Глава тридцать девятая
Когда Мак-Грегор проснулся, Тахи рядом не оказалось. Две горные вороны пролетели высоко над головой навстречу утреннему солнцу, поднявшемуся за хребтами.
— Ушел, так ушел, — проговорил Мак-Грегор, обрадовавшись на минуту, что не нужно спорить и решать.
— Таха! — позвал он.громко.
— Здесь я, внизу — за водой пошел.
— Ну и как, нашел воду?
— На кружку кофе хватит.
И Таха поднялся на волглый от тумана склон, неся закоптелую жестянку из-под сухого молока, приспособленную вместо чайника.
— Похожа цветом на кока-колу, — сказал Таха, — но пить можно.
Он насобирал уже сухих стеблей на костерок; ждали, пока вода закипит, доставали из банки мясо, глядели на пролетающих птиц. О деле заговорили, кончив завтрак и трогаясь уже в путь.
— Вы сейчас спускайтесь в Керадж, — сказал Таха. — Там сядете в автобус до Резайе, а оттуда домой.
— Отговаривать тебя, значит, бесполезно?
Таха кивнул в знак того, что бесполезно.
— Я сейчас — на Котур, — сказал он. — Возьму там вверх по реке долиной, до ставки ильхана. Дайте ваши карты местности, они мне могут пригодиться, а сами двигайте домой.
— Нет. Я пойду с тобой.
Таха надел рюкзак, сказал:
— А зачем? Вы же резко против.
— Не так уж резко, — сказал Мак-Грегор, надевая курдскую грубошерстную куртку, купленную в одной из здешних деревень. — Своей английской, европейской, парламентарной закваской я — против. А жизнью, прожитой в горах, — за. Неясно только, что сейчас во мне сильней.
— Дайте мне карты, дядя Айвор, и не старайтесь быть курдом.
— Я стараюсь быть самим собой, — сказал Мак-Грегор. — Если я убил тогда по воинскому долгу и заслужил похвалу, то нужно ли мне теперь колебаться? Так что я, возможно, помогу тебе против ильхана. Возможно, это единственный выход. Не знаю. Но, как бы ни было, пойду с тобой.
— Тогда не будем мешкать. — Таха указал на жужжащую темную точку на утреннем небе, над бугристыми вершинами. — Опять уже летают.
Они торопливо зашагали на север по голому скату и лишь к концу дня добрались до летнего гератского становища, где погибли Затко и кази. Иракского Али уже не было в обезлюдевшем селении, но джип до сих пор стоял на дороге, и под сиденьями в нем оказались автомат и винтовка семимиллиметрового калибра.
— Пройдет год-два, — сказал Мак-Грегор, глядя на окружающее запустение, — и, пожалуй, курды-горцы станут сюда совершать издалека паломничество, как ходят и по сей день на могилы героев-мучеников сорок седьмого.
— На могилы ходить, дело хоронить умеют, — сказал Таха. — Задним умом крепки.
Они занялись джипом, механизм которого заклинило на второй передаче. Раскачиванием, толчками добились, наконец, того, что машина двинулась под гору, Таха крикнул: «Прыгайте скорей!» — и Мак-Грегор вскочил на заднее сиденье, сел покрепче, а Таха выжал сцепление. Пофыркав, подрожав, двигатель шумно заработал.
— Куда мы теперь? — крикнул Мак-Грегор.
— Джип надо перекрасить. А потом — в долину Котура, вверх по реке, к границе.
— Ты с ума сошел, — сказал Мак-Грегор. — Все приграничье там кишит ильхановцами.
— Дорога пока еще не в частном владении у ильхана, и он не будет стрелять по каждому проезжающему джипу.
— До границы нам ни за что не дадут доехать.
— А нам и не надо. На северной стороне там большое село есть, Хабаши Ашаги. Там и будет ставка ильхана.
— Откуда ты знаешь?
— Только там могут достойно принять великого вождя со всеми его ханскими причиндалами.
Мак-Грегор еще не спрашивал у Тахи, по какому плану тот будет действовать — не хотелось и знать этот план, — но он уже почувствовал, что Таха намерен вести дело по-курдски, в открытую: возмездие должно совершаться принародно, у всех на виду, когда на стороне трусливого врага неизбежно все выгоды.
