Часть первая

Глава первая

Сначала я хотел написать историю Руперта Ройса в привычной форме романа, излагая события хронологически, и рассказать, что произошло с этим моим дальним родственником в то короткое время, когда я его близко знал.

Но из этой затеи ничего не вышло.

Решив описать события, как я их видел, я выбрал в рассказчики человека, чем-то похожего на Ника Каррауэя, от имени которого ведет повествование Скотт Фицджеральд в «Великом Гэтсби». Я, правда, не Каррауэй с американского Среднего Запада, а Руперт Ройс уж наверняка не Джей Гэтсби (смешно даже сравнивать!). Однако порой, когда Каррауэй описывает в «Гэтсби» свою собственную жизнь, я чувствую, что между нами есть сходство.

Но вот и первая трудность: как остаться в стороне? Ведь история, которую я рассказываю, не моя, а Руперта Ройса. Однако принять в ней какое-то участие мне придется, потому что почти все, что я знаю, я услышал от него самого или от Джо. Я очень близко с ними сошелся. В сущности, я был довольно близок почти со всеми участниками событий. В том, что мы так сдружились, нет ничего удивительного: англичанин иногда охотно открывает душу австралийцу, хотя никогда не приоткроет ее даже на волосок своему брату-англичанину. Я, со своей стороны, старался отвечать уважением на предложенную мне дружбу и не пользоваться ею в своих интересах.

Я, как и Руперт, тоже Ройс, но Руперт родился богатым, а я — нищим; в семнадцать лет я ушел в море и служил на парусных суденышках у ловцов жемчуга, на танкерах, на грузовых судах, перевозивших руду, на лайнерах, землечерпалках, океанских буксирах, а однажды у меня было даже свое собственное двухмачтовое судно, от которого мне пришлось отказаться, потому что плавание на маленьких судах (если вы не занимаетесь этим для удовольствия) — бесполезное дело.

Но я никогда не терял надежды, на каких бы судах ни плавал и каких бы безрассудств ни совершал. Во всем, что я делал, всегда была цель; а жизненный опыт был мне нужен только для того, чтобы описывать виденное и пережитое.

Но, как ни странно, я начинаю писать не о том, что я видел и пережил на море, а о богатом англичанине, герое, шпионе, хорошем муже и отце, который, страдая и от того положения, в которое был поставлен, и от того, что творится в мире, пытался вопреки всему найти какой-то выход из всей этой нынешней неурядицы. Писать о Руперте мне легче всего не только потому, что это так свежо в моей памяти, но и потому, что, несмотря на модный, пусть и естественный скептицизм молодости, общение с ним явилось для меня серьезным уроком.

Глава вторая

Руперт вошел в дело Ройсов примерно в одно время со мной, и хотя я люблю воображать, будто переступил порог здания судостроительной компании Ройсов с морской котомкой за плечами и в тельняшке, как Мартин Иден, на самом деле я искал работу и поэтому был одет в дорогой синий костюм. Я хотел познакомиться с делом, а заодно скопить денег, на которые мог бы прожить года три. Это я себе внушал, хотя и не сомневался, что сбегу, как только мне подвернется под руку что-нибудь получше.

Фредди Ройсу было интересно поглядеть на бедного родственника из Австралии, и он пригласил меня к себе поужинать, познакомил со своей женой Пегги и с девятнадцатилетней племянницей Пепи, причинившей мне впоследствии немало горя. Мы проговорили до двух часов ночи — болтали обо всем на свете. Фредди решил взять меня на работу в свой отдел компании Ройсов.

В то время Фредди искал предприимчивых людей, которым можно доверять, способных и в то же время обладающих опытом — пусть не деловым, а жизненным, — готовых принимать смелые решения и покончить с рутиной и устарелыми методами ведения дел. Фредди собирался в корне преобразовать судостроительную компанию, а решать судьбы модернизированного предприятия Ройсов предстояло Руперту и мне, представителям зрелого и молодого поколения семьи. Теперь мне это смешно, но в то время, признаюсь, я отнесся к словам Фредди вполне серьезно, так же, впрочем, как и Руперт, вошедший в дело со своей собственной целью.

Хронологически все, что я расскажу, не совпадает с появлением Руперта на предприятиях Ройсов, но мне удобнее начать с этого. О большинстве событий, описанных мной, я узнал позднее, когда ближе познакомился с Рупертом; наша работа связывала нас все тесней, особенно же мы сблизились в ту пору, когда Руперт затеял продавать России суда фирмы «Ройс и К°» в обмен на русскую нефть.

Фредди привел его как-то утром и сказал мне:

— Видите, Джек, я же вам говорил: что-нибудь интересное подвернется! Это — Руперт, еще один ваш двоюродный брат или дядя, словом, какая-то родня. Он самый знаменитый человек в нашей семье, у него есть идеи. Вам небесполезно поработать под его началом. Познакомьтесь, он вам расскажет, что он придумал.

Мы дружелюбно переглянулись, хотя, на мой австралийский глаз, Руперт сначала показался мне холодным, как рыба. Но это впечатление быстро рассеялось.

Сидя за письменным столом и засунув руки в карманы пальто, он спросил меня, из каких я Ройсов (никто в семье никогда обо мне не слыхал), и я рассказал ему, как прежде уже рассказывал Фредди, что мой дед Ройс приехал в Австралию старым человеком, жестоко не поладив с родней («Он не получил ни гроша в наследство») и в возрасте семидесяти пяти лет женился на австралийке двадцати одного года, которая родила ему сына, моего отца. Старый Ройс умер, когда ребенку было восемь лет, оставив молодую жену и сына на произвол судьбы.

Бабушка — ей в то время было двадцать девять лет — вложила небольшой капитал, который он ей оставил, в издание газеты в городке Молли, штат Виктория, выпускала ее, пока не разорилась во время кризиса, а мой отец, тогда еще совсем молодой человек, уехав из родного городка в австралийских джунглях, занялся поставкой провианта для рефрижераторных судов Мельбурнского порта. Он женился на дочери фермера, которая приехала в Мельбурн искать работу. Я родился, когда экономический кризис шел уже на убыль. Мой отец умер от лейкемии, оставив, как и мой дед, восьмилетнего сына.

— Моя мать знает нашу родословную наизусть, — сказал Руперт, когда я кончил рассказ, — но, ручаюсь, что этого она не слыхала. А почему ваш отец не пытался найти своих родственников в Англии?

— Надо было знать моего отца. Он никого из вас никогда не видел, однако уже за глаза терпеть не мог.

Руперт рассмеялся.

— Внешне вы — типичный австралиец, но где же ваш акцент?

— Неужели не слышите? — спросил я чуть-чуть обиженно.

Когда Фредди нас познакомил, Руперт всего несколько недель как вернулся из России, и вид у него был такой самоуверенный, такой беззаботный, что я, зная теперь, какие у него были тогда неприятности, задним числом восхищаюсь особенностями английского характера.

— Русские прекрасно были осведомлены, чем я занимался, — сказал он мне, когда мы полгода спустя летели через Россию в Китай, — и все же дали мне уехать.

— Почему? — недоверчиво спросил я. — Потому, что были вам благодарны?

— Нет, — ответил Руперт. — Потому, что у них поразительное чувство меры.

И в самом деле, то, что его отпустили с миром, было редким великодушием.

Однако близость Руперта с Ниной Водопьяновой, его отказ сотрудничать с адмиралом Лиллом и считать, что такое сотрудничество — патриотический «долг», напугали Лилла и его начальство. Они решили, что Руперт завербован и совершил измену: выдал — может быть, и ненамеренно — двух английских студентов, из которых один был его связным. Оба студента были арестованы в Москве.

С адмиралом Лиллом Руперт виделся за день до того, как мы познакомились в конторе фирмы «Ройс и К°», и в сущности, мой рассказ начинается как раз с этого дня, с разговора, произошедшего между Рупертом и Лиллом.

Некоторое время спустя Лилл и меня пригласил к себе: он пытался войти ко мне в доверие и «конфиденциально» расспросить о Руперте — «для его же, понимаете ли, блага».

Вот эта сторона английской жизни и пугает меня больше всего: то «благородное» обличье, которое они придают своей тайной полиции. Я уж предпочитаю гестапо, потому что лицемерная маскировка власти и джентльменский налет, под которым прячется насилие, угнетают гораздо больше, когда ты с ними сталкиваешься, чем думают многие наивные англичане. Нам ненавистна в других странах самая идея прощупывания, проверки благонадежности и прочие методы тайного полицейского надзора, но у себя на родине мы принимаем все это как должное.

Глава третья

Штаб-квартира Лилла помещалась в одном из белых особняков в стиле короля Георга, выходящих задней стеной в Сент-Джеймс-парк; вид у этого дома был такой, будто он переживет всех и вся: беды, войны и революции. Подходящее местечко для обозревающих мир с одной-единственной целью — во что бы то ни стало сохранить английские порядки и не допускать не только пересмотра идей, но даже попыток взглянуть на мир с какой-то иной точки зрения.

Но ведь и сам Руперт был с детства воспитан в этом духе, и, поднимаясь по белой лестнице в кабинет Лилла, оборудованный всем, что необходимо для расширения умственного кругозора шпиона, он, видимо, уже чувствовал, что изменил принципам, которые в него вбивали всю жизнь.

Они торопливо обменялись обычными любезностями.

— Нет, выглядишь ты не так уж плохо, — заметил адмирал.

— Я давно выздоровел, — ответил Руперт.

— А что с тобой было?

— Русские думали, что у меня туберкулез.

— Не дай бог! — воскликнул адмирал. — А мы тут боялись, что они тебя не выпустят.

Каждое слово требовало от них выдержки. Когда адмирал, наконец, высказал Руперту свои сомнения (опять-таки по праву человека, считающего себя его вторым отцом), Руперт заявил, что не желает обсуждать с Лиллом своего пребывания в России.

— Но ты не можешь просто-напросто на нас наплевать! — возмутился адмирал. — Ведь это же безответственно. Почему? Почему они тебя отпустили? Можешь ты это объяснить?..

— Откуда мне знать?

Адмирал налил чаю, сел на ситцевый диванчик под окном и стал смотреть на парк, где среди цветов, в желтой дымке английской осени, прогуливались по песчаным дорожкам чиновники из министерств. У каждого на голове был котелок, а в руках — зонтик.

— Что с тобой сделала эта женщина? — допытывался адмирал. — Ты обязан мне это объяснить.

— Какая женщина?

— Нина Водопьянова.

— А вы не лучше американцев! — сказал Руперт, стараясь не терять самообладания. — Янки считали, что меня завербовал Алексей Водопьянов, когда я его тащил по льду. А вы теперь решили, что меня завербовала его жена во время нашей поездки на Черное море.

— Почему бы и нет? Она явно заставила тебя смотреть на все другими глазами.

— Я сам стал иначе на все смотреть, — сказал Руперт. — Я не имел права шпионить в стране, которая пригласила меня в гости. Это было подло.

— В наш век, мой милый, без подлостей не обойдешься. Ты это знал, когда туда ехал.

— А теперь знаю другое. Я не шпион и никогда не смогу быть шпионом. Вам неприятно это слово, адмирал, но оно точно выражает существо дела, сколько бы вы ни твердили об особой природе вашего учреждения и об особых сведениях, которые вам требуются.

— Но ведь мы совсем не то, что…

— Какая разница? — перебил его Руперт. — Русские меня научили, что нельзя сидеть сложа руки, надо искать выход из нынешнего положения, этим я и предпочитаю теперь заниматься.

— То есть?.. Ты, надеюсь, не вообразил, будто их образ жизни — это и есть выход? Это было бы абсурдом.

— Нет. Я сам, своим умом буду искать выход. Неужели вас так пугает, что я изменил свои взгляды и отказываюсь заниматься для вас шпионажем?

Но Руперт знал, что ничего не сможет объяснить Лиллу: и адмирал, и его начальство жили в постоянном, неразумном страхе предательства со стороны своих же людей. Прежде они питали простодушную веру в то, что выходцы из их класса, люди их породы не могут изменить своих взглядов, а теперь больше всего боялись, что их предаст кто-то из их же собственной среды, предаст «изнутри».

В тот день адмирал сообщил Руперту, что отныне не только он будет находиться под постоянным надзором, но и работа его будет подвергаться строжайшему контролю службы безопасности. Он не имеет права выезжать из страны без особого разрешения, не смеет поддерживать связь с русскими и с советским посольством, с коммунистами и с организациями, близкими к коммунистам, а также и со всякими комитетами борьбы за мир. Ему воспрещается принимать участие в политической жизни и поступать на работу, связанную с секретной документацией, что относится также к фамильной фирме «Ройс и Кº», поскольку она, во-первых, получает крупные правительственные заказы, а, во-вторых, Фредди и старый дядя Рандольф являются членами комитетов военного снабжения при английском правительстве и НАТО.

Не знаю, что ответил на это Руперт. Когда я как-то раз спросил его, чем кончился их разговор с адмиралом, Руперт отделался шуткой:

— Я сказал Лиллу, что уеду за границу, когда мне заблагорассудится.

Однако за шутливостью тона чувствовалась нешуточная злость. Выйдя из белого особняка, Руперт решил, что будет действовать наперекор всем адмиральским запретам. Первое, что он сделал в пику адмиралу, было предложение, с которым он обратился к Фредди: заключить с русскими крупную сделку на строительство судов.

— Не говоря уже о Лилле, — заметил он, — мне хотелось чем-нибудь искупить свое не очень приличное поведение в России.

Глава четвертая

Когда Руперт выступил с предложением строить суда для России, ему пришлось действовать сообразно этикету, принятому в их семейном деле. Мне удалось этого избежать по неведению: я прошел прямо к Фредди. Но Руперт, который всегда придерживался правил, раньше всего нанес визит дяде Рандольфу (лорду Бэркемстеду), который, будучи председателем правления, формально являлся главой судостроительной компании, хотя и явно проигрывал в жестокой борьбе, которую он вел за судьбы предприятия со своим племянником Фредди (директором-распорядителем и заместителем председателя правления фирмы).

Старик был очень вспыльчив, и первое, что, по словам Руперта, он ему сказал, звучало примерно так:

— Дела нашего ты не любишь. Пошел, видно, в отца — такой же выродок, как он.

— Скорей уж как вы, — отрезал Руперт, зная, что старику нельзя спускать. — А работать я люблю, и если к вашему делу я равнодушен, то, верно, потому, что ничего в нем не смыслю.

— Тогда зачем ты хочешь в него войти? Нам не нужны люди с завиральными идеями! — продолжал старик тоном громовержца.

Но Руперт был не робкого десятка.

— Не надо преувеличивать, дядя. Не такие уж они завиральные, мои идеи. Я просто хочу работать.

— В коммерческом деле авантюрами не проживешь.

— А почему вы думаете, что у меня страсть к авантюрам? — спросил Руперт. — Не надо верить всякой чепухе, которую пишут в газетах.

— Думаешь? А что ты смыслишь в выгодном помещении капитала?

— Ничего.

— А в управлении предприятием ты уж наверняка ничего не смыслишь, — съязвил Рандольф, — ты ведь никогда ничем не управлял.

— Это верно, не управлял.

— Кстати, как поживают твои? Давненько я не видел Джо. А детей и вовсе ни разу. На кого они похожи?

— Мальчик — на меня, а девочка — на Джо.

Старик сделал пометку в своем блокноте. Они сидели за письменным столом красного дерева, друг против друга, как сердитые шахматные игроки. Старомодная контора Ройсов помещалась в отдельном доме, против церкви Сент-Мэри-Экс, почти рядом с Балтийским банком, тесно связанным финансовыми интересами с их фирмой. Кабинет Рандольфа был памятником викторианской эпохи, когда пароходы еще ходили на угле. Руперт отлично понимал, что главная движущая сила предприятия, с которой ему придется иметь дело, пребывает совсем в другом месте. Тут, у дяди Рандольфа, в апартаментах нижнего этажа под сенью старомодного портика, царство денежного мешка попахивало склепом. Наверху же, у Фредди, конференц-залы, оборудованные по последним требованиям современности, уходили в небеса, а небеса эти были разгорожены множеством тонких перегородок, за которыми колдовали операторы счетных машин, колотили по клавишам секретарши и трудились технические эксперты, работники рекламы и двадцать молодых исполнителей, запертых в стеклянные клетки. Впрочем, дядя Рандольф, хотя он и сидел внизу, тоже был на свой лад щеголем. Он носил белый крахмальный воротничок, туго завязанный галстук, держал носовой платок в рукаве пиджака, напоминавшего морской китель.

— Привези своих в будущую субботу к нам, в Уошберн, — приказал он Руперту.

— К чаю?

— Нет. На весь день. Если у тебя нет машины, приезжай поездом, который выходит в девять двадцать.

— Хорошо, мы поедем поездом, — сказал Руперт.

Машины у него не было.

— Самое лучшее занятие для такого человека, как ты, — неожиданно начал уговаривать его дядя Рандольф, — политика. Погляди на Артура и Поля…

— Но я не собираюсь заниматься политикой. Я намерен вступить в дело Ройсов, давайте поговорим лучше об этом.

— А ты, часом, не сторонник Общего рынка?

— Нет. Во всяком случае, пока.

— Что ж, тогда тебя можно использовать. Я кое с кем переговорю, и мы подыщем тебе местечко в парламенте. Ты еще не стар.

— Но я не консерватор, — заявил Руперт, догадываясь, о чем его сейчас спросят. — Сам еще толком не знаю, кто я, но, пожалуй, что-то вроде социалиста. Никак не решу, куда меня тянет.

— Ну, если ты социалист, проку от тебя для нас будет мало. Вашего брата нам с головой хватает. — В тоне Рандольфа прозвучала горечь. Его единственная дочь Кэти стала коммунисткой и ушла из семьи. — А насчет политики советую тебе серьезно подумать. Давай я поговорю с Криклвудом.

— Не надо! — твердо сказал Руперт. — Если позволите, я сначала сам разберусь в своих убеждениях.

Рандольф пожал плечами.

— Дело твое. Сходи пока наверх к Фредди. Вся наша сила там, — желчно заметил он. — Ведь ты туда и собирался идти с каким-то проектом, не так ли?

— Так.

— С Фредди ты быстро найдешь общий язык, можешь не сомневаться.

— Посмотрим.

Руперт спокойно отнесся к словам старика, несмотря на их резкий тон. Он берег себя для предстоящего свидания с Фредди, который теперь вел все дела фирмы. Это был человек, который мог помочь Руперту в осуществлении его замысла.

█

Руперт собирался предложить Фредди самый простой план действий. Не последнее место в его расчетах занимало открытие, которое он недавно сделал: прежние времена для всей Англии в целом и для одной из ее крупнейших судостроительных и судоходных компаний — фирмы Ройсов — безвозвратно миновали. Он съездил в Россию, понял, что глупо смотреть на то, как эта страна восстает из пепла, точно феникс, и делать вид, что ничего этого нет.

Фредди понимал положение дел не хуже Руперта, но по-своему. В то время как Руперт искал решения проблемы, Фредди обдумывал, как ее обойти и в то же время на ней нажиться. Он был почти ровесником Руперта; одевался и жил как человек сугубо современный, хотя тоже держал носовой платок в рукаве пиджака. Фредди был настоящим воротилой. На письменном столе у него не лежало ни бумаг, ни папок с делами, не видно было даже ручки или карандаша — стояли лишь пять разноцветных телефонов, по ним он мог в любую минуту связаться с верфями, биржевыми маклерами, техническими консультантами, банками, страховыми компаниями. Вместо пера и бумаги у него за спиной висела большая грифельная доска, и он мелком записывал на ней свои выкладки и расчеты. Фредди тут же предложил Руперту:

— Давайте пройдем в зал заседаний.

Он повел своего посетителя через бесшумные, автоматически закрывающиеся двойные двери в белый конференц-зал с великолепным, голубым с золотом, потолком, расписанным Веджвудом, и голубыми с золотом колоннами, поддерживающими изящный купол. Посредине стоял массивный подковообразный стол, портреты одиннадцати уже покойных Ройсов заполняли ниши в стенах.

Самой примечательной частью комнаты был кофейный уголок — небольшая квадратная ниша, где перед окном стоял квадратный столик в окружении четырех плюшевых банкеток. Это было похоже на роскошный кабинет очень дорогого, старинного ресторана.

— Выпьем кофе, — предложил Фредди, усаживаясь за кофейный столик. — Ева! — окликнул он молодую официантку, появившуюся из скрытой в стене двери. За стеной помещалась вполне современная кухня и персонал из пяти человек. — Ну, так что же вас привело к нам? Вы хотите войти в дело?

— Да.

— Это нетрудно. У вас есть какие-нибудь конкретные планы?

— Планы-то есть, но беда в том, что я почти ничего не смыслю в судоходстве.

— Какое это имеет значение? Важна деловая жилка, предпринимательский нюх. Если у вас это есть, остальное приложится.

— Насчет жилки и нюха сомневаюсь… Послушайте, Фредди, Лилл подозревает, что русские меня завербовали. Он окружил меня целым частоколом запретов. В частности, запретил мне работать в фирме Ройсов. Я отнюдь не собираюсь ему подчиняться, но считаю нужным довести об этом до вашего сведения, чтобы вы знали, на что идете.

Фредди не выказал никакого испуга.

— Лилл — союзник Рандольфа и друг вашей матери, но мне он не может диктовать.

— Тут замешана контрразведка, — пояснил Руперт. — Я ведь в России работал на Лилла.

— А мне начхать. Если вы на него работали, а потом раздумали, я даже знать ничего об этом не должен. Это ваше личное дело. Лишь бы вы не вздумали использовать фирму, чтобы помогать русским.

— В каком-то смысле именно это я и собираюсь сделать, — сказал Руперт.

— Что?

Руперт изложил Фредди свой план постройки судов для Советского Союза. Через месяц ожидается приезд советской торговой делегации, которая, помимо всего прочего, предполагает договориться о закупке судов на сумму 13 миллионов фунтов, и он, Руперт, хочет им в этом практически помочь.

— А почему вас все это так волнует? — спросил его Фредди.

— Сам еще не пойму. Но мне кажется, что заказ на поставку судов — это нечто вполне реальное. Зачем же отказываться от выгодного контракта?

— Я объясню вам зачем. Во-первых, в настоящее время основная наша политическая линия в отношении России — не давать русским ничего, что может быть им полезно с военной точки зрения, — например, кораблей. Во-вторых, к тому моменту, когда вы обойдете все правительственные рогатки и разрешите вопрос о кредитах (русские стремятся получить долгосрочные кредиты, а наше правительство не хочет их давать), сделка разладится и вы только зря потеряете время. К тому же, вообще неизвестно, получите ли вы этот заказ от русских.

— А конкуренция большая?

— Суть не в этом. Обычно бывает так: работаешь, как черт, тратишь уйму денег на сметы и прочее и даже добиваешься каких-то кредитов, либо честным путем, либо с помощью уловок, а в это время кто-то другой получает заказ вместо тебя. Какая-нибудь другая страна. У нас в Англии слишком высокие цены и слишком долгие сроки поставки. Ну как, я не отбил у вас охоту?

— Если мне за месяц удастся заключить сделку с русскими, вы на нее пойдете? — спросил Руперт.

— А вы имеете на них какое-то влияние? — насторожился Фредди.

— Никакого. Но почему бы нам не попробовать? Неужели заказ на тринадцать миллионов повредит фирме Ройсов?

— Конечно, нет. Солидный договор с русскими даст работу нашим Бэркемстедским верфям. Они сейчас наполовину в простое, и около двух тысяч рабочих уволено. А первого числа мы уволили еще двести. Но старик будет против.

— Даже при том, что верфи в простое?

— Ну, эти верфи нас Не так уж волнуют.

— А можем мы построить для русских те суда, которые им нужны?

— Все, что угодно, кроме океанских лайнеров. Мы строим любые суда вместимостью до двадцати пяти тысяч тонн — рефрижераторы, танкеры и сухогрузные: зерновозы, рудовозы. В строительстве более крупных судов нас бьют японцы — сейчас, например «Ишимицу» строит для нас самих рудовоз на сорок тысяч тонн. Но в Бэркемстеде мы в общем справляемся с чем угодно, если, конечно, суда не слишком велики или не слишком специального назначения и спецификация не слишком запутана. Но русские обычно дают сложные задания и очень придираются. Поэтому работать на них невыгодно.

— Позвольте мне все-таки попытаться, — настаивал Руперт.

Фредди рассмеялся:

— А почему бы вам просто не пойти и не раскроить Лиллу череп? Это гораздо проще.

— Вы думаете? Смешно сказать, но если бы он не стукнул меня по башке, я бы, наверно, так и не начал шевелить мозгами.

— А вы, случайно, не затеяли всей этой истории только ради того, чтобы ему насолить?

— Кто его знает? Но мне хочется попытать свои силы.

— Что ж, валяйте, — засмеялся Фредди. — Люблю хорошую драку, особенно когда такие противники. Я и сам ненавижу этих старых чертей… Ископаемые какие-то. Но помните уговор: вы будете заниматься только делом, и нашей фирме это должно быть выгодно. На таких условиях я против торговли с русскими не возражаю. Дайте срок, нам еще придется самим пойти к ним на поклон, чтобы они с нами торговали.

— Мне понадобится техническая консультация…

— За этим дело не станет. Я выделю вам кабинет и кого-нибудь в помощь. Ваша задача заключить сделку, об остальном не заботьтесь. Заключение контракта почти никогда не зависит от технических деталей, поэтому не забивайте себе ими голову. Действуйте, как найдете нужным.

Руперт допил кофе.

— Ладно. Значит, по рукам? г— спросил он.

— Да, но первое, что вам надо сделать, это — уломать Рандольфа. Если вы с ним заранее не договоритесь, он вам будет ставить палки в колеса на верфях. До сих пор хозяин в Бэркемстеде он, а не я.

— Но какие у него могут быть возражения?

— Политические. Как это ни глупо, он с удовольствием будет возить вам грузы для русских и даже страховать им поставки зерна по самым высоким тарифам, но ни за что не станет строить для них суда. Мы как-то пытались его уломать. Куда там! И слушать не желает. А еще хочет, старый дурень, заниматься судостроением, это при нынешней-то бешеной мировой конкуренции! Лично я изъял бы капитал из Бэркемстедских верфей. Продал бы все и вложил деньги в нефтеперегонку или в любое другое производство Нам надо перестать строить суда, пусть этим занимаются японцы. Все равно они строят их лучше и дешевле. Это один из предметов наших постоянных споров. Он пригласил вас в Уошберн?

— На субботу.

— Хороший признак. Он вам уши прожужжит о нашей семейной междоусобице. Выложит все как есть, и тогда решайте, на чьей вы стороне.

— Я уже кое-что знаю о ваших распрях, — сказал Руперт. — Но неужели мне непременно надо становиться на чью-то сторону?

— Безусловно. Вам всем, даже вашей милейшей матери. Рано или поздно дело дойдет до голосования, члены семьи сами должны будут решить судьбу фирмы, а точнее, решить вопрос о собственной жизни и смерти.

И вот Фредди привел ко мне Руперта и назначил его моим начальником. К тому времени я уже два месяца скитался по разным отделам, словно букашка, случайно попавшая в огромный и очень сложный механизм, которого ей никогда не понять. Ничего у меня не получалось. Но каждый раз при встрече Фредди уговаривал меня не терять терпения.

— Скоро подвернется что-нибудь интересное, — уверял он.

И вот, когда я совсем уже осатанел от скуки и с радостью все это бросил бы, появился Руперт со своей идеей и мы с ним засели в кабинете со стеклянными стенками и окном, выходящим на Сент-Мэри-Экс, на том же этаже, где сидел Фредди.

Глава пятая

В то время я не совсем понимал, почему Руперт решил снова вступить во владение своими деньгами, но думаю, что сделал он это главным образом из-за Джо.

Как-то раз Руперт пригласил меня к себе обедать. Мы поехали в метро, а потом поднялись по Хэмпстедскому холму к старому дому Руперта. Я лично взял бы такси, но Руперт всегда старался жить так, как живет большинство людей (иногда он в этом отношении даже перебарщивал), на что у него уходило много времени и сил.

Мать Руперта приехала из Оржеваля, возле Парижа, чтобы переписать на него все отцовские акции, доходы, страховые полисы, текущие счета и прочее наследственное имущество, которое Руперт передал ей пятнадцать лет назад. Дело было узкосемейное, деликатное, но они открыто его обсуждали за обедом, и мне поначалу даже было неловко — казалось что я здесь вроде и не присутствую. На самом же деле мной, наверно, не пренебрегали, а наоборот, показывали, что я свой, проявляли доверие, но австралийцы склонны подозревать англичан в высокомерии. Руперт принялся расспрашивать мать о своем отце. Каким тот был в молодости?

— Твой отец? — с удивлением переспросила она.

— Ну конечно, а чей же еще?

— Не раздражайся. Ты меня о нем никогда не спрашивал.

— Мне просто интересно, — успокоил он ее.

— Он был похож на тебя и привычками, и упрямством, и красивыми голубыми глазами, он был таким же порядочным и честным, как ты; но вот в легкомыслии он тебе уступал.

— Ну и слава богу, — сказал Руперт. — К сожалению, молодым я его не помню.

— Да, ты помнишь его в последние годы жизни, когда он стал жертвой семейных неурядиц среди Ройсов, — загадочно проговорила Кристина Ройс. — Но почему ты вдруг так этим заинтересовался? Прошло столько лет…

— Я никогда толком не знал, что ему сделали Ройсы и в чем он был виноват сам.

— Какое теперь это имеет значение?

— Я собираюсь работать у Ройсов, и мне надо знать правду.

— Зачем тебе идти к Ройсам? Ты же не делец.

— Откуда ты знаешь, что я не делец?

— Не болтай глупостей. Ты с твоей щепетильностью в денежных делах… Какой из тебя коммерсант? Да и к тому же зачем тебе зарабатывать деньги? Я вот никогда этого не делала… Впрочем, войти в дело к Ройсам все-таки лучше, чем отказываться от денег вообще. Тебе надо подумать о Джо.

— Да, о Джо ему уже давно надо подумать, — твердо сказала жена Руперта. С этими словами она встала и вышла на кухню.

— А у тебя теперь гораздо больше денег, чем раньше, — продолжала Кристина. — Знаешь, сколько я для тебя их нажила за последние десять лет?

— Уйму…

— Пятьдесят восемь тысяч!

— Пятьдесят восемь тысяч чего? — спросила, возвращаясь, Джо.

— Фунтов, — ответила Кристина. — У Руперта теперь около трехсот тысяч фунтов, даже больше, а когда я умру, у него будет огромное состояние.

— Господи! — воскликнула Джо, ставя на стол горячую сковородку. — Я и не знала, что у него так много денег. Руперт, почему ты мне не сказал, что ты такой богач? Вот негодяй! — Она подошла к нему и обхватила руками за шею.

— Это капитал, Джо, — предостерегла ее Кристина. — Его нельзя трогать. Ни при каких обстоятельствах!

— Да я и не собираюсь ничего трогать! — весело отозвалась Джо. — Пусть бы только у нас, наконец, хватало денег и еще оставалось, чтобы их не считать!

— Ну, особенно ты их никогда не считала, — возразил Руперт.

— Ладно, не обижайся, — примирительно произнесла Джо. — Я хочу быть богатой!

— Тебе никогда не приходилось всерьез заботиться о деньгах, — стоял он на своем.

— Но ты вечно жаловался, что мы слишком много платим за центральное отопление, за телефон и что налоги скоро нас разорят.

— Ну что ж, если ты решил пойти к Ройсам, — прервала ее мать, — они должны тебя назначить одним из директоров, это твое наследственное право. Тогда ты сможешь месяцев по шесть в году жить на представительские и сэкономишь не одну тысячу фунтов.

— Когда ты повзрослеешь? — спросил Руперт.

— Но ведь в этом же и есть смысл богатства! — возмутилась Кристина. — Избегать уплаты налогов и не давать другим отнимать у тебя деньги. Люди такие мошенники. А как же тогда сохранить состояние? Вот чему тебе надо научиться, Руперт, а не коммерции.

Но он ее уже не слушал.

Джо и Кристина продолжали щебетать о деньгах, а Руперт все более и более замыкался в себе, словно выключил слух.

Тогда мне казалось, что о «поступает умно, но потом я понял, что это вредная привычка — она отгораживала его от Джо в трудную минуту, когда он особенно нуждался в поддержке. А такая минута настала, и я понял, что он сам не дал жене возможности прийти к нему на помощь.

Глава шестая

Лично меня история с продажей судов русским не интересовала до тех пор, пока мы не отправились к мистеру Осипенко, возглавлявшему постоянную торговую миссию СССР в Великобритании.

Надо сказать, что в этот день, на который был назначен визит к Осипенко, Руперта вывело из себя одно небольшое происшествие. Он пришел мрачный и, не сняв пальто, схватил телефонную книгу, отыскал там номер, позвонил в полицейский участок Хэмпстеда и пожаловался, что как раз напротив его ворот стоит машина, откуда двое людей ведут наблюдение за его домом. Они сидят там уже три дня и либо собираются его ограбить, либо замышляют похитить его детей. Он сообщил номер машины и потребовал, чтобы полиция позаботилась убрать соглядатаев куда-нибудь подальше.

— Не может быть, чтобы они что-то замышляли против вас или против ваших детей, — недоверчиво заметил я, когда он повесил трубку. — Они бы не вели себя так нагло.

— В том-то и дело, — сказал он. — Но мои приятели из службы безопасности хотят внушить мне, что я в опасности.

Поэтому, когда мы в то утро пришли к Осипенко, вид у Руперта был довольно хмурый.

Осипенко жил — словно в отгороженном советском мирке — на сыром Хайгейтском холме, в старомодном готическом здании, к которому примыкал обширный парк с дорожками, посыпанными гравием. Красные ковровые дорожки, скрипучие ступеньки старого дома и русские лица переносили нас в Москву, где бьют кремлевские куранты. Забавно, но первое, что мы услышали, поднимаясь по лестнице, был как раз бой курантов — в передаче по радио.

Осипенко оказался тучным человеком с золотым зубом, и хотя я встречал немало англичан с золотыми зубами, мне это почему-то показалось чисто русской особенностью. Я допустил ошибку, в которую впадают многие западные люди: я ждал, что мистер Осипенко обрадуется или хотя бы взволнуется тем, что к нему пришли англичане. Но мистер Осипенко не проявил ни удовольствия, ни неудовольствия. Он вел себя как обычный деловой человек, и если бы не русская мебель в его кабинете и не русские шоколадные конфеты в голубых обертках, не русское печенье в вазе и русская водка в синих рюмках, все было бы такое же, как в любой другой стране.

Руперт представил меня, сказав, что мы компаньоны, и деловито объяснил цель нашего прихода. Он слышал, что в Англию приезжает советская торговая миссия, которая, помимо прочих закупок, собирается приобрести суда на сумму в тринадцать миллионов фунтов стерлингов. Фирма Ройсов желала бы, если возможно, взять на себя постройку некоторого количества этих судов.

— Я уверен, что это возможно, если условия будут подходящие, — сказал мистер Осипенко.

— А каковы ваши условия? — довольно сухо осведомился Руперт. — Мы пришли, чтобы это выяснить.

Осипенко на секунду задумался.

— Затрудняюсь сказать, мистер Ройс, потому что не знаю пока, чего там у нас хотят. Наш министр приедет в Англию во главе миссии недели через три.

— Я об этом слышал, — отозвался Руперт. — И потому спешу уведомить вас еще до его приезда, что фирма Ройсов может построить для России почти все суда, какие вы пожелаете. Мне хотелось бы, чтобы вы сразу же дали ход делу.

— Видите ли, мистер Ройс, самое существенное условие мне известно.

— Какое?

— Мы закупим в Англии суда на сумму в тринадцать миллионов фунтов, если Англия на ту же сумму взамен возьмет у нас нефть.

— Но ведь это сильно затруднит заключение сделки?

— Знаю. Хотя не по нашей вине. Начнем с того, что ваше правительство не дает нам долгосрочных кредитов, которые оно предоставляет другим странам. А это означает, что производить оплату мы можем лишь путем обменных операций. Следовательно, если вы хотите иметь с нами дело, вам придется с нами торговать, потому что платить наличными мы вам не будем.

— Но, вероятно, существуют и другие способы расчетов.

— Да, золотом. — Тон Осипенко вдруг стал резким. — Вам хочется, чтобы мы тратили свое золото даже на покупку шурупов! Никакого обмена, платите золотом! Несмотря на то что у нас в торговле с вами активный баланс, вы все равно не желаете продавать нам то, что нам нужно. Почему? Ведь вы поддерживаете взаимовыгодную торговлю со всеми остальными странами. Мы хотим торговать, но мы не желаем получать женские платья в обмен на наши золотые и стерлинговые запасы, а вы добиваетесь именно этого. Плохая коммерция. Она ставит нас в неравное положение с другими. Вы же сами понимаете, что так дела не делают!

— Допустим, — признался Руперт. — Но, вероятно, те же трудности возникают у вас и в других странах.

— Теперь уже нет. И не при покупке судов. Японцы и шведы дают нам лучшие кредиты, чем вы, и более долгосрочные, поэтому, если нам не удастся заключить сейчас сделку в Англии, мы подпишем договор с другой страной.

Завязался спор, и Осипенко повторил, что на этот раз главным условием будет: нефть за суда, в противном случае сделка не состоится. Разве что Руперт сумеет убедить правительство снять запрет на предоставление долгосрочных кредитов, что весьма сомнительно, ибо запрет этот продиктован политикой НАТО.

Обменявшись любезными замечаниями насчет погоды и выпив по второй рюмке водки, мы расстались с Осипенко и сообщили о нашем разговоре Фредди.

— Я пока напролом не лезу, — заверил его Руперт. — Ну, а как все-таки насчет долгосрочных кредитов?

Фредди пожал плечами:

— Политика! Американцы утверждают, что кредиты на десять или пятнадцать лет — это скрытая форма экономической помощи. Янки плевать на то, что с нами будет, они провели запрет на предоставление кредитов через НАТО, а мы согласились, потому что у нас не было выбора. Остаться в одиночестве слишком рискованно.

— Но русские все равно получают у нас кредиты! — возразил Руперт.

— Не больше, чем на четыре-пять лет. При покупке таких крупных объектов, как суда, это все равно что платить наличными. Игра для них не стоит свеч.

— А как-нибудь обойти запрет нельзя?

— Вы можете попытаться получить частный кредит от торгового банка, но вам придется добиваться утверждения его правительством через департамент обеспечения экспортных кредитов, а они все равно не дадут больше чем на пять лет, да и то небольшую сумму.

— А нефть?

Фредди притворно застонал.

— Нефть? В каком-то смысле это еще труднее. Но, видимо, другой реальной возможности у вас нет. Проклятые нефтяные компании сами себе хозяева, а мы должны плясать под их дудку: без их согласия никто не может ввезти хотя бы каплю нефти. Вы сразу же с ними столкнетесь.

— Что ж, попробуем провести товарообменную операцию, несмотря на их противодействие.

Фредди расхохотался.

— Раз у вас нет надежды изменить кредитную политику правительства, остается лишь попытаться ввезти нефть в Англию в порядке товарообмена. Валяйте! На этом деле мы узнаем вам цену, будьте спокойны!

— Вся трудность в том, с какой стороны подступиться, — сказал Руперт. — С кого начать? С правительства, которое, как я понял, должно дать согласие на импорт русской нефти, или с нефтяных компаний?

— В этом вопросе они заодно. Все же попытайтесь сначала обломать ребят из министерства. У них там есть какие-то комиссии, которым ничего не стоит оказать нужное давление. Я и сам — член нескольких комиссий. Наверху, среди нефтяных магнатов, идет соперничество, и мы можем использовать его в своих интересах. А русский сказал вам, какие суда им нужны?

— Нет, но он мимоходом упомянул землечерпалки.

— Боюсь, что землечерпалки относятся к стратегическим товарам.

— Даже обыкновенная лодка и та в нужном месте может служить для военных целей, — заметил я.

— Еще бы! — воскликнул Фредди. — Но я во всяком случае подготовлю почву: приглашу на ужин какого-нибудь министра, Хоуарта, что ли…

— Ас чем он связан? С судостроением или нефтью? — осведомился Руперт.

— Он по уши в нефти, но вы с ним поосторожнее. В сущности говоря, это наш конкурент, потому что нефтяные компании — наши крупнейшие потребители и в то же время соперники на морских путях. Имейте это в виду, Руперт.

Мы вернулись в свою стеклянную клетушку. Руперт стоял у окна, наблюдая, как серая пелена тумана ползет грязным шлейфом из узкой горловины Чипсайда. Я сказал:

— Похоже, что, пока суть да дело, мы с вами погрязнем в непролазных нефтяных интригах.

— Да, — согласился Руперт, — все идет совсем не так, как я предполагал.

Тон у него был удрученный, это удивило меня — меня как раз привлекала перспектива жестокой схватки с нефтяными компаниями, и теперь вся наша затея казалась мне куда более заманчивой. Но Руперта предстоящая борьба явно не радовала.

— В чем дело? — спросил я. — Вас огорчает, что придется вступить в драку?

— Нет, — ответил он. — Меня огорчает то, что придется идти обходными путями. Кому интересно связываться с нефтяными компаниями? Я хочу одного — заключить сделку на наши суда. Давайте действовать.

Я почувствовал, что он закусил удила, но думаю, что его решимость подогревали еще и два джентльмена, наблюдавшие из машины за его домом.

Глава седьмая

Тут мне придется сделать маленькое отступление: прежде чем перейти к описанию дальнейших событий, я должен кое-что рассказать о самом себе. Во-первых, я вынужден признаться в своем увлечении Пепи Ройс-Кэмпбелл, единственной внучкой старика Рандольфа и дочерью Кэти Ройс, которую семейство отвергло, не дав ей ни пенса (видимо, Ройсы обожали такую расправу с непокорными родичами).

Познакомился с Пепи Ройс-Кэмпбелл я у Фредди. Боюсь, как бы меня не осудили за то, что в двадцать восемь лет я увлекся девятнадцатилетней девушкой. Впрочем, девятнадцатилетняя англичанка в наши дни уже не ребенок. А Пепи и вовсе не была похожа на девочку — очаровательнейшее существо в кружевных чулках, с египетским разрезом глаз, одетое по самой последней моде своего экстравагантного поколения. Мне это нравилось. Я шагал по улицам Челси, где тогда жил, размышляя о том, что еще не погибла добрая старая Англия, во всяком случае если судить по ее девушкам. В калейдоскопе уличных впечатлений меня всегда привлекало все необычное, своеобразное, будь то лицо, покрой костюма и обуви, чей-то мимолетный жест. Какое увлекательное зрелище, сколько фантазии, молодости, красоты! Правда, зачастую, стоило какому-нибудь из этих оригинальных созданий, особенно если это была девушка из богатой семьи, открыть рот, и очарование пропадало: на вас извергался поток слащавой и глупейшей болтовни. Но к большинству молодых англичанок это не относится, и прежде всего это не относится к Пепи. Следование причудам моды не мешало ей иметь твердый, непокладистый характер. Она слегка заикалась (как и дядя Рандольф, — видно, у них и это было семейное) и, досадуя на себя, хмурила густые брови, стараясь говорить раздельно, внушительно. Словом, она была человеком решительного нрава и непреклонных, хотя подчас и вопиюще неверных, суждений, которые она отстаивала упорно и до конца. И уж, во всяком случае, жила она своим, а не чужим умом.

Беда была в том, что, восхищаясь молодой, вызывающей прелестью ее лица, всей ее броской красотой, я мечтал сыграть роль нового Пигмалиона и сделать из этой ультрасовременной длинноногой девчонки идеальную женщину, чему она никак не поддавалась. Я, видимо, с самого начала хотел верховодить и крепко взял в свои руки вожжи; возможно, это было единственное, что ей во мне нравилось, но чего она, однако, не желала терпеть. Она оказалась сильнее, чем я думал, а я — слабее, чем предполагал, и меня просто оторопь взяла, когда под конец я понял, до чего она мне необходима.

У Руперта в то время были свои заботы. Он пытался убедить дядю Рандольфа в необходимости терпимо отнестись к сделке с русскими, однако, съездив в Уошберн и поговорив со стариком, он понял (как и я), что ссора между Рандольфом и Фредди зашла слишком далеко и ни о какой терпимости со стороны дяди не могло быть и речи.

Мы поехали на воскресный день в Уошберн все вместе; жена Рандольфа тетя Фло позвонила мне и пригласила приехать с Рупертом. И хотя я уже бывал в Уошберне, меня снова охватило смешанное чувство раздражения и гордости, когда я увидел в приветливой Чилтернской долине это огромное поместье, похожее на владения какого-нибудь феодала. И мне подумалось, что хотя внешне Англия очень изменилась, сила и богатство по-прежнему остаются в тех же руках, даже если миллион новых честолюбцев разъезжает на „ягуарах“. Величина и роскошь поместья, его несокрушимая власть над всей округой ясно показали мне, каким исконным, устоявшимся могуществом обладает в Англии тот класс, который мы, австралийцы (во всяком случае, те, кто себя уважает), так ненавидим. И в то же время в душе моей шевельнулась тайная радость, что и я как-то причастен к этому всесильному роду.

Но мне все это было внове, а вот Руперт в такой обстановке вырос и Уошберна словно не замечал — слишком хорошо знакома была ему здешняя атмосфера, зато Джо вдыхала ее с наслаждением. Это и довело их до ссоры на обратном пути.

Мы обедали в Уошберне во „второй кухне“ — нарядной, красиво обставленной и тем не менее настоящей кухне этого прекрасно сохранившегося дворца с пятьюдесятью четырьмя нежилыми комнатами. За столом распоряжалась тетя Фло, слуги ходили у нее по струнке. Это была настоящая леди доброго старого времени, выдержанная и спокойная, она умела ограждать себя от житейских огорчений. Я заметил, что хотя она вежливо слушала мужа, распускаться ему она не давала. Я ей явно понравился, и она понравилась мне.

После обеда мы с Рупертом и дядей Рандольфом отправились на вездеходе осматривать сложную оросительную систему, при помощи которой Рандольф (обуреваемый страхом, что Англия погибнет от засухи) перекачивал воду из холмов и долин своего поместья (размером в три тысячи гектаров!) в четвертый по счету пруд.

Мы сидели у этого пруда на камне и спорили о будущем компании Ройсов. Дядя Рандольф ругал Фредди за его революционный план превращения концерна из судостроительного предприятия в нечто весьма неопределенное.

— Ему плевать на суда и судоходство, — рычал Рандольф. — Он хочет все продать и поместить капитал в недвижимость и в производство полимеров и нейлона. — Рандольф вытянул длинную ногу, показывая нейлоновый носок. — Ну, что может быть гнуснее этого?

Руперт только улыбнулся.

— Не думаю, чтобы Фредди решил пустить фирму с молотка. Да вы ему никогда этого и не позволите.

— Поверь, он именно это и собирается сделать! — настаивал Рандольф. — Говорит, что золотые дни английского судоходства миновали. Прибыли, видите ли, слишком малы по сравнению с другими отраслями. Он хочет прекратить постройку собственных судов и покупать их в Японии, а деньги вложить во что-нибудь другое, во что угодно, лишь бы получать двадцать процентов прибыли на каждый пенс капитала. Помешан на деньгах, как и все его поколение.

Мы поднялись и зашагали по дороге среди полей. Кругом, насколько хватал глаз, раскинулись сады, холмы, лужайки, реки, леса, охотничьи угодья, фермы, деревушки — и все это принадлежало Рандольфу.

— И тем не менее золотые дни английского судоходства действительно миновали, — сказал Руперт. — Это признают все, не только Фредди.

— Да, знаю. Но разве отсюда следует, что надо все бросить и бежать?

— Нет, но он говорит, что надо реорганизовать…

— Он хочет вложить деньги в европейские фабрики и заводы! Бессмыслица! Любой школьник знает, что нам конец, если у нас не будет здоровой экономической политики и людей, способных ее осуществлять!

— Мне всегда казалось, что основа здоровой коммерции — торговать всюду, где можешь и как можешь… — вставил Руперт.

Старик пропустил мимо ушей этот намек.

— Фредди поступает крайне легкомысленно, отказываясь от той важной роли, которую наша фирма всегда играла в торговой политике Англии, — заявил Рандольф. — Мы никогда не гонялись за большим количеством пассажиров, а в трудные годы не пускались во все тяжкие, как другие пароходные компании. Не строили отелей, не открывали своих воздушных линий, не занимались всякой ерундой. Мы всегда сами строили почти все наши суда, перевозили на них грузы и сами их страховали, у нас были собственные складские помещения, собственные лихтеры, и мы сами производили все погрузочно-разгрузочные работы, сами снабжали суда углем из наших собственных хранилищ в колониальных портах. Мы неизменно стремились к тому, чтобы наши интересы в области судоходства и международной торговли совпадали с политическим курсом нашей страны. В прошлом столетии мы стали крупнейшими владельцами складских помещений в китайских портах, мы первые построили открытые хранилища для каучука в Малайе, мы первые создали специальные суда для перуанской селитры и фосфатов Океании, мы провели первую железную дорогу в Никарагуа для подвозки леса к глубоководным портам. Вот — настоящее дело, — жестко произнес он, — и хоть деньги тоже играют не последнюю роль, для нас они были, так сказать, лишь средством— суть нашей деятельности всегда была и будет для нас неизмеримо более важной, чем ее денежная сторона. А Фредди на это плюет, он думает только, как бы по-

быстрей сорвать куш, все равно с чего. С нейлона! — воскликнул он с искренней болью.

Он захлопал в ладоши. Впереди метнулась в траве и кинулась наутек куропатка, потом взлетела бреющим полетом над кустами. Руперт воспользовался подходящей минутой и заговорил:

— Если вы хотите получить солидный заказ, дядя Рандольф, я предлагаю построить суда для России…

— Слышал, — сказал Рандольф. — Мне все равно, кто это предложил, я на это не пойду.

— Почему? Почему надо отказываться от хорошего заказчика?

— Они не наши заказчики, вот что я тебе скажу.

— Но ведь вы же возите для них сахар, зерно, азотные удобрения, страхуете их сухие грузы…

— Это — чисто торговые операции. А строить им суда — снабжать тем, что может им пригодиться в других целях, нет, тут я русским не помощник. А с чего это ты вздумал им помогать? Почему ты в этом так заинтересован?

