Под утро, еще до восхода солнца, мэрия стала наполняться народом. Собрались почти все жители деревни. И первым их побуждением, как и у Берка, было тотчас же покончить с метаксистами. Нис, как и в тот раз, помешал этому. Но он поставил зажженный фонарь в комнате, где лежали те двое, чтобы все могли видеть.

Когда рассвело, пошли на сушильную площадь. Разобрали тяжелые каменные плиты посредине, двуглавыми критскими кирками выдолбили яму в мягкой породе и стали ждать.

Потом из мэрии принесли Стоуна и Хаджи Михали. Они уже закоченели в тех положениях, в каких лежали на полу, и сделались очень желтыми, и кровь больше не текла. Четверых метаксистов тоже привели на площадь по приказанию Ниса. Их не тронули, даже руки им не связали. Толпа обтекала их со всех сторон — рыбаки, женщины, ловцы губок.

Все молча стояли и смотрели, как четверо из тех, что были на Гавдосе, с трудом и неловко уложили Стоуна и Хаджи Михали в круглую неглубокую яму. Потом сообща стали забрасывать яму комьями земли и обломками камня, и, наконец, женщина, которая жила в доме Хаджи Михали (жена его брата, совсем старуха на вид), попыталась сдвинуть тяжелую каменную плиту, чтобы закончить дело. Ей стали помогать, но она отошла в сторону, и литтосийские рыбаки, виноградари и ловцы губок сами утоптали мягкую породу, уложили плиты на прежнее место, и вскоре не осталось никаких следов, только свежая красная земля, разбросанная вокруг, и неровность почвы в этом месте.

Но жители Литтоса не расходились и ждали, потому что Нис недаром велел привести сюда четверых метаксистов.

А Нис в это время рассеянно слушал разговор англичан. Лейтенант и майор толковали с Берком о моторках. Оба они, и с ними старик солдат, пришли в мэрию вслед за Берком и там узнали о Стоуне. То, что произошло, удивило англичан. Но они сказали только пустые, незначащие слова. Майор сказал:

— Надо было нам раньше выбраться отсюда.

— Выбраться бы хоть теперь, — сказал лейтенант.

Теперь они об этом же говорили Берку. Все трое стояли позади Ниса, в группе ловцов губок. Нис слушал их, как в тумане.

— Идем, — говорил майор. — Надо ехать. Тут становится опасно.

— Вы ступайте к лодке, — сказал Берк. — Я еще тут подожду.

— Чего ждать? — спросил лейтенант. — Стоун, бедняга, в земле уже.

— Я хочу посмотреть, как вздернут эту четверку.

— А что вам-то до этого?

— Идите вы на берег. Я хочу остаться до конца.

— Послушайте, — сказал майор. Он теперь стал разговорчив, потому что поговорить было о чем, и дело касалось самого насущного, и его одолевал страх. — Немецкие моторные лодки не сегодня-завтра пристанут здесь. Я слышал от этих греков, что они рыщут по всему побережью, из деревни в деревню. Эта деревня на очереди. Надо нам поторопиться.

— Все равно ведь мы не можем ехать без Ниса, — с раздражением сказал Берк. — Подождите немного, ничего не случится. Я хочу посмотреть, как эта четверка получит свое.

— Ты не беспокойся, — сказал старик. — Уж они от веревки не уйдут.

— А я хочу видеть сам, — сердито сказал Берк.

Кругом вдруг стало тихо.

И тогда Нис начал. Он обращался к четверым метаксистам, которые стояли посреди площади, а литтосийцы и освобожденные узники Гавдоса плотной стеной теснились за ними. У всех четверых растерянный, бегающий взгляд, неловко повисшие руки, страх перед чем-то, что должно произойти.

— Слушайте меня, — сказал он им. — Вы четверо пришли в мэрию с пулеметом и убили рыжего великана австралос и Хаджи Михали. Намеренно убили или случайно, знает, лишь тот, кто это сделал. — Нис указал на красивого. — А он не скажет. Но я был при этом и готов признать, что произошла случайность. Может быть, ничего бы и не было, если бы рыжий великан не поторопился, хотя он только сделал то, что сделает каждый под дулом пулемета. Мы не можем обвинить метаксиста в заранее обдуманном убийстве. Но мы обвиняем его в том, что он грозил смертью с оружием в руках. Он не имел права требовать освобождения заключенных с оружием в руках, разве только если б он был представитель власти, а мы преступники. Он говорит, что его прислало сюда эллинское правительство, которое находится в Египте. Но я этому не верю. Его прислали метаксисты. Он — метаксист. Значит, если его прислало правительство, то это метаксистское правительство. Мы такого правительства не признаем. А значит, он не имел права грозить смертью с оружием в руках. Он действовал от имени метаксистского правительства, которое незаконно. Для нас оно не существует. И потому он виновен в том, что действовал незаконно, а остальные виновны в том, что были с ним заодно.

