Глава первая

— Рим — прекрасное русское слово, — сказал я. — Оно легко превращается в «мир». Война и Рим.

— «Рома» — тоже прекрасное и тоже русское, — засмеялась моя девушка. — Прекрасное имя.

— Именно, — согласился я. — Ведь если читать его наоборот, то получится не менее русское слово «амор». Название города, анаграмма слова «любовь» — что может быть романтичнее?.. а они всё про свой Париж.

— Туда ездят смотреть и умирать.

— Рано еще умирать, — я поцеловал ее. — Пора выходить. Такси внизу.

* * *

История, которую я хочу рассказать, в сущности, совсем простая. Это касается описаний и сравнений — они часто банальны. Едва ли стоит обращать внимание на отдельные детали, которые могут показаться необычными. Странным чаще всего кажется то, чего не видело большинство, а большинство много чего не видело. Убедиться в этом просто — надо всего лишь вспомнить, что приключалось с вами. В случае такого эксперимента вы скоро обнаружите, что вся ваша жизнь от самого ее начала — вещь странная, ведь она совершенно никем и ничем не предусмотрена. Совпадения и повороты ее могут быть поистине волшебными, но это видно только вам. То есть большинство здесь — не оценщик. Впрочем, как и всегда.

Это будет история про любовь. Про обычную любовь. Тем, кто скажет, что обычной любви не бывает, я приведу аналогию с драгоценными металлами. Например, с золотом. Которое именно является самым обычным. И странно будет называть его «великолепным», «ошеломляющим» или, возвышая, еще как-то. Про золото и так все понятно. Так же и возвышать любовь я не вижу никакого смысла. Любовь сама по себе высшая степень.

Я обещаю быть откровенным, и если что-то в повествовании покажется вам неприятным или слишком физиологическим, то это не из-за того, что мне хотелось шокировать. Такую задачу я перед собой не ставил. Лишь есть разноцветные ленты, а есть только прах на губах. Я всего лишь хочу рассказать историю. Она, скорее всего, вас ничему не научит, но такой задачи тоже не было.

 

Глава вторая

Моя юность выпала на то время, когда быть женатым означало возможность легально заниматься плотской любовью. Препятствия к половой жизни до женитьбы или замужества выглядят сейчас странными, но, говоря откровенно, эта нелепость чрезвычайно усиливала и без того почти безграничное желание. Доступность губит желание — мысль может выглядеть банальной, но в семнадцать лет она показалась бы мне оскорбительной.

Раньше, то есть еще при царе, женились из имущественных видов, и, как ни странно, к этому же вернулись. Моя знакомая Мишель, проживающая в городе Париже, была матерью-одиночкой, выражаясь прежним языком. У нее был любимый с таким же именем — Мишель. Она жить без него не могла. Однако не выходила за него, так как в этом случае сильно теряла в деньгах. О матери-одиночке заботилась Франция, а выйди она за Мишеля, груз ответственности пришлось бы нести ему — ему, который на своих плечах ничего тяжелее зимней куртки никогда не носил.

Он легкомысленно бросил ее ради дочери владельца табачного киоска; ту, в свою очередь, — ради барменши старше его на пять лет. Потом Мишель перестала следить за его судьбой. Друзья звали их МиМи.

Не исключено, что когда он окончательно сядет на финансовую мель, то вновь к ней приползет.

Я женился в очередной раз, когда все проблемы, связанные с деньгами, были уже позади. Сексом мы занимались непрерывно, что совершенно нормально, когда ты только что сильно влюбился. Потерял голову. Опилки в голове загорелись и превратились в искры и взрывы.

Среди трав и лесов, в кабинке для примерки в импозантном берлинском универмаге, естественно — на берегу моря. Мы даже несколько раз проделали нечто гимнастическое и достигли оргазма в позах, которые обычные люди не принимают никогда. Разве что артисты цирка.

Зачем же я тогда женился? У меня было все, я был счастлив и влюблен до такой степени, что мог позволить себе просто так, без всяких сомнений, сделать свою новую девушку богатой. Она это прекрасно понимала.

Ах да — остаются еще дети. Утешение старости. В сорок лет о ней еще не думаешь, и, будучи врачом, я хорошо понимал, что роды могут погубить или изуродовать мою избранницу.

Она выглядела настолько младше меня, что в момент знакомства я уверенно подумал, что это всего на пару раз. Если девушке двадцать пять, а тебе сорок, ты, конечно, можешь с ней переспать, но что делать дальше — не знает никто. Разве что влюбиться.

