Глава 1. Люди в скафандрах

Я смотрю из окна кофейни на людей в скафандрах. Они идут колонной, шагают в ногу. Военные? На плече у каждого громоздкая железяка. Бармен Саша утверждает, что это огнеметы. А позади них беззаботно порхает девушка в ярком летнем платье.

Здесь в кофейне кажется, что ты в параллельном мире: по ту сторону человеческих страстей, мировых событий и катаклизмов. Трудно представить, что где-то огромные территории захвачены борщевиком, и гибнут люди.

Нам казалось, что в каменных джунглях мегаполиса безопасно, но ненасытные мутанты готовы захватить каждый кусочек земли. В парках, скверах, садиках, на клумбах, на газонах — везде, где есть хоть сантиметр земли, настойчиво прорастают побеги борщевика. А ведь всего пару недель назад мы и представить не могли, что так все измениться. Сегодня не пришла уборщица. Я боюсь, не стала ли она жертвой новой напасти.

Звоню «работорговцу», так я и моя сменщица Ирина зовем поставщика узбекских уборщиц. Работорговец уже обрусевший узбек, он помогает своим вновь прибывшим сородичам с оформлением документов и устройством на работу, после чего ежемесячно взимает часть зарплаты. В своем роде продюсер. В наших кофейнях все уборщицы — узбечки. Русские не выдерживают даже месяц, а узбечки работают каждый день или ночь по четырнадцать часов без выходных. Потом на родине покупают квартиры. Работорговец сообщает, что нашу Лейлу задержала милиция, но он скоро ее освободит и привезет.

День набирает обороты. Моя сменщица Ирина с сегодняшнего дня в отпуске, и я осталась за главного. Под моим руководством двадцать человек персонала, включая двух ночных и одного временного дневного админов.

Говорят, что скоро грядет череда сокращений, так как посетителей становится все меньше. Люди боятся лишний раз высовываться на улицу из-за этого мутировавшего борщевик. Но многие продолжают приходить — голод, он, конечно, не тетка, хоть потоп, хоть землетрясение, а кушать хочется. Да и не только из-за желания удовлетворить животную потребность приходят, люди цепляются за свои привычки, чтобы сохранить иллюзию контроля над ситуацией. Некоторые «заедают» стресс сладким.

Когда я подсчитываю средний чек, продажи приоритетных позиций и продуктивность, подходит официантка — стажер с испуганными округлившимися глазами. Она говорит, что парень за третьим столом требует администратора. Обычно это не к добру. Оказывается, на дне чашки он обнаружил жевательную резинку. Я не верю своим глазам. Откуда она там взялась? У нас посудомоечная машина. Я еще могу понять губная помада, но жевательная резинка…! Я сожалею от лица компании (нас учили именно сожалеть, а не извиняться) и предлагаю еще один кофе бесплатно. Молодой человек охотно соглашается.

Слишком охотно. На полпути к бару меня осеняет, резко останавливаюсь и иду обратно к молодому человеку.

— Нехорошо так хулиганить, — я стараюсь говорить строго, но улыбка предательски выползает на лицо. Посетитель краснеет, хитро улыбается и идет к выходу.

— Ну что, ну что там? — подлетают заинтригованные официанты. Объясняю:

— Это такой трюк — выпиваешь кофе, плюешь жевательную резинку на дно чашки, вопишь, что она плохо помыта, и требуешь компенсацию. Утопаю в восхищенных взглядах юных работников.

— Девушка! Администратор! — неожиданно кричит парень, которого я так мастерски раскусила. Он стоит у входной двери с побледневшим лицом.

— Ну, что у Вас случилось на этот раз? — я решительно подхожу к беспокойному гостю.

— Смотрите, что у Вас случилось, — он кивает на резиновый коврик у двери. Через небольшие отверстия в нем проросли маленькие зелененькие побеги борщевика. Им хватило даже той земли, что скопилась под ковриком за полдня.

* * *

Как всегда еле живая тащусь с работы. Выхожу из метро. Очень дымно и пахнет жженой травой — последствия зачистки. Спецслужбы не справляются. Не хватает человеческих ресурсов. На месте уничтоженного борщевика почти сразу вырастает новый. Даже в сдобренной фонарями темноте на газоне чернеет причудливая мозаика молодых борщевиков. Натягиваю ватно-марлевую повязку, стараюсь держаться ближе к зданиям.

Впереди меня, метрах в двадцати, пьяный мужчина. Его мотает словно маятник. В голове проскальзывает мысль, что ходить в таком состоянии сейчас крайне опасно. И словно в подтверждение этого фонарь выхватывает из темноты довольно большое скопление борщевика прямо около сужающегося тротуара. Соцветий еще нет, только листья — лапы.

Я слежу взглядом за пьяным, перемещающимся зигзагами от одного края дороги к другому. Может догнать его, провести через опасное место? Но чтобы догнать, нужно ускорить шаг почти до бега. После пятнадцати часов работы это кажется нечеловеческим усилием. Да и что я сделаю? Возьму под ручку этого чужого пьяного грязноватого мужчину и скажу: «Дяденька, давайте я вам помогу». Обдаст зловонным перегаром, пошлет на три буквы или еще приставать начнет.

Совершая очередной вираж, ноги пьяного заплетаются, он нелепо размахивает руками, пытаясь удержать равновесие, и падает в группу метровых борщевиков. Раздается дикий нескончаемый вопль, какие-то нечеловеческие булькающие звуки и хрип.

Забыв про усталость, я бегу к месту, где мужчина упал. Подбегает еще несколько человек. Несчастный беспомощно колотит по земле руками и ногами, яростно отталкивая словно кислотой обжигающие листья, и орет. Ему не встать. Женщина рядом со мной визжит. Кто-то в ветровке протягивает руку, чтобы помочь, но тут же отдергивает, матерясь и подвывая от боли. Ядовитые соки разъели рукав куртки насквозь и сильно обожгли. Борщевик разрастается прямо на наших глазах, погребая под мясистыми листьями тело злополучного пьяницы, точнее то, что от него осталось.

До дома я почти бегу. Меня преследует какой-то навязчивый звук. Что это? Это стучат мои зубы.

Телефонная трубка накалилась. Петя битый час пытается убедить, что я ни в чем не виновата.