— Да ведь он убил Хаджи Михали, — сказал один из литтосийцев. — В этом-то он, наверно, виновен.

— В его смерти — да, — возразил Нис. — Но не в убийстве. Нужно помнить, что это не одно и то же. Главное же — нужно выяснить, кто прислал их сюда.

— Нечего тянуть так долго. Что на них смотреть? Ведь ты же сам был при этом, — заговорили в толпе.

— Они-то не стали бы тянуть.

— Прикончить их — и все. Ты не прав, молодой орел, — говорили ему.

Нис помолчал немного, не сводя глаз с четверых метаксистов, и во взгляде его появилась неистовая прыть. Та самая прыть.

— Я прав вот в чем, — сказал Нис, обращаясь ко всем. — Как бы ни погибли Хаджи Михали и рыжий великан австралос, их смерть — не простая случайность.

— Хороша случайность, собаке под хвост.

— Не то важно, случайность или нет. Важно другое. Эти четверо — метаксисты. Они явились к Хаджи Михали, чтоб он помог им, метаксистам, укрепить метаксистское влияние в Греции и на островах. И нам важно узнать, кто же послал их. Это, может быть, стоит смерти Хаджи Михали.

— Да, да, я согласна с тобой. — Это сказала жена Сарандаки, которой вдруг ясен стал большой, жизненно важный, политический смысл» того, что произошло.

— Они говорят об эллинском правительстве, которое находится в Египте, — продолжал Нис. — Правительство должно быть выборным органом. У нас после Венизелоса не было выборного правительства. Диктатура метаксистов — вот все, что мы имели с тех пор. Но эти люди говорят, что их прислало правительство. Спросим же их о нем.

Литтосийцы ждали молча. Заговорил толстяк метаксист.

— Нас прислало правительство. Оно дало нам задание организовать вас для борьбы против железноголовых.

— И это все? Только для борьбы против железноголовых?

— Нет, — сказал вдруг самый молодой. Он не помнил себя от страха, и ему казалось, что он говорит именно то, что надо сказать. — Я скажу вам все. Мы должны были провести организацию сторонников правительства по всей стране. Это необходимо, чтобы оказать сопротивление железноголовым. И для того чтобы после окончания войны не наступил хаос.

— После окончания войны, — повторил Нис его слова. — Кто же дал вам такое право? Кто создал это правительство?

Толстяк понимал, что спор идет о жизни и смерти, может быть, даже о чем-то большем. И он боялся, как бы его спутники не запутали и не испортили дело, а потому он тотчас же вмешался опять.

— Кто-то должен действовать за рубежом, — сказал он. — Такая зарубежная организация Греции сейчас необходима. Выборов нельзя было провести, потому что Греция в руках железноголовых. Вот и пришлось назначить правительство.

— Значит, это опять-таки метаксистское правительство.

— Не совсем. Многие из его членов расходятся с Иоанном Метаксасом.

— Но метаксисты достаточно сильны в нем, раз они могли послать таких, как вы, чтобы укрепить здесь свое влияние. Видно, перевес на их стороне?

— Да ведь Метаксас умер, — раздраженно сказал тщедушный.

— Метаксас, но не метаксизм. А метаксизм недалеко ушел от политики железноголовых. Одна порода. Умирает человек, но не его политика.

— Интересы Греции должны быть выше всего. Предполагали же мы действовать совместно с мятежником Хаджи Михали. — Слово «мятежник» сорвалось нечаянно, и толстяк опасливо помедлил, но Нис был точно водопад, холодной, ровной струей журчащий по камням.

— Вы искали его содействия, — сказал Нис, — потому, что вы знаете, что вся Греция против метаксизма. Что существует целая организация, готовая к отпору метаксистам. И что мы не признаем метаксистского правительства. Никакого правительства не признаем, если его захотят нам навязать извне. Все равно, сейчас или после того, как железноголовые проиграют войну.

— Но если войну выиграют инглези, — сказал молодой, — они вправе будут делать, что захотят.

— А разве ваше метаксистское правительство утверждено англичанами? Разве так, метаксисты?

Они не ответили.

— Разве они доверяют вам? После того как половина из вас осталась тут, чтобы помогать железноголовым, а другая половина бежала только из страха перед старшим братом. И они доверяют вам? Они, непримиримые враги железноголовых?

— Да, — сказал тщедушный. — Доверяют. И вы должны доверять.