— И ты прямо въедешь в ставку ильхана? — спросил Мак-Грегор, держась за борт подскакивающего на ухабах джипа. (Лихостью вождения Таха не уступал отцу.)
— Прямо и въеду.
— Не дури, Таха. Пропадешь по-глупому.
— А если действовать по-вашему, по-умному, с английскими уловками, то курды не признают этого делом чести.
— Но хоть будет какой-то шанс на успех.
Таха не стал и отвечать; он вел машину вниз, к черной дороге. В десяти милях от нее кончился бензин, и около часа простояли, пока не раздобыли два галлона у встречного грузовика. Этого бензина хватило, чтобы выехать на автостраду, идущую с юга на север, в Хой; в Резайе заправили бак, налили также две канистры, купили полгаллона коричневой краски и набрали воды во фляги. Отъехав от Резайе миль на двадцать, свернули с дороги и наспех перекрасили синий джип Затко в грязно-бурый цвет.
— А перекрашивать совместимо с делом чести? — поддразнил Мак-Грегор.
— Иначе далеко не уедем, — ответил Таха. — Синий джип .Затко узнают тут же.
В Резайе они плотно пообедали — не в чайхане, а в европейском ресторанчике, — запаслись также на неделю едой и чаем и уложили теперь все это в рюкзаки. Затем Таха проверил исправность винтовки, автомата, вставил магазин и положил оружие между сиденьями, снова обкутав его сальной овчиной.
— Так, значит, и будешь действовать без всякой скрытности и плана? — заговорил опять Мак-Грегор.
— Какой тут загодя может быть план? — ответил Таха.
Возвратясь на автостраду, через два часа езды они повернули на запад, на новую дорогу, проложенную долиной Котура к турецкой границе. Навстречу им проехал старенький «пежо», в нем чуть не друг на друге сидели восемь курдов — без сомнения, ильхановцы.
— Поглядите, куда бы тут можно свернуть, — бросил Мак-Грегору Таха.
Мак-Грегор указал на узкую сухую балку впереди, Таха немедленно свернул туда и ехал балкой, пока дорога не скрылась из виду. Остановил машину, заглушил двигатель. Минуту оба молчали, словно взвешивая еще какой-то выбор. Таха снял ладони с баранки, повернулся к Мак-Грёгору:
— Я все же думаю, вам лучше дожидаться меня здесь.
— Нет. Незачем спорить об уже решенном.
— Не для вас это дело, дядя Айвор. Ну, въехать удастся туда и, если повезет, выехать еще оттуда живым. А дальше почти не на что надеяться.
— Вот потому я и нужен за рулем.
— Нас, возможно, еще по дороге туда узнают.
— Тем более надо спешить, не давать им опомниться, — сказал Мак-Грегор, решительно пересаживаясь за руль. — Ну, поехали?
— Что ж, поехали, — сказал Таха. — Мне бы хотелось все же, чтоб вы поберегли себя.
Мак-Грегор вывел джип обратно на дорогу, и, по мере того как они ехали долиной, в нем крепло давно знакомое ему здесь чувство, что к горам не подойдешь с низинной меркой; нечего удивляться теперешним действиям Тахи, ибо издавна все тут пропитано насилием и горы сделались естественной ареной схваток между оборванными армиями, дерущимися не иначе как лицом к лицу, лоб в лоб, врукопашную. И теперь настало и для него с Тахой время схватки, и беспокоило Мак-Грегора лишь одно — отсутствие должной подготовки.
Дорога шла каменистой долиной, вдоль речного ложа, почти высохшего. Навстречу попадались отары каракулевых овец, бредущие в поисках воды. Замелькали затем люди по бокам дороги, протарахтел курд на мотоцикле, с любопытством поглядел на джип. Проехал тяжело севший на рессоры грузовик; заорали с обочины курды.
— Не разберу, о чем они, — крикнул Мак-Грегор Тахе сквозь шум мотора.
— О солдатах что-то...
То и дело по обочинам мелькали люди ильхана, и Мак-Грегор понимал, что рано или поздно джип остановят.
— Заранее приготовься к объяснениям, — предупредил он Таху.
— Если дойдет до объяснений, тут же получим по пуле, — ответил Таха. — Не останавливайтесь ни за что.
Беря очередной широкий поворот, они увидели впереди на подъеме целую колонну иранских военных грузовиков.
— На обгон идти никак нельзя, — сказал Мак-Грегор, сбавляя газ.