— Ты самая добрая, самая отзывчивая девочка, — с невероятной нежностью говорит он. Я долго не могу уснуть. Думаю о том, что в этом мире каждый заботится только о себе, и, в лучшем случае, о паре — тройке своих близких, а до остальных дела нет, даже если они погибают на глазах. Я ничем не лучше. Вспоминаю сотрудников спецслужбы в белых скафандрах. Мы живем в таких же скафандрах, под которыми медленно усыхает душа. Нужно что-то кардинально менять.

 

Глава 2. Среда обитания

Просыпаюсь в шесть утра от шума бульдозеров. Это началась зачистка. Спецслужбы уничтожают выросшие за ночь ядовитые растения. То и дело вспыхивает огонь, рвутся ввысь клубы белого дыма, через щели в оконных рамах просачивается запах гари.

У каждого человека в сутках есть время наибольшей уязвимости (у меня это короткий промежуток между просыпанием и умыванием), когда любой вопрос, любая непредвиденная ситуация может показаться катастрофой.

Именно в это время любит звонить моя мама, непременно чем-нибудь меня озадачивая.

Она очень скучает без нас во Владивостоке, куда уехала с папой служить Отечеству.

Нетрудно представить мое состояние, когда уже на подходе к ванной раздается звонок, няня сообщает, что не сможет придти, так как находится в больнице с ожогами борщевика.

— Как вас угораздило? — громко спрашиваю я.

— Сильно, очень сильно — невпопад отвечает няня. Она глуховата. Это не лучшее для няни качество доставляет Ярославе несказанное удовольствие. Хулиганка может сколько угодно обзываться и дразниться, бедная женщина гладит ее по головке и говорит: «Хорошая девочка, молодец, песенки поешь». Придется тащить Ярославу на работу.

На улицах и в метро толпы беженцев. На площадке перед «Макдональдсом» разбит палаточный лагерь. Неудивительно, тысячи людей по всей стране остались без крова. На рекламных щитах, электронных таблоидах, в поездах метро размещены объявления о наборе в ряды «белых скафандров».

Я тащу Ярославу через толпу хмурых, отчаявшихся людей. Некоторые из них просят милостыню. Никогда не знаю, как поступать в такой ситуации. Даю мелочь женщине с двухлетним мальчонкой, уцепившимся за ее ногу.

В кофейне первым делом переписываю все, что находится в мешке с просрочкой и командую:

— В помойку!

Это моя попытка стать человечнее. Все еще мучает чувство вины, что не остановила того пьяного, не спасла. Бармен Настя, тихая блондиночка, смотрит на меня во все глаза.

— Как в помойку, все?

— С сегодняшнего дня, просроченное не продаем. Все списываем и выкидываем на радость бомжам. Ты же не хотела бы за такую бешеную цену купить просрочку?

— Нет, а можно хотя бы тарталетку съесть? Она еще ничего.

Ярославе у меня на работе нравится. Она пьет молочные коктейли, уплетает взбитые сливки и мороженное, помогает официантам.

Беженцы рвутся в кофейню. Просят то воды, то хлеба. Некоторые усаживаются за столики. Приходиться их выпроваживать.

Управляющая разрешает мне уйти пораньше, но велит оставаться на связи. Я надеваю на Ярославу защитную маску, проверяю, хорошо ли она завязана, достаю из сумки свою.

В этот момент что-то со свистом проносится мимо моего уха в сторону бара. Звон стекла со всех сторон. Долгий, мелодичный, переливчатый звон на все лады. Огромные окна кофейни одно за другим обрушиваются ливнем осколков, с барных полок капают дорогие алкогольные напитки, вытекшие из разбитых бутылок.

— Факен щит! — непроизвольно вырывается у меня иностранное ругательство. Я вообще стараюсь ругаться только на английском, так как-то безобиднее.

Еще не понимая, что происходит, толкаю дочку в подсобку. Через разбитые окна врываются беженцы, человек пятнадцать, в основном мужчины. Битое стекло хрустит и звякает под их ногами. Я кидаюсь к тревожной кнопке, спрятанной под барной стойкой, меня отбрасывает в сторону здоровенный детина с толстой палкой в руках. Я падаю на стол, больно ударяюсь спиной.

Озверевшие люди разбивают витрину с тортами и салатами, опустошают полки и ящики, набивая продуктами и спиртным свои сумки. Персонал в панике. Кто-то бежит прятаться в подсобку, кто-то прячется под стол. Поднявшись, я снова пытаюсь добраться до спасительной красной кнопки вызова вневедомственной охраны. Пригнувшись на всякий случай, рискуя оказаться затоптанной, протискиваюсь между одержимыми поиском еды беженцами к заветному потайному месту с внутренней стороны барной стойки.

Есть! Я предусмотрительно прячусь за диван в зале. Путь к подсобке, к сожалению уже перекрыт группой разъяренных людей.

Через несколько минут вваливаются огромные и свирепые дяденьки с автоматами. Они орут, хватают и заваливают на пол захватчиков. Стулья и столы летят в разные стороны. Подъезжает милиция, «скорая».

Бандитов довольно быстро обезвреживают и увозят в отделение. Такое впечатление, что по кофейне прошел ураган. Один за другим перепуганные работники общепита выходят из подсобки, несколько ребят порезались осколками стекла, медики оказывают им первую помощь. Я подхватываю Ярославу на руки. К счастью, обошлось малой кровью.

 

Глава 3

Мы гуляем на крыше — единственное более или менее безопасное место для прогулок. Два дня назад гулять на детских площадках запретили специальным указом правительства после трагической гибели нескольких детей. Стараниями жильцов нашего дома на крыше установили надежное ограждение, скамеечки; часть крыши выделили для выгула собак.

С высоты одинадцатиэтажки город напоминает поле боя. Все зеленые насаждения выжжены, то там, то тут — дымящиеся пепелища. Только что сделали зачистку, но уже через час все зазеленеет ядовитыми сочными листьями борщевика. Я смотрю на беззаботно прыгающую через скамейку Ярославу и Шакиру, пытающуюся ухватить ее за пятку. Не могу дозвониться до дедушки с бабушкой уже третий день. Нет связи.

Это не дает мне покоя. Я звоню в несколько служб, пытаясь получить информацию о судьбе деревни Парни, меня посылают из одной инстанции в другую, дают какие-то телефоны. В конце концов, удается узнать, что населенный пункт, где жили мои родственники, полностью захвачен борщевиком. Ни одного живого человека не обнаружено.

— Почему, почему они не уехали с нами?! Почему я их не уговорила?! Я должна была их уговорить!