— Что за подозрения, дядя? — улыбнулся Руперт. — Разве плохо, если мы заведем с ними нормальные деловые отношения?

— Ты ведь там у них был, да?

— Был.

— Значит, ты взял на себя эти хлопоты по их просьбе. Так я, по крайней мере, слышал.

— А вы не слушайте Лилла, — спокойно возразил Руперт. — Я эту затею придумал сам. Я предлагаю законную сделку, как бы на нее ни смотрели. А на фантазии Лилла нечего обращать внимание.

— Мало ли что говорит Берти Лилл. Я сам хочу знать, почему тебя к ним тянет.

— Я уже сказал. И пора понять, дядя Рандольф, что вы не можете больше считать их париями. Эти времена миновали. Русские — равноправные партнеры в международных делах…

— Отнюдь! Для меня они парии и всегда ими останутся. Они пытаются получить суда всюду, где могут, чтобы подорвать наше морское могущество. Сами хотят стать великой морской державой. Сейчас они на восьмом или десятом месте, но через десять лет они будут на втором или на третьем. Что тогда?

— Но они же все равно свое место займут, с вашей помощью или без нее.

— Безусловно без нее. Чтобы я стал помогать им из-за какого-то десятка миллионов фунтов? Нет, не будет этого.

На обратном пути Руперт сделал еще одну попытку:

— Но почему бы мне не попробовать получить хоть несколько русских заказов для Бэркемстедской верфи? Если не мы, их возьмут японцы, какая нам от этого выгода?

— Пусть берут япошки. Я на такие дела согласия не дам, тут и говорить не о чем.

— Но послушайте, дядя Рандольф…

— Ладно, поступай как знаешь! А я посмотрю, что у тебя выйдет, — с раздражением ответил тот. — Если только у тебя что-нибудь выйдет. Беритесь за это дело с Фредди, раз уж вам так неймется. Но предупреждаю: я буду вам ставить палки в колеса, где смогу.

Руперт сказал, что не хочет семейной ссоры.

— И я не хочу. Но как же не ссориться с Фредди? Он всегда не прав, а теперь и ты играешь ему на руку.

— Ничуть. Я веду свою линию. И не участвую в игре Фредди, какова бы эта игра ни была.

— Оба вы одним миром мазаны и не ждите от меня ничего хорошего. Если ты связался с Фредди, ты — набитый болван. Рано или поздно мы поставим финансовую политику на голосование членов нашей семьи, главных акционеров, и тогда я всем покажу, что такое Фредди. Вот только погоди!

Мы вернулись в дом. Руперт продолжал спорить со стариком, взывая к логике, но Рандольф сердито повторял, что не желает „подпускать русских даже на пушечный выстрел“ (излюбленное выражение всех Ройсов); он снова напомнил Руперту, что его затея на руку этому авантюристу и оппортунисту Фредди, который своей наглостью и беспринципностью погубил фамильную фирму.

█

Мы возвращались в Лондон разочарованные. Поезд пыхтел, проносясь в облаке пара по залитой дождем Англии.

— Фредди совершенно прав, — со злостью заговорил Руперт. — Дядя Рандольф недалеко ушел от ихтиозавра. А тут еще Лилл его нашпиговал.

— Ясно одно: вам его не уломать, — сказал я.

— Вы полагаете? — сердито спросил Руперт. — Ладно, что-нибудь придумаю.

— Без согласия старика суда не построить.

— Пока нет. Но я, пожалуй, выступлю против него вместе с Фредди. Во всяком случае, когда придет время, в кусты не полезу. Однако прежде всего нам надо уладить этот проклятый вопрос с нефтью.

— Рандольф сидит в правлениях нефтяных компаний, — предостерег я его.

— Знаю. Знаю. Попытаемся как-нибудь его обойти, вот и все. Может, мне помогут дружки Фредди из министерства.

— Может быть, — сухо сказал я.

— Ладно, нечего вешать нос, — закончил он разговор.

Мы оба повесили носы, а вот Джо вернулась в купе из коридора, где она была с детьми, очень веселая.

— Я и забыла, как живут люди, — воскликнула она. — Какой чудесный день! Давно я так не наслаждалась.

При этом, надо отдать ей должное, она восхищалась не громадным старинным домом, ломившимся от богатства и произведений искусства, а конюшнями, где было полно лошадей. Ездить верхом Джо научилась чуть ли не раньше, чем ходить. В своем родном Кэмберленде она лихо скакала за гончими по полям, засеянным овсом и репой. Любуясь ее раскрасневшимся лицом, я понял, что она рождена для верховой езды. Теперь дети тоже требовали пони, особенно Тэсс, которая явно будет такой же отчаянной, как мать.

Руперт смотрел в окно купе и, наверно, решал про себя, правильно ли он поступает, особенно по отношению к детям, возвращая себе свое богатство. Разве не с этого начинается растление, от которого он старался уберечь себя всю жизнь, — не с этой ли потребности получать все больше и больше, не от этих дверей в мир, которые, казалось бы, широко открывает перед тобой богатство, а на самом деле закрывает навсегда!

— Я не возражаю против того, чтобы они ездили верхом, — сказал он Джо. — Но меня бы очень огорчило, если бы их влекло ко всему, что этому сопутствует в Уошберне.

— Почему ты вечно боишься, что дети могут испортиться? — возмутилась Джо.

— Я не хочу, чтобы они росли так, как рос я.

— Тогда, ради бога, отдай опять свои деньги и будем жить как нищие!

— Не злись, — сказал он. — Я не собираюсь снова отказываться от денег.

— Тогда почему ты нас попрекаешь всякий раз, как мы доставляем себе удовольствие? — спросила она. — О чем ты разговаривал с дядей Рандольфом?

— О продаже судов русским.

Джо громко застонала и повернулась ко мне:

— Эти русские заполнили всю нашу жизнь. Почему? Я не знаю. Почему ты вечно хочешь втиснуть жизнь в рамки своих теорий. Что ты надумал на этот раз?

— Ничего я не надумывал. Честное слово, Джо, я просто забочусь о своей выгоде.

— Иногда ты чересчур заботишься о своей выгоде!

— Я хочу заключить выгодную сделку. Мне уже за сорок, и пора браться за ум. Стричь купоны я не намерен. Не намерен, и все.

Глава восьмая

Я часто спрашиваю себя задним числом: стал бы Руперт так настаивать на сделке с русскими, если бы Лилл оставил его в покое? Правда, с другой стороны, можно спросить: оставил ли бы Лилл его в покое, даже если бы Руперт менее упорно добивался того, чего хотел? Человеческая душа — заманчивая добыча. Но как бы там ни было, оба лезли на рожон, словно с перепугу. Как напуган был Лилл, я понял, когда один из его экспертов, некий Лайонел Рэнд, позволил себе наглый выпад против Руперта в почтенной и высокоинтеллектуальной газете „Уорлд“.

Рэнд, эксперт газеты по русским делам, написал статью о загадочном происшествии в Арктике, которое начинает тревожить официальные круги Великобритании. Речь шла о спасении Рупертом русского летчика Водопьянова. По словам Рэнда, до сих пор не был выяснен вопрос, что делал Водопьянов в этих полярных широтах. Автор статьи уверял, что в официальных кругах теперь считают, будто самолет Водопьянова разбился, когда шел на встречу с атомной подводной лодкой русских. Американцы знали, что в том районе находилась русская подводная лодка, и недоумевали, почему она не подобрала русского летчика. Действительно, почему русские устранились и наблюдали издали за тем, какие муки терпит англичанин, спасая Водопьянова, и почему они не попросили американцев организовать розыски? Что касается путешествия Ройса по льдам, этот подвиг равен подвигу Нансена, если, конечно, все факты изложены правильно. Однако большая часть пути, проделанного Ройсом, представляется настолько загадочной, что требует дополнительных разъяснений от самого мистера Ройса, который отказывается (что вполне естественно) беседовать на эту тему. Весь его ледовый переход выглядит, в сущности, каким-то чудом, если основываться на том немногом, что о нем известно, поэтому все недоумения и вопросы, не нашедшие ответа, будут освещены в книге, которая должна появиться месяца через полтора под названием „Загадочное путешествие Руперта Ройса“.

Я читал статью Рэнда в воскресное утро, сидя перед газовым камином моей меблированной комнаты, и плевался от возмущения. Газета „Уорлд“ (в противовес „Обзёрверу“ и „Санди тайме“) считала себя самой интеллигентной, независимой и нелицеприятной из воскресных газет, но, как я теперь убедился, и она по-своему была лицеприятной и зависимой, — правда, от других хозяев. Зато она считала себя настолько серьезной, что становилось просто смешно. Ну, а самым серьезным из ее сотрудников был, конечно, специалист по русским делам Рэнд.

Когда я позвонил Руперту и высказал несколько нелестных замечаний по адресу Рэнда, он сообщил, что Рэнд — один из сотрудников адмирала Лилла и его источники информации — это, с одной стороны, ведомство Лилла, с другой — обширная англо-американская служба радиоперехвата, которая подслушивает все передачи в России, даже частные разговоры по радио и сводки погоды.

К тому времени телефон Руперта уже несомненно был подключен куда следует. Несмотря на это, он рассказал мне, что Рэнд обычно обедает по понедельникам с членом парламента лейбористом Глэдменом и обсуждает с ним полученные сведения. Глэдмен, также сотрудник Лилла, является председателем комиссии палаты общин по установлению дружественных связей с восточноевропейскими союзниками России. Руперт и сам перед своей поездкой в Москву присутствовал в здании палаты общин на одном из таких инструктивных обедов. Тогда, сказал он, помимо Глэдмена должен был прийти еще третий человек, некий Кантро, но он почему-то не явился.

Вот этот самый Кантро и состряпал „Загадочное путешествие Руперта Ройса“, о котором Рэнд спешил оповестить читателей газеты „Уорлд“. Мир и в самом деле тесен.

На следующий день в конторе Руперт рассказал мне эту историю подробнее.

Я посоветовал ему сходить в редакцию „Уорлда“ и набить Рэнду физиономию, но он удивился:

— А вы — сторонник таких методов?

— Да, но только в пьяном виде, — признался я.

— То-то и оно, — сказал он, как мне показалось, даже с некоторым огорчением.

И я понял, что удар Лилла попал в цель.

Однако за всем этим скрывалось еще что-то, чего я не знал. Когда я ближе сошелся с Рупертом, у меня закралось подозрение, что Лилл и мать Руперта когда-то были близки, и в отношении Руперта к адмиралу сказывалась не то детская неприязнь (чересчур уж настойчиво отвергал он всякую попытку Лилла претендовать на роль „второго отца“), не то давние расхождения по каким-то коренным вопросам. Но я так и не выяснил, что породило эту вражду, а Руперт не желал ничего говорить.

Между тем Лилл держал в руках все козыри, он был вездесущ.

Даже когда мы отправились к Фредди, чтобы познакомиться с его приятелями из министерства и поговорить насчет нефти, мы и там столкнулись с одним из подручных Лилла.

Глава девятая

Фредди жил в особняке, построенном знаменитым сверхмодным архитектором. Как и в конторе, в доме не было ничего лишнего, в просторных комнатах лежали огромные, как лужайки, ковры, а кое-где в простенках между окон с двойными стеклами стояла роскошная мебель обтекаемой формы: Фредди был человек современный, он любил и понимал эпоху, в которую жил. И хотя мои представления о Фредди и о его жене Пегги строились на догадках, однако из слов самой Пегги я понял, что угадал характеры супругов довольно точно.

Пятнадцать лет назад Фредди женился на милой девушке из добропорядочной аристократической семьи, и до недавнего времени их семейная жизнь была счастливой. Пегги — бледная, плоскогрудая блондинка — до сих пор казалась Фредди очень привлекательной. Он всегда восхищался и гордился ею. Однако в последние годы, неожиданно для себя, он вдруг почувствовал, что в их отношениях что-то изменилось. Интуиция влюбленного мужа подсказала ему, что у Пегги появился кто-то на стороне, и хотя эта связь, вероятно, недолговечна и не слишком серьезна, она тем не менее существует. А потом он случайно увидел и этого человека, то есть предполагаемого возлюбленного жены. Как-то раз Фредди в неположенное время ехал по Джермин-стрит, и его шофер Джексон, постучав в стекло, спросил:

— Вон идет миссис Ройс. Остановить машину?

Его поразило не то, что она шла с каким-то мужчиной (Фредди лишь мельком взглянул на ее спутника), — поразило выражение лица жены. А ее взгляд, оживленный, веселый, полный женского кокетства, вызова и покорности, — так она никогда не глядела на мужа, во всяком случае не глядела уже очень давно, — его возмутил.

— Нет, не надо! — поспешно сказал он шоферу. — У нее свои дела.

Они влились в поток машин. Потрясенный выражением лица Пегги, он так и не разглядел ее спутника.

В тот вечер, переодеваясь к обеду, Фредди сказал жене, что видел ее на Джермин-стрит.

— Да ну? А с кем я была? — спросила она.

— С каким-то субъектом.

Он застегивал ей сзади платье, и она, обернувшись, поглядела на него своими ясными глазами и сказала:

— Ах, да? Это мой любовник.

Пегги всегда была правдива, но правда, высказанная в шутку, хуже всякого обмана.

— Не слишком ли он тучен для такой роли? — осведомился Фредди.

На этом разговор и кончился, но отныне Фредди был уверен, что интуиция его не обманывает. И хотя он знал, что ему ничего не стоит выяснить, кто был спутником Пегги, выяснять это ему не хотелось. Если он все узнает, придется делать какие-то решительные шаги, а ему не хотелось разрушать счастливый брак, который длился вот уже пятнадцать лет. Фредди ни о чем не расспрашивал жену, не ставил точек над „і“, но теперь всякий раз, как у нее было свидание, он это сразу чувствовал.

Сама Пегги, по-видимому, считала, что муж не догадывается об ее измене. Во всяком случае, вначале она вела себя так, будто была уверена, что он ничего не знает. Она твердо решила не давать ему возможности что-нибудь узнать: была осторожна и дома ничем не выдавала своей второй, тайной жизни, не назначала свиданий, которые могли бы нарушить привычный распорядок дня, избегала лишней лжи. Когда она спрашивала себя, стала ли она меньше любить Фредди или меньше восхищаться им (а она очень его любила и очень им восхищалась), она должна была признаться себе, что ее отношение к мужу ничуть не изменилось.

Тогда зачем же она уходит к другому?

Что ее толкало — модная в наши дни жажда острых ощущений? Приевшаяся близость с мужем и потребность в какой-то перемене, желание пережить хотя бы еще одно или два маленьких приключения, пока совсем не состаришься и перестанешь быть привлекательной для кого бы то ни было? Погоня за свежестью чувства, чего уже не мог дать ей муж, чересчур поглощенный своими делами, слишком уверенный в себе и оттого часто с нею небрежный? Она сама не знала что. Правда, ее мучили угрызения совести, но она заглушала их без особого труда. И не по слабодушию или из лживости, а от сознания, что с посторонним человеком она может позволить себе то, на что никогда не отважилась бы с мужем. Сначала она думала, что Фредди ничего не замечает, но потом поняла, что ей не удалось его обмануть. Она недоумевала, чем себя выдала, ибо Фредди несомненно знал больше, чем могла раскрыть ему случайная встреча с нею и ее спутником.

„Что ж, если ему все известно, — сказала она себе с философским спокойствием, — значит, так тому и быть!“

Ей очень хотелось выяснить, что именно ему известно. На всякий случай у нее была заготовлена куча правдоподобнейших объяснений и тысяча оправданий, а если бы и они не помогли, она нашла бы в свою очередь, в чем его упрекнуть, чтобы заставить его оправдываться.

Этот-то дипломатический нейтралитет и стал с течением времени основой их совместной жизни. Они не ссорились, не выясняли отношений, все внешние приличия были соблюдены. Но что-то из их жизни ушло навсегда. Супруги, казалось, были по-прежнему нежны, даже как будто любили друг друга, однако общение их не шло дальше обмена словами, а от былой привязанности осталась лишь привычка, помогавшая прожить сегодняшний день, не думая о том, что будет завтра. Они ясно отдавали себе отчет в том, что стоит им нарушить размеренную повседневную рутину — и под ногами разверзнется пропасть, в которой оба они погибнут.

Но Фредди все еще приятно было, придя домой и приняв ванну, слышать, как она выговаривает ему своим ровным голосом за то, что он выпил второй коктейль до прихода гостей. Первый коктейль он обычно брал с собой в ванну и лежал в ней четверть часа, отдыхая, потягивая холодный мартини на водке и чувствуя, как отступают суматошные заботы дня, а нервы успокаиваются. Вода смывала вместе с грязью все дневные тяготы. Его поражало, сколько на нем было грязи после нескольких часов, проведенных в его стерильной конторе.

— Наверное, я сильно потею, — жаловался он Пегги.

— Слишком много ешь сахару, — упрекала она его.

Он вытирался, надевал чистое белье — одно из самых больших наслаждений в жизни — крахмальную сорочку, костюм и ботинки, которые завязывал ему камердинер Питер, выходец из Вест-Индии; сам Фредди тем временем допивал свой коктейль. Теперь можно было заглянуть на кухню и посмотреть, что готовят там для приема гостей — парадного или интимного. По дороге его радостно приветствовала собака; потом, если бывали письма от детей из пансиона, он их читал; о детях же говорила с ним и Пегги; впрочем, иногда она рассказывала последние светские сплетни (оба они это любили); Фредди просматривал вечернюю газету. Наконец, раздавался звонок, и одна из горничных вводила первых гостей.

— Ты подружишься с Рупертом, — предсказывал он Пегги. Она раскидывала диванные подушки, чтобы усесться поудобнее. На ногах у нее поблескивали золотые шлепанцы, которые в самую последнюю минуту она сменит на ненавистные туфли. — Хотя он, конечно, престранный субъект.

— Мне он всегда казался одним из самых симпатичных Ройсов.

— А разве не все мы симпатичные?

— Я рада, что он тебе нравится, — Пегги отпила глоток из его бокала. — Ты никогда не питал нежности к своим родичам. Но они с Джеком тебе подходят.

— Я все время говорю — и это пока подтверждается, — что настоящие деловые люди теперь вывелись. Во всяком случае, наверху. А дни таких дельцов, как Рандольф, сочтены. В Сити полно старых болванов, их там не меньше, чем в правительстве. Поэтому чудаки и упрямцы вроде моего двоюродного братца Руперта и моряка Джека могут нам пригодиться. У них есть честолюбие, и живут они сегодняшним днем. Когда меня спрашивают, что такое хороший работник на своем месте, у меня один ответ: толковый, современный человек. Плевал я на то, что он поначалу плохо знает дело, это не самое главное. Главное, что он собой представляет. От нынешнего хаоса нас спасет только характер, индивидуальность, нам нужен человек незаурядный, упорный, способный заглянуть вперед, видеть хотя бы на шаг дальше, чем все остальные, а не просто гоняться за деньгами или плыть по течению повседневных дел.

— Да, милый, нужен человек вроде тебя.

— Нет. Я тоже слишком погружен в дела и денежные операции. Но по крайней мере я стараюсь быть таким, как надо.

— Не скромничай. Я не встречала таких, как ты.

— Ладно, не издевайся! Кстати, я устроил этот обед для того, чтобы Руперт и Джек сумели обработать Хоуарта — он один из тех министров, с которыми им придется иметь депо. Если Руперту удастся заключить эту безумную сделку с русскими — а он добивается своего с присущим ему упорством, — я его возьму к себе. Может быть, он как раз тот человек, которого я искал все годы. Кроме того, ему можно абсолютно доверять.

— Будь поосторожнее с Рандольфом, — предупредила его Пегги. — Он совсем не дурак.

— Знаю, но если фирма Ройсов хочет уцелеть среди волкодавов из нашего Сити, кому-то придется свернуть голову старику, чтобы он не путался под ногами. Не то голову свернут нам.

— Ты-то выживешь, — заверила его Пегги.

— Никто теперь не может выжить в одиночку, даже я. Ей-богу, Пегги, сам Рокфеллер, будь он один, не справился бы с нашими живоглотами.

Раздался звонок, и Пегги вскочила, чтобы надеть туфли. Фредди сидел, не двигаясь. Раньше он ласково хлопнул бы жену пониже спины, тем более что она не носила корсета. Она как будто этого даже ждала. Но всякое проявление близости теперь было бы фальшью; он сдержался и, видимо, огорчил Пегги.

Фредди знал заранее, что к концу вечера слегка опьянеет, и тогда в нем поднимутся горечь и озлобление против Пегги. Некоторые люди напиваются, чтобы забыть, но с ним все происходило наоборот; алкоголь расслаблял волю, и сердце начинало щемить. Он уже мечтал о завтрашнем дне: в трезвом состоянии он не разрешал себе размягчаться, потому что никому не доверял; только так — весь собранный — он чувствовал себя в безопасности. И лишь будучи абсолютно трезвым, он мог не думать о Пегги.

Он грустно посмотрел ей вслед и, допивая мартини, распорядился:

— Луиза! Вкатите, пожалуйста, столик с напитками.

Услышав за дверью голоса, он сказал себе: „Немец! Вот аккуратист проклятый! До сих пор не научился приличиям“. Фредди так надеялся, что успеет выпить третий коктейль, прежде чем придут гости. Но что поделаешь! Он поднялся навстречу господину Гуго фон Опфельну — своему будущему компаньону и соратнику, если сделка не сорвется. Рандольф, конечно, постарается им помешать, но если дело выгорит, Фредди с этим немцем затеют такое, что все дьявольские махинации Сити покажутся просто детской забавой.

█

Гости в тот вечер собрались за ужином богатые, лощеные, светские.

Когда дамы удалились, за стеклянным столом, освещенным черными парафиновыми свечами, осталось шестеро мужчин. Камердинер хозяина Питер разносил коньяк. На одном конце стола Фредди беседовал с немцем, предоставив мне и Руперту разговаривать с министром Хоуартом и неким Джули Джонсоном, у которого на месте глаза была черная повязка. Руперт давно знал этого Джонсона еще по флоту. Теперь он служил у Лилла, занимая там один из самых важных постов, а для маскировки работал у Хоуарта и заседал вместе с ним в комиссии по нефтеперевозкам. Дважды в месяц посещал заседания этой комиссии и Фредди.

После коктейля и вина языки у всех развязались. Министр стал поддразнивать Руперта. Он завел речь о его знаменитом путешествии по Арктике.

— Моя девятнадцатилетняя дочь считает, что вы совершили легендарный подвиг. Но вы уверены, что вас не сняла со льда русская подводная лодка? — пошутил Хоуарт.

Руперт ответил на эту шутку молчанием и спросил министра, почему правительство ограничивает ввоз русской нефти в обмен на английские суда.

— Потому, старина, что нефть — острие копья, которое пытаются всадить в нашу экономику русские, — ответил Хоуарт.

— Какого копья? — спокойно осведомился Руперт. — Русские хотят поставить нам меньше одного процента нашего годового потребления нефти. Это даже ниже той цифры, на которую ежегодно возрастает у нас импорт жидкого топлива. — Чувствовалось, что Руперт хорошо изучил этот вопрос.

— А все же копье это они хотят в нас всадить — будто вы сами не знаете.

— Право же, это несерьезно, — ответил Руперт.

— Торговля с русскими — в сущности политика, а не коммерция. А с какой стороны вас это интересует, позвольте спросить?

— Я хочу им продать суда.

— Суда — стратегический товар.

— Так же как для русских нефть, поэтому обмен будет справедливый.

— А вы неплохо защищаете их интересы! — добродушно заметил Хоуарт.

Руперт поглядел в единственный глаз Джули Джонсона и с ударением произнес:

— Я защищаю интересы фирмы Ройсов.

Хоуарт заявил, что в мире существуют проблемы посерьезнее, чем сбыт судов Ройсов.

— Вы-то должны это понимать! — сказал он Руперту.

— Я понимаю одно: вы боитесь торговать с русскими, — уже с раздражением произнес Руперт. — Почему вы создаете столько помех, ведь сделка вполне законная.

— Ах, бросьте, Ройс, давайте не играть в наивность.

— Наивность в отношении чего: судов или нефти? Мы с вами думаем о разных вещах. Вы думаете о нефти, а я о том, как бы продать суда…

Оба они слишком много выпили, и Руперт уже не скрывал своей антипатии к Хоуарту, им овладела врожденная надменность человека его класса, хотя, по-моему, виной всему была его неприязнь к Джули Джонсону. И все-таки я считал, что Руперт перебарщивает. Грубость была несвойственна ему.

— Давайте не ссориться, — с неожиданным миролюбием предложил Хоуарт, как истинный государственный муж. — Вы думаете, что я болван, а я думаю, что болван — это вы. И дело тут вовсе не в ваших судах или нефтяных монополиях, интересы которых я представляю. Все дело в политике. Поэтому либо давайте поспорим о ней, либо вообще прекратим этот разговор.

— Вот это правильно, — согласился Руперт. К нему вернулось чувство юмора, но он был слишком мало подготовлен, чтобы вести политический спор, и поэтому замолчал, а Хоуарт обратился к фон Опфельну.

— Гуго! Вы мне так и не рассказали, что вы сделали с Уайтхедом, когда сняли его в сорок первом году с „Графа Шпее“?

— Минутку! — перебил Фредди Хоуарта. — Мы еще не кончили.

— Ну так поторопитесь. Я хочу поболтать с Пегги.

Он встал, взял из вазы апельсин, очистил его, бросил кожуру прямо на стол и стал, чавкая, есть, рассеянно поглядывая на Фредди. Он спросил меня, кто я такой и чем занимаюсь, но я слушал и отвечал невнимательно: меня интересовало, о чем разговаривает Руперт с Джули Джонсоном.

— Я вижу, вы, Джули, неплохо информировали обо мне министра.

Я не расслышал ответа Джонсона, но понял, что он предпочел бы скромно умолчать о своих заслугах.

— А эта книжка обо мне будет выражать официальную точку зрения? — допытывался Руперт.

— Весьма непристойное сочинение, — заметил Джули. — Вам, Руперт, не мешало бы принять какие-то меры, прежде чем они ее выпустят.

— Меры я приму, не беспокойтесь. Но если вы намерены использовать эту книгу, чтобы меня дискредитировать или вывести из равновесия, я вам не советую этим заниматься.

Хоуарт, услышав последнюю фразу, обернулся, а так как все мы, разгоряченные вином и слишком сытной едой, уже встали и собирались присоединиться к дамам, он по-дружески взял Руперта под руку:

— Спокойно, мой друг. Вы забыли, что в комиссии по стратегическому топливу заседает старик Рандольф, а он и слушать не желает о вашей затее обменять его суда на русскую нефть. Чем же в таком случае могу помочь я?

— Вы не Рандольф, вы правительство, — возразил Руперт. — Народ выбирал вас, а не его.

Хоуарт расхохотался.

— Если вам удастся убедить старика, вы, может быть, уговорите и меня рассмотреть этот вопрос. Но я-то знаю, Рандольфа ничем не проймешь.

— Посмотрим, — сквозь зубы процедил Руперт, и мы, наконец, присоединились к дамам.

█

Я был очень влюблен в ту ночь, провожая Пепи домой в ее чистенькую двухкомнатную квартиру в Челси (почему-то я думал, что застану там беспорядок, но я еще не знал, какая Пепи чистюля!).

Пепи была пафицисткой, и ее уже раз шесть таскали в суд за участие в демонстрациях Комитета за ядерное разоружение и Комитета ста. — однако мне казалось, что ее толкает на это только жажда сильных ощущений. Я спорил с нею, и дело доходило иной раз до ссоры.

— Для вас все это только забава, — утверждал я. — Вы ищете сильных ощущений. Демонстрации за мир для вас просто развлечение, вот и все.

— А если и так? — спокойно возражала она. — Я ищу сильных ощущений. Что тут плохого, раз они доставляют мне удовольствие? Только так человек и должен жить. Я хочу испытать все. — Она сбросила пальто: в ее жестах чувствовалась та же бравада, то же презрение к условностям, что и в словах.

Пепи села на диван, подобрала под себя ноги и не без язвительности принялась меня поучать, что надо жить чувствами. Правда, сказала она, для этого надо обладать смелостью, но вот она, например, ничего не боится, она хочет познать и лично испытать все.

— Что тут плохого? — настаивала Пепи. Раз она даже прожила три недели, переодевшись мужчиной (в наш век это не трудно сделать), и чего только за это время не наслушалась! — Мужчины трусы. А какие лицемеры! С женщинами сюсюкают, а между собой говорят такое — у меня волосы дыбом встали! Я-то ведь со всеми одинаково разговариваю — и с мужчинами и с женщинами, а у мужчин две совершенно разных жизни, разделенные сексом. Да, да, для мужчин все сводится к физиологии. Я-то против физиологии не возражаю, но нельзя же, чтобы она тебя порабощала. Ведь на вас, мужчин, смотреть жалко. Даже не хотят ни в чем разобраться, впрочем, и большинство женщин тоже.

Я снял пальто, кинул его на стул. Она меня злила: такая женственная — и столько цинизма! И вид у нее был опытной женщины, а не девочки, несмотря на ребячески тонкие брови, короткие юбки и длинные, небрежно вытянутые ноги в кружевных чулках. Я, правда, пытался обращаться с ней соответственно с ее возрастом, но мне это плохо удавалось, она сбивала меня с тона.

— Вы просто не понимаете женщин, — изрекла она с апломбом.

— А вы еще не женщина. В вас еще нечего понимать.

Она презрительно пожала плечами.

— А что, по-вашему, надо, чтобы стать женщиной? — спросила она. — Половая жизнь. Тогда я уже в шестнадцать лет стала женщиной. Но что это доказывает? Половая жизнь в наше время ничего не доказывает, хотя люди о ней слишком много говорят, в том числе и я. День и ночь ни о чем другом не слышишь. Не знаю, что надо для того, чтобы стать женщиной, но знаю, что я женщина. Я не девчонка.

— Почему же вы одеваетесь как девчонка?

— Так интереснее.

— Во всяком случае, вид у вас такой, будто вы целый месяц не мылись.

— Ну, а вы — Фома неверующий. Нев-верующий!

Тут только я впервые обратил внимание на то, что она заикается. Заикание было едва заметным, но по тому, как Пепи вдруг разозлилась, я понял, какого труда стоит ей говорить гладко.

— Видите, как вы меня злите! — вырвалось у нее.

Она замолчала и сидела, надувшись, глядя прямо перед собой, словно меня здесь не было. Я пытался ее развеселить, отпустив какую-то шутку насчет ее дурного характера, но мне показалось, что она даже не слышала моих слов, и только когда я встал, чтобы уйти, она сказала:

— Джек, я больше не сержусь.

— Тогда не делайте вид, будто меня здесь нет.

В ту ночь я возвращался домой, зная, что влюблен в нее, хотя это и тогда меня не радовало: я просто любил Пепи, и все тут. Незадачливый Пигмалион, я уже догадывался, что никогда не смогу превратить Пепи в ту женщину, о какой мечтал.

Глава десятая

В понедельник Руперта пригласил к себе мистер Осипенко. Тот вернулся из Хайгейта очень довольный: русские дали ему, прежде чем кому-либо другому, спецификации на постройку нужных им судов. Правда, Рандольф все еще представлял собой непреодолимое препятствие, а покупка русской нефти продолжала оставаться главным условием сделки, но мы почувствовали, что все же чего-то добились.

Судовая спецификация будит воображение, тем более когда видишь ее впервые, как это было в тот день со мной. Мы сидели в конторе, и Руперт читал мне один листок спецификации за другим, а я слушал его, глядя сквозь зимнюю мглу на грязные, засиженные голубями крыши лондонских автобусов, выстроившихся у церкви Сент-Мэри-Экс, и чувствовал себя Уилфридом Бишопом, который, нахохлившись на высокой конторской табуретке, мечтает о далеких экзотических странах. Я успел построить судно и даже поплавать на нем, пока Руперт дочитал пачку прозрачных листков до конца.

Две спецификации были на плавучие консервные заводы, одна — на рефрижератор, а четвертая — на рыбохолодильный транспортер. Все это были крупные суда довольно сложной конструкции, особенно плавучий рыбоконсервный завод.

Подробно обсудив спецификации, мы отправились с ними к Фредди, который не выказал по этому поводу никакого восторга.

— Только и всего, только и всего? — сухо спросил он, проглядывая две первые спецификации. — Основные двигатели — дизели Бурмейстера и Уэйна, пятнадцать узлов, — он подсчитал, какое количество льда потребуется для хранения 800 тонн рыбы, — плюс емкости для готовых консервов. Чересчур большие суда, Руперт, они слишком дорого нам обойдутся, слишком многое придется заказывать на стороне, закупать оборудование и прочее. Нет, для нашей фирмы это не подойдет, да и сроки поставки невыгодные.

— А плавучий холодильник? — спросил Руперт. — Там ведь дело совсем простое— пустая посудина с холодильной установкой в трюме.

— И там есть свои сложности, но, мне кажется, такие суда мы сможем построить. Погоди, я сперва все как следует выясню.

Фредди взял трубку синего телефона на пустом письменном столе и нажал синий рычажок на доске коммутатора. Это, объяснил он, прямой провод, соединяющий его с Бейрингом в Бэркемстеде.

— Алан, мы получили от русских спецификации, — сказал он в трубку. — Да, от русских! Четыре. На рефрижератор — пять тысяч тонн брутто, рыбовоз — две тысячи шестьсот и два плавучих консервных завода.

Бейринг отвечал обстоятельно и задал множество вопросов.

— Все довольно разумно изложено, — начал объяснять Фредди. — Они хотят, чтобы мы изготовили все. Даже рыболовецкое снаряжение. Нет, этого я не знаю, — ответил он на следующий вопрос. — Мы не сможем вовремя получить оборудование, заказанное на стороне, и для нас это будет слишком дорого. Но насчет холодильников можно попробовать. Я вам, во всяком случае, перешлю сегодня эти спецификации. А вы мне поскорее сообщите свои соображения. Старику ни слова, а то Рандольф нам помешает. Да, я ему сам скажу…

Фредди повесил трубку.

— Так я и думал. Плавучие заводы — слишком специальные суда, чтобы с ними возиться, разве что мы сами надумаем их строить, а для всего остального — кратчайший срок поставки двадцать три месяца, хотя половина верфей сейчас простаивает. Нас задержат заказы, отданные на сторону, но все-таки начать переговоры вы можете. А цены мы назначим позднее.

— Я бы предпочел ничего не говорить русским, пока мы не сможем назвать цену, ведь денежная сторона будет интересовать их в первую очередь, — сказал Руперт.

— Сомневаюсь, — возразил Фредди. — Лично я предполагаю, что русских на этой стадии больше всего интересуют сроки поставки, а двадцать три месяца, поверьте, не такой уж долгий срок.

— А можно сделать быстрее, если они будут просить?

— Немного. Но основной камень преткновения для нас по-прежнему — нефть. На этом, Руперт, вы погорите!

— Да, с нефтью — дело дрянь.

Руперт извинился перед Фредди за то, что не сумел использовать встречу с Хоуартом, но Фредди только махнул рукой.

— Да что там! Хоуарт ведь, в сущности, болван. Да еще и мерзавец в придачу. Он просто первый пришел мне в голову, к тому же решать вопрос будут не министры, а люди, которые стоят в тени.

— Политики или хозяева нефтяных компаний? — поинтересовался Руперг. — С нефтяниками мне все-таки легче иметь дело. А при виде политиков я сразу зверею.

Фредди задумался.

— Знаете что? Через несколько дней мне надо съездить в Амстердам, на одно совещание. Там будет некий профессор Альфред де Кок, эксперт нефтяного консорциума, определяющий, что им выгодно и что невыгодно. Он играет большую роль в установлении европейских квот на нефть. Если вы сумеете его убедить, он, вероятно, убедит всех остальных. Поэтому давайте-ка вы с Джеком поезжайте со мной, постарайтесь обработать де Кока.

Мы согласились, понимая, что не продвинемся ни на шаг, пока не сломаем нефтяную преграду.

Глава одиннадцатая

В Амстердам мы летели в собственном самолете Фредди и по дороге расспрашивали его о предстоящем совещании.

— Там встретятся крупнейшие фрахтовщики и представители нефтяных компаний. Надо установить единые фрахтовые ставки на перевозку жидкого метана. Нефтяники требуют более дешевого фрахта, а мы хотим получить ставки повыше. Предстоит драка нефтяных компаний — голландских, английских и французских — с пароходными — голландскими, шведскими, немецкими, французскими и нашими.

— Вот вам и общеевропейский рынок в действии, — сухо заметил Руперт.

— Ну, в этих пределах он у нас действовал всегда, — улыбнулся Фредди. Самолет продирался сквозь густые облака, нас так тряхнуло, что Фредди даже крякнул. — Вы, значит, против того, чтобы мы присоединились к европейской шестерке? — удивился он.

— Да, против, — сказал Руперт.

— Не понимаю почему.

— Хотя бы потому, что немцы здорово нагреют на этом руки.

— Ну, это не довод, — отозвался Фредди. — В наши дни такие вещи в расчет не' принимаются.

Жалобно подвывая, самолет наконец пробился сквозь облака к семидесяти островкам и пятистам мостам старого богатого приморского торжища, плавающего на водах Зюйдер-Зее, укрощенных гигантской песчаной дамбой. Самолет прогудел над пригородами и, расставив плоские ноги, как утюг, плюхнулся на воду.

У Фредди была замечательная способность спокойно ждать, что все придет к нему само. Действительно, не прождал он возле своего самолета и минуты, как со всех сторон к нему устремились официальные лица, носильщики и машины.

— Вы — живой пример того, как правит правящий класс, — шутливо сказал ему Руперт.

— Все дело в голове, — Фредди постучал себя по лбу. — А вот Джек — как был матросня, так и останется.

Фредди пальцем не пошевелил, однако багаж мигом пропустили через таможню, паспорта проверили, вещи погрузили и выгрузили, а нас привезли в отель „Ройял Амстердам“, записали в книгу и отвели в номера, где Фредди был вручен десяток телеграмм и где его уже ждал секретарь.

Остаток дня Фредди провел на совещании, а нам с Рупертом было предложено покататься на велосипедах и поглазеть на картины Рембрандта в Рикс-музее, на пухлых девиц, подававших нам пиво в кафе, на белый зимний туман и загорелые лица амстердамцев. Я глядел и злился на этот голландский город, где я зря потратил еще один день своей жизни вдобавок к долгой череде других попусту растраченных дней — мне было двадцать восемь лет, а я еще и не приступал к тому, ради чего, как я считал, живу на свете.

Утром мы вместе с Фредди вошли в отделанный деревянными панелями зал заседаний Международной страховой компании торгового флота, где за подковообразным столом сидели тучные голландцы, тучные немцы, худой, жилистый француз, краснолицые скандинавы и два с иголочки одетых англичанина.

— Этих чертовых англичан узнаешь с первого взгляда, — шепнул мне Фредди. — Достаточно посмотреть хотя бы на вас с Рупертом…

Нас никто не представил, и заседание продолжалось.

— Вот это — де Кок, — Фредди покосил глазом на астматического голландца, который курил короткую сигару, смотрел на мир сквозь толстые стекла очков и, по-моему, не слишком много там видел.

Обсуждение велось на трех языках. Фредди почти не принимал участия в дебатах и лишь изредка отвечал на какой-нибудь вопрос. Правда, один раз он затеял короткий, но жаркий спор относительно демарража и простоев.

Мы долго слушали, как они торгуются; я видел, что Руперт удивился не меньше моего, когда все вдруг поднялись с мест и Фредди с удовлетворением произнес:

— Ну, вот и прекрасно, дело сделано.

На этом совещание закончилось.

Его участники, обмениваясь прощальными рукопожатиями, покидали зал, а нас с Рупертом Фредди подвел к профессору де Коку, представил как „своих двоюродных братьев и ближайших сотрудников“ и во всеуслышание сообщил:

— Профессор туговат на ухо, ему надо кричать.

Профессор де Кок молча улыбнулся, обнажив желтые зубы. Меня заинтриговало шутливое, но крайне уважительное обращение Фредди с этим странным человеком, который жестом предложил Руперту сесть. Фредди тоже сел, но несколько поодаль и скрылся за пеленой сигарного дыма, все еще висевшего над подковообразным столом заседаний.

— Я вовсе не глухой, — по-английски сказал профессор де Кок Руперу. — Фредди шутник, так что уж вы, пожалуйста, не кричите.

Но для человека с хорошим слухом тучный профессор говорил чересчур громко. Поэтому Руперт все же повысил голос:

— Фредди сказал мне, господин де Кок, что вы — тот человек, который мог бы мне помочь.

Профессор протестующе воздел руки.

Руперт сжато и понятно рассказал о предложении русских поставлять нефть в Англию в обмен на английские суда.

— Русские любят обменные операции, — кивнул профессор. — Крестьянская манера торговать.

— Трудность не в самой сделке, — пояснил Руперт, взглянув на Фредди, который пожал плечами и отвел глаза, чтобы подчеркнуть свою непричастность к этому делу. — Вся загвоздка в импорте нефти. На это требуется разрешение английского правительства.

— Чье разрешение? — переспросил профессор.

Руперт забыл, что надо говорить громко.

— Разрешение английского правительства!.. — прокричал он.

— Я не даю разрешений вместо вашего правительства, — сказал де Кок.

— Знаю, — отозвался Руперт, — но мой двоюродный брат Фредди говорит, что вы готовите решения нефтяного консорциума о квотах на импорт нефти, на основании чего наше правительство выносит свое решение. Таким образом, ваше слово будет иметь большой вес.

— Не очень, — закричал в ответ голландец. — Я ведь непосредственно не связан с вашим правительством и не консультирую его по таким вопросам.

— А кто же это делает? — спросил Руперт.

— Десяток смешанных комиссий в Лондоне.

— Но вы же эксперт по вопросам импорта нефти!

Профессор снова воздел свои пухлые руки.

— Никакой эксперт тут не поможет. Никто не потрудится даже спросить меня. Однако сколько нефти русские хотят вывезти в Англию? Наверно, не очень много…

— Около трех миллионов тонн.

Профессор пожал плечами.

— Капля в море. Так что дело, как видно, не в количестве, правда?

— А в чем же? — крикнул Руперт.

— Вам известно, как обстоят в мире дела с нефтью?

— Очень мало.

— Но вы, я надеюсь, слыхали, что все великие державы, за исключением Китая, контролируют огромные запасы нефти: Америка, Россия, Англия, Франция, а также Голландия. Потребление нефти, — продолжал де Кок, — показатель экономического могущества страны. Это, надеюсь, вам ясно?

— По-моему, всем это ясно, профессор. Впрочем, не только потребление нефти, но и мощь торгового флота. Однако к чему вы клоните?

Руперт явно заинтересовал де Кока.

— Вы знаете, какая страна лет через восемь будет самым крупным добытчиком нефти?

— Вез сомнения, Россия. И вы не хотите, чтобы русские совали нос на западные рынки?

— Вот именно. Вы отлично все поняли.

— Разрешите задать вам нескромный вопрос? — обратился к нему Руперт.

— Не сомневаюсь, что вы его зададите.

— Может ли политика в области нефти осуществляться отдельно от той, другой политики?

— Не всегда. Часто они взаимозависимы.

— Вот-вот. Вам в решении вопросов, связанных с импортом, вероятно, часто приходится идти на серьезные уступки, продиктованные международной обстановкой?

— Беспрестанно, — признался де Кок. — Политическое положение в странах с нефтяными месторождениями всегда влияет на нашу политику.

— Но английские судостроительные и судоходные компании, как вы знаете, профессор, тоже проводят свою политику. Их тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Профессор слегка приподнял брови.

— В наши дни судостроение повсюду приходит в упадок. Между компаниями идет жестокая конкуренция, — продолжал Руперт. — А так как в других странах судостроительные фирмы получают более крупные правительственные субсидии, нам трудно с ними тягаться. Поэтому, если нам удастся получить такой крупный заказ, какой сулят русские, от него вряд ли стоит отказываться, не правда ли?

— Да. Но судостроители должны сами заботиться о себе, — возразил профессор. — Нефтяные компании и так самые крупные ваши заказчики на суда и на фрахт…

— Это я знаю.

— …следовательно, не много ли вы требуете, мистер Ройс, добиваясь от нас разрешения на то, чтобы мы открыли русским запретный вход в наше нефтяное святая святых только потому, что вы хотите строить суда для русских?

Метафора насчет „святая святых“ показалась мне чересчур пышной, но смысл ее во всяком случае был ясен.

— И все же, — настаивал Руперт, — где-то должно быть найдено равновесие между тем, что выгодно вам, и тем, что выгодно нам, тем, что вредно вам и вред;~> нам…

Тут я заметил, с каким удовлетворением Фредди потягивает свою трубку.

— Вы, пожалуй, правы, — признал профессор. — Вы нащупали главное, вокруг чего вертятся все проблемы международной торговли. Вот для этого у нас и существуют правительства: они должны отстаивать наши торговые интересы.

— В таком случае, — поспешно вставил Руперт, — будете ли возражать вы или нефтяные компании, если мы ввезем русскую нефть?

— Ну как, Фредди? Что мне ответить вашему кузену?

Фредди засмеялся:

— Понятия не имею, профессор. По-моему, он загнал вас в угол.

— Что ж, попробуем решить этот вопрос при помощи логики.

— Логики? — переспросил Руперт.

— Да, логики. В нынешнее время ввоз Англией русской нефти противоречит всякой логике. Вот и весь сказ.

— Таков и будет ваш совет?

— Я не даю никаких советов. Наверху у меня их не спрашивают, мистер Ройс. Поговорите с вашими политическими деятелями. Ну, например, с Грешэмом-Брауни или с сэром Перегрином Бендиго из Атлантического комитета. Пусть этим вопросом займутся они. Повидайтесь с сэром Бендиго. Вот он — нужный вам человек, единственный нужный вам человек, дорогие друзья.

В машине Фредди откинулся на сиденье и с облегчением вздохнул.

— Ох, уж эти нефтяники! — недовольно воскликнул он. — Они себя ведут, как люди с чертовски запятнанной совестью, которые боятся, что их выведут на чистую воду.

— У профессора я этого, пожалуй, не заметил, — не согласился Руперт. — Я даже не понял, на чем мы с ним расстались.

— На его обещании хранить нейтралитет, — сказал Фредди.

— А что мне это даст?

— Это уже неплохо. Он ведь мог вас с ходу раздолбать. А теперь, по крайней мере, не будет вмешиваться, если вы пойдете к нашим политикам. Нет, вы добились гораздо большего, чем думаете.

— У меня нет такого ощущения. Неужели все ваши деловые переговоры кончаются так же неопределенно, как эти?

— Важны оттенки, Руперт. Только в контрактах уточняется каждая буква. По-настоящему же большие дела чаще всего не заносятся на бумагу. Вы держались отлично.

— Все, по-моему, знают великого Бендиго, — сказал Руперт. — Но кто такой Грешэм-Брауни?

— Рождественский пудинг, в котором даже не запечена монетка, — объяснил Фредди. — Плевать нам на него. Найдем кого-нибудь получше этого маразматика.

Машина остановилась у подъезда гостиницы, но Фредди продолжал спокойно сидеть. Шофер-голландец вылез, обежал машину и, сняв фуражку, открыл Фредди дверцу. Да и в подъезде, едва мы подошли, двери перед нами распахнулись как по волшебству.

Меня злила четкая работа лакейского механизма, обслуживавшего Фредди. И я был удивлен, когда, обедая с ним и еще четырьмя голландцами, заметил, что Руперт относится к этому совершенно иначе.

— Странная вещь, — произнес Руперт в тот блаженный час, когда обед уже съеден, жизнь кажется прекрасной и на сердце царит покой, — со мной это редко случается, но сегодня я снова почувствовал себя настоящим Ройсом.

— Вас на это настроил Фредди с его „сезам, откройся“?

— Не только Фредди. Вообще все, что я сегодня видел. Я начинаю их понимать, — сказал он. — Они превосходно правят миром с минимальной затратой сил…

— И перебрасывают недра целых континентов из одного полушария в другой, никого не спросив, — ядовито добавил я.

Глава двенадцатая

В войне между Рупертом и Лиллом, как это бывает и в настоящих войнах, наступило затишье. Какое-то время даже казалось, что схватку выиграл Руперт — так открыто пренебрегал он всеми наложенными на него запретами.

Но тут произошло событие, которое снова обострило конфликт, подведя под него реальную почву, чего раньше недоставало.

Однажды утром Лилл приехал объясняться к Руперту в Сент-Мэри-Экс, и я оказался втянутым в их борьбу уже хотя бы потому, что при ней присутствовал. Мы с Рупертом сидели в нашей стеклянной клетке, погруженные в кипы журналов, книг и материалов, полученных нами из Балтийской библиотеки: Руперт хотел изучить все насчет нефти, и притом возможно поскорее, поэтому мы и читали о нефтяных месторождениях, о тех, кто ими владеет, о добыче и торговле нефтью, о ее сбыте, капиталовложениях, о соперничестве и политике нефтяных магнатов.

Мы уже несколько дней не давали передохнуть нашей секретарше, старательной миссис Ингрэме, которая переняла у Руперта его манеру работать, состоявшую в необычайно тщательной подготовке материалов. Миссис Ингрэме — англо-индианка средних лет с голубовато-серебристыми волосами — получила работу в правлении фирмы.

Ройсов после того, как ее пост в калькуттском филиале фирмы был передан чистокровному индусу. „Бедняги!“ — пожалел нас Фредди, передавая миссис Ингрэме под начало Руперту: она была опытным и надежным работником, но с таким обидчивым характером, что никто не мог ее вынести. Однако у Руперта была на редкость приветливая, открытая и ровная манера обращения с женщинами, которых он сразу к себе располагал. Во всяком случае, миссис Ингрэме редко срывала на нас свое дурное настроение.

— Мы пользовались услугами этих полукровок в Индии, — сказал Фредди, — потому что они были рангом повыше простых кули, и в то же время достаточно угодливы, и выполняли любое распоряжение любого англичанина. Но я понимаю, почему Неру захотел от них избавиться. Подобные нравы годились во времена Рандольфа, а мы живем в другую эпоху. Пусть Индия принадлежит индийцам. Так лучше. Теперь нам легче обделывать там свои дела и безопаснее вкладывать деньги, а наше влияние на них сильнее, чем когда-либо за последние тридцать лет. Почему? Потому, что им больше не приходится драться с нами, и мы могшем разговаривать друг с другом спокойно. В Африке будет то же самое, хоть и не сразу.