— А и не надо обгонять их. Прижмитесь к заднему, и с обочины никому уже нас будет не перехватить.
Все действия теперь импровизировались на ходу. Джип, словно накрепко усвоив стиль убитого хозяина, лихо мчал на больших оборотах, но ползти на третьей скорости отказывался, и двигатель работал со зловещими перебоями.
— Не давайте мотору заглохнуть, — крикнул Таха Мак-Грегору.
Оба они прикрыли рот и нос от пыли концами тюрбанов; с откосов их окликали курды, выбегали, гонясь за джипом, на дорогу — но они ехали и не оглядывались.
— У них транзисторные рации заработали уже вовсю, наверное, — сказал Мак-Грегор.
— Какая разница теперь? У того вон столба сверните.
Дорожный крашеный столб был исцарапан, избит пулями, дощечка с надписью пожухла, но Мак-Грегору была знакома эта иранская предупредительная надпись о том, что дальше военная зона, где проезжающим нельзя ни сходить с дороги, ни делать фотоснимки и где надо останавливаться по приказу часовых.
Автоколонна ушла вперед, а джип, свернув, затрясся, закренился, завихлял на изгибах и ухабах проселка.
— Теперь быть начеку! — сказал Таха.
— А сколько осталось до села?
Таха не ответил, указал только быстрым жестом на придорожные холмы. Наверху там виднелись двое-трое дозорных. Таха помахал им, один из дозорных помахал в ответ.
— К генералу вашему немецкому вы тоже так ехали? — спросил Таха.
— Нет. Мы делали это с умом и расчетом — ночью, — сказал Мак-Грегор.
— Профессиональные убийцы! — вознегодовал шутливо Таха.
«Давно уже не шутил Таха», — подумал Мак-Грегор.
— А вон и охрана, — кивнул Таха на маленький автобус марки «фольксваген», стоявший впереди у поворота. Четверо курдов сидели при дороге, варили что-то на костре.
— Раз они тут, значит, и старый пес тут, — сказал Таха. — Не останавливайтесь только. Газуйте мимо, не то нас узнают.
Джип явно заинтересовал охранников. Двое вскочили, один побежал к «фольксвагену»; Мак-Грегор не увидел на них оружия, да и на раньше встреченных не замечалось Должно быть, близость иранской армии мешала им носить оружие открыто.
— Живей, пока не выскочил из автобуса с винтовкой, — сказал Таха.
Мак-Грегор прибавил скорости, рванул машину вверх, на поворот, а Таха закричал ильхановцам по-курдски:
— Махмуд там с солдатней поцапался, едем за подмогой.
— Чего-о? — не поняли те.
Таха, стоя и размахивая руками, опять проорал про Махмуда и еще что-то неразборчивое.
— Живей, живей, — не переставал торопить он Мак-Грегора.
Мак-Грегор с маху взял поворот, а Таха все стоял, орал, жестикулировал, пока курды не скрылись из виду.
— Кто такой Махмуд? — спросил Мак-Грегор, вертя истертую баранку резво подскакивающего джипа.
— А-а, всегда какой-нибудь Махмуд найдется...
Впереди показалось селение.
— Нажмите кнопку сигнала, — велел Таха.
— Это зачем?
— Жмите сигнал!
Мак-Грегор нажал, и эхо прокатилось по склонам.
— Еще жмите...
Таха дотянулся сам, твердо надавил пальцем, непрерывно сигналя. Из домишек стали выбегать женщины.
— Вон там, — указал Мак-Грегор на дальний конец улицы. — Видишь?..
У одного из домов на том краю стоял большой «шевроле» и второй «фольксваген». Из свежевыкрашенных дверей дома вышли двое вооруженных; Мак-Грегор не спеша повел туда машину.
— Не выключать мотора, — сказал Таха.
— Понятно.
— И не говорите ни слова. Молчите.
— Ясно.
Шагов с сорока Таха закричал тем двоим:
— Где хан?
— В доме, — ответил один.
— Скажи ему, что я приехал и что я спешу.
Охранник вошел в дом; когда джип подъехал, в дверях стояли уже трое вооруженных.
— Скажите там, что мне некогда, — крикнул Таха, сердито огрубив голос.
— А что такое?
