую не прошибешь ни доводами разума, ни объяснениями, ни очевидными фактами. Здесь нужны были какие-то другие средства, но Мак-Грегор не мог придумать, какие. Кэтрин лучше него знала, чем можно взять Эссекса. Ну, так пусть Кэтрин его и просвещает, тем более что сама она просвещается с поразительной быстротой. Мак-Грегор чуть не уснул, пока парикмахер прикладывал к его лицу горячие полотенца и осторожно брил расцарапанные щеки.

Парикмахер решительно отказался от платы, заявив, что было бы неучтиво с его стороны принять деньги от посетителей, с которыми он обсуждал вопросы религии и политики. Мак-Грегор стал настаивать, но парикмахер так громко запротестовал, что разбудил клиента с обложенной капустными листьями бородой. Мак-Грегор положил деньги на стул, и все трое вышли из цырюльни на грязную улицу, а хозяин кричал им вслед слова благодарности, пока они не скрылись из виду.

Они тут же отправились к барышнику, жившему около мечети. У барышника была очень темная кожа, бритый череп и длинная борода. Он сидел на скамье у глинобитной стены своего загона перед жаровней, в которой тлели угли. Он был похож на татарина, и Мак-Грегор сказал ему об этом. В ответ тот улыбнулся беззубым ртом и объяснил Мак-Гperopy, что он не татарин. Нет, нет. Он иранец, родом из Исфахана, в детстве был похищен и угнан в рабство в Бухару. Один барышник выкупил его и привез обратно на родину. Теперь он сам барышничает. Он повел их через загороженный доской проход в загон, где было около полутора десятка лошадей, и крикнул своим босоногим помощникам, чтобы они пригнали четырех из них. Первым показали рослого серого коня с худыми ногами и торчащими ребрами.

– Это не какая-нибудь кляча, – сказал барышник, – Это отличная туркменская лошадь, выносливая и крепкая. Взгляните на ее копыта. И видите, какая у нее крупная голова и какие длинные уши – чистокровная туркменская порода.

Мак-Грегор стал ощупывать передние ноги лошади, но тут вмешался Эссекс и забраковал ее. Он указал на двух арабских лошадок с широкими лопатками и одобрительно кивнул, когда конюхи подвели их. В конце концов Эссекс выбрал четырех тщедушных и разбитых на ноги арабских лошадей, тщательно осмотрев каждую из них и особенно долго заглядывая им в рот.

– На вид они не блестящи, – сказал он, – но это самые молодые из всего загона. И у них спины не сбиты. А остальные клячи просто никуда не годятся. Вы бы посоветовали ему, Мак-Грегор, чтобы он полечил их, несчастных.

– Они такие грязные, запущенные, – добавила Кэтрин. – Неужели их никогда не чистят?

– Зимой не чистят. От грязи теплее.

– Лошадь чувствует себя хорошо, только когда она вычищена, – сказал Эссекс. – Если мы возьмем этих лошадей, велите ему, чтобы их вычистили. Просто безобразие оставлять животное в такой грязи.

– Велите почистить им копыта, – сказала Кэтрин. – Вы только посмотрите – грязь, струпья. Как это жестоко!

– Грязь не беда, – сказал Эссекс, – а вот сбитые спины – это просто ужас.

– Сплошные опухоли, видите? – продолжала Кэтрин. – И глаза гноятся…

– Вон та, серая, слепа на один глаз. Смотрите, как она вертит головой. – Эссекс негодовал. – Этого барышника стоило бы расстрелять за такое безобразие, можете ему так и сказать от моего имени, Мак-Грегор.

– И от меня передайте ему то же самое, – добавила Кэтрин.

– Мне кажется, что сам старик в худшем состоянии, чем его лошади, -заметил Мак-Грегор. Он сказал это не в виде упрека, но Кэтрин вспыхнула, а Эссекс засмеялся.

– Убить вас мало за такие слова, – проговорила Кэтрин.

– Что? – сказал Мак-Грегор с искренним удивлением, но Кэтрин сердито уставилась на него, и Эссекс опять засмеялся.

– Вы этих четырех хотите взять? – спросил Мак-Грегор, указывая на арабских лошадей. Он хотел как можно скорее умилостивить Кэтрин.

– Да, – ответил Эссекс, – мне всегда хотелось поездить на арабском коне; правда, эти, кажется, тугоузды. Уж если мы берем таких кляч, надо выбирать молодых, они выносливее.

Мак-Грегор сначала не хотел принимать участия в выборе лошадей, но его разозлил тон Эссекса, повидимому считавшего, что Мак-Грегор не имеет о лошадях ни, малейшего представления. То обстоятельство, что Эссекс при этом вовсе не хотел его обидеть, только еще больше взбесило Мак-Грегора.

– У этих лошадей поддельные зубы, – заявил он.

– Поддельные? – переспросил Эссекс.

– Да, лошади старые, а зубы у них подделаны под двухлеток.

– Я знаю, о чем вы говорите, но вы ошибаетесь. Зубы – верный признак, а я очень тщательно осмотрел их. Они небольшие и правильной формы.

– Старый фокус! – Мак-Грегор подошел к одной из лошадей и умело открыл ей рот, прижав пальцами губы и нос. – Резцы подпиливают зубоврачебным инструментом, а жевательную поверхность смазывают кислотой, чтобы придать им надлежащий вид.

– Откуда вы знаете, что с этими лошадьми проделали такую операцию? – спросил Эссекс, разглядывая зубы лошади.

– По зазубринкам и углублениям на жевательной поверхности.

– Почему вы раньше об этом не сказали?

– Я ждал, что вы меня спросите, – ответил Мак-Грегор, отпуская морду лошади.

– Вот уж не думал, что вы разбираетесь в лошадях. Как вы думаете, Кэти, откуда он все это знает?

– Еще бы мне не знать лошадей! – воскликнул Мак-Грегор.

– Это очень удивительно, – с ударением сказал Эссекс.

– Что ж тут удивительного? – Теперь уж Мак-Грегор сердился на обоих.

– Вы что, держали своих лошадей?

– Да, держал.

– А-а! Здесь, в Иране? – спросил Эссекс.

– Вот именно.

Эссекс наконец понял. – У вас были рабочие лошади, вы пользовались ими как средством передвижения. – Такого рода знакомство с лошадьми не могло идти в счет.

– Господа! – вмешалась Кэтрин, решив положить конец препирательствам. – Давайте все-таки займемся покупкой лошадей. Вы оба можете применить ваши знания, хотя нам следовало бы положиться на вас, Мак-Грегор, как на знатока местных условий. Если вы так хорошо разбираетесь в лошадях, почему бы вам не выбрать четырех, а Эссекс пусть решит окончательно.

– Валяйте, – сказал Эссекс. – Выбирайте, какие вам нравятся.

Шлепая по грязи, Мак-Грегор вошел в табун и тщательно осмотрел всех лошадей. Он оставил одну из отобранных Эссексом и выбрал двух коренастых коней местной породы. Четвертая лошадь была туркменская – худая, с редкой, свалявшейся гривой, почти без хвоста, но с крепкими ногами и широким крупом. Мак-Грегор не стал спрашивать мнения Эссекса, а сразу заговорил с барышником о цене. Арабскую лошадь он взял в виде уступки Эссексу. Ни Эссекс, ни Кэтрин не принимали участия в торге, длившемся минут десять. Потом Мак-Грегор занялся сбруей. Он растягивал и дергал удила, поводья, стремена, испытывая их прочность. Наконец сбруя была отобрана, и Мак-Грегор сказал Эссексу, сколько все это будет стоить. Он сделал еще одно одолжение ему и Кэтрин: велел барышнику вычистить лошадей, расчесать им гривы и хвосты и удалить глину и наросты с копыт. Он не дал барышнику задатка, но велел доставить лошадей в караван-сарай через час.

Они выходили из загона в хорошем настроении, оживленно обсуждая предстоящую поездку в Биджар, как вдруг со двора мечети донесся сильный шум. На невысоком помосте, окруженном толпой, плясали и пели мужчины и подростки. Эссекс остановился и поглядел через стену, прислушиваясь к пронзительным крикам.

– Это и есть их тазия? – спросила Кэтрин.

– Только начало, – ответил Мак-Грегор. – Уйдем отсюда.

– А что это вообще такое, Мак-Грегор?

– Нечто вроде мистерии.

– А кто у них за страстотерпца? – спросил Эссекс. – Уж не Магомет ли?

– Нет. В этой мистерии изображается мученичество Хуссейна и Али, шиитских святых.

– Первый раз слышу о таких, – сказал Эссекс.

– Хуссейн – традиционный герой шиитов, – объяснил Мак-Грегор. – Он был убит своим соперником Шамром.

– Долго они тянут эту канитель? – спросила Кэтрин. – Я видела мистерию в Обераммергау – конца не дождешься.

– Тут показывают все – и убийство Хуссейна и Али, и погребение, и семьи, оплакивающие покойников. Обычно это продолжается несколько дней. Цель мистерии – доказать, в противовес лжеучению суннитов, что Хуссейн и Али подлинные потомки Магомета. В прежние времена это было кровавое зрелище. Население целых деревень, придя в неистовство, истязало и увечило себя буквально до смерти. Актеры должны были, истекая кровью, взывать о мщении за Хуссейна и Али. Это скверное дело, и нам лучше уйти отсюда. Они способны накинуться на кого угодно, если дойдут до исступления.

Возвращаясь в караван-сарай, они слышали истошные крики: «Ийа Хуссейн! Ийа Али!» Вся деревня уже была взволнована пением, доносившимся от мечети. Караван-сарай точно вымер. Пока они разбирали свои вещи и складывали их в спальные мешки, чтобы навьючить на туркменскую лошадь, пение и крики становились все громче и возбужденнее. Эссекс не обращал на это внимания и занимался своим делом, отдавая подробные распоряжения Аладину. Он написал несколько писем, которые Аладин должен был отвезти. Мак-Грегор также написал по-русски два сообщения об аварии машины.

– Поезжай в Зенджан и достань там полуось, – говорил Аладину Эссекс. – Если там не достанешь, поезжай дальше, пока не найдешь. Требуй, чтобы ее раздобыли наши русские друзья, и в случае чего, звони в наше посольство в Тегеране. Достань полуось во что бы то ни стало, почини машину и приезжай в Биджар или в Сеннэ.

– Но, саиб, – возразил Аладин, – дорога на Сеннэ опасна.

– Так же опасна для тебя, как и для нас. Ты обязан нас найти. Если мы двинемся дальше, для тебя будут оставлены соответствующие указания. И не теряй времени. Мы не желаем торчать чорт знает где, дожидаясь тебя, и не желаем сидеть в Сеннэ дольше, чем нужно. Ясно?

– Да, саиб, – нерешительно ответил Аладин, косясь на Мак-Грегора; тот чуть заметно пожал плечами.

– Так мы на тебя надеемся, – заключил Эссекс. – Смотри, не подведи.

Они снабдили Аладина провизией, но он предупредил, что ему придется нанять кого-нибудь караулить машину, пока его не будет. Эссекс дал ему денег и сказал, что об этом он уж caм должен позаботиться. Потом привели лошадей, и Мак-Грегор, поторговавшись еще немного, заплатил за них и навьючил на туркменскую лошадь всю поклажу, закатанную в палатку. Их личные пожитки он увязал в одеяла и прикрепил к седлам. Закончив сборы, они сели за завтрак, приготовленный Аладином. Непрерывные вопли участников тазии усиливались и приближались с каждой минутой, и это начинало действовать им на нервы. Аладин подошел к щели в заборе караван-сарая и, стараясь перекричать оглушительный шум, объявил, что вся процессия идет по деревне и сейчас проследует мимо.

– А нельзя ли нам посмотреть на нее? – спросила Кэтрин, ставя на стол свою кружку с чаем.

– Только не на улице, – сказал Мак-Грегор. Он огляделся по сторонам, перевел взгляд вверх, на плоскую крышу караван-сарая. Несколько женщин уже стояли там, громко крича и махая руками. – Можно посмотреть с крыши, если хотите.

Они оставили Аладина сторожить лошадей, а сами влезли на крышу по наружной лестнице. Женщины, стоявшие там, высоко поднимали детей, чтобы и те могли полюбоваться процессией. Они даже не посмотрели на иностранцев и только закрылись длинными черными чадрами. Мак-Грегор увидел перед собой весь Хаджиабад – куполообразные глиняные крыши, тусклосерые в таком же тусклом свете дня, между ними дорожки и кривые улочки, ведущие от мечети к площади.

На эту площадь под дробь маленьких барабанов со всех сторон сбегались дети, крича, хлопая в ладоши и подпрыгивая. За ними, возглавляя процессию, шел водовоз, пригоршнями плескавший воду на воображаемую пыль. Настоящая пыль столбом поднималась за ним из-под ног кричащих, беснующихся людей. Водовоза окружали юноши, бившие себя голове и груди с воплями: «Ийа Хуссейн! Если бы эта вода могла освежить нашего Хуссейна! Ийа Хуссейн! Ийа Али! Хуссейн! Хуссан!»

Дальше ехали солдаты верхом, а за ними следом с плачем и воплями шли мужчины, женщины, дети. Им вторила толпа зрителей, которые тоже плакали, кричали и били себя в грудь.

Мак-Грегор тщетно пытался разъяснить смысл этой хаотической процессии Эссексу и Кэтрин, которые не видели в ней ничего, кроме толпы беснующихся людей, страшных и занимательных в своем диком неистовстве. Поэтому он ограничился тем, что показывал самые приметные фигуры тазии: старого однорукого бородача, изображавшего архангела Гавриила; закутанных в покрывала пророков, святых и ангелов; группы плачущих мужчин, женщин и детей, представляющих братьев и семьи мучеников, и убийцу Шамра, которого играл накурившийся опиума солдат; его все били и проклинали.

Затем появился главный герой – Хуссейн. Это был сам сеид в зеленой чалме, зеленой мантии и с ржавым мечом, высоко поднятым над головой. Его приветствовали стонами, славословиями и скорбными воплями. Барабаны забили громче, а сеид, потрясая мечом, стал что-то выкрикивать во всю силу своих легких. На каждый выкрик шестеро полуголых мужчин, шедших за ним, отвечали воплем: «Горе, горе! Хуссейн! Хуссан!», ударяя себя толстыми цепями по голой спине. Позади этих шестерых шли еще четверо в грязных, рваных саванах; кровь ручьем текла у них из ран на голове, плечах, шее, которые они наносили себе кинжалами и мечами. Толпа восхваляла их за то, что они проливают свою кровь в честь мучеников, и оплакивала Хуссейна и Али, но все это служило к вящей славе самого сеида, который изображал героя-мученика. Когда самоистязатели падали без чувств от усталости и потери крови, к нему неслись исступленные крики жалости и скорби.

– Какой ужас! – Кэтрин отвернулась, стряхивая с себя гипноз кровавого зрелища. – Зачем они это делают? Они хотят убить себя? Чем их опоили? Ужас!

– Не поверишь, что это люди, – брезгливо морщась заметил Эссекс. – Какой в этом смысл? Почему они беснуются?

– Никакого смысла в этом нет, – ответил Мак-Грегор. – Просто ваш милейший сеид нарочно разжигает религиозный фанатизм. А это строго-настрого запрещено. Здесь, где так много курдов, исповедующих вероучение, которое поносят участники тазии, это может только привести к беспорядкам. Сеид пользуется религиозными предрассудками для того, чтобы вызвать волнения. Кончится тем, что кто-нибудь будет убит, вероятно какой-нибудь курд. И тогда начнутся столкновения с курдами. Сеид уже кричит, что правоверные должны гнать неверных, которых присылают сюда из Тавриза, чтобы отвратить народ от религии и заставить его забыть своих святых – Хуссейна и Али. Он призывает всех поддержать партию религиозного действия, партию сеида Эл-Зила. Именно это и имел в виду сэр Сэмюэл Фокс, когда говорил, что религия – один из способов противодействовать партии тудэ.

– Скверное дело. – Больше Эссекс не нашелся, что сказать, и они молча стояли на крыше, пока процессия не прошла мимо и не растеклась по другим улицам.

Только после того, как они выехали из Хаджиабада по проселочной дороге, ведущей в Назирабад и Биджар, Эссекс, сидевший на арабской лошадке, наклонился вперед и спросил Мак-Грегора: – Кто этот сеид Эл-Зил, о котором вы говорили?

– Он вождь партии религиозного действия – наша надежда на религиозное возрождение Ирана, наш оплот против партии тудэ.

– И это действительно дело его рук?

– Безусловно.

– Это мне не нравится, – сказал Эссекс. – Я не намерен поощрять такие варварские суеверия и позабочусь о том, чтобы этот Зил не получил нашей поддержки. Это просто поругание человеческого разума поощрять такое изуверство.

Мак-Грегор остался недоволен. Он ожидал от Эссекса большего: испытывать отвращение – этого еще мало. Хорошо все-таки, что Эссекс хоть немного почувствовал безумие той политики, которую проводит Фокс. Если Эссекс с такой легкостью отвергает сеида Эл-Зила, есть надежда, что он откажется и от остальных друзей Фокса в Азербайджане. Как знать, может быть, для Эссекса еще не все потеряно.

Мак-Грегор предчувствовал, что настоящее испытание Эссекса впереди. Они уже были в Курдистане, и вдали, на горизонте, вставали далекие курдские горы. С каждой милей местность становилась все более гористой, придала все более суровый облик. Крутые вулканические горы чернели на сером небе, голые остроконечные вершины беспорядочно громоздились друг на друга. В этом диком краю даже Эссекс может перемениться.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Кэтрин ехала позади Мак-Грегора и смотрела, как он ерзает в высоком седле. Он часто менял положение, наконец перебросил ногу через луку и сел боком, по-дамски. На коленях у него лежала карта, и Кэтрин видела, что такая поза для него привычна. Он, не отрываясь, рассматривал карту и лишь изредка поднимал голову, чтобы взглянуть на далекие вершины; ближайшие, обступившие их со всех сторон горы, видимо, не интересовали его. Время от времени он делал пометки на карте и что-то на ней вычерчивал. Вероятно, производит геологические наблюдения, подумала Кэтрин и позавидовала Мак-Грегору, что он так хорошо знает эту страну. Ей самой хотелось бы понять, какие могучие силы вытесали эти скалы из земной коры. Вот такая природа как раз по ней – далекие громады горных кряжей, неприступные пики на горизонте, пустынные ущелья и просторные долины. Ей казалось, что именно здесь должно обитать человечество, и она жалела, что не родилась среди этих гор, где в каждое мгновение своей жизни чувствуешь могущество природы. Вот край, поистине достойный человека, которому по силам покорить его.

Глядя на Мак-Грегора, Кэтрин думала о том, что есть в нем что-то от изменчивости и своенравия окружающей природы. Она знала, что большинству людей Мак-Грегор представляется человеком положительным, уравновешенным, но сама она отлично видела все его метания. То суровый искатель правды, то простак, которого легко ввести в заблуждение; одновременно чувствительный, упрямый, добродушный, хладнокровный, вспыльчивый, терпимый и превыше всего – нерешительный. Не хватает решимости ни в политике, ни в личной жизни. Это злило Кэтрин. Тягостно видеть, как человек борется с самим собой, а колебания Мак-Грегора были особенно неприятны ей, потому что она знала, что те же сомнения осаждали бы ее самое, дай она себе волю. Если в жизни нужно что-нибудь решать – то и решай. Никогда она не допустит, чтобы разум ее стал в тупик перед какой-нибудь дилеммой. А Мак-Грегор так не может. Мак-Грегор пасует перед своими сомнениями. Если так будет продолжаться, она непременно начнет презирать его. То ли дело Эссекс. Этот не борется с собой. Хорошо ли, плохо ли – он с легкостью решает любой вопрос. Редко кто так умеет держать себя в руках, как Эссекс, и это очень хорошо; поэтому в серьезном деле она, конечно, всегда предпочтет решительного Эссекса нерешительному Мак-Грегору. Просто зло берет на этого вечно рассуждающего тугодума; к тому же он спорщик, особенно в последние дни: стоит кому-нибудь сказать «да», чтобы Мак-Грегор сказал «нет». Так всегда бывает, когда человек ищет какого-то окончательного решения в каждом слове. И чем дальше, тем будет хуже.

Тем не менее ее крайне интересовало, какое решение примет Мак-Грегор относительно своей судьбы. Все, что она подавляла в себе, явственно обнаруживалось в Мак-Грегоре. Между ними было какое-то опасное сходство, но Кэтрин не хотела сознаться в этом. Она только еще больше злилась и на Мак-Грегора и на себя, и это портило их отношения. Еще хорошо, что Мак-Грегор хоть физически отлично приспособлен к этой стране, где он, видимо, чувствует себя дома. Он уже стал худой и жилистый, каким и нужно быть в этих диких горах.

– Вот повезло! – сказал Эссекс, подъезжая к ней. – Я никак не ожидал, что эта экспедиция окажется такой занимательной. Я просто в восторге от наших приключений. Как все удачно получилось, – крикнул он Мак-Грегору, – лучше не придумать! Нам всем это пойдет на пользу. Что может быть приятнее, чем прокатиться верхом. Лошадь – удивительно разумное создание. Должен сказать, что я отлично понимаю, почему Свифт именно лошадь противопоставил человеку.

Кэтрин сказала ему, чтобы он не говорил глупостей.

– Ведь вы только что видели ярчайшее проявление человеческого безумия, – возразил Эссекс. – Вы видели, до какого уровня тупости и легковерия может пасть человек. Не станете же вы отрицать, что лошадь – более благородное животное, чем мы.

– И это все, чему вас научило это кровавое празднество? – спросила она. – Никакого другого урока для себя вы из него не извлекли?

– А что же еще я мог извлечь, дорогая?

– Вы могли воочию убедиться в том, какое зло человеческое невежество и как опасно играть на религиозном фанатизме.

– Это я и так знаю, – ответил Эссекс. – Когда я вижу, как легко воздействовать на человека, я всегда чувствую себя оскорбленным. Об этом-то я и говорю, Кэти. Попробуйте заставить лошадь сделать что-нибудь бессмысленное, и вы увидите, как это трудно. А человека – ничего не стоит. Человек абсолютно не способен вести себя разумно. Он рожден идиотом.

– Вы сами не знаете, что говорите, – спокойно сказала Кэтрин.

– Ну, конечно, я допускаю, что отдельная личность способна рассуждать здраво, – продолжал Эссекс. – Возьмите хотя бы Мак-Грегора или меня… да, наконец, вы сами, Кэти. – Эссексу казалось, что доводы его неопровержимы. – Но в массе человек безусловно стоит ниже лошади. Он не только родится глупым, он от рождения жесток и опасен.

– Кажется, вы в самом деле так думаете, – с презрительной гримасой сказала Кэтрин.

– Конечно.

– Человек, который верит в такой вздор, сам становится опасным.

– А по-вашему как, душа моя? – спросил Эссекс. – Я слишком невежественна, чтобы ответить на ваш вопрос, – сказала Кэтрин, – но я знаю, что вы неправы. Единственные люди на земле, которые родятся глупыми, это такие, как мы с вами, потому что мы от рождения презираем всех остальных людей. И это не только от глупости, но и от невежества.

– Вы говорите, как Асквит, – фыркнул Эссекс.

– Значит, я умнее, чем я думала.

– И Мак-Грегор мог бы так говорить, – сказал Эссекс, поглядывая на небо. – Впрочем, нет, Мак-Грегор – прагматист. А вы, я вижу, становитесь нативисткой. – Эссекс засмеялся. – Мне очень нравится, Кэти, что у вас всегда такие оригинальные взгляды.

Кэтрин промолчала.

Эссекс примирительно заметил, что человек, который умеет ездить верхом, разумеется, должен почитаться выше своей лошади. И добавил, снова переходя на вызывающий тон: – Женщине, которая так хорошо ездит на муле, просто непростительно сидеть на лошади, как вы сидите. Подайтесь вперед! Не сползайте ей на круп!

– Вы, кажется, собираетесь учить меня верховой езде? – В этой области Кэтрин чувствовала себя более уверенной.

– Да, собираюсь. Вы же переломите ей спину. Подайтесь корпусом вперед. Должна быть прямая линия от затылка до пят. У вас коротки стремена и колени слишком выставлены вперед.

– Слушайте, Гарольд, – сказала Кэтрин, – я училась посадке у Мельникова из Высшей школы верховой езды, и я знаю, что так сидеть можно только в английском седле. А в этом средневековом кавалерийском нельзя отпускать стремена. Кроме того, я не ездила верхом уже года три-четыре, а женское телосложение требует, чтобы к этому привыкали очень постепенно.

– Это тут не при чем, – сказал Эссекс. – Все дело в центре тяжести. У вас правильное положение рук, как у большинства женщин, но вы слишком откидываетесь назад. А вообще посадка у вас хорошая, – добавил он милостиво.

– Вы очень любезны, – ответила она.

– И у вас, Мак-Грегор, неплохая посадка.

Мак-Грегор ехал рядом с ними – его задерживала вьючная туркменская лошадь, повод которой был привязан к луке его седла. Похвалу Эссекса он пропустил мимо ушей.

– Но в вашей посадке есть один недостаток, Мак-Грегор, – весело продолжал Эссекс. – Я его сразу заметил, и, должен сказать, это очень типично для вас.

– Да?

– Ну, конечно. Вы просто сидите на лошади и сами не понимаете, что делаете.

– А что тут понимать? – спросил Мак-Грегор.

– Верховая езда – искусство, – сказал Эссекс. – А для вас это дело, как всякое другое. Вы просто сидите в седле и едете. У вас хорошая посадка, но боюсь, что это чистая случайность.

– Вы, должно быть, правы – ответил Мак-Грегор. – Я никогда не думал над тем, как нужно сидеть на лошади, что касается наших седел, то я согласен с Кэтрин. Они не приспособлены для английской посадки. Полки врезаются в тело.

– Занятные седла. – Эссекс предпочел не спорить, ибо он уже не раз терпел поражение, когда рассчитывал на неосведомленность Мак-Грегора. – Это нечто среднее между седлом американского Запада и старым макклелланским. Двойная подпруга, ремни для вьюков, высокая задняя лука и массивная передняя. Нескладная на вид штука и жесткая, как камень, но все-таки хорошо держит. Сидишь, точно в кресле.

Мак-Грегор не слушал его. Он снова погрузился в изучение карты, поглядывая на все теснее обступавшие их невысокие горы и узкие долинки. Дорога, по которой они выехали из Хаджиабада, пролегала выше пересохшего русла реки, где у их форда сломалась полуось. Горы попрежнему были голые, самых разнообразных очертаний, и в наступающих сумерках они отбрасывали на красноватую землю длинные и круглые тени. Небо мало-помалу темнело, и только на западе еще оставалась светлая полоса.

У реки им повстречались стада коз с пастухами, а немного повыше, на плато, виднелись палатки из козьих шкур, в каких живут арделанские кочевники. Дважды из вечернего сумрака появлялись всадники; они явно наблюдали за путешественниками, но держались в отдалении. Мак-Грегор знал, что это курды и что они вооружены. Он оглядывался на Эссекса, стараясь определить, тревожат ли его эти вооруженные всадники, но Эссекс смотрел на них с любопытством, не выказывая ни удивления, ни беспокойства. Кэтрин – та вообще интересовалась только пейзажем. Поэтому Мак-Грегор не стал возражать, когда Эссекс заявил, что на сегодня хватит и что лучше уж ночевать под открытым небом, чем добираться до Назирабада, где, несомненно, будет так же грязно и отвратительно, как в Хаджиабаде.

– А далеко отсюда до Назирабада, Мак-Грегор? – спросил Эссекс, когда они въехали на невысокий холм, чтобы выбрать место для привала.

– Когда мы переправились через реку, Назирабад остался к северу от нас. Он где-то в той стороне, – ответил Мак-Грегор, показывая вправо. – Поблизости должна быть дорога на Биджар. Может быть, доедем до нее?

– Нет, – сказал Эссекс. – Остановимся здесь где-нибудь. Вода у нас есть?

– Для лошадей не хватит.

– А реки тут нет поблизости?

– Если мы проедем еще с милю к югу, то наткнемся на реку и берегом ее сможем добраться завтра до дороги на Биджар. Река пересекает дорогу ниже Назирабада.

– Отлично, – сказал Эссекс.

Они свернули с дороги и поехали прямиком, пока не достигли прозрачной горной реки; Мак-Грегор сказал, что это Кызыл Узен. Они расположились немного в стороне, на круглой площадке, защищенной от ветра цепью высоких гор. Мак-Грегор снял с лошади поклажу и сложил ее на ровном месте у края площадки, над отвесным спуском к реке. Он спешил закончить приготовления к ночлегу, пользуясь последними остатками дневного света.

– Разбить палатку? – спросил он.

– А ночью будет много холодней, чем сейчас? – Эссекс топтался на месте, согревая озябшие ноги.

– Да, будет холодно, – ответил Мак-Грегор.

– Ну, если вас обоих холод не пугает, то и я не боюсь, – сказал Эссекс. – Уже поздно возиться с палаткой, и я голоден. А как лошади? Очень устали?

– Не знаю, – ответил Мак-Грегор. – Как по-вашему?

– Да как будто ничего. Только их надо напоить.

– Сейчас напою,- сказал Мак-Грегор.

– А корм?

– Тут у нас есть, но немного; впрочем, они найдут корм на берегу. Правда, там только сухой кустарник, но им к этому не привыкать. Я присмотрю за ними, а вы займитесь ужином. Стряпать я все равно не умею. – Он сгибал и разгибал затекшие ноги, поглаживая себя по онемевшим ляжкам. Кэтрин тоже потянулась, потом стала расседлывать свою лошадь, а Эссекс и Мак-Грегор следили за ней взглядом. Когда она взялась за край широкой войлочной попоны, Мак-Грегор сказал ей, что попону лучше оставить на спине у лошади для защиты от холода. Потом он повел всех четырех лошадей к реке и там снял с них уздечки и дал им напиться вволю. Мак-Грегор знал, что они приучены к стоянкам под открытым небом и далеко не уйдут. Пока лошади бродили между камнями и выступами скал, пощипывая сухую траву и оголенные кусты, он умылся в ручье и напился холодной чистой воды. Потом нашел небольшую песчаную отмель среди скал, загнал туда лошадей, завалил вход камнями и вернулся к привалу.

Развязав сверток с инструментами, Мак-Грегор вынул молоток и холщовый мешочек и отправился за образцами осадочных пород, залегавших над юрскими известняками в почве долины.

Эссекс не заметил ухода Мак-Грегора и, когда почти совсем стемнело, спросил Кэтрин, куда он девался, – Где-то ищет свои ископаемые, – ответила она. – Сейчас придет.

Когда Мак-Грегор вернулся, приготовления к ужину были в полном разгаре, и он подивился про себя, как быстро Эссекс справился с керосинкой; сам он не мог постичь это искусство за все время своих скитаний по Западной пустыне. Кэтрин сидела на корточках перед керосинкой, внимательно изучая «способ приготовления» на этикетке консервной банки, а Эссекс, посасывая свеженабитую трубку, оттаскивал закатанную палатку и спальные мешки поближе к нависшим над площадкой скалам.

Мак-Грегор стоял подле Кэтрин, глядя сверху вниз на ее лицо, освещенное неровным пламенем, и снова, как уже не раз, радуясь ее присутствию. Радость возникала от воспоминания об их мимолетной близости. Кэтрин не знала, что Мак-Грегор наблюдает за ней. Рот ее был полураскрыт, брови нахмурены, слегка растрепанные волосы падали на уши и щеки. Наконец она почувствовала на себе его взгляд, Удивленно подняла глаза и улыбнулась, но ничего не сказала.

– Вы, наверно, были очень серьезным ребенком, – сказал Мак-Грегор, словно отвечая на ее безмолвный вопрос, о чем он думает.

– Мак-Грегор, – это прозвучало так ласково, словно она обнимала его, – передайте мне сковородку.

Он взял сковородку и, наклонившись, отдал ей.

– Вы и сидите, как маленькая девочка, – сказал он. – Притащить вам камень?

– Не могу сесть как следует: у меня все болит, – ответила она.

– Это потому, что вы все время откидываетесь назад, – сказал Эссекс. – Завтра отпустите стремена, подайтесь вперед и держитесь как следует.

– Вы будете есть лук, Гарольд? – спросила Кэтрин.

– Если он отобьет вкус этих консервов, то буду.

– А вы, Мак-Грегор?

– Буду. А разве у вас есть лук?

– Мне достал Аладин в Хаджиабаде. Можете вы его почистить, пока я выложу консервы на сковороду? Вы всегда питались консервами в пустыне?

– Случалось,- сказал он.

– Бедный Мак-Грегор! Недаром вы иногда кажетесь таким слабеньким.

Эссекс засмеялся. Мак-Грегор чистил лук и усмехался про себя; ему было совершенно ясно, что Эссекс не понял Кэтрин и ее ласковое сочувствие принял за насмешку. Мак-Грегор был так доволен этим, что не заметил, как прошло время, и не удивился тому, с какой ловкостью и проворством Кэтрин приготовила ужин. И за ужином, который они съели впотьмах, он все еще был занят своими приятными мыслями. Он ел молча, глядя на Кэтрин и прислушиваясь к тому, что она говорила Эссексу. Нет, никогда Эссекс от нее ничего не добьется.

После ужина Мак-Грегор спустился к реке, вымыл и вычистил песком сковороду и тарелки. Когда он вернулся, Эссекс уже положил спальные мешки под выступ скалы, который так далеко выдавался вперед, что под ним было почти как в пещере. Мак-Грегора внезапно охватило странное желание: посмотреть, что будет, если оставить Кэтрин вдвоем с Эссексом. Он отнес свой мешок на край площадки, к самому обрыву. Кэтрин куда-то отошла, но Эссекс внимательно следил за ним.

– Что вы там делаете? – спросил Эссекс.

– Я люблю спать под открытым небом, – уклончиво ответил Мак-Грегор.

– Вы замерзнете, – сказал Эссекс. – Подымается ветер. Видите, тучи совсем! разогнало. А здесь под выступом тихо.

– Ничего, рискну.

– Это вы из упрямства?

– Может быть.

Кэтрин вернулась, стала на колени возле своего спального мешка и спросила, где Мак-Грегор.- Мне кажется, Мак-Грегор обиделся на то, что вы назвали его слабеньким, – ответил Эссекс. – Он взял свою постель и удалился в бескрайние просторы.

Кэтрин подхватила свой мешок и встала. – Я уверена, что эта скала обрушится на нас, если мы тут останемся.

– Вздор!

– И вообще, мне тоже здесь не нравится, – сказала она и потащила мешок туда, где расположился Мак-Грегор.

– Ну и мерзните на здоровье, – небрежно сказал Эссекс. – Ручаюсь, что среди ночи вы прибежите сюда. По-моему, скоро пойдет дождь. – Эссекс никак не ожидал, что Кэтрин поступит так решительно, и его разбирала досада.

– Вы недовольны, что я пришла сюда? – не без лукавства спросила Кэтрин, так как Мак-Грегор упорно молчал.

– Нисколько. – Он уже забрался в мешок и складывал брюки, чтобы засунуть их в пустой чехол от постели. – Мне просто хочется спать под открытым небом.

– Очень это будет нелепо, если я надену пижаму? Терпеть не могу спать одетой.

– Наденьте, – сказал он. – Только не оставляйте ничего снаружи. Может быть, дождь пойдет.

– При такой луне?

Ее спальный мешок лежал всего в двух шагах от него, она села на землю спиной к нему, сняла башмаки, носки, брюки и джемпер, надела пижамную кофту и, засунув ноги в мешок, неловко натянула штаны. Потом аккуратно сложила свои вещи в пустой чехол и накрылась одеялом, а поверх него своей короткой котиковой шубкой.

– Ух, как холодно, – сказала она, вытягивая ноги и кладя голову на плоскую подушечку, – но я так устала, что все равно буду спать. Спокойной ночи, Гарольд, – крикнула она.

Эссекс издали тоже пожелал ей спокойной ночи.

– И вам, – сказала она Мак-Грегору, сворачиваясь клубочком в мешке.

Мак-Грегор не ответил. Он спрашивал себя, можно ли устоять против искушения, если столько красоты, изящества, смелости, скромности и живого задора сочетается в~одной женщине – и эта женщина здесь, рядом, в двух шагах от тебя. Он и сам точно не знал, чего ждет от нее, но почувствовал досаду, когда услышал ее ровное дыхание и понял что она уснула. И вместе с тем, прибавь она хоть слово, в нем тотчас ожило бы недоверие к ней.

В конце концов Мак-Грегор и сам уснул, и ему приснилось, что он вместе с Кэтрин едет по Лондону в автобусе. Они сошли на какой-то бесконечно длинной улице, и она стала ласково уговаривать его войти в дом, на котором не было крыши. Потом она вела его по таинственным темным переходам, крепко держа под руку, словно искала у него защиты, и вот они очутились в большой пустой комнате. Здесь Кэтрин стала ласкаться к нему, касаясь пальцами его губ и нежно ероша ему волосы. Потом вдруг комнату залило ярким светом, и он увидел себя в геологическом отделении библиотеки при Музее естествознания, и вокруг стояли его друзья, в том числе и профессор Уайт, и Малин Альвинг, и все преподаватели и лекторы, у которых он учился. Все они смеялись над ним, и Кэтрин отошла от него и тоже смеялась. Это было очень тягостно, но когда ему стало невтерпеж, он проснулся оттого, что Кэтрин бросала в него камешки. Он поднял голову с подушки.

– Вы, должно быть, подрались с самим собой, – сказала Кэтрин. – Вы так ворочались, что меня разбудили.

– Простите, – сказал Мак-Грегор, еще не совсем очнувшись. Он опять откинулся на подушку и стал глядеть на небо, все еще находясь во власти своего кошмара. Небо было синее, и очень белые облака проворно скользили по нему, мгновенно скрываясь за горизонтом.

– У меня уши замерзли, – сказала Кэтрин.

– Наденьте шляпу, – коротко ответил он.

Она подумала, что он сердится, и сказала: – Простите, что я разбудила вас, но вы ужасно метались.

– Ну, что вы, пустяки.

– Здесь очень хорошо. – Она, видимо, и не думала о сне.

– Да, – задумчиво ответил он. – Но зачем нас сюда занесло? – Он закрыл теплой рукой озябшее ухо. – Не сомневаюсь, что есть сотня более простых и удобных способов добраться до Биджара или Сеннэ, и я сам мог бы вспомнить не менее пятидесяти. Я слишком легко согласился на эту поездку верхом.

– Дорогой Айвр, – спокойно сказала Кэтрин. – Гарольд ни за что не поехал бы в дикие дебри Курдистана иначе, как верхом на добром коне. Всякий другой способ показался бы ему неприемлемым. Я думала, что вы поняли это, когда уступили ему арабскую лошадку.

– Ему очень хотелось ехать на ней, – сказал Мак-Грегор. – Но я уверен, что очень скоро у него затекут ноги от такой езды.

– Вы вели себя очень мило, – сказала она, – хотя и сердились на него.

– Скажите, – начал Мак-Грегор, – как вы его убедили, чтобы он взял вас с собой?

– Вас это волнует?

– Конечно.

– Напрасно, – ответила она. – Я, правда, ввела его в заблуждение, но только до некоторой степени. Я вообще умею уговаривать, а в данном случае мне это далось легко, хотя он, возможно, ожидает слишком многого от меня по возвращении в Лондон.

– Поэтому он так уверен в вас? – сказал Мак-Грегор.

– А разве он уверен во мне? – со вздохом спросила Кэтрин.

– По-моему, да, – ответил Мак-Грегор и поинтересовался, чего именно Эссекс ждет по возвращении в Лондон.

– Давайте не думать о Лондоне, – сказала Кэтрин. – Сейчас мы здесь. Я готова никогда больше не видеть Лондона. – Она выпростала руки из-под одеяла и потянулась. – Я понимаю, почему вам здесь нравится больше, чем в Англии.

– В Англии вовсе не плохо… – начал он.

– Знаю, знаю, – перебила она его. – Но в этой стране чувствуется сила.

– Большинство англичан считает, что это ленивая, неповоротливая страна.

– Они ничего не понимают, – сказала Кэтрин. – Они никогда ничего не видят дальше своих дурацких козней. В такой стране, как эта, лучше быть кем угодно, но только не англичанином. Как здешние люди терпят нас? Как они могут так бесстрастно смотреть на наше пребывание среди них? Должны же они ненавидеть нас за наше вмешательство. Когда же они, наконец, поймут, что нас всех нужно выкинуть отсюда?

Она ждала от него ответа, но он только сказал смиренно: – Не спрашивайте меня, я знаю не больше вашего.

– Неправда, – горячо возразила она. – Вы знаете их язык и разбираетесь в том, что происходит. Разве они не понимают, что мы здесь для того, чтобы совать нос в их дела?

– Как они могут понять это? Кто, например, в Хаджиабаде может знать, что сеида сюда направила длинная рука департамента по делам Индии? Наше вмешательство всегда слишком косвенно и неуловимо. В Тегеране оно иногда обнаруживается яснее, но не настолько, чтобы иранцы могли понять его до конца и остановить. Для этого нужно добраться до его истоков.

– Тогда я вам советую начать с Гарольда, – резко сказала Кэтрин. – Каких еще истоков вы хотите искать?

– Мне кажется, он правильно оценил тазию.

– Ничего подобного, – сказала Кэтрин. – Вы с самого начала были правы. Что бы Гарольд здесь ни увидел, на него это никак не подействует. Если он вдруг откажется от мысли искать опоры в религиозном фанатизме, то только потому, что он питает отвращение к потаенным уголкам человеческой души, не исключая и собственной. Это не имеет ничего общего с его политическими взглядами. Он в самом деле считает большинство людей дураками, и, по его мнению, ничто не может их изменить. Ничто!

– Мне все же кажется, что тазия кое-чему научила его.

– А мне не кажется, – сердито сказала она.

Прагматист Мак-Грегор и нативистка Кэтрин поменялись ролями, но одна только Кэтрин понимала почему.

– Этот отдельный случай не должен путать ваше представление о том, что делает Эссекс, – сказала она. Мак-Грегор ясно видел ее дыхание, белое в морозном воздухе. – Вы и он добиваетесь совершенно разных вещей.

Он сказал, что это ему известно.

– Вот и делайте из этого соответствующие выводы, – сказала она.

Мак-Грегор не испытывал ни малейшего желания пускаться в сравнительную характеристику самого себя и Эссекса – ни с психологической, ни с политической точки зрения.

– Я хочу от Эссекса только одного: чтобы он беспристрастно судил о том, что видит. Если он научится думать самостоятельно, вместо того чтобы следовать политике Фокса, тогда стоило приезжать сюда.

– Никогда он не будет судить беспристрастно, пока ему нужно придерживаться определенной политики.

– В здешних условиях некоторые политические установки легко могут оказаться несостоятельными.

– Только не в глазах Гарольда, – возразила Кэтрин. – Он способен цепляться за свою позицию вопреки всему. Никакие влияния извне не поколеблют его, если он принял решение. А он уже решил проводить здесь политику Фокса.

– В этом я не уверен.

– А я уверена, – сказала она. – Не обольщайтесь относительно Гарольда и не рассчитывайте на его благородство и справедливость. Добивайтесь своего, не жалея сил.

– Я так и думаю поступать. – Мак-Грегор попрежнему лежал на спине, глядя в ночное небо. – Каждый раз, когда он будет разговаривать с кем-нибудь из агентов посольства, я буду тут же возражать ему. Я не люблю спорить с ним, но другого выхода нет, и, быть может, это на него подействует. – Он повернулся на бок, чтобы посмотреть на Кэтрин, и про себя ругнул Эссекса за то, что тому вздумалось поехать в Курдистан верхом: все тело нестерпимо ныло и даже вытянуть ноги было больно. – Хотел бы я, чтобы все уже было позади и я мог выпутаться из этого дела, – сказал он.

– Вот как? – вызывающе спросила Кэтрин. – Вы хотите оставить судьбу этой страны в руках таких людей, как Эссекс, Пикеринг и Фокс?

– Нет. Я считаю, что судьбой страны должно распоряжаться ее собственное население.

– Это не дает вам права отмахиваться от политического значения вопроса.

– Я и не отмахиваюсь.

– Так что же вы намерены делать?

– Кое-что я все-таки делаю.

– Может быть, но все это имеет узко местное значение. Вы не умеете шире смотреть на вещи. Ведь то, что здесь Делает Эссекс, – это только часть определенной политической и дипломатической программы. А что вы против этого предпринимаете?

– А что я должен предпринимать?

– Не знаю, но, во всяком случае, вы должны решить, какова будет ваша позиция, когда наша поездка кончится. Ведь тогда-то вам и придется действовать.

– Пока я в Иране, я знаю, что хорошо и что плохо, но для всяких политических махинаций я не гожусь, и чем скорее я выйду из игры, тем лучше.

– А что вы думаете делать дальше? – спросила она. – Вернуться в Англо-Иранскую компанию?

– Это единственное место, где я могу работать по своей специальности, – уклончиво ответил он.

– Так вы вернетесь туда?

– Нет, – сказал он. Ему не хотелось обсуждать с Кэтрин свои планы на будущее. Он знал, какую опасность таит в себе такой разговор, но в своем нежелании работать в Англо-Иранской компании ему все же пришлось сознаться.

– Почему? – спросила она. – Чем вам плохо в Англо-Иранской компании?

– Ничем, – ответил он. – Там можно работать; у них имеется все, что мне нужно.

– Ну, так в чем же дело?

Он покачал головой. – Уж очень противно. Вся администрация ведет себя так, словно страна принадлежит ей. Англо-Иранская компания – первопричина нашего вмешательства в дела Ирана. Даже и близко не хочу подходить к промыслам'.

– Я вас туда и не пустила бы, – сказала она таким тоном, словно ее власть над ним была неоспорима. – Вы вообще-то думаете возвращаться в Иран?

Это уже была менее зыбкая почва.

– Не знаю, – сказал он. – Не вижу, зачем сюда возвращаться. В сущности, мне здесь нечего делать.

– Разве, кроме Англо-Иранской компании, нигде не требуются микропалеонтологи?

– Почти нигде, – ответил он. – Это очень специальная область, и только на нефтяных промыслах я могу добыть данные, нужные для моей работы.

– А делать что-нибудь другое вы не можете?

– Я мог бы, вероятно, преподавать в Тегеранском университете, но я плохой педагог.

– Нет, нет, – сказала она. – Это не для вас.

Разговор, в сущности, не был закончен, но Мак-Грегору не хотелось продолжать его, и Кэтрин, заметив это, тоже замолчала. Такая чуткость тронула его, и он протянул руку, она сделала то же, и на несколько кратких мгновений между ними возникла близость, которую ни он, ни она не хотели разрушить и ни он, ни она не решались углубить. Может быть, Кэтрин и ждала от него большего, но он знал, что этого не должно быть. И все же, несмотря на чувство недоверия, его так сильно влекло к Кэтрин, что он не удержался и поднял голову, чтобы посмотреть на нее. В бледном свете луны он едва различал ее лицо, мерцающее серебристым пятном в рамке распущенных волос. Потом, словно в изнеможении, он откинулся на подушку, и у него вырвался возглас по-персидски.

Кэтрин все еще держала его за руку. – Что вы сказали? – спросила она.

Он молчал, не выпуская ее руки.

Его волнение передалось и ей. – Еще о жемчужине моей женственности?

Он опять не ответил.

– Если да, – прошептала Кэтрин, – то скажите. Скажите, – потребовала она.

Тогда он не стал больше сдерживаться, и заговорил: – Ни на один миг не покидала ты мои мысли, и даже забвение было забыто моим сердцем.

Она ждала продолжения, но он снова умолк.

– Это не все, – сказала она. – Дальше.

Он снова заговорил размеренно и плавно, подчиняясь ритму чуждой речи, стараясь вдохнуть ее нежность в английские слова: – Любимая вошла в мой шатер, и птица моего сердца в смятении. Свеча вставлена в фонарь, и мотылек горестно бьется о стекло. – Как это нелепо и как чудесно, – вздохнула Кэтрин.

– Это очень подходит к вам, – медленно сказал он.

– А дальше? Это ведь не конец? – настаивала она.

– Нет, – ответил он, – этому нет конца.

– Так говорите еще.

– Любовь мой недруг, – вполголоса начал Мак-Грегор, – и этого довольно. Незачем тебе, о, небо, угнетать меня, ибо там, где есть палач, нет нужды в мяснике.

– Еще, еще, – сказала она.

Мак-Грегор продолжал почти шопотом:

– Целый город сердец можно купить одним быстрым взглядом из-под густых ресниц. Прошу тебя, не спеши овладеть моим городом.

– Довольно! – крикнула она.

– Больше не надо?

– Нет, говорите, говорите.

– Меня спрашивают, где твое жилище. А кто же не знает, что ты живешь в моем сердце. Я потерял свое сердце и теперь не ведаю, где оно.

– Как хорошо!

– Твое лицо словно страна Хутан, где стоит чертог абиссинской невесты, и в каждой бусинке, вплетенной в твои косы, святая святых индусского бога. – У Мак-Грегора перехватило дыхание.

– Замолчите, – сказала она, – пожалуйста, замолчите!

– Если ты станешь моим садом, – продолжал он, – я буду розой, а если ты станешь розой, я буду твоими лепестками. Если ты станешь кубком, я буду твоим вином, а если ты станешь вином, я буду каплей его в твоем горле.

Ее пальцы впились в его руку.

– Калекой сижу я в пустыне моей тоски по тебе…

Она вдруг выпустила его руку и откинулась назад.

– …Вокруг меня серебряный океан моих слез.

Она лежала, отвернувшись от него, и каждый ее вздох говорил: нет, нет, нет, нет. Прошло много времени, и ни один из них не нарушил молчания. Он ждал, не повернется ли она снова к нему, не взглянет ли на него, но по мерному дыханию, доносившемуся к нему сквозь шелест ветра, он понял, что она уснула.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

На другое утро, когда они с рассветом снова тронулись в путь, Мак-Грегор стал уговаривать Эссекса ехать прямо на Сеннэ, минуя Биджар.

– Мы должны кое-кого повидать в Биджаре, – сказал Эссекс. – И, между прочим, одного весьма влиятельного курда.

Мак-Грегор знал, о ком говорит Эссекс. Сардар Азиз, вождь одного из курдских племен, уже почти обещал, в случае если он получит власть в Арделане, уступить все нефтяные концессии в этой провинции англичанам. Не потому, чтобы сардар Азиз так любил англичан, нет, он надеялся получить от Англии тайную военную помощь через территорию Ирака. С этой помощью он рассчитывал установить свою диктатуру в Арделане и даже распространить ее на север, на весь Курдистан. Меньше всего Мак-Грегор желал встречи Эссекса с этим человеком.

Эссекс отлично понимал это. – Я восхищаюсь вашим упорством, Мак-Грегор, – сказал он, – но вам не удастся расстроить мои планы.

– Я и не собираюсь, – ответил Мак-Грегор.

– Так почему вы хотите миновать Биджар?

– Мне бы хотелось обойти эти горы, – сказал Мак-Грегор, указывая на врезающиеся в небо вершины. – На Сеннэ мы можем проехать долинами, а чтобы добраться до Биджара, нам придется слишком высоко подниматься в горы.

– Ну и что же?

– Это страна курдов, – ответил Мак-Грегор, – и лучше туда не соваться. Кроме того, одолевать такие кручи тоже не легко.

Эссекс верил Мак-Грегору и в любое другое время последовал бы его совету. Но в это утро Мак-Грегор был ему подозрителен. Оба они, и Мак-Грегор и Кэтрин, были ему подозрительны. Что-то уж больно молчаливы и тихи. Эссексу это очень не нравилось.

– Нет, – отрезал он. – Мы поедем на Биджар.

– Как угодно, – сказал Мак-Грегор. Ему не хотелось спорить, хотя он и в самом деле считал небезопасным слишком углубляться в горы, не изучив обстановки. Путешествуя по этой части Ирана, надо прежде всего хорошо знать, что там происходит.

– Вам что-нибудь известно о здешних курдах? – спросил Эссекс.

– Нет, – ответил Мак-Грегор. – Я знаю племена на юге Арделана, шахабадских халгуров и гаваров, но о северных племенах понятия не имею. Знаю только, что их считают вероломными.

– А как это понимать? – спросила Кэтрин.

– Никак, – ответил Мак-Грегор. – Всех курдов называют вероломными, потому что некоторые из них живут набегами и разбоем. А на самом деле большинство курдов – землепашцы и скотоводы. На них клевещут, называя их вероломными, потому что они очень самостоятельны и независимы. Среди курдов, наверно, есть немало злодеев, особенно в разбойничьих племенах, но вообще они очень учтивы, хотя и крутого нрава. Да как не быть крутого нрава в этих горах!

– Страшновато, – сказала Кэтрин с видимым удовольствием.

– Здесь, в этих горах, царит воля богов. В Курдистана все может случиться. – Мак-Грегор знал, что обоим его спутникам это понравится.

– Раз с нами Гарольд, то непременно что-нибудь случится, – сказала Кэтрин, чтобы хоть немного улестить Эссекса. – Он обязательно попадет в какую-нибудь историю.

– Я не хочу никаких историй, – скромно сказал Эссекс. – Я хочу сделать здесь свое дело и уехать. Но должен признать – это восхитительная страна.

Мак-Грегор решил больше не противиться, тем более, что ему самому очень улыбалась предстоящая поездка.

– Если вы хотите видеть Курдистан, то нужно поехать в горы, – согласился он. – Мы уже поднялись на тысячу футов с тех пор, как оставили Хаджиабад.

– Скоро мы достигнем линии вечных снегов. Вы только взгляните на эти скалы! – Кэтрин показала на север, где горы уже близко надвигались на них. Особенно величественной казалась одна изрезанная глубокими складками вершина, и Мак-Грегор сказал, что она вулканического происхождения и что очень многие из этих горных хребтов образовались в результате землетрясений.

– Холодно, чорт побери, – сказал Эссекс.

– Вы же сами хотели ехать в горы, – сказал Мак-Грегор.

– Далеко до Биджара?

– Миль тридцать, – ответил Мак-Грегор. – Сегодня не доберемся. – Он отстал от своих спутников, что делал уже не раз, чтобы подогнать туркменскую лошадь, которая то и дело останавливалась пощипать кустарник и редкую траву между камнями.

– Что это она жует? – спросила Кэтрин, когда Мак-Грегор снова поравнялся с ними, ударами заставив упирающуюся лошадь идти вперед.

– Не знаю, как этот кустарник называется по-английски, – тяжело переводя дыхание, ответил Мак-Грегор. – Мы всегда называли его по-латыни Rosa berberiffilos.

– Это какой-то вид чертополоха,- сказал Эссекс.

Там, где дорога шла по открытому месту, они ехали рядом, разговаривая между собой, и Мак-Грегор объяснял своим спутникам происхождение горных массивов, мимо которых они проезжали. Достигнув первых снежных наметов, сделали привал и позавтракали. Потом поднялись еще выше, и снегу стало больше, но он скоплялся главным образом в защищенных от ветра ущельях. Когда сплошная горная цепь прерывалась, из долин налетал северо-западный ветер. Кругом не видно было ни дорог, ни деревень, и они поднимались выше и выше, все дальше углубляясь в страну курдов. к концу дня их всех сморила усталость, и, когда Мак-Грегор объявил, что лошадям пора отдохнуть, никто не стал возражать против раннего привала. Для ночлега выбрали глубокое ущелье. Все трое так замучились, что еле могли двигаться и долго и лениво располагались на ночь.

с Эссекс развьючил туркменскую лошадь, а Мак-Грегор расседлал остальных коней и напоил их из маленьких горных водоемов. Удостоверившись, что они стоят спокойно, он отправился собирать образцы горных пород на выступах скал. Кэтрин опять занялась ужином, сказав, что не имеет ничего против стряпни, если только кто-нибудь потом вымоет грязную посуду. Когда Мак-Грегор подошел к керосинке, на которой Кэтрин жарила консервы, она спросила, есть ли в этих горах альпийские цветы.

– Здесь встречаются разные виды камнеломок, – ответил он, – но есть много таких же полевых цветов, какие растут в Англии. – Кэтрин нарезала ломтями мясные консервы. – Для меня не жарьте, – сказал он. – Оставьте мне как есть.

– Вы не любите такого мяса? У нас другого нет.

– Я не люблю поджаренного.

Мак-Грегор, пользуясь остатками дневного света, снова стал рассматривать карту. Эссекс подошел к нему, поглядел, как он делает пометки, и спросил, где они находятся.

– Точно не знаю. – Повидимому, это мало смущало Мак-Грегора.

– А приблизительно?

– Где-то в этих ущельях, – ответил он, водя пальцем по карте. – Самое главное, чтобы эта вот гора всегда оставалась у нас справа.

– Что это за гора?

– «Пятиглавая». Если мы приблизимся к ней, то попадем в непроходимую местность. А пока все в порядке, хотя мы, вероятно, делаем большой крюк. Я стараюсь по возможности держаться долин.

Кэтрин позвала их ужинать. Завернувшись в одеяла, все трое уселись вокруг костра, разложенного Мак-Грегором и принялись за мясо с консервированными помидорами. Поужинав, они стали дожидаться, когда закипит чайник, и вдруг заметили, что возле них, как из-под земли, выросла высокая человеческая фигура.

Первым увидел ее Эссекс. Он вынул трубку изо рта и сказал, не повышая голоса: – Слушайте, Мак-Грегор, кто это такой?

Высокий человек приветствовал их на курдском языке, низко поклонился и, захватив щепотку пыли, перебросил ее через плечо. Потом он выпрямился, опираясь на палку, и торжественно приложил пальцы к губам и ко лбу.

– Откуда он явился? – спросил Мак-Грегор.

– Ниоткуда. Он просто очутился возле нас.

Мак-Грегор приветствовал незнакомца по-персидски, после чего тот назвал свое имя.

– Я отец Дауд, – сказал он и снова приложил пальцы ко лбу.

– Мир тебе, – сказал Мак-Грегор.

– Мир вам, – ответил отец Дауд. – Я восьмой ангел.

– Привет тебе,- сказал Мак-Грегор. – Ты сеид?

– Нет. Я паломник, иду в Мосул поклониться горе, где погребен наш святой. Я давно уже следую за вами и вижу, что вы чужестранцы, потому что вы едете не тем путем, что мы. Я пришел помочь вам. Скажите мне, куда вы держите путь, и я проведу вас через горы. Я буду рад показать вам самую удобную дорогу.

– Прошу тебя, садись с нами, – сказал Мак-Грегор.

Мак-Грегор внимательно разглядывал пришельца, назвавшего себя восьмым ангелом. В его наружности, несомненно, было что-то аскетическое: высокий, худощавый, с короткой седой бородой и весьма благообразный. Темнота мешала Мак-Грегору рассмотреть его получше, но, видимо, он был еще не стар. По обычаю курдов, он носил баранью шапку и бурку, доходившую до щиколоток. Положив свой посох на землю на почтительном расстоянии от костра, он уселся, скрестив ноги, и поблагодарил Мак-Грегора за приглашение.

– Ну, кто же он? – спросил Эссекс.

– Его зовут Дауд, то есть Давид. Он восьмой ангел.

Кэтрин положила кусок мяса на тарелку и протянула ее курду.

– Почему он так называет себя? – спросила она.

– Пока не знаю.

Отец Дауд начал было отказываться от угощения, но затем взял тарелку и, когда Кэтрин налила ему чаю, с поклоном принял кружку из ее рук. Он благословил пищу, проведя над ней несколько раз ладонью, и начал есть руками. Делал он это очень ловко и грациозно; покончив с едой, он вытер пальцы о землю и принялся пить чай.

– Так вы чужеземцы, – сказал он приветливо, тоном дружелюбного участия, а не назойливого любопытства.

– Да, – подтвердил Мак-Грегор. Он силился припомнить, какая религиозная секта совершает паломничества в Мосул. – Мы английские чиновники, едем в Биджар и Сеннэ. Мы выбрали эту дорогу, потому что другой не знаем. – Было несколько рискованно говорить о своем незнании местности, но этот благообразный паломник внушал Мак-Грегору доверие.

– Если вы англичане, – сказал отец Дауд, – значит, вы христианской веры.

– Правильно.

– Я – иезид, – сказал отец Дауд. – Я никогда еще не говорил с английскими христианами, и мне странно видеть вас здесь, в нашей глуши. – Он улыбался Мак-Грегору и, тщательно подбирая персидские слова, обращался ко всем троим.

– Мои друзья не знают языка этой страны, – сказал Мак-Грегор, еще сильнее проникаясь доверием к паломнику от звука его мягкого, внятного голоса.

– Надеюсь, мой внезапный приход не обидел их, – сказал Дауд. – Передай им, что я прошу извинить меня за это. И за то, что я не знаю вашего языка.

– Тогда я должен просить, чтобы и ты извинил их, – возразил Мак-Грегор.

– Нет, нет! – Дауд снял шапку, и его длинные волосы блеснули сединой даже при тусклом свете догоравшего костра. – Я не кажусь дряхлым стариком, – сказал он, – но я очень стар и должен бы знать все, что может знать человек. В мои годы всякое незнание непростительно, – добавил он, пытаясь жестами выразить свое почтение Эссексу и Кэтрин.

Эссекс в ответ кивнул головой и спросил Мак-Грегора: – И долго вы собираетесь разговаривать с ним на непонятном языке? Что ему надо? Он нищий?

– Он иезид, – ответил Мак-Грегор.

– Ну и что же?

– Иезиды поклоняются дьяволу.

– Что? Этот благообразный старец? – воскликнула Кэтрин.

– А как поклоняются дьяволу? – спросил Эссекс.

– Иезиды считают, что мало пользы поклоняться богу, – объяснил Мак-Грегор. – Поскольку на земле так много зла, совершенно очевидно, что бог не всемогущ. Они поклоняются дьяволу, как более могущественному божеству.

– Они серьезно так думают? – спросил Эссекс.

– Он идет в Мосул, где погребен их святой, – сказал Мак-Грегор, забавляясь недоумением Эссекса. – Я не знаю подробностей их религии, но дьяволу они поклоняются, это правда. На север отсюда довольно много иезидов, и в Ираке они есть.

– Они рассуждают вполне логично, – сказала Кэтрин. – Спросите его, почему он восьмой ангел. Я уверена, что он в самом деле святой.

– Во всяком случае, такого опрятного туземца мы здесь еще не встречали, – заметил Эссекс.

– Мои друзья спрашивают о твоей вере, – сказал Мак-Грегор отцу Дауду. – Они никогда не слышали об иезидах и хотели бы узнать об их учении.

– А ты сам слыхал об иезидах? – спросил Дауд.

– Слыхал кое-что, но не знаю, правда ли это.

Дауд улыбнулся. – Должно быть, ты слышал, что мы поклоняемся дьяволу, и тебе трудно поверить этому.

– Напротив, – ответил Мак-Грегор. – Вот и ханум говорит, что вполне разумно поклоняться дьяволу.

– Очень разумно. – Дауд медленно и торжественно кивнул головой. – Мы зовем его Малек Таус, или Малекуль Кут. Король Павлин, или Могучий Ангел. В вашей христианской вере он – сатана и он – зло. А для нас он повелитель ангелов, временно впавший в немилость. Мы верим, что он снова будет вознесен, когда слезами его наполнятся семь сосудов, дабы залить семь огненных геенн его семитысячелетнего изгнания.

– Значит, верно, что дьявол – ваш бог? Дауд воздел руки. – Прошу тебя, не говори о нашем боге. Мы не любим богов. Но и не отвергаем их. Мы даже признаем ангелом Иисуса Христа, хотя, как и мусульмане, не верим, что он был распят. Как сказано в Коране: «Они не умертвили его и не распяли его, в руках у них было только его подобие». Однако мы верим, что ваш Христос возвратится на землю. И мы верим в пророка Магомета и возвращение имама Махди. Мы признаем все религии, даже халдейскую, и учение Зороастра, и учение вавилонян, что поклоняются солнцу. Солнце – это наш шейх Шемс, а луна – шейх Син, и мы чтим их, как вы чтите бога. Видишь, мы не фанатики. Мы просто отводим Королю Павлину подобающее место, ибо как повелитель семи ангелов он самое могущественное божество и отбрасывает самую длинную и властную тень. Это не фанатизм, а логика. Мы чтим Ветхий и Новый завет, Коран и Авесту Зороастра. Но мы не признаем власти ни одной из этих книг. Мы верим только в человеческий разум и в доброе начало, заложенное в людях. Исцеления надо искать в самом человеке, а не в священных книгах и божествах.

– А как же Король Павлин? – спросил Мак-Грегор.

– Если бог должен существовать, то самое разумное – признать божеством Короля Павлина. Вот что он значит для нас. Если когда-нибудь окажется, что можно обойтись без бога, мы сохраним только предание о Короле Павлине и попрежнему будем верить, что человек должен искать своего бога и свое исцеление в себе самом.

– Значит, у вас вообще нет никакой религии?

– Прошу прощения, – сказал Дауд улыбаясь. – Наша религия состоит в том, что мы отвергаем религию. Мы находим, что это самый честный путь. А ты верующий?

– Нет, – ответил Мак-Грегор.

– Я не думал, что есть неверующие англичане.

– Человеку, изучающему науки, трудно быть верующим, – сказал Мак-Грегор.

– А ты изучаешь науки? Какую? Не астрономию? – Отец Дауд заметно оживился при мысли о том, что Мак-Грегор может оказаться астрономом.

– Нет. Я изучаю землю, ее историю, строение, как она образовалась.

– Это прекрасно! – одобрительно сказал Дауд. – Наше уважение к ученым безгранично. Мы знаем, что когда-нибудь они откроют истину. Научное неверие – надежда человечества. Вот почему наша религия стремится сделать всех людей неверующими.

– В этом все-таки есть противоречие, – сказал Мак-Грегор. – У вас получается, что вера и неверие – одно и то же.

Дауд отдал должное возражению Мак-Грегора.

– Ты ученый, – сказал он, – и одним ничтожным усилием своего ума ты разгадал самую суть наших разногласий. Заметь, у нас нет раскола. Но так как наша религия проповедует неверие, то мы расходимся во взглядах на конечную цель религии. К счастью, большинство наших последователей считает, что человек должен признавать неверие во имя ощутимого блага, которое оно приносит, а не во имя отвлеченного понятия о зле. Это разумно?

– Вполне.

– Мы применяем это мерило ко всем человеческим начинаниям. Все, что служит только самому себе, дурно; будь то религия, наука, литература, искусство, политика.

– Ты и политикой занимаешься? – спросил Мак-Грегор.

– Да.

– И усердно?

– Да.

– В Азербайджане?

– Разумеется! Не в пример официальной политике наших мусульманских и христианских собратьев, мы, поклонники дьявола, деятельно участвуем во всех движениях за общее благо, противоречит оно нашим догмам или нет. Мы осуждаем мусульман и христиан именно за то, о чем мы сейчас говорили. Все, что они делают, они делают только во имя религии. Мы же -поклонники дьявола – во имя человека отвергаем религию. Не зная ни иерархии, ни духовенства, ни строго установленных обрядов, ни фанатической веры, мы вольны идти любым путем, приводящим к общему благу, как бы этот путь ни назывался на политическом языке. Мы не фанатики,- повторил он.

– Если вы не фанатики, – возразил Мак-Грегор, – почему же вы отвергаете другие религии?

– Мы не отвергаем другие религии. Мы их принимаем, а отвергаем всякую религию, включая и нашу собственную. И мы не притязаем на то, что наша вера – единственно истинная, как это делает римский папа в отношении своей секты. Мы просто говорим, что притязать на это невозможно, ибо никто еще не изучил настолько хорошо все религии и секты мира, чтобы сказать, что вот это единственно правильное учение. Не находишь ли ты, друг мой, что в нашей религии много разумного?

– Очень много разумного, – охотно согласился Мак-Грегор, – но есть и противоречия.

– Не больше, чем в любой другой религии.

– Верно, – сказал Мак-Грегор.

Отец Дауд надел шапку и поднялся с земли. – Теперь я оставлю вас, чтобы не тревожить ваш сон моим присутствием. – Он поклонился Эссексу и Кэтрин и постоял немного, опираясь на палку. – Так как вы направляетесь в Биджар и в Сеннэ, которые лежат на моем пути в Мосул, я с радостью покажу вам кратчайшую дорогу.

– Мы не можем предложить тебе лошади, – сказал Мак-Грегор.

– Ничего. Если я устану, я сяду на вашу вьючную лошадь.

– Путь, которым ты хочешь вести нас, идет долинами? – спросил Мак-Грегор.

– Где как.

– Это настоящая дорога?

– Это не дорога и не тропа. Это путь, – ответил отец Дауд. Он известен только курдам племени мукри и кое-кому из иезидов, странников, как и я. Дорога нетрудная, тяжел только один перевал. А потом ехать будет легко, хотя мы и пересечем самую глухую часть Арделана. Если хочешь знать, это путь древних мукри от Сеннэ до Тахт-и-Сулеймана, где они и посейчас живут.

– А курды еще пользуются им?

– Редко, – ответил Дауд. – Мукри теперь не спускаются в Сеннэ. Лет двести-триста назад этим путем пользовались все, а теперь он заброшен. Может быть, мы и встретим каких-нибудь мукри или сабитов, если они опять совершают набеги, ручаться не могу.

– Эта опасность существует во всем Курдистане, – сказал Мак-Грегор, и его ответ понравился Дауду. – Еще одно скажи мне, – нерешительно добавил он, когда Дауд уже вернулся к ним спиной.

– Да?

– Ханум хочет знать, почему ты называешь себя восьмым ангелом.

Дауд обратился к Кэтрин так почтительно, словно перед ним была библейская Эсфирь. – На небе семь ангелов: Гавриил, Михаил, Рафаил, Азраил, Азрафаил, Дедраил и Симкил, – сказал он, отходя от костра.

– А восьмой? – крикнул ему вслед Мак-Грегор.

– Восьмой – это сам человек, – ответил Дауд, и из темноты донесся его смех.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Мак-Грегор принял предложение отца Дауда показать им самую удобную дорогу на Биджар и Сеннэ. Эссексу паломник не внушал особого доверия, но он не спорил с Мак-Грегором, хотя впоследствии возлагал на него вину за то, что произошло.

Дауд появился, когда они были заняты приготовлениями к отъезду. В ожидании, что его позовут, он уселся на скале и, когда Мак-Грегор крикнул ему, чтобы он спустился вниз, подошел к ним спокойно и неторопливо, словно они были паломники, которых он вызвался вывести из пустыни.

– Мархабба, – по-курдски приветствовал он Мак-Грегора.

– Мархабба, – ответил Мак-Грегор и из учтивости повторил приветствие трижды.

– Я пойду у твоего стремени, – сказал отец Дауд, когда они сели на лошадей, – а если нужно будет, пойду вперед. Но здесь заблудиться трудно.

Мак-Грегор согласился и на это, ибо, судя по всему, Дауд был опытным проводником по Курдистану. При дневном свете он выглядел столь же мирно, как и в вечерних сумерках, однако было совершенно очевидно, что он из курдских горцев. Он оказался вовсе не старым, и лицо у него было без морщин, только обветренное и загорелое от солнца и непогоды. Длинные седые волосы, будучи просто атрибутом его религии, придавали ему почтенный вид; как выразилась Кэтрин, в нем чувствовалась какая-то дьявольская святость. Что касается Эссекса, то когда Мак-Грегор перевел ему свой разговор с Даудом, он заявил, что этот курд не иначе как коммунист. Однако Эссекс не возражал против его присутствия, поверив Мак-Грегору, что Дауд отличный проводник.

Дауд шел легко и быстро, обгоняя лошадей, которым трудно было идти по камням. Ему не мешала ни его бурка, ни длинное белое одеяние, видневшееся из-под нее. Его ноги в сандалиях на веревочной подошве словно цеплялись за камни, и он уверенно вел путников по лабиринту крутых скал и извилистых долин. Местность становилась все глуше; Эссекс подумал, что если бы не Дауд, им никогда бы не найти дорогу в этом хаосе скал и ущелий. К полудню они достигли горного кряжа, высоко подымающегося над окрестными горами, и Эссекс окончательно уверовал в их проводника.

– Это древняя дорога мукри, – сказал Мак-Грегор. – Она ведет на север. Дауд говорит, что если мы поедем вдоль этого кряжа, то попадем прямо в Биджар.

– Когда же мы доберемся туда? – спросил Эссекс, у которого все кости ныли от тряской езды.

– К вечеру, – ответил Мак-Грегор.

Но судьба решила иначе.

Измученные долгой ездой, едва держась в седле, они следовали за Даудом, который теперь ехал на вьючной лошади. Дорога шла круто под гору, по ущелью, и, спустившись почти на самое его дно, они вдруг увидели двух всадников, скачущих прямо на них с противоположного склона. Всадники держали в руках винтовки, и это, несомненно, были курды. Мак-Грегор обернулся; глядя на него, обернулась и Кэтрин. Горный кряж над ущельем был весь усеян курдами. Помедлив одно мгновение, они лавиной ринулись вниз; их маленькие резвые лошади словно скользили по крутому склону.

– По-моему, они что-то затевают против нас, – сказал Эссекс.

– Мак-Грегор осадил лошадь. – Только не двигайтесь, – сказал он.

– Надеюсь, вы объясните им… – начал было Эссекс.

– Ничего с нами не случится, – торопливо прервал его Мак-Грегор. – Только не говорите по-английски, вообще ничего не говорите. – Не успел он это сказать, как всадники поравнялись с ними, на всем скаку осаживая коней.

– Мархабба, – спокойно сказал Мак-Грегор, упершись ногами в стремена и крепко вцепившись в седло. Он знал повадку курдов: сначала вышибить человека из седла, а потом договариваться с ним.

Мак-Грегор не получил ответа на свое приветствие курды носились вокруг них, толкали их лошадей и кричали что-то другим курдам, спускавшимся в ущелье. Мак-Грегор осадил свою лошадь, чтобы Кэтрин очутилась между ним и Эссексом. Отец Дауд, которого курды оттеснили от них, крепко держался за поводья вьючной лошади и пытался заговорить с всадниками, но они не отвечали ему. Курдов становилось все больше, и они с громкими криками окружали троих англичан.

– Это бандиты, что ли? – сердито проворчал Эссекс.

– Не знаю, кто они такие, – ответил Мак-Грегор. Он пытался по одежде установить, что это за люди, но видел только, что все они принадлежат к одному племени. На них были пышные коричневые бурнусы на грязно-желтой подкладке, короткие куртки, широкие грязные шаровары, стянутые у щиколоток, и красные турецкие сапоги с загнутыми кверху носками. Мак-Грегора утешало только то, что это были люди богатые, если судить по их шелковым чалмам и седлам с медными гвоздями и красными кисточками. Все это убеждало Мак-Грегора, что перед ним не шайка разбойников, а отряд одного из горных племен; но любое из этих племен могло заниматься разбоем, и Мак-Грегор отнюдь не был спокоен. У каждого курда на луке лежала винтовка английского образца, украшенная серебром, а надетые через плечо патронташи гремели при каждом движении их коней.

– Что же будет дальше? – спросила Кэтрин после того, как курды весьма неучтиво заставили их повернуть лошадей и они снова начали подниматься по склону, с которого только что спустились.

– Держитесь крепче, пока мы не выедем из ущелья, – сказал Мак-Грегор. Он подъехал ближе к Кэтрин, пригибаясь к седлу, чтобы легче было взять подъем. – Смотрите, чтобы они не сбросили вас с лошади. – Больше он ничего не мог сказать, потому что один из курдов подталкивал его лошадь стволом винтовки. Их, как баранов, гнали вверх, на вершину кряжа.

Они все еще держались вместе, и Мак-Грегор, озираясь по сторонам, обдумывал, как им действовать. Впереди начинался крутой спуск, кое-кто из курдов уже мчался под гору. Мак-Грегор понимал, что выбора нет. Их снова, как баранов, погнали вниз по крутому склону, и Мак-Грегор, чувствуя всю глупость и беспомощность своего положения, только старался держаться позади Кэтрин, оберегая ее от толчков; то же делал и Эссекс, ехавший рядом с ней. Дауд затерялся в толпе всадников, и, пока они, скользя и спотыкаясь, съезжали с кручи, его нигде не было видно.

– Вы имеете понятие, куда мы едем? – задыхаясь, спросила Кэтрин, когда Мак-Грегор поравнялся с ней. Она, видимо, из последних сил цеплялась за седло.

– В их лагерь. – Мак-Грегор держался за шею и гриву своей лошади. – Не отставайте от меня. – Теперь он был немного впереди ее; курды подгоняли их с громким смехом, шутками и криками.

Кэтрин все-таки отстала, Мак-Грегор услышал позади себя неровное цоканье копыт о камни и обернулся; передние ноги лошади Кэтрин подогнулись, лошадь упала на колени; Кэтрин перелетела через ее голову, перевернулась в воздухе, так и не разогнув ног, и, раскинув руки, с развевающимися волосами, ударилась о камни и покатилась под копыта лошади Эссекса. Мак-Грегор соскочил на землю и нагнулся над Кэтрин. Когда лошадь Эссекса, задев его копытами, прошла над ними, он взял Кэтрин за руки и приподнял ее. – Дайте, я посмотрю, – сказал он, отводя ее расцарапанные руки, которыми она закрывала лицо. Лицо у нее было бледное, глаза закрыты. – Больно? – Он достал носовой платок и отер пыль с ее губ. Кэтрин открыла глаза и посмотрела на него.

– Лицо не разбито? – спросила она, тяжело переводя дыхание.

– Нет. А как ноги? – Тут к ним подъехал Эссекс. Кэтрин протянула Мак-Грегору руки, чтобы он помог ей ,встать. Потом оглянулась на остановившихся подле них курдов и отстранила его.

– Я сама, – сказала она сухо. – Нечего при них охать и ахать.

Она откинула волосы с лица и смахнула пыль с лопнувших на коленях штанов. Потом поискала глазами свою лошадь. Один из курдов держал ее под уздцы; Кэтрин подошла к ней и вытащила осколки камней, вонзившиеся в ее передние ноги, потом, собрав все свои силы, поднялась в седло и вырвала повод из рук курда. Тот громко смеялся, закинув голову, и поскакал вниз по каменистой тропе.

Когда спуск кончился, курды повернули к большой пещере в склоне горы, или, вернее, на ровную площадку известняка под огромным выступом скалы. Вход в пещеру был очень широкий, но чем дальше вглубь, тем больше она суживалась. Перед пещерой виднелись лошади, вязанки сена, кучей наваленные седла, несколько черных коз. Последний участок дороги был сравнительно ровный, и трое англичан, которые уже еле переводили дух, снова съехались вместе. Лицо Эссекса побагровело от натуги и гнева.

– Почему мы терпим такое обращение? – сказал он. – Почему нам не повернуть лошадей и не уехать?

– Они окружат нас и загонят, как скотину, – ответил Мак-Грегор. – От них не ускачешь.

– Так почему они не ограбят нас, и дело с концом?

– Если бы они хотели нас ограбить, они давно бы это сделали. Очевидно, им нужно другое. Может быть, ничего страшного и не будет, только надо соблюдать осторожность.

– Они ведь не знают, кто мы такие, – сказала Кэтрин.

– Во всяком случае, им известно, что мы не курды, – с досадой ответил Мак-Грегор.

К ним снова подскочили два курда, которым, повидимому, чрезвычайно нравилась их роль загонщиков. Один из них грубо крикнул Мак-Грегору: – Ступай вперед! Хватит болтать по-турецки. Живей, живей! – И он ткнул винтовкой лошадь Мак-Грегора.

Мак-Грегор натянул поводья, обозвал курда турком и пнул ногой его лошадь.

Курд снова наскочил на Мак-Грегора и ударил его лошадь прикладом по крупу. Лошадь рванулась вперед и жалобно заржала от боли. Курд снова замахнулся винтовкой, но другие курды остановили его, и Эссекс вклинился между ним и Мак-Грегором.

– Вот дурак! Зачем он это сделал? – спросил Эссекс.

– Я обругал его. – Мак-Грегор, тяжело дыша, стряхивал грязь и конский волос со своих рук. – Вот дрянь! Ну и дрянь!

– О, господи! – сказал Эссекс. – Нашли время ругаться!

Они уже были возле пещеры, и курды, не останавливаясь, въехали внутрь. Копыта лошадей дробно застучали по твердому известняку. Курды спешились, и их окружили женщины, дети, собаки и козы. Под гулкими сводами пещеры каждый звук отдавался усиленным стократ; крики мужчин оглушали, собачий лай превращался в рев, болтовня женщин казалась перестуком камешков в глиняном сосуде.

