Утро 29 ноября 1941 года главному инженеру первого района ИТЛ Безымянлаг Александру Константиновичу Зимонину удалось начать так, как ему нравилось. Не обращая внимания на холод и всегда дувший на такой высоте ветер, он стоял на крыше Безымянской ТЭЦ, встречая новый день.

Солнце вставало у него за спиной, далеко за Самаркой, за темными полосами зимнего леса. Туда Зимонин смотреть не любил. Ему – человеку, выросшему далеко отсюда, ничего не говорили изгибы чужой реки и тысячи лысых деревьев. Его глаза смотрели в другую сторону, вниз, на черную уродливую землю, изрытую котлованами, перерезанную шпалами, вытоптанную людьми.

Но видел он не это, он представлял, как на месте бараков встанут разноцветные пятиэтажки с колоннами и лепными звездами над балконами. Как из гор щебня и песка вырастут аллеи гигантских тополей. Как застывшие колеи станут ровными улицами и проспектами, где будут блестеть на солнце трамвайные рельсы. И самое главное – в этом новом городе будут жить люди. Ярким утром, не таким, как это, они будут спешить на заводы. После рабочего дня, не такого, как этот, они будут возвращаться в свои дома, наполненные уютом, и будут отдыхать при свете электрических ламп в тепле и безопасности.

Родной Ленинград Зимонина тоже вырос на костях, и на его прямых улицах об этом принято вспоминать одной этой фразой. Из хаоса и грязи рождается гармония – так повторял про себя главный инженер первого района каждый раз, когда ему удавалось подняться на крышу Безымянской ТЭЦ, и каждый раз эти слова теряли смысл, стоило ему спуститься вниз.

Утренний развод сегодня, кажется, удалось закончить раньше обычного, и многотысячная колонна зэков потянулась от будущей площади. Со стороны Куйбышева полз крошечный поезд с вагонами-теплушками. Там, далеко слева, за чуть различимой отсюда ниткой железной дороги угадывалась крыша штаба. Может быть, Зоя сейчас там. Зимонин обернулся и заметил, что на той стороне Самарки лес волнуется под сильными порывами ветра, летящего в сторону Безымянки. Пора спускаться и начинать рабочий день.

Зимонин вернулся в свой кабинет, служивший ему спальней. У него была квартира в двухэтажном сборочном домике, но после того как его заместитель заболел, работы стало еще больше, а каждый день договариваться с гаражом о машине он не умел. Ночуя на ТЭЦ, он подавал пример работоспособности и полной отдачи делу. Все это, конечно, было не так. Он не признался себе, что каждый раз, проезжая от дома к стройке, он закрывал глаза не потому, что хотел спать, а чтобы не видеть лагерь. Что его сосед, служащий в оперчекистском отделе, при любой встрече рассказывал Зимонину истории о работе, после чего инженер не мог уснуть. Ему казалось, что двухэтажный деревянный дом может развалиться от давящей на него ночной тишины, и в молчании ему слышалось, как сбежавшие зэки скрипят деревянными ступенями в узком подъезде, как ветер приносит чей-то плач, как покатая крыша прогибается под снегом, угрожая обрушиться, стоит только уставшему инженеру закрыть глаза.

ТЭЦ спасала его от всего. Она выросла и встала здесь навечно. Ее каменные стены, уже почти очищенные от строительных лесов, были крепки, гул турбины разгонял тишину, труба донжоном возвышалась над местностью, ее сердце освещало ночь.

Выходить наружу совсем не хотелось. Следить за бригадирами, объяснять задачи, слушать жалобы и жаловаться самому. Наверное, еще можно немного погреться и попробовать сохранить внутреннее тепло от утренней прогулки на крышу.

Зимонин закрыл глаза и представил жаркое июльское утро. Те самые зеленые аллеи будущего, где стучат колесами трамваи. Вагоновожатая – с чертами Зои Чернецовой – улыбается ему и дает звонок, еще один и еще.

– Александр Зимонин, – уронив спросонья телефонную трубку на стол, часто моргая, прошептал, наконец, в аппарат инженер. – Внимательно слушаю.

– Чернецов, Чернецов, Чернецов! – пытался докричаться до сонного инженера четкий голос.

– Слушаю вас, Геннадий Аркадьевич, – невнятно ответил Зимонин.

– Что со связью, наладить не могут. Вечером! Слышишь?! Вечером жду тебя в штабе! Поговорить надо!

– Так точно, товарищ заместитель…

– Брось, неофициально, на ужин. Сережу за тобой прислать не могу, проверяющего из центра катает.

– Не понял…

– Говорю, машины не будет! Сам добирайся! Могу Витю за тобой прислать!

– Нет. Нет! Не надо Витю, я сам доеду!

– Не кричи, сейчас хорошо слышу, к восьми давай, без опозданий.

– Понял вас, Геннадий Аркадьевич, обязательно буду, – сказал Зимонин коротким гудкам.

В штабе можно встретить Зою. Инженеру стало жарко, и он вспомнил, что не снял верхнюю одежду. Тепло убаюкивало, успокаивало, шептало ему, что выходить совсем не обязательно, на объектах обойдутся без него. Зимонин сделал над собой усилие и открыл глаза. Взгляд лениво скользнул по разбросанным в беспорядке бумагам и уставился в авиационные часы, вправленные в камень. Подарок на открытие цеха от товарищей с ЗИМа. Стрелки замерли на начале первого. Ночь, если верить маленькому кружочку, отображавшему время суток. Надо завести. Но дальше намерения это не пошло.

Инженер начал перебирать бумаги. Жалобы преимущественно. На медпункт в землянке. На перебои с баней. На столовую – больше всего. Надо будет разобраться с заведующим-татарином. Записка самому себе на клочке бумаги: «Не забудь проверить кладку второго цеха». Какая разница, когда разваливать кривую кладку второго цеха тридцать пятого завода, сегодня или завтра? Еще одна рядом с телефоном: «Диспетчерам насчет станков. Важно!» Зачем звонить всем подряд и спрашивать, когда придет опаздывающее оборудование для восемнадцатого авиастроительного завода? Оно будет, когда будет. «Двадцать четвертый – сварка». Без него, конечно, не сварят.

Год назад Зимонин так не думал, но за это время изменилось многое. Ему теперь меньше хотелось двигаться, ему плохо спалось, он стал мало есть. Он похудел, черные круги создавали впечатление, что глаза провалились в колодцы.

Мысли ласково, как ребенка, уводили его от работы, возвращая в лето. В полдень июля 1941 года, когда Сережа отвез его и Зою на волжский пляж. Его «ГАЗ-61» петлял среди деревьев, пропускавших косые снопы солнечного света, подпрыгивал на узкой и кривой колее, проложенной грузовиками еще с зимы. Кто-то говорил, что зимой сюда вывозят зэков добывать лед. Зачем еще в это отдаленное от города и лагеря место могут приезжать машины, никто старался не думать. Открытое ветровое не несло облегчения, мелкая пыль оседала на лице и скатывалась серыми каплями пота. Наконец машина остановилась на изъезженной шинами поляне, и остаток пути они прошли пешком, угадывая блестящую прохладу Волги через густую листву. Они вышли на небольшой каменистый пляж с древними дубами-гигантами у самой воды. В луже, заполненной темной водой, барахталась стрекоза; она еще била промокшими крыльями, но жизнь ее уже была окончена. И Зимонин улыбнулся, вспомнив, как искры солнца, игравшие на волнах Волги, отражались радостью в темных глазах Зои…

Реальность снова вырвала инженера из грез. В дверь, постучав, заглянул дежурный охранник Женя. Молодой, румяный и свежий. Вопреки всем правилам закрепленный за ТЭЦ навечно. По слухам, он исправно стучал Степану Андреевичу Серову в политотдел. Зимонин вохру не доверял, но держался с ним всегда вежливо.

– Товарищ главный инженер!

– Входи.

– Вы уже одеты, это хорошо, у проходной бригадир каменщиков с тридцать пятого завода. Хриплый. Говорит, что очень срочно. Что-то случилось у них там опять, – скороговоркой выпалил Женя. – Он вас ждет внизу.

– Ага, спасибо, передай, я уже спускаюсь. И не надо бегать ко мне наверх, когда ко мне посетители, ты можешь позвонить по телефону.

Зимонин потер глаза, резко встал, от чего у него закружилась голова, дошел до двери и вернулся обратно, забыв на столе перчатки. Спускаясь по узкой железной лестнице, он жмурился от дневного света, врывавшегося слева через окно во всю стену. Кивнув дежурному, он задержался перед выходом и, глубоко вдохнув, открыл дверь. Мороз, ветер и белизна утоптанного снега ударили одновременно, и инженеру пришлось сдержать себя, чтоб не забежать обратно.

– Гражданин начальник, гражданин начальник, – захрипел зэк-бригадир лет пятидесяти в изорванной фуфайке. – Опять то же самое, вы приказывали лично докладывать, я б не посмел оторвать…

– Что случилось?

– Доски воруют, грузят. Первый сорт, сосновая доска.

– Чтоб их мать! – выругался Зимонин и зашагал к воротам ТЭЦ.

– Я им говорил, я им говорил, гражданин начальник. Да с ними не поспоришь, гражданин начальник, перешибут. Я сразу к вам…

– Правильно сделал, – сказал инженер и замолчал, чтобы не тратить тепло.

Ветер дул Зимонину в спину, он глядел себе под ноги, и только когда снег сменился замерзшей грязью, поднял глаза.

Осторожно ступая по черной наледи, Зимонин обогнул достроенный цех и оказался на уезженной грузовиками площадке. Бригада под молчаливым взглядом двух зэков и трех вохров укладывала в кузов доски. Запах сосны чуть заметно разливался в морозном воздухе, как воспоминание о чем-то хорошем. Зимонин вдохнул как мог глубоко, дав себе время осмотреться.

В одном из зэков инженер узнал Снегиря, имени его напарника с темной мордой хорька он не помнил. Оба были из блатной бригады, получавшей от руководства третий котел как ударники. По легенде, на груди Снегиря имелся большой красный ожог, полученный на допросе от следователя, облившего его кипятком. Врач Шеин рассказывал, что на деле это просто дерматит.

– Кто велел вывезти доски?! – как можно спокойнее и строже спросил Зимонин.

– Берензон, гражданин начальник, – не торопясь, растягивая гласные, ухмыльнулся всем плоским лицом Снегирь.

– А по какому праву товарищ Берензон распоряжается строительными материалами? – Повернувшись к вохрам, Зимонин спросил: – Вы понимаете, что сейчас на ваших глазах происходит расхищение государственной собственности? Вам предъявили какие-нибудь документы, подтверждающие право перевозки досок с одного объекта на другой? Фамилии, я спрашиваю?!

– Гражданин начальник, – уже не так вальяжно пришел на выручку вохрам Снегирь. – Забыли мы документы, завтра привезем…

– Кто позволил обращаться?! – неожиданно заорал на зэка Зимонин. – Выгружайте все обратно!

Снегирь и его напарник демонстративно удалились в кабину грузовика и завели мотор. Бригада начала разгружать кузов, задыхаясь в клубах выхлопов.

– Прикажите заглушить двигатель, – распорядился вохрам Зимонин. – А почему ваша бригада таскает доски по неизвестно чьему приказу, когда вы должны класть кирпич во втором цехе? У вас в прошлый раз кривая кладка пошла, я сейчас схожу проверю, если опять накосили, заставлю разломать и заново переделать, и нормы вам не зачтут.

– Виноват, гражданин начальник, – прохрипел бригадир, помогавший своим.

Когда сосновые доски снова легли в штабель, грузовик, сделав круг, развернулся и притормозил около зэков.

– Слышь, бригадир, – приоткрыв дверь, для публики громко сказал Снегирь. – Ты из этих досок себе деревянный пиджак заказал, а ночью мы тебе к нему красный галстук подарим, усек, стукач?!

Грузовик еще раз выпустил выхлоп и уехал. По замерзшей спине Зимонина при упоминании «красного галстука» пробежало что-то холодней зимы. Бригадир сел на землю и, закрыв лицо руками, мотал головой из стороны в сторону. У инженера не хватило сил гнать его на работу.

– Я ваших фамилий так и не услышал, – как мог жестко обратился к вохрам Зимонин.

– Иванов, Петров, Сидоров, – бодро отозвались стрелки, глядя куда-то поверх головы инженера.

– Все равно не отвертитесь, думаете, тяжело вычислить, кто во втором цехе тридцать пятого завода охранял? Все равно узнаю, – пригрозил Зимонин и быстро зашагал, чтобы не слышать, как вохры будут срывать зло на бригаде.

В достроенном первом цехе на проходной имелся телефон. Закрывая левое ухо перчаткой от доносившегося шума станков, Зимонин соединился с учетно-распределительным отделом, но там ему сказали, что график дежурств охранников надо узнавать у начальства. Набрав номер ближайшей части, он попросил капитана Маркова.

– Его нет на месте, товарищ главный инженер.

– А где найти можно?

– Капитан Марков сказал, что ему с врачом надо встретиться, сказал, что к станции пойдет, там сегодня Игорь Владимирович прибывший этап будет осматривать.

– Спасибо, – повесил трубку Зимонин.

Идти до станции не хотелось, но угрозы надо было выполнять. Проверив пуговицы тулупа, натянув на лицо шарф, инженер снова шагнул на мороз. До медпункта было недалеко, но думать о том, что он все дальше отходит от ТЭЦ, а возвращаться при ветре в лицо, было невыносимо. Инженер попытался перенестись мыслями на год назад, порадоваться, сколько сделано за это время, но перед глазами стояла плоская харя Снегиря в оспинах. От всех крупных авторитетов и от большей части опасного элемента лагерю удалось избавиться в мае 41-го. Тех, кого не смогли сплавить в другие лагеря, помотали по карцерам, кто-то умер, кто-то после этого не оправился. Иногда, конечно, с новыми этапами в Безымянлаг залетали настоящие блатари, но их сравнительно быстро устраняли оперчекисты. Проблема была в том, что лагерная администрация нуждалась в них, кто-то должен был держать ночные бараки в подчинении, подавлять массу. На такое количество заключенных вохров не хватило бы. И на место матерых воров пришла шваль, переняв внешние атрибуты, язык и привычки блатного мира – они были еще трусливее, заносчивее и гаже своих предшественников. И худшими из них была бригада Берензона, питавшаяся по третьему котлу, жившая в отдельном бараке. Всегда при нужных документах, недосягаемые для инженеров строительных участков, неуязвимые для вохров. Зимонин ненавидел их, как и любой другой обитатель лагеря, за то, что сделать с ними ничего не мог.