— Девочка моя, миленькая моя, любимая, — шепчет Петька, целуя мои волосы. А я плачу, плачу, плачу. Впервые яд борщевика коснулся лично меня, погубив дорогих мне людей.

* * *

Поднимаясь на второй этаж больницы, где лежит наша няня, я пожалела, что взяла ребенка. Но Петя безвылазно работает. Не оставлять же пятилетнюю девочку дома одну.

Коридоры заполнены, кажется, до потолка. Люди с ожогами, кричащие, стонущие, плачущие, в бинтах, на носилках. Медперсонал носится как угорелый. Это зрелище определенно не для детских глаз. Я в растерянности. «Оставьте девочку со мной и идите», — проявляет участие гардеробщица.

В палате какой-то прелый запах и ни одной свободной кровати. Няня рада меня видеть, демонстрирует перевязанную руку. Она поливала цветы на балконе, увидела в горшке с бегонией какой-то сорняк — оказалось росток борщевика.

— Это еще ерунда, — заговорщицки шепчет няня, — посмотри на мою соседку — половина ног сожжена — инвалидом останется.

* * *

Вечером приходит Петька расплывается в счастливой улыбке. И мне хочется прыгать от радости, как прыгает Шакира вокруг него. Соскучились. Петя крепко сжимает меня и отрывает от пола.

Прибегает Ярослава.

— Так девчонки, — бодрым голосом Деда Мороза говорит Петька, — у меня для вас подарки. — Он достает из рюкзака шоколадное яйцо, — Кому?

— Мне! — громко кричит Ярослава. Петя достает коробку с пиццей.

— А это кому?

— Мне! — кричу я, подражая Ярославе. Я отправляюсь разогревать пиццу. Петя спрашивает из коридора:

— Какие у тебя планы на завтра?

— Ну, постирать, сходить в магазин…

— У меня есть интересное предложение, — при слове «предложение» сердце любой незамужней девушки непроизвольно начинает биться быстрее. — Поехали выбирать мебель в мою квартиру. Вы же не против там со мной жить?

Наконец-то он созрел! Вероятно, я слишком громко начинаю греметь посудой, охваченная радостным волнением, потому что Петя добавляет:

— Это, конечно, произойдет не прямо сейчас. Сама понимаешь — борщевик…

Ярослава смотрит мультики. Я говорю ей, что пора спать, она начинает капризничать. Петя предлагает посмотреть новости, и я переключаю канал. Ярослава скандалит пуще прежнего: «Я хочу мультики смотреть, не хочу спать!». Уговоры и разумные доводы бессильны. «И вообще, пусть он уходит, мне он надоел, не хочу с ним жить!» — злобно швыряется жестокими фразами в адрес Петьки мое любимое, обычно такое ласковое чадо. Я вижу, как лицо Петьки каменеет.

Под аккомпанемент рыданий Ярославы мы смотрим выпуск новостей. Рассказывают о трагической ситуации, возникшей в небольших городах, где мало асфальта и много пригодной для борщевика земли.

Показывают многоэтажки, окруженные борщевиком, в которых, словно в тюрьмах, томятся жители. Спецслужбы успевают делать зачистку только один-два раза в день, после этого люди могут выходить из зданий не более чем на два часа — быстро восстанавливающийся борщевик снова оккупирует все пространство вокруг домов. А что уже говорить о частном секторе?

Корреспондент берет интервью у мужчины средних лет в сером костюме: «Бывает, уйдешь на работу, возвращаешься, а домой уже не попасть — все заросло», — жалуется он. Группа молодых мам с колясками рассказывают наперебой, что с детьми выскакивают погулять только на полчасика, и то страшно, а положено находиться на улице не меньше трех часов в день. Разноголосый хор жалуется, что не сходить в магазин, дети не могут попасть в школы и детские сады, даже добраться до больницы проблема.

Глава администрации какого-то городка заявляет, что в местном бюджете нет средств, чтобы заасфальтировать площадки перед жилыми домами, что в первую очередь асфальтируют территории около муниципальных зданий.

В следующем сюжете показывают переполненные больницы. Затем — испорченные посевы зерновых и других сельскохозяйственных культур, заросшие борщевиком пастбища. Говорят, что поголовье скота придется резко сократить.

Как обычно четко и быстро диктор рассказывает о продолжающей расти аномальной активности борщевика: «Установлены шокирующие факты — семена борщевика способны произрастать на теле человека, используя человеческие ткани в качестве питательной среды. Уже зафиксировано несколько таких случаев в Самарской, Тульской и Псковской областях. Пострадавшие госпитализированы». Далее перечисляют страны, в которых в связи с нашествием борщевика объявлено чрезвычайное положение. Подготавливается программа эвакуации детей в зоны с наименьшим распространением борщевика. Мое сердце сжимается. Неужели придется расстаться с Ярославой?

Следующий сюжет о беженцах, которые наводнили мегаполисы. «Этот вопрос стоит сейчас крайне остро», — говорит диктор. Беженцев заселяют в общежития, в недостроенные дома, в различные павильоны, пытаются обеспечить питанием и средствами гигиены.

Далее несколько коротких сюжетов на темы, не касающиеся борщевика. Выпуск заканчивается выступлением премьера, который в очередной раз призывает не поддаваться панике и уверяет, что в целом ситуация под контролем. Окончание его речи заглушается звоном бьющегося стекла. Мы с Петькой кидаемся к окну. В свете фонарей отчетливо видно как группа из нескольких человек — похоже беженцы, вламывается в продовольственный магазин.

* * *

Ночью, когда мы лежим, крепко обнявшись, я шепчу в горячую Петькину шею:

— Петь, я не хочу отправлять Ярославу в эвакуацию.

— Там безопаснее. Ты должна в первую очередь думать о безопасности ребенка.

— Мне кажется, ты говоришь об этом так легко, потому что хочешь от нее избавиться.

— Какая ты глупая! — выдыхает он с досадой, — я не хочу избавляться от твоей дочки, хотя с ней мне нелегко.

— Понимаешь, она очень ревнивая, ни с кем не хочет меня делить.

— Я пытаюсь это понять — устало отвечает он.

Я просыпаюсь счастливая. Я всегда просыпаюсь счастливой, когда мы с Петькой ночуем вместе. Отводим Ярославу в детский сад и снова валяемся в постели, пьем кофе, болтаем, и счастья все больше: счастья от обсуждения совместных планов, счастья от предстоящей поездки в мебельный магазин.