Кэтрин спешилась и взяла лошадь под уздцы, но один из курдов схватил за повод и потянул его к себе.

– Отдайте, отдайте ему, – крикнул Мак-Грегор.

– Где Гарольд? – спросила она.

– Я здесь. – Эссекс подошел к ним в сопровождении, двух курдов, отнявших у него лошадь.

Троих англичан согнали в кучу, и они стояли среди глазеющих на них курдов, словно голые женщины, окруженные толпой ухмыляющихся мужчин. Все больше курдов, спешившись, подходили к ним и рассматривали их. Положение было до смешного нелепое.

Немного погодя, Эссекс сказал: – Это нам устроил тот старый поклонник дьявола.

– Не думаю, – возразил Мак-Грегор.

– А я уверен. Чему они смеются?

– Они говорят, что в жизни не видели ничего подобного, – объяснил Мак-Грегор. – Мне кажется, они настроены довольно дружелюбно.

– А мне это совсем не кажется, – отрезал Эссекс, неприязненно глядя на курдов. – Где ваш пистолет, Мак-Грегор?

– Он в мешке на вьючной лошади, а где лошадь и где Дауд – один бог знает.

– Я тоже думаю, что во всем виноват этот старый чорт, – сказала Кэтрин.

Один из курдов громкими криками разогнал толпу и, сделав чужеземцам знак следовать за собой, провел их в маленький грот в стене пещеры. Грот по своей форме напоминал часовню и освещался желтым пламенем фитиля, плавающего в масле. Как только они вошли туда, их охватило удручающее чувство одиночества, словно весь мир вокруг них вымер. Два курда, сидя на корточках у входа в грот, сторожили их. Оставшись одни, трое англичан минуту постояли в молчании. Потом Кэтрин, обнаружив на полу кусок кошмы, подошла к ней и легла на спину. Мак-Грегор подложил ей под голову свою шапку, а Эссекс нагнулся над ней с озабоченным видом.

– Вы не расшибли себе спину? – спросил он.

– Нет.

– А колени?

– Пустяки, – ответила она.

– Дайте, я посмотрю, – настаивал Эссекс.

– Отстаньте.- Кэтрин повернулась на бок. – Мне не хочется разговаривать.

Эссекс покраснел и смущенно повернулся к Мак-Грегору. – Ну, что же будет дальше?

Мак-Грегор уселся на землю. – Скоро узнаем, – сказал он. – Вы бы тоже сели и отдохнули.

Но Эссекс не мог успокоиться. – Это просто нелепо, – повторял он, сердито шагая из угла в угол.

– Не горячитесь, – сказал Мак-Грегор, отбросив обычную сдержанность и учтивость, а также почтительность, на которую по своему положению мог претендовать Эссекс. – Нам остается только ждать, что будет дальше, – и больше ничего.

– Я не могу относиться к этому так хладнокровно, – ответил Эссекс. – Вместо того чтобы сидеть тут, вы бы лучше предприняли что-нибудь.

– Попробуйте сами, может быть, вам удастся, – сухо сказал Мак-Грегор.

– И попробую.

– Перестаньте ссориться, – прикрикнула на них Кэтрин.

– Простите, – сказал Эссекс.

– Что с вами, Кэти? – спросил Мак-Грегор.

– Ничего. Не приставайте ко мне.

– Совершенно бессмысленно сидеть тут сложа руки, – продолжал кипятиться Эссекс. – Поговорите с этими бандитами у входа, Мак-Грегор, и спросите их, что все это значит.

– Я уже спрашивал других, – ответил Мак-Грегор. – Они сами не знают.

– Вы сказали им, кто мы такие?

Мак-Грегор прислонился к стене. – Нет, – ответил он, этим я только испортил бы дело.

– Вы стали таким' же упрямым ослом, как эти персы, окончательно рассердился Эссекс. – То сами лезете в драку, то лежите, как колода, и ничего не желаете делать. Помните, вы англичанин, а не какой-нибудь безропотный азиат.

– В данную минуту я чувствую себя азиатом, – сказал Мак-Грегор. – Что будет, то будет. И вы тоже ничего не можете сделать. Лучше сядьте.

Эссекс сердито проворчал что-то и, подойдя к караульным, стал по-английски выражать им свое возмущение. Потом он крепко сжал челюсти и решительным шагом прошел мимо курдов. Мак-Грегор выпрямился и с тревогой посмотрел ему вслед. Он видел, что Эссекс так зол, что может выкинуть все, что угодно. Но караульные не остановили Эссекса. Они даже не встали, только проводили его глазами. Эссекс шагал все так же решительно, словно ежеминутно ожидая, что ему выстрелят в спину. Когда он скрылся в глубине пещеры, караульные окликнули кого-то в темноте.

– Куда он пошел? – Кэтрин тоже была сердита.

– Он пошел драться один против всех, – ответил Мак-Грегор вставая.

– Не ходите, – сказала Кэтрин,- хватит и одного дурака.

– Вы не боитесь за него?

– Нет. У меня так болит голова, что мне на все наплевать.

– Лежите, – сказал Мак-Грегор, не подходя к ней.

– Пойдите за ним, – сказала она более спокойным тоном. – Как бы он не натворил чего-нибудь. Идите, идите!

– Ничего, его приведут обратно.

– Не упрямьтесь, – сказала Кэтрин, ища глазами Эссекса. – С ним что-нибудь случится.

– Если бы они затевали что-нибудь против нас, то давно бы это сделали, – сказал Мак-Грегор. – Нет никакого смысла биться головой о стену.

– Ах ты, боже мой! И надо же было связаться с таким упрямцем. Пойдите найдите его.

Мак-Грегор не тронулся с места.

– Тогда я сама пойду.

Он знал, что Кэтрин так и сделает.

– Лежите, – резко сказал он. – Ничего с ним не будет. Если вы начнете шататься по пещере, мне придется идти с вами, а я так устал, что шагу ступить не могу. Так что лежите смирно, и пусть Эссекс сам разбирается, как знает. Далеко он не уйдет.

Кэтрин послушно легла, а Мак-Грегор, сев на землю, вытянул ноющие ноги и стал думать о том, как бы все-таки проведать, что все это означает. Он знал, что приставать с расспросами к этим курдам бесполезно. Он знал это потому, что всю жизнь провел среди таких людей. Свое пленение он принимал со стоическим спокойствием. Придется просто подождать, пока не появится то таинственное лицо, по чьему велению их задержали. Мак-Грегор считал, что их жизни не угрожает опасность. Большего он пока и желать не мог. Его бесило, что Эссекс считает нужным вести себя как подобает оскорбленному и негодующему англичанину. От этого положение их могло только ухудшиться. Мак-Грегор решил про себя, что следовало бы ограничить право Эссекса осложнять другим жизнь. После этого он встал и отправился искать Эссекса в темной пещере.

Спотыкаясь от усталости, Мак-Грегор прошел всю пещеру, стараясь сохранять самый независимый вид; миновав костры из кизяка, вокруг которых на корточках сидели мужчины, и костер, на котором стряпали женщины, он подошел к выходу из пещеры и выглянул наружу. Потом он услышал позади себя голос Эссекса и, вернувшись в пещеру, нашел его у одного из костров: Эссекс разговаривал с тремя курдами, сидевшими под навесом из козьих шкур.

– Где ваш начальник? – по-английски спрашивал Эссекс.

Ему отвечал по-курдски старик с небольшой бородкой, у которого из-за пояса торчали серебряные рукоятки двух кинжалов: – Уж не думает ли чужеземец, что мы понимаем его? Что он говорит? Какой же он невежда, если воображает, что мы говорим на его языке! Что он говорит?

– Не знаю, что ты там бормочешь, – продолжал Эссекс, – но я сильно подозреваю, что ты меня понимаешь. Встань и проводи меня к твоему начальнику.

– Вот человек, роняющий свое достоинство, – сказал курд. – Я вижу это, хотя и не понимаю ни слова из того, что он говорит. Чужеземец, – обратился он к Эссексу, – лучше бы ты показал нам силу твоего молчания.

– Если ты говоришь о своем начальнике, – ответил Эссекс, – то встань и покажи мне, где он.

– Мне надоел этот голос и человек, которому он принадлежит. – Старик отмахнулся от Эссекса. – Уходи отсюда. Уходи.

Эссекс тоже потерял терпение. – Если бы ты понимал по-английски, я поучил бы тебя вежливости, – сказал он.

– Не спустить ли мне на него собак? – сказал курд. – Уйди.

Мак-Грегор решил вмешаться. – Лорд Эссекс, – позвал он.

– А-а, Мак-Грегор! – Эссекс круто повернулся. – И давно вы тут стоите?

– Несколько минут, – ответил Мак-Грегор.

– Почему же вы мне не помогли?

– Это ни к чему бы не привело.

– Так вот, спросите их, кто виновен во всей этой истории, и узнайте, где этот мерзавец.

– И это ни к чему. Пойдемте обратно и подождем у костра. Так будет лучше.

– Чего подождем? – сердито крикнул Эссекс.

– В том положении, в каком мы очутились, – сквозь зубы сказал Мак-Грегор, – надо хранить угрюмое молчание. Протестовать и возмущаться – признак слабости и малодушия.

– Вздор! – ответил Эссекс. – Я, напротив, намерен шуметь до тех пор, пока не найдется виновник.

– Они не будут разговаривать с вами, и вы только ставите себя в глупое положение. – Мак-Грегор знал, что он прав, однако он еще никогда не позволял себе заходить так далеко. Но Эссекс окончательно вывел его из терпения. – Лучше идите обратно.

– Мне не нравится ваш тон, Мак-Грегор.

– Сейчас не время для церемоний, – хмуро ответил Мак-Грегор. – Если, по-вашему, вы лучше меня знаете, что нужно делать, – пожалуйста. Но они смеются над вами. Старик хотел спустить на вас собак за то, что вы ведете себя невежливо – беспокоите человека, когда он сидит у своего костра.

– А все оттого, что вы связались с тем старым чортом, – сказал Эссекс. – Это он подстроил. Нашли кому доверять!

– Это вы хотели ехать в горы, – напомнил Мак-Грегор. Если бы мы оставили в стороне Биджар, ничего бы не случилось.

Эссекс не стал спорить. Он умел попрекать, но и сам умел выслушивать упреки; впрочем, спор о том, кто из них виноват в их злоключениях, так и остался навсегда нерешенным.

Мак-Грегор повернулся к Эссексу спиной и ушел обратно в грот.

Он сказал Кэтрин, что Эссекс цел и невредим. Она все еще лежала на кошме, но теперь возле нее сидела смуглая девочка лет десяти-двенадцати, которая быстро-быстро лопотала что-то по-курдски. На девочке был длинный шелковый халат, голубой с желтым, широкие шаровары, стянутые у щиколоток, и плоская красная тюбетейка, обшитая золотыми монетами; на запястьях побрякивали тонкие медные браслеты. Весело смеясь, она просила Кэтрин, чтобы та дала ей немножко краски для губ. Когда Мак-Грегор вошел, девочка вежливо приветствовала его, проговорив «мархабба», а затем снова повернулась к Кэтрин, которая только беспомощно мотала головой в знак того, что она ничего не понимает.

– Велите ей, чтобы она ушла, – попросила Кэтрин Мак-Грегора.

– Она просит губной помады.

– После.

– Она знает, что вы упали с лошади, и говорит, что вы очень бледная.

– Ах, уберите ее от меня, – сказала Кэтрин.

– Ее зовут Пируза. – Мак-Грегор еле поспевал за маленькой курдкой. – Она хочет ухаживать за вами.

– Тогда скажите ей, чтобы она перестала трещать.

– Вы ей очень нравитесь, и она вас жалеет, – переводил Мак-Грегор. Пируза пощелкала языком и тронула разорванные штаны и расцарапанные колени Кэтрин.

Мак-Грегор отказался от попыток переводить болтовню девочки; вдруг он заметил, что их поклажа лежит в гроте. – Как это попало сюда? – спросил он.

– Наш милейший проводник принес, – ответила Кэтрин.

Мак-Грегор развязал мешок, достал дорожную аптечку и протянул ее Кэтрин.

– Почему вы так отвратительно спокойны? – сказала она. – И почему вы не привели Эссекса?

– Он там заявляет решительный протест.

– И правильно делает. Почему вы ему не помогаете?

– Чего он хочет? – спросил Мак-Грегор. – Уехать отсюда, положив в карман официальное извинение курдского министра?

– Как-то нужно вылезать из этой истории.

– Гораздо лучше будет, если мы отнесемся к этой истории по-деловому и поговорим с ними спокойно. Возмущаться и негодовать бесполезно. Все обойдется благополучно, если мы будем держать себя, как нужно, – Мак-Грегор положил возле Кэтрин ее спальный мешок и развязал его. Кэтрин немного повеселела, хотя и морщилась от боли, смазывая иодом разбитые колени с помощью Пирузы, которая продолжала безумолку болтать.

– А с вами случались такие истории? – спросила Кэтрин Мак-Грегора.

– Раза два.

– Поэтому вы сохраняете такое противное хладнокровие?_Она отстранила темное лицо девочки от своего колена. – А как по-вашему, что они собираются с нами сделать?

– Может быть, ничего.

– Тогда зачем они загнали нас сюда, как скотину?

– Курды загоняют всех, кого они застают в этих горах. Видите ли, – добавил он с иронией, – это, как-никак, их страна. Не мешало бы нам помнить об этом, вместо того чтобы настаивать на своем праве ездить повсюду, куда захочется. И неплохо бы подумать о сохранении своего достоинства. Эссекс слишком много шумит.

– Он злится от обиды и бессилия, – сказала она, – и я отлично его понимаю.

– Он ставит себя в глупое положение. Кэтрин кончила смазывать колени. – Выйдите, я переоденусь, – сказала она, – и возьмите с собой эту трещотку.

Мак-Грегор повернулся спиной и стоял так, пока Кэтрин надевала клетчатую юбку.

– О чем эта цыганка болтает? – спросила Кэтрин. – Да уйди ты, ради бога. – Пируза, смеясь от удовольствия, разглядывала юбку Кэтрин. Потом подхватила с земли ее разорванные лыжные штаны и с громким смехом пустилась наутек, позвякивая браслетами, сверкая зубами и веселыми озорными глазками.

– Ну вот, она украла мои штаны, – сказала Кэтрин. – А зачем вы их бросили? – Мак-Грегор засмеялся. – Зато вы совсем пленили ее. Она все время восхищалась, какой у вас маленький носик, какие красные-красные губы и какая нежная кожа. Она сказала, что у вас такое лицо, как будто его вылизал котенок.

– Курды говорят по-персидски?

– Нет, но их язык очень похож на персидский.

– Она говорит так, как будто читает какие-то непонятные стихи.

Вошел Эссекс и, заметив мешки, сказал, что никак не думал снова увидеть их.

– Что-нибудь украли? – спросил он.

– Кое-что из провизии, – ответил Мак-Грегор.

– Я нашел одного курда, который знает несколько слов по-немецки, но он только ухмыляется и говорит: «Achtung», когда я его спрашиваю, почему нас здесь держат. Неужели ничего нельзя сделать, Мак-Грегор? Так-таки ничего?

– Например, что бы вы хотели?

– Не знаю, но не в моих привычках сидеть сложа руки и подчиняться обстоятельствам. И я не намерен привыкать к этому. – Эссекс уже поостыл немного.

Мак-Грегор тоже заговорил более примирительным тоном: – Мы сейчас не можем поступать по-своему. Имейте немного терпения. Они объяснят нам, что это значит.

– Они не имеют права задерживать нас. Разве они не понимают, кто мы такие?

– Это им все равно, – сказала Кэтрин.

Вошел курд и объявил, что если они желают, то могут поесть. Он коротко предложил им следовать за ним, и они молча повиновались, в надежде, что их положение скоро разъяснится.

Десятка два мужчин и две женщины сидели вокруг кошмы. На кошме стояли грубые миски, из которых курды пальцами доставали еду. Они громко чавкали, громко говорили между собой и, весело ухмыляясь, смотрели на подошедших чужеземцев.

– Это хороший знак, что они пригласили нас разделить с ними трапезу, – тихо сказал Мак-Грегор, чтобы подбодрить своих спутников.

После долгих криков курды подвинулись немного, и трое англичан уселись среди них перед дымящимися мисками. В тусклом свете старой керосиновой лампы едва можно было различить стоявшую на кошме снедь; глядя на нее, все трое почувствовали отвращение, даже Мак-Грегор. Все блюда были похожи на какое-то месиво, но в одних мисках были бобы, в других – творог, в третьих – лепешки, плавающие в мясном отваре. Зная, что подать пример следует ему, Мак-Грегор запустил пальцы в миску с бобами, откуда уже угостился его сосед.

– Лепешки вам понравятся, – шепнул он Кэтрин.

– Я есть хочу, – тоже шопотом ответила она. – Дайте мне эту противную миску. Что там, бобы?

– Да, и очень горячие.

Кэтрин зачерпнула бобов из миски и поднесла их ко рту, она не согнула пальцев, и бобы вывалились. Мак-Грегор показал ей, как надо складывать кончики пальцев, и Кэтрин попробовала еще раз, зная, что двадцать мужчин и две женщины неотступно следят за ней. Она ловко достала бобы согнутыми пальцами и благополучно донесла до рта.

– Молодец! – тихо сказал Мак-Грегор.

Эссекс не притронулся к мискам. Он брал длинные ломти мяса с медной сковороды, клал их на сухие лепешки и ел не спеша, поглядывая на хозяев, переговаривавшихся между собой гортанными голосами. В желтоватом свете лампы курды выглядели очень живописно: нарядная красочная одежда, тонкие черты лица, горящие взоры, прямые носы. Мак-Грегор смотрел на Эссекса и думал о том, что трудно найти столь отличных друг от друга людей, как Эссекс и эти курды. Изысканным манерам, столь естественным в Эссексе, противостояли не менее изысканные манеры курдов; достаточно было посмотреть, как изящно они едят пальцами. Эта мысль занимала Мак-Грегора, но он не успел додумать ее до конца, потому что прибежала Пируза и снова стала приставать к Кэтрин.

– Что ей еще нужно? – спросила Кэтрин. Пируза принесла штаны Кэтрин. На коленях были аккуратно наложены заплатки. Отдав штаны Кэтрин, она принялась бегать вокруг кошмы, хватая то одну миску, то другую и усердно угощая Кэтрин. Курды громко выражали девочке свое одобрение. В конце концов она втиснулась между Кэтрин и Мак-Грегором и сама стала есть с большим аппетитом.

– Они называют ее Пируза-Золотые ушки, – сказал Мак-Грегор.

– Вы только посмотрите, как она уплетает.

– Она дочь шейха.

– А который из них шейх? – спросил Эссекс.

– Его, повидимому, здесь нет. Одна из женщин – его жена. – Мак-Грегор внимательно вгляделся в лица курдов, освещенные тусклым светом лампы. Нет. Их начальника здесь не было. Двое из присутствующих держали себя очень властно, но их не называли шейхами. Они во всем разнились друг от друга, и между ними то и дело разгорался ожесточенный спор. Оба они были молоды; один – высокий, голубоглазый и рыжеватый, что немало удивило Мак-Грегора другой – маленький, некрасивый, с узкими монгольскими глазами, в которых сверкал насмешливый огонек. Как только они начинали спорить между собой, все умолкали. Победа обычно оставалась за маленьким. Рыжеватый был неглуп и даже остроумен, но не мог тягаться со своим изворотливым противником.

Мак-Грегор прислушивался к их спорам, к словам, раздававшимся вокруг него, и думал о том, как бесцветна их английская наружность и все их английское существование. Даже природная величавость Эссекса поблекла в кругу этих осанистых горцев. Из них троих только Кэтрин ни в чем не уступала курдам; она держалась так же непринужденно и с таким же достоинством, как они, и Мак-Грегор с новым чувством восхищения смотрел на эту англичанку, сидевшую рядом с ним.

– Вот он! – сказала Кэтрин Мак-Грегору. – Наш восьмой ангел.

Отец Дауд, появившись, как всегда, неслышно и внезапно, уселся рядом с маленьким некрасивым курдом, предварительно отвесив англичанам поклон и в знак почтения приложив руку ко лбу.

– Можете сами убедиться, Мак-Грегор, – сказал Эссекс, заканчивая сбою трапезу финиками и сыром. – Полюбуйтесь на него. Друг-приятель с этими курдами. Конечно, это он все подстроил.

– Нет, – сказал Мак-Грегор.

– Почему вы всегда спорите? – поворачиваясь к Мак-Грегору, спросила Кэтрин.

Им подали кофе по-турецки в маленьких чашках, Кэтрин развеселилась и не только не гнала от себя Пирузу, но даже смеялась ее детским выходкам. Кэтрин с удовольствием наблюдала за Эссексом и Мак-Грегором; ей нравилось, что оба они, каждый на свой лад, оказались на высоте положения. Эссекс держался свободно и небрежно. Иногда он поднимал глаза и оглядывал присутствующих, показывая, однако, все своим видом, что ему до них дела нет. Мак-Грегор, напротив, совершенно явно прислушивался к тому, что говорилось вокруг, но сам хранил упорное, почти угрюмое молчание и решительно отклонял все попытки хозяев втянуть его в общую беседу. Кэтрин еще никогда не видела Мак-Грегора столь чопорным и подозревала, что он нарочно так ведет себя. Она решила, что эта комедия не должна пройти ему даром, и тут же накинулась на него.

– Это так нужно, чтобы вы молчали, как рыба? Вы же видите, что они стараются расшевелить вас.

– Успеется, – сказал он.

В конце концов Мак-Грегор был втянут в разговор отцом Даудом, который начал рассуждать о звучании курдского языка в сравнении с другими языками, в том числе с персидским и английским. Мак-Грегор знал, что курды очень любят такого рода рассуждения. Все, что касается различий в области религии, языка, нравов, обычаев, интересует курдов и неизменно становится у них предметом жарких споров. Вскоре все присутствующие уже принимали живейшее участие в общем разговоре; к тому же обед подходил к концу и сытые желудки немало содействовали установлению дружелюбной и непринужденной атмосферы.

Мак-Грегор не щадил английский язык, занимаясь лингвистическими сопоставлениями; когда он начал дословно переводить английские идиомы на язык мукри, получилась такая чепуха, что он сам от души смеялся, словно впервые уразумев их нелепость.

И снова Мак-Грегора поразила мысль, каким бессмысленным может стать любое явление, если сравнивать его с аналогичным явлением иной культуры. Он впервые задумался над этим и решил извлечь из этого урок. До сих пор ему не случалось сравнивать между собой особенности, присущие различным культурам. Теперь же, когда перед ним открылась противоположность нравов, обычаев, языков в обществах разного склада, он вдруг подумал об Эссексе. Все превосходство Эссекса было чистой условностью, а вовсе не даровано ему природой. Подсознательно Мак-Грегор всегда это чувствовал, но сейчас, когда он старался осмыслить сущность человеческого общества, столь наглядное подтверждение его догадки явилось для него неожиданностью. Сколько ярлыков для человеческого поведения, обычаев, взаимоотношений! Как же обнаруживается зло? Сравнения с нормами других культур недостаточно. Нелепость человеческого поведения нельзя объяснить и законами природы. Вся беда, видимо, в том, что человек не способен организовать общество в котором он живет. Отсюда бессмысленный, неразумный порядок вещей, при котором лорд Эссекс кажется олицетворением наивысшего человеческого совершенства.

Тут Мак-Грегор вспомнил Джона Асквита и почувствовал, что теперь лучше понимает его поведение.

– Ну, слава богу, наконец-то вы оттаяли, – сказала Кэтрин. – О чем это вы так горячо спорили? Повидимому, вам было очень весело.

– Все это чрезвычайно оригинально, – ответил он. – Жаль, что с нами нет Асквита, это как раз для него.

– Ах, Джон Асквит, старый друг, – вздохнул Эссекс. – Очень, очень жаль, что он не поехал с нами. Что вы скажете, Мак-Грегор? Вот это путешествие! На скуку не пожалуешься.

Возмущение Эссекса уже улеглось, и, решив снизойти до людей, в обществе которых они очутились, он с помощью Мак-Грегора вступил в разговор с курдами. Те охотно пошли на мировую, выказывали ему знаки уважения, а узнав об его возрасте, несколько пристыженно удивлялись тому, какой он крепкий и выносливый. Весь вечер англичане оживленно беседовали со своими хозяевами. Курды почтительно величали Эссекса «эльги», как обычно называют послов, а к Кэтрин относились с грубоватым, но искренним дружелюбием. Ее красоту, выдержку, умение ездить верхом, смелость и гордость хвалили все по очереди – сначала мужчины, потом женщины и, наконец, Пируза-Золотые ушки.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Лишь на другое утро шейх племени мукри показался своим английским гостям. Как только рассвело, они увидели, что курды готовятся сняться с места. Теперь должно было выясниться главное, что занимало англичан: задержали их только на ночь или же у курдов есть какие-то дальнейшие намерения на их счет.

Шейх вошел под своды грота в ту минуту, когда Мак-Грегор увязывал мешки, чтобы навьючить их на туркменскую лошадь. Шейх был еще молодой человек с суровым, мертвенно-бледным лицом. Его одежда состояла из желтого шелкового халата, короткой расшитой куртки и широких шаровар цвета красного вина. Нос у него был крючковатый, большие, глубоко запавшие глаза смотрели каким-то пустым взглядом. Власть рано наложила отпечаток зрелости на его почти юношеские черты. Эссексу шейх показался таким, каким он и представлял себе вождя кочевого племени: мрачным, полудиким варваром. Внимательно изучив Эссекса, шейх перевел свои пустые глаза на Кэтрин, которая прятала любопытство под такой же кажущейся пустотой взгляда. Кэтрин невольно привлекала суровая мужественность этого курда; выдерживая его холодный, пристальный взор, она решила что этот человек должен быть опасен своей неподкупной прямотой. Она не могла с точностью определить его годы. но ей было ясно, что эти годы сочтены. Мак-Грегор ждал, когда, наконец, и он удостоится взгляда и приветствия шейха. Его впечатление было таким же, как и у Кэтрин, но не в силу романтических иллюзий, а просто потому, что ему был хорошо знаком курдский тип. Мак-Грегор видел, что шейх молод, вероятно одних лет с ним, но, повидимому, болен какой-то тяжелой болезнью, которая старит его и придает такую скупую, суровую властность всей его повадке.

Шейх коснулся своего алого тюрбана и приветствовал Мак-Грегора по-курдски, но совершенно деревянным, безучастным тоном. Ему было известно, что разговор придется вести именно с Мак-Грегором, и с самого начала эти двое – курд в своих шелках и Мак-Грегор в своем поношенном плаще, не менее живописно свисавшем с его сутулых плеч, – словно решили соперничать между собой в величественной и мрачной сдержанности. Они как бы равнялись один по другому, и Кэтрин, быстро уловившая это, не без удовольствия наблюдала всю сцену. Но Эссекс не видел тут ничего, кроме необходимости ждать, пока на чужом ему языке обсуждают и решают нечто, его лично касающееся, и он с нетерпением и досадой прислушивался к кратким и непонятным фразам и междометиям.

Курд назвал себя Салимом, шейхом племени мукри, и осведомился о направлении и цели их путешествия по горам Курдистана. Мак-Грегор понимал, как опасна малейшая неправда в разговоре с этим человеком, и потому не пытался о чем-либо умолчать. Но, объясняя Салиму, кто они и что им нужно, он был мрачен и скуп на слова, как настоящий курд, и в тоне его звучала не покорность, а скорее недовольство. Беседа шла мирно, пока Мак-Грегор не спросил, могут ли они теперь продолжать свой путь свободно и без задержки.

– Вы хотите попасть в Сеннэ? – спросил Салим.

– Да, нам нужно в Сеннэ. Нас там ждет машина, и оттуда мы поедем в Тавриз, чтобы увидеться с представителями нового правительства.

– Вам нечего делать в Сеннэ, – объявил Салим.

– Это уж нам решать, – сказал Мак-Грегор.

– Я только что из Сеннэ, – невозмутимо сказал Салим. – И вам там делать нечего. – Он выдержал паузу. – Если, как ты говоришь, вы хотите понять, что происходит в Курдистане, вам лучше ехать со мной.

– Нам нужно попасть в Сеннэ, – настаивал Мак-Грегор. – Там наша машина.

– Я вам все расскажу про Сеннэ. – Салим нетерпеливо тряхнул головой. – Туда съезжались на совет вожди всех курдских племен, и я могу рассказать вам все, что вам нужно знать. Большие люди покинули Сеннэ, и для посла он сейчас, что пустой орех. Вам лучше ехать со мной.

– А куда?

– В Тахт-и-Сулейман, который лежит на пути в Тавриз. Я пошлю кого-нибудь из моих людей в Сеннэ за вашей машиной и за вашим слугой.

– Но в Сеннэ есть важные лица, которых послу нужно повидать, – не сдавался Мак-Грегор.

Салим поднял руки, отбрасывая назад широкие рукава халата. Он слегка отвернул голову и сплюнул на землю, освобождаясь от подступавшей слюны, потом, вытянув длинным рукав нижней одежды, вытер рот, приоткрывшийся так, что видны были редкие зубы.

– Незачем ехать в Сеннэ, – сказал он. – Вам отдадут ваших лошадей, и вы можете совершить путь до Тахт-и-Сулеймана под нашей охраной.

Мак-Грегор резонно заключил из слов Салима, что, хотят они или нет, им все равно придется ехать в город, называемый Престолом Соломона, но он все же еще поспорил для виду.

– Мы не намерены ехать с вами, – сказал он Салиму, чувствуя, как мало убедительно звучат его слова; но, в сущности, он уже примирился с неизбежным и не видел дурного в том, чтобы ехать дальше вместе с кочевниками мукри.

– Вы поедете, – ответил Салим и слегка кивнул головой. – Вашего слугу мы вам доставим вместе с машиной. Ваша ханум может ехать с вами или с нашими женщинами, как хотите. Ваша вьючная лошадь пойдет среди наших.

– Ты забываешь, что мы – слуги английского правительства, – сказал Мак-Грегор, – и что посол увидит в этом знак враждебности и угрозу. Он сообщит об этом иранскому правительству и нашему тоже.

– Правительства далеко отсюда, – сказал Салим. – Никогда еще ни одно правительство не присылало протестов в Тахт-и-Сулейман. С нами вам не грозит опасность, вы не будете ни в чем нуждаться. Мы вам расскажем все, что вам нужно знать о Курдистане, и вы сможете рассказать правительству Ирана и вашему правительству всю правду. – Салим снова вытер губы и покосился на Эссекса, который в это время допытывался у Мак-Грегора, что происходит. Эссекс интересовал Салима больше других; он выждал, когда Эссекс кончит говорить, и только тогда снова обратился к Мак-Грегору. – Если посол не хочет ехать с нами, объясни ему, что он в Курдистане, а Курдистан страна дикая и пустынная и путешествовать по ней небезопасно. Ради ханум вам лучше ехать с нами.

Салим не убеждал Мак-Грегора, он просто подсказывал ему довод для убеждения Эссекса. Мак-Грегор, невольно усмехнувшись, повернулся к Эссексу, чтобы объяснить ему положение.

– Все понятно: мы просто стали жертвами обдуманного похищения, – заявил Эссекс. – Не стоит труда подыскивать для этого другое название или объяснение. Что ему от нас нужно?

– Этого я еще не знаю, – ответил Мак-Грегор.

– Скажите ему, что мы отсюда не двинемся.

– Мы уже достаточно наглупили, – возразил Мак-Грегор. – Воины мукри охотно позабавились бы, глядя, как мы пешком потащимся по горам за их лошадьми. У нас нет выбора. Пора вам наконец понять это. Право же, с его стороны очень великодушно позволить нам ехать верхом.

– А не денег ли он хочет? – спросила Кэтрин.

– Предложите ему денег, – подхватил Эссекс. – Мне денег не жаль, мне жаль потерянного времени. Спросите, сколько он хочет.

– Может быть, он и хочет денег, – сказал Мак-Грегор, – но нельзя даже виду подавать, что они у нас есть. А у вас много при себе? – спросил он Эссекса.

– Порядочно.

– Так спрячьте их подальше и не вспоминайте о них.

– Когда мы вернемся в Англию, я этого так не оставлю, – сказал Эссекс.

– А вы, Мак-Грегор? – спросила Кэтрин. – Вы тоже этого так не оставите, когда мы вернемся?

Но Мак-Грегор не обратил внимания на слова Кэтрин. Он присматривался к двум курдам, державшимся позади Салима. Они пришли вместе с ним, но остались стоять в некотором отдалении. Это были те самые, которых Мак-Грегор видел накануне за ужином: один – маленький и безобразный, другой – высокий, рыжеватый, с тевтонскими чертами лица. Во время разговора Мак-Грегора с Эссексом рыжий посмеивался, как будто понимал, о чем они говорят.

– Ты знаешь английский язык? – спросил его вдруг Мак-Грегор.

Рыжий поклонился с нескрываемой насмешкой.

– Меня зовут, – довольно бойко проговорил он по-английски, – Амир-заде-и-Карадаг.

Эссекс удивленно оглянулся, но ничего не сказал.

– А он тоже знает английский? – Мак-Грегор кивнул головой в сторону низенького курда.

– Нет, он не знает никаких языков, кроме курдского, – пренебрежительно ответил рыжий.

Низенький прервал его и, обратясь к Мак-Грегору по-курдски, назвал свое имя. Салим тут же пояснил, что оба они его двоюродные братья и вместе с ним ездили на совещание в Сеннэ. Их имена указывали на принадлежность к правящему роду, Мак-Грегору пришлось подобрать соответственные английские выражения, так как он знал, что это доставит удовольствие Эссексу и Кэтрин.

– Эти два джентльмена – родственники Салима, – официальным тоном сообщил он Эссексу. – Вот это (он указал на рыжего) – Светлокудрый лорд Амир-заде из Карадага. а тот, что пониже ростом,- лорд Гордиан Непобедимый.

Эссекс слегка наклонил голову в сторону обоих курдов; это у него вышло непроизвольно и очень позабавило Мак-Грегора, хотя обстановка и не располагала к веселью. Он становился похож на Кэтрин – усматривал комические ситуации в отнюдь не комические моменты. Его удивило, что чувство юмора не пришло на помощь Эссексу, но Эссекс, видимо потерял это чувство в курдских горах и потому безмолвствовал.

– Есть у вас оружие? – спросил по-курдски Светлокудрый Амир-заде.

– Нет, – солгал Мак-Грегор. Пистолет полковника лежал у него в кармане, оттягивая карман и стесняя движения своей тяжестью.

– Неужели вы пустились в такой путь безоружными? – Голубые глаза Светлокудрого Амир-заде так и сверлили шотландца, но тот поглубже засунул руки в карманы и с независимым видом заявил: – У нас было оружие, но мы его потеряли.

Безобразный Гордиан вскинул глаза на своего родича.

– Уж не боишься ли ты, что эти слабые чужеземцы убьют тебя? – спросил он. Это было оскорбление, но Мак-Грегору его слова показались менее оскорбительными, чем злоба, сквозившая в тоне Амир-заде. Оба эти человека ненавидели иностранцев. А так как они и друг друга ненавидели, то не преминули вступить в словесную перепалку, в которой рикошетом доставалось Эссексу и Мак-Грегору. Кэтрин по чисто курдской галантности была пощажена.

Салим жестом остановил ссорившихся родственников и сказал, обращаясь к Мак-Грегору: – Мы сейчас трогаемся в путь. Мы поедем не очень быстро, но если вы хотите ехать со мной впереди, собирайтесь. Ваши лошади готовы. – Он посмотрел на Эссекса. – Что, посол сердится?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. Теперь уже приходилось делать вид, будто они следуют за Салимом по доброй воле. Никто не поверит, но этого и не требуется. – Посол очень рад путешествовать вместе с вами.

– Вовсе он не рад, – сказал Амир-заде, явно наслаждаясь их затруднительным положением. – Он сейчас похож на старого больного козла, твой посол. – Он расхохотался и вышел из грота.

Салим оставил его выходку без внимания. – Почему выбрали послом человека, который не знает ни курдского языка, ни персидского? Что может он понять в делах Курдистана?

– Меня прислали вместе с ним, – сказал Мак-Грегор,- а я говорю на этих языках.

– Значит, ты и есть главный, – сказал Салим Мак-Грегору.

– Нет. Для нашего правительства главный – он.

– Но ведь он будет знать только то, что скажешь ты. – Салим обращался к Мак-Грегору, однако взгляд его все время был прикован к Эссексу.

– Он сделает из этого свои выводы и составит свое мнение, – сказал Мак-Грегор.

– Он знатный господин? – спросил Салим.

– Да.

– По рождению? Или по тому положению, которое занимает?

– По рождению.

– А ханум? – спросил Салим.

– Она тоже по рождению знатная госпожа.

– А ты?

– Я ни господин, ни раб, – холодно ответил Мак-Грегор и больше ничего не сказал.

Салим пошел к выходу и столкнулся с входившим в пещеру отцом Даудом. Салим остановился и ласково приветствовал его по-курдски. Видно было, что эти двое – старые и добрые знакомые. Гордиан тоже поздоровался с Даудом, и они долго обменивались традиционными заверениями во взаимном уважении, смиренной покорности, братской любви и радости по поводу того, что оба здоровы.

При виде отца Дауда Эссекс снова разозлился: – Мне не нравится этот субъект, и я не желаю, чтоб он здесь околачивался. Скажите ему, пусть убирается.

– Полно вам, Гарольд, – сказала Кэтрин. – Совершенно безобидный старик.

Эссекс промолчал. Отец Дауд, улыбаясь, подошел к ним поздороваться, но Эссекс нетерпеливо отмахнулся от него. Лицо старика приняло встревоженное выражение. Он спросил Мак-Грегора, не мешает ли послу присутствие Дьявола.

Мак-Грегор подвязывал вьюки к седлу, стараясь равномерно распределить груз.

– Посол думает, что ты намеренно отдал нас в руки мукри, – сказал он Дауду.

– А разве он боится мукри? – Дауд не отвел обвинения.

– Вовсе нет. Но он недоволен, – сказал Мак-Грегор. – Где наши верховые лошади?

– Ожидают вас. Все будет хорошо. Мы поедем с благородными людьми.

– А что этим благородным людям от нас нужно ? – спросил Мак-Грегор.

– Этого я не знаю, – ответил отец Дауд.

– Может быть, они денег хотят?

– А они требовали денег?

– Нет. Но что еще им может быть нужно?

– Мало ли что. Вы сами, например.

– Но зачем? – спросил Мак-Грегор.

– В Курдистане творятся сейчас большие политические дела – стал объяснять отец Дауд. – Салим только что вернулся из Сеннэ, куда съезжались на совет все курдские вожди. Там были приняты важные решения. Может быть, Салим хочет заручиться вашей помощью или вашим сочувствием. Вы люди важные, а мир должен услышать правду о Курдистане.

– Откуда он знает, что мы важные люди?

– Если никто не говорил ему, значит, он догадался сам.

– Кто же мог ему сказать?

– Разве у вас в Иране мало друзей, которые знают, что вы за люди?

– Может быть, это русские ему сказали? – Друг мой! – отец Дауд укоризненно улыбнулся. – Зачем тебе тревожиться? Салим, шейх мукри, ни от кого не зависит. Ты тоже не зависишь ни от кого: сам отвечаешь за свои поступки, знаешь себе цену, и, конечно, ты человек гордый. Думай о Салиме так, как ты думаешь о самом себе, – и тебе не придется сомневаться в нем. Тревогу и сомнения должны внушать другие, его родственники и наследники – Амир-заде и Гордиан Непобедимый. Эти два человека постоянно враждуют и спорят между собой, и когда дело касается политики, у них ни в чем не бывает согласия.

– А тебе они внушают тревогу, отец Дауд? – спросил Мак-Грегор.

– Без сомнения.

– Скажи, как могло случиться, что ты, паломник, иезид, так близок к племени мукри и так свободно рассуждаешь о его делах? – Мак-Грегор наконец управился с лошадью и теперь ждал, когда Кэтрин и Эссекс закончат свои сборы.

Дауда не смутил этот прямой вопрос. – Салим, шейх мукри, – человек просвещенный и терпимый, мне уже не раз доводилось путешествовать с ним. – Отец Дауд подхватил под уздцы туркменскую лошадь и повел ее к выходу из пещеры; остальные шли следом.

– Но ведь Салим – суннит и потому должен быть врагом иезидов. Разве не так?

– Салим выше всех религий, – сказал Дауд. – Во всем Курдистане нет человека терпимее его и в то же время нет человека опаснее в гневе. Ты и твои друзья в благородных руках, сын мой, хотя, может быть, вы рискуете лишиться своих богатств и своего высокого положения.

Теперь и Мак-Грегору стало казаться, что отец Дауд в какой-то мере причастен к их пленению. Он, видимо, позабыл о своем паломничестве в Мосул и вместе со своими братьями курдами направлялся совсем в другую сторону – к Престолу Соломона, в родные места племени мукри. И все-таки Мак-Грегору не верилось, что Дауд с умыслом заманил их в ловушку.

Утро было холодное и ясное, и на земле перед пещерой лежал свежий снег. Лошади курдов, сбившись в кучу, фыркали и нетерпеливо перебирали ногами; курды в своих тяжелых бурках один за другим вскакивали в седло и отъезжали. Среди лошадей выделялся один арабский жеребец, весь белый, только с двумя черными отметинами на лбу. Седло на нем было красное, а стремена из какого-то металла, похожего на бронзу. На круп была накинута широкая расшитая попона. Он стоял смирно, терпеливо дожидаясь хозяина.

– Вот подходящая для вас лошадка, – сказала Кэтрин Эссексу.

– Это, вероятно, конь Салима, – возразил Мак-Грегор.

Эссекс ничего не сказал и, подойдя к своей убогой лошаденке, молча вскочил в седло. Затем он подъехал к тому месту, где стоял Дауд, и взял у него из рук повод вьючной лошади. Ведя ее за собой, он поравнялся с Кэтрин и Мак-Грегором, которые уже тоже сидели в седлах.

– Вот взять сейчас и ускакать, – сказал он им спокойным тоном. – Что нам мешает?

Но Мак-Грегор не шевельнулся. – Мы и до перевала не доберемся, – сказал он.

– Вы слишком всерьез принимаете этих людей, – заметил ему Эссекс. – Едемте, Кэти. Не боитесь? – Он был уверен в Кэтрин. Она не может не оценить подобной смелости. Этот поступок сразу вернет Эссексу должный авторитет.

– Что ж, стоит рискнуть, – сказала Кэтрин. – Едемте, Мак-Грегор.

Мак-Грегору не оставалось выбора. Он повернул лошадь и поехал следом за ними.

Эссекс не торопился. Расспросив у Мак-Грегора о направлении, он пустил свою лошадь шагом вверх по самому отлогому из ближних склонов.

– Только не оглядывайтесь, – сказал Эссекс спутникам. – Двигайтесь вперед, и все.

– Я уверена, что все сойдет хорошо, – сказала Кэтрин, когда они отъехали далеко от пещеры.

Мак-Грегор, самый осмотрительный из всех троих, уже тоже готов был в это поверить.

Они почти достигли гребня горы, когда позади послышался конский топот. Они погнали лошадей быстрее и выехали на перевал, но на том дело и кончилось. Двое курдов, поскакавших, очевидно, наперерез, через ущелье, уже дожидались их на перевале. Мак-Грегор оглянулся и увидел позади еще двоих. Один из них был Салим. Он подъехал к ним первым и крикнул своим людям, что они ему больше не нужны.

– Вы ошиблись, – коротко сказал Салим Мак-Грегоpy – Дорога проходит не здесь.

– Мы это знаем, – сказал Мак-Грегор. – Но у нас своя дорога.

Салим поглядел на Эссекса. – Передай ему, что ваша дорога – наша дорога, – сказал он Мак-Грегору. – Иначе вас ждет опасность. Передай ему. – Салим сразу угадал, кто зачинщик этого бунта, и по мгновенной усмешке, искривившей его тонкие губы, можно было понять, что смелость Эссекса понравилась ему.

От Эссекса не укрылось впечатление, которое он произвел на Салима. – Мак-Грегор, скажите ему, что на его стороне численное превосходство. – Он говорил спокойно-добродушным тоном, как будто речь шла всего лишь о проигранной скачке. – Можете еще прибавить, что с нами дама, и мы обязаны заботиться о ее безопасности, а потому мы последуем за ним. Пусть едет вперед.

Салим выслушал и слегка поклонился, сперва Эссексу, а затем Кэтрин.

– Во всяком случае, он оценил нашу попытку, – сказала Кэтрин.

Мак-Грегор проиграл. Было ясно, что Эссекс получил очко в свою пользу не только у Салима, но и у Кэтрин. Они повернули лошадей и поехали за Салимом вдоль гребня горы. По приказу Салима один из курдских всадников взял у Эссекса повод вьючной лошади, мешавший ему.

К ним подъехал Гордиан – щуплая, малорослая черная фигурка верхом на норовистом жеребце. Он тотчас же начал упрекать Салима за то, что тот тратит время на возню с этими жалкими чужеземцами; пусть себе убираются куда хотят. Не замедлил показаться и Амир-заде. Он заявил Салиму, что отпустить англичан было бы нелепо; всякий добрый курд немедля пристрелил бы их и взял себе их поклажу и платье. Родственники тут же сцепились, и каждый стал проклинать бога за продление жизни другого.

Эссекс заинтересовался этой парой.

– Насколько я могу понять, – сказал ему Мак-Грегор, – они расходятся во взглядах на задачи племени мукри. Амир-заде, тот, что посветлее лицом, – обыкновенный разбойник: он считает, что курд рожден, чтобы грабить и убивать. А у Гордиана есть какие-то политические идеи; трудно сказать, какие именно, но, во всяком случае, он презирает Амир-заде за его грубость.

– Оба они головорезы, по-моему, – сказала Кэтрин. – Особенно тот маленький, черный. Гордиан, что ли?

– Да, но для нас Амир-заде опаснее. В одном они согласны друг с другом: оба хотят от нас избавиться. Но Амир-заде требует, чтобы нас пристрелили, а Гордиан предлагает просто бросить нас на произвол судьбы в этом диком краю. – Мак-Грегор не склонен был принимать эти угрозы всерьез: курды любят громкие слова.

Им пришлось прекратить разговор, потому что Салим перешел на такой аллюр, который потребовал от всадников внимания. Они забирались все выше и выше, и облака теперь стлались под ними, скрывая от глаз долины. Они все время ехали по самому гребню, отклоняясь немного, лишь когда приходилось объезжать слишком крутые пики. Путь вдоль гребня был настолько узким, что ехать можно было только гуськом. Но и это оказалось нелегко на такой каменистой, дороге. Правда, камни были присыпаны снегом и лошади не скользили, но все же дорога требовала напряжения всех сил и коня и от всадника, в особенности при том темпе, который задавал Салим. Как только дорога становилась чуть поровнее, он поднимал своего коня в галоп и не сбавлял шага там, где путь то и дело преграждали крупные камни. Без привычки выдержать такую езду было почти невозможно.

– На это уговора не было, – улучив минуту, с трудом выкрикнула Кэтрин.

И больше за целый час им не удалось произнести ни слова. Впереди скакал Салим, не оглядываясь, словно даже не замечая их присутствия. Сзади длинной вереницей растянулась его свита. Мак-Грегор видел, что Эссекс решил не отставать от Салима, чего бы это ни стоило, и Мак-Грегор был доволен. По тому, как он сам устал, он мог судить, насколько тяжело приходится Эссексу. На особенно каменистых участках пути Эссекс судорожно хватался за переднюю луку, мучительным усилием стараясь сохранять правильную посадку. Мак-Грегор давно уже перестал обращать внимание на это, а Кэтрин сидела в седле чуть ли не по-дамски. Минутами оба ее колена оказывались на шее лошади, но такая рискованная вольтижировка не слишком облегчала ее положение. Хотя они не сбивались с темпа, курдам, ехавшим позади, все это доставляло немалое развлечение. Насмешки над слабеющими лошадьми англичан и над ними самими так и сыпались, и всякий раз, когда лошадь Эссекса спотыкалась, сзади неслись радостные возгласы, словно все курды только того и ждали, чтобы посол вылетел из седла. Мак-Грегор благодарил бога, что Эссекс и Кэтрин не понимают этих насмешек и потому на них не отзываются. Он терпеливо ждал, когда курдам надоест, но прошло уже несколько часов, а забава все продолжалась, и у Мак-Грегора уже не раз являлось желание попросить Салима, чтобы он одернул своих приближенных. Но Салим ведь и сам слышал все, и это останавливало Мак-Грегора. Если Салим не придает этим насмешкам значения, то и ему незачем, и Мак-Грегор молчал, хотя каждое замечание, достигавшее его ушей, вызывало новую вспышку досады. А между тем он знал, что это лишь обычное проявление курдского юмора и никто не думает оскорблять их всерьез. У переправы через речку он поравнялся с Эссексом, и его досаду заслонило чувство восхищения этим старым человеком, одерживавшим поистине пиррову победу над своим дряхлеющим телом.

– Вы отлично держитесь, – сказал ему Мак-Грегор, прерывая длившееся с утра молчание. Голос его звучал хрипло и глухо. – У меня спина точно сломанная.

– Сколько времени это еще будет продолжаться? – спросил Эссекс прерывающимся от тряски голосом. – Мы кажется, решили влезть на крышу мира.

– Они едут по хребту, потому что без конца спускаться и подниматься было бы еще хуже. – Мак-Грегор посмотрел на облака, ползущие внизу. – Каких именно вершин надо держаться, это, видимо, тайна, известная только племени мукри, и будь мы поумнее, мы постарались бы набросать карту пути.

– Что ж, вот и займитесь, – устало сказал Эссекс. – Ваши друзья из департамента по делам Индии простят вам все былые прегрешения, если вы преподнесете им в подарок небольшой труд по географии этих мест.

Мысли Мак-Грегора были сейчас очень далеки от департамента по делам Индии. Он только сказал, что здесь, пожалуй, можно найти решение спора о том пути, которым Саладин добирался из Сеннэ в Тахт-и-Сулейман.

– А существует такой спор?

– По преданию, Саладин проделал весь путь за день с небольшим, но географы утверждают, что это невозможно. – Мак-Грегор обвел рукой бесконечную цепь скалистых вершин, врезавшихся в небо. – Очевидно, он ехал где-нибудь здесь.

– А в какую сторону мы сейчас едем? – спросил Эссекс.

– Не знаю. Мы все время кружим и меняем направление. Я вообще уже не знаю, где мы. За весь день не попалось ни одной деревни, никаких признаков человеческого жилья.

– До чего это все нелепо и неудачно, – сказал вдруг Эссекс. – А как вы думаете, что этот Салим хочет предпринять с нашей машиной?

– Я дал ему записку для передачи Аладину, а в ней написал, что мы будем ждать его в Тахт-и-Сулеймане.

– Надеюсь, у Аладина хватит ума связаться с Тегераном и сообщить о том, что мы попали в руки этих бандитов. Я не возражаю против маленького приключения время от времени, но не терплю, когда нарушают мои планы. Можете так и передать этому шейху, Мак-Грегор, и еще прибавьте, что рано или поздно я с ним рассчитаюсь.

– Какой смысл угрожать ему?

– Пусть это будет не угроза, а предупреждение.

– А зачем?

– Затем, чтобы он не заходил слишком далеко.

– Он все равно будет делать то, что захочет, – снова попытался Мак-Грегор урезонить Эссекса. – Нам его не запугать, тем более, что ведь мы вторглись на его территорию.

Кэтрин нагнала их уже на другом берегу.

– Это у них называется ехать не спеша? Еще немного, и я останусь калекой на всю жизнь.

– Мак-Грегор, скажите ему, чтоб он ехал медленнее.

– Только не ради меня, пожалуйста, – сказала Кэтрин.

– Надо поучить этого субъекта вежливости.

Мак-Грегор так устал, что не мог даже посмеяться над Эссексом, но он и сам видел, как тяжело приходится Кэтрин. Он поднял лошадь в галоп, с трудом удерживаясь в седле, и в небольшой, выстланной снегом ложбине нагнал Салима. Услышав топот за спиной, Салим оглянулся, и Мак-Грегор поспешно выпрямился. Лицо Салима блестело крупными каплями пота. От большого тюрбана и кашемировой шали оно казалось длиннее, суровей и болезненней. Синеватые губы Салима шевельнулись, но Мак-Грегор ничего не услышал.

– Мир тебе, – сказал Мак-Грегор. – Я поеду с тобой рядом.

Салим ничего не ответил.

Мак-Грегор поехал рядом с ним по узкой тропе, огибавшем высокий неприступный пик. Салим вовсе не погонял своего белого арабского коня. Тот шел самостоятельно, уверенной поступью, с нервным упорством сохраняя взятый аллюр. Слабосильной лошади Мак-Грегора трудно было поспевать за ним.

– Это до самого Тахт-и-Сулеймана так? – Мак-Грегор указал рукой на цепи голых вершин, тянувшиеся по обе стороны их пути.

– Да, – с трудом выговорил Салим.

– А разве на Тахт-и-Сулейман нет настоящей дороги? Неужели это такое дикое место, что туда иначе не доберешься, как по горному хребту? – Он рассчитывал уязвить гордость Салима, чтобы спасти собственное достоинство.

– Путь курдов всегда лежит через горные вершины – сказал Салим.

– И всегда он так тяжел и всегда вы так торопитесь?

– Твои силы иссякли, брат?

– Как видишь, я не отстаю от тебя, – сердито бросив Мак-Грегор.

– А как чувствует себя посол?

– Посол – пожилой человек, но спина его не согнута годами.

Выражение лица Салима было непроницаемым.

– Может быть, ханум еще не оправилась после своего вчерашнего падения? – спросил он.

Мак-Грегор понимал, что Салим старается помочь ему, но он не хотел отыгрываться на Кэтрин. – Нет. Если ей и трудно, она не подает виду.

– Значит, лошади ваши никуда не годятся, – решил Салим. – Они слишком стары и слишком слабы на ноги для такого пути. – Салим уже осадил своего жеребца и заставил его замедлить шаг.

Мак-Грегор оценил все великодушие, проявленное Салимом в этой сложной игре самолюбий. Салим не захотел вынуждать его к унизительной просьбе ехать помедленней. Это была большая уступка. Мак-Грегор облегченно перевел дух, точно Салим снял часть бремени, лежавшего на его плечах. Но радоваться пришлось недолго: подскакал Амир-заде и принялся укорять Салима за то, что тот замедлил шаг, крича, что это недостойно настоящего курда – слушаться какого-то чужестранца. За ним явился и Гордиан, словно приросший к седлу своим крепким, мускулистым телом. Мак-Грегору маленький курд с его широким смуглым лицом, тонкой шеей и узкими плечами все больше казался похожим на химеру. Все в нем было полной противоположностью Амир-заде, в котором тевтонские светлые краски сочетались с курдской гибкостью тела и движений. Но при всем безобразии черт самым примечательным в облике Гордиана было именно лицо, выражавшее несомненный ум, пытливость и своеобразный юмор. Толстые губы и широкий с раздувающимися ноздрями нос говорил также о курдской горячности нрава. Вражда, которую он питал к своему светловолосому родственнику, казалась неистребимой; вот и сейчас, поравнявшись с передними всадниками, он тотчас же стал оттеснять Амир-заде в сторону. Ехать вчетвером по узкой дороге было затруднительно, поэтому Салим вырвался вперед, оставив Мак-Грегора между Гордианом и Амир-заде. Те сразу же затеяли спор, предметом которого служил Мак-Грегор.

– Ну, вот тебе твоя жертва, – говорил Гордиан, поддразнивая Амир-заде. – Можешь сейчас же ограбить его, зарезать, точно мясник скотину, и зарыть его тело в снег. Самое подходящее время для разбоя и грабежа!

– Амир-заде в ответ зарычал: – Тот не курд, кто боится пролить немного крови! Какой ты курд? Ты срыгивающий младенец, тебя тошнит от мысли об убийстве. Ты боишься поднять руку на этих христианских обезьян. – Он закричал, обращаясь к Салиму: – Ра-ис, давай сейчас покончим с ними.

Но Салим ехал вперед, не оглядываясь, не останавливаясь.

В первый раз за все время пути Мак-Грегор почувствовал настоящую опасность и насторожился. Кровожадные шутки Амир-заде начинали звучать серьезно. До сих пор Мак-Грегор не верил, что их жизнь может подвергаться опасности среди воинов мукри, но теперь ему вдруг захотелось услышать от самого Салима, что им ничто не грозит. Но Салим молчал. Может статься, рассуждал Мак-Грегор, защитой им окажется Гордиан: он ненавидит их так же, как Амир-заде, но он не хочет применять насилие.

А Гордиан между тем продолжал дразнить Амир-заде, издеваясь над ребяческим упорством, с которым тот стремится уничтожить чужеземцев.

– Ну что ж ты? – говорил Гордиан. – Ведь это же неверные. Чего еще нужно твоему темному разуму? Убей же их! Убей их и ограбь и прикажи женщинам, пусть вырвут у них сердца и отдадут на съедение шакалам. – Безобразное лицо Гордиана, обращенное к Амир-заде, вдруг искривилось гримасой отвращения. – Кем бы ты хотел видеть нас, курдов? Зверями, ворами, разбойниками. Тебе нужно, чтобы мы убивали своих соседей и грабили каждого, кто забредет в наши горы. Ты слишком глуп для курда, и такому дикарю, как ты, не понять великих задач, стоящих перед племенем мукри. Разбойник!

– Я воин! – вскричал Амир-заде защищаясь.

– Ты насильник! – возразил ему Гордиан. Мак-Грегор рассчитывал, что теперь-то уж Салим наверняка вмешается в спор, но шейх ехал вперед, точно он был глух и нем, не проявляя ни малейшего интереса к тому, что творилось у него за спиной. Тогда Мак-Грегор подумал, что нужно самому взяться за дело, и решил сразу же принят сторону Гордиана, чтобы по крайней мере заручиться союзником.

– Разве курдские воины убивают стариков и оскорбляют женщин? – обратился он к Амир-заде со всем презрением какое только смог вложить в свой срывающийся от тряски голос.

– А, боишься! – обрадовался Амир-заде.

– Тебя? – высокомерно отозвался Мак-Грегор.

– Берегись! – прорычал Амир-заде. – Ты неверный и находишься среди врагов.

– А Салим, шейх мукри, тоже так думает? – Мак-Грегор обращался к спине Салима, понимая, что если и сейчас Салим не одернет Амир-заде, значит, на это вовсе нечего рассчитывать.

Но Салим только слегка повернул голову и бросил: – Не ссорьтесь.

Гордиан захохотал и, подъехав вплотную к Мак-Грегору, схватил его за плечо своей короткой рукой. – Остерегайся моего двоюродного брата, – сказал он зловеще, но Мак-Грегор почувствовал издевку в его тоне. – Что до меня, я вовсе не собираюсь убивать вас, – продолжал Гордиан, – но он, этот дикий и свирепый человек, только о том и думает. Мой тебе совет: уговори ра-иса Салима отпустить вас. Вы нам тут не нужны. Никогда нельзя доверять англичанину. Но я все же не хочу, чтобы вас зарезали у меня на глазах, а потому будь понастойчивее, и Салим вас отпустит. Иначе этот мясник Амир-заде рано или поздно доберется до вас. Он считает, что главное занятие курда – убивать.

Амир-заде не мог больше сдерживаться; он ударил свою лошадь каблуками так, что она понеслась вперед неистовым карьером, вздымая снежный вихрь на пути, и полы его полосатого бурнуса хлопали по ветру, точно крылья вспугнутой птицы. Видно было, как он промчался через ущелье и поскакал по склону другой, соседней горы. Потом он скрылся из глаз и показался снова уже далеко, среди передового отряда всадников.

– Да, – сказал Гордиан Мак-Грегору все тем же мрачно насмешливым тоном, – если бы не ра-ис Салим, Амир-заде уже давно покончил бы с вами.

Мак-Грегор ему поверил. Он уже понял, что дело здесь не только в споре о судьбе троих англичан. К этому примешался другой, более глубокий и жгучий спор между Амир-заде и Гордианом – политический спор о судьбах племени мукри. При таких обстоятельствах единственная надежда была на Салима, а Салим не принимал ни ту, ни другую сторону. Мак-Грегора мелькнула было мысль предупредить Эссекса о создавшемся положении, но тут же он решил, что лучше, если Кэтрин и Эссекс ничего не будут знать.

Он отстал, чтобы присоединиться к своим, и мысленно утешал себя надеждой, что Салим не так уж безучастен, как может показаться, со стороны.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Когда впереди зачернели высокие башни городских ворот Тахт-и-Сулеймана, все трое были уже до того утомлены и разбиты, что судорожно цеплялись за свои седла, из страха свалиться под ноги лошадям. В быстро густевшем сумраке ночи Тахт-и-Сулейман показался усталым глазам Мак-Грегора чем-то вроде горного становища, прилепившегося к подножию высокой скалы, которая служила защитой от ветров и снежных вьюг. Они ехали мимо черных глинобитных хижин и палаток из козьих шкур под радостные крики женщин, собачий лай, блеяние овец и коз, и ко всему этому еще примешивались окрики всадников Салима, расчищавших путь в толпе.

В Мак-Грегор слишком устал, чтобы вслушиваться в возгласы и шутки, но из того, что все же дошло до его сознания, нетрудно было заключить, что Амир-заде опередил их и успел позаботиться о том, чтобы английских гостей Салима встретили градом насмешек. Однако те же насмешники-курды помогли Мак-Грегору слезть с загнанного коня, и они же помогли спешиться Кэтрин и безмолвному Эссексу. У Эссекса все суставы словно одеревенели, и он с трудом устоял на земле. Идти он совсем не мог, и ему пришлось, подчинившись необходимости, принять чью-то помощь, чтобы добраться до хижины, на пороге которой уже стоял Салим, отдавая распоряжения своим людям. Кэтрин и Мак-Грегор кое-как дошли сами, но, совершив этот подвиг, чувствовали себя немногим лучше Эссекса.

Внутренность хижины состояла из одной довольно просторной комнаты, половина которой была выстлана войлоком. Под потолком висела американская керосиновая лампа отбрасывавшая неширокий круг резкого белого света. В углу горела керосинка, из которой шла струя теплого воздуха. После леденящего холода горной ночи это было чудесное живительное тепло, и путники тотчас же к нему потянулись. Казалось, эти три человека вступили между собой в молчаливое состязание: кто дольше устоит против соблазна броситься на один из грубо сколоченных топчанов, стоявших у стены. Кэтрин вышла из игры первой; с глубоким вздохом изнеможения она повалилась на ближайший топчан. Эссекс и Мак-Грегор продолжали, стоя, греться у керосинки; оба безмолвствовали, делая отчаянные усилия, чтобы удержаться на ногах. Младший уступал старшему в выдержке, но физических сил у него было больше, и Эссекс принужден был сдаться.

– Чорт возьми, я больше не могу, – прохрипел он и рухнул на топчан.

Мак-Грегор – это была чистейшая бравада с его стороны – решил еще продлить испытание и заявил, что пойдет взглянуть на лошадей.

– Вы есть не хотите? – спросил он Кэтрин.

– Нет. Оставьте меня в покое.

– А я голоден, – сообщил Мак-Грегор.

– Никогда в жизни не чувствовала себя такой разбитой, – простонала Кэтрин. – Кажется, все бы отдала за горячую ванну. Я вся пропахла конским потом.

– Я достану ваш мешок, и вы сможете умыться.

– Нет, нет. Уходите, оставьте меня в покое.

Мак-Грегору хотелось найти какой-нибудь способ досадить им обоим, но он ничего лучшего не придумал, как только выполнить свое хвастливое обещание, и нетвердыми шагами вышел на улицу, где курдские женщины и дети, крикливо перебраниваясь, уже расседлывали лошадей. Люди из отряда сказали Мак-Грегору, что вьючные лошади доберутся до селения только к утру, и Мак-Грегор, убедясь к своему немалому облегчению, что об их лошадях уже позаботились, вернулся в хижину.

В комнате он нашел Пирузу; она хлопотала над Кэтрин,| укутывая ее теплым одеялом.

– Золотые ушки, – сказал ей Мак-Грегор, – ханум проголодалась.

Этого было достаточно, чтобы Пируза умчалась за едой.

– Неужели и она весь день скакала верхом? – простонала Кэтрин.

– Вероятно. Как же иначе?

– Этот чертенок, наверно, резиновый, и вы тоже. Ложитесь, ради бога, и приверните эту проклятую лампу.

Мак-Грегор загасил лампу и ощупью, спотыкаясь, добрался до крайнего топчана. Он было начал стаскивать сапоги, но повалился на подушку, так и не сняв их. Он уже спал, когда в хижину вернулась Пируза. Она принесла в миске хлеба и сыра и поставила все это под топчан Кэтрин. Проснулся Мак-Грегор уже при дневном свете оттого, что Кэтрин трясла его за плечо.

– Проснитесь! – говорила она. – Да проснитесь же.

– Что вы делаете? – сонно запротестовал он.

– Стараюсь вас разбудить, – сказала она. – Какой-то человек был тут и стоял над вашей постелью. К Мак-Грегор не выказал ни малейшего интереса.

– По-моему, тот самый, что ударил тогда вашу лошадь винтовкой, – продолжала Кэтрин. – Сейчас он, видимо, обдумывал, не свернуть ли вам шею.

Мак-Грегор, кряхтя, сел. – Что ж, это, пожалуй, имело бы свои преимущества. Гарантировало бы от возможности еще одной подобной поездки. Как ваше самочувствие?

– Все тело болит, – сказала она потягиваясь.

– И грязная же вы! – заметил он.

– Я хочу есть.

Мак-Грегор указал на миску с хлебом и сыром, выглядывавшую из-под ее топчана. С трудом сгибая колени, он наклонился, достал миску и поставил ее на постель. При этом он увидел свои перепачканные руки и виновато посмотрел на Кэтрин. Но она в ответ выставила свои, тоже черные от поводьев. Мак-Грегор оглянулся посмотреть, проснулся ли Эссекс. Посол мирно спал на боку, зарывшись щекой в подушку и раскрыв рот.

– Молодец Гарольд, – сказала Кэтрин. – Ни разу не согнулся за весь день.

Мак-Грегор кивнул и, отрезав кусок сыру, предложил его Кэтрин вместе с ломтем хлеба. Они сосредоточенно и жадно принялись есть, запивая водой из бурдюка, который тоже принесла Пируза. Эссексу оставили его порцию.

Утолив голод, Кэтрин забеспокоилась о своем виде. Волосы у нее были растрепаны, одежда измята.

– Воображаю, на кого я похожа, – сказала она. – Мне все-таки нужно умыться, Мак-Грегор. Просто невозможно женщине столько времени оставаться немытой. И чистого белья у меня тоже нет. – Она дотронулась до плотного розового шелка, видневшегося в вырезе блузки, потом сразу выпрямилась. – Что собой представляет этот Тахт-и-Сулейман?

– Я хорошенько не разглядел вчера ночью, – сказал Мак-Грегор, – но, видимо, цивилизацией здесь не пахнет. Это, должно быть, летнее становище племени мукри. Что они тут делают в такое время года, мне непонятно. – Он на негнущихся ногах пошел к двери, заметив в куче узлов их вещи. Свет проникал в комнату через единственное окошко с толстым зеленым стеклом. Мак-Грегор распахнул дверь, и его ослепил голубой день, ворвавшийся в комнату вместе со струей утренней свежести.

– Кэти! – крикнул он с порога. – Идите сюда, посмотрите.

Кэтрин спросила, что там такое.

– Идите сюда,- повторил он не оборачиваясь.

Она застегнула свою вязаную кофточку и в одних чулках пошла к двери посмотреть, что так поразило Мак-Грегора.

То был высокий горный пик совершенно правильной конической формы. Ярко-белый от снега, он четко выступал на синеве неба. Своим подножием он уходил в долину, расстилавшуюся далеко внизу; там синело маленькое озеро в припорошенных снегом берегах, и на глади озера застыло сине-белое отражение вершины.

– В этих горах есть что-то просто неправдоподобное, сказала Кэтрин. – Такая крутизна – и в то же время такая безупречная форма. Я никогда не видела пика красивее. Что, мы его проезжали вчера вечером?

– Нет. Это, видимо, с северной стороны.

– Давайте выйдем, – сказала она, всовывая ноги башмаки.

Мак-Грегор ждал, глядя, как она надевает шубку и приглаживает волосы, забирая их назад, за уши. Она протянула ему измятую ленточку.

– Завяжите, – попросила она, и он стянул ей волосы на затылке.

– А Гарольда не станем будить?

– Пусть спит, – снисходительно сказал Мак-Грегор, и они вышли из хижины.

Хотя плато, на котором стоял Тахт-и-Сулейман, было со всех сторон защищено горами, оно находилось на такой высоте, что с него видны были горные цепи, тянувшиеся во все стороны. Само селение было наименее примечательной подробностью пейзажа. Десятка полтора глинобитных хижин и шесть-семь палаток из козьих шкур казались крошечными на фоне крутой белой скалы, высившейся над ровной, как поднос, площадкой. Часть жилищ лепилась у самого подножия скалы, остальные были разбросаны ближе к середине площадки. Картину дополняли какие-то древние развалины: несколько обвалившихся башен и остатки внушительного строения в центре, обнесенные полуразрушенной стеной. Часть стены с воротами посредине составляла одну из границ селения.

С того места, где остановились Кэтрин и Мак-Грегор, весь Тахт-и-Сулейман был как на ладони; они постояли немного и пошли дальше к краю плато, откуда открывался особенно живописный вид на глубокую долину, озеро и белую конусообразную вершину напротив.

– Вот бы спуститься на лыжах! – сказала Кэтрин. – Если бы только весь склон был покрыт снегом. Тут, наверно, тысяч пять футов, если считать от вершины до самого озера.

– Неужели, когда вы смотрите на пейзаж, вы непременно должны оценивать его с точки зрения спортивных возможностей? – спросил повеселевший после сна Мак-Грегор.

– А вы как смотрите?

– Просто любуюсь на горы и долины.

– Вот и неправда, – возразила она. – Наверно, прикидываете в уме, как все это образовалось: почему вот здесь горы, а здесь – озеро.

Она угадала, но для Мак-Грегора это было чем-то глубоко личным, чего не объяснишь никому, даже Кэтрин.

– Должно быть, увлекательно так смотреть на природу и понимать ее. – Кэтрин окинула взглядом весь открывавшийся перед нею вид, потом снова перевела глаза на Мак-Грегора.

Его удивило, что она сумела оценить преимущества reoлога в восприятии красот природы. Мало кто из непосвященных понимает то двойное наслаждение, которое испытывает ученый, проникший в тайну этих красот. У Мак-Грегора даже явилось желание что-то объяснить ей, словно бы доверить часть истин, хранителем которых он был.

– Когда знаешь историю земли, – сказал он, – красивые места кажутся еще красивее. – Он пошел даже дальше, заговорил об окружающей их местности языком специалиста. В плиоценовый период здесь, по всей вероятности, было глубокое пресноводное озеро, питавшееся от источника, богатого содержанием извести. Тут и сейчас немало источников кругом. Нужно будет потом походить, посмотреть.

– А эти места обследованы геологами?

– Мало, – ответил Мак-Грегор. – Был здесь один немец, некий фон Шталь, и кое-кто из наших тегеранских профессоров, но настоящая геологическая разведка здесь не ведется, потому что нет людей, у которых для этого нашлось бы время и возможности. – Мак-Грегор обиженно пожал плечами. – Вероятно, и в дальнейшем дело ограничится удовлетворением нужд нефтяных и меднорудных компаний. А жаль! Я иногда думаю, как хорошо было бы самому серьезно заняться здесь разведкой недр. При благоприятных условиях это могло бы стать делом всей жизни для настоящего геолога.

Она рассмеялась. – Вот-вот, очень на вас похоже – всю жизнь прокопаться в этих горах. Тут ваша стихия, Мак-Грегор. Именно в этом основное различие между Гарольдом и вами. В цивилизованном мире вам за ним не угнаться, зато здесь вы вне конкуренции, мой милый. Кстати, о цивилизации. – Она произнесла это слово так, как будто речь шла о чем-то бесконечно далеком. – Решили вы уже, какую позицию займете, когда мы вернемся в Лондон? Решили или нет?

– Это будет зависеть от того, как поведет себя Эссекс.

– Вовсе нет. Это зависит только от вас.

Ему были неприятны эти постоянные разговоры о каком-то важном решении, которое он должен принять. У нее это просто какая-то мания.

– Вернемся в Лондон, тогда посмотрим, – сказал он.

Она заметила, что тогда уже может быть поздно. Ему самому невыгодно откладывать до Лондона решение вопроса о своих разногласиях с Эссексом.

– А любопытно будет поглядеть на вас обоих в Лондоне, – заключила она и больше не возвращалась к этому.

Мак-Грегор думал о том, что не менее любопытно будет поглядеть в Лондоне и на нее. Интересно, превратится ли она опять в московскую Кэтрин или останется вот этой, гораздо более естественной женщиной, с которой ему так просто и легко говорить. А может быть, там появится еще новая, третья Кэтрин.

– Здесь, в этих горах, – сказала она, словно отвечая на его мысли, – у меня возникает такое же чувство, какое, вероятно, испытываете вы. Может быть, если бы я родилась здесь, я была бы другим человеком. – Она взяла его под руку, и они пошли назад, в деревню, уже шумевшую голосами проснувшихся детей, собачьим лаем и суетой отъезжающих всадников.

На полдороге среди снежного плато им повстречался отец Дауд. Он, видимо, был очень обрадован встречей и долго кланялся, сперва Мак-Грегору, а затем и Кэтрин. Выразив надежду, что они спали спокойно, он сообщил, что в палатке Салима их ждет приготовленная для них еда. Им и вчера вечером приготовили поесть, но они сразу же заснули. Мак-Грегор ответил, что они позавтракают позднее, когда встанет посол. А сейчас они хотят осмотреть Тахт-и-Сулейман.

– Это самое сердце Курдистана. – Отец Дауд обвел рукой плато и горы. – Это престол царя Соломона, вокруг которого собирались подвластные ему дивы и джины, – Он указал на величественные развалины в конце плато. – Здесь был Шиз – столица Мидии и колыбель курдов. Тебе об этом известно, брат мой?

– Нет, я не знаю истории этих мест, – признался Мак-Грегор.

– Потом, когда древние греки завоевали город, он стал зваться Ганзака. Он всегда привлекал к себе завоевателей. Даже римляне – Антоний и Помпей – побывали здесь. И арабы тоже. Они дали городу имя Шир и разграбили его дворцы.

– Да, от этих дворцов теперь немного осталось, – сказал Мак-Грегор. Среди развалин можно было различить остатки отдельных куполов, но даже очертания стен не угадывались в нагромождении обломков.

Отец Дауд протяжно вздохнул. – Город постоянно подвергался разрушениям, потому что победить курдов не удавалось никому. Города наши могут рушиться, но мы несокрушимы. Вот, взгляни. – Он указал на высокую скалу, осенявшую плато. – Под этой скалой были выстроены великие храмы культа Авесты. Здесь родился Зороастр, и отсюда он возвещал миру свое учение. И здесь же стоял храм огнепоклонников, в котором был провозглашен царем Хосров; храм этот разрушил Ираклий. Позднее арабы похитили украшенный драгоценными камнями трон Хосрова и сбросили его в озеро. – Отец Дауд горестно покачал головой, как будто все эти трагические события произошли совсем недавно.

Когда Мак-Грегор перевел Кэтрин пояснения Дауда, она велела расспросить его о белой горе над озером. Наверно, у этой горы тоже какое-нибудь славное прошлое.

– Это Тахт-и-Балкис. – Отец Дауд повернулся лицом к сверкающему белому конусу. – На самой вершине этой горы стоял дворец царицы Савской. – Он улыбнулся Кэтрин и заговорил по-персидски, обращаясь непосредственно к ней: – Царица раз сказала Соломону, что хочет иметь дворец, выстроенный из одних только птичьих косточек, и двести джинов Соломона за одну ночь построили ей такой дворец. Злой дракон напал на этот дворец и хотел испепелить его, но Соломон обратил дракона в камень. Вон он и сейчас виднеется за теми горами. А внизу под горой бездна, в которой Соломон держал своих дивов. Она проходит через огненную сердцевину земли насквозь к Новому свету.

– Вы об этом когда-нибудь слышали раньше? – спросила Кэтрин Мак-Грегора.

– Я слышал, что в этих местах находилась северная Экбатана мидийцев.

– Воображаю, как обрадуется Гарольд. Пожалуй, это вознаградит нас за вчерашнее путешествие. Спросите старика еще про те развалины на вершине скалы.

– Он говорит, что там был дворец Дейока; но кто такой этот Дейок, я понятия не имею. И потом он говорит, что здесь зарыто несколько кладов. Будто бы в одной из этих пещер Кир спрятал сокровища Креза; а вон на тех невысоких холмах под пластами известняка погребены некоторые из сокровищ Авесты.

Между тем отец Дауд уже вел их мимо хижин и палаток к подножию скалы. Здесь, за полуразрушенной оградой, чернели два сводчатых отверстия – это были входы в пещеры, выложенные снаружи камнем и кое-где даже украшенные глазированными плитками. Отец Дауд объяснил, монгольский завоеватель Хулагу-хан выстроил себе здесь дворец близ остатков древнего храма огнепоклонников А дальше, сказал он, указывая на выступ скалы, находится естественное водохранилище с горячими серными источниками, где совершались омовения.

– Там и сейчас есть вода? – спросила Кэтрин.

– Есть.

– Так давайте пойдем туда, я искупаюсь и постираю свое белье. Это можно?

Мак-Грегор передал отцу Дауду желание Кэтрин, и старик сказал, что позовет одну из женщин проводить ее к источникам. Там есть места, отведенные для купанья и стирки. Должно быть, и Мак-Грегор не прочь смыть с себя дорожную грязь. Отец Дауд ласковым движением положил руки на плечи им обоим.

Они повернули назад, к своей хижине, и когда поравнялись с палатками из козьих шкур, раскинутыми у полуразрушенной стены, из этих палаток высыпала детвора и окружила их, забегая вперед, чтобы посмотреть в лицо чужеземцам. Но две совсем маленькие девочки не поспевали за остальными, путаясь нетвердыми ножками в тяжелой, неуклюжей одежде. Они заплакали, и Кэтрин оглянулась посмотреть, в чем дело.

– Это все ты, ханум, – сказал ей Дауд. – Курдские женщины – самые прекрасные на свете, но твоя красота несравненна. Даже дети видят это.

Мак-Грегор перевел его слова, стараясь сохранить их поэтическую интонацию, и Кэтрин тут же ответила по-английски, назвав Дауда добрым другом. То, что Кэтрин обратилась непосредственно к нему, пусть и по-английски, явно польстило старику, и когда Мак-Грегор перевел ее ответ, Дауд поднял руку и отвесил глубокий поклон в знак благодарности. Мак-Грегор отметил про себя умение Кэтрин любой обстановке сказать каждому, что нужно, – умение, которому не мешало даже незнание языка.

Кэтрин, между тем, остановилась и ждала, когда отставшие девочки подойдут поближе. Но они стояли в отдалении, испуганно тараща глазенки и продолжая всхлипывать.

– Что это с ними? – спросила Кэтрин Мак-Грегора.

– Ничего,-сказал он. – Просто оробели.

– Да нет же. Посмотрите, у них лица в болячках.

– В Иране у всех детей болячки, – возразил Мак-Грегор.

Кэтрин присела на корточки и стала звать девочек по-английски. Они слушали, глядя на нее во все глаза, но не трогались с места. Они были в длинных черных шароварах, войлочной обуви, длинных цветных казакинах перехваченных в талии, и пестрых шарфах, накрученных на голове в виде тюрбана, – настоящие курдские женщины, только в миниатюре. Одежда на них была теплая, но очень уж рваная и грязная. Дети постарше, столпившиеся вокруг Кэтрин, не казались такими болезненными. Их кожа, не очень смуглая от природы, приобрела ореховый оттенок под действием солнца и ветра. У всех были черные волосы, ровные белые зубы и живые, прекрасные глаза. Девочки, такие же рослые и крепкие, как мальчики, отличались только большей округлостью черт да длинными косичками, в которых звенели металлические украшения.

– Айвр, скажите им, пусть они подойдут, – попросила Кэтрин, указывая на двух маленьких.

Мак-Грегор обратился к девочкам по-курдски, но они только испуганно попятились. Тогда с ними заговорил отец Дауд; как им не стыдно бояться, сказал он, ведь его-то они знают и любят. Но они все так же боязливо озирались, хотя и не убегали от него. Тогда отец Дауд подхватил обеих на руки и понес к Кэтрин. Девочки судорожно в него вцепились. Мак-Грегор с интересом наблюдал за Кэтрин – отшатнется ли она от их изъеденных болячками рожиц и грязной одежды. Но Кэтрин спокойно взяла одну из девочек пальцами за подбородок и приподняла ее лицо, чтобы лучше разглядеть.