Фредди был вообще человеком широких взглядов. У него не было предрассудков ни по отношению к англо-индийцам, ни к евреям, грекам или армянам, потерявшим работу в египетском филиале фирмы, когда Насер пришел к власти.

— Некоторые компании, — говорил он, — особенно крупные нефтяные тресты, обошлись со своими местными служащими по-свински, хотя кое-кто из этих бедняг спас им миллионы, а иной раз и помог сколотить состояние на тамошних биржевых операциях, утайке налогов и умелой торговле. У этих нефтяных компаний нет ни стыда, ни совести, — с презрением заключил Фредди.

Внезапно дверь в нашу стеклянную клетку распахнулась, и на пороге появилась миссис Ингрэме. Я ожидал, что следом за ней посыльный внесет очередную кипу книг и журналов, но она сказала:

— Тут один джентльмен..

— Здравствуй, Руперт! — Отстранив ее и улыбаясь, как добрый дядюшка, в комнату вошел адмирал Лилл.

Руперт положил раскрытую книгу на стол переплетом кверху. Он застыл от удивления.

— Не ожидал! — протянул он. — Что вас сюда привело?

— Решил взглянуть, как ты тут живешь, — ответил адмирал, кладя свернутый зонтик на край письменного стола, котелок — на маленький столик и отдавая теплое синее пальто миссис Ингрэме, которая услужливо дожидалась, чтобы принять у неге это пальто.

— Минуточку, — попросил ее адмирал и вынул из кармана пальто какую-то бумажку. — Как поживает мама?

— Прекрасно. Уехала к себе в Оржеваль.

— Знаю. Я там на прошлой неделе был.

Я видел, что у Руперта чуть было не сорвалось с языка „зачем?“, но он, должно быть, тут же раздумал и, спокойно глядя на адмирала, выжидал, что будет дальше. Умение выжидать было воспитано в нем с детства, за границей. Англичане нетерпеливо перебрасываются ничего не значащими фразами, а там, за Кале, умеют молчать, пока собеседник себя чем-нибудь не выдаст.

— Ну, как тебе нравится роль делового магната? — спросил адмирал, взяв дружеский тон.

— Магнат из меня пока что не вылупился, — сухо ответил Руперт; его худощавое лицо казалось еще более худым, чем обычно. Он показал пальцем на книги. — Вы, наверно, хорошо разбираетесь в этих делах, адмирал. В одной из книжек сказано, что капитал нефтяных компаний всего мира составляет около двухсот миллиардов фунтов стерлингов. Я думаю, что цифра несколько занижена. А вы как считаете?

Адмирал снисходительно улыбнулся.

— С тем же успехом можно сказать, что европейские правительства, вместе взятые, располагают двумястами миллиардами фунтов, и спросить, как мы на это смотрим. За определенным пределом деньги перестают быть мерилом чего бы то ни было.

— Но между правительствами и нефтяными компаниями все же есть некоторая разница, — настаивал Руперт — Иначе непонятно, кто нами правит.

— Верно, — согласился адмирал, — но к этому вопросу можно подойти и с другой стороны. Возьми, например, твою русскую нефть. Ты понимаешь, что русские выиграют вдвойне, если твоя затея удастся? Они приобретут суда и получат рынок сбыта для своей нефти. Ты когда-нибудь думал о нашей нефтяной политике с этой точки зрения?

— Зато мы получим возможность продать свою продукцию, — возразил Руперт.

— Возможно, это и так, — вздохнул адмирал. — Но давай лучше оставим экономику. Ты в ней не силен, да и я, боюсь, не очень. Не хочу быть невежливым, Руперт, но не могли бы мы поговорить где-нибудь с глазу на глаз?

Я встал, намереваясь выйти, однако Руперт резко повернулся ко мне и повелительно сказал:

— Останьтесь, Джек. Простите, адмирал, но говорить с глазу на глаз я не хочу. Пусть все будет в открытую, иначе я вообще не согласен разговаривать.

Адмирал бросил на меня просительный взгляд, и я почувствовал себя мячиком для игры в пинг-понг. Я снова встал.

— Сидите! — рассердился Руперт. — Вы останетесь здесь. Джек и так все знает, — обратился он к Лиллу, — нам нечего прятаться по углам.

Адмирал был явно оскорблен, но сдержался.

— Вот что я хотел тебе сказать, — начал он. — Ты знаешь, что среди участников прибывшей вчера советской торговой делегации находится твоя приятельница Нина Водопьянова?

— Нина? — поразился Руперт. — Что она здесь делает?

— Это я хотел у тебя спросить.

— А я, черт возьми, откуда могу знать?

— Они прибыли вчера утром в Глазго, но ты, несомненно, с ней встретишься на будущей неделе. Советское посольство устраивает в честь торговой делегации прием.

— Нине давно хотелось посмотреть Лондон, — сказал Руперт.

Он был заметно смущен и не сразу овладел собой.

— Что ж, вот она, наконец, этого и добилась.

— Прекрасно! — твердо произнес Руперт.

— А я-то думал, что она служит в комитете по делам Северного морского пути, — продолжал адмирал. — Так, во всяком случае, ты мне когда-то говорил.

— Да, когда я находился в России, она там служила.

— А в заявке на визу, которую они нам послали две недели назад, она значилась техническим сотрудником министерства внешней торговли.

— Нина превосходно говорит по-английски, — объяснил Руперт. — Не понимаю, почему это вас беспокоит?

— Русские несомненно послали ее сюда с каким-то специальным заданием, — продолжал адмирал.

— Я же вам сказал, что она прекрасно говорит по-английски.

— Конечно, она говорит по-английски, но в наше время половина Советского Союза говорит по-английски. Я лично думаю, Руперт, что скорее всего приезд ее связан с тобой.

— Это ваши домыслы, адмирал.

— Это не домыслы, а вполне обоснованное предположение, если смотреть на вещи как надо.

— Значит, я не намерен смотреть на них так, как вам надо, — заявил Руперт.

— А знаешь, что говорят американцы?

— Опять американцы? Черт бы их побрал! Им-то какое до этого дело?

— Они предполагают, что миссис Водопьянова послана сюда для того, чтобы немножко тебя пришпорить…

Руперт расхохотался.

— Побойтесь бога, адмирал!..

— Нет, я говорю серьезно, — сказал адмирал без тени улыбки.

Они были так поглощены разговором, что совсем забыли обо мне.

— Неужели и вы в это верите? — с любопытством спросил Руперт.

Лилл задумчиво помолчал.

— У нас есть в таких делах опыт, и ничего смешного тут нет, все, как мы знаем, бывает. Поэтому я больше ни от чего не отмахиваюсь и не считаю никакие опасения смешными. В сущности, я пришел для того, чтобы попросить тебя о небольшом одолжении: обещай не видеться с этой женщиной нигде, кроме тех официальных встреч, на которые, так и быть, мы закроем глаза…

— Вы прекрасно знаете, что я и не подумаю дать вам такое обещание! — сердито перебил его Руперт.

Адмирал обождал, пока его собеседник успокоится.

— Не понимаю, — продолжал Руперт, — уж если вы ее так боитесь, зачем вы ее пустили? Вы могли помешать ей приехать.

— Я боюсь не этой женщины, Руперт. Я за тебя боюсь. Я ее видел, — сообщил адмирал. — Она довольно эффектна.

— Она довольно эффектна! — передразнил его Руперт. — Ну, что я могу вам на это сказать? Что я влюбился в Нину Водопьянову? И потерял голову?

Адмирал взял свой котелок.

— Не все будут так покладисты, как я, — сказал он. — Имей в виду: за последствия я не отвечаю.

Произнеся это, он молча вышел и вежливо простился с миссис Ингрэме, которая, можно не сомневаться, уж конечно, придерживала дверь.

Руперт отлично умел прятать свои чувства, и после ухода адмирала я не заметил в нем никакой перемены — выражение его лица было непроницаемо. Тем не менее я знал, что визит Лилла произвел на него впечатление. Вот только какое?

Вечером мы с Пепи поехали к нему в Хэмпстед, и он с раздражением отказал ей, когда она попросила пожертвовать пятьдесят фунтов Комитету ста, задумавшему устроить сидячую демонстрацию возле базы бомбардировщиков в Брайзнортоне.

— Я и пенса вам не пожертвую, — отрезал он угрюмо. — Дело кончится тем, что ты, Пепи, угодишь в тюрьму, как и все эти одержимые. Чего ради стану я поощрять ваш массовый психоз?

Пепи ничуть не смутилась.

— Неубедительные отговорки! — наступала она на Руперта. — Предрассудки!

— По-моему, у вас нет никаких шансов воздействовать на кого бы то ни было. Только зря время теряете.

— Зря? А вы предпочитаете, чтобы ваших детей испепелили заживо? — спокойно осведомилась Пепи.

— Что за безобразные разговоры за столом! — возмутилась Джо.

— Ничего, детям полезно это послушать, — отрезала Пепи.

Она сидела между Роландом и Тэсс: Джо намеренно посадила „всех детей вместе“.

Роланд внимательно слушал, передавая отцу еду и стараясь уберечь салфетку от спаниеля Фиджа, который втихомолку воровал салфетки с наших колен и подбирал с них крошки. Когда разговор на минуту смолк, Роланд сообщил Пепи, что кто-то из Комитета за ядерное разоружение тайком устроил у них в лицее сбор денег. Он, Роланд, внес полкроны.

— Да неужели! — с восторгом воскликнула Пепи и, нагнувшись, чмокнула его в щеку. — Молодец!

— А мне ты ничего не рассказывал! — упрекнула сына Джо.

Но Роланд уже снова замкнулся в своем недоступном для взрослых мире и прилежно принялся за сладкое. Никто больше не возвращался к этой теме, однако, когда в полночь мы от них уезжали, Джо вынула из сумочки пять фунтов и подала Пепи.

— Одно условие, — сказала она, и в голосе ее прозвучала тревога. — Возьми эти деньги, но, ради бога, оставь в покое Роланда. Пожалуйста, не старайся на него влиять!

— Может, ты делаешь и полезное дело, — проговорил Руперт, когда мы закрывали за собой тяжелую чугунную решетку. — Но берегись, Пепи, — мрачно предостерег он ее, — ты настроила против себя перепуганных насмерть людей, они уж постараются упрятать тебя подальше.

Пепи только засмеялась в ответ, и мы пошли вниз по холму. Но теперь я знал, что у Руперта на уме и чего он ждет от Лилла.

Глава тринадцатая

Я слышал имя сэра Перегрина Бендиго не только от де Кока, но и от разных приятелей Руперта; все твердили в один голос, что Пинк — единственный человек, который может нам помочь. Поэтому Руперт решил непременно повидать Бендиго и, когда мы поехали с Фредди обедать в клуб, сказал ему о своем намерении.

Фредди замахал на него руками.

— Ради Христа, не впутывайте Пинка Бендиго!

— Почему? — удивился Руперт.

— Потому что у меня заварены дела поважней, чем эта ваша русская нефть и постройка нескольких судов. Погодите немного и вы поймете, о чем я толкую.

Вместо Бендиго Фредди предложил свести нас с неким мороженым судаком, которого звали лорд Най. Подобно отпрыскам Галифаксов, Солсбери и других семейств из самой высшей знати, потомки рода Ная уже не одно столетие в точности походили на своих предков. Правда, глаза нашего Ная скорее напоминали глаза голодной форели, чем глаза голодного тигра, как это было у прочих почивших в бозе Наев. Он числился старшиной клана колониальных капиталистов (добыча и производство каучука, олова, меди, какао, сахара, спирта, фосфатов во всех уголках Британского содружества). А поскольку я был, как англичане до сих пор говорят, „колонистом“, мне хотелось познакомиться с этим Наем поближе; я вообще сгорал от желания посмотреть на подлинных владык Англии: несмотря на свое чисто австралийское предубеждение против них, я считал, что они, вероятно, все же люди умные, принципиальные и широкообразованные. Кое в ком из них я не ошибся, но большинство, как я обнаружил, хотя и были по-своему умны, особым глубокомыслием не отличались; меня поражала в них какая-то смесь ума и ограниченности. Не успел я провести с Наем и пяти минут, как выяснилось, что он беспросветно глуп во всем, что не касается его личных интересов, и я, помнится, спросил себя: неужели такие люди правят Британией вот уже пятьсот лет?

Тем не менее он был одним из тех немногих, кого боялся Фредди, а значит, в нем таилось нечто такое, чего я не мог ухватить, расценивая его с обычной, человеческой точки зрения.

Мы встретились с ним в игорном клубе „У Болдуина“, помещавшемся в старинном особнячке эпохи короля Георга. Дело было в пятницу вечером, и там происходила ежегодная встреча „Пятерки“ — общества, в котором состояло всего пять членов. Одним из них был Фредди. Они собирались „У Болдуина“ не для того, чтобы играть, им просто хотелось поужинать в этом роскошном погребке с женами и друзьями, а когда жены и друзья поднимались наверх к игорным столам, пятерка продолжала сидеть за столиками и заниматься переделом мира.

Мы пошли туда всей семьей — мать Руперта приехала из Оржеваля; с нами были Пегги и Джо, но Пепи отказалась составить нам компанию. Когда я ее пригласил, она скорчила гримасу и сказала:

— Ну, жизненный опыт подобного рода не так уж мне необходим. „У Болдуина“ я рискую встретить слишком много пьяных родственников. Еще успею, когда мне будет шестьдесят и я уже ни на что путное не буду годиться.

Мы отлично поужинали в отдельном кабинете и перед тем, как подняться наверх, в игорный зал, уединились в уголок с Наем — высоким, худым, как скелет, человеком, все время усмехавшимся какой-то угрюмой, неприятной усмешкой. Обменявшись с ним за ужином несколькими фразами, я решил, что он — отъявленный мерзавец. Руперт был с ним незнаком, и Фредди представил их друг другу.

— Это мой двоюродный брат Руперт, — объяснил он Наю. — Тот самый, с Северного полюса.

Когда Руперт сказал, что хотел бы с ним поговорить относительно обмена русской нефти на суда, он ответил, что уже слышал об этом.

— Думаю, однако, что вам вряд ли удастся убедить наших нефтяников, — откровенно заявил Най.

— А вы не можете как-нибудь на них повлиять? — спросил Руперт.

— Сомневаюсь, — ответил Най. — Да я и не знаток в этих русских делах.

Руперт поглядел на Фредди, молча прося его о помощи.

— Вы же знаете, Най, что тут все решает политика, — вмешался Фредди. — А в этой области вы кое-что можете сделать.

— Это только одна сторона вопроса, — равнодушно проронил Най, отходя от нас. — Но, по-моему, вам в этом деле скорее поможет Пинк Бендиго.

Фредди не стал настаивать и взглядом предостерег Руперта от подобного шага. Най ушел. Нам оставалось подняться наверх и принять участие в азартной игре богачей.

Я люблю играть, но даже у меня не было желания садиться за стол в этом уж слишком изысканном обществе, а Руперт и вовсе с отвращением отошел от игроков, оставив Джо чек на сто фунтов, который ей обменяли на фишки за белой с золотом конторкой в картинной галерее клуба, где висели полотна Рейнольдса и Зоффани. Я видел, как Джо минут за пять проиграла почти все деньги, и дал ей еще десять фунтов.

Потом мы с Рупертом пошли в бар, сели на красный плюшевый диванчик и стали читать вечерние газеты, которые дал нам бармен. Мы попивали приятно горчившее кампари с лимоном и ждали, когда наши дамы кончат игру. Руперт был молчалив, я чувствовал, что разговор с Наем его встревожил, этот тип и на него нагнал жуть.

Пришла Джо и попросила еще денег, Руперт ей отказал, и они начали ссориться; всем стало ясно, что пора домой. Пегги пожаловалась, что проиграла триста фунтов, посочувствовав ей, мы усадили ее в „роллс-ройс“ и отвезли домой. Руперт проводил Пегги до парадной двери, и я услышал, как она ему сказала:

— Я хотела бы с тобой поговорить. Мне нужен мужской совет.

— В любое время, Пег, — небрежно отозвался Руперт. — О чем разговор?

— Видишь ли… — Но она вдруг передумала. — В общем, неважно. Забудь.

— Сколько у нас семейных тайн! — посетовал Руперт, отвозя меня в мои меблирашки, где я ютился, экономя деньги, к вящему негодованию Пепи.

Джо дулась на Руперта — он же не дал ей пятьдесят фунтов и испортил так хорошо начавшийся вечер. Руперт тоже сидел насупившись — словом, наши развлечения кончились весьма печально.

— Надеюсь, что Фредди добьется от Ная большего, чем я, — сказал Руперт, прощаясь со мной, — не то мне придется отправиться к Пинку Бендиго, нравится это Фредди или нет.

— Вы ведь и не рассчитывали, что все пойдет как по маслу, правда?

— Да нет, — сказал он, включая мотор.

Я подождал, пока они не отъехали, а потом повернул на Кингсроуд и взял такси назад, в клуб. Настроение у меня было такое поганое, что даже это злачное место показалось мне более привлекательным, чем моя комната. Я разыскал в баре Фредди, сидевшего там с остальными членами „Пятерки“, — они уже сильно выпили, но не совсем опьянели. Я немножко поболтал с одним яхтсменом из их компании — у него была тридцатиметровая парусная шхуна, самое маленькое парусное судно, какое стоит иметь, — а потом сел рядом с Фредди. К нам подошел Най.

— Знаете, Фредди, — сказал он, — этот ваш кузен — странный тип.

— А что в нем странного? — осторожно осведомился Фредди.

— Одно время все были убеждены, что его завербовали русские.

— Слушайте, эго же курам на смех! — пренебрежительно бросил Фредди.

— Американцы до сих пор уверены, что никакого ледового похода и в помине не было, а что вашего кузена взяла на борт русская подводная лодка, и потом он вернулся вместе с их раненым летчиком на остров Мелвилл. Какой-то умник даже написал об этом книгу.

— Неужели вы верите этому старому мерзавцу Лиллу? Кто станет слушать такую чепуху…

— Мне рассказывал об этом вовсе не Лилл, — сказал Най, — а Рандольф.

Фредди чертыхнулся.

— Будет очень глупо, Фредди, — увещевал его Най, — если вы впутаете фирму в эту затею. Надеюсь, вы меня понимаете.

Фредди зажмурился и не стал возражать. Теперь и у него вечер был испорчен. Мы отправились домой.

Я не знал, намерен ли Фредди передать этот разговор Руперту, и решил на другой день сделать это сам.

— Но для чего старику понадобилось впутывать в семейную свару посторонних? И подставлять меня под удар? — недоумевал Руперт.

Мы пошли к Фредди, чтобы узнать, как он на это смотрит.

— Он хочет нанести удар не только вам, но и мне. — объяснил Фредди. — Рандольф считает, что я затеваю против него заговор, и платит мне той же монетой. У него есть союзники, Най — один из них.

— Най меня не остановит, — решительно заявил Руперт.

— Тогда действуйте, — вздохнул Фредди. — Но, ради бога, Руперт, держитесь в рамках, остерегайтесь любого шага, к которому они могут придраться, не то вы еще больше осложните мое положение. А Най — опасная сволочь…

Глава четырнадцатая

День встречи Руперта с Ниной Водопьяновой приближался. Я заметил, что Руперт нервничает, меня же разбирало любопытство.

И вот наконец мы, то есть Руперт, Джо и я, едем на прием в советское посольство.

Машина остановилась у старинного особняка с парадной лестницей и портиком в готическом стиле. Входная дверь то и дело отворялась, и на короткий миг полоса яркого электрического света прорезала ненастную зимнюю мглу, вырывая из темноты у ворот силуэты высоких платанов, которые стряхивали с ветвей блестящие капли дождя.

Внутри, в гардеробной стояла очередь.

Мы тоже разделись, и церемониймейстер в красной ливрее с пышными усами громко объявил наши имена послу и его жене, миссис Солдатовой, приехавшему из России министру и его заместителю. Министр окинул Руперта пристальным, оценивающим взглядом, мы все обменялись рукопожатиями и несколько минут постояли с хозяевами возле пылающего мраморного камина.

Джо в таких торжественных случаях выглядела великолепно. Она была на редкость хороша собой: гладко зачесанные назад густые черные волосы, прекрасный выпуклый лоб, ясные синие глаза. Я подумал, что Водопьянова должна быть поистине необыкновенной женщиной, чтобы с ней соперничать. Я забыл о капризном и тяжелом характере Джо. А она так легко вошла в роль светской красавицы, словно была рождена блистать на дипломатических приемах.

Затем мы очутились в другом, продолговатом зале, где теснились гости и стоял многоголосый гул. Над заставленными едой столами плавал табачный дым.

Мы тоже подошли и взяли тарелки, а молодой темноволосый атташе посольства любезно принес нам кьянти. Он подвел к нам двух членов торговой делегации и стал в этой давке шутливо переводить наш глубокомысленный разговор на тему: 1) об английской погоде; 2) о московской погоде; 3) о черноморской погоде; 4) о путешествии наших гостей сюда; 5) об их первых английских впечатлениях. Оба зала переходили в изящный зимний сад с черно-белым кафельным полом и фонтаном посредине. Там мы потеряли своих новых знакомых из торговой делегации. Я заметил в толпе нескольких министров английского правительства. Две дамы из нашего высшего дипломатического круга подошли к Джо.

— Джо! Какими судьбами! — защебетали они. — Вот приятная встреча!

Одна из них была троюродной сестрой, а другая — приятельницей Джо, и они повели ее к жене еще одного двоюродного брата — члена парламента и консерватора, имевшего какое-то отношение к торговой палате.

Мы с Рупертом все еще разыскивали Нину Водопьянову. Толпа, теснившаяся вокруг столов, загнала нас в угол, но мы кое-как оттуда выбрались. Руперт поставил свою тарелку на стол, и мы с бокалами в руках пустились бродить по комнатам уютного старинного дома.

Внезапно рядом со мной раздался возглас, которого я все время ждал:

— Руперт! Это вы?

— Здравствуйте, Нина, — спокойно ответил Руперт и пожал ей руку.

Первым моим чувством было разочарование. Я лишний раз убедился, что человек с необычной репутацией редко обладает необычной внешностью. Сам не знаю почему, я ждал, что увижу красавицу — яркую, поражающую взгляд, похожую на Джо, но еще более красивую, чем она. А стояла передо мной маленькая, хрупкая, русоволосая женщина с милым, но простым лицом. Хороши у нее были, правда, глаза — живые, открытые.

Я сразу вспомнил старые групповые портреты русских революционеров, снятых так, как могут сниматься только русские и только революционеры. Среди них всегда была какая-нибудь прелестная женщина, и хотя мужчины, сфотографированные с ней рядом, прославились, как герои, ее бесследно поглотила история революции, которую делают мужчины. Лица этих женщин поражают удивительной целеустремленностью, женской строгостью, высокой нравственной чистотой, верностью, самоотверженной любовью к великому, благородному делу, которому они посвятили всю свою жизнь. То же выражение увидел я и на лице Нины Водопьяновой. Я, быть может, слишком идеализирую старые фотографии русских революционерок, но эти женщины всегда вызывали мое восхищение. Нина держалась очень спокойно, с большим чувством собственного достоинства и с каким-то мягким изяществом, однако нетрудно было заметить, что она чужая в этой дипломатической оранжерее. Как ни странно, и в Руперте тоже появилось что-то загадочное, словно и его место было не здесь, а неизвестно где.

Я, как зачарованный, не сводил с них глаз.

Они обменялись взглядом, который у счастливых супругов выражает духовную близость, к сожалению, далеко не всегда сопутствующую близости физической. Я уверен, что они не знали, как выдали себя этим взглядом, так же, как и не отдавали себе в эту минуту отчета, где они находятся.

— Как поживает Роланд? — застенчиво спросила Нина.

— Хорошо, — ответил Руперт. — Он теперь учится во французском лицее.

Мне сейчас смешно вспоминать всю банальность этого разговора, но почему-то тогда он мне вовсе не казался банальным. Я хотел было незаметно удалиться, чтобы дать им возможность побыть друг с другом без помехи, но словно по волшебству откуда-то появилась Джо. Руперт растерялся, явно не понимая, каким образом она вдруг очутилась рядом. А может быть, мы стояли там дольше, чем нам казалось?

Нина порывисто поцеловала Джо, и, увидев обеих женщин вместе, я понял, кто из них сильнее, у кого есть цель в жизни, а кто блуждает в мире мелких интересов. Мне стало жаль Джо.

Кругом стоял такой шум, что им приходилось кричать. Наконец Джо догадалась увести Нину в зимний сад, где росли пальмы и было тише. Руперт поплелся за ними, а следом пошел и я, спрашивая себя, что сейчас произойдет.

Но ничего не произошло. Джо пригласила Нину на обед в среду, а Нина ответила, что не уверена, сможет ли она приехать: ее, вероятно, не будет в этот день в Лондоне.

Потом ее позвали: она срочно понадобилась какому-то русскому как переводчица. Извинившись, Нина отошла от нас.

Но когда мы уже уходили, она торопливо приблизилась к нам и улыбнулась Джо:

— Да, я смогу быть у вас в среду. Заезжайте за мной, Руперт, в три часа.

— Хорошо, — ответил он.

Мне хотелось задать Руперту множество вопросов.

— Правда, у Нины очень элегантный вид? — спросила Джо у мужа, когда машина тронулась.

— Ничуть, — кратко возразил Руперт. — Ничего элегантного я в ней не заметил.

— Где твои глаза? Ручаюсь, что она купила этот костюм в Париже или в Лондоне.

Но Руперт не пожелал больше говорить на эту тему.

Глава пятнадцатая

Мы с Рупертом разделили наши обязанности, грубо говоря, так: я занимался всем, что касалось постройки судов, а он — сделкой на нефть. Поэтому я и отправился к эксперту по судостроению, приехавшему с советской торговой делегацией.

Борис Крылов встретил меня в вестибюле и провел в большую, пустую гостиную, которая, по-видимому, служила чем-то вроде клуба. Мы уселись. Крылов, как многие русские, был невысокого роста и очень широк в плечах. Во время обороны Ленинграда он служил моряком на Ладоге и потерял ногу. Говорил он с американским акцентом. Когда я рассказал ему, что проплавал десять лет, в основном простым матросом, на старых грузовых пароходах, он почему-то обрадовался, воскликнул: „Молодчина!“ — и послал за водкой и стаканами.

Фредди снабдил меня примерными ценами на каждое из судов, которые мы брались построить, а также предварительными данными о сроках. Я передал эти данные Крылову, который, сложив бумаги, небрежно сунул их во внутренний карман и спросил меня: может ли фирма Ройсов построить для Советского Союза лесовозы водоизмещением в триста тонн или для нас это слишком маленькие суда?

— Почему слишком маленькие? — удивился я.

— Нам может понадобиться штук пятьдесят таких судов, — добавил он. — Для нас они выгоднее, потому что осадка у них меньше и они смогут заходить во все английские порты, расположенные в мелководных устьях рек.

— А как насчет судов, которые мы готовы для вас построить? — спросил я. — Данные на них вы как раз положили к себе в карман. Разве два плавучих холодильника вам уже не нужны?

— Конечно, нужны, — спокойно возразил он, — но стоит ли ими заниматься, раз вы не берете нашу нефть? Мистер Бенсон из торговой палаты вчера заявил, что нефти вы у нас не возьмете.

Я знал, что рано или поздно речь зайдет о нефти, но не думал, что так быстро. Я сказал мистеру Крылову, что хлопоты о нефти взял на себя Руперт и что они, как мы надеемся, увенчаются успехом.

Мистер Крылов недоверчиво пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он. — Дайте мне знать, как у вас подвигается дело.

Я снова попытался завести разговор о холодильниках, разговор явно бесцельный — это я уже сам понимал. Мы выпили еще водки, и мой собеседник сообщил мне, что русские издают книгу о Руперте и Водопьянове.

Руперт не удивился, выслушав мой рассказ, хотя и был огорчен, а я, чтобы поднять его настроение, рассказал ему, что русские собираются выпустить книгу о нем и Водопьянове.

— Это будет книга друзей о друге, — добавил я.

— Я бы предпочел, чтобы они дали кануть всей этой истории в Лету, — ответил Руперт.

Вчера, по его словам, он ходил к Парку, адвокату фирмы Ройсов, по поводу другой книги, выпускаемой в Англии (я тоже знал Парка: мы встречались с этим типом в очках с толстыми стеклами у Фредди, по его громкой, развязной речи я бы принял его за шофера такси).

— Глэдмен готов переделать главы о нашем ледовом походе, если я пообещаю рассказать, как русские меня обрабатывали. Когда я это сделаю, мне пойдут навстречу и книгу переименуют, она будет называться „За что русские наградили Руперта Ройса“.

— Как любезно с их стороны. И вы согласны на это предложение?

— Какая чепуха.

Я засмеялся.

— А мне, Джек, не до смеха, — заметил он.

— Но ведь вы можете привлечь их за клевету?

— Об этом я и спросил Парка. Он уверяет, что иск я, возможно, выиграю, но репутация моя и доброе имя будут навсегда опорочены.

— И все-таки подавайте в суд! — воинственно настаивал я.

Он покачал головой:

— Джо с ума сойдет.

— Но ведь это же грязная выдумка! Их надо привлечь за клевету! — возмущался я.

Холодные голубые глаза Руперта испытующе смотрели на меня, он даже не улыбнулся.

— Пусть издают свою книгу, — угрюмо произнес он.

— А как отнесется к этому Джо?

— Как-нибудь переживет.

█

Я постарался, чтобы и меня в среду пригласили к Руперту на обед. Хэмпстедский дом никогда еще не выглядел таким нарядным, никогда еще не дышал таким теплом и комфортом. Что может быть уютнее в зимние дни, чем старый лондонский особняк, о котором хозяева проявляют заботу! Толстый ворс новых дорожек на лестнице пружинил под ногой; старинная мебель была красивой, удобной и, казалось, вечной; оконные стекла сияли чистотой, огонь в камине пылал, на стенах яркими красками горели картины современных художников (в последнее время Руперт незаметно для себя пристрастился к модной живописи), а недавно купленные Джо элегантные люстры и бра лили мягкий, приятный свет, и горка с фамильным фарфором, стоившим целое состояние, придавала комнате богатый, изящный вид. На столе стоял наготове дорогой чайный сервиз, блюдо с тонкими, как бумага, сандвичами, вазы со швейцарским шоколадом, пирамида южноафриканских фруктов, персиков, винограда и букеты цветов — словом, все вокруг было богато, прочно, сделано со вкусом и носило неистребимую печать старой Англии.

Нина позвонила, что задержится на совещании по аэронавигации и поэтому Руперту не стоит за ней заезжать, она возьмет такси. Но привезли ее на машине русского посольства; мы с Рупертом увидели это из окна верхнего этажа, где пили коктейли.

█

Мне трудно последовательно описать, что происходило в тот вечер, но Джо явно решила поразить гостью великолепием западного мира.

Когда мы сидели у камина, дожидаясь дам, Руперт грустно произнес, глядя в потолок:

— Огромные спальни, в ванной стена зеркальная, а на полочках — целая выставка ароматических солей для купанья, духов, пудры…

Я засмеялся, а он только вздохнул.

Вошла Нина, весело помахала Руперту, словно стараясь заглушить в себе чувство, предательски светившееся в ее глазах. Но держалась она, благодаря врожденному самообладанию, превосходно — обратясь к Руперту, она любезно похвалила его красивое английское жилье.

— Ну, это все благодаря Джо, — довольно пренебрежительно отозвался он. — Это ведь ее дом.

В комнату влетела Тэсс со спаниелем Фиджем.

— Тэ-эсс! — воскликнула Нина.

Тэсс постепенно внушали правила хорошего тона, но она тут же о них забывала. Она подбежала к Нине, словно рассталась с ней пять минут назад.

— Фидж совсем спятил, — сообщила она. — Сделал пис-пис на новый Анджелинин стул…

Как раз в эту минуту Анджелина входила в комнату, держа в руках большой серебряный поднос с чаем; грохнув его на стол, она бросилась наверх.

— Quel porco di сапе! — донесся до гостей ее вопль.

Хозяйка сердито окликнула ее, а потом сама устремилась следом. Суматоха длилась добрых пять минут. Перекрывая шум какой-то возни, сверху доносился громкий голос Джо; она властным тоном отдавала приказания, которых, по-видимому, ни собака, ни Анджелина не желали выполнять. Даже я стал немножко нервничать. А Нина, как я заметил, совсем растерялась из-за всей этой неразберихи со служанкой, собакой и ребенком.

Руперт, наконец, нашелся и спросил Нину, как поживает Алексей.

— То есть как его здоровье? — быстро пояснил он.

— Гораздо лучше, — ответила Нина, — хотя сгибать ноги он еще не может и походка у него нескладная. Однако он опять летает.

Нина держала Тэсс за руки и ласково в нее вглядывалась. Она сказала девочке, что привезла ей подарок: отдать его сразу или когда Роланд придет из школы?

— Лучше потом, — сказала Тэсс. — А то Роланд будет завидовать. Что ты мне подаришь?

— Это секрет, — ответила Нина. — Если хочешь, я могу отдать тебе подарок сейчас?

— Нет, я подожду, — решительно заявила Тэсс.

Роланд приехал из школы на автобусе. Мы услышали, как он в кухне швырнул на пол школьную сумку и громко воскликнул: „А вот и я!“ Возглас был адресован не нам, а Анджелине, которая должна была накормить его обедом.

Роланд уже носил длинные брюки и, несмотря на природную скромность, любил иногда покрасоваться. Войдя в комнату, где сидели взрослые, он церемонно протянул Нине руку, в легком поклоне склонил голову — ни дать ни взять французский дипломат — и с достоинством произнес:

— Как поживаете, тетя Нина?

— Здравствуй, Роланд. А ты как живешь?

— Очень хорошо, спасибо, — вежливо ответил он.

Нина открыла свою черную сумочку.

— Теперь я могу отдать вам обоим подарки. Можно, Джо?

— Пожалуйста.

Она вручила каждому из детей по небольшому свертку. Тэсс получила украшенный узорной эмалью ящичек, который открывался с четырех сторон и при этом играл четыре разные мелодии из балетов, а Роланду — золотые часы с календарем. Мальчик торжествующе поглядел на мать.

Но я знал, что Джо на чем-нибудь отыграется.

Мать велела Тэсс поцеловать Нину. А Роланд, крепко пожав гостье руку, признался, что он мечтал о русских часах-календаре. „Огромное спасибо!“ — добавил он.

Нина спросила Роланда, не забыл ли он русский язык. Мальчик ответил, что не только не забыл, но учит его теперь в лицее. Однако не успел он договорить, как Джо решила показать свои материнские права: она отослала обоих детей, приказав Тэсс отправиться в ванную, а Роланду сесть за уроки. Словом, Джо отыгралась.

Она повела свое наступление против гостьи по всем правилам, а Нина ничем не могла ей ответить, хотя Джо вела себя вызывающе. Нина оказалась безоружной против чисто женской атаки Джо, она все больше и больше замыкалась в себе, боясь унизить свое достоинство какой-либо женской колкостью или проявить недостаток воспитания. Пока что она не допустила ни одной оплошности — только по русскому обычаю оставила ложечку в чашке, но тут же спохватилась и вынула ее, как принято в Англии.

Руперт с грустью наблюдал за тем, как его дом превращается а поле битвы. Ему не дали даже тайно порадоваться тому, что обе любимые женщины теперь с ним рядом. Хозяйкой его жизни оставалась Джо. Она обеими ногами стояла на земле. И побеждала без труда.

Последним ее ударом было появление Фредди и Пегги, которых она не без умысла пригласила на этот обед. Ей хотелось продемонстрировать Нине, что Фредди хоть и капиталист, но вовсе не чудовище, а милый, очаровательный человек. Джо не преминула сразу же сообщить гостье, что он двоюродный брат Руперта, владыка международной финансовой державы Ройсов, в общем — один из тех, кого должны ненавидеть все коммунисты.

Фредди уже слегка порозовел от выпивки, но, видимо, вино привело его в отличное настроение. Он так и сиял добродушием, словом, был само обаяние. С Ниной он обходился подчеркнуто учтиво. А она чувствовала себя все более чужой в этом доме и держалась все настороженнее. И тем прелестнее становилось ее строгое, целомудренное лицо.

Руперт приготовил всем коктейли, и я заметил, как осторожно, даже робко пригубил свой коктейль Фредди, расспрашивая Нину, что она думает о Лондоне, английских домах и англичанах.

После обеда Фредди продолжал свои расспросы, однако Нина теперь отвечала односложно, а когда требуемое приличиями время истекло, поднялась и сказала, что ей пора, и попросила вызвать такси.

— Подождите, мы вас отвезем домой, — предложил Фредди. — Где вы живете?

— В отеле „Глостер“.

— Где это?

— Возле нашего посольства.

— Нам по дороге.

— Мне неловко вас затруднять, — отнекивалась Нина.

Ей стало изменять даже знание английского языка.

— Хорошо, тогда я отвезу вас домой, — сказал Руперт.

— Нет, нет, — заупрямилась она. — Это совершенно лишнее, Руперт.

— Я вас отвезу, — настаивал он. — А вы, Фредди, меня обождите, ладно?

Чопорно попрощавшись со всеми, Нина пошла вниз, следом за Джо.

Я стоял на верхней площадке и видел, как Джо вдруг поцеловала Нину, словно в знак того, что она великодушно прощает поверженную противницу. Но Руперт молча прошел мимо, даже не взглянув на нее, и сел вместе с Ниной в свою малолитражку.

На другой день он спросил меня, что говорили о Нине после их ухода. Я ответил, что не говорили ничего, и это была правда. В самом деле, Джо так воинственно защищала свой очаг и своего мужа, что атмосфера за обедом накалилась до предела, и мы все с облегчением вздохнули, когда все это кончилось.

— Неужели Джо так ничего и не сказала? — настойчиво допрашивал меня Руперт.

— Джо насмерть перепугана, — мягко возразил я. — Вам должно быть лестно, что она так за вас дралась.

— Джо просто любит драку, — презрительно проронил он. — Она вела себя как последняя дура.

— А что по этому поводу сказала Нина? — спросил я.

— Ни слова конечно, — с раздражением ответил он. — У нее и без того хватает забот.

Когда они подъехали к отелю, он хотел проводить ее до вестибюля, но она взмолилась:

— Прошу вас, не надо!

— Почему? — удивился он.

Она на минуту смешалась.

— Знаете, это будет не очень разумно…

— А мне все равно, разумно это или нет, — вспыхнул он. — Ради бога, Нина, не смейте чувствовать себя в чем-то виноватой.

— Не в этом дело, — сказала она. — В Москве вы вечно воображали, будто следят за вами. А тут следят за мной. Да, да, это правда, куда бы я ни пошла. Какой-то молодой англичанин. Может, он и сейчас здесь…

Руперт сразу понял, о чем идет речь, но ему не верилось.

— Не может быть! — воскликнул он. — Чего ради он стал бы за вами следить?

— Не знаю, но он ходит за мной по пятам. Давайте попрощаемся.

Руперт был в таком настроении, что эти слова его лишь раззадорили, и он настоял на своем. В вестибюле старого отеля сидел только ирландец портье, который выдал Нине ключ от ее номера и пошел вызвать для нее лифт. Руперт пожелал ей спокойной ночи, и Нина поднялась к себе. Однако, выходя из отеля, Руперт в дверях столкнулся с тремя молодыми англичанами: они весело болтали, но один из них кинул на Руперта острый взгляд, и тот мгновенно понял, что Нина права.

Руперт был вне себя от ярости. Наглость Лилла и неумное поведение Джо вывели его из равновесия. И он твердо решил защищать Нину, чего бы это ни стоило.

Глава шестнадцатая

Руперт каждый день отправлялся либо в Адмиралтейство, либо в какой-нибудь клуб, на прием или на званый обед, чтобы встретиться со своими бывшими приятелями из правящей верхушки. Я понимал не хуже его, что решать вопрос будут не политики, а нефтяные компании. Однажды я услышал, как он громко разговаривает по телефону с Италией. Положив трубку и посовещавшись с Фредди, он сообщил мне, что сегодня в три часа дня нас посетит один итальянец.

— Прошу вас, Джек, обязательно быть, — сказал он.

— А кто он такой? — полюбопытствовал я.

— Константин Верокио, в его руках итальянская нефть. Утром Век позвонил мне домой и сказал, что летит из Генуи на своем реактивном самолете в Цюрих, но в три часа дня будет у Фредди. Вы, наверно, слыхали о нем…

Кто же не слышал о Верокио? За последние пять или шесть лет он стал таким же знаменитым человеком, как Энрико Маттеи из „ЭНИ“. Так же, как и Матеи, он стремился к тому, чтобы Италия освободилась от английских и американских нефтяных монополий и проводила свою, независимую нефтяную политику. И так же, как Матеи, он предоставлял ближневосточным странам-поставщикам до пятидесяти-шестидесяти процентов акций, что вызывало бешеное негодование английских и американских нефтяников, забиравших себе чуть ли не девяносто процентов всех акций. Руперт как-то перевел мне статью из итальянского нефтяного журнала, где рассказывалось о происках американцев против Верокио. Пытаясь опрокинуть итальянца, заокеанские конкуренты натравливали на него определенные политические силы в Италии и создавали финансовые и сбытовые затруднения повсюду, где могли. Но Верокио был упорен, ловок, богат — и процветал.

Фредди больше всего импонировало то, что состояние итальянца было наследственным; его семье принадлежали в Генуе и Савоне крупнейшие в мире верфи по строительству танкеров среднего тоннажа (это обстоятельство и обеспечивало Верокио финансовую независимость). Руперт и его мать были близко знакомы с семьей Константина. Фредди их тоже знал и сразу же одобрил мысль Руперта привлечь Верокио к сделке на русскую нефть.

— Верокио ввозит все больше и больше русской нефти в Италию, и в то же зремя пытается наладить сбыт итальянской нефти и бензина у нас в Англии и во всей іівропе, — объяснил мне Руперт.

— А вы ему сказали, что мы хотим купить русскую нефть, но нам чинят препятствия?

— Зачем ему говорить, он и сам это знает.

В три часа дня в кабинете у Фредди появились Константин Верокио и англичанин 2 крапчатом галстуке бабочкой — Формен, богатый и предприимчивый делец из химического концерна, производящего карбид и удобрения. Мы полчаса прождали их у Фредди, который в тот день был на удивление молчалив и задумчив. Что-то явно его угнетало. Не звонили телефоны, эффектная секретарша не просовывала голову в плотно обитую дверь, а сам Фредди сидел, посвистывая и опершись локтями на пустой письменный стол, и только поглядывал на нас.

Верокио был совсем еще не старый человек, и ранняя седина только молодила его. Он был по-итальянски красив, прекрасно одет и воротничок его рубашки, плотно облегавший загорелую шею, сверкал такой белизной, что я почувствовал себя немытым. На безукоризненном английском языке он извинился перед Рупертом за то, что вынужден торопиться, так как вечером ему надо быть в Генуе.

— Моего четырехлетнего сынишку завтра кладут на операцию. Аппендицит. Вот несчастье, — сказал он. — Жена с ума сойдет, если меня не будет дома.

Мы поспешно зашагали в зал заседаний, подгоняемые нетерпением Верокио, и сели в кофейный уголок. Верокио сказал, что с удовольствием выпил бы чаю с молоком по-английски; а Формен, поморщившись, попросил итальянского вермута. Для троих Ройсов Фредди заказал кофе и представил меня, как своего дальнего родственника.

— Много вам удалось сделать, чтобы снять запрет с русской нефти? — спросил Верокио у Руперта.

— Почти ничего, — признался Руперт. — Никого не могу уговорить за это взяться. Все боятся.

— Ясно. — Верокио понимающе покивал красивой головой. — А каковы перспективы, Руперт?

— Откровенно говоря, пока никаких. Нефтяные компании наложили вето, поэтому в правительстве не желают этим заниматься.

Формен осведомился, кого Руперту удалось в связи с этим повидать, и тот рассказал шаг за шагом обо всех своих попытках.

— Вам еще повезло, — заметил Формен. — Моего секретаря они там в Комитете по нефтяным ресурсам даже на порог не пускают, и я ничего не могу поделать. А ведь с половиной этой бражки я обедаю каждую неделю. Не желают разговаривать, и все…

Верокио его прервал.

— Будем надеяться, что вы добьетесь большего, чем Формен, — обратился он к Руперту. — И это подогревает мой интерес к вашему предложению. Вы, вероятно, знаете, что мы, как и „ЭНИ“, пытаемся наладить розничную продажу итальянской нефти и бензина в Великобритании, а Формен согласен финансировать постройку колонок. Но пока что у нас нет в Англии своих нефтеперегонных заводов, а строить их сейчас и долго и дорого, поэтому до шестьдесят восьмого года мы неочищенную нефть ввозить к вам не сможем. Пока речь может идти только о ввозе очищенной нефти, бензина и дизельного топлива. И мы с удовольствием будем покупать переработанную нефть всюду, где это возможно, в том числе и в России. Если и вы захотите нам ее продавать, прекрасно, мы купим у вас все, до капли. Более того, если мы наладим свой сбыт в Англии, мы согласны привлечь к этому фирму Ройсов и ввести вас (обратился он к Руперту) в правление нашей компании, вручив вам приличный пакет акций и право решающего голоса. Как вы на это смотрите?

— По вопросам, касающимся фирмы, вам надо разговаривать с Фредди, — ответил Руперт. — Я же хочу заручиться вашим обещанием взять русскую нефть, если нам удастся ее ввезти. Тогда я смог бы сказать нашим чиновникам, что у меня есть серьезный потребитель русской нефти, а британскому правительству пришлось бы дать, в соответствии с европейским нефтяным соглашением, согласие на продажу этой нефти вам. Тем более, что у итальянцев имеется договор с „Бритиш петролеум“ и „Шелл“.

Верокио скорчил гримасу:

— Беда в том, Руперт, что, как вы знаете, существуют два договора, а не один.

— Знаю, вы хотите сказать, что помимо общеизвестного есть еще и секретный договор, но…

— Вот именно, — прервал его Верокио. — Общеизвестный европейский договор — это весьма и весьма симпатичный документ, составленный с соблюдением всех требований закона и справедливости. Мы разрешаем „Эссо“, „Шелл“ и „Тотал“ открывать сбытовые предприятия в Италии при условии, что Италия получает такие же права в Америке, Англии и Франции. Но в действительности все решается секретным соглашением, устанавливающим и объем сбыта и цены, а оно не подконтрольно никакому правительственному органу, потому что является соглашением частным. Вы уж поверьте мне, Фредди, нет такой страны, где бы пресловутые Семь Сестер не распоряжались, как у себя дома.

Верокио не говорил, а стремительно выстреливал фразами, словно самолет уже запускал моторы, чтобы везти его домой, к сыну. Правда, Руперт потом мне сказал, что у Верокио всегда находится отговорка для поспешного отъезда: это позволяет ему сразу же переводить разговор на интересующие его темы, ибо ни на что другое он не желает терять времени.

— Простите, во мне заговорил итальянец, — продолжал Верокио. — Положим, мы согласимся брать у вас русскую нефть прямо в Англии. Но добиться от вашего правительства разрешения на ввоз этой нефти вы сможете только тогда, когда заставите его выполнять Европейское нефтяное соглашение. А заставить его можно, лишь мобилизовав общественное мнение. Надо поднять вокруг этого вопроса шум, как мы это сделали в Италии. Готовы ли вы оказать на ваше правительство такого рода политическое давление?

— Если надо, — произнес Руперт, — я готов вовлечь в эту борьбу и общественность. Почему бы и нет? Лишь бы это не повредило нашей фирме.

Он кинул взгляд на Фредди.

— Поступайте, как знаете, — отозвался Фредди.

— Браво! — воскликнул Верокио. — Думаю, что у вас найдется немало социалистов, которые захотят нажить на русской нефти политический капиталец.

— Не спешите, Верокио, — заметил Фредди. — Вот уж не думаю, чтобы социалисты встали на сторону Ройсов.

— Для них дело не в Ройсах, — возразил Верокио. — Ваша политика, если угодно, должна заключаться в том, чтобы довести до всеобщего сведения, что в Англии есть рынок для дешевой русской нефти и бензина. Общественное мнение будет на вашей стороне, потому что нефтяные монополии у всех стоят поперек горла.

— Опасный путь, — предостерег Формен. — Может выйти не по-вашему и больно по вас ударить.

— Каким образом? — живо обернулся к нему Верокио. — А если строить свою политику иначе, ничего не добьешься. Народ ненавидит нефтяные монополии, и это наш козырь. И к тому же, — продолжал Верокио, отмахнувшись от его опасений, — вы должны дать англичанам понять, что нефтяные запасы колониальных стран не будут принадлежать им вечно.

— Вы думаете, что это соображение может побудить правительство время от времени ввозить из России нефть? — недоверчиво спросил Формен. — Сомневаюсь, все не так просто…

— Отчего же?..

— По-моему, Верокио прав, — заявил Руперт, и хотя они потом еще минут десять спорили, основное было решено. Верокио нашел в Руперте лучшего союзника, чем в Формене, который не желал следовать примеру итальянцев и пускать в ход политику. Руперт же не прочь был воспользоваться средствами политической борьбы, вплоть до нажима на правительство через социалистов.

— Вот и прекрасно, — одобрил Верокио, допивая остывший чай, который он к тому же еще разбавлял молоком. И он вскочил, отложив разработку деталей „на потом“, как это обычно делают, когда достигают соглашения.

Глава семнадцатая

Я сочувствовал Джо, хотя ей трудно было простить бестактное обращение с Ниной. В какой-то мере, правда, ее извиняло недовольство собой.

— Я страшная стерва, — жалобно призналась она своей ближайшей подруге Мэриан Крейфорд. (Я тоже с ней подружился и почти все, что я здесь пишу, рассказала мне она.)

Мэриан только что вернулась с Мадагаскара, где три месяца изучала состояние социальной и лечебной гигиены по заданию Всемирной организации здравоохранения ООН. Джо прошла к ней через заднюю калитку и за чаем в ультрасовременной кухне покаялась, как она дурно обошлась с Ниной Водопьяновой, хотя пришла к своей подруге совсем не за этим.