Детские учреждения работают по сокращенному графику, и мы забираем Ярославу еще до обеда. Я знаю, что лицо мое светится, когда вхожу в группу. Ведь мы как настоящая семья: влюбленная пара забирает ребенка из детского сада — впереди интересные дела…

Ярослава видит меня и начинает быстро собираться, но когда девочка замечает Петю, ее лицо застывает в злобной гримаске. Я пытаюсь выяснить, в чем дело, пытаюсь как-то разрядить обстановку. Петя напрягается.

— Я с вами не поеду, — заявляет Ярослава и останавливается у подъезда. Я уговариваю, рисую радужные картины.

— Мне все равно, я не поеду, — дочка уперлась, как осел.

— Ну не поедешь и ладно, — не выдерживаю я, — пошли домой.

— Не пойду.

На все просьбы, угрозы, запугивание борщевиком Ярослава не реагирует. Мне хочется хорошенько ее отшлепать, хочется развернуться и уйти. Я умоляюще смотрю на Петю. Он делает глубокий вдох, хватает Ярославу в охапку и тащит в дом. Она отбивается руками и ногами, кричит на всю улицу и кусается.

Совершенно убитые мы сидим на кухне.

— Ты не хочешь сходить с ней к психиатру? — спрашивает Петя.

— Я уже ходила к двум психологам, и оба сказали, что Ярослава абсолютно здоровый ребенок.

— Тогда, наверно, я ненормальный, но я этого не выдержу. Это будет не жизнь, а ад.

Мы говорим, говорим, говорим. Петя откладывает поездку в мебельный, откладывает нашу совместную жизнь. Фраза цепляется за фразу, и вот, мы уже расстаемся, видимо навсегда.

 

Глава 4. Один на один

На собрании администраторов руководство сети кофеен сообщает о возможных перебоях с продуктами: с сахаром, хлебом, молоком, фруктами, овощами. Предлагается экономить и заменять отсутствующие ингредиенты другими.

Наша компания добровольно-принудительно принимает участие в государственной благотворительной программе, и теперь во всех кофейнях объявляется «час бесплатного супа» для беженцев.

* * *

Возвращаться домой очень страшно — не только из-за борщевика. На улице полно бездомных, озлобленных людей, которые наверняка нуждаются в деньгах, в пище, и кто знает, чего можно от них ожидать.

То там, то тут скалятся разбитыми окнами разграбленные магазины. В палаточных лагерях жгут костры, некоторые спят на уличных скамейках, кто-то устроил постель из тряпок на тротуаре (благо ночи теплые).

В этой живой массе едва различимы редкие милицейские патрули с автоматами и, конечно же, вездесущие «белые скафандры». Иду домой очень быстро, почти бегу, стараясь не смотреть по сторонам, только вперед, чтобы слиться с ночью. Чем дальше от метро, тем меньше народа.

Из темноты появляются две мужские фигуры, я жмусь к самому краю тротуара, чтобы пройти подальше от них, но мужчины идут прямо на меня, внешний вид совершенно не внушает доверия. «Девушка!», — хриплым нетрезвым голосом окликает один. Сердце екает и уходит в пятки. Я изо всех сил вцепляюсь в сумку. Чего они хотят: ограбить, изнасиловать, убить? Что делать?

— Мы тут поспорили, — говорит невысокий щербатый парень, с дурацкими усиками, подходя почти вплотную — составите вы нам компанию или нет?

— К сожалению, не могу, меня дома ребенок маленький ждет, — я пячусь и уже почти касаюсь борщевика на газоне.

— А-а, жаль, а то может… Конца фразы я уже не слышу, потому что несусь прочь со всех ног.

* * *

Отпускаю няню (она уже выписалась из больницы), и ложусь спать.

Я ждала, что Петя как обычно позвонит на следующий день после нашего расставания, но звонка не было. Не было с утра, не было в обед, не было в обычное время созвона около полуночи. И тогда я поняла, что ждать больше нечего и чуть не оглохла от звона лопнувшей нити. Нити, которая связывала нас все эти три года.

Я почувствовала себя космонавтом, оторвавшимся от космического корабля, улетающим в открытый космос; заблудившимся в бескрайних арктических пустынях полярником, одиноким самураем.

Самое страшное, что все в жизни продолжало идти своим чередом, как ни в чем не бывало.

 

Глава 5. Эвакуация

Длинная очередь беженцев выстраивается у дверей кофейни. Я наблюдаю, как один из наших новых сотрудников методично зачерпывает суп в огромном баке и разливает по одноразовым пластиковым мискам.

На лицах тех, кто близко к раздаче радостное оживление, в середине очереди толкаются и громко ругаются, в конце — унылая покорность судьбе. Удивительно сколько эмоций может вызвать порция далеко не самого вкусного супа.

Наш мальчик вручает очередную наполненную миску женщине со спутавшимися тусклыми волосами и серым безразличным лицом. Она берет суп и неожиданно издает резкий хрипящий звук. Кажется, что женщина чем-то подавилась. Все ее тело сотрясается от безудержного кашля. Беженка одной рукой продолжает держать пластиковую миску, суп расплескивается, обжигая пальцы, другой хватается за горло.

Я посылаю официантку за водой. Кто-то из очереди стучит женщину по спине, она страшно хрипит, выпучив налившиеся кровью глаза. Миска выпадает из рук, суп разливается по асфальту: кубики картошки, морковка, кусочки мяса. Бегу звонить в «скорую».

Когда же я возвращаюсь и проталкиваюсь через кольцо любопытных и сочувствующих, беженка уже лежит на земле. На глазах перепуганных зрителей ее горло расползается как плавящаяся на огне резина. Женщина все еще хрипит, скребет скрюченными пальцами свою шею. Стенку горла словно выжгло изнутри, и в появившемся отверстии становится видно что-то зеленое, рвущееся наружу… Это росток борщевика. Он все больше и больше, расправляет свои хилые, склизкие листики.

Кого-то тошнит, кто-то кричит. У меня мутнеет перед глазами. Я слышу сирену «скорой помощи» и прихожу в себя. Толпа расступается, пропуская медработников.

— Третья за сегодня, — говорит врач медсестре, склонившись над пострадавшей, — вызывай Лабораторию. Он отходит в сторону и становится видно, что борщевик уже прожог грудную клетку. Бездыханное тело заливает темная кровь.

Подъезжают милиция и «белые скафандры». Милиционеры отстраняют зевак, люди в белом быстро упаковывают погибшую в плотный чехол на молнии и уносят в машину. Все службы уезжают.