Инженер остановился, пропуская шедший в сторону Куйбышева состав теплушек. Даже ветер и скорость не могли разогнать запах человеческой вони, пропитавшей вагоны. Заслоняясь, Зимонин поднес к лицу перчатки и почти с наслаждением вдохнул запах фабричной грязи. Мелькнул хвост состава, и инженер поднырнул под шлагбаумом, не дожидаясь, когда дежурный его поднимет. Он быстро прошел мимо низкой платформы, барака, заменявшего вокзал, бани-дезкамеры и влетел в толпу прибывших зэков, ожидавших очереди на осмотр перед бараком-больницей.

– Куда прешь не в черед? – пихнул его в грудь невысокий вохр, стоявший в тепле больницы.

– Врач у себя? – на выдохе жалко выдавил Зимонин.

– Прошу прощения, товарищ инженер. Не признал, – вытянулся по стойке смирно охранник. – Врач у себя, проводит осмотр этапа.

Зимонин кивнул, не спеша снял перчатки, шапку и развязал шарф, подождал, пока тепло проникнет в пальцы рук, после чего направился по коридору и открыл дверь без стука. В кабинете было натоплено, главный врач Игорь Шеин доставал из несессера неврологический молоточек. Перед ним на стуле сидел раздетый до трусов старый худощавый зэк с короткими седыми волосами, оба над чем-то смеялись.

– Саша, здорово, – еще улыбаясь, удивился неожиданному посетителю врач. – Ты по каким делам?

– Маркова разыскиваю, – кивнул головой на приветствие Зимонин. – Мне сказали, он к тебе направился.

– Как же, был, только разминулись, можно сказать. Залетел, как бешеный, упрашивал у его бабы роды принять, потом орать начал…

– Какой бабы?

– Откуда я знаю, кого еще этот центурион покрыл? Говорят, из заключенных…

– А куда он направился?

– В столовую, наверное, – взглянув на часы, предположил врач. – Обед скоро, только я здесь с этим дежурством застрял. У меня на Красной Глинке поспокойней, туда мало кто забирается. А тебе какой интерес до Маркова?

– Да бойцы его опять не работают, Берензон у них из-под носа доски прет…

– Слушай, – внезапно перебил Зимонина врач. – Говорят, Берензон армянский коньяк ждет, опять у машинистов наторговал. Увидишь его, возьми мне бутылочку, потом сочтемся.

– Ладно, – без энтузиазма пообещал инженер. – Пойду дальше искать.

Зимонин остановился в коридоре, надевая шарф, шапку и перчатки, как вдруг дверь внезапно открылась, и врач быстрым шепотом заговорил:

– Сегодня из города приехал чекист московский, будет интересоваться смертью Опарина и Чащина. Меня Берензон уже искал, чтоб я ему какую-то бумажку липовую подправил. Ты бы лучше не злил сейчас его своими досками…

– Думаешь, он к этому причастен?

Вместо ответа врач неестественно громко рассмеялся и, хлопнув инженера по плечу, громко напомнил про коньяк и снова исчез в кабинете.

Отпихнув зэка, собиравшегося войти следующим по очереди на осмотр, Зимонин протолкался через толпу и попал под порыв ледяного ветра. Зачем он бегает за Марковым? Главные инженеры других районов не то что на стройках, и в лагере не часто появляются. Приезжают принять объект или с внезапной проверкой, в штаб на собрание, и то не всегда, а только если Морозов председательствует, а так можно и заместителя прислать. Почему только Зимонину не все равно? Сначала ему было не все равно, потому что он был самым молодым специалистом, и надо было всем доказывать. Потом, когда начальник первого района слег с инфарктом и его непосредственным руководителем стал Чернецов, навалились обязанности. Потом появилась Зоя, и ему хотелось быть к ней ближе. А что сейчас заставляет Зимонина двигаться, когда хочется запереться в кабинете и не отвечать на звонки? И он опять не смог себе признаться, что бегать его заставляет страх. Он слышал, как руководители лагерных строек исчезают в этапных теплушках после решений сверху, он видел, что высокий пост не защищает от внутренних разборок, как случилось с Опариным и Чащиным, что бы с ними ни случилось. И он совсем не знает, как спастись от доноса, от суда военного времени, от бритвы по шее.

Погруженный в такие мысли, Зимонин услышал за спиной быстро приближавшиеся шаги. Слишком поздно для того, чтобы скрыться, времени осталось только на то, чтобы повернуться.

– Товарищ инженер, за вами не угонишься, – задыхался Валентинов – журналист «Сталинской стройки», цепная собачонка начальства, лающая на весь лагерь. – Мне надо задать вам несколько вопросов.

– Вы выбрали для этого неподходящий момент, товарищ Валентинов.

– Много времени это у нас не отнимет, – подстраиваясь под шаг Зимонина, говорил журналист. – Как вы справляетесь с обязанностями главного инженера первого района? У вас остаются силы заниматься вопросами лагеря? Или исключительно вопросами стройки?

– Я отчитываюсь только перед начальством, – грубо ответил Зимонин, не сбавляя темпа.

– А до общественности снизойти не желаете? Может, расскажете о питании в лагерной столовой? Расскажите, почему у вас самый завшивленный участок? Почему травм больше, чем у остальных?

– Чего вы от меня добиваетесь? – остановился Зимонин. – Вас кто-то ко мне подослал?

– Что значит чего?! – Маленький Валентинов, топорща усы, раскраснелся от бега или эмоций и с вызовом смотрел на инженера снизу вверх. – Я представитель печатного органа НКВД! И я требую от вас ответов!

– Пошел в жопу, – наклоняясь к нему, тихо сказал Зимонин и зашагал дальше.

Валентинов быстро вышел из оцепенения и, догнав инженера, схватил его за левую руку. Зимонин, словно по инерции, описал дугу и влепил мощный удар с правой в глаз журналиста. С Валентинова слетела шапка, он схватился за лицо, испуганно глядя здоровым правым глазом.

– Я этого так не оставлю. Вы, Зимонин, очень скоро обо всем пожалеете, – прошипел журналист и, подхватив с земли ушанку, почти бегом бросился в противоположную от инженера сторону.

Александр Константинович сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и посмотрел на правую перчатку так, будто рука ему не принадлежала. На морозе злость быстро испарялась, и он почувствовал, как холод забрался под тулуп – а до начальской столовой было еще минут двадцать пешком. Зимонин осмотрелся и свернул в ближайшие ворота завода. Он прошел в достроенный цех и наткнулся на толпу. Свет проникал тусклыми серыми полосами в узкие окошки под потолком, огромное пустое помещение, ждавшее прибытия станков, было забито зэками вперемежку с вольнонаемными. Вдоль кирпичных стен, покрытых инеем, стояли вохры с винтовками, а на входе инженеру отдал честь стрелок, державший на поводу овчарку. Зачем люди собрались, Зимонин не знал, но в толпе было теплее.

– Товарищи вольнонаемные рабочие, заключенные лагеря! – прогремел голос, отражаясь от стен.

Степан Андреевич Серов из политотдела, с огорчением узнал оратора Зимонин. Уйти уже нельзя. Заметят и возьмут на заметку.

– В течение ночи на 29 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах, – начал зачитывать с листа сводку Совинформбюро политработник. Зимонин закрыл глаза, но слова Степана Андреевича вернули его в цех. – Бойцы товарища Федюнинского за два дня боев на одном из участков Ленинградского фронта уничтожили четыре немецких танка, одиннадцать бронемашин и истребили свыше трехсот солдат и офицеров противника.

Мать Зимонина сейчас – в осажденном Ленинграде. Сможет ли инженер еще когда-нибудь ее увидеть? А сможет ли она еще увидеть своего сына? – неприятно развернулся вопрос в голове Зимонина.

После сводки Степан Андреевич привычно перешел на рельсы о трудовом фронте, возможности принести пользу Родине, исправлении. По рядам шел чуть слышный шепот о пропущенном обеде. Зимонин тоже почувствовал голод. Он обернулся и увидел, что охранник с овчаркой вышел покурить. Вохр натянул поводок вверх, поднося спичку к папиросе, и с удовольствием выпустил дым, застывший огромным облаком на морозе. «Ветер успокоился», – подумал инженер и хотел отвернуться, но вдруг собака резко натянула повод, а ее загривок ощетинился. Через двор наискосок бежала черная тощая ободранная кошка, с белой манишкой на груди, ставшей серой от грязи. Вохр усмехнулся и спустил собаку. Кошка прижала уши и, распластавшись на земле, медленно подняла правую лапу навстречу летевшему на нее псу. В последний момент кошка отскочила, но ее когти точно ударили овчарку по морде. Собака взвизгнула и закрутилась волчком. Все собравшиеся в цехе обернулись, глядя в дверной проем, оратор запнулся. Грязной кошки во дворе больше не было.

После затишья ветер усилился, и Зимонин, стоявший почти у входа, против воли стал пробираться глубже в толпу.

– Сроки, поставленные нам товарищем Сталиным, – гремел политработник, заканчивая речь, – нам известны. Все заводы должны работать в полном режиме с 1 января сорок второго года. У вас есть месяц, чтобы оправдать возложенные на вас ожидания, месяц, чтобы доказать, что Родина не ошиблась, дав вам второй шанс, месяц, чтоб искупить свои преступления честным самоотверженным трудом!

Вместо аплодисментов по цеху пролетел вздох облегчения и заглушившее его шарканье сотен замерзших ног, медленно повернувшихся к выходу. Зимонина оттерли к стене, выйти раньше, чем замыкающий вохр, не получится.

– Почтили лекцию присутствием, Александр Константинович? – с дружелюбной улыбкой протянул ладонь Степан Андреевич.

– Зачем вы так? Очень воодушевляет, – Зимонин старался быть с чекистом вежливым, но скрывать неприязнь не умел. – Я с интересом слушал, особенно сводку.

– Да, понимаю, у вас же мать в Ленинграде осталась. Все так же преподает в инженерно-строительном институте, верно? – проявляя осведомленность, кивнул Степан Андреевич и тут же сменил тему: – Я вас сразу в толпе заприметил, думаю, погреться зашел. Да шучу я, шучу, Александр Константинович. Вы, наверное, не обедали, прокатитесь со мной до столовой?

Не дожидаясь возражений, чекист взял его под руку и повел к машине, подъехавшей к дверям цеха. А если не в столовую, а на допрос? Язык Зимонина онемел от глупой мысли, ноги с трудом поспевали за Степаном Андреевичем.

– Как у вас дела на участке работ? – усаживаясь рядом с инженером на заднем сиденье, спросил политработник.

– Да не то чтобы очень, – пришел в себя Зимонин. – Я вот как раз шел по делу, искал капитана Маркова…

– А что случилось?

– Бригада Берензона на глазах у вохр доски разворовывает, а они стоят по стойке смирно.

– Что вы говорите, что вы говорите? – скорее задумчиво, чем озабоченно повторил Степан Андреевич. – Вы их задержали?

– Что?! Нет, конечно…

– Хоть фамилии узнали?

– Кого, вохров?

– Зачем, зэков.

– Нет, не спросил. Да их все знают. Снегирь и второй… – «С мордой, как у хорька», – хотел сказать Зимонин, но в лице Степана Андреевича тоже было что-то лисье, и он промолчал.

– Плохо, плохо, теперь ничего не докажете. Надо либо на месте с поличным, либо никак. Можете забыть и не связываться.

– Ладно, хоть доски отбил. Зачем им доски-то понадобились…

– Зачем? – переспросил Степан Андреевич, и на миг в его взгляде скользнула то ли жалость, то ли презрение. – Они доски вольнонаемным продают на дрова, из хороших – мебель делают и ее тоже продают.

– А разве вольнонаемных не снабжают?

– Говорят, следователь из Москвы приехал по поводу Опарина и Чащина, – опять перевел тему Степан Андреевич. – Значит, смерть их вызвала какие-то подозрения.

– А у вас не вызвала? – спросил и сам испугался своей смелости Зимонин.

– Это дело оперчекистского отдела – обстоятельства смерти выяснять, – спокойно ответил Степан Андреевич. – Дело нашего отдела – знать, не было ли в их смерти предательского умысла. Был он?

– Не знаю, – ответил Зимонин, удивляясь, как ловко ему вернули вопрос.

– Я вот знаю, что покойный Чащин часто наведывался к Зое Чернецовой и что ее отцу это не нравилось. Но ведь это не контрреволюция, верно?

Сердце Зимонина забилось часто-часто. Он понимал, что чекист намекает на его отношения с дочкой Чернецова, но не знал, зачем он это делает и как отвечать.

Автомобиль остановился у шлагбаума, дежурный охранник подошел к стеклу и отдал честь.

– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант, если вы в столовую на обед едете, то она уже закрылась.

– Да что ж такое, даже не поесть с этой работой, – неискренне расстроился Степан Андреевич. – Подбросить вас обратно, товарищ старший инженер?

– Нет, нет. И так спасибо. Все равно в штаб зайти надо после было. И так удобно. Спасибо. Я отсюда пешком дойду, – быстрее, чем ему хотелось, открыв дверь, говорил Зимонин.

– Честно? Не замерзнете?

– Нет, здесь недалеко, спасибо.

– Берегите себя! – уже из отъезжавшей машины с неприятной улыбкой крикнул Степан Андреевич.

Урод рыбоглазый. Запугать решил. Думает, что очень тонко все сделал. Как будто Зимонин не знает, что Серов с самого начала к Зое подкатывал. От ревности и быстрого шага дыхание сбилось. Хотелось вдохнуть поглубже, но мороз не давал. Инженер пошел медленнее, стараясь дышать ровно. Облака исчезали в быстром зимнем вечере. А ведь еще два дня до зимы, вспомнил Зимонин, и не смог представить, как проживет три долгих месяца в холоде и тьме.

Слева от него темнел редкий, местами порубленный лес. Переплетение черных веток на фоне белого снега. Прореженный хаос. И все же деревья лучше бараков. Справа от него – квартал покрытых желтой штукатуркой пятиэтажек. Зачем их здесь построили семь лет назад, посреди ничего в месте без названия. Его родной город тоже родился из ниоткуда, но сколько у него имен, они теснятся, перекрикивают друг друга: Ленинград, Петроград, Санкт-Петербург, Северная Венеция, Северная Пальмира. А что есть у этой ямы? Ничего, даже имени.

Для кого построены эти дома с фальшивыми колоннами, с длинными изгибами балконов? Говорят, Берензон снял здесь себе квартиру. Наверное, врут. В окнах нет света, темные подъезды беззвучны. Запахов жилья не слышно, но вот тропинки в неглубоком снегу кто-то протоптал. Инженер опять попробовал представить, как вокруг вырастут другие кварталы, вспомнил, что здесь на плане проложены трамвайные рельсы. А если Серов не врет? Если Чернецов убрал Чащина из-за Зои? Нет, а Опарина тогда зачем? Они же были в одной машине. Странно, поймал себя на этой мысли Зимонин, он никогда не верил, что они разбились на машине, а когда стало удобно, вдруг начал так думать.

