Джеймс Олдридж — один из видных мастеров английского социального романа, освещающего тревожные и значительные проблемы нашего времени. Слава о талантливом писателе давно уже перешагнула пределы Англии. Книги Олдриджа прочно входят в читательский обиход многих стран мира, в том числе и нашей страны.
П. Балашов
Новеллист, драматург и романист, Олдридж в своих исканиях опирается на лучшие традиции английской реалистической литературы. Он вдумчиво изучает бурные изменения в общественной «атмосфере» Англии и их воздействие на человеческое сознание, воссоздавая в своих произведениях события всемирно-исторического значения. На протяжении всего творческого пути он последовательно и мужественно борется за мир во всем мире, В идейно-художественном развитии писателя можно установить по крайней мере две фазы: его раннее творчество неразрывно связано с борьбой английского и других народов с гитлеризмом, а послевоенные произведения отражают миролюбивые чаяния английского народа, обострение кризиса колониализма и расширение фронта борьбы угнетенных народов за свою независимость.
Джеймс Олдридж начал литературную деятельность как военный корреспондент. По страницам английских и американских газет и журналов военной поры разбросаны его очерки, этюды и маленькие новеллы, рожденные суровой действительностью второй мировой войны. Зарисовки военного обозревателя рождались на бесконечных фронтовых дорогах, вынашивались в окопах, на полях сражений. Они шли из разных стран и повествовали о многих памятных встречах и примечательных людях. Написанные в скупой, лаконичной манере, зарисовки эти живо воссоздавали атмосферу освободительной войны, гневное возмущение народа против фашизма. Не хроника военных событий сама по себе интересовала Олдриджа, а прежде всего люди, их мужество, их готовность с оружием в руках защищать свою свободу.
Ранние романы Джеймса Олдриджа «Дело чести» (1942) и «Морской орел» (1944) заключали в себе большую историческую правду о тех великих силах, которые таятся в народе, борющемся с фашизмом за свою жизнь и демократические свободы. Выгодно отличаясь от многих произведений военного времени своей ясной политической устремленностью, военные романы Олдриджа были сильны глубоким проникновением писателя в жизнь, подлинным знанием героического характера простых людей, предстающих перед читателем во всем своем индивидуальном своеобразии. Военная антифашистская тема для Олдриджа была очень емкой и серьезной: это тема неповторимой жизни бесцельно гибнущих людей, тема виновников войны, тема поисков путей английского интеллигента в итоге горестных раздумий над уроками войны.
Глубокая внутренняя потребность побудила военного корреспондента перейти от фронтовых художественных зарисовок, от лирических миниатюр к вместительной форме романа. Молодому писателю было что сказать. Несмотря на трагический характер изображаемых событий, несмотря на всю горечь тяжелых поражений, бессмысленную гибель летчиков и солдат по вине командования, роман «Дело чести» не носит печати беспросветного уныния. В простых людях, которым принадлежит первое слово в определении исторических судеб народа, писатель увидел обнадеживающую силу. Как художник-баталист, создающий четкий рисунок сражений, Олдридж никогда не отвлекается от сложного мира человеческих чувств, но выражает их в подчеркнуто сдержанной форме. И это производит самое сильное впечатление, передает высокую напряженность и остроту мыслей и чувств. В слиянии драматической и лирической струи — сила художественной выразительности первого романа Олдриджа «Дело чести». Ряд драматических сцен развертывается перед глазами героя романа — английского летчика Джона Квейля, подводя его к пониманию социального и политического смысла происходящих событий. Эволюция в сознании Джона Квейля, в его суждениях о жизни предстает в романе как некая общественная закономерность: война побудила многие миллионы людей трезво взвесить ее уроки.
Значительность идейно-эстетического вклада Олдриджа в развитие английского социального романа стала еще более очевидной, когда вышел в свет «Морской орел», порадовавший читателя свежестью и богатством содержания, бурным развитием событий, строгостью и точностью рисунка, богатыми оттенками красок.
В «Морском орле» уже гораздо полнозвучней слышится романтика борьбы за будущее, ясней видно стремление героев заглянуть в завтрашний день и сделать реальным его наступление. Здесь показана сила вольнолюбивой мечты, неискоренимой никакими угрозами: она владеет помыслами героев, которые трезво оценивают внутреннюю и международную расстановку политических сил, мобилизуя все средства для отпора реакции. Тон рассказчика стал, пожалуй, более эпическим, хотя и сохранил прежнюю динамичность. Строй авторской речи — отрывистый диалогический стиль. Разговорная речь героев вообще занимает большое место в романе, донося столкновение идей, разнобой мнений, перемежаясь кратким авторским повествованием и отрывками внутреннего монолога главных героев, отражающего подспудное течение мысли, обычно ясной и точной.
Жизнь дает не один предметный урок скептическому австралийцу Энгесу Берку и его простосердечному соотечественнику великану Стоуну, блуждающим по горам Крита в поисках безопасного выхода к морю для переправы в Египет — туда, где, по их мнению, идут решающие схватки с фашизмом. Со всей остротой перед Энгесом Берком возникает проблема выбора пути. Коренной пересмотр его взглядов становится возможным лишь при его сближении с борющимся народом Крита: перед ним раскрывается вся значительность борьбы за будущее антифашистов Крита с «железноголовыми» и метаксистами. Романист всесторонне мотивирует неизбежность коренных сдвигов во взглядах Энгеса Берка, происходящих в накаленной атмосфере социальной и политической борьбы.
