— Елки-палки! Ну и дыра! Мишель, ты куда нас завез?

Лелек вертел головой и сокрушенно цокал языком. Сокрушаться было от чего. Городок Чама, в который мы только что прилетели, был городком небольшим по любым меркам. Собственно говоря, и не городком даже, а скорее поселком городского типа. А если быть совсем точным, то и не поселком вовсе, а просто большой деревней со статусом города, маленьким аэродромчиком и несколькими угольными шахтами вокруг. Шахты, разумеется, были закрыты по причине перестройки и последующего строительства развитого капитализма.

Чама, когда-то людная, умирала — медленно, сопротивляясь, брякаясь, агонизируя, но оставалось ей жить уже не долго. И самолетик сюда летал уже не каждый день, а лишь дважды в неделю, и шедшие вверх и вниз по Шельде пассажирские и экскурсионно-прогулочные теплоходики к черным подгнившим сваям пристани подваливали все реже. Теперь многоцветье иллюминаторов и лихая танцевальная музыка, летящая над рекой с верхней палубы, проплывали мимо серого дряхлеющего поселка. Наверное, в таких вот провинциальных дырах жили ссыльные декабристы, народовольцы и прочие эсэры-эсдэки. Ну, с ними все понятно, нечего было супротив властей переть. Но вот местным-то за что такая напасть?…

— М-да… Жизнь пронеслась мимо, обдав грязью, — прокомментировал пейзаж Болек.

Конечно, вопрос Лелека был сугубо риторическим, потому что Миша еще перед посадкой объяснил, куда мы летим и что мы там будем делать.

Как оказалось, в Рудске он взял билеты вовсе не на Москву, как изначально планировалось, а на первый же рейс, вылетающий на восток — так что могла быть и не Чама, могла быть любая другая богом забытая точка…

То есть, на Москву он тоже билеты взял. Но лишь конспирации ради. Билеты на рейс в столицу он покупал в кассе, перекинувшись парой слов с девчушкой-диспетчером, поулыбавшись ей и вообще всячески постаравшись запомниться. А билеты до Чамы он брал у администратора, смурной дебелой тетки с жестяным перманентом, не отрывавшей покрасневших глаз от экранчика монитора. Оказывается, можно и вот так, вовсе и не в кассе, приобрести билеты на какой угодно рейс, если, конечно, остаются на него свободные места или не выкупленные за сколько-то там минут до вылета брони…

А в Чаму — какие брони? Смешно даже… Это оттуда, из Чамы, самолетик бывает всегда забит под завязку, поскольку дезертирует народ на «Большую землю», как грызуны от лесного пожара, таща с собой мебель, орущих младенцев и вторящих младенцам разномастных домашних животных.

В общем, в салоне мы были почти одни. Сидел только безотрывно глядящий в крошечный иллюминатор пожилой интеллигентного вида мужчина с седой эспаньолкой и старорежимной тростью, одетый в необмятый сатиновый ватник, смотревшийся на нем скорее как смокинг. Да еще спали, разбросав по узкому проходу ноги в грязноватых сбитых сапогах, трое работяг в тельняшках и толстых брезентовых робах.

Несмотря на то, что из Рудска мы выскользнули на редкость удачно, Миша был хмур. Он сидел через проход от меня и о чем-то напряженно размышлял.

— Миш, ты чего? — шепотом, чтобы не разбудить задремавших ребят, спросил я.

— Я, Ростик, чего-то не понимаю, — таким же тихим шепотом ответил он. — А когда я чего-то не понимаю, я начинаю нервничать и делать глупости.

— Чего не понимаешь?

— Чего не понимаю? Не понимаю, почему мы из Рудска смогли улететь, вот чего. И наши «синие» и местные бандюганы, конечно, не Вольтеры и не Сократы, но и не такие уж непроходимые идиоты. По крайней мере, их «рули». И опыта у них — хоть отбавляй. Следовательно, никак не могли они аэропорт оголить.

— Но ведь оголили же!

— Да. Лелек верно сказал — там никого из этих не было. То есть, мы могли, разумеется, их и не заметить, но они-то нас не засечь уж никак не могли. Мы там сколько толклись до вылета?

— Около часа.

— Вот! Около часа! Да за это время к аэровокзалу можно было нагнать всех «синих», «бурых», сиреневых, всю сволоту вместе с их шестерками и бабами! А их не было!

Последние фразы Миша проговорил излишне громко, почти выкрикивая, осекся, оглянулся по сторонам и снова перешел на шепот:

— Не было, понимаешь?! Значит, никто их не сдернул с места, то есть аэропорт был пуст, а это невозможно, a priori.

— Ну и что из этого всего следует? — не смотря на Мишину логику, я продолжал демонстрировать прогрессирующий инфантилизм.

— Ростислав, дружище, вас в детстве на пол не роняли? — насмешливо ответил вопросом на вопрос Михаил и начал загибать пальцы. — Первое. Сгоревший джип с бандюками, помнишь?…

Я вспомнил и судорожно сглотнул.