Дорога свернула налево, до штаба – минут десять быстрым шагом. Он придет слишком рано. Может, Чернецова не будет дома, может, удастся увидеть Зою. Тетя Алла его точно накормит, удобно жить с мамой. Серов, гнида, все знает. Как там мать? Выстоит город? Хорошо, что он успел уехать. Или плохо?

Двор пред штабом истоптан и изъезжен, и эта отвратительно сладкая вонь свинарника. Зимонин потянул дверь и очутился в темной прихожей. Надо оттаять, подождать, пока глаза привыкнут.

– Добрый вечер, Вить, – поздоровался Зимонин с запахом махорки в темноте.

Стул скрипнул, раздался короткий тихий кашель, Зимонина узнали, его поприветствовали. Про Витю было известно, что он Чернецову родственник, что привез он его из северных лагерей. На этом факты заканчивались и начинались лагерные легенды. Говорят, у него нет языка. Это неправда. Зимонин слышал, как Витя разговаривал с тетей Аллой, один раз – с водителем Сережей, не больше пары слов, но язык у него есть. Говорят, он никогда не появляется днем. Глупость, конечно. Но вспомнить его днем не у всех получается. Говорят, от него в Безымянлаге пошла мода резать горло опасной бритвой. Это тоже вряд ли. Обычный способ расправы у блатных, распространен и в других местах. Говорят, что каждый труп с разрезанной шеей – это дело Витиных рук. Ни подтвердить, ни опровергнуть это нельзя. Здравый смысл подсказывает, что не каждый.

– Витя, сходи, забей свинку, – высунулась в открытую дверь тетя Алла. – Ой, Сашка, ты чего впотьмах стоишь?

– Вечер добрый, отогреваюсь, теть Алл.

– Снимай тулуп, топай на кухню, голодный поди опять?

– Так точно, теть Алл, не успел на обед, столовая закрылась.

– У вас на службе не растолстеешь. Беги на кухню, я сейчас в зале стол накрою, к тебе приду.

Зимонин повесил тулуп и шапку на крючок, на гвоздь чуть правее от входа и, растирая ладони, пошел на кухню. Сел на табурет спиной к двери и стал смотреть, как ветер раскачивает кусты за окном. На кухню, деловито топая, забежала тетя Алла.

– Есть курица с кашей, разогрею тебе.

– Да не надо.

– Вот еще, холодным, что ли, есть будешь?

– Говорят, к вам опять с проверкой нагрянули?

– Приехал. – Алла приложила пухлый палец к губам и заговорщицким шепотом продолжила: – Там, наверху, сидит. Стро-о-огий. Про Опарина с Чащиным выспрашивал. Берензона позвал, сейчас с документами заперся.

– А Берензон здесь еще?

– Какой там! Сразу ускакал. – Алла поставила на стол фарфоровую тарелку с почти стершейся голубой каймой и засуетилась, доставая приборы. – Кушай на здоровье. Пойду Витю толкну, чтоб свинку забил, его пока не толкнешь, не соберется.

– Спасибо, теть Алл.

Зимонин с аппетитом принялся за еду. Доел и отнес тарелку в мойку. Тепло и сытость разлились по телу. Кусты за окном, покачиваясь, то исчезали, то снова проявлялись в сумерках, напоминая морские водоросли, навевая грезы о подводном царстве. Кто там сидит наверху? Зачем приехал поднимать ил со дна? Сквозь дремоту инженер вспомнил Чащина, как они стояли, скрываясь от холодного октябрьского дождя, под козырьком начальской столовой. Рядом с ними буксовал грузовик, засевший задними колесами в грязи. Зимонину тогда тоже было сыто, и тепло, и спокойно, а Чащин нервничал и курил. О чем он говорил? О том, что в лагере все не так, что воруют все, а отвечать ему. Что Опарин не хочет с кем-то делиться. О том, что надо написать анонимку в Москву раньше, чем их похоронят с разрезанной шеей.

Зимонин очнулся, как от кошмара. О чем он думал два месяца?! Почему не написал в Москву сразу после смерти Опарина и Чащина? Все это время он отгонял эту мысль от себя, потому что страшно было писать. Страшно было оказаться неправым и еще страшнее правым. И он не сделал ничего. И как получилось, что теперь это ничего держит холодное лезвие у его горла? Инженер провел рукой по шее, ладонь вспотела, дыхание стало частым, а сердце забилось быстро и неровно. Никто не станет пускать кровь за доски. За бобину проволоки, вспомнил Зимонин случай на прошлой неделе. За то, что он выступил против бригады Берензона на последнем собрании, за знакомство с Чащиным, за Зою Чернецову. Зою Чернецову.

– Ты что здесь делаешь? – раздался ее голос.

– Зоя, – обернулся Зимонин.

– Что у тебя случилось?

В голосе – ни сочувствия, ни интереса. Она закурила папиросу и стала разглядывать инженера, ожидая ответа.

– Геннадий Аркадьевич пригласил к ужину, получилось пораньше приехать, ты мне не рада?

– Зойка, иди, не дыми мне тут на кухне! Все прокурила! Посиди с Александром Константиновичем в зале, не мешай мне здесь крутиться, готовить, – засуетилась тетя Алла, раскладывая свежую «Волжскую коммуну» на столе и бросая на нее кусок мяса.

Прежде чем газетная бумага начала пропитываться кровью, Зимонин успел увидеть интервью с конструктором Ильюшиным. Надо прочитать.

– А почему не в «Сталинскую стройку» завернули? – насмешливо спросил инженер у тети Аллы.

– Какая была, – быстро ответила она, но потом до нее дошел смысл слов, и она бросила испуганный взгляд на Зимонина. – Так, все, идите с кухни!

Они с Зоей медленно перешли в зал.

– Что с тобой? У тебя круги под глазами. Ты так и живешь на ТЭЦ?

– Зоя, – Зимонин долго молчал, не в силах поднять глаза на девушку. – Я правда не понимаю, что происходит. Все вокруг как-то не так. Просыпаюсь бодрым, а к вечеру все валится и сам валюсь. Разговоры какие-то странные вокруг. Сегодня встретил Серова, он мне какую-то ерунду про тебя с Чащиным рассказывал, Берензон доски у меня пытался украсть, я не дал, а Маркова найти не смог…

– У него баба рожает, – бесстрастно вставила Зоя, закуривая следующую папиросу.

– Да, я знаю. Проверка эта из Москвы приехала…

– А тебе что до нее?

– Ничего, просто все вместе, на стройке, как всегда, все наперекосяк идет, в планы не укладываемся… Знаешь, я сегодня вспоминал, как мы летом на Волгу ездили…

– Ты сломался, Зимонин, – тихо и пусто сказала Зоя.

– Ты помнишь? – не расслышав ее слов, переспросил инженер, стараясь разглядеть тепло в ее глубоких карих глазах, увидеть улыбку.

– Помню. Была жара, было душно, было пыльно, вода была грязная. Ты совсем дурак, Зимонин?

– А?

– Я спрашиваю, ты совсем отупел? Ты зачем Берензону мешаешь? Ты вообще понимаешь, что вокруг тебя происходит?

Слова и правда не сразу долетали до Зимонина, отдаваясь гулом, как будто Зоя произносит их откуда-то сверху. И раньше, чем их смысл дошел до инженера, комнату наполнил Геннадий Аркадьевич:

– Ты уже тут, комсомолец?! Воркуете?! Давай, Зоя, к гостю сходи наверх, что-то он там зачитался, позови к ужину. А ты, Александр Константинович, за мной. В кабинет, на ковер.

Заместитель начальника лагеря прогремел шагами по коридору, Зимонин подождал, пока он откроет в темноте дверь своего кабинета. Начальник включил свет, заперся, прошел к сейфу у окна и достал оттуда бутылку без этикетки и два стакана.

– Будешь? С мороза – самое то. – Зимонин помотал головой. Чернецов налил себе полстакана. По запаху – самогон. Выпил в несколько глотков и шумно втянул воздух через зубы. – Хреново ты выглядишь, Александр Константинович, гимнастикой бы, что ли, занялся. Я вот дышу по Мюллеру.

Заместитель начальника лагеря по строительству еще немного поохал, вдыхая, и указал Зимонину на стул перед собой.

– В целом разговор неприятный, дорогой Александр Константинович. Вначале тебе неофициально скажу: не нравится мне, что ты к Зое подкатываешь. Но это между нами, так сказать. Я тебе и раньше это говорил и не для этого тебя сюда позвал. А дело вот в чем, дорогой Александр Константинович. Скажу тебе строго секретно, что в декабре у нас начнется Сталинская вахта. Знаешь, что это? Это ненормированный рабочий день, вот что. И об этом Павел Александрович Морозов в ближайшие дни объявит. Ты об этом языком не трепли. И будет у нас жаркий декабрь по тому случаю, что к 1 января мы со сдачей объектов не укладываемся, а нарушить приказ товарища Сталина в военное время – это сам понимаешь, что такое. И позволить себе этого мы не можем.

– Это я понимаю, Геннадий Аркадьевич.

– Еще б ты не понимал, Александр Константинович. Понимать понимаешь, а как будто не очень. Если ты опять кривую стену перекладывать задумал или еще какую дурь – выкинь из головы…

– Так ведь…

– Потому и разговор наш неофициальный, – резко перебил Зимонина Геннадий Аркадьевич. – Где станки для восемнадцатого авиастроительного?! У меня должна об этом голова болеть? Говорят, ты с зэками миндальничаешь? Твое право, Александр Константинович, только если ты думаешь, когда в срок не уложишься, тебя на фронт за это отправят, то я тебе сейчас объясню. Тебя, дорогой Александр Константинович, не на фронт отправят, ты, Александр Константинович, здесь останешься. Только все цеха будешь лично достраивать и своими ручками норму вырабатывать. Это понятно тебе?

– Так точно, Геннадий Аркадьевич.

– Вопросы есть?

– Сегодня бригада Берензона опять с тридцать пятого завода хотела доски вывезти.

Геннадий Аркадьевич замолчал. Откинувшись на спинку стула, глубоко вдохнул и выдохнул.

– Эти вопросы сам решай. Ты главный инженер района. Меня волнует только выполненный план, а как ты это сделаешь, сам думай. Так. Пойдем к столу, там уже москвич, наверное, заждался. – Геннадий Аркадьевич поднялся, заканчивая разговор. – Запомни, главное – сроки, остальное неважно, – добавил он в коридоре и уже громко, входя в зал с накрытым столом: – О, Иван, уже спустились? Я вот с молодым человеком разговаривал, познакомьтесь: специалист, инженер первого района, под его руководством ТЭЦ строится, ругал его за мягкость.

– Иван Неверов, – представился москвич.

Рукопожатие вялое, ладони влажные, нервничает, ерзает на стуле. Сколько ж ему лет? Так и не скажешь.

– Слышали сегодняшнюю сводку? Наши летчики восемьдесят девять танков подбили!

– Фашисты под Ленинградом так и стоят, – тихо проговорил Зимонин, не глядя на Чернецова.

– Ты демагогию не разводи, дорогой товарищ инженер, вечером передавали, шестьдесят самолетов немецких сбили. Чего не ясно: либо мы, либо они. Там фашисты, здесь стройка, делай свое дело. – Геннадий Аркадьевич нависал над столом, разливая водку по рюмкам. – За товарища Сталина, за победу!

Водка мягко прошла по горлу. Почти сразу Зимонину стало спокойней, хотелось еще, но Чернецов наливал только себе. Иван Неверов нерешительно расспрашивал Геннадия Аркадьевича, тот нес дежурную чушь. Нет, так он ничего не добьется. Зимонин рассматривал гостя, лицо неприятное, вроде и простое, но с каким-то изъяном. «Власть», – равнодушно подумал инженер.

Тетя Алла принесла тушеную картошку с мясом. Пахло вкусно, но аппетита не было, инженер размазывал еду по фарфоровой тарелке с выцветшей от частого мытья голубой каймой. Чернецов ничего о смерти Опарина и Чащина не знает, на похоронах не был, тел не видел. Как же. Сел на тему о трудовых подвигах и поехал. А москвич слушает, кивает. Кажется, верит Чернецову. Уедет через пару дней со всеми нужными бумагами, и никто никогда не узнает, что случилось на самом деле. Сегодня с утра у Зимонина вспыхнула маленькая звездочка надежды: вдруг проверка из Москвы все изменит? При взгляде на Неверова она таяла. Какая глупость! Месяц назад сюда приезжал сам Берия, инженер стоял от него в нескольких метрах, и, казалось, весь лагерь замер на время инспекции, но он уехал, и тут же исчезли Опарин и Чащин. Все стало как прежде. И как этот нервный хрен с залысинами может что-то изменить на Безымянке?

Зимонин перестал слушать разговор. Зоя закурила. Инженер опустил руку под стол, стараясь поймать ее ладонь, дотронулся, и Зоя отдернулась, как от змеи. Затушила недокуренную папиросу о нетронутую тарелку с едой.

– Не расходитесь, папа, подышите по Мюллеру. Спокойной всем ночи, – сказала она и встала из-за стола.

Зимонин перехватил устремленный на нее взгляд москвича и чуть не вздрогнул от отвращения.

Геннадий Аркадьевич за это время неплохо набрался, доволен собой. Тетя Алла уносит тарелки, пора собираться.

– Ты подумай хорошо, Саш, о том, что я тебе сказал, – кинул инженеру Чернецов.

– Хорошо, Геннадий Аркадьевич. – Зимонин пропустил вперед Алию с тарелками и, выйдя в полутемный коридор, почти столкнулся с Неверовым. – Зайдите завтра ко мне на ТЭЦ, здесь все не так, – тихо сказал москвичу Зимонин, быстрее, чем успел подумать над своими словами. Вдруг надежда еще есть?

Инженер оделся и вышел на улицу. Как он доберется до ТЭЦ? Дурак, ни машины не вызвал, не попросился остаться. Гараж все равно уже закрыт, а когда Зоя на него зла, лучше рядом не крутиться. Вроде бы стало теплее и не так уж темно, облака отражают снег, и наоборот. Зимонин не спеша пошел по тропинке, за час с лишним дойдет, можно попробовать на пропускном пункте машину с дежурного телефона вызвать. Инженер обернулся, почувствовав на спине чей-то взгляд. Из штаба вышел одетый в толстую доху Витя, на ногах у него были унты. Куда он собрался на ночь? Усталое спокойствие Зимонина исчезло моментально: «Это за мной». Он ускорил шаг, еще раз обернулся и, убедившись, что штаб скрылся за деревьями, побежал.

Страх передвигал ноги инженера, делал тулуп невесомым, быстро втягивал и выпускал воздух из легких. Страх знал, что делать. Оказавшись рядом с четырехэтажками, Зимонин впервые оглянулся: никто за ним не гнался. Инженер споткнулся от облегчения, и к нему вернулся разум.