Мак-Грегор быстрым взглядом окинул стоящих на пороге — у всех троих автоматические винтовки. «Куда идет эта дорога, неизвестно. А уходить единственно по ней», — мелькнуло в мозгу.
— Какого тут шайтана?..
На пороге появился хан в высоких черных сапогах. За ворот косо, на итальянский манер, заткнута салфетка. Большие, заостренные кверху уши покраснели. Челюсти дожевывают что-то.
— Хан! Ильхан! — сказал Таха.
— Чего тебе? Зачем шум поднял?
— Шума нет. Где твой сын Дубас?
— В Резайе. А что тебе нужно?
Держа руку на виду — на ветровом стекле, — Таха проговорил:
— Ты — старик, старей отца, и смерть будет смерти не ровня.
— Ты чего? О чем ты мелешь?
Мак-Грегор оцепенело ждал момента, когда Таха будет узнан и того, что произойдет затем. Он не мог оторвать глаз от немытых пальцев Тахи, впившихся в стекло так, что сквозь грязь забелели костяшки суставов.
— Но конец положить надо, — продолжал Таха.
— Не понимаю я твоих речей, дурак.
— Обойдемся без твоего понимания.
И тут ильхан узнал Таху. Сорвал с шеи салфетку, достал очки и жестко насадил на нос, как бы и собственного переносья не щадя по своей врожденной грубости.
— Ты зачем тут? — рявкнул он на Таху. — Прочь отсюда!
Однако в голосе ильхана была некая растерянность. Он метнул взгляд на горы, словно скрывающие где-то в себе Затко. Затем вгляделся сквозь очки в Мак-Грегора и вздрогнул как ужаленный.
— Мало того, что щенок оскорбляет меня, — возопил ильхан к горам и небесам, — так он еще чужака этого привозит с собой, чтоб загадил кругом нашу землю... Хассан! Хассан!..
Мак-Грегор не стал медлить. Увидев, что Хассан вскидывает винтовку, он дал газ, послал машину на Хассана, сшиб его с ног косым ударом радиатора. А Таха кричал что-то ильхану, и за спиной грянула другая винтовка, и пули впивались в джип, бешено жгущий колесами глину дороги.
— Подожди... — крикнул Таха, рывком нагнувшись за автоматом.
Но Мак-Грегор скорости не сбавил; Таха обернулся, застрочил с сиденья. Ответный треск расколотого ветрового стекла, новый грохот винтовочных выстрелов сзади.
— Подожди, — крикнул опять Таха. — Не гони.
Он строчил не переставая. А Мак-Грегор, видя, что впереди дорога заворачивает уже за последнюю кучку облупленных мазанок, и посылая джип к повороту, оглянулся быстро напоследок: ильхан, скорчась, лежит на земле; охранник сползает наземь, цепляясь рукой за стену, а второй — Хассан, — сбитый машиной, ткнулся ничком. Третий же бежит к ханскому «шевроле», но вот на полпути упал с размаху, точно запнувшись обо что-то, и Мак-Грегор понял, что бегущий скошен Тахой, хоть и не расслышал автоматной очереди.
— Да вы куда? — крикнул Таха, когда село осталось за поворотом.
— Туда, куда ведет дорога.
— Она ведет в горы, а там всюду ильхановцы.
— Но назад нельзя же нам.
— Почему я кричу, а вы гоните?
— А чего ждать было?
Проселок сузился в тропу, всходящую по склону. Подъем делался все круче, тропа становилась тропкой.
— Надо было назад гнать.
— Мы там оказались бы в ловушке, — сказал Мак-Грегор.
— А здесь не в ловушке? Здесь мы как на ладони.
— Вверху укроемся.
Впереди они увидели ильхановца, бегущего со склона. Таха поднялся было, прицелился, но стало ясно, что тот бежит не к ним, а от них. Мак-Грегор свернул с тропы, пустил машину прямиком на косогор по камням, через низкий кустарник.
— Вас не задели пули? — спросил Таха.
— Нет. Но вышиби ты к черту ветровое стекло. Я ничего не вижу, все растрескалось, — сказал Мак-Грегор. Он вел машину, высунувшись за борт. Таха прикладом прошиб многослойное стекло. Но тут забарахлил мотор.
— Не давайте ему заглохнуть!
— А как? Он на малых оборотах глохнет.
— Переключите на первую.
Мак-Грегор переключил, но джип застыл на месте — лег, как надорвавшаяся на следу гончая, и напрасно Мак-Грегор жал кнопку стартера.