Понятны и близки читателю помыслы о свободе греческого антифашиста Ниса — вольного «морского орла», полного ненависти к врагам своего народа. Спокойным и грозным в своем величии предстает образ Хаджи Михали, собирателя народных сил, пользующегося среди простых людей любовью и авторитетом потому, что они видят в нем борца, выступающего за их нужды и интересы. Терпеливо и настойчиво готовит он массы к организованной борьбе, хорошо сознавая, что «только революционеры могут выступить сразу», только ясное понимание целей и крепкая организация приведут народ к победе.
Военные романы Олдриджа показывают все трудности, которые встают на пути движения героев вперед — к познанию правды и своего места в борьбе антагонистических сил, происходящей у них на глазах. В отличие от героев «модернистских» буржуазных романов, вращающихся в узком кругу эгоистических интересов, герои военных романов Олдриджа тем или иным путем пробиваются к познанию исторической правды, сближаясь с народом и его борьбой за будущее.
* * *
Среди многих проблем, занимающих Джеймса Олдриджа в послевоенные годы, стоит проблема национально-освободительного движения народов Ближнего и Среднего Востока и вопросы борьбы за мир. Новой страницей в творческих исканиях Олдриджа является роман «Дипломат» (1949). Но это не единственное достижение писателя. Он проявил себя и как интересный драматург («Сорок девятый штат», 1946), и как рассказчик («Победа мальчика с лесного берега», «Мальчик с лесного берега», «Последний дюйм»), и, конечно, больше всего как выдающийся романист, автор «Охотника» (1950), «Героев пустынных горизонтов» (1954) и, наконец, романа «Не хочу, чтобы он умирал» (1957).
Произведения малых и больших форм обычно строятся у Олдриджа на острых драматических ситуациях. Поэтому они всегда насыщены действием, в процессе развития которого обнажаются взаимосвязи действительности, социальные конфликты, борьба противоположных тенденций и ясно проступает психологический строй образов. Художник владеет многими жанрами, но охотней всего он прибегает к жанру социального романа. По первоначальному замыслу содержание «Дипломата» должно было вылиться в драматическую форму. Но поставленная автором задача — всесторонне проследить развитие характеров двух главных героев романа (ученого-геолога Мак-Грегора, принимающего участие в важной дипломатической миссии, и изощренного буржуазного политика лорда Эссекса) на фоне крупных международных событий — побудила писателя перейти к большой эпической форме романа.
Самое беглое сопоставление романов Олдриджа дает возможность отчетливо увидеть черты глубокого своеобразия каждого из них не только по содержанию, но и по манере и стилю, при известной, разумеется, общности идейно-эстетического подхода писателя к действительности, общности политического звучания. «Дипломат» написан в иной манере, в ином «ключе», чем предшествующие ему антифашистские военные романы, чем «Охотник» или социально-философский роман «Герои пустынных горизонтов». И это естественно для всякого ищущего художника, проливающего свет на новые, не освещенные еще явления жизни. По мере расширения общественного опыта писателя он переходит ко все более широким эпическим полотнам, воссоздающим освободительное движение народа, к многогранному охвату действительности, что наиболее полно проявилось в «Дипломате». Но, конечно, этот сложный творческий процесс нельзя изобразить в виде восходящей кривой. Все обстоит гораздо сложней.
Жанр социального романа-эпопеи наиболее отвечал замыслу художника: на большом материале сопоставить две концепции общественного развития, противоположность двух систем, острое столкновение идей колониализма и идей мира и созидания, идей национально-освободительного движения, овладевших массами. Олдридж смело вводит в «Дипломате» конкретно-исторический материал, обязывающий автора быть очень точным и строгим в описаниях. В романе заметна публицистическая струя, органически связанная с политической направленностью произведения, со всем его образным строем. Иные главы романа, например бурные сцены в парламенте, как бы стоят на грани высокохудожественного очерка, но все же это не очерки, механически вставленные в текст, а публицистически заостренные главы романа, необходимые в нем как художественные звенья. «Дипломат» отличается широтой исторического кругозора автора, его умением видеть неизбежность победы новых начал в общественном развитии. Нарочитым искажением художественной сущности романа «Дипломат» является утверждение буржуазных критиков, будто этот роман — лишь иллюстрация тех или иных идей и поэтому его герои — не более чем марионетки, движущиеся по прихоти автора.
Проблема утверждения и отрицания в романе не решается столь прямолинейно, как об этом предвзято пишут буржуазные критики. Известный английский писатель и литературовед Джек Линдсей справедливо относит великолепно выписанный и типичный образ буржуазного дипломата лорда Эссекса к числу таких удач, которые стоят «на уровне достижений мировых мастеров романа» [33] . Лорд Эссекс представляет своекорыстный мир, выступает его воинствующим апологетом, применяя в своей практике те уловки и методы, какие стали обычными в арсенале буржуазной дипломатии. Он «движется» по законам того мира, который так рьяно защищает. Лорд Эссекс опасный противник: он умен, изворотлив, коварен. Но он защищает явно несправедливое дело. Его «величие» — мнимое величие, Эссекс все больше тускнеет при сопоставлении с простым и прямым Мак-Грегором, по мере того как между ними разгорается острая схватка.