– Ведь это же, должно быть, ужасно больно, – сказала она, разглядывая гноящиеся язвы на лице ребенка. – Отчего это у них?

– В такой грязи может возникнуть все, что угодно.

– А это не сифилитические язвы?

– Сифилис среди курдов встречается редко, – сказал Мак-Грегop. – Просто грязь и совершенно антисанитарные условия. Посмотрите, в какой нищете они живут, в каком убожестве. У них у всех полно вшей. Здесь можно ожидать тифа, оспы, даже чумы. Ни врачей, ни больниц нет, питание плохое, жилье – рассадник заразы. Нечем уберечь детей от болячек и нечем лечить их. Не прикасайтесь к ним, – предостерег он Кэтрин.

Но Кэтрин не обратила никакого внимания на его слова и занялась вторым ребенком. Это была совсем еще крошечная девочка; когда Кэтрин протянула руку к ее головному убору, она судорожно обхватила ручонками длинную шею Дауда. Кэтрин сдернула тюрбан. На лбу и за ушами у девочки все было усыпано гнойными прыщиками. Под волосами виднелись струпья и болячки. Девочка, не переставая, жалобно ныла, как ноют дети, которых беспокоит постоянная тупая боль.

– Почему ее не вымоют? – сердито спросила Кэтрин. – Не удивительно, что она все время плачет.

– Бог с ней, – сказал Мак-Грегор.- Не трогайте ее руками.

Кэтрин снова надела ей тюрбан. Девочка стала вырываться из рук Дауда, и ему пришлось опустить ее и ее подружку на землю. Обе отбежали к стене и оттуда поглядывали на чужих, все еще всхлипывая, словно жалуясь на свое невеселое, отравленное болью существование.

– Ханум рассердилась? – спросил отец Дауд Мак-Грегора.

– Ей неприятно видеть все эти болячки и грязь. ■ Дауд опечалился.

– У нас прекрасные дети, – сказал он, – но мы живем в темноте и убожестве, хоть и принадлежим к благородному и богатому преданиями народу. Только большой переворот может изменить нашу жизнь. Прошу тебя, скажи это ханум, чтобы наша жизнь стала ей понятнее.

– Она понимает и так, – сказал Мак-Грегор.

– Если ты и твой народ все поймете, мы можем надеяться на такие решения в политике, которые изменят наше будущее.

Дауд снова обнял их обоих за плечи, и они пошли дальше. Неподалеку стояла кучка молчаливо-любопытных женщин. В их высоких, осанистых фигурах чувствовалось то же сочетание природной силы с болезненной истощенностью, что и у детей. На приветствие Дауда женщины ответили дружно, но таким тоном, который подчеркивал, что они не склонны признавать мужское превосходство.

Мак-Грегор и Кэтрин расстались с Даудом и пошли в свою хижину собрать что нужно для купанья. Но тут Мак-Грегора ожидало непредвиденное обстоятельство, которому суждено было значительно осложнить их взаимоотношения с племенем мукри. В хижине они застали Амир-заде Он стоял у самой двери и что-то говорил на своем ломаном английском языке внимательно слушавшему его Эссексу. Увидя Мак-Грегора, Амир-заде вскинул на него свои пронзительные голубые глаза и быстрым шагом вышел из хижины.

– Что он тут делал? – спросил Мак-Грегор.

– А мы с ним немножко поболтали, – ответил Эссекс. – По-английски он говорит несколько странно, но понять можно.

Мак-Грегор уже успел позабыть об угрозах Амир-заде, но сейчас они сразу ожили в его памяти. Эта неожиданная дружба с Эссексом заставляла насторожиться, напоминая о том, что Амир-заде опасен, а Эссекс питает слабость к интригам. От подобного сочетания хорошего ждать не приходилось, но Мак-Грегор тут же решил пока ничего не говорить Эссексу об Амир-заде.

– Как вы себя чувствуете, Гарольд? – Кэтрин присела на топчан рядом с Эссексом.

Эссекс взял ее под руку и вздохнул. – Я одно из терпеливейших созданий господа бога, – сказал он. – Я грязен и голоден, но настроение у меня превосходное.

Кэтрин встала. – И у вас ничего не болит?

Небритый, в измятой одежде, Эссекс все же сохранял относительно опрятный вид. – Все болит, но я мог бы сейчас сесть в седло и начать сначала. – Он с интересом смотрел, как Кэтрин и Мак-Грегор раскрывают на полу мешок и достают полотенца. – Почему вы меня не разбудили утром? – спросил он Кэтрин.

– Мы хотели дать вам отоспаться.

Такая заботливость вовсе не понравилась Эссексу. С самого Тегерана Кэтрин все чаще и чаще стала обращаться с ним, как с добрым дядюшкой, и в то же время она все больше и больше внимания уделяла этому меднолобому Мак-Грегору. Слишком быстро она с ним во всем соглашалась, слишком близко к сердцу приняла его злополучную неудачу в губернаторском поместье. Впрочем, Эссекс утешал себя тем, что это у нее временное увлечение. Пусть только они выберутся из этих гор, и Кэтрин перестанет интересоваться Мак-Грегором. Пусть только приедут в Лондон, и она снова сделается прежней Кэтрин. Но, наблюдая Мак-Грегора, со стороны, Эссекс не мог не отметить совершившуюся в нем перемену к лучшему. Здесь, в горах, в нем появилась какая-то свобода и уверенность, которые невольно импонировали Эссексу.

Услышав от Кэтрин о купанье, Эссекс тоже засуетился в поисках полотенец и более или менее чистого белья.

– Вам обоим, наверно, нужно постирать что-нибудь, – сказала Кэтрин.

– Уж не хотите ли вы предложить свои услуги? – спросил Мак-Грегор.

– Да, представьте себе.

Мак-Грегор отрицательно покачал головой.

– Воображаю, что бы из этого получилось! – сказал он и принялся свертывать грязное белье в узелок.

Вернулся отец Дауд и с ним Пируза. Она-то и должна была служить им проводницей. Приплясывающей походкой она повела их через все плато, затем им пришлось некоторое время лезть вверх по высеченной в скале крутой лестнице, и наконец извилистой узкой тропинкой они спустились к небольшому озерцу. Ярко-голубое, оно было так красиво, что они остановились, залюбовавшись, но нетерпеливая Пируза торопила их. Скоро они дошли до пещеры на берегу, и Пируза велела Эссексу и Мак-Грегору войти туда, а сама пошла с Кэтрин дальше, к другой пещере.

В пещере Мак-Грегор сразу увидел серные источники, о которых говорил отец Дауд. Вода вытекала откуда-то из глубины, застаивалась бочажками в выемках каменистой почвы и оттуда постепенно уходила в озеро. Сталагмиты поднимались со дна пещеры к ее сводам, в узких просветах вверху виднелось небо. Мак-Грегор спустился к одному из бочагов, положил свой узелок и рукой попробовал воду.

– Теплая? – спросил Эссекс.

– Даже горячая, – ответил Мак-Грегор.

Оба, не мешкая, разделись и влезли в воду. Стоя по пояс в воде, они принялись за стирку белья, пользуясь выступами скал, как стиральными досками. Мак-Грегор счел момент подходящим, чтобы завести разговор об Амир-заде.

– О чем это вы толковали с Амир-заде? – спросил он.

– С кем?

– Ну вот с этим рыжим курдом.

– А… Который говорит по-английски?

– Да.

– Он мне кое-что рассказывал о курдах. Свирепого нрава субъект, но настроен довольно дружелюбно.

– Дружелюбно? – переспросил Мак-Грегор.

– Он мне рассказывал о совещании, которое было у них в Сеннэ. Повидимому, все эти курдские князьки решили создать тут что-то вроде независимой территории и им нужна поддержка. Любопытный факт, между прочим. – Эссекс взял рубашку и стал намыливать воротник.

– О какой же поддержке идет речь?

– Он пока не уточнял, – уклончиво ответил Эссекс. – Что-то у него есть на уме. – Эссекс принялся полоскать рубашку в горячей воде. – Только вы, пожалуйста, не вмешивайтесь, Мак, – сказал он. – Никаких поучений и наставлений.

– А во что тут вмешиваться? – спросил Мак-Грегор с мудрой настороженностью старшего брата по отношению к младшему.

– Пока еще не во что. Но возможно, что этот курд именно такой человек, какой нам нужен, и тогда это дурацкое приключение может обратиться в серьезное и полезное дело. А потому не вмешивайтесь. – Эссекс, насвистывая, полоскал в воде пару носков.

– Как я могу вмешиваться, если я даже не знаю, что вы затеяли.

– Тем лучше. Вы пока выясняйте, что нужно от нас этому Салиму и долго ли он намерен держать нас в этих дебрях.

– Вас, кажется, не слишком огорчает эта задержка, – заметил Мак-Грегор.

– Как и вас, голубчик. Как и вас.

Мак-Грегор опасался сделать промах и тем только способствовать сближению Эссекса с Амир-заде, но необходимо было предостеречь Эссекса.

– Вы, конечно, не можете знать, – сказал он, – ваш новый приятель вчера очень настаивал на том, чтобы нас отправили к праотцам.

– Как это? – Эссекс явно решил оставаться невозмутимым.

– Он держится того взгляда, что всякий курд должен грабить и убивать в свое удовольствие. Он непременно хотел покончить с нами без промедлений.

– Это он вас просто пугал, – сказал Эссекс. – Вероятно, денег хочет.

Мак-Грегор усердно шлепал рубашкой о выступ скалы.

– Что ж, он меня действительно напугал. И я вам настойчиво советую держаться от него подальше. Вы имеете дело с человеком опасным и злым. Ему ничего не стоит перерезать вам горло.

Эссекс расхохотался, смывая мыло с покрытых рыжеватыми волосами рук.

– Да, малый, конечно, темпераментный, но он обучался в английской школе в Ираке, и мне даже сдается, что он связан с одним из местных агентов нашей Интеллидженс сервис. Впрочем, в этом я пока не уверен.

– И вы еще жалуетесь на русских, – заметил Мак-Грегор.

– А кто, как не ваши друзья-русские, заварил эту кашу?

– Пока мы ни одного русского здесь не встретили.

– Да, но они здесь есть. И вмешательство идет вовсю. Даже тут, среди курдов.

– Откуда вы это взяли?

Амир-заде кое-что рассказал мне о русских.

– Вот как?

– Их агентом здесь является второй родственничек, этот низенький, уродливый, как его?

– Лорд Гордиан Непобедимый?

– Вот-вот, лорд Гордон. Так что русское вмешательство налицо.

– Это Амир-заде вам так сказал?

– Более или менее.

– Если Гордиан – русский агент, так и я тоже, – сказал Мак-Грегор.

– Что ж, очень может быть, – ответил Эссекс, явно тешась этим разговором.

Мак-Грегор барахтался в воде и фыркал.

– Если бы вы понимали, о чем эти люди говорят между собой, – сказал он, – вы бы не стали доверять Амир-заде. Раз уж вам понадобилось заводить связи cpeди курдов, поговорите лучше с Гордианом.

– Да ведь и он тоже хотел бы от нас избавиться, – возразил Эссекс.

– Да, но он, по крайней мере, не жаждет нашей крови Повидимому, между ним и Амир-заде идет борьба за власть. Амир-заде хочет сделать из племени мукри шайку воров и разбойников, а Гордиан, во всяком случае, стоит за некоторое обуздание их нравов и за сотрудничество с другими курдскими племенами. Он думает не об убийствах, его больше интересует вопрос о независимости курдов.

– Это я уже слышал. – Эссекс махнул рукой. – Мне нет дела до соперничества этих двух джентльменов. У меня свои задачи. Раз уж мне не удалось попасть в Сеннэ, попробую кое-что сделать здесь. Амир-заде мне кажется подходящим человеком.

– Кто угодно, только не Амир-заде! Если он узнает, что у вас есть деньги, он будет соглашаться на все, что вы ему ни предложите, но при первом удобном случае прирежет вас из-за этих денег. Будьте осторожны. Если бы не страх перед Салимом, он бы давно уже разделался с нами.

– Какая несусветная чепуха, – кротко сказал Эссекс. – Вы становитесь чересчур впечатлительным, мой мальчик. Вспомните, ведь вы не перс, вы англичанин.

Ответить на это можно было Только в оскорбительном тоне, поэтому Мак-Грегор промолчал.

– Я не сомневаюсь в вашей искренности, Мак-Грегор, но вы как-то утратили перспективу.

– Не нужно никакой перспективы, чтобы понимать, что Амир-заде вор и разбойник. – Мак-Грегор вылез из воды, вытерся и стал одеваться. – Вы всегда ошибаетесь в выборе людей. Гордиан, тот хотя бы старается чего-то добиться для курдов, как Гочали старался чего-то добиться для азербайджанцев.

– Вас слишком уж беспокоят чужие проблемы, заметил ему Эссекс. – Вот вернемся в Англию, вам все представится в другом свете. Поверьте мне. Вы сразу увидите, в чем заключаются наши интересы.

– А в чем, собственно, они заключаются?

Эссекс ответил не колеблясь: – Нам нужен здесь человек, на которого мы сможем опереться. Человек, способный влиять на ход событий в Курдистане. Амир-заде – это как раз то, что нам нужно.

Мак-Грегору было слишком противно. Он ничего не ответил и стал подбирать обломки различных горных пород.

– Кстати, – добавил Эссекс, – я думаю, Кэтрин обо всем этом рассказывать незачем.

– А почему?

– Чтобы ее не тревожить.

– Она уже достаточно встревожена. – Мак-Грегор не желал лишаться союзника. – Она в курсе того, что происходит.

– А я считаю, что наш долг оградить ее от лишних волнений.

Мак-Грегор решил не спорить ни насчет Кэтрин, ни насчет Амир-заде. Но он тут же дал себе слово сделать все возможное, чтобы помешать Эссексу стакнуться с Амир-заде. Он обратится к Гордиану или даже к самому Салиму и с их помощью сорвет опасную затею Эссекса. О солидарности англичанина с англичанином снова было позабыто.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Испытываемое обоими истинно английское удовольствие от ощущения чистоты словно сблизило Эссекса и Мак-Грегора. Чистые, с посвежевшими лицами, они сидели в шатре Салима, удобно расположась на подушках, и дожидались Кэтрин.

Их привел сюда отец Дауд; сам он сидел на толстом ковре между Гордианом и Амир-заде, курившими кальян, держа в руках длинные чубуки. Курды молчали. Англичане изредка обменивались замечаниями о домотканных коврах, медной утвари, узорных шелковых занавесях, украшавших шатер из козьих шкур. На медных подносах лежали горки инжира и чернослива, стояли чаши с легким виноградным вином розовых и пурпурных оттенков. Но голодных путешественников не соблазняли сласти, их ноздри щекотал запах более существенных яств, доносившийся из-за занавески, где хлопотали две ворчливые стряпухи. Салима в шатре не было. Мак-Грегор не знал, где он, но догадывался, что это отсутствие связано с мучившей его болезнью.

Мак-Грегор уже решил, что пойдет его разыскивать, но в это время появилась Кэтрин.

Сначала в шатер вприпрыжку вбежала Пируза. За ней, улыбаясь во весь рот, точно школьница, шла Кэтрин с ребенком на руках. Она посмотрела на Эссекса и Мак-Грегора, явно рассчитывая на эффект, и повернула ребенка к ним лицом. Мак-Грегор узнал давешнюю девочку с болячками. Но теперь она не плакала и только крепко держалась одной ручонкой за воротник котиковой шубки Кэтрин, а другой – за ее нежную шею. Она застенчиво улыбнулась отцу Дауду, который был удивлен не меньше Эссекса и Мак-Грегора.

– Это как понимать? – спросил Эссекс.

– Правда, прелесть? – Кэтрин улыбнулась малышке, но та спрятала лицо.

– Что вы с ней сделали? -спросил Мак-Грегор.

– Видите, она уже не плачет.

– Очень мило, – сказал Эссекс, все еще ничего не понимая.

Кэтрин поднесла девочку ближе к ним, но та упорно отворачивалась, изо всех сил цепляясь за Кэтрин. Ловко придерживая ребенка одной рукой, Кэтрин по-английски уговаривала его взглянуть на смешных английских дядей. Пируза тем временем рассказывала отцу Дауду, что ханум вымыла девочку в источнике и натерла ей лицо и голову душистым маслом из серебряной бутылочки. В первый раз за много месяцев девочка перестала плакать, уверяла она.

– Чем это вы ей мазали голову? – спросил Мак-Грегор.

– Ах, этот чертенок уже успел доложить вам? – Кэтрин оглянулась на Пирузу, которая не выпускала из рук полы ее шубки, словно желая чувствовать себя частью Кэтрин. – Просто жидкий крем, который я употребляю для рук. Он размягчил корочки, и они отвалились. Айвр, вы бы объяснили этим людям, что ребенка нужно держать в чистоте.

– Да ведь они подумают, что все дело в вашем креме.

– Я могу оставить им флакон. Если головка будет чистая, все пройдет. Но ведь у нее и на теле болячки. А мордашка чудесная, правда? Я таких глаз никогда не видала.

– Что это у нее за прыщи? – решился наконец спросить Эссекс.

– Просто болячки, – ответила Кэтрин.

– Ничего заразного, я надеюсь?

– Думаю, что нет.

– Все-таки стоит ли так рисковать, Кэти? – сказал Эссекс.

– Пустяки. – Кэтрин подбросила девочку на руках, и весело засмеялась. Все кругом тоже засмеялись. В это время в шатер вошел Салим, и Пируза, бросившись к отцу, схватилась за край его шелкового бурнуса и затараторила, видимо рассказывая про подвиги Кэтрин. Салим выслушал ее молча, но внимательно поглядел на Кэтрин, несколько смущенную его внезапным появлением. Она наклонилась и передала ребенка Пирузе, которая тут же умчалась с ним из шатра.

Эссекс и Мак-Грегор, привставшие, чтобы приветствовать Салима, снова опустились на подушки. Кэтрин тоже села на большую подушку, пододвинутую ей Салимом. Осунувшееся лицо Салима казалось еще суровее, черные глаза смотрели все так же нелюдимо. На шее у него свободно висел шарф из плотного белого шелка. Тюрбан тоже был белый, с золотой каймой, красные сапоги были разукрашены медными бусинками. За широким зеленым кушаком торчали два вполне современных стальных кинжала.

Его появление послужило сигналом к началу трапезы. Стряпухи внесли блюда с пловом, сыром, кебабом и тушеным мясом – угощение куда более роскошное, чем накануне в пещере. Когда они принялись есть, отец Дауд наклонился к Салиму и что-то сказал ему вполголоса. Салим не ответил, но Дауд, видимо, и не ждал ответа. Все ели молча, пока в шатер не вернулась Пируза. На ней красовалась пестрая косынка, которую Мак-Грегор не раз видел у Кэтрин. Пируза и Кэтрин отлично приспособились беседовать каждая на своем языке и при этом не пытаясь понять, что говорит другая. И обе оставались довольны; но сейчас даже Пируза присмирела, почувствовав торжественность царившей в шатре тишины.

А в этом зловещем безмолвии повинны были, в сущности, Амир-заде и Гордиан. Их вражда словно нарастала с каждой минутой, и казалось, вот-вот должна наступить развязка. Несомненно, присутствие иностранцев еще подливало масла в огонь. Мак-Грегор чувствовал это и думал о том, что нужно выбираться из Тахт-и-Сулеймана как можно скорее. Его тревожила эта неожиданная тишина; у курдов в обычае оживлять трапезу смехом и беседой. Надо было как-то разрядить атмосферу.

Мак-Грегор прямо приступил к делу, приведя слова муллы До-Пиаза о том, что молчаливая трапеза – это трапеза мыслителей, неспособных проглотить собственные мысли. Это был наполовину упрек, наполовину вызов, но он достиг цели, потому что все сейчас же стали наперебой вспоминать разные другие определения муллы До-Пиаза. Впрочем, большинство определений принадлежало вовсе не мулле, а самим собеседникам, так как всякому хотелось процитировать определение, никогда не слышанное другими.

Первым подхватил реплику Мак-Грегора отец Дауд. Не жалея ради красного словца самого себя, он дал определение ангела: небесный сплетник. Тогда Гордиан, чтобы польстить Дауду, сказал, что один ангел на земле стоит четырех в небесах. Дауд рассмеялся и ответил определением льстеца как человека, избравшего доходное ремесло. Вспомнив подходящие к случаю слова муллы, Мак-Грегор возразил, что не любящий льстить есть человек правдивый, а потому в нем каждый видит врага. Амир-заде тоже не захотел остаться в стороне от этого маленького состязания и сказал, что единственный всеми признанный друг – кубышка с золотом. Гордиан, разумеется, с этим не согласился. Золото, сказал он, это пот земли. Земля, сказал он, это кровь солнца. А солнце, сказал он, это крохотная слезинка, пролитая небесами. Но Амир-заде не смутился. Язык поэта, возразил он, это нищий, выпрашивающий слова. Желая унять расходившихся соперников, Дауд сказал, что спор – это ошибка, допущенная при сотворении мира. Но тут и Салим вставил свое слово. В сотворении мира, сказал он с бледной улыбкой на губах, повинны курды: нужны были курды, и потому пришлось сотворить мир.

Все похвалили Салима за удачный ответ, но тут снова вмешался Амир-заде. Он не стал приводить новых определений, а раздраженно пожаловался, что хотя мир и существует ради курдов, но много ли земли дано курду в этом мире? Непосредственно взывая к Салиму, он спрашивал, неужели курду суждена участь трусливых пастухов, смиренных крестьян, жалких ремесленников – рабов политики?

– Разве ты ничего лучшего не ждешь от курдов? – спросил Гордиан.

– Это ты от них не ждешь ничего лучшего, – сердито возразил Амир-заде. – Ты хочешь, чтобы мы растрачивали свое время на советы, решения и политическую болтовню. Разве это жизнь для курда? Только что мы вернулись с совета в Сеннэ и уже собираемся на новый совет в Соудж-Булаге. Так ли должны проводить свои дни воины мукри?

Безобразное лицо Гордиана искривилось в насмешливой гримасе. – Так как же, превратимся мы в шайку воров, – спросил он Салима, – или будем жить, как люди?

Споря, они оба все время обращались к Салиму. Мак-Грегор видел, что Салим одинаково внимательно выслушивает обоих, и понимал, что все это – продолжение давней борьбы за влияние на Салима. Сейчас эта борьба особенно обострилась.

– Разбойниками мы были и разбойниками остались, – горячо выкрикнул Амир-заде. – Да, мы привыкли проливать кровь, затевать драки, сеять беспорядок и смуту. Мы – грабители, головорезы, насильники и злодеи и можем гордиться этим; человечность и сострадание нам чужды, и мы презираем убогие одежды мирной мудрости. Таковы курды и таковы мукри. Бог создал нас разрушителями, и, волей бога, наш удел – разрушать.

– Моему родичу запали в душу глупые слова из «Бустан эс Сиака», – сказал Гордиан. – Но там говорится также, что мы народ храбрый, не знающий страха, гостеприимный, непревзойденный в правдивости и чести, что лик наш ясен и черты приятны и мы наделены всеми дарами красоты и добронравия. Я утверждаю, брат, что наша жестокость – плод ошибки и наши опустошительные набеги – следствие заблуждения. Уж если нам и есть чем гордиться, так скорее нашей независимостью, унаследованной от предков, независимостью всех курдов. Никому и никогда не удавалось покорить курдов – ни персам, ни ассирийцам, ни парфянам, ни грекам, ни римлянам, ни арабам, ни монголам, ни туркам. Во все века мы сохраняли свой язык и свою культуру, и мы должны стремиться к тому, чтобы сохранить их и впредь путем объединения всех курдов…

Гордиан был настолько сильнее в споре, что Мак-Грегору на мгновение даже стало жаль Амир-заде. Рыжий курд был словно большой красивый ребенок, пытающийся справиться с тем, что ему не под силу. Он должен был приноравливать свои доводы к возражениям Гордиана.

– Если уж нам добиваться объединения курдов для какой-то цели, – сказал Амир-заде, – так объединимся чтобы вместе ударить на луров к югу и на азербайджанцев к востоку.

Но Гордиан уже тоже кипел от гнева. – Послушай меня Салим, – сказал он. – Нам и думать нельзя о том, чтобы, трогать новую власть в Азербайджане. Их восстание – это начало нашего восстания, и мы должны помочь им утвердить свою самостоятельность.

– Если нам водить дружбу с азербайджанцами, почему же не водить ее с персами, с англичанами? – не унимался Амир-заде.

– Азербайджанцы теперь наши братья, – сказал Гордиан. – А персы и англичане попрежнему наши враги. Половина курдов находится в подчинении у персов, а другая половина – в подчинении у англичан в Ираке. На совете в Соудж-Булаге мы должны принять решение о том, что в независимый Курдистан войдут и наши иракские братья. Англичане нам такие же враги, как и персы.

Амир-заде уже чувствовал свое бессилие перед стройными доводами Гордиана.

– Я всех их презираю, – сказал он, – и англичан, и персов, и русских, и турок. Но англичане хотят сейчас выбрать одно сильное курдское племя, которое бы действовало заодно с ними и помогло навести порядок среди остальных. Англичане богаты, они дадут этому племени золото и оружие. Вот случай для мукри сделаться самым сильным и самым могущественным племенем в Курдистане. Если англичане так глупы, что хотят платить за это, тем лучше. Мы будем служить им постольку, поскольку это нам выгодно. Где еще найти такой случай для возвышения мукри?

– Это англичане смутили твой разум, – закричал Гордиан. – Подобно своим агентам в Сеннэ, они явились сюда сеять предательство.

Амир-заде торжествовал. – Так почему же ты так заступался за их жизнь, ведь я десять раз предлагал с ними покончить.

– Я не хочу видеть их среди нас, – возразил Гордиан, но у меня нет желания перерезать им горло. Прогоним их. Пусть уходят вместе со своим золотом и своими хитрыми происками.

– Зачем же упускать золото? – нетерпеливо сказал Амир-заде. – Лучше убьем их и возьмем золото себе или же сторгуемся с ними.

Мак-Грегор понимал, что этот спор еще более усугубляет грозящую им опасность, и выжидательно глядел на Салима, не скажет ли тот слово в их защиту. Он знал, что только Салим может обуздать неистовство Амир-заде, но шейх мукри безмолвствовал, как всегда. Его черные глаза смотрели на всех пустым взглядом человека, который знает, что скоро умрет, и равнодушно относится к тому, что и других может постигнуть та же участь. Он не прикоснулся к еде, и по его напряженной неподвижности можно было догадаться, что он испытывает приступ жестокой боли. И Мак-Грегор понял, что от него самого, от его, Мак-Грегора, быстроты и находчивости будет зависеть, удастся ли им выбраться отсюда. Нужно добиться, чтобы Салим понял положение, в котором они находятся, и отпустил их. И нужно помешать этому сумасшедшему Эссексу завести слишком далеко свою игру с Амир-заде.

– Почему вы замолчали? Переводите, – напомнил Мак-Грегору Эссекс.

– Да, да, – подхватила Кэтрин. – Что они говорят?

Мак-Грегор уже пересказал им слова Амир-заде, ничего не опустив даже ради Кэтрин. Теперь он стал переводить злые реплики Гордиана и его требования независимости для курдов.

– А эти грандиозные планы независимого Курдистана затрагивают и наши нефтеносные районы в Ираке? – шопотом спросил Эссекс, не решаясь поверить этому.

– Да, конечно, – также шопотом ответил Мак-Грегор.

– Это становится серьезным. – Эссекс отодвинул от себя чашу с изюмом. – И на этом совещании, о котором и толкуют, будут, значит, курды с наших иракских территорий?

– В Соудж-Булаге ожидаются представители всех курдских племен, – сказал Мак-Грегор.

– На какой день назначено это совещание?

– Не знаю.

– Так узнайте.

– Я считаю, что такое любопытство с нашей стороны сейчас вряд ли уместно, – возразил Мак-Грегор и тут же добавил: – Уж не собираетесь ли вы отправиться в Соудж-Булаг? – Он сам был удивлен резкостью своего тона.

– Надо же что-нибудь предпринять. Это становится серьезным.

– А вы думали, здесь шутки шутят. Я ведь вас предупреждал относительно Амир-заде.

– Ну, это пустые угрозы.

– Напрасно вы так уверены.

В пылу спора они настолько забылись, что заговорили в полный голос. Курды замолкли, прислушиваясь.

– Англичане что-то замышляют, – сказал Гордиан с угрозой и удивлением в голосе.

Но Дауд поднял руку и произнес несколько слов, которые разрядили атмосферу.

– Что он сказал, этот старый чорт? – спросил Эссекс.

– Он говорит, что, может быть, англичане желают высказаться.

Прежде чем Мак-Грегор успел помешать, Эссекс поднялся с места. Он обратился к курдам так, как обращаются на конференции к делегатам враждебной страны. – Да, – сказал он. – Я желаю высказаться.

Салим движением руки водворил тишину.

– Я представитель тех англичан, о которых вы тут говорите, – начал Эссекс, – и я считаю своим долгом предупредить вас, что всякая попытка нарушить порядок в Ираке будет решительнейшим образом пресечена правительством его величества короля, независимо от того, будет ли это набег или политическое выступление. – Мак-Грегор хотел было переводить, но Амир-заде уже повторял Салиму по-курдски слива Эссекса. – Стремление курдов к независимости, культуре и суверенитету – очень благородное стремление, – продолжал Эссекс, – и английское правительство готово оказать ему всяческую поддержку. Но вопрос о вмешательстве в дела Ирака стоит совершенно особо. Иракские курды входят в состав Ирака и пользуются гораздо большей самостоятельностью, чем иранские или турецкие. Никто не вправе вмешиваться в их внутренние дела, и английское правительство позаботится о том, чтобы предотвратить такое вмешательство. Мы будем охранять их интересы всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами. Более того, английское правительство рассматривает любое совещание курдов, затрагивающее дела Ирака, как совещание с враждебными целями. Иракских курдов ваши планы борьбы за независимость и автономию не должны касаться. Мы ничего не имеем против того, чтобы племя мукри приобрело силу и власть в Иране, но мы оставляем за собой право принять срочные меры, если совещание, о котором тут говорилось, поставит под угрозу британские интересы в Ираке. Вы меня поняли?

Гордиан повернулся к Салиму и вскричал: – Вот видишь!

И тут же Амир-заде и Гордиан сцепились так яростно, что если бы не окрик Салима и не вмешательство отца Дауда, дело, вероятно, дошло бы до драки. Но водворить порядок полностью так и не удалось. Гордиан, исчерпав запас проклятий по адресу Амир-заде, обратил свой гнев на Эссекса и Мак-Грегора, называя их псами, ублюдками и подлыми сеятелями предательства и измены. Потом он выбежал из шатра, и Амир-заде устремился за ним, тоже с бранью и насмешками.

– Скорей, – сказал Мак-Грегор своим спутникам. – Идем отсюда.

– Господи, Гарольд, – упрекнула Кэтрин Эссекса. – Вы забыли, в каком веке вы живете.

Смысл этого замечания не дошел до Мак-Грегора, но зато на какой-то момент он сам невольно почувствовал восхищение перед Эссексом. Не задумываясь о себе, предъявить такой ультиматум в подобных условиях! Это была либо невероятная смелость, либо еще более невероятное непонимание существующей опасности.

После минутного раздумья Мак-Грегор решил, что разговор с Салимом нельзя откладывать.

– Ступайте с Эссексом и не оставляйте его одного, – шепнул он Кэтрин, вместе с ней выходя вслед за Эссексом из шатра. – Смотрите, чтобы он не слонялся по селению, и не подпускайте к нему Амир-заде.

Кэтрин взяла за руку Пирузу. – А вы что задумали?

– Я буду говорить с Салимом. – Салима уже не было в шатре, но Мак-Грегор обратился к Пирузе. – Золотые ушки, ты можешь проводить меня к твоему отцу?

– А ханум тоже пойдет?

– Нет, но ханум будет ждать тебя в том доме, где мы провели ночь.

– Вы сегодня уже уедете из Тахт-и-Сулеймана? – спросила Пируза.

– Сам не знаю, – произнес Мак-Грегор по-английски.

Он оставил Кэтрин на попечение отца Дауда, а сам последовал за Пирузой протоптанными в снегу грязными тропинками к длинному низкому шатру, стоявшему в ряду других.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Мак-Грегор думал, что Салим ушел к себе, чтобы лечь и отдохнуть, как следовало больному, но в просторном низком шатре его не оказалось. Пируза повела Мак-Грегора дальше, и они долго кружили между палатками, пока наконец не дошли до глинобитного сарая, служившего конюшней; там они и увидели Салима. Он стоял среди курдов, которые с криком и спорами седлали лошадей и складывали в кучу у входа винтовки и одеяла. Пируза тотчас же вырвала свою руку у Мак-Грегора и убежала к Кэтрин. Мак-Грегор переступил через кучу снаряжения и остановился позади Салима, властным голосом отдававшего приказания своим людям. Речь шла о том, скольким всадникам ехать, какой дорогой, когда выезжать и когда возвращаться назад. Курды спорили, говорили все сразу, и Мак-Грегор не мог уловить, куда они так спешат, но он не замедлил спросить об этом Салима, когда тот его заметил и вместе с ним вышел из конюшни.

Они дошли до ворот Тахт-и-Сулеймана, потом Салим повел Мак-Грегора вверх по крутым ступеням, вырубленным в каменистом склоне.

– Это самые быстрые мои всадники, – сказал Салим. – Они скачут в Тавриз.

– А почему такая спешка? – спросил Мак-Грегор.

– Наши политические дела не терпят промедлении. Салим через плечо оглянулся на Мак-Грегора. Ему как будто стало легче от движения на воздухе; взгляд был не такой мертвенный, и в нем даже теплилось дружелюбие.

– Не речь ли посла тому виной? – спросил Мак-Грегор.

Ступени кончились; дальше подъем шел прямо по оголенному склону и можно было идти рядом.

– Посол для нас ничего не значит, – сказал Салим.

– Вот как?

– Для нас, – продолжал Салим, – важнее ты сам. Мак-Грегор промолчал, одолевая последние несколько ярдов подъема. Они очутились на вершине скалы, нависшей над Тахт-и-Сулейманом. Внизу, у подножия, белели запорошенные снегом палатки. Шестеро всадников, сдерживая лошадей, выехали из городских ворот и понеслись по заснеженному склону, вздымая за собой белые облака снега. Мак-Грегора не удовлетворил ответ Салима, не объяснявший, зачем понадобилось посылать людей в Тавриз. Но допытываться он не стал и задал Салиму другой вопрос.

– Ра-ис, – сказал он, глядя на белый пик, высившийся по ту сторону долины. – Откуда у твоих людей английские военные винтовки?

– Достались в набеге, – спокойно ответил Салим. – Англичане незаконно вооружают южные племена, чтобы держать в страхе иранских рабочих на своих нефтяных промыслах. А мы иногда совершаем набеги на южные племена и так получаем эти винтовки. Это справедливо. Я думаю, ты согласишься со мной, хотя ты и англичанин.

– Да, я понимаю, – коротко ответил Мак-Грегор.

– Это хорошо, что ты понимаешь. Нам нужно понимание. – Салим, не отрываясь, глядел на горы. – Оно нужно нам во всех наших делах, – добавил он.

Мак-Грегор чувствовал, что Салиму хочется поговорить с ним, быть может, не меньше, чем ему хочется поговорить с Салимом.

– Я хотел бы знать, зачем нас привезли сюда, – сказал он.

– Разве это так важно?

– Важно, – сказал Мак-Грегор. – Знали вы, кто мы такие, когда встретили нас в горах?

– Я знал только одно: что вы не курды и не персы.

– И потому вы налетели на нас, точно стая демонов?

Салим пожал плечами. – Таков обычай курдов в родных горах. Ведь вам не причинили зла.

– Но зачем нас задержали и привезли сюда?

– Дауд сказал мне, что вы важные англичане и направляетесь в Сеннэ. Все англичане, приезжающие в Курдистан, – агенты. Я задержал вас, чтобы узнать вам цену.

– То есть как? Какую цену?

– Бывают времена, когда каждый человек имеет цену, – неопределенно ответил Салим.

Мак-Грегор настаивал: -Ты хотел нас сделать заложниками?

Салим прикрыл веками свои неулыбающиеся глаза.

– Нет, – сказал он. – Я только хотел узнать, что делают важные англичане в наших курдских горах. Всегда нужно знать что делают англичане.

– И ты думаешь, мы тебе расскажем?

– Если мне нужно узнать что-нибудь от человека, он мне всегда рано или поздно расскажет, – ответил Салим со зловещей уверенностью.

– А ты понимаешь, какую ты навлекаешь на себя опасность, захватив англичанина, едущего по важному делу, и мешая ему продолжать свой путь?

– Я знаю, что иметь дело с англичанином всегда опасно. А потому лучше всего схватить его за горло и тогда уже вступать с ним в переговоры.

– Посол – очень высокопоставленное лицо; он лорд и министр, – сказал Мак-Грегор. – За зло, причиненное его особе, жестоко отомстят английские бомбардировщики.

– Твоему послу ничто не угрожает, – сказал Салим. – Разве только Амир-заде решит, что лучше убить его и ограбить, чем принимать деньги, которыми он хочет его подкупить.

– Ты должен помешать этому.

Салим невозмутимо поглядел на Мак-Грегора. – Проще тебе помешать послу затевать этот нелепый сговор с моим родичем.

– От этого твой родич не сделается менее кровожадным.

– Ты прав. – Салим сделал нетерпеливое движение рукой. – Но, право же, посол не стоит того, чтобы так много о нем говорить. Ты гораздо важнее для племени мукри, брат мой, и с тобой я бы хотел поговорить серьезно.

– Никакого разговора со мной не может быть, пока я не буду уверен в безопасности ханум и посла.

Салим недовольно нахмурил брови. – Хорошо, хорошо. Ханум отважная женщина, и ей ничто не угрожает. Посол тоже может считать себя в безопасности, если только он сам не запутается в своих делах с Амир-заде. А теперь давай забудем о нем, потому что я хочу говорить с тобой о великих решениях. Я знаю, ты не из тех грубых англичан, которые рыщут здесь, пытаясь каждого курда превратить в предателя своего народа. Скажи, ты в самом деле англичанин? Как мне называть тебя?

Они теперь прохаживались взад и вперед по небольшой площадке на уступе скалы.

– Да, я англичанин, – сказал Мак-Грегор. – Но я из северного края, где люди во многом похожи на курдов. Мы – горцы, шотландцы, но мы стали частью английского народа.

– Англичане покорили вас?

– Нет! – сказал Мак-Грегор. – Мы как курды: нас можно победить, но нельзя покорить.

– Так вы добились независимости.

– Мы добились равенства, – сказал Мак-Грегор.

– Значит, ты не англичанин?

– Я англичанин по государственной принадлежности.

– А еще как ты себя назвал?

– Шотландец.

– А еще?

– Горец.

– Благородное имя, – учтиво сказал Салим. – Я не колеблюсь назвать тебя братом и предлагаю тебе дружбу племени мукри. – Это было формальное признание равенства между ними. Оно открывало путь к свободному обмену мыслями, и Мак-Грегор не замедлил вступить на этот путь.

– Я хотел спросить у тебя, – сказал он, – когда нам можно будет покинуть Тахт-и-Сулейман?

Салим с минуту колебался.

– Можете покинуть его, когда вам будет угодно, – сказал он наконец. – Я дам вам самых лучших лошадей и охрану. – Он медленно покачал головой. – Но нужно ли вам спешить?

– Нужно. Зачем ждать, пока посол и Амир-заде успеют затеять политическую интригу, которая не в ваших интересах и не в наших?

Салим остановился и обвел взглядом окрестные горы.

– Могу ли я узнать, чего добивается ваш посол? – спросил он. – Я не прошу тебя изменять долгу, но от этого зависят все решения, которые нам предстоит принять в Соудж-Булаге.

– Мы приехали сюда не ради политических интриг, – сказал Мак-Грегор. – Мы приехали искать доказательств русского вмешательства.

– Среди курдов?

– Среди персов, азербайджанцев и среди курдов тоже.

– Но у нас тут нет никаких русских! – заявил Салим.

– И не было?

– Агентов – нет. К нам приезжали русские, но они не вели никаких разговоров о политике и никого не пытались подкупить. – Салим, видимо, счел, что с этим вопросом покончено. – Так чего же на самом деле добивается твой везир? – Теперь он называл Эссекса «везир», министр.

Мак-Грегор утаптывал ногой снег. – Он хочет заручиться здесь поддержкой против азербайджанцев и русских.

– Он и к другим курдам обращался?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – В Сеннэ его дожидается несколько курдских вождей.

– Да, – сказал Салим. – Я их знаю. Но почему столь важная особа тратит на них свое время? До сих пор там бывали агенты помельче и вполне справлялись со своим делом при помощи взяток и посулов.

– Он приехал не для того, чтобы подкупать, – сказал Мак-Грегор. – Он приехал, чтобы польстить их самолюбию и, пользуясь своим авторитетом, настроить их против азербайджанцев и русских.

– И того же он рассчитывает добиться у мукри?

– У любого курдского племени, – сказал Мак-Грегор.

– Но какова его настоящая цель? Что он, только против новой власти в Азербайджане или это связано с русскими?

– И то и другое, – сказал Мак-Грегор. – Если азербайджанское восстание увенчается успехом, оно постепенно распространится на весь Иран. А это означает конец английскому влиянию и английским владениям. Вот мы и стремимся помешать успеху азербайджанцев.

– А причем здесь русские?

– Может быть, русских мы боимся больше всего, – сказал Мак-Грегор.

– Но разве ваши министры замышляют войну с Россией?

– Не думаю, – сказал Мак-Грегор. – Нет. Я не думаю, чтобы это было так. Но наша политическая деятельность в Иране в значительной мере направлена к тому, чтобы подорвать русское влияние, и не только здесь, но и во всех странах Востока и Европы.

– А при чем же здесь курды?

Мак-Грегор, щурясь от выглянувшего солнца, всматривался туда, где за вершинами гор роились разноцветные облака.

– Мы против независимости курдов потому, что мы опасаемся за свои нефтяные концессии в курдских районах Ирака, и потому, что это поставило бы под угрозу все наше влияние на Востоке. Гордиан правильно говорил.

– Мы это всегда знали, – задумчиво произнес Салим, почивая головой. Но цели, которые преследуют английские власти, никогда не бывают ясны.

– Я думаю, что наша цель любыми средствами добиться раскола в среде курдов, уныло сказал Мак-Грегор. Для этого мы готовы поддерживать одно курдское племя в борьбе против другого, натравливать курдов на их соседей. Может быть, мы будем подстрекать курдов напасть сейчас на азербайджанцев, чтобы и те и другие истощили свои силы в борьбе, а то и уничтожили друг друга.

– Если тебе тяжело произносить такие слова, – участливо сказал Салим, – не говори ничего больше.

– Правда мучительна сама по себе, – с горечью возразил Мак-Грегор. – От слов не становится больнее.

– Но мне больно за тебя, – мягко сказал Салим, и они снова зашагали по выстланному снегом уступу; Мак-Грегору это нужно было, чтобы умерить свое волнение.

– Очень важно услышать все это из уст англичанина, – продолжал Салим. – О многом я догадывался, но цели и стремления англичан мне не были ясны до конца. Впрочем, я никогда не доверял их сложным и хитрым интригам. Теперь я знаю, какие решения принимать в Соудж-Булаге, потому что мне теперь понятны тайные причины, рождающие распри в наших рядах. Ясно, что курды не должны следовать коварным советам английских агентов, иначе дело нашей независимости обречено на гибель.

– Об одном прошу тебя, ра-ис, – горячо сказал Мак-Грегор. – Не презирай всех англичан за политические интриги английских министров.

– Напротив, я никогда так хорошо не относился к англичанам и никогда так не понимал их, как сейчас, – сказал Салим, желая сделать приятное Мак-Грегору. – Если нам приходится строить планы, направленные против них, то это лишь потому, что англичане строят планы, направленные против нас. Если же они предпочтут быть в дружбе с нами, они узнают, что нет в мире более благородного союзникам преданного друга, чем курд. Я уверен в этом, и в том, что ты понимаешь нас, я тоже уверен, а потому я решаюсь просить тебя о большой услуге.

Мак-Грегор молчал. Внизу, между палатками, он заметил Кэтрин, и это отвлекло его внимание. Она шла с Пирузой по направлению к шатру Салима; Эссекса с ними не было.

– Да? – повернулся он к Салиму, когда обе фигурки скрылись в шатре.

– Может быть, это будет нелегко, – сказал Салим, – но это очень важно для курдов, для всех курдов. Если бы я попросил тебя быть защитником курдов перед правителями твоей страны, все было бы просто, но тут речь идет о большем. Мы хотим, чтобы ты рассказал у себя в стране о том, что знаешь сам, так, чтобы весь твой народ понял и оценил борьбу, которую мы ведем. Дело самих курдов решать, как должно сложиться политическое будущее Курдистана, но многое тут будет зависеть от того, друзьями или врагами окажутся для нас, в конце концов, могущественные англичане. В мире, наверно, немало народов, подобных нам, которые живут, как жили много веков назад, но стремятся стать независимыми, получить политические права, улучшить свою жизнь. Кое-чего мы тут можем достигнуть сами, но многое, очень многое зависит от больших государств. Это их правительства своей силой и влиянием решают судьбу малых народов. И потому многое в нашем будущем зависит от людей твоей страны. Если твой народ не узнает о стремлениях курдов или отнесется к ним равнодушно, если он не попытается побудить своих правителей отнестись к нам по-иному, – тогда нам не на кого надеяться, кроме самих себя. И тогда, увы, неизбежна кровавая и жестокая борьба, потому что, пусть знают твои министры, мы не сдадимся, пока не добьемся национальной самостоятельности и равных прав с другими народами. Вот почему я прошу тебя об этой услуге, дорогой брат, – услуге необходимой и важной, потому что наш быстрый и полный успех будет зависеть от силы и разума тех, кто сейчас противится нашим целям. Если англичане захотят попрежнему обращать все свое могущество и влияние против нас и против азербайджанцев, значит они задушат в нас первый порыв свободной человеческой воли. Раздавить нас им не удастся, но все же это будет дурное, позорное дело, и память об англичанах навсегда сохранится в веках как память о подлых злодеях, которые хотели заглушить стремление людей идти вперед. Вот почему нам так важна поддержка среди твоего народа и среди правителей твоей страны. Многое обернется по-другому и многое нам будет легче и проще решать в Соудж-Булаге, если мы будем знать, что в вашей стране у нас есть настоящий защитник, такой, который сумел понять и оценить борьбу курдов за политическую самостоятельность и за лучшую жизнь, – друг и брат. Смею ли я просить тебя об этом?

– Тут не о чем просить, – угрюмо ответил Мак-Грегор, глядя вниз, не покажется ли снова Кэтрин. – Мы неправы, вы правы. Стать на сторону правого – значит прежде всего оказать услугу самому себе.

– Прости меня! – Печальная откровенность Мак-Грегора поразила и тронула Салима. – Я не подумал о том, какое значение этот вопрос может иметь для тебя, как для англичанина. И все-таки нам нужна именно твоя помощь, потому что ты, может быть, единственный англичанин, который так глубоко понимает положение нашего народа.

– Я стою за азербайджанцев, за курдов, за персов – за всех, – сказал Мак-Грегор серьезно и с некоторой грустью. – Уже тем, что я тут беседую с тобой, я иду против своего министра.

– Он старый человек, – пробормотал Салим.

– У него превосходное здоровье, – возразил Мак-Грегор, отвечая на мысль Салима.

– В курдских горах часто случаются несчастья.

– Нет, нет. Все равно это ничего не решило бы.

Салим прищурился. – Как хочешь. Но помни, что он, верно, и сейчас плетет свои козни с Амир-заде, от которых нам и вам будет только вред.

– Может быть, – согласился Мак-Грегор, мысленно гадая, нашла Кэтрин Эссекса или нет.

– В душе Амир-заде всегда борются два начала: с одной стороны, жажда убивать, с другой – честолюбивые замыслы о политическом возвышении племени мукри. И трудно сказать, что одержит верх.

– Тогда поспешим в селение, – сказал Мак-Грегор. Он глубже засунул руки в карманы и с удивлением обнаружил, ствол пистолета кажется ему теплым; только по этому он понял, что озяб.

Повеселевший Салим взял Мак-Грегора за локоть.

– Везир хитрый человек, – сказал он. – Пожалуй, он сам не даст себя в обиду Амир-заде.

– Он неразумный человек, – сказал Мак-Грегор.

– Ты говоришь это, словно озабоченный отец, – заметил Салим.

Они стали осторожно спускаться со скалы. Дорогой Мак-Грегор сказал Салиму, что они хотели бы тронуться в путь как только будут получены какие-нибудь известия об Аладине и форде.

– Я пошлю всадника ему навстречу, в Табин-Тепе, – сказал Салим.

– Как ты думаешь, когда он может попасть туда? – спросил Мак-Грегор.

Салим первым спускался по крутым ступеням. – Если твое письмо застало его в Сеннэ, он должен быть в Табин-Тепе завтра к утру. Отсюда в Табин-Тепе путь нелегкий, но я дам вам хороших лошадей, и это займет у вас полдня, не больше.

– Можешь ты обуздать Амир-заде на время до нашего отъезда?

– Сегодня я буду говорить с людьми племени мукри о том, что нам предстоит в Соудж-Булаге. Может быть, это немного образумит Амир-заде, но поручиться за него не могу.

– Зачем ты вообще его терпишь? – спросил Мак-Грегор с оттенком раздражения.

– Он неразумен, как и твой везир, но он мукри и кровный мой родственник. Я не хочу умножать распри и ссоры между людьми нашего племени. И так Гордиан ожесточил его душу.

Салим уже был внизу и дожидался Мак-Грегора. – Амир-заде неукротим, но я поговорю с ним, и, может быть, он поймет и послушает меня.

– Ничего он понять не может.

– Посмотрим, – сказал Салим.

Они вошли в ворота, и сразу же вся дружелюбная откровенность Салима исчезла. Снова это был замкнутый, непроницаемый человек с суровым и зловеще пустым взглядом. Посреди дороги он вдруг повернулся и пошел прочь, не сказав Мак-Грегору ни слова.

Мак-Грегор поспешил на розыски Эссекса и Кэтрин.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Кэтрин он нашел в хижине, где они провели ночь. Она лежала на топчане, сбросив башмаки и накрыв ноги своей котиковой шубкой. Волосы у нее были распущены, и Мак-Грегор только сейчас заметил, что она вымыла голову. Раньше он на это не обратил внимания, потому что волосы ее были гладко зачесаны за уши. Но сейчас они свободно рассыпались по заплатанной пестрой наволочке, падая на выпуклый лоб, на упругие щеки.

– Где Эссекс?

– К чорту Эссекса! – был ответ.

Мак-Грегор опешил от неожиданности.

– Простите, – буркнула Кэтрин.

– Что с вами?

– Ничего. – Она говорила, почти не разжимая губ. – Пожалуйста, не стойте у меня над головой. Перейдите сюда, так, чтобы я могла говорить с вами, не опасаясь свихнуть себе шею.

Он обошел топчан и сел у нее в ногах.

– Вы что-то приуныли, Кэти.

– Не могу я больше торчать в этой дыре. – Она смотрела на него, словно не видя. – С ума надо было спятить, чтобы пуститься скакать по каким-то дурацким горам, на дурацкой лошади, с дурацкими спутниками. Вот и доскакалась. А впрочем, поделом мне – не будь дурой. Ступайте, разыщите Гарольда и скажите ему, что нам пора выбираться отсюда. Хватит с меня увлекательных приключений.

– А почему вы его упустили? – спросил Мак-Грегор довольно недружелюбно.

– Я его нигде не нашла, а, впрочем, не все ли равно? Вы слишком глупы, чтобы понять, что он делает. Спорить вы мастер, а вот попытаться всерьез помешать ему, на это вас никогда нехватит. Наверно, даже когда мы выберемся отвода, вы все еще будете копаться в сложных извилинах своей души, соображая, как быть, а Гарольд тем временем утащит этот дурацкий Иран прямо из-под вашего носа вместе с курдами и со всем прочим. И что вы тут сможете поделать? Ровно ничего. Эссекс уже обставил вас. И молодец.

– Где он сейчас? – спросил Мак-Грегор, пропуская мимо ушей ее наскоки.

– Шушукается где-то с этой «белокурой бестией» восточного образца. Когда вы его найдете, скажите, что нам пора ехать.

– Мы едем завтра.

– Это вы так решили? – язвительно спросила она.

– Да. – Он встал и пошел к выходу, прервав поток ее сарказмов.

Он не стал делать никаких выводов из поведения Кэтрин; его слишком беспокоило и сердило отсутствие Эссекса. Куда его чорт унес? Пригнув голову, Мак-Грегор переступил порог и чуть не сбил с ног входившего Эссекса. Они инстинктивно ухватились друг за друга, чтобы не упасть, и у Мак-Грегора вырвалось: – Где вы были? – Он сказал это, не думая, по первому побуждению.

Тут можно было всего ожидать, но Эссекс, переведя дух, сказал только: – Вот не думал, что вы такой тяжелый, Мак-Грегор, и потом, что это у вас там твердое в кармане?

– Ничего, – сказал Мак-Грегор, и они вошли в хижину.

Кэтрин уже сидела на постели и, наклонясь, шнуровала свои лыжные башмаки. Она подняла голову и улыбнулась Эссексу.

– Вы спали? – спросил ее Эссекс.

– Вздремнула немного, – ответила она, не отводя взгляда.

– Я бы и сам охотно поспал. – Эссекс сел и прислонился к стене. – Мак-Грегор только что пытался меня нокаутировать, но безуспешно. Это от вас он так стремительно убегал?

– Он спешил разыскать вас. – Она сияла улыбкой, и Мак-Грегор, наблюдая за ней, понимал, что она неимоверным усилием воли держит себя в руках и не намерена обнаруживать перед Эссексом свое состояние, чем бы оно ни было вызвано.

– Вы были с Амир-заде? – коротко спросил он Эссекса.

– Уж не хотите ли вы выразить мне свое недовольство, Мак-Грегор? – проворковал Эссекс.

– Я просил вас прекратить ваши заигрывания с Амир-заде, – сказал Мак-Грегор. – Это скверная и опасная игра.

Эссекс с минуту помолчал. – Вам не кажется, что вы себе слишком много позволяете, Мак-Грегор? – спросил он.

– Нет, – отрезал Мак-Грегор и тут же продолжал: – Вы имеете дело не с царьками какого-нибудь африканского племени. Курды великолепно разбираются во всех ваших махинациях, и не думайте, что вам удастся жонглировать их интересами с помощью Амир-заде.

– Вы что это, серьезно? – Эссекс все еще старался избежать столкновения.

– Вполне.

– В таком случае и я буду разговаривать серьезно. – Эссекс взглянул на Кэтрин, потом снова на Мак-Грегора. – Ваша обязанность – помогать мне, а не спорить со мной. И вам следовало бы помнить, что я приехал сюда не для того, чтобы дышать горным воздухом. Я все еще представитель британского правительства и должен выполнять свои задачи. Как, впрочем, и вы.

– Я только что говорил с Салимом и предостерег его относительно наших намерений.

– Если это не шутка…

– Здесь вообще не до шуток, особенно когда имеешь дело с таким человеком, как Амир-заде. Ему нельзя доверять даже в том, чего вы от него добиваетесь; имейте в виду, что он без зазрения совести расправится с вами, как только сочтет это удобным.

– Об этом уж позвольте мне беспокоиться…

– Нет, – сказал Мак-Грегор тихо, почти с сожалением. – Я должен беспокоиться об этом, потому что это касается нас всех. Вы совершенно не знаете этих людей и сами не понимаете, что делаете.

– Вот вы действительно сами не понимаете, что говорите. Откуда вам известно, что я делаю?

– Мне известно, что вы заигрываете с Амир-заде.

А между тем ничего это вам не даст, потому что не он будет определять политику племени мукри. Эта политика уже определена.

– Я не знаю, что вы такое затеяли, Мак-Грегор. – Эссекс встал. – Но я еще раз попытаюсь разъяснить вам весь вред, который вы можете нанести своим самовольным вмешательством. Угодно вам меня выслушать?

– Говорите, – сказал Мак-Грегор, как бы покоряясь необходимости.

– Вы должны знать, что на Среднем Востоке имеются две области, контроль над которыми мы считаем жизненно необходимым для нашей безопасности и, быть может, даже для нашего существования: это нефтяные районы Ирана и нефтяные районы Ирака. Вам, я полагаю, понятно их стратегическое значение?

Мак-Грегор молчал.

– Вы ведь не дурак, Мак-Грегор. – Эссекс начинал терять терпение. – Вы отлично знаете, что в Ираке все наши нефтепромыслы находятся на курдской территории, а потому мы можем рисковать чем угодно, но только не нашим влиянием в Курдистане. Достаточно хлопот нам стоит удерживать английские нефтяные концессии в Южном Иране, и вдруг я слышу разговоры о независимом Курдистане, в состав которого должны войти и наши иракские нефтяные районы. Независимый Курдистан, а? Скоро африканские пигмеи, и те заговорят о независимости! Это порочная идея, и притом опасная, такая же порочная и опасная, как и азербайджанская авантюра; в сущности, это один и тот же вопрос. Независимый Азербайджан, независимый Курдистан – все это лишь политические махинации, направленные против нас, и мы дадим им самый решительный отпор. Другое дело, если какое-то курдское племя желает стать сильнее других – тут мы не возражаем. Всегда полезно оказать поддержку одному какому-нибудь племени; это показывает другим всю выгоду разумного образа действий. И если я нашел человека, который готов сотрудничать с нами, что, собственно, вы можете иметь против этого? Вы не курд. Вы англичанин. И довольно глупостей. Представляете себе, что скажут в департаменте по делам Индии, если узнают, что вы тут ударились в оппозицию! Вряд ли это понравится.

Мак-Грегор, почти не раздумывая, ответил на угрозу угрозой: – Представляете себе, что скажут в дипломатическом мире, если узнают, что вы тут занимаетесь интригами с таким человеком, как Амир-заде!

– Дипломатическому миру до этого нет дела.

– А может быть, и есть, – заявил Мак-Грегор.

Эссекс посмотрел на Мак-Грегора так, как смотрят на друга, зная, что больше с ним не увидятся. Потом он повернулся к Кэтрин и спросил: – Как я должен на это реагировать?

– Как угодно, – сказала Кэтрин. – Вам и Мак-Грегору давно уже пора столкнуть лбами ваши два мирка и посмотреть, что из этого выйдет. Действуйте. Момент самый подходящий.

Но они не воспользовались этим моментом. То, что вставало между ними, грозило такими осложнениями, что у обоих нехватило мужества пойти до конца. Однако Эссекс все же счел нужным еще раз предупредить Мак-Грегора: – Не советую вам вмешиваться.

– Мое вмешательство больше не потребуется, – нехотя сказал Мак-Грегор, чтобы покончить с этим. – Завтра утром мы уедем отсюда.

Эссекс не знал, что ответить. Он всегда чувствовал, что с его стороны непростительная слабость допускать, чтобы такой человек, как Мак-Грегор, мог вывести его из равновесия. Он не позволил себе утратить самообладание, но его терпение, его снисходительность, его дружеское, почти отеческое расположение к Мак-Грегору были утрачены навсегда. И теперь, когда всех этих добрых чувств не стало, Мак-Грегор показался Эссексу упрямым и навязчивым человеком, от которого необходимо избавиться, и чем скорее, тем лучше.

– Завтра утром мы не уедем, – сказал Эссекс с примерной выдержкой.

Мак-Грегор не счел нужным спорить.

Не обращая на него больше никакого внимания, Эссекс достал из кармана карты и уселся играть с Кэтрин. Мак-Грегор лег на топчан, и хотя все тело у него ныло сейчас даже больше, чем утром, он довольно быстро заснул. Его разбудили женщины, принесшие ужин. Кэтрин и Эссекс все еще играли, но в комнате горела лампа. Был уже вечер.

– Проснулся, – сказала Кэтрин, и Мак-Грегор решил, что эти двое снова заключили союз против него.

– Для человека, столь чувствительного к опасности, Мак-Грегор, у вас удивительно здоровый сон. Вы храпели, как паровоз. – Тон Эссекса был шутливо добродушный.

Мак-Грегору это замечание показалось значительнее, чем оно было на самом деле. Он решил, что Эссекс пытается смутить его, но он не желал отставать от Эссекса в готовности предать забвению досадный инцидент и потому ничего не сказал. Вместо того он ответил на приветствие женщин, принесших еду. Одна из них стала хвалить благородную осанку Кэтрин, достойную, по ее словам, женщины курдского племени. Что она, жена Мак-Грегору?

Мак-Грегор сказал, что нет, не жена.

– Кровная родственница? – допытывалась женщина.

– Нет. – Мак-Грегор понимал, куда она клонит. – Она для меня только талисман.

– Ничего больше?

– Ничего. Она не из тех женщин, с которыми можно делить все тяготы и неудобства здешней жизни.

– Отчего же? Она женщина сильная и умная.

– Сильная и умная, – согласился Мак-Грегор. – Но это женщина других краев.

Его собеседница прищелкнула языком в знак своего недовольства Мак-Грегором. Кэтрин, оглянувшись, спросила, о чем они говорят.

– О вас, – ответил Мак-Грегор. Он натянул сапоги и спросил Кэтрин, который час.

– Восемь, – сказала она. – Вы проспали почти четыре часа.

– А вы все это время играли в карты?

Эссекс передвинул трубку в угол рта. – Нет, я отвлекался ненадолго для беседы с Амир-заде, – сказал он весело, не глядя на Мак-Грегора.

Но Мак-Грегор не поддался на провокацию. – Просто не могу себе представить, как это можно битых четыре часа просидеть за картами.

– А вы не играете? – спросила Кэтрин.

– Я знаю только одну игру – «снэп».

– Да? – сказала Кэтрин и аккуратно выложила свои карты на постель. – Кончила, – сказала она Эссексу.

– Ах, чорт! – Эссекс встал. – Еще одна сдача – и я бы сам кончил.

– Вы теперь должны мне уже пять приглашений в театр, – сказала она. – Если вы не возражаете, я бы предпочла все пять раз в театр Виктории. Больше в Лондоне никуда ходить нельзя. – Она принялась тасовать карты. – Кстати, Гарольд, когда мы вернемся в Лондон?

– Я должен поспеть туда до заседания Совета безопасности, которое состоится в конце января, – сказал Эссекс.

– Дней через восемь, значит. Не успеем.

– Должны успеть, – возразил Эссекс. – Азербайджанский вопрос на повестке дня Совета.

– Совета безопасности? – Мак-Грегор был поражен. Занятый перипетиями их курдистанского приключения, он за последние дни совершенно позабыл об Азербайджане. Слова Эссекса сразу напомнили ему, что предметом спора остается Азербайджан, и курдский вопрос – это часть того же спора. – Когда вы об этом узнали? – спросил он Эссекса.

– В день нашего выезда из Тегерана.

– Какое дело Совету безопасности до Иранского Азербайджана? – спросила Кэтрин.

– Считается, что создавшееся там положение представляет угрозу для всеобщего мира, – ответил Эссекс. – Так мне, по крайней мере, сказал Джон Асквит.

– А причем тут Джон? – Настала очередь Кэтрин удивляться.

– Нашему другу Джону поручено помочь мне довести это дело до конца. – Эссекс стал выколачивать трубку. – Я его таким образом избавил от возни с чехами.

– Когда все это стало известно? – спросила Кэтрин.

– В день нашего отъезда, – повторил Эссекс, наслаждаясь произведенным впечатлением.

– Джон назначен по вашей просьбе?

Эссекс скромно кивнул головой.

– Но он будет вне себя.

– От чего?

– От этой затеи, – сказала Кэтрин. – Вы сделали большую глупость, Гарольд.

– Почему? Давно пора Джону заняться каким-нибудь настоящим делом. Это ему пойдет на пользу. В нем слишком много беспечности и легкомысленного отношения к самому себе.

– О, господи! – воскликнула Кэтрин. Увлекшись разговором, они позабыли даже про еду, стоявшую перед ними на низкой скамейке. Мак-Грегор молчал, хотя известие об Асквите произвело на него такое же впечатление, как и на Кэтрин. Но ему сейчас было не до Асквита; он старался разобраться в том, что означает услышанная новость для него самого. В сущности, ничего неожиданного здесь не было, но это ставило его перед необходимостью окончательно определить свою позицию в азербайджанском вопросе. Совершенно очевидно, что он и Эссекс разойдутся во мнениях относительно того, что они видели в Азербайджане. Случись им в мирной беседе обменяться впечатлениями, эти впечатления оказались бы диаметрально противоположными; впрочем, Мак-Грегор знал, что такой мирной беседы никогда не будет. Слишком уж ясно обозначились расхождения между ними. Правда, Мак-Грегор должен был признаться себе, что у него до сих пор нет четко определившегося отношения к этому восстанию в Азербайджане. Может быть, для Эссекса положение в целом пока так же неясно. Но по частностям они уже сейчас не согласны – и не согласны в корне. А частности эти немаловажны, как, например, вопрос о Джавате, или о губернаторе или о мотивах восстания, а теперь еще и вопросы, относящиеся к курдам. И из этих отдельных несогласий складывается несогласие по всей проблеме в целом; пусть даже ни тот, ни другой не может еще дать общую оценку азербайджанских событий. Несогласие решительное и до сих пор никак не урегулированное. Эссекс теперь постарается урегулировать его по-своему в Совете безопасности. Мак-Грегор чувствовал, что он должен предпринять что-то против Эссекса, но что?

– Где сейчас Джон? – спросила Кэтрин.

Они принялись за еду и усиленно подкладывали друг другу рис, зелень, сушеную рыбу и хлеб, словно особая, избыточная вежливость была теперь необходима, чтобы предотвратить разрыв между ними.

– Думаю, что Джон в Лондоне. А может быть, он в Вашингтоне ведет переговоры по этому вопросу с американцами. Хотя сейчас едва ли. – Эссекс поглядел на стоявшую перед ним оловянную тарелку с едой. – Странное какое-то месиво, – сказал он. – Чем это нас угощают, Мак-Грегор?

Мак-Грегор стал объяснять, из чего приготовлены различные блюда, а сам думал о том, что теперь уже английская дипломатия его никогда и ничем не удивит. Он думал об этом без огорчения и без цинизма. Намерение Форейн оффис использовать в своих интересах Совет безопасности логически вытекало из провала миссии Эссекса в Москве. Он высказал эту мысль Эссексу.

– Видно, Форейн оффис убедилось, что в Москве у нас ничего не вышло, – заметил он. – Только с отчаяния можно было решиться передать этот вопрос в Совет безопасности.

– Не вышло? – повторил Эссекс и сердито подумал: когда этот человек научится во-время прекращать спор – Довольно неостроумное замечание, Мак-Грегор. Вы что же, считаете, что моя миссия в Москве не удалась?

– А разве вы считаете, что удалась?

– Безусловно, – сказал Эссекс. – Передача вопроса в совет безопасности, естественно, завершает то, чего мне удалось достигнуть в Москве. Можете в этом не сомневаться.

Мак-Грегор решил больше не спорить. У Эссекса, видимо, были особые представления о том, что есть успех и то есть неудача. Эссекс не признавал неудачи, и, вероятно, он был прав. То, что для Мак-Грегора неудача, то, вероятно, для Эссекса – успех. Так что же, значит, в Эссексе не осталось ничего такого, что было бы просто и понятно для Мак-Грегора? А впрочем, было ли в Эссексе что-нибудь заслуживающее понимания? С усилием глотая изысканные произведения курдских стряпух, Мак-Грегор испытывал тоскливое чувство одиночки, которому противостоит целый мир эссексов. Ему даже сделалось легче при мысли, что теперь и Асквит замешался в это дело. От этого все казалось как-то реальнее и значительно проще, и это было особенно важно сейчас, когда Форейн оффис прибегло к таким чрезвычайным мерам.

Они продолжали есть в молчании, придвинувшись поближе к огню, потому что поднявшийся ветер с гор дул во все щели, нагоняя в тесную комнату холод и наметая снег на порог.

Мак-Грегор беспокоился о том, как они завтра выедут, если будет дурная погода, но тут произошло событие, которое сразу сделало отъезд неотложным.

В хижину вошел лорд Гордиан Непобедимый.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

– Друг, – сказал Гордиан Мак-Грегору. – Понимаешь ли ты, что такое опасность?

Он стоял между Мак-Грегором и Эссексом и, стряхивая снег с одежды, попеременно смотрел то на одного, то на другого. Мак-Грегора не столько поразил самый вопрос, сколько перемена в облике Гордиана. Каждая снежинка на его смуглом лице блестела недобрым блеском.

– Понимаешь? – нетерпеливо повторил Гордиан.

– А что случилось? – спросил Мак-Грегор.

– Брат мой Салим заболел, – сказал Гордиан, – и Амир-заде поднял бунт. Все это отчасти произошло из-за вас, а потому я пришел сказать вам, чтобы вы уезжали, лошадей ваших уже седлают и приведут сюда.

– А что с Салимом? Если ему плохо, не можем ли мы помочь?

– Ничем вы помочь не можете. – Гордиан жестами торопил их. – Лучше уезжайте поскорей. Началась большая смута, и вы, англичане, только ухудшаете дело. Оберегать вас некому, а Амир-заде только и смотрит, как бы разделаться с вами.

– Где он, Амир-заде? – Мак-Грегору очень не хотелось принимать опрометчивые решения, но тревога Гордиана и его отрывистая речь свидетельствовали о том, что события, повидимому, принимают дурной оборот.

– Он за городскими воротами вместе со своими братьями и друзьями.

– А Салим?

– О ра-исе Салиме есть кому позаботиться. – Гордиан окинул взглядом их пожитки. – Долго вам собираться?

Мак-Грегор все еще не сдавался. Ему хотелось разузнать поподробнее, что случилось, но ответы Гордиана становились все короче и нетерпеливее, и Мак-Грегор увидел, что без спора из него ничего не вытянуть.

– Мы не можем ехать глухой ночью, – сказал он. – Мы не знаем пути, а в такую бурю опасно скакать по горам.

– Здесь вам оставаться еще опаснее. – Гордиан шумно вздохнул. – Только Салим своею властью ограждал вас от ярости Амир-заде, но Салим теперь лежит без памяти, а Амир-заде взбунтовался. Он и нас всех готов перебить. Но это уж наше дело, а за вашу смерть мы не хотим быть в ответе. Уходи, англичанин. Ради самого бога, уходите все. Я не хочу убивать вас, но это вы принесли сюда смуту. Вы всюду сеете раскол и вражду. Ваш посол разжег честолюбие Амир-заде, дал ему денег, подкупил его. Теперь, имея деньги и восстав против власти шейха, он расправится с вами не колеблясь. Уходите же скорей.

Мак-Грегор понимал, что на это может быть только один ответ, но все еще медлил. – Мне претит спасаться бегством от такого ничтожного человека, как Амир-заде.

– Христианской любви к мученичеству здесь не место, возразил Гордиан. – Уходите.

– Неужели вы не можете обуздать Амир-заде?

– Мы его обуздаем; но тут не обойдется без борьбы и крови.

Мак-Грегор повторил свой вопрос относительно Салима.

– Его с самого рождения подстерегает смерть, – с горечью отвечал Гордиан. – А теперь собственное дыхание душит его. Когда он рассказывал людям мукри о том, что нам предстоит решать в Соудж-Булаге, Амир-заде обвинил его что он берет от вас деньги и подчиняется вашему влиянию. От такой обиды болезнь его усилилась, он упал на землю, и кровь хлынула у него изо рта и носа. Видя, что Салим совсем плох, Амир-заде решил, что заставит мукри действовать в Соудж-Булаге так, как ему угодно. Теперь, обладая деньгам, он всех мукри станет приучать к грабежу насилию, если мы не сумеем помешать ему. Сейчас он бежал в горы, но скоро вернется вместе со своими сторонниками, чтобы поднять восстание.

– А ты уверен, что он вернется?

– Он уже в пути. Если ты не боишься за себя, подумай о ханум, подумай об этом глупом человеке, вашем после. Его Амир-заде постарается убить первым, чтобы некому было рассказать о том, что он, Амир-заде, брал у англичан деньги.

– Но на что ему это? – недоумевал Мак-Грегор.

– Не ищи смысла в его поступках, нетерпеливо бросил Гордиан, поворачиваясь к двери. Амир-заде – глупец и враг порядка. Салим щадил его и не трогал. Теперь он будет иметь дело со мной, а я его щадить не намерен.

– Можешь ты дать нам проводника? – спросил Мак-Грегор, провожая Гордиана к дверям; он уже смирился с неизбежностью этого поспешного отъезда.

– меня нет людей.

– Мне очень жаль, что так случилось с Салимом. Мак-Грегор протянул Гордиану руку, и тот пожал ее не раздумывая. – Если он выздоровеет, передай ему, что я исполню его просьбу. Что же касается посла, то запомни: таков он есть и, значит, с него нечего спрашивать. – Мак-Грегор не намерен был больше оправдывать Эссекса.

– Не спрашивают только с глупцов. – С этими словами Гордиан скрылся за дверью, Мак-Грегор ожидал, что Эссекса нелегко будет уговорить, но он не хотел облегчать себе задачу, преувеличивая опасность. Он не стал корить Эссекса за эту междоусобицу, которая, в сущности, разгорелась по его вине. Он только очень простых словах обрисовал создавшееся положение.

Эссекс сначала принял позу высокомерного пренебрежения в чисто эссексовском стиле, но, видя, что Мак-Грегор понемножку начинает закипать, переменил тактику и заявил, что собственно говоря, дела его здесь закончены, и он не возражает против того, чтобы тронуться в путь. Это соответствовало истине, но Мак-Грегор понял, что на помощь ему пришла романтическая жилка Эссекса. Этот уход в ночь представлялся достойной развязкой приключения в горах, и посол, придя в отличное расположение духа, занялся укладкой и сборами, между делом давая Кэтрин советы относительно того, как одеться для ночного путешествия.

Кэтрин такая спешка была не очень по душе, но вслух она пожаловалась только на то, что в пещере на озере остались все ее выстиранные вещи – и как раз самое лучшее белье и почти все шерстяные носки.

– Я пойду принесу, – заявил Эссекс. – Без шерстяных носков вам ехать нельзя.

– Вы пойдете туда сейчас? – переспросила Кэтрин.

– Именно.

– Только смотрите не задерживайтесь, – сказал Мак-Грегор.

У Мак-Грегора не было намерения лишать Эссекса ореола героя, но он невольно сделал это своим равнодушным тоном. Он даже дал Эссексу карманный фонарь, и, несмотря на заверения Кэтрин, что ей вовсе не нужны эти тряпки, тому оставалось только открыть дверь и устремиться в неуютный мрак на поиски дороги к озеру. Мак-Грегор не сделал попытки его остановить.

Кэтрин сразу же накинулась на Мак-Грегора. – Не надо было его пускать!

– Ничего с ним не случится, – возразил Мак-Грегор. – Это как раз в его вкусе. – В глубине души Мак-Грегор раскаивался, что не удержал Эссекса, но его природное чувство справедливости требовало возмездия за то зло, которое Эссекс причинил племени мукри. – Когда Эссекс успел дать Амир-заде деньги? – спросил он Кэтрин.

– Почем я знаю? – В тоне Кэтрин звучала враждебность, и она явно не была расположена к разоблачениям.

– А сколько он дал?

– Уж, наверно, немало.

– Вот хитрый чорт, – сказал Мак-Грегор с добродушием, которое его самого удивило.

– Любопытно, что вы сейчас говорите о нем в том же снисходительном тоне, в котором он обычно говорит о вас. Может быть, это нарочно? – Кэтрин уже возилась с мешком Эссекса, укладывая в него оставшиеся вещи.

– Просто я рад, что мы, наконец, уедем отсюда, – сказал Мак-Грегор.

– А почему? – Кэтрин, видимо, не понравилось его радостное настроение. – Вы, кажется, чувствуете себя здесь, как дома.

– Это верно, – согласился он. – Но в Тахт-и-Сулеймане назревают большие события, и нам лучше быть от них подальше. То, что начато Эссексом, собирается довершить наш друг Гордиан. Мне очень жаль, но придется вам опять трястись на лошади.

– Это необходимо, чтобы мы уехали?

– Да.

– Да ну вас обоих! – сказала она. – Что вы ни затеваете, из всего выходит много шуму и мало толку. Подержите эту простыню, я закатаю в нее одеяла; а потом извольте идти искать Эссекса.

– Ничего с ним не случится, – раздраженно сказал Мак-Грегор.

– Он старый человек. Ступайте к нему на помощь. Мак-Грегор взялся за свое пальто.

– Ничего, – сухо утешила она его. – Если мы когда-нибудь попадем опять в Лондон, я буду с вами очень мила – мила и вежлива, если только вы перестанете пререкаться с Эссексом по мелочам и начнете в открытую тот главный бой, который пока что идет только в вашей странно устроенной голове.

Затворяя за собой дверь, он слышал, как она насвистывает, продолжая укладываться. Когда он уже вышел в темноту, ему даже почудился ее смех, хотя ветер выл так неистово, что должен был заглушить все звуки, кроме скрипа шагов по снегу. Глаза его не сразу привыкли к темноте, и он даже усомнился, удастся ли ему найти Эссекса. Но постепенно взгляд его стал различать очертания палаток и характерный силуэт большой скалы, нависшей над плато. Добраться до ее подножия оказалось довольно просто; трудней было найти тропинку, которая вела к озеру. Ему пришлось ощупью продвигаться среди камней. Все время он всматривался, не мелькнет ли впереди фонарь Эссекса; попробовал было кричать «ау», но получилось что-то уж очень нелепо и он замолчал. Спотыкаясь, борясь с ветром, он брел вперед, пока не увидал, наконец, двигающийся навстречу свет фонаря. Поравнявшись с Мак-Грегором, Эссекс поднес фонарь к его лицу и довольно нелюбезно спросил, что он тут делает.

– Кэти очень беспокоилась за вас, – ответил Мак-Грегор.

Эссекс взмахнул фонарем. – А вы бы ее послали к чорту, – проворчал он. – Тоже нашла себе дураков: вдвоем мечутся в такую ночь по горам, разыскивая ее штанишки.

– А вы нашли? – спросил Мак-Грегор, стараясь перекричать ветер.

– Я не могу найти ту пещеру, – ответил Эссекс. – Вы помните, в каком она месте?

– Где-то здесь. Дайте-ка мне фонарь.

Но Эссекс фонаря не уступил. – Я сам найду. – Эссекс считал, что Мак-Грегор пришел отнять у него его заслугу. А Эссекс не желал, чтобы его заслугу отнимал другой. Он напряг всю свою волю, и только когда они разыскали, наконец, пещеру, в которой сушилось белье, и пустились в обратный путь, он позволил себе вздохнуть свободнее и стал прикидывать, как бы повернуть все это приключение в шутку.

Однако Мак-Грегор уже так и сделал: он шел за ним, напевая шотландскую песню о том, как был убит Ян Мак-Дугал из Лох-Барэкри, что медлил так долго в объятьях любимой.

– Дураки мы, что пошли, Мак, – сказал Эссекс не оглядываясь.

– Так точно, сэр, – ответил Мак-Грегор, – но она боялась потерять вас.

– Да, как же. Она отлично знает, что потеряться я не мог. Просто в ней сидит бес. Ничего она не боится. Ей бы только забавляться вот такими миленькими проделками.

– На этот раз вы ошибаетесь, – сказал Мак-Грегор.

– Она вас морочит, – настаивал Эссекс.

– Ничуть, – сказал Мак-Грегор. – Она в самом деле тревожилась за вас.

Но Эссекс не пожелал с этим согласиться; он не знал, считать ли себя польщенным заботой Кэтрин или наоборот, и, кроме того, он не очень доверял тому истолкованию, которое давал этой заботе Мак-Грегор. Впрочем, вникать в это он не стал и пошел дальше, не говоря ни слова; только порыв ветра доносил до Мак-Грегора его посвистывание. Вдруг откуда-то сзади, из-за городских ворот, послышались выстрелы.

Эссекс погасил фонарь и остановился, ожидая, что станет делать Мак-Грегор.

– Идите дальше, – сказал Мак-Грегор.

– Это что, в нас? – Эссекс не двигался с места.