Когда я влюбился, выяснилось, что ей тоже сорок, и я обрадовался. Так мы стали жить вместе. Кроме перечисленных причин, люди женятся, чтобы просто объявить миру, что они влюблены и счастливы вместе. Когда так много счастья — нормально им делиться. Вот мы и поделились. Банальность, конечно.

Она тоже несколько раз была замужем, что делало ее еще более восхитительной в моих глазах. Необыкновенным образом мы пришли к одним и тем же выводам и стали ценить одни и те же вещи. Я говорю «необыкновенным» потому, что женщина и мужчина все-таки по-разному делают открытия и уверяются в чем-то основательно.

Самым простым примером может служить щедрость. Я с детства обладал этим качеством и не видел ничего странного в том, чтобы отдать другому то, что ему сейчас было нужно больше чем мне. Это качество позволяло мне всегда легко начинать знакомства, мне нравилось отдавать, но иногда я отдавал больше, чем собирался — кажется, по этой причине я потерял одну из своих жен. Хотя, может быть, она даже стала счастлива.

Отдавать, не раздумывая — мужская черта, женщины всегда казались мне склонными к собиранию чего-то личного, неразделимого. Вероятно, именно это традиционно называют тягой к сохранению семьи.

Традиции очень изменились на моих глазах, но это не значит, что они стали какими-то неестественными, как если бы у пса выросла пятая нога. Традиции все время меняются потихоньку в разную сторону, но вот эта тяга к личному богатству, устойчивости всегда представлялась мне очень женской.

Она оказалась лишенной этого качества. Я уверенно и твердо знал, что она никогда не будет удерживать меня, если я захочу уйти. Может, из большой гордости. Я предпочитаю думать, что из щедрости. Нас вместе держала любовь — и только. И она, и я думаем, что, вообще-то, никому ничто не принадлежит. Тем более другой человек.

Вот прошло уже пять лет, как мы живем вместе — я могу уйти в любой момент, но не хочу. Она тоже не уходит — я очень рад этому.

Когда мы познакомились, она показалась мне высокомерной, чрезмерно независимой, она словно не замечала моих шуток, а уже через несколько дней под вечер, когда за окном в Мадриде неожиданно пошел снег, я целовал ее. Одинокая девушка может легко сняться с места и, как птица, отправиться в Мадрид, чтобы что-то переводить там, работать и внимательно смотреть в поисках важного поворота жизни.

Я в то время сам много работал, в отпуске оказался случайно, не брился и был толст. На грани, так выглядят киты, то есть плотными, но, кажется, еще немного, и они лопнут, разбрызгивая пятна жира и воды. Поэтому киты должны опускаться на большие глубины, где огромное давление сжимает их, формируя фигуру.

Словом, я себе не казался некрасивым, но выглядел ужасно. Влюбившись, я сильно похудел и иногда стал думать о проблемах хрупких женщин, которые принимают на себе крупных, толстых, волосатых и глупых мужчин. Почему-то традиционно толстые кажутся всегда глупее худых. Очевидная и недостоверная банальность.

Влюбившись, я стал читать книги, которые прежде никогда не читал, хотя невеждой ни разу не был. Берроуз мне не понравился, но ужасно понравился Буковски — его цинизм радовал, как потеря девственности. Голый человек на голой безразличной земле — это было очень свежее умственное ощущение, умственное и приятное вдвойне, потому что у меня с моей удивительной красоткой было полно денег и времени.

Я едва не потерял ее после снежного вечера в Мадриде, когда мы зажгли свечи и болтали невесть о чем, потому что было непонятно, о чем говорить. Произошла авария — в доме пропало электричество, поэтому пришлось зажечь свечи. Они сыграли свою обычную несложную роль. Они да крепкое вино, которое скрепляло наши губы и языки.

Мне надо было уехать через два дня, которые мы провели вместе — путешествовали на трамвае, ходили по улицам, ели хамон, в котором я как тогда, так и сейчас ничего не понимаю — то есть не отличаю дорогие сорта от самых дешевых. Она отпросилась с работы — там все было как-то необязательно, хотя и в очень красивом здании. Пили вино и целовались. Я еще не знал, что люблю ее.

Через два дня мой отпуск закончился, она проводила меня до автобуса, который должен был отвезти мои пожитки, мои внутренние органы, мой мозг и даже душу в аэропорт. Она осталась на остановке в красном пальто и плакала, глядя мне вслед. Автобус свернул за поворот, она исчезла, и на душе у меня стало легче — я не мог понять, почему она плачет. Тогда я еще был эгоистом. Который хорошо провел время.

Быть эгоистом не скучно и не противно. Ты так думаешь до тех пор, пока не перестаешь им быть.