— Что так и будете стоять? — кричит из толпы плотная краснолицая бабка, — Жрать охота. Новенький сотрудник бледный как полотно, вцепился в половник трясущимися руками и смотрит на меня умоляющим взглядом.

— Даю тебе минуту, выпей крепкого чая и обратно. Не собираюсь тут вечно стоять, — я говорю нарочито резко, чтобы не выдать свой страх и не поддаться панике. Вырываю из рук молодого человека половник и аккуратно, стараясь не пролить ни одной капли начинаю раздачу. Люди снова выстраиваются в очередь. Половник предательски звякает о стенки алюминиевого бака с супом, выдавая не утихающую дрожь в руках.

* * *

Когда я прихожу домой, Ярослава уже крепко спит. У нее в комнате душно, я приоткрываю форточку. С трудом выпроваживаю няню, фонтанирующую мельчайшими подробностями о проведенном дне.

В холодильнике недопитая бутылка вина еще со времен Петьки. Допиваю прямо из горла. Когда же это закончится? Сколько еще жутких смертей предстоит увидеть, сколько дней передвигаться по улице бегом, рискуя оказаться в ловушке борщевика? Лето. Но вряд ли найдутся желающие загорать. Все стараются ходить в наглухо застегнутых кожаных куртках, боясь, что семена мутировавших растений прорастут прямо на коже или попадут через нос или рот и разорвут внутренности. По последним данным, новая мутация борщевика — это ответ на применение очередного химического средства.

Может, борщевиковое бедствие — бунт природы против вконец обнаглевшего человечества; сигнал прекратить загрязнение почвы, воды, воздуха, бессмысленное убийство животных; зеленая месть; способ заставить людей трепетать от страха за свою хрупкую жизнь. На этот раз охота объявлена на нас.

Сколько еще так жить? По прогнозам до морозов. Логично предполагают, что борщевик хоть и мутант, но все же остается растением. Растением бессильным перед минусовой температурой. Сейчас июнь, значит еще месяца четыре жизни в маске, в скафандре, в страхе. Конечно, есть надежда, что кто-нибудь изобретет сильнодействующее средство против гигантов — убийц. Пока же все попытки использования ядохимикатов лишь усугубляют ситуацию.

Неожиданно в тишине, погрузившейся в дрему квартиры, раздается глухой удар — что-то упало у Ярославы в комнате. Открываю дверь и застываю на пороге в ужасе. На прикроватном коврике распластался на черепках лопнувшего горшка и комьях земли метровый побег борщевика. Беспомощно растопырев свои листья-лапы, он все еще тянет соцветие — зонт в направление детской кровати. Наверное, семя влетело через форточку, проросло в цветочном горшке.

У меня выступает холодный пот при мысли, что если бы горшок оказался чуть прочнее, борщевик вырос бы чуть побольше и упал бы уже не на пол, а на тело мой дочки. Или, что еще страшней, семечко могло прорасти прямо на нежной коже Ярославы. Девочка кашляет во сне — аллергены начали действовать. Опасливо обхожу умирающего хищника и захлопываю форточку. Вот дура — догадалась проветрить!

После часа, проведенного в мучительном избавлении от смертельного гостя (расчленении длинным ножом, аккуратном выносе частями на противени во двор и сладостно — мстительном сожжении), я твердо решаю отправить Ярославу в эвакуацию.

 

Глава 6

Стоя в огромной очереди, чтобы написать заявление на эвакуацию, рассматриваю информацию на стендах. Список необходимых документов, фотографии мест, куда будут доставлены дети. Все выглядит очень красиво: санаторий на берегу моря, белый песочек, бирюзовое небо; полоса спец. защиты от борщевика, фильтры, очищающие воздух от семян растений — убийц, круглосуточное дежурство отряда «белых скафандров». «Морской климат не благоприятен для развития борщевика, но чрезвычайно полезен для детского организма», — написано крупными цветными буквами.

Оказывается, экстренная эвакуация совершенно не экстренная. «Слишком много желающих. Придется подождать пару месяцев… В первую очередь сироты, инвалиды, дети депутатов», — спокойно сообщает блеклая невзрачная женщина, принимающая заявления.

— Но, как же федеральная программа? — спрашиваю я.

— А вот так — разводит она руками.

— Что же делать?

— Мужа богатого надо иметь, — бубнит кто-то из очереди.

Я иду по улице растерянная и подавленная. Еще два месяца мой ребенок будет подвергаться смертельной опасности. Я вдруг чувствую такое одиночество, такую беспомощность, что хочется сорвать защитную маску и закричать на всю улицу.

Плетусь в аптеку за новыми масками, они очень быстро изнашиваются. Но мне говорят, что масок нет, нет даже на складе. Их не оказывается ни в одной аптеке нашего района. Сегодня явно не мой день.

* * *

— Ты дома? Можно зайду на пять минут? — тараторит Петя в трубку.

— Заходи, — соглашаюсь я, наверное, слишком поспешно для приличной девушки.

«Быть спокойной и сдержанной», — твержу я про себя, но когда Петька спрашивает с порога: «Как ты?» — выливаю на него цунами информации и эмоций, рассказываю, рассказываю, все, что произошло за время нашего расставания. Накопилось.

— А ты? Как у тебя-то дела? — спохватываюсь я, наконец.

— Пришел попрощаться. Записался в «белые скафандры». Завтра еду под Орел — воевать с армией борщевика. Вот это номер! Дар речи возвращается ко мне не сразу.

Уже у двери Петя говорит: «Знаешь, Миля, ты можешь не верить, но я тебя действительно любил и люблю, видимо, до сих пор. Не хочу потерять тебя», — в его глазах поблескивают слезинки. Ничего себе!

— А насчет эвакуации, — добавляет Петя надтреснутым голосом, — постараюсь что-нибудь придумать.

* * *

Я смотрю на отходящий поезд. Дети в масках, защитных очках толпятся у окон вагона, стучат по стеклу, машут руками — рыбки в переполненном аквариуме.

Средства защиты разрешат снять только после обработки одежды и обуви специальным раствором.

Жара невыносимая. Из-под поезда настырно тянуться к платформе вездесущие борщевики. Мне кажется, я слышу пробивающийся сквозь шум движущегося состава, хруст сочных стеблей, гибнущих на рельсах. Уже через пару часов туннель, проделанный поездом в зарослях опасных растений, бесследно затянется.