Глаза ничего не различали за пеленой слез, дыхание вырывалось с хрипом и кашлем, в груди горел огонь, ноги наливались тяжестью. Кровь стучала в голове так громко, что он не слышал, как заводится мотор, и когда фары осветили его, тело не знало, чего ждать. С трудом стянув перчатку, Зимонин смахнул слезы и в ослепительном сиянии фар, отражавшихся от крупных хлопьев снега, различил темный силуэт, приближающийся к нему.

– Александр Константинович? – удивленно спросила невысокая фигура голосом Берензона. – Что вы здесь делаете? С вами все в порядке?

Зимонин прерывисто дышал, бежать он больше не мог.

– Вы, наверное, из штаба возвращаетесь? Пойдемте в машину, я вас подброшу. Вам ведь на ТЭЦ? – своим обычным бесцветным голосом, словно не замечая замешательства инженера, говорил Берензон, ведя его к кабине грузовика. – Залезайте первым, мне ведь раньше выходить. Мне на станцию.

Грузовик тронулся и почти сразу остановился перед въездом в Безымянлаг. Водителю было достаточно буркнуть «с Берензоном», чтобы охранник поднял шлагбаум, пропуская автомобиль.

– Александр Константинович, – негромким вкрадчивым голосом начал Берензон. – Мне доложили о сегодняшнем инциденте на тридцать пятом заводе… – Зимонин вжался в сиденье, боясь произнести хоть что-нибудь. – Понимаю, как это должно было выглядеть. Но и вы войдите в мое положение: отдел снабжения прицепился ко мне с этими досками, они себе в голову вбили, что это я их не на тот объект отправил. А бригада есть бригада, в суете забыли документы. Такая вышла неразбериха, вы уж не злитесь на меня, Александр Константинович, за такую накладку.

Сердце инженера прыгнуло, вырвался вздох облегчения. Его везут на ТЭЦ, а не на убой. Он просто себе надумал. Вместе с радостью мгновенно вернулась усталость.

– Конечно, понимаю, – кивнул Зимонин в ответ.

– Да, ну бывает, – тихо засмеялся Берензон. – Дело такое, столько всего, как не ошибиться. Вот, Александр Константинович, возьмите, пожалуйста, в счет извинений, на пробу, так сказать. Жду поставки, купите еще, если понравится.

Берензон достал из внутреннего кармана пальто небольшую бутылочку коньяка и вложил ее в руки Зимонина. Теплый.

– Высади меня, – обратился к водителю. – Довезешь Александра Константиновича до ТЭЦ и мигом назад.

Грузовик остановился возле станции, Берензон пожелал Зимонину доброй ночи и растерянно улыбнулся напоследок, часто моргая близорукими глазами за стеклами больших очков. Только в этот момент у инженера хватило сил посмотреть на человека за рулем. Миша, кажется – нормальный мужик, часто с ним на стройках встречался. Нечего бояться.

– Вот же ж прыткий хер, – мрачно заговорил водитель, как только машина отъехала. Зимонин был не в состоянии поддерживать беседу, но этого и не требовалось. – Представляете, товарищ инженер, Берензон прилетел сегодня к нам в гараж, схватил за яйца начальника транспортного отдела, заставил маляву строчить. Я откуда знаю? Мне тоже пришлось расписаться, мол, я был дежурный механик, когда-то там. Мне за это даже шкалик не дали. Вообще не объяснили, под чем подпись ставлю. Всю бумагу прочитать не успел, только кончик видел. Мол, списывают «ГАЗ-61» за ненужностью, ага. А знаете, кто у нас на таком ездит? Это все знают. И Берензон решил, значит, его под свои дела списать. Не знаю, чем пахнет, жалею, что подпись поставил. Как бы мне за это срок не впаяли. Может, мне на фронт уйти, пока не прилетело, а, товарищ инженер?

– Идите, если можете, – ответил Зимонин, уловивший из всего монолога только последний вопрос.

Грузовик остановился перед воротами ТЭЦ, инженер чуть не упал на затекших ногах, спрыгивая из кабины. Он прошел через заснеженный двор, через проходную с дремавшим на посту Женей, поднялся на второй этаж, стащил с себя верхнюю одежду, разувшись, повалился на диван и отключился.

Через несколько минут тишину кабинета разрезал телефонный звонок. Зимонин вскочил и, ничего не понимая, схватил трубку. В ней что-то потрескивало, словно в проводах тоже шел снег.

– Александр Константинович, срочно, со станции, прибыло оборудование для восемнадцатого завода…

– Ладно.

– Что ладно?! – взорвался голос на том конце. – Мне что с ним среди ночи делать?

– Позвоните в учетно-распределительный отдел, – проговорил на автомате спящий Зимонин, и тут его осенило: – Нет, постойте, не надо! Позвоните капитану Маркову, затребуйте зэков на выгрузку от моего имени. Сегодня прибыл новый этап, пусть они разгружают. Ясно?

– Да, – ответили на том конце.

Зимонин повесил трубку на рычаг, в два шага дошел до дивана и, улыбнувшись тому, как ловко все разрешил, провалился в темноту без снов.

Правая рука Зимонина, лежавшая под подушкой, полностью онемела. Не открывая глаз, инженер переложил ее левой рукой вдоль тела. Кровь возвращалась, неприятно покалывая и вынуждая просыпаться. Он вспомнил, почему лежит, не раздевшись, и вместе с этим почувствовал, как сильно ломит ноги после вчерашней пробежки. Вслед за этим всплыл звонок о прибывшем оборудовании для восемнадцатого завода. Надо прикинуть, кого взять для перевозки станков или кому поручить. Нельзя станкам долго оставаться под открытом небом на морозе. Это важно. С этим надо разобраться в первую очередь. И кладка второго цеха. Чернецов приказал ее не трогать. Значит, не забыть проверить доски. Зайти на двадцать четвертый завод, там должны начаться сварочные работы. Слишком много тяжелых мыслей для начала дня.

Зимонин открыл глаза. Через плотную ткань, заменявшую шторы, пробивался серый свет утра 30 ноября. В животе заурчало, напомнив, что ел Зимонин в последний раз вчера в штабе. До начальской столовой далеко и лень, можно перехватить что-нибудь в лагере. Бригады уже на объектах, до обеда еще далеко, сейчас в столовой он никого не застанет. Только поваров и заведующего. Как раз надо было поговорить с татарином о режиме питания.

Инженер с трудом встал. Раньше всегда начинал с зарядки, а летом – с холодного душа. Сегодня ограничился чистыми брюками. Хотя в комнате было душно, тело вспомнило о морозе, и рубашку менять расхотелось. Сверху – свитер и пиджак. Во внутреннем кармане тулупа, брошенного вчера на пол, обнаружилась бутылка коньяка. Ее он переложил в верхний ящик стола.

Медленный спуск по лестнице. Сухо пожелав охраннику Жене доброго утра, инженер распахнул дверь ТЭЦ. Его встретил сковывающий неприветливый холод. За ночь намело немного, и ветер поднял снежную пыль, словно показывая сколько. Зимонин привычным движением поднял воротник и ускорил шаг, стараясь не обращать внимания на тяжесть в ногах.

За спиной послышался шум приближающегося автомобиля, Зимонин остановился и замахал руками. За рулем грузовика сидел Миша, подвозивший его вчера ночью.

– Подбросишь до столовой? До лагерной? К Ахмеду, – уточнил Зимонин.

– Конечно, товарищ инженер, буду вашим личным водителем. Все начальство вожу, то вас, то Берензона, – с улыбкой отозвался Миша.

– Как вчера ночью на станцию съездили? – из вежливости поинтересовался Зимонин.

– Лучше не спрашивайте, Александр Константинович, – предвкушая рассказ, медленно начал водитель. – Такой спектакль был! Приехала бригада Берензона, из главного вагона мне ящики с коньяком грузить начали. Резво управились. Но тут приезжает Марков, ну, капитан вохров, знаете, с полным кузовом зэков. Эти принялись с состава станки сгружать, там потяжелее будет, а они слабосильные, не справляются, значит. Марков злой, как псина, крик поднял, на Берензона налетел, говорит, давай своих быков. Тот отвечает, бери, мол, если согласятся, я им не хозяин. Ну, вы Маркова видели, с ним не заспоришь, он берензоновской бригаде по зубам надавал, те к вагонам, матерятся, но разгружают. Здоровья до хрена, а уменья нет. И как-то там у них вышло, ящик ли не так пошел или еще чего – в общем, снесло одному голову.

– Как снесло?

– Не знаю, товарищ инженер, я сам не видел, Берензон потом сказал. Я, как крики начались, в кабину ушел. А то мало ли, и меня б грузить сподобили. Ну так вот, пришибло какого-то зэка, дел еще на час, в гараж к трем вернулся. – Миша помолчал и, шмыгнув носом, добавил: – Точно на фронт запишусь, в следующий раз в Куйбышев отправят, я прям там и запишусь.

– Да, может, оно и вправду лучше, – в задумчивости кивнул Зимонин.

– Вот, прибыли. Ваша столовая, товарищ главный инженер.

Зимонин поблагодарил Мишу и спрыгнул на грязь, утоптанную в камень тысячами зэковских ног. Перед одноэтажным вытянутым бараком-столовой стоял «ГАЗ-61». Пихнув изнутри входную дверь, на мороз вышел водитель Сережа. В каждой руке у него было по несколько сумок с продуктами, из одной выглядывали яблоки, завернутые в «Сталинскую стройку». Следом за ним, придерживая дверь перед тетей Аллой, появился заведующий столовой, рослый татарин, с лицом, густо усеянным угрями.

– Зимонин, здорово, – поприветствовал инженера Сережа. – Помоги дверь открыть, да не заднюю, вот так, спасибо. Ты чего здесь, с утра не срамши, делаешь?

– Поесть заехал, – нехотя пожимая руку водителю, ответил Зимонин и поспешил надеть перчатку, спасая голую руку от мороза. Ему никогда не нравилась фамильярность водителя. – А ты разве не москвича должен катать?

– Ага, – угрюмо кивнул Сергей. – Вот сбежал от него. Тот еще…

– Доброе утро, Саш, ты как вчера от нас добрался-то? Я тарелки отнесла, вернулась, тебя уже нет.

– Доброе утро, теть Алл, не беспокойтесь, хорошо добрался. Берензон встретил, подкинул.

– Ладно, поехали, – прервал Сережа Зимонина. – Мне велено говнюка без присмотра не оставлять. И так приказ нарушаю.

«ГАЗ-61» уехал, оставив в ледяном воздухе облако выхлопа. Завстоловой все это время держал дверь открытой, словно не замечая холода и улыбаясь Зимонину, как дорогому гостю.

– Заходите, Александр Константинович. Заходите, дорогой, – с легким восточным акцентом приглашал его заведующий.

Звали его Ахмед. Выговор у него был деланый, как и имя. Все в Безымянлаге знали, что он татарин Ахметов. У него была льстивая кличка Султан, но за глаза зэки звали его не иначе как «падла». Заискивающий с начальством и жестокий с заключенными, он возглавлял столовую с момента ее постройки. Зимонин уже давно понял, что многие обитатели лагеря заново придумывают свою биографию, стараясь избавиться от воспоминаний о прежней, хорошей или плохой, жизни.

– Вы бы предупреждали о приезде, мы бы на заказ вам готовили, – суетился Ахметов, согнувшись в спине. – Яйца свежие Алия Закировна все забрала и картошку самую отборную, но у меня для вас осталось немного. Картошечку на сале сделаем?

Они прошли через грязный общий зал, через пропитанную жарким вонючим паром кухню с жирными котлами и очутились в небольшой комнате без окон со столом, накрытым скатертью. На нем стоял телефон. В помещении было идеально чисто, кто-то из заключенных женщин проводил здесь каждый день за уборкой.

– Здесь грязно немного, не побрезгуйте, Александр Константинович, подождите немного, сейчас вас обслужу.

– Ахмед, у вас «Волжской коммуны» вчерашней нет случайно?

– Все будет, гражданин главный инженер, – в натуральном поклоне исчез за дверью завстоловой.

С кухни доносились визгливые крики Ахметова, отдававшего приказы. Зимонин разделся. Осматривать в стерильной комнате было нечего, звонить было некому, и он закрыл глаза. Десятки запахов ворвались в ноздри инженера. Сначала тонкий – хлорки от кафельного пола. Потом сквозняк из-за двери принес густой и теплый запах сгнившей картошки, кислый и резкий – квашеной капусты и самый сильный, почти перебивавший остальные, – сушеной рыбы. Опять заменили белок в рационе ржавой корюшкой, безошибочно угадал Зимонин.

– Вот ваша картошечка, – поставил на стол фарфоровую глубокую тарелку с голубой каймой Ахметов. – Хлеб, прошу прощения, вчерашний, если б вы предупредили, если б предупредили. Сейчас чайку вам принесу.

Татарин исчез и тут же вернулся с чашкой и чайником из того же фарфорового сервиза. Темно-янтарная струйка крепкой заварки медленно полилась через носик с чуть заметной выщерблинкой в чашку и немного через край на блюдце.

– Спасибо большое, – поблагодарил Зимонин.

Общество завстоловой тяготило его, но вежливость мешала его отослать. Он хотел спросить про ржавую рыбу и режим питания, но чувствуя, что и так доставил беспокойство, спросил:

– Что слышно нового?

– Говорят, проверка из Москвы приехала, интересуются смертностью, а вчера ночью, как назло, шею одному зэку перерезали.

– Нет, слухи, – ответил Зимонин, прожевав картошку. – Не шею, голову на станции оторвало. Несчастный случай.

– Это да, гражданин главный инженер, – со всем возможным смирением возразил Ахметов. – Это правда, одному голову ночью на станции станком прижало, не к столу будет сказано. Но еще и какому-то бригадиру горло перерезали.

– Каменщиков? – замер от догадки, не донеся чашку, Зимонин.

– Да вроде каменщиков, – и, видя замешательство инженера, Ахметов поспешил сменить тему: – Говорят, Берензон коньяк армянский привез. Вот ведь ум нужен, где его припрятать. Здесь за бутылку все сделают, а за ящик в ад пойдут.

– Точно, в ад, – подтвердил услышавший опять только последнюю фразу Зимонин. – Спасибо вам за стол, побегу по делам.

– Ничего больше не будете?

– Нет, спасибо. Было очень вкусно.

– Да если б вы предупредили…

Зимонин быстро оделся и почти бегом пересек столовую. Морозный воздух улицы словно отрезвил его. Снегирь выполнил вчерашнюю угрозу. Или Витя, он ведь выходил вчера ночью из штаба. Может быть, убили другого каменщика? Так, а доски? Берензон обещал их не трогать. Или не обещал? Надо срочно на тридцать пятый завод – и, как назло, ни одной машины кругом.

– «…С нас требуют нечеловеческих усилий, но благодарность за это мы получаем очень низкую… Единственное спасение – это только смерть. Я до сих пор молчал, не желая беспокоить вас, но теперь пишу о том, что каждый день в России приносит для нас новое мучение. Мы больше терпеть не можем…» – потрескивал через репродуктор голос диктора утренней сводки, мешая думать. Или помогая?