— …Я по этому поводу тебе уже излагал свои соображения. Второе. Когда Серегу убили, а я сидел в яме, они говорили о каких-то своих убитых, кроме того, которого я… ну… в общем, кто-то еще братву давил, помимо нас. Третье. Нехарактерное построение наблюдения: в Рудске по станции целой толпой бегали и палили как ковбои обгаженные, а в порту — ни одного. Теперь отвечаю на твой вопрос: из всего этого следует, что есть еще кто-то, кого мы не знаем, но кто весьма деятельно участвует в процессе. Братва, впрочем, тоже не знает, иначе бы не вешала на нас лишние трупы… И все это плохо, Ростик, очень плохо, потому что этот кто-то или эти кто-то явно охотятся за нашим грузом. Или за нашими знаниями о нем, что для нас, в принципе, одно и тоже, ибо должно вести к летальному исходу… Да-да, Ростик, не дергайся, именно летальному. Ты был готов стать флибустьером? Был. Вот ты им и стал. И получай теперь полный антураж.

Я был готов стать флибустьером, это правда. Но я отнюдь не был готов стать флибустьером, на которого охотятся его «коллеги» по ремеслу… В общем, известие о неожиданной опасности меня несколько подкосило. Миша, видимо, почувствовал, что я готов расклеиться, и подбодрил:

— Ты не нервничай так, право слово, Я ведь могу и ошибаться. В конце концов, мы же пока живы и здоровы.

Пока. Вот именно — пока. Нет, Мишаня, ты прав. И есть еще кто-то, есть… Мы и живы-то до сих пор лишь потому, что этот «кто-то» оттягивает «синих» на себя. Или нет? Может быть, он их как раз на нас натравливает, но с указанием не совсем точных координат, и пока лысые плечистые ребята гоняют нас по лесам, делает свои дела?… Какие дела?… А черт его знает, какие. Темные. Чем-то же он занят!..

Черт бы их всех подрал. Флибустьеры хреновы. Разделяй и властвуй… Как там у Мао Цзедуна: в долине дерутся Тигр и Дракон, а мудрая Белая Обезьяна сидит на вершине горы и терпеливо ждет, когда они друг друга прикончат…

К великому нашему удивлению, все наши сданные в багаж вещи оказались нетронутыми. Видимо, ободранные грязные рюкзаки не вдохновили меркантильных тружеников аэропортового закулисья на изыскания. Ну и слава богу.

Гостиница — двухэтажный бревенчатый барак с непременной надписью HOTEL по стене между окнами первого и второго этажей — была почти пуста, поэтому мы без труда сняли большой угловой номер с тремя кроватями и раздвижным узким скрипучим диваном. За плинтусами наверняка водилось множество тараканов, а в диване жили клопы, но после месячных блужданий по тайге и ночевок в палатке это не имело никакого значения.

Составили вещи в шкаф, помылись — о чудо! — горячей водой, побрились, почистились, в общем — приобрели вид заправских денди с поправкой на географические координаты. Очень хотелось есть, а ресторана в «хотеле» не было, не смотря на наличие красивой таблички с тремя огромными аляповато-золотыми звездами, висевшую на стене за могучей спиной администратора — румяной сонной бабехи пантагрюэлевских габаритов. Звезды были, а поесть — не было. Самомненьице у них тут, однако…

На запыленной площади напротив «хотеля» располагалось двухэтажное кривоватое строение с двумя обозначенными крылечками входами. Над левым имела место быть вывеска «Культтовары» («Товары для культа» — хмыкнул Болек), над правым на листе фанеры было выведено псевдославянской вязью «Столовая». По причине раннего времени оба вышеозначенных очага цивилизации были еще закрыты, но зато справа торчал облупившийся ларек, гордо поименованный «Мороженое». За мутным стеклом, как и следовало ожидать, пестрело многоцветье тесных бутылочных рядов. А вот поесть, само собой, было нечего — сомнительного происхождения зеленоватые кексы я смог бы поглотить только под пыткой — поэтому мы просто взяли по бутылке пива (Ничего что с утра?… А мы сегодня спали?… Нет…. Значит, у нас еще вчера…) и, примостившись на лавочке, принялись терпеливо ожидать открытия пункта общепита.

— Нет, Банзай, вопрос закрыт. Ты мне долг вернул. А что за твоих пацанов, так считай это процентами. И, кстати, башли на захорон — мои, тут без базара.

Клещ бросил трубку на столик, едва не сбив тонкой работы вазочку с сухостоем.

— Монгол хренов! Долги он на меня вешать будет, ха! — и, переведя взгляд на мявшегося перед ним по стойке смирно Вову Большого, потер пальцем глубокую морщину на переносице:

— Ну, теперь ты базарь, куда братву подевал?

— Клещ, гадом буду, там такое… Курская дуга, в натуре. Война и немцы… Ну, всех положили… это…

— Кто положил? — тихо и зловеще спросил «смотрящий» сникшего бригадира. — Не крути вола, Вова. Открой свою хлеборезку и громко мне скажи за того Рембу. Ну!