Как жарко! Градусов тридцать, наверное. Изнывающие от жары провожающие трутся друг об друга вспотевшими телами. С трудом выбираюсь из толпы. Перед глазами светлая челочка Ярославы в окне вагона. Моя малышка отчаянно машет рукой, стараясь в этих движениях выразить всю свою любовь.

Я чувству, как слезы смешиваются с потом. Пот бежит тоненькими струйками под кожаной курткой, джинсами, под платком, плотно обхватывающим голову, из-за маски дышать вообще невозможно.

Я вижу ростки борщевика, вспарывающие асфальт. Медленно, но непрерывно, используя всю свою невероятную силу роста. Трещины расползаются тончайшей паутиной все дальше, все глубже, расширяясь по сотой миллиметра. Безопасная зона уменьшается с каждым днем.

Какая-то сумасшедшая на привокзальной площади, забравшись на деревянный ящик, громко кричит. Она без маски, ничем не защищена, серые патлы падают на худое бледное лицо. До меня доносится: «…кара Господня. Не от борщевика чистить нужно, от греха! Люди, покайтесь…!»

Ее крики заглушает вой скорой помощи. У метро столпились люди — очередная жертва борщевика заливает кровь равнодушный асфальт. Кто следующий? Какой-нибудь случайный прохожий, кто-нибудь из друзей, из знакомых, родных? А может быть я сама?

Дома аккуратно протираю одежду и подошвы сапог водой с уксусом: семена борщевика могут оказаться в складках одежды, на обуви. Квартира — уже не крепость.

Оглушает волна одиночества. Ни топота детских ног, ни звонкого тоненького голоска. И Петя так далеко, и уже, вроде бы, не мой.

Не знаю, какие связи он задействовал, сколько денег заплатил, но в эвакуационном детском лагере нашлось место и для Ярославы. Правда, только на две недели, а потом нужно снова заплатить крупную сумму.

Проскакивает мысль: «А как же те дети, которые не смогли попасть в эвакуацию?» Но смущение от неожиданного везения быстро проходит. Жизнь родного ребенка и вопросы морали несоизмеримы. Со двора доносится детский крик. Это сейчас такая редкость — дети на улице. Я выглядываю в окно. По асфальтированной площадке перед домом топает малыш полутора лет, тащит на веревочке машину. Игрушка все время переворачивается, мальчик долго устанавливает ее в правильное положение и недовольно кричит. Голова малыша и половина лица завязаны какой-то тряпкой, видимо, вместо защитной маски.

Ну и дела! Кто это додумался отпустить ребенка одного? Я высматриваю поблизости непутевую мамашу, но безрезультатно. Там, где кончается асфальт, непролазные заросли борщевика. К моему ужасу малыш направляется именно туда. Хватаю куртку, кое — как завязываю маску и через три ступеньки бегу на улицу. Только бы успеть! Когда я выскакиваю из подъезда ребенок всего в полуметре от растений — убийц.

— Стой! — кричу я во весь голос. Мальчик вздрагивает, останавливается и поворачивается в мою сторону. В его огромных глазах недоумение. Я подхожу ближе.

— Где твоя мама?

— А-а, во, би-би, — говорит малыш на своем языке, показывая мне машинку. Может его родители погибли? Что же делать? Я растерянно оглядываюсь по сторонам.

— Давай-ка зайдем ко мне домой, а потом поищем твою маму, — с этими словами я осторожно беру ребенка на руки.

В моей квартире мальчик ведет себя как хозяин. Сразу устремляется на кухню, и за обе щеки начинает уплетать бутерброды, которые я приготовила себе на ужин. Шакира недоверчиво обнюхивает нежданного гостя.

— Бабака, ав-ав, — произносит малыш с набитым ртом. Он явно из неблагополучной семьи или беженец: тонкая кофта вся в пятнах, на ногах ободранные ботинки явно не по размеру. Такая одежда явно не защитила бы его от зеленых мутантов.

— Что же мне с тобой делать? — вздыхаю я. Мальчик слезает с табуретки, в задумчивости останавливается посреди кухни, кажется, что он тоже размышляет над своей судьбой. Но вдруг на полу у ног парнишки появляется лужица.

— Ах, вот оно что… описался.

Я нахожу старые вещи Ярославы и надеваю на малыша, повязываю его голову своим платком, надеваю защитную маску. После этого мы отправляемся в ближайшее отделение милиции.

На самом деле никакое оно не ближайшее. Приходится пройти километра два. Большую часть пути я несу ребенка на руках.

Кратко объясняю ситуацию участковому. Он развязывает мальчику платок и маску, внимательно рассматривает его лицо.

— Опа, а я знаю этого юношу! Светлана Владимировна, взгляните-ка, кто к нам пожаловал, — обращается милиционер к полной женщине в форме.

— Ой, опять Кузнецовы запили. Ёлки-палки! Это ж надо, совсем за ребенком не следят. Надо лишать родительских прав. Все, так дальше не пойдет, угробят парня. Участковый кивает в знак согласия.

— Ну, детеныш, пошли со мной.

Мальчик как обезьянка вцепляется в меня руками и ногами. Вместе с женщиной мы уговариваем и отцепляем мальчугана. Наконец, он сдается. Большие голубые глаза полны слез.

Я возвращаюсь домой с тяжелым сердцем. Такие родители не то что об эвакуации побеспокоиться, они смертельной опасности родное чадо подвергают. Остается надежда на государство. Маленькая такая надеждочка.

 

Глава 7. Просто знакомые

«Слыхала, рабочие часы урезают?!» — не успев выйти на смену, набрасывается на меня охранник. Так, мы с ребятами называем для простоты инструкторов по персоналу. На самом деле, первостепенная задача этих нелегально подрабатывающих военных майоров, слежка за работниками кофейни, в том числе и за админами. Внутренняя безопасность компании.

— Да, уже знаю. Меньше работы — меньше де-е-е-нег, — я охочусь за огромной толстой мухой.

— А смысл работать при таком раскладе? Да сядь ты, попей кофейку, — кипятится Олег, мой самый любимый из инструкторов по безопасности. Аккуратный, педантичный, хваткий, по-ребячьи любознательный и настырный, не смотря на возраст, звание, семью, сохранивший внутреннего ребенка с безудержно рвущимся наружу блеском в глазах.

— Угу, сейчас, — замахиваюсь скрученной газетой… Бац! Жирная тушка мухи падает на пол, — Ура! Попала! Пятнадцатая! Сажусь за стол с торжествующим видом.