Любовь — это когда ты обнаруживаешь яркий источник радости. Настолько яркий, что твоя привычная жизнь начинает казаться блеклой. Тобой овладевает беспокойство, которое заканчивается только тогда, когда ты вновь окажешься рядом с источником. Пока ты не войдешь в него. Я приехал домой. И понял, что со мной что-то неладно: передо мной лежала моя плоская жизнь — ничего плохого. И ничего хорошего.

Было много работы после отпуска, и это помогало мне некоторое время держаться на плаву, потому что невозможен роман с девушкой, которая живет так далеко, а я так занят. Кончилось все очень просто, когда она прислала сообщение. Она спрашивала, когда я приеду, я ответил, что завтра, и назавтра вылетел в Мадрид. Можно не верить в существование моря, но если ты его видел, никто не убедит тебя, что его нет.

Когда я прилетел, то понял, что она меня любит. Это было очень лестно. Не то чтобы меня никогда не любили красивые девушки, но это был первый раз, когда она оказалась еще на редкость разумна, независима. У нее было выраженное чувство собственного достоинства — словом, я нашел настоящий бриллиант. Когда в первый вечер по приезду сказал себе все это и смотрел, как она спит, стало ясно, что я пропал. На все сто процентов.

Наш роман состоял из встреч и расставаний. Мы смогли выдержать такой режим несколько лет, хотя это было тяжело — каждый раз от нас как будто отрезали по куску кожи. Было очевидно, что если мы поженимся, то она сможет переехать ко мне, получить вид на жительство в Евросоюзе. Но была еще ее работа. Так и тянулось, пока она наконец не сказала «стоп» и не уволилась. Теперь круглосуточно и круглогодично она находилась в моем распоряжении. Наступило счастье.

Денег от полученного после смерти отца наследства хватало на все. Тем более что я много оперировал и много зарабатывал. Отец в свое время, ни разу меня не спросив, бесцеремонно решил, что я должен стать врачом. Я стал врачом и благодарен отцу, хотя при жизни я его не любил — можно сказать, на дух не переносил. Было пару раз, когда я убил бы его, так я его ненавидел. Теперь он умер, а я остался с профессией, которую он навязал мне, и с его деньгами. Спасибо, папа.

Работа не тяготила меня, но обязательно несколько раз в год мы отправлялись в разные страны. Курортов избегали, там было слишком скучно. Мы объездили всю Азию, а когда пресытились, то стали ездить в Европу, где тоже было скучно. Положение спасали алкоголь и длинные прогулки по старым кварталам вдали от туристов. В Европе полно старых кварталов, где нет туристов.

Несколько раз мы ездили в Ниццу, хотя поначалу само название вызывало у меня отвращение. В Ницце оказалось великолепное море, которое все оправдывало. Такое море бывает только в мечтах. Я бы с удовольствием снова туда поехал, но в этот раз мы решили отправиться в Рим. Я уже не помню почему. Нет, помню. В тот момент, когда мы познакомились и я влюбился, в воображении родилась шикарная картинка — я с такой девушкой именно в Риме. Он удивительно подходил к ней.

Это было эстетически совершенно оправданно — красивая девушка в красивом городе.

Двадцать девятое сентября. Светило солнце, отражаясь от невысохших после дождя гладких лужиц. Я вынес чемоданы и закрыл дверь. Ключ положил поглубже. Мы вернемся через несколько дней, и все это время он не понадобится.

Мы спустились на лифте, машина уже ждала нас.

— В аэропорт, — сказал я, и мы тронулись.

Мою девушку зовут Патриция. Коротко — Пат.

 

Глава третья

— Конечно, ты мне это уже сто раз рассказывала, — сказал я. — Но почему?

— А тебя почему? — спросила она в ответ.

— У меня обычное русское имя.

— В шестидесятые, когда родители придумывали, как меня назвать, был популярен Ремарк.

— Ах, ну да, — я кивнул. — «Три товарища».

— Хотя если бы выбирала я, — сказала она упрямо, — я бы выбрала имя Люся.

— Ты слишком красивая для такого имени. У тебя вообще иностранная внешность. Пришлось бы называть тебе Люси.

— Все равно лучше, — она отвернулась и стала смотреть в окно.

Из аэропорта Фьюмичино можно выбраться несколькими способами.

На такси — 48 евро за всю машину до центра.

На электропоезде «Леонардо» за четырнадцать евро за билет. Это быстрее всего — полчаса до центрального железнодорожного вокзала Термини. Гарантированно не будет пробок — этот способ еще подходит тем, кто пугается и не ориентируется.

