Я ждал Роску всю ночь, а утром надел лыжи и отправился к Березниковому.

Дорога к Березниковому мне хорошо известна. Нужно идти вдоль Фатумы до того места, где в нее вливается неглубокий, но довольно бойкий ручей Маньчук. Когда-то, говорят, здесь было стойбище. Сейчас о нем напоминают лишь черные пятна очагов, обломки выбеленных солнцем оленьих рогов да потемневшие от времени тяжелые лиственничные кресты.

Затем я повернул к лежащему высоко в сопках безымянному озеру, из которого вытекает Маньчук. В озере не водится рыба, но зато здесь почти всегда встретишь снежных баранов-толсторогов. Летом они приходят сюда на водопой, зимой добывают из-под снега траву.

Сразу за озером возвышается двугорбый перевал Верблюд. А за водоразделом и находится Березниковое, и река там другая. Нерестовая. Осенью в ней мечет янтарно-красную икру мальма и еще неизвестная мне желтогубая рыба, которую местные рыбаки называют топь.

По пути вспугнул два огромных табуна куропаток, понаблюдал за баранами да еще встретил ворона.

Обычно эти осторожные птицы держатся от меня подальше. Неторопливо проплывут над тайгой метрах в трехстах от Лиственничного, прокричат грустное «крун-крун» и скроются. Я никогда в воронов не стрелял, но они мне все равно не доверяли. А тут стою в ложбине, любуюсь баранами и вдруг прямо ко мне летит ворон.

— Слушай, может, ты голодный?

Достаю бутерброд, ломаю его пополам. Давай, ворон, замори червячка.

Гляжу, где бы пристроить гостинец, и вдруг замечаю, снег у моих ног взрыт. На свежей пороше угадываются отпечатки больших крыльев. Чуть в стороне чернеет перышко. Что здесь произошло? Может, этот ворон с кем-то дрался? Так с кем же? Ничьих иных следов не видно. А друг с другом вороны бьются только весной.

Снег порушен лишь в одном месте, и ямки довольно глубокие. Наблюдая вполглаза за вороном, снимаю лыжи и начинаю раскапывать слежавшийся снег.

Наконец показался ягель и листочки брусники. Внимательно приглядываюсь к каждой веточке. Ara, вот попался комочек белого пуха. Наверное, где-то здесь беляк. Рискуя остаться без лыжины, — я ею орудую как лопатой, — отваливаю глыбы, за одной из них открывается бок беляка. Пробую вытянуть застывшего зайца, но что-то его держит. Снова копаю. Вскоре лыжина цепляется за коричневую от ржавчины проволоку. Ясно. Здесь была заячья тропа, и кто-то насторожил на ней петлю.

Оставляю добычу, рядом кладу свой бутерброд и отхожу в сторопу. Ворон, описав небольшой полукруг, прогундосил удовлетворенное «крун» и спланировал в яму.

Интересно, как он узнал про зайца? Может, еще осенью заметил бившегося в петле беляка, а приблизиться побоялся. А может, просто летел сегодня утром и учуял зайца под метровым снежным покровом.

Когда-то я работал на опытной станции, на Украине. Рядом с нашим участком был полигон. Там сусликов развелось — тьма. Над ними траки грохочут, а грызунам хоть бы что. Живут да плодятся. Подошло время вызревать дорогой, элитной пшенице — нельзя маленьким обжорам уступать ни единого зернышка. Решили сусликов вывести. Пригласили специалистов, те в норы яду насыпали. А у каждого суслика по нескольку «квартир». Летняя, зимняя, запасная… Поди угадай, в какой грызун живет?

Через два дня приходим — часть нор разрыта, орлы-степняки потрудились. Вот тогда мы и удивились. Птицы разрыли только те норы, в которых лежали мертвые суслики. Пустых не тронули. Как они смогли определить через слой земли, какая нора с добычей, а какая пустая? Теперь вот почти такой же случай с вороном…