Нет смысла, да и ни к чему подробно рассказывать, как мне удалось уговорить Билли одолжить Джули тромбон и как Джули отказался от этого, по его словам, «дурацкого» инструмента: он, мол, хуже, чем старый аккордеон Питерса. Ну, и пришлось мне отнести эту старую медяшку обратно и попросить какой-нибудь другой инструмент. Вилли послал меня к черту. Что он о себе воображает, этот псих из библейского квартала? Я не умел ни ему объяснить, что такое Джули, ни Джули – что такое он, Билли, и потому сказал Джули: не желаю больше за него отдуваться. Пускай сам разговаривает с этим Билли.

– Ладно, – пожал плечами Джули.

В четверг после школы Джули сунул свое банджо в сумку, и мы отправились на лесной склад, где работал Билли.

– Вот и он, – сказал я Билли. – Это он и есть.

Билли с недавнего времени носил толстые темные очки, как у модного в те дни киноактера Гарольда Ллойда. Думаю, Билли надеялся очками скрыть нервный тик. Лицо его дергалось, словно подчиняясь какому-то внутреннему ритму. И он все время моргал, и так же беспокойно подергивались большие пальцы рук.

– Ну что, нахаленок? – обратился он к Джули. – Чего тебе надо?

Джули не ответил. Просто стоял и молчал.

– У него банджо, – сказал я Билли.

– Ладно, у него банджо. У нас у самих есть банджист, – сказал Билли. – А чем тебе не угодил тромбон, который я послал?

Я думал, Джули уже начинает жалеть о своей затее, но он вытащил из сумки банджо и сел на сложенные бревна.

– Только не здесь, – запротестовал Билли.

Джули даже не взглянул на него, просто заиграл на своем длинношеем банджо, точно на пятиструнном клавесине. Я уже несколько месяцев не слышал, как он играет, сейчас он исполнял какие-то очень сложные вариации чарльстона и полдесятка других подхваченных им мелодий. То был неистовый, но четкий – на три четверти или на шесть восьмых – синкопированный ритм, и уж, конечно, Билли никогда ничего подобного не слыхал. Да и я тоже, потому что заурядные джазовые мелодии Джули разработал в классическом контрапункте, и они совершенно преобразились – нечто в этом роде я услыхал двадцать лет спустя, когда музыканты классической школы снизошли до джаза и стали с ним экспериментировать.

Остановился Джули так же внезапно, как начал, и отложил банджо, словно оно ему больше ни к чему.

– Вот это да! – произнес Билли. – Черт возьми, где ты выучился такой бешеной игре? Где, а?

– Какие-нибудь другие инструменты у вас есть? – спросил Джули, и сейчас, когда Билли пытался поговорить с ним, пропасть, отделявшая его от всего остального мира, бросалась в глаза как никогда.

– Ты – банджист, – сказал Билли. – Как это у тебя получается, не понимаю. Сумасшествие какое-то, но до чего здорово, в жизни такого не слыхал! Черт возьми! Где ты так выучился?

– А других инструментов у вас нет? – твердил свое Джули.

– Да на что тебе другие, ты ж настоящий банджист! – возмутился Билли. Потом, видно, что-то вспомнил и спросил потише: – А что, по вашей вере на банджо играть не полагается?

Напрасно он это сказал: Джули молча поднялся и пошел было прочь.

– Погоди! – в отчаянии крикнул Билли. – Я дам тебе другой инструмент. Но ты хоть скажи, на что он тебе?

– Играть, – ответил Джули.

– Ну, ясно, а ты что, хочешь играть в нашем джазе? Это, что ли, у тебя на уме?

Как будто самое простое объяснение, но, зная Джули, я понимал: едва ли дело в этом. Уж слишком это было бы нелепо. Мне по-прежнему казалось, что Джули просто хочет испробовать другие инструменты, только и всего.

– Ладно, буду с вами играть, – сказал Джули, словно то была плата, за которую Билли соглашался одолжить инструменты.

– Ну нет, не надо. Я вовсе не говорил, что хочу, чтоб ты с нами играл. На банджо ты играть умеешь, но…

– Нет, – сказал Джули. – Мне нужны другие инструменты.

Джули совсем не умел объяснять, чего хочет, не умел спорить, и, поняв, что на том все и кончится, я вмешался.