За шесть евро можно доехать на автобусе. Если же вы совсем не спешите — есть еще один способ.

Людей в аэропорту было мало. Здание выглядело рано состарившимся снаружи — как будто это был аэропорт безвестного южного города, а не столицы Итальянской Республики. Мы сели в автобус фирмы «Котрал», который тут же заполнился до отказа.

— Куда едем? — спросила Пат.

Как это обычно бывает, на выезде и въезде в аэропорт автобус сделал сложный пируэт, вроде бы даже вернулся на прежнее место, но вырвался, замелькали крыши, и почти сразу все кончилось, потому что мы встали в пробке на мосту. Под мостом была вода и тянулись вдаль пришвартованные яхты со спущенными парусами.

— Мы едем в Лидо-ди-Остию, — ответил я наконец. — «Лидо» — это то же самое, что «коста», «литораль» или «ривьера».

— Неужели? — удивилась она ровно в тот момент, когда мы снова покатили. — И что же все это значит?

— Взморье, побережье, — я невнимательно следил за бесконечными коричневыми крышами Фьюмичино. — А «остия», тут можно догадаться по созвучию, это «устье», «уста». Тут Тибр впадает в Тирренское море.

— То есть Лидо-ди-Остия — это «Уста на взморье»? Ты очень образованный. Ты и дальше планируешь рассказывать мне занимательные факты?

— Нет, — сказал я и посмотрел на ее губы. — Я планирую с тобой целоваться.

— Неплохо бы, — Пат мечтательно улыбнулась. — А теперь скажи — зачем мы едем в Уста? Ты ведь не жадный — могли бы поехать на такси прямо до дома.

Сидевшему напротив человеку было на вид лет тридцать пять. У него было подчеркнуто безразличное лицо, да и вся внешность была как будто стертой. Иногда он исподволь бросал на нас настороженный взгляд, но в ту же секунду лицо его вновь мертвело. Это был удобный сосед.

Я сходил к водителю, чтобы узнать, правильно ли мы едем, а когда вернулся, то услышал на чистом русском языке:

— Не волнуйтесь. Вам надо до «Лидо-Чентро».

— Здорово! — обрадовалась Пат, которая всегда, не стесняясь, заговаривала с людьми. — Вы здесь живете?

— Я даже не помню сколько, — протянул незнакомец и словно захлопнулся. Мне было непонятно, зачем он с нами заговорил.

— В Рим приехали? На отдых? — продолжил он так же неожиданно, как и замолчал. Я кивнул. — Правильно, — совершенно без интонаций продолжил он. — Выгоднее всего из аэропорта ехать до Лидо — это полтора евро. А там сядете на электричку до Рима — это еще евро тридцать. Билет действует сто минут. Успеете.

— Куда? — серьезно спросила Пат. — А вдруг мы не успеем?

Пассажир не поддержал шутку. Автобус покружил по улицам, проехал мимо «Бургер кинга», повернул направо, потом налево и встал рядом со зданием, в котором угадывался вокзал. Вместе с нашим безликим попутчиком мы выбрались под ласковое садящееся солнце.

— Если вам нужен магазин, — сказал он и махнул рукой, мы послушно посмотрели в указанную сторону.

— Ага, — сказала Пат. — Я вижу «Карфур».

— Спасибо, — мы обернулись. Ни вблизи нас, ни на расстоянии, которое можно было окинуть взглядом, никого не было.

— Оказывается, мы разговаривали с пустым местом, — Пат тряхнула короткими рыжими волосами.

Не могу сказать, что именно я почувствовал, но ощущение было неприятным. У меня как будто исчез живот. Кости остались на месте, но все мышцы, кожа, внутренние органы пропали, и ветер теперь дул сквозь меня. Я провел рукой — естественно, все было как обычно. Ветра тоже не было.

— Ты сейчас думаешь? — спросила Пат. — Не надо. Пойдем лучше купим вина.

Если вы любите вино, то вам всегда будет чем заняться в путешествии по Европе. Европа любит вино. Глупо отрицать, что Европа любит крепкие напитки или пиво, но именно вино делает Европу Европой.

В индийском Дели нам попадался отличный ром, в китайском Даляне — отличное пиво, выпивку можно найти даже в Пешаваре, и необязательно на Территории Племен, где можно найти вообще все что угодно. Просто зайдите в вайнбар при дорогой гостинице. Это будет настоящее пойло, но вас утешит и оно — это будет привет с родины.