— Да не знаю я! — Вова, могучий и суровый Вова, был готов разрыдаться. — Ну, гадом буду…

— Будешь, дорогой, обязательно будешь…

— Ну, их много было, целый лес. Мы шмаляли, шмаляли…

— И че нашмаляли? Хоть кого-то замочили?

— Не знаю…

— Чтой-то ты, Вова, как пятиклассник: ниче не знаешь, ниче не видел… Погоняло свое хоть не забыл?

Вова убито молчал и действительно напоминал в этот момент нашкодившего пятиклассника-второгодка, попавшего в кабинет директора школы. В общем, почти так оно и было…

— Большой… Сявка ты. Вова-Сявка, а не Вова Большой… Пацанов жалко, конечно, но они зажмурились, потому как по понятиям жили. А ты должен был искать тех, кто их зажмурил, и либо замочить их, либо сам загнуться… Ладно. Бригады у тебя теперь нет. Прощелкал ты свою бригаду. Будешь, короче, сам пахать, по персональной разнарядке. Ищи этих гребаных туристов как хочешь, но через десять дней или ты тут с темой стоишь, или ты, извини уж… В помощь тебе будет Леший, он с этими фраерами покровничать хочет. Башли возьмешь у Француза. Все. Свободен.

И когда воспрянувший духом «браток», уж было простившийся с жизнью, на негнущихся ногах выходил в приемную, резко выдохнул ему в спину:

— Десять дней, Вова! Десять дней!

— Нет, Болек, расписание — это все туфта. Здесь кораблики не по расписанию плавают, а по реке. Или по желанию капитана. Пойду-ка у мужика спрошу…

И Лелек направился к смолившему древнюю плоскодонку сутулому аборигену.

Мы стояли на старой пристани рядом с будочкой билетной кассы, разумеется, закрытой давно и навсегда. Расписание движения теплоходов, приколотое к дощатой стене ржавыми кнопками, трепыхалось на ветру оборванным углом. Лелек был прав — написать тут можно все, что угодно…

Шельда катила серые в пасмурном свете народившегося утра воды на юг, к нашему родному городу. Хороший план Миша придумал. Пока нас будут искать в Москве, мы сядем на любую посудину и через три дня — чух-чух, чух-чух — будем дома. А там сориентируемся.

Вернулся довольный Лелек.

— Завтра, мужики, будет корыто в нашу сторону. Чуть-чуть мы не успели, вчера вечером, говорит, «Лазо» ушел…

— Ничего, ничего, друзья мои, сегодня отъедимся, отдохнем, выспимся как следует…

— А как отдохнем? — коварно поинтересовался Лелек и игриво подергал себя за бороду.

— Как следует, не волнуйся. Можем слегка расслабиться, заслужили. К тому же, один черт на корабле как минимум три дня плыть придется, так что отойдем.

— А что за корабль? Лайнер? — поинтересовался простодушный я.

— Ага, дружище, лайнер. «Титаник» называется. Четыре бассейна, два кинотеатра, ипподром и взлетка для Ил-86; а сейчас мы со всей этой хреновиной попробуем не утонуть…

Зыбкое равновесие между сном и пьяной одурью. Мерзко, как никогда раньше. Я не напивался уже почти два месяца и организм мой, судя по всему, отвык от подобных нагрузок. Глаза открываться не желали. Остальное тело и вовсе не реагировало на призывы мозга…

Когда я проснулся в следующий раз, было уже почти хорошо — я даже смог слегка подвигать во рту сухим огромным языком, а потом приоткрыть заслезившийся от натуги правый глаз.

Миша и Болек сидели за столом, подперев взлохмаченные взлохмаченные головы подрагивающими руками и о чем-то горячо спорили, перебивая друг друга и то похлопывая свободной ладонью по столешнице, то отрицательно рубя ею воздух перед своей грудью, то тыкая растопыренными пальцами в грудь собеседника.

— Э-э-х-х-р-р…

Я хотел попросить чего-нибудь жидкого и холодненького, но иссушенное алкогольным самумом горло было пока к воспроизведению членораздельных звуков не готово.

Миша, тем не менее, понял мои жалкие потуги прекрасно, прервал диспут с поэтом и направился ко мне с бутылкой пива. Я присосался к горлышку на манер Саида из «Белого солнца пустыни», а Мишель, пока я жадно лакал живительную влагу, раздумчиво вещал на манер товарища Сухова из того же самого фильма:

— Неправильное опохмеление всегда приводит к длительному запою, потому что если пиво дают не сразу, а часа через два, то приключается второй день, плавно переходящий в четвертый…

Жизнь весело звенящими ручейками вливалась в мое тело и достаточно скоро мне стало хорошо. Как минимум для того, чтобы попытаться принять вертикальное положение. Я рискнул — и сел. Осмотрелся. На широком подоконнике стояла длинная неровная шеренга бутылок темного стекла. Полных. Вещи валялись по всей комнате в живописнейшем, присущем мастерской великого художника, беспорядке. Лелек лежал навзничь поперек разложенного дивана в позе распятого вьетнамцами на бамбуке американского рейнджера.