– Александр Константинович! – выбежал из столовой Ахметов. – Чуть не забыл! Вот газета, вы просили. Я там небольшой подарок от себя завернул, приходите еще. Звоните заранее, мы вам лучше ресторана приготовим…

– Да, спасибо, непременно.

Зимонин взял сверток в руку и пошел по пустой дороге, чтобы побыстрей отделаться от Ахметова.

Дойдя до пустыря будущей площади, инженер развернул «Волжскую коммуну» от 29 ноября. Внутри, прямо на интервью с Ильюшиным, лежал кусок сала с тонкой розовой прожилкой мяса. Хотелось выкинуть, но привычка аккуратно свернула и затолкала газету с подарком в карман тулупа.

После еды мороз, казалось, стал слабее. И несмотря на известие о смерти бригадира каменщиков, мысли текли медленнее. Зимонин шел, по привычке опустив голову, не замечая унылого грязного пейзажа, и на него тоже никто не оглядывался. Инженер проходил незримый для натренированного зрения вохров, привыкших обращать внимание только на движение изорванных фуфаек. Мимо заключенных, глазами сосредоточенных на работе, а мыслями – на еде. Вскользь всех пустых взглядов, смотревших, но не видевших.

Чем больше инженер думал о смерти бригадира, тем сильнее ему хотелось забыть о досках, Снегире и Берензоне. До второго цеха тридцать пятого завода еще далеко, а ноги замедляются вместе с мыслями. Близкий шум состава напомнил Зимонину о станках, стоявших с ночи на станции. В конце концов, это важнее. Он ускорил шаг и через несколько минут оказался в тепле барака, заменявшего здание вокзала.

Начальства не было. Заставив дежурного по станции одеться и вынырнуть из натопленной комнаты, Зимонин встал перед ящиками и станками, чуть запорошенными шедшим ночью снегом.

– Накрыть не догадались? – не зная, что еще сказать, строго спросил инженер, смахивая снежную крошку перчаткой со стали станка.

– Да нечем, Александр Константинович, – оправдывался, чуть не подпрыгивая от мороза, дежурный по станции.

– В учетно-распределительный отдел звонили? Где зэки на транспортировку?

– Звонили, Александр Константинович, сказали, будут машины ближе к обеду. Все заберут. Специалистов тоже оповестили, будут готовы, приедут и на погрузку, и на установку.

Ответ расстроил Зимонина, он ждал, что ничего не сделано и всем придется заниматься самому, а теперь ничто не стояло между ним и досками на тридцать пятом заводе.

– Говорят, вчера кого-то станком прибило?

– Ага, вот этим, – мгновенно указал спешивший обратно в тепло дежурный по станции. – Как срезало. С утра зэки кровавую наледь счищали, вон там, на перроне.

Зимонин подошел к указанному станку ближе и, присев на корточки, различил крошечные красные льдинки на стали. Здесь делать больше нечего.

– А что за станок?

– Откуда мне знать, Александр Константинович? – взмолился замерзший дежурный. – Фрезерный по виду.

Инженер кивком отпустил его и, не зайдя погреться, пошел дальше, неотвратимо приближаясь ко второму цеху тридцать пятого завода. Не в силах больше гонять по кругу одни и те же мысли, Зимонин внимательно осматривал все вокруг, не отдавая себе отчета, что ищет повод обмануть время и пространство. Телеграфные столбы, вроде недавно поставленные, кренились вкривь и вкось. Холмы грязи, побеленные снегом, вовремя не убранные, через месяц станут тверже камня. Шеренга зэков вгрызалась ломами в неглубокую траншею. Гофманская печь длиной метров десять и высотой в три. Земля вокруг мягкая от жара, тепло от нее доносилось волнами, стоять с ней рядом в одежде было невыносимо. Огромный зэк, через рваную телогрейку которого виднелось грязное тело, с выражением идиотской радости достал железными щипцами из одной камеры готовый кирпич и положил его на тележку рядом с остальными. Пока его хилый напарник забрасывал в печь следующий, он опустил ватные рукавицы в покореженное ведро с ледяной водой, и от кирпичей поднялся пар, словно они раскаленные.

Работа зэку нравится, а через несколько дней он сляжет с воспалением легких или гриппом, чтобы больше не встать. На все это лучше смотреть с высоты, здесь, внизу, Зимонин не видит никакого будущего. Кого он обманывал? Какие счастливые семьи будут здесь жить? Кто поселится в безымянном районе? В лучшем случае – безнадежные тупицы вроде этого. Все остальные – рожденные для тюрьмы, работающие на заводе от срока до срока. Город для Снегирей – вот что построил Зимонин.

За этими мыслями ноги отнесли его в сторону от цели, и на крыше почти достроенного цеха двадцать четвертого завода сверкнула спасительная искра электросварки. Как раз собирался проверить. Инженер повернул в ее сторону. Взгляд его упал на стальной сарай, запертый ненадежным замком. От этих бочек – одна головная боль. Прав был Ахметов, когда говорил, что спрятать спирт в лагере непросто. Надо при случае перевезти их в место понадежней.

Зимонин свернул в цех и, не отвечая на приветствия вохров, игравших в карты, полез по шатким лесам вверх к стропилам. Не отвлекая от работы угрюмого сварщика с большими красными ушами, торчавшими из-под маски, он осмотрел швы на балках и остался ими доволен. Осторожно ступая, инженер продолжил свой путь и, обогнув кирпичную колонну, оказался среди скелета стропил, еще не застеленных кровлей.

В углу на досках, отгородившись от ветра куском рубероида, спал зэк. После недолгих сомнений Зимонин пихнул его ногой.

– Если будешь спать, норму не получишь, – без злобы сказал инженер.

– А что есть норма, товарищ инженер? – неожиданно спокойно спросил зэк, открыв глаза, и, не спеша поднявшись, встал рядом. Зимонину он показался знакомым. – Вы видели меня вчера в кабинете у врача.

– Да, – кивнул Зимонин, удивляясь тому, как легко зэк угадал его мысли, необычной манере разговора с начальством и чему-то еще, что инженер пока не смог уловить.

– Сегодня норма одна, а завтра совсем другая, – продолжал говорить заключенный, встав на самом краю крыши, держась за балку и вглядываясь в Безымянлаг внимательно и бесстрастно. – Вот взять рабский труд, вроде бы все решили договориться, что он ненормален, а не успеешь оглянуться – и ничего обычнее, кажется, вокруг и нет.

Тон седовласого зэка приглашал к беседе. Зимонин на миг ощутил себя не на крыше недостроенного цеха, а в уютной гостиной у ленинградских гостей, и, повинуясь внезапному порыву, встал с ним рядом, всматриваясь в привычную панораму бараков, уходивших вверх, в близкий черно-белый безлесный горизонт.

– И египетские пирамиды выстроены рабами, но восхищают человечество до сих пор, – высказал давнюю мысль инженер.

– Единый порыв трудового египетского народа, – улыбнулся зэк. – С этим трудно поспорить. Могу только заметить, что пирамиды устремлены вверх, в то время как все здесь, по моим наблюдениям, катится вниз.

– Неправда, – рассмеялся впервые за долгое время Зимонин удачной мысли и достал из кармана сверток.

Обнаружив завернутый в газету кусок сала, инженер смущенно выдавил:

– Это вам, возьмите.

– Не стану отказываться, спасибо огромное, – медленным кивком головы зэк принял подарок и переместил его в карман своей фуфайки.

– Вот что я хотел вам показать, – ткнул в расплывшееся жирное пятно на интервью с Ильюшиным Зимонин. – Здесь будут собирать самолеты, так что в каком-то смысле все вокруг устремлено вверх.

– Возможно, вы и правы. Лагерь забудут. Постараются, чтобы забыли, а заводы останутся. – Заключенный заглянул в лицо Зимонина и неожиданно спросил: – Так, по-вашему, цель оправдывает средства? Вы в этом уверены?

– Не знаю, – честно ответил Зимонин.

– Я думаю, оправдывает только для тех, кто уверен в своей правоте, – туманно изрек зэк.

– Не знаю, не знаю, – растерянно бормотал Зимонин, представив бригадира каменщиков с перерезанным горлом. – Наверное, вы правы, все здесь летит вниз, как в колодец…

– Со дна колодца и днем видны звезды, – со спокойной уверенностью сказал заключенный.

Пораженный внезапной фразой, Зимонин заглянул в темные глаза собеседника, ожидая увидеть в них иронию, но, не найдя там смеха, снял перчатку и крепко пожал его холодную сухую руку. Не сказав больше ни слова, он повернулся спиной и стал спускаться вниз, так и не увидев снисходительной ухмылки на лице зэка.

Ледяная корка хрустела под ногами главного инженера первого района, а ветер с силой дул ему в спину. Если доски на месте, что он будет делать? Сядет на них и будет сторожить? Если досок нет, что он будет делать? Звонить Берензону? Но тот ему все сказал вчера в машине.

Зимонин дошел до забора тридцать пятого завода раньше, чем решил, как поступить. Не сбавляя темпа, прошагал достроенный цех, свернул ко второму и точно, как вчера, остановился, давая себе время вдохнуть и оценить обстановку.

Каменщики, но уже без бригадира, снова грузили доски под пристальным взглядом трех вохров. На этот раз другие. Инженер не торопясь подошел к охране.

– Кто велел грузить доски? – как можно спокойнее начал Зимонин.

– Все ровно, гражданин начальник, – спрыгивая из кабины, вальяжно растягивал Снегирь. – Не рвите горло, вот бумага из снабжения, вот накладная, вот путевой лист от учетно-распределительного.

Снегирь протянул Зимонину документы и, ухмыляясь, пустил тонкую струйку слюны сквозь зубы – капли, упав на землю, мгновенно замерзли. Все в документах было правильно, даже стояло вчерашнее число.

– Почему на погрузке используются каменщики? – не желал сдаваться инженер.

– Сейчас, гражданин начальник. – Харя Снегиря расплылась в напряженной улыбке, он вспоминал нужные слова, подсказанные кем-то поумней. – Короче, срочность, гражданин начальник, в этом случае можно… Как его, бля… Использовать труд ближайшей рабочей силы, во как.

Слова медленно сочились из зэка, как гной из раны. Двинуть бы его по зубам! Зимонин сдержался, отдал документы, почти повернулся, чтобы уйти, но гнев сдавил горло, лицо запылало, глаза жгли слезы. Инженер встал вплотную к заключенному так близко, что почувствовал запах его грязи.

– Слушай внимательно, выродок, я ни досок, ни бригадира тебе не прощу, – тихо, так, чтоб было слышно только Снегирю, прохрипел Зимонин. – Но если у меня пропадет спирт с двадцать четвертого завода, хоть одна бочка из стального сарая наполовину опустеет или выветрится, я тебя лично под расстрел подведу.

– Какой спирт, гражданин начальник? – без всякого блатного кривляния вырвалось у ошарашенного Снегиря.

– Лучше тебе не знать, – так же тихо проговорил Зимонин и ушел.

Вохры про спирт не слышали, бригада про спирт не слышала, никто не слышал, убеждал себя инженер. Только Снегирь. Здесь за бутылку все сделают, за ящик в ад пойдут. А за бочку? Посмотрим. Теперь об этом не надо думать, надо вести себя нормально. Что бы сделал нормальный инженер? Зашел бы в первый цех, сделал звонок в снабжение при свидетелях.

Зимонин свернул в достроенный цех, поздоровался с дежурным и попросил телефон. Дрожь не унималась, руки замерзли, но инженер не дал им времени оттаять. Не чувствуя, как тепло иголками проникает в пальцы, он начал набирать номер снабжения. Диск аппарата долго не подчинялся, наконец ему ответил манерный мужской голос:

– Снабжение слушает.

– Беспокоит Александр Зимонин, главный инженер первого района. Вы давали накладную на сосновые доски во втором цеху тридцать пятого завода?

– Да, ага, – бесконечно отвечали на том конце провода, какие бы вопросы ни задавал Зимонин.

– Вы понимаете, что доски нужны для строительства?! – не выдержав, закричал в провода инженер.

– Да, Берензон мне говорил об этом, – вежливо и бесстрастно ответил голос.

Зимонин повесил трубку. Вернуться на ТЭЦ, запереться и не отвечать на звонки. Может, лечь спать, если получится. Не думать о Снегире. Не думать о бочке. Никто не узнает. Может быть, ничего из этого не выйдет.

Инженер шел в забытьи, как при сильной температуре, и, не срезав путь до ТЭЦ, оказался перед воротами четырнадцатого завода. Бригада зэков под умелым руководством и внимательным наблюдением специалистов по установке разгружала станки. На Зимонина никто внимания не обращал, работа кипела, он был здесь лишним. Сначала инженеру стало немного обидно, но холод пробрался к ногам, подталкивая к теплой комнате.

– Знал, где тебя найти!

– Игорь, ты что здесь делаешь? – удивился Зимонин, вывернувшему из-за забора врачу. Из-за черной щетины, красных глаз и распахнутого пальто вид у Шеина был пугающий. – Застегнись, замерзнешь.

– Я ненадолго. Хотел рассказать тебе, какая я тварь. Потом уеду. Меня труповозка дожидается, завернул к тебе на ТЭЦ, хотел с тобой поговорить, тебя там нет, охранник сказал, ты, наверное, на четырнадцатом заводе со станками возишься, я приехал. И вот тебя встретил.

– Что ты хотел рассказать? – направил разговор Зимонин, гадая, откуда охраннику Жене известно о его местонахождении и почему Шеин напился до обеда. – Мне, кстати, вчера Берензон коньяк подарил…

– И мне. Я уже. Об этом и разговор, пойдем пешком до машины, я тебе расскажу, пока я пьяный. Трезвым бы постыдился. – Врач взял инженера под руку и, оступаясь на выбоинах, повел его к стоявшему невдалеке грузовику. – Меня Берензон сегодня с утра с Красной Глинки вызвонил, я приехал к нему, он меня заставил бумаги подписать. Ну, не заставил, попросил. Я же тварь, я написал. Написал, что Опарина и Чащина вскрывал после аварии, что переломы там у них… ну, неважно. Понимаешь, Саш, к чему это? Ага, к проверке. Москвичу эти бумаги тухлые впарят. А я что? Я подписал, я их сообщник, мне за это коньяк дали. А я выпил. А тебя за что коньяком наградили?

– За доски.

– Все-таки отдал?

– Нет, не отдал, они сами взяли.

– Вот поэтому я к тебе виниться, Саш, пришел, ты один держишься…

– Они из-за меня бригадира убили, горло перерезали. Если б я отдал доски, ничего бы не было.

– Говно, вот говно! – остановился врач. – Как с этим жить?!

– Иди, проспись, Игорь, – без эмоций ответил Зимонин. – И побрейся, ужасно выглядишь.