Через пять минут мы вдвоем, вооружившись скрученными газетами, гоняется за жужжащими как вертолеты мухами по пустым залам кофейни. Олег в костюме, при галстуке, я — с гордым бейджиком администратора. Когда заходят редкие посетители, мгновенно делаем серьезный важный вид, как и положено мелкому начальству.

— Откуда их столько? — недоумевает охранник — инструктор.

— Ну, может крыса где-то сдохла, в ней червяки завелись, из них мухи вылупились, — иронизирую я.

— Надо кому-то сообщить. Нашествие борщевика, нашествие мух… Нужно найти эту крысу, — Олег воспринимает мои слова серьезно, но уже через минуту заговорщицки спрашивает, — ты сколько убила? У меня пять.

— А у меня двадцать две.

В конце смены я делаю необходимые отчеты и с грустью смотрю на полупустые витрины — проблемы с продуктами уже налицо.

— Значит так, — по военному командует Олег, — запиши в журнале передачи смен, сколько ты убила мух за свою смену — завтра сравним.

Выйдя на улицу, я бросаю взгляд в огромное окно кофейни. На ярко освещенном фоне отчетливо видны ребята, работающие в ночь. Пытаюсь вспомнить, кто же сказал, что общепит затягивает как наркотик. Кофейня становится твоим домом, персонал — семьей, работа полностью овладевает мыслями… Олег машет мне на прощание свернутой газетой и широко улыбается. Взаимная симпатия, долгие разговоры на личные темы — я думаю, между нами могло бы что-то быть, но никогда не будет. У него жена и двое детей. Для меня это табу.

* * *

Самое неприятное, с чего может начаться мое рабочее утро — это звонок генерального директора — тридцатипятилетней миловидной, изящной женщины с ледяными глазами, которая умудряется держать в страхе всю компанию.

— Милена? Здравствуйте, как у вас с народом?

— Здравствуйте, пока не очень.

— Хм, у меня будет для вас поручение.

— Какое? — стараюсь, чтобы голос не дрожал и не выражал излишний энтузиазм подобострастной собачонки.

— Я в курсе, что вы в довольно хороших отношениях с управляющей… — ее голос не выражает никаких эмоций, — Елена не отвечает на звонки, что-то случилось. Но не будем пока о плохом. Нужно съездить к ней домой. Могу я на вас положиться?

— Да, конечно, Лариса Евгеньевна. Съезжу.

— Сделайте все необходимые дела и езжайте, не тяните.

Елена, не отвечающая на звонки самой Ларисы — нонсенс. Она — трудоголик. Я смотрю, как новый бармен Дима сосредоточенно выполняет заказ. За все утро не сказал и пары слов. До него был похожий на девочку Андрюша непонятной ориентации. Яркий, веселый. Девчонкам очень нравился. С ним и в солярий можно было сходить, и проблемы у него были женские: «Вот прямо не знаю, кого выбрать: Витю я люблю, а у Кости — машина, квартира». Как быстро сменяются люди: появляются, исчезают. Сколько их проходит через нашу жизнь, оседая в памяти. Иногда навсегда…

Из задумчивости меня выводит пронзительный визг уборщицы, доносящийся из подсобки. Перескакивая через три ступеньки, прибегаю на крик, сзади подтягиваются любопытные ребята.

Первое, что я вижу — дрожащую как осиновый лист Рахат, заслонившуюся передником. Следую глазами за ее взглядом и упираюсь в довольно крупный зонтик борщевика, торчащий из вентиляционной решетки. В следующий миг зеленый монстр конвульсивно дергается, и под потолком прямо над нами зависает легкое облачко семян. Теперь уже кричим мы обе.

Опомнившись, хватаю остолбеневшую Рахат за руку, и мы несемся к раковине в баре. Поочередно засовываем голову под кран, льем воду на плечи, ноги, чтобы смыть, возможно попавшие на одежду и волосы, семена. Кажется, нигде не жжет — будем надеемся, что опасность миновала. Испуганные перешептывания ребят распарывает фраза нового бармена: «Вот это картина!» Оказывается, в панике, торопясь обезопаситься от семян борщевика, я скинула форменную блузку. Хоть этот не гей!

Позже выясняется, что в вентиляцию действительно заползла крыса — в ней-то и пророс смертоносный монстр, и развелись мухи. Квартира нашей управляющей Лены находится на окраине города. Чтобы найти нужную улицу, приходится останавливать нескольких прохожих.

Новенькие, аккуратные многоэтажные комплексы, построенные на пустырях, утопают в борщевике. Как люди здесь живут?

К дому Лены ведет узкая дорожка, выложенная плиткой, с обеих сторон вдоль нее — частокол трехметровых мутантов. Похоже, в этом районе редко проводят чистку.

Я останавливаюсь в раздумье: вернуться, сказать, что никого нет дома? Стоит ли подвергать себя опасности? Кто для меня Лена? Начальница, о которой я знаю не так уж много. Знаю, что она живет одна, с мужем развелась. В прошлом несколько лет занималась гимнастикой, и, видимо поэтому, обладает огромной работоспособностью. Лена никогда не повышает голос, временами веселая: шутит, делиться бизнес-планами, иногда молчаливая, грустная. Но, кроме того, это человек, который верил в мои способности, когда я только пришла в компанию, и у меня не все получалось, который вступился за меня, когда служба внутренней безопасности несправедливо подозревала в махинациях с кассовым терминалом; человек, который подарил розу на день моего рождения (мелочь, но приятно); который отговаривал от увольнения в минуты слабости и который последнее время доверяет мне безоговорочно и называет не иначе как Миленочка.

Затягиваю платок, стараясь спрятать все волосы, высоко поднимаю воротник куртки; на глазах — очки, ниже все лицо закрывает защитная маска, убираю руки в карманы и… вперед! Делаю несколько осторожных шагов по узкому коридору, оставленному ядовитыми растениями. Если протянуть руку можно дотронуться до ярко — зеленых листьев. Я слышу легкое потрескивание — борщевик начинает стрелять семенами мне вслед. Бегу сломя голову. Вот, наконец, и спасительный подъезд.

Начало дня. Большинство жильцов на работе. Кажется, что дом вымер. Лифт не работает. Поднимаюсь на шестой этаж. Несколько раз нажимаю на звонок Лениной квартиры, но за дверью глухая тишина: ни шагов, ни включенного телевизора, ни каких-либо других признаков жизни. Да, похоже, спасать некого.