— Дайте я, — сказал Таха.
До них донеслись возгласы, стрельба, шум заводимого мотора. Мак-Грегор наконец стронул машину, но тут же что-то в ней заело, и, проехав юзом, джип остановился — теперь уже окончательно
— Бежим!
Мак-Грегор вскинул рюкзак, Таха схватил автомат и винтовку, и в это время сверху, с горы, по ним открыл кто-то огонь и слышно было, как проносится над головой пуля за пулей.
— Пускай стреляет, — сказал Таха, — все равно нам надо наверх.
Побежали вверх по крутому, голому откосу. В полсотне ярдов позади пули взметали землю и осколки камня, а затем защелкали впереди них.
— Быстрей... Быстрей... — Таха схватил Мак-Грегора за рукав, таща на откос.
— Ты беги. Я догоню, — сказал Мак-Грегор. — Беги...
Таха выпустил рукав и закарабкался к единственному на косогоре укрытию — к небольшой впадине, складке у двух гребнистых обнажений горной породы. Огонь вели теперь уже двое ильхановцев, но, укрывшись за скальным гребнем, Таха тремя прицельными выстрелами заставил их замолчать.
Мак-Грегор добежал, обессиленно упал во впадину.
— Они на той стороне залегли, — сказал Таха.
— Дай дух перевести.
— Мешкать нельзя, дядя Айвор. Они тут всюду. У нас одна надежда — забраться выше их.
— Хорошо... Хорошо...
И они поползли дальше, вверх. Опять выстрел откуда-то с горы.
— Не останавливайтесь, ползите, — сказал Таха. Он уже тоже дышал тяжело. — А я полезу вперед, успокою этого стрелка.
— Давай, — проговорил Мак-Грегор.
Таха бросил автомат вперед, на каменистый скат, затем докарабкался сам. И снова взбросил автомат на крутой откос перед собой. «Настоящий горец», — подумал Мак-Грегор. Ибо только горец-курд способен проделывать такое без вреда для своего оружия. Убыстрив этим способом подъем, Таха скоро исчез из виду, а Мак-Грегор выдохся теперь настолько, что полз машинально уже, цепляясь, толкаясь монотонно и тупо.
— Не туда... — услышал он голос невидимого Тахи. Провел взглядом по узкой расселине, идущей кверху футов на пятьсот, крикнул:
— Где ты там, черт возьми?
— Не туда. Правей берите.
Мак-Грегор, оскальзываясь, взял правей, и Таха повел его голосом вверх, а выстрелы щелкали, нащупывая.
— Теперь будет полный порядок, — ободрил сверху Таха.
Но Мак-Грегор ощущал в себе полный непорядок. С каждым шагом он все обессиленней покорялся мысли, что ему не уйти.
— Да где же ты? — крикнул он Тахе.
— Здесь я. Вам чуть-чуть осталось.
Мак-Грегор последним усилием переполз через зысокий край расщелины — она была тут слишком узка, не протиснуться. Захлопали выстрелы. Укрыться от них некуда, голый скалистый склон. Снова хлопки выстрелов — и тупые удары сзади, в ноги.
— Нет! Нет!.. — выдохнул он.
Лицо хлестнули скальные осколки. Опять хлопки американских винтовок, которыми так восхищался Ахмед, — и руки разжались, Мак-Грегор почувствовал, что окунается в темноту. Очнулся, увидел над собой потускнелое солнце и, лежа навзничь на горячей бугристой скале, под замутившимся небом, мгновенно осознал, что раздавлен, как скорлупа. Боли он не ощущал и жизни почти не ощущал. Все ушло, отдалилось куда-то.
— Таха...
Таха не отвечал. Мак-Грегор повернул голову, где-то в далекой дали мутно увидел брошенную на камни куртку Тахи. Не за что тут удержаться сознанию, и Мак-Грегор перевел взгляд на небо, цепляясь за мглистую белесость и боясь, что вот-вот провалится в нее.
— Таха... — позвал он еще дважды, но Тахи не было. Да и не все ли равно...
Снова с усилием повернув голову, он увидел, что Таха перебегает по склону — ищет, видимо, укрытия от пуль. Залег за камни, открыл стрельбу оттуда, крикнул громко Мак-Грегору:
— Вы слышите меня?