Вставай, вставай, сексуальный маньяк! — обращаясь ко мне, промолвил Михаил. — Иди, прими еще микстуры. Курс лечения должен быть полным.

Сексуальный маньяк? Я?

Я на подгибающихся в коленях ногах прошествовал за стол, угнездился и начал вспоминать. Всплывали в радужных вспышках какие-то отдельные, не связанные друг с другом эпизоды… Ларек… Что-то мы там берем, с Лелеком, кажется… И я доказываю в маленькое окошко, что вообще-то я ученый, нет, не профессор, а просто ученый, а здесь — случайно… Удивленное лицо огромной женщины-администратора… И как оно вдруг заливается краской…

Вот оно что… Елки-палки, стыдно-то как…

Последнюю фразу я, вероятно, произнес вслух, потому что Миша фыркнул и, картавя, воспроизвел в лицах старый анекдот:

— «А что вчега было?» — «Как что? Революция, Володенька!» — «Геволюция?! Уй, как стыдно!..». Слышишь, Болек, стыдно ему. Половой террорист. Ведь он ее домой к себе зазывал, жениться обещал, подлец, — Болек вежливо хихикнул, — насилу оттащили тебя от тела… Пей, пей, герой…

Вот ведь как, черт возьми. Вроде, не замечал я за собой ранее таких наклонностей. Откуда только что и берется…

Проснувшийся и к этому времени прошедший полный курс интенсивной пивотерапии Лелек вполне популярно мне растолковал, откуда именно и что берется:

— Понимаешь, Ростик, — говорил он, поминутно прикладываясь к горлышку, — есть такая болезнь: спермотоксикоз называется. Это когда долго без женщины, вот как мы сейчас. Ну, оно копится, копится, а потом, согласно второму закону диалектики, внезапно совершает качественный скачок и ударяет в голову. Так что ты особо не казнись, это у всех бывает…

…Вчерашней женщины за стойкой, слава богу, не было, но ее сменщица — постарше и еще более обширная — посмотрела явно осуждающе. На всякий случай — на всех. Мы быстренько сдали ключи, вежливо расшаркались и ретировались на пристань, позвякивая пакетами с недопитым пивом.

Вова Большой поднял со стола тяжелую голову. Вчера он изрядно набрался, так как ему было совершенно необходимо снять напряжение последних дней. В особенности — последнего раннего утра. Сопровождавший его в вояже по подконтрольным забегаловкам Леший мрачно выспрашивал подробности Вовиной одиссеи и каждый раз кривился и скрежетал зубами, когда Вова касался обстоятельств гибели братвы.

В подконтрольных кабаках поили на халяву, «братанов» погибло много, каждого поминали поименно (непонятно было только с Косым, ибо тело так никто и не нашел, но не было ни малейших сомнений в том, что он разделил судьбу своей бригады и бригадира) — в общем, домой бывший любимый подручный Клеща добрался непонятно как, потому что Леший пребывал в еще более плачевном состоянии.

Дома Вову вывернуло наизнанку и он долго бушевал, что «вот, мол, гниды какие, самопал подсунули, и это в своих же кабаках!», но зато немного протрезвел, а протрезвев позвонил подконтрольной мадам и затребовал баб на всю ночь, но пока «бабы» от кинотеатра «Большевик» — обычного их явочно-тусовочного пятачка — добирались до Вовиной квартиры в весьма престижном, но удаленном от центра районе, он снова пил что-то из домашних запасов, а потому, услышав трезвон в дверь, ни с того ни с сего взъярился, вывалился зверем на лестничную площадку и зачем-то начал мутузить ни в чем не повинных «эскортниц». «Бабочки» с визгом разбежались, утирая сопли и размазывая по щекам тушь. Слегка оклемавшийся Леший затащил упиравшегося Вову с лестницы обратно в прихожую — и они снова что-то пили, и Вова горько плакал о своей непрухе…

С трудом разыскав ванную комнату, он долго лежал бритой головой в раковине под ледяной струей и жадно, как истомившаяся по влаге рыба, глотал попадавшие в раскрытый рот струйки воды. Наглотавшись и почувствовав себя более-менее ожившим, он вернулся на кухню, набулькал полстакана из недопитой бутылки «Смирновской», залпом опрокинул ее в полыхающее нутро и, поморщившись, закурил. Постепенно перед глазами прояснилось, но еще не до конца: мир продолжал оставаться слегка размытым, как бывает, когда смотришь в окно через жалюзи. Потом Вова разбудил и привел в чувство Лешего и они на пару сходили за пивом, а заодно и проветрились, а после, сидя на кухне и вливая в себя холодненький «Карлсбад», мозговали: как же им все таки умудриться достать неуловимых «фраеров»…

По всему выходило, что достать их реально и стопроцентно они могут только на «живца», то есть, «пригласив в гости» кого-то из их родни или знакомых и доведя каким-то еще не очень понятным образом сию информацию до сведения противника. Искомые не смотря на свою поразительную неуловимость, были, как ни крути, «лохами», а потому просто обязаны были гурьбой побежать на выручку заложникам. А тут уж, как говорится, «дело техники». Тут уж Вова с Лешим не оплошают. Тут уж они отыграются за все: за «братву», невесть как павшую, за свой страх, за унижения и за все прочие реальные и мнимые обиды.