Подъем национально-освободительного движения в Иране показан в романе «Дипломат» как историческая необходимость. Мак-Грегор увидел все объективные предпосылки этого исторически неизбежного явления и понял мечты таких людей, как Джават Гочали, участник борьбы за освобождение своей родины. Лорд Эссекс прилагает все силы, чтобы очернить и подавить это справедливое народно-освободительное движение, осуществляя империалистическую политику. Однако романист убедительно развенчивает лорда Эссекса, показывая подлинные цели его «миссии», иронически снижая его «величие». В романе, как и в пьесе «Сорок девятый штат», оживает сатирическая струя, традиционная в классической английской литературе. Олдридж не случайно упоминает в пьесе имя Бернарда Шоу: он смело, новаторски продолжает его сатирическую традицию в своих произведениях. Сатира Олдриджа опирается на ясное и целостное представление художника о движущих силах истории.
Писатель изображает всю сложность появления нового в человеческих отношениях. Олдриджу удалось показать не только процесс зарождения идейных сдвигов в мировоззрении Мак-Грегора, но и тесно связанное с ним изменение всего психологического облика героя. Все, что было лучшего в цельной натуре честного ученого, при сближении с такими людьми, как Джават Гочали, выявилось, раскрылось, расцвело. Мак-Грегор стал более мужественным и твердым. С лукавой иронией накладывает автор последние штрихи в блестящей финальной сцене, написанной в традициях Шоу: последний словесный поединок двух идейных и уже навсегда непримиримых противников обнаруживает всю безнадежность черного дела Эссекса и всю правоту Мак-Грегора, чьи прогрессивные идеи находят прочную опору в движении народных масс.
Джеймсу Олдриджу как художнику свойственна широта и глубина видения мира, на который он смотрит ясным, незатуманенным взглядом, отмечая противоречия общественного развития. Даже забираясь в лесные дебри, как в романе «Охотник», он не уклоняется от постановки философских, социальных и этических проблем, хотя и не делает этого «лобовыми» приемами. Олдридж тонко умеет передать душевную красоту простых людей. Герой романа выходит из своих испытаний победителем как общественный человек, ценящий дружбу, взаимную поддержку и нравственные устои. Никто не сможет упрекнуть Олдриджа в том, что он идеализирует действительность, не замечает явлений деградации, вызванной общественными условиями существования. Ему, например, удается исторически верно осветить судьбы вымирающих индейских племен. И все же, несмотря на весь драматизм суровой борьбы людей труда, писатель видит в этой борьбе смысл и радость жизни. Поэтому роман «Охотник» естественно прозвучал как лирическое утверждение больших нравственных сил народа.
Олдридж-художник навсегда сохранил в душе интересы внимательного «следопыта» природы — это можно заметить почти во всех его произведениях, и особенно в романе «Охотник». С образами природы связаны размышления лирического героя писателя, свободные от чувствительной сентиментальности. В лице Олдриджа счастливо совмещается и художник, чувствующий красоту земного бытия, и любознательный натуралист, глубоко понимающий явления природы. Жизнь леса изображена в романе с такой живописностью и одновременно с такой точностью, с какой нарисованы в его книге «Подводная охота для неопытных англичан» (1955) жизнь и красоты подводного царства. Любой ихтиолог и исследователь морей позавидовал бы этой яркости и точности описаний.
* * *
Различны герои и их судьбы в романах «Охотник» и «Герои пустынных горизонтов». Новые образы предстали перед нами в последнем романе, широко раздвинулись его рамки, перенося нас из Аравии в Англию и снова в Аравию. Но, как ни различны оба романа, общей для них является постановка проблем человеческого существования в условиях буржуазного общества, критика буржуазной цивилизации. Оптимистические и жизнеутверждающие по тону, они проникнуты верой в торжество исторической справедливости.
Человек не может быть один, он сходит на нет, если отрывается от общественных связей и нарушает нормы общественного поведения — эти мысли, изложенные в «Охотнике», нашли дальнейшее развитие в романе «Герои пустынных горизонтов», рисующем трагедию одиночества. Человек обречен на одиночество, даже на гибель, если его искания в конечном счете не сольются с историческими интересами народа — такова центральная идея «Героев пустынных горизонтов». Противоречие между иллюзиями и действительностью, столкновение идей коммунизма и идей буржуазного индивидуализма, выраженное в столкновении человеческих характеров, — в фокусе этого романа.
В атмосфере острой идеологической борьбы созревал замысел романа «Герои пустынных горизонтов». Успехи лагеря социализма и мира, воодушевлявшие народы на освободительную борьбу, не радовали его идейных врагов. Вдохновители «холодной войны» призывали сдерживать коммунизм силой, объявляя против него «крестовые походы», распространяя иллюзии о «свободном мире», «американском веке», о ничем не стесненной «свободной воле». В этих условиях развенчание идей буржуазного индивидуализма, держащих в плену определенные круги английской интеллигенции, представлялось особенно важной творческой задачей.