Не в силах отозваться, Мак-Грегор слабо махнул правой рукой.
— Я на себя их огонь отвлекаю, а вы ползком — спрячьтесь в расщелину справа, — прокричал Таха.
Расщелина была та самая, откуда Мак-Грегор перед тем выполз. Но он решил полежать еще не двигаясь, вернуть прежде ощущенье рук и ног, рассчитать остаток сил.
— Не могу ползти, — хрипнул он.
— Essayez! — скомандовал Таха по-французски.
Мак-Грегор тяжело перекатился на живот. Скребясь, сгребая камни, уцепился наконец за что-то, подтянул тело к спасительной расщелине. Но силы иссякли, и, наплывая, как один черный занавес за другим, темнота заволокла мозг.
— Дядя...
Зовет Таха. Но тело скручено одеждой, как конфетной оберткой.
— Сюда-то я вас доволок, но теперь нужна ваша помощь.
Мак-Грегор лежал на вершине склона, за голой скальной выпуклиной, и опять глядел в белесое, тусклое небо.
— Который час? — спросил он.
— Не знаю. Скоро пять, наверное. Вы сесть можете?
— По нам еще стреляют?
— Нет. Здесь мы пока в безопасности.
— Я был, значит, без сознания...
— Надо вам ноги перевязать. Рубашками вашими из рюкзака. А то кровь теряете, — сказал Таха, стаскивая с Мак-Грегора штаны.
— А где мои ботинки? — спросил Мак-Грегор.
— Есть ботинки. Никуда не делись. Но помогите же мне.
— Посади меня.
Таха подтянул Мак-Грегора кверху, и, упершись спиной в скалу, Мак-Грегор ощутил жгучую боль от пулевой ссадины. Взглянул затем на ноги. Они в крови, трудно и понять, что с ними. Но Таха обтер их мокрым платком, и на правой ноге, над коленом, обозначилась рана — глубокая, чистая, на удивление сухая, и видны разрыв серой мышцы, нервы, незадетая вена. Под коленом — еще рана, поменьше, с рваными краями, уходящая в голень и сильно кровоточащая. А на левой ноге поранена мышца икры, и сверху не рассмотреть.
— Повязку надо наложить — унять кровь, закрыть от мух и грязи, — сказал Таха.
— Рви на полосы и бинтуй, — сказал Мак-Грегор. Но когда Таха свел вместе, сжал края надколенной раны, чтобы потуже забинтовать, лицо Мак-Грегора побелело, он опять потерял сознание. Когда свет пробился снова под веки, Таха уже кончил перевязку.
— Дядя Айвор! Вы меня слышите?
— Слышу, — сказал Мак-Грегор, лежа на спине.
— Когда стемнеет, я попробую спуститься в село, раздобыть лошадь или мула. Без них теперь нельзя. Если на закорках потащу вас, то не дотащу живым.
Мак-Грегор закрыл глаза, опять открыл.
— В селе там человек сто ильхановцев теперь.
— Но что же делать?
— И далеко ли меня увезешь, хотя бы и на лошади? Раны кровоточат. Если даже доберемся до Резайе или Хоя, меня там арестуют и засадят за решетку навсегда. Не стоит и везти...
— Вас никто, кроме ильхана, не узнал. Точно говорю вам.
— А как объясню то, что ноги изрешечены пулями? — проговорил Мак-Грегор, чувствуя, как медленно и трудно дышится.
— В Хое у нас друзья.
Мак-Грегор попытался приподняться, сесть.
— Зря все это, Таха. Уходи без меня.
Уже опять слышались выстрелы, и ближе словно бы. Таха встал.
— Что ж вы, здесь остаться хотите — умереть героем?
— На этот раз выбора у меня нет... — сказал Мак-Грегор, глядя, как на повязках, под коленями, не спеша проступают пятна крови.
Таха присел на корточки, всмотрелся в Мак-Грегора.
— Слабость мешает вам собраться с мыслями.
— Это верно, — сказал Мак-Грегор, закрыв снова глаза, хмелея от изнеможения, от боли, от желания нырнуть в забытье. — Не так все это надо было, не так, — пробормотал он.
— Вы только глаза не закрывайте, дядя Айвор.
— Ильхана мы должны были убить, я знаю, но...
— Да, должны были, а теперь должны выбраться отсюда, чтобы начать все заново на улицах городов, где ждет нас будущее. Не закрывайте глаза и думайте об этом.