– Нет. – Мак-Грегор взял его под руку.

Эссекс пошел дальше, но шага не ускорил. Он стал рассказывать Мак-Грегору об одной знакомой, которая была очень похожа на Кэтрин; у той тоже чрезмерная снисходительность уживалась с некоторым даже фанатизмом; кончила она тем, что вышла замуж за второразрядного политического деятеля и посвятила свою жизнь хлопотам об устройстве душевых для шахтеров. – Как раз из тех женщин, – продолжал Эссекс, – которые способны отправить вас ночью на поиски своего выстиранного белья.

– Вы что же, и Кэти предсказываете подобное будущее? – спросил Мак-Грегор.

– Ну, нет, – сказал Эссекс. – Кэти, конечно, взбалмошна, но подобной ошибки она не совершит. Слишком трезва, слишком эгоистична и слишком умна.

Мак-Грегор не успел подумать о том, какое, собственно, отношение имеет к нему рассказ о знакомой Эссекса, – они уже пришли. В хижине они застали отца Дауда, который помогал Кэтрин укладывать в наволочку хлеб и другую провизию.

Отец Дауд приветствовал Мак-Грегора, назвав его сыном и братом. – Я пойду вместе с вами через горы до Назли и Сабула, – сказал он. – Там вы сможете дождаться своей машины.

– А где лошади? – спросил Мак-Грегор.

– Амир-заде угнал всех лошадей, – сказал отец Дауд.

– Нам придется идти пешком.

– Мы не можем идти пешком, – возразил Мак-Грегор. Дауд сочувственно покачал головой.

– Другого выхода нет. Придется. Вам теперь опасно оставаться здесь, раз лошади у Амир-заде.

– У нас слишком много поклажи. – Мак-Грегор указал на мешки. Бросать их он не хотел. – Неужели ни одной лошади нельзя найти?

– В конюшне есть несколько ослов, – сказал отец Дауд.

Мак-Грегор вышел на улицу, и пока он пробирался между палаток, стараясь распознать ту, что служила конюшней, на вершине скалы снова затрещали выстрелы. Он не думал, что стреляют в него, но все же побежал к длинной ограде, упиравшейся в подножие скалы, и под ее прикрытием пополз дальше. Когда он снова встал на ноги, то прямо перед собой увидел конюшню. Палатка была уже наполовину свернута, и ее заносило снегом. Казалось, Тахт-и-Сулейман опустел, но у палатки копошились какие-то фигуры и слышны были голоса. Ослов Мак-Грегор разглядел сразу. Они стояли, привязанные все к одному столбу. Некоторые были уже навьючены ящиками и тюками.

– Добром нам ни одного осла не отдадут, – пробормотал Мак-Грегор. Прячась за оградой, он обошел стороной палатку и хлопотавших возле нее людей и очутился у столба, к которому были привязаны ослы. Здесь он перелез через ограду, внимательно осмотрелся и выбрал одно животное, которое еще не было навьючено. Нащупав конец жесткой, сплетенной из конского волоса веревки, он стал развязывать узел. Это было нелегко, потому что пальцы путались в прядях веревки; пришлось снять перчатки и пустить в ход ногти. Он сердито подтолкнул осла коленом к столбу, чтобы веревка повисла свободно, и сразу же ему удалось без всякого труда отвязать его.

Теперь нужно было провести осла через все плато, чтобы доставить его к хижине. Мак-Грегор пинал осла ногой, но осел ревел и упирался. В это время раздался выстрел, и Мак-Грегор понял, что стреляют в него. Он хорошо знал, что в таких обстоятельствах от курдов не приходится ждать осмотрительности; каждая подозрительная фигура – удобная мишень, и никто не задается вопросом, не друг ли это. Мак-Грегор все сильней колотил своего осла и в конце концов, вспомнив, как в таких случаях поступают иранцы, стал дергать его за ухо. Осел взревел от боли, но припустился рысью, так что Мак-Грегору даже трудно было поспевать за ним по снегу.

Возня с веревкой привела Мак-Грегора в ярость, и он никак не мог успокоиться. Навьючивая осла, он не обращал внимания ни на его жалобные крики, ни на упреки Кэтрин, возмущенной столь жестоким обращением с животным. Эссекс заметил, что сидящий в Мак-Грегоре перс явно берет верх над англичанином; в ответ на это Мак-Грегор так затянул подпругу, что несчастный осел, брыкаясь, едва не сбросил всю поклажу. Даже отец Дауд не одобрил действий Мак-Грегора; держа осла за повод, он уговаривал животное отнестись к делу философски и быть терпеливым с этими обезумевшими людьми, которым понадобилась его спина. Наконец осел был навьючен, и Мак-Грегор вошел в хижину, чтобы погасить керосинку и лампу.

Эссекс пошел за ним следом и спросил о Салиме: – Как вы думаете, мы ничем не можем ему помочь? Перевезти его в больницу, например? Следовало бы хоть повидать его. Неужели совсем ничего нельзя сделать?

– Единственное, что мы можем сделать, это уехать и оставить их всех в покое, – сказал Мак-Грегор. – Салим без сознания, а врача среди нас нет.

– А та маленькая девочка? Хоть бы для нее что-нибудь сделать, – сказала Кэтрин.

– Что, например? – Мак-Грегор привернул фитиль в лампе и задул огонь.

– Я боюсь за нее.

– Она курдское дитя, – сказал Мак-Грегор. – И ее место здесь. Что вы хотите с ней сделать? Увезти ее в Тегеран и вырастить из нее прислугу? – Это была ничем не оправданная грубость, но Мак-Грегор словно испытывал облегчение, нападая на них обоих. – Скорей! Скорей! – заторопил он. – А то как бы Амир-заде не спустился с гор.

– Чего вы злитесь? – спросила его Кэтрин.

– Скорей, – повторил он и с силой захлопнул за собой дверь хижины. – Домой, в Лондон. – Он вдруг развеселился, словно, дав волю своему языку, сбросил часть тяжести, лежавшей у него на сердце. Он пропустил Эссекса и Кэтрин вперед; за ними шел Дауд, тянувший осла за повод, Мак-Грегор замыкал шествие, он лепил на ходу снежки и кидал их в осла, чтобы заставить его идти быстрее. К этому он еще прибавлял затейливые персидские ругательства, и так продолжалось до тех пор, пока они не ушли далеко вниз, куда уже не долетал звук выстрелов со скалы над Тахт-и-Сулейманом.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Эту картину, как он швыряет снежками в осла, подгоняя его на крутом горном спуске, Мак-Грегору не скоро суждено было забыть. Эссекс очень любил разряжать ею драматическую напряженность рассказа об их приключениях в Тахт-и-Сулеймане. Он двадцать раз возвращался к этой сценке по дороге в Тавриз и еще двадцать – на обратном пути в Тегеран. При этом с каждым разом повествование становилось все более юмористическим и все менее точным в подробностях, и каждый новый вариант был лучше предыдущего. Только Мак-Грегор не умел оценить по достоинству искусство рассказчика.

Вот и сейчас, находясь в кругу скептиков-журналистов, привыкших с циничным недоверием относиться к рассказам о чужих приключениях, Мак-Грегор знал, что Эссекс непременно кончит этим эпизодом. Мак-Грегор уже так хорошо изучил Эссекса, что ему доставляло какое-то невеселое удовольствие слушать, как мастерски Эссекс ведет свой рассказ. Он никогда не забегал вперед, точно рассчитывал все паузы и недомолвки, заставляя слушателей в нужный момент задавать ему нужный вопрос, так что со стороны казалось, что дотошным журналистам приходится вытягивать каждое слово из скромного Эссекса.

Мак-Грегор безмолвно наблюдал это представление, сидя в глубоком кресле в комнате Эссекса в английском посольстве в Тегеране. Кэтрин сидела рядом с Эссексом и слушала его с величайшим вниманием. Эссекс удобно расположился в кресле-качалке, слегка откинув голову, рассеянно вертя бокал в покрытых веснушками руках; элегантный серый фланелевый костюм хорошо оттенял свежесть его обветренного лица. Мак-Грегор не упускал ни одного слова Эссекса, неторопливо развертывавшего перед слушателями историю их пребывания в Тахт-и-Сулеймане. Он набрасывал перед своей аудиторией – десятком английских и американских корреспондентов – скупые, но красочные портреты всех действующих лиц: Салима, Амир-заде, Гордиана (которого он упорно именовал Гордоном), Пирузы, даже девочки с болячками. По наклону его головы, по огоньку в глазах Мак-Грегор понимал, что Эссекс уже сделал себе из Тахт-и-Сулеймана приятнейшее воспоминание. Ну, как станешь изобличать или опровергать этого хитрого дьявола? Что можно противопоставить его умению очаровывать людей, внушать им непоколебимую веру в его опыт и знания? В достоверности того, что говорил Эссекс, просто невозможно было усомниться.

И все же Мак-Грегор твердо решил, что будет опровергать Эссекса. Как только он услышал об этой пресс-конференции, он тут же подумал, что именно на ней должен произойти открытый разрыв. Мак-Грегор знал, что корреспонденты захотят услышать и об его впечатлениях от Азербайджана и Курдистана, и он намерен был сказать совершенно противоположное тому, что говорил Эссекс. Почему-то ему казалось, что Эссекс знает о его намерении. Тем не менее, Эссекс очень настаивал на том, чтобы Мак-Грегор присутствовал на этой пресс-конференции. Мак-Грегор ждал, что будет дальше.

Пока что в своей беседе с корреспондентами Эссекс совершенно не касался политики. Но это, разумеется, только пока. Весь рассказ неминуемо должен был послужить иллюстрацией того положения, что англичане правы, а все остальные неправы; азербайджанское восстание подстроено русскими; восставшие применяют насилие; русские агенты подстрекают к беспорядкам и курдов, создавая этим потенциальную угрозу миру на Среднем Востоке, а потому курдов необходимо держать в руках.

Но пусть только обратятся с вопросом к нему, к Мак-Грегору, и он объявит, что все это неверно. Он уже, в сущности, сделал это в своем докладе департаменту по делам Индии. Доклад еще недописан, но свою точку зрения он уже изложил; кроме того, он готовил еще один доклад, для Форейн оффис, где особо отмечал ошибочную позицию Эссекса в столкновении между Джаватом и губернатором и его злополучную попытку повредить делу независимости курдов через потворство честолюбивым замыслам Амир-заде. Все это должно было выйти наружу. Эссекс понимал это, Мак-Грегор тоже понимал, и оба готовились к решительной минуте.

Но вот Хэмбер, циничный и злопамятный Хэмбер, спросил Эссекса, почему они в такой спешке покинули Тахт-и-Сулейман, и Эссекс ответил, обходя истину с ловкостью человека, который ожидал заданного вопроса и заранее обдумал ответ. – Я, собственно, хотел остаться и посмотреть, чем кончится столкновение между Амир-заде и Гордоном, – сказал он, – но Кэти совсем разболелась, а в воздухе попахивало резней, поэтому мистер Мак-Грегор позаботился ускорить наш отъезд. – После этого Эссекс сразу перешел к розыскам белья Кэтрин, а затем к ослу, и его расчеты на реакцию слушателей оправдались до мелочей.

Аудитория была покорена, лишь только он дошел до рассказа о том, как Мак-Грегор подгонял снежками осла. К тому же это сразу сделало Мак-Грегора человеком, которого едва ли стоит принимать всерьез.

– А машину-то вы свою нашли? – спросил Стайл, когда общее веселье улеглось.

– Не сразу, – сказал Эссекс. – Спуститься с гор было нелегким делом, но старый поклонник дьявола знал каждый сугроб на пути. Аладина, нашего шофера, мы нашли в Санджуде. Ведь это в Санджуде было, Мак-Грегор?

– В Санджуде.

– Он уже собирался ехать дальше. Но в каком виде! По дороге он вместе с машиной попал в руки курдов; они избили его, обобрали и едва не доломали машину. Когда он увидел нас, то пытался целовать мне ноги и всю дорогу до Тавриза плакал, как ребенок.

– А старый поклонник дьявола куда делся?

– Дауд? – переспросил Эссекс. – Удивительный старик. Он просто исчез, как только мы пришли в Санджуд. Вырос из-под земли и, очевидно, опять провалился сквозь землю.

Мак-Грегор в свое время не счел нужным говорить Эссексу о судьбе Дауда; и сейчас, слыша, как легко Эссекс с ним разделался, он подумал, что поступил совершенно разумно. Мак-Грегор протянул стакан безмолвному слуге-индийцу и услышал, как зазвенели кусочки льда о стекло… Далеко, очень далеко отсюда остался восьмой ангел; его паломничество к могиле святого едва не было оборвано арестом в Санджуде. Голос Эссекса звенел, как лед в стакане, но Мак-Грегор уже не слышал его; перед ним всплыло лицо Дауда за тюремной решеткой, его глаза, взиравшие на преследователей со всей кротостью, подобающей восьмому ангелу. Азербайджанские солдаты плевали ему в лицо, обзывали его курдским псом, дьяволом и шпионом, но он в ответ на это только терпеливо призывал их забыть свою ненависть к курдам, потому что это неоправданное чувство. Увидя Мак-Грегора, он поклонился и, как всегда, церемонно приветствовал его. Но когда Мак-Грегор накинулся на солдат за то, что они посадили в тюрьму старого человека и притом единомышленника, Дауд укоризненно покачал головой, осуждая его горячность. Мак-Грегор и сейчас не понимал, отчего азербайджанцам вздумалось заподозрить в Дауде тегеранского шпиона. Уверения Мак-Грегора, что старик всей душой сочувствует новой азербайджанской власти, не умиротворили солдат. Они хотели тут же расстрелять Дауда, и Мак-Грегору пришлось пригрозить им вмешательством высокого начальства, чтобы добиться его освобождения. В доказательство своих добрых намерений Мак-Грегор отдал солдатам осла; только после этого удалось отпереть каталажку и увести старика. Восьмой ангел не смутился этим происшествием, но согласился, что если он хочет остаться цел, ему лучше покинуть Санджуд. Мак-Грегор проводил его до выхода на широкое плато, и Дауд, благословив его неверие, пустился в путь, по всей вероятности, обратно в Тахт-и-Сулейман… Снова сквозь звон льдинок в стаканах донесся до Мак-Грегора голос Эссекса. Он говорил о Тавризе: в сущности, ничего примечательного они там не совершили, верно, Кэти?

– Все, как обычно, – продолжал Эссекс, – Побеседовали с несколькими политическими деятелями, кое с кем из наших людей, которые там находятся. Кормили нас пропагандой, но мы сумели и сами разобраться во многом.

– А Пишевари, главу так называемого правительства, видели?

– Да, конечно. – Эссекс присвистнул. – Неглупый малый. Образование, видимо, получил в России. Пытался уверить нас, что все у них идет, как надо; усиленно тащил меня на какие-то местные выборы, но у меня не нашлось на это времени. Мак-Грегор и Кэти ездили с ним. Они настоящие туристы, а я нет.

– Ас американским поверенным в Тавризе вы разговаривали?

– Разумеется.

– Что же он вам сказал?

– Ну, вы уж слишком много хотите, Эл, – улыбнулся Эссекс. – Лучше я вам скажу, кого мы там еще встретили. Помните того старикана, что приезжал в Москву, как его, Мак-Грегор?

– Джехансуз.

– Вот, вот. Так он теперь тоже в Тавризе. Помешан на просвещении кочевых племен. Безнадежное дело, говорю это на основании своего кратковременного знакомства с кочевниками. Это замечательный народ, но им гораздо лучше оставаться тем, что они есть, – превосходными воинами и свободными людьми. У них много общего с шотландскими горцами, правда, Мак-Грегор?

– Кое-что есть.

Расспросы о Тавризе и азербайджанцах продолжались, но Мак-Грегору уже стало казаться, что Эссекс так и не выскажет об Азербайджане ничего существенного, никаких политических суждений, никаких оценок. Даже говоря об Амир-заде и Гордиане, он изобразил столкновение между ними как обыкновенную борьбу за власть у постели смертельно больного вождя. Но корреспонденты старались вызвать Эссекса на более откровенные высказывания об Азербайджане. Они снова вспомнили о Джавате.

– Вы так и не узнали дальнейшую судьбу Джавата Гочали? – Вопрос задал корреспондент, который до сих пор молчал: вежливый, слегка заикающийся англичанин в золотых очках, представитель лондонской «Таймс».

– Как же, мы его разыскали, – ответил Эссекс. Даже этот вопрос не заставил его отступить от своей уклончивой позиции, потому что весь эпизод с губернатором он ухитрился изложить в самых нейтральных тонах. Он рассказал это именно как эпизод, ни словом не обмолвившись о том участии, которое они сами в нем принимали. Он даже нарисовал очень симпатичный образ Джавата, хотя и осажденный губернатор в его изображении получился не менее симпатичной личностью. Виновником всей истории оказался у него офицер в начищенных сапогах, но он не упомянул о роли Мак-Грегора в задержании этого офицера и в расправе с ним. – Да, – сказал он, – Мак-Грегор разыскал Джавата в одной больнице в Тавризе. Он уже поправляется. Кажется, это русская больница, а, Мак-Грегор?

Мак-Грегор утвердительно кивнул.

– А губернатор? – спросил корреспондент «Таймс». – Его тоже повесили?

– Нет. Он сел в бест в зенджанской мечети.

– А что это значит «сел в бест», Гарри?

– Есть такой ставший законом обычай в Иране, – стал объяснять Эссекс. – Человек может искать убежища в мечети или в шахском дворце, и если он укрылся там, никто его не смеет тронуть. Губернатор после небольшой стычки лишился своих владений, но ему удалось добраться до зенджанской мечети. Мы его видели на обратном пути в Тегеран. Он просил захватить его с собой, но мы не хотели вмешиваться в эту историю. Ему уже ничто не угрожало, а если бы мы его взяли, это поставило бы нас в очень неловкое положение; так считал Мак-Грегор.

– Все это очень занятно, – нетерпеливо вмешался Хэмбер, – но какие выводы вы из всего этого сделали? Вы очень ловко увертываетесь от каких-либо политических суждений, Гарри. А нас интересует конкретный результат вашей миссии.

– Результат очень плодотворный, – сказал Эссекс.

– Ведь вы поехали затем, чтобы удостовериться в факте русского вмешательства – вот и скажите нам официально, установили вы такой факт или нет. Весь мир ждет ответа на этот вопрос.

Мак-Грегор поставил свой стакан на стол. На этот вопрос Эссекс мог дать только один ответ.

Но Эссекс от ответа уклонился. – Вам придется довольствоваться собственными выводами. – Он улыбнулся Мак-Грегору снисходительной улыбкой, от которой Мак-Грегору захотелось ударить его по физиономии. – Официально, конечно, я могу ответить иначе. Вам ведь известно, что азербайджанский вопрос поставлен перед Объединенными нациями?

– Старые новости.

– Так вот, повидимому, именно там английскому правительству и потребуется моя информация. Сожалею, друзья, но больше ничего на тему о русском вмешательстве я вам сейчас сообщить не могу.

Мак-Грегор не верил своим ушам: неужели он этим ограничится?

– Но что же все-таки вы вынесли из всех своих скитаний? – настаивал Хэмбер.

– Если уж это вам так интересно, Эл, могу сказать одно. Я пришел к заключению, что азербайджанская проблема здесь не единственная. – Он сделал паузу. – Отнюдь не единственная.

– Ну, а дальше что? – сказал Хэмбер. – Продолжайте же, чорт побери!

– Минуточку, – прервал Стайл. – На вас можно ссылаться в печати?

– Сколько угодно, – сказал Эссекс.

– Прекрасно. Так о чем речь?

– Речь, главным образом, о курдах, – сказал Эссекс и покосился на Мак-Грегора.

Мак-Грегор напряженно думал: вот оно. Он не хочет ничего говорить об Азербайджане, но зато выскажется против независимости курдов.

– Видите ли, – начал Эссекс, переплетая пальцы. – Необходимым условием для поддержания мира и добрососедских отношений на всем Среднем Востоке является независимость курдов.

Мак-Грегора словно оглушило.

– Независимость курдов? – удивленно переспросил корреспондент «Таймс». – Но почему?

– Потому что курдам грозит гибель, – сказал Эссекс. – Они находятся в гораздо худшем положении, чем азербайджанцы. Во всей этой неразберихе, которая здесь творится, курды очень легко могут угодить кому-нибудь в пасть. Мы должны признать совершенно законной и необходимой их борьбу за независимость и самоопределение, и я лично считаю, что им нужно оказать поддержку и удовлетворить их требования.

Мак-Грегор пытался найти объяснение этой неожиданной перемене фронта, но он был так потрясен, что утратил способность рассуждать. Что, что могло побудить Эссекса вдруг сделать поворот на сто восемьдесят градусов? В Тахт-и-Сулеймане он слышать не хотел о независимости курдов, а тут вдруг во всеуслышание требует ее. Это трюк… это, конечно, политический трюк, но в чем его смысл?

– Вы имеете в виду и тех курдов, которые живут в Ираке под английским управлением? – спросил корреспондент «Таймс».

– Конечно.

– И иранских и турецких?

– Да.

– Можно написать, что ваше заявление адресовано правительствам этих стран?

– Написать вы можете, – сказал Эссекс. – Но я этого не говорил.

– Вот еще! – сказал Стайл. – Кого вы собираетесь провести?

– Ваше заявление отражает официальную точку зрения английского правительства?

– Нет, – веско произнес Эссекс, – но я предполагаю рекомендовать правительству рассматривать независимость курдов как существенную опору для равновесия на Среднем Востоке. Только независимость может спасти курдов от вымирания. Долг дружественных западных держав позаботиться, чтобы все курды получили самоуправление и суверенитет.

– Вы уже говорили об этом представителям правительства?

– Я еще никому не говорил и надеюсь не раскаяться в том, что сказал вам. Взгляните на моего помощника мистера Мак-Грегора, и вы увидите, что даже он поражен. Могу, кстати, добавить, что мистер Мак-Грегор тоже является горячим сторонником независимости курдов.

Мак-Грегор, шут гороховый, который снежками подгонял осла… Что он мог сказать, Мак-Грегор? Где приготовленная им речь? Что сталось с великим спором о независимости азербайджанцев и курдов? Кому теперь нужны его возражения? Мак-Грегор отыскал взглядом Кэтрин. Дым, висевший в комнате, застилал глаза, но никогда еще Кэтрин не казалась ему так элегантно одетой, так безукоризненно причесанной, так неприступно красивой. Мак-Грегор остался в одиночестве. Эссекс снова сумел изолировать его со всех сторон. Этот мир – не его мир! Он весь принадлежит Эссексу, и он включает в себя и Кэтрин, и этих корреспондентов, которых Мак-Грегору никогда не понять. Он смотрел на их бесстрастные лица и спрашивал себя, что он теперь может им сказать. Ничего. Он чужой им, и как человек, и как соотечественник. Они принадлежат Эссексу.

– Ну что, Мак-Грегор, – спросил язвительный, как всегда, Хэмбер. – Вы удивлены или нет?

– Я теперь уже ничему не удивляюсь, – ответил Мак-Грегор.

Трудно было придумать ответ более глупый и более явно выдававший его замешательство. Корреспонденты захохотали, Эссекс улыбнулся. Мак-Грегор, весь красный, молчал, застыв в своем чувстве враждебности и обиды. Даже Кэтрин улыбалась.

– Теперь вы, может быть, скажете что-нибудь о русских? – обратился Хэмбер к Эссексу. – Вы должны что-нибудь сказать, Гарри, иначе это теряет всякий смысл.

– Быть может, все, что я говорил, имеет отношение к русским, – так же уклончиво заметил Эссекс. – Во всяком случае, это я уже предоставляю вам, друзья. Не сомневаюсь, что вы не обойдете эту сторону вопроса.

– Значит, не хотите говорить?

– Не могу. – Эссекс улыбался сочувственной и в то же время хитрой улыбкой. – Это уже не мое дело. Вопрос о действиях русских будет теперь обсуждаться в ООН. Там вынесут решение и, я надеюсь, урегулируют конфликт.

– С вашей помощью, – энергично добавил Хэмбер.

– Ну, я, конечно, буду консультировать Форейн оффис и, возможно, присутствовать на заседаниях Совета безопасности. Я еще сам не знаю.

– А как в Курдистане? Заметно там русское вмешательство? – спросил Стайл.

– Голубчик, оставьте мне хоть что-нибудь для моего доклада. Вы уж всё готовы из меня вытянуть. Я и так вам много сказал. – Эссекс встал, давая понять, что беседа окончена. Корреспонденты тоже встали и вежливо похлопали Эссексу, чтобы выразить свою благодарность и удовлетворение. Затем они окружили его в чаянии обычной минутки неофициальной откровенности. Отойдя в сторону, Мак-Грегор услышал, как они спрашивали Эссекса, скоро ли он думает вернуться в Лондон.

– Сегодня за нами высылают самолет из Каира, – сказал Эссекс. – Если все будет благополучно, завтра мы улетим. Да! И Кэти с нами.

– А нельзя ли и нам пристроиться? – спросил Хэмбер.

– Сколько вас?

– Трое, – ответил Хэмбер.

– Поговорите с авиационным атташе, Эл. Скажите ему, что я лично ничего не имею против, но это все-таки английский военный самолет, так что нужно разрешение. Я уверен, он возражать не будет.

– Спасибо, – сказал Хэмбер. – Мне хочется попасть в Лондон одновременно с вами, Гарри. Ведь теперь там все полетит вверх тормашками.

– Не убежден, – протянул Эссекс.

– В сущности, вы сейчас начали настоящую битву за Средний Восток. Вы хоть сами понимаете это?

– Ну, ну, Эл, вы преувеличиваете.

– Ничуть. Вы ввели в игру курдов и объявили войну русским.

Эссекс вынул трубку изо рта и сложил на груди руки.

– Не увлекайтесь, Эл.

– Что же, вы так ничего и не скажете?

– Относительно русских?

– Да.

– Нет, не считаю нужным.

Столпившиеся вокруг Эссекса журналисты загораживали Мак-Грегору дорогу. Вдруг Кэтрин, каким-то образом очутившаяся рядом, взяла его под руку.

– Не надо так расстраиваться, – сказала она тихо. – У вас все на лице написано.

– Что он задумал, Кэти? – вырвалось у Мак-Грегора.

– Вам пора бы уже перестать ему удивляться.

– Удивляться! – повторил он зло. – Когда человек вдруг начинает утверждать совершенно обратное тому, что он утверждал раньше!

– Что ж такого, – пожала плечами Кэтрин.

– Мне нужно поговорить с вами, – вполголоса сказал Мак-Грегор. – Только как бы нам выбраться отсюда?

– Нужно подождать, уходить первым невежливо.

– Я сейчас не расположен к вежливости, – процедил он сквозь зубы.

Чья-то рука легла на его плечо и чей-то голос негромко сказал: – Послушайте.

– Да? – оглянулся Мак-Грегор.

– Моя фамилия Бикфорд. – Это был корреспондент «Таймс». – Кэти меня хорошо знает, мы с ней говорили о вас сегодня утром. Можете уделить мне минутку?

– А в чем дело?

– Я знаю, вам, работникам государственного аппарата, не полагается много разговаривать, но все-таки вы, может быть, не откажетесь осветить мне некоторые подробности.

– Я не работник государственного аппарата, – сказал Мак-Грегор. – Я совершенно случайно участвую в этом деле.

– Тогда простите.

– Да нет, ничего, – сказал Мак-Грегор. – Но многого я вам все равно сейчас сказать не могу.

– Я надеюсь завтра лететь вместе с вами. Может быть поговорим в самолете?

– Право же, я очень мало что могу сказать.

– Меня интересует только местный колорит. Никаких ответственных заявлений.

Мак-Грегор отрицательно покачал головой.

Бикфорд, как человек тактичный, больше не настаивал; он улыбнулся Кэтрин и сообщил Мак-Грегору, что знал ее еще девочкой с косичками. – Должен вам сказать, Мак-Грегор, в двенадцать лет это была законченная нигилистка. Притом совершенно беспринципная, как все красивые дети. Когда я видел ее в последний раз, она бунтовала по поводу возвращения в какой-то швейцарский пансион. Вы так и не вернулись туда, Кэти?

– Конечно, нет, – сказала Кэтрин. – Но зато меня упрятали во французский монастырь.

Бикфорд засмеялся. – Вы очень напоминаете свою мать, Кэти. – Он снял свои золотые очки и сощурился, как будто подыскивая подходящие слова. – Пожалуй, вы не так красивы, лицо у вас шире и линия рта прямая, отцовская. – Бикфорд снова надел очки и с рассеянным видом удалился. Мак-Грегор не стал дожидаться, когда его еще кто-нибудь остановит.

В коридоре Кэтрин стала выговаривать Мак-Грегору за его тон в разговоре с Бикфордом.

– Я сама просила его поговорить с вами, – сказала она. – Это полезное знакомство, и, проявив достаточный такт, вы могли бы привлечь его на свою сторону. Он человек умный и здравомыслящий.

– Сейчас, как видно, все они на одной стороне, – сказал он грубовато.

– Глупости, – возразила она. – Вам надо учиться, как такие дела делаются. Нужна только осторожность.

– В чем?

– Хотя бы даже в разговорах с такими людьми, как Джек Бикфорд.

– Знаете, не мастер я на все эти уловки, – сказал Мак-Грегор.

– Должны стать мастером, если хотите состязаться с Эссексом, – ответила Кэтрин. – Потому что он в этом деле чемпион.

– Кто может состязаться с Эссексом? – Мак-Грегор остановился, пропуская Кэтрин в маленькую комнатку, которую ему отвели в посольстве. Он придвинул ей кресло, а сам уселся за массивное бюро с крышкой. – Скажите, вы знали, что он собирается сделать это неожиданное заявление о курдах?

– Конечно, знала, – ответила она. – Он мне еще три дня назад сказал.

– Так почему же вы не предупредили меня?

– А зачем? Это касается только вас двоих. Я тут не при чем.

– Вы считаете, что вы не при чем, Кэти, однако в последнее время вы не скупились на советы относительно того, как мне поступать.

– Верно, – согласилась она. – Мне хотелось подтолкнуть вас к какому-нибудь определенному решению, чтобы вы не увязли в туманных рассуждениях, которые все равно ни к чему не приведут. Если вы решили идти против Эссекса – идите. Если нет – плетитесь по его стопам. Но сделайте, наконец, выбор. Либо вы с ним, либо против него.

– Чтобы решить окончательно, я должен знать, что он замышляет, – угрюмо сказал Мак-Грегор.

– А что ему замышлять, по-вашему? – Кэтрин облокотилась на бюро и заглянула прямо в лицо Мак-Грегору. – Он делает то, что и должен был делать.

– Он должен был ознакомиться с положением в Азербайджане, чтобы выяснить вопрос о русском вмешательстве и установить, прочно ли укрепилась там демократическая власть. А он теперь виляет, уклоняется от прямого ответа. А все его поведение в вопросе о Курдистане! Как он может после своих подвигов в Тахт-и-Сулеймане разглагольствовать о независимости курдов? Как может человек так лгать? Да и зачем? Он столько же верит в независимость курдов, сколько и в независимость Азербайджана.

– Ошибаетесь,- сказала она. – Он верит в то, что делает.

– Ничего подобного.

– Вся ваша беда в том, что вы не понимаете Эссекса, и это мешает вам понимать и самого себя. Думаете, он не знал, что вы на взводе и в любую минуту готовы сорваться и опровергнуть все, что он говорит? Это совершенно ясно уже по крайней мере неделю, а Гарольд – не дурак.

– По-вашему, он для того только промолчал об Азербайджане и поднял разговор о независимости курдов, чтобы зажать мне рот? – возразил Мак-Грегор. – Нет, это не так просто.

– Совсем не так просто, – подтвердила она, устремив ему прямо в лицо жесткий, безжалостный взгляд. – Если бы у вас была хоть капля ума, вы бы поняли, что поступок Гарольда – это признание собственной слабости. Это признание того, что восстание в Азербайджане увенчалось успехом. Это признание того, что курды готовы последовать примеру азербайджанцев. Гарольд убежден, что оба эти восстания – дело рук русских, и вот он пришел к остроумному решению: перехватить у них инициативу хотя бы в Курдистане. Он надеется подавить азербайджанское восстание с помощью ООН, а если это не удастся, тогда он, несомненно, рассчитывает подавить его с помощью курдов. Я знаю Гарольда. Его осенила блестящая мысль: сделать курдов решающим фактором в деле равновесия между Англией и Россией на Среднем Востоке. Это – часть широкого политического замысла, и нужно, чтобы вы научились смотреть на это именно под таким углом, а не искать тут какую-то особенную изворотливость Эссекса или его желание нанести оскорбление вам. Вы слишком мельчите масштабы спора.

– В этом виноват Эссекс, – сказал Мак-Грегор. – У него все становится каким-то неуловимым.

– Бросьте эти разговоры, – предостерегающе сказала Кэтрин. – Если вы намерены считать неуловимым все, что делает Эссекс, мне скоро надоест с вами возиться. Эссекс неуловим только потому, что вы не понимаете масштабов политической проблемы, которая перед вами стоит.

– Ну вот, теперь вы все путаете, – сказал он. – Вопрос вначале был очень прост: закономерно азербайджанское восстание или подстроено, но Эссекс осложнил дело своими фокусами, а теперь еще вы осложняете его политическими рассуждениями.

– Я ничего не осложняю. Азербайджан попрежнему остается предметом вашего спора с Эссексом. Но, по существу, это спор не об одном только Азербайджане и даже не об одном только Иране. И вот этого вы никак не можете осознать. Неужели вам не понятно, что это вопрос вашего отношения к политике вообще, ко всем нормам и приемам международной политики?

– Ну, это вы преувеличиваете.

– Нет! Нет! Нет! Вы просто не умеете смотреть вперед и видеть конечную цель. Если вы и дальше будете считать, что все это вопросы местного значения, вы – пропащий человек, Мак-Грегор. Вы никогда не придете к пониманию того, что вы делаете, а ведь это будет особенно важно, когда мы вернемся в Лондон, потому что только тогда, собственно, и начнется настоящая политическая борьба, тем более, что сейчас и ООН втягивается в это дело. Если Эссексу так легко сбить вас с толку и обескуражить своей тактикой, тогда я не хочу больше тратить на вас слова. Вы мне слишком действуете на нервы.

– Почему это Эссекс никогда не действует вам на нервы?

– Гарольд, по крайней мере, знает, чего хочет, и умеет добиваться своего.

– Вы совершенно правы, – сказал Мак-Грегор и взъерошил свои пепельные волосы. – Я не могу угнаться за его маневрами. Он бьет меня на каждом шагу.

– А вы как думали? Что вы будете выступать против него, разоблачать его, а он будет сидеть, сложа руки, и смотреть, как вы это делаете? Чтобы противостоять Эссексу, нужно иметь голову на плечах. Нужно действовать с расчетом.

– Мне противны всякие расчеты. – Он встал. – Я просто хочу помешать Эссексу осуществить его опасные затеи: сорвать азербайджанское восстание или спровоцировать курдов. Я хочу припереть его к стене и раскрыть ту неблаговидную роль, которую мы играем в Иране.

– И это все?

– Это все!

– Как же вы собираетесь осуществить это после сегодняшнего блестящего провала?

– Любым способом. Мои доклады…

– Ваши доклады! Неужели вы рассчитываете так потрясти этими докладами департамент по делам Индии и Форейн оффис, что они тут же изменят свою политику на Среднем Востоке? Нет уж! Тут одними докладами не обойтись. Если вы хотите драться с Эссексом, нужно выйти на открытый бой.

– Но как же, если он предугадывает и срывает каждый мой ход? Вот я хотел сегодня против него выступить, а что из этого вышло? И я уверен, что то же самое будет и в Лондоне. Он постарается запутать и затуманить каждый вопрос, чтобы не дать мне возможности спорить с ним.

– Значит, вам нужно взять инициативу на себя, – сказала Кэтрин.

– Но как? -уныло спросил Мак-Грегор.

– А это уж вам решать, – сказала она. – Но, во всяком случае, для этого вы должны научиться понимать политическую ситуацию в целом, а не только думать о том, что хорошо и что плохо в Иране. Вы должны проникнуться ощущением всей противоречивой сложности политической жизни, Мак-Грегор, иначе у вас ничего не выйдет.

Они стояли друг против друга, и он смотрел на нее растерянным взглядом.

– Я от вас только одного хочу, Мак-Грегор: действуйте, все равно как, но действуйте.

Он схватил с кресла свое пальто. Он больше ничего не хотел слушать.

– Куда вы идете?

– Домой.

– Я пойду с вами. – В голосе у нее все еще звенели резкие, бичующие нотки. – Мне надо укладываться.

Они вышли из здания посольства и пошли по улице, молча, недовольные друг другом. По дороге Мак-Грегор галантно купил ей у продавца овощей печеной свеклы, но даже это не подняло настроения; они шли по улице Фердоуси, ели свеклу и молчали. Впереди все такие же белые вершины Загроса все так же четко ограничивали ровную синеву неба. Кэтрин смотрела вперед, но не говорила ни слова. Только один раз она коротко спросила, что такое выкрикивает иранец, стоящий на тротуаре. Мак-Грегор бесстрастно ответил, что он продает бататы – маленькие яблоки земли.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

В Лондоне Мак-Грегор жил на Фулэм-род, недалеко от Бромтонской церкви. Выйдя из дому, чтобы отправиться на службу, он сел в четырнадцатый автобус и по Найтсбридж доехал до Гайд-парк-корнер. Оттуда он по Конститюшн-хилл дошел пешком до Букингемского дворца, а потом по Бердкэйдж-уок – до Вестминстера. Департамент по делам Индии находился почти у самого Уайтхолла, но Мак-Грегор сделал крюк через площадь Парламента, чтобы пройти мимо аббатства.

Стоял уже конец января, и утро было туманное. Еще светились желтыми огнями фары пересекавших площадь автобусов и легковых машин. Все было подернуто туманом, кроме черных министерских лимузинов, которые вплывали в ворота палаты общин под простертой рукой постового полисмена. Впрочем, это был не настоящий туман, а легкая сиренево-голубая дымка; через несколько часов солнце рассеет ее. Было прохладно, но не холодно, и Мак-Грегор не жалел о том, что вышел без пальто; это резко выделяло его среди других прохожих, которые спешили на службу в черных пальто, брюках в полоску, черных котелках и с зонтиками. На Мак-Грегоре же был невыутюженный костюм и коричневые ботинки, а его давно не мытые волосы торчали во все стороны. Но особенно странным казалось его не по сезону загорелое, обветренное лицо, и даже шествующие ему навстречу чопорные чиновники нарушали обет несокрушимого бесстрастия и косились на него с явной неприязнью. Мак-Грегор отвечал сердитыми взглядами, точно иностранец, задетый этим чисто английским недоброжелательством ко всему чуждому и необычному. Так он обошел всю площадь, пока не добрался до Кинг Чарлз-стрит. Тут он перестал злиться и направился к каменной арке ворот департамента по делам Индии.

Сейчас он пройдет мимо швейцара в черной ливрее и, как всегда, протянет ему пропуск, не глядя, чтобы не раздумывать над вопросом, поздороваться или нет. Но, подойдя к воротам, Мак-Грегор вдруг передумал. Вместо того чтобы войти во двор и направиться к себе в канцелярию, он круто повернулся и снова вышел на площадь.

В киоске на углу он купил все утренние газеты и уселся на набережной возле Вестминстерского моста. Сами по себе газеты не очень интересовали Мак-Грегора, но этим поступком он как бы подчеркнул свой решительный отказ явиться на работу. Он развернул газету, лежавшую сверху. Главной новостью был уход генерала де Голля с поста премьер-министра; генерал решил, что его миссия – освобождение Франции – закончена; сообщалось также, что его решение оставить политическую деятельность «бесповоротно». Второе место занимали сообщения из Ирана. Правительство Ибрахима Хакими накануне ушло в отставку, видимо, для того, чтобы уступить место такому правительству, которому легче будет договориться с Москвой относительно Иранского Азербайджана. Поскольку вопрос об Азербайджане был включен в повестку дня Совета безопасности по жалобе правительства Хакими, предполагалось, что теперь жалоба будет взята обратно. Вероятно, переговоры с Москвой будут возобновлены. Читая это, Мак-Грегор подумал, что, быть может, все его треволнения кончились. Но эта надежда мгновенно улетучилась: на той же полосе, несколько пониже, он увидел портрет Эссекса.

С самого их возвращения из Ирана портреты Эссекса не сходили с первых страниц газет. На сегодняшнем снимке улыбающийся Эссекс стоял с трубкой во рту и «счастливым» портфелем подмышкой. Подпись гласила, что снимок сделан после того, как лорд Эссекс посетил Даунинг-стрит, где делал доклад о своей чрезвычайной и столь успешно закончившейся миссии в Москве и Иранском Азербайджане. Ожидается сенсационное выступление лорда Эссекса на предстоящем заседании Совета безопасности. Как стало известно из достоверных источников, собранные лордом Эссексом факты неопровержимо доказывают, что в азербайджанском восстании повинна Россия; следовательно, имеется налицо вмешательство в дела другой страны, а это достаточное основание, чтобы поставить вопрос перед Организацией Объединенных наций. Назначение лорда Эссекса на пост чрезвычайного делегата Англии в ООН даст ему возможность завершить ту миссию, которую английское правительство недавно возложило на него, а именно, урегулировать вопрос об Иране. Выступление по этому вопросу в ООН увенчает усилия лорда Эссекса. Поскольку именно он будет представлять Великобританию в Совете безопасности, можно твердо рассчитывать на то, что его оценка положения в Иранском Азербайджане и самом Иране, основанная на личных наблюдениях, определит позицию не только Англии, но и ООН в целом.

О курдах в газете не было ни слова. Два дня назад высказывание Эссекса в пользу независимости курдов, как и следовало ожидать, вызвало сенсацию; газеты писали, что Эссекс поставил английское правительство в затруднительное положение: опасались серьезных протестов со стороны Турции, Ирана и Ирака. Но, несмотря на то, что Мак-Грегор каждый день тщательно просматривал все газеты, он не обнаружил ни одного сообщения о протестах какой-либо из этих стран. Пресса хранила по поводу Курдистана подозрительное молчание.

Мак-Грегор бегло перелистал остальные газеты. Во всех было одно и то же. В светской хронике он нашел заметку о Кэтрин, которая со дня их приезда, так же как и Эссекс, ежедневно упоминалась в газетах. Он быстро пробежал заметку и снова занялся более серьезными сообщениями. Повсюду Мак-Грегор узнавал тонкую и ловкую тактику, с помощью которой Эссекс продвигал свою точку зрения на Иранский Азербайджан. Исключение составляли только «Дейли уоркер» и «Таймс». «Дейли уоркер» Мак-Грегор никогда в жизни не читал; сегодня он купил ее случайно вместе с другими газетами. «Таймс» коротко сообщала, что лорд Эссекс в качестве чрезвычайного делегата будет представлять Англию в Совете безопасности во время обсуждения иранского вопроса. Вчера лорд Эссекс был принят на Даунинг-стрит. Больше в «Таймс» не было ни слова. «Дейли уоркер» писала, что лорд Эссекс был послан в Иран с целью вмешательства во внутренние дела страны после позорного провала всех попыток шантажировать русских и вынудить их к тому, чтобы они позволили тегеранскому правительству задушить народное восстание в Иранском Азербайджане. Вчера Эссексу пришлось выполнить неприятную обязанность – доложить о своей неудаче правительству.

Ни одна из газет не могла привести высказываний самого Эссекса. Он все еще ничего не сказал ни об Азербайджане, ни о вмешательстве русских; он вообще не говорил о том, к каким же решающим выводам он пришел. Сколько Мак-Грегор ни искал, он не мог найти ни одного прямого заявления Эссекса. Однако все газеты печатали пространные сообщения о собранных Эссексом сокрушительных уликах, с несомненностью доказывающих факт вмешательства русских в дела Азербайджана и Курдистана. Так продолжалось уже два дня, и Мак-Грегор чувствовал свое бессилие прекратить это. Эссекс на всех парусах шел к победе, не связав себя ничем, не сказав ни одного решительного слова. Наконец Мак-Грегор не выдержал: он аккуратно скатал все газеты в тугую трубку и швырнул в бурые воды Темзы. Газеты распластались на поверхности реки и медленно поплыли под Вестминстерский мост. Мак-Грегор недолго смотрел им вслед. Он решил повидаться с Джоном Асквитом, и к тому времени, как газеты пошли ко дну, он уже был в Форейн оффис и искал новый кабинет Асквита.

Мак-Грегор бывал в этом здании раза два-три, не больше Он приходил сюда вместе с сэром Роулендом Смитом на совещания по вопросу о положении на Среднем Востоке в качестве статиста с туго набитым портфелем в руках; документы, лежавшие в портфеле, никто никогда не смотрел, и Мак-Грегор очень скоро стал увиливать от обязанности посещать эти совещания. Несокрушимая косность, царившая в Форейн оффис, всегда отталкивала Мак-Грегора; в этом было что-то пугающее, убийственное, чрезмерно самонадеянное. Само здание Форейн оффис казалось несравненно более живым и приветливым, чем его постоянные и неизменные обитатели, требовавшие безоговорочного подчинения от каждого, кто переступал порог их царства. Никто не мог прийти сюда со своим собственным взглядом на вещи, противоречащим официальному взгляду Форейн оффис, и уйти отсюда, не усомнившись в своей правоте. В этой атмосфере олимпийского спокойствия, незыблемой веры в свою непогрешимость и непререкаемость своего авторитета ничье другое мнение не могло устоять. Здесь трудно было оставаться самим собой, в особенности такому человеку, как Мак-Грегор. Стоило ему очутиться в коридорах этого страшного обиталища Горгоны, как все его убеждения разлетелись вдребезги. К тому времени, когда он нашел Джона Асквита, от Мак-Грегора осталась одна видимость. Только Асквит спас его от окончательного уничтожения.

– Я давно хотел вас повидать, Мак-Грегор, – заговорил Асквит, не утруждая себя приветствиями. – Но мне некогда было разыскивать вас в вашем заведении. Как поживаете? Вы прекрасно выглядите. И Эссекс поправился, и Кэти. Однако у вас такой вид, будто вы чем-то недовольны. Ну, как? Гарольд одолел вас или, наоборот, вы одолели Гарольда? Садитесь и рассказывайте. Вы пришли к Гарольду?

– Нет. – Мак-Грегор опустился в мягкое кожаное кресло. – Я пришел к вам.

Асквит положил ноги на стол и ничего не сказал.

– Вы заняты? – вежливо спросил Мак-Грегор.

Асквит без улыбки кивнул головой. – Гарольд решил всех раздавить своей документацией. Он хочет потрясти Совет безопасности, подкрепив каждое свое слово соответствующим документом. Я – первая жертва этой тактики.

– Нет, – возразил Мак-Грегор. – Первой жертвой был я.

– Вам повезло: вас оглушили сразу. А я безвинная жертва его неиссякаемого пера.

– Я думал, вы все можете выдержать.

– И могу.

– А я не уверен, могу ли я, – сказал Мак-Грегор.

– Вы слишком молоды и слишком умны, чтобы так говорить. Вы должны, как некий демон, пожирать огонь и изрыгать дым. Что с вами такое? Гарольд взял вас за горло?

– Нет. Я даже не видел его со дня нашего приезда.

– Разве вы больше не работаете с ним?

– Считается, что работаю, – ответил Мак-Грегор.

– Ну и что же?

– Нелепость какая-то. Эссекс сказал, что он даст мне знать, когда я ему понадоблюсь, но, видимо, все отлично обходятся без меня. С тех пор как я вернулся, я решительно ничего не делаю. И никого не видел, кроме Роуленда Смита, и того только один раз, когда принес ему свой доклад.

– А что он сказал?

– Сказал, чтобы я оставался в распоряжении Эссекса, но он явно забыл, кто я такой и куда ездил. Очень удивился, когда я вручил ему свой доклад. Вы читали его?

– Я читал экземпляр, который вы послали Гарольду.

– Теперь он уже ни к чему, раз установилось другое мнение.

Асквит подошел к окну и уселся на узкий подоконник, упершись спиной в один косяк, а ногами в другой: – Ни к чему, по-вашему?

– Не знаю. – Впервые после приезда в Лондон Мак-Грегор чувствовал себя свободно.

Асквит усмехнулся и подергал себя за усы. – А я-то думал, что вы разразитесь пламенной речью в защиту Азербайджана.

– В первый день после возвращения я, может быть, так бы и сделал.

– Куда же девался весь ваш пыл, Мак-Грегор? – Асквит спустил ноги с подоконника. – Жаль, жаль. Столько прекрасных горячих слов, столько возмущения и гнева! Вы написали героический доклад, Мак-Грегор. Никто, правда, не обратит на него внимания, но я обратил.

– Итого нас двое, – сказал Мак-Грегор. – И мы правы, а все остальные неправы. Откуда они всё знают? Почему они так уверены в себе?

– Кто?

– Все. Эссекс, члены кабинета, ООН, пресса и все, кто верит тому, что пишут в газетах. Но устроил все это Эссекс. Он очень ловко подсовывает свою версию о событиях в Азербайджане, а сам не говорит ни слова. – Мак-Грегор вдруг спохватился. – Напрасно я так говорю с вами об Эссексе, ведь вы теперь с ним работаете. – Он сказал это с такой горечью, что Асквит засмеялся.

– Вы оберегаете мою растленную совесть? – спросил он.

– Нет, но…

– Уж как-нибудь я сам управлюсь со своей совестью, – сказал Асквит. – Можете говорить мне все, что угодно, об Эссексе, о вашей работе, о себе при условии, что вы согласны сказать это Эссексу в лицо. А что касается меня лично, то у меня нет ни совести, ни морали. Мне пришлось выбросить их, а заодно и многое другое, когда я взялся за это ремесло. Валяйте! Можете не говорить мне, что вы не согласны с выводами Эссекса относительно Азербайджана: я прочел ваш доклад. Но вы твердо убеждены, что это восстание заслуживает вашего сочувствия? Да или нет?

– Во всяком случае, теперь там лучше, чем было раньше, – ответил Мак-Грегор.

– Этого мало. Готовы ли вы отстаивать свою точку зрения против любой другой? Готовы ли вы принять это движение целиком и полностью?

– Думаю, что да. Кое с чем я не согласен, но в общем считаю его правильным. То же и с вопросом о независимости курдов. Но я просто не понимаю поведения Эссекса. Почему он молчит? Что он затеял?

– Не вините зря Эссекса, – сказал Асквит. – Ничего он не затевал. Он просто добивается, чтобы вопрос был поставлен в Совете безопасности.

– Я думал, что это решено.

– Ничего подобного.

– Так что же происходит? – воскликнул Мак-Грегор.

– Иран потребовал включения вопроса в повестку дня, но пока что это привело только к тому, что обе стороны направляют ноты в Совет безопасности. Русские указывают на то, что вопрос об Иранском Азербайджане не подлежит обсуждению в Совете безопасности, поскольку переговоры между Россией и Ираном продолжаются. Иранцы говорят, что он подлежит обсуждению, ибо переговоры прерваны. На это русские отвечают, что они согласны продолжать переговоры непосредственно с Ираном. Сегодня Иран, наверно, ответит новой нотой, и так далее.

– Чего именно Иран требует от Совета безопасности?

– Включения вопроса об Азербайджане в повестку дня и рекомендации, чтобы Россия прекратила всякую моральную и материальную помощь повстанцам.

– Но как будто новое иранское правительство хочет продолжать переговоры с Россией, – сказал Мак-Грегор. – Вы не думаете, что тем самым вопрос окажется вне компетенции Совета безопасности?

– Ну, нет! Иранское правительство может делать, что хочет, но мы-то уж позаботимся о том, чтобы вопрос был включен в повестку дня. Этого и добивается Гарольд своими фокусами. Ему нужно, чтобы вопрос об Азербайджане был признан подлежащим обсуждению в Совете безопасности. Он шаг за шагом подготовляет общественное мнение при помощи газет и требует защиты малых стран, взывая к пресловутой совести мира, о которой мы вспоминаем каждый раз, когда нам это выгодно. Гарольд сделает все, чтобы Совет безопасности не вычеркнул этот пункт из повестки. Потом он сам изложит дело и получит такую единодушную поддержку, что решение азербайджанского вопроса будет целиком зависеть от него. Личное свидетельство Гарольда о событиях в Азербайджане никто не сможет опровергнуть. Я работаю, как негр, чтобы сделать его доводы неопровержимыми.

– Разве русские не могут опровергнуть его?

– Нет, не могут, потому что они сами предложили Эссексу во всем убедиться лично. Тут уж никто ничего не может возразить. – Асквит не сказал, «кроме вас, Мак-Грегор»: он знал, что говорить это излишне.

– Русские вообще поступили неосторожно, что пустили его в Азербайджан, – сказал Мак-Грегор. – Совершенно очевидно, что после того, как Эссекс сделает свое дело, от Азербайджана ничего не останется.

– Вы бы хотели, чтобы русские не уходили из Азербайджана?

– Нет, нет. Но я не хочу, чтобы Тегеран подавил восстание. Если бы все оставили Азербайджан в покое…

– Вам не нравится, что ООН прилагает усилия к разрешению спора?

– Не о том речь, – сказал Мак-Грегор. – Но что толку иранцам пытаться самим устраивать свои дела, если все эти попытки пойдут насмарку только потому, что где-то, за тысячу миль, уселись вокруг стола и разговаривают ничего не понимающие люди.

– И много вам потребовалось времени, чтобы прийти к такому взгляду на дипломатию? Думаю, что теперь вы сыты по горло. Хотите податься обратно в Иран?

– Если Иран будет таким, каким хочет Эссекс, то едва ли меня потянет туда.

– Ах, вот у вас какие мысли!

– Это только начало, – сказал Мак-Грегор.

– Тогда выйдем отсюда.

Асквит вскочил, схватил со стола трость с янтарным набалдашником и как был, без пальто и шляпы, кинулся к двери; отворив ее и придерживая одной рукой, он другой нетерпеливо помахал Мак-Грегору, чтобы тот поторопился. Теперь по Уайтхоллу шли уже две странные личности: не по сезону одетый и загорелый молодой человек и мужчина постарше, без шляпы, размахивавший тростью, словно учитель указкой. Они шли, ни на кого не обращая внимания, и в довершение всего Асквит, проходя мимо Бэнкетинг-хауса, загремел палкой по железной ограде.

– Красивое здание, – сказал он громко, чтобы все кругом слышали. – Иниго Джонс строил. Видите вон то окно? – Асквит сошел на мостовую и показал палкой на верхний этаж; многочисленные прохожие шли мимо с каменными лицами, силясь не смотреть вверх. – Четвертое слева.

– Вижу.

– Из этого окна вытащили Карла Первого и отрубили ему голову, – во все горло кричал Асквит. – Надо было оставить плаху посреди Уайтхолла, чтобы она напоминала людям о том, что можно сделать, если крепко захотеть. – Он опустил палку и зашагал дальше. – Знаете, Мак-Грегор, кто мы такие? Мы последние жертвы Реставрации. Роковая ошибка в истории Англии. Как по-вашему, Мак-Грегор?

– Никогда об этом не думал, – рассеянно ответил тот.

– Напрасно, напрасно. – Асквит наставил на Мак-Грегора свою трость, словно перст указующий. – Вы до тех пор не поймете, почему мы делаем глупости, пока не поймете нашей истории, сделавшей нас глупцами.

– Наша глупость очевидна, – сказал Мак-Грегор. – Слишком очевидна.

– Неправда. Вы только теперь начинаете узнавать ее на собственном опыте. И какое у вас теперь огромное преимущество перед этой мелкотой! – Асквит взмахом трости словно рассек толпу прохожих. – Но это можно назвать преимуществом лишь в том случае, если вы им воспользуетесь, Мак-Грегор.

– Воспользоваться? – спросил Мак-Грегор. – Каким образом? Писать доклады, которых никто не читает?

– Это уже кое-что.

– Но разве этого достаточно?

– Нет.

– Так что же еще?

– Не знаю, – мрачно ответил Асквит. – Это вы сами должны решить.

– Тут нечего решать. Никто по-настоящему не хочет знать правду об Азербайджане. Для Эссекса путь открыт.

– Разве дело в одном Азербайджане!

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – Тут и курды, и Средний Восток, и русские, и американцы, и все прочее.

– Если вы это поняли, то вы должны понимать и значение происходящих событий. – Асквит помахал рукой кому-то, проезжавшему мимо в большом черном ролс-ройсе. – Вы заняты почти исключительно своими азербайджанскими и курдскими друзьями. Это хорошо. Очень хорошо. Но они все-таки только жертвы спора, а не предмет его.

– Это ясно.

– Тогда имейте терпение. – Асквит сжал локоть Мак-Грегора. – На карту поставлено очень много, и никто, кроме вас, не обладает достаточными знаниями, чтобы повлиять на серьезные политические решения, касающиеся ваших друзей. Зная страну, вам очень легко было прийти к выводу, что азербайджанское восстание возникло самостоятельно и что оно было неизбежно. Вы это очень хорошо разъяснили в своем докладе. Ваша страстная защита независимости курдов тоже делает вам честь, Мак-Грегор, и это тоже прекрасно изложено у вас. Но понимать положение в Азербайджане и Курдистане и горячо отстаивать их право на самоопределение – это еще далеко не все. Их самоопределение не есть нечто обособленное от остального мира. Сейчас этот вопрос собираются использовать в международном плане, как орудие для достижения других политических целей. Если вы хотите оказать влияние на ход событий, Мак-Грегор, вам нужно понять цели, тактику и политическую линию каждой страны и каждой международной организации. Особенно тактику! Сейчас Азербайджан – это рычаг, на который давит сотня различных сил. В зависимости от того, как разрешится этот вопрос, определится позиция в целом по отношению к русским и ко всей Организации Объединенных наций.

– Да, это верно, – сказал Мак-Грегор.

– Хорошо, что вы это понимаете, но не воображайте, что этого достаточно. Вникните в причины, Мак-Грегор, и вы поймете тактику, а только поняв тактику, вы сумеете вмешаться в эти дела. Учитесь у Гарольда, хотя вы, вероятно, теперь считаете его оппортунистом и дураком. Это ваше дело, но помните, что он весьма ловко умеет внушать другим свою точку зрения. Это не так уж трудно, если знаешь, как действовать, но нужно знать, как действовать! Вам незачем, как Гарольду, приглашать какого-нибудь Хэмбера, чтобы тот изобразил дело так, будто источником ваших взглядов служит нью-йоркская пресса. Гарольд любит разыгрывать Макиавелли, и хотя такая тактика полезна для пропаганды его взглядов, в конечном счете она обернется против него же. Для вас, Мак-Грегор, есть более простые и честные пути. Не спрашивайте меня, какие это пути, потому что я не знаю. Когда-то я, быть может, и знал, а теперь – нет. Я только знаю, Мак-Грегор, что трудно восставать против враждебного мира, и чем дальше – тем труднее. Если ждать слишком долго, рискуешь упустить время или стать чудаком, вроде меня, который бунтует против мелких недостатков общества, но никогда не восстает против самого общества.

– Я готов восстать, – сказал Мак-Грегор. – Но я знаю, что тот, кто восстает в одиночку, становится мучеником, а это ничего не решает.

– Не говорите глупостей. Людей, которые готовы восстать, сколько угодно. Найдите их – с ними ваше будущее.

– Эти люди в Иране.

– Так поезжайте туда!

– Я раньше посмотрю, чем здесь кончится, – сказал Мак-Грегор.

– Правильно! – Асквит стукнул тростью о тротуар, и они зашагали дальше, к ресторану «Лайонс корнер-хауз» у вокзала Чэринг-кросс. Здесь, к удивлению Мак-Грегора, Асквит повел его вниз по лестнице в дешевую закусочную. – Мое бомбоубежище, – сказал Асквит.

Можно сидеть за столиком, в глубоком молчании пить чай с пирожными и все же чувствовать себя близкими друзьями. Когда трапеза была окончена, Мак-Грегор заметил, что у Асквита, вероятно, своих дел по горло и незачем ему сидеть тут, ломая голову над чужими заботами.

– Все мои дела таковы, что от них хочется сбежать, – сказал Асквит более задушевным тоном. – Вся эта мелкая дипломатическая возня – не занятие для умного человека. С вами приятно поговорить, Мак-Грегор. Я могу работать с Гарольдом, но разговаривать только с вами. Ситуация сложная! Но вы сами виноваты, если я смущаю ваш ум: что это вам вздумалось искать у меня опоры? Я вас запутал, Мак-Грегор?

– Нет, но я теперь вижу, что все это еще сложнее, чем я думал.

– Вы понимаете, против чего вы идете?

– Да.

– Что же, сказать вам, что это безнадежное дело? Что вы все равно ничего не добьетесь?

Мак-Грегор молчал.

– Какой-нибудь план у вас есть?

– Нет. – Мак-Грегор, как и Асквит, понизил голос. – Одно дело понимать положение вещей, другое – сделать что-нибудь, чтобы изменить его.

– Могу сказать вам только одно, – медленно проговорил Асквит, – все будет впустую, пока вы не отдадите себе отчета в том, что делаете. Если уж вы решите бросить Эссексу вызов и выступить на защиту Иранского Азербайджана, делайте это основательно, Мак-Грегор. Основательно, обдуманно, по-настоящему. Иначе ничего у вас не выйдет.

– Это я уже слышал. Кэтрин только и знает, что твердит об этом.

– Вот как? Кэти делает большие успехи, правда, Мак-Грегор?

– Не знаю, – ответил Мак-Грегор. – Она слишком поддается своим настроениям.

– Вы видели ее после приезда?

– Нет.

– Почему?

Мак-Грегор пожал плечами.

– Не упускайте Кэти, Мак-Грегор. – Асквит потер руки. – Вы отлично друг друга дополняете. Не ждите от Кэтрин особых приглашений. Вы знаете, где она живет?

– Знаю.

– Почему бы вам просто не пойти к ней?

– Я ходил, но не застал ее. Она, повидимому, очень много выезжает, и все с Эссексом.

– К чорту Гарольда! – крикнул Асквит. – Все покажется вам легко и просто, если Кэти будет вас поддразнивать и подгонять. Я думал, что у вас с ней все наладилось.

– Кэти в Иране – это не то, что Кэти в Лондоне. – Мак-Грегору не хотелось распространяться на эту тему.

Но Асквит не отличался деликатностью в такого рода делах. – Ей нужно обрести почву под ногами. Не торопите ее. Она еще сама себя не нашла. Ступайте к ней. Вы ей нужны.

– Сомневаюсь.

– Я знаю, что Кэти капризная и взбалмошная. Сегодня она куда-то рвется, а завтра – опять за старое. И так будет до тех пор, пока она не решит окончательно, кем ей быть. Сейчас она изо всех сил старается казаться тем, чем была раньше, – высокородной Кэтрин Клайв. Но вы не смотрите на это, Мак-Грегор. Это пройдет.

– Ее громкое имя, видимо, кружит ей голову, – сказал Мак-Грегор.

– Вот еще новость! Это вас смущает? Не ожидал, не ожидал от вас. Вот, пожалуйста, я именуюсь досточтимый Джон Энтони Ахав Асквит, но вы сидите здесь со мной, а не с моим именем. Какое значение может иметь имя? В моем, например, нет ничего интересного, кроме «Ахава», которым я обязан пристрастию моего дедушки к романам Мелвиля.

– Мне лично все равно, какое имя она носит, – ответил Мак-Грегор, – но это имя очень веско напоминает о том, что одно дело Кэтрин в Иране, другое – Кэтрин в Лондоне.

– Вздор! – загремел Асквит. – Вы ведете себя совершенно бессмысленно. Если вы считаете, что Кэтрин валяет дурака, так скажите ей об этом прямо, выругайте ее. Она очень многого ждет от вас, и ваша ругань пойдет ей на пользу.

Мак-Грегор предпочел не спорить.

– Мы все это уладим, – сказал Асквит. – Вы хотите с ней повидаться?

– Ничего не имею против.

– Пойдемте сегодня вечером в отель «Савой» со мной и с Джейн. Кэти там будет. Должно быть, с Эссексом. – Асквит усмехнулся. – Я не прочь посмотреть на вас с Гарольдом.

– А что там, прием?

– Нет. Неофициальная встреча делегатов и сотрудников ООН. Так что вы имеете все основания присутствовать. Можете не стесняться и не считать себя лишним.

Мак-Грегор, сощурив глаза, объявил, что и не думает стесняться.

– Вот и отлично, – сказал Асквит. – Там вы можете всласть наговориться о вашем Азербайджане. Было бы неплохо, если бы вам удалось повлиять на нужных людей, а может быть, и на Эссекса.

– Я думал, что заявление Эссекса о независимости курдов вызовет протесты. – Мак-Грегор все время ждал случая спросить об этом Асквита.

– Протесты? Чьи?

– Со стороны Турции, Ирана, Ирака.

– Еще что! Станут они протестовать, когда Эссекс предлагает им разрешение курдской проблемы. Плохо им, что ли, иметь по соседству упорядоченный и усмиренный англичанами Курдистан. Не беспокойтесь, Мак-Грегор, никто протестовать не будет, кроме самих курдов, вас, русских и больного шейха племени мукри.

– Вы не знаете, как его здоровье? – спросил Мак-Грегор.

– Нет. Но могу узнать, если хотите.

– Вы можете это сделать негласно?

– У меня есть старый приятель в Тегеране, и, конечно, у нас немало агентов среди мукри. – Асквит взял со стола свою трость и встал. – Так я заеду за вами в семь. Где вы живете?

Мак-Грегор дал свой адрес, и, прежде чем выйти из ресторана, они немного поспорили о том, кто будет платить по счету. Наконец Асквит сказал: – Платите. Если уж вы такой щепетильный, то платите. – Они расстались на углу. Асквит пошел к Уайтхоллу, а Мак-Грегор пересек Трафалгар-сквер и вошел в Национальную галерею. Почему уж заодно не окунуться сегодня и в этот сложный и непонятный мир?

Быть может, Мак-Грегор понимал в искусстве больше, чем ему самому казалось, но все же он растерялся среди окружавших его сокровищ. Он попытался в один день постичь всю сущность искусства, и то, что это оказалось невозможным, он принял как новое поражение. Перед ним встала еще одна неразрешимая проблема, и Мак-Грегор, не находя решения, только спрашивал себя, сколько их еще будет.

Однако поведение Эссекса вынуждало Мак-Грегора к действию – он понимал, что долго так продолжаться не может. Он искал здравого решения вопроса, потому что был по натуре человек здравомыслящий, но он не видел другого выхода из положения, кроме как уйти из департамента по делам Индии и, махнув на все рукой, вернуться в Иран или же остаться на службе и продолжать писать доклады. Он знал, что ни то, ни другое ничего не решит. Все это было не то, что нужно.

Мак-Грегор остановился перед картиной, показавшейся ему знакомой. Он видел ее впервые в жизни, но, посмотрев на название, тотчас же вспомнил, что об этой картине говорила ему Кэтрин. Это была «Аллея в Миддельхарнисе» Гоббемы, того самого, про которого Кром, умирая, сказал: «Как я любил тебя, Гоббема». Пейзаж действительно напоминал тополевую аллею, возле которой избивали Джавата и капитана. Именно там Мак-Грегор особенно остро ощутил, что в его жизни наступает перелом, что он должен сделать выбор, но в Лондоне он не знал, как сделать этот выбор.

Теперь он понимал, насколько глупо было его намерение выступить против Эссекса во время беседы с корреспондентами в Тегеране. Кто он такой, чтобы делать публичные заявления? Хорошо, что он ничего не сказал; никто и не стал бы его слушать. Здесь, в Лондоне, где все стало на свое место, это особенно ясно. Мак-Грегор не знал, как нужно действовать через печать, и боялся обращаться к ней. Но, с другой стороны, как опровергнуть Эссекса и высказаться самому, если не через печать – прямо или косвенно?

Судьба, видимо, хотела подсказать Мак-Грегору именно это решение, ибо когда он вернулся домой из галереи, ему представился случай опровергнуть в печати точку зрения Эссекса. В гостиной пансиона миссис Берри его дожидался посетитель. Это был человек уже немолодой, но крепкий, в добротном драповом пальто; загорелая лысина, окруженная редкими волосами, указывала на то, что он привык ходить без шляпы. У него были седые усы и густые брови. При появлении Мак-Грегора он встал и поздоровался с ним, назвав его по имени. Потом, быстро, но отчетливо выговаривая каждое слово, сообщил, что он из «Дейли уоркер», и назвал себя – доктор Росс. Мак-Грегор сразу вспомнил это имя, в свое время довольно известное в медицинском мире, и, недоумевая, что этому незаурядному человеку может быть от него нужно, повел своего гостя наверх.

– Мистер Мак-Грегор, – начал доктор Росс не садясь. – Мы хотели бы, чтобы вы высказали свою точку зрения на события в Иранском Азербайджане. Со времени приезда лорда Эссекса распространяется односторонняя и лживая версия, при помощи которой подготавливают почву для политического выступления против Советского Союза в Совете безопасности. Я буду с вами откровенен. Мы считаем, что только вы можете разъяснить истинное положение вещей в Азербайджане и опровергнуть версию лорда Эссекса. Мы хотели бы опубликовать все, что вы имеете сказать по этому вопросу. Если угодно, мы не назовем вашего имени, но нам необходимо получить от вас точные сведения о положении в Иране, без прикрас и без обмана. Эти сведения нужно сделать достоянием гласности. Вы сами видите, куда гнут дипломаты и пресса, обманывая и дезориентируя общественное мнение. Их цель – как можно скорей и решительней свергнуть новое правительство Азербайджана. Чтобы предотвратить эту политическую ошибку, нужна ваша информация. Вы нам дадите ее?

– Почему вы думаете, что я намерен опровергать Эссекса? Кто вам сказал?

– Вас знают, мистер Мак-Грегор. Многие могли сказать нам.

– Очень немногие.

– Это неважно. – Доктор Росс шагал взад и вперед, засунув руки в карманы пальто. – Важно только, чтобы вы опубликовали свою точку зрения на события в Азербайджане.

– В «Дейли уоркер»?

– Да. Мы напечатаем все, без всяких изменений.

– Но я же не коммунист!

– Знаю, – сказал доктор Росс. – Это ничего не значит. Каковы бы ни были ваши политические взгляды, мы готовы принять ваше объяснение событий в Иране. Вы можете дать этим событиям любое политическое освещение.

– Это нужно для русских?

– Господь с вами! С чего вы это взяли?

– Их это ближе всего касается.

– Разве? – резко спросил доктор Росс. – А вы не допускаете, что мыслящему человеку и без указания русских может не нравиться то, что происходит вокруг азербайджанского вопроса.

– Допускаю, – сказал Мак-Грегор. – Но вы коммунисты.

Доктор Росс досадливо поморщился. – Это вас пугает?

– Конечно, нет.

– Тем лучше, значит, вы согласны на мое предложение?

Мак-Грегор в упор посмотрел на доктора Росса. – Я не могу этого сделать, – сказал он.

– Потому что мы коммунисты?

– Может быть.

– Понимаю. Вы что, боитесь проявить нелояльность?

– Не в этом дело.

– Значит, вы не любите коммунистов. Если так, то я очень сожалею об этом, но вы слишком умны, чтобы это могло повлиять на ваше решение. Вы знаете, как много поставлено на карту.

– Знаю, – подтвердил Мак-Грегор. – И все-таки я не могу сделать того, что вы мне предлагаете.

– Почему?

– Это было бы неправильно, вот и все.

– Мистер Мак-Грегор, нужно уметь различать между правильным в широком смысле и правильным в узком смысле. Я думал, что вы считаете долгом высказать свою точку зрения на иранский вопрос.

– Да, считаю. Но только не таким путем.

– Каким «таким путем»? Я вам предлагаю честный и открытый путь. Мы не просим у вас ничего, что не соответствовало бы вашим убеждениям, каковы бы они ни были. Если вас останавливают соображения этического порядка, «правила честной игры», то вы меня просто удивляете. Я думал, что опыт научил вас более здравым принципам морали. – Доктор Росс встал. – Может быть, мне все-таки удастся убедить вас?

– Едва ли.

Доктор Росс уже взялся за ручку двери. – В таком случае, не будем даром тратить время.

– Простите, – сказал Мак-Грегор, провожая гостя по лестнице, – но я не могу вам этого объяснить.

– Ничего, – доктор Росс помахал рукой. – Если вы человек принципиальный, то ваши взгляды изменятся под давлением обстоятельств.

– Сомневаюсь, – сказал Мак-Грегор.

Доктор Росс не стал спорить. Он пожал руку Мак-Грегору своей широкой, смуглой рукой. – Прощайте, молодой человек, – сказал он и вышел не оглядываясь. Он, повидимому, уже забыл о Мак-Грегоре и всецело был поглощен мыслями о том, что ему предстоит сделать.

Мак-Грегор не стал раздумывать над своим отказом. Он был окончательным и бесповоротным. А основной вопрос попрежнему оставался нерешенным: как быть с Эссексом и с самим собой? Не разрешился он и к семи часам вечера, когда Мак-Грегор вместе с Джоном и Джейн Асквит входил в вестибюль отеля «Савой».

Джона Асквита немедленно подхватили двое из гостей, и он помчался вперед, а Джейн и Мак-Грегор шли за ним по просторному вестибюлю и широким коридорам. Как только они вошли в большой зал, где собрались делегаты ООН, Асквит исчез в толпе, и Джейн сказала Мак-Грегору: – Айвр, можно я возьму вас под руку? Не люблю чувствовать себя без опоры на таких сборищах.

Мак-Грегор догадывался, что Джейн Асквит сделала это, чтобы придать ему бодрости. Он в этом не нуждался, но все-таки ему приятно было чувствовать на своей руке ласковое прикосновение ее пальцев. Они подошли к незнакомому им хозяину, раскланялись с ним и, пробравшись сквозь толпу громко разговаривающих мужчин и женщин, направились к высоким окнам, за которыми в вечернем мраке текла черная Темза. Такое множество людей подходило здороваться с Джейн Асквит, что Мак-Грегор был ей благодарен за то, что она прямо прошла в дальний угол и скромно уселась на подоконник. – А вы прислонитесь к косяку и стойте возле меня, – сказала сна. – Единственное спасение от Джона на таких приемах это прижаться к стене и не трогаться с места. Не то он будет окликать вас со всех концов зала и тащить к вам всех по очереди, а я не хочу, чтобы он вас смущал.

– Теперь он уже не может меня смутить. – Мак-Грегор невольно улыбнулся, глядя на крупную голову Асквита, мелькавшую на другом конце зала. Никогда еще ни один человек не внушал ему столь глубокой симпатии. – Он всегда остается самим собой, правда? – сказал он.

– Только не учитесь у него сварливости, – предостерегла Джейн, но ее улыбающиеся глаза говорили обратное; они одобряли все, что делал Асквит, и поощряли Мак-Грегора следовать его примеру.

Больше разговаривать им не пришлось. Не успели они расположиться у окна, как им подали коктейли и сендвичи с анчоусами, а Джейн Асквит немедленно стали осаждать изъявлениями дружбы и любезностями. Она знакомила Мак-Грегора со всеми, но тот и не попытался разобраться в этом потоке имен и лиц, а в бессвязную светскую болтовню Джейн его не втягивала. Мак-Грегор стоял молча, прислонясь спиной к стене; он не тяготился своим одиночеством и с любопытством наблюдал, как выглядит в часы досуга весь этот мир официальных лиц, занятых созданием такой жизненно важной организации. Кое-кого он узнавал: тут были члены делегаций, их помощники, сотрудники, чиновники, советники. Все эти люди отличались изысканными манерами, каков бы ни был их возраст и на каком бы языке они ни говорили. Женщины держались приветливо и дружелюбно, ровно настолько, насколько полагалось. Самым неотесанным человеком в зале был Асквит. Время от времени его голос покрывал шум и говор толпы, и тогда Джейн Асквит слегка поднимала брови и смотрела на Мак-Грегора, дожидаясь, чтобы он встретился с ней глазами. Приятно и спокойно было возле Джейн Асквит, но ее муж то и дело вторгался в этот мир тишины и покоя, подводя к ним людей, которым, по его мнению, следовало послушать, что Мак-Грегор имеет сказать об Иранском Азербайджане.

Началось с приземистого седеющего человека, по фамилии Мэрфи, которого Джон Асквит отрекомендовал как австралийского посла, путешествующего по Западной Европе.

– Австралия, – сказал Асквит, подмигивая Мак-Грегору, – теперь член Совета безопасности; более того, представитель Австралии мистер Мэйкин сейчас председательствует в Совете безопасности. Поэтому мистер Мэрфи, хотя сам и не делегат, – особа весьма значительная, и ему, конечно, очень интересно получить информацию об Азербайджане из первых рук.

Мистер Мэрфи был слегка навеселе, и замечание Асквита о том, что он известен в Австралии, как деятель профсоюза шляпников, явно не удовлетворило его. Он тут же сообщил Мак-Грегору, что из рядового члена союза он сумел превратиться в хозяина шляпной фабрики, на которой работают двести мужчин и женщин, а сверх того занимает видную должность в лейбористской партии Австралии. После того как все это было уточнено и Асквит отошел от них, мистер Мэрфи спросил Мак-Грегора, что это за история с Азербайджаном.

Однако, не дав Мак-Грегору ответить, он тут же заговорил сам: – Это все проделки русских. Мы должны разбить их. Я социалист, и я говорю вам, что первым делом надо истребить красных. Конечно, этим займутся Англия и Америка, но мы все должны приложить к этому руку. Вся эта затея с ООН и гроша ломаного не стоит, если малые страны не будут иметь там голоса, а мы представляем малые страны. Иран – малая страна, и мы позаботимся о том, чтобы его права были соблюдены. Если Англия выдохлась, то Австралия может занять ее место, и мы доведем это дело с Азербайджаном до конца, можете не сомневаться. Все это устроили русские.

– Если бы вы знали историю Иранского Азербайджана… – начал Мак-Грегор.

– Книг по истории я не читаю, – сказал мистер Мэрфи. – Вообще никогда ничего не читаю. Я и так все понимаю, и ничего мне читать не надо, чтобы знать, чего хотят русские.

– Вы дурак, – спокойно сказал Мак-Грегор, показав себя достойным учеником Асквита. – Дурак и неуч.

Рот мистера Мэрфи на секунду открылся, и его не утомленные чтением глазки впились в лицо Мак-Грегора, ища шутливой улыбки. Не обнаружив ее, мистер Мэрфи выставил свой квадратный подбородок. – Послушайте, – сказал он, – этого я не потерплю. Как вас зовут и кто вы такой?

– Моя фамилия – Мак-Грегор.

– Я доведу об этом до сведения Форейн оффис. Я не позволю, чтобы всякая…

– Отстаньте, – сказал Мак-Грегор и вдруг увидал входящих в залу Кэтрин и Эссекса.

Кэтрин была в красном платье; жемчужная пряжка придерживала на затылке ее гладко зачесанные волосы. К ней тотчас подошла какая-то дама и стала пожимать ей обе руки, потом какой-то молодой человек поцеловался с ней, а лорд Эссекс стоял рядом, сияя улыбкой, очень представительный в сером костюме, голубой рубашке и вязаном галстуке. Все это плюс Асквит, который приволок нового дипломата, чтобы тот послушал про Азербайджан, совсем доканало Мак-Грегора. Асквит без церемоний оттолкнул мистера Мэрфи и познакомил Мак-Грегора с иностранцем во фраке, отрекомендовав его как представителя одной из стран, входящих в ООН. Иностранец с тем же успехом мог быть представителем Патагонии – Мак-Грегор едва слушал, что ему говорят. Асквит исчез немедленно, как только иностранец открыл рот; впрочем, иностранца интересовал не Азербайджан, а Кэтрин и Эссекс.

– Вот идет ваш лорд Эссекс, – сказал он. – Нет второго такого дипломата. Только англичанин может быть таким блестящим дипломатом. Конечно, и среди французов попадаются способные люди, но в современной Франции их таланту негде развернуться. Коммунисты не любят дипломатии, а Франция быстро идет к коммунизму. Еще одна страна, умирающая среди своих развалин! Не хватило силы и выдержки в 1939 году. Кто эта красивая женщина с лордом Эссексом?

– Мисс Кэтрин Клайв, – ответил Мак-Грегор.

– Вы с ней знакомы?

– Очень хорошо.

– Представьте меня, – попросил делегат.

– А вы пойдите и представьтесь сами. Она будет в восторге.

Делегат весело засмеялся. – А кто эта очаровательная дама, которая беседует с арабом? Вероятно, леди Сибил, а может быть, миссис Хомер Дюпон?

– Не знаю.