– Не могу, Саш, не могу. Вчера из несессера бритву украли, – Шеин на секунду замолк; слова приобрели для него новый смысл. – Саша, береги себя, не спорь с ними, ты один остался, кто Берензону мешает, будь осторожен.

Врач в пьяном порыве обнял Зимонина и, запахнувшись от налетевшего порыва ветра, неуклюже побежал к своему грузовику, оставив инженера наедине с холодом. «На их пути я остался один. Я следующий», – пронзило мозг Зимонина. «Я следующий, я следующий, я следующий», – повторял инженер в такт ускоряющимся шагам.

Тревога спала только после того, как он закрыл за собой дверь кабинета и включил настольную лампу, хотя на улице было еще светло. Надо подумать, как спастись. Вместо вариантов Зимонин аккуратно снял одежду и лег под одеяло с головой. «Как же я теперь усну?» – успел подумать инженер, прежде чем провалиться во тьму.

С естественностью сна он обнаруживает себя в своей ленинградской комнате: вот напротив – стеллаж с книгами, левее, ближе к двери – так и не освоенное пианино, накрытое кружевной салфеткой. Из окна льется неверное мерцание белых ночей. Но спокойствие привычной обстановки подтачивает какая-то тревога. Возрастающее и пока не пойманное волнение. Что не так? Конечно! Он должен строить Безымянку. Зимонин нашаривает тапочки, накидывает халат и, выйдя из комнаты, оказывается на крыше ТЭЦ. Здесь темно и тепло. На самом краю спиной к нему стоит седой зэк, от него словно исходит свечение. Инженер направляется к нему, но ноги вязнут в липком сером сугробе, потому что ноги тяжелые, словно станки. Разумеется, как стальные станки. Он видит сосновые доски, проложенные дорожкой к самому краю. Как можно было их сразу не заметить? По ним идти гораздо легче. Аккуратно ступая по дереву, как в детской игре, Зимонин приближается к цели. Но за мгновение, прежде чем зэк оборачивается, инженер с ужасом понимает, что обознался. Доски превращаются в труху, и ноги тонут в вязкой снежной жиже, приковывая к месту. Силуэт на краю крыши не торопится показать свое лицо. Зимонин, зная, что сейчас произойдет, успевает увидеть в его руках сияющую лунным светом опасную бритву и, захлебываясь его именем, просыпается в горячей испарине.

Инженер с хрипом втянул воздух, схватившись за горло, попытался рывком сесть, но тело его не послушалось. Сон еще держал его в тягучем плену. Как же в комнате душно, и лампа все время светила в глаза!

За окном – долгая зимняя ночь. Сколько же он проспал? Осенняя ночь. И часы он опять забыл завести. Во рту – сухость, а глаза никак не привыкнут к полутьме комнаты. Зимонин протянул руку за рубашкой, пахнет кислым потом, но не сильно. Надо сменить. В другой раз.

В коридоре темно, пусто и слышен гул турбины. Туалет на первом этаже, около проходной – ближе, но идти мимо Жени ему не хотелось, лучше спуститься в тот, что рядом с котельной, так на пути никто не встретится.

Лампочка в туалете замигала и так и не переставала моргать, пока Зимонин справлял нужду, а потом умывался над стальной раковиной. Зеркала не было. Инженер провел влажной рукой по волосам и подумал, что стрижка не помешает. Следующее движение по щекам и подбородку напомнило, что бритву он с собой не взял, она наверху, в кабинете. Одного простого слова хватило вернуть все волнения.

Гул турбины из привычного превратился в тревожный, покой пустых коридоров стал пугающим. Зимонин торопясь поднялся к себе на этаж. Дверь кабинета открыта, хотя он помнил, как ее закрывал. Страх зашумел в ушах, но непреодолимое любопытство, замедлив шаги, стараясь ступать бесшумно, притягивало его к комнате.

Инженер остановился в метре от цели; сквозь узкую щель виднелся диван со скомканным одеялом и измятой подушкой. Больше ничего. Если распахнуть дверь, быстро взглянуть, а потом побежать вниз по лестнице к Жене с табельным оружием, может получиться. Но ведь убийца, чье короткое имя Зимонин боялся произнести сейчас даже про себя, не так глуп. Он наверняка ждет за дверью, слившись со стеной, чтобы, когда инженер пройдет несколько шагов, одним движением сзади полоснуть по горлу.

Зимонин не торопясь втягивал воздух, стараясь учуять густой запах махорки, медленно и неслышно выпуская воздух открытым ртом. Голова его закружилась, за дверью раздался шорох, но что это, было неясно из-за гула турбины. И вдруг инженер различил отчетливый аромат. Это духи.

– Зимонин, твою мать, ты что, крался? – вскрикнула Зоя при виде инженера, внезапно возникшего на пороге. – Что за дурацкая улыбка?! Ты вообще у себя проветриваешь? Я чуть не задохнулась, пока тебя ждала.

– Форточки нет.

– Чего нет? – не расслышала Зоя, сидевшая за столом перед раскрытой газетой; рядом черной кошкой лежал брошенный полушубок. – У тебя здесь просто жутко. Почему ты не живешь в доме?

– Отсюда удобней работать, не надо добираться, до заводов ближе. – Стоять инженеру было тяжело, и он сел на кровать, глядя на Чернецову снизу вверх. – Ноги устали, столько пробежал за день, и все, кажется, зря. Ты слышала, что бригадиру каменщиков горло перерезали? Это из-за меня. Я виноват и не могу понять, что я сделал неправильно. Я все делаю как надо, и все становится только хуже и хуже…

– Хватит ныть, – отрезала Зоя, нервно постукивая папиросой по столу.

– Почему я тебя раздражаю? Я тебе безразличен?! – чуть громче, чем хотел, сказал Зимонин.

– Прекрати, что у тебя за страсть превращать все в драму? – поморщилась Зоя. – Если бы мне было на тебя наплевать, я бы здесь не сидела. Ты готов слушать, или ты предпочитаешь жаловаться?

«Пожалуйста, не говори ничего», – хотел сказать Зимонин, но промолчал.

– Сегодня в обед приехал Морозов, я слышала часть разговора, они с отцом обсуждали твой первый район. Я пришла предупредить. Саша, не делай глупостей, любой твой просчет – и ты лишишься должности. Делай, как они говорят, не строй из себя благородного…

– Да что я сделал не так?! – закричал инженер. – Почему ты так жестоко со мной разговариваешь?! Чем я тебе не угодил?!

– Зимонин, ты дурак. – Глаза Зои стали черными злыми точками, усмешка исчезла. – Ответь мне, как главный инженер своего района, ты успеваешь сдать все объекты к 1 января согласно приказу? Нет? Как ты думаешь, кто будет за это отвечать? Морозов? Берензон? За строительство отвечать будет мой отец, и один он, поверь мне, тонуть не собирается. Выбор у него небольшой, и он это прекрасно понимает. В лучшем случае его переведут куда-нибудь за Полярный круг с понижением, в худшем – сам понимаешь. Он постарается снять с себя всю ответственность, и первый, с кого он начнет, будешь ты.

– И что мне делать? – беспомощно спросил Зимонин.

– А что мне делать, ты подумал?! Когда я тебя увидела, решила: вот мой билет отсюда. Вот кто вывезет меня из этой ямы. А тебя не хватило и на полгода. – Зоя говорила раздельно и четко, каждым словом прокалывая сердце инженера. – Скажешь, я эгоистичная дрянь? А ты посмотри на себя. К чему привело твое стремление не испачкаться в дерьме? Ты в нем утонул.

– Ты права, я в дерьме и тяну за собой всех, кто рядом. Но мы выберемся отсюда!

Зоя скривилась, фраза прозвучала фальшиво. В комнате стало так тихо, что за урчанием турбины различалось, как гудит единственная лампа на столе. Чернецова встала, сгребая полушубок. Зимонин не зная, что еще сказать, вскочил и сжал ее в объятьях.

От тела шли волны жара, запах духов бил в ноздри. Зимонин почувствовал под ладонью шею, чуть влажную от пота. Рука инженера, лежавшая на ее бедрах, скользнула вниз под платье, наткнулась на застежку чулка, расстегнув ее.

– Прекрати, – сдавленно прошептала Зоя, но не оттолкнула.

Зимонин ощутил ее участившееся дыхание на своих губах, она расстегивала пуговицы на блузке, а у инженера никак не получалось отстегнуть вторую застежку. Из-за этой задержки Зимонин с испугом понял, что у него нет никакого желания, он выполняет действия механически и ничего не чувствует.

Сейчас она скажет: «У тебя не стоит». И зло ухмыльнется, и закурит, и уйдет навсегда. «Что же делать?» – взмолился про себя Зимонин. Раздался телефонный звонок.

– Надо ответить, – стыдясь позорной радости избавления, слишком быстро сказал Зимонин и отвернулся, чтобы не видеть лица Зои.

– А почему вы ко мне с этим обращаетесь?! Звоните в морг, звоните в оперчекистский! – выплеснул в трубку злость инженер и с грохотом опустил ее на рычаг.

– И это было важно? – с самой злой из своих усмешек спросила уже одевшаяся Зоя, обматывая красный шарф поверх меха.

– Нет, то есть да. На двадцать четвертом заводе сварщик разбился. Тело только сейчас нашли, – еще не понимая смысл этих слов, растерянно ответил Зимонин. – Куда ты уходишь?

– К Берензону, у него сегодня празднуют рождение сына Маркова.

– Это где у Берензона? – не понимая, спросил Зимонин.

– В четырехэтажках за лагерем, он там квартиру снимает, – как незнакомцу, объяснила Зоя и вышла без прощания.

– Как ты доберешься?! – выбежав в коридор, крикнул инженер.

– Пешком. Беспокойся за себя, Зимонин, – уже с лестницы ответила Зоя.

Инженер вернулся за стол и, закрыв лицо ладонями, тихо застонал. Жалость к себе была так велика, что не умещалась в голове. Мысли распадались, одна проблема заслоняла другую, и думать не получалось. Просидев несколько минут в полном отупении, Зимонин расправил помявшуюся газету и начал читать интервью с главным конструктором Ильюшиным. «Правительство высоко оценило… Советские летчики-соколы… Геройская отвага и блестящее мастерство». Вот одна строчка – «самоотверженный труд рабочих авиационной промышленности…» Это, интересно, к нему относится? Как будто интервью давалось в другом мире, где есть честь, отвага и доблесть. Год назад Зимонин был уверен в его существовании, а сегодня уже сомневается в мире собственном.

Надо, наверное, было поехать на двадцать четвертый завод, проводить сварщика в последний путь. В Безымянлаге стало еще одним хорошим человеком меньше, стоило инженеру с ним поговорить. Испытывает ли он жалость? Нет. Каждый день он видел, как выводят на работу обреченных зэков, слышал истории о несчастных случаях, обморожениях, болезнях, избиениях. И все рассказчики испытывали одно и то же глубоко скрытое чувство – радость: это случилось не с ними, их черед еще не пришел. Что теперь испытывает Зимонин, когда знает, что он следующий? Опустошение и усталость. Желание, чтобы все закончилось как можно быстрее.

Не зная, чем заполнить ожидание, инженер сложил все листы на столе в аккуратную стопку и переложил их в верхний ящик стола. Там лежала бутылка коньяка. Зимонин сделал небольшой глоток. Жидкость обожгла нёбо и не спеша растеклась по горлу, вызвав слезы. Инженер занюхал лежавшей на столе перчаткой. Второй глоток прошел легче. На третьем вкус уже не чувствовался. В желудке стало тепло, острые углы мыслей сгладились, страх отступал. Осталась еще половина, надо растянуть. Он убрал бутылку обратно в ящик, и в этот момент дверь кабинета открылась. На пороге стоял человек в форме ГБ. Проверка из Москвы. Только ее сейчас не хватало.

– Это вы! – не очень вежливо вырвалось у Зимонина.

– А вы кого-нибудь еще ждали?

– Нет, нет, в том-то и дело. Никого не ждал.

Зачем он пришел? Ему можно верить? Что он будет спрашивать? Глаза снова наткнулись на интервью Ильюшина.

Зимонин принялся читать вслух, прекрасно осознавая, как нелепо это звучит, но москвич прервал его вопросом о смерти Опарина. Инженер растерялся, никто об этом в открытую с ним еще не говорил. Может, это и есть шанс? Может, еще получится все остановить? Если за дело возьмется Москва… Только не здесь, охранник Женя подслушает, надо увести гостя из кабинета.

– Пойдемте, я покажу вам котельную, лучше турбину, мы запустили первую турбину мощностью в двадцать пять тысяч киловатт, – быстро и громко заговорил Зимонин, надевая пиджак поверх свитера, увлекая Неверова за собой по знакомому лабиринту коридоров ТЭЦ.

Экскурсию по ним он проводил часто, один раз даже для делегации Берии. Сам народный комиссар внутренних дел, конечно, не появился, но его свите очень понравилось. Лучшее место для тихого разговора – это пожарный выход рядом с котельной, там никого не бывает. Инженер толкнул тяжелую дверь, москвич, не ожидавший ночной улицы, выглядел напуганным. И это работник НКВД, серый уродец, пугающийся темноты.

Зимонин шепотом начал рассказывать о череде смертей, о людях, найденных с перерезанным горлом, об опасениях Чащина, о том, что никто не видел мертвое тело. И чем больше говорил, тем меньше верил ему москвич.

– И вы из-за этих фантазий идиотских анонимку в Москву написали?! – Неверов неожиданно рассмеялся инженеру в лицо.

Анонимка? Вот откуда эта проверка! Но почему они думают, что это Зимонин ее написал? Кто вообще из тех, кого он знает, мог отправить такое в центр? Только Леня Чащин. Значит, он все-таки успел сделать то, о чем говорил. Но лейтенант ГБ не хочет верить и этому. Ему нужны доказательства. Все напрасно. От холода и напряженного разговора действие коньяка заканчивалось. Зимонин заметил, что выскочил на мороз в одном пиджаке, его начал пробирать озноб. Какие у него могут быть доказательства?

– Никаких, только тела Опарина и Чащина могут доказать, что их зарезали, – обреченно ответил инженер.

– И где их найти?

– На кладбище, где ж еще. – Кто вообще прислал этого идиота на расследование? Как еще ему объяснить?! И Зимонин сделал последнюю попытку: – Пожалуйста, сделайте что-нибудь, я следующий.

Инженеру стало стыдно за этот жест отчаяния. Пора заканчивать бессмысленную беседу. Зимонин сделал все, что мог. Если он еще останется на улице хоть на минуту, то холод доберется до него раньше убийцы с бритвой. Инженер повел энкавэдэшника обратной короткой дорогой, на ходу по привычке объясняя устройство ТЭЦ. Под слишком пристальным взглядом Жени инженер попрощался с лейтенантом как с обычным посетителем. Все равно настучит о визите москвича, пусть в политотделе или у Берензона погадают, зачем он приходил.