– Дай ему какой хочешь инструмент, он на любом сыграет, – сказал я Билли.

– А банджо ему чем плохо? – не соглашался Билли.

Джули опять собрался уходить, но душа завзятого джазиста не могла такое вынести.

– Ладно, ладно, – сказал Билли. – У меня есть запасная ля-бемольная труба, а у Джека Синглтона застрял мой старый кларнет, могу тебе одолжить.

– В них надо дуть? – с сомнением спросил Джули.

Билли не понял, чем тот недоволен, и, нервно подергивая большими пальцами рук, пояснил:

– Конечно, в них надо дуть. А ты как думал?

– А других инструментов, чтоб не дуть, у вас нет?

– Ты что ж, никогда не играл ни на каком духовом инструменте?

– Не беспокойся, – поспешно сказал я Билли. – Ты только дай ему кларнет и трубу, вот увидишь, недели через три он вовсю будет играть.

– Ну и ну, кажется, я тебе верю, – сказал Билли, снял очки и покрутил ими в воздухе, словно хотел сохранить неизменно звучащий у него в душе ритм. Потом велел Джули прийти завтра до восьми утра к нему домой, и он даст ему оба инструмента. – Только ты с ними так не обращайся, – сказал он и показал на сумку, из которой торчало банджо.

Джули не привык прислушиваться к выговорам, он просто повернулся и пошел прочь, я – за ним, а Билли остался один со своими ритмами, озадаченный и недоумевающий.

На том они и расстались и, насколько я знаю, с тех пор три недели не виделись, а потом Джули вечером после школы зазвал меня к себе и сказал:

– Я хочу, чтоб ты кое-что спросил у Билли.

– Ну нет! – вскинулся я. – На этот раз спрашивай сам. Мне некогда.

Мне сейчас было не до него: на носу экзамены.

– А мне от него ничего не надо, – сказал Джули. – Я только хочу кое-что спросить про трубу.

– А что такое? – поинтересовался я.

– У меня звук не получается, – объяснил он. – В субботу вечером я ходил слушать городской оркестр, смотрел, как Джим Бизли играет на трубе. А сам дую, дую – и ничего не выходит.

Он показал, как он это делает, я рассмеялся.

– А что ж ты сам не спросишь Билли? Он бы тебе показал, как с ней обращаться.

– Он отберет у меня трубу, а она мне еще нужна.

И, как всегда в таких случаях, властно распорядился, чтоб я все-таки сходил к Билли.

– Ладно уж, ладно. Но это в последний раз, Джули. Самый последний.

Джули пожал плечами, что было равносильно доброму слову, и в понедельник после обеда я отправился на лесной склад и спросил Билли, как полагается дуть в трубу.

– Три условия, – сказал Билли. – Первым делом надо набрать полные легкие воздуха, а потом, надувая щеки, изменять силу звука и наконец так сложить губы, чтоб они были вроде клапана. Вроде мундштука.

Я пересказал это Джули, но он явно ничего не понял. Он никогда не мог взять в толк никакие технические объяснения, и неделю спустя Билли сказал мне, что как-то утром, уходя на работу, нашел у себя на пороге трубу, которую он давал Джули.

Так кончилась история с трубой, и я был разочарован, ведь я не сомневался, что Джули и с этим инструментом справится без труда. Но еще оставался кларнет – от него Джули, видно, пока не отказался.

В любое другое время я бы непременно пошел поглядел, чем там занимается Джули, но до экзаменов оставались считанные дни, надо было готовиться вовсю. Я давным-давно не заходил к Джули и про кларнет даже не вспоминал. По правде сказать, если уж говорить о Джули, мне куда интересней было, что происходит в школе между ним и Бетт. Раза три-четыре в неделю Бетт оставалась теперь после уроков и натаскивала Джули по истории, английскому, французскому и по математике, в которой он все схватывал на лету.