И эта задача была по плечу писателю именно такого склада и масштаба, как Джеймс Олдридж, который выводит своих героев на широкую общественную арену, сталкивая их с самыми существенными проблемами человеческого бытия. Он не замыкается в скорлупу личных переживаний, подобно другим английским писателям, погруженным в рассматривание мелких, низменных страстишек через лупу или микроскоп.
Со всей остротой поставлен в романе вопрос об отношении различных слоев английского народа к национально-освободительному движению в колониальных и зависимых странах. Из романа ясно вытекает, что слова о свободе личности остаются словами, если все благополучие «богоравной» личности зиждется на социальном и национальном унижении. Весь ход событий, изображенных в романе, свидетельствует о том, что прославление «священных» традиций преданности «короне», всемерные попытки колониалистов морально оправдать систему национального гнета находятся в вопиющем противоречии со стремлением к свободе народов колониальных и зависимых стран.
«Герои пустынных горизонтов», как и «Дипломат», в историко-литературном плане знаменуют собой конец «колониального» романа с его экзотикой примитива, принижением покоренных народов, романтизацией могучих покорителей и становление «антиколониального» романа, эпопеи национального освобождения. Обличение идейной и моральной несостоятельности колониализма, показ народного страдания здесь органически сливается с изображением народного возмущения. Вышедший из народа герой (Джават Гочали, Зейн) — не просто объект сочувственного внимания или жалости художника: гордый и независимый, он осознает свои цели и, познав законы общественного развития, делает историю. В духовном облике такого героя нет былой приниженности и фатальной покорности судьбе, как у порабощенных народов в произведениях «имперского», «колониального» жанра, утверждавших идею расового превосходства «белого» человека и неизбежность его покровительственной, «цивилизаторской» миссии. Вышедшие из народа и не потерявшие с ним кровной связи, герои национального освобождения избирают нелегкий путь борьбы за справедливые национальные чаяния.
В романе тесно сплетены две главные сюжетные линии — повествование о судьбе англичанина Гордона и о восстании кочевых племен, сливающемся с борьбой рабочих и крестьян Бахраза (вымышленное название государства, управляемого английскими марионетками).
Сложная структура романа позволяет автору вскрыть углубление противоречий между метрополией и одной из ее зон влияния, показать рост противоречий и здесь и там: восстания кочевых племен; оживление политических интриг и махинаций в Лондоне; непокорность бастующих рабочих, предъявляющих свои права; разлад в хэмпширском тихом доме Гордонов, где совсем не тихо и не спокойно; неприметные схватки в городке Уэстленде, вотчине промышленной компании; затем снова кровопролитная борьба в Аравии. Все это приближает нас к познанию сложной английской действительности в годы после второй мировой войны.
Уже первые строки романа предвещают ожесточенные бои в Аравийской пустыне. Чуть-чуть торжественная и ироническая по тону историко-эпическая интродукция напоминает о притязаниях царей и полководцев на право вторжения в бескрайние просторы внутренней Аравии.
«Пустыня и века истории сокрушили Римскую башню. Обвалились стены, сводчатые залы занесло песком, от ограды не осталось и следа; и только ворота, вытесанные из светло-желтого камня, висели на своих петлях, почти не тронутые временем. Над каменной плитой для этих ворот трудились не римские, а персидские каменотесы, и всю ее историю можно было прочесть в письменах, покрывавших поверхность камня». Каждый из завоевателей — а их было немало — «спешил высечь на благородной поверхности камня какие-то слова и тем как бы закрепить в веках свою власть над Arabia Deserta». Последние надписи были английскими, это были имена знаменитых путешественников, а также рядовых английских солдат Томсона или Смита, начертанные во вторую мировую войну вульгарной забавы ради — «своего рода заявка Томсона и Смита на Аравию, нужную им если не для себя лично, то для того нефтепровода, который змеей вился вокруг ворот, являя собой чисто английскую дань уважения вековой традиции».
Иронический взгляд в прошлое подчеркнут полным равнодушием к истории героя романа — историка и арабиста, повернувшегося спиной к памятнику и пренебрегшего английскими традициями. Мы знакомимся с Гордоном, облаченным в арабскую одежду и всей душой отдавшимся современным арабским делам.
Следующая за этой сценой встреча Гордона с умным и проницательным эмиром Хамидом ярко показывает, что история ради истории больше не интересует Гордона: он весь, как и Хамид, поглощен мыслями о борьбе с приречным государством Бахраз, послушно исполняющим волю английских повелителей. Здесь расположены тщательно охраняемые английские нефтепромыслы. Английские генералы и политические агенты пресекают всякую попытку вторгнуться в «британскую зону влияния» и нарушить «британские интересы». Они держат под страхом кочевые племена при помощи солдат их ставленника Азми-паши. Драматизм ситуации состоит в том, что столкновение с Азми для Гордона может перерасти в прямое столкновение с «британскими интересами». Помогая племенам бороться с бахразскими захватчиками, Гордон надеется утвердить здесь свой абстрактный идеал свободы, ибо кочевник пустыни для него — «единственный человек на земле, который знает, что такое свобода». На просторах Аравии Гордон надеется найти как на некоем опытном участке спасительный выход «для всего страдающего человечества». На прямой вопрос Хамида, старающегося «постигнуть сущность этого английского феномена», чувствует ли он себя свободным после четырех лет борьбы в пустыне, Гордон отвечает коротким «нет»; и «столько горечи было в этом коротком слове, что они подождали, пока она вся не развеется в мягкой тишине ночи». Таков неутешительный итог четырехлетних скитаний героя в пустыне, о котором мы узнаем из этой интересной завязки романа, вводящей в сложный и противоречивый духовный мир героя.