Дельную мысль первым подал, как ни странно, раненый в голову Леший — и Вова, невольно подосадовав на собственную недогадливость, радостно возопил:

— Да ты, брателла, прям местная Дума, в натуре! Это у тебя после того, как тебя по чану пузырем долбанули, верняк говорю!

Леший не обиделся, даже напротив — радостно осклабился, потому что и сам считал, что после той гадской ночи начал катастрофически быстро умнеть. И даже сам Клещ это заметил.

В общих чертах план вскоре был единогласно одобрен и принят к исполнению. Оставались детали: информация о конкретных людях, адресах, местах их работы, и т. д. и т. п…

Теплоходик подвалил к пристани лишь под вечер, когда мы уже давным-давно допили утреннее пиво и сходили за следующим.

Теплоходик был стареньким, еще вероятно, прошлого века постройки, но содержался в более-менее приличном состоянии: на корпусе почти не было ржавчины, а надпись «Партизан» на борту, на прикрепленной над окошками капитанской рубки дощечке, была не облупившейся и не стертой. Яркие черные буквы на стерильно-белом фоне радовали глаз и внушали уверенность в спокойном комфортном плавании.

— Надо же, — философски заметил Болек, — опять «Партизан». У нас прямо любовь какая-то с партизанами.

— А как еще называть? — решил подискутировать Миша. — «Красногвардеец»? Длинно и напыщенно. «Белый воин»? Так у нас — не Москва, за это и побить могут Впрочем, за «Красногвардейца» тоже… «Бамовец»? Ну, за это побьют и вовсе стопроцентно. «Шельда», в честь реки? Так их тут уже выше крыши. «Шельда-1», «Шельда-2», «Шельда-13»… Вот и остается одно: «Партизан». Хорошо — не красный. А что — и патриотично, и за сердце берет, тут же почитай у каждого деды-прадеды партизанили. Только вот кто за кого партизанил — вопрос…

На пароходике нашлись две двухместные каютки с малюсенькими иллюминаторами в нескольких сантиметрах над уровнем пенной струи за бортом, и двухъярусными узкими койками. Туалет, вернее — гальюн, один на всю нижнюю палубу, располагался в конце усеянного дверями кают коридора, под ведущим наверх трапом.

Каютки были уютные, но очень уж маленькие. А после того, как мы впихнули в них свои пожитки, там и вовсе места не осталось, так что находиться в каютах днем не было не только смысла, но и возможности.

Пароходик дал длинный гудок и отвалил от черных свай. За бортом исчезал прошловечный городишко Чама. С обеих сторон к Шельде спускались утесы.

Мы разыскали боцмана — молодого исполненного важности парнишку, которого экипаж, однако, уважительно именовал Петровичем — и расплатились с ним. Петрович показал, где находится ресторан, где — бар, где — комната отдыха на случай непогоды, а так же поведал, что со скольких до скольких работает и что сколько стоит. Разумеется — приблизительно. В финале он счел необходимым провести краткий инструктаж по технике безопасности:

— Вон круги висят, в этом ящике — спасжилеты. Напьетесь — не падайте за борт…

Искренне поблагодарив Петровича за заботу, мы направились в ресторан — помещение на корме суденышка, на первой палубе, сплошь состоящее из огромных витражных окон и небольшой эстрады, на которой пребывало сильно поцарапанное пианино и некая нетрезвая личность под ним. Не смотря на наличие эстрады, пьяной личности и целых стекол, назвать это помещение рестораном мог только неисправимый оптимист или такой искренний патриот своей посудины, как юный боцман Петрович.

Наступало время ужина и ресторан постепенно начал заполняться людьми. Мы заняли одно их лучших мест, благо пассажиров было немного и никто на этот столик у самого окна, за которым трепыхался на ветру линялый прямоугольник триколора, не претендовал. Меню оказалось под стать самой ресторации и исчерпывалось единой, прекрасно знакомой любому, пожившему хоть немного в Советском Союзе, фразой: «Лопай, что дают!». Впрочем, справедливости ради надо отметить, что приготовлено было вкусно и, главное — много.

Из ресторана мы перебрались в бар, общий вид коего прочно ассоциировался с образом буфета в моем родном педагогическом институте. Разница заключалась только в наличии здесь бутылок с горячительными напитками и допотопного телевизора над стойкой, пребывающего, правда, в нерабочем состоянии, как доверительно сообщила нам барменша Зоя, которую почтительный Болек тут же стал именовать не иначе как «фрау кельнер», чем немедленно заслужил ее глубочайшую симпатию и поток снабженных красочными комментариями небезынтересных сведений о жизни корабля, его команды и некоторых пассажиров…

Мы, как истинные флибустьеры, добравшиеся, наконец, до своей шхуны, пили гаванский ром, большую квадратную бутылку которого любезная «фрау кельнер» продала нам по большому блату, курили и строили планы.