— Не верю, — резко крикнул Нис. — Я этому не верю. И ни в какое ваше правительство в Египте не верю тоже. Потому что инглези не позволили бы метаксистам разгуливать на свободе. Вы — фашисты, такие же, как железноголовые.

— Пора всем грекам быть греками, — сказал толстяк.

— Так говорил Метаксас. И он же преследовал греков за то, что они греки. Но больше этого не будет, метаксист. Скажи нам лучше, откуда вы узнали про Хаджи Михали и про тех, кто заперт в мэрии Литтоса?

— Нам сказали те, кто послал нас.

— Кто же это вас послал?

— Нам дали официальные полномочия.

— Кто, назови имя.

— Полковник Спатис.

— Это он рассказал вам о Хаджи Михали?

— Да.

— А он не упоминал имени Экса? Не говорил о человеке, который был послан в Египет отсюда?

— Нет.

— Кто такой полковник Спатис?

— Он командует полком в армии.

— Он командовал полком при Метаксасе?

— Да.

— Кто дал ему задание послать вас?

— Не знаю. Он полковник, военный, вот и все.

— Так он, может быть, просто метаксист.

— Не все ли равно? — сказал красивый, морщась, как от боли До сих пор он молчал. Его подбитый глаз весь запух. На щеке запеклась кровь, и капли свежей крови все еще сочились из виска.

— Разве в Египте существует сейчас греческая армия? — спросил Нис.

— Формируется, — быстро ответил толстяк.

— А офицеры кто? Из прежних?

— Большей частью — да. Из тех, что прибыли отсюда вместе с инглези.

— Метаксистские офицеры?

Толстяк промолчал. Он был доведен до предела и боялся теперь самого себя. Он думал, что Нис нарочно дергает его. Он понимал, что все это — приговор им четверым.

Солнце всходило. Оно уже было за вершиною Иды. Красноватая пыль критской земли висела в воздухе, и небо от нее быстро розовело.

Англичане и Энгес Берк стояли в стороне. Они прислушивались к разговору. Английский майор переводил им все, что ему удавалось понять. Понимал он многое, так как разговор велся медленно и в сдержанных тонах. Но у Берка не хватало терпения, и он то и дело переспрашивал, кто что сказал.

— Расскажи нам об этом правительстве, — продолжал Нис допытываться у толстяка.

— Что рассказать?

— Может ли каждый свободно высказываться за него или против?

— Такой свободы даже у инглези нет, — сказал толстяк. — Не может ее быть во время войны.

— Верно. А при Иоанне Метаксасе ее и без войны не было.

— Послушайте. — Толстяк даже улыбнулся, чтобы подчеркнуть, как он терпелив, и все понимает, и хочет быть честным в споре до конца. — Ведь мы не исключение. Во всех странах, оккупированных железноголовыми, есть свои правительства.

— Старые правительства?

— Да.

— Что ж, значит, и у них то же, что и у нас.

Но толстяк не ответил, потому что разговор зашел слишком далеко, и этот быстроглазый грек говорил с уверенностью, от которой у него, у толстяка, внутри накипала злоба, бессильная злоба против угрозы, нависшей над ними. Против неминуемого и близкого конца. Остальные трое испытывали то же чувство.

Все-таки он еще сказал с подчеркнутой кротостью:

— Но ведь Греции нужна какая-то организация за границей.

— Слушай, метаксист. — Нис обращался непосредственно к нему. — Если такая организация нужна, нельзя, чтоб ее возглавляли люди, которые были заодно с железноголовыми, — да не только были, а и сейчас заодно с ними. Может быть, в других странах тоже есть такие организации, но народ в этих странах все равно не признает их. Народ кровью сердца всегда будет против железноголовых, так же как мы сейчас. Слышишь? Или ты думаешь, что мы примем этих людей обратно, зная, что они водили дружбу с железноголовыми, поверим, что они раскаялись, что они теперь стали другими? Что мы стерпим подобных людей? Нет, метаксист, как мы сейчас деремся с железноголовыми, так же будем драться с ними, если они придут сюда.

— За ними сила, — сказал тщедушный, и это были рискованные и глупые слова.

— Какая бы сила за ними не стояла, — сказал Нис, и вся земля слушала его, — кровью сердца мы будем против них. Мы встанем против них, как против самих железноголовых. И если вас прислали эти люди, то вы сами осудили себя. Вы говорите, что вас прислало греческое правительство, которое находится в Египте. Я этому не верю. Я никакое греческое правительство не хочу обвинить в том, что оно в такое время послало в Грецию людей, чтобы подорвать силы сопротивления внутри страны. Но я обвиняю в этом всех метаксистов, в том числе и тех, которые в Египте, и мне все равно, сильны они там или слабы. А если ваше правительство терпит метаксистов в своем составе и поощряет заведомых метаксистов — значит, вина лежит и на нем. Ты метаксист — и, значит, ты умрешь. И с ними будет то же.