Находясь во власти анархо-индивидуалистических иллюзий, Гордон ищет то, чего найти не может. Он, в сущности, очень далек от народа, как это обнаруживается и в Аравии и в Англии. При всем его недюжинном уме, Гордону явно не по плечу роль Прометея — прежде всего он сам не в силах освободиться от своих предубеждений, а потому не может принять исторически правильных решений и терпит одно поражение за другим.
В блестяще написанной сцене встречи Гордона с верным служакой империи, генералом Мартином, — эта сцена составила бы украшение любой пьесы — Гордон предстает своими сильными чертами: генералу никак не удается урезонить дерзкого, насмешливого, строптивого смутьяна, всячески выказывающего непочтительность к имперским «священным» традициям и преданность делу арабов. Но мы видим Гордона и в часы смятения, уныния, отчаяния — настроений, свойственных человеку, не имеющему твердой опоры. Сноб и эстет, нетерпимый к теории (или, как Гордон выражается, к «догме»), он не может предугадать развития событий в противоположность революционеру Зейну, обладающему ясным научным мировоззрением. Хотя Зейн предупреждал Гордона, что восстание еще несвоевременно, Гордон, действуя по слепому побуждению, поднял его и в итоге потерпел поражение и вызвал ненужную, ничем не оправданную резню. Предоставляя Гордону до дна испить чашу горького разочарования, Джеймс Олдридж показывает внутреннюю логику развития этого сложного образа во всех планах, в разных столкновениях, обнажая сильные и слабые стороны его личности.
Гордон испытывает острую ненависть к буржуазной цивилизации, ко всему темному и отвратительному, что она несет с собой. Он презирает мир изворотливых дельцов, занятых одной лишь мечтой — жаждой наживы. «Как приятно было бы войти в невежественный и растленный мир денег и расправляться с ним его же оружием», — эта мысль на миг приходит ему в голову, но он тотчас же отвергает ее: слишком он далек от этого мира. Чтобы преуспеть в политической мудрости, он идет на выучку к лейбористам, а затем к консерваторам, однако эта «школа» политической мысли хотя и просветила его кое в чем, но не дала никакого удовлетворения.
Изображая столкновение Гордона с прожженными политическими дельцами, Олдридж выступает как блестящий мастер сатирического портрета современных деятелей из числа лейбористов и консерваторов. Встречи Гордона с Везуби, а затем с министром Мак-Куином проливают яркий свет на несостоятельность половинчатой, соглашательской политики лейбористов, не видящих подлинных сил исторического развития, слепых в своих демагогических выпадах против коммунизма. Автору очень удалась сцена встречи Гордона с консерватором Моркаром, полагающим, что он имеет дело с человеком, которого можно с успехом использовать в арабских делах для упрочения влияния «короны» и сохранения в целости «британских интересов» любыми средствами. В этой короткой сцене показана вся «премудрость» политики «с позиции силы». Не случайно Моркар ссылается на речь своего духовного двойника — на речь Черчилля в Фултоне, ставшую евангелием политики сдерживания коммунизма силой. Но слова и доводы Моркара, этой «старой лисицы — по его же выражению, — привыкшей изощряться в политике», ничем не тронули, ни в чем не убедили Гордона. Напутствуя Гордона, Моркар предостерегает его: пусть он не заходит слишком далеко в своем бунтарстве и помнит об интересах империи. «Миндальничать и церемониться мы в этих делах не будем!» — бросает старый политикан.
В романе неоднократно возникает зловещая тень пресловутого полковника Лоуренса и упоминается его претенциозная книга «Семь столпов мудрости». Ориенталист и археолог по образованию, Лоуренс, как известно, подвизался на Ближнем Востоке в роли разведчика и изощренного проводника британской колониальной политики, стяжав официозную славу «национального героя». Во время первой империалистической войны по заданию командования он проводил рейды в тылы турецкой армии и разрушал средства связи. Прикрывая свои интриги личиной верного друга арабов, Лоуренс ловко разыгрывал роль «мятежного героя», способствуя укреплению позиций британского империализма на Ближнем Востоке. Как специалист по арабским вопросам, он был правой рукой Черчилля, занимавшего после войны пост министра колоний и проводившего политику «разделяй и властвуй».