— Мне ведь так немного надо. Только чтобы муж у меня был нормальный, — грустно сказала она. — А он меня просто бесит!

— Но Руперт самый нормальный человек на свете!

— Ничего подобного! Если бы он хоть иногда сказал, что у него на душе! Мне было бы легче. А то он вечно всем недоволен.

Мэриан добродушно заметила:

— В наши дни трудно быть довольным, Джо. Все не так просто.

Джо вышла из себя:

— Но почему он так усложняет свою жизнь? Он сам создает вокруг себя всякие сложности. А сейчас стало еще хуже, я просто за него боюсь. Некий Кантро написал о Руперте подлую книгу, и газеты вдруг принялись на него клеветать.

— Но почему?

— Я не знаю почему! — закричала Джо. Потом сказала уже тише: — Нет, знаю. Потому, что он так интересуется русскими. Если бы он бросил с ними возиться, с этими проклятыми русскими! Они вдруг заполонили всю нашу жизнь. Портят все, а мы могли бы жить и только радоваться!

Теперь уже беспокойство передалось и Мэриан, но она все еще сомневалась, так ли серьезно обстоит дело, как говорит Джо.

— Вы действительно думаете, что он попал под подозрение потому, что интересуется русскими?

— Конечно! А почему еще? Он говорит, что это — деловой интерес, но зачем ему вообще вдруг понадобилось иметь с ними дело?

— Не волнуйтесь, — посоветовала Мэриан. — Если за этим ничего нет, Руперт прекрасно сам во всем разберется.

— Ну, положим, с этой женщиной вряд ли так легко разобраться! — злобно выпалила Джо. — Да, я вспыльчивая, злая. Но он ведь на такой женился, пусть не жалуется. Ну да, она — совершенство, а я — нет. И не желаю им быть!

Мэриан принялась убирать со стола.

— Руперт — однолюб, Джо, — сказала она материнским тоном.

— Дело не в этом! Любовь — еще не все.

— В браке она все! (Мэриан никогда не была замужем.)

— Только замужняя женщина понимает, какая глупость эта любовь, — заявила ей Джо. — Посмотрите на Пегги Ройс. Она очень любит Фредди, но это не мешает ей спать с человеком, которого она презирает и который к тому же пытается надуть Фредди в делах! Теперь она тайком ходит к психиатру, чтобы он объяснил ей, почему она так поступает, а психиатр говорит, что причина в том, что она слишком любит своего мужа! Представляете? Он требует, чтобы она привела к нему Фредди и чтобы Фредди тоже подвергся психоанализу.

— Ну что ж… — с сомнением произнесла Мэриан, не желая порицать своих коллег.

— Любовь тут совершенно ни при чем! — повторила Джо. — Я знаю, с Рупертом случится что-то ужасное, я это предчувствую, и виноват будет он сам, потому что он идиот и еще упрям, как осел! Но что можно сделать?

Глава восемнадцатая

Когда Верокио объявил в Генуе о своей сделке с фирмой Ройсов, это вызвало настоящую сенсацию; Руперт предвидел это; по его словам, ничего другого он и не ожидал.

О заключении союза между двумя фирмами я прочел за завтраком. Заголовок на первой полосе „Таймс“ гласил: „Договор Ройсов и Верокио о закупке русском нефти. Европейские династии судостроителей пришли к соглашению в новой области“. „Таймс“ сообщала, что создается новая компания, которую от Ройсов будет возглавлять Руперт, и что с английской стороны он отвечает за проведение в жизнь соглашения. Газета напоминала, что фирма Верокио уже давно пытается осуществлять независимую политику в области нефти, а вот английские деловые круги впервые предпринимают такую попытку, поскольку ввоз русской нефти на Британские острова не имел еще прецедента и несомненно вызовет всякие толки и предложения. Не бросают ли тем самым эти два могущественных судостроительных концерна вызов Семи Сестрам, возглавляющим нефтяной мир. Такое предположение вполне обоснованно, если учесть, какими огромными ресурсами обладают Ройсы и Верокио, располагающие к тому же возможностью строить собственные нефтеналивные суда.

— Превосходно! — с восторгом воскликнул Фредди, когда мы пришли к нему в кабинет. И хотя он знал, что Руперт договаривался об этой публикации с Верокио и все время звонил по телефону в Геную и Милан, она его почему-то очень взволновала. — Пусть пресса кричит о соглашении сколько ей угодно, однако смотрите, чтобы все ограничивалось нефтью и договором с русскими. Не затрагивайте других сторон нашей деятельности или нашей политики.

В конференц-зале сидели человек пятнадцать репортеров, в основном» экономических обозревателей. Заведующий отделом прессы фирмы Ройсов Гордон носил очки с голубыми стеклами и старательно подражал Фредди. Он представил собравшимся Руперта, человека, которого все безусловно помнят по его подвигу во льдах, где он спас русского летчика. Руперт Ройс ответит на любые вопросы, относящиеся к сделке на нефть. Худой, породистый репортер в жилете из верблюжьей шерсти встал и спросил, какова истинная цель этой затеи — за такой сделкой явно что-то кроется.

— Почему вы так думаете? — ответил Руперт вопросом на вопрос. — Мы хотим продавать суда, а русские хотят продавать нефть. Обе стороны стремятся к взаимной выгоде. Единственная трудность состоит в том, что английское правительство, боясь нефтяных концернов, не дает разрешения на ввоз русской нефти, но мы пытаемся найти выход. Европейское нефтяное соглашение обязывает Великобританию разрешить итальянцам торговать у нас нефтью, а по договору между нами и Верокио эта нефть будет получена из России.

— Не желаете ли вы этим сказать, — спросил один из репортеров, шотландец, — что вы собираетесь одолеть и английское правительство, и нефтяные концерны?

— Мы хотим ввозить нефть, — ответил Руперт. — И открыть английскому автомобилисту новый источник бензина, а в обмен за это продавать наши суда новому потребителю — России. Скажите, что в этом дурного?

— Но ведь у нас в стране и без того ввозится нефти на тринадцать процентов больше, чем требуется, — возразила маленькая женщина. — Так, во всяком случае, утверждают нефтяные компании.

— Едва ли это так, если судить по цене, которую мы платим за бензин, — ответил Руперт, и я снова восхитился его самообладанием и умением использовать находящиеся в его распоряжении сведения. — Так или иначе, избытка бояться нечего. У нас безусловно есть рынок для русской нефти, и фирмы Ройсов и Верокио хотят его использовать.

Репортеры нетерпеливо зашелестели блокнотами, требуя подробностей, а когда Руперт отказался их дать, спросили Фредди, согласен ли он с тем, что сказал его кузен относительно нефтяных концернов.

— Ведь половина из вас, ребята, знает Сити как свои пять пальцев, будто для вас новость, как жестко ведут себя нефтяники с конкурентами и как они влиятельны в высших сферах! — И Фредди выразительно поднял брови.

Все засмеялись.

— А как обходитесь с конкурентами вы, Ройсы? — осведомился один из газетчиков. — Вам они больше нравятся, чем нефтяникам?

— Да, они нам нравятся. — Вопрос, видимо, задел Фредди за живое. — Мы любим борьбу. Вы отлично знаете, что британским судовладельцам и судостроителям приходится выдерживать тяжелую конкуренцию на мировом рынке. Наши конкуренты не дают нам зевать.

— Значит, вы объявили нефтяным концернам открытую войну? — настаивал шотландец, и Фредди подтолкнул локтем Руперта.

— Если вы желаете изображать дело так, я вам помешать не могу, — ответил Руперт. — Но я этого не говорил.

Я услышал, как Фредди шепнул: «Молодчина!»

— Как вам известно, — продолжал Руперт, — Англия может существовать, только активно торгуя с другими странами, нравится это или не нравится нефтяным концернам. Вот что побудило нас заключить договор с Верокио на русскую нефть. Если мы возьмем нефть, мы продадим суда. Все очень просто.

Он говорил убедительно, и большинство этих профессиональных скептиков, как видно, ему поверило. Газетные отчеты были скорее благожелательны, хотя, как всегда, рассчитаны на сенсацию. В общем, мы могли быть довольны, хотя дядя Рандольф позвонил Руперту и обвинил его в грязной спекуляции на имени и будущем фирмы Ройсов. Руперт пытался возражать, но старик заорал:

— Я вам не верю! Я больше никому из вас не верю!

Государственных деятелей убедить было еще труднее. Я не без удовольствия наблюдал, как Руперт силится их обработать, как он уламывает своих консервативных родственников, заседающих в парламенте. Ему не удалось уговорить ни одного из них. Даже когда он принялся за социалистов, это принесло ему только разочарование: они так же холодно отнеслись к его затее, как и твердолобые. Единственный, кто захотел выступить по этому вопросу в палате, был адвокат-лейборист Седрик Солт, хотя предварительная беседа с ним, по словам Руперта, и не была утешительной. Руперт встретился с Солтом у него дома, на Финчли-роуд, и, приехав туда в конце зимнего дня, обнаружил, что член парламента, голый до пояса, моет свою машину.

Они вошли в дом, и пока Солт надевал на тощее тело рубашку, Руперт объяснял ему, что на правительство, по его мнению, надо оказать нажим, тогда оно признает право Верокио сбывать — на основе Европейского нефтяного соглашения — русскую нефть в Англии.

Они выпили чаю, поданного миссис Солт, и похожий на гнома хозяин хитро поглядел на Руперта:

— А знаете, Ройс, ведь между вами, судостроителями и нефтяными компаниями, большой разницы нет. Все вы — одного поля ягоды: вампиры и кровопийцы, всем вам хорошо бы отрубить головы.

— Если вы так к нам относитесь, почему вы согласились нас поддерживать?

— Я и не думаю вас поддерживать, — негодующе воскликнул Солт. — Вы хотите использовать меня в своих интересах, а я вас — в своих. Отстаивать в палате общин выгоды фирмы Ройсов? Нет уж, дудки!

Вертлявый, как ящерица, Солт крутил головой, размахивал руками. Однако вся эта суетливость была наигранной: Солт получил хорошее воспитание, но любил, чтобы его считали самоучкой.

У них завязался жестокий спор обо всей этой затее. Солт сказал, что наивно думать, будто выступление в парламенте повлияет на правительство.

— Я могу, конечно, поднять шум в парламенте, но это не убедит ни членов кабинета, ни проклятых толстосумов из Торговой палаты. Для них важно, что скажут комиссии, а кто сидит в комиссиях? Те же нефтяные магнаты. Если вы хотите чего-то добиться, вам надо разорвать этот заколдованный круг.

— Может, я чего-нибудь и добьюсь, но для этого надо придать делу политический оборот. Нужен серьезный запрос в палате общин, — упорствовал Руперт. — Вы себе не представляете, как нефтяные компании боятся общественного мнения. Они не захотят, чтобы оно выступало против них.

— Чепуха! — бросил Солт. — Знаете, как правительство вас облапошит?

— Как?

— Старым, испытанным английским методом: бездеятельностью, полной бездеятельностью. Мы будем надрывать глотки, потеть от остервенения в дебатах, а правительство пообещает взять это дело на заметку, разобраться и принять меры. Потом положит под сукно и засушит, как увядший лист.

Все же после долгих пререканий Солт согласился сделать запрос в палате общин, и через два дня мы с Рупертом и Джо сидели на галерее для гостей, готовясь слушать, как Седрик Солт ставит в неловкое положение правительство.

Нелепая внешность не мешала этому маленькому человечку быть смелым политическим деятелем. К сожалению, англичанам свойственно судить людей по наружности, и внешность для них определяет внутренние достоинства и недостатки. Речь Солта была полна яростных выпадов, но при этом не лишена чувства юмора. Он спросил соответствующего министра, способен ли тот когда-нибудь посмотреть на мир не сквозь очки нефтяных концернов.

Мы засмеялись вместе со всем залом.

— Возможно, министр нам объяснит, чем вызван противоречащий Европейскому нефтяному соглашению запрет на ввоз в нашу страну русской нефти? — продолжал Солт. — И может ли министр заверить нас, что между консервативным правительством и тремя основными нефтяными компаниями нет секретного соглашения, оберегающего их проклятую монополию?

При слове «проклятая» в палате поднялся шум, но министр сохранял невозмутимое спокойствие.

— В нашей нефтяной политике мы исходим из стратегических соображений, — ответил министр. — Было бы непростительной глупостью покупать нефть у России, когда мы можем покупать ее у более дружественных держав, и почтенный член парламентской оппозиции понимает это не хуже меня.

Запрос есть запрос, и он должен быть сформулирован искусно, чтобы дошел его подтекст, поэтому, когда Солт спросил министра, долго ли, по его расчетам, будут оставаться «дружественными» нынешние источники нефти а колониальных странах, в палате снова поднялся шум. Началась одна из пресловутых парламентских перепалок. Я услышал крики со средних скамей, а с задних то там, то сям вскакивали какие-то встрепанные субъекты, выкрикивали нечто нечленораздельное и тут же исчезали; наконец, спикеру удалось восстановить в зале тишину, посоветовав члену палаты от Престина мистеру Флайту, который в ярости размахивал руками, не махать во время запросов крыльями, не то он может улететь.

— Вот этим они тут и занимаются? — недоумевала Джо, когда мы спускались по каменным ступеням зала св. Стефана. — Более дурацкого сборища в жизни не видела. Неужели их можно принимать всерьез?

— Ты же принимала их всерьез! — хмуро упрекнул ее Руперт.

— Да, но я никогда их не видела, я только их выбирала.

█

На следующий день Руперт позвонил Фредди, который снова жонглировал какими-то международными сделками в Амстердаме, и сказал, что другого выхода нет: надо идти на поклон к Пинку Бендиго.

— Поскольку политические деятели ничего не решают, а общественное мнение ничего не значит, — заявил Руперт, — мне остается лишь повидаться с человеком, от которого все зависит, иначе наши усилия пойдут прахом.

— Вы, наверно, правы, — нехотя признал Фредди, — но мне очень не хочется впутывать в наше дело Пинка. У меня есть на это свои причины. Он опаснее всех политических деятелей вместе взятых.

— Верю, но без его согласия никто и пальцем не шевельнет, чтобы нам помочь. Теперь это уже ясно.

— Ладно, — сказал Фредди после минутного колебания. — Но давайте сперва я поговорю с ним сам и условлюсь о встрече для вас. Прихватите с собой Джека, чтобы он смог записать ваш разговор. Я не хочу, чтобы вы ходили туда один.

Фредди снова позвонил во второй половине дня и сообщил, что договорился о нашей встрече с Бендиго на завтра.

— Но там будет и Най, — добавил он, — поэтому, ради бога, ведите себя осторожно. Это самые могущественные противники, с какими вам когда-либо приходилось или придется иметь дело.

— А в чем я, в сущности, должен соблюдать осторожность? — спросил Руперт.

— Сам не знаю, но, ради Христа, следите за каждым вашим словом. И не поссорьте с ним нашу семью.

Глава девятнадцатая

Некоторые крупные предприниматели, которых я встречал у Фредди, были воинствующими хамами, другие — бессовестными пройдохами, но, как я убедился, самые могущественные из них внешне были ничем не примечательны.

Именно к этой последней породе людей принадлежал и Бендиго — обаятельный, легкий человек, с которым все чувствовали себя свободно, — однако Фредди боялся его больше, чем Ная.

Мы отправились на Сент-Джеймс-стрит в особняк, похожий на аристократический клуб, и, войдя туда, попали в прекрасно обставленную контору, где в шкафах стояли переплетенные в кожу книги, а стены были обшиты деревянными панелями. Встретили нас дворецкий и хорошенькая секретарша. Бендиго и Най уже ждали нас, нам предложили виски, но мы предпочли водку. Кожаные кресла были глубоки и удобны, однако, утонув в них, мы сразу почувствовали свою беспомощность. Пинк Бендиго с места в карьер стал выспрашивать Руперта о делах фирмы Ройсов, а Най молча слушал.

— Я очень люблю Фредди, — сказал Пинк, потягивая виски. — Сколько Ройсов с правом голоса осталось у вас в правлении?

— Человек пять или шесть. — ответил Руперт.

— Я хочу сказать: настоящих компаньонов фирмы?

Это была семейная тайна, и спрашивать о таких вещах было бестактно.

— Понятия не имею, сколько нас еще осталось, — уклонился от ответа Руперт.

Пинк рассмеялся:

— Мне, конечно, не надо было спрашивать. Но крупные семейные концерны в Сити почти перевелись, некого и назвать — ну, Пилкингтоны, Спайсеры, Бэррингтоны, два-три банкирских дома. Мы часто задаем себе вопрос, — продолжал он все тем же дружеским тоном, — долго ли Фредди и Рандольфу удастся сохранять семейный характер дела, особенно в области судоходства. Нужны большие капиталы, а деньги сейчас достаются трудно.

— Вы хотите у меня что-то выпытать? — без обиняков спросил Руперт.

— Ну, что вы!

— Либо на что-то намекаете — тогда почему бы вам не сказать этого прямо?

Мы так глубоко погрузились в кресла, что почти ничего не видели вокруг, но и я и Руперт заметили, что секретарша как бы невзначай захлопнула шкафчик, похожий на маленький бар, и догадались, что она включила магнитофон. Наше совещание записывалось. Фредди часто делал то же самое в своем «кофейном уголке».

Руперту надоела роль подопытного кролика, и он спросил напрямик, почему Бендиго не разрешает ввозить русскую нефть в Великобританию.

Пинк принял глубокомысленный и даже огорченный вид.

— Если бы эта сделка на русскую нефть носила исключительный характер, — сказал он, — в ней не было бы ничего плохого.

Он кинул взгляд на Ная, и тот поспешил на помощь:

— У нас есть ощущение, Ройс, что тут кроется какой-то подвох. Нам кажется, что Фредди маскирует возней вокруг русской нефти нечто совсем другое.

Руперт заметил, что Най волен иметь любые ощущения.

— Мне известно, — продолжал он, обращаясь к Бендиго, — что именно от вас, от вашего слова зависит, какую нефть правительство разрешит ввозить в нашу страну. Обращаться к кому бы то ни было, кроме вас, не имеет смысла. Это бесполезно.

— Возможно, — признал Бендиго. — Но вы знаете, в чем главная трудность таких обменных операций, как ваша?

— Нет, не знаю.

— Если вы заключите эту сделку с русскими, вам придется взять на себя ответственность за поведение русской стороны. Вот в чем состоит неприятная особенность такого рода операций.

— Даже в Сити русские славятся точным выполнением своих договорных обязательств, — заметил Руперт.

— Речь идет не о договорах, — возразил Пинк. — Речь идет об ответственности, которая не оговорена ни в каких договорах. Вы прекрасно знаете: все, что делают русские, продиктовано политическими соображениями.

— Наши суда они покупают не из политических соображений.

— Возможно и нет, но нефть нам продать они хотят из политических соображений.

—> При чем здесь политика? Зачем видеть во всем скрытые побуждения?

— А вы их не видите?

Руперт задумался.

— Пожалуй, вижу, — признался он. — Но нельзя же прекратить всякую коммерцию только потому, что вы подозреваете вашего партнера в каких-то тайных мотивах? Как тогда быть с немцами?

— В наши дни, если вы желаете делать большие дела, вам надо точно знать, на чьей вы стороне. Мир разделен на два лагеря.

— Не для меня, — пожал плечами Руперт. — Меня вполне устраивает позиция нейтралитета.

— Я так и думал, что вы это скажете. Вы просто-напросто не сможете его сохранить, Руперт.

— Ладно, согласен, суда — это стратегический товар. Но разве мировые нефтяные концерны гнушались продавать противнику свою продукцию? И разве политики им в этом не помогали? Вы снабжали Германию и Японию нефтью вплоть до самой войны.

— Это другое дело.

— Ничуть.

Они заспорили о принципах торговой политики, и у меня появилось чувство, что Руперту удалось кое в чем его убедить. Но тут вмешался Най.

— Почему вы лично так заинтересованы в этой сделке? — спросил он.

— Какое это имеет отношение к нашему разговору? — возмутился Руперт. — Речь идет о чисто коммерческой операции.

— Учитывая ваше недавнее прошлое, Ройс, мы считаем себя вправе задать такой вопрос. Ваше поведение было в высшей степени странным.

— Мое поведение касается только меня, — отрезал Руперт. Видно было, что он с трудом себя сдерживает. — Мы обсуждаем здесь деловые вопросы, а не мои личные склонности.

Бендиго задумчиво шагал по комнате.

— Поверьте, мы не собирались вмешиваться в ваши личные дела, Руперт, — медленно произнес он, — но поймите, что ваша роль в этом деле имеет первостепенное значение. В конце концов ведь это вы поставили вопрос о русской нефти на публичное обсуждение, так что если вы навлечете на себя неприятности, то и пеняйте па себя.

— Какие неприятности? Я вас не понимаю.

— Я знаю, тут есть другие заинтересованные стороны, — продолжал осторожно Пинк. — Но как только вы примешали к этому политику, вы поставили под вопрос ваши побуждения. Это было опрометчиво.

— Я не собираюсь обсуждать мои побуждения, — заявил Руперт. — А каковы, например, ваши побуждения? — саркастически осведомился он у Ная. — И ваши? — обернулся он к Бендиго. — Неужели они уж так непорочно чисты?

Пинк не обиделся, но Най продолжал атаку:

— У вас уже были неприятности и в собственной семье, и с Лиллом…

— Лилл! Оставьте в покое этого Лилла! — воскликнул Руперт. — Я пришел сюда не для того, чтобы разговаривать о Лилле.

— Ладно. Оставим, — согласился Пинк. — Мы хотим знать, что кроется за всей этой дурацкой затеей с нефтью. Вы же сами понимаете, что затея дурацкая.

— Нет, вы пытаетесь мне это внушить, — отпарировал Руперт.

— Фредди что-то задумал.

— Ничего он не задумал.

Тогда Най поднялся и сказал Бендиго:

— Зря тратим время. — Он повернулся к Руперту и посмотрел на него своими судачьими глазами — Это Фредди научил вас так себя вести?

— Дело затеял не Фреддиг а я, — решительно возразил ему Руперт.

— Ну что ж, — сказал Най. — Мне вас жаль. Прощайте, Ройс. — И даже не взглянув на меня, покинул комнату. Невидимая секретарша, точно угадав момент, распахнула перед ним дверь.

Руперт тоже поднялся, но Бендиго его задержал.

— Почему бы вам не отказаться от ваших нелепых симпатий к русским? — стал он внушать Руперту. — Вы тут ничего не выиграете.

Я видел, что Пинк нравится Руперту. Поэтому он только улыбнулся в ответ:

— Опять вы меня уговариваете?

— Зачем фирме Ройсов впутываться в какую-то темную политическую сделку с русскими? Для Верокио это не страшно, они итальянцы. — Он положил руку Руперту на плечо. — Если бы мы только знали, чего Фредди добивается, у нас было бы спокойнее на душе, и мы, возможно, сумели бы даже кое в чем помочь…

Руперт решительно направился к двери.

— Фредди не открывает мне своих карт, — произнес он. — Я не знаю, каковы его планы, и поэтому ничего вам о них сказать не могу.

— Но тут даже догадка поможет. Он сейчас ведет переговоры в Амстердаме, и мы смутно, правда, но все же представляем себе, о чем.

— Тогда зачем вы меня спрашиваете?

— Вы можете оказать ему услугу. Вы-то знаете, что он пытается объединить свой капитал с голландским и итальянским. А если не знаете, то я могу вам сообщить по секрету эту новость. Боюсь, что не вся ваша семья одобрит подобный шаг.

— Что вы хотите у меня выпытать? — спросил Руперт.

— Кто тут замешан — голландский филиал «Кальтекса»?

Руперт рассмеялся.

— Честное слово, понятия не имею.

Он понимал, что Пинк, в сущности, и не ждет от него ответа, а просто следит за выражением его лица. Смех Руперта звучал вполне искренне.

Пинк, вздохнув, открыл перед нами дверь.

— Да, вы, как видно, оба ни о чем и понятия не имеете, — не мог не признать он. Все же Пинк проводил нас до подъезда и, уже стоя на ступеньках, добавил, что в ближайшие дни нам не мешало бы вместе пообедать. — Вы славный парень, — сказал он, глядя сверху вниз на Руперта. — Но я знаю Фредди всю жизнь, и у меня такое чувство, что он собирается всех вас надуть. И вы лично непременно попадетесь. Так или иначе, но вас проведут. Можете мне поверить, Руперт!

— Чего на свете не бывает! — отозвался Руперт, и мы вышли с ним на Сент-Джеймс-стрит.

Он молчал всю дорогу, а когда мы вернулись в наш кабинет, он спросил меня, записал ли я разговор. Я утвердительно кивнул.

— Хотя зачем? Рандольф замкнул вокруг нас кольцо. Дальше идти нам некуда.

 

Часть вторая

Глава двадцатая

Мы понимали, что отказ Бендиго означает крах нашего замысла. Глупо было обольщаться: русская нефть не попадет в Англию, условия, поставленные русскими, не могут быть выполнены, судов у нас они не купят, и мы бессильны что-либо тут изменить.

Но мы слишком размахнулись и уже не могли остановиться: события обладают своей инерцией. Главные же события в жизни Руперта только приближались. Нина Водопьянова вернулась после посещения делегацией Бирмингема, позвонила Руперту в его отсутствие и попросила ему передать, чтобы он на следующий день в 10 часов утра непременно зашел в торгпредство.

— Ее просьба может означать и хорошее и плохое, — сказал он. — Зря она меня звать не будет.

— Может, она хочет нам что-то посоветовать?

— Нет, не думаю, — сумрачно произнес он.

Руперт оказался прав. Когда на другое утро он вернулся от Нины, вид у него был совсем больной. Он рассказал, что Нина дожидалась его у подъезда торгпредства в Хайгейте и, хотя на улице моросило, повела его гулять по мокрому парку, где зябли под зимним дождем буки и араукарии.

— У меня, Руперт, неприятности, — сказала она. — Я не хотела вам говорить, но приходится.

— Не укрыться ли нам где-нибудь от дождя? — спросил он. Нина промочила ноги и забрызгала грязью чулки. — Вы же совсем промокнете.

— Неважно, — бросила она нетерпеливо, — я не хочу, чтобы нас видели вместе и слышали наш разговор. Кто-то из англичан…

— Вот до чего дошло! — пошутил он. — Кто же из англичан проявляет к вам такой интерес?

Но она даже не улыбнулась.

— Меня хотят выкрасть, — сказала она, с трудом выговаривая слова.

— Что?

— Понимаете, против меня что-то замышляют… — произнесла она с запинкой. — Мне сообщил об этом один человек.

— Англичанин?

— Да. Он все время пытается ко мне подойти, когда рядом никого нет. В Бирмингеме он меня совсем замучил. Раз даже по телефону…

— Но что он вам сказал? Почему вы решили, что он хочет вас выкрасть?

— Он говорит про вас, Руперт.

Их окатило водой с голых веток вяза; Нина прикрыла голову шарфом, а Руперт отер мокрое лицо носовым платком. И так холоден и бесприютен был зимний парк, и так мрачно у них на душе, что они даже не заметили потока воды, промочившего их насквозь.

— Два раза, когда я ходила покупать чулки и яблоки в Бирмингеме, — рассказывала Нина, — он шел за мной и старался оттереть меня от других прохожих. Он сказал мне по-русски: «Мне надо с вами поговорить, Нина Сергеевна». Знает даже мое отчество. Но это — англичанин. Он сказал, что у вас неприятности с английским МВД и что вам нужна моя помощь. Это правда, Руперт?

— Конечно, это неправда!

— Он мне говорит, что тут все знают про нас с вами и что, когда я уеду в Москву, вас, наверно, арестуют.

— Какая чепуха! — воскликнул Руперт. — Неужели вы ему поверили? Не верьте ни одному его слову, слышите, Нина?

— Да, но это-то он все-таки знает. Знает! — воскликнула она. — Он говорит, что я вам испортила жизнь, что я причиняю вам только неприятности, но могу вам помочь, если объясню каким-то его друзьям, что меня с вами связывает.

— Да не слушайте вы его и не обращайте на него внимания!

— Я и не слушаю его, — возмутилась она, — но он меня преследует.

— В следующий раз позовите полицейского.

— Подумайте, что вы говорите! — воскликнула она по-русски. — Как же я могу это сделать? Ведь он сам вроде полицейского!

— Ну и что? Если он к вам пристанет, позовите самого обыкновенного постового. Будьте спокойны: этот тип сразу смоется.

— Да, но если я обращусь к постовому, мне придется давать объяснения… Выйдет еще хуже. Нет, это невозможно.

— Послушайте, — заговорил он горячо, взяв ее под руку. — Это просто шантаж, за ним ничего нет. Они ничего о нас не знают. Они вас пугают, надеясь, что вы начнете оправдываться или защищать меня. Вы ему что-нибудь говорили?

— Нет. Но, Руперт, какое это безобразие! — гневно воскликнула она. — Он приводит меня в такую ярость, что я готова его убить! — От волнения она закрыла глаза. — Нет, все-таки меня это тревожит. Ведь он, наверно, действует не по собственной инициативе. А что, если они выследят, когда я буду одна, и схватят меня? Что мне тогда делать? Нет, я себе этого никогда не простила бы… Я не хочу причинять неприятности своим. Вот что мне не дает покоя. О нас с вами я уже даже не думаю.

— Да, да, конечно, — ласково успокаивал он ее, крепко прижимая к себе ее руку. — Погодите, дайте-ка сообразить…

Они молча шагали по дорожке, посыпанной гравием.

— Вашим вы об этом ничего не говорили? — спросил он.

— Ну, что бы! Разве я могу им пожаловаться, не втянув их в эту историю? Повторяю вам, Руперт, я не хочу причинять неприятности своим. Сейчас это единственная моя забота. Он упоминал и про Джо…

— Про Джо? — Руперт почувствовал боль, словно его ударили. — А при чем тут Джо?

— Он говорил, что рано или поздно кто-нибудь откроет ей правду. Он произносит эти гадости таким приветливым, дружелюбным тоном. — Нину передернуло. — Я его ненавижу. Его приятный голос, его вежливость!

— Не волнуйтесь! — проговорил он твердо. — Ради бога, не волнуйтесь. Они метят в меня, а не в вас.

— Я сама так думала, — сдержанно заметила она. — Но что им от вас нужно?

— Тут замешано слишком много такого, о чем я не могу вам рассказать, — огорченно признался он. — Сам виноват. Но мне обидно, что вас втягивают в эту гнусную историю. И я даже не представляю себе, как вам помочь. Во всяком случае сейчас.

— Тогда я должна вам помочь.

— Каким образом? Вы решили поговорить с ними?

— Нет! Нет! Нет! — закричала она в испуге. — Поговорить? Ни за что! Если они попытаются меня увезти или задержать здесь, я им не дамся!

— Они не будут вас задерживать, — заверил он ее. — Так далеко они не пойдут.

— Почем вы знаете, что не пойдут? Но, клянусь, я им не позволю до меня дотронуться! — горячо воскликнула она:

— Надо же, чтобы случилась такая беда…

Она молча сделала еще несколько шагов, вдруг Руперт переплел ее пальцы со своими.

— Вы мне скажете правду, если я вас кое о чем спрошу, Нина?.. — негромко обратился он к ней.

— Конечно.

— Зачем вы приехали в Англию?

Она ответила не колеблясь.

— Чтобы увидеть вас, Руперт. Понять, что я не ошиблась. Мне было так плохо, когда вы уехали. Я столько о вас думала, а когда мне стало совсем тяжело, я поняла, что лишусь покоя на всю жизнь, если опять вас не увижу и не проверю, ошиблась я или нет. Ведь я вам так верила…

— А почему вы во мне начали сомневаться? Вот я всегда знал, что вы такая, какая есть.

— Да, да, конечно. Но вы ведь не верите в то, во что верю я…

— Зачем вы так говорите?

— Нет, не верите. И я боялась, что совершаю предательство не только по отношению к себе… Вот от чего мне было так тяжело.

— Вы ничего не предали! — сердито закричал он. — Не смейте так думать!

— Я старалась не думать. Но вот поэтому мне и надо было вас увидеть.

— Но вы мне ничего не сказали. Ни о чем не спросили!

— Я хотела спросить в тот день, когда была у вас. Но почувствовала, как я виновата перед Джо и как вы перед ней виноваты.

— Но хоть что-то вы могли мне сказать?

Теперь они забыли обо всем на свете, кроме этого ощущения близости, которое их соединяло.

— А зачем? Мне это было не нужно. Я всегда знала, что вы — человек честный и не можете фальшивить. И сейчас я это знаю наверняка. Мне только надо было в этом утвердиться. Вот и все.

— Но вы же ничего обо мне не знаете! Ничего не знаете даже теперь.

— Знаю. Знаю все, что мне нужно знать…

— А вы хоть раз подумали, что вы со мной сделали?

Она крепко сжала его руку. И только покачала головой.

— Вы перевернули всю мою жизнь, — сказал он ей.

— Я этого не хотела.

— Но я не жалею об этом.

— Тогда я рада, хотя мы поступили нехорошо.

Он рассмеялся.

— Вы замечательная женщина! И самый строгий моралист, каких я встречал…

— Я буду любить вас всю жизнь, Руперт. Вероятно, я не должна этого говорить. Но я ведь понимаю под этим совсем не то, что понимают обычно. Другое. Более высокое. Только вы и я знаем, что я хочу этим сказать.

— Я знаю…

По-моему, Лилл совершил большую оплошность, преследуя Нину, потому что Руперт теперь любил ее больше, чем когда бы то ни было. И больше, чем когда бы то ни было, думал о ней и о том, как уберечь ее от опасности. Вот почему он позвонил Лиллу и сказал, что хочет к нему зайти.

█

Адмирал был рад видеть Руперта.

— Я пришел попросить вас об одном одолжении, адмирал, — сказал Руперт, стараясь держать себя в руках и не злиться.

— Об одолжении? Каком же? — осведомился адмирал.

— Что вам надо от Нины Водопьяновой? — ответил вопросом на вопрос Руперт. — Чего вы хотите добиться?

— Минуточку, Руперт. Обожди, прежде чем ты зайдешь слишком далеко. А что, в сущности, случилось с мадам Водопьяновой?

— Какой-то человек преследует ее и пытается убедить, что я попал в беду. Единственный способ, каким она будто бы может меня спасти, — это рассказать, что у нас с ней было в России, или что-то в том же роде.

— Да, неприятная история.

— Грубая, топорная работа, и к тому же неумно придумано. Зачем вы этим занимаетесь?

Адмирал потер пальцем свой изящный нос.

— Почему ты считаешь, что в этом повинны мы?

— Ну, это ясно и младенцу. Видно по почерку.

— Пожалуй, ты прав. Но видишь ли, этой молодой дамой интересуются и другие.

— Возможно, — согласился Руперт. — Но большинство из них все равно связано с вами, так что это только отговорка.

Адмирал сохранял завидное благодушие.

— Ты льстишь нашему отделу, но, увы, это не совсем верно. Конечно, война нервов — штука безжалостная. Ты сам это понимаешь.

— Вы мне уже говорили о вашей войне нервов, но на этот раз вы перехватили через край. Зачем впутывать в нее женщину? Чем она это заслужила?

— Ну, а почему, в сущности, ее не впутывать? — спросил адмирал. — Я уже говорил тебе, что мы все участвуем в этой войне. И уверяю тебя, Руперт: она участвует в ней ничуть не меньше, чем мы.

— Все это я слышал, и не раз. Но я прошу вас, адмирал, сделать мне одолжение и оставить Нину Водопьянову в покое.

Адмирал стукнул себя по коленкам.

— Об этом не может быть и речи! — воскликнул он с деланным негодованием. — Я никого не могу оставить в покое — ни себя, ни тебя, ни миссис Водопьянову!

— Даже если смотреть на людей с вашей точки зрения, она не Представляет для вас ни малейшей опасности.

— Откуда я знаю?

— Могу вас в этом заверить, — сказал Руперт, уже теряя терпение. — Да вы и сами в этом не сомневаетесь.

— Сомневаюсь, — раздумчиво произнес адмирал. — Вспомни, что ты делал в Советском Союзе. Разве они оставили тебя в покое?

— Нет, но ведь, если припомните, я искал радарные установки.

— А кто мне гарантирует, что Водопьянова не ищет радарных установок у нас?

— Вы сами знаете, как мало это вероятно.

— А ты хоть раз задумался над тем, о чем я тебе говорил? — спросил адмирал. — Может быть, ты — главная причина ее поездки в Англию.

Как потом Руперт рассказывал мне, он в эту минуту почувствовал себя оторванным от всего остального мира. В этом красивом зале с лепным, голубым с золотом, потолком он подумал о том, что стоит человеку поговорить о секретных делах вот в такой секретной комнате, и вся твоя жизнь становится призрачной, исчезает куда-то, словно ее и не было.

— Вы мне льстите, — заметил Ройс.

— Послушай, Руперт. Русские никогда не делают ничего из ряда вон выходящего или необычного без какой-либо специальной цели. И Водопьянова тоже находится здесь с определенной целью, мы это знаем. И вынуждены наиболее очевидной целью считать тебя.

— В таком случае, я — опасный человек, и меня пора упрятать за решетку, — с вызовом бросил Руперт. — Почему бы вам не посадить меня и не покончить с этим делом?

— Тс-с-с! — укоризненно произнес адмирал. — Мы ведь только стараемся уберечь тебя от непоправимой ошибки, помешать тебе совершить поступок, который обойдется и тебе и нам очень дорого.

— Какой только чепухи вы здесь не выдумываете!

— Давайте рассуждать так, — сдержанно сказал адмирал. — Она имеет на тебя безусловное влияние, не то ты не пришел бы сюда ее защищать. Значит, она такая же ценная добыча для нас, какой ты был для них. Даже больше…

Этого удара Руперт не ожидал. Мысль, что Нину могут принять за ценный трофей в этой профессиональной войне нервов и грязных проделок, была для него неожиданной. Стало быть, Нина и в самом деле в опасности!

— Тогда разрешите мне вам кое-что сказать, адмирал, — резко заявил он, застегивая пальто и думая только о том, как бы поскорее вырваться из этого гиблого места. — Если вы тронете Водопьянову, я охотно поделюсь с русскими всем, что мне известно о вашем учреждении. А не с русскими, так с кем-нибудь еще. Вам нужен я, адмирал, понимаю. Вы хотите, чтобы я покаялся и признал вашу правоту, тогда вы почувствуете себя в безопасности. Но я этого не сделаю и не допущу, чтобы вы отравляли жизнь ни в чем не повинной женщине.

Адмирал был ошеломлен и разгневан словами Руперта. Они расстались врагами. Никогда в жизни, рассказывал Руперт, он не чувствовал большего облегчения, чем тогда, когда вышел от адмирала Лилла на свет божий.

— На чистом воздухе не бывает тайн, — угрюмо заметил он. Но мне показалось, что этими словами Он только пытался себя подбодрить.

Ему хотелось подбодрить и Нину: он позвонил ей по телефону в отель, но ему сказали, что она уехала. Он позвонил в советское торгпредство. Там ему ответили, что Нина в посольстве. Он позвонил в посольство, и ему объяснили, что мадам Водопьянова к телефону не подходит: она больна и не может ни с кем разговаривать.

Глава двадцать первая

Мы несколько дней ничего не слышали о Фредди, но однажды он вдруг появился у Руперта. Мы уже кончали обедать. В последнее время я обычно обедал у Руперта, если ни у него, ни у меня не было в эти часы деловых встреч. Иногда он меня приглашал специально, в качестве амортизатора между ним и несдержанной Джо. Он меня даже раз спросил, какой характер у Пепи, и когда я ответил: «Невыносимый», — зло захохотал.

— Невыносимый характер, — сказал он, — это еще полбеды. Если бы у них была при этом хоть капля логики! Настроение у них меняется пять раз в день, то у них одна фантазия, то другая… А ты живешь, как под электрическим током.

В тот день я должен был изображать изоляцию для тока высокого напряжения, однако, к счастью, Джо была весела.

У дверей раздался звонок. Спаниель Фидж залаял и понесся встречать гостя. Анджелина ввела Фредди, который, подхватив спаниеля на руки, ласково потрепал ему уши и морду:

— Привет! — воскликнул он с порога преувеличенно весело. — Как раз подоспел к кофе.

Мы были рады видеть его, а он нас. Сняв пальто, он швырнул его в угол. Мы тоже сразу повеселели. Он сказал, что приехал самолично пригласить Джо составить компанию Пегги, которая улетает в Кортина д’Ампеццо, и объяснить, почему он так заинтересован в их совместной поездке.

— Завтра тут начнется столпотворение. У меня и у вас оборвут телефоны и не будет житья от непрошеных визитеров. Поверьте, Джо, при этой кутерьме вам лучше не присутствовать.

— А в чем дело? Что завтра произойдет?

Но Фредди только разжег наше любопытство и ничего не стал объяснять, отделываясь шуточками. Он был явно возбужден, а может быть, просто слишком много выпил перед обедом? У него был вид человека, затаившего дыхание перед прыжком.

— При всем моем расположении, моя радость, — сказал он Джо, — сообщить я вам пока ничего не могу. Завтра узнаете. — И он мельком взглянул в окно, словно проверяя, не поджидает ли его кто-нибудь на улице. — Руперт, налейте, пожалуйста, рюмочку коньяку. За последние десять суток у меня мозги высохли, а мне еще надо держаться и сегодня и завтра.

Руперт налил ему щедрую порцию коньяку.

— Выпейте со мной, — предложил нам обоим Фредди. — И вы, Джо, тоже. Сегодня особенный день.

Никому из нас не хотелось портить ему настроение, поэтому мы выпили, сами не зная за что.

Фредди глубоко вздохнул, надел пальто, поцеловал на прощанье Джо и вывел нас с Рупертом на улицу к ожидавшему его такси.

— Послушайте, Руперт, — тихо сказал он. — Так как с завтрашнего дня мне понадобится в нашей семье хотя бы один друг, я рассчитываю на вас. Вы — единственный, на кого я могу положиться. Я не говорю о вас, Джек, потому что вы — не член нашего правления.

— Понятно, — кивнул я, хотя ничего не понимал.

Руперт почти все время молчал, занятый мыслями о Водопьяновой, но тут он шутливо заверил Фредди:

— Ладно, Фредди, я буду стоять за вас как стена. Но что вы затеяли?

— Пусть и вас и всех остальных это поразит, как гром среди ясного неба, — засмеялся Фредди. — Я и так из всей нашей родни предупреждаю об этом только вас, ребята; мне нужно чувствовать хоть какую-то моральную поддержку. Поняли?

— Ни черта не поняли, — отозвался Руперт, — но мы с вами, не сомневайтесь.

— Я вас сегодня днем больше не увижу, — сказал Фредди. — Мне пришлось отказаться от своей машины. Слишком много любопытных глаз. Вечером встретимся на приеме НАТО. Ну, а завтра поглядим…

— А почему вы не спрашиваете, как прошел разговор с Пинком Бендиго?

— Я про него слышал. Идиоты. Послезавтра это уже не будет иметь значения, Руперт.

Фредди сел в такси, и шофер взял с места, не спрашивая, куда нужно его пассажиру. Видно, у Фредди было так много разъездов и секретных встреч, что он нанял его на целый день.

— До вечера! — крикнул Фредди, когда машина тронулась.

█

Прием, о котором говорил Фредди, должен был состояться в здании Одли-Мейризон-хауз в Мейфейре. Его давали в честь западногерманских генералов и адмиралов, каких-то немецких промышленников, судовладельцев и политических деятелей. Официально банкет устраивал секретариат НАТО по северных странам, но, как объяснил Фредди, это был еще один шаг, предпринятый английским правительством (оно тогда собиралось войти в общий рынок и в дальнейшем создать многосторонние ядерные силы) с целью смягчить неприязненное отношение англичан к немцам.

— Плохо относиться к немцам сегодня глупо — хотя бы с деловой точки зрения. Вот почему вам там надо быть, — сказал Фредди Руперту, который отнекивался, несмотря на уговоры Джо.

Мне хотелось увидеть, что собой представляет дипломатический прием НАТО, а так как я был в ссоре с Пепи — выдерживал характер и с ней не виделся, — я мог свободно располагать собой. Джо и Руперт собирались приехать попозже, поэтому я отправился с Фредди и Пегги; я — в белоснежной крахмальной рубашке и в черном галстуке бабочкой, а Фредди — разукрашенный ленточками всех орденов, какие положено иметь порядочному человеку. Вид у него был бравый и очень внушительный.

В Одли-Мейризон-хауз сияли огни, и, несмотря на дождь, у мраморной лестницы толпилось с полсотни зевак, которых отгоняли полицейские. Зеваки образовали проход для гостей, появлявшихся из машин в роскошных туалетах и сверкающих золотом мундирах, увешанных медалями и средневековыми орденами. Швейцар в ливрее с шиком отворял дверцу лимузина, провожал гостей под большим зонтом до подъезда, а потом захлопывал дверцу, и машина отъезжала.

Наверху перед нами распахнулись двери из орехового дерева, мы вошли, и нашим глазам открылось ослепительное зрелище: мы очутились в огромном золотом, залитом огнями зале с мраморным полом. Лакеи в шелковых чулках величественно провели нас в гардероб со множеством зеркал. Мы сдали пальто и встали в блистающую вереницу изысканнейших дам и изысканнейших господ, увешанных орденами и лентами и представлявших здесь воинства всех западных стран: Англии, Франции, Греции, Турции, Америки, Дании, даже герцогства Лихтенштейн и еще невесть каких других держав. Они явились сюда как на парад, эти верные слуги своих королев, королей и республик, представители сухопутных и воздушных вооруженных сил, флотов, посольств, концернов, церквей и НАТО. Наши имена были объявлены хозяевам приема, а их было пятеро, и рядом с ними стояли их жены, и когда я увидел лица этих солдафонов и подкрашенные глаза их жен, я внутренне содрогнулся и сказал себе: «Нет, друг, это не для тебя!»

Сахарно-белая, словно глазурью облитая приемная напоминала мне раззолоченный, как бомбоньерка, бальный зал какого-нибудь венского дворца, а все эти парадные мундиры, шелка, драгоценные ожерелья, бриллиантовые диадемы — пестрые обертки находящихся в бомбоньерке конфет.

— Ах, как я все это люблю! — воскликнула Пегги. — Красиво, да?

— Прямо дух захватывает, — съязвил Фредди, думая о чем-то своем.

У меня тоже захватило дух от всего этого зрелища, и я скоро потерял Пегги и Фредди из виду: их увел какой-то военный, похожий на рыцаря в сверкающих доспехах. Подойдя к одному из буфетов с закусками, я положил себе на тарелку лососины и кусок утки, лежавших на серебряных блюдах, а потом выпил бокал шампанского. Тут я заметил, как вошли Руперт и Джо, вид у них был какой-то встревоженный. Мне показалось, что они ссорятся. Джо выглядела такой красавицей в своем белом атласном платье, что я чуть не ахнул. Черные волосы, яркий цвет лица, свежая, как утренняя роса, прозрачная кожа и настороженный взгляд колдовских глаз — все это придавало ей какую-то экзотическую прелесть.

Руперт жестом подозвал меня и сказал, что он только что видел, как полисмены волокли Пепи к полицейской машине. Надо бы мне попробовать ее вызволить.

— Почему? Что она сделала?

— Да тут у подъезда они пытались устроить демонстрацию. А вы не знали?

— Понятия не имел. Она мне про это ни слова не сказала, когда мы в последний раз виделись.

Случилось то, что я должен был предвидеть, если бы мной руководила не обида, а здравый смысл. Когда Руперт и Джо, выйдя из такси, стали подниматься по ступенькам, они услышали за своей спиной крики и улюлюканье. Они остановились и обернулись. Из толпы зевак вдруг выделилась плотная кучка демонстрантов. С криком: «Долой немецких фашистов!», «Фашистские генералы, вон!» — молодые люди выхватили из-под пальто спрятанные плакаты. Одно полотнище обличало фашистское прошлое кого-то из немецких гостей; на другом был изображен генерал Шпейдель рядом с Гитлером. Все это произошло в считанные секунды. Полиция накинулась на демонстрантов. Замелькали дубинки, какая-то женщина упала, мужчина прорвался сквозь полицейский заслон, его повалили чуть ли не под ноги выходивших из машины немцев, а он кричал; «Убирайтесь домой! Вон отсюда, убийцы!»

В руках у него была громадная желтая звезда из бумаги; полицейский смял ее, швырнул в окно подвала Одли-Мейризон-хауз и ринулся на демонстранта. Тот упал, и полицейский придавил его к земле коленями.

— Это был такой ужас! — воскликнула Джо: она все еще не могла прийти в себя.

Руперт рассказывал, что они просто застыли от неожиданности, но вдруг кто-то крепко взял его под руку и подтолкнул вперед. Полицейский инспектор сказал ему:

— Уйдите-ка лучше с дороги, сэр. Видите, что здесь творится.

Полисмены разгоняли толпу. Руперт увидел высокую девушку с копной мокрых белокурых волос, что-то яростно кричавшую полицейским. Ее лицо было искажено гневом, но Руперту показалось, что он узнал Пепи. Он сбежал по ступенькам вниз. Девушка стояла рядом с четырьмя или пятью парнями; они держались цепочкой, крепко схватившись за руки, и полицейские не могли оторвать их друг от друга.

— Руперт! — донесся до него сверху крик Джо. — Вернись!

— По-моему, это Пепи, — крикнул он ей.

— Не может быть! — ответила Джо. («Я уверена, что это была не она!» — и сейчас настаивала Джо.)

Полицейский обхватил девушку за шею, накинул ей дождевик на голову, и, как она ни отбивалась, трое или четверо полицейских потащили ее в фургон. У подъезда разгорелось настоящее побоище, и инспектор снова погнал Руперта наверх.

— Настоятельно советую вам, сэр, войти в дом, пока мы тут не наведем порядка, — сказал он.

— Я почти уверен, что это была Пепи, — повторял Руперт, стоя посреди бального зала.

— Ну ее к черту, эту Пепи, — сердито бросила Джо. — Да и чем ты можешь ей помочь? Она привыкла к таким похождениям.

— Мы должны выяснить, не ранена ли она, — настаивал Руперт.

Джо отошла от нас в ярости и направилась к двум дамам, которые издали здоровались с ней. Руперт поглядел ей вслед.