— За это не убивают, — выкрикнул молодой.

— Спросите Метаксаса. Он убивал и за меньшее.

— Не я убил вашего Хаджи Михали, — сказал толстяк. — Я даже пытался помешать.

— Сволочь, — крикнул красивый. Лицо у него исказилось от ярости и боли.

— Сам ты сволочь, — сказал толстяк. — Ты один виноват во всем.

— Вы все виноваты, — сказал Нис устало и с раздражением.

Теперь все четверо метаксистов кричали наперебой. Литтосийцы и ловцы губок угрюмо ждали, когда все это кончится или когда Нис прекратит это.

— Мы бы вас оставили железноголовым, — холодно сказал Нис, — но вы слишком много знаете. И вы сейчас выложите им все, что знаете.

— Если бы мы хотели рассказать им, мы давно могли это сделать, — сердито выкрикнул толстяк. Он все еще не терял головы, все еще боролся, хотя и знал, что конец неизбежен.

— Да, когда можно было выбирать себе старшего брата, вы выбрали англичан. Но любой метаксист, попав в руки железноголовых, не задумается вырезать кусок мяса из братнего тела и съесть его.

— Неправда, — крикнул тщедушный, и все четверо снова закричали сразу голосами, в которых были ярость, и предельный ужас, и смерть.

— Не знаю, — сказал наконец Нис, глядя не на них, а на толпу. — Пусть решают литтосийцы и все остальные. И австралос тоже.

Тогда поднялся шум со всех сторон:

— О чем тут еще говорить!

— Они и Экса, видно, убили.

— За Сарандаки, за наших литтосийцев…

— Прикончить их, и все.

Нис не останавливал никого. Слегка пожав плечами, он повернулся к Энгесу Берку.

— Требуют их смерти, — сказал он. — Всех четверых. Что скажете вы? Они разоблачили себя. Они — метаксисты. Этого довольно. Они тут много говорили.

— Я знаю, что они говорили.

Энгес Берк движением головы указал на английского майора, который сказал:

— Черт побери, нельзя же так, в здравом уме и твердой памяти, убить человека.

А Берк стоял рядом, невысокий, коренастый. С удивленно наморщенным лбом и редкими волосами, еще слипшимися от соли. Глаза широко раскрыты, а тонкие губы сомкнуты плотно. Стоял и слушал самого себя, внутренний голос, звучавший только ему… и английского майора слушал тоже и Ниса.

И тишину кругом. Толпа примолкла, когда увидела, что Нис обратился к нему, к австралос. Ждали молча, с большой деликатностью, с большим уважением к австралийцу.

А Берк думал о себе, о том положении, которое создавалось. Вот он, австралиец, чужой здесь, и он тоже должен решать, выносить смертный приговор за политическую борьбу и за убийство бедняги Стоуна, потому что все смешалось тут в одно. И Гавдос и все вместе. Но в основе всего — политическая борьба, и это он понимал. Он должен решать, исходя из одного: они — метаксисты. Так решал Нис. Но ко всему припутывался еще и Стоун. Бедняга Стоун, славный рыжий великан.

И перед глазами у Берка был только Стоун, желтое лицо, страшные дыры в животе, чернота вывалившихся внутренностей. Стоун в земле, на сушильной площади. Большой почет ему от литтосийцев. В красной литтосийской земле, с самим Хаджи Михали рядом, скорченный, застывший так, как упал. Так и сгниет там, в земле, и смешается с ней…

Не было колебаний. Только чувство удивления перед самим собой.

— К черту их, — сказал он с силой.

И когда Нис повторил его слова, снова поднялся шум кругом. Даже английский майор кричал, выражая свой протест и свое отвращение. И маленький старик солдат кричал тоже, но только одобрительно. Он с самого начала был за смертный приговор, о том и кричал. Зато лейтенант растерялся совершенно. Все это было слишком сложно, слишком стремительно для него. И он ни к какому решению не пришел, только сбился совсем.

И все литтосийцы кричали тоже. Голос Талоса звенел громче всех. Эхо разносило шум.

И только Нис хранил молчание, стоя посреди всего этого и все стараясь охватить. Гнев и горе, бушевавшие кругом. И Стоуна и Хаджи Михали, зарытых здесь же, под его ногами. И метаксистов, которые за это должны умереть. И близость железноголовых, тенью надвигающуюся на все.