– Вот идет Роуленд Смит, – продолжал делегат. – Замечательный старик. Я как раз читаю его мемуары о подавлении Каунпурского мятежа. Что вы хотели сказать об Азербайджане? Вы там были?

– Да. – Мак-Грегор посмотрел на своего собеседника, на его галстук бабочкой, чисто выбритое лицо, массивные золотые кольца на белых холеных руках. Что бы он ни сказал, этот человек все обратит в пошлость и общее место.

– Мы уладим это дело в два счета, – сказал делегат. – Эссекс положит русских на обе лопатки. Да и вообще нам обеспечены две трети голосов и в Совете безопасности и в Генеральной ассамблее. Правда, русские могут воспользоваться своим правом вето. Просто несчастье это вето.

Один за другим подходили еще дипломаты. Асквит приводил их, оставлял, приводил новых – все для того, чтобы эти влиятельные люди послушали про Азербайджан. Среди прочих был и один молодой американец, занимавший ответственный пост. Как большинство американцев, он считал, что каждый англичанин с умным и серьезным лицом – очень важная особа. Поэтому он разговаривал с Мак-Грегором доверчиво, как с коллегой, тем более, что уже слышал о нем. – Я целый день читал доклад, который нам прислал Эссекс, – сказал он. – Надо вам отдать справедливость, хорошо вы там поработали в Иране. Я не вполне согласен с резюме насчет ваших священных интересов на Среднем Востоке, – засмеялся он, – но, я думаю, Вашингтон сейчас не станет к этому придираться. Вероятно, в докладе Эссекса много вашего материала?

– Нет, – ответил Мак-Грегор. – Там ничего моего нет.

– А в чем же выразилось ваше участие?

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор. Не станет же он все объяснять этому американцу и вступать с ним в спор. Американец не настаивал и заговорил о том, что занимало всех и каждого в зале: кто будет избран генеральным секретарем Организации Объединенных наций. Одно время казалось, что изберут канадца Пирсона, но русское меньшинство возражает. Это очень жаль, потому что Пирсон, будучи канадцем, – идеальный кандидат и для Англии и для Америки. Американец добавил, что он лично стоит за представителя Перу: очень толковый человек, и его избрание никому бы не давало преимущества. Решительно никому. А что думает Мак-Грегор? Мак-Грегор во всем поддакивал американцу и не мешал ему разглагольствовать, пока Асквит не заменил американца худощавым сдержанным французом, по фамилии Данжу. Француз говорил вежливо и спокойно.

– Я слышал, что вы сопровождали лорда Эссекса и Иран.

– Да.

– Мы, разумеется, с нетерпением ожидаем, что лорд Эссекс скажет об Азербайджане. В Иране создалось сложное положение, и он может внести в него некоторую ясность. Я не согласен с теми из наших коллег, которые слишком спешат с выводами. Просто глупо винить русских во всех бедах на свете, и это бросает тень на наши намерения. Тем не менее, если русские действительно вмешиваются в дела Ирана, нужно уличить их в этом. Вы согласны?

– Да, – сказал Мак-Грегор, – но на чье свидетельство должны мы полагаться?

– Лорд Эссекс – честный человек. Я не сомневаюсь в точности и неопровержимости его выводов, и, разумеется, наша позиция в ООН будет всецело зависеть от его свидетельства. Я с нетерпением жду, что он скажет.

Мак-Грегор подумал, что с этим французом еще можно разговаривать, но пришлось бы начинать слишком издалека, а вступать в мелкие споры не имеет смысла – ни с ним, ни с кем бы то ни было в этом зале. Здесь для этого не время и не место. Все равно, ему никого не удастся убедить – и потому лучше уж молчать. На все вопросы он отвечал вежливо и уклончиво, и даже когда кто-нибудь рассуждал об Азербайджане разумно, Мак-Грегор старался переменить разговор; все решили, что этот молодой англичанин с рассеянным взглядом и плотно сжатыми губами – весьма скучный и косноязычный собеседник, который к тому же явно чувствует себя не на месте и потому огрызается на каждое слово. Беседа с ним никому не доставляла удовольствия, и все при первом удобном случае отходили от него.

Исключение мог бы составить только грек Лерос, которого Асквит представил как своего старого друга. Асквит сказал, что хотя Лерос и не официальный представитель Греции в ООН, но связан с греческой делегацией, и поэтому Мак-Грегор должен с ним познакомиться. Они отлично столкуются друг с другом, потому что в греческом и иранском вопросах очень много сходного. Асквит тут же удалился, предоставив им самим начать разговор, но из этого ничего хорошего не вышло. С первых же слов Мак-Грегору пришлось сознаться, что он почти ничего не знает о Греции – ни об английских войсках, оккупировавших Грецию, ни о путанице в ООН по вопросу о Греции.

– Об этом должен знать каждый англичанин, – взволнованно сказал Лерос. – Английские войска находятся у нас в Греции, так же как русские – в Иране, но это никого здесь не беспокоит. Правда, русские требуют, чтобы Совет безопасности обсудил вопрос о присутствии английских войск в Греции, но это ни к чему не приведет. Никто не поддержит жалобу, если она будет исходить от русских. Почему ваши лейбористы в парламенте не поставят вопрос об английских войсках в Греции? Если их так тревожит Иран, почему бы им не побеспокоиться хоть немного о Греции? Или они хотят, чтобы английские войска оставались там на веки вечные? Хотят превратить нас в английскую колонию? Ваше Форейн оффис уже сейчас обращается с нами так, как оно не посмело бы обращаться с вашими доминионами. Один из наших делегатов в Организации Объединенных наций попробовал было поставить вопрос об английских войсках в Греции перед Советом безопасности – и где он теперь? Вернулся в Грецию! Маленький нажим со стороны Форейн оффис – и готово, он уже отозван. Повидимому, весь мир так занят вопросом о русских в Иране, что английские солдаты преспокойно могут оставаться в Греции до скончания века. Чем Греция хуже Ирана?

– Думаю, ничем, – сказал Мак-Грегор.

– А нам не позволяют бороться. Не только делегат, о котором я говорил, уехал. Сам министр иностранных дел вернулся в Афины и подает в отставку, потому что премьер не хочет требовать вывода английских войск. Меня тоже отзовут. Каждый, кто противится английской политике в Греции, будет снят с должности марионетками вашего Форейн оффис. Почему ваши лейбористы в парламенте не протестуют против этого? Почему они думают только об Иране? Пусть они добиваются вывода русских войск из Ирана, но пусть уведут собственные войска из Греции! Разве это не позор?

Мак-Грегор и с этим согласился. Он так мало знал о положении в Греции, что ему не совсем ясно было, чем вызвано негодование Лероса, а говорить с ним об Азербайджане не имело смысла. Лерос был слишком занят собственными заботами. Может быть, Лерос и прав относительно Греции, но ведь главный спор идет об Иране. Мак-Грегор не мог проникнуться сочувствием к Греции, и Лерос пошел искать сочувствия у кого-нибудь другого, а Мак-Грегор остался ждать очередного собеседника.

Мак-Грегору казалось, что из всех людей, толкавшихся в зале, только одна Кэтрин не перемолвилась с ним ни словом, и когда она, наконец, подошла к нему, то сделала это явно по настоянию Асквита. Мак-Грегор уже целый час следил за Кэтрин, и все это время ее осаждали полчища молодых людей и галантных старичков. Она, вероятно, видела Мак-Грегора, но притворялась, что не замечает его. Даже и сейчас она подошла прямо к Джейн Асквит и стала разговаривать с ней, не глядя на Мак-Грегора, и обернулась только тогда, когда Асквит тронул ее за плечо.

– Довольно вам болтать с Джейн, – сказал он, – здесь Мак-Грегор.

– Вижу. – Она в упор посмотрела на Мак-Грегора. – Что вы здесь делаете?

– Я привел его повидаться с вами, – сердито сказал Асквит.

– Вы привели его, чтобы он поговорил со всеми делегатами ООН, которых вы тащили к нему за шиворот через весь зал, – сказала Кэтрин. – Зачем вам это понадобилось?

– Тише, тише, – сказала Джейн Асквит, – не надо семейных сцен. Айвр пришел потому, что ему так захотелось, и потому, что у него были свои причины.

– Какие причины? – спросила Кэтрин, глядя на Мак-Грегора.

– Почему вы разговариваете с ним таким тоном? – возмутился Асквит.

– Уйдите, – сказала ему Кэтрин.

– Идем, Джейн, – обратился Асквит к жене, но та была занята делегатом одной из славянских стран, который, поцеловав ей руку, начал что-то рассказывать по-французски. Асквит, пожав плечами, отошел от них, и Мак-Грегор видел, как он остановился невдалеке, сердито теребя свой длинный ус.

– Почему вы не отпустите себе такие усы, как у Джона? – сказала Кэтрин Мак-Грегору. – Тогда вы могли бы теребить их, вместо того чтобы делать каменное лицо.

Мак-Грегор чувствовал облегчение и понимал, откуда оно взялось: уж слишком бессмысленно было все вокруг него. Не он, а Кэтрин нервничала. Лицо ее было бледно, по-английски замкнуто и бесстрастно, а глаза казались больше обычного. Маленькие брильянтовые серьги были почти незаметны и только изредка вспыхивали, когда на них падал свет. Они еще сильнее подчеркивали жесткое выражение ее глаз.

– Вы плохо выглядите, – с вызовом сказал Мак-Грегор.

Кэтрин пропустила его замечание мимо ушей.

– Что вы тут делали? – спросила она. – Убеждали все Объединенные нации по очереди?

– Я старался, по вашему же совету, быть умным и рассудительным.

– А это вам не слишком трудно? У вас такой разочарованный вид. Неужели так-таки никого и не убедили?

– Вы опять такая? – спросил он.

– Какая «такая», позвольте узнать?

– Вы иногда действуете мне на нервы, вот как сейчас.

– Не говорите дерзостей, – почти грубо сказала она.

Мак-Грегор взял себя в руки. – Если бы вы раз навсегда решили, кто вы, у меня бы хватило терпения приноровиться к вам.

– Вот как? – она гневно посмотрела ему в лицо. – А вы? Вы решили, какой вы? Вы сразились с кем-нибудь ради вашего Азербайджана? Подняли голос протеста?

– Я не намерен поступать опрометчиво…

– Оно и видно. – Она презрительно усмехнулась. – В Иране вы готовы были к бою. Что же вы, вступили в бой?

– Нет, – сказал он с излишней запальчивостью, – нет!

– Тогда вы просто теряете здесь время. Как же вы смеете упрекать меня?

– Я вас ни в чем не упрекаю, – сказал он. – Я только хочу понять, кто вы в данную минуту.

– Считайте меня кем хотите, и ну вас к чорту. Если вы ни на что не можете решиться, возвращайтесь в Иран, там вам и место. А здесь вы пропадете, как всякая мелюзга, если не сумеете найти себя и стать человеком.

– Не читайте мне наставлений, – сказал он. – Еще неизвестно, кто из нас двоих больше грешен.

– Это не ответ. – Она в упор посмотрела на него. – Вы палец о палец не ударили с тех пор, как вернулись, и вы хотите уклониться от решения. Я это знаю. Вы потихоньку уползаете в свой маленький, замкнутый мирок. Это отвратительно! Отвратительно! – крикнула она. – Хуже выбора вы сделать не могли.

– И ваш не лучше. – Он кивнул на переполненный зал.

– Вы можете предложить мне что-нибудь взамен?

– Нет, – сказал он. – Это именно то, что вам нужно.

– Вы глупы, – сказала она.

– А вы неисправимы.

– Тогда уезжайте. Возвращайтесь в Иран.

– Слушаюсь.

Она стиснула зубы и, сердито тряхнув головой, отошла от него.

Мак-Грегор сам не понимал, как это вышло, что поддразнивание Кэтрин превратилось в серьезное обвинение, а он утратил спокойствие и дал волю своему гневу. Но случилось непоправимое, – так, по крайней мере, было написано у Мак-Грегора на лице. Асквит немедленно приволок к нему еще одного собеседника. – Это востоковед, – сказал Асквит, – иранский ученый. Вы ведь свободно владеете персидским языком. Побеседуйте с ним. Он говорит, что все знает про Иран.

– Далеко не все, – осторожно поправил Асквита иранский ученый.

Асквит немедленно исчез, а делегат заговорил с Мак-Грегором по-персидски, цитируя всем известные загадки Акел-хана и называя их божественными, возвышенными, вдохновенными; при этом он так шевелил пальцами и причмокивал губами, что Мак-Грегора чуть не стошнило, хотя, погруженный в свои мысли, он почти не слушал. Его упорное молчание было столь красноречиво, что иранский ученый отвернулся от него и вступил в беседу со стоявшим неподалеку арабом. И снова Джон Асквит, расталкивая толпу, шел к Мак-Грегору, на этот раз в сопровождении Эссекса.

– Хэлло, Мак! – весело приветствовал Эссекс Мак-Грегора, крепко пожимая ему руку. – Рад вас видеть! Где это вы пропадаете?

– В департаменте по делам Индии. – Мак-Грегору пришлось повысить голос, чтобы перекричать дипломатический гомон вокруг них.

– Так, так. Мне нужно поговорить с вами. Может быть, вы зайдете ко мне завтра утром, скажем, в четверть двенадцатого?

– А зачем? – спросил Мак-Грегор.

– Ну, знаете, здесь, пожалуй, не место об этом распространяться. – Эссекс усмехнулся. – Но вкратце могу сказать. Я просил, чтобы вас перевели в отдел политической разведки Форейн оффис, и, кажется, дело выйдет. Штатное место и все, что к нему полагается.

– Ого! – сказал Асквит.

Эссекс даже не взглянул на Асквита. – Я прочел ваш доклад, Мак-Грегор. Он-то и убедил меня. Если человек может писать такие доклады, его место в Форейн оффис. Конечно, в докладе много сумасбродства, предвзятости, молодого задора, но у вас есть огонек, друг мой. Есть огонек. Так и я начинал. Вам придется еще поработать, чтобы понять, что нам нужно и чего не нужно, но вы будете при мне, и я вас обучу в два счета. Приходите пораньше утром, мы с вами потолкуем, а потом позавтракаем вместе с Кэти и Джоном, если они свободны. Это будет завтрак в вашу честь. И вот что еще, Мак-Грегор. Вы поосторожней с вашим докладом. Смотрите, чтобы он не попал в неподходящие руки. Кругом достаточно подлецов, которые могут использовать его против вас. – Эссекс повернулся к Мак-Грегору спиной и, наклонившись к Джейн Асквит, заговорил с ней, потом уселся подле нее на подоконник. Мак-Грегор остался с глазу на глаз с Асквитом.

– До чего мило! – сказал Асквит, прищурив один глаз.

– Да. Вот как меня ценят. – Мак-Грегору не хотелось говорить, и Асквит постоял возле него, такой же молчаливый и расстроенный, как сам Мак-Грегор. У обоих был несколько обиженный вид. Мак-Грегору здесь больше нечего было делать, и он уже хотел уходить, как вдруг его окликнул спокойный уверенный голос.

– Мистер Мак-Грегор! Может быть, вы меня помните по переговорам в Москве между лордом Эссексом и господином Молотовым?

– Сушков! – воскликнул Мак-Грегор. – Что вы здесь делаете?

Они пожали друг другу руки. – Я здесь с нашей делегацией в ООН. – Увидев широкое смуглое лицо Сушкова и его коренастую фигуру, Мак-Грегор на мгновение почувствовал себя в здоровом и разумном мире. – Как вы поживаете?

– Спасибо, хорошо, – ответил Мак-Грегор.

Сушков поздоровался с Асквитом по-английски. Говорил он медленно, и Асквит перебивал его, бормоча что-то по-русски.

– Почему мистер Молотов не приехал в Лондон? – спросил Асквит. – Мы предполагали, что он будет возглавлять вашу делегацию. Мы очень разочарованы тем, что его нет.

– Когда приехал господин Громыко, – сказал Сушков, – ваши газеты писали, что мы выказываем пренебрежение к ООН тем, что не послали господина Вышинского. А Вышинский задержался тогда в Румынии. Теперь, когда Вышинский здесь, ваша пресса спрашивает, почему мы не прислали господина Молотова. – Сушков развел руками. – Как же нам угодить на вас?

– Вы слишком много внимания уделяете нашей прессе, – сказал Асквит.

– А зачем ваши газеты постоянно обвиняют нас в том, чего мы не делали? Теперь они кричат о нашей огромной армии, а мы проводим демобилизацию быстрее, чем Америка и Англия. Сегодня они сообщают, что мы стягиваем свои войска к Австрии и требуем военных баз в Исландии. Зачем это? Почему они пишут такую заведомую ложь?

– Если вы пробудете здесь подольше, вы привыкнете к нашим газетам, – сказал Асквит. – Пусть это вас не тревожит. Вы первый раз в Лондоне?

– Да.

– Вы здесь в качестве специалиста по Иранскому Азербайджану? – спросил Мак-Грегор.

– Я консультант, – поправил Сушков. – А вы, мистер Мак-Грегор?

– Я никто, – коротко ответил Мак-Грегор, уклоняясь от дальнейших объяснений.

Сушков удивился. – Я думал, что после вашей поездки в Азербайджан вам и книги в руки. Мне хотелось бы расспросить вас про Азербайджан, узнать, что вы там видели и к каким выводам пришли.

Мак-Грегору не хотелось сейчас говорить об Азербайджане даже с Сушковым. – Я пришел к тем выводам, которые вы мне предсказывали.

– И вы не входите в вашу делегацию в ООН?

– Нет. Я предпочитаю оставаться в стороне, – сказал Мак-Грегор. – А вам предстоит бой. Что русские думают о наших фокусах?

Сушков засмеялся. – У нас есть чувство юмора, – сказал он.

– Оно вам понадобится.

– Не больше, чем нашим английским друзьям, – с лукавой улыбкой сказал Сушков. – Времена меняются.

– Вы оптимист, – сказал Асквит.

– А вы всегда слишком мрачны, мистер Асквит, – сказал Сушков.

– Совершенно верно, – подтвердил Асквит.

Сушков сказал Мак-Грегору, что надеется как-нибудь побеседовать с ним, и распрощался так же вежливо и степенно, как и поздоровался; затем он направился к вошедшему в это время в зал советскому послу и стал рядом с ним, образуя как бы левый фланг отряда – советского отряда.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал Мак-Грегор. Он попрощался с Джейн Асквит и стал пробираться к выходу.

– Дайте мне знать о своих планах. – Асквит проталкивался в толпе вместе с Мак-Грегором, не обращая внимания на тех, кто окликал его.

– О каких планах? – спросил Мак-Грегор.

– Сам не знаю. Но все-таки известите меня.

– Хорошо. – Мак-Грегор прошел позади Кэтрин, словно не замечая ее и не замеченный ею.

– Я вам друг, Мак-Грегор. Я должен знать, что с вами будет. Очень жалею, что почти ничем не могу вам помочь, но вы сами видите – я в пасти льва.

Мак-Грегор находил, что Асквит преувеличивает. В сравнительно безлюдном коридоре Асквит долго жал Мак-Грегору руку. Мак-Грегору это не понравилось, и он рад был выйти на Стрэнд, где были такси, автобусы и обыкновенные, ничем не примечательные прохожие на тротуарах.

Ему нужно было ощущение простора и собранности, которое мог дать ему Лондон, и он медленно прошел по пустынным улицам от Ковент Гардена до Лейстер-сквера и Пикадилли. Он никогда не любил Пикадилли и торопливо миновал ее, думая о том, когда же американская военная полиция в своих белых касках, наконец, уберется во-свояси. Пикадилли кончилась, и Мак-Грегор, забыв про американцев, не спеша зашагал по Мэйфер, вышел к Гайд-парку, обошел его кругом и, чтобы освободиться от мучительных мыслей, постарался сосредоточить свое внимание на этом парке, который он очень любил. Даже памятник принцу-консорту Альберту, великому продолжателю династии, уже не казался ему смешным.

Именно здесь, возле этого памятника, даже не имея намерения принять решение, Мак-Грегор внезапно понял, что он должен сделать. Не много надежных путей для публичного выступления было открыто перед ним. Он выбрал тот, который представлялся ему самым разумным. В гостиной пансиона миссис Берри он сел за стол, положил несколько листков писчей бумаги на зеленую скатерть с бахромой и написал письмо в «Таймс».

«Уважаемый сэр! Принимая во внимание повышенный интерес, вызываемый в настоящее время политическими событиями в Иране, разрешите мне поделиться наблюдениями, которые мне удалось сделать, сопровождая в Иран лорда Эссекса.

Во-первых, борьба Иранского Азербайджана за некоторую автономию и самоуправление – вполне самостоятельное движение, возникшее в самом Иранском Азербайджане. Исторические факты и нынешнее положение доказывают, что Азербайджан всегда боролся и борется за свержение феодальных порядков, навязанных ему (и всему остальному Ирану) продажными правительствами Ирана.

Во-вторых, степень русского вмешательства, по всей видимости, ничтожна. За время нашего путешествия мы почти не видели русских войск, а в Курдистане не видели совсем. Во главе азербайджанского правительства стоят не русские, а азербайджанцы, и, за исключением отдельных частностей, их цель сводится к восстановлению хозяйства Азербайджана, улучшению условий жизни и экономическим преобразованиям. Если и можно говорить о некотором русском влиянии, то лишь о косвенном, и, во всяком случае, оно меньше, чем наше собственное влияние в Иране, которое мы оказываем путем прямого нажима на министров и политические партии, контроля над государственными финансами и мелкого подкупа.

Теперь о независимости курдов. Курды требуют независимости, но не такой, какую им даст правительство Великобритании, а осуществленной их собственными силами. Так же как и азербайджанцы, курды добиваются подлинной автономии и, более того, права на самоопределение. Задуманный нами план – прибрать их к рукам и использовать в целях сохранения политического равновесия на Среднем Востоке – ставит под сомнение честность наших намерений и наносит прямой удар всем принципам морали.

Преданный вам А. Э. Мак-Грегор».

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

День передышки между написанием письма и последовавшими за этими событиями Мак-Грегор провел в приятном сознании, что поступил правильно. Он думал только о себе и своем поступке, и потому ему не пришло в голову пойти в этот день к Эссексу. Было ясно, что теперь придется распроститься и с Эссексом и с департаментом по делам Индии и что-то решать относительно своего будущего; но Мак-Грегор считал, что его решения никого не могут серьезно заинтересовать, кроме разве Кэтрин, а Кэтрин почти совсем ушла из его жизни. Однако именно под влиянием мыслей о ней он в этот день решил побывать в музее Виктории и Альберта. Он осмотрел два зала. В одном из них была представлена скульптура Ренессанса, которая Мак-Грегору не понравилась. Он был убежденный иконоборец, и что бы там ни утверждали знатоки искусства, и даже Кэтрин, ему это художественное идолопоклонство не внушало доверия. Гораздо лучше он себя чувствовал в длинном проходном зале, где были собраны образцы средневековых металлических изделий Италии, Германии, Франции, Испании и прочих стран тогдашнего цивилизованного мира. В рисунке он знал толк, а так как здесь техника была продолжением рисунка, он искренно любовался узорами металлических кружев. Впрочем, тут еще примешивалось бессознательное желание противоречить Кэтрин – ведь она непременно назвала бы эти экспонаты скучными, а его самого несносным. Поэтому Мак-Грегор особенно долго задержался в этом зале.

Остаток дня он провел, не тревожа себя мыслями о департаменте. Он написал матери в Кент и рано улегся спать. Его разбудил среди ночи настойчивый стук в дверь. Это была миссис Берри; сердитым шопотом она сообщила ему в замочную скважину, что, несмотря на поздний час, его спрашивают трое джентльменов. Он спросил, что это за джентльмены, но миссис Берри уже исчезла. Мак-Грегор надел халат, сунул ноги в ночные туфли, пригладил рукой волосы и спустился в зеленую гостиную миссис Берри. Не успел он войти, как ему в лицо ударил ослепительный свет, и в следующее мгновение он увидел троих мужчин, один из которых держал в руках фотоаппарат. Снова вспыхнул свет, и Мак-Грегор поспешно заслонил лицо рукой.

– Вы – тот Мак-Грегор, который написал вот это? – спросил один из мужчин.

– Что «это»?

– Вот первый выпуск «Таймс». – Репортер протянул ему газету, сложенную так, что видно было его письмо и подпись: А. Э. Мак-Грегор.

– А кто вы такие? – спросил он.

Они назвали свои газеты и телеграфные агентства и пожаловались, что разыскивают его уже несколько часов. В их тоне звучало возмущение.

– Что вам нужно? – спросил он.

– Мы хотели бы, чтобы вы высказались на эту тему поподробнее, – ответили они.

– То есть как? – У Мак-Грегора даже сон прошел от удивления.

– Поскольку здесь имеется весьма сенсационное опровержение выводов лорда Эссекса, мы просим вас сказать что-нибудь непосредственно об Эссексе. Всего две-три фразы.

– Ничего я не скажу.

– Разве ваше письмо не является прямым выпадом против лорда Эссекса?

– Конечно, нет!

– Но оно непременно будет так истолковано, – живо возразил репортер. – Это письмо сильно подгадит лорду Эссексу в Совете безопасности.

– Не знаю.

– А что говорит по этому поводу сам Эссекс? Вы ему показывали письмо?

Мак-Грегор отрицательно покачал головой, но в эту самую минуту в комнату вошли еще трое, остановились перед ним и молча принялись строчить в своих блокнотах. Появился также еще фотограф. То и дело прямо под носом у Мак-Грегора вспыхивали осветительные лампы, и со всех сторон на него продолжали сыпаться вопросы.

– В Форейн оффис вас уже вызывали?

– Нет.

– Вы подали в отставку?

– Нет.

– Вас уволили?

– Нет.

– Зачем вы написали это письмо: чтобы создать затруднения для английской политики в Иране или чтобы навлечь неприятности на Эссекса?

– Что за нелепый вопрос? – сказал Мак-Грегор.

– Разве вам неизвестно, что государственным служащим не полагается высказываться на подобные темы, тем более в печати?

– Я не государственный служащий, – сказал Мак-Грегор.

– А кто же вы?

– Я не государственный служащий, – повторил Мак-Грегор.

– Кто-нибудь посоветовал вам выступить с этим письмом?

– Нет.

Мак-Грегор стал потихоньку отступать к двери, заверяя, что больше он ничего сказать не может.

– Вы намерены подать в отставку?

– Это мое личное дело, – сказал Мак-Грегор.

В комнате набралась уже целая толпа репортеров и фотографов. Мак-Грегор, стараясь перекричать шум, заявил, что время позднее и он просит извинить его.

– Минуточку, мистер Мак-Грегор, – сказал один репортер. – Ведь это очень важное дело.

– Вы преувеличиваете его важность, – сказал Мак-Грегор, продолжая пятиться к двери.

– Ошибаетесь. Мы хотим спросить вас о России, мистер Мак-Грегор.

– Мне о России ничего не известно, – сказал Мак-Грегор.

– Не находите ли вы, что Россия ведет себя в Иране агрессивно?

– Нет, не нахожу.

– Что Россия использует Иранский Азербайджан для того, чтобы добиться нефтяных концессий?

– Нет.

– Что Россия начинает кампанию, направленную против Британской империи?

– И этого тоже не нахожу.

– Вы коммунист, Мак-Грегор?

– Боже меня избави!

– Вы являетесь противником внешней политики мистера Бевина?

– На такие вопросы я отвечать не могу.

– Вы настроены сочувственно к русским?

– Послушайте, – сказал Мак-Грегор, – не пора ли прекратить этот галдеж?

Он уже был у самой лестницы, но один из фотографов успел забраться несколькими ступеньками выше и снял его в тот момент, когда он поднял руку, чтобы заслониться. Другие выстроились сзади и усердно защелкали аппаратами, запечатлевая, как он бежит вверх по лестнице – нечесанный, небритый, в развевающемся халате, в шлепающих туфлях. Вбежав к себе в комнату, Мак-Грегор торопливо захлопнул дверь и выругался вполголоса. Трясущимися руками он запер окно и тут же вздрогнул: в дверь снова постучали.

– Кто там? – крикнул он.

– Мистер Мак-Грегор! – послышался голос миссис Берри. – А что же все эти люди внизу? Ведь уже первый час ночи!

– Скажите им, пусть убираются, – ответил он.

– Все? Там один говорит, что он ваш знакомый. Американец какой-то.

– Всех гоните, миссис Берри.

– Ладно, – отозвалась она.

Мак-Грегор провел беспокойную ночь в ожидании утренних газет. Он никогда раньше не имел дела с газетами и потому не знал, к чему тут надо быть готовым. Как и большинство рядовых читателей газет, он привык принимать за чистую монету все, что в них печаталось; если что-нибудь и внушало ему недоверие, он обычно говорил себе, что без преувеличений ни одна газета не обходится, и принимал это как неизбежное зло. Он множество раз обнаруживал неточности в газетных отчетах, особенно за время своей работы в департаменте по делам Индии, но после минутной вспышки возмущения продолжал изо дня в день читать их, не задаваясь всерьез вопросом о том, зачем и в какой мере искажается истина на газетных столбцах. Если не считать этих коротких вспышек, он никогда особенно и не задумывался над тем освещением, которое получают в газетах факты действительной жизни. Может быть, он и представлял себе, что назначение хорошей газеты – беспристрастно излагать факты и давать простор свободному обмену мнений, но на деле ему слишком часто приходилось видеть, как крупное историческое событие подавалось в виде забавного анекдота или служило лишь поводом к зубоскальству на тему о глупости одного лица или затруднениях другого, и это не оскорбляло и не тревожило его совести. Если бы кто-нибудь стал говорить ему о том огромном влиянии, которое газеты оказывают на судьбы мира, на формирование общественного мнения, он, вероятно, слушал бы с вежливым равнодушием. Газета – это газета, и только. Платишь за нее пенни, узнаешь, что сказал лорд Эссекс и что написали десятки безыменных репортеров, а потом, когда она тебе надоест, выбрасываешь ее в Темзу. Он делал известный отбор, предпочитая лондонскую «Таймс» другим ежедневным изданиям, но дальше этого не шел. Вместе с многими другими читателями он успел позабыть, как все без исключения лондонские газеты кричали о том, что Мюнхен и Чемберлен спасли Англию. Мак-Грегор никогда не сочувствовал Мюнхену и не мог простить тех, кто его оправдывал, но ни разу он не задумался критически над ролью, которую сыграли газеты в подготовке Мюнхена. В начале войны его раздражало крикливое бахвальство лондонских газет, собиравшихся одним прыжком перескочить линию Зигфрида, но и об этом он давно успел позабыть. Точно так же были позабыты ошибочные прогнозы по поводу Франции, Норвегии. Крита и устрашающий оптимизм первых сообщений из африканской пустыни. Казалось бы, на основе всего этого у него мог сложиться солидный читательский опыт, позволяющий судить о том, чего можно ждать от газет в вопросе об Эссексе, Азербайджане, России и ООН. Но Мак-Грегор продолжал относиться к газетам все с той же снисходительной терпимостью. Никаких сомнений относительно их целей, их направления, относительно того, кому они принадлежат и какую роль играют в жизни общества. Никаких недоуменных вопросов, только чуть скептическая снисходительность, которой, казалось, ничто не могло поколебать – разве лишь то серьезное испытание, которое сейчас выпало ему лично на долю.

Рано утром он спустился вниз и вытащил из почтового ящика все доставлявшиеся в дом газеты. При первом же взгляде его охватило тошнотворное чувство стыда. В самой большой утренней газете на первой полосе красовались четыре фотографии Мак-Грегора. На одной из них он был заснят в тот момент, когда, заспанный и небритый, входил в гостиную. Три остальные изображали отдельные моменты его бегства по лестнице. В тексте говорилось, что это мистер Мак-Грегор, тот самый, который отрицает вмешательство русских в дела Ирана. Тут же весьма остроумно описывалась комическая сцена в гостиной миссис Берри, и под каждым снимком была подпись, воспроизводившая одну из его кратких отрицательных реплик. Под последней фотографией, на которой видны были его голые пятки, торчащие из стоптанных туфель, стояло: «Боже меня избави!» Это был его ответ на вопрос, коммунист ли он.

Половину полосы занимало более серьезное сообщение под заголовком, набранным крупным шрифтом: «Английское правительство опровергает обвинения государственного чиновника». Настоящего опровержения в довольно пространном тексте не было, были только ссылки на «неофициальные авторитетные источники в лондонских дипломатических кругах», которые якобы «опровергают обвинения, содержащиеся в опубликованном газетой «Таймс» письме мистера А. Э. Мак-Грегора, сопровождавшего лорда Эссекса в Москву и в Иран в качестве его ближайшего сотрудника». Те же авторитетные источники утверждали, что суждения Мак-Грегора необоснованны и расходятся с общеизвестными фактами. По вопросу о вмешательстве русских в дела Ирана официальные инстанции от комментариев воздерживаются, но в хорошо осведомленных кругах существует мнение, что факты, сообщаемые Мак-Грегором, очень легко опровергнуть, поскольку лорд Эссекс намерен опубликовать имеющиеся в его распоряжении документы, которые, как говорят, содержат сенсационные доказательства незаконных действий России в Иране. Однако письмо Мак-Грегора осложнило положение лорда Эссекса на предстоящем заседании Совета безопасности, где будет разбираться иранский вопрос, и Форейн оффис придает весьма серьезное значение этому письму, создающему затруднения для английского делегата и ослабляющему позицию Англии. Лорд Эссекс пока не пожелал высказаться, но в близких к лорду Эссексу кругах намекают, что причиной письма Мак-Грегора послужило серьезное столкновение его с лордом Эссексом по совершенно постороннему поводу. В этих кругах высказывается предположение, что письмо не отражает подлинных взглядов Мак-Грегора на политическую ситуацию в Иране, а лишь является попыткой создать для лорда Эссекса трудности личного порядка. Повидимому, Мак-Грегору будут предъявлены серьезные обвинения со стороны департамента по делам Индии, а в Форейн оффис, по имеющимся сведениям, занимаются сейчас изучением личного дела Мак-Грегора. Дальнейшие события развернутся, вероятно, в течение дня.

Мак-Грегор положил газеты на место и нетвердым шагом поднялся к себе. Несколько минут он молча расхаживал по комнате, потом сел бриться холодной водой; он не хотел идти в ванную за горячей, из страха снова наткнуться на репортеров. Руки у него все еще тряслись, и лицо в зеркале выглядело каким-то странным – удивленным, чтобы не сказать больше. После бритья вид у Мак-Грегора стал лучше, но он два раза порезался бритвой; кроме того, в шкафу не нашлось чистой сорочки, а брюки явно нуждались в утюжке. За завтраком ему кусок не шел в горло. Окна его комнаты выходили во двор, так что нельзя было увидеть, что делается у подъезда. Он оделся, взял свое старое пальто и перчатки и медленно спустился с лестницы. В гостиной никого не было, но как только он приоткрыл парадную дверь, вспыхнули осветительные лампы и он увидел человек пять или шесть, расположившихся лагерем в палисаднике. Еще несколько поджидали в машинах у ворот. На Мак-Грегора снова напали с расспросами, и снова он отказался отвечать. Он прибавил шагу, репортеры не отставали, но он шмыгнул через дорогу, и проезжавшие автомобили преградили путь его преследователям.

В департаменте по делам Индии его ждал вызов к сэру Роуленду Смиту. Тихонький старичок, похожий на законоведа, сидел за столом красного дерева. Мак-Грегор очутился лицом к лицу с героем Джакобабада и деспотом, утопившим в крови четырнадцать восстаний сикхов.

– Мак-Грегор, – ласково сказал старичок. – Вы, вероятно, знаете, зачем я вас вызвал?

– Догадываюсь, – сказал Мак-Грегор.

– Вы написали это письмо?

– Да, сэр.

Сэр Роуленд чуть-чуть приподнял брови. – Довольно странный поступок, Мак-Грегор.

Мак-Грегор скрестил ноги, дожидаясь, что будет дальше.

– Вы также понимаете, вероятно, что поставили себя в очень тяжелое положение.

Мак-Грегор сложил руки на коленях. – Я пришел, чтобы вручить вам прошение об отставке.

– Это все не так просто, – веско произнес сэр Роуленд. – И я могу вас заверить, что ваша отставка не будет принята. Имеете вы что-нибудь сказать по поводу этого письма?

– Мне нечего говорить, – ответил Мак-Грегор.

– Должно же у вас быть какое-то объяснение.

– Письмо само себя объясняет.

– Этого недостаточно, – сказал сэр Роуленд, поглаживая свои ослепительно белые усы. – Вы как будто не принадлежите к типу людей озлобленных, Мак-Грегор. Или вы все же озлоблены чем-нибудь?

– Нет, сэр.

– Может быть, здесь замешаны ваши личные взаимоотношения с лордом Эссексом?

– Не совсем.

– В таком случае, может быть, вы это сделали по чьему-нибудь совету?

– Никто мне ничего не советовал.

– Непонятно, непонятно. – Сэр Роуленд встал, отодвинув свое кресло, и сделал нечто, чего никак нельзя было ожидать от такого выдержанного, невозмутимого человека: прошелся несколько раз взад и вперед по кабинету. – Я сейчас отправляюсь к заместителю министра, Мак-Грегор, и в ваших же интересах я хотел бы иметь возможность предложить ему какое-нибудь разумное объяснение. Желательно, чтобы его сочувствие было на вашей стороне; это вас не спасет, но это вам поможет. Так как же, Мак-Грегор?

– Я могу только повторить то, что было написано в письме, – сказал Мак-Грегор, но уже менее уверенно.

– Но зачем было писать об этих вещах в газету? Почему вы не написали мне?

– Я писал вам, – сказал Мак-Грегор, – в своем докладе.

– Что же, разве этого было недостаточно?

– Да, сэр, недостаточно.

– Но почему?

– Мой доклад положили под сукно, сэр.

– Это с каждым из нас случается, и это еще не оправдание для такого поступка, как ваш.

– Я не выставляю это в качестве оправдания или причины, – сказал Мак-Грегор.

– Тогда я отказываюсь понять ваши мотивы, – объявил сэр Роуленд. – Мне хотелось уладить эту часть вопроса, прежде чем принимать какие-нибудь дальнейшие решения, но я не услышал от вас ничего, что могло бы меня удовлетворить. Да, в сущности, теперь все это уже не в моих руках. Я уже не могу задать вам хорошую головомойку и предложить вернуться к вашим служебным обязанностям. Должен заметить, молодой человек, что самый факт выступления государственного чиновника в печати уже достаточно серьезен, но когда в этом выступлении он дискредитирует своего начальника, критикует политику английского правительства, ставит под угрозу успех дипломатической миссии и намекает, что его правительство применяет методы шантажа во взаимоотношениях с другим государством, – тогда это становится катастрофой. Что вас толкнуло на такой поступок? Вы состоите в какой-нибудь политической партии?

– Нет, сэр.

– Может быть, русские пытались повлиять на вас, когда вы были в Москве?

– Вы это серьезно спрашиваете? – возмущенно воскликнул Мак-Грегор.

– Я просто хочу найти причину столь странного поступка.

– Причина одна: мое личное убеждение, – сказал Мак-Грегор. – Никаких других причин нет.

– Вы так уверены в справедливости этого убеждения, Мак-Грегор? Так непоколебимо уверены?

– Да, я уверен.

– В таком случае, я тут действительно ничего не могу поделать. Раз вы так упорствуете в своем заблуждении, не стоит и пытаться вам помочь. Вы были превосходным работником, Мак-Грегор, добросовестным, усердным и не лишенным таланта. Вам было предложено сопутствовать лорду Эссексу ввиду вашего основательного знакомства с Ираном и знания языков. Перед вами открывалось прекрасное будущее, если бы только вы вдруг не потеряли голову. Насколько мне известно, лорд Эссекс уже договорился о том, чтобы вас перевели в Форейн оффис к нему или же в отдел политической разведки. Его рекомендация может несколько помочь делу, но вам, очевидно, придется давать объяснения в коллегии по делам государственных служащих. Прежде всего вы, конечно, должны взять назад свое письмо.

– Это невозможно, – сказал Мак-Грегор.

– Это не только возможно, но абсолютно необходимо, – твердо возразил сэр Роуленд. – Вы поставили под угрозу авторитет лорда Эссекса в Совете безопасности. Что же касается вашего личного положения, тут многое будет зависеть от заместителя министра и от дальнейшего хода событий. Советую вам сейчас же сесть и в письменной форме принести извинения лорду Эссексу, а также дать удовлетворительное объяснение своего поступка. Адресуйте непосредственно лорду Эссексу, а он уж урегулирует вопрос с прессой. И прошу вас пребывать в готовности, на случай если вы понадобитесь. Это все, Мак-Грегор.

Мак-Грегор встал, поклонился и вышел из кабинета.

Он вовсе не намерен был «пребывать в готовности». Он хорошо знал, как в армии держат людей «в готовности», пока у них не сдадут нервы и они не совершат какого-нибудь нарушения дисциплины, давая повод к выговору и наказанию. Метод весьма эффективный, и Мак-Грегор в своем нынешнем состоянии особенно это учитывал.

Мак-Грегор присел к столу и, не обращая внимания на любопытствующих соседей – молодых людей в полосатых брюках, – написал на имя сэра Роуленда Смита прошение об отставке. Он уже вручил эту бумагу секретарю, но тут дверь кабинета распахнулась, и сэр Роуленд Смит снова позвал его к себе.

– Пойдемте со мной, Мак-Грегор, – сказал сэр Роуленд. – Я только что беседовал по телефону с лордом Эссексом, и он выразил желание повидать вас. Я сейчас направляюсь к заместителю министра, так что нам по дороге. Кто знает, может быть, Эссекс придумал для вас какой-нибудь выход.

Молча шагать бок о бок с сэром Роулендом Смитом было не так уж тягостно. Они пошли не двором, а в обход, через Уайтхолл. Мак-Грегору нечего было сказать, а сэр Роуленд Смит вообще говорил только в тех случаях, когда это было необходимо. Они шли бодрым шагом, и когда поравнялись с Могилой неизвестного солдата, старик приподнял шляпу и кашлянул. Мак-Грегор был без шляпы, но тоже кашлянул; это у него вышло совершенно непроизвольно. Оба они лично друг против друга ничего не имели, но Мак-Грегор все время ощущал, что прикован к сэру Роуленду невидимой цепью и не может от него убежать. Это ощущение усилилось, когда они вошли в здание Форейн оффис. Мак-Грегор вдруг реально почувствовал всю тяжесть своих прегрешений, и тут началось самое страшное. В стенах Форейн оффис Мак-Грегору стало казаться, что его письмо в «Таймс» было ошибкой, ужасной, трагической ошибкой.

Он молча и даже как бы неохотно расстался с сэром Роулендом в одном из коридоров и вошел в кабинет Эссекса, комнату с высоким потолком, выходившую окнами в Сент-Джеймс-парк. Эссекс его ждал; он стоял, прислонясь к каминной доске, и диктовал маленькой женщине с очень белым лицом. Он указал Мак-Грегору на стул, не прерывая диктовки; видимо, это была какая-то записка по процедурному вопросу, связанному с заседанием Совета безопасности. Когда он кончил и стенографистка вышла, он подошел к высокому, светлому окну и остановился, заложив руки за спину.

– Мак-Грегор, – сказал Эссекс печально-недовольным тоном, глядя не на Мак-Грегора, а в окно. – Я хочу, чтобы вы сели и написали извинение по поводу вашего письма в «Таймс». Я хочу, чтобы вы написали, что все ваши замечания следует рассматривать как личный выпад против меня, а отнюдь не как выражение вашей настоящей, добросовестной оценки положения в Иране.

Мак-Грегор настороженно потянул носом воздух, но ничего не сказал.

– На моем столе есть перо и чернила; не торопитесь, обдумайте все. – Эссекс попрежнему стоял к нему спиной. – Если вам трудно будет подобрать нужные формулировки, в моем бюваре вы найдете проект текста, который можете частично использовать или даже просто подписать, если захотите. Вас это устраивает? – Эссекс повернулся к нему лицом. Мак-Грегор встал.

– Нет,- отрывисто сказал Мак-Грегор волнуясь. – Меня это не устраивает.

– Вот как? Вы можете предложить что-нибудь лучшее?

– Нет.

– В таком случае, садитесь и пишите.

Мак-Грегор покачал головой. – Я этого не могу сделать, – сказал он.

– Почему?

– Это вовсе не был личный выпад против вас, и я писал то, что я на самом деле думаю о положении в Иране. – Слова очень туго сходили у него с языка.

– Не будем вдаваться в это, – сказал Эссекс. – Ради вашей же пользы не будем в это вдаваться. Я вам даю возможность дешево отделаться и спасти свою шкуру.

– А не поздно ли?

– Оставьте этот тон, Мак-Грегор. У вас есть только один способ спасти положение и избежать серьезных неприятностей: объявить, что своим письмом вы просто сводили со мной личные счеты – и ничего более. Это отведет от вас обвинение в дискредитации и срыве правительственной политики. Это даст вам возможность пристойно уйти.

– Не так уж пристойно отказаться от собственных слов и признать их сведением каких-то мелких счетов.

– Достаточно пристойно, а главное правдоподобно, – сказал Эссекс. – Я стараюсь избавить вас от крупных неприятностей, Мак-Грегор, и с вашей стороны глупо не понимать этого.

– Я понимаю, – сказал Мак-Грегор, чувствуя, что все это действительно выглядит, как нелепое упрямство. – Я понимаю, но я ничего не могу сделать.

– А зачем вы вообще все это затеяли? – Эссекс стал мерить шагами комнату. – Почему вы не пришли и не поговорили со мной?

– Чем бы это помогло?

– Я бы удержал вас от этой глупости.

– Не думаю, – сказал Мак-Грегор.

Эссексу не понравился такой ответ. – Чорт возьми, Мак-Грегор, – сказал он раздраженно. – Я знаю ваше сентиментальное отношение к Ирану и знаю, что мы с вами во многом не сходимся, но это еще не давало вам права выносить наши личные политические несогласия на страницы печати. Своим письмом вы нанесли оскорбление и мне и моей миссии.

– Разве не соглашаться с вами – значит наносить вам оскорбление?

– Да. Когда это делается гласно и в письменной форме.

– Здесь ничего личного не было, – настаивал Мак-Грегор. – И мне очень жаль, если вы это так воспринимаете.

– Не упрямьтесь, Мак-Грегор. – Первый раз Мак-Грегор видел Эссекса таким рассерженным. – Вам все равно придется отказаться от своего письма, так откажитесь сейчас, и вы избавите себя от множества неприятностей. Я делаю все возможное, чтобы помочь вам выпутаться из этой истории.

– А я, может быть, вовсе не хочу выпутываться, – возразил Мак-Грегор. Спор с Эссексом отчасти возвратил ему уверенность, которую было поколебали газеты.

– Чорт возьми! – Проходя мимо стола, Эссекс изо всей силы стукнул по нему кулаком. – Поймите, у вас нет выбора. Вы не хотите считаться с затруднениями личного порядка, созданными вашим письмом, но вы не можете не считаться с его политическим значением. Вы хотите испортить нам все дело с Ираном, Мак-Грегор. Чуть не накануне заседания Совета безопасности вы подрываете мой авторитет, вы пытаетесь поколебать доверие ко мне. Это просто недопустимо. Вы – государственный служащий, и вам не дано права публично выражать любое свое мнение без соответствующей санкции.

– Я больше не государственный служащий. Я подал в отставку.

– Слишком поздно вы до этого додумались, – сказал Эссекс. – Никто теперь вашей отставки не примет. То есть ее могут принять, но только в том случае, если вы публично откажетесь от своего письма. Иначе, можете быть совершенно уверены, что вам придется держать ответ перед коллегией. А там я уже не смогу вам помочь.

Мак-Грегор не нашел, что на это ответить. Он был слишком потрясен.

– Вот, теперь видите, что вы натворили, – сказал Эссекс. – Если вы не воспользуетесь разумным выходом, который вам подсказывают, вы никогда вообще не выпутаетесь из этого дела.

Мак-Грегор посмотрел в окно и, бессознательно подражая привычке Эссекса, ухватил себя руками за локти. – Я с вами не могу спорить, – сказал он, – и вряд ли есть смысл пытаться объяснить вам, что я думаю. Мне очень жаль, что все так получилось, но я не могу взять письмо назад, потому что это значило бы отказаться от мнения, которое я считаю справедливым. Вот и все.

– Ну нет! – сказал Эссекс. – Далеко не все! Поймите, что вы вложили смертоносное оружие в руки наших противников. Поймите, что ваше дурацкое письмо может сорвать нам все дело в Совете безопасности. Это не просто сумасбродство, это – опасное сумасбродство. И если вы сделали это не сознательно, а по глупости, так чорт бы побрал вашу глупость!

Мак-Грегор сунул свои влажные от пота руки в карманы пальто.

Эссекс попробовал подойти с другого конца. – Мы боремся за свое существование, Мак-Грегор, и нас уже почти поставили на колени. Так время ли сейчас высказывать такие взгляды, которые легко могут быть обращены против нас. Что же, вы хотите, чтобы мы были разбиты в пух и прах в органах международного сотрудничества? Чтобы нас еще больше теснили на Востоке? Чтобы нас поднимали на смех за мелочные внутренние распри и безответственные выступления? Чтобы мы стали таким же жалким посмешищем, как французы? Все сейчас против нас, Мак-Грегор, и каждый наш промах, даже самый маленький – это еще одна рука, готовая схватить нас за горло. Можно делать ошибки, но нельзя допускать, чтобы они оставались неисправленными. Можно иметь свое мнение, но нельзя позволить себе его высказывать, если оно может быть использовано против нас. Мы не в идеальном мире живем, Мак-Грегор, мы живем в мире, который с каждым днем становится все непокорнее. Мы должны воспитывать в себе способность приносить в жертву свои лучшие стремления ради того, чтобы только выжить. Мы – самая цивилизованная нация на земле. Это дает нам естественное преимущество, за которое мы должны держаться когтями и зубами. Если этого не будет, мы наверняка скатимся к коммунизму. Никогда не забывайте этого, Мак-Грегор. Вам кажется, будто вы имеете право на собственное мнение, но помните, что у вас есть враг, который только и дожидается, чтобы использовать это мнение против вас. Мы можем расходиться во взглядах между собой; это естественно, и никто нам этого не запрещает. Но мы не имеем права обнаруживать свои разногласия перед лицом такого врага. Наши разногласия – это та щель, в которую коммунисты не замедлят вбить клин политического раскола. Протянуть им палец – значит отдать всю руку. Ссориться между собой – значит укреплять их позиции. Перед этой угрозой надо забыть все наши внутренние противоречия. Вот о чем сейчас идет речь, Мак-Грегор, и это важней, чем какие-то личные несогласия и политическая щепетильность. – Эссекс резко забарабанил по стеклу, чтобы спугнуть усевшихся на подоконник голубей. – Уразумейте это, тогда и вам будет легче пожертвовать своими взглядами ради общего блага. Ведь так легко впасть в ограниченность, Мак-Грегор, и так трудно понять те более общие и жизненно важные проблемы, которые перед нами стоят. Но вы, я знаю, способны понять. И поэтому вы возьмете назад это письмо, пока оно не привело к еще худшим последствиям. Вы выпустили демона, которого не собирались выпускать. Скорей же заприте его снова, пока это еще возможно.

Начали бить часы на башне парламента, и Мак-Грегор прислушался к мерным, торжественным ударам. Так чисто и гулко они звучали, почти не теряясь в уличном шуме. Никаких сомнений и колебаний. Бом-м! Бом-м! Бом-м! – и вот уже десять часов. Все очень просто.

– Садитесь, – сказал Эссекс.

Мак-Грегор расстегнул пальто, но остался стоять у окна.

– В половине первого мы с Кэти условились позавтракать вместе, – сказал Эссекс. – Можете и вы присоединиться, если мы до тех пор закончим наш разговор.

Мак-Грегор понимал, что на это ответа не требуется, но от неловкого молчания его избавило появление Асквита, в эту минуту бесшумно распахнувшего дверь.

– А, Джон! – воскликнул Эссекс. – Ну, что сказал Хорэйс ?

– А что он мог сказать, по-вашему? – Асквит развел руками. – Беседует с журналистами.

– Как? Официальное заявление?

– Да нет. Обычное опровержение со ссылкой на авторитетные круги.

– Ну и глупо, – сказал Эссекс. – Такие опровержения только подливают масла в огонь, а все это дело можно уладить тихо и мирно, если кабинет не будет вмешиваться. Я, кажется, уже убедил Мак-Грегора сделать то, что нужно.

– Это верно, Мак-Грегор? – спросил Асквит.

– Не совсем.

– Тут нужно решать быстро, Мак-Грегор, – вмешался Эссекс. – Иначе это теряет смысл.

– Не торопите его, Гарольд, – сказал Асквит. – Дайте ему время подумать.

– Долго думать некогда, – сказал Эссекс. – Знаете что, Джон, возьмите его с собой. Сегодня заседание кабинета, так что я сейчас очень спешу. Захватите текст, Мак-Грегор, и поработайте над ним. Джон вам поможет, если нужно. – Эссекс вежливо выпроваживал их из кабинета. – Я вернусь примерно через час.

Асквит и Мак-Грегор очутились в коридоре.

– Да, неловкое создалось положение,- сказал Мак-Грегор.

– Неловкое! – Асквит уже спускался по лестнице. – Вас просто сотрут в порошок, если вы не поостережетесь, но если бы вы подписали этот текст, я бы вам голову оторвал.

– А так ее оторвет Эссекс. Не все ли равно?

– Нет, не все равно. – Асквит направился в свой кабинет, по дороге бросив секретарю на стол пачку бумаг. – Вообще говоря, вы заслуживаете хорошей взбучки. Вероятно, вас уже сто человек спрашивало, зачем вы написали это письмо в «Таймс». Ну, я буду сто первым и тоже задам этот глупый вопрос.

– Если вы не понимаете, – сказал Мак-Грегор, – мне объяснить трудно.

– Это не ответ, – сказал Асквит. – Я заслуживаю более толкового.

– Мне трудно объяснить, – повторил Мак-Грегор. – Просто я должен был написать.

– Понимаю. Понимаю, что вам нужно было облегчить душу, но почему именно таким способом? Разве вы не видите, что вы совершили великий грех и нарушили великий закон? Теперь найдутся тысячи правил и постановлений, с помощью которых вас можно будет сжить со света. Разве я не говорил вам, что выйти и прокричать во все горло то, что думаешь, – этого недостаточно. Далеко не достаточно. Так только шею себе сломаешь. Чорт возьми, Мак-Грегор, я ведь предупреждал вас, что тут нужно действовать с расчетом.

– Другого способа у меня не было, – стоял на своем Мак-Грегор.

– Чушь! – Асквит пнул ногой корзину для бумаг. – Вы что же, рассчитывали одолеть Эссекса с помощью писем в «Таймс»?

– Нет, но это начало.

– Неудачное начало!

– Сколько же я мог сидеть и молчать, по-вашему? – воскликнул Мак-Грегор, весь вспыхнув. – Для расчетов у меня не было времени, а к хитростям я и не способен и не склонен.

– Можно было действовать поосторожнее, – сказал Асквит, – и не писать писем в «Таймс».

– А мне казалось, что вы меня поймете.

– Я и понимаю, – сказал Асквит сквозь зубы. – Но если я еще не сошел с ума, Мак-Грегор, можете мне поверить, что вам грозит опасность. Мне вас очень жаль, но я не могу простить вам этого поступка. Я прекрасно отдаю себе отчет в вашем положении, я знаю, что вы чувствуете и что заставляет вас возмущаться. Но именно потому, что я знаю, я не хочу, чтобы эта история погубила вас. Все это не такие пустяки, как вам кажется.

– Я знаю, что это не пустяки.

– Так какого же чорта вы сами лезете в петлю! – закричал Асквит.

– Прекратим этот разговор, – сказал Мак-Грегор. – Мы только запутываем совершенно ясный вопрос.

– Ничего подобного. Мы стараемся спасти вашу шкуру.

– Я не буду отказываться от своих слов.

– Вас могут заставить. – Асквит дергал себя за усы. – Ведь против вас ополчились все силы земные и небесные. Вы расстроили эту иранскую затею, милый мой; пусть по неловкости, но от этого не легче. Сейчас во всех этажах здания, где мы находимся, высчитывают, сколько ущерба вы причинили, какие преимущества дали дипломатическим противникам, насколько повредили Эссексу, который до сих пор не предвидел ни малейших осложнений в Совете безопасности. Вы довели Гарольда до бешенства. Того, что вы сделали, уже достаточно, чтобы сорвать его назначение в ООН. Вы не только свели на нет его труды, вы подложили мину под весь наш маленький заговор в Совете безопасности. Гарольд сейчас помчался выяснять истинные размеры бедствия – не провалилась ли вообще вся затея. Он досмерти боится, что вы на этом не успокоитесь и скажете еще что-нибудь. Тогда ему совсем крышка. Но вы ведь больше ничего не говорили?

– Нет.

– И не говорите. Вам и без того не легко будет выкрутиться. Вас так прижмут, что вы света не взвидите. Они из вас клещами вытянут этот отказ. Ради бога, держитесь от них подальше.

– Это невозможно.

– Это необходимо. Уходите сейчас же. Ступайте домой, ступайте, куда хотите, но здесь не показывайтесь, если вам жизнь дорога. Спрячьтесь от них. Не разговаривайте ни с кем, а к своему департаменту и близко не подходите. Сидите дома, а я сегодня вечером или завтра утром как-нибудь дам вам знать, что тут делается.

– А как же Эссекс?

– Гарольда вы предоставьте мне.

– Но я не хочу скрываться от Эссекса.

– Вы и не скрываетесь, – с сердцем сказал Асквит. – Не лезьте в герои, когда имеете дело с хитрецами. Именно на этом геройстве они и рассчитывают подловить честного человека и свернуть ему шею. Не лезьте ради бога в герои.

– Бросьте вы это, – сказал Мак-Грегор. – Я совсем не чувствую себя героем. Я измучен, мне нездоровится, и я не знаю, надолго ли меня хватит.

– Тогда знаете что? Отправляйтесь вы на несколько дней к Кэти. Она живет в доме своего дяди Поля, и там вас никто не найдет.

– Нет, – сказал Мак-Грегор.

– Да забудьте вы про ваши ссоры, – сказал Асквит. – Кэти вам будет очень рада.

– Все равно, уже поздно.

– Вы еще хуже ее! – воскликнул Асквит. – С обоих вас нужно немножко сбить спесь. Когда вы сами это признаете, вам сразу станет легче.

– Я иду домой, – сказал Мак-Грегор, подходя к распахнутой Асквитом двери.

– Я скажу Кэти.

– Говорите, что вам угодно, – ответил Мак-Грегор. Только при его душевном смятении могла сорваться у него такая резкость, и в следующую минуту он об этом пожалел, но Асквит уже захлопнул дверь кабинета. Мак-Грегор почувствовал, что чаша переполнена. Даже Кэтрин замешалась в эту злополучную историю. Ему было тоскливо, немножко страшно, и его уверенность в себе поколебалась. Домой идти не хотелось; он зашел в первое попавшееся кино, где Ноэль Кауорд умилял зрителей изображением некоей породы англичан, якобы наслаждающейся полным счастьем. Но он не досмотрел фильма до конца и ушел, потому что уж очень убогий это был суррогат того реального мира, в котором он жил.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Не добившись ничего от Мак-Грегора, Эссекс решил действовать, не теряя времени. В тот же вечер он прервал свое молчание и разразился заявлением в печать, приурочив его к такому часу, чтобы ночные выпускающие успели выкинуть набранный уже материал и поместить заявление Эссекса на первой полосе в качестве главной сенсации утренних газет. Это короткое, высокомерное по тону заявление опровергало утверждения Мак-Грегора; в нем снова подчеркивалось, что письмо Мак-Грегора является, по существу, необоснованным выпадом личного характера и не отражает его подлинных политических убеждений, что Мак-Грегор – ученый-геолог, неосведомленный и плохо разбирающийся в политических вопросах, а потому его высказывания нельзя принимать на веру. Поступок Мак-Грегора едва ли свидетельствует о его благонамеренности и верноподданнических чувствах, а высказанные им мнения недостойны джентльмена и англичанина. Защита интересов Ирана и борьба за независимость курдов являются сейчас священным долгом западных демократий, и только враги демократии могут делать попытки нажить политический капитал на ошибочных и весьма субъективных суждениях Мак-Грегора.

Все это, собственно говоря, не снимало ни одного из утверждений Мак-Грегора, но тем не менее заявление Эссекса сразу же раздуло дело до масштабов общегосударственного скандала. Непонятным образом вдруг сделалось достоянием гласности одно из московских донесений сэра Френсиса Дрейка. В этом донесении упоминалось о строптивости и непослушании, выказанных Мак-Грегором, об его отказе выполнить задания, что давало повод характеризовать Мак-Грегора как человека, не оправдывающего оказанного ему доверия. За этим последовали заявления нескольких официальных лиц, опровергавшие содержание письма в «Таймс». Но некоторые газеты тут же заявили, что одни опровержения их не удовлетворяют. Правительству надлежит принять срочные меры. Ведь тут поставлена под сомнение вся политика Англии в иранском вопросе. Нашелся и такой человек, который вызвался ответить на обвинения Мак-Грегора. Некое официальное лицо из Ирана заявило, что Мак-Грегор – коммунист, состоящий на жаловании у русских, и что у иранского правительства имеются на этот счет исчерпывающие доказательства. Государственный департамент США высказался довольно осторожно в том смысле, что письмо Мак-Грегора не изменит американской точки зрения на положение в Иране. Государственный департамент располагает информацией, противоречащей утверждениям Мак-Грегора, и государственный департамент считает, что выступление какого-то обиженного мелкого чиновника едва ли заслуживает серьезного внимания со стороны международного общественного мнения. Американская делегация в ООН никогда не согласится, чтобы эта международная организация всерьез занималась разбором заявления Мак-Грегора. Би-би-си решило поручить беспристрастному наблюдателю выступить с комментариями по поводу письма Мак-Грегора и избрало для этой цели Эла Хэмбера, известного корреспондента известной нью-йоркской газеты. Хэмбер – американец, человек обстоятельный и здравомыслящий; кроме того, он может на основе личных наблюдений подтвердить правильность занятой лордом Эссексом позиции и справедливость его оценок, хотя, разумеется, речь идет не о каких-то разногласиях между частными лицами. Речь идет, сказал Хэмбер, о существе вопроса, который должен быть передан на рассмотрение международного трибунала Организации Объединенных наций, – вопроса о вмешательстве русских в дела Ирана. Ничто не должно помешать обсуждению этого вопроса в намеченном порядке и ничто не должно помешать появлению лорда Эссекса в Совете безопасности в качестве главы английской делегации. Неужели один человек, не обладающий ни именем, ни опытом, ни необходимым беспристрастием, какой-то геолог, простой технический сотрудник, человек, явно добивающийся ореола мученика, – неужели этот один человек может набросить тень на действия и авторитет английского правительства и Объединенных наций? Неужели этот человек заслуживает столь серьезного отношения к себе? Ведь это же комедия – поднимать такой шум вокруг чьих-то личных мнений, совершенно того не стоящих. Комедия, возможная только в истинно демократической стране, где всякий, в том числе и любой честный дурак, пользуется свободой печати и свободой слова. Но мелкие происки мак-грегоров не должны помешать торжеству британской точки зрения.

Эти разговоры о свободе печати и свободе слова явились новой темой, и эту тему подняли американцы. В американских газетах Мак-Грегор вдруг сделался символом демократии, подлинной демократии, предоставляющей свободу высказывания даже своим противникам. Впрочем, тут же довольно недвусмысленно давалось понять, что этот символ свободы слова должен держать язык за зубами, а не то придется заткнуть ему глотку. В Англии Мак-Грегор не так усиленно рекламировался в качестве примера осуществления демократических принципов. Поскольку заседание Совета безопасности приближалось и на английского чрезвычайного делегата, лорда Эссекса, была все же брошена тень, газеты усиленно требовали от правительства исчерпывающего ответа на письмо Мак-Грегора. Если правительство не сумеет полностью опровергнуть это письмо, международный престиж Англии и престиж лорда Эссекса будет безнадежно подорван.

Скандал разгорелся довольно быстро, но правительство с ответом не спешило, и Мак-Грегор сидел дома, томясь ожиданием, так как этот ответ должен был окончательно определить и его личную судьбу. Как именно официальным инстанциям удастся потушить скандал, он себе плохо представлял. Его ни разу не вызывали ни в коллегию, ни в какие-либо комиссии, его не требовал к себе ни заместитель министра, ни даже сэр Роуленд Смит. Сам он сделал все, что только мог, чтобы ускорить развязку. Он привел в порядок все дела на службе и больше туда не показывался, безвыходно сидя у себя в комнате. Все кругом, повидимому, дожидались официального разрешения вопроса, и душевное напряжение Мак-Грегора уже дошло до предела, как вдруг к нему явился Асквит. Это было на второй вечер после появления письма в печати, и Мак-Грегор из загорелого крепыша, который без шляпы расхаживал по лондонским улицам, успел уже превратиться в обыкновенного бледнолицего англичанина.

– Там внизу у вас еще торчали какие-то репортеришки, – сообщил Асквит. – Я им сказал, что вы уехали к себе домой, в Кент. Ведь ваша матушка живет в Кенте?

– Да.

– Но они скоро вернутся, – прибавил Асквит, включая свет.

– Неужели им еще не надоело? – воскликнул Мак-Грегор.

– А почему? Для них это удовольствие.

– Жалкие людишки, – сказал Мак-Грегор.

– Вы напрасно их ругаете, – невозмутимо заметил Асквит. – Они делают то, что им полагается делать.

– Я знаю, – сказал Мак-Грегор, – но все-таки это гадость.

– Ну, ладно, бог с ними. Собирайте свои вещи и едем.

– Куда? – Мак-Грегор уже успел надеть ботинки и повязать галстук.

– Погостите несколько дней у нас.

– Совершенно незачем еще больше впутывать вас в это дело, – возразил Мак-Грегор.

– Ни во что вы меня не впутываете.

– Конечно, впутываю. И это грозит вам неприятностями.

– Да ну, пустяки. Собирайтесь!

– А что скажет Джейн?

– Это она послала меня за вами.

– А вы…

– А я сказал ей, чтобы она меня за вами послала. Честное слово, – продолжал Асквит, – у меня нет никакого желания вклиниваться между вами и Гарольдом, но не могу же я, чорт возьми, спокойно отдавать вас на растерзание, когда вы делаете то, что следовало бы делать мне. Я не для вас стараюсь, а для себя. Так на это и смотрите.

Мак-Грегор не стал больше спорить. Он знал, что Асквит многим рискует, вмешиваясь в эту историю, но Асквит был ему сейчас слишком нужен. Он собрал в чемодан кое-какие вещи, что было не так легко, потому что чистого белья не оказалось. Нашлась только одна новая сорочка, которую он берег, да две пары чистых, но дырявых носков. Асквит не смотрел на его сборы, заинтересовавшись стоявшей на полке книгой профессора Брауна об иранских конституционалистах, и когда Мак-Грегор кончил свои приготовления, Асквит заявил, что возьмет эту книгу почитать.

– Это из книг моего отца, – сказал Мак-Грегор.

– Вижу.

На лестнице их остановила недовольная миссис Берри.

– Почему вы не сказали мне, что собираетесь уходить? – накинулась она на Мак-Грегора. – Я вам только что сварила на ужин яйцо, это месячный паек. Вы что, уезжаете?

– Да, на несколько дней.

– Может быть, возьмете это яйцо с собой?

– Нет, спасибо, – сказал Мак-Грегор.

Несмотря на хитрость Асквита, внизу все еще дожидался один из репортеров. Он поймал Мак-Грегора у парадной двери и стал уговаривать высказаться по поводу письма в «Таймс» – только для его газеты. Мак-Грегор может говорить все, что захочет; все будет напечатано и, кроме того, передано для распространения в Америку.

– Нет, – сказал Мак-Грегор.

– Куда вы направляетесь? – спросил репортер.

– В Кент, – ответил Мак-Грегор.

Репортер не отставал, но Асквит захлопнул перед его носом дверцу машины, дал газ и, крикнув: «Виноват, голубчик!», помчал Мак-Грегора к себе.

Асквит жил на Слоун-стрит, в красном кирпичном особняке. Это был знаменитый дом, выстроенный еще его дедом, генералом лордом Кэчелотом, после успешной индийской кампании 1851 года, которую он проделал вместе с Нэпиром. В доме все оставалось так, как было при генерале, и Мак-Грегор мог наслаждаться царившим здесь викторианским уютом. Ему отвели комнату наверху, служившую когда-то детской Джону Асквиту; Джейн Асквит сказала, что там тесновато, но зато тепло, и прибавила, что обед уже на столе. Мак-Грегор с удовольствием поел горячего; о своих бедах он не заговаривал, пока не перешли в библиотеку. Тут Мак-Грегор пожаловался, что не понимает, почему все так на него обрушились.

– Разумного ответа на свое письмо я так и не дождался, – сказал он. – Опровергают, обвиняют, бог знает в чем, нападают, а в общем все только вокруг да около. Чем я вызвал такую ярость?

– Времени слишком мало, – отвечал Асквит, со вкусом потягивая коньяк из рюмки. – Через несколько дней заседание Совета безопасности, и жалоба Ирана на русских стоит в повестке дня. – Он вдохнул запах коньяка. – Нам нужно вести нападение, а мы еще не разделались с вами. Если мы хотим расколошматить русских в Совете, следует предварительно стереть с лица земли вас.

– Но почему меня?

– Пейте, – вместо ответа сказал Асквит. – Это довоенный коньяк.

– Спасибо, не хочется, – нетерпеливо отмахнулся Мак-Грегор.

– Пейте. Это вам необходимо.

Мак-Грегор выпил, явно не оценив коньяка по достоинству, и заговорил снова: – Они со мной уже разделались. Чего им бояться? Больше с меня нечего взять.

– Вы и ваши суждения должны быть окончательно дискредитированы, даже опорочены, иначе Гарольд не может рассчитывать на полный успех в Совете безопасности. Он должен явиться туда совершенно безупречным, незапятнанным, так, чтобы справедливость и авторитетность его высказываний нельзя было подвергнуть ни малейшему сомнению. Только тогда он сможет нанести русским сокрушительный удар. А пока хоть кто-нибудь принимает всерьез вас и ваши заявления, за Гарольда гроша ломаного нельзя дать.

– Значит, кто-то объяснил это газетам? Значит, в Нью-Йорке тоже действуют по чьим-то указаниям?

– Газетам ничего объяснять не надо. Им достаточно знать, что вы дали возможность русским сомневаться. Остальное – уже дело вдохновения и чутья.

– Но я совсем не для того писал это письмо, чтобы помогать русским.

– Пожалуй, от этого оно становится только опаснее. – Асквит выпил еще рюмку коньяку. Джейн сделала вид, что не заметила этого, и налила ему кофе. – Ваше письмо явилось робкой попыткой честного человека сказать правду, Мак-Грегор, и я не убежден, так ли уж глупо, что. вы его написали. Собственно, это Кэти первая высказала сегодня такую мысль. Вашу кристальную честность легко высмеять, но трудно опорочить.

– Честность тут не при чем.

– Это, конечно, не разрешает вопроса, и одной честности мало, – согласился Асквит. – Мы сами не раз вас в этом убеждали. Но честность тоже кое-что значит. Честность всегда кое-что значит.

– Да, для вас и для меня, но для своры газетчиков и дипломатов она не значит ничего. Недаром они накинулись на меня, словно бешеные собаки, как только Эссекс выступил со своим заявлением.

– Эссекс был вынужден действовать быстро и решительно, – сказал Асквит. – Не злитесь на него. Чтобы спасти себя, ему ничего не оставалось, как только бить вас вашим же оружием.

– Он и побил.

– Но не воображайте, что это уже конец. Вас стараются выставить каким-то шутом или шарлатаном, но есть люди, которые довольно громко продолжают настаивать на том, чтобы вы публично отказались от своих слов. Эссекс искал вас и вчера и сегодня; я ему сказал, что вы уехали в провинцию и что я открою ваше местопребывание только когда все уляжется. Так будет лучше и для вас и для Эссекса. Для вас, во всяком случае, так лучше. И для меня тоже. Тут такой клубок, что из него не выпутаешься. – Асквит потер подбородок пальцем. – Вы какой-нибудь выход видите?

– Нет, не вижу, – ответил Мак-Грегор. – А вы?

Асквит покачал головой. – Да, надо признаться, загнали вас в тупик.

Эти слова Асквита как бы раскрыли перед Мак-Грегором всю безнадежность положения, в котором он оказался. Опять от него требовались какие-то решения, пожалуй, даже еще более серьезные, и это давило на него с сокрушающей силой. Нужно было идти па какой-то компромисс, это было отвратительно, но казалось неизбежным. И решать он должен был сам, не перекладывая ответственности на Асквита.

Асквиту пришлось уехать по делам, и Мак-Грегор остался вдвоем с Джейн. Они сидели перед газовым камином в гостиной. Мак-Грегор завел разговор о посторонних предметах: об ажурных решетках в музее Виктории и Альберта. Джейн знала толк в таких вещах. У нее нашлась книга, в которой целая глава была посвящена фасонному литью. Джейн уселась в глубокое кожаное кресло и занялась своей корреспонденцией, а Мак-Грегор прилежно читал описания отливок и поковок и ничего не понимал. Он сидел напротив Джейн, поглаживая большую серую кошку, устроившуюся у него на коленях после ухода Асквита. Так их застала, войдя в гостиную, Кэтрин.

– Я к вам погреться, – объявила она, потирая руки. – Этот старый сарай дяди Поля совершенно не рассчитан на затруднения с топливом.

Джейн Асквит отложила в сторону свои письма. – Почему вы не живете с матерью, Кэти?

– У нее вечно полон дом каких-то невозможных личностей. Вот сейчас там обосновалась одна польская графиня. Вся третьесортная знать Европы состоят у нее в знакомых. Уж пора бы этим полякам ехать к себе в Польшу, и пусть они там получат по заслугам.

Мак-Грегор уступил ей кресло, а сам сел на стул между нею и Джейн. Кэтрин искоса посмотрела на него и сказала: – Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил Мак-Грегор.

Кэтрин, попрежнему обращаясь к Джейн, повздыхала по поводу отсутствия всех тех удобств, к которым они привыкли в посольстве в Москве, и между прочим упомянула, что сэр Френсис Дрейк отозван в Лондон, а Кларк-Керр окончательно покончил с Москвой и теперь направляется в Индонезию, чтобы разобраться в драке, которая там идет, хотя с этими дураками голландцами совершенно невозможно иметь дело.

– А вы думаете возвращаться на работу, Кэти? – спросила Джейн.

– Мне предлагают ехать в Вашингтон, – сказала Кэтрин. – Странно, не правда ли?

– Не думаю, чтобы вам там пришлось по душе, – сказала Джейн Асквит. – Если вам мамины поляки не нравятся, то едва ли вам понравится Вашингтон. Город вообще хороший, но сейчас он переполнен людьми именно такого типа. И потом там не можешь отделаться от отвратительного чувства, что американцы на всех нас смотрят, как на нищих, которые явились к ним за подачками и в то же время пытаются их учить. Это очень неприятно и довольно унизительно.

– Ну, это меня не смущает. Мне необходимо обновить свой гардероб.

– Едва ли из-за этого стоит туда ехать. Все сейчас ищут случая сбежать в Америку под тем или иным предлогом. Вам это как-то не к лицу.

– А что мне к лицу, Джейн, дорогая, – засмеялась Кэтрин. – Не все ли равно, здесь ли я, в Америке или еще где-нибудь? Как по-вашему, мистер Мак-Грегор?

– Да, пожалуй, все равно, – безучастно согласился Мак-Грегор.

Кэтрин посмотрела на него с неудовольствием, но ничего не ответила, только взяла у него с колен кошку и откинулась назад в спокойной, ленивой позе. Такой Мак-Грегор давно уже ее не видел.

– Здесь так хорошо, что мне не хочется с вами спорить, – сказала она, подняв глаза к потолку. – Но уж очень меня раздражает ваша наивность, ваша вера в то, что эти обозленные люди могут простить такое выступление. Только Мак-Грегор способен вообразить, что можно пойти против всего мира и при этом уцелеть. А насколько было бы легче, если бы вы тогда обошлись полюбезнее с Джеком Бикфордом. Он бы написал все то, что вы хотели сказать, даже больше, и дело обошлось бы без таких грозных улик, как письмо в редакцию. Или вы еще надеетесь, что грозу пронесет?

Снова Кэтрин полушутливо, полунавязчиво вмешивалась в его дела, почти напрашиваясь на доверие. Но как ни была она нужна ему, он все же отказал ей в этом, из мести, из обиды, из духа противоречия. Она взглянула на него, и он вспыхнул от интимности этого взгляда. – Я выдержу грозу, – сказал он. Это означало, что он все равно выдержит, с Кэтрин или без Кэтрин.

– Простите, – сказала она. – Больше я ничего не буду говорить.

Мак-Грегор тут же пожалел о своей глупой мстительности, но ему оставалось только одно: извиниться и уйти наверх спать или, вернее, не спать, а думать о том, что он еще до боя потерпел поражение, беспокойно шагать по комнате, отчего на душе становилось еще смутнее, и приходить в отчаяние от самой страшной для честного человека мысли о бесчестье. В конце концов он решил, что завтра же повидается с профессором Уайтом, одним из правительственных геологов, состоящих при Англо-Иранской компании. И если обстоятельства сложатся благоприятно, он уйдет далеко-далеко от всего этого: он вернется в Иран.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Когда-то он слушал лекции профессора Уайта в Лондонском университете, а позднее работал под его руководством в лаборатории на промыслах Англо-Иранской компании. Мак-Грегор уважал в профессоре Уайте ученого и, кроме того, солидного, обстоятельного человека, который сразу же скажет ему, может ли он, микропалеонтолог, найти себе работу, если вернется в Иран. Узнав о приходе Мак-Грегора, профессор тотчас же к нему вышел и пригласил его в кабинет. Он улыбнулся своему бывшему ученику с лукавым любопытством и извинился, когда Мак-Грегору пришлось снять с десяток книг со стула, чтобы сесть. В кабинете профессора Уайта ничто не напоминало о международной борьбе монополий за нефть, так тесно связанной с его специальностью; это была скорей университетская лаборатория, причем содержавшаяся в хаотическом беспорядке. Книги и бумаги громоздились на четырех или пяти столах; стены были увешаны картами и планами, кроме того, штабеля карт и планов лежали на полу; образцы пород и почв валялись повсюду – на подоконниках, на столах, на полках, во всех свободных уголках и, между прочим, в застекленном шкафу, стоявшем у стены. Несмотря на все это нагромождение предметов, комната казалась голой и несколько походила на музейный зал. Словом, это был типичный рабочий кабинет геолога. Мак-Грегор сразу ощутил его вкус и запах и почувствовал себя так, словно после долгих скитаний вернулся домой.

– Вы, я слышал, оказались центральной фигурой последнего политического скандала в Англии, – сказал профессор Уайт. – Вот уж не ожидал от вас, Мак-Грегор.

– Я сам не ожидал, – уныло ответил Мак-Грегор. – Это вышло помимо меня.

– Вот как? – сказал профессор. Он говорил так, словно политические скандалы – самое обычное дело, только раньше Мак-Грегор умел держаться от них в стороне. – Глупейшая история, – заключил он и больше к этому вопросу не возвращался. – Как здоровье, Мак-Грегор?

– Отлично, профессор. А ваше?

– У меня что-то нервы пошаливают последнее время. Я плохо переношу самолет, а тут вдруг все дела на земле стали такими срочными, что люди должны носиться по воздуху, точно демоны. На днях я лечу в Иран, через неделю возвращаюсь в Англию, а еще через неделю нужно будет мчаться в Бирму, или на Яву, или еще куда-нибудь к чорту на рога. Я от природы тугодум, Мак-Грегор, и такие темпы не по мне. От этого становишься раздражительным, а я терпеть не могу раздражительных людей.

– Вы всегда были раздражительны, – сказал Мак-Грегор, – так что пусть это вас не беспокоит.

– Это меня не беспокоит, а злит, – заявил профессор. – Ну, а что вы собираетесь делать, Мак-Грегор? Долго вас еще там будут держать, в вашем департаменте?

– Пока не знаю, – сказал Мак-Грегор. – Я кстати хотел спросить вас, как сейчас обстоит с работой в Иране? Если мне удастся выпутаться из этой истории, я, пожалуй, охотно вернулся бы туда.