– Женя, я, кажется, просил тебя предупреждать меня по телефону, когда приходят посетители, это же несложно запомнить, – не отказал себе в удовольствии отчитать доносчика Зимонин, когда дверь за Неверовым закрылась.

Инженер поднялся к себе, вспомнил, что выспался днем, и не смог представить, как останется наедине со своими мыслями. Сделал глоток коньяка. Один он эту ночь не переживет, он пойдет к Берензону, и даже если его не пустят, хотя бы купит у него еще выпивки, а дальше будь что будет.

Зимонин переоделся в чистую рубашку, оделся потеплее и хотел проскользнуть мимо дремавшего Жени.

– Вы куда, Александр Константинович?

– По делам, – злясь на любопытство охранника, ответил Зимонин.

– Вы аккуратней там, плохая сегодня будет ночь, – с неподдельным беспокойством сказал Женя, но инженер его не услышал, хлопнув дверью.

Небо было светлым. Наверное, пойдет снег. Тело согревалось коньяком, и Зимонину стало даже немного весело от неожиданной прогулки. Тревоги отпустили его, словно строгие родители, позволившие выйти на улицу в неположенный час.

Ночью зона была совсем иной. Столбы темнели новогодними деревьями, далекие фонари сторожевых вышек горели гирляндами, кирпичи и щебень казались забытыми игрушками больших детей, которые вернутся к ним утром. Зимонин допил остатки, сожалея, что волшебство скоро рассеется, а путь неблизкий. Впрочем, последний глоток сильно ударил в голову, и фантазия все равно смазалась.

Слева от себя Зимонин различил неверное красное мерцание гофманской печи; огонь в ней никогда не гаснет до тех пор, пока нужны кирпичи. В пьяном мозгу инженера, все еще державшего в руках пустую бутылку, всплыли бочки со спиртом. И он, поскальзываясь на наледи, побежал к двадцать четвертому заводу.

Вот черное пятно стального сарая. Зимонин, задыхаясь, встал перед ним. Замок сбит, дверь распахнута ветром, одной бочки не хватает.

Стены почти достроенного цеха отразили хохот инженера. У него получилось. Сработало! Если бы Безымянка могла слышать этот смех! Ублюдки, так им и надо. Зимонин размахнулся, и пустая бутылка со звонким хлопком разлетелась о стальной сарай. Кашляя облачками пара, инженер быстро шагал в темноту.

Даже если его сегодня убьют, он успел сделать побольше Чащина с его анонимкой. Цель оправдывает средства, прав был покойный сварщик. Улыбка не сходила с лица Зимонина почти до пропускного пункта. Дежурный вохр без вопросов пропустил инженера через шлагбаум, с заговорщицкой улыбкой пожелав хорошо отдохнуть у Берензона.

Зимонин успел протрезветь, и от этого ему еще сильнее хотелось выпить, чтобы отметить свою победу. Как он будет возвращаться назад? Может, возвращения и не будет, подумал он мельком. Но страха больше не было.

Впереди показались очертания четырехэтажек, и вдруг Зимонин растерянно осознал, что не знает ни подъезда, ни этажа, ни номера квартиры. Не будет же он ломиться во все квартиры? Неужели он шел зря? Сомнения разрешились сами собой: из всего дома свет горел только в нескольких соседних окнах последнего этажа. За стеклами мерещились серые призраки силуэтов.

Инженер вошел со двора в темный подъезд и начал нелегкий подъем по высоким ступеням узкой лестницы. Здесь и двое с трудом разойдутся. Тусклый свет ночи нехотя освещал стены через неширокие, вытянутые, словно бойницы, окна. На третьем этаже Зимонину пришлось остановиться, чтобы расстегнуть тулуп и стереть пот, выступивший под шапкой. Привстав на цыпочки, инженер различил во дворе дома огромные горы невывезенной земли. Он что-то слышал о подготовке бомбоубежищ.

В нерешительности постояв перед дверью несколько секунд, Зимонин набрался смелости и постучал. Открывать ему никто не спешил. По глухому отзвуку голосов инженер догадался, что его просто не слышат, и постучал громче.

Дверь открыл Берензон. Он уставился на Зимонина в темноту подъезда из залитой светом прихожей.

– А-а-а, Александр Константинович, доброй ночи! Вы пришли Маркова поздравить? – своим бесцветным, ничему не удивлявшимся голосом произнес Берензон. – Что вы там стоите, проходите, не стесняйтесь.

– Да я, собственно, побеспокоил вас из-за конька, хотел прикупить. – Зимонин нелепо хлопал глазами в смущении непрошеного гостя, но больше от света, отражавшегося от побелки прихожей и резавшего глаза после темноты Безымянки.

– Хорошо, но за коньяком надо сходить, я его в доме не держу, – Берензон начал одеваться. – Да впрочем, это и неважно, проходите, не думайте, сюда все без приглашения заглядывают, это ж не официальное мероприятие.

– Вот возьмите, пожалуйста, – протянул смятые купюры Зимонин. – Этого хватит?

– Вы тоже что-то празднуете, Александр Константинович?

– Нет, что вы…

– Тогда это очень много, – возвращая сдачу, вежливо улыбнулся хозяин и вышел в подъезд, пообещав скоро вернуться.

Интересно, он коньяк в бомбоубежище хранит? Инженер представил, как Берензон спускается в мрачное подземелье, и усмехнулся своим мыслям. Квартира не была похожа на мрачный замок. Разбавленная синяя краска в рост человека и побелка до высокого потолка. Лампочка без плафона. Доска с гвоздями вместо вешалки. Из роскоши – только старое трюмо, явно стоявшее здесь и раньше.

Из комнаты звучали громкие голоса, раздавался пьяный девичий смех. Зимонин, ни на секунду не забывая, что Зоя направилась сюда, снял верхнюю одежду и причесался пятерней перед зеркалом. Выглядел он ужасно, но другого лица у него не было. Одернув пиджак, инженер открыл створки высокой двери и оказался в широком прокуренном зале.

Его появления никто не заметил. Александр обратил внимание на раскрасневшегося Маркова, возвышавшегося над столом, потом увидел сидевшего в углу Серова из политотдела. «Конечно, куда без него», – забывая, что его тоже никто не звал, подумал Зимонин. Несколько незнакомцев – наверное, из снабжения, у них за последнее время сильно обновился штат. Женщины по большей части молодые – стенографистки и медсестры, кто ж еще. Зои в комнате не было, а остальных он не знал.

– Поздравляю с рождением сына, Антон, – подойдя к Маркову, тихо сказал Зимонин.

– О, Саша, спасибо, спасибо, он у меня богатырь – четыре с половиной! – прогремел Марков, уже тысячу раз повторенную за сегодня фразу и, впихнув в руки инженера стакан, ударил по стеклу так, что Зимонин его чуть не выронил. – За новую жизнь!

Инженер выпил в несколько глотков. В стакане был теплый, скупо разбавленный спирт. Коньяка на такую пьянку не напасешься. Зимонин, задыхаясь, оглядывал стол в поисках закуски, но если она и была, то быстро кончилась. В одинаковых фарфоровых тарелках с голубой каймой виднелись только окурки, хлебные корки и крошки разваренного желтого картофеля. Сервиз что-то напомнил, но мысль удержать не удалось.

– На, закури, – видя затруднение, Марков протянул инженеру папиросу.

Зимонин смог только помотать головой. Спирт еще с полминуты просился обратно, потом нашел место в желудке, и захотелось еще.

– Александр Константинович, я взял на себя смелость коньяк вам в карман тулупа положить, а то сметут, – шепнул инженеру неслышно проскользнувший в дверь Берензон.

Освоившийся Зимонин ограничился кивком, в общем, ему было уже все равно.

– А ты подкинул мне вчера ночью дел, товарищ инженер. Нашел мне занятие на сон грядущий, – громко заговорил под самым ухом Марков, так что Зимонин съежился. Вохр это заметил, добродушно рассмеялся и нежно положил огромную ладонь на плечо инженера. – Да шучу я. Все равно заснуть не мог, о бабе думал. Как она там рожает, богатыря такого, пять с половиной килограмм…

– Младенец у тебя прямо по часам вес набирает. А ты помнишь, как бабу-то хоть зовут? – из своего угла негромко отозвался Берензон, вызвав всеобщий смех.

– Не заводи меня, Додя, – смеясь вместе со всеми, ответил Марков и отнес стакан Берензону. – Ты вот на улицу бегал, а чего снега не прихватил? На, пей теперь теплым.

Заметив, что все вокруг разговаривают и наливают без всякого порядка, Зимонин наполнил свой стакан наполовину и выпил.

– А где Зоя? – спросил инженер у севшего рядом Маркова.

– Зоя Геннадьевна забежала, поздравила и ушла, – подливая в пустой стакан Зимонина, ответил Марков. – Хотел завтра с утра на сынишку глянуть, а работа не пускает.

– Давай выпьем за то, чтобы он вырос в другом месте, – предложил охмелевший Зимонин.

– А чем это плохо? – влив в себя очередные двести граммов и не меняясь в лице, спросил Марков. – Здесь же не всегда лагерь будет. Сам, помнишь, мне рассказывал как-то про аллеи, про трамваи, какие здесь дома понастроят. Почему здесь не жить? Вот войну выиграем и заживем.

Что хорошего видел Марков? Нос переломан, над губой шрам, вся его радость – напиться и дать кому-нибудь по зубам. Все его боятся, а он верит в лучшее. Зимонин хотел вспомнить, почему он не верит, но не смог. Вохр отвернулся и разговаривал с большеротой блондинкой в коричневом платье. Зимонин, заскучав, выпил еще и направился в угол к Берензону.

Тот сидел в кресле, окруженный клубами дыма, похожий без очков на рептилию, пригревшуюся в духоте комнаты.

– Зачем вы так делаете? – утвердившись на ногах, негромко, но сурово спросил Зимонин.

– Душно в комнате стало, пойдемте, Александр Константинович, свежим воздухом на балкон подышим, – чуть заметно кивнув в сторону энкавэдэшника Серова, спокойно предложил Берензон.

Инженер без сомнений пошел за ним. Может, они и враги, но давать информацию политотделу – это неблагородный поступок.

– Накиньте тулуп, там все-таки зима, – сказал Берензон.

– Еще осень, – не попадая в рукав, возразил Зимонин.

– Нет, уже первое декабря, – показал собеседник наручные часы со стрелками на начале первого.

Пройдя через неосвещенную комнату, Берензон с трудом раскрыл балкон и жестом пригласил Зимонина. Они одновременно стряхнули с перил снежный сугробик, трезвея от мороза.

– Серьезно, я не обвиняю вас, просто хочу понять, почему вы, умный человек, занимаетесь такими, такими… Такими низкими делами.

Зимонин нащупал в кармане бутылку коньяка, без колебаний открыл и, выбросив крышку вниз, отпил. Коньяк на холоде после теплого спирта проваливался незаметно. Инженер протянул выпивку Берензону, тот сделал небольшой глоток, кивнув в знак благодарности.

– Как вам объяснить, Александр Константинович? Видите напротив нас рощу? Видите вон тот клен, повыше остальных? Скажите, как вы думаете, если бы его не было, что было бы на его месте?

– Я не понимаю, – пытаясь сосредоточиться, вглядывался в лесок Зимонин. – Что значит «на его месте»? На его месте было бы… не знаю. Другое дерево?

– Правильно. Вы все понимаете. Если бы это был не я, тот, кто занимается «низкими делами», по вашему выражению, это был бы другой человек. Если бы вас вдруг не стало, вы же не думаете, что первый район навсегда остался бы без инженера?

– Но ведь это же вы и я. Я хочу сказать, что на наших местах не абстрактные люди, а вот именно вы и я. – Зимонин понимал, что его возражения звучат неубедительно, но точнее выразиться уже не мог.

– Сегодня да, а если завтра кого-нибудь из нас не станет, Безымянка ведь не исчезнет вместе с нами. Мы – те, кто мы есть, и делаем то, что должны, там, где оказались. Пойдемте, Александр Константинович, холодно все-таки стоять.

Зимонин, не придумав, что возразить, приложился к бутылке. Инженер помнил, как вернулся в комнату и допивал коньяк с Марковым. Потом наступило забытье, он, кажется, одевался, и кто-то, поддерживая, вел его по подъезду. Затем он вырвался из чьих-то рук и упал на спину в сугроб, в этот момент, словно проблеск в пьяной голове, облака над Безымянкой расступились, и он увидел над собой сияние, ставшее седовласым зэком.

– Ты, вы… Вы же разбились. Я что, умер? – заплетаясь, спросил Зимонин у видения.

– Пока нет, но завтра вам будет очень плохо, Александр Константинович, – ответил зэк, и сознание покинуло инженера.

Когда разум вернулся, Зимонину показалось, что головная боль встала на минуту раньше, чем он. С трудом открыв глаза, он обнаружил себя в своей комнате на ТЭЦ, но как он в нее попал, вспомнить не смог. Последняя вспышка запечатлела разговор с Берензоном на балконе, о чем они говорили, инженер не знал, но испытал ноющее чувство стыда в области солнечного сплетения. Если бы он мог встать, он бы выпил целую реку воды. Желудок от этой мысли подкатил к горлу, и, не в силах сопротивляться, инженер свесил голову с дивана. Рядом стояло заботливо оставленное кем-то ведро. Зимонина стошнило желтоватой горькой жижей. А сколько сейчас времени? Нет, такой жажды ему не вынести. Инженер сел на кровать, одежда на нем измялась, но, по крайней мере, не облевана. Он подождал, пока голова перестанет кружиться, и поднялся на ноги. Рвотный позыв тут же заставил его упасть к ведру, но в желудке было пусто. Держась рукой за стену, инженер медленно спустился вниз.

– Плохо вам, Александр Константинович, – взгляд дежурного охранника выражал полное сочувствие и понимание. Зимонин в ответ смог только моргнуть. – А я не знал, как вас разбудить. В половине четвертого – собрание в штабе у Морозова. Как же вы поедете?

– Вызови, пожалуйста, машину из гаража, – выдавил Зимонин и побрел к туалету.

Инженер долго пил холодную воду из-под крана, потом его рвало. После многократного повторения этих действий немного полегчало. Зимонин тщательно умылся, мысленно упрекая себя за то, что был так несправедлив к Жене. Зеркала в этом туалете тоже не было. Ну и к лучшему. Внутренне он был готов подняться наверх.

– Сколько сейчас? – спросил он у охранника.

– Без двадцати три, машину вызвал.

– Спасибо огромное, Женя, а как я вчера вернулся?

– Зэк вас какой-то вежливый привел.

– Седой? – смутно припомнил Зимонин.

– Он в шапке был, я не заметил.

Инженер поднялся к себе и оказался перед выбором: идти в грязном или в мятом. Совместив и то и другое, он почувствовал очередную волну похмелья. Как он высидит на собрании, он не знал. В голову начал бить телефонный звонок.