На сегодняшний день жизнь была прекрасна.

Вова Большой и Леший сидели у Вовы дома, потягивали пиво и подводили итоги дня. Итоги были не слишком впечатляющими, но не сказать, чтоб совсем никакими.

Днем Вова дозвонился в Москву своему «корешу», бригадиру «юго-западных», с которым он вместе «чалился по второй ходке», и попросил его узнать, прилетели ли в Москву из Рудска такие-то личности, фамилии по слогам, всего четверо, рейс номер такой-то. А если прилетели, в чем он, Вова, абсолютно уверен, то куда потом подевались. Просьба, конечно, не пустяковая, но он, Вова, в долгу не останется:

— Ты ж меня, брателла, знаешь! Я ж для тебя в лепешку, в натуре!..

«Брателла» знал, а потому обещал поспособствовать, чем сможет, и как только что-нибудь узнает, немедля ему, Вове, позвонит.

На том и распрощались.

После этого Вова принялся усердно копать информацию на музейного червяка. Получилось черт знает что: из близких родственников — только мать. Живет где-то на Украине с дальними родственниками. Не умыкать же ее оттуда? Конечно нет… Далее: баба. Была, как не быть, но по весне разбежались. Можно было бы попробовать, но она сейчас в Лоо, под Сочами, с новым хахалем-трахалем… Опять не в цвет. Далее:… а далее — ничего. Рабочие контакты, приятели по институту, созвонка раз в месяц, а видятся вообще раз в полгода. Не катит… Опять же, можно попробовать, но нужен такой контакт, чтобы клиент не раздумывал, бросился спасать, заложника сломя голову, аки придурковатый, но героического склада характера Иван-царевич. И в ментовскую еще не стукнул бы при этом. Единственный стоящий контакт — Михаил Мищенко, но он-то как раз вместе с этой музейной вошью в столицу смылся, его самого на чем-то выцеплять надо…

Часов в десять вечера заявился, наконец, Леший, принесший информацию по тому самому Мищенко. Информации было много, очень много, но вот толку от нее, как и в предыдущем случае, не было ни малейшего. Куча баб, пьянки постоянные, бизнес — как у всех: взял в долг, дал в долг, слетал, привез, толкнул. Правильные пацаны такой фигней не занимаются… Родители — в Хабаровске, там же брат и сестра. Брат — серьезный фирмач, вряд ли тамошняя братва его за так сдаст. Да и время не позволяет… В общем, ничего такого, на что можно было бы его качественно подвязать. И в Москве — только шапочные знакомства… Вот, кстати, проблема: куда они в столице подадутся?

Ну что ж: фифти-фифти. Хреновый результат — тоже результат, как говорит Клещ.

Леший матерился. Он страстно желал зацепить кого-то именно из этих двоих, потому что один из них «замочил» Фиксу, а второй надолго вывел из строя самого Лешего, и просто так спустить этого ну никак нельзя было…

— Ниче, братан, мы их все одно уделаем, — убежденно говорил Вова Большой, — так не бывает, чтобы полный голяк. Короче, я завтра буду в Москву звонить, а ты свяжись с Сивым, из «южных», они этих… как их… ну, двоих оставшихся крышуют. Он тебе все данные сольет, я с ним базарил… Ну, хорош на сегодня. Пора отдыхать, — Вова устало потянулся. — Слышь, Леший, достань там из холодильника…

К ночи небо затянуло тучами, думали — будет ливень, но после завтрака выглянуло солнце и облака унесло легким ветерком куда-то в сторону Китая. Положительно, нам везло с погодой. И вообще везло. Пока, по крайней мере.

Команда под руководством неутомимого Петровича расставила на верхней палубе раскладные деревянные лежаки, которые с некоторой натяжкой можно было назвать шезлонгами. Мы заняли четыре из них, на корме, и, раздевшись до плавок, развалились томно, подставив солнцу белые, как обратная сторона обоев, тела.

Боже, какое же это было счастье! После полутора месяцев блуждания по тайге, уходов от погонь на грани фола, потери друзей, голода, грязного товарняка, постоянного нервного напряжения и, главное, страха — за себя и за то, что все лишения и жертвы могут в одночасье оказаться напрасными — вдруг расслабиться и лежать, ничего не предпринимая, даже не думая, и неторопливо курить, не боясь, что огонек твоей сигареты заметит какая-нибудь сволочь, и болтать лениво ни о чем, а не вырабатывать оптимальный маршрут, и не голодать, в конце концов: хочешь, иди в ресторан, хочешь — в бар к доброй «фрау кельнер». А еще можно закрыть глаза и представить, что ты плывешь на громадном и белоснежном, как айсберг, красавце-лайнере где-то среди Карибских островов, на полпути, к примеру, между Ямайкой и Барбадосом… Тысячу раз прав был Кирсанов-младший, когда в имении своем просто и незамысловато сибаритствовал, и тысячу раз не прав был Базаров, когда, имея возможность сибаритствовать, кромсал почем зря бедных лягушек… Впрочем, кто-то сказал, что «…душа обязана трудиться — и день, и ночь». Но это же душа, так она, кстати, и трудится. И день, и ночь. Даже в этот момент, просто радуясь жизни, она трудится, хотя бы тем уже, что переваривает эту тихую безмятежную радость. А тело может и не трудится. И день, и ночь. Тело может поваляться в шезлонге и лениво порукоплескать напряженной деятельности души…