Вторым Лоуренсом старается представить Гордона падкая на сенсацию буржуазная пресса, но он это яростно и резонно отрицает, мотивируя тем, что Лоуренс стоял на защите имперских интересов, а он, Гордон, искренне предан делу освобождения арабов. «Я не Лоуренс, — говорит Гордон во время беседы с генералом Мартином. — Лоуренс потерпел поражение потому, что он предал арабов в интересах англичан. А я верю в то, ради чего я здесь, — в вольного араба, в его благородство, правдивую натуру. Я верю, что его можно спасти, и до конца своих дней буду бороться за его спасение». Критически оценивает он и «Семь столпов мудрости», как жалкую и неискреннюю книгу честолюбивого позера, который «прячется за какими-то вымученными литературными упражнениями». Гордон решительно отказывается использовать славу «мятежного героя» в угоду интересам колониальной политики Моркара-Черчилля, Совпадение некоторых внешних примет отнюдь не отождествляет Гордона с Лоуренсом. Изгнанный из Аравии, Гордон чувствует себя в Англии больше арабом, чем англичанином. Он не знает, к чему приложить свои силы. Книжный запой, сумасшедшая езда на мотоцикле, словно он хочет убежать от самого себя, — все это признаки томления духа «мятежного героя», но признаки уже иного плана.
Гордон искренен в своей тоске по Аравии, в своих поисках большого и настоящего дела, которое целиком захватило бы его.
Гордон ясно отдает себе отчет в том, что несет народам колонизация, что значит закулисная англо-американская борьба за нефть. Встретившись с американским дельцом и даже кое в чем сходясь с ним во мнениях, он все же не видит у него положительной программы, таких идей, которые бы увлекли и захватили его. Огульное отрицание коммунизма не вдохновляет Гордона. Не польстился он и на толстый кошелек американского бизнесмена, предлагающего ему быть активным американским посредником в борьбе за нефть.
Неуступчивость проявляет Гордон и в стычках с «благовоспитанным» генералом Мартином, который предпочитает оставаться в тени и действовать через своих ставленников вроде Азми-паши — действовать со всей жестокостью, если сочтет необходимым. Только вместо револьверов в его распоряжении самолеты и напалмовые бомбы. Верный страж империи, охраняющий ее аванпосты и на деле осуществляющий традиционную колонизаторскую политику, генерал ни на минуту не упускает из виду Гордона, настойчиво стремясь использовать его авторитет для укрепления влияния «короны» в арабском мире. Гордон, разумеется, отлично видит все ходы и приемы старого вояки, однако тому удается посеять в душе Гордона коварную идею о взрыве нефтепромыслов. И хотя Гордон руководствуется при этом другими побудительными причинами, объективно он оказывается на поводу у генерала, и если бы ему удалось осуществить свой замысел, он нанес бы огромный ущерб делу возрождения края, силам национального освобождения.
Столкновение Гордона с политическим разведчиком Фрименом позволяет нам и глубже понять самого Гордона, и ясно представить себе этого мастера закулисных интриг и убийств, очень выразительно нарисованного автором. Гордон не может испытывать к Фримену ничего, кроме отвращения, гадливости и презрения. Фримена не видно, но в пустыне чувствуется его рука, раздающая золото и плетущая сеть интриг. Фримена не видно, а где-то льется кровь по его наущению. Он ни перед чем не останавливается, защищая английские нефтяные промыслы. Отравлены колодцы — и опять-таки это дело его рук.
Художник очень ярко и убедительно набрасывает предысторию семьи Гордона, позволяющую увидеть корни его классовых предубеждений, его индивидуализма. Воспоминания отца о Бирме, о невозвратном прошлом вставали в его мальчишеском воображении. Думая об отце, Гордон «физически ощущал влажный зной, дыханье далеких старых аванпостов империи, томительную тягу отца к избывшему себя прошлому и его унылую уверенность, что никогда уже не вернуть тех долгих безмятежных дней в жарких, изрезанных складками гор, безропотно покорных странах. Даже смерть казалась Гордону лучше, чем эта безнадежная отцовская тоска по невозвратимой старине Востока». Но это лишь один из штрихов, помогающих понять устремления самого Гордона. Есть и другие: в семье «твердокаменных снобов», по словам сестры Гордона Грэйс, учили «ненавидеть правящую клику» и в то же время свысока относиться к людям простого труда. Что-то из этих «уроков» крепко засело в душе Гордона, всегда далеко стоявшего от народа.
Классовые предубеждения мешают Гордону многое понять в жизни народа, в явлениях классовой борьбы, в необходимости соединения борьбы за повседневные нужды с борьбой за конечные цели. Гордон, например, чувствует, что в стачке обнаруживается сила рабочего класса, но все же он так и не может до конца схватить ее сущность, которая легко открывается Тесс. Превратные впечатления Гордон выносит и из других своих встреч с английскими рабочими, как и с одним из представителей советской страны. Гордон никак не может представить себе, что человек может быть лишен эгоизма, и отсюда — его глубоко ошибочные заключения.
«Много же времени тебе понадобилось, чтобы сообразить, что только один Нед Гордон ходит по улицам Лондона», — метко сказала Тесс, подчеркнув его эгоцентризм.
Таковы метания Гордона — одного из представителей послевоенного поколения, несущего в своей душе гнев и протест против буржуазного мира и не способного найти «точку опоры».