Мак-Грегор понимал, что его успокаивают, как ребенка, и хотел сердито возразить, что, несмотря на боль, он в ясном уме, мыслит связно, — но от усилия все спуталось, и он опять провалился куда-то.
— Дядя... Дядя Айвор...
Вокруг темно.
— Мне уже надо идти, — говорит Таха.
— Хорошо, иди.
— Я вам все тут оставил. Вода, хлеб, мясо в рюкзаке. Винтовка лежит у вас слева, автомат кладу справа. Вот так.
— Но это глупо. Автомат возьми с собой.
— Он мне незачем. Слушайте, дядя Айвор. Я, возможно, на несколько дней ухожу. А вы, может, сядете потом, подержитесь настороже. Но я с шумом уйду — будто мы оба спускаемся. Вы поняли?
— Понял.
— Я ведь не знаю, сколько там пробуду.
— Иди спокойно. Но еду давай поделим...
— Я вернусь, дядя Айвор. Я доставлю вас домой, клянусь могилой отца. Вы только сейчас перетерпите, продержитесь, как симорг с израненными крыльями.
— Иди спокойно. А я посижу тут, подумаю, как дальше быть.
— О тете Кэтрин думайте.
— Ладно.
— Домой вернетесь — и все будет хорошо.
— Ладно, буду думать о хорошем.
— Значит, можно мне теперь идти?
Мак-Грегор кивнул, ощущая, что укрыт спальным мешком, а второй подостлан под спину.
— Посади меня, — сказал он.
Таха посадил его к скале, подмостил спальный мешок, сказал:
— Запомните: я, возвращаясь, буду вам кричать с подхода. Так что стреляйте в каждого, кто полезет без предупреждения.
— Я не увижу в темноте...
— Тогда просто сосредоточьте мысли и держитесь. Это главное.
— Ладно.
Таха перешагнул через гребенчатую закраину, ушел. Мак-Грегор слышал, как он скользит с откоса с шумом, с криком; раздалось несколько выстрелов, и снова крики — это все Таха, сбивает с толку ильхановцев, целыми десятками, возможно, залегших кругом.
— Сюда, за мной спускайтесь, — кричал Таха где-то далеко внизу.
Над головой густо чернело небо, льдисто холодели звезды, вызывавшие всегда у Кэти сосущую тоску на этих пустынных высотах.
— Сюда, за мной, — опять донеслось, слабо-слабо.
Выстрел, еще выстрелы, и горная затем тишина, и теперь нельзя спать. Уснуть значит умереть, и потому надо прижать спину к скале, чтобы резнула боль и разбудила. И, вслух застонав от боли, он вспомнил строку поэта Хайдари из Тебриза, услышанную в детстве от отца. «Жизнь — это боль; но боль — это не жизнь».
И, однако, боль сейчас убережет его от смерти. Боль, беда, нерешенность сомнений — вот с чем приходится жить, а не с соловьями, лепестками, розовой водой. И об этом тоже говорил поэт Хайдари, сделавший 986 заключений о боли, жизни и любви. «Отдели их, коль сможешь, одну от другой и от третьей, — сказал Хайдари, — и, разделив, умрешь от пустоты». «От пустоты, значит, я не умру тут. Горе Кэти и мука ее не дадут. И зовущая боль осенневолосой Жизи Маргоз. И вся огромная нерешенность...
А теперь береги силы. Думай четко о Тахе, о трудной задаче думай, стоящей перед парнем. Верь в упругую, непобедимую силу его юности. Положись на его страстную убежденность, на высокое чувство чести, на верность товарищу, стойкость в борьбе, на сыновнюю привязанность, ум, изворотливость, храбрость, крепость, умелость. На истую верность заветам отцов...»
— Сюда, за мной, — глухо, но донеслось — совсем уж издалека. И значит, Таха прошел невредимо.
То ли это удаленность, то ли ледяная тьма глушит сознание. Но снова он вжался спиной в скалу и, ощутив резкую, пронзительную боль, понял, что жив и что рано или поздно Таха появится опять на склоне, подаст голос, подымет в путь, — и в том пути откроются, быть может, у Тахи глаза на альпийские маки и астрагал, на первоцвет и филипии, украшающие горы для жизни и радости, а не для истребительной яростной резни.
■