— Неужели Пепи ничего вам не говорила? — удивился он снова. — Сцена была безобразная. Какой-то полицейский подталкивал девушку коленом…

— Что я могу сказать… — развел я руками, — мы с ней в ссоре.

— По-моему, вам надо сходить в полицейский участок и выяснить, Пепи это или нет, — убеждал он меня с той упрямой настойчивостью, которая только злит.

— Зачем? — уперся я, решив по-прежнему проявлять характер. — Джо права: Пепи привыкла к таким переделкам.

Руперт, как истый джентльмен, не мог принять мою точку зрения, впрочем, мне и самому она была не по душе. Взяв пальто, я вышел и спросил полицейского, куда отвезли демонстрантов. Я сел в такси и доехал до полицейского участка Мейфейр, где еще продолжали составлять протоколы на арестованных. Когда я спросил, не было ли среди них Пепи Ройс-Кэмпбелл, двое задержанных отозвались: «Да, да, она здесь!» Но сержант заявил, что повидать Пепи мне не разрешат, а увезти ее — тем более. Ей придется провести ночь в камере до утреннего заседания суда.

Тогда я снова поймал такси и вернулся на прием, где мое имя объявили вторично. Разыскав Руперта, я сказал ему, что Пепи сидит в полицейском участке, где ей придется провести ночь.

— Я ее сразу узнал, хотя у нее был совершенно безумный вид, — ответил Руперт.

Я кивнул, и мы снова влились в толпу гостей НАТО.

█

Вряд ли Руперт мог относиться к этому сборищу так, как я. Для меня это было новое, увлекательное зрелище, а Руперта все это раздражало, как тесный пиджак: неудобно в нем чертовски, а скинуть нельзя, остается лишь терпеть и злиться. Приехал он сюда только ради Джо. В его теперешнем состоянии ему претил этот зал, битком набитый людьми, не знающими никаких забот и сомнений.

Среди них у него было много друзей, которые радушно с ним здоровались, но он не отходил от меня. Одной только тете Фло он по-настоящему обрадовался. Мы уже два или три часа почти не трогались с места и стояли у окна.

И вдруг ему захотелось вырвать Джо из этой атмосферы. Было уже поздно, но она все еще танцевала. Теперь ее партнером был некий француз по фамилии д'Эспрэ. Руперт заявил, что пора ехать домой.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— Но почему?

— Пора спать.

Он взял ее под руку, попрощался с Фредди и отказался воспользоваться его «роллс-ройсом».

— Господи, что у тебя за причуды! — не на шутку вспылила Джо, и тут я ей посочувствовал. — На тебя иногда находит такая блажь, что хоть криком кричи! — возмущалась она, садясь в такси. — Я тебя просто не пойму. Все не как у людей!

Шагая домой, я твердо решил жениться на Пепи и увезти ее в Суву, где самый лучший в тропиках климат. Я скопил денег и теперь мог принимать решения. Англичане вдруг стали мне в тягость, и мне захотелось уехать от них подальше.

Быть может, во мне говорило одиночество, а может, любовь. Мне было все труднее обходиться без Пепи, без ее молодого сильного тела, без ее своеволия и независимого ума. Но, как и Руперта, меня снедали страхи; я понимал, что подвергаюсь опасности в этой изнеженной, скованной предрассудками стране.

Глава двадцать вторая

Наутро, около восьми часов, посыльный принес Руперту длинную срочную телеграмму; ее приняла Анджелина и побежала наверх к хозяину. Руперт распечатал ее, еще не успев стереть со щек мыльную пену.

— Что это? — сонно спросила Джо, приподнимаясь с подушки.

— Телеграмма от Фредди.

— О чем? Что случилось? — встревожилась она.

Руперт присел на кровать и прочел телеграмму вслух.

Дорогой Руперт. Сегодня в девять часов утра передаю в газеты сообщение, копию посылаю восьми членам нашей семьи — директорам акционерного общества — и четырем другим, включая вас, обладающим правами попечителей, так же как и двум директорам, не членам семьи, секретарю нашей компании и казначею.

Сообщение гласит: «Директор-распорядитель и заместитель председателя британской судостроительной, торговой и транспортной акционерной компании Ройсов и судостроительных верфей „Ройс-Бэркемстед“, а также имперской фрахтовой и судоходной компании Ройсов, имеющей отделения в Лондоне, Бомбее, Сингапуре, Гонконге и Сиднее, закончил переговоры с „Юнайтед Стейтс ойл“ и с германским химическим и горнорудным концерном „Рейнише фарбверке“ о слиянии их капиталов, промышленных предприятий, рынков сбыта, судов, сырья, рудных месторождений и прочего и образовании единого акционерного общества или корпорации, зарегистрированной в Лондоне, Балтиморе и Гамбурге с равным правом голоса для каждой из этих трех компаний».

Джо вскочила с кровати.

— Это и есть то, на что намекал Фредди?

— Обожди. Это еще не все, — сказал Руперт, читая дальше: «…Я хочу поставить в известность наших директоров, что предполагаемое слияние предусматривает серьезные перемены для фирмы Ройсов как у нас в стране, так и за границей Семейное товарищество, которое вело торговые дела на протяжении почти двухсот пятидесяти лет, должно распасться, так как наши новые партнеры — американцы и немцы, имеющие обширные международные капиталовложения в области транспорта, нефти и производства химикатов, являются обычными акционерными обществами. Поэтому компания Ройсов будет распущена и вместо нее организовано акционерное общество, которое затем сольется с нашими немецкими и американскими партнерами и образует концерн „ЮРФ“, взяв первые буквы от названий всех трех объединяющихся компаний».

— Выходит, он распустил фирму Ройсов? — текст телеграммы был настолько невероятен, что Джо окончательно проснулась.

Руперт продолжал невозмутимо читать:

Обладая более значительными капиталами, «Юнайтед Стейтс ойл», так же как и «Фарбверке», намереваются затратить большие суммы на расширение предприятий фирмы Ройсов, в связи с чем капитал нынешних директоров фирмы значительно увеличится, да и все наше имущество повысит свою стоимость. Если такое слияние будет осуществлено, доля каждого из компаньонов фирмы Ройсов в капитале фирмы сразу же увеличится по сегодняшним котировкам минимум в четыре раза, причем, благодаря более широким возможностям и средствам, которыми мы будем располагать совместно с «ЮСО» и «Фарбверке», дальнейшие перспективы будут еще лучше. Срок принятия или отклонения этого проекта — восемь недель начиная с сегодняшнего дня. Подпись — ваш покорный слуга во всех делах компании: Фредерик Холланд Ройс.

— Что это значит?

Руперт потом рассказывал, что он хохотал, как сумасшедший.

— Господи, как он на это пошел! Вот она бомба, которую Фредди обещал бросить! Слил фирму с двумя самыми страшными чудовищами делового мира.

— Но что значит «компания Ройсов будет распущена»? Он отказывается ею управлять?

— Да, во всяком случае, отказывается от семейного правления. Мы сейчас станем обычным акционерным обществом, частью «ЮСО» и «Фарбверке». Но у него это не пройдет.

— Почему ты так думаешь? Фредди знает, что делает.

— Сомневаюсь. Он считает, что подачка в виде четырехкратного или пятикратного увеличения нарицательного капитала каждого из компаньонов соблазнит родню, а я в этом не уверен.

— Держу пари, что Фредди окажется прав! — с жаром воскликнула Джо.

— Рандольф его убьет.

— А я ручаюсь, что он всех переубедит, — сказала она, надевая халат.

— Когда начнется голосование, никто из семьи не даст согласия.

— Что может быть соблазнительнее больших денег? — горячилась Джо. — Деньги — самый лучший стимул. Фредди победит.

— Деньги, может, и лучший стимул, но никто не захочет отдать семейную фирму американцам и немцам. Рандольф этого не позволит. Он уже давно ждал от Фредди чего-нибудь в этом роде, впрочем, как и все мы.

— Ну, я на стороне Фредди, — решительно заключила Джо.

Руперт только с изумлением посмотрел на нее; за завтраком они продолжали пререкаться, а потом Руперт по телефону вызвал такси, потому что у ворот уже караулили газетчики. Когда он выходил, его засыпали вопросами и стали фотографировать. В Сент-Мэри-Экс собралось еще больше репортеров, и он с трудом пробился в контору сквозь их шумную толпу. Ему кричали: «Торгаши!», «Продали английскую фирму иностранцам!», «Предали английское судоходство! Отдали на откуп Америке и Германии!», «На сколько вы лично увеличили свое состояние?», «Это что, генеральная репетиция Общего рынка?»

— А как теперь будет с вашей сделкой на русскую нефть? — крикнул кто-то уже ему в спину.

— А верно, как теперь с этим будет? — пробормотал он, обращаясь ко мне.

Я не понял, о чем идет речь, пока Руперт не показал мне телеграмму.

— Боже мой, Руперт! — воскликнул я. — Да ведь, если он объединится с этими типами, от Ройсов останется мокрое место!

Руперт взглянул на пачку телеграмм и записок, которую миссис Ингрэме положила на стол — их набралось уже штук пятьдесят, — от лиц и учреждений, о которых мы раньше даже не слыхали, а две из них были от министров. Телефон за дверью звонил, не смолкая.

— Что мне им отвечать? — спросила его с отчаянием миссис Ингрэме, когда Руперт ей объяснил, что ни для кого, кроме родных, его нет.

— Пусть звонят мистеру Фредди.

— Но большинство из них уже пыталось до него дозвониться, он не желает ни с кем разговаривать, вот они и обращаются к вам.

— Отсылайте их к Гордону, он заведует отделом рекламы и внешних сношений. Теперь настал его час.

Мы сидели молча, Руперт задумчиво на меня поглядывал.

— Ну вот, Джек, последняя надежда, которая еще оставалась у нас после свидания с Бендиго, рухнула. Можно собирать манатки и уходить.

Мне нечем было его утешить. А высказывать свою точку зрения не хотелось. Что ж, после ночного угара наступило холодное, трезвое утро. Интересно, понимает ли Руперт, что Фредди с самого начала пользовался нами как ширмой для своих махинаций? Мне казалось, что Руперт еще боится себе в этом признаться.

Выложил все это нам сам Фредди, сделав вид, что его мучают угрызения совести.

Он явился около полудня. Закрыв за собой стеклянную дверь, как бы отгородившись ею от внешнего мира, он сел и задрал ноги на подоконник. На его обычно розовом лице лежал серый налет, вид у него был нездоровый, утомленный.

— Ну? — спросил он Руперта. — Что вы на это скажете?

— У вас этот фокус не пройдет, — ответил Руперт.

Фредди явно хотелось передохнуть, глаза у него были воспалены от бессонницы.

— Говорят, что безумие от вдохновения отделяет тонкая, едва приметная черта, — сказал он. — Значит, если я хочу доказать, что действовал по вдохновению, мне надо сохранять рассудок.

— Никто в семье не поверит, что вы действовали только по наитию, — заметил Руперт.

— Я нашу семью знаю лучше, чем вы, — презрительно огрызнулся Фредди. — Все согласятся. Я взвесил свои шансы на успех, и только Рандольф, Кэти и, пожалуй, вы окажете серьезное противодействие. Но я надеюсь вас убедить, что шаг этот неизбежен и даже выгоден.

— Неизбежен, признаю, — согласился Руперт, — но меня это не убеждает. Зачем отдавать свой капитал «Юнайтед Стейтс ойл» и «Фарбверке»? Зачем это вам, Фредди?

— Затем, что возможности такого концерна фактически беспредельны.

— Не спорю, — ответил Руперт, — но не вы будете им управлять.

Фредди сказал, что сейчас у него только одно желание — выпить; он вызвал миссис Ингрэме, попросил принести из зала совещаний бутылку водки, вермута и льда и никого сюда не пускать.

— А что еще вас беспокоит в этом деле?

— «Фарбверке», — ответил Руперт.

— Почему? Чем «Фарбверке» хуже Ройсов?

— Бросьте, Фредди! — возмутился Руперт. — Что такое «Фарбверке» и чем она занимается, мир узнал еще пятьдесят лет назад: у ее продукции давно печальная слава, а клеймо Нюрнбергского процесса так и не смыто с имени старого Хинкеля: это он производил газ для лагерей уничтожения и пользовался рабским трудом у себя на заводах.

— Не судите, да не судимы будете, — резко произнес Фредди. — Все мы одним миром мазаны. Вы видели наши доки в Шанхае и Кантоне до войны?

— Только мальчишкой.

— Тогда вы должны знать, что весь город Шанхай, например, был чем-то вроде концлагеря или гетто фирмы Ройсов и ей подобных. Весь международный сеттльмент существовал на рабском труде — мужчин, женщин, детей. Вас возмущает, что немцы зверски истребляли европейцев, а не черных или китайцев, вот и все, — жестко закончил Фредди.

— Может, вы и правы, — согласился Руперт. — Но зачем вам это вообще? Ройсам не грозит катастрофа.

— Не повторяйте глупой болтовни Рандольфа. Мы вот-вот сядем в лужу. Такая гигантская фирма, как наша, либо должна расширяться, либо вылетает в трубу. Третьего исхода быть не может.

Вошла миссис Ингрэме с водкой, вермутом и льдом; Фредди приготовил нам всем мартини и стал размешивать свой коктейль стеклянной палочкой. Он послал секретаршу за лимоном.

— Ладно, чего нам спорить, — сказал, поразмыслив, Руперт. — Но я хочу довести до конца то, ради чего я пришел к вам. Что теперь будет с моей сделкой на русскую нефть?

— Я как раз хочу об этом сказать, — начал Фредди воинственно. — Понимаете, я ведь воспользовался вашей затеей с русской нефтью, постройкой судов и союзом с Верокио, чтобы отвести глаза Бендиго и Наю и сбить их со следа.

Руперт поставил свой запотевший стакан на стол.

— У меня были такие подозрения, но я не хотел в это верить.

— Не думайте, что я вас просто обманывал, — поспешно вставил Фредди, глядя в залитое дождем окно. — Обмана не было. Но вы сыграли мне на руку, когда предложили сделку с русскими. Собственно, помогли мне не столько русские, сколько договор с Верокио, которым я смог прикрыть свои истинные намерения.

— В какой же мере это все-таки было обманом?

— Ни в какой.

— Скажите правду.

— Я же вам объясняю, как я использовал ваш проект. Единственные люди, не считая Рандольфа, которые были достаточно сильны и достаточно заинтересованы, чтобы сорвать мои переговоры с «ЮСО» и «Фарбверке» в самом начале, это Бендиго со своими нефтяными компаниями и Най со своими политическими кругами. Я боялся возбудить у них малейшее подозрение о том, что я договариваюсь с «ЮСО» и «Фарбверке». Стоило им узнать, что задумано дело таких масштабов, и они немедленно приняли бы контрмеры и провалили его. Я хотел втереть им очки, чтобы они думали, будто я затеваю скромную сделку с голландцами и итальянцами, а русской нефтью угрожаю только для отвода глаз.

— Ну, и помогло? — сухо осведомился Руперт.

— Как нельзя лучше, — с милой откровенностью признался Фредди. — Они, правда, понимали, что к сделке с русскими нельзя относиться серьезно, но все гадали, что именно я стараюсь ею прикрыть, и попали пальцем в небо.

— А почему вы мне не сказали правды?

— Это вынудило бы вас лгать.

— Вы имеете в виду мой разговор с Бендиго и Наем?

— Если бы вы тогда знали, что я замышляю, вы бы не смогли разыграть положенную вам роль.

— Хорошо, что я был хоть чем-то вам полезен. — Руперт, очевидно, не ожидал от Фредди такого коварства; его дружеским чувствам был нанесен жестокий удар.

— Не становитесь в позу обиженного. Я использовал вас так же, как вы использовали меня. Ведь вы вошли в дело только из личных интересов, связанных с русскими, правда?

— Пожалуй, правда. Но я вас честно об этом предупредил.

— Не становитесь в позу обиженного, — повторил Фредди. — Я хочу, чтобы вы меня поняли, Руперт. Вы — больше, чем кто-либо другой. Когда вся эта история уляжется, я хочу, чтобы вы со мной работали.

— А я хочу добиться заключения договора на продажу судов русским, — решительно заявил Руперт.

— Вот и хорошо! У вас сейчас больше шансов на успех.

— Почему?

— Най и Бендиго сделают все, чтобы помешать мне договориться с «ЮСО» и «Фарбверке». Они поднимут на ноги правительство, казначейство, пустят в ход деньги, политический шантаж — словом, раздуют скандал и ни перед чем не остановятся. Они не могут допустить такого объединения.

— Ну и что?

— Когда наше слияние будет одобрено правительством, все пойдет иначе. У вас есть только одна возможность провести сделку — суда за нефть — это поддержать меня.

— А как быть с междоусобицей в нашем семействе?

— Никакой междоусобицы нет, — раздраженно возразил Фредди. — Противиться будет только Рандольф. Остальные… — он пренебрежительно передернул плечами.

Руперт жестом показал на лежавшие перед ним газеты.

— А как вы преодолеете оппозицию прессы?

— Чепуха! — бросил Фредди. — Я выиграю. Может, не без труда, но в конце концов выиграю. Могу я на вас рассчитывать?

Руперт пристально поглядел ему в глаза.

— А почем я знаю, — сказал он, — что вы снова не сыграете на моей глупости или доверчивости?

Фредди резким движением опустил ноги на пол. С минуту он молчал, нахмурившись.

— Да, это была подлость, — проговорил он, наконец. — Но я ее искуплю.

В дверях он задержался.

— Я не шучу, Руперт, — объявил он торжественно. — Вам с Джеком не на что будет жаловаться. Даю честное слово, вы получите большую, ответственную работу, которая вас удовлетворит… — Он затворил за собой дверь, не договорив фразу до конца.

Руперт разлил остатки водки.

— Как вы на это смотрите, Джек? — задумчиво спросил он.

Лицо его было непроницаемо, а за всегдашним спокойствием чувствовались какой-то холодок, отчуждение и, по-моему, даже тоска.

— Все зависит от того, чего вы добиваетесь, — ответил я.

— Строго говоря, только договора на русскую нефть.

— А фирма?

— Ну, что касается фирмы, тут Фредди абсолютно прав, — проронил он небрежно. — Мне надо решить, что делать, если я его не поддержу.

— Чего вам беспокоиться, вы и так достаточно богаты.

— Вы думаете? — сухо осведомился он. — Должен сказать, что это мне все опротивело.

— Тогда почему бы вам на все не плюнуть? — снова предложил я. — Это можно сделать теперь или никогда.

— Пока еще не могу, — с трудом выдавил он сквозь зубы, хотя, по-моему, предложение Фредди не могло его оставить равнодушным.

Впрочем, как и меня.

Глава двадцать третья

Я все утро звонил Пепи, но там никто не отвечал. В обеденный перерыв я пошел к ней, она принимала ванну. Ей пришлось мокрой открыть мне дверь, и она стала ворчать, что из-за меня наследила на своем красивом ковре. Потом она снова надолго заперлась в ванной, а я ждал, пока она кончит возиться.

— Меня всегда тошнит от гнусного неистребимого запаха хлорки в полицейских камерах. Потом эту вонь никак не отмоешь, — пожаловалась она. — Разит даже от пищи. Все равно что жить в общественной уборной.

Она ничуть не удивилась, что я пришел, а ее влажные волосы и ненакрашенные глаза совсем меня обезоружили. В ней вдруг появилась какая-то беззащитность. Я спросил, что теперь будет, ее ведь однажды уже приговорили условно к тюремному заключению и в суде предупредили, что если еще раз арестуют, она отсидит положенный срок.

— Будут судить, — сказала она. — Меня выпустили на поруки. Но я на суде не признаю себя виновной.

Мы мирно с ней пообедали, а потом я ушел, чтобы вместе с Рупертом проводить Пегги и Джо на аэродром.

В зале ожидания Пегги принялась говорить Руперту о том, как она завидует ему и Джо, их налаженной семейной жизни.

— Нет, я решила: заберу детей из интерната, — говорила она. — Просто варварство — отсылать малышей из дому в восемь лет!

— Да, я сам ребенком страдал от этого, — согласился Руперт.

— Вы с Джо молодцы, что оставили своих дома.

Она смотрела на него, ожидая сочувствия. Я понял, что им мешаю, и отошел. Пегги хотелось пооткровенничать с Рупертом. Он потом в пересказе безусловно смягчил этот разговор, но суть его, как видно, передал точно.

— Мне давно хотелось посоветоваться с каким-нибудь мужчиной, — сказана она, — и вы — единственный нормальный человек из всех, кого я знаю.

— А Фредди? — удивился он.

Она улыбнулась и сказала, что хочет поговорить с ним именно о Фредди.

— Я хотела вас спросить, как он, по-вашему, поступит, если узнает, что я его обманываю.

— Обманываете? — не сообразив, переспросил Руперт. — В каком смысле обманываете?

— Как жена обманывает мужа, глупенький.

Руперт почувствовал себя неловко.

— Откуда мне знать, Пег? Меня бесполезно об этом спрашивать. Ей-богу, не знаю.

— Но у вас с Фредди так много общего во взглядах на мораль, хотя вы и по-разному смотрите на жизнь. Вот почему я хочу знать ваше мнение.

— Что я могу вам сказать? — ответил Руперт. — Сомневаюсь, чтобы я хоть в чем-то был похож на Фредди.

— Ну, а вы как бы на это посмотрели?

— Не знаю. Думаю, что всякий может совершить ошибку… Ну, минутное затмение…

— Да нет же, нет, — спокойно пояснила она. — Это продолжается довольно долго.

— Но почему? — спросил он, преодолевая неловкость. — Мне казалось, что вы с Фредди так хорошо живете.

— Неплохо, — сказала она каким-то будничным тоном. — В общем, живем прекрасно. Но все не так просто. В этой сфере все непросто. Я хочу сказать, в сфере физиологии. Хотя меня вовсе не это волнует. Меня беспокоит не моя интимная жизнь, а Фредди. Я бы предпочла сама ему сказать, кто это, чтобы ему не пришлось ничего выяснять.

— Не надо, — настойчиво попросил ее Руперт. — Не говорите ему.

— Почему?

— Потому что мужчина никогда не сможет этого забыть. Не говорите Фредди, — повторил он. — Не делайте этого. Пег. Ведь он пока ни в чем не уверен.

— Уверен. И будет куда хуже, если он сам узнает, кто это. Особенно теперь.

Руперт не стал спрашивать, с кем она живет, но Пегги сама назвала ему имя.

— Это Пинк Бендиго.

— Вы сошли с ума! — вырвалось у Руперта.

Но Пегги была по-прежнему невозмутимо спокойна. Руперт был поражен..

— Вы нанесете ему удар, если скажете, — убеждал он ее. — У него и так хватает забот. Он совсем упадет духом.

— Может быть. Но мне надо вылезти из этой трясины. Не то я сойду с ума, — все так же спокойно сообщила она.

Глава двадцать четвертая

Всю неделю нас не покидало ощущение, что мы переживаем кризис, и хотя кризисов вокруг скопилось уже с добрый десяток и решений надо было принять столько, что и не перечислишь, вопрос, который стоял перед Рупертом, в общем сводился к одному.

Пожалуй, все могло пойти по-другому, хотя я не знаю как. Я говорю не о решении семейного совета по поводу слияния фирмы и даже не о том, что Руперт faute de mieux стал на защиту интересов Фредди. Настоящие неприятности начались из-за Нины Водопьяновой, правда, немного позднее.

В первые дни скандала вокруг фирмы Ройсов тяжелее всего пришлось Руперту и мне, главным образом из-за отсутствия Фредди. Только на второй или на третий день газеты поняли истинный характер сделки, и хотя некоторые из них не порицали Фредди, однако рассуждения о судьбах фирмы Ройсов и о том, как скажется такое слияние на традиционных представлениях европейцев о Британии — владычице морей, — в общем-то сводились к тому, что Фредди предал Англию. И в зависимости от позиции, излагавшейся в той или иной статье, сразу можно было узнать, какие газеты принадлежат Пинку Бендиго и Наю или находятся под их контролем.

Нас ежедневно с утра до вечера донимали представители прессы и всевозможные учреждения, частные лица, биржевые маклеры, банки; мы отвечали на сотни телефонных запросов из Америки, Германии, Италии, Франции. Служащих Фредди мучили еще больше, чем нас. В конце концов мы ушли из конторы и, по примеру Фредди, пустили все на самотек. Фредди поступил весьма предусмотрительно, исчезнув из Лондона. Когда он вернулся, самое страшное было уже позади, правда, он клялся, что в Балтиморе ему было ничуть не легче.

Он вернулся на третий или на четвертый день, когда нам уже успела осточертеть вся эта шумиха, и нахально заявил:

— Я же вас предупреждал, что тут будет. Поэтому я и отослал отсюда Пегги и Джо. Но не волнуйтесь. Еще неделька, и шум пойдет на убыль. Вот увидите.

При двух самых важных событиях я, однако, не присутствовал, и хотя Руперт изложил их мне очень живописно и зло, он опустил много подробностей, так что мне приходится их восстанавливать самому — к счастью, я хорошо знаю участников драмы и обстановку, в которой она разворачивалась.

Первое событие произошло вечером, на четвертый или пятый день после отъезда Джо.

Руперт поздно вернулся домой после ужина с Фредди, семейным поверенным в делах Парком и — хотите верьте, хотите нет — Пинком Бендиго. На крыльце своего дома он встретил поджидавшего его адмирала: видно, Лилл сидел где-то поблизости в машине, пока ему не сообщили, что Руперт выехал домой.

Руперт был удивлен, но пригласил адмирала войти. Вместе со своим котелком Лилл крепко сжимал в руке какую-то папку. Не снимая пальто и даже перчаток, он опустился на краешек дивана в нетопленой гостиной. Розовую папку он положил рядом на столик перед трюмо и постучал по ней пальцем.

— Взгляни, пожалуйста, — сказал он без обычных околичностей, — и ты убедишься, что миссис Водопьянова — подосланный к тебе агент. Она должна либо завербовать тебя, либо шантажировать.

— Шантажировать! Меня? — спросил Руперт. — Это уже что-то новое…

— Да, раньше я не поднимал этого вопроса, — согласился адмирал, — но нам давно все было известно. Я тебе ничего не говорил, потому что мы надеялись и так избежать неприятностей.

— Тогда я на вашем месте не поднимал бы этого вопроса и сейчас, — отрубил Руперт. — Это же абсурд!

Адмирал снял перчатки.

— Сейчас все это уже не имеет значения. Но каково бы ни было ее влияние на тебя, тут находятся неопровержимые доказательства. — Он снова постучал по папке.

— Откуда вы получили эти сведения? — спросил Руперт, взяв папку в руки.

Лилл впервые улыбнулся:

— У нас имеются свои источники информации, сам знаешь.

— И вы уверены, что сможете меня убедить?

— Без всякого сомнения.

Руперт положил папку на место и отошел к холодному камину. Так они и стояли, оба в пальто, друг против друга, разделенные стеной непримиримой вражды, одни в пустом доме, где не было ни огня, ни Джо, не слышно детей, не накрыт на столе непременный в Англии чай, нечего выпить и кажется, будто кончилась жизнь.

— Ну, допустим, вы меня убедите. Что я, по-вашему, должен сделать?

Адмирал на минуту задумался.

— Трудно сказать. Может быть, и ничего. Главная опасность в тебе самом, Руперт. Ты это знаешь. Когда я смогу тебе доказать, что ты все время был для них только желанной добычей, мы себя почувствуем спокойнее.

— Понятно.

— И тогда ты сможешь поступать, как хочешь, более или менее.

Руперт снова взял в руки папку.

— Неужели здесь все доказательства? — спросил он.

— Уверен, что тебе их будет достаточно, — сухо проронил адмирал.

Руперт протянул ему папку.

— Нет, адмирал. Мне не интересно.

— Понимаю твое чувство. Но ты сделаешь глупость и проявишь душевную слабость, если не прочтешь. От правды никуда не уйти.

— Мне не нужны бумажки, чтобы знать о человеке правду, — заявил Руперт. — И чем больше вы настаиваете, тем решительнее я отказываюсь. И в этом виноваты вы сами.

— Неужели я так и не смогу тебе втолковать, — в голосе адмирала прозвучало раздражение, — какую беду ты на себя навлекаешь? Неужели ты не чувствуешь, как я к тебе отношусь?..

— Вы можете поступать как угодно, — перебил его Руперт, — это ничего не изменит. Я не сделаю того, чего вы добиваетесь.

— Ладно, — тихо сказал адмирал. — Тогда я должен тебя предупредить: мы постараемся, чтобы миссис Водопьянова не покинула нас. В этой папке достаточно доказательств, позволяющих нам поступить с ней, как она того заслуживает.

— Она пользуется правом дипломатической неприкосновенности, — резко указал ему Руперт. — Вы не посмеете ее задержать.

— В данном случае мы можем взять под сомнение ее право дипломатической неприкосновенности.

— Я вас уже предупреждал, что я сделаю, если вы ее тронете.

— Помню, — с обидой заметил адмирал. — Но неужели ты не видишь, что выбрал путь, который приведет тебя к гибели? Неужели не видишь, что все это обрушится на твою же голову и единственное твое спасение — вести себя не так безответственно. Иначе я ничем не смогу тебе помочь.

Адмирал взял папку и снова протянул ее Руперту, но тот лишь брезгливо взглянул на нее. И снова повторил, что не дотронется до нее и пальцем. Тогда адмирал согнул папку пополам, сунул ее в карман своего темно-синего двубортного пальто и сказал «прощай», словно умывая руки во всем этом деле. Они вместе спустились по лестнице, обменялись у дверей, как принято, рукопожатием, и Лилл зашагал к ожидавшей его машине.

Наутро Руперт позвонил в советское посольство и, назвав себя, попросил Нину Водопьянову. Ему пришлось обождать, а потом другой голос вежливо, но тоном, не допускающим возражений, сообщил, что Нины Водопьяновой нет, она не может подойти к телефону. Руперт передал, что заедет в посольство через полчаса, так как ему необходимо ее повидать.

В посольстве ему открыл дверь какой-то русский, поднявшийся из-за стола с четырьмя телефонами. Он спросил Руперта, по какому он делу. Руперт назвался, объяснив, что пришел к Нине Водопьяновой.

— Пожалуйста, — по-русски сказал молодой человек и проводил Руперта в одну из приемных, где горничная в переднике и наколке накрывала на столике чай.

За окнами приемной виднелся розарий и теннисный корт. Руперт услышал шаги Нины и поспешно обернулся.

— Простите, что я так бесцеремонно ворвался, — сказал он, вставая. — Но у меня не было другого выхода.

— Ничего, — сказала она. — Я вас ждала. Я знала, что вы придете.

— Я могу говорить с вами здесь?

— Почему же нет? Давайте выпьем чаю.

Она жестом показала на поднос, и они сели к столику: она — на диванчик, обитый французским узорчатым шелком, а он — в мягкое кресло. Нина налила ему чай и предложила соленые крекеры с икрой и крабами. Некоторое время они молчали, словно прислушиваясь к своим горестным мыслям и чувствуя в сердце одну только безнадежность.

— Когда вы уезжаете? — спросил, наконец, он.

— В будущую пятницу.

— Скоро… — Он поколебался, но понял, что обязан ей все сказать напрямик. — Я пришел предупредить вас, что они намерены помешать вашему отъезду.

Она прикрыла глаза и чуть заметно кивнула.

— Вы об этом знаете? — удивился он.

— Мне сказал тот самый молодой англичанин, когда мы ездили с делегацией в Гринвич. На нем был грязный дождевик, и я заметила его только на катере, когда мы переезжали на ту сторону реки, — он сел со мной рядом. Он пугал меня всякими ужасами.

— На этот раз, Нина, я не в силах ничему помешать. Я могу только предостеречь.

— Как грустно, Руперт. Смотрите, сколько бед мы принесли друг другу.

— Да, — отозвался он. — Но теперь уже ничего не изменишь.

— Чего они хотят? — спросила она с возмущением. — Выведать у меня тайны, которых я не знаю?

Он беспомощно улыбнулся.

— Они хотят узнать мою тайну, а ее-то, пожалуй, вы одна и знаете.

— Что? Вы серьезно?

— Да нет, шучу, — сказал он, надкусывая крекер. — Но они думают, что я скрываю какую-то страшную тайну. И что вы знаете ее… А вашим вы что-нибудь говорили? — спросил он, оглядываясь.

— Сказала, что ко мне пристают какие-то люди из-за моей дружбы с вами. И как это происходит. Наши хотят избежать скандала, и поэтому я живу здесь. Им было бы неприятно попасться на провокацию.

— Да, но понимают ли они, что, когда вы будете садиться в самолет, вас могут задержать?

— Кто посмеет меня тронуть? — возмутилась она. — Этого не может быть!

Руперт гадал, что в ней говорит: душевная сила или уверенность советского гражданина в мощи своего государства, способного вызволить его из любого трудного положения? Но он понимал, что для него она потеряна.

— И все-таки они попытаются вас не выпустить, — настаивал он.

— Но почему? Я ведь ничего дурного не сделала, Руперт. Какое они имеют право?

Он вспомнил розовую папку адмирала.

— Тем не менее они считают, что вы представляете для них опасность, а я являюсь вашей добровольной жертвой.

— Мне все равно, пусть делают, что хотят, — упрямо твердила она. — Я уеду, как собиралась. Они не смогут меня задержать.

Ему хотелось бы смотреть на вещи так же просто, но он понимал, что это невозможно. В Нине жила такая убежденность в правоте своих жизненных целей, что он мог только завидовать ей.

Кто-то ее позвал, и она сказала, что ей пора. Прощаясь, он предупредил Нину, что, может быть, ему не удастся повидать ее перед отъездом.

Тут стена, которой она себя окружила, сразу рухнула.

— Руперт, прошу вас…

Он вспомнил, как на Белорусском вокзале, когда отходил поезд, она прятала от него лицо, чтобы скрыть свои чувства. Теперь была его очередь скрывать от нее то, что у него на сердце. Грозившая им опасность вновь пробудила их тайное влечение друг к другу, и он понял, как любит эту простую и чистую душу, как преклоняется перед ее ясностью и прямотой.

Не знаю, как они простились, — этого Руперт мне не рассказал. Не знаю, говорили ли они о горечи утраты, о своем раскаянии, о той боли, которую невольно причинили друг другу. Думаю, что о себе они не сказали ни слова, потому что оба понимали, как непреодолимо разделяют их два враждебных мира, мира, где царят такие разные законы. Их привязанность была слишком безнадежной, поэтому они не хотели признаться в ней даже самим себе.

— Плохо дело, Джек, — горестно сказал мне Руперт. — Она не понимает, что ей грозит.

Он знал, что только от него зависит, сможет ли она вернуться на родину. В этом он был убежден.

█

И тем не менее Руперт, возможно, уступил бы Лиллу, если бы не еще одно обстоятельство, которое тоже сыграло свою роль, повлияло на его решение и заставило выбрать честный, прямой путь.

Через несколько дней, часов в пять, когда служащие толпой покидали здание фирмы, а по лестнице стучали каблучки-гвоздики и в лифтах хихикали девушки, с любопытством оглядываясь на Руперта, нас вызвал к себе дядя Рандольф. Мы направились по длинным коридорам в кабинет к старику, который ждал нас, всем своим видом напоминая, по обыкновению, морского волка.

У Рандольфа был сильный насморк, и в закупоренной комнате царила невыносимая духота.

Старик был совсем болен и беспрерывно сморкался в бумажные салфетки, которые он скатывал в комок и кидал возле себя на пол.

— Когда Фредди объявил о своей грязной махинации, я думал, у тебя хватит элементарной вежливости зайти и поговорить со мной, — обиженно обратился он к Руперту, как только мы вошли. — Но хорошие манеры теперь не в чести в нашей семье.

— Я ведь знал, как вы отнесетесь к проекту Фредди, — уклончиво ответил Руперт, — какой смысл было мне вам о нем рассказывать?

— Разумеется, я своей точки зрения ни от кого не скрывал, — с горечью произнес Рандольф. — Но это тебя не оправдывает.

Руперту, по-видимому, стало его жаль, и он извинился.

— Дайте мне слово, что до Фредди ни при каких обстоятельствах не дойдет то, что я скажу. Ни до Фредди, ни до кого-либо другого. Как бы дело ни повернулось. Даете?

Руперт обменялся со мной взглядом.

— Если вы на этом настаиваете, — нетерпеливо бросил он.

Старик мельком взглянул на меня, и я заметил:

— Почему нет? Обожаю всякие тайны.

Но Руперту не понравилось дядино предисловие, и он сухо спросил:

— А вы уверены, дядя Рандольф, что хотите посвятить нас в ваши секреты?

— Ты не очень зазнавайся, — буркнул Рандольф. — Я не собираюсь открывать свои секреты. Я хочу сделать вам предложение.

Это заставило нас насторожиться.

— Я намерен помешать Фредди, и вы это знаете, — начал Рандольф. — У меня есть союзники как в семье, так и вне ее. Фредди думает, что найдет большую поддержку у родни, чем я. Что ж, может, и так. С этих дураков станется! Но у меня припасены другие методы убеждения, к которым, поверьте, мне не хотелось бы прибегать без крайней необходимости. Ты унаследуешь все деньги твоей матери, то есть не только состояние твоего отца, но и ее собственный капитал — деньги Стонхэмов; это — не считая того, что вложено в нашу фирму на твое имя. Думаю, что сумма выйдет изрядная.

— Белее чем достаточная, — вставил Руперт. — Не могу сказать, что я так уж мечтаю об этих деньгах.

— Дело не только в деньгах. Я не вечен, а Кэти я лишил наследства. Она кое-что получит от матери, которая тайком от меня сделает глупость и оставит ей порядочный куш, но основное мое состояние, так сказать, повисло в воздухе, а я против того, чтобы завещать свои деньги приюту для бродячих собак, лабораториям или клубу, где старушек учат вязать. Я хочу оставить капитал тому, кто толково использует его для фирмы Ройсов. — Тут он поглядел на меня, словно наконец заметил, что я тут, и сказал: — Я завещаю крупную сумму Пепи, и так как ты, очевидно, единственный серьезный претендент на ее руку, я согласен оказать значительную помощь и тебе лично, если ты примешь мое условие.

Не могу сказать, чтобы меня удивило его предложение, но меня искренне поразила грубая прямота, с какою оно было сделано.

— Вы предлагаете мне Пепи, дядя Рандольф? — осведомился я.

— Сейчас увидишь.

— А что, если Пели меня не захочет?

Руперт клялся потом, что я вел себя не очень достойно, но мне в ту минуту хотелось только слегка осадить старика, и не больше.

— Это уж твоя беда, — съязвил дядя Рандольф. — Но если ты с ней живешь, почему бы тебе на ней не жениться? А что касается тебя, — повернулся он к Руперту, — я согласен завещать тебе Уошберн и свою долю в фирме Ройсов, если ты возьмешься за ум, пока не поздно.

Руперт очень правильно отнесся к этому великодушному предложению. Он помолчал, а потом медленно и весьма наставительно произнес:

— Вам же вовсе не хочется делать меня своим наследником, дядя Рандольф.

— Правда, не хочется, — жалобно признался старик. — Но я согласен и на это. Больше того, я пойду на это охотно, если ты выступишь против Фредди и его подлой сделки с «ЮСО» и немцами. Она и тебе самому вряд ли нравится. Ты ведь не такой дурак.

— Да, она мне не нравится, — подтвердил Руперт, — но я не вижу лучшего выхода, а что-то в этом роде все равно неизбежно.

— У фирмы найдется другой выход! — горячо воскликнул Рандольф. — Фредди намерен прикончить нашу фирму, любой здравомыслящий человек это понимает! Ведь и ты это понимаешь.

— Да, но наша фирма как семейный концерн доживает свои дни. Это тоже очевидно. Ее время прошло.

— Что за малодушие! — возмутился старик.

— Конечно, никому не хочется ликвидировать все под корень, — возразил Руперт. — Ну, а есть другой способ сохранить дело при теперешнем порядке вещей? Скажите сами!

— Если семья узнает, что ты мой наследник, — убеждал Рандольф, — и ты ищешь других путей, тогда все пойдут за тобой, а не за Фредди. Клянусь, это будет так.

— Ничего подобного, — отрезал Руперт. — Я ни черта не смыслю в ваших делах. Чего ради они будут меня слушаться?

— Ты разбираешься во всем не хуже их, — буркнул Рандольф, — хоть еще и очень мало. А набравшись опыта, ты справишься, кое-как, но справишься. Да и у меня осталось еще несколько лет, чтобы тебя поучить.

Руперт молчал, и я видел, что он не знает, что ответить и как ответить. Почувствовал ли он в этот момент соблазн принять предложение Рандольфа? Мне казалось, что искушение было очень велико.

— Зря вы делаете на меня ставку. Мне Фредди не одолеть.

— Знаю. Однако ему на эту аферу надо иметь не только согласие семьи, но и разрешение правительства и казначейства, только разрешения этого он еще не получил, и ряд весьма влиятельных лиц приложит все силы, чтобы его не дали.

— Вы имеете в виду Ная и Бендиго?

— Да, и себя самого. Я помогаю им, чем могу. Раз Фредди пошел на открытый скандал без грязи не обойдется. Что ж, пусть сидит в ней по горло.

— Не думаю, чтобы им удалось остановить Фредди, — возразил Руперт. — У него тоже есть союзники. Разве правительство при его теперешней политике выступит против «ЮСО» и «Фарбверке»?

— Ничего, у меня есть возможность опорочить Фредди, — произнес старик с угрозой.

— Он и к этому готов.

— Нет, не готов, — заявил Рандольф. Он выдвинул средний ящик стола, достал какую-то папку и положил перед собой. — Знаешь, что это? — спросил он.

На столе лежала пресловутая розовая папка Лилла, и хотя я и сам об этом догадался, мне мгновенно подтвердил это Руперт. Он на глазах превратился из спокойного человека, который вежливо беседовал со стариком, во врага, готового пырнуть ножом дядю Рандольфа.

— Да, знаю, — произнес он после секундной паузы, и меня поразил ледяной холод его взгляда. — А что вы намерены с этим делать?

— Я предлагаю тебе выкуп. Возможно, по-твоему, это недозволенный прием, но ничего не поделаешь.

— Спрячьте вашу папку. Даже у Лилла ничего не вышло, — процедил Руперт.

— При чем тут Берти Лилл? — высокомерно произнес старик. — У него свои дела, у меня свои. И мне наплевать на то, что тут есть. — Он похлопал ладонью по папке.

— И мне тоже, — прервал его Руперт. — Ничуть не меньше, чем вам.

Я уже достаточно близко знал Ройсов и имел представление о том, как беспардонно может вести себя старик Рандольф: он никогда не считался с тем, кого хотел обездолить, и не выбирал для этого средства, он шел на любую подлость — лишь бы сохранить то, что, по его мнению, надо было сохранить.

— Возможно, у тебя и хватит храбрости послать Лилла ко всем чертям, — сказал он, пристально вглядываясь в Руперта, — а вот у Фредди кишка тонка.

— Вы собираетесь шантажировать меня, чтобы запугать Фредди?

— В скандал, который поднимут вокруг тебя, будут замешаны русские, их нефть, их шпионки. А это вряд ли понравится американцам, нашей родне, газетам, да и вообще всем. И, как только скандал разразится, я от тебя отрекусь. По уставу я могу даже аннулировать твою долю в капитале фирмы. Вот тогда ты посмотришь, что будет вытворять Фредди, как он постарается избавиться от тебя.

— У вас нет ни совести, ни чести, — тон у Руперта был невозмутимый, — но в этом деле их нет и у меня.

Рандольф одернул свой синий китель.

— Не могу сказать, чтобы ты мне слишком нравился, — признался он. — Но это не играет роли. Тебе можно доверять, и если ты дашь слово, что выступишь против затеи Фредди и будешь меня слушаться, я охотно оставлю тебе нашу фирму в наследство и помогу очиститься от всей этой мути в твоей жизни. — Он швырнул папку на стол.

— Уберите ее, — спокойно приказал Руперт.

— Не забудь вот о чем, — не слушая его, продолжал Рандольф. — Главное в твоей жизни — это долг перед женой и детьми. Они для тебя важнее всего — важнее и меня, и Фредди. Подумай, что будет с Джо, если эта история выйдет наружу. — Он снова презрительно щелкнул по розовой папке. — Что будет с твоими детьми?

Руперт молча встал, и я с радостью последовал его примеру. Я ждал, что он сейчас схватит папку и ударит ею старика, но, видно, недостаточно его знал. Голубые глаза Руперта были холодны, как лед.

— Вы всерьез верите тому, что тут написано? — спросил он Рандольфа, показывая на папку.

— Верю я или нет — какая разница. Меня это не занимает. Я пекусь только о фирме Ройсов и хочу получить обещание, что ты пойдешь против Фредди. Тогда со всей этой историей будет покончено раз и навсегда.

Старик ждал ответа, но Руперт глядел на него, не произнося ни слова.

— Ну?

— Я думаю, как бы повежливее послать вас к черту, хотя вы даже этого не стоите, — выговорил наконец Руперт; голос его был по-прежнему ровен.

— Зря ты так, — неожиданно смягчился старик, поняв, что нажим получился слишком прямой и слишком грубый. — Ты лучше подумай. Фредди не спешит собирать семейный совет, время у тебя еще есть.

Руперт направился к двери, и я покорно пошел следом за ним. Он ни слова больше не сказал дяде Рандольфу. Старое, самоуверенное лицо выражало обиду, злость, горечь, недоумение — сознание своего поражения и одновременно желание перегрызть противнику глотку. Он высморкался, скатал салфетку в комок и кинул на пол.

— А ты? — рявкнул он мне.

— Отложим этот разговор, дядя Рандольф, — возможно спокойнее сказал я.

И он резко повернулся в своем вертящемся кресле к нам спиной. Как только мы вышли в облицованный красным деревом коридор, я спросил Руперта:

— А папка?

— Если Фредди победит, старик с благословения Лилла ею воспользуется.

— Вы собираетесь все бросить и выйти из игры? — спросил я, понимая, что для Руперта это сейчас, пожалуй, единственное спасение: надо выходить из дела, пока цел.

— Нет, — сказал он. — Я не отступлю ни на шаг.

Глава двадцать пятая

К моему огорчению, Фредди держал сейчас Руперта в руках крепче прежнего. Когда Фредди вдруг созвал семейный совет (застав Рандольфа врасплох), казалось, что дело ограничится утверждением его проекта и выбором людей, которые, с общего согласия семьи, будут осуществлять слияние фирмы с немцами. Нас с Рупертом тоже должны были выбрать, и хотя мне это льстило, а чуждый мир, которого я не строил и не получал в наследство, манил меня, я уговаривал себя, что занимаюсь всем этим только ради Руперта. Мое будущее теперь связано с ним, мне суждено разделить его судьбу. И это меня только радовало.

Семейный совет представлял собой внушительное зрелище, несмотря на то что это было скопление разношерстной публики, вроде той, что видишь в кино. Все болтали, смеялись, курили. Тут были мужчины и женщины разного возраста и облика: все они были Ройсы, или частично Ройсы по боковой линии, но не те, кто вершил судьбами ройсовской компании. Просто собрались все члены семьи, извлекавшие деньги из предприятий фамильной фирмы, однако, когда я оглядел моих родственников — мою плоть и кровь, — я почувствовал себя среди них чужаком.

Наконец, все расселись. Мы с Рупертом поместились рядом с Фредди, во главе стола.

— Что ж, приступим, — начал Фредди, мрачно поглядывая на родичей. Перед заседанием он основательно зарядился коньяком.

Гул голосов утих.

— Это официальное собрание, Фредди? — послышался чей-то вопрос.

— Давайте не будем вдаваться в такие детали, — оборвал Фредди.

— Вот это правильно! — восторженно выкрикнула какая-то молодая особа.

Поначалу все шло довольно вяло. Фредди изложил выгоды предлагаемого слияния и ликвидации самостоятельной фирмы Ройсов, при этом он особенно напирал на то, какие громадные доходы извлекут присутствующие от объединения с «ЮСО» и «Фарбверке». Я уже видел, с кем мы имеем дело, и когда энергичные молодые дамы с железной хваткой стали пускать к потолку облака крепкого табачного дыма, мне стало ясно, что Фредди не придется долго их уламывать. Они, правда, задавали кое-какие вопросы, но в общем проекта почти не оспаривали, только немножко повздорили между собой, перебивая друг друга: «Да замолчи же, Мози, дай сказать Другим!», — словом, они сразу же согласились с идеей Фредди сделать их намного богаче.

Но вдруг дверь распахнулась, и в зал заседаний с криком ворвался дядя Рандольф.

— Это противозаконное собрание! — орал он.

Мы оторопели. На какой-то миг растерялся даже Фредди, но он тут же овладел собой и отбил первый натиск Рандольфа.

— Ерунда, дядя Рандольф. Это не заседание правления.

— Но большинство членов правления — здесь! — заявил дядя Рандольф.

— Это собрание акционеров. Мы вовсе не пытаемся подменить правление.

Дядя Рандольф подошел к нам вплотную. Он бесцеремонно ткнул меня в плечо, и я освободил ему место, пересев на другой стул, а Руперт и Фредди потеснились.

— Теперь послушайте меня, — зарычал дядя Рандольф; он был в бешенстве, кровь ударила ему в голову, и речь его стала почти нечленораздельной. — Что это за бессмысленная затея превратить фирму Ройсов в придаток «ЮСО» и «Фарбверке»? Вы что, с ума сошли? Почему вы решили, что такая фирма, как наша, не может стоять на собственных ногах? Разве вы недостаточно богаты? Да и какой смысл в деньгах, если мы потеряем право решать свои дела и продадим свое первородство шайке иностранцев! Вы получаете сейчас восемь процентов…

— Тебе хорошо говорить, — сказал какой-то старик из первого ряда. — У тебя денег куры не клюют, да и пожил ты в свое удовольствие…

— И ты не хуже, Стовер, — оборвал Рандольф старика, который, как я потом узнал| доводился ему сводным братом. — Бездельничал, стреляя буйволов и воображая себя великим охотником, пока мы зарабатывали для тебя деньги. Лучше ты помолчи. А как зарабатывали деньги все остальные? Никогда в жизни палец о палец не ударили. Во всяком случае, в нашей фирме. Я даже толком не знаю, кто вы такие. Вот, например, вы… и вы… и вы! — Рандольф тыкал пальцами в чьих-то жен и в молодых людей приятной наружности, а они ежились под его указующим перстом. — Приходите сюда пенки снимать! А чем вы это заслужили? — Рандольф захлебывался от презрения. — Не вы создавали фирму Ройсов, а готовы пустить ее с молотка, лишь бы сунуть в карман еще несколько тысяч. Восьми процентов им мало! Глядеть на вас тошно.