Гордон подобен человеку, который отчалил от одного берега и, обуреваемый сомнениями, никак не может решиться причалить к другому: никакого среднего пути между «верхами» и «низами», оказывается, нет. «Одиссей интеллекта», Гордон мечется в поисках правды, но, скованный классовыми предубеждениями, проходит мимо нее. Человек честный и бескорыстный, он горячо, близко к сердцу принимает судьбы арабских племен, отстаивая их независимость и свободу. Борясь за сохранение патриархального уклада кочевой жизни арабов, разрушаемого неизбежным ходом общественного развития, Гордон питает иллюзии найти здесь свой идеал личной, ничем не ограниченной свободы. Логике и жизненным фактам вопреки, с упрямством отчаяния он смотрит назад, а не вперед, и в этом проявляется его слепота, в этом и трагизм его личной судьбы.
На первый взгляд может показаться, что тернистый путь Гордона, «героя пустынных горизонтов», зашедшего в безысходный тупик, как бы служит отрицанием жизнеутверждающего пути Мак-Грегора. Но Гордон — это не Мак-Грегор. Гордон более скован буржуазными предубеждениями, чем демократически настроенный Мак-Грегор. Гордон весь во власти идеалистических представлений о свободе личности, от которых он никак не может избавиться. Его личный крах знаменует и крах философии ничем не ограниченного буржуазного индивидуализма.
Гордон принимает самое непосредственное участие в восстании кочевых племен Аравии и даже захватывает нефтепромыслы, принадлежащие англичанам. Тем самым он вступает в противоречие с официальными традициями лояльности английскому королевству. И тот же Гордон пытается взорвать нефтепромыслы, видя в машинной цивилизации исчадие зла, источник опасности для свободной, на его взгляд, жизни кочевника, тем самым нанося удар интересам кочевых племен, отбрасывая их назад, играя на руку тем, кто держит их в зависимости. Исходя из субъективистских воззрений на развитие истории, Гордон делает ложный, ошибочный шаг, чреватый и для него самого трагическими последствиями.
Джеймс Олдридж понимал всю сложность и ответственность вставшей перед ним задачи развенчания идей буржуазного индивидуализма. Он уделил этому огромное внимание, изобразив Гордона «изнутри», со всеми его заблуждениями и метаниями. Развенчание индивидуализма происходит в романе постепенно и завершается сценой смерти героя. Борьба вокруг нефтепромыслов знаменует столкновение двух концепций общественного развития, являясь кульминационным пунктом последнего акта трагедии — трагедии полного одиночества человека, который противостоит освободительному движению народа, стремясь задержать его, повернуть вспять.
Как листья от засыхающего дерева, отпадают от Гордона его верные друзья. Уже не возвратить ему мальчиков Минки и Нури, которые так привязались к Смиту и его машине. Безвозвратно покинул его Смит, ранее слепо ему преданный. Увлеченный в пустыню каким-то романтическим порывом, Смит — человек с городской душой, ординарный англичанин с самой распространенной фамилией — решительно отказывается следовать просьбе Гордона помочь ему взорвать нефтепромыслы, считая это безумным и преступным актом. Предвидя борьбу вокруг нефтепромыслов, Зейн давно уже договорился с эмиром Хамидом, который внял именно его советам: нефтепромыслы должны служить возрождению народа Бахраза и кочевых племен, а не корыстной наживе отдельных властителей и стоящих за их спиной английских или американских империалистов.
Все, что есть лучшего в Гордоне, в его стремлениях, находит понимание и поддержку Тесс, дочери рабочего Глазго, и Гордон тянется к ней всем своим существом. Олдридж набрасывает сложную картину их отношений, споров, размолвок, коротких идиллических часов. Тесс нашла свою правду «в черной пустыне рабочего Ланкашира, и Гордон знал, в чем она заключается», знал и не мог принять ее. Тесс, обладающая живым умом, проста и человечна. Она проявляет чуткость и терпеливость по отношению к Гордону, хотя и резко спорит с ним, не поступаясь своими взглядами. Олдридж убедительно показывает, как разница в воззрениях неизбежно вносит холод и отчуждение в их чистое чувство, как к словам радости Тесс примешивается и «тень печали». Глубоким сожалением, что они расстались, дышит каждая строка письма Тесс к Гордону — она надеется, что рано или поздно он смог бы преодолеть свои классовые предубеждения и они нашли бы общий язык.
Вслед за интересным образом Джавата Гочали, героя национально-освободительной борьбы в романе «Дипломат», Олдриджу удалось создать яркий образ Зейна. Зейн сравнительно мало появляется в романе, но плоды его деятельности, влияние его личности заметно ощущается во всем. Всегда готов поспорить с Гордоном этот умный, дальновидный человек, обладающий веселым, жизнерадостным характером, большой выдержкой. Зейн терпеливо и настойчиво разъясняет Гордону ложность его позиции, несостоятельность его суждений, весь их вред для дела арабов. И жизнь подтверждает слова Зейна. События национально-освободительного движения в арабских странах принимают именно тот оборот, какой предвидел «догматик» Зейн, вооруженный научным революционным мировоззрением. К его советам, как это ни досадно Гордону, прислушивается и проницательный вождь арабских племен эмир Хамид, видящий залог победы в единении кочевых племен с рабочими и крестьянами Бахраза.