— Господи, хорошо-то как! — тихо сказал Лелек. — Так бы плыл и плыл, всю жизнь, не вставая, как Одиссей…

— Ну, Одиссей-то, положим, не всю жизнь проплавал, а только десять лет, — вступил я в разговор, поскольку тема была знакома, зря я что ли историк? — Да и эти десять лет он не на палубе валялся, а воевал, тонул, улепетывал, в общем — сплошные стрессы. Так что, Лелек, твой пример можно признать неудачным.

— А я вот думаю, что никуда Одиссей не плавал, — сказал вдруг Болек.

— В смысле? — я опешил. — Есть же «Одиссея»… Ну, приукрашено там, конечно, многое, но для Греции это нормально. Мифотворчество, гиперболизация, метафоры всякие…

— Ты «Звездные войны» смотрел? — Болек перевернулся на бок, подставил руку под голову и, прищурившись, смотрел на меня. Глупый вопрос. Кто ж их не смотрел? — Ну так в этой трилогии просматривается ли аналог реальным событиям, происшедшим с каким-нибудь землянином, нашим современником? Фантазия сплошная. Богатая и талантливая, это безусловно, но — именно фантазия.

— Нет, подожди, — я растерялся и никак не мог подобрать убедительные аргументы, — нет, я думаю, что вполне можно подобрать аналог и на Земле…

— Ну конечно же можно! Это я так, ради провокации… Да что там далеко ходить: вот хотя бы наша одиссея, — Болек хихикнул, — приключения — хоть куда, осталось только перенести их в космос, вместо товарняка — «стардестроер» какой-нибудь навороченный, вместо штормовки — силовую броню, вместо ножей — лучеметы, а вместо братвы поганой — Лорд Вейдер, или как его там… И не иначе, потому как даже лучший из фантастов ограничен рамками человеческого мышления и человеческого же жизненного опыта. Вот ты можешь, скажем, образно и в красках представить шестимерное пространство? И не просто представить, но и доступно описать его так, чтобы самый тупой из твоих читателей понял о чем речь идет? И я не могу. Выходят лишь одни убогие фантазии в рамках установленного. Именно поэтому ничего, кроме бластеров и гипер-перехода никто и не придумает. Вот тебе и все «Звездные войны»… Но ты чувствуешь масштаб?! Пьяный бандюган — и Черный Шлем, а? В подобном масштабе путешествие Одиссея в действительности должно было ограничиться в лучшем случае поездкой на соседний остров. В гости. Дня на три. Масштаб, Ростик, понимаешь? Стоят на пляже два валуна, прилив, отлив, крабы бегают… А теперь закрой глаза и поднатужься. Что получается? Сцилла и Харибда получается. И остальное так же точно. Так что ничего и не было.

— А что же было? — тупо спросил я. Хорош историк…

— Что было? А ничего не было. Был снедаемый громадным неудовлетворенным честолюбием военный вождек мелкого родоплеменного союза. И как-то забросило на каменистую Итаку странствующего сказителя, скажем так — барда, по нашему. И вождек, Одиссей то бишь, будучи мужиком хитроумным, зазвал его в свой дворец — глинобитный сарай с соломой на крыше — угостил, чем Зевс послал, прослушал внимательно концертно-новостийную программу и, пленившись недюжинным талантом акына, запер его под замок, дабы не сбежал. И заказал таланту нетленную оду в свою честь, поскольку реальных подвигов за этим вождем как-то не водилось, пардон за каламбур. Барду, Гомеру то есть, под замком было одиноко и неуютно, он напряг фантазию и выдал на-гора свои «Звездные войны», совершенно небывалые по силе и образности. А Одиссей сей труд подредактировал, что-то зачеркнул, что-то, наоборот, добавил — про верность Пенелопы, к примеру… Вот, кстати, именно эта мифическая верность и заставляет усомниться в правдивости всего повествования, если вспомнить, что нравы в Античном мире царили самые что ни на есть вольные. Ведь весь пантеон греческих, равно как и римских, богов — это же просто сборище нимфеток, педерастов и безмозглых амбалов во главе с верховным громовержцем, который по сути являлся обычным подкаблучником с замашками ядерной сверхдержавы. Вся эта братия безудержно предавалась пороку со всем, что шевелится, и оптом похищала неполовозрелых девиц у царственных папенек, благо о сексоубийственной христианской морали никто еще и слыхом не слыхивал… В общем, после редакционных правок задышала ода! И три тысячи лет потомки в экстазе волосы выдирают: ах, Одиссей, ах, Одиссей! А вот современники этот мадригал воспринимали, я думаю, не иначе как Историю КПСС в исполнении Уэллса. Или «Малую землю» с «Целиной».