Глядя на это, мы все только радовались: нас больше не мучили угрызения совести, хоть мы и не могли бы объяснить, с чего нам чувствовать себя в ответе за Джули. И однако мы знали: Бетт старается понапрасну. Она и сама явно это понимала, и, похоже, они не бросали этих занятий только оттого, что не могли ни дня провести врозь. К тому времени дружба их была уже вполне откровенна и очевидна, ее признали все мы и даже наши учителя – чудо, единственное в своем роде, хотя и вполне естественное. Кто же мог заподозрить в чем-то дурном нашу примерную Бетт? Кто стал бы подозревать в нечистых помыслах нашего благочестивого Джули? Не замечалось никаких признаков юношеской страсти: ни попыток украдкой коснуться друг друга, ни обмена лукавыми взглядами. Нас незачем было убеждать в чистоте их отношений, мы и так это знали. А присматривался я к ним потому, что любопытно было, что будет дальше и надолго ли все это. По правде сказать, я ждал: уж, наверно, миссис Кристо не утерпит и вмешается.

И я не удивился, услыхав, что однажды, в пятницу, после обеда, когда мясная лавка была уже закрыта, миссис Кристо зашла к мистеру Морни.

Кое-что я узнал об этом посещении во время суда над Джули, когда мой отец коротко допрашивал мистера Морни. Но куда больше мне стало известно от Бетт. Ничего особенного она мне не рассказала, лишь в немногих словах описала, как было дело, и все же на меня тотчас дохнуло запахом мускуса, неотделимым от этого пышного экзотического тела, облаченного в черный шелковистый миткаль: миссис Кристо подошла к заднему крыльцу мясной лавки, оттуда лестница вела в комнаты, где жила Бетт с отцом.

– Что-нибудь случилось? – спросил мистер Морни, увидев миссис Кристо.

Она прижимала туго свернутый платочек то к груди, то к плечу.

– Нет-нет. Ничего не случилось, мистер Морни, – задыхаясь, промолвила миссис Кристо. – Я насчет наших детей… вашей и моего…

– Входите, – сказал мистер Морни, уже не сомневаясь, что с кем-то из детей, а то и с обоими, что-то стряслось.

О мистере Морни в нашем городе никто не сказал бы худого слова, но все же он был человек преуспевающий, вдовец, завидная партия, а миссис Кристо – сама любовь, щедрость и благоухание, так что с его стороны было большой смелостью пригласить ее войти, не побоявшись скандала. Она вошла, села и тут же похвалила и его славный дом и славную дочку. Весь город знает, какая она славная девочка.

– Я так рада, – по обыкновению глубоко вздыхая, сказала миссис Кристо, – так рада, что у Джули такая славная подружка.

– Бетт говорила мне, что помогает ему заниматься, – отозвался мистер Морни.

– Мне тоже об этом говорили, – прошептала миссис Кристо. – Об этом-то я и хотела с вами поговорить.

– Вот как? А в чем дело, миссис Кристо? Вы этого не одобряете?

– Ну что вы. Я так довольна. Но не лучше ли, чтоб Бетт приходила к нам? Или Джули к вам? Может быть, так будет легче уберечь их от дурных влияний?

– От каких таких дурных влияний?

– Ну, право, не знаю, – смешалась миссис Кристо. (И когда Бетт передавала мне их беседу, я так и слышал резкий неотвязный голос доктора Хоумза.) – Но в наше время надо быть очень осторожными. Стоит только выйти за ворота. И ведь сколько для них искушений, мистер Морни. Разве угадаешь, где их подстерегает, какой-нибудь ужасный соблазн?

– Если они хорошие дети, миссис Кристо, можно за них не беспокоиться, – сказал он. – Бетт хорошая девочка, и, я уверен, Джули хороший сын.

– Грех повсюду, – возразила миссис Кристо, прижав пухлую руку к покрытой золотистым загаром груди. – К нему ведет много дорог, мистер Морни, и детей наших всегда может увлечь что-нибудь ужасное.

– Что ужасное?

– Сама не знаю. Просто что-нибудь ужасное. Так уж вы, пожалуйста, помогите мне. Если б вы разрешили Джули иногда приходить к вам сюда, чтоб он видел, как славно вы живете. А ваша дочка может приходить к нам, когда захочет.

– Я всегда буду рад видеть у нас Джули, миссис Кристо. Можете не сомневаться.

– Ох, я знала, вы меня поймете, – сказала миссис Кристо. – Вы добрый человек, мистер Морни. Это все знают. И я так рада, что у Джули теперь есть добрая подружка.