— Но, дядя Рандольф… — отважился какой-то храбрец.

— Молчать! — взревел старик. — Я знаю, что вы скажете, Фредди — деловой человек, делец до мозга костей! Умен. Чересчур умен! Нс раз он пошел к немцам и американцам на поклон за деньгами, значит, у него ум за разум зашел, какие бы золотые горы он вам тут ни сулил.

Его речь была как струя горячего воздуха, которая плавит глыбу льда; от общего самодовольства и следа не осталось. Акционеры заерзали на своих местах, как дети, а я поневоле залюбовался стариком: уж очень эффектно рассчитал он свое появление и все перевернул.

Но Фредди прервал его и вступил с ним в спор. Он сказал, что мир меняется, и притом не к лучшему, с точки зрения интересов Ройсов. Англия не только теряет колонии, она теряет контроль над колониальными рынками, вот почему такой фирме, как фирма Ройсов, приходится искать новые методы работы.

— А мировая конкуренция грозит стереть нас с лица земли, — убеждал Фредди, он был багровый и размахивал руками. — Вы сами знаете: Ройсы загребают большие деньги только во время войны — тогда поднимаются фрахтовые и страховые тарифы, а правительства и крупные подрядчики так нуждаются в судах, что конкуренция никому не страшна. В годы мировой войны и войны в Корее вы утроили и учетверили свои капиталы; все вы зарабатываете теперь на пятьдесят, а то и на восемьдесят процентов больше, чем до войны…

— Вряд ли это твоя заслуга, — с издевкой заметил дядя Рандольф.

— Напротив, — отпарировал Фредди, — я хочу подчеркнуть, что нельзя всегда рассчитывать на войну.

— Но теперь нет войны, а торговля идет лучше, — настаивал Рандольф. — Где логика? Ты просто врешь.

— Но конкуренция сейчас сильнее. В мирное время она стала проклятием для коммерции. Денег мы вкладываем все больше, а прибылей извлекаем все меньше. Вы получаете свои восемь процентов только потому, что я провел рационализацию и модернизировал все наши предприятия сверху донизу.

— Ты что же, хочешь сказать, что нам грозит крах? — не унимался Рандольф. — Если так, ты опять врешь. Хочешь обмануть этих идиотов.

— Нет, дядя Рандольф, — стараясь не горячиться, ответил Фредди. — Я только утверждаю: главное — выжить, сохранив масштабы фирмы. Как ни смешно, чем ты крупнее, тем легче другим тебя проглотить или спихнуть под гору. В этом — ирония современного капитализма.

— И поэтому ты сам лезешь в пасть немецким торгашам и нефтяным мошенникам из Балтиморы? Чего ради? У тебя гигантомания от трусости — вот ты и предаешь все, чего мы добились.

— Предаю?! — взорвался Фредди — Нет, не предаю! Размах операций сам по себе еще ничего не значит, он даже опасен. Но если вы укрупняетесь, чтобы контролировать большой рынок сбыта, и получаете средства для расширения этого рынка — вы выживете. Ваши методы, дядя Рандольф, отжили свой век. Британская империя мертва и уже не воскреснет. У нас остался один-единственный выход…

— А-а-а… — простонал с отвращением Рандольф.

— Повторяю: ставка на Британию — владычицу морей — устарела, — с жаром настаивал Фредди. — Мы можем удержаться на поверхности, только маневрируя международными капиталами.

— Ладно, ладно! Я и сам знаю, что ставка на Британию — владычицу морей — устарела… — неожиданно согласился Рандольф.

— Мы не можем больше справляться одни, — наступал Фредди. Все присутствующие обратились в зрение и слух, в прокуренном зале слышно было, как муха пролетит, нервы были у всех напряжены до предела. — Взгляните на проблему с другой стороны. Что в наши дни составляет добрую половину морских грузоперевозок?

— Нефть, — пробурчал Руперт.

— Совершенно верно. А попробуйте конкурировать с нефтяной монополией — прогорите в два счета. Они строят свои танкеры. Вот почему любое слияние лучше конкуренции.

Дядя Рандольф вскочил с места:

— А что будет с судоходством? Мы же судоходная компания, а не дерьмовая маклерская контора.

Фредди осмелился на дерзость.

— Садитесь, дядя Рандольф, — сказал он, положив руку на плечо старику. Я ждал, что Рандольф отшвырнет его руку, но он только насупился и сел. — Мы вовсе не отказываемся от судоходства, мы расширяем его еще больше. Но британское судоходство — гиблое дело, если мы не объединимся с теми, кто может в собственных интересах гарантировать нам перевозки…

— Почему же в таком случае не соединиться с «Ай-Си-Ай» или с Бендиго? — спросил дядя Рандольф.

— Потому, что они-то как раз и постараются нас проглотить с потрохами. Для «ЮСО» и для «Фарбверке» мы хороши именно тем, что остаемся английской фирмой. А для Бендиго — нет.

— Ты предаешь национальные интересы. Это тебе скажут другие британские судовладельцы, если вместо того, чтобы призывать их к борьбе с американцами, как ты делал всего неделю назад, ты пойдешь на грязную сделку с теми же американцами, чтобы обойти их протекционистские таможенные ограничения, направленные против британской морской торговли.

— Любая наша судоходная фирма поступила бы так же, если бы смогла.

— Тогда остается бросить все к черту и поднять на мачты звездно-полосатые флаги или немецкого орла!

Они продолжали ссориться, но все мы уже понимали, что Рандольф проиграл; да он и сам это понял, и, оборвав свою речь на полуслове, ушел, проклиная нашу тупость, наше невежество и наш эгоизм.

Тогда Фредди оповестил родичей, что каждый может заказать напиток по своему вкусу. Из потайной двери вынырнули четыре девицы; курьеры унесли стулья, взамен появились на столиках подносы с сандвичами, пирожными и бокалами шампанского.

Мы с Рупертом уже собирались дать тягу, но увидели Кэти. Она сидела где-то в задних рядах, и ее присутствие сразу опровергло мои поверхностные обобщения насчет того, что все Ройсы на одно лицо.

— Вот не ожидал вас здесь встретить, Кэти, — обрадовался Руперт.

— Почему же? — удивилась она.

— Не думал, что вы интересуетесь такими делами.

— А я ими вовсе не интересуюсь. Мне наплевать, что станет с фирмой.

— Нет, все-таки любопытно.

— Людоеды вы, вот что, — пожала она плечами. — Рандольф сожрал пяток людей, включая твоего отца, прежде чем добился своего, а теперь Фредди пытается съесть Рандольфа, и, наверно, кто-нибудь вроде Джека в один прекрасный день проглотит Фредди.

Я засмеялся, хотя Кэти говорила совершенно серьезно.

— С людоедством у Ройсов теперь кончено, — возразил Руперт. — Фредди отдал эту привилегию другим Кэти посмотрела на него, как на дурака или на сумасшедшего.

— Да ну? — протянула она. — Впрочем, какое мне дело? Я пришла поговорить с вами о другом. — Мы взяли у одной из девушек по бокалу шампанского и удалились подальше от сутолоки в кабинет Фредди. — Я узнала, что назначен день суда над Пепи.

— Когда?

— В будущую пятницу. — Она присела на письменный стол Фредди. — Полицейские уверяют, будто она ударила одного из них плакатом по голове, а Пепи клянется, что этого не было. Она говорит, что вы все видели, Руперт. Это правда?

— Я не видел, чтобы она ударила полицейского. Они ее с кем-то путают.

— Ее уже приговорили условно за участие в прошлой демонстрации. Вот я и хотела спросить, не согласитесь ли вы выступить в качестве свидетеля?

— Разумеется, — ответил Руперт. — Готов поклясться, что она никого не била. Я сделаю все, что нужно. Как мне поступить? Заявить об этом в суд?

— Нет. Я настояла, чтобы она пошла к Парку. Он вам позвонит.

На прощание Кэти вдруг мне сказала (она уже стояла в лифте):

— Джек, поосторожнее с Пепи. Она сложнее, чем вы думаете. Да и с ее пацифизмом все не так просто.

Я лишь отчасти понял, что она имела в виду, и только потом сообразил, от чего она меня остерегала, но тогда уже было поздно что-либо изменить.

Глава двадцать шестая

Даже если Лилл и не собирался приводить свою угрозу в исполнение, ему все равно рано или поздно пришлось бы оказать прямое давление на Руперта. Я часто гадал, как тогда поступит Фредди, но так и не мог себе это представить.

До сих пор Лилл вел себя достаточно корректно. Правда, он уже не первый раз угрожал Руперту, но всегда уклонялся от решительных действий. Я никогда не узнаю, что Лилл говорил Фредди, — могу только об этом догадываться на основании того, что произошло затем с Рупертом. Но Лилл безусловно предупредил Фредди, что будет, если Нина через несколько дней попытается покинуть страну. Он показал Фредди свою розовую папку — теперь она превратилась чуть ли не в пружину всей интриги, наподобие уличающего письма из комедии Оскара Уайльда или ловко скроенной пьесы Сарду, — и заявил, что Фредди надо отделаться от Руперта, и не просто похоронить его сделку с русскими, а выдворить его из фирмы совсем. На меньшее Лилл не соглашался, грозя, что иначе компания Ройсов попадет в грязную историю.

Я тогда не знал, что Лилл нажимает на Фредди, не знал об этом и Руперт. (Он был в отъезде: после семейного совета Руперт полетел в Геную, чтобы объяснить Верокио, какие последствия будет иметь реорганизация фирмы для сделки между Верокио и Ройсами. Надо было заверить итальянца, что их отношения от реорганизации не пострадают. По существу, Руперт отправился в Геную, чтобы лично извиниться перед Верокио, который теперь уже знал, что Фредди использовал его для отвода глаз.) Но прежде чем пойти к Фредди, Лилл обратился ко мне. Он позвонил мне, когда Руперт был еще в Генуе, и попросил зайти в его резиденцию в Сенг-Джеймсском парке.

— Боюсь, что мне понадобится ваша помощь, — доверительно сообщил мне Лилл. — Приходите, Джек, и как можно скорее.

Переступая порог старого здания в парке, я призвал на помощь все свое австралийское упрямство.

— Кажется, вы очень сблизились с Рупертом? — осведомился у меня адмирал.

Он принял меня не в той комнате, которую описывал Руперт, а в маленькой гостиной, обставленной французской мебелью, со старинным французским ковром на полу и двумя французскими картинами девятнадцатого века на стенах.

— Я сдружился со всей его семьей, — осторожно заметил я.

— Так я и думал, — кивнул он. — Поэтому я и прошу вашей помощи. Все идет к тому, что Джо и дети могут пострадать из-за очередной дурацкой выходки Руперта.

— Вряд ли вам стоит говорить о судьбе Джо и детей со мною, — возразил я адмиралу. — Лучше предупредите самого Руперта.

— А я ведь и в самом деле искренне тревожусь за его семью, — спокойно произнес Лилл. — Я слишком давно с ними связан, чтобы не принимать к сердцу их интересы.

Он говорил правду, и я извинился.

— Не будем касаться ваших мотивов, — сухо сказал я. — Давайте говорить прямо: чего вы от меня хотите?

— Вы в курсе личных дел Руперта?

— Не очень.

— Вы видели эту русскую, госпожу Водопьянову?

— Конечно.

Адмирал на минуту задумался.

— Придется мне вам довериться, Джек, — произнес он наконец. — Никто не даст мне такого совета, как вы. Я не буду просить вас хранить наш разговор в тайне — думаю, это подразумевается само собой. — Пока что он меня явно прощупывал, и я решил помолчать. — Вам известно, что мы собираемся задержать госпожу Водопьянову, если она попытается покинуть Англию?

Я сделал свое невыразительное лицо еще более невыразительным, но я вел поединок с сильным противником, и он сразу догадался, что мне все известно.

— Вижу, что это для вас не секрет, — проронил Лилл с кислой миной. — Все же мне хотелось бы выяснить, как поступит в этом случае Руперт. Вы его знаете. Какова, по-вашему, будет его реакция?

— Он очень рассердится, — сказал я. — Не можете же вы рассчитывать, что ему это будет по душе.

Лилл не улыбнулся.

— Понятно. Но, как вы думаете, что он предпримет?

Лиллу явно хотелось узнать, выполнит ли Руперт свою угрозу — сообщить русским все, что ему известно об учреждении адмирала, — однако что я мог ему сказать? Я тоже задавал себе этот вопрос, а Руперту, наверно, и самому было неясно, как далеко он пойдет. Но что ему оставалось делать? Он был человек упрямый, с нелегким характером, его на моих глазах постепенно загоняли в угол — можно было предвидеть, что он будет драться, как раненый лев, если его принудит к этому арест Нины. С другой стороны, я не был до конца в этом уверен. Руперт был сыт по горло неприятностями, и кто знает, что скрывалось под маской его чисто английской невозмутимости. В тот день, когда он улетал в Геную, ему позвонил Парк, снова предложив встречу с Глэдменом и с автором «Загадочного путешествия Руперта Ройса». Они соглашались теперь на более выгодные для Руперта условия, хотя я так и не узнал какие, — он был слишком раздражен, чтобы о них рассказывать. Руперт кричал в телефон Парку: «Я не желаю с ними разговаривать. Это мое последнее слово, что бы они там ни предлагали».

Я понял, что он доведен до отчаяния и цепляется за свою непримиримость, как за якорь спасения, хотя уже теряет надежду. Так или иначе, он не последует старому доброму обычаю англичан и не даст себя усадить вместе с противником за обеденный стол, где всегда легче пойти на мировую.

Все это промелькнуло у меня в голове, пока я отвечал на вопросы Лилла, который старался обвести меня вокруг пальца. Адмирал, словно в открытой книге, читал мои мысли, угадывая их по взгляду, по выражению лица, по моему неприязненному молчанию.

— Руперт совсем запутался, — с расстановкой сказал он, чтобы прервать молчание.

— Вот почему я и не могу предсказать, что он сделает, — решительно заявил я. — Вы же, надеюсь, не думаете, что я стану шпионить за Рупертом?

— Никто и не требует, чтобы вы шпионили, — мягко заметил адмирал. — Я просто хочу, чтобы вы помогли Руперту: уверяю вас, он нуждается з вашей помощи.

— Но не в той, какую вы хотите, чтобы я ему оказал.

— Вы, видимо, не подозреваете, какие неприятности ему угрожают.

— Может быть, — согласился я. — Чем же, по-вашему, я могу ему помочь?

— Вы могли бы оказать на него благотворное влияние.

— В каком смысле?

Адмирал чувствовал мою враждебность и не знал, в чем ее причина — в моей ли привязанности к Руперту или в том, что я разделяю его «ошибочные» взгляды; ему и в голову не приходило, что эти взгляды пока что были еще не осознаны даже самим Рупертом.

— Нет сомнения, — заявил адмирал, — что через день-другой дело может принять для Руперта очень скверный оборот. Если его не убедят вести себя как следует, Попробуйте на него повлиять, пока беда еще не пришла.

— Ничего я вам не скажу о Руперте, — заявил я адмиралу на прощание. — И ничего бы не сказал, даже если бы знал.

— Ладно, — беззлобно отозвался он. — Я вас понимаю.

— Сомневаюсь, — сказал я.

На улице я остановил такси, чтобы поскорее унести ноги из этого места.

█

На следующий день Руперт вернулся из Генуи, но я ничего ему не рассказал, у него и так хватало забот.

Проделка Фредди привела Верокио в бешенство, и он заявил, что больше не желает иметь с ним дела. Вся эта возня вызывала у Руперта отвращение, и я не понимал, как он представляет себе дальнейшее сотрудничество с Фредди. Но я не стал его об этом спрашивать — мы ожидали отъезда Нины, который мог для всех нас многое изменить.

Отъезд был назначен на следующий день. Накануне мы весело провели вечер у Фредди в тесном семейном кругу: в гости были приглашены только Руперт с Джо.

Пепи и я. Мы вкусно поужинали, много выпили, до упаду хохотали над шутками Фредди, который успел перед нашим приходом проглотить с полдюжины коктейлей, а с нами выпил еще; восхищались нежным загаром Джо и Пегги — у обеих был теперь цвет лица заправских лыжниц. По их словам, они прекрасно провели время в горах.

После ужина мы уселась перед телевизором: должны были передавать интервью с Фредди. В последних новостях сообщили о заседании кабинета министров, где в числе других вопросов обсуждалось предполагаемое слияние фирмы Ройсов с «ЮСО» и «Фарбверке» и последствия этого шага для британского судоходства. «Британские судовладельческие круги» резко критиковали Фредди, а председатель одной из судоходных компаний заявил, что идти на такие международные сделки — значит продавать интересы британского судоходства за чечевичную похлебку. Председатель торговой палаты отказался высказать свое мнение, но на экране показали, как он входит вместе с министром финансов в дом № 10 на Даунинг-стрит, чтобы принять участие в заседании правительства. В конце последних новостей показали наводнение в Майами на юге Флориды, а затем — интервью с Фредди в зале заседаний фирмы Ройсов; мы уже слышали об этом интервью и даже видели, как устанавливали телевизионную аппаратуру. Крупным планом возникло лицо Фредди, похожего на добродушного английского моряка, чересчур пристрастившегося к бутылке.

— Боже, как ты ужасно выглядишь! — вырвалось у Пегги. — Вот пьянчуга!

В ответ на вопросы невидимого собеседника Фредди заявил, что в его проекте нет ничего враждебного британским интересам. Напротив, это единственный способ выжить в современном мире. Мы перебрасываем мост через пропасть, разделяющую Европу и Америку, и это — тот путь, по которому в будущем пойдет Англия как в экономике, так и в политике. Наилучший путь! «Никаких преимуществ одному континенту перед другим, — изрек Фредди, — выигрывают оба. Только так и можно сотрудничать с европейскими странами и в то же время сохранять особые отношения с Соединенными Штатами. Другого выбора у нас нет».

— Превосходно, Фредди! — с восторгом воскликнула Джо.

Фредди уже собирался выключить телевизор, но тут мы увидели на экране какое-то тощее зеленое насекомое: засунув руки в карманы пальто, оно входило в здание министерства финансов.

— Най?.. — с удивлением протянул Фредди.

Снятый крупным планом Най был похож на высохшего кузнечика. Отвечая все тому же невидимому собеседнику, он заявил: при объединении британских судоходных фирм с иностранными компаниями возникает одна проблема: остается открытым вопрос о контроле. «Лично я целиком приветствую всяческую рационализацию в международном судоходстве, — пропищал он своим нелепым детским голоском, — но мы должны быть крайне осторожны и, перебрасывая мосты с одного континента на другой, не должны взваливать на себя все тяготы, утрачивая при этом все преимущества».

Эти слова прозвучали бы довольно туманно, если бы выступлению Ная не предшествовало интервью с Фредди. Несмотря на всю свою сдержанность и осторожность, Най явно стоял на противоположной точке зрения. Фредди молча сгорбился на стуле в позе боксера, ожидающего Сигнала, чтобы снова броситься в атаку.

— А где же Бендиго? — вызывающе крикнул он в телевизор. — Давайте уж сюда всю шайку разом!

Но Бендиго не появился. Нефть предпочитала не высказываться публично, даже в порядке самозащиты, нечего зря собак дразнить.

— Не знаю, как можно принимать этого человека всерьез, — сказала Пегги про Найя. — Я знала его, когда он был моложе, большего болвана трудно себе представить. Не мог сосчитать до десяти, даже на пальцах.

Фредди не отозвался. Он все еще ждал, что на экране появится Рандольф или Пинк Бендиго, но вместо них показали киноактрису с пышным бюстом, которая чуть было не утонула в Карибском море.

— Поставь какую-нибудь пластинку, Пепи, — сказал, поднимаясь со стула, Фредди. — Ту самую, битлсов — «Да, да, да». Она меня взбадривает.

Руперт и Джо как-то притихли. Я услышал, как Фредди сказал Руперту:

— Пойдем поговорим.

Они исчезли: по-видимому, встреча и была затеяна ради этого разговора, и хотя я перескажу его вольно, как уже не раз делал, уверен, что беседа шла именно так.

█

Фредди опьянел и порой терял нить этого неприятного объяснения. А может быть, он только притворялся — слишком уж неприглядной была его роль. Они сидели в уютном кабинете хозяина, где на стенах висели картины Брака, Шагала, Миро и Георга Гросса, — Фредди устроился в удобном черном кресле, под боком у него блаженствовал залезший в кресло скотчтеррьер. Фредди заговорил с шпионаже и шпионах.

— Большинство людей обо всем этом даже и не подозревает, — заявил он с таким видом, будто тщательно исследовал этот вопрос и пришел к неожиданным выводам. — А между тем факт налицо, верно? Все время кого-то арестовывают. Людей вовлекают в темные дела, и рано или поздно МИ-5 или кто-нибудь еще их разоблачает. Простодушная доверчивость! Вот в чем корень зла.

Что хотел сказать этим Фредди?

— Шпионаж — это не досужая выдумка, Руперт.

— Знаю.

— А чего они хотят, ты знаешь?

— От меня или от вас? — сухо осведомился Руперт.

— Лилл хочет, чтобы мы от тебя отделались. Совсем отделались, выставили со всех постов. Если мы тебя выставим, говорит Лилл, он позаботится, чтобы у тебя не было неприятностей и все обошлось без публичного скандала. Он имел в виду эту русскую. Она сможет уехать. Это очень умная женщина. В общем, ты сам все понимаешь.

— Да. Значит, цена, которую я должен заплатить, — уход из дела?

— Какая там цена? — вдруг протрезвел Фредди. — Это ультиматум. Они знают, что сейчас я не могу пойти на скандал. Понимаешь, мне не оставили выбора. Хотят свести с тобой счеты моими руками — а что я могу поделать?

— Ну, а если я не соглашусь? Что тогда?

— Он задержит твою русскую.

— Я не о том. Я спрашиваю, что ты сделаешь, если я не приму ультиматум Лилла?

Фредди расстегнул пиджак и распустил галстук, словно ему стало душно.

— И не спрашивай, — выдавил он из себя.

— Почему? Я хочу знать, чего мне ждать от тебя, если я не уступлю Лиллу.

— Ничего хорошего ты от меня не жди, — угрюмо произнес Фредди. — Ровным счетом ничего. У меня сейчас слишком много поставлено на карту.

— Понимаю, — кивнул Руперт.

— Не буду тебя обманывать. Скандал погубил бы все, чего я добиваюсь. Сейчас я не могу рисковать. Не могу. Ты понимаешь мое положение?

— Понимаю. Но я думаю о своем положении.

— Сейчас я не могу рисковать, — с огорчением повторил Фредди.

— Ладно, — медленно произнес Руперт. — Не буду усложнять твое положение, Фредди. Ты мне ничем не обязан. Я уйду.

Руперт знал, что возражать бесполезно. Зачем?

— Но ты берегись, — добавил Фредди, — они от тебя не отцепятся.

— Больше они мне уже ничем повредить не смогут, — заметил Руперт.

— Как знать? — мрачно развел руками Фредди. — Я спрашивал Лилла, не все ли равно, завербовали тебя русские или нет, раз ты ведешь себя как надо.

— Положим, это не все равно, — проронил Руперт.

— Пожалуй. До чего же мне не хочется расставаться с тобой, Руперт! Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Я так мечтал…

Руперт поднялся.

— Я могу лишь обещать тебе, — сказал Фредди, — что ты сможешь уйти пристойно. На этом я настоял.

— Какое это имеет значение?

— Имеет. Для меня. И для Джо.

Выходя из комнаты, Фредди добавил:

— Ничего, я еще посчитаюсь с этим старым ублюдком Лиллом. Да и Рандольфу припомню. Пусть только улетит твоя русская.

Они вернулись к нам в самый разгар веселья, оба были чем-то угнетены и молчаливы; всем стало ясно, что они приняли какое-то решение. А я понял, что каждый из них лишился чего-то дорогого для себя.

Даже Джо это почувствовала. Она поднялась, ласково взяла Руперта под руку и сказала, что им пора домой. Они быстро ушли, не дожидаясь «роллс-ройса» Фредди, хотя машина была уже вызвана, чтобы их отвезти.

█

Теплым, почти летним днем Руперт, Роланд и я глядели, как пассажиры собираются в зале ожидания лондонского аэропорта. Руперт попросил меня поехать с ним, и я с удивлением обнаружил в машине Роланда.

— У него каникулы, — объяснил Руперт.

Но, по-моему, он захватил Роланда для того, чтобы придать проводам семейный характер, а меня взял за компанию. Утром он позвонил по телефону в советское торгпредство, и ему сообщили, что члены делегации улетают сегодня, как было намечено (большинство давно вернулись на родину). Может ли он поговорить с госпожой Водопьяновой? Ее нет. Не было ее и в посольстве.

— Отсюда не видно самолетов, — пожаловался Роланд, когда мы стояли внизу. — Пойдем на крышу!

— Подождем еще немного, — сказал, сдерживая нетерпение, Руперт.

Но мне тоже хотелось посмотреть, что там выло и гремело у нас над головами, и мы с Роландом поднялись наверх.

Сквозь стеклянную стену я вдруг увидел внизу Нину. Она ожидала посадки на самом аэродроме. Как видно, она прошла через какой-то другой ход и стояла в очереди к маленькому автобусу, который подвозил пассажиров к самолетам.

— Вон она! — обрадовался я, и мы помчались вниз сообщить нашу новость Руперту.

— Подождите здесь! — приказал он и побежал по эскалатору к выходу, где стояла девушка в форме.

Мы не послушались и последовали за ним.

— Нина! — закричал он.

Она не услышала.

— Можно туда пройти? — спросил он девушку. — На минуту. По важному делу.

— Нет, это запрещено.

— Черт возьми…

Он стал снова звать: «Нина! Нина!» Она была уже в автобусе, но кто-то жестом указал ей на Руперта. Нина выглянула в окно и заспорила со служащим аэропорта, и в эту минуту автобус тронулся. Я успел лишь мельком увидеть ее лицо, лицо человека из другого мира, обычно такое ясное, а сейчас полное печали.

— Могу я подойти к этому русскому самолету? — упрашивал Руперт девушку. — Разрешите, пожалуйста. На одну минуту.

— С удовольствием, если у вас есть дипломатический паспорт или удостоверение министерства иностранных дел, — ответила она. — Пассажиры уже прошли таможенный досмотр.

Мы побежали на крышу, откуда было видно, как стартуют самолеты.

— Они похожи на крабов, — воскликнул Роланд. — Взгляните на тот самолет, вон там!

Мы с Рупертом ждали молча, пока не услышали, как голос в репродукторе объявил, что в Москву отправляется самолет Аэрофлота, и не увидели, как белая реактивная громадина с закинутыми назад крыльями поползла по взлетной дорожке, волоча по бетону тяжелое брюхо. Потом она вдруг подскочила и повисла в воздухе низко над землей. Какие-то лица в окошках промелькнули над головой, нас обдало волной горячего воздуха, и Нина исчезла — на этот раз, Руперт знал: уже навсегда.

Глава двадцать седьмая

Меня бы удивило, если бы Руперт сложил оружие, — это было не в его характере; но никто не поверил бы, что и Фредди забудет, как его унизили. Я не сомневался: что-то должно произойти.

Впрочем, лично я не очень был этим занят, все мои мысли были поглощены судебным процессом Пепи. Я пытался доказать ей, что самое благоразумное в ее положении— признать себя виновной. Тогда она могла бы избежать тюрьмы. Я уговаривал ее не валять дурака, потому что сидеть в тюрьме — не лучший способ защищать свои убеждения. Однако с Пепи творилось что-то непонятное. Она была очень ласкова и со мной не спорила, но в то же время не желала уступать, а когда я говорил, что необходимо признать себя виновной, только зло издевалась в ответ. Разве я что-нибудь понимаю? Я чуть было не сделал ей предложения, но вовремя догадался, что она и над этим посмеется, и промолчал. Я видел, что она решила сесть в тюрьму.

И вот Скотти, Кэти, Руперт и я снова препирались с Пепи, прохаживаясь с нею по коридорам недавно отремонтированного здания суда. Спорил с ней и Парк, размахивая у нее перед носом белой папкой с красными ленточками.

— Побойтесь бога, Пепи, — отчаивался Парк, в голосе его звучало профессиональное рвение. — Вы уже были осуждены условно, и если вздумаете оспаривать обвинение, вас все равно признают виновной, независимо от того, кто будет судьей; вы получите в лучшем случае шесть месяцев тюрьмы, а в худшем — три года. Таков закон.

— Но ведь я полицейского не ударила, — упрямо твердила Пепи, — зачем же я буду признавать себя виновной?

В Скотти проснулся здравый смысл деревенского жителя.

— Не болтай чепуху, — отчитывал он дочь. — Сесть в тюрьму — не самый лучший способ отстаивать свои взгляды. Ты уже сделала все, что могла. Брось дурить.

Пепи не хотелось спорить с отцом.

— Все равно, — пожимая плечами, сказала она надменно, — я не стану врать для их удовольствия.

Руперт наблюдал за ними молча. Я знал, что в душе он согласен с Пепи, потому что она ведет себя честно и не желает идти на уступки, чем бы это ей ни грозило. Наверно, Руперт лучше понимал Пепи, чем мы все, — он один не пытался ее переубедить.

Так или иначе, мы ничего не добились. Пепи отказалась признать себя виновной.

Но, прежде чем мы перешли в зал суда, Парк, отозвав Руперта в сторону, сообщил ему, что адмирал Лилл прикомандировал к прокурору своего человека.

— Я его знаю, — сказал Парк, — он работает у Глэдмена и, по-видимому, будет наблюдать за ходом процесса.

— А что они могут тут сделать? — изумился Руперт.

— Могут вас дискредитировать, если вызовут вас как свидетеля. Пожалуй, я не стану рисковать, лучше нам обойтись без вас.

— Ну, а что будет с Пепи?

— Если они начнут порочить вас, для нее это будет еще хуже, — ответил Парк. — Ну как, Пепи согласится признать себя виновной?

Но Пепи осталась непреклонной.

Процесс был будничным и недолгим — ведь англичане не выносят никакой помпы. И тем не менее в суде царила какая-то особая атмосфера. Если на передних скамьях палаты общин обе стороны кладут ноги на стол, чтобы придать заседанию как можно менее казенный характер, — черные мантии и парики судей достигают обратного эффекта: они выключают суд из обыденной жизни, придавая ему какую-то отрешенность. Присяжные оказались добросовестными людьми ограниченных взглядов, робевшими от возложенной на них ответственности. Пепи сидела на высокой, просторной скамье подсудимых, между двумя полицейскими.

Прокурор зачитал обвинение: подсудимой инкриминировалось нарушение порядка и применение насилия против полицейского, выразившееся в том, что обвиняемая ударила его по голове плакатом с надписью: «Убирайтесь домой, нацистские генералы!» Признает ли обвиняемая себя виновной?

— Не признаю, — произнесла Пепи и добавила: — Они сами знают, что врут.

Судья вскинул на нее глаза и что-то записал, а Кэти шепнула Скотти:

— Девчонка! Зачем эта дура себя так ведет?

Кто-то монотонно огласил сведения о возрасте, происхождении и общественном положении Пегги, а ее защитник пробормотал что-то невнятное. Вызвали полицейского, сперва он дал показания, потом его допросили, после чего защитник заявил, что свидетель, очевидно, спутал Пепи с кем-то другим. Перегруженная работой полиция легко может впасть в ошибку, а в разгар бурной демонстрации тем более.

Я рассеянно следил за этой комедией и никак не мог сообразить, в какую сторону клонятся весы правосудия. Я удивился, когда за Рупертом пришел посыльный: нас просил зайти Парк. Он сказал, что все-таки решил вызвать Руперта, но не как очевидца демонстрации, а для показаний о личности Пепи.

— Прокурор согласился не допрашивать вас, если вы будете говорить лишь о нравственных качествах Пепи и не коснетесь того, что произошло во время демонстрации, — объяснил Парк.

Я вернулся на галерею для публики, а Руперт появился в зале суда и принес присягу. Защитник объявил, что знаменитый Руперт Ройс, награжденный орденом за участие в войне, герой славного ледового похода и член семьи известных судовладельцев, согласился дать показания о личности подсудимой.

— Мистер Ройс, — продолжал защитник, — давно ли вы знаете подсудимую? Насколько мне известно, она приходится вам родственницей?

— Знаю со дня ее рождения, а близко познакомился в последние полгода.

— Но все вы, Ройсы, живете дружной семьей, правда?

— Пожалуй…

— Вы согласны со взглядами мисс Кэмпбелл на атомную бомбу и тому подобное?

— Нет. Я против одностороннего разоружения…

— Что вы скажете о характере мисс Пепи Ройс-Кэмпбелл? Можно ли назвать ее вспыльчивой? Несдержанной? Лживой?

— Нет. Она человек прямой.

— Вы считаете ее честной и правдивой?

— Безусловно.

— Может быть, она легко поддается дурным влияниям?

— Нет. Для этого она слишком умна… — начал Руперт.

— Вы сами, случайно, не пацифист? — прервал его защитник.

— Безусловно нет.

— Это все, мистер Ройс. Вы свободны.

Потом допросили Пепи; она заявила, что полиция сразу выбрала ее своей жертвой, ее схватили, не дав ей никакой возможности прибегнуть к насилию, если б она даже и хотела. Они не имеют права арестовывать за участие в демонстрации!

Пепи признали виновной, и судья, продолжая делать какие-то пометки в блокноте, приговорил ее к шести месяцам тюрьмы и штрафу в пятьдесят фунтов.

Я больше не видел Пепи. Только родителям разрешили свидание с ней в подвале суда. Мы с Рупертом ждали их наверху.

Вот когда я понял, что напрасно тянул так долго. Надо было рискнуть и сделать Пепи предложение. А теперь она недоступна, она попала за решетку, никому ничего не доказав и не получив удовлетворения сама. Во имя чего? Ей даже не дали объяснить, почему она не желает признавать себя виновной. Пепи увели, и я не мог отделаться от ощущения, что меня ограбили, а у Пепи отняли ее убеждения и она зря пошла в тюрьму.

Да и Руперт, которого заставили молчать, был глубоко уязвлен в своем чувстве мужского и человеческого достоинства.

Глава, двадцать восьмая

Фредди боялся, что наш разговор подслушают, поэтому мы сели перекусить в углу конференц-зала, где обычно пили кофе. Он сказал Руперту, что нашел и для него и для себя выход и хорошо все продумал. Теперь-де мы проучим этих ублюдков!

— Если это опять какие-то сомнительные махинации, я и слушать не стану, — заявил Руперт. — Мне надоело. Либо честная игра, Фредди, либо я — пасс.

Фредди пропустил его слова мимо ушей.

— Я хочу, чтобы вы поехали в Китай, — сказал он. — Можете взять с собой Джека.

— Далековато, Фредди, в Китай…

— А вы послушайте. Знаю, вы скажете, что я просто хочу от вас избавиться, но это вовсе не так.

— Ну, выкладывайте, — предложил Руперт, с подозрением глядя на собеседника. — Послушаем.

— Сегодня утром я виделся с двумя министрами и экспертом Английского банка по заграничным капиталовложениям Филом Барри. Они не высоко расценивают мои шансы. Пинк Бендиго старается меня угробить и Рандольф тоже. Вот я и хочу, чтобы вы поехали в Китай.

— Зачем?

— Китайцы должны нам выплатить в порядке компенсации около двенадцати миллионов фунтов. Они хотят урезать их до четырех или пяти миллионов. Мне нужны эти деньги: надо выскрести оттуда все, что можно, на случай, если Бендиго, Рандольфу и Наю удастся меня прижать.

— Ну, а что мне там делать, открыть наш филиал?

— Нет, нет. Я хочу, чтобы вы достигли с ними какого-то соглашения и получили эти деньги, тогда мы смогли бы снова завести с ними дела. Мне пришло это в голову на обеде, который наши деловые круги давали японской делегации. Я подумал: какие мы идиоты, что отказались от торговли с Китаем, рано или поздно она теперь достанется японцам. По правде говоря, Эндрью Ротбарт уже два года ведет переговоры с китайцами о выплате нам компенсации; он летает в Шанхай из Гонконга. В принципе ему удалось с ними договориться; они утверждают, что верфи, доки и лихтеры нашей фирмы в Шанхае и Кантоне могут стоить немногим более четырех миллионов — это меньше одной трети их настоящей цены. Но тут мы не будем торговаться. Вся беда в том, что в принципе они согласились платить за конфискованное имущество, а фактически не платят. Надо их убедить, и для этого нужен человек, который их хоть как-то понимал бы. Мы пошли бы и на два с половиной миллиона, только бы они заплатили.

— Но ведь это пустая затея, Фредди, — сказал Руперт, уплетая пирог с мясом и почками. — Зачем им вообще платить, если они могут не платить? Вряд ли вы сможете их заставить.

— Китайцы хотят торговать — и не прочь, чтобы мы строили для них суда, не обязательно здесь, можно и на верфях в Гонконге. Им выгодно также возобновить традиционную торговлю, которую они вели через нас с Юго-Восточной Азией, и я на.)то пойду, если моя затея со слиянием провалится.

— Но зачем им платить компенсацию сейчас, раз они упирались все годы?

— На это имеются свои основания. У них снова засуха. Как утверждают наши эксперты, китайцы собираются завезти из Канады огромное количество хлеба — около четырех миллионов бушелей. Им нужны суда. Когда-то суда Ройсов доставляли в Китай много зерна. Китайцам сейчас выгодно рассчитаться с нами, чтобы иметь возможность потом дешево фрахтовать наши зерновозы. Теперь самый подходящий психологический момент, чтобы получить с них долг. Вас это интересует?

— Очень, — лаконично ответил Руперт, все еще глядя на него с подозрением.

— А вас, Джек?

— Тоже.

— Ладно, тогда слушайте…

Переговоры, о которых шла речь, осложнялись тем, что опись имущества Ройсов в Китае занимала целые тома, а китайцы собирались оспаривать каждый пункт. Кроме того, надо было взять с собой представителя торговой палаты для переговоров по поводу капиталовложений других английских фирм, связанных с Ройсами.

Фредди высказал еще одно соображение:

— Я открою вам то, чего никто не знает. Если Бендиго, Най и Рандольф поломают нашу сделку с «ЮСО» и «Фарбверке», мы обратим в наличные все, что возможно: здания, склады, предприятия, машины, процентные бумаги — словом, все, без чего можно обойтись. Тогда у нас в руках окажется достаточный капитал, чтобы проникнуть в химическую промышленность, в разработку естественного газа и минералов, в транспорт. И эти несколько миллионов, если бы мы их выжали из китайцев, пришлись бы нам как нельзя кстати, Руперт. Да и добрые отношения с ними важны, ведь рано или поздно дальневосточная торговля откроется снова, что бы там ни говорили янки.

— Тогда позвольте спросить, — сказал Руперт, — почему вы хотите, чтобы за это дело взялся именно я?

Фредди пожал плечами.

— Вы у меня на совести, а этим я ее облегчу, — произнес он с деланной небрежностью. — К тому же вы persona grata у коммунистов, верно? К вам они могут прислушаться.

— Ну, а Лилл? — спросил Руперт. — Что, по-вашему, скажет адмирал?

— Мне это безразлично. А если вам хочется показать ему, что вы на него плюете, я даю вам прекрасную возможность.

— Но ведь вы с ним договорились, он вам не простит, если вы нарушите ваше обещание.

— Нашей договоренности это не касается. Я поставил условием, что вы уйдете с почетом, так оно и будет. Вы ведь не возглавляете фирму, правда? И русской нефтью торговать не станете. Вас нет, вы далеко…

— Но я буду в Китае. Вряд ли ему это понравится. Он просто взбесится.

— Ну и черт с ним, — отмахнулся Фредди. — Он поставил меня в дурацкое положение… И если вы согласны, беритесь с Джеком за это дело.

— С удовольствием, — коротко ответил Руперт.

Я спросил Фредди, какова будет моя роль, но он только удивился.

— Разве вы не сработались с Рупертом?

— Сработался, но этого, наверно, мало?

— Вы не хотите продолжать с ним работать?

— Хочу, — сказал я.

— Тогда решайте с ним, что вы будете делать. — Фредди выпил рюмку коньяку. — Вы ему там понадобитесь. Вдвоем всегда легче, чем одному. К тому же, разве вам не лучше уехать в Китай, пока Пепи сидит за решеткой?

Он был прав. Мне доставляло тайное удовольствие, когда кто-нибудь — даже Кэти — выражал мне сочувствие, словно у нас с Пепи все уже было сговорено. И в то же время мне было не по себе: я-то знал, что это неправда.

█

Мне не верилось, что Руперт сможет уговорить Джо отпустить его в Китай. Я был всецело поглощен судьбой Пепи и в последнее время несколько отдалился от них, но Джо держалась со мной так мило, что я снова стал проводить у них вечера, когда они бывали дома. Руперт и Джо больше не ссорились, словно понимали, что их семейное счастье и так висит на волоске. И все-таки они ничего не могли с собой поделать. Вспышки нежности лишь изредка нарушали установившуюся между ними холодность, они будто договорились ни в чем друг с другом не соглашаться; казалось, между ними непрерывно идет подспудная борьба, а этого долго не выдержит ни один брак.

Я не знаю, как Руперту удалось ее уговорить; знаю только, что их непрочный мир однажды рухнул из-за дорогого кашемирового джемпера, который куда-то задевала Тэсс, — с упорством девятилетнего ребенка она уверяла, будто он пропал.

— Упал в канаву, — с вызовом твердила она.

Джо обнаружила джемпер у нее под матрацем: на нем алели два больших пятна, сделанных акварельной краской. Потрясая джемпером перед Тэсс, она обругала ее маленькой лгуньей.

— В ее возрасте не лгут, — вмешался Руперт, — дети просто сочиняют.

— Ложь есть ложь, — стояла на своем Джо. — Большая или маленькая — какая разница?

— Ты преувеличиваешь, — возразил он и обвинил ее в склонности вымещать дурное настроение на других, особенно на беззащитных существах. — Она тебе дочь, а не заклятый враг.

— Тогда воспитывай ее сам! — кипела Джо.

Ссора разгоралась, они стали говорить друг другу — по мягкому определению Руперта — то, чего не следовало, и Джо, окончательно выйдя из себя, выбросила джемпер в уборную, а потом с яростью, которую, видно, давно вынашивала, ударила Руперта по лицу.

— Лгун и лицемер! — кричала она сквозь слезы. — Ты мне лгал, лгал! Подлец, обманщик!

Руперта душила брезгливость: все это так не вязалось с его представлениями о поведении в цивилизованном обществе. Ударить по лицу! Ведь для этого надо опуститься до уровня животного! Руперт подумал: «О господи! Так больше нельзя. Пора поставить точку. Уйду, уйду — и больше не вернусь!» Но это была только праздная мысль: что бы ни случилось, уйти он не мог.

Джо выбежала из спальни и так хлопнула дверью, что одна из картин Мондриана сорвалась со стены и стекло разбилось вдребезги.

Все же они кое-как помирились, хотя это не избавило их от угрызений совести, горечи и стыда; у них произошло мучительное объяснение, и Руперт принял вину на себя.

— Но, видит бог, Джо, — сказал он, — бесполезно уговаривать меня взяться за ум. Жить на проценты с капитала и коптить небо — так я не могу, не могу, и все тут. А ведь ссоримся мы из-за этого.

Он сообщил ей о предстоящей поездке, не вдаваясь в подробности.

— Возможно, это последнее, — добавил он, — что я делаю для Ройсов.

— Так я и знала! — В ее возгласе слышалось еще не угасшее озлобление. — Опять за моей спиной затевается какая-то гадость. Зачем тебе понадобилось ехать в Китай? В чем дело?

— Ни в чем, — пытался он урезонить ее, — просто Фредди хочет выцарапать оттуда наши деньги.

Она слушала молча, гая обиду.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной, — заключил он.

— Совсем спятил! — закричала она. — На кой черт я туда потащусь!

Он пытался заинтересовать ее незнакомой страной, но Джо не любила путешествовать. А как же дети? Он ответил, что Мэриан и его мать согласились за ними присматривать, да и поездка будет продолжаться всего две-три недели. Она стала упрекать его в том, что он, не договорившись с ней, заранее обратился к Мэриан и своей матери.

— А что мне было делать? — возразил он. — Я знал, что ты будешь беспокоиться о детях. Кэти сказала, что на воскресенье они могут приезжать к ней.

Джо боялась, что раз им придется лететь, они могут попасть в аварию и погибнуть оба — что тогда будет с детьми?

— Ну, зачем нам гибнуть? — ответил он. — Хотя, вообще говоря, погибнуть можно, и переходя улицу у своего дома.

— Если я поеду, обещай, что не дашь там водить себя за нос, — потребовала она, словно знала, чего ей следует бояться и почему ей надо быть с ним рядом, защищая его, и себя, и то, что у них еще осталось.

— Да, но…

— Если ты дашь им, как той русской, обвести себя вокруг пальца, для меня это будет последней каплей. Честное слово. Я не шучу. Я уйду от тебя. Ты ищешь в жизни одного, я — другого. Вот почему мы и ссоримся. Ты теперь сам на себя не похож. Ты стал совсем другой.

Он тяжело вздохнул.

— Ладно, рискнем, — сказал он, сдерживаясь, — хоть я не понимаю, из-за чего ты лезешь на стену.

— Из-за тебя! — возмутилась она. — Вот из-за чего я лезу на стену.

Джо не желала ни в чем уступать, и у Руперта было тяжело на сердце оттого, что поездка начинается так нерадостно. Но это все же лучше, чем ехать без Джо. Его влекло в Китай не только дело, порученное Фредди, и потому, несмотря ни на что, ему хотелось, чтобы жена была с ним, какие бы испытания его ни ждали.

 

Часть третья

Глава двадцать девятая

Неудачи, пережитые Рупертом после возвращения из Москвы, безусловно отразились на нем, но я думаю, что главным виновником душевного кризиса, который он пережил в Китае, был адмирал Лилл.

Вся беда была в том, что эти два человека беспрерывно сталкивались и не могли разойтись. Они смертельно боялись друг друга. И все же Руперт меньше, чем когда-либо, склонен был покориться, а Лиллу не давала покоя мысль об опасных влияниях, которым Руперт подвергнется в Китае. Это было плохим прологом к нашей поездке. Пока мы дожидались самолета в лондонском аэропорту, Лилл совершил еще одну, хотя, может быть, и простительную, ошибку. Руперта вызвали по радио, и он откликнулся на вызов, полагая, что возникло какое-то недоразумение с билетами или дома что-то случилось с детьми. Но его пригласили в кабинет чиновника службы безопасности, где сидел Лилл.

Встреча с адмиралом не удивила Руперта, наоборот, он даже испытал известное удовлетворение — он во всяком случае рассказывал мне о свидании с Лиллом не без удовольствия.

— Должен вам сказать, что мне ваша поездка не нравится, — без всяких предисловий безапелляционно заявил Лилл. — Совсем не нравится.

— Тогда почему вы не задержали мой паспорт? — спросил Руперт, глядя ему в глаза.

— Это не в наших правилах. Но едва ли вы сможете воспротивиться опасному влиянию, которое будут оказывать на вас китайские коммунисты. Я говорю в ваших же интересах.

— Я еду в Китай, чтобы получить деньги для нашей фирмы и познакомиться со страной. Если хотите меня задержать — пожалуйста, все в вашей власти.

— Задерживать вас я не стану.

— Тогда незачем шум поднимать.

В маленькой комнате никого, кроме них, не было; громкоговоритель над дверью надрывался, передавая разные сообщения; Лилл бросил на репродуктор сердитый взгляд и попытался в последний раз заключить с Рупертом мир.

— Я вот хочу предложить вам, Руперт: забудьте все, что между нами было, — сказал он, силясь сохранять спокойствие.

— Почему это вдруг? — не без горечи спросил Руперт.

— Для нас обоих это единственный разумный выход.

— Может быть, вы так на это смотрите, адмирал, а я другого мнения.

— Ради бога, попытаемся начать все сначала, — сказал адмирал, взмахнув рукой, словно отгонял угрозу новой ссоры.

— С чего?

— Мы бы могли попробовать прийти к соглашению, Руперт. Ваша поездка дает для этого прекрасную возможность. Повторяю: для вас это единственный выход.

Над головой у них прогремел «боинг».

— Ну и глупый же вы человек, адмирал! — Голос Руперта перекрыл шум самолета. — Я вовсе не заблудшая овца, которая стремится назад в стадо. Я не желаю вас больше видеть.

Адмирал опустил голову, подумал и стал отчитывать Руперта, вспоминая, каким он был упрямым еще в детские годы, как опрометчиво он поступает теперь, как глупо отказывается от последней возможности себя реабилитировать. Ссора становилась все ожесточеннее и привела их, по-видимому, к окончательному разрыву. Руперт вернулся к нам с лицом, искаженным ненавистью, — по его Риду я понял, что он принял решение и выполнит его, чего бы ему это ни стоило.

Пока мы ждали Руперта, Джо неожиданно увидела своего друга детства из Камберленда, и оказалось, что он и есть тот эксперт торговой палаты, который летит с нами в Китай по поручению правительства. Полусонная — она уже приняла снотворное — Джо радостно сообщила Руперту:

— Смотри, кто с нами летит — Брайан Бонни!

Джо крепко держала под руку Бонни и меня, словно мы вдруг стали для нее самыми дорогими на свете людьми. Бонни — типичный англичанин, высокий, корректный— производил впечатление человека мягкого и благодушного, но я сразу увидел, что на самом деле это не так. Я почувствовал, что и он испытывает ко мне такую же антипатию, как я к нему, — мы стали противниками с первого взгляда. Он был из тех холодных, расчетливых людей, которые всегда придерживаются общепринятых мнений и во всем поступают до тошнотворности правильно. Всем своим видом он как бы говорил, что хранит за семью замками множество всяких тайн, и тем самым стал мне противен еще прежде, чем Руперт рассказал мне о нем.