— Но ты же не будешь спорить, что это великое творение? — я позорно капитулировал, но хотел, чтобы мой белый флаг был героически пробит осколками.

— Величайшее, Ростик, величайшее. Но — с литературной точки зрения. А я тебе толкую о его исторической ценности. В смысле — как источника.

Меня долбанули моим же оружием. Капитуляция, которую я хотел было превратить в почетную сдачу с сохранением знамен и виц-мундира, превратилась в тотальный разгром. «Историки, хвостом вас по голове…» всплыли в памяти строки из любимой книги. И ведь прав Болек, кругом прав. Я сам сколько раз ребятам говорил, что нельзя принимать на веру информацию, хранящуюся в летописях, скрижалях, папирусах, Библиях и прочих анналах. В первую очередь потому, что писаны те ветхие строки были людьми и отнести оные творения можно и должно только к литературным трудам, но никак не к историческим источникам, разве лишь весьма опосредованно. К примеру, тот же печально известный Шлиман искал свою Трою, основываясь на «Илиаде» — искал высокие стены, искал остатки ворот, в которые мог бы пролезть деревянный конь — и, разумеется, не нашел. И срыл до основания то, что было Троей, потому как не узрел града гордого Приама в глинобитных руинах…

— Дружище, скажи: ты это сам придумал или где-то прочитал? — очень заинтересованно спросил Мишель.

— Прочитал? Х-м… «Я замужем не была, но много читала…» — Мы рассмеялись. — Понимаешь, тут ничего и придумывать не надо, само всплывает. Я вот перечитывал с полгода назад «Мифы Древней Греции» от нечего делать, карго в Пекине зависло, работы нет… В общем, прочитал, а потом вдруг увидел все с другой стороны, ну, как бы с другой точки зрения.

— Ну-ну! — Миша даже сел, чтобы лучше слышать.

— Так вот: с другой точки зрения все эти герои были сволочами редкостными. И свиньями. Геракл перебил кентавров, которые его воспитали и любили. Хронос вообще своих детей сожрал. Без приправы. Язон кинул Медею — во всех смыслах этого слова, я имею в виду. Тезей точно так же кинул Ариадну, а она его от верной смерти спасла, между прочим… О! Кстати о Тезее! Ведь с той самой другой точки зрения все вообще выглядело очень и очень нелицеприятно. Помните, его папаша Эгей в случае безвременной кончины сыночка в жвалах Минотавра просил на галере черный парус поставить? Ну вот, победил, стало быть, Тезей Минотавра — кстати, тоже интересно, кого он там на самом деле победил — и поплыл, радостный, в родимые Афины. А темной ночью прокрался на палубу и подрезал, тать, парусные канаты, как они там называются — ванты, что ли… И белый парус сорвало ветром. Ну, а дальше все происходило по канонизированной версии: поставили, за неимением белого, черный; Эгей, его на горизонте узрев, сиганул в море имени себя; безутешный Тезей стал царем Афин… Ну очень надоел парню живучий папаша, а тут такая возможность! Что скажешь, Ростик, могло быть такое?

— Могло. Еще как могло. И сколько раз было. Одна французская династия Валуа чего стоит. Или наши: Святослав, Андрей Боголюбский, Святополк Окаянный, да тот же Юрий Долгорукий, в конце концов. Ради пары вшивых деревенек — всю родню под корень… Нынешние бандюки против тех ребят выглядят пухлыми ангелочками с картины Рафаэля «Сикстинская мадонна».

Ай да Болек! В который раз меня уел! И ведь не просто удивляет — потрясает. До глубины души. Я тоже пытался видеть в Истории иное, но не так: писал как бы смешные рассказики «Чартерная галера за Золотым руном», «Крестовый поход выходного дня», но это все ерунда, это — именно те самые Болековы бедные фантазии в рамках установленного.

— М-да… — протянул Лелек. — Неприятные типы…

— Да нет, приятный или неприятный, хороший или нехороший — это лишь от точки зрения зависит. В жизни черного и белого цветов не бывает. Есть только оттенки серого. Разной интенсивности.

— Слушай, дружище, а с чего это ты так историей заинтересовался? Ты, вроде, всегда был к литературе ближе.

— Видишь ли, Мишель, это ведь почти одно и то же — литература и история. Разные ипостаси одного явления. А заинтересовался… Понимаешь, у нас всех может не быть будущего — я имею в виду людей вообще — но прошлое у нас будет всегда. Плохое, хорошее, лживое, кровавое, спорное — все равно есть. И будет.

— О, Вован, смотри-ка!

— Так, так, так…

Вова Большой прочитал написанное на выдранном из блокнота листочке бумаги. Перечитал еще раз, вдумчиво. И широко ощерился:

— Ну вот, брателла, это то, что надо. Теперь они, падлы такие, никуда от нас с тобой не денутся.

Он разлил из початой литровой бутылки по полстакана:

— Давай, Леший, за фарт, в натуре… Адресок этой шмары есть?

— Сивый обещался к утру добыть.

«Братки» разлили по очередной и, довольно ухмыляясь, звонко чокнулись.