И тут, словно вдруг испугавшись, что ее может в этом доме застать Джули, она заторопилась уходить.

– Может, выпьете чашечку чаю? – предложил мистер Морни.

– Нет, нет. Мне пора…

В дверях мистер Морни пообещал сделать для Джули все, что сможет.

– Присылайте его по утрам в субботу – пожалуй, у меня найдется для него какая-нибудь работенка, – сказал он. – Понятно, если он хочет немного заработать.

Миссис Кристо затрепетала на дорожке, точно засмущавшаяся девушка.

– Ну, как же, – сказала она. – Я непременно его пришлю. Только, пожалуйста, не говорите Джули, что я у вас была. Будет так славно, гораздо лучше, если его позовет ваша Бетт, как, по-вашему?

– Как вам угодно, – ответил мистер Морни, хотя понимал: завтра же о том, что она приходила к нему, будет знать полгорода, а стало быть, рано или поздно узнает и Джули.

И в самом деле, кто-то видел, как она входила в дом мясника, вероятно, Парсонс, смотритель лужайки для игры в шары, что находилась напротив мясной лавки Морни. Мистер Парсонс был всем известный забавник, подстрекатель и сплетник, и, скорей всего, он-то и обратил все в злую шутку. Несколько дней спустя на крыльце почты я столкнулся с Бетт, и она спросила меня, что такое с Джули.

– Он со мной не разговаривает. Даже не глядит на меня. Что случилось. Кит? – жалобно спросила она.

– Почем я знаю, Бетт? Он ничего мне не говорил.

– Но уж, наверно, что-то случилось. Он чем-то очень расстроен.

Я знал, чем он расстроен: весь город уже знал, что миссис Кристо приходила к мистеру Морни. Но объяснять, как это должно было подействовать на Джули, я не стал, не хотел впутываться.

– Ты знаешь, что его мать была у твоего отца? – осторожно спросил я.

– Конечно. Отец мне говорил.

– А зачем она приходила? Не знаешь?

Тогда Бетт и говорит:

– Она спрашивала отца, можно ли Джули иногда приходить к нам в гости. И нельзя ли мне приходить туда. Вот и все.

– Куда туда? К ним домой?

– Да…

– А ты Джули рассказала?

– Нет. Миссис Кристо просила отца не рассказывать, – ответила Бетт, и ясно было: она просто не в силах понять поведение Джули, так что я не выдержал и сказал, в чем, по-моему, дело.

– Джули, видно, узнал про это. А значит, она ему все испортила.

– Что испортила?

Как мог я объяснить ей ту странную жизнь, что шла в его доме, как мог передать то, что понял, долго и пристально к ней присматриваясь? Мог ли поделиться с Бетт своей теорией «добродетель против насилия»? Или рассказать, как ожесточенно Джули противился «силам небесным»?

– Он не любит, когда мать вмешивается, – только и сказал я.

– Но от меня-то он почему отворачивается, Кит?

– Потому что… потому что… – Я все не мог решиться. – Черт возьми, Бетт! Это уже давно и очень сложно, и ты тут ни при чем. Уж очень все запутано у него с матерью.

– Ничего не понимаю, – сказала она.

– Потерпи немного, – посоветовал я. – Он это переварит.

– Ты, правда, так думаешь? – грустно спросила Бетт.

– Конечно.

И, пользуясь случаем, я задал Бетт вопрос, который хотел задать давным-давно:

– Скажи-ка, Бетт…

– Да?

– О чем вы разговариваете с Джули, когда вы одни?

Как и следовало ожидать, она покраснела. Но подумала и, тоже как и следовало ожидать, ответила честно:

– Понимаешь, Кит, когда ты с Джули, дело не в том, о чем вы говорите. Просто ты с ним. Вот и все.

– Да, верно, – согласился я.

В конце концов, все мы чувствовали то же самое. Мы все радовались, когда Джули с нами, и ничего другого от него и не требовалось – только чтоб он был тут же. Однако это был не полный ответ, Джули с Бетт явно соединяло что-то еще. Сперва я так и хотел ей сказать, но сразу же решил уйти от греха: как бы не стали про нас с ней сплетничать. В ту пору я был влюблен в дочку почтмейстера и побоялся, что востроглазые кумушки станут хитро перешептываться, рассуждать насчет секса и все испортят.