Они были знакомы и теперь сухо поздоровались, но я заметил в Руперте какую-то настороженность. Что-то с этим Бонни было неладно.

Нас забрал маленький аэродромный автобус (тот самый, который увез Нину), и мы сели в русский реактивный самолет; он вырулил на взлетную дорожку и оторвался от земли, загудев, как гигантский пылесос.

Казалось, все шло нормально, но это только казалось. На Внуковском аэродроме в Москве мы пересели в самолет, отправлявшийся в Пекин. Он взлетел сразу, как только погрузили наш багаж; вокруг простиралось летнее рассветное небо, серое, зеленоватое, лиловое., белесое. Вдали вспыхнула еле уловимая полоска зари, похожая на северное сияние, и Бонни указал на нее Руперту:

— Наверно, это вас наводит на неприятные воспоминания.

— Да, — задумчиво отозвался Руперт. — Вы правы.

Бонни проявил удивительную проницательность, так как Руперт и в самом деле рассказывал, что они с Водопьяновым двинулись в свой ледовый поход на юг при таком же вот слабом свете северного сияния. Глядя на светящийся горизонт, я спрашивал себя, спокойно ли спит сейчас Нина Водопьянова там, внизу, под своим холодным, северным небом.

В Свердловске мы остановились на заправку; Джо, все еще под действием лекарства, дремала в зале ожидания, а мы с Рупертом и Бонни пошли осматривать аэропорт. Было за полночь, реактивные самолеты один за другим с грохотом садились в пелене теплого дождя. Они приземлялись при свете дуговых фонарей, гаснувших, едва лишь машины добегали до конца взлетной дорожки, иногда волоча за собой тормозные колодки.

Мы сели и в молчании стали ждать, когда объявят наш рейс.

— Скажите, Руперт, — спросил Бонни, вытянув длинные ноги, — что делает Россию Россией? В чем тут соль? Почему я ее никак не пойму? Вы, наверно, лучше в ней разбираетесь. Вам и карты в руки.

— Откуда мне знать? — ответил Руперт. — Для меня эта страна такая же загадка, как и для вас.

— Что ни говорите, а нам она кажется удивительной.

Уже по одному этому разговору я мог бы догадаться о том, что рассказал мне позднее Руперт, когда мы летели где-то над Сибирью. Бонни, служивший в торговой палате экспертом по связям с иностранными фирмами, был, оказывается, одним из людей Лилла. Вероятно, его приставили к нам, чтобы не допустить какого бы то ни было соглашения с китайцами — даже об уплате денег фирме Ройсов. Зная адмирала, мне нетрудно было в это поверить, хотя я и думал, что Руперт несколько преувеличивает.

— Нет, теперь меня не проведут, — решительно добавил Руперт, все еще находясь под впечатлением встречи с Лиллом.

— Берегитесь, — заметил я, хотя мне тогда казалось, что он сгущает краски, — если Бонни будет представлять на переговорах правительство, он может сильно осложнить дело.

— Я договорюсь с китайцами так, как сочту нужным, — объявил Руперт. — На этот раз Лиллу не удастся мне помешать.

В Иркутске мы переночевали, а потом полетели дальше над иссохшей, выжженной солнцем пустыней Гоби, изрезанной едва приметными нитями троп. Мы вошли в облака, но уже знали, что под их плотной, жаркой завесой лежит Китай. Краем уха я слушал, как Бонни и Джо делятся воспоминаниями детства, Руперт сидел, откинувшись в кресле.

Загорелась красная надпись: «Пристегните ремни».

— Ну, начинается!.. — весело сказал Бонни.

Самолет провалился сквозь влажные белые облака. Его стало болтать, и вот, наконец, мы увидели внизу набухшие водой поля Китая.

Глава тридцатая

Думая о Китае, я прежде всего вспоминаю поток горячего воздуха — он встретил нас, когда мы со звоном в ушах вышли из самолета на бурый аэродром. Едва усевшись в большой черной машине, которая повезла нас между полями, обгоняя велорикш и тележки, запряженные осликами, мы опустили стекла, иначе мы задохнулись бы; так мы въехали в Пекин — раскаленный город на высоком жарком плоскогорье.

Запах Китая — это чистый аромат трав, который разливался вокруг, когда мы открывали большие гардеробы и шкафы в просторных номерах. Сперва меня восхищали приподнятые кверху углы крыш на пагодах, но через десять дней, к нашему отъезду, они мне порядком надоели, и я был рад, что в современных постройках от них отказались; впрочем, в монументальных новых зданиях Пекина есть все же легкий намек на остроконечную макушку, и это мне нравится. Здесь еще сохранились загородные чайные домики, похожие на английские таверны, куда в воскресенье люди отправляются с детьми, обычно по реке. Глянцевитая поверхность папье-маше, которым китайцы отделывают помещения, — визитная карточка Китая, а тунговый лак, покрывающий эту поверхность, — один из самых характерных запахов страны. Китайцы на редкость аккуратны; когда я о них думаю, в памяти у меня встает чисто выстиранная хлопчатобумажная ткань и нескончаемый человеческий поток, который бурлит и кружится по залитым дождем улицам Шанхая, — на взгляд, никак не меньше миллиона пешеходов, и все они движутся характерной, слегка подпрыгивающей походкой. Большинство женщин здесь поразительно красивы.

Китайцы встретили нас очень вежливо и угостили лимонадом в прохладном новом здании аэропорта. Они были одеты в шелковую одежду, застегнутую по самую шею, и обмахивались изящными черными веерами. Но за десять дней пребывания в Китае мы познакомились более или менее близко лишь с одной китаянкой, и только о ней я могу рассказать. Ее звали Ван.

Нас встречали и представители английского посольства. Когда мы устроились в гостинице и умылись с дороги, нас пригласили в посольство на обед, а затем прочитали в чахлом посольском саду осторожные наставления. Они были, в общем, безобидными, но у Руперта все же вышла небольшая стычка с одним из советников.

— Китайцы изобрели не только бумагу, но и государственный аппарат, — сказал советник. — Вот почему у них всегда будет бюрократическая система, возглавляемая верховными правителями, а не народом. Коммунисты ничего не изменили.

— И ради этого китайцы совершили революцию? — язвительно спросил Руперт.

Он никогда не говорил о политике, и этот неожиданный выпад мог бы меня насторожить. Но я еще не понимал, что Руперта обуревало желание бросить вызов Лиллу.

Переговоры должны были происходить в Шанхае, однако полтора дня мы провели в Пекине, и Руперт успел побывать везде, куда его приглашали, — а сельскохозяйственной коммуне, на химическом заводе, в школе, на текстильной фабрике. Все здесь его поражало. Я никуда с ним не ездил: к тому времени я уже стал догадываться о его намерениях и не хотел их поощрять. Меня очень тревожило, чем все это кончится.

Ван служила в министерстве и была для нас связующей нитью с Китаем и китайцами, но она оказалась натурой сложной. Мне она до самого конца поездки представлялась чем-то вроде законченного в своем совершенстве каменного цветка. Эта китайская коммунистка была прелестной женщиной с изящными манерами и такими хрупкими пальцами и нежным лицом, что казалось, стоит ей взглянуть на опаленную жаром улицу, и она растает как воск. Она всегда оставалась бесстрастной и непроницаемой, как цветок лотоса, с которым китайцы любят сравнивать своих женщин. Ее полное имя было Ван Мей-лин, и звать ее «мадам Ван» было все равно, что звать бабочку вороной. В аэропорту она подошла к Джо и деловито представилась:

— Здравствуйте, миссис Ройс. Меня зовут Ван Мей-лин, и я к вам прикомандирована, чтобы о вас заботиться.

Еще когда она только подходила, Джо шепнула Руперту:

— Посмотри, какая прелестная китайская статуэтка!

Джо была так поражена совершенством мадам Ван, что, по-моему, это даже несколько примирило ее с Китаем, хотя она очень страдала от жары и редко поднималась с постели.

Мне вспоминаются два характерных эпизода в начале нашей поездки. Мы ехали на юг, в Шанхай, в медленно тащившемся переполненном поезде. Джо изнемогала от жары, лежа на широкой полке, покрытой камышовой циновкой, и глотала кипяток, в котором плавали зеленые листочки чая; сквозь проволочную сетку на окнах она глядела на бурые заболоченные поля.

— Зачем эта сетка? — спросила она сонным голосом.

— От мух, — сообщил Бонни. — Только мух больше не осталось. Их доконала пропаганда. Было сказано: «Перебейте всех мух» — и все мухи были перебиты.

Буквально все! Разве не так, мадам Ван? — с невинным видом спросил он.

— Да, так, — невозмутимо ответила Ван.

— Как страшно! — пробормотала Джо, содрогаясь и вытирая потное лицо.

Потом Джо вдруг повела носом.

— Пахнет жасмином, — сказала она мадам Ван, которая сидела напротив. — Это ваши духи?

— Нет, — ответила Ван. — Шалость дочери. Она кладет мне в карман цветы. Смотрите! — Ван сунула руку в карман своего длинного китайского платья с разрезом сбоку до колен, вынула пригоршню увядших цветов и протянула их Джо.

Джо замотала головой.

— Нет, спасибо. Это слишком крепкий для меня запах.

Ван аккуратно завернула жасмин в листок из блокнота и выбросила пакетик в мусорную корзину.

— Зачем вы так? — всполошилась Джо.

— Жара усиливает их аромат, — учтиво ответила Ван, но в голосе ее можно было уловить чисто китайское высокомерие.

В Шанхае Джо долго не могла прийти в себя. Руперт и Бонни отправились в английское консульство за телеграммами от Фредди, а она осталась лежать в номере бывшей гостиницы «Китай», которая называлась теперь «Мир». Это был роскошный, построенный англичанами небоскреб, где мы жили высоко, в угловой башне. Ветер с реки Хуанпу завывал целый день и нес желтую пыль, а тропический воздух был так влажен, что мы задыхались. Я сидел у окна, обмахиваясь гостиничным веером, и читал один из бесчисленных документов, которые мы привезли с собой; Джо разговаривала с Ван.

— Вы действительно коммунистка, мадам Ван? — спросила она.

— Да.

— Но вы для этого слишком изящны, — заявила Джо. — Впрочем, вы здесь все такие. Смотрите, какие у вас прелестные руки!

— У нас в Китае едят очень мало сахара, — сказала Ван и спрятала свои прелестные руки.

— Вы думаете, у вас поэтому такая прозрачная кожа?

— У нас едят очень мало мяса, — осторожно добавила Ван.

— На ваш взгляд, мы ужасно большие и жирные, — устало усмехнулась Джо.

— О, я совсем не то хотела сказать, — поспешно заметила Ван. — Я пошутила.

Но с минуту обе женщины внимательно смотрели друг на друга, понимая, какая их разделяет пропасть. Впоследствии Джо напомнила мне об этом разговоре.

— Вот я валяюсь здесь, как корова, и щеки у меня румяные, и грудь большая, а она как тростинка, дунь — и вылетит в окно. Но, пари держу, в ней есть что-то железное.

Значит, и Джо заметила то, что бросилось мне в глаза. Я наблюдал за мадам Ван и на вокзале в Пекине, и в поезде. Она была непреклонна, и хотя всегда держалась спокойно и вежливо, ее матовое лицо часто принимало выражение холодной решимости, когда она настаивала на чем-то и добивалась своего.

Мне хотелось, чтобы женщина эта ожила, и под конец нашего знакомства, на короткий миг, так и случилось, но, как правило, сдержанность никогда ей не изменяла, а ее учтивая предупредительность по отношению к нам всегда была безупречной.

█

С самого начала наших переговоров в Шанхае Руперт, по существу, требовал от Бонни доказательств, что коммунисты неправы. Я был даже рад, что Джо так невыносимо страдала от жары и всяких неприятностей с желудком, — ей было не до Руперта, и она не замечала, как неосмотрительно он себя ведет.

В первый день приезда в Шанхай мы оставили Джо в гостинице с мадам Ван, а сами отправились в черном русском «зисе» в другое здание, построенное англичанами на старой улице Бунд, которая была теперь такой пустынной, как лондонское Сити в воскресенье. Мы вошли в бывший Китайский банк, где в зале бирюзового цвета, щедро отделанном позолотой, стояли старинные китайские стулья и вазы — предметы роскоши, выглядевшие в этом спартанском городе как-то нелепо.

Китайскую сторону на переговорах представляли четверо, они встретили нас вежливыми улыбками и предложили чаю; переводчиками служили два местных чиновника. Китайцы, хоть и были людьми деловыми, разговаривая с англичанами, придерживались восточной вежливости и прикрывали ладонью рот. Бонни чувствовал себя в этой обстановке как рыба в воде, а мне было не по себе, но отнюдь не из-за непомерной вежливости китайцев — меня все больше беспокоил Руперт.

Переговоры начались. Китайцы спросили, чего мы хотим. Руперт сжато, со знанием дела, изложил наше требование немедленной компенсации, напомнив все, о чем обе стороны уже успели договориться раньше. Мы приехали сюда, сказал он, чтобы попытаться урегулировать старые счеты и вступить в новые деловые отношения или, по крайней мере, предоставить в распоряжение Китая наши суда.

— Мы хотим, чтобы на Хуанпу снова кипела жизнь, — заключил Руперт, указывая на молчаливые, безлюдные верфи за окном, растянувшиеся на много миль.

Руперт изучил требования во всех подробностях, как, впрочем, и я. Фредди дал нам с собой тысячу всевозможных документов, но предупредил Руперта, чтобы тот не слишком в них погружался. «Избегайте, насколько возможно, деталей, — советовал он. — Китайцы обожают детали, а вы в них не вдавайтесь: главное — принципиальная договоренность. Договоритесь с ними в принципе и вытяните из них деньги».

В первый день китайцы только слушали. На второй они вступили в спор. Моя задача заключалась в том, чтобы давать необходимые справки по мере того, как всплывал тот или иной вопрос, поэтому Руперту достаточно было только кинуть на меня взгляд, и он мог продолжать толковать о землечерпалках, складских помещениях, паромах, якорных стоянках, буксирных катерах и речных баржах (в свое время Ройсам принадлежало двести барж и сто тридцать джонок на одной только Хуанпу). Я перелистывал тома переплетенных документов, и тем не менее китайцы порой ловили нас на погрешностях: у них была более солидная документация о делах нашей фирмы, чем у нас самих. Так, например, зашел спор о судебном процессе 1901 года по делу о двух паровых катерах, оцененных тогда в 400 фунтов стерлингов. Фирма подала в суд, претендуя на эти катера в погашение долга одного китайского судовладельца. В то время фирма выиграла процесс, но теперь, шестьдесят лет спустя, китайцы оспаривали право международного (то есть английского) суда в Шанхае выносить подобные решения. Они ссылались не меньше чем на двести пятьдесят незаконных решений в пользу Ройсов — относительно краж, потерь зерна на складах, страховых и коммерческих сделок, каковых за шестьдесят лет в общей сложности накопилось на сумму почти в миллион фунтов.

— Ладно, — решил вдруг Руперт. — Вы правы, а мы нет. Снимаем эти претензии.

Бонни стал возражать, но Руперт заставил его умолкнуть.

— Вы не имеете права так поступать, — возмущенно выговаривал ему потом Бонни. — Если вы идете на такую уступку, вы создаете прецедент, который затронет интересы других фирм, не только ваши. Я должен защищать претензии двух крупных страховых компаний примерно на три миллиона, и наши притязания окажутся беспочвенными, если мы станем на китайскую точку зрения относительно неправомочности бывшего международного суда.

— Что ж, оспаривайте эту точку зрения, — сказал Руперт. — Но только не при мне.

Это была лишь одна из многочисленных стычек, которые доставляли откровенное удовольствие Руперту и все больше злили Бонни. Вскоре он утратил свое показное добродушие и даже пожаловался Джо на Руперта, чем взвинтил ее еще больше.

Руперт продолжал держаться вызывающе. Он отказывался от переговоров во второй половине дня: в эти часы он знакомился с Китаем, а китайские коммунисты хотели показать ему прежде всего Шанхай, город, где особенно отчетливо видны были происшедшие в стране перемены.

Когда-то это был самый грязный и бедный город на свете: миллион нищих жили тут неизвестно чем; ежегодно здесь убивали сто тысяч новорожденных — население целой страны, такой, скажем, как Люксембург. Чужеземное владычество, бедность, болезни, детская смертность, наркотики, проституция, бандитизм, пороки, неизвестные за пределами этого гигантского притона, коррупция во всех ее видах, контрасты между богатством и нищетой — все это, вместе взятое, привлекало сюда европейских туристов, охотников до экзотики. Но теперь туристы исчезли, Шанхай очистился от всей своей нечисти, люди больше не умирали с голоду, и город перестал быть позором всего континента.

На Руперта это произвело глубокое впечатление. За обеденным столом, накрытым скатертью, сырой от влажного воздуха, он рассказывал, что помнит шанхайские доки с детских лет, когда приезжал сюда с отцом.

— Помню отчетливо: я поднимался по деревянной лестнице старого здания администрации наших верфей и видел в окно, как горбун китаец бросает десяток бамбуковых бирок в толпу оборванных мужчин и подростков, собравшихся за главными воротами. Поднялась отчаянная драка. Так людей нанимали на работу. Тот, кто предъявлял бирку, получал право таскать в тот день груз. Это был особый вид спорта, изобретенный нашей фирмой. Докеров здесь звали «дикими петухами»: им приходилось драться друг с другом за право получить работу.

Руперт посетил пустующие верфи фирмы, здание администрации стояло на прежнем месте. Он разговорился со старым докером, и тот рассказал, как жил в былые времена: зимой он ночевал в общественных уборных, дети его умирали с голоду, дочери продавались в кабалу, а жена нищенствовала, вымаливая капустные листы. Под складом № 27 помещалась водяная тюрьма, куда администрация бросала докеров за плохую работу или кражу. Это была тесная яма со стоячей водой, и провинившийся проводил там три-четыре дня, а то и неделю.

— Перестань! — не выдержала Джо; она решилась сесть с нами за стол и пыталась проглотить кусочек вареной курицы, запивая ее содовой водой. — Рассказывать такие мерзости, да еще за обедом! Ужас какой-то!

— Тем не менее это правда, — сказал Руперт, ехидно поглядывая на Бонни.

— Все так поступали, — возразил Бонни.

— И ваша семья так поступала? — спросил Руперт.

— Мне все равно, кто виноват, я не хочу больше об этом слышать! — истерически закричала Джо.

Мы замолчали, неприязненно поглядывая друг на друга, и я был рад, что пришла мадам Ван. Она повела нас в оперу, здание которой находилось рядом.

Но Джо заявила, что никуда идти не в состоянии, а Бонни предпочел отправиться в консульство пить виски. Руперт, Ван и я шли по раскаленным, душным улицам и видели под каждым фонарем кучки детей: они читали, писали и разговаривали.

— Что они тут делают? — спросил Руперт у Ван.

— Готовят уроки, — ответила она. — Здесь им светлее, чем дома.

Я заметил, что Руперта передернуло; не требовалось быть психологом, чтобы понять, как он изменился за последнее время.

Глава тридцать первая

Наши переговоры застопорились из-за одного весьма своеобразного, но принципиального вопроса. Многие шанхайские банкиры, маклеры и коммерсанты вложили свои капиталы в крупные дочерние предприятия Ройсов в Кантоне и Шанхае: в ремонтные мастерские, сортировочные станции, две домны для отливки низкосортного чугуна, фабрику для изготовления джутовых мешков. Когда к власти пришли коммунисты, китайские коммерсанты, бывшие владельцами (или совладельцами) таких предприятий, бежали в Гонконг.

Бонни хотел, чтобы их капиталовложения рассматривались как английские — более того, как капиталовложения фирмы Ройсов, и горячо спорил об этом с китайцами.

— Пожалуйста, — сказали те, вежливо его выслушав. — Мы можем включить в программу переговоров и вопрос о капиталовложениях китайских эмигрантов. Но это вызовет задержку.

— Нет, нет, — решительно воспротивился Руперт. — Никаких задержек.

Бонни был достаточно тактичен, чтобы не препираться с Рупертом в присутствии китайцев, но когда мы вернулись в гостиницу, он за обедом накинулся на него. Джо вяло спросила, из-за чего они опять не поладили.

— В Шанхае и Кантоне с фирмой Ройсов связано немало китайских капиталистов, — ответил Руперт и объяснил Джо, из-за чего сегодня шел спор.

— Это сейчас такие же английские капиталы, как и капиталы Ройсов, — настаивал Бонни. — Нельзя отделить одни от других.

— Когда их вкладывали в лихтеры и фабрику джутовых мешков, они не были английскими. Они были китайскими.

— Это не имеет значения. Предприятия, в которые были вложены китайские деньги, являлись английской собственностью, и мы вправе требовать компенсации.

— Ну, и требуйте на здоровье, — насмешливо бросил Руперт, — но только не за счет нашей фирмы.

Они продолжали пререкаться, и Джо с негодованием ушла из-за стопа.

На другой день все началось снова, на этот раз из-за двадцати четырех землечерпалок, которые принадлежали Ройсам, но находились в пользовании Шанхайской канализационной компании. Руперт решил не включать их в список требований фирмы и сообщил об этом китайцам.

— Боже мой, Руперт, — застонал в отчаянии Бонни. — Вы же наносите удар по своим. Где ваша совесть?

— А вы хотите, чтобы Ройсы расплачивались за наследников Шанхайской канализационной компании, которые бьют баклуши в Гонконге и Лондоне! Не будет этого! Я против.

Так дальше идти, конечно, не могло, и Руперт в конце концов сделал шаг, который ему давно хотелось сделать.

— Придется вам сегодня отправиться туда одному, Джек, — сказал он мне на четвертый день. — Переговоры об оценке погрузочных приспособлений я поручаю вам. (Речь шла о законных требованиях фирмы.) А если Бонни спросит, куда я пропал, скажите, что я поехал осматривать сельскохозяйственную коммуну.

— А где вы будете на самом деле? — недоверчиво спросил я.

— Я заявил китайцам, что предпочитаю вести сепаратные переговоры о претензиях нашей фирмы; по правде говоря, я их уже веду. — Так вот почему он приезжал в гостиницу поздно вечером, отговариваясь тем, что наносит официальные визиты! — Завтра я их, видимо, закончу, но я не хочу, чтобы Бонни что-нибудь заподозрил.

Я сам недолюбливал Бонни, но то, что затеял Руперт, мне не нравилось, и я вдруг почувствовал, что в наших отношениях образуется трещина.

На другой день я отправился на переговоры один и весьма убедительно спорил о том, к чему должна свестись разница между нынешней и первоначальной стоимостью погрузочно-разгрузочного оборудования фирмы Ройсов. А когда в конце заседания Бонни спросил меня, где Руперт, я ответил, как было условлено:

— Поехал в одну из сельских коммун вверх по реке.

Бонни не поверил и, когда мы вернулись в гостиницу, пошел к Джо. Она в этот день поднялась с постели, и они с Бонни отправились погулять по набережной. Днем шанхайские улицы заполнены толпами прохожих, а по вечерам, когда спадает жара и уличная сутолока замирает, люди выносят тростниковые циновки, младенцев и кухонные горшки прямо на тротуар, чтобы провести часок-другой в прохладе.

— Послушайте, Джо, — сказал Бонни. — Руперт затевает что-то нехорошее, и мне надо знать, что именно.

— От меня вы этого не узнаете, — отрезала Джо.

— А почему? Для его же пользы.

— Вы думаете, я стану входить с вами в сговор за спиною мужа? — спросила Джо. — Вы с ума сошли!

— Нет, — с раздражением возразил Бонни. — С ума сходит Руперт. Честное слово! Неужели вы одобряете его поведение?

— А если и не одобряю, — проговорила она, глядя, как черные облака все ниже спускаются на бурую реку, и ощущая духоту всеми порами тела, — что я могу поделать?

— Добейтесь, чтобы он как можно скорее вернулся домой. Увезите его отсюда. Китайцы его обрабатывают, и если он заключит с ними секретное соглашение, я не дам за его будущее и ломаного гроша. Он станет такой подозрительной личностью, что никто не захочет иметь с ним ни малейшего дела.

Черное небо вдруг раскололось от края до края, и на них обрушился теплый поток дождя; в одно мгновение Джо промокла до нитки. Пока они добежали до гостиницы, платье у нее прилипло к телу, а с волос текла вода. Мы встретились в лифте, оба они были похожи на утопленников.

— Вы не в своем уме, Джо, — сказал я. — При вашем здоровье…

Джо просунула мокрую руку мне под локоть, я проводил ее в номер, и, переодеваясь у себя в спальне, она рассказала мне через дверь о разговоре с Бонни. Руперт еще не вернулся, Ван тоже не было.

— Что делать? — спросила она в унынии. — Неужели он действительно пытается заключить секретное соглашение с китайцами?

— Не знаю, — ответил я. — Ничего не пойму.

— Все это просто невыносимо! — воскликнула она. — Я и так плохо себя чувствую, а тут еще эта адская жара…

Мне стало ее жаль, и я сказал, что не стоит волноваться: скоро все кончится, и мы уедем.

Руперт появился только к вечеру. Он позвонил мне по телефону и попросил зайти к ним в номер. Когда я пришел, Руперт выговаривал Джо:

— Не успела встать с постели и уже бежишь под дождь…

— А я нарочно, — огрызнулась она. На миг в ней проснулась прежняя Джо. — Все, что угодно, лишь бы не торчать здесь. Все, что угодно…

Руперт посмотрел на нас обоих с вызовом и сообщил:

— Возможно, это будет вам небезынтересно? С китайцами я обо всем договорился.

Наступило короткое молчание.

— Ты что, заключил с ними секретное соглашение? — спросила Джо.

— А что в нем секретного? — возразил он. — Я просто не сказал ничего Бонни, вот и все.

— Сколько? — спросил я.

Руперт смотрел в окно — внизу при свете фонарей босые китайские трамвайщики переводили стрелки. Они перекликались, торопя друг друга, потом послышался трамвайный звонок, а потом удар грома потряс наш небоскреб до самого основания.

— Пять миллионов, — сказал Руперт, не отворачиваясь от окна.

— Боже мой! — в восторге воскликнул я. — Это миллиона на полтора больше, чем Фредди надеялся в лучшем случае получить. Вот здорово!

— Что скажет Брайан Бонни? — с тревогой спросила Джо.

— Брайан Бонни этого не узнает.

— Ну, уж он-то узнает, — капризным тоном заметила Джо. — Он все узнает.

— Пусть. Сделать он ничего не сможет, — пожал плечами Руперт. — Соглашение достигнуто. Мне осталось подписать его в Пекине и условиться о порядке выплаты.

— И мы можем ехать домой? — с надеждой спросила Джо.

— Пока еще нет.

— Но ты же сказал, что все кончено?

— Да, но раз уж нас занесло в такую даль, обидно сразу возвращаться.

— Ты это говорил и в России, — чуть не заплакала от досады Джо. — Честное слово, я этого больше не вынесу. Поедем домой!

— Вот увидишь, ты скоро поправишься, — пытался он ее подбодрить.

— Нет, я совершенно измучилась. У меня все тело ноет.

— Еще час назад ты бегала под дождем.

— Негодяй! — закричала она и бросилась в ванную комнату, чтобы выплакаться.

— Зачем вы ее злите? — сердито спросил я Руперта.

— Сам не знаю, — сокрушенно ответил он.

Он пошел за Джо, и они кое-как помирились. Мы опоздали к обеду, за которым все четверо дулись друг на друга. Английская выдержка Бонни сильно поизносилась за это время, а от выдержки Руперта давно не осталось и следа, словно окружавшие нас чужие люди, обычаи и говор содрали с нас не слишком надежную защитную оболочку.

█

В два часа ночи Руперт снова позвонил мне по телефону и попросил зайти к ним в номер.

— Дело срочное, Джек, — сказал он. — Пожалуйста, придите немедленно.

Я подумал, что Джо стало плохо, и побежал к ним сломя голову, но когда я открыл дверь номера, они оба сидели в халатах перед электрическим вентилятором.

— Джек, — обратился ко мне Руперт, — мы вылетаем в шесть утра. Только что звонила мадам Ван, она достала билеты.

— Я не полечу, — упрямо произнесла Джо, и по ее тону я понял, что она повторяет это уже не в первый раз. — Ни за что не полечу на китайском самолете.

— А куда вы так торопитесь? — спросил я.

— Надо в Пекине поскорее подписать соглашение. Я не хочу, чтобы они передумали, и не хочу, чтобы Бонни успел вмешаться. Вы мне нужны как свидетель: лучше обойтись без посольства.

— Никуда я на китайском самолете не полечу, — ныла Джо.

— Почему? Это удобнее и быстрее. В конце концов, в Пекин мы же прилетели на самолете.

— Но в Китае я летать не буду, — монотонно твердила она. — Во всяком случае, вдвоем с тобой. Хватит того, что мы оба здесь. Пусть погибнет один из нас, но не оба вместе.

— Но я не могу ждать.

— Почему ты мне раньше не сказал?

— Я не знал, достанем ли мы билеты. Зачем было зря тебя волновать?

Джо откинулась на спинку кресла, подставляя лицо теплой струе воздуха из вентилятора.

— Ты лети, а я поеду поездом, — сказала она.

Она так и не уступила. Руперту пришлось позвонить мадам Ван и сообщить ей, что Джо предпочитает ехать по железной дороге. Я вернулся в свой номер и лег спать. В пять часов утра официант принес мне завтрак, я выставил чемодан за дверь и пошел к Руперту. Джо продолжала упрямиться, но ее согласилась сопровождать Ван. Они должны были выехать вечерним поездом через Нанкин и прибыть в Пекин через сутки.

Руперта это устраивало, а если и нет, то он не подавал виду, так ему не терпелось поскорее подписать соглашение. Когда мы прощались, Джо стояла у двери бледная, какая-то потерянная; я чуть было не вызвался остаться с ней, но по глупости этого не сделал.

— Не огорчайся, детка, — ласково сказал ей Руперт. — К твоему приезду я покончу с делами, и мы будем все время вместе.

Джо промолчала. Она чувствовала себя глубоко несчастной, и вид у нее был такой безнадежный, что меня это даже встревожило. Если бы Руперт был повнимательнее, он бы понял, что ее нельзя оставлять одну. Она стояла в мрачном, злом раздумье, едва удерживаясь от очередной вспышки; в ней, видимо, поднималось отчаяние, и, так же, как Руперта, оно могло толкнуть ее на опрометчивый шаг. Но Руперт был беспощаден только к себе, а то, что она совершила по дороге в Пекин, было настолько безжалостно и к ней самой, и к нему, что могло разрушить даже самый счастливый брак.

Главы тридцать вторая — тридцать третья

Мы подписали соглашение в три часа дня; принимая во внимание размеры документа, а также то, что он был на двух языках — на китайском и на английском, — мы хорошо поработали.

Теперь, когда у Руперта сложилось свое, собственное мнение о Китае, он неизбежно должен был сделать из этого какие-то практические выводы. Собственно, он и начал их делать со свойственной ему решимостью, но тут ему помешала Джо.

Стоило нам вылететь из Шанхая, как Руперт и думать перестал о Бонни, но тот волей-неволей вынужден был следовать за ним. Бонни выехал тем же поездом, что и Джо; у него было свое купе, у Джо и Ван — свое.

— Руперт меня обманул. Это некрасиво, — пошутил он, когда Джо зашла к нему в купе. — Вам надо было меня предупредить.

Бонни делал хорошую мину при плохой игре.

— А вам не надо было с самого начала гладить его против шерсти, — ответила Джо.

— Зато теперь он гладит против шерсти меня.

Джо только пожала плечами: пусть дерутся. Но почему они так не любят друг друга?

Все утро она дремала у себя в купе, прихлебывая горячий чай, который ей подевали проводники, расхаживавшие по коридорам в поисках недобитых мух. Когда бы она ни выглянула в окно, она видела крестьян, которые трудились на облитой зноем влажной китайской земле. А поезд все бежал и бежал мимо сорговых, рисовых и хлопковых полей, мимо крохотных холмиков — неприкосновенных могил предков. В полях не видно было ни машин, ни тракторов. Все было здесь чужое; только когда поезд проносился по стальному мосту или вдруг останавливался в каком-нибудь большом городе, окруженном черной каймой фабрик, перед глазами возникало что-то знакомое, но все-таки сохранявшее восточный облик.

— Вы что-то замечтались, — заметил Бонни.

Они обедали у него в купе, чтобы избежать общества Ван; стук колес, заполнявший тесное отделение вагона, казалось, отгораживал их от всего мира, и Джо не очень удивилась, когда Бонни вспомнил, что он мужчина, и стал настойчиво за ней ухаживать.

— Послушайте, Брайан, вы, кажется, забываетесь, — оттолкнула она его руку и дружески похлопала его по колену — самый расхолаживающий жест, какой она могла придумать. Это подействовало.

— Джо, мы ведь с вами сейчас совсем одни, как на необитаемом острове, — вздохнул Бонни.

— А что скажет ваша жена? — спросила Джо, задав вопрос, который всегда задает женщина в порядке самозащиты.

— У жен своя интимная жизнь, вы это, наверно, знаете по себе, — рассмеялся Бонни.

— Что правда, то правда, — согласилась Джо.

Она с обидой подумала, что Руперт напрасно оставил ее наедине с Бонни в поезде: если что-нибудь случится, сам, дурак, будет виноват.

Но еще ничего не случилось.

После обеда она прилегла и тщетно пыталась уснуть. — вагон трясся и громыхал, а когда он останавливался, в душное купе врывались голоса китайцев. Потом поезд, немилосердно раскачиваясь, несся дальше, сквозь тропические ливни, сквозь тучи пыли, через шумные потоки и снова резко тормозил. Путешествие казалось ей бесконечным: она никак не могла освоиться с мыслью, что едет совсем одна, без Руперта, по этой чужой и далекой стране с ее непонятными людьми. Слезы выступили у нее на глазах, и она откинулась на подушку, прикрыв лицо книгой, которую читала: это были «Мандарины» Симоны де Бовуар; роман дала ей в дорогу Пегги, заявив, что он очень подходит для долгой поездки — толстый, и в нем бушуют страсти.

Вечером, сидя напротив Бонни, она чувствовала себя лучше, но мысль, что ей предстоит провести целую ночь в одиночестве, была невыносимой. И, когда Бонни два часа спустя положил ей руку на грудь, она больше не сопротивлялась; она чувствовала, как злость на Руперта то закипает в ней, то ослабевает, потом злость вдруг исчезла, и тогда Джо только удивилась, почему она не отталкивает горячих рук Бонни.

— Не смейте! — воскликнула она.

Бонни не обратил на это внимания. На минуту ей показалось, что она взволнованно, исступленно смотрит на себя, на свою жизнь со стороны, ждет какой-то вспышки, прозрения; тело подсказывало ей, что она может его найти в мгновенном приступе страсти, пусть хотя бы случайной.

— Боже мой! — воскликнула она, когда Бонни одержал, наконец, победу.

Но едва только минутный порыв миновал, Джо почувствовала, как рухнули моральные устои, которые поддерживали ее всю жизнь. Снова и снова обвиняя во всем Руперта, она тихонько проплакала остаток ночи на своей верхней полке, над головой Ван; в суеверном страхе она твердила себе, что теперь непременно случится что-то с ее детьми — ведь она нарушила обеты, которые дали им жизнь и хранили их до сих пор.

Утром, когда поезд прибыл на ультрасовременный пекинский вокзал, Бонни, как ни в чем не бывало, хотел взять ее под руку.

— Не трогайте меня! — воскликнула она. — Не смейте со мной заговаривать!..

— Стоит ли так нервничать, Джо? — мягко спросил Бонни; он отлично понимал ее состояние, но хотел ее успокоить.

— Если Руперт узнает, он вас убьет.

— Сомневаюсь, — усмехнулся Бонни, снимая с полки ее чемодан. — Руперт человек великодушный.

— Лицемер!

— Видите ли, — изрек он философски, — великодушные люди всегда женятся на стервах, а вы, имейте в виду, ведете себя как настоящая стерва.

Она и сама это понимала, но тут ей пришло в голову, что, может быть, Бонни мстил через нее Руперту, и от этой мысли ей стало совсем тошно.

█

Мы с Рупертом ждали ее на вокзале. Джо взяла мужа под руку.

— Мне стало лучше, — сообщила она. — Когда мы поедем домой?

— Не знаю, — ответил он. — Хотелось бы здесь еще кое-что посмотреть.

Джо не стала спорить и только крепче прижалась к нему. Она решила взять себя в руки и ни в чем ему не перечить — может быть, тогда она избавится от угрызений совести. Бонни молча шел за ними; он старался держаться в тени, в то время как Джо болтала без умолку о себе и своем путешествии, поэтому мне не составило труда догадаться, что между ними произошло. Позже, за отсутствием наперсницы, вроде Пегги или Мэриан, Джо излила душу мне.

— Успокойтесь, Джо, — вот и все, что я нашелся сказать. — Чего там. Считайте, что это несчастный случай…

— Несчастный случай! — вспылила она. — Я сделала это нарочно. Руперт портит жизнь мне, а я испорчу жизнь ему.

Тем не менее мы оба понимали, что Руперт ничего не должен знать. Сейчас он был занят своими мыслями и ни о чем не догадывался, хотя и Джо и я не сомневались, что рано или поздно все выйдет наружу.

█

Мы провели два дня, до одури осматривая школы, больницы, университет (студентов мы не видели, они были распущены на летние каникулы), текстильные фабрики, десять огромных павильонов сельскохозяйственной выставки. Джо не пожаловалась ни разу. Она льнула к Руперту, не отходила от него ни на шаг, была с ним мипа, предупредительна — наверно, она так вела себя, когда они только поженились. Руперт не видел в этом ничего странного, во всяком случае, первое время, хотя он хорошо знал Джо и мог догадаться, что такая перемена неспроста. Но он не задавал никаких вопросов. Он был слишком захвачен тем, что было кругом.

Мы улетели из Китая утром в среду, и на прощание мадам Ван открылась нам с новой стороны. Она привела с собой в аэропорт своего пятилетнего сына; его звали Сяо Бин. Он маршировал взад-вперед, как маленький солдатик, под ногами у провожавших нас сотрудников министерства. Собственно говоря, его имя и означало «маленький солдат»; он уверенно топал своими ножками по земле, словно ему принадлежала каждая ее пядь.

Как ни странно, Ван совсем не могла с ним сладить. Она окликнула его: «Сяо Бин» — и добавила несколько слов по-китайски. А он продолжал маршировать, бормоча что-то вроде «ба, бей, бин…»; когда же мать попыталась заставить его быть вежливым и подойти к нам, он надменно взглянул на нас, как генерал на параде, и снова Принялся шагать, твердя свое «ба, бей, бин»… Руки мадам Ван смущенно забегали вверх и вниз по ее синему китайскому платью, но потом она улыбнулась:

— Мальчик избалован. В Китае мы, к сожалению, балуем детей.

Она кинула на меня робкий взгляд; каменный цветок наконец ожил, да и миссия ее кончилась, мы навсегда исчезали из ее жизни.

Русский реактивный самолет взмыл в воздух. В Лондон мы должны были попасть к ужину: летя на Запахи мы выигрывали пять часов. Мы приступили к первому из трех завтраков, двух обедов и двух ужинов, которые нам предстояло съесть в пути. Полет происходил на такой высоте, что ни ветер, ни тучи, ни жара и ни холод не имели для нас в этой алюминиевой коробке никакого значения.

Мы пролетали где-то над Сибирью, когда Руперт вдруг вспомнил о Бонни: тот вернулся в Шанхай, чтобы от лица гонконгских банкиров продолжать переговоры о китайских компаньонах Ройсов.

— Бонни пытался убедить китайцев, что наша фирма скоро перейдет в руки «ЮСО» и деньги, которые я получу, попадут в карман к американцам.

— Не может быть! — возмутилась Джо.

— Он намекнул на это достаточно ясно, — насмешливо улыбнулся Руперт.

— А китайцы сказали, когда нам заплатят? — спросил я у Руперта; в последние дни он не раз встречался с китайцами без меня.

— Они вообще ничего не будут платить, — безмятежно ответил Руперт. Мы с Джо молча на него уставились. — Я аннулировал долг, — добавил он, — и отказался от денег.

— От пяти миллионов?

— Да. Я им отдал их.

У нас перехватило дух.

— Но почему? — воскликнула Джо. — Ты сошел с ума!

— Если я сумасшедший, — спокойно заявил он, — чего же нам ссориться?

— Но ты не имел на это права! — беспомощно пролепетала Джо.

— Нет, имел, — отрезал Руперт. — Я — Ройс, а это деньги Ройсэв, и я имею такое же право ими распоряжаться, как любой другой член семьи.

Он был в отличном настроении; Джо смотрела на него с недоверием и тревогой, но ее обезоруживало то, что разговор шел в самолете. Что касается меня, я, конечно, был удивлен, но не слишком. Ведь я знал, что от Руперта можно было ожидать чего угодно. Я спросил его, что скажет Фредди теперь, и он мне ответил:

— Наверно, придет в бешенство.

Глава тридцать четвертая

В Англии катастрофа разразилась не сразу, жизнь подарила нам один безоблачный день. Мы прилетели в среду. Фредди возвращался из Нью-Йорка в пятницу, а в четверг мы отправились в Альберт-холл, где французский лицей Роланда проводил церемонию раздачи наград. Мы находились на расстоянии всего полусуток пути от раскаленной столицы Китая, но этому трудно было поверить, такой огромной казалась пропасть, разделявшая два мира.

Раздача наград была целым событием и для детей и для родителей; и Джо настояла на том, чтобы ради такого случая мы наняли лимузин.

Роланд не получил ни prix d'excellence, ни даже prix du tableau d'honneur, но ему достались награды за математику и за science naturelle .

Когда церемония закончилась, органист оглушил зал звуками бетховенского марша, и все поспешили к выходу, а Тэсс заткнула уши пальцами.

— Скорей! — торопила Джо. — Я хочу поближе поглядеть на приятелей Роланда.

Мы увидели Роланда у подъезда № 9 — он болтал с двумя мальчиками, и они громко хохотали; заметив нас, Роланд поспешил отделаться от товарищей.

— Я ни разу не слышала, как он говорит по-французски, — огорчилась Джо.

— Кто эти мальчики? — спросила она Роланда, когда мы к нему подошли.

— Из нашего класса, — небрежно ответил он.

Джо это объяснение не удовлетворило, но Руперт только посмеялся. Юность у Роланда вряд ли будет долгой: время подхлестывает детскую жизнь, втискивает в жесткие рамки, слишком рано пробуждает тайные желания и страсти, а злая действительность грозит этой жизни уничтожением; да, сегодня как никогда детям необходима защита взрослых.

— Ну как? — с просил Руперт, взяв за руку Тэсс. — Едем домой?

— Давайте немножко пройдемся, — предложила Джо.

Она провела нас вдоль всего фасада Альберт-холла — ей, видимо, хотелось похвастаться перед всеми, какая у нее красивая, нарядная семья, ей приятно было отвечать на поклоны друзей и знакомых, Джо чувствовала себя совершенно счастливой в своем маленьком мирке.

Мы шли сзади, и Руперт шепнул мне, как ему смертельно не хочется разрушать то, чем она живет. Но выхода нет: прелестные лица детей как раз и напоминают, что их жизнь в наших руках и что мы должны сделать ради них все, что можем.

Глава тридцать пятая

Я знал, что Руперт вернулся из Китая другим человеком, и все же, пока он не выложил мне своих планов, я не представлял себе, до какой степени он изменился. Его намерения были вполне определенными, и, зная его упрямство, я не сомневался, что он выполнит то, что задумал, до конца.

— Но что вы собираетесь сделать? — спросил я с неодобрением. — Расскажите подробнее.

— Только не принимайте все так близко к сердцу, Джек, — ответил он, не обращая внимания на мой враждебный тон.

Я еще никогда не видел Руперта таким довольным; с тех пор как он отдал пять миллионов китайцам, он держался как человек, который нашел свой путь. Он был спокоен, чувствовалось, что он уверен в своей правоте.

— Во-первых, — заявил он. — я хочу забрать из фирмы все свои деньги.

— А разве это возможно? — удивился я. — Ведь, кажется, акции фирмы не продаются?

— Их можно продать кому-нибудь из членов семьи. Я продам их Фредди.

— Фредди? А почему не вашей матери?

— Нив коем случае! — воскликнул Руперт; он лежал на залитой солнцем лужайке возле дома, поставив на живот чашку чая, принесенную Анджелиной. — Мать мне за них заплатит, а потом положит их в банк на мое же имя или на имя детей. Нет! На этот раз я решил порвать с нашей фирмой окончательно.

— А вы не думаете, что Фредди тоже сохранит для вас акции?

— Фредди? Вот уж кто из рук ничего не выпустит.

— Но…

— Можете помолчать? — рассердился Руперт. — Вы не даете мне слова сказать. Разве вам не интересно знать остальное?

Я сказал, что интересно.

Намерения у него были самые простые. Получив деньги, он хотел создать нечто вроде фонда для разных полезных начинаний.

— Что вы называете «полезными начинаниями»? — спросил я.

— В конечном счете все полезные начинания преследуют одну и ту же цель.

— В таком случае, почему бы вам сразу не отдать ваши деньги коммунистам? — сухо осведомился я.

— Потому, что у меня свои взгляды и свои планы, — отрезал он.

Летний день выдался на славу. За углом дома Джо поливала розы: она крикнула Роланду, чтобы он убрал с грядки свой велосипед.

— Ах ты, растеряха… — бранила она сына.

— Если вы раздадите деньги, — спросил я, — на что вы будете жить?

— Не беспокойтесь, с голоду не умрем.

— А вы подумали о Лилле?

Руперт стал обкусывать травинку.

— Теперь ему со мной не так легко сладить, — заявил он.

— А Джо?.. — этот вопрос я припас под конец.

— Не знаю, — задумчиво, но без всякой тревоги ответил Руперт. — Как-нибудь я ее уломаю. Беда в том, что я никогда всерьез не делился с нею своими замыслами.

Я сказал, что ему, конечно, необходимо поговорить с Джо, и со вздохом добавил, что я ему не завидую. В эту минуту я думал о той Джо, которой Руперт еще не знал и которая все эти дни жила в непрестанном нервном напряжении, — ее честной, прямой натуре было не под силу таиться и лгать. Я не сомневался, что рано или поздно, в минуту досады или просто не удержавшись, она расскажет ему все за столом или во время прогулки. Что тогда?

— Я убежден, что для Джо самое главное не потеря денег, а то, на что вы собираетесь их тратить, — предостерег я Руперта.

— Знаю.

— Боюсь, что она вас бросит.

Но он, видимо, обдумал и эту возможность.

— Вряд ли, — сказал он.

— По-моему, она никогда не простит вам, если вы примкнете к какому-то политическому движению, — осторожно заметил я. — А ведь похоже, что вы хотите к чему-то примкнуть.

Я думал, что он станет это отрицать, но он, видимо, не нашел в моем вопросе ничего странного.

— Верно, — кивнул он в ответ.

— И вообще, зачем забирать свои деньги из фирмы, — продолжал я, стараясь как можно тактичнее найти какой-то компромисс для него и для Джо. — Почему бы вам не оставить капитал фирме, а доходы тратить по своему усмотрению?

— На то есть свои причины, — покачал головой Руперт. — Во-первых, я хочу освободиться от фирмы Ройсов, чтобы мне ничто не мешало. Но это не все. В нашем уставе сказано, что председатель и один из директоров — то есть Рэндольф и другой член семьи — имеют право конфисковать без всякой компенсации акции у того из нас, кто по мнению правления, наносит фирме ущерб. А когда Рандольф и остальные узнают, что я сделал в Китае, они именно так и поступят. Пока еще никто не догадывается, но рано или поздно Рандольф об этом пронюхает и заморозит мои акции или отберет их совсем.

— Значит, вам надо немедленно что-то предпринять?

— Я повидаюсь с Фредди завтра же, как только он вернется…

— Но и Фредди может заартачиться. История с пятью миллионами и его вряд ли очень обрадует.

— Конечно. Однако не беспокойтесь: Фредди захочет получить акции.

— А вы уверены, что поступаете правильно? — спросил я.

— Совершенно уверен, — твердо ответил он. — Я уже не могу смотреть на мир прежними глазами. Многое мне самому еще неясно, — признался Руперт. — Но я знаю одно: нельзя больше жить по-старому. Да вы и сами это понимаете. — Он лежал на траве, опираясь на локоть, но теперь приподнялся и раскинул руки, словно желая обнять синее небо и зеленую землю, все великолепие этой летней природы, излучавшей какую-то тихую радость. — Нельзя. Хоть и кажется, что вокруг нас все так прекрасно, — сказал он со вздохом и снова лег навзничь.

— Зачем же требовать перемен? Почему не оставить все, как есть?

— Потому что в нашей жизни не хватает главного, — ответил он. — И чем дольше это тянется, тем становится очевиднее. Я не хочу, чтобы мои дети росли в мире, который убивает в них все, кроме стяжательства и звериного чувства самосохранения. Должна быть какая-то другая, лучшая жизнь, Джек, и для начала надо хотя бы это признать.

— Вы по уши завязнете в политике.

— Вероятно.

— А ведь вы терпеть не можете политической кухни.

— Придется привыкать. Не вижу ничего другого, чем стоило бы заняться. Все остальное — пустая трата времени.

Глава тридцать шестая

В той неразберихе, которая потом началась, все обращались ко мне, будто я один мог объяснить поведение Руперта или оказать на него какое-то влияние. А между тем я не знал, на чьей стороне я сам: мне еще были неясны мои собственные симпатии и антипатии. Позиция моя была особенно сложной потому, что я хорошо понимал обе стороны.

Когда я встретился с Фредди, он все еще кипел от возмущения из-за пяти миллионов. Руперт подарил деньги китайцам окончательно и бесповоротно, но Фредди срочно послал из Гонконга в Пекин Эндрью Ротбарта, чтобы хоть как-то спасти положение. Злость Фредди усугублялась тем, что проект слияния с «ЮСО» и «Фарбверке» проваливался: Фредди не удалось пересилить влияние Бендиго и Рандольфа на министерство финансов и кабинет министров. Правительство не давало согласия. Фредди был совершенно вымотан, да к тому же в последние недели он пил запоем. Поступок Руперта был одним из тех coups de vent, которые его почти доконали.