– Спускайтесь, Александр Константинович, машина приехала.

Зимонин накинул осеннее пальто, потому что тулуп был в грязи. Перчаток вообще не нашел, а шапка валялась перед дверью. Под соболезнующие взгляды дежурного охранника инженер покинул ТЭЦ. В грузовике сидел Миша. Зимонин медленно шел к кабине, морозный воздух немного бодрил.

– Я сам вас везти вызвался, – радостно сообщил водитель, но при взгляде на инженера брови его опустились от жалости. – Что ж вас так угораздило нахерачиться, Александр Константинович? Вот возьмите термос, я себе с утра чифирку заварил, глотните, поотпустит.

Инженер благодарно кивнул и трясущимися руками попытался налить кипяток в стаканчик.

– Давайте я остановлю, не опоздаете, – заботливо свернул на обочину Миша. Забрал у Зимонина термос и, налив полстакана, поставил на панель. – Пусть остынет.

Водитель вышел покурить, оставив дверь открытой. Холодный сквозняк, смешиваясь с теплом кабины, приятно обтекал Зимонина. Инженер заметил, что Безымянлаг за ночь как-то изменился. Неглубокие, но пышные сугробы, еще не счищенные, не изгаженные, покрывали все пространство. Среди этих белых барханов вились серые дорожки тропинок, две черные полосы дороги, и светлое сияние, сливавшееся с небом, утомляло глаза. Инженер проглотил обжигающий крепкий чай. Ему стало легче, захотелось спать.

– Как будто теплей стало после снегопада, – поделился наблюдением водитель, наполнивший кабину запахом табака.

– А что, был снег?

– Еще какой! Все утро мело, развод задержали, потом всех зэков на уборку объектов. Сейчас вас довезу, тоже поди на снег отправят.

– Все еще думаете на фронт записаться?

Вместо ответа Миша кивнул, и Зимонин понял, что водитель не хочет обсуждать этот вопрос. Миновав шлагбаум, грузовик проехал мимо четырехэтажек. Стыд снова кольнул в груди, Зимонин отвернулся налево и за стеклом со стороны водителя, увидев рощицу кленов, вспомнил разговор с Берензоном. Как там? Делай, что можешь, там, где оказался. Что он имел в виду?

– Отсюда дойдете, Александр Константинович? – Миша то ли стеснялся, то ли боялся подъезжать близко к штабу. – Не развернусь я там.

– Конечно, спасибо за чай.

Зимонин аккуратно спустился и пошел к дверям штаба. Вроде правда теплее, но погода не для пальто. Зимонин выдохнул и, глядя на мгновенно исчезнувшее облачко пара, открыл дверь.

Первый раз на его памяти в прихожей горел свет. Все вешалки были заняты. Он взял верхнюю одежду на руки, прошел налево по коридору в зал заседаний. Все уже были в сборе, кроме Морозова и Чернецова. Главные инженеры районов, из близких знакомых – только Шеин. За день щетина на щеках врача стала еще гуще, он как раз объяснял кому-то, что решил отпустить бороду, потому что зимой так теплее.

– О, наш комсомолец последним явился, – сказал кто-то справа.

– Лица на вас нет, Александр Константинович, вот как комсомол у нас работает, – подали реплику с другого конца стола.

Шутки о молодости Зимонина были непременным атрибутом каждого собрания. Начались они из зависти к быстрому продвижению, а потом вошли в привычку. Инженер на них никогда внимания не обращал и не обижался, а сегодня ему было особенно не до них. Он сел на табурет с краю, борясь с желанием прилечь на стол, и, сожалея, что не может откинуться на спинку, просто закрыл глаза.

– Зимонин, а вы… – начал невидимый шутник, но тут же замолк.

Загремели стулья, потом наступила тишина. Инженер поднялся последним. Павел Александрович Морозов прошел в полном молчании замершей комнаты и сел во главе стола. Слева от него остался стоять никем не замеченный Геннадий Чернецов.

– День добрый, товарищи. Собрание у нас экстренное, без стенограмм, закрытое. Так что без долгих вступлений слово Павлу Александровичу, – пробубнил в тишине Чернецов и обрушился на стул.

Вид у Чернецова тоже был не самый свежий. Морозов начинать не спешил. Какое-то время он смотрел прямо перед собой, потом медленно обвел взглядом всех собравшихся, и каждому показалось, что он остановился чуть дольше на нем.

– Итак, товарищи, без всяких там вступлений, как правильно сказал Геннадий Аркадьевич, без обиняков скажу, товарищи инженеры, положение у нас ка-та-стро-фи-чес-ко-е. – Такой тишины Зимонин не слышал еще никогда, с закрытыми глазами он готов был поклясться, что комната пуста. Морозов начал читать с листа, и шелест бумаги отдавался эхом: – На восемнадцатом заводе недостроены три ангара, цех для упаковки и отправки самолетов и инженерный корпус. На двадцать четвертом заводе не окончено строительство корпусов, местами требуется работа по устройству фундаментов для оборудования. Тридцать пятый завод, по сути дела, находится в недостроенном корпусе завода номер восемнадцать…

Морозов как будто шел разрушительной поступью по району Зимонина. Все это правда, но почему эти слова начальника лагеря звучат так фальшиво? Почему на этих собраниях даже самые правильные вещи, произнесенные вслух, искажаются, превращаясь в ложь? Зимонин попытался сосредоточиться и понять, откуда взялись такие мысли. Целый год он ходит на собрания, слушает о том, как они говорят одно и то же, но в Безымянлаге становится только хуже.

Павел Александрович прекратил чтение, снова взяв паузу.

– Что все это значит? Это значит, товарищи, что с 21 декабря в Безымянлаге вводится Сталинская вахта. Ненормированный рабочий день. Вам эти недели даются на подготовку. К остальным отделам эта информация поступит позже. Для вас, товарищи начальники, Сталинская вахта начинается с этого момента. Присутствие на территории обязательно для каждого, никаких отлучек, никаких болезней, никаких поездок в Куйбышев. Я лично буду инспектировать все районы каждый день. – Морозов перевел дух и сменил тон на более мягкий: – Вы каждый свои больные места знаете, в частности вдаваться не будем. Никаких отговорок я с сегодняшнего дня не потерплю. Все, что не будет готово к 30 декабря, за это ответите по всей строгости. У меня все.

Тишина не рассеивалась. Двое или трое что-то записывали. Зимонин, знавший о Сталинской вахте заранее, никаких эмоций не испытывал.

– Так, теперь переходим ко второму вопросу, – кряхтя, поднялся Чернецов. Стулья заскрипели, собравшиеся как будто научились дышать. – Это касается первого района.

Все собравшиеся почувствовали полное облегчение, а вот сердце Зимонина гулко ухнуло.

– Вопрос серьезный, товарищи. У нашего коллеги Александра Константиновича на районе творится черт знает что. В ночь с 29 на 30 ноября при разгрузке оборудования погиб заключенный. Главный инженер на станции не присутствовал, у него, видимо, были дела поважнее. 30 ноября на двадцать четвертом заводе разбился сварщик, Александр Константинович место происшествия присутствием также не почтил.

В зале раздались подобострастные смешки. Показательная порка была делом привычным. Обвинения надуманные, за последнее время с ускорившимися темпами строительства и огромным количеством зэков в лагере каждый день происходят десятки несчастных случаев и сотни смертей.

– Зря смеетесь, товарищи, это разгильдяйство главного инженера привело к тому, что группа заключенных похитила с территории завода бочку метилового спирта. У нас, товарищи, за ночь от отравления погибло сорок девять человек…

– Пятьдесят три, – поправил с места Шеин.

– Пятьдесят три! И это не все, товарищи инженеры, ситуация в связи с этим массовым отравлением сложилась вчера такая, что нам с Павлом Александровичем пришлось в чрезвычайном порядке ночью выезжать на участок. Дело чуть не дошло до убийств. Александра Константиновича там, на месте, не было, даже дозвониться до него не смогли. Где вы были вчера ночью, товарищ Зимонин?

Инженер молчал. Он убил пятьдесят три выродка из бригады Берензона, ему должны благодарность объявить, а они… Зимонин готов был встать и сказать.

– Можете не утруждать себя ответом, по вам видно, где вы были, – не дав высказаться, выпалил заметивший его реакцию Чернецов и, не переводя дух, поднес к лицу листок и зачитал: – Главного инженера первого района Александра Константиновича Зимонина освободить от занимаемой должности в связи с проявленной халатностью. На время проведения следствия ему запрещается покидать территорию Безымянлага.

Больше в зале никто не смеялся. Это была не порка, перед их глазами свершилась казнь.

– Под арест мы вас не сажаем из снисхождения к вашей молодости, – сурово сказал Чернецов. – Об инциденте этом никому не распространяться. Строго секретно. Теперь к другим вопросам. На время я беру на себя обязанности главного инженера первого района. С этим понятно. Что еще? Так. Перевести похоронную бригаду Мехзаводского участка в полном составе на Елшанский карьер. Совсем там распоясались.

Никто не знал, чем обрекла себя на смерть похоронная бригада, почему контроль выезда из лагеря ужесточается и, главное, почему Зимонина сняли с должности, а не ограничились выговором. Для страха, решил каждый про себя из сидевших за столом.

Чернецов наконец дочитал. Павел Александрович Морозов, казалось, заснул с открытыми глазами. Прошло еще несколько вечных секунд почтительного молчания. Наконец начальник лагеря медленно поднялся из-за стола, как будто вся тяжесть стройки лежала на его плечах.

– Надеюсь, всем все понятно. Вопросы есть? Тогда за работу, товарищи, – и, не дожидаясь вопросов, Морозов энергично вышел из комнаты.

Стулья загремели, начальники районов торопились выйти, обтекая Зимонина, как предмет мебели. С бывшим инженером остался только Шеин.

– Да ладно, Саш, не горюй. Могли ведь и… – Врач запнулся, вспомнив, что он в штабе. – Могло быть и хуже, а так просто отстранили. Подумай, ведь обвинения, по сути, не к тебе. Ты ж не виноват, что берензоновская бригада бочку украла, правда?

Зимонин хотел ответить, но, вспомнив, что друзей у него теперь быть не может, промолчал.

– Ну, не раскисай. Зато выспишься теперь. Тебе поспать надо, вставай, я тебя подброшу. – Шеин взял его под руку, помог надеть пальто и вывел из штаба.

Разговор не клеился. Дорогой они молчали. Зимонин наблюдал, как вечер окутывает Безымянлаг, скрывая все, что снаружи, и все четче проявляя его отражение на стекле. Грузовик однообразно подкидывало на выбоинах, и Зимонин в неверном зеркале окна подрагивал, приближался и удалялся, как случайная картинка на дне колодца.

– Ты только не сдавайся, – не зная, что еще сказать, сжал руку Зимонина врач и добавил, извиняясь: – Надо спешить, а то попаду в колонну и застряну.

– Спасибо, Игорь, что подвез, – безжизненно кивнул Зимонин и прошел мимо любопытного взгляда дежурного охранника наверх.

Комнату на ТЭЦ, наверное, придется освободить. Вернуться в двухэтажку. Теперь его сосед из оперчекистского заглядывать с рассказами о работе не будет. Да, никто теперь не станет донимать его доверительными беседами. Только как ему теперь питаться? Хотя деньги-то у него не отобрали. Тот же Ахметов за наличные его накормит, еще и с разговорами лезть побоится. Может, прав Шеин, обвинения-то – дрянь, здесь каждого начальника за такое притянуть можно, если не за худшее. Может, все-таки отправят на фронт? Может, самому сбежать, пока следствие не началось? Нет, найдут. Все равно найдут, только хуже будет. Как сказал Берензон? Мы те, кто есть, там, где оказались. А что делать, он говорил?

За этими мыслями Зимонин погрузился в тревожный похмельный сон, часто просыпаясь, додумывая отрывками и воспоминаниями последних дней. В череде грез и пробуждений мелькали цеха и Зоя, искры сварки и трамвайные рельсы, мама в осажденном Ленинграде и кабины грузовиков, лица зэков, живых и уже мертвых, и клены, растущие каждый на своем месте.

Вырвало его из этой беспорядочной вереницы людей и предметов то, чего в ней не было, – телефонный звонок.

– Товарищ главный, то есть товарищ…

– Да, Женя, слушаю, – уставшим голосом произнес Зимонин.

– Вы просили предупреждать, когда к вам приходят. Ну вот. Тут к вам пришел Ви… – Голос охранника пропал.

Тело Зимонина пронзила молния, трубка упала на стол. Он, не обувшись, выбежал в коридор так стремительно, что ударился вытянутыми руками о стену, поскользнулся и упал. Оглянувшись, увидел темный силуэт Вити, рывками поднимавшийся по лестнице. Тело инженера побежало знакомым путем через полумрак наверх. «Надо было уходить коридорами, слишком поздно», – подумал Зимонин, но привычка уже загнала его на крышу. Почему-то шаркающий звук небыстрых Витиных ног заставил его в неуправляемом страхе отбежать к самому краю. Холод терзал ноги через тонкие носки, ветер парусом раздувал рубашку, проходя тело насквозь.

Зимонин посмотрел вниз, и глаза его увидели, но не поняли, сотни звезд-прожекторов, рассыпанных по тьме Безымянлага. Он развернулся, чтобы встретиться взглядом с Витей, увидеть сияющее лунным светом лезвие. Глаза надвигавшегося на него силуэта, он не разглядел, а бритва в его руках выглядела совсем обычно. Зимонин хотел что-то сказать, но вместо этого сделал шаг назад и, вскрикнув, провалился в пустоту.

Прошла минута. Или вечность. Для Зимонина это не имело больше никакого значения. Снег вокруг его мертвого тела расплескался белыми брызгами, как будто бывший инженер был огненной кометой. Глаза смотрели в небо. Под ним растекалась кровь, неотличимая по цвету от земли и ночи.

Боясь подойти ближе к лежавшему с раскинутыми в стороны сломанными руками Зимонину, стоял Неверов. Фигура лейтенанта ГБ, ставшая за день как будто ниже и тоньше, сотрясалась от холода и отчаяния. Его последний союзник, его шанс на спасение, только что на его глазах сорвался с крыши. Как ни сильно было потрясение Ивана Андреевича, оно мгновенно сменилось ужасом, когда из-за угла, прихрамывая, появился Витя с опасной бритвой в руках.

Словно не замечая Неверова, он подошел к телу Зимонина, не спеша опустился на корточки, и резким движением полоснул труп по шее.

– Зачем? – шепотом, словно заколдованный, повторял Неверов, глядя, как кровь стекает из глубокого разреза на светлую рубашку инженера.

– Затем, что ему приказали, – раздался негромкий спокойный голос за спиной лейтенанта ГБ.

Витя в замешательстве встал с колен, а Неверов обернулся, чтобы увидеть лицо седого зэка, чьего имени он не знал.