Сложная задача развенчания буржуазного индивидуализма вызвала в романе необходимость жарких споров вокруг глубоко ошибочных идеалистических воззрений «Гордона Аравийского»: Тесс и Зейн постоянно ведут с ним идейно-философские бои. Все это определило и сложный стилистический рисунок романа, его Острую афористичность, многоплановость интонаций, выразительную сжатость емких логических формул. Скептическим и насмешливым интонациям Гордона противостоит спокойная, искрящаяся юмором речь Зейна и обычно сдержанная по тону речь, а иногда и резкая отповедь Тесс, не лишенной, так же как и Зейн, чувства юмора.
Олдридж, как передовой мыслитель и художник, всегда идущий в своих произведениях от наблюдений над сложным процессом изменяющейся действительности, обладает умением подмечать ростки новых явлений, верно схватывать перспективы общественного развития. Это его качество проявилось в «Дипломате» и в других романах.
Роман «Герои пустынных горизонтов» как бы предваряет события национально-освободительной борьбы, развернувшейся с такой широтой в арабских странах за последние годы. Основное направление и развитие этих событий схвачено писателей верно, хотя, конечно, конкретно-исторический опыт помог бы внести новые штрихи, которые еще более обогатили бы этот сложный и интересный роман.
Грядущая действительность не увязывается с абстрактными идеалами Гордона. Эта действительность не укладывается в рамки «представлений Гордона, — писал Джеймс Олдридж в статье „Действительность и иллюзии“, — и он готов скорее уничтожить ее, чем допустить, чтобы она победила; и вот он сам трагически гибнет при попытке осуществить свой замысел» [34] . Опустошенным предстает Гордон в финале романа. Он погиб бессмысленно, бесславно и бесплодно. Но живая жизнь идет своим чередом — такова логика раскрытия действительности в романе «Герои пустынных горизонтов». «Так живое осталось с живыми, а мертвое было отдано мертвым» — эти заключительные строки романа звучат утверждением жизни.
Не предаваясь убаюкивающим иллюзиям, борясь за мир словом художника, Олдридж уверенно, с надеждой смотрит в будущее. Свидетельством непрекращающейся борьбы художника за мир является его новый роман «Не хочу, чтобы он умирал». Роман воскрешает драматические события на одном из участков западного фронта в период второй мировой войны и показывает пробуждение национального самосознания в один из острых моментов освободительной борьбы в Египте. Герой романа капитан Скотт, полный гневного презрения к кровавому генералу Черчу, бездумно и безответственно бросающему людей на верную гибель, стоит на распутье. Он делает первый решительный шаг в жизни, выражая свои симпатии герою национального освобождения и отказываясь от открывшейся перед ним блестящей карьеры «высокопоставленного» слуги в стане кровавых черчей.
Размышляя о судьбах людей своего поколения, которые вынесли на плечах минувшую войну и больше всего из-за нее пострадали, Джеймс Олдридж, по его словам, все же не чувствует себя принадлежащим к «потерянному поколению». Ему ясны освободительные цели второй мировой войны и далеко идущие последствия, которые ею вызваны. «Вторая мировая война отличалась от первой, — писал Олдридж в статье „Раздумье о судьбах молодежи на Западе“. — И то, ради чего она велась, и весь ее смысл были совершенно иными; вне всякого сомнения, это сказалось и на ее последствиях» [35] .
Развитие послевоенных событий, авантюристические замыслы «акционеров войны» и попытки их осуществления настораживают чуткого художника, который не хочет быть безмятежным: он активно борется за мир. «В послевоенные годы, — подчеркивает Олдридж, — мы израсходовали впустую очень много сил: только стало казаться, что жизнь немного налаживается, как вдруг начались чудовищные предательства, и все эти водородные бомбы и всякие бессмыслицы и зверства, вроде Кореи и Суэца. И все-таки я не считаю себя „потерянным“, и, смею думать, мои современники — тоже. Некоторым из нас по крайней мере ясно, что нынешней путанице можно противопоставить совершенно иные, плодотворные возможности, и сознание это очень нам помогает».
В событиях сегодняшнего дня Олдридж хочет усмотреть зарождение завтрашнего, увидеть «приметы времени». В «молодом гневе», охватывающем послевоенную молодежь, он видит эти приметы, проводя, однако, резкую грань между «модным бунтом», который может ни к чему не привести, и зарождением «настоящего гнева», который может стать великой движущей силой.
Он далек от настроений пассивного ожидания: победа не придет сама собой, «плодотворные возможности» необходимо превратить в действительность.
Джеймс Олдридж всегда выступал за прочную дружбу между английским и советским народами, за всемерное расширение культурных связей, способствующих укреплению мира. «На какие бы препятствия вы ни наталкивались на своем пути, между нами должна сохраниться прочная дружба», — писал Джеймс Олдридж в статье «Иллюзии и реальность».
Социальные романы Джеймса Олдриджа говорят о глубоком знании жизни, ясном видении мира и перспектив общественного развития. Они — закономерное явление нового этапа развития передовой английской литературы, которая формируется и растет, отражая широкие интересы народа, борьбу противоречивых социальных тенденций, исторические перемены нашего времени.