Может, управляющей просто все надоело. Моторчик сгорел, и она уехала куда-нибудь. Бывает же такое, крутится человек, вертится с утра до ночи, энергия бьет фонтаном, работает за десятерых, все вовремя, везде успевает. Но однажды просыпается с утра, и ничего не хочется, никаких сил. Много ли мы знаем о тех с кем встречаемся каждый день?

Делаю контрольный звонок — глухо. С чувством выполненного долга опускаю на лицо маску, собираясь на улицу. Замечаю, что штанина слегка задралась, наклоняюсь поправить, теряю равновесие и, чтобы не упасть хватаюсь за ручку двери. Дверь неожиданно подается, и я вваливаюсь в квартиру Лены.

Лежа на полу прихожей, я вижу в полутора метрах от себя несколько борщевиков.

Приторный сладковатый запах ударяет в нос. Растения вытянулись почти до потолка, а под ними кровавое месиво, темные длинные волосы и пара сапог — все, что осталось от Лены. Кажется, я слышу, как корни жадно всасывают растворенную кислотами человеческую плоть.

Крик застывает в горле. Мозг командует встать, но тело не слушается. Я знаю, что борщевик — это всего лишь растение, лишенное разума, однако создается ощущение, что ядовитые гиганты не только чувствуют мою близость, но и готовятся к нападению. Они разворачивают в мою сторону листья, тянуться трубками стеблей. Еще миг — и меня забросают сотнями семян, одно из них, вполне возможно, найдет уязвимое место.

Я вскакиваю как ошпаренная, с хриплым, вязнущим в голосовых связках криком о помощи выбегаю в подъезд. «Помогите!» — ору я уже что есть мочи, но никто не отзывается, не приоткрывает дверь из любопытства. Может быть, и в других квартирах та же страшная картина — молчаливые борщевики, поглощающие кровавое месиво.

 

Глава 8. Перемены

Сидим за нашим начальственным столом со сменщицей Ириной, дегустируем кофейный коктейль — «новинку сезона». Я говорю, что после увиденного в квартире Лены, уже не могу жить как раньше.

Хочется все изменить, уехать бы куда-нибудь! Но для начала нужно сменить работу. Найти что-нибудь более высокооплачиваемое — приближается срок оплаты эвакуационного санатория.

— Есть что на примете? — спрашивает, закуривая Ира. Из-за сигареты во рту она смешно шепелявит.

— Пока нет, — я смотрю в окно, на улице копошатся беженцы. Ира останавливает на мне свои темные глаза, жмурится от дыма:

— Слушай, у меня дядя начальник крупного подразделения «белых скафандров». Хочешь, я с ним поговорю насчет тебя, платят там очень хорошо. Шутит? Нет, Ира совершенно серьезна. Вальяжно развалилась на стуле, сейчас она похожа на атамана — разбойника.

У меня в голове как в калейдоскопе очень быстро возникают и рассыпаются картинки.

— Поговори, если тебе не трудно, — неожиданно для себя самой говорю я. Мы обе в задумчивости смотрим в окно. Ира курит, я допиваю коктейль.

— Смотри, смотри! — по-детски возбужденно вскрикивает моя сменщица, тыча сигаретой в сторону подворотни, — Они тащат наш мусор!

Мы наблюдаем, как несколько беженцев делят содержимое мусорного мешка, вырывают друг у друга из рук фирменные пакетики и коробочки, жадно засовывают в рот остатки пищи. Во что превращает людей борщевик?

— Там же все уже тухлое, — почти хором говорим мы, испытывая жалость и отвращение одновременно.

* * *

Во что превратилась из-за борщевика моя жизнь? — думаю я, стоя в очереди за хлебом. Бабушка с дедушкой погибли. Петя — самый близкий мне человек теперь где-то далеко, Ярослава в эвакуации. Мое счастье разбилось, кусочки разлетелись в разные стороны, пускай даже это было иллюзорное счастье, как считает моя мама. Но счастье само по себе и есть иллюзия. Иллюзии для большинства, иллюзии для избранных, маленькие и большие иллюзии, для каждого свои.

Мы с Петей слишком много работали, загоняли сердца кофеином, чтобы хватило сил на общение. В последний Новый Год у меня началась истерика из-за усталости, я физически не могла радоваться самому главному празднику — дико хотелось спать. Петя сильнее, но испугался маленькой Ярославы. Моя дочь получала все, что хотела, возможно, так я пыталась компенсировать свое частое отсутствие и приглушить чувство вины за распавшуюся семью, и неожиданно она превратилась в избалованного чертенка, не желающего ни с кем меня делить. Мне иногда кажется, что проблемы с вниманием у детей возникают из-за дефицита внимания со стороны взрослых.

А Шакира, которая целыми днями томится в пустой квартире? Может, мама права, и ей было бы лучше на улице, чем с такой хозяйкой?

Я вскрикнула от неожиданного удара локтем в грудь. Впереди меня разодрались две толстые тетки, я стала случайной жертвой, а они даже не заметили.

— Куда лезешь, корова?! — кричит одна.

— Да ты на себя посмотри, слониха! — вопит другая, — все ноги отдавила!

Во что борщевик превратил нашу жизнь? В драку за место в очереди, в передвижение перебежками в страхе стать жертвой крошечного семечка, попадающего в слуховое отверстии, дыхательные пути, разрывающего мозг и внутренности; в тюрьму строгого режима, стены которой ядовито-зеленого цвета. Женщины не унимаются. Та, что задела меня локтем сорвала с соперницы маску и топчет с бешеной яростью.

— Идиотка! Как я теперь по улице пойду? — визжит пострадавшая. Никто не вмешивается, не пытается разнять темпераментных дам. Люди с апатией на лицах просто посторонились и продолжают терпеливо ждать своей очереди.

Выйдя из магазина, я опасливо озираюсь и прижимаю к себе пакет с хлебом и консервами. Я боюсь, что беженцы или еще какие-нибудь уроды отберут мою еду. Что тогда мы с Шакирой будем делать? Я-то потерплю, но как объяснить собаке, что она останется голодной из-за людей — самых опасных хищников? Нащупываю в кармане газовый баллончик — Петькин подарок.

Впереди толпится народ. Сначала, кажется, что несколько борщевиков выросли прямо на асфальте. Подхожу ближе, теперь отчетливо видны корни монстров, погрузившиеся в то, что когда-то было человеком. Петя, ты так мне нужен! Где ты, любимый?