– Поскольку это зависит от меня, Айвр, в Англо-Иранской для вас всегда найдется место. – Профессор Уайт серьезно, испытующе смотрел на Мак-Грегора. – Я, правда, не главный геолог, но, как я вам уже говорил, я через несколько дней отправляюсь в Иран и, если вы успеете уладить свои дела, предлагаю вам лететь со мной. У нас теперь свои самолеты есть, будь они прокляты.

Мак-Грегор замялся. – Как раз в Англо-Иранскую компанию я бы не хотел возвращаться, – сказал он. – Это, знаете, для меня все связано одно с другим.

Профессор Уайт сочувственно кивнул. У него было доброе сморщенное личико с большими глазами навыкате и мирно торчащие уши. Рот казался беззубым, но когда он говорил, видны были ровные квадратные зубы. Он был низенький и коренастый, и его медлительная речь как-то не подходила к его малому росту.

– А все-таки, – сказал он, – если вы захотите вернуться, это легко можно устроить.

– Меня интересует, не ведутся ли какие-нибудь исследовательские работы на севере, – сказал Мак-Грегор. – Полевые или лабораторные, все равно. Может быть, вам случайно известно о каких-нибудь университетских или частных экспедициях в те края. Мне бы очень хотелось именно на север.

– Что-то не слыхал. Я порасспрошу, узнаю, но имейте в виду, Мак-Грегор, для такой работы, какая вас интересует, время теперь неблагоприятное. Сейчас все больше разведка, пробы – грубая работа, но на промыслах Англо-Иранской для хорошего геолога всегда найдется что-нибудь интересное. Начнете работать со мной, а когда я уеду, останетесь с Сэттоном; может быть, даже удастся поставить кое-какие самостоятельные работы. Нам очень, очень нужны такие люди, как вы.

– Когда надо вам дать окончательный ответ? – спросил Мак-Грегор.

– Не позже воскресенья.

– А летите вы когда?

– В понедельник.

На понедельник было намечено обсуждение азербайджанского вопроса в Совете безопасности.

– Хватит вам времени? – спросил профессор Уайт.

– Да. Я, собственно, должен решить один вопрос – вернусь я в Англо-Иранскую или нет.

– Вы только не прислушивайтесь к газетной болтовне. – Профессор постучал пальцем по газете, лежавшей перед ним на столе. – Это все измышления неинтеллигентных людей. Они стараются взять реванш за свое невежество.

– Нет, кажется, на сей раз дело серьезнее, – сказал Мак-Грегор.

– Да, я представляю себе, что кругом плетется множество разных интриг, но вы от них держитесь подальше. Никогда не следует ввязываться в политику, особенно если ничего в ней не смыслишь. Ученым не место в политике, Мак-Грегор: они слишком неосторожны, слишком честны и слишком разумны. Но ничего, это вам пойдет на пользу: обжегшись на молоке, будете дуть на воду.

– В политике я разбираюсь плохо, но, во всяком случае, я разбираюсь в ней не хуже газет, – сказал Мак-Грегор, хотя он и не предполагал высказываться так определенно. – А уж что касается Ирана, то газеты понятия не имеют о том, что там на самом деле происходит. Зато вы, профессор, знаете это так же хорошо, как и я.

– Может быть, не так хорошо, – предусмотрительно заметил профессор, – но, во всяком случае, знаю.

– И вам не кажется, что не мешало бы немного разъяснить существующее там положение?

– Не нам с вами заниматься такими разъяснениями. – Профессор Уайт на мгновение запнулся, но тут же продолжал: – Найдутся, вероятно, люди, которые более нас способны пролить свет на все эти политические сложности.

– Люди есть. Но они этого не делают.

– Верно. А все-таки вам, Мак-Грегор, в это соваться незачем. Не ваше это дело, политика. Вы молодой ученый, из вас при благоприятных обстоятельствах может выйти большой толк.

– Сомневаюсь, – сказал Мак-Грегор. – Кажется, во мне уже очень мало осталось от ученого.

– Вероятно, вы немного поотстали за войну, но ведь это наша общая беда. Возвращайтесь к своей работе. Пусть они там спорят между собой, а вы не вмешивайтесь. Всех нас теперь стараются втянуть в эти дела – политические споры, экономическое соперничество. Это ставит под угрозу нашу работу, и мы должны сопротивляться.

– Как? – спросил Мак-Грегор.

– Игнорируя мелкое политиканство, – сказал профессор.

– Тут не мелкое политиканство. – Снова Мак-Грегор почувствовал, что говорит больше, чем хотел, но спор возникал сам собой и уклониться нельзя было. – Как можно сидеть и молчать, когда на твоих глазах затевается большое преступление?

– Трудно, согласен, но необходимо, – стоял на своем профессор. – Наука должна двигаться вперед без помех, а если мы внесем в свою работу политику, мы перестанем быть учеными.

– А лучше, если мы перестанем быть людьми? – воскликнул Мак-Грегор, забываясь в своем стремлении оправдаться перед самим собой. – Лучше, если мы передоверим все свои дела тем, к кому сами относимся с презрением?

– Это неразрешимый вопрос. – Профессор Уайт увлекся не меньше Мак-Грегора. – Но, ввязавшись в политику, мы должны обречь себя на все то, что сейчас приходится переживать вам, а дело того не стоит. Или, по-вашему, стоит?

– Не знаю, – мрачно сказал Мак-Грегор.

– Так зачем же губить себя?

– Мне кажется, что теперь уже иного выхода нет, – сказал Мак-Грегор. – Мне кажется, борьба, которая идет, это борьба за жизнь вообще, включая сюда и науку и все остальное.

– Может быть, вы и правы, – сказал профессор. – Это верно, что выбирать теперь почти не из чего. Только вчера ученые, вернувшиеся из Америки, предложили мне подписать протест против контроля военных властей и засекречивания исследований, которые ведутся в области физики атомного ядра. Если теперь примутся засекречивать науку, до чего же это может дойти? Уже достаточно скверно было, когда мы работали в Теннесси. Нельзя, чтобы невежественные политики командовали нами.

– Но ведь они и так нами командуют, – возразил Мак-Грегор. – Военные власти контролируют уже столько областей научной работы, что физики, например, превратились в простых конструкторов оружия – и только.

– Это не их вина, Айвр…

– Тогда почему они не откажутся, почему не бросят работать на армию? Вот теперь те же физики толкуют об облаках радиоактивной пыли, а биологи занимаются производством концентратов бактерий для массового распространения эпидемий. Что случилось с учеными? Неужели генералы так запугали их, что они покорно выполняют все, чего от них требуют?

– Такова жизнь, – грустно заметил профессор. – Политики не хотят мира, но, требуя от нас оружия, они хоть дают нам возможность с помощью дорогостоящих исследований быстро двигать науку вперед – возможность, которой мы иначе не получили бы.

– Допустим. Но неужели нам безразлично, как используются наши научные достижения?

– Вы ищете логику там, где ее нет, – сказал профессор. – Не наука правит миром, в котором мы живем, молодой человек.

– Да, сэр, но наука занимает свое место в этом мире.

– Очень небольшое. Человеческие судьбы решаются вне сферы науки. Свое место у нас есть, но, если вы хотите найти ту главную силу, которая управляет человеческим существованием, я не знаю, где вам ее искать.

– И я не знаю, – угрюмо признался Мак-Грегор. – Но я начинаю думать, что по-настоящему вопросы существования решаются в отдельных частных случаях, вот как Азербайджан, и постепенно все эти частные решения составят одно общее.

Профессор усмехнулся. – А при чем тут наука?

Мак-Грегор напряженно думал над тем, как бы все это выразить пояснее, и не заметил усмешки профессора. – Мне кажется, наука причастна ко всему. И с этим азербайджанским вопросом она связана так же, как и со всяким другим. И протест физиков тоже с ней связан.

– А ваше нежелание возвращаться в Англо-Иранскую компанию – тоже?

– В известной степени. Кстати, вы подписали этот протест?

– Конечно, подписал. Но я не вижу тут связи с той проблемой, которая стоит перед вами.

– Нет, связь есть, – сказал Мак-Грегор. – Но обстоятельства сложились так, что мы оказались разбиты еще до боя.

– Разве? – Профессор Уайт покачал головой, наблюдая, как обычно спокойное лицо Мак-Грегора хмурится от этой непривычной сумятицы в мыслях. Профессору не нравилось, что подобные вещи происходят с разумным, положительным человеком, каким он считал Мак-Грегора. – Я вижу, эта политика не дает вам покоя, – сказал он. – Быть может, я просто отстал, а вы опередили меня. Что ж, тем лучше; нам нужны молодые, ясные умы, которые будут бороться за существование науки. Но не губите себя, Айвр. Не забывайте, что вы ученый, превосходный специалист в своей области. Вы должны вернуться к научной работе. Вас не отпускают из департамента по делам Индии? Чего им еще от вас нужно?

– Я подал в отставку, – сказал Мак-Грегор, – но мою отставку не хотят принимать, пока вся эта нелепая история не будет улажена.

– Так кончайте скорей это дело и летим со мной в Иран. Я настаиваю на этом, Айвр. Еще немного – и уже может быть поздно; вы, верно, и сами это понимаете.

Мак-Грегор утвердительно кивнул головой и встал.

– Я буду ждать вас в понедельник, – сказал профессор Уайт. – Скажите мне, где вас найти, и я сообщу вам, куда надо явиться и тому подобное.

Мак-Грегор дал номера телефонов Асквита и миссис Берри.

– Даже если вы не хотите работать на промыслах компании, все равно летим, – сказал профессор, пожимая ему руку на прощанье. – Не сомневаюсь, что в Иране вы себе найдете и другую работу по сердцу.

Мак-Грегор ухватился за эту мысль, увидя в ней решающий аргумент в пользу своего отъезда. Он и раньше знал, что встретит со стороны профессора Уайта самое горячее сочувствие и готовность помочь. Мак-Грегор от души поблагодарил профессора и вышел. Теперь оставалось только развязаться с департаментом по делам Индии – и в понедельник он улетит с профессором Уайтом в Иран. Но для этого нужно, чтобы в департаменте приняли его отставку. А для этого нужно идти к Эссексу.

Но это было легче решить, чем сделать; Мак-Грегор не мог заставить себя отправиться к Эссексу. Он побывал в банке, где у него был текущий счет, и предупредил управляющего, своего знакомого, что собирается уехать из Лондона; он позвонил по телефону матери и сказал, что здоров, на днях заедет к ней и лично расскажет о своих делах; он даже начал для виду укладывать книги и купил новый большой чемодан, чтобы убрать в него лишние вещи; но заставить себя пойти к Эссексу он не мог. Для этого понадобился еще день злобной газетной шумихи.

Двое репортеров выследили его у Асквита и целый день не давали покоя Джейн, которая отвечала им кротко и вежливо, но недостаточно решительно; Джейн Асквит была неспособна на резкость с кем бы то ни было. Теперь уже нельзя было уберечь имя Асквита, и вся Англия узнала, что ее величайший преступник, Мак-Грегор, скрывается в доме досточтимого Джона Ахава Асквита, который должен выступать в качестве помощника лорда Эссекса на предстоящем обсуждении азербайджанского вопроса в Совете безопасности. Это было уж слишком, и Мак-Грегор почувствовал, что силы его начинают иссякать. Его преступление с каждым часом выглядело все более тяжким. Положение обострялось. Газеты и министры в отставке, епископы и пэры, тузы и мелкая сошка – все, кто только умел достаточно громко говорить, единодушно требовали от правительства скорой и решительной расправы с Мак-Грегором. Правительству предлагалось рассматривать создавшуюся ситуацию как кризис британской дипломатии – да, впрочем, так оно и было. До заседания Совета безопасности оставались считанные дни; теперь уже одних заявлений и опровержений было недостаточно, они не могли разрубить затянувшийся узел.

И вот ко всему еще припуталось имя Асквита.

Может быть, даже это не заставило бы Мак-Грегора решиться, но тут неожиданно сам Эссекс ускорил дело. Он прислал за Мак-Грегором машину и одного из своих новых, более удачливых молодых помощников. Мак-Грегор понял, что больше уклоняться нельзя. Пора было положить всему этому конец, а конец мог быть положен только в том случае, если они с Эссексом придут к какому-то соглашению, ибо, по иронии судьбы, дело оборачивалось почти так же неприятно для Эссекса, как и для Мак-Грегора. Открытые противники внешней политики правительства, парламентские «заднескамеечники», левые журналисты, либеральные газеты, коммунисты и наиболее осторожные представители нейтральных кругов – все настаивали на замене Эссекса в Совете безопасности другим представителем: слишком уж много толков шло вокруг его имени и слишком громко подвергалась сомнению правильность его оценки азербайджанских событий. Такие голоса раздавались и раньше, но сейчас они звучали особенно настойчиво. Это был парадоксальный, но неизбежный результат все усиливающихся нападок на Мак-Грегора. Чем больше винили одного, тем сильнее сомневались в другом. Нужно было найти какой-то выход, и Мак-Грегор отправился к Эссексу.

– Вы оказали очень дурную услугу Джону Асквиту, втянув его в эту историю, Мак-Грегор. – Эссекс надел очки с вырезанными полумесяцем стеклами и не стал тратить время на риторические вступления. – Вы ведь знали, что у него хватит донкихотства полезть за вас в драку. Теперь он наживет себе неприятности.

– Асквит ни с кем за меня в драку не лез, – сказал Мак-Грегор. – Он, как порядочный человек, дал мне возможность спрятаться от газетчиков и спокойно обдумать создавшееся положение.

– Ну и как, вы что-нибудь надумали?

– Нет, – сказал Мак-Грегор. – Дело зашло слишком далеко.

– Вы сами навлекли это на себя, – сказал Эссекс, – и я не могу вам сочувствовать. Вероятно, теперь вам уже стало ясно, какую ошибку вы совершили и как дурацки вели себя. Согласны вы публично отказаться от своего письма и принести извинения?

– Вы считаете, что другого способа уладить дело нет?

– Безусловно, – сказал Эссекс. – А вы что же думали?

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор. – Я лично хочу только одного: получить отставку и уехать отсюда; но мне кажется, что отречься от самого себя – слишком дорогая цена за это.

– Послушайте, Мак-Грегор, я сам не знаю, зачем я это для вас делаю, но постарайтесь понять: если вы без проволочек напишете заявление о том, что вы отказываетесь от своего письма, я готов спасти вас от гибели. Более того, – может быть, мне даже удастся уберечь вас от увольнения. Пишите, и я позабочусь о вашей судьбе.

– Не понимаю, почему вы придаете такое значение этому письму…

– В нем корень зла, Мак-Грегор, и вы должны от него отказаться. Имейте в виду, мне и так немалого труда стоит удерживать работников Службы безопасности, которые уже нацелились на вас. Я долго и терпеливо ждал, Мак-Грегор, но больше я ждать не намерен.

Этот прямой наскок был как раз то, чего нехватало Мак-Грегору, чтобы начать сопротивление. До сих пор ему приходилось иметь дело с противником неуловимым, безликим, растворявшимся в газетных статьях, радиопередачах и слухах; это обезоруживало его, не давало возможности непосредственно отвечать ударом на удар. Сейчас, оказавшись лицом к лицу с Эссексом, он должен был отвечать, даже если раньше не собирался. Наконец у него появился случай схватиться с живым противником.

– Не стоит возвращаться к этому, – сказал Мак-Грегор. – Я пришел сюда потому, что надеялся вместе с вами найти какой-нибудь другой, более достойный выход. А об этом письме теперь говорить не стоит. Чем больше я о нем слышу, тем меньше я расположен от него отказываться.

Эссекс снял очки и как бы заново примерился к противнику. – Хорошо, – сказал он. – Не желаете принимать мое предложение, поговорим иначе. Я пытался найти достойный для вас выход, но, поскольку вы упорствуете, я вижу, что это безнадежно. Даю вам еще один шанс, Мак-Грегор. Вы хотите получить отставку и покончить с этим делом. Вы хотите, чтобы все совершилось быстро и без затруднений. Хорошо, я берусь уладить вопрос о вашей отставке без всяких для вас последствий, если вы откажетесь от своего письма. Вы должны от него отказаться!

Наконец-то вопрос был поставлен прямо: полная свобода за постыдный отказ от своего мнения. Мак-Грегор оказался в положении политического заложника, и, хотя в этом не было для него ничего неожиданного, его поразил цинизм, с которым это делалось. Он так и сказал Эссексу: – Не думал я, что вы станете делать из меня политического заложника. Да еще так откровенно.

Эссекс схватился за край стола с такой силой, что у него побелели суставы пальцев. – Еще не то будет, чорт побери, если вы не перестанете упрямиться. Дело слишком серьезное, и для церемоний нет времени. Вы хотели откровенности – вот, получайте!

– Без прикрас, без ложного стыда, – насмешливо произнес Мак-Грегор.

– Именно. – Эссекс был бледен от ярости. – А чтобы вы поняли, насколько это серьезно, скажу вам, что русские уже предложили поставить ваше письмо на обсуждение. Они даже требуют, чтобы вы были вызваны на заседание Совета безопасности. Видите, до чего вы довели.

– Я только написал письмо, – сказал Мак-Грегор. – Больше ничего.

– Нет, вы сделали гораздо больше, – снова вскипел Эссекс. – Ваш поступок граничит с нелояльностью, Мак-Грегор. И не думайте, что от этого можно так легко отмахнуться. Вы использовали свое служебное положение для того, чтобы обвинить собственное правительство в серьезных нарушениях международных норм. Помните, вы не какой-нибудь рядовой обыватель, высказывающий свое личное мнение! Вы были посланы с конфиденциальной миссией в качестве представителя английского правительства, чтобы помогать мне в проведении определенной политической линии. Вы совершаете государственное преступление, выступая против своего правительства. Вы злоупотребили своим служебным положением. Вам не возбраняется иметь собственное мнение, Мак-Грегор, но как лицо официальное вы не имеете права выражать его вслух, если это идет во вред вашему правительству. То, что вы сделали, называется изменой.

– Изменой? Чему?

– Не кричите, – сказал Эссекс. – Я вас не обвиняю. Я только констатирую положение вещей. Факты, голые факты.

– Но факты вовсе не таковы, – сказал Мак-Грегор. – Я не изменял долгу и не обманывал оказанного мне доверия. Я просто написал письмо, в котором сказал правду – и правительству и вообще всем.

– Письмо, в котором вы обвиняете правительство…

– Да, я обвиняю. Если правительство в своих действиях прибегает к фальшивкам и закрывает глаза на истину, отчего же мне его не обвинять? Пусть даже при этом я обману чье-либо доверие, все равно я прав, и вы не можете отнять у меня мою правоту.

– Вы тупой моралист! – закричал Эссекс. – Но здесь речь идет о форме, а не о морали. Формально вас можно обвинить во всех семи смертных политических грехах, и вы дождетесь этого, если у вас не рассеется этот моральный туман в голове. Измена – страшное слово, Мак-Грегор, но вы должны взглянуть действительности в глаза.

– Я никакой измены не совершал! Никакой!

– Хорошо, назовем это нелойяльностью.

– И это неправда.

– Так называйте, как хотите, чорт вас возьми, только поймите, о чем я говорю. Из-за вас может провалиться все, что я создал, Мак-Грегор, но я этого не допущу. Хотите получить отставку – пожалуйста! Все будет по-вашему, если вы напишете заявление, которого я от вас требую. Не хотите – найдутся другие способы урегулировать этот вопрос, и я не задумаюсь прибегнуть к ним.

– Это я знаю, – сказал Мак-Грегор, – но мне кажется, что вы даром теряете время. Вы провалились уже давно – и в Москве и в Азербайджане. Дальше вам проваливаться некуда, и я ничуть не виноват в ваших затруднениях.

– Никаких затруднений у меня нет, Мак-Грегор. Речь идет только о выборе метода. Вы болван! Неужели вы не знали, что, поступая в департамент по делам Индии, вы перестали быть хозяином своей жизни? За опубликование этого письма вы подлежите ответственности по закону о государственных служащих и даже по закону о разглашении государственных тайн.

– По какой же это статье?

– По статье об обмане доверия, об открытом неповиновении, да мало ли по какой.

– Значит, мне предоставляется выбор? – Мак-Грегор снова повысил голос.

– Благодарите мою выдержку, Мак-Грегор, только она вас и спасает сейчас, – закричал Эссекс. – Если я махну рукой, вам конец!

Мак-Грегор прищурился. – Что я должен сказать на это?

– Сказать вы можете только одно.

– Вот это я и скажу. – Мак-Грегор встал. – Убирайтесь к чорту! Никогда я не откажусь от этого письма. Вы еще раз убедили меня, что я прав. И все время я был прав.

Воцарилась тишина. Потом Эссекс швырнул свои очки на стол.

– Ну, не вините меня за последствия, – зловеще сказал он. – Вините только себя. Вините свою дурацкую попытку сорвать политический шаг, от которого зависит все существование нашей Англии.

– Ваша Англия – не моя Англия, – сказал Мак-Грегор. – А если я действовал по-дурацки, то лишь потому, что я сам не осознавал всей важности своего поступка. Зато теперь я буду действовать более решительно. Это еще не конец. Я теперь так же на все готов, как и вы.

– Помните, Мак-Грегор, еще одно публичное выступление – и спасенья не будет. Я вас предупредил, теперь вы знаете, чего ждать.

– Так точно, сэр. Я буду ждать от вас любой подлости.

– Вы с ума сошли!

Мак-Грегор повернулся и пошел к двери.

– Вернитесь, Мак-Грегор! – крикнул Эссекс. – Вернитесь и будьте нормальным, здравомыслящим, рассудительным, преданным долгу англичанином и человеком. Вернитесь, или на вас обрушится такое, что выдержать это будет свыше человеческих сил. Вернитесь, или вы дорого заплатите за свое предательство.

Мак-Грегор, не отвечая, захлопнул за собой дверь.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Теперь ему нужен был Асквит, и вместе с тем он знал, что должен держаться подальше от Асквита. Еще одно обвинение по адресу Асквита – и тот погиб. Мак-Грегор и так уже проклинал себя за то, что вообще позволил Асквиту впутаться в это дело. Асквиту и без того предстоит неприятное объяснение; что он ответит на вопрос, почему Мак-Грегор скрывается в доме главного помощника лорда Эссекса? Довольно и этого. Но Асквит нужен был Мак-Грегору как никогда, потому что Мак-Грегор понимал, что он должен до конца разоблачить политику Эссекса в Иранском Азербайджане. На это он твердо решился. Если его письмо в «Таймс» возымело такое действие, то подробное изложение всех фактов могло опровергнуть любые доводы Эссекса еще раньше, чем тот их предъявит. Мак-Грегор знал, каковы будут последствия; но не это сейчас тревожило его. Он больше думал о том, должен ли он сделать этот бесповоротный шаг. Ему нужен был Асквит, чтобы проверить, правильно он поступает или неправильно. И еще Асквит был нужен ему для того, чтобы узнать, как надо действовать.

Не может же он выйти на улицу, свистнуть какого-нибудь журналиста и выложить ему все. И доктор Росс – это тоже не выход. То, что Мак-Грегор имеет сказать, должно быть сказано как следует: гласно, ответственно, значительно, веско, и он знал, что сам не сумеет создать для этого подходящую обстановку. Он боялся все испортить, а дело было настолько важное, что нельзя было допустить и тени риска. Ему нужен был Асквит, и он не мог обратиться к Асквиту. Ему нужен был Асквит или Кэтрин, а оставалась одна Кэтрин.

Если решение пойти к Кэтрин и стоило ему внутренней борьбы, он этого не успел заметить, потому что решение было принято мгновенно. Не всегда человек делает выбор, руководствуясь личными чувствами, и природный здравый смысл говорил Мак-Грегору, что другого выхода нет. Он попрежнему сердился на нее, был неуверен в ней, обижен и даже зол, но теперь он, по крайней мере, мог прийти к ней не с пустыми руками, и он знал, что Кэтрин, так же как и ему, пора сделать окончательный выбор. И не только выбор между ним и Эссексом, а более серьезный, – и это была еще одна причина, чтобы пойти к ней.

Мак-Грегор не знал, где найти Кэтрин. Она как-то сказала ему, что живет теперь у своего дяди Поля, но он понятия не имел, кто такой этот дядя Поль. Пришлось идти к Джейн Асквит, чтобы узнать у нее адрес. Джейн он нашел в пустой полутемной комнате. Впрочем, комната была не совсем пустая, там стоял старинный полированный стол, весь растрескавшийся и покоробленный. За столом спиной к окну сидела Джейн Асквит, перед ней лежала стопка книг, и она смазывала маслом кожаные переплеты. Она работала сосредоточенно, и когда Мак-Грегор вошел, только на секунду подняла голову и молча улыбнулась ему. Мак-Грегор немного постоял возле нее, глядя на ее работу, но его разбирало нетерпение, и он приступил к делу.

– Джейн, – спросил он, – как мне разыскать Кэтрин?

Она взглянула на него. – Кажется, она живет у своего дяди Поля. Недалеко отсюда, у Белгрэв-сквера.

– А кто он, этот дядя Поль?

– Граф Истминстер. – Она протерла переплет тряпочкой. – Он очень стар и, кажется, болеет. Вы хотите видеть Кэти?

– Да.

– Хотите, я позвоню по телефону и узнаю, там ли она?

– Нет, нет. Я просто пойду туда.

– Может быть, она придет сегодня к обеду, – сказала Джейн. – Я, правда, только так, мимоходом, звала ее. Но если хотите, я позвоню ей и скажу, чтобы она пришла непременно. Тогда вы наверняка ее увидите.

Мак-Грегор покачал головой. – Меня здесь уже не будет, Джейн, – сказал он. – Я думаю сегодня перебраться домой.

– Почему вы хотите вернуться домой? – с удивлением спросила Джейн.

– Не могу же я вечно жить у вас.

– Но зачем такая спешка, Айвр? Почему вы хотите сбежать от нас?

– Так будет лучше, – сказал он.

– Это вы не потому, что газеты узнали, где вы находитесь?

– Нет, – сказал он. – Тут уж ничего не поделаешь. Я просто выразить вам не могу, как я жалею, что вас в это впутали. Теперь Джону не дадут покоя.

– О, об этом не беспокойтесь. Скажут, что он, по своему обыкновению, чудит. Газеты всегда ждут от него какой-нибудь выходки. Бросьте об этом думать. Джон очень обидится, если вы от нас уедете.

– Дело в том, – хмуро сказал Мак-Грегор, – что дальше будет хуже. Мне, видимо, придется вступить в открытую борьбу с Эссексом, а это может иметь серьезные последствия.

– Вот почему вы хотите видеть Кэти.

– Да.

– Это правильно, что вы идете к Кэти, – сказала Джейн. – Не знаю, что она вам скажет, но прошу вас, Айвр, будьте осторожны с ней. Она сейчас в таком состоянии, что может наделать глупостей. Когда Джон вернется, я пошлю его к вам, и он вам поможет во всем.

– Не надо, – сказал Мак-Грегор. – Он должен остаться в стороне. Непременно, Джейн. Ради меня же, уверяю вас.

– Мне кажется, вы ошибаетесь, Айвр. Джон глубоко взволнован всей этой историей, и он захочет знать, что вы решили. – Она отодвинула книгу и спокойно сложила руки на столе. – Джон видит в вас много своего. Мне думается, ему самому хотелось бы поступать так, как вы, но он считает, что для него уже поздно. Поэтому он твердо решил сделать все, чтобы дать вам возможность поступить, как должно. Он всю жизнь чувствует, что в молодости ошибся дорогой, и боится, как бы и вас не заставили совершить ту же ошибку. Он очень терзается, ведь он попал между двух огней. Каково ему работать с Гарольдом и в то же время оберегать вас, как родного сына. Я, кажется, никогда еще не видела его таким расстроенным.

– Вот потому-то мне и нужно от вас уехать.

– Нет, – сказала Джейн. – Он хочет, чтобы вы жили у нас. Может быть, ему кажется, что и он вместе с вами принимает решение. Так что не думайте, что вы повредите ему, если останетесь.

– Нет, нет, это невозможно, – сказал Мак-Грегор. – Я не позволю ему защищать меня во вред себе. Мои неприятности не должны коснуться его. Ни в коем случае! Я все брошу, если он будет лезть в петлю.

Джейн Асквит медленно качнула головой. – Ну, смотрите, – сказала она.

– Так где живет Кэтрин? – торопливо спросил Мак-Грегор, чтобы кончить этот разговор.

– Знаете большой особняк в георгианском стиле на углу Белгрэв- и Уильям-сквер? – Джейн Асквит проводила Мак-Грегора до входной двери. – Но вы все-таки останетесь у нас хоть на несколько дней, Айвр?

– Не могу, – ответил он, – но я еще зайду сегодня.

Он вышел без пальто и пошел по сумеречному Лондону под моросящим дождем; миновал Кадоган-гарденс, Чешэм-плейс и вышел к большому дому, занимавшему весь угол Белгрэв-сквер. Вокруг дома шла чугунная ограда; подъезд за высокими воротами был широкий, нарядный, с колоннами, но дом казался угрюмым, холодным и нежилым. Мак-Грегор толкнул мокрую решетку ворот и, чувствуя гнетущее уныние, подошел к двери, дернул за колокольчик и стал ждать. Он решил, что, если Кэтрин не окажется дома, он больше сюда не придет.

На звонок вышла седая женщина с моложавым лицом; включив свет в передней, она широко распахнула дверь. Мак-Грегор сначала не понял, кто она – член семьи или служанка. Потом он сообразил, что в таком доме дверь отворяет только прислуга и что, вероятно, эта женщина – экономка графа. Под ее взглядом Мак-Грегору стало стыдно за свою мокрую и забрызганную грязью одежду, но он решительно вытер ноги о коврик, вошел в переднюю и спросил, дома ли Кэтрин.

– Точно не знаю, – ответила экономка. – Она ожидает вас?

– Нет.

– Нет? А как доложить?

– Скажите, что пришел Мак-Грегор.

Экономка кивнула и попросила его подождать, указав на обитый шелком диванчик, стоявший посреди большого круглого холла. Она ушла, а Мак-Грегор стал осматриваться по сторонам. Холл был совершенно круглый, с высокими мраморными стенами; белые мраморные колонны поддерживали стеклянный купол. В этот белый цилиндр врезалась красиво изогнутая внутренняя лестница черного мрамора.

Вверху она заканчивалась обитой красным бархатом балюстрадой. В холл выходило несколько дверей. По стенам висели большие картины, а в тени, под лестницей – словно ее задвинули туда и забыли – стояла статуя в человеческий рост, изображающая древнегреческого атлета. Все это освещалось мягким светом хрустальной люстры, и Мак-Грегор даже почувствовал себя польщенным, что такая большая люстра горит в этом доме-музее единственно ради него.

Паркетный пол, мраморные стены, чистота и порядок, царившие здесь, напомнили ему Кремль. Он сперва сел на диванчик, но, как только экономка ушла, встал, одернул на себе пиджак, поправил галстук, вытащил клапаны карманов и вытер мокрое от дождя лицо, потом он осмотрел картины, вазы на пьедесталах и, наконец, подошел к статуе. Он погрузился в созерцание атлета, пытаясь определить, кто он – бегун, скороход или дискобол, как вдруг услышал голос Кэтрин.

– Это Фидий, – сказала она без всякого выражения. – Один из четырех гонцов, бежавших следом за Федиппидом в Афины с вестью о марафонской победе. Скульптура была воздвигнута на вершине горы и простояла там две тысячи лет, а мой дедушка украл ее и сунул под лестницу. Вам нравится этот атлет? – Так могла говорить и та и другая Кэтрин.

– Я пришел поговорить с вами.

– Тогда пойдемте наверх, там теплее, – сказала она. – Здесь я замерзну в своем халате. – На ней был розовый с золотом стеганый халатик, доходивший до щиколоток, очень нарядный и дорогой, но Кэтрин небрежно запахнула его и быстро пошла вверх по лестнице. Повидимому, экономка разбудила ее, потому что, пока они поднимались по лестнице, она то и дело протирала глаза. Темным коридором, начинавшимся за дверью с красными портьерами, они прошли в небольшую комнату с золоченой мебелью. Голубая перегородка с аркой посередине отделяла комнату от большой спальни. Кэтрин зажгла две лампы и, сбросив книгу с обитого парчой кресла, села у камина. Угли еще тлели, и она протянула к огню ногу в домашней туфельке.

– Пожалуйста, подбросьте угля, – сказала Кэтрин.

Мак-Грегор вынул из ведерка большой кусок угля и бросил его в камин через ее протянутую ногу. Потом взял кочергу, раздробил уголь и, выпрямившись, отряхнул руки. Он твердо решил заставить Кэтрин сделать окончательный выбор, но ему трудно было приступить к делу. – Я пришел к вам потому, что вы да Асквит единственные люди, которые могут помочь мне сделать то, что я задумал, – сказал он. – В сущности, даже только вы одна, потому что я больше не могу впутывать Асквита в свои неприятности.

– А меня можете? – спросила она.

Он не парировал ее ответа, она была права. Начало получилось довольно неудачное, но он и не думал отступать. – Вас не так-то легко впутать во что-нибудь и не сравнивайте свое положение с положением Асквита, – ответил он. – Но пора вам принять решение.

– Какое решение?

– Я и сам не знаю. Я никак не могу понять, почему один день вы такая, а назавтра совсем другая.

– А вообще вы меня понимаете?

– Не уверен.

– Что же, вы пришли увериться?

– Нет, – с досадой сказал он.

Она промолчала, словно дала себе слово не спорить с ним и дать ему выговориться.

Он понял это и начал снова. – Сегодня у меня с Эссексом произошел крупный разговор, можно сказать, что мы окончательно поссорились.

Она кивнула. – Знаю, я с ним чай пила.

– Я вижу, он не терял времени.

– Да и вы не теряли.

– Значит, мне незачем объяснять вам, что произошло. – Он уже и этому был рад.

Она пожала плечами. Они стояли рядом, спиной к камину, где уже начинал разгораться подброшенный Мак-Грегором уголь. Густой серый дым стремительно уходил в трубу, и Мак-Грегор, повернувшись, носком ботинка разворошил угли.

– Если вы знаете, что между нами произошло, то вы, вероятно, догадываетесь, зачем я пришел.

Она ничего не ответила.

– Что он вам сказал? – спросил Мак-Грегор.

– Достаточно, чтобы можно было понять, что вы твердо решили погубить друг друга.

– Не совсем так. Мне наплевать на Эссекса. Просто я не согласен со всем, что он делает, и я ему помешаю, если сумею.

– Да? – быстро спросила она. – Каким образом?

– Я сделаю представителям прессы подробный доклад о том, что в действительности происходит в Иранском Азербайджане. Я хочу точно разъяснить им, почему мы туда поехали и что мы там делали.

– Зачем?

– Это единственное, что я могу противопоставить Эссексу, – сказал он. – Вот для чего мне нужна ваша помощь. Я не сумею устроить это, как надо, но вы знаете всех корреспондентов и можете устроить так, чтобы я поговорил с нужными людьми и в нужной обстановке. И откладывать этого нельзя, потому что Совет безопасности будет заседать завтра или послезавтра, и к тому времени все должно быть сказано, и сказано как следует.

– А вы знаете, что Гарольд с вами сделает, если вы обратитесь к прессе?

– Об этом поздно раздумывать.

– Нет, не поздно, – сказала она. – Я думаю, если вы будете молчать и откажетесь от дальнейших шагов, он не допустит, чтобы вас преследовали.

– Не будем об этом говорить, – сказал он. – Это бесполезно.

– Далеко не бесполезно, – возразила она, отходя от жарко разгоревшегося камина. – Нельзя действовать очертя голову и тащить всех за собой в пропасть.

– Я не действую очертя голову и не делаю глупостей, – сказал он. – Если вы решили совсем отстраниться от этого дела, так и скажите, и я уйду.

– Вы хотите, чтобы я, не задумываясь, приняла вашу сторону?

– Нет, но вы должны, наконец, сделать выбор и честно сказать об этом.

– Не так уже все это честно. – Она взяла щетку с лакированного столика и стала расчесывать волосы. – Можно подумать, что вы просто мстите Эссексу за какие-нибудь личные обиды.

– Если вы так думаете, то я не могу убедить вас в противном.

– А откуда вы знаете, будет ли какой-нибудь толк из того, что вы наговорите? Мне кажется, что бы вы ни сказали, Эссекс на все сумеет ответить. Вы не думаете?

– Нет, не думаю. А вы?

– Я на вашем месте не была бы так уверена и хорошенько все прикинула бы, раньше чем действовать. Один бог знает, чем это может для вас кончиться. Вам грозит большая опасность, чем Гарольду. Вы должны ясно понять, что вы затеяли, Мак-Грегор! Я знаю, что сделает Эссекс, если вы обратитесь к прессе, и, я думаю, мне следует объяснить вам это. Вы нарушили все правила игры и всем бросили вызов: правительству, государству, закону. Увидите, Эссекс все это обрушит на вашу голову, если вы обратитесь к журналистам.

– Он просил вас разъяснить мне это?

– Нет. Он только просил меня повидаться с вами и уговорить вас бросить всю эту дурацкую затею и не лезть в петлю. Ну как, согласны бросить?

– А вы согласны уговаривать меня?

Кэтрин перестала расчесывать волосы, подняла голову и прямо взглянула ему в лицо. Потом вдруг улыбнулась открытой, задушевной улыбкой, что с ней случалось не часто. – Мак-Грегор, милый! – Взгляд Кэтрин говорил о том, что ее выбор сделан.

– Согласны? – повторил он.

– Нет. – Она еще с минуту смотрела на него, потом медленно отвернулась и опять взялась за щетку.

Мак-Грегору этого было мало. Он хотел, чтобы она ясно сказала о своем решении. – Вы готовы исполнить мою просьбу?

– Пожалуй.

С таким ответом он уже готов был примириться.

– Кэти, – сказал он, – на этот раз не должно быть никаких внезапных перемен. Это слишком серьезно.

Кэтрин вышла в соседнюю комнату и, вернувшись с чулками в руках, села в кресло у камина.

– Мак-Грегор, – заметила она спокойно, – мне кажется, вы идете на слишком большой риск. Не лучше ли, чтобы кто-нибудь другой поговорил с журналистами.

– Кто, например? – подозрительно спросил он.

– Хотя бы я.

– А вы бы это сделали? – Ему все еще не верилось.

– Пожалуй. А вы хотите, чтобы я это сделала?

– Нет. – Ему стало жарко, и он отошел от камина. – Я все должен сделать сам, и, мне кажется, вы это знаете.

– Я знаю только, что это будет очень страшно, – сказала она. – Гарольд не шутит, и лучше бы найти другой выход из положения.

– Другого выхода нет.

– Нет. Очевидно, нет, – медленно проговорила она. – Но я не представляю, как вы избежите участи, которую вам готовит Эссекс.

– И я не знаю, – сказал он уныло. – Не будем об этом говорить.

– Но вы должны как-то приготовиться к этому. Понимаете? Должны!

– Не будем об этом говорить.

– Хорошо, – сказала она. Повидимому, у нее были какие-то свои планы.

– Когда вы можете созвать журналистов? – спросил он.

– Чтобы ваше выступление возымело действие, все должно быть известно уже завтра, значит, их надо созвать сегодня же. Вы можете сегодня?

– Да. – Он смотрел, как она натягивает на ноги шелковые чулки.

– А вас не собьют такие люди, как Хэмбер?

– Меня никто не собьет.

– Тогда ступайте и приходите часа через полтора. В половине восьмого. К этому времени они все уже будут здесь. Я хочу, чтобы они собрались до вашего прихода. К счастью, сейчас в Лондоне много наших московских корреспондентов. Я соберу нужных людей, но убеждать их вам придется самому. Приходите не раньше половины восьмого, но и не опаздывайте.

– Могу я чем-нибудь помочь вам?

– Если достанете, принесите немного угля. Это самый холодный дом во всем Лондоне. – Она быстро оглянулась, и он покраснел, потому что она заметила, как он на нее смотрит. – Хотите посидеть еще немного? – спросила она, спокойно глядя ему в лицо.

– Нет, Кэти, – ответил он. – Нет, я пойду.

Она повернулась к Мак-Грегору спиной, сунула ноги в туфли и подошла к двери. Когда он проходил мимо, она подняла руки и взъерошила ему волосы на затылке. – Я бы вас побила, – сказала Кэтрин.

– Только не сейчас.

– Почему вы все еще так осторожны, так уверены в себе?

– Я ни в чем не уверен, – сказал он.

– Разве? Хотела бы я, чтобы ваше лицо не так строго хранило ваши тайны. – Дойдя до лестницы, она остановилась. – Если я смущаю вас, помните, что при вас я всегда начинаю сомневаться в самой себе. Вы слишком осторожны со мной. Вы и сейчас слишком осторожны.

Мак-Грегор уже спустился на несколько ступенек и, видя, что она не идет за ним, остановился.

– Я никогда не могу понять, о чем вы говорите, – сказал он.

Кэтрин покачала головой, повернулась и ушла. Мак-Грегор сошел вниз по лестнице черного мрамора и вышел из этого холодного, темного дома.

Когда Мак-Грегор вернулся, дом сиял огнями; яркий свет лился из высоких верхних окон над массивными колоннами подъезда, падал из окошек полуподвала, отражаясь на мокрых от дождя плитах тротуара. Старый особняк точно переродился и снова обрел частицу своей прежней, кипучей жизни. Жизнь в него вдохнула Кэтрин.

Мак-Грегор принес с собой черное ведерко с недельной нормой угля. Экономка ничуть этому не удивилась, и, когда Мак-Грегор поставил ведерко возле двери, она молча приняла у него пальто и проводила по освещенному коридору до высокой двустворчатой двери. Она распахнула ее, и Мак-Грегор увидел перед собой комнату, полную людей. Несколько смешавшись, он остановился на пороге, но Кэтрин подбежала к нему, взяла за рукав и повела к камину, тихо спросив, принес ли он угля. Когда он утвердительно кивнул головой, она улыбнулась, не то благодарно, не то иронически, и повернула его лицом к судилищу.

В комнате собралось десятка полтора журналистов. Когда Мак-Грегор вошел, все умолкли, и он понял, что его появление их удивило. Они знали, кто он, но, очевидно, не ожидали увидеть его здесь. Несомненно, Кэтрин нарочно так устроила. Мак-Грегор сразу увидел знакомые лица: вот Хэмбер, Стайл, Джеб Уилс, Джек Бикфорд из «Таймс», седой валлиец Джек Теннер, московский корреспондент «Дейли уоркер». Глядя на них, Мак-Грегор почувствовал всю невыгоду своего положения перед этими людьми, сбежавшимися сюда по прихоти женщины, которой ни один из них не мог отказать. Все подозрительно косились друг на друга, и Мак-Грегору стало не по себе. На этой пресс-конференции не было ни дружелюбия, ни простоты, ни шуток, не было Эссекса, с апломбом великого человека беседующего с журналистами. Был только Мак-Грегор, который стоял спиной к камину, опустив руки; его осунувшееся лицо выдавало напряжение человека, зажатого действительностью в тиски. Но он цеплялся за эти тиски, ибо твердо знал, что настали последние мгновения прежней жизни. Он злился на себя за то, что слишком усложняет переход к новой жизни. Корреспонденты не интересовали его сами по себе, он смотрел на них только как на средство для достижения цели. Однако он радовался знакомым лицам, даже Хэмберу, и охотнее глядел на тех корреспондентов, которых знал, чем на чужих ему людей. Все они – видные представители американских и английских газет – в свою очередь пристально смотрели на него. Кэтрин очень ловко устроила им этот сюрприз, но они быстро опомнились и уже подозревали, что их хотят использовать для чего-то, а это им не нравилось. Они застыли со стаканами в руках и ждали, что скажет Кэтрин.

– К сведению тех, кто не знает, – заговорила она, все еще держа Мак-Грегора за рукав,- это Айвр Энгус Мак-Грегор. – Кэтрин была тщательно причесана, оживлена, щеки ее слегка горели, но держалась она спокойно и непринужденно. – Я не знаю, с чего именно Мак-Грегор собирается начать, но так или иначе вы сейчас услышите подробный отчет о пресловутой миссии Эссекса. Об этой миссии толкуют все, но, надо думать, только Эссекс и Мак-Грегор знают всю правду о ней. Эссекс скажет об этом послезавтра в Совете безопасности, а Мак-Грегор – сегодня здесь. Это потребует времени, поэтому предлагаю вам сесть. Глупо, что вы все стоите.

– Кэти, – спросил один из журналистов, – Мак-Грегор будет говорить только для нашего сведения или для всеобщего? Не может быть, чтобы ему разрешили предать все это гласности.

Кэтрин усмехнулась краешком рта. – Вы слишком близки к Форейн оффис, мистер Смит, – ответила она, обращаясь к человеку в черном пиджаке и брюках в полоску. – Как может журналист спрашивать, разрешено ли давать ту или иную информацию? Первый раз такое слышу!

– Но это для печати или нет?

– Для печати, Мак-Грегор? – спросила Кэтрин.

– Разумеется.

– Слышите, Майкл? – обратилась она к мистеру Смиту.

– А вы тут при чем, Кэти? – спросил Хэмбер. – Чем объясняется ваше участие?

Кэтрин перебила его. – Об этом вы можете спросить меня после того, как послушаете Айвра. Сейчас это не имеет значения, а потом вам самому будет все равно.

– Думаю, что Эссексу это будет не все равно, – сказал Стайл.

Кругом засмеялись, и Кэтрин досадливо поморщилась, но промолчала, хотя Мак-Грегор почувствовал, как ее пальцы сжали ему локоть. Этих людей надо было забавлять, обхаживать и в то же время заставить их слушать. Мак-Грегор знал, что тут он полностью может положиться на Кэтрин.

– Не знаю, захочет ли он начать с переговоров в Москве, – продолжала Кэтрин. – Мне кажется, Сталина и Молотова не к чему здесь касаться.

– Почему? – вскинулся Хэмбер. – Пусть начинает с самого начала.

– Из принципа! – сказал Стайл.

– Валяйте, Мак-Грегор, – сказал Джеб Уилс. – Раз уж дошло до принципов.

– Подождите минутку, Мак-Грегор, – сказал Стайл. – Почему вам так не терпится сделать ваше заявление? Вы хотите насолить Эссексу?

– Нет, – ответил Мак-Грегор. – Я просто не согласен с ним.

– Значит, вы согласны с русскими?

– Может быть, – сказал Мак-Грегор, – но это не существенно.

Стайл хотел что-то ответить, но остальные запротестовали, и даже Джек Бикфорд сказал Стайлу, чтобы он замолчал и дал им послушать Мак-Грегора.

– Ну, Мак-Грегор, – сказал Бикфорд, – начинайте с самого начала и расскажите нам, зачем вы ездили в Москву. Неужели Эссекс серьезно надеялся уговорить русских, чтобы они повернули дело в Азербайджане так, как нам нужно?

– Эссекс и сам точно не знал, как ему быть с русскими, – заговорил Мак-Грегор, и Кэтрин выпустила его руку. – Он должен был так или иначе восстановить власть тегеранского правительства в Иранском Азербайджане. Вот и все указания, которые он получил, остальное зависело от него. Эссекс ничего не знал об Азербайджане, но дело тут, в сущности говоря, было не в Азербайджане. В первый же день Эссекс сказал мне, что мы продолжаем давнюю борьбу с русскими в Иране, что русское влияние в Иране угрожает нашим интересам на Среднем Востоке и что единственная надежда для нас избежать гибели – это восстановить власть тегеранского правительства в Азербайджане и изгнать оттуда русских.

– А вы тогда возражали Эссексу? – спросил Стайл.

Но его снова заставили замолчать.

– Ради бога, не мешайте Мак-Грегору говорить, – сказал Джеб Уилс. – Пусть он рассказывает, как хочет. Вопросы будем задавать после.

– Нет, я тогда не возражал Эссексу, – сказал Мак-Грегор. – Я еще плохо понимал, что происходит. Я только знал, что все наши сведения об Азербайджане неверны. Они исходили из грязных источников, от самых продажных людей в армии и в жандармерии и даже от таких, которые были нам известны как германские агенты во время войны. Но их услуги охотно принимались, потому что они доносили нам именно то, что нам было нужно для наших политических целей: что русские силой установили в Иранском Азербайджане автономный режим, что все восстания в Азербайджане были спровоцированы и организованы русскими. Это неправда, потому что Азербайджан всегда восставал против тегеранского правительства. Но в Москве я, собственно, не очень вникал в наши намерения, пока не начались переговоры. С самого начала мы добивались усиления нашего влияния в Иране. Азербайджан и происходящие там события никогда по-настоящему не интересовали нас. Мы просто хотели вернуть себе утраченную власть над Ираном, а для этого нужно было восстановить в Азербайджане власть тегеранского правительства. Тегеранское правительство в наших руках; и когда мы говорили о защите его прав, мы имели в виду наши права, и каждый раз, как Эссекс встречался с русскими, он предлагал новый план восстановления власти Тегерана на севере. Сначала мы просто требовали, чтобы русские гарантировали тегеранскому правительству возможность восстановить свою власть в Азербайджане, и уговаривали русских вступить в переговоры по этому вопросу. Эссекс считал, что главное это заставить русских начать переговоры, а там уж он своего добьется. Но Молотов ответил нам отказом. Он заявил, что это внутренняя проблема Ирана, а не международная и что обсуждать ее надлежит нашим послам в Иране. Тогда, чтобы сделать из иранского вопроса международную проблему, Эссекс заставил Дрейка направить русским ноту, в которой обвинял их в нарушении англо-ирано-советского договора 1942 года, в нежелании считаться с жизненными интересами Англии и протестовал против вмешательства русских в дела Иранского Азербайджана.

– Какого числа была направлена нота? – спросил Стайл.

– Не помню.

– Разве вы не записывали все это?

– Записывал. Я покажу вам свои записи после.

– Не мешайте! – зашумели вокруг. – Какой был ответ на ноту, Мак-Грегор?

– Вышинский отклонил ее, он заявил, что интересы Англии тут не при чем. Вышинский передал нас Сушкову из отдела Ближнего Востока и сказал, что русские ничего не имеют против обсуждения азербайджанских событий по существу, но что они не намерены обсуждать какие-либо предложения или мероприятия. Когда Эссекс стал разговаривать с Сушковым, беседа превратилась в спор о характере новой власти в Иранском Азербайджане. Русские говорили, что это подлинно демократическая власть, а мы утверждали, что ее создали русские. В сущности, это даже нельзя назвать спором, потому что нам нечем было подкрепить свои утверждения, а русские приводили множество фактов, доказывающих их правоту. Для нас эта беседа была неблагоприятна, и поэтому Эссекс повернул фронт и заговорил о расширении азербайджанского правительства, с тем чтобы включить в него представителей всех партий. На это Сушков сказал, что они не станут вмешиваться во внутренние дела Азербайджана. Начался новый спор о том, кто фактически вмешивается в дела Ирана, и русские без труда доказали, что Англия вмешивается в дела Ирана ничуть не меньше, чем, по нашим словам, якобы вмешиваются русские.

– Гарри, несомненно, выдвинул конкретные предложения, – сказал Хэмбер. – Кажется, он предложил расследование.

– Да. Он предложил создать комиссию для изучения обстоятельств, при которых в Азербайджане было создано автономное правительство. Комиссия должна была состоять из пяти членов – представителей Англии, России, Иранского Азербайджана, тегеранского правительства и, конечно, Америки, мнение которой, очевидно, и явилось бы решающим. Выводы этой комиссии должны были быть приняты всеми безоговорочно. Успех нашего плана зависел от того, согласятся ли русские признать беспристрастие американцев, а мы заранее договорились обо всем с сотрудником американского посольства. Америка должна была поддержать нашу точку зрения. Но русские все равно от создания комиссии отказались, хотя мы и говорили им, что нужно рассеять подозрения всего мира, что это – испытание верности русских своему слову, что на них ляжет ответственность за последствия и тому подобное. Итак, весь план провалился. Он не мог не провалиться, и Эссекс уже решил ехать домой, как вдруг его пригласил к себе Сталин.

– Эссекс добивался приема у Сталина? – спросил один из незнакомых Мак-Грегору журналистов.

– Нет. Сначала он надеялся на встречу со Сталиным, но потом потерял надежду. Сталин сам пригласил Эссекса, и для Эссекса это был последний шанс чего-нибудь достигнуть. Он сказал Сталину, что ситуация в Иранском Азербайджане подрывает англо-советские отношения, и просил Сталина использовать свое влияние для достижения компромисса. Эссекс сказал, что наш интерес к Азербайджану – это не вмешательство, а желание сохранить исторически сложившуюся связь, что мы помогали создавать иранское государство и что мы там не чужие; кроме того, мы не можем отказаться от своих законных интересов на юге, поскольку почти вся наша нефть поступает оттуда. Эссекс сказал еще, что ситуация на севере Ирана представляет собой угрозу и что новая власть в Азербайджане приносит Ирану один только вред, так как это власть мятежников, основанная на грабежах и терроре. Он просил Сталина рассмотреть еще раз английскую точку зрения и отнестись с доверием к добрым намерениям английского правительства.

– Что Сталин ответил Эссексу? – спросил Хэмбер. – Повторите слово в слово.

– Слово в слово я не помню, – ответил Мак-Грегор. – Но Сталин сказал Эссексу, что тот, видимо, неправильно осведомлен о положении в Азербайджане, и спросил, не хочет ли Эссекс лично ознакомиться с тем, как там обстоит дело. Эссекс ответил согласием, и Сталин сказал, что предоставит нам самолет и что мы можем отправиться в любую часть Иранского Азербайджана. Таким образом мы и попали туда, – заключил Мак-Грегор.

– Это слишком общо, – сказал один из корреспондентов. – Вы лучше сообщите нам, в какой последовательности происходили переговоры и точные даты, и приведите хоть два-три высказывания Молотова и Сталина. Побольше фактов и поменьше комментариев.

– У меня имеются копии всех моих докладов, – сказал Мак-Грегор, дотрагиваясь до бокового кармана. – Я могу сообщить вам все, что вас интересует.

– Вы их нам покажете?

– Да, – сказал Мак-Грегор.

– Пусть он раньше договорит, – крикнул Джеб Уилс, покрывая гул голосов. Он едва сдерживал нетерпение. – Газета – не журнал: у нас времени меньше, чем у вас. Валяйте, Мак-Грегор. Остается какой-нибудь час, чтобы успеть тиснуть.

– Я буду по возможности краток, – сказал Мак-Грегор.

– И давайте побольше фактов, – сказал мистер Смит.

– Одно исключает другое, – возразил Мак-Грегор. – Я сделаю общий обзор, а если вам нужны будут факты, вы после почитаете мои доклады. Но факты – это еще не все. Я очень мало понимаю в вашем деле, но я уверен, что голое перечисление подробностей ничего вам не скажет о наших подлинных намерениях в Москве. Внешние факты не скажут вам о наших тайных происках. Мы жульничали с первого дня нашего пребывания в Москве. Мы думали, что сумеем обмануть русских и они пойдут на наши махинации, а все махинации имели только одну цель – оградить наши собственные интересы в Иране. Никто в нашем посольстве и не говорил об этом иначе, когда разговор шел начистоту. Там, у себя, мы не распинались за суверенитет малых наций и «свободу народов», мы придумывали уловку за уловкой, чтобы перехитрить русских. Но русские оказались умнее, чем мы думали, и поэтому все наши планы провалились. Мы потерпели поражение в Москве не потому, что Англия уважает, а Россия не уважает права малых стран. И не потому, что русские не проявили духа дружбы и сотрудничества. Мы просто-напросто не сумели перехитрить их – и все.

– А что вы скажете о намерениях русских? – спросил Стайл.

– Каковы бы ни были намерения русских, – сказал Мак-Грегор, – наши намерения от этого не станут чище. Мы не имеем права обвинять русских перед ООН, заявляя, что они вмешиваются во внутренние дела Ирана. Мы сами всегда вмешивались в дела Ирана и сейчас вмешиваемся. Для этой цели мы и ездили в Москву. Даже наше так называемое обследование положения в Иранском Азербайджане очень быстро превратилось в попытку путем подкупа и посулов приобрести там политическое влияние, которое шло бы нам на пользу, а русским – во вред. Перед отъездом из Тегерана, на совещании в нашем посольстве, нас проинструктировали. Нам сказали, что нужно как можно скорей прекратить деятельность партии тудэ и других политических партий, требующих свободных профессиональных союзов и широкой аграрной реформы. Нам разъяснили, что мы потеряем свои позиции в Иране, если демократическая партия останется у власти в Азербайджане и проведет экономические и социальные реформы. Нам сказали, что это имело бы катастрофические последствия для наших нефтяных концессий на юге и для политической ситуации на всем Среднем Востоке. Нам сказали, что для нас единственный выход – это укреплять другие партии, враждебные демократической, в особенности религиозную партию сеида Эл-Зила, которого мы выслали из Ирана во время войны, потому что он был сторонником Германии. Иранцы вообще не отличаются религиозностью, но мы хотим восстановить в Иране влияние ислама в противовес влиянию русских и сторонников реформ. Никого не смущало такое явное вмешательство, напротив, мы хотели вмешиваться как можно больше, и никто не скрывал этого. Даже маршрут нашей поездки в Азербайджан был намечен экспертами посольства с таким расчетом, чтобы Эссекс по дороге мог встретиться с нужными людьми и заверить их в нашей поддержке, что бы они ни предприняли против азербайджанского правительства. Значительная часть нашего пути проходила по центральной части Курдистана, потому что там имеются шейхи, которым нужно было внушить, чтобы они действовали поэнергичнее в нашу пользу. Мы решили подбить курдов на немедленное вооруженное выступление против Азербайджана, не только ради того, чтобы свергнуть азербайджанское правительство, но и чтобы натравить курдов и азербайджанцев друг на друга. Курды для нас не меньшая угроза в будущем, чем азербайджанцы, потому что наши нефтяные промыслы в Ираке окружены курдским населением, но пока что мы надеялись держать курдов в узде, разжигая вражду между ними и другими народами, а также между отдельными курдскими племенами. Потом Эссекс решил, что курды могли бы стать нашей главной опорой на Среднем Востоке, если взять их в руки и объединить все племена под нашим руководством; но эта мысль пришла ему в голову уже после того, как мы побывали в Курдистане. При отъезде из Тегерана нам вручили большую сумму денег для укрепления нашего влияния, но мы так и не добрались до большинства наших агентов, потому что нас задержали курды из племени мукри. Но одного из наших людей мы все-таки повидали, а именно губернатора Зенджана. Нам очень нужно было поговорить с ним, но, когда мы приехали, оказалось, что он осажден в собственном поместье одним из руководителей демократической партии в Азербайджане – Джаватом Гочали.

– А Кэти? – прервал его Хэмбер. – Поскольку вы, очевидно, говорите и от ее имени, то объясните нам, как это вышло, что она поехала в Азербайджан, а нас не взяли? Она поехала как официальное или как частное лицо?

Мак-Грегору неприятно было это напоминание о его собственных подозрениях, и он не знал, куда Хэмбер клонит. Мак-Грегор посмотрел на Кэтрин. Лицо ее выражало полное равнодушие, словно речь шла не о ней, и Мак-Грегор почувствовал досаду.

– Относительно Кэтрин мне ничего не известно, – сказал он. – Я знаю только, что она поехала с нами.

Тут в комнату тихо вошла экономка с ведерком, подбросила угля в огонь и так же бесшумно вышла. Кое-кто из корреспондентов воспользовался случаем, чтобы наполнить стаканы из хрустальных графинов, стоявших на столе красного дерева, и Мак-Грегор снова посмотрел на Кэтрин, прося ее восстановить порядок.

На этот раз Кэтрин улыбнулась, потому что поняла, что значили оба его взгляда.

– Мне не стоило особого труда уговорить Эссекса взять меня с собой, – сказала она. – Он тогда не был уверен, поедет ли с ним Мак-Грегор. Они из-за чего-то поссорились.

– Из-за чего? – спросил Хэмбер.

– Насколько я помню, Мак-Грегор был против этой поездки.

– Так почему же вы поехали? – обратился Хэмбер к Мак-Грегору.

– Потому что Кэтрин поехала, – ответил Мак-Грегор и сам улыбнулся своему признанию. Кое-кто засмеялся, другие потребовали, чтобы он продолжал, и Мак-Грегор снова заговорил. Он рассказал о губернаторе, осажденном в своем поместье, о попытке Эссекса выручить его, об избиении Джавата и капитана и, наконец, о зверской жестокости офицера в начищенных сапогах.

Хэмбер опять прервал его. – А что случилось потом с этим офицером? – спросил он.

Мак-Грегор тяжело перевел дыхание и сказал: – Он был прямым виновником смерти капитана, которого избивали вместе с Джаватом. Когда мы уезжали из поместья, мне удалось втолкнуть его в машину, а после я передал его демократам.

Хэмбер не отставал. – Что с ним случилось, Мак-Грегор?

– Его повесили. – Мак-Грегор смотрел на Хэмбера и на других журналистов, не опуская глаз, чтобы они не заметили, как трудно дались ему эти бесстрастные слова.

– Вы считаете себя виноватым в его смерти? – спросил Стайл.

– Косвенно – да.

– Вы считаете, что имели моральное право выдать человека на верную гибель? – спросил Стайл. – Это вас не тревожит, Мак-Грегор?

– Тревожит, – с грустью сознался Мак-Грегор. – Но я не знал, что его повесят.

– Это оправдание, по-вашему?

– Нет. И я вовсе не пытаюсь снять с себя ответственность.

– Значит, вы признаете, что были главным виновником его смерти?

– Этого вопроса я еще не решил для себя, – сказал Мак-Грегор, глядя в упор на Стайла. – Война – всегда убийство, идет ли речь о войне между Джаватом и губернатором или о той, в которой мы сами недавно сражались. Я думаю, что в африканской пустыне я был косвенным виновником смерти сотен невинных людей. Но эти люди были наши враги.

– А этого офицера вы считали своим врагом?

– Да, – подумав, произнес Мак-Грегор. – Считал.

– Да бросьте вы этот перекрестный допрос, – сказал Джеб Уилс. – Кончайте, Мак-Грегор, а то ваш рассказ не попадет в утренние нью-йоркские газеты.

Мак-Грегор не хотел уклоняться от разговора об офицере, но тем не менее обрадовался вмешательству Джеба Уилса и снова заговорил. Он подробно рассказал об их приключениях у племени мукри, о своих политических спорах с Эссексом по поводу Амир-заде и Салима. Он разъяснил замыслы Амир-заде и сказал, что именно таких людей Эссекс поддерживал, потому что был против независимости курдов. Только впоследствии, когда Эссекс понял, что курды готовы бороться за свою независимость, у него явилась мысль использовать это движение курдов и ввести его в рамки, установленные английским правительством.

– А куда девались деньги, которые вам вручили в Тегеране? – спросил Джек Теннер. – Я слышал, что Эссекс отдал их этому Амир-заде.

– Я не знаю, где эти деньги, – солгал Мак-Грегор.

– Гарольд, должно быть, купил на них ковров в Тавризе, – сказал Хэмбер; все засмеялись и стали расспрашивать про Тавриз, чего Хэмбер и добивался.

Мак-Грегор сказал, что в Тавризе они почти ничего не успели сделать, потому что Эссекс спешил вернуться в Лондон до заседания Совета безопасности. – Мы с Кэтрин прошлись по городу, и хотя мы и видели русских, но их было очень мало по сравнению с азербайджанскими солдатами. Тавриз походил на вооруженный лагерь, но мы не заметили ни грабежей, ни террора, о которых нас предупреждали. Члены демократической партии, входящие в правительство, – все азербайджанцы. Некоторые из них провели несколько лет в эмиграции в России, другие здесь, в Англии, но большинство – коренные жители Тавриза, тамошние революционеры или сторонники реформ из интеллигентов, вроде прежних конституционалистов. Там есть несколько стариков, которые принимали участие еще в революции 1906 года. Никто из них, за одним только исключением, не заикался об отделении Азербайджана от Ирана, и решительно никто не говорил про обобществление всей земли и промышленности. Их программа реформ мало чем отличается от программы нашей лейбористской партии, только они предусматривают раздел крупных землевладений и распределение земли между крестьянами. А в смысле социальных реформ и в области народного образования и управления страной они требуют только самых необходимых мер. Об отделении Азербайджана от Ирана говорил только один военный, который оказался более прорусским, чем сами русские. Но, видимо, никто его особенно не слушал.

Мак-Грегор вдруг запнулся, и глаза его округлились от удивления: он увидел, как приотворилась дверь и в щель просунулась голова Асквита. Асквит оглядел комнату, пристально посмотрел на Мак-Грегора; потом голова исчезла, и дверь закрылась. Мак-Грегор не знал, видел ли еще кто-нибудь Асквита, и поторопился кончить свою речь.

– Вот более или менее все, что я хотел сказать, – заключил он и потер свои сухие ладони. – Мы поспешно вернулись в Тегеран и так же поспешно уехали из Ирана. Хотя мы и не очень тщательно изучили положение в Азербайджане, все же мы видели достаточно, чтобы понять, что там происходит. Мы видели очень мало русских. Мы не заметили никаких признаков политического или военного вмешательства со стороны России. Напротив, перед нами было много доказательств того, что азербайджанцы восстали по собственному почину и в собственных интересах. Не все азербайджанцы участвовали в восстании, но их было достаточно для того, чтобы оно увенчалось успехом. Насколько я могу судить, вмешательство русских проявилось единственно только в том, что они помешали тегеранскому правительству послать войска в Азербайджан для подавления восстания. Я не верю, чтобы русские принимали хоть малейшее участие в самом восстании. Да этого и не нужно было. Азербайджанцы увидели реальную возможность восстать, и они этой возможностью воспользовались. И что бы ни сказали в Организации Объединенных наций, факт остается фактом.

– Все? – спросил Хэмбер.

– Все, если вас не интересует вот это. – Мак-Грегор вытащил из кармана пачку бумаг. – Здесь все подробности и точные даты и все мои доклады департаменту по делам Индии за время поездки. Последний доклад – это итоговый отчет обо всей миссии в целом, но я думаю, что никто его не читал: ни в департаменте, ни в Форейн оффис.

Докладами заинтересовались лишь немногие, в том числе Бикфорд и сотрудники толстых журналов. Остальные торопливо пожали Мак-Грегору руку, перекинулись несколькими словами с Кэтрин и разбежались, унося свою добычу.

Джеб Уилс спешил не меньше других, но он все же замешкался подле Кэтрин и сказал, хмуря густые брови: – Так вот, Кэти, я окончательно уезжаю в Америку, и сдается мне, что вы не будете свидетельницей моего трагического возвращения на родину. – Он, как всегда, насмешливо поглядывал то на Кэтрин, то на Мак-Грегора. – А может быть, вы все-таки поедете?

– Я бы, может, и поехала, но вы-то не поедете, Джеб.

– Напрасно вы в этом так уверены, – сказал он. – Впрочем, вы так себя ведете, что вас туда не впустят. Я даже сомневаюсь, впустят ли меня, – добавил он почти с грустью.

– Ничего, мы еще с вами увидимся, – сказала Кэтрин. Он ничего не ответил и вышел, небрежно помахав им рукой на прощание.

Из американцев оставался один Хэмбер. Мак-Грегор слышал, как он спрашивал Кэтрин о том, насколько достоверно все сказанное Мак-Грегором. Но Хэмбер тоже спешил и только с минуту постоял перед Мак-Грегором, проводя рукой по коротко остриженным волосам и улыбаясь широким ртом. – На этот раз вам крышка, Мак-Грегор, – сказал он. – Я уже вижу, как вы сидите в Тауэре. И вы, и Кэти. – Он громко засмеялся и вышел.

Джек Бикфорд, корреспондент «Тайме», ушел последним и перед уходом попросил Мак-Грегора дать ему доклады, обещая вернуть их в целости и сохранности.

– Очень жаль, Мак-Грегор, – сказал он, – что вам пришлось прибегнуть к этому способу, но, повидимому, другого выхода не было. Очень жаль. – повторил он, покачивая головой, и надел шляпу. – Жаль, – сказал он в третий раз и последовал за остальными.

Мак-Грегор и Кэтрин молчали, прислушиваясь к стуку входной двери, и как только она захлопнулась в последний раз, бросились искать Асквита. Они нашли его в большой ярко освещенной гостиной. Даже не сняв пальто, он с мрачным видом сидел в позолоченном кресле, далеко вытянув ноги. Рядом с ним стояла бутылка коньяку, поданная по его требованию экономкой.

– Когда я увидел выражение вашего лица, – сказал он Мак-Грегору, не вставая с кресла, – я решил, что мне лучше не лезть. Боялся испортить дело. Впрочем, это наглая ложь. Я просто не хотел встречаться с вашими газетчиками. Что вы сделали? Утопили Эссекса?

– Все, видимо, считают, что я утопил самого себя, – серьезно ответил Мак-Грегор.

– Они, может быть, правы, – сказал Асквит, дуя на озябшие руки. – Могу вам сообщить, что завтра высшие чины Ведомства государственной службы будут заседать вместе с представителями Службы безопасности, чтобы решить вашу судьбу. После того как вы совершили еще одно тяжкое преступление, можете не сомневаться в их выводах.

– А что Эссекс? – спросил Мак-Грегор.

– Эссекс довольно мрачен. – Асквит слегка выпрямился в кресле. – Надо думать, завтра он станет еще мрачнее, когда узнает, что вы натворили. Один день остается до заседания Совета безопасности, а вы бросаете новую бомбу. Бедный Гарольд! Один бог знает, что теперь будет. Ведь Гарольд никак не предполагал, что вы пойдете на это, Мак-Грегор, да я и сам сомневался. Я все думал, хватит ли у вас мужества сделать то, на что я никогда не мог решиться. Как вы поживаете, Кэти, дорогая моя?

– Напрасно вы пришли, – сказала Кэтрин. – Мак-Грегор хотел, чтобы вы остались в стороне от этого скандала. Зачем вы явились сюда?

– Я пришел за Мак-Грегором, – сказал Асквит, вызывающе глядя на обоих. – И прошу прекратить дурацкие разговоры о том, что меня надо держать в стороне. Не совсем уж я выдохся, Мак-Грегор, и ваши заботы обо мне хоть и очень трогательны, но совершенно невыносимы. – Асквит старался говорить нарочито небрежным тоном и дергал себя за усы, как бы подсмеиваясь над собственными словами.

– До сих пор, – начал Мак-Грегор, вспомнив, что говорила ему Джейн, – мое пребывание в вашем доме можно было объяснить вашими причудами, к которым все привыкли. Но теперь уже нельзя.

Асквита больно задели его слова, и от Мак-Грегора это не укрылось, хотя Асквит быстро вскочил на ноги. – Причуды, а? Так вот что это, по-вашему, Мак-Грегор! Вы так на это смотрите?

Мак-Грегор понял, как обижен Асквит; это несколько удивило его и заставило глубже вдуматься в жестокую борьбу, происходившую в душе Асквита.

– Нет, нет, – поспешил сказать Мак-Грегор, – я вовсе этого не думаю.

– Так отчего же вы сбежали? – воскликнул Асквит, слишком явно показывая свою радость. – Это, дорогой мой, недостаток чуткости.

– Ну, хорошо, – вздохнул Мак-Грегор. – Я проявлю чуткость и вернусь к вам.

– Значит, все в порядке, – сказал Асквит. – Кэти, Джейн ждет вас к обеду.

Кэтрин взглянула на Мак-Грегора, который выжидательно смотрел на нее.

– Нет, – сказала она, – я условилась встретиться в палате общин с Томом Кромвеллом. Мне нужно повидаться с ним сегодня же.

– Зачем? – спросил Мак-Грегор.

– Еще сама точно не знаю, – ответила она. – Скажите Джейн, что я приду завтра утром.

Мак-Грегор не стал спорить, он знал, что ему нельзя спорить с Кэтрин, что бы она ни затеяла. Она разыскала пальто Мак-Грегора и, когда он оделся, поправила ему воротник.

– Не говорите больше о том, что уедете от него, – тихо сказала она, глядя на Асквита, открывавшего чугунные ворота.

– Но ему несдобровать, если я останусь, вы же знаете.

– Это его дело. У него очередная схватка с самим собой. Как вы думаете, легко ему тащиться за Эссексом и в то же время отчаянно цепляться за вас?

– Знаю, знаю. – Мак-Грегор не хотел слушать об этом.

– Пусть он сам справляется с собой, – сказала она. – Не мешайте ему.

– Он не знает, на что идет, – возразил Мак-Грегор.

– Так он узнает, – нетерпеливо сказала Кэтрин. – Не ему одному приходится туго. Я думаю, что даже Гарольду сейчас невесело. А интересно будет посмотреть, как Гарольд вывернется.

– Неужели он может вывернуться? – Мак-Грегор даже и мысли об этом не хотел допустить.

– Не знаю, – нерешительно сказала Кэтрин. – Ему еще остается выступление в Совете безопасности.

– Мак-Грегор! – крикнул Асквит.

– Спросите Асквита, может быть, он знает о намерениях Эссекса.

– Нет, нет, – сказал Мак-Грегор.

– Тогда спросите его о себе. Если комиссия заседает завтра, то он должен знать, что вас ожидает.

Мак-Грегор покачал головой. – Лучше его не впутывать.

– Мак-Грегор! – снова позвал Асквит.

Кэтрин вздохнула и сжала губы, словно хотела стереть с них помаду. Повернув к себе лицо Мак-Грегора, она поцеловала его в щеку и засмеялась оттого, что он так долго ждал этого и теперь так густо покраснел.

– Спокойной ночи, – сказала она, и дверь за ним захлопнулась, прежде чем он дошел до ступенек подъезда.

Мак-Грегор сел в машину и сосредоточил все свое внимание на опасностях, которые сулила бешеная езда Асквита; это было легче, чем думать об угрозе, внезапно нависшей над ним. Душевный подъем, который он испытывал, когда решился выступить против Эссекса, уже прошел. Теперь он снова должен ждать решения своей участи, ждать того, что официально именуется приказом, или решением правительства, или принятием надлежащих мер, или еще каким-нибудь столь же удобным и растяжимым термином; но как ни назови – все равно это означает быстрый ответный удар под видом законного, заслуженного возмездия. Он знал, что если сейчас заговорит об этом с Асквитом, тот ответит ему философскими рассуждениями, а философии ему не хотелось. Он забыл об удрученном состоянии самого Асквита и в эту минуту совсем не нуждался в нем.

Но Асквиту нужен был Мак-Грегор, и он хотел, чтобы и Мак-Грегор в нем нуждался.

– Мак-Грегор, – заговорил он дружеским тоном. – Не начинайте каяться в своих грехах. Я вижу, что вы уже теряете уверенность. Вы поступили так, как должен поступить честный человек, и никогда не сомневайтесь в этом.

– Я и не сомневаюсь, – сказал Мак-Грегор.

Асквит продолжал, убеждая не столько Мак-Грегора, сколько самого себя: – Теперь самое главное – избежать мученического венца, который вы до сих пор так упорно отвергали. Сейчас вы кандидат в мученики, дорогой мой, и это расплата за то, что вы бунтарь-одиночка. Только анархисты и террористы верят в пользу индивидуального бунта, а я хотел бы уберечь вас от таких несостоятельных политических теорий. Как, по-вашему, вас можно уберечь?

– Думаю, что да, – ответил Мак-Грегор.

– Однако, – сказал Асквит, – пока что вас нужно уберечь от мер, которые будут приняты государством против вас. Своим поступком, Мак-Грегор, своим отчаянным, опрометчивым, великолепным и честным поступком вы бросили вызов Железной пяте, и вам не миновать грозных последствий. Вы это понимаете?

– Какой Железной пяте? – спросил Мак-Грегор.

– Железной пяте – закону, государству, его престижу, его правовым устоям, его моральным устоям – короче говоря, всей мистической галиматье о всемогуществе государства.

– Мне кажется, я не причинил никакого вреда государству, – хмуро сказал Мак-Грегор. – Разве только Эссексу и его политике.

– Разве только… – передразнил его Асквит. – А чего же вам еще, дорогой мой? Эссекс это и есть государство, его политика – государственная политика. Государство это просто-напросто власть, сосредоточенная в руках правительства, и, восстав против Эссекса, вы восстали против самого государства. Этого, Мак-Грегор, не прощают, и за это мстят быстро, беспощадно, по всей строгости закона.

– Значит, эта комиссия завтра осудит меня?

– Возможно, – сказал Асквит. – Это зависит от разных соображений, не морального и не юридического порядка, а политического. Ни одна комиссия не станет заниматься юридической стороной вопроса. Она будет считаться с перевесом сил в политической борьбе и судить вас, сообразуясь с политической ситуацией, которая создалась по вашей вине. Завтра, а может быть, еще сегодня вся Англия выскажется за или против вас. Если вы можете предугадать, чья возьмет, тогда вам нетрудно предугадать и свою судьбу.

– Многое зависит от влияния Эссекса.

– Да, – сказал Асквит; при этом он чуть не наскочил на такси, которое пытался обогнать, и, выбранив испуганного шофера, продолжал: – Гарольд схватит вас за горло, если ему это удастся, но может случиться и наоборот. Возможно, что вы подорвали его влияние. Я не знаю. Вы теперь должны искать удовлетворение в самом себе, Мак-Грегор. Вы чувствуете, что вы вдруг стали человеком, который сумел сделать выбор?

– Нет, не чувствую.

– Конечно, нет, – вздохнул Асквит. – Вам это не может быть так ясно, как мне, потому что вы сделали то, что я должен был сделать в вашем возрасте, но не сумел. За двадцать лет я успел над этим подумать. Я в точности знаю, какой перед вами стоял выбор. Только глупец, который не сумел во-время сделать правильный выбор, может это понять. А вы – нет, не можете.

– Никакого выбора у меня не было, – сказал Мак-Грегор. – Эссекс оставил мне только один выход. Это он создал такое положение, а моя роль в этом деле очень незначительна.

– В последнюю минуту, Мак-Грегор, выбор зависел только от вас. Вам нужно было выбрать между вашим старым и новым представлением о смысле человеческого существования. Для того чтобы пойти против Эссекса, вам нужно было решить, что вся ваша прежняя жизнь была обманом, что фетиш законности, лояльности, правительственной власти, государственной мудрости – обман, что ваш собственный разум и здравый смысл имеют больше цены, чем все традиционные понятия, как бы глубоко они ни укоренились в вашем сознании. В одно мгновение вам пришлось порвать со своим прошлым. Вы пришли к выводу, что общество, в котором вы живете, насквозь фальшиво и что вы должны сбросить его оковы, потому что ваш разум принуждает вас к этому. Вот и все! А тот, кто так поступает во имя разума и здравого смысла, тот и становится, вольно или невольно, зачинщиком революций.

Они уже подъехали к дому Асквита, но не сразу вышли из машины.

– Если бы вы не выступили против Эссекса, – угрюмо продолжал Асквит, – вы отныне жили бы такой же жизнью, какой живу я, – бессмысленной, безрадостной, бескрылой и бесцельной. Я всю жизнь знал, что наше общественное устройство фальшиво, и все-таки отдал всю жизнь делу его упрочения. Я никогда не мог вырваться из его тисков, даже когда мне было двадцать лет, и с каждым годом это становилось все труднее и труднее, а теперь и вовсе невозможно. Сегодня я могу приютить вас в своем доме, могу понять и одобрить ваш поступок, и все-таки завтра Эссекс найдет во мне того Асквита, которого он ожидает найти, – нормального, усердного, дельного, уравновешенного, хладнокровного, неисправимого, неизменного чудака Асквита, делящего с ним бремя великой миссии в Совете безопасности. Завтра я с головы до ног буду тем человеком, который, по всей вероятности, станет ревностно помогать Эссексу в его усилиях обезвредить ваше доблестное нападение на ветряную мельницу. Идемте, Мак-Грегор, выпьем коньяку, может быть, легче станет на душе.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Эссекс никак не мог понять, почему Мак-Грегор решился на такой отчаянный шаг. – Я же предупреждал его, Джон, что еще одно публичное выступление – и он подпадет под закон о государственной безопасности. Неужели он думал, что я шучу? Неужели он не понял, что все его бредни об Иране не стоят того, чтобы идти на такой риск? Напились они с Кэти вчера вечером, что ли? Просто непостижимо! Как мог он сделать такую подлость – втянуть Кэти в этот скандал? Надеюсь, у него хватит порядочности публично заявить, что она не при чем, и взять всю ответственность на себя. Где же искать благородства и чести, если уж такой человек, как Мак-Грегор, не посчитался со мной? Он должен быть примерно наказан. Если ему сойдет с рук такая низость, такое предательство – значит, мы на грани анархии. За одну ночь Мак-Грегор расшатал веру всего мира в лояльность англичан. Я понимаю, что можно зарваться, но почему в последнюю минуту английское благоразумие не заставило его одуматься, не напомнило о долге, о преданности, о благородстве, лояльности, чести? Зачем он это сделал?