— Выкинуть такую глупость! — поражался Фредди. — Уму непостижимо. Неужели вы не могли ему помешать?

— Я ничего не знал, — ответил я.

— Как? Он вам ничего не сказал?

Я объяснил ему, что Руперт, как видно, нарочно держал все в тайне, чтобы не возлагать на меня никакой ответственности.

— Что же все-таки, черт возьми, произошло с ним в Китае? — спросил Фредди.

Мы обедали в кофейном уголке — Фредди был слишком занят, чтобы пойти в ресторан, и сейчас запивал свиную отбивную водкой с содовой водой. Я даже не пытался объяснить, что случилось с Рупертом в Китае: как ему это растолкуешь? Пришлось бы рассказать, что происходило с Рупертом все эти последние годы. И я рассказал только о Лилле и о Бонни.

— Про Бонни я знал, — заметил Фредди. — Но я думал, что Руперт с ним справится.

— Он с ним и справился, — подтвердил я. — Да еще как!

— А Лилл — круглый дурак, — буркнул Фредди. — Он так боится Руперта, что теряет всякое чувство меры.

Я спросил, как обстоят дела фирмы теперь, раз проект слияния с «ЮСО» провалился; и тут Фредди меня удивил.

— Все уладится, — спокойно произнес он. — Ни Пинк, ни я не можем одолеть друг друга, вот мы и решили объединить свои силы. — Он пожал плечами. — Это было неизбежно. Когда мы с Пинком объединимся в сентябре с «ЮСО» и «Фарбвеоке», у нас получится такой концерн, которому сам черт не страшен. — Фредди цинично рассмеялся, обнажив желтые зубы. — Мы разрежем на части и поделим между собой весь мир. Но помните, Джек, никому ни слова, не то я вас убью.

Я даже покраснел от возмущения.

— Если это такой секрет, — взорвался я, — зачем мне об этом рассказывать?

— Потому что и вам тут отведена роль, — ответил Фредди. — В сентябре, когда дойдет до дела, я хочу назначить вас директором. Родственнички уже не будут иметь надо мной власти. Мне нужен надежный человек и не трус. Это даст вам десять тысяч в год, Джек, но работать придется до седьмого пота.

Я не сказал ни да, ни нет — предложение было слишком неожиданным, чтобы сразу принять его или отвергнуть. Фредди признался, что его смущает предложение Руперта продать ему свои акции.

— Я не могу их купить, ничего не сообщив тете Кристине, — пояснил он. — Впрочем, Руперт обещал, что договорится с ней сам.

— Ему надо спешить, — заметил я.

— Знаю, но даже я не могу устроить передачу акций быстрее чем за неделю. Это невозможно.

А за неделю либо Лилл, либо Рандольф непременно обнаружили бы, что Руперт подарил китайцам пять миллионов фунтов из капиталов фирмы. Тогда Руперт потерял бы все. Я знал, что Фредди никому не скажет про пять миллионов, молчание сулило ему слишком большую выгоду: он мог получить акции Руперта за пятьсот тысяч фунтов. А через каких-нибудь полгода послё создания нового концерна эти акции, наверно, будут стоить уже миллиона два или три; к тому же они давали Фредди дополнительные голоса в правлении. Фредди тут же предложил уступить часть акций Руперта на сумму в сто тысяч фунтов мне, а для их покупки ссудить меня деньгами из расчета всего двух с половиной процентов годовых.

— Это даст вам для начала хоть какое-то право голоса, — объяснил он.

Предложение Фредди меня порядком ошарашило, к тому же я отнюдь не был уверен, что хочу получить право голоса в фирме Ройсов.

— Но было бы куда проще, — сказал Фредди после обеда, — если бы вы отговорили его от этой идиотской затеи.

— Вы серьезно думаете, что его можно отговорить? — рассмеялся я.

— Пожалуй, нет, — улыбнулся он. — Но объясните мне, бога ради, чего он добивается?

— Ничего.

— Так какого же черта он лезет на рожон?

— По велению совести.

Фредди внимательно на меня посмотрел.

— Я понимаю, что такое веление, — протянул он, — но что такое совесть — вот в чем вопрос?

Мне показалось, что Фредди вот-вот отпустит какую-нибудь непристойную шутку насчет причуд совести у Руперта, и уже приготовился ответить, что Фредди тут не судья, раз он собирается делить мир с человеком, которого, по совести, ему, Фредди, полагалось бы пристрелить. Ведь он уже знал, что Пинк Бендиго — любовник Пегги.

Но у Фредди все же хватило порядочности не издеваться над Рупертом, — он только уныло махнул рукой.

█

Фредди вынужден был сообщить матери Руперта о предполагаемой сделке с акциями, и тетя Кристина, отбросив на сей раз привычную сдержанность, которой она с детства прикрывалась как железной броней, заявила Руперту, что он неслыханный эгоист. Джо ушла с Роландом и Тэсс в кино, а меня тетя Кристина перестала стесняться с той первой минуты, когда она приложилась к моему подбородку губами, признав настоящим Ройсом.

— Тебе не кажется, Джек, что он черствый эгоист? — обернулась она ко мне.

— Нет, ему это не кажется, — прервал ее Руперт.

Я думал, что Руперт отпарирует этот удар ссылкой на поистине беспримерный эгоизм своей матери, но он промолчал: и в самом деле, это было бы все равно, что отшлепать ребенка за то, что он любит мороженое.

— Эгоизм — вещь относительная, тетя Кристина, — все же не удержался я. — Тут нет установленной мерки.

— Глупости! — воскликнула она с возмущением. — Эгоизм есть эгоизм. Я никогда не прощу Руперту, если он сделает то, что задумал. Поверьте, лично мне все равно, отдаст он свои акции Фредди или нет. Я надеюсь, вы не подозреваете меня в жадности? Но я считаю, что поступок Руперта — верх сумасшествия. Почему ты хочешь окончательно порвать с семьей? Почему?

— Чтобы ты снова не втянула меня в нее, — терпеливо ответил Руперт, не желая с ней ссориться.

— Но ведь все равно я оставлю тебе свои акции, когда умру.

— Тогда я поступлю с ними так же, как поступаю теперь со своими.

— А куда ты денешь деньги?

— Куда к тому времени найду нужным, — пожал он плечами.

— Я не позволю тебе этого сделать! — твердо произнесла она. — Ты обещал Джо, что больше не откажешься от своих денег.

— А я от них и не отказываюсь. Я просто найду им другое применение.

— Лицемер! — воскликнула она и, немного помолчав, добавила: — К тому же ты знаешь, что твои деньги уйдут на всякие глупости, которые не имеют ни малейшего отношения ни к тебе, ни к твоей семье.

— Правильно, — подтвердил он.

— Не шути. Пожалуйста, не шути, — попросила она. — Я еще ни разу в жизни не говорила с гобой так серьезно. И никогда в жизни ничего тебе не приказывала, а вот сейчас я приказываю… оставить все, как есть. Не смей безобразничать… Джек, не позволяй ему делать глупости!

— Он меня не слушается, — сказал я.

— Послушается. Должен послушаться.

— Что же мне ему сказать?

— Что хочешь. Скажи, как поступит тогда Джо, да он и сам это знает. Скажи, что я перестану с ним разговаривать. Честное слово, перестану. Он жертвует своим положением из каприза. Скажи ему это.

— Мама, не впутывай Джека, — заметил Руперт, глядя в потолок. — Он не станет тебе помогать.

— Я впутаю в это дело всех, кого можно, — многозначительно объявила она. — Вот увидишь.

Руперт выпрямился.

— Напрасно, — встревожился он. — Это никого не касается, кроме тебя, меня и Фредди.

Но тете Кристине не так-то легко было заткнуть рот.

— А Рандольфа это не касается? — спросила она. — Что скажет он, если твоя доля капитала в фирме достанется Фредди? Да он просто взбесится.

— Он ничего не узнает.

— Я ему скажу.

— Нет, ты этого не сделаешь, — заявил Руперт.

— Нет, сделаю. А ты бы ему не сказал, Джек? — обратилась она ко мне.

— Нет, Рандольфу я бы не говорил, — ответил я.

— Ну да, вы с Рупертом друзья, — вздохнула тетя Кристина. — Но я знаю, как мне поступить. Завтра поеду в Уошберн и все расскажу Рандольфу. Все.

— От этого будет только хуже, — заметил Руперт.

— Что значит хуже? Я не дам тебе делать глупости.

Мы с Рупертом переглянулись. Невозможно предугадать, что выкинет старик; впрочем, пока ни он, ни тетя Кристина не знали о пяти миллионах, подаренных китайцам, дело обстояло еще не так скверно.

Но тетя Кристина вдруг расплакалась.

— Это самый гадкий поступок в твоей жизни, Руперт, — проговорила она сквозь слезы. — Я тебе его никогда не прощу.

Она вышла из комнаты, и Руперт пошел за ней; я слышал, как они продолжают спорить; вернулся он с расстроенным видом, беспомощно пожимая плечами.

Джо ничего не знала о планах Руперта, и когда она вернулась домой, тетя Кристина отозвала меня в сторонку и попросила:

— Джек, пожалуйста, разреши мне дать тебе денег и уговори его уехать с тобой на несколько недель.

— Куда? — задал я глупый вопрос.

— Ах, не все ли равно! — воскликнула она нетерпеливо. — Просто увези его на время, пока мне не удастся расстроить его планы.

— Он сейчас никуда не уедет, тетя Кристина.

— Но ты ведь можешь его уговорить! Скажи, что хочешь купить яхту во Франции или еще где-нибудь и просишь его совета. Он любит яхты О деньгах не беспокойся, даже если тебе придется купить яхту на самом деле.

— Дело не в деньгах. Он просто не захочет уехать.

— Но для чего он все это делает? Какой упрямый. Он всегда был ужасно упрямым.

Я не мог ей объяснить, что творится с Рупертом, и только пробормотал:

— У него свои убеждения, тетя Кристина, и он хочет делать то, что они ему подсказывают. Вот и все. Не думаю, чтобы его можно было переубедить.

— Ах, какие все Ройсы идиоты, — не выдержала тетя Кристина. — Просто полоумные, все, как один!

Глава тридцать седьмая

Руперт пытался ускорить передачу акций: он самолично побывал у банкиров матери и у маклеров, которые занимались его собственными капиталами и акциями, посетил страховые компании и юристов, наблюдавших за выполнением завещания его отца, а также поверенных Фредди. Несколько дней я Руперта почти не видел.

Я поехал в Уошберн, чтобы повидать Кэти и поговорить с ней о Пепи. Я попросил ее уступить мне одно из ежемесячных свиданий, которые дают родным заключенных: хотя тюрьма была мало подходящим для этого местом, я решил сделать Пепи предложение. Кэти стала надо мной подтрунивать, тем не менее она сказала, что мое намерение ее радует.

Но неожиданно я вынужден был снова взять на себя роль представителя Руперта, которая мне уже порядком надоела: Рандольф прислал за мной машину, и меня повезли в Уошберн.

Вид старика меня поразил. Если Фредди последнее время просто спивался, Рандольф страдал от другого: его снедали мрачные мысли. Широкое злобное лицо с массивной челюстью страшно осунулось, он стал похож на старую больную собаку. (Накануне я спросил у Фредди, знает ли Рандольф о предполагаемом слиянии с Бендиго и Наем — ведь это означало, что старику изменили его ближайшие союзники. «Догадывается», — сказал Фредди. «Ну и как он к этому относится?» — «Так, словно ему всадили нож в спину, — весело сообщил Фредди. — Будто его предали и продали».) Да, теперь у старика на лбу было написано, что он жертва предательства.

— Каждым своим шагом, — говорил он мне о Руперте, — этот субъект доставляет семье самые невообразимые неприятности. Совсем как его растяпа-отец. Если бы он хоть немного пошел в Кристину, у него все же была бы капля здравого смысла, а так он сидит у всех в печенках.

На минуту я подумал, что Рандольф уже знает о пяти миллионах и собирается прибегнуть к параграфу устава, который лишит Руперта его имущества, но выяснилось, что пока еще он в полном неведении.

— Я хочу для тебя кое-что сделать, — продолжал Рандольф сквозь зубы.

Мы сидели в обшитой панелью гостиной, похожей на салон в Версале. Я знал, что старик редко заходит теперь в эти комнаты, он просто хотел поразить меня их великолепием. Он протянул мне стакан виски, чего я вовсе не просил.

— Спасибо, но я не люблю виски, — отказался я, однако ничего другого он мне не предложил, хотя буфет ломился от напитков.

Я ждал, что последует дальше.

— Хочу, чтобы ты купил акции у своего двоюродного братца, — заявил Рандольф. — Вы ведь друзья, не так ли? Тебе он их продаст.

— Он продает их Фредди.

— Знаю. Но если ты попросишь, он их уступит тебе.

— Сомневаюсь, дядя Рандольф, — сказал я. — Да у меня и нет для этого пятисот тысяч…

— Деньги я тебе дам, — рявкнул Рандольф. — Все, что от тебя требуется, это купить акции.

— Для себя или для вас?

— Можешь оставить их себе, — пренебрежительно бросил Рандольф.

Его предложение не так уж меня поразило, но слишком многое ставилось в этой игре на карту, чтобы можно было все принимать за чистую монету. Я спросил, чего он добивается.

— Не хочу, чтобы акции достались Фредди, — с угрюмой откровенностью ответил Рандольф. — Только и всего. К тому же, ты, кажется, женишься на Пепи? Во всяком случае, мне так говорили. Это правда?

— Все может быть.

— Ну, вот тебе и свадебный подарок.

Мне стало смешно.

— Ну, как? — спросил Рандольф.

Я взял стакан виски и осушил его залпом.

— Эти акции, дядя Рандольф, — усмехнулся я, — мне не удалось бы получить, даже если бы я захотел.

— Почему?

— Мне пришлось бы уговорить Руперта подложить свинью Фредди.

— Подумаешь! А сколько раз Фредди подкладывал свинью мне, да и все вам тоже?

— Пусть так, но Руперт меня и слушать не станет.

— А ты его уговори, — настаивал Рандольф. — Объясни ему, как это для тебя важно.

Мне стало тошно. За последние полгода жизнь среди Ройсов ко многому меня приучила, но кое-чего я все еще не мог переварить.

— Вы же знаете, что я оказался здесь, среди Ройсов, по чистой случайности, — заметил я.

— Подумаешь! Мне это безразлично. С таким капиталом ты станешь самым настоящим Ройсом.

— А вы слышали, что Руперт собирается сделать с деньгами, которые он получит за свои акции? — спросил я, надеясь нанести ему чувствительный удар.

— Нет, и мне на это наплевать. Раз он такой болван, по мне пусть хоть в омут бросается со всеми своими деньгами.

— Это примерно то, что он и собирается сделать, — подтвердил я.

— Ну, так как?

— Нет, дядя Рандольф, вы на меня не рассчитывайте.

— Просто пороху у тебя не хватает, — криво усмехнулся старик.

— Пусть гак, — согласился я и поднялся со стула.

Рандольф остался сидеть, а когда я попрощался, он только презрительно фыркнул, и мне даже стало его жалко.

Я вернулся к Кэти. Прежде чем мы сели ужинать на кухне, где всегда разгорались горячие споры, я позвонил Руперту и рассказал ему о разговоре с Рандольфом.

— Вам надо спешить, — предупредил я, — иначе он выкинет что-нибудь такое, чего даже нельзя предугадать.

— Только бы он не узнал о пяти миллионах, пока не заключена сделка с Фредди.

— Постарайтесь ее ускорить.

— Делаю, что могу. Это не так просто, но, мне кажется, все уладился.

Мне тоже так казалось, однако тут Руперт допустил грубую ошибку.

Он все рассказал Джо. Не знаю, почему он не мог подождать хотя бы еще несколько дней до завершения сделки с акциями; но когда мне стало известно о том, что случилось и к чему это привело, я только руками развел и сказал себе: тот, кто безрассудно честен, заслуживает того, что сам на себя накликал.

█

Руперт уверял меня, что старался выбрать для разговора с Джо подходящий момент, но, по-видимому, выбор оказался неудачным. Он считал, что должен поговорить с ней до, а не после продажи акций. Вечером в воскресенье они сидели на лужайке перед домом, потягивая коктейли, и Руперт подумал: теперь или никогда. Он рассказал, что продает акции Ройса, а вырученные деньги намеревается истратить на разные благие дела — в первую очередь на кампанию за признание Объединенными Нациями Китая.

Джо секунду помедлила, словно не веря своим ушам.

— Не может быть… — пробормотала она.

— Подожди!.. — начал он.

— Нет! Нет! — вскрикнула Джо. — Молчи! Не хочу даже слушать! — Она заткнула уши. Вскочила на ноги. — Мне надоело, надоело! Я покончу с собой! — истерично кричала она. — Забирай свои деньги. Отдай их китайцам. Но помни, что я тебе сказала. Я уйду от тебя навсегда.

Он пытался объяснить, что не собирается отдавать своих денег, он просто хочет найти им другое применение.

— Почему? Почему? — повторяла она, как пришибленная. — Объясни, почему ты все это делаешь?

— Не знаю, — покорно ответил он. — Но это даст мне больше радости, чем плыть по течению вместе с Фредди.

— А чем плох Фредди? — снова закричала она. — По крайней мере, он не сумасшедший.

— Ты хочешь, чтобы я был таким, как Фредди?

— Да, потому что он живет как все. Тебе это не нравится? Он не беснуется, не то, что ты! Зачем ты это делаешь?

— Фредди — несчастный, жалкий человек. Даже в своих отношениях с Пегги…

— Они счастливы, — настаивала она.

— Они несчастны.

— Но не из-за денег.

— А из-за чего же тогда?

— Из-за того, что мужчины — идиоты. Думаешь, тебе больше повезло, чем Фредди?

Он попытался ее урезонить и сказал, что криком делу не поможешь.

— Тебе уже ничего не поможет! — продолжала она кричать и кинулась к дому. — Нечего тебе жалеть Фредди. Пожалей лучше себя. Не одна Пегги изменяет мужу. — Он шел следом за нею, и она, вдруг повернувшись, бросила ему в лицо: —Я тоже! Я тоже тебе изменила. Чем разыгрывать превосходство, подумал бы, в каких ты сам дураках! — со злорадным торжеством выпалила она.

— Что ты болтаешь?

Она побежала через оранжерею, потом через гостиную.

— Я спала с Брайаном Бонни в поезде, когда ты улетел из-за своих бредней в Пекин; а ты ничего не знал, и тебя это не трогало. — орала она на ходу, не оборачиваясь, зная, что он бежит за ней. — Тебе было все равно! Ты даже не догадался! — Он ей не поверил. Она это поняла: бледная как мел, она снова повернулась к нему: — Ты так чертовски самоуверен. А это правда, правда! — Они уже были в спальне. — Так что давай разведемся; мне теперь все равно. Но детей ты не получишь. Я не дам тебе портить им жизнь. Через мой труп.

Руперт почувствовал, что наступила самая горькая минута в его жизни, внезапно между ним и Джо пролегла бездна. Он тупо следовал за ней по пятам, а она металась по комнате и истерически кричала:

— И не хвастай, что ты чист, как ангел. Я знаю, ты обманывал меня с этой русской! Что же у тебя такой возмущенный вид? Ты начал первый, ты подал пример…

— Это была случайность… — неуверенно произнес он, все еще не в силах постичь того, что произошло.

— Ты просто подлец! Честности в тебе ни на грош. Ханжа! Все твои высокие принципы — чистое лицемерие!

— С Бонни!.. — Все еще не веря, произнес он.

Отупение прошло, на смену ему пришли гнев, возмущение, брезгливость, он почувствовал боль, словно от раны.

— Теперь я, по крайней мере, могу от тебя уйти, — выдавила она сквозь слезы. — Жить с тобой невыносимо. Нет больше сил.

— Послушай…

— Может, хочешь, чтобы я осталась? — с презрением спросила она. — Ну и рожа у тебя сейчас. Что, тошно? Так тебе и надо. По крайней мере, не будешь меня удерживать. Я тебя предупреждала, что уйду. Вот и получай, если мне не верил. Теперь тебе придется поверить. На этот раз никакие уговоры не помогут.

Он оставил ее в спальне и ушел, стараясь ни о чем не думать. Но голова у него была ясная. Он понимал: сейчас она вне себя и еще не отдает себе отчета в том, что наделала своим признанием, — так человек, который совершает самоубийство, не сознает, что возврата к жизни больше нет. Она еще не знает, как бесповоротно то, что случилось; она поймет это только потом…

— Но, боже мой, — говорил он себе, — что мне теперь делать? Что будет с детьми?

Думать о ее близости с Бонни было для него все равно что видеть ее мертвой.

Спускаясь с лестницы, он слышал ее плач; он надел пиджак, аккуратно застегнул его и вышел на улицу. Спаниелю Фиджу, который встретил его радостным повизгиванием, он сказал: «Нет, тебе со мной нельзя» — и закрыл у него перед носом калитку. Он снова и снова задавал себе вопрос: какое безумие толкало его доводить и себя и ее до крайности, что привело их совместную жизнь к крушению? Он не сомневался— это конец, конец всему, что они пережили вместе.

Глава тридцать восьмая

Я не видел Руперта уже дня четыре, а в воскресенье, когда Джо приехала вечером в Уошберн с Ролландом и Тэсс, я находился у Кэти. Тетя Фло позвонила нам и сообщила о приезде Джо, и я встретился с ней на следующий день. Она бросила Руперта окончательно, а может, он ее бросил: когда Джо уезжала, он еще не вернулся домой.

Не знаю, где был и что делал Руперт в те дни; но я догадывался, что он где-то скрывается, как подстреленный зверь, который предпочитает зализывать свои раны в одиночестве. Мы сидели с Джо на дизельном насосе, который глухо перекачивал воду из какой-то артезианской дыры в один из бессмысленных прудов Рандольфа.

— Теперь мне уже безразлично, — сказала Джо в ответ на мои уговоры. — Пожалуйста, ничего не предпринимайте. Ровным счетом ничего!

Она была измучена. Нервы у нее сдали окончательно, а внутренний огонь, который делал Джо тем, чем она была, казалось, навсегда погас.

— Я не хочу больше видеть Руперта, не хочу с ним разговаривать, — продолжала Джо, и в голосе у нее не слышалось уже ни горечи, ни обиды. — Хватит с меня. И не пытайтесь меня переубедить. Все потеряло смысл.

Бум, бум, бум — работал насос, как огромное механическое сердце — сердце Рандольфа. Я знал, как старик будет радоваться разрыву Руперта и Джо. Весть об этом событии облетела семью в мгновение ока, но все решили, что причиной размолвки были деньги. Только я один знал о Брайане Бонни, а позднее об этом узнала еще Мэриан Крейфорд.

— Что бы там ни было, — убеждал я Джо, — вы должны с ним помириться.

— Ах, даже не говорите об этом, — сказала она равнодушно. — Мы уже мирились не раз. Всю жизнь он чего-то искал. Почему он не довольствуется тем, что имеет? Почему?

— Мало кто из нас доволен тем, что имеет, — заметил я, не очень уверенно защищая Руперта.

— А мне этого было достаточно, — произнесла она с горечью. — И чего он только искал? Что он нашел в этой русской? Это она его испортила.

Джо даже не бранила Руперта, она просто высказывала свое мнение о нем, и я сразу почувствовал, как опасно такое настроение: если Джо даст ему волю — в душе у нее ничего не останется. А я все еще не мог поверить, что такой счастливый брак может рухнуть только из-за того, что рухнул один из его устоев. Тем не менее что-то, по-видимому, давно подтачивало эту семью, и если длинная цепь обстоятельств постепенно заставила Руперта порвать с тем миром, к которому он принадлежал, те же самые обстоятельства изо дня в день убивали и любовь, которая, казалось, так прочно соединяла его с Джо.

— Не внушайте себе, что это конец, — упрашивал я ее. — Попробуйте помириться еще раз.

— Да мне уже и не хочется, — бесстрастно возразила она.

На склоне холма дети катались верхом на уошбернских пони и громко перекликались друг с другом. Конюх вел за поводья лошадку Тэсс, а она подпрыгивала в седле, как мячик, и кричала: «Отпустите ее! Отпустите!» Это было умилительное зрелище, и я думал, что оно растрогает Джо. Но Джо смотрела застывшим взглядом вдаль, на жнивье, не видела ничего кругом и не слышала отголосков своего счастливого детства: ее детство давным-давно бесповоротно ушло.

█

В Лондоне меня с нетерпением ждал Лилл. В своей скромной квартире я нашел несколько записок: он просил меня позвонить как можно скорее. Сперва я хотел оставить его просьбу без внимания, но неожиданно мне пришла мысль, что дело касается Руперта; в голове у меня замелькали дикие предположения, и я снял трубку.

— Вот хорошо, — обрадовался Лилл. — Никуда не уходите, я посылаю за вами машину.

Больше он ничего не сказал, и я приехал в старинный белый особняк, опасаясь, не стряслось ли что-нибудь с Рупертом. Но с ним, как видно, ничего дурного не случилось, Лилл встретил меня, ухмыляясь себе под нос, будто знал, где находится Руперт, что мне было неизвестно.

— Здравствуйте, Джек, — деловито поздоровался он со мной.

Я сдержанно поздоровался: мне хотелось сразу дать ему понять, что я начеку; но адмирала это ничуть не смутило.

— Я вас долго не задержу, — произнес он с присущим ему высокомерием. — Знаю: все, что я вам скажу, вы дословно передадите Руперту.

— А почему бы вам самому не передать это Руперту? — предложил я. — Вы, наверно, знаете, где он находится.

— Для этого пришлось бы доставить его сюда силой.

— А почему бы вам не применить силу?

Мой неприязненный тон не производил на него никакого впечатления.

— Я узнал от Бонни, — продолжал он, — что Руперт договорился с китайцами о выплате фирме пяти миллионов фунтов, а затем отказался от этих денег. Вам это известно?

— Известно.

— Тогда вы должны знать и то, что он продает Фредди свои акции Ройсов.

— Да.

— Я хочу этому помешать, если сумею, — заявил адмирал все тем же деловым тоном. — Вы, наверно, не знаете, что в уставе фирмы есть такой параграф: если кто-нибудь из членов семьи нанесет ущерб интересам компании Ройсов, его акции могут быть отобраны правлением без всякой компенсации. Все, что для этого требуется, это согласие правления и подписи председателя и одного из директоров.

Я промолчал, не желая выкладывать адмиралу, что я знаю и чего не знаю, но даже молчание меня выдало.

— Значит, вы это знали?

— Конечно. Это известно всей семье.

— Послушайте, Джек, глупо говорить со мной таким тоном, — неожиданно сказал адмирал, давая всем видом почувствовать, что ему надоели и я и мои жалкие потуги выказать неприязнь. — Хорошее воспитание имеет свою положительную сторону: оно отучает от мальчишеского желания выразить собеседнику свое отвращение, каковы бы ни были обстоятельства и кем бы ни был ваш собеседник.

— В таком случае считайте, что я плохо воспитан, — грубо ответил я.

— Да сядьте вы, наконец, — приказал он устало. — Все, чего я хочу, это помешать Руперту получить эти деньги. Объясните ему, что, если он не раздумает продавать свои акции, я завтра же расскажу Рандольфу, как он подарил пять миллионов.

— Завтра? Вы не даете ему времени подумать.

— А я и не собираюсь давать ему думать.

— Но какое это имеет к вам отношение? — спросил я. — Эти акции его собственность.

— Я просто не хочу, чтобы Руперт получил деньги, я знаю, как он намерен ими распорядиться.

— Но он все равно может распоряжаться своими деньгами, даже если оставит их у Ройсов.

— Нет. Он сможет распоряжаться только доходами с капитала, а не самим капиталом. Я не хочу, чтобы Руперт использовал эти деньги так, как он хочет. Я говорю с вами достаточно откровенно и прошу передать это Руперту с такой же откровенностью.

— Я даже не знаю, где он сейчас.

— Он вернулся домой, — сообщил Лилл.

— Значит, он уже продал Фредди свои акции?

— Нет, не продал. Пока еще не продал.

— Неужели вы полагаете, что я могу его переубедить? — повторил я то, что говорил всем и каждому.

— Нет, этого я не думаю. Но после того, что случилось, он, быть может, прислушается к голосу рассудка.

— Сомневаюсь, — покачал я головой. — Вы недооцениваете силу его убеждений.

— Если он меня не послушается, я сообщу Рандольфу о деньгах, отданных китайцам; тогда Руперт почти наверняка не получит ничего. Я этого не хочу, Джек. Я вовсе этого не хочу. Объясните ему, какой у него выбор, и скажите, что я прошу его не продавать акций. Вот и все. Ничего большего от него не требуется, и, в конце концов, это не так уж много.

Я ненавидел адмирала, но в глубине душе считал, что Руперту придется принять его предложение. Признание и уход Джо, наверно, нанесли ему такой удар, что он может пойти на компромисс хотя бы ради нее, если не ради себя. Это было возможно, скорее даже вероятно, если только он не ослеплен ненавистью к Джо.

— Ладно, — уступил я. — Я ему передам.

— Он должен дать мне ответ сегодня же вечером, — потребовал адмирал.

— Ладно, ладно, — повторил я. — Но все, что случилось с Рупертом, дело ваших рук.

Я ожидал резкого ответа, но адмирал, посмотрев мне в глаза, сказал:

— Может быть, Джек. Но, зная об отношениях Руперта с моим учреждением, что бы вы сделали на моем месте?

— Я бы все равно ему доверял.

— Я доверял ему, сколько было возможно.

— Мало, — возразил я. — Вы загнали его в угол.

Лилл стоял у холодного камина, стройный, подтянутый.

— Видно, вы недостаточно хорошо знаете Руперта, — произнес он. — Руперт человек на редкость решительный и целеустремленный. Если он что-нибудь вобьет себе в голову, его не остановишь.

— Знаю. Но в наши дни люди не любят, когда им навязывают свои взгляды.

— Так что же я, по-вашему, должен был делать? Смотреть сквозь пальцы, как он переходит на сторону врага? Может быть, я и делал ошибки, но я вынужден пользоваться теми средствами, которые у меня есть. На моей стороне не было умной идейной женщины. А наше общество теперь не может похвастаться высокими идеалами. Откровенно говоря, все преимущества были у противника, тогда как наши идеи и наша правда стали слишком традиционными, привычными, чтобы о них помнить в пылу битвы. Руперт о них и забыл, поэтому стал нам опасен.

Все это звучало убедительно, и я понял, что Лилл со своей точки зрения прав. Если Руперт поверил в идеалы противника, он будет стоять за них до конца — тогда у Лилла есть основания его опасаться.

Но так как решение Руперта затрагивало интересы Джо, адмирал ловко спекулировал ее именем, утверждая, что ищет компромисса ради нее, и только ради нее.

█

Шансы Руперта были равны нулю, и, когда я сказал ему, чего требует Лилл за молчание насчет пяти миллионов, он понял это и сам.

— Мне нужна только подпись матери, — сказал он, — но она сегодня утром нарочно улетела в Афины. Они вместе с Лиллом хорошо все продумали.

Ультиматум адмирала его не удивил. Я спросил, что он делал все эти дни и как себя чувствует, но Руперт замкнулся в себе. Он ужинал один за столом со стеклянным верхом, читая вечернюю газету и поглаживая Фиджа, который сидел у его ног. В доме было угнетающе тихо. Появилась Анджелина, и я попросил ее приготовить мне яичницу. Итальянка пришла заплаканная, что вовсе не соответствовало ее калабрийскому характеру, но, как видно, все в этом доме жили с ощущением трагедии.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я Руперта.

— А что мне остается? — ответил он. — Я, очевидно, проиграл.

— Значит, вы не примете условий Лилла?

Если Руперт и колебался, я этого не заметил.

— Вряд ли, — проговорил он.

— А что будет с Джо?

Он промолчал. Анджелина принесла мне бутылку вина и бокал. Поймав мой взгляд, она с сердцем бросила:

— Мистер и миз Ройз — очень глупые люди. — И затопала к двери.

Руперт посмотрел ей вслед, но не проронил ни слова.

Я снова спросил у него, что будет с Джо: я не собирался проявлять традиционной английской сдержанности, считая, что и ему лучше от нее отказаться.

— Не будем об этом говорить, — уклонился он от ответа. — Тут уж ничего не поделаешь.

— Из-за Бонни? — спросил я.

— Откуда вы знаете про Бонни? — вырвалось у него.

— Я догадался об этом в Пекине, пока вы раздаривали те самые пять миллионов.

Он не обиделся и даже не пытался возражать или оправдываться.

— Вам бы следовало поехать и привезти Джо домой, — посоветовал я.

— А на каких условиях? — вяло проронил он. — И кто кого должен простить — я ее или она меня?

— Простите друг друга.

— Не возражаю, — сказал он. — Ну, а что потом? Причина нашего разрыва — не только супружеская измена. Нет, нам не помириться.

— А вы помиритесь.

Он покачал головой.

— Это немыслимо, Джек. У нас теперь слишком серьезные разногласия, чтобы мы могли просто начать все сначала. Да она и слушать меня не станет. Джо хочет, чтобы я жил, как богач, а я этого не могу.

Судя по всему, он примирился с крушением семьи, и, хотя я не думаю, чтобы он навсегда отказался от надежды ее вернуть, сейчас особой охоты уламывать Джо у него явно не было.

— Если вы будете слишком долго тянуть, Джо не простит вам никогда, — предупредил я, — она просто привыкнет к разлуке.

— Мне нечего ей сказать.

— Вы неправы. Вы виноваты больше, чем она.

— Я ее не виню, — упорствовал он. — Но от прежнего ничего не осталось, это я хорошо знаю.

Разубедить его было невозможно; я понял, что он не поедет к Джо и не станет ее уговаривать. Бонни крепко засел у него в голове, и ничто уже не могло залечить этой раны или вернуть его преклонения перед Джо. Прежний образ ее был разбит вдребезги, и он не знал, как склеить осколки.

Глава тридцать девятая

Руперт не принял условий Лилла и полетел в Афины, чтобы уговорить мать, но прежде, чем он вернулся, Рандольф уже знал о пяти миллионах и дал ход сложной юридической процедуре, чтобы конфисковать акции Руперта. Фредди яростно возражал, у них с Рандольфом произошла жестокая стычка, но Фредди вряд ли мог рассчитывать на то. что остальным членам семьи придется по душе его попытка увеличить свою долю в семейном предприятии. Словом, Руперт явно проиграл.

Однако это было только начало. В тот вечер я ужинал у Фредди, и пока он был занят беседой с каким-то американским юристом, Пегги спросила меня, что слышно о Руперте.

— Он в Афинах, — ответил я, — вот и все, что я о нем знаю.

— Вы слышали, что Рандольф хочет учредить опеку над акциями Руперта? Когда Роланду и Тэсс исполнится двадцать один год, они их получат. К тому времени капитал составит три-четыре миллиона.

— Неужели Рандольфу это удастся?

— Они способны на все, — пожала плечами Пегги.

Я никогда еще не видел Пегги такой подавленной. Пока мы ездили в Китай, она призналась Фредди, что Пинк Бендиго был ее любовником: ей казалось, что это внесет в их отношения какую-то ясность. Но Фредди не проронил ни слова: скандал с будущим партнером снова опрокинул бы все его планы, поэтому он смолчал, а Пегги была убита его черствостью и равнодушием.

Впрочем, меня тревожила судьба не Пегги, а Руперта. Он всех избегал, но я условился с Анджелиной, что она сразу же сообщит мне о его приезде, и, придя домой, нашел послание, где, мешая итальянские и английские слова, она сообщила мне, что Руперт вернулся. Я отправился к нему назавтра с утра; позднее в тот памятный день у меня было назначено свидание с Пепи в тюрьме Холлоуэй, где я собирался сделать ей предложение.

Руперта дома не оказалось.

— Он у докторши Крейфорд, — сказала Анджелина.

Руперт возился со своей малолитражкой, пытаясь ее завести, Мэриан ему помогала. Но ни он, ни она не были сильны в технике. Я снял крышку карбюратора, прочистил жиклёр, вставил на место и запустил мотор.

— Подумайте! — ахнула Мэриан. — Вот что значит моряк.

Мы пошли с ней в дом мыть руки, и я долго выбирал подходящий момент для разговора, желая расшевелить Руперта известием о том, какое будущее готовят его детям. Выглядел он вовсе неплохо, в нем не чувствовалось даже горечи, но обычная его сдержанность превратилась у него теперь в холодную отчужденность, сквозь которую не могли пробиться ни Мэриан, ни тем более — я. Все это мне очень не нравилось.

— Поскольку Рандольфу не удалось вас спасти, он взялся за ваших детей, — круто начал я и рассказал ему о плане Рандольфа. — Деньги, которые вы хотели раздать, дожидаются теперь совершеннолетия Роланда. К тому времени они обрастут еще несколькими миллионами.

— Ну, этого я не допущу, — произнес он жестко.

Больше он ничего не сказал, но я понял, что опасность, грозившая детям, вернула его к жизни.

— Мне надо идти, — объявил он, не глядя на меня, мне даже почудилось, что ему нелриятно мое присутствие; я не стал его задерживать и не спросил, куда он идет. — Еще увидимся, — бросил он на ходу.

— Конечно, — отозвался я.

Я глядел, как он шагает по тихой улочке Хэмпстеда, — вид у него был такой, словно он попал в стеклянное царство, которое может разбиться, если он позволит себе хоть одно неосторожное движение. Не потому ли тяготился он и моим обществом?

Глава сороковая

Я больше не видел Руперта.

В три часа дня я пришел в тюрьму Холлоуэй на свидание с Пепи. Бремя своих и чужих забот так удручало меня, что сперва я даже не почувствовал всей тягостности тюремной обстановки. Находясь на воле, человек и в самом деле не отдает себе отчета, что такое свобода, но в тюрьме все специально устроено так, чтобы несчастный заключенный постоянно ощущал свою несвободу и ни на минуту не забывал, что он — беспомощное существо из плоти и нервов — обречен на гибель в этой железной клетке. Деревянная калитка в воротах отворилась, и я очутился на выложенной камнем четырехугольной площадке, запертый среди каменных громад, проволочных сеток, длинных коридоров, потрескавшихся стен, потертого линолеума, дощатых столов и спертого запаха вековой беды.

Но Пепи все это будто даже шло на пользу, и когда она появилась, у нее был такой свежий вид, словно она только что вышла из ванны.

— Я всего час назад узнала, что вместо мамы придешь ты, — сказала она. — Свидания разрешают только членам семьи, для тебя сделали исключение.

— Ты не возражаешь?

— Нет. Хочется увидеть хоть какое-то дружеское лицо. Вот когда свидание кончается и тебя уводят, это ужасно… Ну, что нового на белом свете?

— Много всякого…

Мы встретились в большой камере для свиданий с высоким потолком, оштукатуренными грязными стенами и тщательно вымытым цементным полом, на котором все же темнели какие-то пятна; мы сели на длинную черную скамью у закопченной стены. У двери — это была самая обыкновенная дверь — за сосновым столом сидела надзирательница; перед ней стояла чашка чая без блюдечка и лежали какие-то синие жетоны. К поясу ее платья была прикреплена цепочка, похожая на цепочку унитаза, и на ней висела связка ключей. Пепи выглядела несколько странно в длинной тюремной юбке, хотя чувствовала себя в ней совершенно свободно; впрочем, это странное впечатление объясняется скорее всего тем, что я пришел к ней из мира коротких юбок: тюремная мода отставала года на четыре, а может быть, лет на четыреста. Время здесь остановилось.

Я попробовал описать ей день за днем все, что произошло с тех пор, как ее посадили в тюрьму, но у нее не хватило терпения меня выслушать; к тому же, я забыл, что ее уже навещала Кэти.

— Хватит об этом, — прервал я вдруг ее расспросы о Руперте и Джо. — Я ведь пришел предложить тебе выйти за меня замуж, как только тебя выпустят; все остальное обсудим потом.

Она, славу богу, не стала надо мной издеваться, и я был ей благодарен хотя бы за это.

— Очень мило, Джек, но чем ты собираешься заняться? — спросила она.

— Это зависит от твоего ответа.

— Если я скажу «да», чем ты тогда займешься? — настаивала Пепи.

Я задумался: какой ответ заставит ее сказать «да»? Берегись, сдерживал я себя: никогда нельзя угадать, что она скажет. Но я уже чувствовал себя несчастным оттого, что готов был идти на любые уступки, и только не знал, каких она требует. Чего она от меня хочет?..

— У меня нет определенных планов, — отважился я наконец. — Придется тебе пойти на риск.

— Ты что же, хочешь, чтобы я за тебя все решала? — спросила она, постучав пальцем по моему колену.

— Ну тебя к черту! — воскликнул я с раздражением.

Надзирательница оторвала взгляд от чашки и пролаяла:

— Ругаться запрещено.

Внезапно от этого окрика я почувствовал какую-то дурацкую робость.

— Бедный Джек! — захохотала Пепи.

Не знаю, подействовал ли на меня лей надзирательницы или насмешливый тон Пепи, но меня вдруг охватило непреодолимое желание бежать. Мне уже расхотелось жениться на Пепи, больше того, меня одолевал страх при одной мысли, что она может согласиться.

— Собственно, — скороговоркой произнес я, призвав на помощь всю свою волю, — я хочу перебраться в Сурабайю, или на французский остров Нумеа, или еще куда-нибудь, все равно куда. Уехать отсюда.

— Вот как?..

Я знал, что говорю как раз то, что заставит ее сказать «нет», и тут же понял, чем объясняется внезапный перелом в моей душе.

Дело было в самой Пепи. За несколько секунд в тюрьме я вдруг увидел, что она собой представляет. Есть такие англичанки — они всегда находят какое-нибудь дело и целиком посвящают себя служению ему, не столько ради самого дела, сколько из чувства противоречия, для того, чтобы постоянно преодолевать какое-то сопротивление. Я понял, что к такому типу людей принадлежит и Пепи, тогда как, например, Мэриан Крейфорд похожа на всех нас, простых смертных — она мучается от наших общих болячек, и сердце у нее кровоточит, как у любого из нас. Таким же, как Мэриан, был и Руперт.

Я отчетливо видел долгое, богатое событиями будущее Пепи; видел, как она бросает вызов несметным противникам, наслаждается гонениями, которые навлекла на себя, и упивается ненавистью злейших своих врагов, с которыми ее свяжут противоестественные, но нерасторжимые узы. При этом ей будет все равно, за что сражаться: она с тем же пылом ринется в бой против вивисекции или, скажем, поведет кампанию за выращивание апельсинов на дне океана… Ясные глаза и свежие щеки этой заключенной предвещали ей судьбу подвижницы, слава которой прогремит на всю страну: она, наверно, сделает людям много добра и, без сомнения, потратит все деньги Рандольфа на пацифистские цели; однако ей никогда не понять душой, да и не познать, что такое насилие, против которого она борется, даже если она сама с ним столкнется. Рандольф прав: по существу, Пепи пошла в него.

— Значит, ты хочешь спастись бегством? — спросила она. — Это на тебя не похоже.

— Я вовсе не спасаюсь бегством, — ответил я. — Просто хочу, наконец, делать то, что собирался делать с самого начала. Мне теперь хватит денег на несколько лет.

— Но, Джек, это ужасно глупо!

Она догадалась, что со мной произошло за эти несколько минут, поняла, что, заглянув в ее мужественную холодную душу, я решил от нее бежать. Теперь ей захотелось меня подчинить, заставить снова просить ее руки, чтобы она могла завладеть тем, что от меня останется, а останется, наверно, немного, потому что уже сейчас у меня коленки дрожали от страха.

— Знаю, что глупо, — неуверенно произнес я, — но мне необходимо на какое-то время отсюда уехать.

— Ты растратишь свои силы впустую. Тебе надо остаться здесь и начать работать.

— Ес ли я здесь останусь, я останусь с Фредди в фирме Ройсов, — напомнил я.

— Все же это лучше, чем бежать на необитаемый остров.

Меня охватил ужас. Значит, Пепи охотно вышла бы за меня замуж, даже если бы я связал себя с фирмой; она готова признать меня законным супругом в качестве наследника Рандольфа, супругом с деньгами и положением.

— Необитаемых островов давно не существует, — угрюмо ответил я, — легче спрятаться от людей в Пимлико, чем на берегах Тихого океана.

— Тогда в чем же дело?

— Наверно, я создан для моря, — сказал я, чувствуя себя несчастным оттого, что вынужден делиться с ней своими заветными помыслами, в которых я не решался признаться даже себе самому. — Нумеа, например, завидное место для моряка.

— Сентиментальная чепуха.

— Наверно.

— А ты не передумаешь?

Яснее нельзя было дать понять, что, если я передумаю, она будет моей. Я покачал головой.

— Нет, нет, — пробормотал я. — Это я решил твердо.

— Джек, — произнесла она и дотронулась до моей руки с искренним чувством, которое чуть было меня не обезоружило; все во мне рванулось к ней, но какая-то внутренняя сила сковывала меня.

— Нет! — крикнул я. Голос мой гулко отдался под сводами этого мрачного храма, которому Пепи собиралась посвятить весь остаток своей подвижнической жизни, всю свою несгибаемую волю и ненасытную жажду борьбы. — Прости меня, Пепи, — произнес я, поднимаясь со скамьи, — но это место действует мне на нервы.

Я протянул руку, чтобы коснуться ее лица, которое прежде так любил, но она сердито отодвинулась — так я до нее и не дотянулся. Мы не произнесли больше ни слова, я подождал у двери, пока надзирательница ее отпирала, и вышел, не смея оглянуться. Я знал, что стоит мне это сделать, и железная воля Пепи прикует меня к ней навсегда.

█

Теперь, когда решение уехать было принято, я должен был выполнить его немедленно. Я нашел сухогрузное судно фирмы «Нортон и К°» водоизмещением в четырнадцать тысяч тонн, которое отплывало на Пенанг через два дня, и с помощью Фредди устроился помощником капитана, что было совсем неплохо. Я знал, что на Пенанге застану какое-нибудь каботажное судно, которое перевезет меня через Малаккский пролив, может быть, даже какое-нибудь судно фирмы Ройсов, зафрахтованное до Сурабаи, Нумеи, Сувы, Порт-Морсби или Науру, а то и до островов Гилберта.

Руперт гостил у Кэти, но мне некогда было туда съездить: надо было выправить мореходные документы, упаковать вещи и книги, взять наличные деньги и аккредитив на пять английских банков, которые безраздельно господствуют в тех местах, куда я направлялся. Я позвонил Руперту и сообщил о своем отъезде, но он не вызвался меня проводить.

— Надолго уезжаете? — спросил он.

— Навсегда.

— Жаль. — сказал он. — Но помните, Джек, что мы всегда вам будем рады.

Мы так быстро отдалились друг от друга, что теперь мне было неловко спрашивать его о Джо. Однако потом к телефону подошла Кэти и сообщила вполголоса, что с Джо он не виделся.

— Ну, а как у вас с Пепи? — спросила она, удивленная моим неожиданным отъездом.

— Ничего не вышло, Кэти, — вот и все, что я смог из себя выдавить, но я знаю: она меня поняла.

— Обидно, — с грустью сказала она.

Я позвонил Джо, но она не подошла к телефону. Оставалось попрощаться с Пегги и Фредди — мой отъезд не слишком их удивил, — а потом взять такси и поехать в порт; я прибыл на судно в час ночи, а на заре мы отплыли.

Я никуда не уехал с Пенанга. Так и остался на этом острове в Малаккском проливе и живу здесь на полпути к вершине горы, которая господствует над Джорджтауном. Куда ни глянешь, везде сахар, кофе, рис, перец, гвоздика, мускатный орех, бетель, — словом, все, ради чего Колумб отправился в кругосветное плаванье, отыскивая Восточную Индию; в свое время Запад зубами вцепился в эти сокровища и так и не разжал челюстей, пока не открыл здесь олово, каучук и нефть, а тогда челюсти сжались еще крепче. Здесь лишь недавно скончалась Ост-Индская компания, еще не забыты договоры о борьбе с пиратами, японцы только-только убрались, а сейчас индонезийцы стоят у ворот нашего нового изобретения под названием Малайзия, и американцы умирают во Вьетнаме. За что?

Я аккуратно пишу Руперту, но он мне ответил один-единственный раз, сообщив, что книга о нем в конце концов вышла из печати, однако о последствиях он умолчал. Как-то раз мне написала Кэти, это было тогда, когда выпустили из тюрьмы Пепи. Кэти сообщила, что Руперт, наконец, съездил в Уошберн повидаться с Джо и детьми, но у Джо тяжелое психическое расстройство, и она отказывается принимать кого бы то ни было, даже Руперта, — вероятно, это и было причиной того, что она не подошла к телефону, когда я звонил. Руперт все еще живет у Кэти и ждет. А поскольку я знаю всю его историю, знаю, почему он стал таким, каков теперь, — я даже здесь, на этих влажных зеленых холмах, вдали от черно-белых английских городов, твердо уверен, что он кует свою судьбу; он ждет своего часа, но не так, как генерал Улисс С. Грант, который терпеливо дожидался счастливой фортуны в бакалейной лавке в Галене, или как Дик Дайвер у Скотта Фицджеральда, коротавший свои пьяные дни в Хорнелле, или в Женеве, что в штате Нью-Йорк, или еще где-то неподалеку оттуда.

Вот почему мне не надо справляться о Руперте или о нем беспокоиться, я отлично знаю, что он посвятил себя прежде всего спасению своих детей, потом — своей жены, потом — себя самого и своего народа; не может он быть равнодушным и к судьбе всего земного шара, которая толкает нас все быстрее и быстрее навстречу нашей гибели только потому, что среди нас не хватает людей с твердой решимостью остановить зловещий ход событий.

Но рано или поздно нам всем придется приложить к этому руку. И хотя немало глупцов еще пугают нас тем, что мы «продались врагу», или наклеивают ярлык «предатель» на тех, кто трезво смотрит на мир и пытается что-то сделать, я считаю достойным уважения англичанина, которому посвящена эта книга.

Вольтер был прав, когда писал в 1755 году о развалинах разрушенного землетрясением Лиссабона: «Несчастные смертные, вы кричите: „Все хорошо“, но вселенная уличает вас во лжи, и собственное сердце стократно отвергает ваши прописные истины…»

█

The Statesman's Game — 1966