Совсем недавно я уверял Шурыгу, что знаю вокруг каждую травинку, а сейчас не могу вспомнить, где в этих местах растет хороший ягель? А что, если олени поищут сами? Они-то учуют его под любым снегом. Где станут копытить — там и привяжу.

Нартовый след почти полностью занесло снегом, но лыжи скользят хорошо, а главное, олени так торопятся, что наступают на пятки. Может, думают, что веду их в стадо, а может, боятся, вдруг убегу и снова оставлю один на один с волками. Возле избушки привязываю их к высокому пню и предлагаю по горсточке соли. Олени подозрительно косятся на мои руки, затем слизывают шершавыми языками все до последней крошки. У меня этого добра полный ящик, но я не знаю, сколько можно давать соленого, и на их требовательное пофыркивание — развожу руками:

— Все. Чего смотрите? Будете вести себя по-человечески — завтра угощу еще, а приметесь за фокусы — обломаю рога.

Олени с понимающим видом машут головами, и я веду их к лиственницам, где остались вырытые в прошлый раз копанки.

Я уже успел дать им имена. Ближе к избушке привязана Горбоносая. У нее большой бугристый нос, а нижние отростки рогов напоминают развевающиеся на ветру флажки. Горбоносая несколько светлее второй оленухи, и во всем ее поведении угадывается благородство. Она дичится меня и даже за солью тянется с опаской.

Вторая оленуха своим поведением напоминает жившую у нас, когда я был совсем маленьким, козу Капку. Эта коза тиранила меня на протяжении многих лет. Молока она давала чуть-чуть, но зато могла влезть на дерево или крышу соседской хаты, разорвать самую прочную веревку. О ее набегах на огород страшно вспоминать.

Даже в тени лиственниц оленух легко отличить. Хвост у Горбоносой приопущен, загнуты вниз и флажки-отростки на рогах. У Капки и хвост и рога воинственно задраны вверх — фонтанчиком. Угощаю их солью и принимаюсь раскапывать снег под лиственницами. Скоро показались стебельки покрытого пушинками иван-чая, ветки можжевельника, комочки ягеля. Оленей пугает моя лопата, но голод не тетка, и вот уже Капка, а за нею и Горбоносая подбирают еду у моих ног. Я разговариваю с ними и даже похлопываю по спинам. Олени немного пугаются, но терпят. Скоро лопата уперлась в толстую полусгнившую корягу. Расчищаю снег рядом с этой корягой и открываю заросли маслят. Крупные, с хорошее блюдце, грибы тесным кольцом обсели разваливающийся от малейшего прикосновения лиственничный ствол. Некоторые шляпки щетинятся кристалликами льда, поверхность других чистая и гладкая, словно лаковая. Кромки грибов погрызены пищухами и бурундуками. Подсовываю грибы под оленьи морды, те обнюхивают их и принимаются поедать, только хруст идет.

Чуть в стороне от коряги показался новый гриб. Нет, это не гриб, а круглый ком сена. Наскочил на гнездо полевки. Свито оно из стеблей осоки и каких-то волокон. Никак не могу отыскать вход в полевкино жилище. Ага, кажется, есть. Расширяю пальцем чуть приметное отверстие и вдруг чувствую, как там шевельнулось что-то теплое и мягкое. Вздрагиваю и роняю свою находку. От удара гнездо разваливается, и на снег высыпаются мышата. Торопливо устраиваю гнездо на прежнее место и начинаю подбирать расползающихся зверьков. Но Капка опережает меня, подхватывает мышат губами и быстро съедает.

— Ты с ума сошла? А ну, брось!

Оленуха шарахается, веревка, которой она привязана к лиственнице, захлестывает мои ноги, и я растягиваюсь на дне снежной ямы. Проклиная все на свете, выпутываюсь из веревки и замечаю, что Горбоносая тянется к лежащему за моей спиной гнезду, и оно исчезает в ее прожорливой пасти…

Если хочешь узнать почем фунт лиха — купи козу. Я приобрел оленей. Привел их в Лиственничное, устроил под навесом загородку, а теперь болит голова, чем же их кормить? Сено давно вывезли в совхоз, отпустить оленей в тайгу пастись — боязно. Волки совсем заели. Каждый день встречаю их следы. Я этих волков не очень боюсь, если они не осмелились тронуть привязанных оленей, то к человеку не подойдут и подавно. С другой стороны — у меня ружье. Достал его из кладовки, вычистил и почти не расстаюсь. Чуть что — ружье за спину и отправляюсь в обход своих владений.

Сперва я подбирал остатки сена у навесов и возле прессовочной машины, потом зачастил на Соловьевские покосы. Там сеяли на корм совхозным коровам овес и бобы. Все это скосили и сложили в небольшие копны, да так и оставили. Вывозили копны, когда лежал глубокий снег, неудивительно, что часть их осталась в поле. Теперь эти копны пригодились мне.

Чуть утро, надеваю на оленух уздечки и в путь. Впереди на лыжах я, за мною Капка, потом уже Горбоносая. В одном месте тракторист рассыпал сено, в другом — из-под снега выглядывает заросший осокой берег ручья, в третьем — открылся небольшой ягельник. Наконец пришли. Капка с Горбоносой добывают из-под снега зеленку, я заготавливаю жерди на вешала. Рядом костер, над ним котелок с чаем. Полная идиллия. Часа через три угощаю оленух солью, пристраиваю на их спины мешки с зеленкой и тем же порядком домой.

Вскоре нашей зеленкой заинтересовались и дикие олени. Явились они утром. И не на покосы, а прямо в Лиственничное. Солнце только взошло, снег искрился так, что глазам больно смотреть. На растущих у Фатумы ивах стоял невообразимый шум. Голодные куропатки слетелись сюда со всей долины и жадно клюют успевшие заблестеть от первых оттепелей почки. Я загляделся на куропаток и чуть не прозевал самое интересное: стадо оленей. Они появились у навесов. Среди оленей заметно выделяются крупные быки-буюны и почти не уступающие им важенки. Ближе всех ко мне маленькая пестрая важенка. По серой ее шерсти на боках и спине разбросаны белые пятна. Она обнюхивает что-то, лежащее у ног. Забрала в рот, жует. Да это же остатки мешка. Я повесил его на жерди, а эти, гляди, уже стащили и доедают. Вот уж Шурыга мне задаст!

Я присел за поленницей с уверенностью, что олени не смогут обнаружить меня, но в это время одному из разыгравшихся куропачей вздумалось устроиться на стоящую рядом с моей избушкой иву. Он поднялся над деревьями и сразу же заметил меня. «Бле-блек-блек-блек!» — запаниковал он, словно я и на самом деле мог ухватить его за хвост. В одно мгновение все куропатки сорвались в воздух и густой метелицей закружили над Фатумой.

Олени заволновались. Вот от оленьего гурта, словно кончик нитки от клубка пряжи, отделился один олень, за ним другой, третий. Раскрученным волчком вертелось стадо, а из него тянулась и тянулась живая цепочка. Шли олени довольно тесно, ступая в след друг дружке. Ни один не пытался обогнать идущего впереди, ни один не задержался, чтобы щипнуть стебелек выглядывающего из-под снега вейника.