Асквит, полулежа на кожаном диване, протянул руку и поднял с пола газету.

– А вы позовите Мак-Грегора и спросите его самого. Он вам скажет.

– Не желаю я его видеть.

– А что касается Кэти, – продолжал Асквит, морщась от головной боли, – то это именно она все ему и устроила.

– Не верю, – сказал Эссекс.

– Можете не верить, но это так. Почему бы вам не обратиться к ней самой? Она все объяснит вам очень точно и ясно.

– Я настоятельно прошу вас не припутывать Кэтрин к этой истории, – сказал Эссекс. – Мы должны позаботиться о том, чтобы Кэти была обелена и реабилитирована.

– Кэти могут обвинить в нарушении закона о государственной безопасности? – Асквит опустил руку и выронил газету. Потом взял другую и прикрыл ею свое иссиня-бледное лицо, чтобы хоть немного унять головную боль.

– Нет, конечно.

– А Мак-Грегора?

– Это уж от меня не зависит, – сказал Эссекс. – Вы же знаете.

– А все-таки?

– Теперь, конечно, ему предъявят обвинение.

– Сомневаюсь. – Асквит сбросил с лица газету, сложил руки на животе и посмотрел на дубовый потолок кабинета, потом облизнул сухие губы и снова закрыл глаза. – Мак-Грегор нанес вам чувствительный удар, Гарольд. Если правительство сочтет, что общественное мнение на стороне Мак-Грегора, то оно не станет строго карать его. Жертвой можете оказаться вы, а не Мак-Грегор.

– Мак-Грегор действует слишком неумело, он не получит широкой поддержки, – сказал Эссекс. – Даже его собственное заявление обернулось против него самого. Вчера вечером он, должно быть, воображал, что окончательно ошельмовал меня, но, судя по всему, вышло наоборот. Прежде всего ему не удалось обмануть прессу – все сегодняшние газеты требуют применения к нему дисциплинарных мер за его низкий поступок.

– Большинство газет на вашей стороне, Гарольд, – Асквит со стоном выпрямился. – Это несомненно. Но особенно тут радоваться нечему, вы же знаете нашу прессу. Вы довольны тем, что газеты печатают всего несколько слов из заявления Мак-Грегора, а затем публикуют высказывания видных деятелей, требующих, чтобы Мак-Грегор был немедленно изничтожен. Но это не всюду так, и не все жаждут крови Мак-Грегора. Многие жаждут вашей. Самая наша солидная газета напечатала почти полностью заявление Мак-Грегора и высказывается за то, чтобы ввиду возникшего скандала, сомнений, споров и того пристального внимания, с каким весь мир следит за нашими действиями, устранить вас и отказаться от выдвинутого вами обвинения против русских. Не потому, что эта газета вам не верит. Просто она считает, что доброе имя Англии не должно страдать из-за наших внутренних разногласий. Разумеется, она требует расследования фактов, приведенных Мак-Грегором, и его мотивов и считает, что Мак-Грегор должен понести наказание, если он действительно злоупотребил оказанным ему доверием; против этого трудно возразить. Есть и другие газеты, которые поддерживают эту точку зрения, между прочим, и ваш старый друг «Дейли уоркер».

– Ну еще бы! Но не от позиции «Дейли уоркер» зависит, кто из нас окажется сильнее: Мак-Грегор или я, – если уж вам угодно так ставить вопрос.

– Не обольщайтесь, – сказал Асквит. – Нравится вам это или нет, вы не можете просто отмахнуться от своих противников. Они тоже приводят высказывания видных людей; и эти люди требуют вашей отставки. Шестьдесят членов парламента, в том числе несколько духовных лиц, и другие почтенные, богобоязненные лейбористы уже подали премьеру петицию о смещении вас с должности. Кроме того, один архиепископ, один бывший посол, двое ученых-атомников, один ректор университета, одиннадцать профессоров, пять видных профсоюзных лидеров и множество самых разнообразных людей заявляют, что ваше назначение в Совет безопасности может только повредить престижу английской дипломатии, независимо от того, справедливы нападки Мак-Грегора или нет. Как-никак, а вся эта история бросает тень на ваше имя, и политические круги обеспокоены.

– Какая там к чорту тень, – сказал Эссекс и взял щепотку табаку из персидского ящичка для опиума. – Кто вообще обращает внимание на это сборище политических кретинов? Вы думаете, что политика правительства зависит от мнения таких вот людей? Подумаешь, политические круги! Есть в мире силы покрупнее, чем лейбористское правительство. Мы еще увидим, кто фактически делает политику – Эссекс поправил портрет Уинстона Черчилля на столе.

– Все равно, – устало сказал Асквит, попрежнему не открывая глаз. – Кто бы ни делал политику, вас не пустят в Совет безопасности, если будет признано, что Мак-Грегор дал в руки вашим противникам хорошее оружие. Это, может быть, ничем не улучшит положения Мак-Грегора, но ухудшит ваше.

Они были старые приятели, знавшие друг друга очень давно, и нарочитая самоуверенность Эссекса не выдержала натиска Джона Асквита.

– Что вас так беспокоит мое положение? – сердито сказал Эссекс. – Могу вас заверить, что завтра я выступлю в Совете безопасности. Все доводы против этого и гроша ломаного не стоят. Азербайджанский вопрос будет обсуждаться завтра. Русские не могут дольше оттягивать включение его в повестку дня. Завтра я предъявлю Совету безопасности все факты и данные, тщательно подготовленные мною. Успех мне обеспечен. Я могу неопровержимо доказать, что вопрос о вмешательстве русских в дела Ирана безусловно подлежит компетенции Совета безопасности. На основании улик, которые я предъявлю русским, я потребую и добьюсь от Совета безопасности решения против России. Если вы воображаете, Джон, что Мак-Грегор еще может помешать мне, значит вы меня недооцениваете. Нечего вам валяться на диване и ломать свою глупую старую башку. Может быть, Мак-Грегор и затруднил для меня дело, но я с этим справлюсь, будьте покойны.

– Да, да. – Асквит повернул голову и поглядел на Эссекса, который принялся просматривать телеграфные сообщения агентства Рейтер из Нью-Йорка и Вашингтона. – Самое умное, что вы могли бы сделать, это принять все меры, чтобы Мак-Грегор не был обвинен, осужден и наказан за нелояльность.

– Бог мой! Что же тут умного?

– Если Мак-Грегор пострадает из-за вас, он завоюет еще большее сочувствие. Все будут восхищаться тем, что, зная, какие его ждут последствия, он все же стоял на своем. И так уж половина газет сообщает, что ему угрожали всяческими карами, чтобы заставить его замолчать. Если окажется, что это правда, ваше имя будет втоптано в грязь. Поведение Мак-Грегора очень убедительно. Он рискует всем, и его мужество вызывает всеобщее уважение. А если вы вмешаетесь и спасете его, вы обезоружите тех своих политических противников, которым не нравится ваш образ действий.

– Все это вздор и дурацкие выверты, – сказал Эссекс. – Единственно возможный ответ на выходку Мак-Грегора – это доказать, что он совершил нелояльный поступок, действуя по чьему-то наущению. За это он должен быть наказан, чтобы другим неповадно было. Нужно показать всем, что он совершил преступление против государства и понесет за это наказание. Завтра, к тому времени, когда я появлюсь в Совете безопасности, все уже будет устроено, не тревожьтесь! Сегодня в семь часов в палате общин сделают запрос относительно Мак-Грегора, и если я правильно предугадываю ответ, то Мак-Грегор будет обезврежен. Даже наши самые непримиримые противники в Совете безопасности не дерзнут ссылаться на слова человека, которому предъявлено обвинение в измене родине. Они сами знают, что такое измена, и Мак-Грегор в их глазах уже не будет иметь никакой цены.

– И упрямы же вы, Гарольд! – Асквит встал, но тут же пошатнулся и, чтобы не упасть, вцепился в спинку дивана.

– А чего бы вы хотели?! – воскликнул Эссекс. – Чтобы я сам обманул оказанное мне доверие и изменил своим собственным убеждениям ради того, чтобы спасти Мак-Грегора? Я не циник и не чудак, я верю в то, что делаю, в то, что должен делать. Я знаю, что сейчас я должен беспощадно и жестоко драться за свое отечество и за свое первородство; и не забывайте, что это и ваш долг! Если мы своими силами не можем остановить русских, то это должен сделать Совет безопасности. Для Англии, для всей Европы нет будущего, если мы допустим, чтобы русские овладели Европой при помощи своей доктрины и своей все возрастающей мощи. Сознательно или нет, Мак-Грегор своим выступлением против меня оказал им поддержку. Не из личной злобы и не из мести, но я должен во-время обуздать его сумасбродство, пока он не натворил еще чего-нибудь и не лишил нас единственной возможности остановить русских. То, что вы называете упрямством, я называю верностью долгу. Бросьте городить вздор! И что это на вас нашло – вы же всегда были циником. Мак-Грегор отлично знал, что делает, и ему нет оправдания! Меня не меньше вашего огорчает трагическая судьба, которая его ждет, но я обязан забыть все чувства симпатии и дружбы и превозмочь всякое желание спасти его. Если бы это касалось только меня, я мог бы его пожалеть, но тут речь идет не обо мне и Мак-Грегоре, а о гораздо большем.

– Одно ваше слово, – продолжал настаивать Асквит, – и Мак-Грегор будет оправдан.

– Ничто не может оправдать Мак-Грегора. Он в одном лагере, мы в другом. Я уже не могу закрывать на это глаза. И вы не можете. Поздно.

– Еще может случиться, что он окажется сильнее вас, – угрюмо и нерешительно проговорил Асквит, глядя в окно на Букингемский дворец.

– Сегодня он уже ничего не успеет сделать, и сбежать он тоже не может. Кстати, где он?

– У меня, – ответил Асквит не поворачиваясь.

Эссекс остолбенел. – Разве вы его не выставили?

– Он было ушел, – сказал Асквит, – но я вернул его.

– Так выгоните его сейчас же! – закричал Эссекс вне себя. – Выгоните вон! Отделайтесь от него! Когда репортеры в первый раз пронюхали, где он, в этом не было беды, потому что вы сумасшедший и от вас всего можно ожидать, но теперь… Только этого нехватало, чтобы окончательно сделать меня всеобщим посмешищем. Кто же станет верить мне, если узнают, что вы приютили у себя человека, который опровергает мои слова? А о вас что подумают? Работаете со мной и укрываете у себя того, кто нас предал. Да я сам вправе спросить вас – на чьей же вы стороне?

Асквит все еще стоял к нему спиной.

– Мак-Грегор славный малый, – сказал он. – Пусть остается у меня, никакой беды тут нет.

– Нет беды? Так нельзя, Джон. Это же просто на смех! Вы работаете со мной и в то же время так сочувствуете Мак-Грегору, что после его вчерашней выходки предоставляете ему свой кров? Пусть вам жаль его, все равно он должен покинуть ваш дом. Немедленно!

Асквит с минуту молчал. – Я с вами не согласен, – сказал он наконец.

– Вы с ума сошли! Поймите, что так нельзя, особенно сейчас. Живя у вас, Мак-Грегор тем самым приобретает авторитет, который может стать опасным. Вы это знаете. Тут нельзя считаться с личными чувствами. Создалась серьезнейшая политическая ситуация, и даже намек на то, что вы поддерживаете Мак-Грегора, может опозорить и вас и меня. Как я могу отстаивать свою позицию в Совете безопасности, если надо мной висит такая угроза! Позвоните ему сейчас же и скажите, чтобы он уехал от вас. Мне все равно, как вы это сделаете, только делайте поскорей!

Асквит повернулся лицом к Эссексу и крепко потер рукой рот, словно он предпочел бы, чтобы рта у него не было.

– Мне очень жаль, Гарольд, – сказал он еле слышно, – но я не могу этого сделать, так что лучше не просите.

– Я должен просить вас об этом.

– Знаю.

– Так в чем же дело? Неужели мне вы можете отказать, а Мак-Грегору – нет? В странном вы оказались положении, Джон, но вам придется выбирать между нами.

Асквит усмехнулся, как мог бы усмехнуться умирающий над собственной смертью. – Вы можете даже назвать мое положение нелепым.

– Конечно, это нелепо, но вы должны выбрать что-нибудь одно. На этот раз вы не можете позволить себе никаких чудачеств. Я этого не допущу – дело нешуточное. Мак-Грегор у вас в доме – это насмешка надо мной, и поэтому Мак-Грегор должен уехать. Отделайтесь от него, Джон. Я серьезно этого требую.

– Требуйте сколько хотите, – сказал Асквит, стараясь дружеским тоном смягчить смысл своих слов. – Я не могу этого сделать, Гарольд.

– Вы должны.

Асквит покачал головой и невидящими глазами посмотрел на Эссекса.

– Но это же глупо! – воскликнул тот. – Послушайте, Джон, придите в себя. Вы, должно быть, хватили лишнего вчера вечером. Подите сосните часок, а потом сделайте то, что от вас требуется. Сейчас не время для чудачеств.

– Не называйте меня чудаком и сумасбродом! – крикнул Асквит.

– А как же вас называть? Прикажете считать вас в здравом уме?

– В том-то и горе, что я в здравом уме.

Эссекс жестом остановил его. – Довольно, Джон, незачем нам препираться из-за этого. Неужели мы допустим, чтобы после стольких лет дружбы эта дурацкая история нас рассорила? Чушь какая! Этот Мак-Грегор не стоит малейшей размолвки между нами. Пусть он уйдет от вас, Джон. Пусть уйдет, и прекратим этот неприятный разговор. Вот уж не ожидал!

– Да, – медленно произнес Асквит. – Странно, правда? Только вчера вечером я говорил Мак-Грегору, что человек не осознает своего решения, пока не примет его. Я дурак, Гарольд, и мне теперь смешно, что я двадцать лет уклонялся от такого пятиминутного разговора. Я знаю, что вы обязаны оторвать меня от Мак-Грегора, но я не могу позволить вам этого. Мак-Грегор – последний клочок моего «я», моя последняя капля мужества и чести. Если я предам его, что от меня останется?

– Ступайте проспитесь, – сердито сказал Эссекс. – Я не стану торопить вас. Когда вы хорошенько подумаете, в какое положение вы себя ставите, то сами сообразите, что вам нужно делать. Я не тороплю вас, Джон, но…

– Только не отступайте, Гарольд, – сказал Асквит, покачав головой. – Ради бога, только не отступайте.

– Я не намерен отступать. Отступать я не могу, но я уверен, что вы просто чудите и очень скоро одумаетесь.

– Нет,- сказал Асквит, – нет! Я и думать об этом больше не стану.

Эссекс на миг растерялся. – Поймите, – сказал он почти с отчаянием, – это для вас не просто выбор между Мак-Грегором и мною. Вы решаете собственную участь. Я должен вам это сказать, потому что если вы не откажетесь от Мак-Грегора, вы все равно погубите вместе со мной и самого себя. Я не навязываю вам решения. Рано или поздно вам самому придется сделать выбор. Вы знаете, что вам нельзя будет работать здесь, оказывая в то же время поддержку Мак-Грегору. Отлично знаете. Если вы выйдете в эту дверь, не отказавшись от Мак-Грегора, то, при любых обстоятельствах, вам уже незачем будет сюда возвращаться.

Асквит снял со стула свой макинтош и трость с янтарным набалдашником; он казался более подавленным и грустным, чем Эссекс. – Есть много причин, Гарольд, почему я покидаю вас, но ни одна из них не имела бы значения, если бы я внезапно не нашел себя. Я уже почти не надеялся, что представится такой случай. За это, Гарольд, я вам вечно буду признателен, – без тени иронии сказал Асквит. – Это похоже на дар провидения, потому что в жизни почти никогда так не бывает. Я этого не ожидал. Совсем, совсем не ожидал.

– Неужели я ничем не могу убедить вас? – Эссекс не хотел мириться с уходом Асквита. Он стоял перед ним, загораживая ему дорогу, словно собирался силой удержать его.

– Нет.

– Очень сожалею, что вы такой слепой и опасный дурак.

Асквит нетерпеливо замотал головой. – И я сожалею о том же. Оставьте меня, Гарольд.

– Я не считаю ваше решение окончательным, – сказал Эссекс. – Вы еще вернетесь.

– Пожертвовав Мак-Грегором?

– К чорту Мак-Грегора! Ведь это же нелепо. Вы не можете бросить меня, Джон!

– Поздно, – сказал Асквит и подошел к двери. – Да я вам и не нужен.

Эссекс удержал его за рукав. – Если уж вы так решили, могу я, по крайней мере, рассчитывать на ваше молчание? Вы должны молчать, Джон. Хотя бы до вечера. До завтра. Хотя бы несколько дней, пока я не проведу это дело.

– Не знаю, – сказал Асквит. – Я ведь против ваших планов.

– Относительно Мак-Грегора?

– Не только Мак-Грегора. Это касается всей политической ситуации.

– Значит, вы хотите предать меня, чтобы спасти своего дружка Мак-Грегора? – Раздраженный тон Эссекса не скрыл от Асквита истинного смысла этих слов. Он остановился.

– Я сделаю для Мак-Грегора все, что в моих силах, – сказал Асквит без всякой враждебности, но с глубокой печалью. – Я не стану вредить вам, Гарольд, но я не дам погубить Мак-Грегора. Быть может, мне удастся припугнуть кое-кого новыми разоблачениями, новыми материалами. Моими собственными. Но я сделаю это только в случае необходимости.

– Мне очень тяжело слышать это от вас. Если бы вы меня ударили, и то было бы легче.

– Сожалею, что мне пришлось сказать вам это.

– Впрочем, вы все равно опоздали, – усмехнулся Эссекс. – Сегодня вечером все решится в палате общин, а завтра – в Совете безопасности. Опомнитесь, Джон! Поверьте мне, вы все равно опоздали.

– Может быть, вы и правы, – сказал Асквит. – До свидания, Гарольд.

Эссекс едва владел собой, но он больше не стал удерживать Асквита. – До свидания, – сказал он. Потом через силу заставил себя прибавить: – Кланяйтесь Джейн.

– Спасибо. Приходите обедать как-нибудь на будущей неделе.

– С удовольствием, – сказал Эссекс. – До свидания.

– Прощайте. – Асквит прошел в высокие дубовые двери, украшенные искусной резьбой; узор из дубовых ветвей и листьев подымался по косяку, заканчивался в центре притолоки большим жолудем и снова в обратном порядке повторялся на другом косяке.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

В ту самую минуту, когда Асквит выходил из кабинета Эссекса, Кэтрин возмущалась, что он не пришел домой к завтраку. – Где он пропадает, Джейн? Я хотела, чтобы он поговорил с Томом Кромвеллом. На Джона ни в чем нельзя положиться! Как вы думаете, куда его понесло?

– Право, не знаю, Кэти, – ответила Джейн Асквит. – Я ждала его к завтраку, но он позвонил с час тому назад и сказал, что ему нужно ехать к Роуленду Смиту и еще к каким-то важным особам.

– Хлопотливое, должно быть, утро сегодня и у него и у Гарольда, – сказала Кэтрин. – Ну, ничего. Его завтрак можно отдать Тому. А у вас, правда, хватит на всех, Джейн? Вы простите, что я позвала Тома, но мне хотелось свести его с Мак-Грегором и Джоном. Правда, хватит?

– Хватит, – сказала Джейн. – Мне на прошлой неделе сестра прислала окорок из Ванкувера.

– Мак-Грегор, – спросила Кэтрин, – вы отдали Джейн свои продовольственные карточки?

– Нет, – смущенно ответил Мак-Грегор. – Они остались у моей хозяйки. Я не думал, что проживу здесь так долго. Пойти взять их?

– Сейчас не надо, – сказала Кэтрин. – А вообще принесите. Довольно вам объедать Джейн.

– Я вас объедаю? – спросил Мак-Грегор.

– Не слушайте ее, – сказала Джейн. – У нас только масла маловато, но масла все равно никогда нехватает. Оставьте его в покое, Кэти. Когда придет мистер Кромвелл?

– Сейчас.

– Тогда я пойду займусь завтраком. – Джейн встала, но, прежде чем выйти из комнаты, посмотрела на Мак-Грегора. Он растянулся на широком подоконнике, и вид у него был такой же расслабленный, как у Асквита, когда тот лежал на диване в кабинете Эссекса. Джейн взяла подушечку с одного из кресел и заботливо подложила ее под голову Мак-Грегору, улыбаясь тому, каких усилий стоило ему малейшее движение. Когда Джейн вышла из комнаты, Кэтрин досадливо прищелкнула языком.

– Петиция, которую члены парламента подали вчера вечером премьеру, – это, конечно, ваших рук дело, – сказал Мак-Грегор почти с упреком. – Для этого вы и бегали среди ночи к Кромвеллу?

– Вовсе не моих рук, – ответила Кэтрин. – Кромвелл сам все устроил. Поэтому он и хочет вас видеть. Сегодня вечером в палате общин будут жаркие дебаты между вашими друзьями и недругами. Кромвеллу хочется знать точно, что тут можно сделать.

Мак-Грегор слушал рассеянно. – Я думал, что сегодня обсуждается законопроект о национализации угольной промышленности, – сказал он. – Да и какие могут быть дебаты обо мне?

– Обсуждение этого законопроекта уже кончилось, – сказала Кэтрин, глядя через голову Мак-Грегора на черные ветви старого вяза, раскинувшиеся над крышей конюшни. – Сегодня начинаются дебаты о внешней политике. А перед дебатами один из консерваторов внесет запрос: приняты ли против вас надлежащие дисциплинарные меры и понесли ли вы должное наказание. Кромвелл сказал, что он и еще несколько рядовых лейбористов внесут аналогичный запрос об Эссексе. Значит, скоро решится и его и ваша судьба.

– Какой смысл вносить запрос относительно Эссекса? – Мак-Грегор хотел было приподняться, но тут же раздумал. – Завтра в Совете безопасности он будет метать громы и молнии. Я надеялся, что мое вчерашнее выступление помешает этому, но вряд ли найдется в Англии хоть один человек, который сумел бы разобраться в той каше, которую сделали газеты из моих слов.

– Не злитесь, – сказала она.

– А что мне прикажете делать?

– Рассуждать здраво. Русские, во всяком случае, будут знать, что ответить Гарольду.

– Этого мало. Они не знают всех фактов.

– Совету безопасности известны все факты. Там имеется ваш доклад.

– Как он туда попал?

– Об этом уж я позаботилась, – сказала она.

– Эссекс, наверное, уже подготовил новые доводы и новые факты, и мой доклад потеряет всякое значение. Единственная моя надежда была остановить Эссекса до заседания Совета безопасности. А теперь его уже ничем не остановишь, и никто не сможет его опровергнуть.

– Во всяком случае, вы сделали все, что от вас зависело, так что лежите смирно. – Она подвинула его ноги и села рядом с ним, попрежнему вглядываясь в холодное, пасмурное утро за окном.

– По-моему, от меня никогда ничего не зависело, – сказал Мак-Грегор. – Большей глупости, Кэти, я еще в жизни не делал. С какой стати я возомнил, что человек может повлиять на правительство своей страны, на его политику? Одно дело иметь право голоса при избрании правительства и совсем другое – воздействовать на правительство, за которое подал голос. Как я могу воздействовать на правительство, чтобы оно изменило свою позицию в азербайджанском вопросе, хоть я и знаю, что эта позиция гнилая, опасная и безнравственная. Ей-богу, теперь мне становится понятно, что имел в виду Асквит, когда говорил, что я восстал против Железной пяты. К чорту такое правительство! Правительство – это только ширма, за которой невидимые силы плетут политические интриги. А как до этих сил доберешься? Их ничем не проймешь, они неуязвимы. Они хватают таких мелких бунтарей, как я, и пожирают их, обрушивают на них прессу, закон – всё, что только можно обрушить на человека. Почему я вообразил, что способен изменить политику нашей великой державы? Могу я повлиять на ход истории, переделать империю, заставить ее проводить честную политику, когда она, за ничтожными исключениями, всегда вела нечестную политическую игру? Какой смысл рисковать всем тем, ради чего стоит жить, из-за глупой попытки исправить зло целой системы? Я просто дурак, и меня только удивляет, как вы не остановили меня сразу и не дали мне вернуться в Иран, где я занимался бы тем, чем мне положено заниматься. Никогда у меня не было никаких шансов победить Эссекса. И даже если бы я победил его, нашлись бы новые Эссексы, новые конфликты. Но и против Эссекса я бессилен. Я это знаю. Знаю! Ни одной минуты я не чувствовал, что имею дело с осязаемой враждебной силой. Передо мной стоял только Эссекс. Все остальное было скрыто непроницаемой стеной, на которую я постоянно натыкался. Действия властей, газетная информация, решения правительства – все это сплелось в одно недосягаемое и неуязвимое целое. Все было подобрано и пригнано одно к одному. И теперь, когда я попался, меня раздавят, как козявку. Я даже не очень огорчен этим, потому что я все равно ничего больше сделать не могу. Мне даже нельзя бросить все и убежать из этой ямы, которую я сам себе вырыл. Я обязан ждать, пока не последует официальное решение моей участи, которое должно удовлетворить всех, кто жаждет моей крови. Как мог я сделать такую глупость, такую непростительную глупость? Правительство, его политический курс существуют – и все тут. Что мы с вами можем против этого предпринять, Кэти? Правительство слишком могущественно и устойчиво, его власть слишком хорошо организована. Это сила, которую нужно признать, к которой нужно приспособиться; ее руководство, ее решения надо принимать, как божий промысел, неотвратимый и непреложный. А те, кто не желает покориться, пусть полюбуются на Мак-Грегора. Я даром погубил себя. Зря мы трудились: и вы, и я, и Асквит, и все те, кто думал, что могут изменить ход событий. В политике никто ничего изменить не может. Где уж нам тягаться с теми силами, которые сплотились против нас. Лучше и не лезть. Я понял урок, который должен был понять с самого начала, и если только я выкарабкаюсь из этой ямы, больше меня в нее не заманишь. Никогда не стану нападать на власти предержащие; теперь я знаю, что их нельзя победить. Самое лучшее – это стоять в стороне, и если только мне удастся унести ноги, я и близко не подойду больше к политике. Уеду завтра с Уайтом в Иран и буду воевать с нефтью – и наплевать на все остальное… если только я выпутаюсь из этого дела, в чем сильно сомневаюсь.

Кэтрин встала с подоконника и отошла от Мак-Грегора. – Я и говорить с вами не хочу, если вы так раскисли, – сказала она. – А вы чего ждали? Что весь мир сразу переменится в угоду вам? Вы что же, воображали, будто помешать Эссексу и повлиять на политику правительства это пустяковое дело? Рассчитывали добиться всего с одного удара? А не вышло сразу, так у вас уже и руки опустились?

– Вы преувеличиваете, – запротестовал он. – Если бы я хоть сколько-нибудь помешал Эссексу, я бы не считал, что все пропало. Но я знаю, что Эссекс продолжает действовать беспрепятственно, и планы его остались прежние, и все мои усилия в этой борьбе ни на йоту ничего не изменили.

– Глупо так отчаиваться, – сказала она сердито. – Вот уж не думала, что вы так раскиснете! Может быть, вас и ждет тяжелая участь, но это не оправдание.

– Моя участь тут не при чем. – Он приподнялся, хоть у него и раскалывалась от боли голова. – Какова бы она ни была, это не изменит того факта, что всякая попытка воздействовать на правительство и на его политику обречена на провал.

– Вы только одиночка, а один человек не может добиться перемен. Есть другие способы борьбы. По большей части вы боролись неумело, слабо и нерешительно. Даже ваша последняя вылазка против Эссекса больше похожа на акт отчаяния, чем на обдуманный политический ход.

– Так вы отрекаетесь от вчерашнего?

– Нет, не отрекаюсь. И не терзайте вы себя больше, чем нужно. Для вас, Мак-Грегор, это был единственный выход – рискованный, но единственный. А теперь вы все испортили – сидите и плачетесь, что не совершили чуда. У вас вообще почти не было шансов на успех, и я думала, что вы это понимаете. Вы, безусловно, понимали это вчера вечером. А если реальный результат так разочаровал вас, то вам не мешает получше приглядеться к реальной жизни. Не думайте, что вы единственный, кто ведет эту борьбу. И не думайте, что все остальные откажутся от борьбы только потому, что вам не удалось остановить Эссекса. Когда вы еще не имели ни малейшего понятия о политике, люди уже боролись за ваш Азербайджан; и не только в самом Азербайджане, но и здесь, и повсюду, если хотите знать. Это не делается в один день и единым махом. Это упорная, ожесточенная борьба, и в нее вступают все новые люди, и не ради немедленного решения частного вопроса, как вы, а ради общего решения, которое охватило бы все вопросы, в том числе и Азербайджан, и Эссекса, и Совет безопасности. До сих пор вы твердо стояли на своем, будто какой-нибудь древнеримский герой – непобедимый и непреклонный. А таким, как сейчас, я вас просто видеть не могу. Я не стану с вами разговаривать, пока вы сами не поймете, что так вести себя может только глупец, эгоист, пропащий человек!

– Конечно, пропащий. Чего я достиг? Вы говорите, чтобы я получше пригляделся к реальной жизни. А вы? Приглядитесь хорошенько сами и скажите, к чему привели все наши усилия.

– Это еще неизвестно. То, что газеты растерзали вас в клочья, вовсе не доказывает, что вы ничего не добились. Тактика ваших сторонников иногда не менее неуловима, чем тактика врагов.

– Много это поможет! Все равно Эссекса не остановить.

– Дело не только в этом.

– А в чем же еще?

– Если б вы смотрели на вещи здраво, вам открылось бы все значение того, что вы делаете, но сейчас вы злитесь и киснете и уже не способны ничего понимать. Еще ничего не кончено. Никто не может знать, пошатнулось положение Эссекса или нет. Сегодня еще только все начнется.

– Завтра Эссекс выступает в Совете безопасности.

– Хватит, не желаю больше с вами разговаривать! Пойдите выпейте побольше кофе, может быть, это прочистит вам мозги. Если вы намерены предаваться отчаянию и заживо хоронить себя, то можете это делать без меня. Я и знать вас не хочу. – Она ушла, а Мак-Грегор, злой и удрученный, сидел в одиночестве, пока не пришел Том Кромвелл.

Это был человек невысокого роста, с быстрой, стремительной походкой – ноги его очень решительно ступали по коврам Асквитов. Кэтрин рассказывала Мак-Грегору, что его настоящая фамилия Циммерман и что все смеялись над ней, так же как и над его политическими убеждениями; тогда он принял фамилию Кромвелл и сказал: «Пусть-ка теперь попробуют смеяться!» Кромвелл вошел с пачкой бумаг, крепко зажатой в левой руке, а правую протянул сначала Джейн, потом Мак-Грегору. Он явно считал всякие церемонии излишней роскошью и, усевшись на первый попавшийся стул, заговорил с ними, как старый близкий знакомый. Макушка у него была лысая, но над ушами и на затылке сохранилась бахрома темных волос. По всему было видно, что Кромвелл человек чрезвычайно занятой, и так как он отказался от коктейля, то Джейн позвала всех завтракать. Том сунул бумаги в карман пиджака и, сев за стол, начал объяснять положение Мак-Грегору, но тот слушал его только краем уха, так как был слишком погружен в свои мысли. Мак-Грегор вообще находился в состоянии, близком к летаргии, и слова Кромвелла мало интересовали его.

– Никто точно не знает, как обернется дело, – говорил Кромвелл. – Судя по вчерашнему настроению в палате, я думаю, что большинство за Эссекса, но это еще ничего не значит. Все будет зависеть от постановления правительства или Ведомства государственной службы, а каково оно будет, этого никто наперед знать не может, даже я. Я уверен, что правительство не изменит своей внешнеполитической линии в данном вопросе, но, может быть, ввиду ваших разоблачений ему придется пойти на уступки и пожертвовать Эссексом.

– Разве еще не поздно? – спросил Мак-Грегор, избегая гневного взгляда Кэтрин.

– Может быть, и поздно. Но правительство знает, что мы внесем запрос об Эссексе, и ему придется считаться с обстановкой, сложившейся сегодня утром; поэтому очень трудно сказать, поздно или не поздно. Эссекс сейчас неудобен правительству, а среди лейбористов и так много недовольных тем, что лейбористское правительство оставило столько консерваторов на дипломатических постах. Пример Эссекса показателен, и это сыграет кое-какую роль. Однако он всегда был лоялен, и, может быть, ему все-таки дадут выступить в Совете безопасности. За последние десять лет он сумел завоевать всеобщее уважение, и никакой скандал не может окончательно подорвать его репутацию. Кроме того, он так хорошо держится, что люди, от которых зависит решение, могут поддаться чувству личной симпатии. С другой стороны, трудно поставить под сомнение вашу беспристрастность, Мак-Грегор, так как вы всегда стояли в стороне от политической борьбы. Вчера вы не сумели как следует использовать прессу: ваше заявление было плохо изложено и осталось почти непонятым. Теперь уже поздно предъявлять палате все факты, очень жаль, что вы так долго мешкали. Что касается дипломатической стороны вопроса, то, конечно, Форейн оффис придется хорошенько продумать, какую пользу могут извлечь из вашего заявления русские. Через Совет безопасности ваши доклады уже попали к ним в руки, и это большой удар для Эссекса. Вся беда в том, Мак-Грегор, что вы, безусловно, не имели права разглашать подробности секретной миссии. Нет никакого сомнения, что вас можно подвести под закон о государственных служащих и даже под закон о государственной тайне. Я думаю, что какое-нибудь обвинение вам будет предъявлено, разве только вам помогут неизвестные нам силы. Но это мало вероятно, потому что я знаю всех, кто в высших сферах может взять вашу сторону. Так что особенно радужных надежд не питайте. Мы, горсточка левых лейбористов в парламенте, поддерживаем вас потому, что этот случай для нас лишний пример все растущей несостоятельности нашей внешней политики. Вы нас расшевелили, Мак-Грегор. В палате вообще многие восхищаются вашим поступком, и мы решили действовать, потому что знаем, что есть и другие люди, которые, так же как и вы, готовы занять определенную политическую позицию, не опасаясь последствий. Я очень рад, что вы оказались спокойным и серьезным человеком. Таким я и надеялся вас видеть и должен сказать, что вы оправдали мои надежды. Мы будем драться за вас до конца, Мак-Грегор, на это можете положиться.

Том Кромвелл проглотил завтрак Асквита с той же быстротой, с какой выпалил Мак-Грегору все эти соображения.

Встав из-за стола, он, не теряя времени, обратился к Мак-Грегору за сведениями, которые были ему нужны.

Кромвелл сел рядом с ним в оконной нише, держа бумаги в одной руке и крепко зажав авторучку в другой. Его вопросы больше походили на вопросы репортера, чем общественного деятеля, и он очень точно знал, что ему нужно от Мак-Грегора. Но у самого Мак-Грегора на лице было написано полное равнодушие, и Кэтрин в эту минуту явно ненавидела его.

– Сколько вам лет, Мак-Грегор?

– Тридцать.

– Родились в Иране? Прожили там почти всю жизнь? Говорите на местных языках? Знаете географию страны и ее население?

– Да.

– По-азербайджански понимаете?

– Немного.

– Достаточно, чтобы разговаривать на этом языке?

– Да.

– С русскими не были ни в каких отношениях? Я имею в виду – в Иране или хотя бы здесь, в Англии. Не состояли, например, в Обществе англо-советской дружбы?

– Нет.

– А как насчет политических убеждений? Вы состоите в какой-нибудь партии, английской или иранской? Может быть, состояли раньше?

– Нет.

– За кого вы голосовали на последних выборах?

– За лейбористов.

– Почему?

– Право, не знаю. – Мак-Грегору не хотелось пускаться в объяснения. – Очевидно, мне казалось, что это разумнее всего.

– Вы не просили, чтобы вас направили с Эссексом в Москву?

– Нет. Я хотел уйти из департамента по делам Индии и вернуться к своей работе. Меня задержали на основании закона о чрезвычайном положении.

– А в департамент по делам Индии вы попали по своему желанию?

– Нет.

– О вашей службе в армии во время войны я вас не спрашиваю, у меня имеется ваш послужной список. Это очень важно, Мак-Грегор, и говорит в вашу пользу. Где вы выучились русскому языку?

– В Иране одно время у нас были соседями русские.

– Вы виделись с ними, когда ездили в Азербайджан?

– Нет. Они еще до войны уехали в Россию. Они были родом из Армении.

– Русские когда-нибудь обращались к вам за информацией или помощью?

– Нет.

– Может быть, вы еще что-нибудь хотели бы мне сообщить?

– Да нет, кажется все, – сказал Мак-Грегор.

– У меня нет времени расспрашивать, а сами вы, повидимому, не расположены мне помочь. Я только хотел знать, что нужно будет ответить на самые каверзные вопросы, в случае если нам придется опровергать клевету по вашему адресу в палате. Сегодня вечером консерваторы будут смешивать вас с грязью, они все разъярены не меньше Эссекса. Во время запросов или во время дебатов, так или иначе, но уже сегодня либо вы, либо Эссекс будете повергнуты во прах. До свидания, Мак-Грегор. Увидимся в перерыве между заседаниями. Особенных надежд не питайте. Эссекс, в сущности, делает все, что хочет, и я не вижу, какие у вас могут быть шансы одолеть его. До свидания.

Том Кромвелл откланялся, и Кэтрин, не удостоив Мак-Грегора взглядом, вышла вместе с ним.

Мак-Грегор собрался с силами и приступил к трудному делу: надо было написать матери и объяснить ей последний поворот событий. Короткие разговоры по телефону не удовлетворяли ни его, ни ее; она не вполне понимала, что он делает, а он не мог объяснить ей это. Все равно она была на его стороне, против всех, и хотела приехать в Лондон, чтобы поддержать в нем бодрость. Мак-Грегор просил ее не приезжать. И так уж все было достаточно сложно; поэтому он заверил ее, что приедет в Шипборн, как только сможет вырваться. А пока что пусть она сидит дома и не ездит в Тонбридж звонить ему. У нее дома не было телефона, а звонить из местного почтового отделения она не хотела и поэтому отправлялась за шесть миль, в Тонбридж, и говорила с ним оттуда, из телефонной будки. Он сказал ей, чтобы она этого не делала, и обещал писать каждый день. Теперь он сел писать письмо, но не успел начать, как позвонил профессор Уайт.

Профессор сказал Мак-Грегору, что если тот не раздумал лететь в Иран, то пусть завтра в полдень будет в лондонской конторе Англо-Иранской компании со своим багажом. Самолет отправляется в два часа. Мак-Грегор не ответил ни да, ни нет, и профессор повторил, что все зависит только от желания Мак-Грегора и что он завтра будет ждать его.

Потом пришел Асквит. Он не сообщил ни Джейн, ни Мак-Грегору о своем разрыве с Эссексом. Он сказал только, что пришел за Мак-Грегором, чтобы вместе ехать в палату общин, где сегодня будут запросы и дебаты по внешней политике, и прибавил, что время позднее и пора уже отправляться.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Асквит вел машину быстро, не заботясь об осторожности, но все-таки к выходу спикера им не удалось поспеть, и палата уже слушала молитву, когда они вступили под каменные своды Сент-Стивен-холла. Зал палаты общин сгорел в 1940 году, и временно, до постройки нового, правительство вершило дела в помещении палаты лордов. С первой минуты, когда Мак-Грегор услышал стук своих шагов по каменным плитам коридора, ему стало не по себе; может быть, в том был повинен запах сырости, исходивший от серых стен, или скудное освещение, или же уверенность, что предстоит новая комедия, последняя и самая гнусная, а может быть, на него действовало угрюмое молчание Асквита, которого, видно, томила такая же тревога. Озлобившись, Мак-Грегор потерял веру в это учреждение – верховное судилище страны, которое сейчас должно было вынести ему приговор. Не чувствовал он этой веры и в Асквите – тот даже не пытался скрыть свое настроение, такое мрачное, словно он ждал суда и над собой. Мак-Грегор поискал было глазами Кэтрин, но ее нигде не было видно; только полисмены и клерки стояли в проходах да какие-то люди спешили мимо. Он вместе с Асквитом остановился возле одного из полисменов, не зная, чего, собственно, они ждут.

Они не двигались с места и не разговаривали. Оба стояли, засунув руки в карманы пальто, и тоскливое волнение Мак-Грегора дошло уже до того, что к горлу стал подкатывать клубок тошноты. Но в это время высокий человек в черном пиджаке и брюках в полоску подошел и поздоровался с Асквитом.

– Мое почтение, Джон, – сказал он. – Вам оставлены места на галерее. Сейчас служитель проводит вас, а в перерыве, если захотите, вместе пройдем в кафетерий выпить чаю.

Когда Асквит познакомил его с Мак-Грегором, на лице этого нестарого, но уже седеющего консерватора отразилось некоторое удивление, однако он ничего не сказал и тут же выписал им два пропуска. Служитель повел их наверх; там им пришлось расписаться в книге, после чего их пропустили на небольшую галерею, вдоль которой тянулись две резные деревянные скамьи с красной обивкой. Собственно говоря, это был просто резной балкончик, вмещавший всего шесть или семь человек, но, попав сюда, они почувствовали себя уже в палате. Холодные стены аббатства остались за дверью, а здесь был богато отделанный красный зал, битком набитый людьми.

На передней скамье сидела Кэтрин; рядом с ней было свободное место, но так как Асквит вошел первым, то оно досталось ему. Мак-Грегора служитель усадил позади них, на второй скамье, которая стояла значительно выше, так что ноги его оказались почти у самого затылка Кэтрин, и, глядя в зал, он видел перед собой ее шелковистые волосы. Усевшись, Мак-Грегор стал потихоньку стягивать свой макинтош, стараясь при этом не обеспокоить соседку, пожилую даму с внешностью по меньшей мере герцогини. Сложив макинтош и осторожно пристроив его в ногах, Мак-Грегор осмотрелся по сторонам. Цветные витражи, готические своды, панели резного дерева, опоясывавшие стены, – все это настраивало на церковный лад. Для человека, который попал сюда в первый раз, тем более в такой момент, когда любопытство лишь ненадолго могло отвлечь его от горьких мыслей, впечатление, надо сказать, было благоприятное.

Зал отчетливо делился на две половины амфитеатрами расположенных друг против друга скамей. Представители правительственной партии сидели налево от Мак-Грегора, а оппозиция – направо; и тех и других легко было распознать по отдельным хорошо знакомым лицам. В глубине, на высоком кресле, в мантии, парике и при всех прочих регалиях, восседал спикер. Впереди и ниже него размещались клерки, а еще ниже стоял длинный стол, разделявший передние ряды скамей. Он был завален книгами и бумагами, и на одном конце его лежал жезл. По обе стороны стола лицом друг к другу сидели лидеры правительственной партии и оппозиции: Эттли, Черчилль, Дальтон, Идеи, Стрэчи, Брэкен, Моррисон, Лоу. Сэр Стаффорд Криппс так вытянул свои длинные ноги, что они легли на край стола; такая бесцеремонность показалась Мак-Грегору неуместной и даже неприличной. Мистер Иден, сидевший напротив, должен был любоваться подошвами ботинок Криппса. На скамьях, поднимавшихся четырьмя ярусами с каждой стороны, сидели беспрерывно переговаривавшиеся мужчины и среди них несколько тихих и безмолвных женщин. Откуда-то из-под галереи продолжали входить все новые и новые члены палаты, и Мак-Грегор видел, как они кланялись спикеру и рассаживались по местам. На уровне своей галереи Мак-Грегор заметил другой узенький балкончик, на котором сидело два-три человека. Прямо напротив шла галерея побольше, и по ее общему виду нетрудно было заключить, что это галерея прессы. Мак-Грегор оглядывал публику, находившуюся в зале, думая увидеть Эссекса. Но Эссекса в палате не было.

Мак-Грегор знал, что каждое заседание парламента начинается с ответов на запросы. Большинство запросов подается в письменном виде еще до начала заседания, и служитель вручил Мак-Грегору печатный перечень уже внесенных запросов. Но оглашению письменных запросов предшествуют обычно запросы устные, которые непосредственно адресуются министрам. В данный момент мистер Дальтон давал кому-то объяснения по поводу ввоза табака в счет американского займа. Несмотря на все свое нетерпение, Мак-Грегор с интересом прислушивался к запросам. Некоторые из них касались коммерческих или финансовых дел, в большинстве же речь шла о мелких, но досадных злоупотреблениях властей. Запросы поступали и справа и слева, и министры, которых касалось дело, должны были каждый раз давать ответы. Мак-Грегор, слушая все это, быстро осваивался с правилами парламентской процедуры и в то же время убеждался в неукоснительной серьезности, присущей всем действиям этого выборного органа. Впрочем, по-настоящему его интересовало только одно действие упомянутого органа – то, которое будет направлено против него, Мак-Грегора. Но его черед все не наступал. И когда он, наконец, наступил, зал замер в ожидании. Члены палаты, прохлаждавшиеся в кулуарах, толпой повалили на свои места, словно почуяв, что настает долгожданный момент. Мак-Грегор тоже почуял это и перевел взгляд на затылок Кэтрин, но она сидела, словно каменная, и, не поворачивая головы, смотрела вниз.

Спикер предоставил слово для запроса достоуважаемому члену палаты от Ломбарди. На скамьях оппозиции поднялся со своего места убеленный сединами джентльмен весьма внушительного вида, в дымчатом пенсне на ленточке. С его высокой, сухопарой фигурой странным образом не вязался голос, напоминавший глухое ворчание хорошо выдрессированной собаки.

– Мистер спикер! Я обращаюсь с запросом к министру, представляющему здесь премьер-министра. – Он выдержал паузу, обводя зал острым, испытующим взглядом. – Один из слуг британской короны, некий А. Э. Мак-Грегор, выступил на днях в печати с заявлением по поводу правительственной миссии в Москву и Иранский Азербайджан, в которой он имел честь принимать участие. Это заявление содержало серьезные обвинения не только по адресу правительства, но и по адресу одного из наших наиболее уважаемых дипломатических представителей и всего Британского содружества наций. Нарушив долг верности, он высказал чудовищное, совершенно необоснованное подозрение относительно нашей искренности в отношениях с другими странами. Ввиду бесчестья, нанесенного нам перед всем миром, и ввиду того ущерба, которое означенный Мак-Грегор причинил государству, я желал бы спросить правительство, какие меры приняты им для того, чтобы решительно и бесповоротно дезавуировать заявление Мак-Грегора. И более того, – прорычал он, – какие приняты меры к наказанию этого человека за нарушение законов и постановлений правительства?

Все это было очень буднично и просто, но кто не побледнеет, услышав по своему адресу подобные обвинения! Мак-Грегор подался вперед, чтобы услышать ответ мистера Эттли, но тут он увидел, что Эттли нет в зале, как и еще некоторых министров. Вместо Эттли из-за стола поднялся какой-то невысокий брюнет в роговых очках; он положил перед собой несколько листков и откашлялся, прочищая горло.

Джон Асквит повернулся к Мак-Грегору. – Это Бутчер, – шепнул он, – парламентский заместитель одного из министров; убей меня бог, если я помню, какого именно.

Мистер Бутчер снял очки и принялся их протирать; Мак-Грегор сердито подумал: неужели они всегда так копаются?

– Мне поручено ответить на этот запрос, поскольку он касается нашего министерства, – сказал Бутчер. Он говорил без всякого интереса, что называется, бубнил, но Мак-Грегор отчетливо слышал каждое его слово. – Запрос не из тех, на которые можно быстро ответить, и я просил бы достоуважаемого члена палаты вооружиться терпением. Дело Мак-Грегора представляет собой сложную проблему, затрагивающую сферы деятельности трех или четырех министерств, как-то: Форейн оффис, департамента по делам Индии, а также канцелярии премьер-министра и нашего министерства. Более того, оно входит и в компетенцию Ведомства государственной службы. В настоящее время дело приобретает особенно щекотливый и опасный характер, поскольку оно может повлиять на нашу позицию на завтрашнем заседании Совета безопасности. Тем не менее я постараюсь дать по возможности исчерпывающий ответ на оба вопроса достоуважаемого члена палаты. Прежде всего я полагаю, палата согласится, что выступление упомянутого Мак-Грегора в печати свидетельствует об отсутствии у него такта, меры и верноподданнических чувств.

– Правильно! Правильно! – раздалось со всех сторон.

– Он позорно злоупотребил своим положением! – выкрикнул какой-то член палаты. Тотчас же и другие стали выкрикивать свои добавления к уничтожающей характеристике, данной мистером Бутчером, и спикеру пришлось призвать палату к порядку.

Мистер Бутчер уперся кулаками в стол. – Палата также учтет, что авторитетными лицами уже сделаны надлежащие заявления, которые доказывают, что письмо Мак-Грегора не заслуживает серьезного внимания. Я главным образом имею в виду заявление начальника Мак-Грегора, лица, возглавлявшего миссию в Москву и Иранский Азербайджан, – лорда Эссекса. Мы считаем, что для опровержения нелепых обвинений Мак-Грегора трудно найти лицо более авторитетное, чем лорд Эссекс.

– Правильно! Правильно!

Мистер Бутчер перевел дух и заговорил громче: – Перехожу к вопросу о мерах в отношении самого мистера Мак-Грегора. Я рассчитывал получить сведения об этом вопросе до начала заседания палаты; к сожалению, я их еще не получил. Одну минуточку, джентльмены, разрешите мне кончить! Я знаю, что в связи с делом Мак-Грегора возникла весьма серьезная ситуация, угрожающая нашему международному престижу, но, тем не менее, я должен заявить, что дело это входит в компетенцию Ведомства государственной службы и соответствующие инстанции в данный момент решают, как надлежит поступить с Мак-Грегором.

– Сколько же нам ждать? – спросил с места достоуважаемый член палаты от Ломбарди.

– Я надеюсь получить ответ до закрытия вечернего заседания; вероятно, это будет очень скоро. Прошу разрешения представить палате дальнейшие сведения по делу Мак-Грегора, как только я буду располагать этими сведениями.

Член палаты от Ломбарди вскочил на ноги и снова зарычал: – Ввиду неудовлетворительности полученного ответа и важности события, которое я рассматриваю как кризис в общегосударственном масштабе, оставляю за собой право вернуться к данному вопросу в порядке дебатов по внешней политике, являющихся следующим пунктом повестки дня.

Мистер Бутчер встал опять. – Возражений нет, – сказал он. – Мы, несомненно, сможем разрешить вопрос о Мак-Грегоре к удовлетворению достоуважаемого члена палаты, как только нам станет известно решение, принятое Ведомством государственной службы. Повторяю: это будет очень скоро, не позже чем через час.

Ответ мистера Бутчера никого не удовлетворил, и спикеру снова пришлось призвать палату к порядку. Мак-Грегор и сам почувствовал, что его терпение иссякло; сидевшие в зале люди, этот почтенный синклит и все, что он в его глазах символизировал, не вызывали теперь в нем ничего, кроме раздражения. Он не обрадовался передышке. Напротив, глядя на свои бледные руки, судорожно вцепившиеся в колени, он думал о том, что дело снова мучительно затягивается.

Казалось, его тревогам так и не будет конца. Вот снова он должен сидеть и дожидаться прихоти какого-то министра. На миг у него даже явилась мысль встать и уйти, но в это время Асквит, словно угадав его намерение, повернул голову и улыбнулся ему, и Мак-Грегор, кивнув в ответ, остался.

В эту минуту со своего места встал Том Кромвелл. Он возник как-то неожиданно, прямо за спиной мистера Бутчера. Потрясая над головой пачкой бумаг, Кромвелл выкрикнул свой запрос, обращая его непосредственно ко всей палате.

– Министр, представляющий премьер-министра! – сказал он. – Я желал бы знать, рассмотрело ли правительство поданную ему петицию с требованием немедленно сместить лорда Эссекса с занимаемого им поста и безотлагательно отменить его особые полномочия для участия в завтрашнем заседании Совета безопасности!

На скамьях оппозиции закричали «долой!», и Кромвеллу пришлось перекрикивать поднявшийся шум.

– Я спрашиваю об этом потому, что письмо Мак-Грегора дало повод к серьезным сомнениям и подозрениям касательно лорда Эссекса, тем более, что доводы мистера Мак-Грегора, повидимому, справедливы и неоспоримы.

Поднялся настоящий ад; члены палаты кричали, шумели, оскорбляли друг друга всеми дозволенными парламентской процедурой способами. Мак-Грегор встал, чтобы лучше слышать и видеть, но в зале тоже почти все повскакали с мест и ожесточенно переругивались через проход. Мак-Грегор заметил внизу того консерватора, который дал им пропуска. Он обвинял Тома Кромвелла в диверсии против лучшего дипломата Англии, в срыве миссии, от которой зависело самое существование империи, и под конец заявил, что сам Кромвелл – еще больший предатель, чем Мак-Грегор. Повидимому, он достиг тех границ, в которых одному члену парламента разрешается оскорблять другого. После его слов зал немного притих, и стало слышно спикера, который урезонивал достоуважаемых членов палаты и призывал их выслушать мистера Бутчера. Мистер Бутчер с равнодушным, скучающим видом стоял посреди бушующей вокруг него бури и, только когда в зале водворилась полная тишина, обратился к Тому Кромвеллу с ответной речью.

– Поднятый вами вопрос также чрезвычайно серьезен, – торжественно начал он. – Дать на него ответ без подготовки невозможно. Лорд Эссекс и Мак-Грегор представляют, в сущности, две стороны одной и той же проблемы, к решению которой нужно подходить с большим тактом и осторожностью. Когда я получу ответ на один из этих вопросов, я смогу ответить и на другой. Придется все же членам палаты запастись терпением. Это щекотливое дело, и мы ждали от членов палаты большей сдержанности. Представители каждой стороны домогаются наказания виновного с опасной настойчивостью, но я ничего больше не могу сказать, пока не будут вынесены соответствующие решения. В данный момент эти решения подготовляются; после ответов на запросы я покину зал заседаний и незамедлительно вернусь с постановлением, разрешающим эту необычную проблему. А до тех пор было бы желательно, чтобы представители обеих сторон несколько сдержаннее отзывались о лорде Эссексе, о мистере Мак-Грегоре и о наших дипломатических делах.

Мистер Бутчер сел на свое место, и спикер тут же, во избежание очередной непредвиденной дискуссии, предупредил членов палаты, что новые нарушения порядка могут привести к серьезным последствиям; он пока не хочет называть имен, но в случае необходимости будут приняты меры. Предупреждение подействовало, и достоуважаемые джентльмены продолжали слушать ответы на запросы, точно собаки на сворке, дожидающиеся, когда их спустят, чтобы можно было беспрепятственно вцепиться друг в друга.

В перерыве Кэтрин и Асквит встали, и Мак-Грегор, положив свой макинтош на скамью, вышел вслед за ними. Узнав от полисмена, что им предоставляется свобода на полчаса, они вместе с Кромвеллом спустились в кафетерий, помещавшийся в подвале, где все дышало историей, что для кафетерия было даже, пожалуй, излишне. Они поспешили занять места за столиком, прежде чем нахлынет толпа проголодавшихся членов палаты. Кромвелл спросил, кто что будет есть; Мак-Грегор ответил, что ничего, Асквит сказал, что выпьет только кофе, а Кэтрин объявила, что сама пойдет выбирать. Мак-Грегор со своего места наблюдал, как она, весело переговариваясь с Кромвеллом, шествует с подносиком вдоль застекленного прилавка, выбирая себе еду. Когда они вернулись, Мак-Грегор увидел, что Кэтрин взяла салат из помидоров. Это было уже слишком, чорт возьми! Как она может есть сейчас? Ему стало так противно, что пришлось отвернуться.

– А вы почему ничего не едите? – спросила она его.

– Спасибо, не хочется.

– Том говорит, что у вас нашлось гораздо больше сторонников в палате, чем он ожидал.

Мак-Грегор ничего не ответил.

– Не надо так отчаиваться, – тихо сказала она ему.

Мак-Грегор не мог выдавить из себя ни единого слова.

Асквит и Кромвелл беседовали между собой с преувеличенным жаром, давая Кэтрин возможность подбодрить Мак-Грегора, но, видя, что из этого ничего не выходит, они поспешили заполнить неприятную паузу.

– Где-то в «сферах» идут серьезные разговоры, – сказал Кромвелл. – У меня не было времени разузнать толком, как и что, но я думаю, что мы и в самом деле скоро услышим решение.

– Что-то вы тут сегодня все очень мрачно настроены, – сказал Асквит не столько для Кромвелла, сколько для Мак-Грегора. – Просто не знаю, что бы вы стали делать, если бы в парламенте запретили пользоваться столь полнозвучными, истинно феодальными эпитетами. Я-то, грешным делом, думал, что вы, лейбористы, вывели их из употребления.

– Ничего не поделаешь, феодальная обстановка действует, – пошутил Кромвелл и сам остался очень доволен своим остроумием.

Мимо проходил давешний консерватор, знакомый Асквита; увидя их, он подошел, обратился к Кромвеллу, назвав его по имени, затем, приятельски опершись на его плечо, поклонился Кэтрин, кивнул Мак-Грегору и осведомился у Асквита о здоровье Джейн.

– Том, – сказал он Кромвеллу. – Вы в среду едете в Ливерпул с торговой делегацией?

– Кажется, еду, Джеф, – ответил Кромвелл.

– Пожалуй, и я с вами поеду, – сказал консерватор. – Только умоляю занять мне место у окна и лицом к паровозу, Я, кажется, единственный человек на свете, которого укачивает в поезде. Мы еще увидимся, Джон, – сказал он Асквиту, а остальным пожелал доброй ночи.

Когда он ушел, Кэтрин испытующе поглядела на бледное, напряженное лицо Мак-Грегора, но ничего не сказала и снова занялась салатом. Почти тотчас же Мак-Грегор встал из-за стола.

– Здесь холодно, – сказал он. – Я пойду обратно в зал. – Это было так внезапно, что даже Кэтрин удивилась.

– Удовольствие небольшое, слышать, как тебя на все лады поносят в палате, – сказал Кромвелл, глядя ему вслед. – Если Мак-Грегора передадут в руки Службы безопасности, это для нас, социалистов, будет позор на всю жизнь.

– Что с ним, Кэти? – спросил Асквит. – Я думал, что он это примет легче.

Кэтрин оглянулась и увидела, как Мак-Грегор поспешно нырнул в дверь.

– Не знаю, – встревоженно бросила она. – Просто не знаю.

– Что ж удивительного, – сказал Кромвелл. – Ему все-таки здорово достается.

Асквит кивнул. – Еще бы!

– По-моему, у него вообще опустились руки, – сказала Кэтрин. – Он утратил веру в то, что сделал. Что бы там ни постановили, для него это будет только очередная насмешка судьбы. Такое у него сейчас настроение.

– Подите к нему, – сказал Асквит.

Кэтрин покачала головой. – Я сейчас ничем ему не могу помочь.

Им больше не о чем было говорить, и, не дожидаясь конца перерыва, они вернулись на свои места. Мак-Грегор уже был там и сидел прямой и словно застывший рядом с «герцогиней». Кэтрин и Асквит сели впереди и молча стали ждать начала дебатов о внешней политике.

Зал постепенно наполнялся; звонок возвестил об окончании перерыва, вошел спикер, члены палаты встали, снова сели – и начались дебаты. После всех формальностей вновь наступил долгожданный момент; достоуважаемый член палаты от Ломбарди встал и обратился к палате с речью. В одной руке он держал пенсне, другой ухватился за лацкан своего пиджака. Во всем его облике была какая-то театральная старомодность, и его рыкающая речь разносилась по палате, точно отзвуки далекой, но надвигающейся грозы.

– Джентльмены, – прорычал он. – Обстоятельства требуют, чтобы дело Мак-Грегора было разрешено именно здесь, в палате. Это позорное дело вполне закономерно привлекло наше внимание, потому что оно является как бы сгустком той проблемы, которая должна стоять в центре сегодняшних дебатов о внешней политике. Эта проблема, сэр, сводится к одному: можем ли мы допустить, чтобы коммунизм оказывал влияние на решение наших важнейших дел? Мы, представители консервативной партии, чрезвычайно обеспокоены тем, что лейбористское правительство, повидимому, совершенно не способно бороться с этой опасностью ни в Англии, ни за границей. И вот сейчас нам приходится наблюдать поразительное явление – государственный чиновник, явно коммунистически настроенный, оказывает поддержку и содействие иностранцам, а лейбористское правительство ничего или почти ничего не предпринимает по этому поводу. Требуя дисциплинарных мер против Мак-Грегора, мы требуем, чтобы правительство в конце концов уяснило себе ту опасность, которая угрожает английской демократии. Что станется с Англией, если подобным людям будет позволено порочить наших официальных руководителей и подрывать наш международный авторитет? Давно уже пора нашим друзьям социалистам перестать смотреть сквозь пальцы на это зло. Английский народ не для того вручил им власть, чтобы они передоверяли наши дела коммунистическим бунтовщикам или разным мак-грегорам, которые сами недалеко ушли от коммунистов; и не для того, чтобы они терпели их. При попустительстве социалистов эти люди пробрались в самую гущу нашей общественной жизни, в политические партии, в профсоюзы, в печать, в университеты, даже – увы! – в ряды духовенства! Более того, они наводнили государственные учреждения своими приспешниками, которые ухитряются получать ответственные дипломатические поручения и потом компрометируют своих начальников вероломными публичными заявлениями. Я требую, чтобы этому был положен конец! Демократия и свобода слова в нашей стране не пострадают, если мы выгоним из наших государственных учреждений коммунистов и их последователей. Более того, именно ради защиты демократии и свободы слова мы должны уничтожить их влияние. Это относится не только к нашей внутренней, но и к нашей внешней политике, потому что мы являемся оплотом западной демократии и все будущее государств запада зависит от той бдительности, которую Англия сумеет проявить в своей стране и за рубежом. И я требую, чтобы наше правительство начало со своей страны, ради укрепления наших позиций на международной арене. Я не настаиваю на том, чтобы деятельность красных, о которой я говорю, была официально объявлена вне закона; для этого еще не пришло время. Для борьбы с коммунистической угрозой достаточно пока, если лейбористское правительство, осознав лежащую на нем ответственность, начнет чистку – да, чистку! – правительственных учреждений, изгоняя и преследуя по суду всех лиц, разделяющих коммунистические убеждения или имеющих связи с коммунистами. Пусть первым будет упомянутый Мак-Грегор. Может быть, он и не коммунист, но он являет собой наглядный пример того зла, о котором я говорил. Мы теперь в нашей повседневной жизни на каждом шагу сталкиваемся с такими мак-грегорами – людьми, прямо или косвенно находящимися под влиянием коммунистических идей. Это ему было доверено участие в правительственной миссии, самой значительной правительственной миссии со дня окончания войны. И это он теперь пытается сорвать результаты этой миссии и дискредитировать лорда Эссекса – выдающегося и благородного дипломата, чье личное достоинство и безупречную репутацию хотел бы втоптать в грязь этот испорченный молодой человек. Если дать волю подобным молодым людям, до чего же мы дойдем?! От мак-грегоров нельзя отделываться смехом. Они вовсе не глупы. Они дьявольски хитры и умеют злоупотреблять своим высоким служебным положением. И далеко не все они – мелкие пешки, вроде этого Мак-Грегора. Среди них есть видные деятели, профессора, ученые, инженеры, издатели, крупные специалисты. В наших научных учреждениях их особенно много, и оттуда мы должны изгнать их в первую очередь, потому что там они особенно опасны. Каждый англичанин имеет право критиковать правительство, но, чорт возьми, никто не давал ему права злоупотреблять свободой слова для того, чтобы нападать на английский образ жизни. А мы все чаще и чаще слышим, как люди науки, искусства, интеллигенты, пользуясь возможностью свободно выражать свои взгляды, кричат о том, что лояльность ущемляет подлинную свободу. Что же, значит, эти люди гнушаются лояльностью? Так имеют ли они право высказывать свои мнения, вести свою работу, оставаться на свободе, наконец, если они не верны интересам нашего государства и общества? На это я отвечаю: нет, сэр! Одной из прерогатив свободы является лояльность, а эти люди, занимающиеся коммунистическими нападками на Англию и на империю, нелояльны. Их деятельность является изменнической не только по отношению к лейбористскому правительству, но и по отношению к британской короне. Вопрос, таким образом, выходит за рамки политики отдельных партий. Мы должны объединиться для того, чтобы распознать этих людей и изгнать их из нашей среды. Мы должны сорвать с них маску либерализма, показать, какова истинная цена их так называемым прогрессивным и разумным воззрениям. Мы, консерваторы, предлагаем правительству свою поддержку в любых мероприятиях, направленных против этих чудовищ. И прежде всего мы требуем чистки, чистки всего государственного аппарата! Мы требуем изгнания мак-грегоров, которые подрывают наши устои в Англии и за границей! Мы даем правительству возможность установить сотрудничество с нами в этом вопросе, прежде чем выносить его на суд английского народа. По той позиции, которую сейчас займет правительство в отношении Мак-Грегора, мы будем судить о его добрых намерениях. Вот вам удобный случай; посмотрим, сумеете ли вы им воспользоваться. Правительство должно выбрать между лордом Эссексом и Мак-Грегором, между выполнением национального долга и предательством национальных интересов. Глаза всего мира устремлены сегодня на этот зал, и судьба Англии зависит от того, как поведет себя правительство в этом вопросе. Выбирайте, джентльмены! Проявите перед лицом истории свое мужество или свое безрассудство.

Достоуважаемый член палаты от Ломбарди закончил речь глухим ворчанием и затем сел на свое место при одобрительных возгласах со всех сторон.

– Изумительный человек, – сказала Мак-Грегору сидевшая рядом «герцогиня». – Просто потрясающе: такое красноречие, и при этом столько достоинства, силы, решительности, благородства!

Мак-Грегор вежливо кивнул, продолжая думать о своем; он спрашивал себя, уцелело ли еще хоть что-нибудь от его веры в британскую честь и в британские установления. Вот только что здесь выступал человек, к которому Мак-Грегор привык относиться с глубоким уважением, «великий ломбардец», которого уважала вся Англия, вне зависимости от партийной принадлежности и политических убеждений; и этот человек надругался над честностью и справедливостью. Мак-Грегору не так тяжела была самая сущность предъявленных ему незаслуженных обвинений, как то, что они исходили от этого человека; если такое могло произойти в палате общин, тогда, значит, можно всего ожидать, и пусть себе «герцогиня», сидящая рядом, называет «великого ломбардца» изумительным и благородным. Для Мак-Грегора теперь благородство и честь стали пустыми словами.

В разных местах стали вскакивать новые охотники выступить, но один маленький рыжий лейборист уже начал говорить, и спикеру осталось только представить его собранию: член палаты от шотландской промышленности.

– Мистер спикер, – выкрикнул этот оратор с характерным акцентом жителя Глазго, – мы только что выслушали образчик травли «красных», едва ли уместный даже в пресловутой комиссии Дайса в Америке и уж, во всяком случае, не достойный члена английской палаты общин. Просто удивительно, как легко слетает слово «коммунист» с проворного языка нашего достоуважаемого сочлена. Он, не задумываясь, бросает это слово по адресу Мак-Грегора лишь для того, чтобы дискредитировать честного человека, отважившегося рискнуть своим общественным положением ради обнародования нескольких вопиющих фактов. Он употребляет это слово так, как его употребляли нацисты, клеймя им всякую либеральную идею, всякое прогрессивное начинание, всякую необходимейшую политическую реформу. Наша палата должна как следует продумать только что выслушанную речь и, не теряя времени, определить свое отношение к ней. Методы травли «красных», применяемые нашим достоуважаемым сочленом, давно уже стали излюбленным оружием реакционеров и поджигателей войны. Во всем мире подобные «благородные личности» стараются сделать из коммунизма пугало, чтобы можно было каждому свободомыслящему человеку приклеить ярлык коммуниста или сочувствующего коммунизму. Всякий, кто борется за элементарные свободы, – коммунист, а коммунистов, видите ли, необходимо изгонять отовсюду. Ученый, борющийся за свободу научного исследования, учитель, борющийся за право учить детей, политический деятель, борющийся за право осуществлять преобразования, рабочий, борющийся за право объединяться в профсоюзы, дипломат, борющийся за мир, – все они именуются «красными». Но «красные» эти люди или нет, они отстаивают элементарные человеческие права, следовательно, наш достоуважаемый сочлен, сидящий напротив, объявил войну именно элементарным человеческим правам. Борьба идет, друзья мои, и сейчас, в этой палате, это борьба не за человека по фамилии Мак-Грегор, а за человека вообще. Начнем с преследования «красных» в государственных учреждениях, и вы увидите, что кончим мы тем, чем кончили Германия и Италия. Сначала Мак-Грегор, а потом все мы до одного – все те, кто сидит с этой стороны зала. Я слышу смех на скамьях оппозиции, но кого может обмануть смех консерваторов? Консерваторам не скрыть ни своего прошлого, ни своих истинных намерений, а нам не скрыть своих. Если мы допустим, чтобы спор о Мак-Грегоре превратился в прецедент, на основании которого можно будет увольнять и порочить государственных служащих, – мы, социалисты, можем считать себя обреченными. Не Мак-Грегора нам, социалистам, нужно клеймить. Наши бичующие слова должны быть адресованы лорду Эссексу. Не Мак-Грегор проводит политику, которая, в сущности, является изменой социалистическим принципам. Этим занимается лорд Эссекс. Лорд Эссекс показал себя неуклонным последователем имперской политики, направленной на подавление всякой попытки социальных преобразований. Не уничтожать нам нужно Мак-Грегора за то, что он разоблачил лорда Эссекса; мы должны поддержать его и встать на его защиту, потому что Мак-Грегор – мужественный, честный человек; он настоящий англичанин, не то, что этот специалист по политическим интригам. А если мужественное поведение Мак-Грегора повлечет за собой дипломатический провал, так это наша вина. Это мы, социалисты, оставили руководящие государственные посты в руках чиновников-консерваторов и позволили им руководить нашей внешней политикой. По какому праву такой человек, как Эссекс, является представителем социалистического правительства? Разве он социалист? Разве у него есть что-нибудь общее с социалистами? Нет, он самый неистовый, оголтелый консерватор. А другие наши дипломатические представители за границей – социалисты? А наши так называемые советники в Форейн оффис – социалисты? Отнюдь нет! Все они – консерваторы. Консерваторы по рождению, по состоянию и по той политике, которую они проводят. Если уж говорить о чистке, то прежде всего нам нужно избавиться от этих людей. Пользуясь своим влиянием, они определяют наш внешнеполитический курс, к полному удовлетворению оппозиции. А этот курс таков: заискивание перед Соединенными Штатами и непримиримая борьба с Россией. И вот, когда появляется такой человек, как Мак-Грегор, который обличает их истинные намерения, нас призывают жестоко расправиться с этим человеком; и кое у кого из наших лейбористских министров хватает наглости соглашаться на его осуждение. Что же мы за социалисты после этого? Мак-Грегор – вот кого мы должны поддержать сегодня, а не «выдающегося и благородного дипломата» лорда Эссекса. Не нужно нам Эссекса! Какую бы мы там политику ни проводили, ясно, что Мак-Грегор говорит правду. Я очень мало знаю о Мак-Грегоре, но того, что я о нем знаю, достаточно. Я знаю, что на него оказывают чудовищный нажим, чтобы заставить взять назад свое письмо, но он, как человек твердых убеждений, не поддается. И вот теперь ему грозят бесчестьем, называют трусом и предателем. Стыд и срам старому демагогу, который сидит напротив, за то, что он позволил себе эти безответственные выражения. Нечего кричать мне «долой», я все равно буду говорить! Этот человек, Мак-Грегор – не интриган. Он не трус, не предатель и не политический оппортунист, вроде достоуважаемого джентльмена напротив, что так гордо держит свою убеленную сединами голову. Мак-Грегора даже нельзя заподозрить в чиновничьем карьеризме. По иронии судьбы, он был демобилизован и направлен в департамент по делам Индии консерваторами из коалиционного правительства, которые, очевидно, решили, что от такого блестящего молодого человека будет больше пользы в департаменте по делам Индии, чем в армии. В самом деле, это молодой человек, владеющий тремя или четырьмя восточными языками, с биографией, безупречной даже с точки зрения консерваторов. Лорд Эссекс сам выбрал его себе в помощники, отправляясь в Москву, потому что Мак-Грегор долго жил в Иране и на этом основании считался хорошо осведомленным в иранских делах. Мак-Грегор – не политик, не дипломат, не чиновник; он ученый-геолог и подает надежды в этой области. Но, кроме того, он еще честный человек, он воевал и отличился на войне, был удостоен Военного креста, несколько раз упоминался в донесениях с фронта, имеет два ранения. Он не добивался участия в дипломатических миссиях в Москву или в Азербайджан. Он вообще никогда не имел определенных политических интересов. И я заверяю вас, друзья мои, что человека, подобного Мак-Грегору, не так легко опорочить. Вы можете заклеймить его, изничтожить его здесь, в палате, но для многих из нас он навсегда останется героической фигурой на фоне безмолвствующего большинства; мужественным человеком, не побоявшимся заговорить в такое время, когда очень многие честные люди не подают голоса, боясь пострадать за свою честность. Если мы захотим опорочить этого человека за его честные и авторитетные суждения, значит, мы сами потеряли элементарную честность. Пусть Мак-Грегор формально нарушил правила и подлежит наказанию, но ведь мы – верховное судилище в стране, и наш приговор обязателен для всех. Мы не смеем лишить этого человека его доброго имени. Мало того, мы не смеем, осудив Мак-Грегора, тем самым санкционировать начало повсеместной травли «красных». Если мы это сделаем, значит мы распишемся в том, что принимаем политику консерваторов. Нам сейчас представляется возможность показать себя социалистами, показать себя хоть раз мужественными и решительными людьми. Если мы осудим Мак-Грегора, история осудит нас.

Шотландец сел на свое место среди полной тишины. Не раздалось ни одного одобрительного возгласа.

– Этот человек подкуплен московским золотом, – сказала «герцогиня», наклонясь к Мак-Грегору. – Его самого надо судить как предателя. Подумать только, что таких людей избирают в парламент и они дышат одним воздухом с мистером Черчиллем, с мистером Иденом, с этим изумительным ломбардцем!

– Да, – вежливо сказал Мак-Грегор: он был человек воспитанный.

Его порадовало все же, что выступление седовласого государственного мужа не осталось без ответа. Своей речью этот старый лицедей вызвал у Мак-Грегора глубокое отвращение. Очень хорошо, что на эту речь кто-то ответил. Но в то же время Мак-Грегор отлично понимал, что, какие бы слова ни произносились в его защиту, на решение вопроса это никакого влияния не окажет. Не эти речи решат судьбу Мак-Грегора. Она решается в другом месте. Верховное судилище страны вовсе не здесь. Оно находится совсем в других неведомых стенах, за запертыми дверьми, куда Мак-Грегору никогда не проникнуть даже взглядом.

То, что он видит здесь, – лишь грандиозная бутафория, за которой скрывается настоящее, тайное средоточие власти.

Зал между тем пришел в волнение, на местах разгорелись споры и перебранки, и спикеру пришлось повысить голос, чтобы перекричать общий шум. Наконец ему удалось с помощью угроз кое-как восстановить относительный порядок.

Мак-Грегор не отрывал глаз от министерских скамей: он ждал возвращения Бутчера. Мак-Грегор сам себе удивлялся, как он может сидеть тут и слушать, когда каждое слово, произносимое в зале, только подчеркивает его поражение. Ему уже было все равно, с чем придет Бутчер, – только бы он пришел и все разрешилось. Это испытание было сверх его сил. Казалось, что ничего хуже речи «великого ломбардца» быть не может; однако когда его соседка «герцогиня» вслух возблагодарила бога за то, что существует столь высокое учреждение, как палата общин, позволяющее «великому ломбардцу» пребывать на посту духовного руководителя нации, – Мак-Грегор вдруг повернулся к ней и со злостью выпалил: – Ничего в этом учреждении нет ни высокого, ни духовного, и если в этом человеке воплощен наш национальный разум, значит мы дураки, а все те, что заседают там, внизу, – скопище лицемеров!

И Кэтрин и Асквит услышали его слова и оглянулись, пораженные не меньше «герцогини». Мак-Грегор почувствовал всю нелепость своей вспышки и смутился; но его выручил Том Кромвелл, который в это время начал говорить, против своего обыкновения не размахивая руками, а заложив их в карманы.

– Не так давно, – сказал он, – фашизм под предлогом борьбы с коммунизмом удушал всякое проявление свободы в Европе. Он уничтожал малейшие признаки свободного существования, живое дыхание, мысль или голос, в котором был хотя бы проблеск утверждения человеческих прав. Более двадцати миллионов человек погибло в войне, которую фашизм вел против коммунизма – против коммунистического движения, существовавшего во Франции, в Норвегии, в Чехословакии и даже здесь, в Англии. Сегодня нас призывают продолжать дело фашизма, перенять традиции Бельзена и Бухенвальда. Я не преувеличиваю. Все эти чудовищные места пыток и истребления людей непосредственно связаны с той кампанией, которая ведется против России и коммунизма. А нас приглашают включиться в эту кампанию, избрав в качестве первой жертвы Мак-Грегора. Если мы пойдем на это, мы, члены этой палаты, подпишем самим себе политический смертный приговор, потому что стены парламента рухнут вместе со всеми другими «коммунистическими» учреждениями. Наш поход начинается с России и коммунизма, но все мы знаем, чем он кончится. Мы уже однажды видели это, а ведь полководцы все те же. Сокрушители коммунизма всегда выступают в роли крестоносцев, защитников великих устоев – Демократии, Веры, Расы, Нации, Образа жизни, Свободы, Конституции, Гуманности, Культуры, Закона, Порядка, Семьи, Домашнего очага, Свободы предпринимательства, Достоинства женщины, наконец, самой Цивилизации. В каждой стране имеются такие «бескорыстные идеалисты», и именно они возглавляют ныне поход против коммунизма. У нас ими руководит Мосли, а в Европе – фашистские политики и преступные коллаборационисты. Вот с кем нас приглашают вступить в союз. Все они тут! Блестящий представитель антикоммунизма в Европе – это генерал Франко. Он будет вашим другом и союзником по Западному блоку, он будет защищать западную культуру, свободу и демократию от «русского экспансионизма». Он в числе прочих, ему подобных, будет вождем этого политического крестового похода, и Англия вновь запятнает себя в глазах народов связью с самыми черными силами Европы. Снова мы превзойдем все другие нации по части красивых слов и вероломных поступков. Снова будем устраивать самый позорный из всех политических союзов под флагом британской чести и британской справедливости.

Кто-то крикнул из рядов: – Что вы, социалист, понимаете в британской чести!

– Значительно больше вас, достоуважаемый сочлен, – ведь это вы в свое время провозгласили Гитлера «непорочным рыцарем Европы». Нужно удивляться, что мы еще вообще можем говорить о чести – после того, как вели себя тогда некоторые из членов этой палаты. Но если сейчас мы еще сохранили кое-какое уважение к себе, то мы лишимся его навсегда, позволив лорду Эссексу завтра в Совете безопасности вступить на путь консолидации реакционных сил. Я скажу даже больше: если мы отступимся от таких людей, как Мак-Грегор, которые с подлинно бескорыстной честностью пытаются указать нам правильный путь, мы тем самым формально отвергнем то лучшее, что есть в каждом англичанине; ведь таких мак-грегоров много на нашем острове, и нам никогда не удастся всех их обмануть или сломить. Мак-Грегор представляет здесь самых дальновидных людей Англии, ее интеллигенцию, ее мыслителей, ее ученых, которые сейчас с неподкупной добросовестностью исследователей наблюдают за нашими попытками управлять страной. Все больше и больше мак-грегоров начинает принимать участие в политической жизни страны, и они слишком умны, чтобы их могли сбить с толку хитрые маневры политических мотыльков вроде лорда Эссекса. Они слишком умны, чтобы поверить раздающимся в этой палате шутовским разглагольствованиям о нашей так называемой всемирной миссии – о священном походе против большевизма. Они отлично понимают нашу игру и, так же как Мак-Грегор, не побоятся во всеуслышание назвать вещи своими именами. Они понимают, что человечеству не на что надеяться, если Англия позволит натравить себя на Россию, которую великие мужи, восседающие на скамьях оппозиции, объявили источником зла.

Если наши великие мужи желают рассуждать о зле, об империализме, об экспансионизме и угрозе другим нациям, посоветуем им обратить свои взоры на Америку. Вот настоящий союзник консерваторов в этом новом походе против России. Американский капитал подхватил знамя, на котором написан дешевый лозунг наведения порядка в мире, а мы, как жалкие дурни, готовы тащиться за ним в хвосте. От нас требуют и ждут, чтобы мы разгромили русских, а ведь в конечном счете жертвами разгрома окажемся мы сами – мы, социалисты, демократы, сторонники прогресса, либералы. Казалось бы, этот крестовый поход дело не только одной Америки, а, между тем, руководит им, финансирует, направляет и использует его именно американский капитал, потому что Америка сегодня находится в руках отчаяннейших экспансионистов, империалистов, капиталистов, фашистов – можете называть их, как угодно. Они считают себя хозяевами мира, с атомной бомбой в одной руке и мешком долларов в другой. Они выхватили Америку из слабых рук беспомощного, запуганного человечка и через него готовятся теперь нанести удар извечным правам человечества. Вместе с нашими империалистами они кричат миру: «Остановите Россию!»

– И правильно! – воскликнул со своего места ломбардец.

– Остановить Россию! А для чего? – продолжал Кромвелл. – Для того, чтобы американский капитал мог беспрепятственно распространять свое экономическое и политическое господство на весь мир вплоть до Северного и Южного полюса! Американские империалисты – как и наши – страшатся всякого движения за социальную и экономическую свободу, потому что если мир станет другим, лучшим, их империализму в нем не будет места, и они это знают. Ему нет места там, где Россия показывает миру пример коллективной экономики и коллективного героизма. Если мы когда-нибудь могли ждать от Америки руководства в мировых делах, то разве тогда, когда американским президентом был Рузвельт. Но эти люди – не сподвижники Рузвельта. Его сподвижники сошли со сцены. На их место пришли новые люди – люди, которые представляют интересы капитала, военные устремления, политику угроз и экономического нажима. Вот за кем нам предлагают следовать в этом походе на Россию. Но не против одной России направлен этот поход. Он направлен против всех, кто не хочет подчиняться, против всех, кто стремится к самоопределению и отстаивает свои элементарные, основные человеческие свободы. Он направлен против любого прогрессивно мыслящего гражданина и прежде всего против тех мужественных людей, которые ведут героическую борьбу за свои права в самой Америке. Американские заговорщики уже схватили мир за горло. Нас, англичан, они успели подкупить своими серебрениками, чтобы спасти нас от искушения впасть в грех истинного социализма. Вся наша экономика строится сейчас на фундаменте американского займа. Можно ли представить себе более полное господство одной страны над другой!

– Позор!

Ломбардец вскочил со своего места и закричал: – Вы клевещете на нашего величайшего союзника! Возьмите назад свои слова! Сейчас же возьмите их назад!

Его поддержали другие голоса.

Кромвелл тоже закричал в ответ: – Я возьму назад свои слова, если уважаемый союзник на скамьях оппозиции возьмет назад свои.

Мак-Грегор ясно почувствовал опасное безрассудство, овладевшее этими людьми. Позабыв о границах парламентских приличий, они кричали и бесновались, не обращая никакого внимания на возгласы спикера. Была минута, когда Мак-Грегор усомнился в том, англичане ли перед ним. Но это была только одна минута; в следующее мгновение они уже снова стали самыми настоящими англо-саксами, и, воспользовавшись коротким замешательством, какая-то рослая, величественная женщина громко и уверенно воскликнула: – Друзья!

В зале раздался смех.

– Я понимаю вас, – сказала она с улыбкой. – Я знаю, что так не принято обращаться к палате общин. Но я сознательно употребила это обращение, желая напомнить уважаемым сочленам об их обязанностях друг перед другом.

Водворилось молчание.

– Сейчас нас угостят порцией либеральной объективности, – обернувшись к Мак-Грегору, сказал Асквит таким шопотом, который должна была услышать вся палата. – Знаете, кто это?

– Мисс Ливингстон?

– Она самая, и сейчас она начнет вправлять мозги этому почтенному собранию.

– Тс-с… – зашипела «герцогиня».

– Вот, пожалуйста, – сказал Асквит.

Мисс Ливингстон уже начала свою речь, и Мак-Грегор почувствовал то же, что все присутствующие в зале; эта женщина сразу превратила их в школьников, полностью завладела их вниманием, сделала смешным их гнев. Это была Первая дама парламента, крупнейшая фигура английского либерализма – гуманистка, пацифистка, женщина, в чьей искренности не посмел бы усомниться ни один из членов палаты.

– Я не собиралась принять участие в этом споре, – говорила мисс Ливингстон, – но я чувствую себя морально обязанной выступить в защиту наших американских друзей. Это не значит, что я собираюсь критиковать Россию или нападать на нее. Я только призываю вас быть благоразумными и воздать должное Америке. Зачем нам относиться подозрительно к тем побуждениям, которыми руководствуется Америка в своих иностранных делах? Зачем вдруг изображать эту великую либерально-демократическую державу в виде какого-то Молоха или Марса? Это просто бессмысленно! Ведь каждому должно быть ясно, что Америка является сейчас самой сильной державой в мире; и если она желает принять на себя ответственность, пропорциональную ее мировому значению, зачем же нам противиться этому? Глупо жаловаться на то, что Америка вышла из войны более богатой, чем была раньше, тогда как все мы, прочие, обанкротились. Америка участвовала в этой войне главным образом своей промышленностью, а если бы не американская продукция, что бы с нами было сейчас?

– То же, что и есть! – крикнул с места шотландец из Глазго.

– Неправда! Мы в неоплатном долгу у Америки; мы в значительной мере обязаны ей своей свободой и не должны платить за это оскорблениями. Сейчас Америка использует свои колоссальные богатства на то, чтобы укреплять в других странах демократию, слабеющую перед лицом беспорядка и нищеты. Зачем же нам относиться к ней с подозрением? Зачем искать в ее действиях корысть? Нет никаких оснований считать, что она заботится лишь о собственных выгодах! Американцы славятся во всем мире своей терпимостью, своим великодушием, своей грубоватой добротой. Так пусть же они помогают тем, кому могут помочь. Пусть дух Джефферсона и Рузвельта ведет к демократии отсталые народы мира! И пусть он ведет нас тоже. Американцы – честные, порядочные люди; то, чем они владеют, они заработали своим трудом. И потому, когда они предлагают уделить нам кое-что от своего изобилия и помочь своим бескорыстным советом, отнесемся к ним, как к братьям. Перестанем клеймить их здесь, в этом зале. К счастью, большинство членов палаты разделяет мои взгляды, но я обращаюсь к тем, кто составляет исключение, и призываю их проявлять терпимость. Будем учиться терпимости у той же Америки; а если вы все еще сомневаетесь в добрых намерениях наших заатлантических друзей, не торопитесь, по крайней мере, с осуждающими выводами, дождитесь, пока история скажет свое беспристрастное слово об американской внешней политике.

– Правильно! – воскликнула «герцогиня».

В зале стояла тишина, и Мак-Грегору показалось, что весь парламентский организм замер на короткое время в состоянии какой-то нерешительности. Даже Том Кромвелл словно выдерживал минутную паузу, но тут же встрепенулся и шумно перевел дыхание.

– Достоуважаемая леди смешивает американский народ с американской политикой, – сказал он с досадливой гримасой.

– Именно потому, что американский народ великодушен, американским политиканам и удается морочить его и уверять в том, что Америка – крестный папенька всему миру. Это чушь, и американскому народу следовало бы понимать, что это чушь. Если же он этого не поймет, то нынешняя политика Америки приведет к тому, что весь мир станет относиться к американцам с презрением. Я знаю великодушие американского народа. И я знаю «великодушие» американской политики. Это совершенно разные вещи. За свои долларовые щедроты заокеанские политики рассчитывают обеспечить себе политическую поддержку в действиях против России или любой другой страны, которую им заблагорассудится объявить «красной». Позволю себе напомнить достоуважаемой леди, что благодеяния американцев повсеместно связаны с их борьбой против «красных». В Китае американский капитал и сейчас тратит гораздо больше средств на создание военной диктатуры Чан Кай-ши, чем тратил на помощь Китаю в войне с Японией. И в Европе и в Азии есть много народов, настолько разоренных войной, что американская помощь деньгами и машинами для них сейчас вопрос жизни. Но у американских политиков есть такса, и помощь в национальном восстановлении они отпускают, строго сообразуясь с этой таксой. Деньги, машины, оружие может получить каждая страна, которая согласна предать анафеме Россию и коммунизм и провозгласить Америку господом богом всех свободных народов. Даже в побежденных странах – Италии, Германии, Японии – Америка готова поддержать любую группировку, которая выступает против России и против «красных». В этой «высоконравственной политике» Америка не знает удержу; она обхватила своими жадными руками весь земной шар, запустила свои длинные пальцы во все страны, ее громкий голос раздается во всех углах, даже здесь, в английской палате общин.

– А Россия? – На скамьях оппозиции поднялся шум, все повскакали с мест, но Кромвелл продолжал, повысив голос.

– Зачем говорить о России? – сказал он. – Если уж речь зашла о вмешательстве во внутренние дела другой страны, будем говорить об Америке, которая вмешивается во внутренние дела всех решительно стран. Есть ли сегодня на свете хоть одна страна, не считая России, которая могла бы, положа руку на сердце, заявить, что она независима от американского доллара? Все мы поставлены на колени, только не хотим признать это. Нашим американским хозяевам не потребовалось ни оружия, ни оккупационных войск; все это им заменил капитал. С помощью капитала можно задушить весь свет; требуется только содействие самих жертв. Вот нас и призывают оказать это содействие, поставить на колени других: Францию, Болгарию, Чехословакию, Польшу, всю Восточную Европу, Турцию и Иран. Мы должны способствовать тому, чтобы во всем мире так называемый коммунизм уступил место доллару. А это значит вручить бразды правления тем, кто с легкостью продаст свою страну и самих себя за тень власти, за запах богатства. Такие люди найдутся в любой стране. На дураков и мерзавцев у Америки монополии нет. Просто она богаче, и потому мерзавцам в ней больший простор. А мы все следуем за ней сообразно собственной глупости и мерзости. Нынешняя английская политика ничуть не лучше американской, хоть у нас и социалистическое правительство. Я социалист и член правительственной партии, но я каждый день задаю себе вопрос – как могут социалисты руководить страной, если в области внешней политики их ближайшим сотрудником является беспощадно жестокий американский капитал? И ведь это не по принуждению, потому что у нас есть возможность выбора. Как видно, мы действуем по доброй воле, из страха слишком глубоко увязнуть в социализме. Мы предпочитаем останавливаться на полпути, оставаться в границах приличий, вместо дерзаний – проявлять осторожность. Наша политика сейчас сводится не к тому, чтобы оправдать на деле социализм, а к тому, чтобы оправдать на деле капитализм. Вот почему в области внешней политики наши намерения вполне совпадают с намерениями наших противников-консерваторов. Мы сами так боимся социализма, что скатываемся на их позиции. А их политика – это объединенный антирусский фронт американского и английского капитала, отчаянно борющегося за свое существование в мире, который больше не желает терпеть гнет колониальной зависимости и экономического рабства. Но уважаемый сочлен, сидящий напротив, находит, что мы еще недостаточно твердо проводим эту политику. Стоит нам сделать один шаг против русских, как от нас уже требуют следующего шага, требуют, чтобы мы шли дальше и дальше по этому пути, который в конечном счете приведет нас к войне. Английские капиталисты и империалисты требуют, чтобы мы примкнули к затеянному Америкой крестовому походу, в надежде, что и нашей империи перепадут от этого кое-какие крохи; вот как те крохи, которые мы сейчас пытаемся урвать в Иране. Но любопытно, что в то же время нам предлагается еще более ослабить нашу шатающуюся империю, чтобы открыть ворота американскому капиталу.

Один из министров поднялся со своего места. – Это уж слишком!

– Слишком? – воскликнул Кромвелл. – Нет, это еще не все. В Англии сегодня есть люди, готовые сотрудничать с американскими экспансионистами даже на таких условиях. Они охотно откажутся от Британской империи ради небольшого пая в той мировой гегемонии, которую рассчитывают установить их американские друзья. Да, такие люди есть, и сидят они преимущественно на скамьях оппозиции (шум в зале). А ведь это люди, которые с молоком матери всосали в себя идею империи, отпрыски тех семейств, чьими усилиями она была создана, держалась и вот теперь рушится. Когда-то это были величайшие люди нашей страны, а теперь они сделались худшими ее людьми. Это они требуют похода на Россию. Они требуют блоков, союзов, ультиматумов, решительных действий – всего того, что помогло бы объединить весь мир против одной страны, против одной идеи.

Кромвелл помолчал, ожидая, когда уляжется шум.

– Если мы сейчас не удержим этих зачинщиков войны, – продолжал он, – потом будет уже поздно. Мы единственная страна, которая может остановить этот крестовый поход. В Америке время уже упущено, но у нас оно еще есть. Без поддержки Англии этот план неосуществим. И потому будущее мира зависит от тех решений, которые мы примем здесь, в нашей палате. И от них же зависит то положение, которое займет в этом мире Англия. Если мы повсюду будем оказывать поддержку американскому походу против коммунизма, как оказали ее в Греции, наше имя и самое наше существование станут проклинать все мыслящие люди на земле. Народы Европы и Азии стремятся к социальным переменам, и этого стремления не задушить никакими преследованиями его сторонников и никакими разговорами о русской коммунистической пропаганде. Чтобы такое движение возникло, совсем не нужно русской пропаганды, и напрасно Форейн оффис и Америка стараются убедить нас в противном. Оно – результат тех чудовищных условий, в которых вынуждено существовать большинство обитателей земли. Борцы за социальные сдвиги есть в каждой стране, есть они и у нас; Мак-Грегор – один из таких борцов. Мы, социалисты, тоже принадлежим к ним; иначе бы мы не имели большинства в этой палате. Люди, которым мы пытаемся зажать рот в других странах, добиваются гораздо менее широких прав, чем те, которыми обладаем здесь мы; социальные преобразования, о которых они мечтают, гораздо скромнее тех, которые мы, социалисты, надеемся осуществить в Великобритании. Так неужели же мы предадим этих людей, примемся преследовать их, как якобы коммунистов, всюду, где только сумеем найти, и, в конце концов, пойдем войной против самой России – войной, которая сотрет с лица земли наш британский остров? Американские империалисты заявляют: двадцатый век – это век Америки. Что ж, пожертвуем мы собой во имя этого громкого лозунга или же встанем плечом к плечу с теми европейскими, азиатскими и другими народами, которые добиваются независимости, самоопределения, экономической устойчивости и права самим вершить свои дела?

На скамьях лейбористов раздались протестующие возгласы.

Кромвелл сердито повернулся к кричавшим. – Кое-кто из нас, быть может, считает политически целесообразным содействовать крестовому походу против России, не принимая в нем активного участия, чтобы создать в Европе некую «третью силу», призванную обеспечивать мировое равновесие. К этому сводится сегодняшняя политика нашего лейбористского правительства. Но как можно надеяться, что нам до конца удастся оставаться в стороне? Американцы, возглавляющие поход, ни перед чем не остановятся. Атомная бомба занесена над миром, и рука, держащая эту бомбу, дрожит от нетерпения. Атомная бомба сделалась для американцев талисманом, символом веры. Это – новое их оружие в борьбе против коммунизма, усовершенствованный Бельзен или Майданек. Уже первое применение атомной бомбы было, в сущности говоря, направлено против русских. Ее сбросили, чтобы поскорее прикончить Японию, чтобы Россия не могла принять участие в окончательных расчетах с этой страной. И, без сомнения, ее бы давно уже сбросили и на Россию, если бы не опасение, что у России есть такое же или еще более совершенное атомное оружие. Эта страшная мысль заставляет американцев усиливать политические и экономические репрессии против мужественных поборников свободы во всем мире. Вот вам секрет империалистического исступления Америки. Одной только атомной бомбой они не могут поставить на колени народы Европы и Азии. Они не могут победить, если мы своим политическим опытом и своим международным авторитетом не окажем им поддержку. Сейчас мы им эту поддержку оказываем и во внешней политике и во всех международных организациях, где решаются вопросы мира и безопасности. Опираясь на нас, Америка своей последовательной антирусской политикой срывает одну международную конференцию за другой. Пожалуй, на международной арене мы даже играем руководящую роль в проведении этой политики – мы, социалистическая Англия! Выборное лейбористское правительство!

– Вы должны гордиться этим! – крикнул кто-то из консерваторов.

– Стыдиться мы должны, а не гордиться, – с горечью возразил Кромвелл, обращаясь уже ко всей палате. – Вдумайтесь в это! Нам предлагают начать этот позорный поход нападением лорда Эссекса на русских на завтрашнем заседании Совета безопасности. Нам предоставляют честь нанесения первого удара, а наши американские партнеры в это время будут говорить красивые слова о демократии, свободе слова, свободе вероисповедания, свободе предпринимательства, свободе вообще. Мало того, нам предлагают начать с самих себя, опорочив доброе имя англичанина Мак-Грегора. Бесчестье Мак-Грегора должно явиться залогом успеха Англии в борьбе против России. Нас, социалистов, в этой борьбе должен представлять лорд Эссекс, консервативный дипломат, которого мы, социалисты, двадцать лет подряд осуждали и клеймили презрением. Глупцы мы, жалкие глупцы! Мы рассчитываем сохранить свое экономическое господство над Ираном ценой разгрома народного движения за свободу и независимость. Мы, социалисты, действуем капиталистическими методами, чтобы удержать свои имперские владения не только в Иране, но и повсюду в мире. Мы, социалисты, используем демагогический лозунг борьбы против коммунизма, чтобы не выпустить из рук империю, доставшуюся нам в наследство. А между тем так мы ее скорее всего потеряем. Консерваторы требуют, чтобы мы углубили ту внешнюю политику, которой придерживаемся сейчас, и подкрепили бы ее вооруженной силой. А мы, социалисты, требуем, чтобы наше правительство отказалось от этой политики и разоружило ее. Мы требуем, чтобы был прекращен молчаливый сговор с нашими противниками-консерваторами, определяющий наш внешнеполитический курс. Мы требуем, чтобы наш министр иностранных дел официально заявил об отказе Англии участвовать в каких бы то ни было соглашениях и западных блоках, направленных против России. Мы требуем, чтобы наше правительство оказывало поддержку движению за социальные и экономические преобразования во всех странах мира. Мы требуем, чтобы все наши гражданские и дипломатические учреждения стали подлинно социалистическими как по своим установкам и методам, так и по составу своих работников, который должен быть пересмотрен сверху донизу. Мы требуем, чтобы в отношении населения наших колоний был принят «новый курс», предоставляющий им полную самостоятельность в решении своих внутренних дел. Мы требуем, чтобы наши делегаты в Организации Объединенных наций руководствовались интересами социалистической Англии и всеобщего мира. Мы требуем, чтобы на завтрашнем заседании Совета безопасности наши представители не принимали никакого участия в нападках на Россию. И прежде всего мы требуем, чтобы наше правительство здесь же, сегодня же, заявило о своем несогласии с лордом Эссексом и его политикой, вывело его из состава делегации в Совете безопасности, а Мак-Грегору гарантировало бы свободу и возможность беспрепятственно выражать свои взгляды. Мы требуем полной реабилитации Мак-Грегора. Став на путь такой политики, Англия может сделаться настоящим защитником угнетенного и борющегося человечества. И тогда можно будет приступить к тем великим социальным преобразованиям, без которых нельзя обеспечить мир, независимость и безопасность ни нам самим, ни другим странам. Дело за нами. Нас поддержит английский народ, поддержат все другие народы. Нам предоставляется выбор: приступить к проведению этой новой политики или же остаться верными политике англоамериканских крестоносцев – политике, которая начинается с травли Мак-Грегора, а кончится атомной бомбой. Пока мы еще можем выбирать. Но если мы теперь не изменим своей политики, английский народ и все другие народы мира заставят нас изменить ее! Это наш последний шанс!

И тут окончилось томление Мак-Грегора.

В зал вошел Бутчер. В руках у него был листок бумаги, которым он помахал спикеру, и тот немедленно предоставил ему слово. Члены палаты сразу стихли, ожидая, как ожидал и Мак-Грегор, какую весть огласит этот важный, неторопливый человек.

– Я просил слова для краткого сообщения, – сказал Бутчер. Безжалостно испытывая терпение аудитории, он подождал, пока установится полная тишина, и затем продолжал без всяких вступлений. – Джентльмены! По постановлению надлежащих властей Айвр Энгус Мак-Грегор, временно находящийся на службе британской короны и повинный в разглашении важных конфиденциальных сведений, связанных с дипломатической миссией, в которой он принимал участие, увольняется от должности, занимаемой им в департаменте по делам Индии. Ввиду его военных заслуг, а также по личному ходатайству главного помощника лорда Эссекса, досточтимого Джона Энтони Асквита, Мак-Грегору не будет предъявлено никаких обвинений в нарушении закона о сохранении государственной тайны или закона о государственной безопасности. Однако репутация Мак-Грегора считается опороченной, и он увольняется с лишением всех привилегий и права на пенсию и с запрещением когда-либо вновь вступать на службу его величества короля как в Англии, так и за границей.

– Позор! – закричал кто-то, и по всему залу прошел рокот негодующих возгласов.

Бутчер сам водворил тишину, снова помахав в воздухе своей бумагой, а затем продолжал: – Теперь – что касается лорда Эссекса. Ни у кого не возникает ни малейшего сомнения в добросовестности лорда Эссекса, которого мы продолжаем считать самым выдающимся нашим дипломатом. С нашей точки зрения, его личное достоинство, его политическая линия, его верность долгу, все его поведение – безупречны. Авторитет лорда Эссекса среди наших дипломатов стоит на небывалой высоте, и ничего, кроме уважения и восторга, этот деятель у нас не вызывает. Тем не менее, ввиду тех инсинуаций, которые в последнее время получили хождение за границей в связи с его последней дипломатической миссией, мы считали бы неделикатным настаивать на том, чтобы он продолжал выполнять обязанности нашего чрезвычайного делегата в Совете безопасности. Лорд Эссекс будет немедленно освобожден от выполнения этих обязанностей, и никакие материалы, факты или наблюдения, связанные с его миссией, при рассмотрении иранского вопроса в Совете безопасности фигурировать не будут. Мы считаем необходимым принять такое решение, поскольку не желаем выносить в Совет безопасности наши внутренние политические разногласия; ввиду нашего искреннего стремления помогать работе ООН мы согласны изъять весь материал, который может быть сочтен спорным. Завтра в обсуждении иранского вопроса будут участвовать только наши постоянные делегаты, и обсуждение будет вестись исключительно на основе материалов, представленных обоими заинтересованными государствами. О работе, проделанной лордом Эссексом, речи не будет, и какое бы решение ни вынес Совет безопасности по иранскому вопросу, мы его примем. Мы считаем нужным подчеркнуть, что отозвание лорда Эссекса ни в коей мере не означает, что наше доверие к нему пошатнулось. Лорд Эссекс немедленно получит новый пост, или, точнее сказать, новое дипломатическое поручение. Это поручение будет еще более ответственным, и мы можем только выразить сожаление по поводу того, что вся высокополезная деятельность лорда Эссекса в Иране пропала даром из-за недостойного поступка одного недобросовестного чиновника. Мы надеемся, что достоуважаемые представители оппозиции удовлетворятся принятыми решениями, и в интересах государства предлагаем- больше к этому вопросу сегодня не возвращаться.

Мистер Бутчер снял очки и, прежде чем сесть на место, несколько мгновений прислушивался к поднявшемуся шуму. Вместе со всеми прочими он терпеливо наблюдал, как представители оппозиции демонстративно швыряют в проход между рядами листки бумаги, заметки, списки запросов, крича о том, что лорд Эссекс, государство и английский народ сделались жертвами предательства. Так продолжалось, пока не поднялся опять со своего места «великий ломбардец». Его свирепый вид сразу заставил всех присмиреть.

– Мы безусловно не удовлетворены принятыми решениями, – сказал он сердито, – и я намерен сейчас же продолжить обсуждение этого вопроса. Но прежде я желал бы знать, почему ни премьер-министр, ни министр иностранных дел не присутствуют на дебатах по такому важному поводу. Считаю, что если не по долгу службы, то по своему нравственному долгу они обязаны здесь присутствовать, и вношу предложение немедленно вызвать их в палату.

Мистер Бутчер поднялся, чтобы ответить. – Премьер-министр и мистер Бевин находятся сейчас в советском посольстве, на приеме у мистера Вышинского, советского делегата в Совете безопасности. Лидер оппозиции мистер Черчилль тоже присутствует на этом приеме. – Бутчер улыбнулся. – В наше время трудно бывает иногда определить, куда именно призывает тебя нравственный долг.

В зале засмеялись, и Кэтрин оглянулась на Мак-Грегора.

Но Мак-Грегор исчез.

Кэтрин и Асквит вышли в коридор, спустились вниз, но его нигде не было. Уверения Асквита, что он попросту отправился домой, не успокоили Кэтрин.

– Его необходимо разыскать, – сказала она. – Я не знаю, как он отнесся ко всему этому, а утром он что-то говорил насчет того, чтобы завтра сбежать в Иран.

– Ничего с ним не случится, – сказал Асквит. – И никуда он не сбежит, пока не узнает, чем кончилось обсуждение иранского вопроса в Совете безопасности. Ему трудно пришлось, но ничего страшного с ним не случится. Не беспокойтесь о нем, Кэти.

– Надо беспокоиться! – возразила Кэтрин. – Я уверена, что он очень болезненно принял сообщение Бутчера. И едва ли ему будет легче от того, что Гарольд тоже потерпел поражение. Мало радости слушать, как твое доброе имя порочат в зале палаты общин, и я уверена, что он это очень тяжело переживает. Вероятно, ему теперь уже в высокой степени наплевать и на Иран и на Эссекса. Он утратил перспективу и, в известной степени, свою способность рассуждать здраво. Одним словом, надо найти его, пока он никуда не сбежал.

Но Кэтрин не удалось его найти, хотя она долго ждала у Асквитов, а потом вместе с Джоном отправилась к миссис Берри. Ни там, ни здесь он не появлялся, и она поехала к себе домой и ждала его до тех пор, пока ей не стало ясно, что ждать уже нечего. Она легла спать, успокаивая себя мыслью, что, может быть, до утра он образумится и поймет, что бежать в Иран – значит полностью признать свое поражение. Но надежды на это были слабые, и они совсем улетучились, когда утром явился Асквит и сказал ей, что Мак-Грегор заезжал к миссис Берри. Он собрал свои пожитки и в большой спешке покинул дом.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Вероятно, Кэтрин не так уж трудно было бы разузнать, что сталось с Мак-Грегором, но она не хотела разузнавать. Обиженная его исчезновением и в то же время, как всегда, трезвая, она предпочла ждать, рассчитывая, что в течение дня вопрос о том, уехал Мак-Грегор или нет, выяснится сам собой. Если первым, непосредственным ее побуждением было помешать ему уехать, то теперь она пришла к мысли, что окончательный выбор он должен сделать только сам. Улетит ли он, останется ли здесь – ему самому решать. Но потом ее снова стали мучить сомнения, потому что день подходил к концу, а Мак-Грегор не появлялся, но она знала твердо, что если он остался в Англии – он придет.

Она ждала его среди георгианской роскоши пустынного величественного дома. Она даже не дала себе труда одеться. Большую часть дня она просидела у себя в комнате перед камином, но к вечеру ей стало невмоготу, и, запахнув плотнее свой розовый с золотом халат, она пустилась бродить по длинным коридорам и холодным, нетопленым комнатам. Так много всего было в этом доме. Непривычно затянувшееся ожидание дало ей повод впервые как следует осмотреть все свои сокровища. Она с детства знала дом дяди Поля, но ни разу еще не было в ее жизни случая, когда пришлось бы искать, чем заполнить пустые часы. Она переходила из комнаты в комнату, разглядывая мебель, драпировки, драгоценные персидские ковры из Шираза и Исфахана, шедевры фламандской, итальянской и английской живописи, греческие вазы и критские чаши, китайские кубки и итальянский фарфор, рукописи и книги с затейливыми заставками и виньетками, статуи и искусную резьбу на дверях. Все это принадлежало ей. Это была ее доля в богатствах обремененного годами старика, последнего отпрыска рода, который был знатен еще до того, как Вильгельм Завоеватель соединил несколько мелких поместий на восточном берегу Темзы, назвал их «Истминстер» и подарил этому роду, желая заручиться его поддержкой и верностью. Дядя Поль был последним, в ком еще текла кровь Истминстеров.

Кэтрин со стороны отца тоже принадлежала к ним, но по такой отдаленной боковой линии, что, собственно говоря, ее уже нельзя было считать продолжательницей рода. Единственным носителем родовых традиций оставался вот этот огромный пустой дом, который едва ли мог уцелеть в годы топливных затруднений, жилищного кризиса и больших перемен, переживаемых Англией. Кэтрин впервые задумалась о том, что она с ним будет делать. Вероятно, поверенные отца или еще кто-нибудь уже решили, какие принять меры, чтобы избежать разорительных налогов на наследство. Все это уйдет, включая краденого вестника марафонской победы.

Когда совсем стемнело, она вернулась к своему камину, потому что ей не хотелось зажигать свет в пустынных комнатах. Они были лучше так – темные и заброшенные. Однако экономка пришла сказать, что обед подан в библиотеке – там тоже топится камин, и вообще внизу теплее, чем у нее в комнате. Кэтрин сошла вниз, на ходу приглаживая волосы, и уселась за свой обед, состоявший из супа, маленькой бараньей котлетки и кофе. За едой она просмотрела вечерние газеты. Все они пестрели сообщениями о «грандиозном заговоре красных», только что «раскрытом» в Канаде. Это была основная сенсация дня. Впрочем, немало места уделялось также негодованию по адресу Мак-Грегора и восторгам по адресу Эссекса. Тут же строились предположения о том, что будет решено на сегодняшнем заседании Совета безопасности. Это заседание уже шло, пока она тут ела свою баранью котлетку; но Мак-Грегор исчез, и его недолговечная вера в действенность политических выступлений исчезла тоже. Не исчезло ли многое и у самой Кэтрин? Ей трудно было ответить себе на этот вопрос, и она выпила немного терпкого красного вина, чтобы проверить, насколько еще жива в ней память о Мак-Грегоре. Она задремала в кресле и проспала, пока ее не разбудил звонок у парадной двери. Экономка, видимо, куда-то отлучилась, и Кэтрин сама пошла открывать, включив предварительно свет у подъезда.

Это был не Мак-Грегор. Это был Эссекс.

– Здравствуйте, Кэти! – сказал он. На нем было серое двубортное пальто в талию и серая фетровая шляпа, а в руке он держал трость с серебряным набалдашником. Он казался молодым, красивым и полным надежд. – Вы одевались? Собираетесь куда-нибудь?

– Нет. Входите, – сказала она. – Я просто дремала у камина. Который час?

– Двадцать минут девятого.

– Вы обедали?

– Да, – сказал он.

– Тем лучше. А то мне вас нечем накормить.

– Не беспокойтесь. Единственное, от чего я бы не отказался, это рюмка коньяку. Поль – единственный человек в Англии, у которого еще сохранился коньяк, черный от времени. На самом деле он темнопурпурного оттенка, но кажется черным. Он еще не весь вышел?

– В библиотеке есть бутылка, – сказала Кэтрин, ведя его по коридору.

Войдя в библиотеку, Эссекс снял пальто и без церемоний подбросил в камин угля. Затем он расположился в одном из глубоких кресел у камина, а Кэтрин налила ему коньяку в хрустальный бокал. Он выпил, откинулся назад и расстегнул свой темносиний пиджак. Было непривычно видеть Эссекса в синем костюме; впрочем он, как всегда, был безукоризненно элегантен вплоть до белых шелковых носков, которые по-мальчишески морщили на щиколотках.

– Где Мак-Грегор? – спросил он Кэтрин.

– Не знаю.

– Я был почти уверен, что найду его здесь, – сказал Эссекс.

– Он вам нужен?

– Нет. Мне нужны вы. Но куда он девался?

– Не имею представления, – сказала она. – Вероятно, улетел обратно в Иран. Думаю, что он отказался от своих иллюзий после всех нелепостей, которые ему пришлось выслушать вчера в палате. – Кэтрин не расположена была щадить ни Мак-Грегора, ни себя, ни Эссекса. Она говорила то, что думала, и, кроме того, ей почему-то казалось, что Эссекс знает об исчезновении Мак-Грегора, хотя откуда он мог узнать, было непонятно. Теперь, после разрыва с Джоном Асквитом, некому было сообщать Эссексу о действиях Мак-Грегора.

– Я еще не успел принести вам извинения за все эти неприятности, дорогая, – сказал Эссекс. – Я всячески старался не допустить, чтобы ваше имя фигурировало в этой скандальной истории, но это уже не зависело от меня.

– Очень благородно с вашей стороны, Гарольд, – сказала она, – но я несу полную ответственность за свое участие, в чем бы оно ни выражалось, так что пусть это вас не тревожит. Вообще не стоит нам, пожалуй, разговаривать об этом. Начнешь пережевывать все снова – неизбежны взаимные упреки. Просто мы с вами занимали в этом деле противоположные позиции, вот и все.

– Ну, конечно, – сказал Эссекс. – Да я и не для того пришел, чтобы разговаривать на эту тему.

– Правда, не для того?

– Правда. Мы все трое разошлись, и я не вижу особого смысла в том, чтобы анализировать позицию каждого из нас. Я никого не хочу винить и не хочу обсуждать последствия. И, кроме того, я чересчур англичанин, чтобы признать свое поражение.

– Ну и не будем возвращаться к этому, – сказала она.

– Мне странно слышать это от вас, – сказал Эссекс, и в тоне его зазвучала былая фамильярность. – Никак не думал, что может возникнуть ситуация, которую вы не пожелаете разобрать по косточкам с присущей вам цинической дотошностью. Вы что, щадите меня или у вас изменились привычки?

– Ох, перестаньте, – сказала она. – Хватит с меня Мак-Грегора!

– Бедный Мак-Грегор. Право же, мне его жаль – выставить себя таким дураком, погубить свою карьеру и так с треском провалиться. – Но Эссекс злился, и ему не удавалось скрыть это. Он встал, налил себе еще коньяку и снова уселся. – Впрочем, оставив в стороне мое личное отношение к Мак-Грегору, должен сказать, что если он уехал, то я очень рад этому.

– Не сомневаюсь, – заметила Кэтрин.

– Да. Теперь вам будет легче прийти в нормальное состояние, – сказал он. – О, я прекрасно понимаю, как вы к нему относились. Мне самому Мак-Грегор всегда нравился. Я даже и сейчас сохранил к нему если не уважение, то симпатию. Но видите ли, Кэти, между нами и Мак-Грегором лежит целая пропасть. Наш мир несовместим с его миром, сколько бы мы ни тешили себя иллюзиями, что можно пренебречь различием в происхождении. Этим пренебречь нельзя. Это есть, и именно поэтому мы с вами не такие же люди, как мак-грегоры. Любые отношения между вами и мной естественны. Любые отношения между вами и Мак-Грегором противоестественны. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. Я уже не так молод, Кэти, но во всем остальном мы с вами примерно равны, я в этом уверен. Я немало женщин знал на своем веку; были среди них и очень красивые и очень умные, даже слишком умные; но я никогда не встречал женщины, которая вызывала бы во мне и уважение, и восхищение, и чувство нежности одновременно. То есть до вас не встречал. Я знаю, в этом споре вы пошли против меня, потому что вы упорно верите в то, что мир становится иным. Но я не считаю, что вы в самом деле пошли против меня. Я думаю, что вы пытались пойти против самой себя, и вам это не удалось. Вы стоите на определенной общественной высоте, Кэти, и вы не можете сойти с этой высоты. Если вам мало собственного примера, чтобы убедиться в этом, – взгляните на Джона Асквита. Ведь он совершенно погубил себя. Неужели вы не понимаете, что нельзя изменить свою природу. Любая попытка отказаться от своего места в обществе и от связанной с ним ответственности неизбежно приводит к гибели, как это и случилось с Джоном. Кэти! Мы с вами прекрасно понимаем друг друга, прекрасно друг к другу относимся; не пора ли нам сделать из этого какие-то реальные выводы? Вы уже должны были убедиться, что я – единственный человек, способный удовлетворить все ваши запросы. Мы оба люди незаурядные, и мы это знаем. Кое в чем наши взгляды могут не совпадать, но я не исключаю возможности компромисса. Я умею видеть и понимать мир, но я знаю, что ваше восприятие и понимание даже острей моего. Все же и здесь я могу быть вам полезен. Правда, Мак-Грегор своим вероломным поступком сорвал результаты моей иранской миссии, но вес и уважение, которыми я пользуюсь в дипломатических сферах, от этого ничуть не поколебались. Поймите, Кэти, я именно тот человек, который вам нужен, потому что я могу оценить ваши стремления и дать им конкретную почву. Я и только я, Кэти! Подобно вам, я стою выше обыкновенных глупых людских неудач. Мое достоинство и мое благородство неуязвимы. Нас с вами счастливо объединяет наше превосходство над другими людьми. Вы должны оценить все эти преимущества, Кэти. Я не могу допустить, чтобы вы о них забыли. Я не могу допустить, чтобы вы пренебрегли тем естественным сродством, которое существует между вами и мной. Что было, то прошло, а теперь постарайтесь, дорогая, увидеть меня таким, каков я есть. Я сумел найти себе место среди выдающихся людей Англии. Я прославил свое имя в истории, как немногие сумели прославить. Трудно найти в Англии более благородный титул, чем титул лорда Эссекса, и более долговечный в своем благородстве. Все это важные обстоятельства, Кэти, и нам с вами следует о них серьезно подумать. А еще важнее то, что я ведь имею право на вас. Вы сами дали мне это право своим поведением. Чего бы я ни ждал от вас, Кэтрин, я ничего не требовал и ничего не получил; но настал момент, когда каждый из нас должен измерить глубину своей привязанности к другому. Речь идет о союзе, который был предопределен с самого начала. Решайте же, Кэти. Лучше меня вы для себя никого не найдете. Вы должны понять это. – Он перевел дух, встал и посмотрел ей прямо в глаза. – Я уезжаю в Вашингтон, очень скоро, через два-три дня. Мы можем совершить все формальности здесь или там, как вы захотите. Но вы нужны мне, Кэти. Нужны сейчас, немедленно.

Кэтрин думала о том, как жаль, что она пила терпкое красное вино, задремала и проснулась от того, что позвонил у парадной двери Эссекс. Как жаль, что Мак-Грегора нет и неизвестно, где он, и нельзя даже представить себе, что вот здесь, в этом кресле, сидит и тревожно ждет ее ответа не Эссекс, а Мак-Грегор. Никого у нее не осталось, она одна.

– Что мне вам ответить? – сказала она. – Это не так легко решить, Гарольд.

– Но я не могу ждать, – почти с отчаянием настаивал он. – Мне нужно, чтобы вы решили сейчас же, сегодня же. Я знаю, если вы не решите сегодня, то вы не решите никогда.

– Я право, очень польщена, Гарольд. Я вас достаточно знаю, чтобы оценить это.

– А мне не нужно, чтобы вы были польщены! И не нужно, чтоб вы уклонялись от прямого ответа.

– Нет, нет, – сказала она. – Если бы я хотела отказать вам, Гарольд, я бы не постеснялась это сделать сразу. Но я в самом деле не знаю, что ответить.

– Ну, хорошо, я подожду, – сказал он.

Кэтрин встала, запахнула плотней свой халат и налила Эссексу еще коньяку. Она и себе налила немножко, хотя вообще не любила коньяк. Но ей хотелось почувствовать вкус чего-нибудь горького и неприятного, чтобы хоть на миг вернуть себе здравый смысл и ощущение жизни, и мира, и связи вещей.

– Зачем вы едете в Вашингтон? – Не так уж важно было это знать, но она хотела услышать собственный голос, надеясь, что это ей поможет.

– Дело довольно щекотливое, – сказал он. – Оно касается в первую очередь составленного американцами плана финансовой помощи Европе. Эссексу тоже стало легче, когда он услышал свой голос с его привычными деловитыми интонациями. – Америка дает доллары, а мы обеспечиваем руководство. Это грандиознейшее предприятие, Кэти. За всю мою дипломатическую карьеру у меня не было такого ответственного назначения.

– И сколько вы там пробудете, в Вашингтоне?

– Три-четыре месяца, не меньше.

– Мне представлялся случай поехать в Вашингтон, – сказала она и вдруг услышала резкий, продолжительный звонок внизу у подъезда. – Я отказалась, потому что Джейн убедила меня, что это непатриотично.

– Если вы поедете со мной, тут ничего непатриотичного не будет.

– Да, пожалуй, – сказала она. – Извините меня, Гарольд, там кто-то звонит. И если вы не очень торопитесь, я уж заодно пойду оденусь.

– Пожалуйста, я могу подождать, – сказал он, и, оставив его в библиотеке, она пошла открывать дверь.

Она включила лампочку у подъезда, повернула холодный медный запор и отворила дверь. В резком пересечении света и тени стоял Мак-Грегор, смущенный, промокший, мрачный Мак-Грегор, без пальто, с непокрытой головой. Он стоял и не двигался с места, пока она, топнув ногой, не сказала: – Ну, входите же! Мне холодно так стоять. – Мак-Грегор вытер ноги о дверной коврик и вошел.

– Вы всегда являетесь слишком поздно, – сказала она, запирая за ним дверь.

– Слишком поздно – для чего? – спросил он.

– Не знаю, – сказала она. – Почему вы так долго не приходили ?

– Не все ли равно?

– Нет, не все равно. – В мраморном, похожем на храм холле было темно. Только через узкое стекло вверху над дверью проникал столбик света от наружной лампочки. Он ложился длинной неяркой полоской до самого подножия лестницы.

– Простите меня, – сказал Мак-Грегор. Он стал вытирать с лица капли тумана несвежим, смятым в комок носовым платком. Потом тем же платком вытер руки, как машинист вытирает руки куском ветоши, и спрятал его в карман под критическим взглядом Кэтрин.

– А я думала, что вы улетели в Иран, – сказала она, стараясь успокоиться, стараясь быть трезвой и благоразумной. Но она злилась. Это не была рассудочная злость. Это была злость бессмысленная, опасная и непреодолимая, и она не могла подавить ее в себе. – Так вы не улетели, – сказала она.

– Нет.

– Где же вы пропадали все это время?

– Я совсем было решил лететь с профессором Уайтом, но вот – не улетел.

Кэтрин выключила свет у подъезда, и холл погрузился в синеватую мглу, проникавшую сверху через стеклянный купол, но она пошла к лестнице с уверенностью человека, который находится у себя дома. Мак-Грегору было труднее двигаться в темноте, и ему очень хотелось протянуть вперед руки, но он этого не сделал, а только стал шаркать по полу ногами.

– Идите за мной наверх, – сказала она.

– А нельзя зажечь свет?

– Тут вы ни на что не наткнетесь, – сказала Кэтрин, уже поднимаясь по лестнице.

В Мак-Грегоре зашевелилось то же чувство панического страха, которое он испытывал во время своего позорного выступления на катке в Москве. Это была та самая Кэтрин, и снова он был ее жертвой, и нужно было напрячь все силы для того, чтобы не споткнуться и не упасть. Он нащупал сбоку холодный гладкий мрамор перил, ухватился за них и стал подниматься спокойно и с достоинством, несмотря на полную тьму кругом. Кэтрин не потрудилась подождать его наверху, но там, в конце длинного коридора, горела маленькая лампочка, дававшая достаточно света, чтобы Мак-Грегор мог видеть фигуру Кэтрин впереди и, следуя за ней, дойти до ее комнаты. Он подождал, пока она зажгла свет, и сразу же направился к камину. Огонь едва тлел, но он не подбросил угля, пока Кэтрин не попросила его об этом. Он подумал, что, вероятно, уголь, который он ей принес, подходит к концу, и не стал разжигать большого огня. Он подложил ровно столько, сколько нужно было, чтобы пламя не угасло и можно было согреться около него.

– Вытрите волосы, – сказала она, подавая ему полотенце. – И отвернитесь. Я буду одеваться тут, у огня.

Мак-Грегор взял полотенце и повернул свое кресло боком к камину. Теперь половина пространства у огня принадлежала ему, а другая половина – Кэтрин. Он смотрел прямо перед собой и слышал, как она возится сзади, за спинкой кресла.

– Ничто меня так не раздражает, – сказала она, – как эти ваши приступы нерешительности. Это, правда, не так часто с вами бывает, но если уж случается, так вы становитесь совершенно невозможны. Зачем вам нужно было исчезать? Зачем нужно было тянуть столько времени? Судя по вашему вчерашнему настроению, я решила, что вы на все махнули рукой и улетели с профессором Уайтом в Иран. Почему, кстати, вы не улетели?

– Я передумал, – сказал он угрюмо.

– А почему вы так долго не приходили?

– Мне нужно было время, – сказал он. – Я должен был отдать себе отчет в своих действиях.

– Вы все еще думаете, что все ваши старания пропали зря?

– Не совсем.

– Вчера вы должны были почувствовать удовлетворение, хотя бы от того, что все-таки помешали Эссексу.

– Нет, – сказал он. – Никакого удовлетворения я не почувствовал. Ну, пусть я помешал Эссексу, а что толку, если все равно те же люди будут выносить те же решения?

– Значит, вы все-таки думаете, что сделать ничего нельзя. Что Железная пята чересчур всемогуща, что одному человеку не изменить политики государства. – Она повторяла его слова с такой безжалостной отчетливостью, что ему краска бросилась в лицо.

– Да нет, я вижу, что кое-чего удалось добиться, – нетерпеливо согласился он, заерзав в кресле. – Но все это так ничтожно и совершенно не затрагивает существа власти, существа устремлений правительства, нации, государства, – одним словом, того, что тут играет решающую роль. Ну, пусть мы помешали Эссексу, пусть сорвали его конкретный замысел против Ирана. Но ведь они начнут сначала.

– Конечно, начнут.

– А ведь я думал, что, если помешать Эссексу, все это прекратится, все интриги, все политические козни. Я думал, на том дело и кончится; наши дипломаты оставят Азербайджан в покое и по-джентльменски признают свое поражение. Но ведь в том-то и беда, Кэти, – сказал он с тоской, – что ничего не кончилось. Пусть устранен Эссекс, но найдутся другие люди с другими планами, и они начнут с того, чего не довершил Эссекс. Все продолжается, значит, и я должен продолжать!

– Вам так много времени потребовалось, чтобы дойти до этого?

– Не в том дело. Только теперь для меня начался настоящий бой, и я вижу, что мне нельзя уходить с поля. Я бы сделал больше, если бы мне был ясен политический смысл моего поступка. Я бы действовал решительнее, если бы понимал то, что делал. Так не годится – раньше допустить, чтобы что-то случилось, а потом думать, как помочь делу. Нужно иметь какой-то метод, помогающий понять механизм всех действующих политических сил, и разумно действовать на основе этого понимания. Должна существовать наука о политике – конкретная, точная наука, способная придать осмысленность и целеустремленность человеческим поступкам.

– Опять этот ваш осторожный научный подход ко всему. Терпеть его не могу! – Кэтрин положила руки на спинку его кресла; он это почувствовал, хотя не мог увидеть.

– Нет, нет, это вовсе не осторожный подход! Научный – может быть, но ведь я должен знать, что я делаю, и зачем я это делаю, и каких результатов могу ожидать. Ведь все то, что я до сих пор считал основными силами, управляющими политической жизнью, – все оказалось бутафорией: Дипломатия, Политика, Государство, Закон, даже Палата общин. От моего простодушного и непоколебимого уважения к этим институтам ничего не осталось. Теперь я должен выяснить, чего все это стоит на самом деле. Вот как далеко я зашел, Кэти. Я боролся с Эссексом из-за Ирана, а оказалось вдруг, что я вступил в борьбу с определенным государственным принципом. Оказалось, что вся моя жизнь неразрывно переплелась с политикой – все, что бы я ни делал, даже моя работа, даже мое желание вернуться в Иран. Вот почему я сейчас в таком растерянном состоянии, Кэти, и вы не ждите от меня быстрых решений. Пока не ждите.

Кэтрин молчала; она смотрела на его пепельные волосы и не мешала ему говорить.

– Я ведь круглый невежда, – сказал он раздраженно, – и мое невежество всегда приводит меня к одному и тому же. Если бы я знал те законы и силы, которые управляют политической жизнью общества, я мог бы разобраться в любой ситуации и точно определить свою роль в ней. Но все то, чему меня учили, здесь бесполезно, а пока я не найду четкого и правильного подхода к анализу общественных явлений, я так и останусь невеждой. Только одно я знаю: я прав, а Эссекс неправ. Я был прав в Иране, и я был прав, что пошел против Эссекса, и во всем, что я сделал, я был прав. Я знаю, что Эссексу никогда не удастся осуществить до конца свои политические идеи, потому что он хочет отказать человеку в тех элементарных правах, которые ему даны от природы. Нельзя допустить, чтобы он и этот ломбардец могли делать все, что им вздумается, объявляя коммунистом каждого, кто пойдет против них. Не всех запугаешь и сломишь обвинениями в нелояльности и измене. Может быть, именно эти обвинения и побудили меня вернуться. Я изменил только тому, чему следовало изменить, и я не считаю, что я обязан быть лояльным по отношению к политике, которую я не одобряю, даже если это государственная политика. Если меня обвиняют в нелояльности, так давайте разберемся, что же такое лояльность. Если быть лояльным – это значит разделять взгляды Эссекса, ломбардца и даже Бутчера, тогда я нелоялен и нелояльным останусь, потому что я никогда не буду единодушен с этими людьми. Назовут меня за это коммунистом – пусть называют. Я не знаю, что такое коммунизм. Я знаю только, что люди, которые меня обвиняют, – обманщики. В особенности этот «великий ломбардец». Мне теперь кажется непонятным, как я мог доверять этому человеку или даже уважать его. Сейчас мне кажется, что именно он опаснее всех, потому что он способен и запутать и даже предать. Когда он требует, чтобы наука подчинялась его политическим взглядам, это не шутка. Это меня больше всего волнует, Кэти. Тупые ханжи, вроде этого ломбардца, не смеют касаться науки. Немыслимо, чтобы им позволяли вмешиваться в дела науки и навязывать ей свои представления о политической лояльности. Если им это позволят, тогда конец науке. Они убьют всякую научную мысль.

Кэтрин вдруг очутилась перед ним – в юбке, вязаном джемпере, туфлях на низком каблуке и коротких шерстяных носках. Никогда еще она не казалась Мак-Грегору такой юной, и, вместо того, чтобы встать, он окинул ее внимательным взглядом и глубоко вздохнул.

– Я сам не знаю, как это все произошло, Кэти. Сам не знаю, как это я так глубоко ввязался в политический спор, который должен привести к таким важным решениям, но я не жалею об этом. Мне очень неприятно то, что со мной случилось, и, наверное, жизнь уже никогда больше не покажется мне простой и ясной; и все-таки я не хотел бы вернуться к прежнему. Дипломатия, большая политика – все это не моя сфера, и, надо сказать, меня из этой сферы с позором вышвырнули. Но я не отказался от борьбы, если именно это вас интересует. Теперь я уже никогда не смогу отказаться. Мне даже кажется, что я только теперь начал жить, и я знаю, что мое время и мои труды не пропали даром. Я был неправ, когда говорил иначе. Да, я помешал Эссексу, и Совет безопасности решил не вмешиваться в иранские дела.

– Что решил Совет безопасности? – прервала она.

Он удивился: – Я думал, вы знаете.

– Нет, не знаю.

– Жалоба Ирана на русское вмешательство отклонена, – сказал он. – Решено, что никаких действий со стороны Совета безопасности не требуется, что положение в Иранском Азербайджане может быть урегулировано путем непосредственных переговоров между Ираном и Россией.

– Не это ли заставило вас передумать и вернуться?

– Нет. – Он встал и подошел к ней. – Я узнал о решении Совета безопасности только у Асквитов.

– А! – сказала она. – Вы, значит, уже побывали у Асквитов?

– Да.

Она взяла у него полотенце. – А я-то думала, что вы бродили по улицам в тумане, – сказала она, обиженная тем, что он мог пойти в другое место раньше, чем к ней.

– Нет, – простодушно ответил он. – Я пришел сюда прямо от Асквитов.

Она холодно кивнула головой. – Пойдемте вниз. – Она подождала, пока он подвинул кресло на место и загородил медным экраном огонь. – Как Джон? – спросила она, направляясь к выключателю, чтобы погасить свет.

– Джон ничего, – ответил он.

– Что он вам говорил?

– Ничего особенного.

– Возмущался, что вы так долго пропадали?

– Нет. Он знал, что я вернусь.

– Вот как? – сказала она. – Значит, он знал больше меня.

Снова Мак-Грегору пришлось следовать за ней в темноте и снова он почувствовал опасность за ее деланным безразличием и все свое внимание направил на лестницу, по которой спускался вслепую.

– Вы знали о том, что он подал в отставку? – спросила она.

– Знал.

– Вы с ним разговаривали об этом?

– Нет, – сказал он. Не станет он для Кэтрин выворачивать Асквита наизнанку. То, что связывало его теперь с Асквитом, принадлежало только им двоим, и никого другого это не касалось, даже Кэтрин. Он вернулся к Асквитам просто, без всякого стеснения, не то, что сюда. Ему не нужно было стоять там смущенно на пороге, ожидая приглашения войти. Он просто отворил дверь и вошел, и это было так же естественно, как вернуться домой. Почти ничего не было сказано, но, пожалуй, в английском языке не нашлось бы слов, которые поведали бы Мак-Грегору больше, чем голубые глаза Джейн Асквит в эту минуту. Ему показалось, что она немножко всплакнула, когда выходила из комнаты, оставив их с Асквитом вдвоем, и от этого у него на душе сделалось еще теплее. В необычайной молчаливости Асквита Мак-Грегор чувствовал всю глубину чуткости, с которой относился к нему этот человек, и сам он молчал, переполненный чувством бесконечного уважения к Асквиту. Мак-Грегор мог бы сказать Кэтрин, что Асквит своим примером и силой своих доводов помог ему вернуться в гораздо большей степени, чем она. Мак-Грегор не заговаривал с Асквитом о той поддержке, которую тот оказал ему против Эссекса и которая так дорого обошлась самому Асквиту. Слова тут были излишни. Асквит только заметил вскользь, что вот, наконец-то, он развязался с мучением, на которое зачем-то обрекал себя всю жизнь, и за это должен быть благодарен Мак-Грегору. Но он остался все тем же Асквитом, судя по тому, что тут же велел Мак-Грегору отправляться к Кэтрин, причем довольно нелестно прошелся насчет ее непоследовательности и взбалмошного нрава и посоветовал Мак-Грегору спешить, а то как бы Эссекс не опередил его. Асквит сказал, что видел Эссекса в Сентрал-холле. Они вместе дожидались решения Совета безопасности по иранскому вопросу. Асквит даже пошел проводить немного Мак-Грегора и по дороге рассказывал ему о Совете безопасности, утверждая, что Эссекс очень обескуражен и, наверно, тут же помчался к Кэтрин. Это было совершенно в духе Асквита – так подзадоривать человека, но Мак-Грегор не сомневался, что никакого Эссекса он здесь не найдет.

Кэтрин толкнула дверь библиотеки, и Мак-Грегор последовал за ней. Он вошел, как входят в комнату, где никого нет, и, только дойдя до камина, вздрогнул, потому что увидел лорда Эссекса, который стоял и потягивал коньяк из хрустального бокала. Мак-Грегор остановился на краю ковра, лежавшего перед камином. Эссекс стоял у противоположного края, и отсветы пламени метались по ковру от одного к другому. Это был амритсарский ковер, так плотно сотканный, что казался куском алого бархата. Огонь в камине горел весело и ярко, разделяя противников, которые, приняв устойчивую позу, смотрели друг на друга.

– Добрый вечер, Мак-Грегор, – лениво сказал Эссекс, слишком лениво.

Мак-Грегор шумно вздохнул. – Я не ожидал вас здесь увидеть, – сказал он.

– Вероятно, – согласился Эссекс. – А мы думали, что вы уехали в Иран. – Он протянул Мак-Грегору свой бокал. – Налейте мне, пожалуйста, еще коньяку.

Кэтрин взяла бутылку и налила ему.

– А с какой бы стати мне ехать в Иран? – спросил Мак-Грегор.

– Кэти что-то говорила, будто вы решили отказаться от своих иллюзий.

– Кэти сама не знала, о чем говорила, – сказал Мак-Грегор. Он следил глазами за Кэтрин, которая наливала ему коньяку в свой бокал, чтобы он мог поскорее выпить.

Он стал пить, задерживая дыхание, чтобы не пролить ни капли. Кэтрин села в стороне от них.

Эссекс зевнул и взял небольшую щепотку табаку. – Да, я признаться, не ожидал, что встречусь с вами еще раз, Мак-Грегор, – сказал он. – И Кэти тоже. Сегодня она, во всяком случае, вас не ожидала. – Это должно было означать, что Кэтрин вообще, чорт возьми, не ожидала Мак-Грегора, что его присутствие нежелательно и обременительно и что он хорошо сделает, если немедленно уберется отсюда.

Мак-Грегор спокойно уселся в кресло.

– Почему же вы не уехали в Иран? – спросил Эссекс тоном вежливого любопытства. – При сложившихся обстоятельствах вам, пожалуй, было бы лучше там, чем в Англии.

– При каких это обстоятельствах? – спросил Мак-Грегор.

Эссекс не пожелал стоять перед ним и тоже сел. Оба своими позами как бы подчеркивали свое право сидеть здесь. Каждый твердо рассчитывал пересидеть другого. Когда один уйдет, другой останется, и вызывающая небрежность, с которой оба развалились в викторианских креслах, указывала, что они вступили в ожесточенный, решающий поединок. Оба сидели неподвижно в своих кожаных крепостях, оба держали в руках хрустальные бокалы, словно талисманы, придающие упорство, а Кэтрин черным коньяком подкрепляла их силы для длительного боя.

– Ну, я не хотел бы огорчать вас напоминанием о ваших неприятностях, – сказал Эссекс.

– Как видите, я их благополучно пережил, – ответил Мак-Грегор.

– Конечно, конечно, – сказал Эссекс с любезной улыбкой. – Правда, Джон Асквит поплатился своей карьерой.

Мак-Грегор пропустил это мимо ушей.

– Вы теперь, вероятно, вернетесь к своему настоящему занятию, – заметил Эссекс. – Собирать камешки, бурить нефтяные скважины и тому подобное.

– Да, более или менее так, – сказал Мак-Грегор.

– А что, профессор Уайт улетел уже?

– Сегодня утром, – сказал Мак-Грегор.

– Я думаю, вас охотно возьмут опять на службу в Англо-Иранскую.

– Едва ли. – Мак-Грегор не намерен был больше уклоняться от разговора.

– Может быть, я могу помочь вам, – сказал Эссекс. – Хотите, голубчик, я позвоню лорду Деррингу в правление Англо-Иранской? Мы с ним приятели, и я попрошу его похлопотать, чтобы вас взяли на ваше прежнее место.

– Спасибо, – сказал Мак-Грегор. – Но, пожалуй, не стоит.

– Ну, почему же, – сказал Эссекс.

– Да нет, не утруждайте себя, – ответил Мак-Грегор.

– Но я сам этого хочу, – настаивал Эссекс.

– Очень мило с вашей стороны, – вежливо сказал Мак-Грегор. – Но все-таки это ни к чему.

– Я чувствую себя до некоторой степени ответственным за то, что втянул вас в политику, Мак-Грегор, и считаю, что мой долг вернуть вас в тот мир, который вам близок и понятен. – Эссекс глубже зарылся в кресло. – Ваше место в лаборатории, голубчик. Англии нужны ученые и инженеры. Мы заинтересованы в том, чтобы вы занимались своим делом, отдавая все внимание нуждам промышленности и обороны. Хорошие специалисты нам нужнее, чем дипломаты-любители, и для ваших упражнений в политике сейчас не время. Каждый человек должен делать свое дело и не отвлекаться в сторону. Забудьте дипломатические дрязги, Мак-Грегор! Возвращайтесь к своей работе, а политику предоставьте тем, кто в ней разбирается.

Мак-Грегор сидел неподвижно и не пытался спорить. Даже при том неустойчивом равновесии, которое сейчас установилось между ними тремя, преимущество было на стороне Эссекса, и Мак-Грегор это чувствовал. Молчание прервала Кэтрин.

– Гарольд, – сказала она. – Мак-Грегор говорит, что Совет безопасности решил воздержаться от рекомендаций по азербайджанскому вопросу. Он отклонил жалобу Ирана и постановил, что спор должен быть разрешен путем переговоров между Ираном и Россией. Вы это знали? – За этим слышалось: почему вы мне раньше не сказали?

– Да, моя дорогая, знал, – сказал Эссекс. – Но это не совсем так; жалоба не отклонена. Я вижу, что Мак-Грегор чувствует себя победителем, а между тем, Мак-Грегор, на вашем месте, я бы не спешил радоваться. Это еще не все.

– А что же осталось? – спросил Мак-Грегор.

– Совет безопасности действительно постановил, что вопрос об Азербайджане должен быть урегулирован непосредственно между Россией и Ираном. Но он не снят с повестки дня Совета безопасности. Это значит, что если непосредственные переговоры не приведут к соглашению, то вопрос снова может быть поставлен на обсуждение Совета. А я вам ручаюсь, что соглашение достигнуто не будет. Можете быть спокойны: пока в Иране живы английские представители, никакое иранское правительство ни о чем с Россией не договорится. Погодите торжествовать победу, Мак-Грегор. Вопрос не будет разрешен путем переговоров. Он снова встанет на следующем заседании Совета безопасности, которое состоится в Нью-Йорке, и на этот раз осечки не случится. На этот раз ваши русские приятели получат по заслугам, и в Азербайджане будет восстановлен нормальный порядок.

Кэтрин встала и подлила Мак-Грегору коньяку в бокал.

Своеобразная логика Эссекса задела Мак-Грегора за живое, и он беспокойно заерзал в кресле. – Меня удивляет, почему вы с такой уверенностью говорите о том, что произойдет в Иране, – сказал он.

– Судьбу Ирана не трудно будет решить в Нью-Йорке, – сказал Эссекс и небрежно откинулся назад.

– Вы можете строить планы о том, что произойдет в Совете безопасности, – сказал Мак-Грегор, – но не в вашей власти предопределить ход событий в Иране, в этом я уверен. Может быть, вам и удастся помешать урегулированию азербайджанского вопроса путем непосредственных переговоров, удастся осуществить в Нью-Йорке то, что у вас сорвалось в Лондоне. Может быть, не знаю. Но я твердо знаю, что все равно вам не удержать Ирана в полном подчинении, как бы вы ни хотели этого. Вы можете делать, что угодно. Можете ввести в Азербайджан тегеранские войска, можете разогнать новое правительство и подавить восстание, но вы все равно не помешаете азербайджанцам и иранцам восставать снова и снова, до тех пор, пока они не сбросят с себя иго развращенных правителей, помещиков, полиции, армии – всех сил угнетения, включая и нас, англичан. Никакими решениями Совета безопасности вы этому не помешаете. Все ваши решения не принимают в расчет самих иранцев, и в этом ваша грубейшая ошибка. Для вас иранец – это тупой крестьянин, неспособный разбираться в своих собственных делах, невежественный олух, поддающийся на любой обман, любые дипломатические трюки, готовый нести любое ярмо. При первом признаке протеста с его стороны вы обвиняете русских и бежите жаловаться в Совет безопасности. Но русские здесь не при чем. Это сам иранский крестьянин поднимает знамя восстания. Если бы кто-нибудь из вас хоть немного знал Иран, вам это было бы ясно. Да, это жалкие, забитые люди, с мозгами, одурманенными опиумом, но именно этих людей вы должны бояться. Их, а не русских. Быть может, это случится не скоро, будут еще провалы и неудачи, но рано или поздно иранцы вышвырнут нас вон, а заодно и посаженных нами продажных «дружественных» правителей. И для того, чтобы восстать, им совсем не нужны сложные политические стимулы, так что зря вы кричите о коммунистической пропаганде. В Иране нет мужчины, женщины или ребенка, который не страдал бы от помещичьего произвола, не был бы обращен в раба условиями своего труда, не являлся бы постоянной жертвой вымогательства продажных чиновников, не терпел бы побоев и грабежа со стороны полицейских и солдат. Крестьян разоряют ханские поборы, промышленные рабочие получают грошовую плату, недоедают и надрываются на работе. Почти каждый взрослый в Иране поражен каким-нибудь хроническим недугом, почти каждый ребенок чахнет от нищеты, болезней и грязи. Весь правительственный аппарат держится на взятках, воровстве и притеснениях, и напрасно было бы искать хоть тени справедливости в этой стране. Там нет ни настоящих судов, ни политических прав, ни представительного правительства, ни трудового законодательства, ни права на объединение, а есть только один путь к лучшей жизни – путь восстания, на который и вступили азербайджанцы и курды. Слава русским за то, что они открыли им дорогу к восстанию, и проклятие нам за то, что мы всеми силами пытаемся это восстание сорвать. Но нам это все равно не удастся, что бы там ни постановил Совет безопасности. Можете выжить русских из Азербайджана, можете вновь отдать его в руки тегеранских купцов и министров – все равно через некоторое время все начнется сначала, потому что вам не задушить стремления иранца самостоятельно решать свою судьбу. Не так уж он глуп и невежествен, чтобы не понимать своего положения. Не так уж он забит и запуган, чтобы бояться восстать. Не так уж он и бескультурен: язык, на котором он говорит, и то, что создано им на этом языке, свидетельствует, что в любой иранской деревушке можно встретить культуру более высокую, чем в отеле «Савой», пристанище дипломатов всего мира. Да, иранцы отсталы, бедны, грязны, но в этом больше всего повинно наше влияние, под которым мы вот уже более ста лет держим Иран. Но теперь наше время прошло. Эти люди доведены до отчаяния, и им теперь наплевать и на мудрецов из палаты общин и на интриганов из Совета безопасности. Они доведены до отчаяния, и об этом не мешает задуматься нам, привыкшим любыми методами отстаивать свою власть и свою нефть. Все это теперь обречено. И власть, и нефть, и влияние – все решительно. Чтобы только не оставить все это в наших руках, иранцы способны уничтожить весь Абадан, все нефтяные колодцы, все внешние знаки нашего присутствия и нашей силы. Они научились ненавидеть нас, и это означает начало борьбы, которой не остановить никакими решениями Совета безопасности. И мы проиграем эту борьбу – разве только нам удастся перебить всех иранцев, до последнего человека. Мы не можем не проиграть.

Теперь Кэтрин налила коньяку Эссексу, чтобы восстановить равновесие. Она не садилась, а стояла у огня между ними, словно ожидая конца этой дуэли. Так не могло продолжаться бесконечно, потому что развязка уже нависла в воздухе, и ни тот, ни другой не могли больше оттягивать ее. Когда наступило молчание, казалось, что вот-вот один из них сдастся, но Эссекс выпил коньяку и снова ринулся в бой.

– Мак-Грегор, – сказал он. – Никаких восстаний в Иране больше не будет, ручаюсь вам в этом. Мы вновь установим в Азербайджане тегеранскую власть, потому что мы не постесняемся пойти гораздо дальше, чем рискуют идти русские. Уже сейчас в Ирак направляется индийская дивизия, которая будет стоять там в полной готовности на случай каких-либо чрезвычайных событий в Иране. Иранская армия получила от американцев на десять миллионов долларов оружия. Вдумайтесь в это, Мак-Грегор! На десять миллионов долларов военной помощи – боеприпасов, пушек, самолетов, танков, транспортных средств – всего, что может понадобиться армии для поддержания закона и порядка в этой беззаконной стране! На что же могут рассчитывать ваши друзья, голубчик? Мы спасем Иран для демократии, и с русской угрозой там будет покончено навсегда.

В бутылке больше не осталось коньяку, и Кэтрин стояла между ними, нетерпеливо поглядывая то на одного, то на другого.

Мак-Грегору было не по себе, но он продолжал сидеть, хотя и съехал на самый краешек кресла.

– Если вы надеетесь, что эти десять миллионов долларов сохранят вам Иран, – сказал он, – вас ждет разочарование. Ни двадцать, ни тридцать миллионов долларов не сделают иранскую демократию лучше, чем она есть. Начать с того, что половину этих денег разворуют ваши иранские приятели – продажные министры и другие закадычные друзья Англии и Америки. А того, что останется, нехватит, чтобы внушить остальному иранскому населению веру в ваши добрые намерения. Иранцу не нужны американские автомобили и холодильники, ему нужна обыкновенная человеческая свобода. Таких стремлений не перекупишь американскими деньгами, и ваши друзья американцы, кажется, уже поняли это. Именно потому они предпочитают вкладывать свои доллары в военные материалы для спасения иранской демократии. Оригинальная демократия, для спасения которой требуются американские доллары и американские пушки плюс английские политические интриги! И при всем этом, даю голову на отсечение, что забитый, темный иранец все равно побьет вас. Можете не скупиться на пушки, но где вы возьмете людей, которые бы поддержали вас? Деньги и пушки означают только новую форму угнетения и ставят рядового человека лицом к лицу еще с одним врагом. Не слишком ли много врагов для рядового человека?

Мак-Грегор вдруг почувствовал усталость и резко оборвал свою речь. Эссекс сидел напротив, полузакрыв глаза, в позе безмятежного покоя. Мак-Грегор оглянулся на Кэтрин, но она смотрела на обоих враждебным взглядом; ее терпению тоже пришел конец.

Мак-Грегор встал, и оба вскинули на него глаза.

– Поздно уже, – сказал Мак-Грегор.

– Да, – колко согласилась Кэтрин.

– Мне, пожалуй, пора уходить, – сказал ей Мак-Грегор.

Она не отвела взгляда. – Вам, пожалуй, лучше остаться, – сказала она.

Оба молча повернулись к Эссексу.

Эссекс переменил позу в кресле. – Неплохо бы выпить кофе, Кэтрин, – сказал он.

Кэтрин встрепенулась, словно кто-то щелкнул пальцами у нее над ухом и вывел ее из забытья. – Только черный, – сказала она. – Молоко я допила за обедом.

– Я никогда не пью кофе с молоком, – сказал Эссекс, и Кэтрин ушла готовить кофе, оставив их вдвоем. Она потихоньку затворила дверь, словно боясь их потревожить, и в комнате без нее стало удивительно тихо.

Они не разговаривали. Мак-Грегор стоял на амритсарском ковре, а Эссекс точно врос в кресло каждой складкой своего безупречно скроенного костюма. Он скрестил руки, по старой привычке придерживая себя за локти. Мак-Грегор вдруг заметил, что и сам он точно так же придерживает себя за локти. Он перенял эту привычку у Эссекса. Это было очень удобно, не приходилось думать о том, куда девать руки, и Мак-Грегор не стал разнимать их, хотя Эссекс, взглянув на него, разнял свои и, улыбнувшись, полез в карман за трубкой. Видимо, он испытывал потребность закурить, но сделал это не выпрямляясь. Он все глубже и глубже уходил в свое кресло, как будто решил никогда его не покидать. Закурив, он откинул голову назад и выпустил продолговатое облако дыма, потом снова принял прежнюю позу и уже не шевелился, пока Кэтрин не принесла кофе.

Он не встал даже, чтобы взять кофе. Кэтрин подала ему чашку, и он неторопливо стал прихлебывать черную жидкость. Все трое молчали, пока кофе не был допит. Казалось, что это заняло очень много времени. Наконец Эссекс вздохнул и тяжело поднялся на ноги.

– Мне, пожалуй, пора уходить, – сказал он.

Он отдал Кэтрин чашку и оглянулся, ища глазами свое серое пальто.

– Много всяких предотъездных хлопот, – сказал он.

Мак-Грегор помог ему надеть пальто.

– Может быть, подвезти вас, Мак-Грегор?

– Нет, спасибо.

Эссекс протянул руку. – Что ж, спокойной ночи, голубчик.

Мак-Грегор почувствовал, как ослабевает пожатие этой руки. – Спокойной ночи, – ответил он.

– Спокойной ночи, Кэти, – сказал Эссекс.

– Спокойной ночи, Гарольд.

Кэтрин пошла проводить его. Эссекс не оглянулся на Мак-Грегора, стоявшего на прежнем месте у камина. Он вышел вместе с Кэтрин, а Мак-Грегор остался ждать ее возвращения.

Она скоро вернулась, потирая открытые до локтя руки.

– Холодно становится, – сказала она и присела на корточки у огня, словно желая вобрать в себя его тепло и яркие, живые краски. Потом она выпрямилась, и некоторое время они постояли рядом, вперив глаза в стену и дожидаясь, кто первый начнет разговор.

– Зачем вы сказали, что вам пора? – отрывисто спросила Кэтрин.

– Я это сделал ради Эссекса, – сказал Мак-Грегор.

– Ради Эссекса?

– Мне стало жаль его, – сказал Мак-Грегор, все еще не глядя на нее.

Она отошла от камина и стала ходить по комнате, рассматривая книги, занавеси на окне, две этрусские вазы по углам; Мак-Грегора это раздражало, ему хотелось, чтобы она села и сидела спокойно.

– Каковы теперь ваши планы? – спросила она. – Думаете остаться в Лондоне?

– Нет, – сказал он.

– Нет? – Она наконец остановилась перед ним. – Что же вы думаете делать?

– Вернусь туда, откуда приехал, – сказал он.

– В Иран?

– Да.

– В Англо-Иранскую компанию?

– Нет.

– В Азербайджан?

– Если удастся.

– Что же вы там будете делать?

– Точно еще не знаю.

Она села в кресло и, закинув голову, посмотрела на него снизу вверх.

– Но вы что-нибудь имеете в виду? – сказала она. – Ведь вам нужно работать. Не может быть, чтобы у вас не было никаких планов. Вы снова стали палеонтологом, Мак-Грегор?

– Нет еще, – ответил он. – Но для этого потребуется не так много времени. Что можно, наверстаю в Ройял-колледже, а, вообще, когда я вернусь домой, забытое быстро восстановится.

Ее взгляд, устремленный на него, стал настойчивым, требовательным. – Вы как-то говорили, что микропалеонтологические исследования возможны только в условиях большого промыслового района. Существуют в Иране такие условия где-нибудь, кроме Англо-Иранской компании?

– Вероятно, нет.

– Так как же вы будете вести там свою научную работу?

– Еще не знаю, – сказал он, видимо несколько смущенный этой новой нерешенной проблемой. – Понимаете, я не только ради работы хочу вернуться туда.

– Вот как?

– То, другое, очень уж меня захватило, Кэти. Я должен увидеть, как все это будет развиваться. Я должен быть там, на месте. Мне трудно объяснить. Я не могу совсем бросить свою работу, но это не самое важное. Самое важное – увидеть, как идет борьба в Иране. И вы не думайте, что мой отъезд из Англии – это бегство.

Она молчала.

– Может быть, наоборот, я хочу еще глубже войти во всю эту политическую путаницу.

– А ваша работа?

– Не знаю. Это выяснится на месте.

– Уж не подумываете ли вы от нее отказаться?

– Нет, нет!

– Но как же вы наладите свои научные занятия? – настаивала она. – Особенно если думаете обосноваться в Азербайджане? Неужели вы обезумели до того, что решили совсем бросить науку?

– Я бы не мог сделать это, даже если бы захотел! – сказал он, раздраженный упорством, с которым она добивалась прямого ответа. – Было время, когда это казалось мне возможным; и то не думаю, чтобы какое-либо другое дело могло надолго отвлечь меня. Я должен продолжать свою научную работу, и даже в Азербайджане найдутся десятки возможностей возобновить то, что было прервано войной. Там непочатый край дела, хватит на многих ученых, не то что на одного. Правда, это главным образом разведка месторождений, но и в условиях разведки всегда находится достаточно задач для исследователя-микропалеонтолога. Кое в чем это даже больше даст мне, чем лабораторная рутина Англо-Иранской, и уж, во всяком случае, это будет более творческая работа.

– Все это очень мило, – сказала она. – Но ведь нужно, чтобы кто-нибудь поручил вам эту работу.

– Джават Гочали предлагал мне ее еще в Зенджане и потом в Тавризе повторил свое предложение. Они там очень нуждаются в геологах. В Тавризе меня так уговаривали, что у меня было большое искушение остаться.

– А если Тегерану удастся сбросить новую азербайджанскую власть?

– Если даже это случится, то только до поры, до времени, Кэти.

– Но на что вы будете существовать, если это случится?

– У меня есть девятьсот фунтов стерлингов в банке, и я еще должен получить около трехсот фунтов пособия по демобилизации.

– Но что же вы будете делать, не имея службы?

– Буду жить там, – сказал он, начиная сердиться. – Буду заниматься всякой случайной работой, пока не подвернется что-либо постоянное. Но я должен быть в Иране, я не могу иначе.

Она медленно встала, не сводя с него сосредоточенного, пристального взгляда. – А потом вы опять увлечетесь какими-нибудь безумными идеями и забросите свою работу, надеясь найти идеальное разрешение всех вопросов в радостях возвращения на родину.

– Что за внезапный интерес к моим научным занятиям, Кэти?

– Совсем не в этом дело, – сказала она. – Я в науке ровно ничего не понимаю и никогда не буду понимать. Единственное, что еще может заинтересовать меня в вашей геологии, это то, как она объясняет, почему горы имеют ту или другую форму. Но сейчас меня интересует другое: я хочу быть уверенной, что вы действительно знаете, что делаете.

– Ради бога, не надо опять об этом!

– Нет, надо, – сказала она. – И, пожалуйста, перестаньте облизывать губы, точно вы находитесь в безводной пустыне.

Он вытер рот носовым платком.

Кэтрин все еще стояла перед ним, глядя ему прямо в глаза и чего-то ожидая, какого-то его движения или слова.

Он наклонился и подбросил угля в камин.

– Не надо, – сказала она. – Нам недолго будет нужен этот огонь.

Он на мгновенье растерялся, понимая, что Кэтрин ждет от него первого шага. Но вместо того чтобы сделать этот шаг, он отвернулся к стене и стал рассматривать небольшой этюд маслом, изображавший букет роз в вазе.

– Что теперь будет делать Джон Асквит, расставшись с Форейн оффис? – спросил он и сам удивился, потому что вовсе не собирался задавать этот вопрос.

– У Джона есть твердый годовой доход, – сказала она.

– Я не об этом.

– Знаю, что не об этом. – Ей хотелось, чтобы он еще поговорил о Джоне Асквите, но он молчал. Ей пришлось самой ответить на вопрос. – Можете быть уверены, что Джон не станет замыкаться в гордом одиночестве, – сказала она. – Теперь, когда он окончательно порвал со своим прошлым, он развернет бешеную деятельность, стараясь наверстать все, что упустил за эти двадцать лет.

Мак-Грегор не нашел подходящих слов, чтобы сказать, как он относится к Джону Асквиту. Он продолжал рассматривать темноалые розы на полотне. Чтобы переменить тему, Кэтрин спросила, что его так привлекло в этой картине.

– Я вспомнил розы в парикмахерской, в Хаджиабаде.

– Этих уродов в воротничках? – спросила она.

– Что же в них было уродливого?

– Бумажные оборки ужасно портили их, – сказала она.

– Может быть, их не мешало немножко испортить, – улыбнулся он. – Персы считают розу тщеславным цветком.

– Тщеславным?

– Да. Хотите, я вам прочитаю, что сказал о розе их поэт? Вам, наверно, понравится.

– Это тоже из серии очаровательных нелепостей?

– Да, – ответил он.

– Ну, говорите, – сказала она, но без повелительного оттенка в голосе.

Он произнес нараспев: – «Воззвала роза: «Я – Иосиф Прекрасный в этом саду, который, словно Египет, и я – драгоценный рубин с сердцевиной из золота». Тогда я сказал ей: «Если ты Иосиф, яви мне знак». И ответила роза: «Взгляни на мою окровавленную рубашку».

Кэтрин улыбалась ему своими нежными губами и теплым взглядом. – Как вы думаете, мы когда-нибудь еще побываем в Хаджиабаде? – спросила она негромко.

Мак-Грегор долго думал, прежде чем ответить. – Не люблю я эти опиумные захолустья, – сказал он.

– А как вам кажется, мы ничего умнее не придумаем, чем стоять здесь?

– Не знаю.- Он смотрел на нее с улыбкой, но не делал ни движения, ни шага, ни малейшего усилия над собой.

– Что же мне, оглушить вас ударом по голове и утащить? – спросила она еще тише.

– Кэти, дорогая, – сказал он, попрежнему улыбаясь.

– Может быть, попробуем начать сначала? – спросила она.

Это было сказано не без лукавства, и, видя, как краска заливает лицо Мак-Грегора, она тихонько продела руку под его локоть.