— Видишь ли, дионисийский, вакхический культ, по сути, создал Европу. Любовная страсть, жизненная сила, толкавшая европейцев в самые дальние уголки планеты, мужественная витальность воинов и, по сути, вся европейская философия — все это взялось из корня виноградной лозы. Хотя ради справедливости скажу, что изначально это был общий средиземноморский культ как к северу от моря, так и к югу с востоком и западом. В общем, со всех сторон.

— Давай решим, что лучше — красное или белое.

— Я еще не закончил, — сказал я, тоже разглядывая бутылки.

— Даже если ты это все сам придумал, — Пат взяла в руку бутылку просекко, — все равно звучит ужасно занудно.

На просекко мы в конце концов и остановились. Это была внушительная полуторалитровая бутылка ценой чуть больше четырех евро. Когда мы вышли на улицу, жарко было даже в майке — самое подходящее вино для такой погоды. С ним может соревноваться португальское винью-верде, но просекко газированное, поэтому в споре выигрывает. Естественно, лишь на мой взгляд.

Мы шли по улице, за нами шла праздная собака, белая с черными пятнами, потом отстала, когда мы свернули к морю.

— Просекко, — сказал я, — происходит от названия деревни на севере Италии.

— Летом здесь должно быть по-настоящему жарко, — проговорила Пат, разглядывая закрытые зеленые деревянные ставни в больших окнах.

— Ледяное просекко льется рекой в жару, — подтвердил я. — А название деревушки происходит от славянского слова «просека».

Пат остановилась и внимательно посмотрела на меня. Я в очередной раз подумал, что таких красивых лиц не бывает.

— Врешь, — сказала она. — Ты все время придумываешь на ходу.

— Но ведь неплохо придумываю, — я поцеловал ее. — Смотри — море.

Берег в Остии выглядит по-свински — сплошные заборы и частные пляжи. Мы пошли на бесплатный городской. Он оказался чистым, с крупным песком и почти пустым. Подальше от воды сидела компания мальчиков и девочек лет семнадцати. У них было много разных бутылок, и им было очень весело. Я хорошо помню, каково это. У воды расположился джентльмен с дредами. У него кроме полной бутылки граппы была еще палатка и расстеленное на песке одеяло. Вечер на берегу Тирренского моря.

— Как будет на итальянском «добрый вечер»? — спросила Пат

— Не знаю, — я снимал джинсы и замешкался с ответом. — Кажется, «буона ноче».

— Эй! — Пат махнула рукой бродяге с дредами. — Как вас там! Буэно…

Бродяга завозился на своем одеяле, косматые, грязные на вид волосы зашевелились, как чьи-то многочисленные пальцы.

— Буоно, — сказал он по-русски. — Я тоже без конца раньше путал. И вам того же, барышня. Очень уж вы красивая. Прямо сердце радуется.

— Завидую я вам, — серьезно сказала ему Пат. — Будете ночевать под звездами на берегу синего моря.

— А вы присоединяетесь, — бродяга похлопал по крутому боку здоровую бутылку с граппой. — Вместе с вашим другом. Места на всех хватит.

— К сожалению, не можем, — сказал Пат с сожалением. — Мы буржуи. И у нас снята дорогая квартира прямо на Эсквилине.

— А тяжело быть буржуем? — заинтересовался дядька.

Я не стал слушать дальше и с восторгом вошел в синюю тирренскую воду.

Вода в Тирренском море в конце сентября — самый первый сорт. Я с удовольствием поплавал, вышел на берег, теперь отправилась купаться Пат. Она отлично плавала и легко обгоняла меня на любой дистанции.

Бродяга оживленно беседовал с двумя неизвестно откуда взявшимися девицами. Они говорили по-итальянски, он удачно шутил — девицы смеялись как ненормальные. Как видно, он твердо решил организовать компанию себе на ночь и явно преуспевал в этом.

Он быстро стал мне неинтересен, я отвернулся и стал любоваться Пат. Она медленно плыла к берегу и улыбалась. Я помог ей выйти из воды.

— Смотри, — сказала она. — И этот исчез.

Я обернулся — действительно, ни бродяги с дредами, ни девиц, голоса которых я слышал все время, не было. На месте была бутылка с граппой. Я заглянул в палатку — там лежали мятые тряпки, но и всё.

— Но ему же негде здесь спрятаться?

— Ты расстроился? — удивилась Пат. — Брось. Открывай вино. Очень хочется пить.

 

Глава четвертая

Электричка, по виду — длинный единый вагон метро, шумела ярким светом. Стемнело, и время от времени мы ныряли под землю. Дальше мы пересели на трамвай, забитый людьми, и покатили по римским улицам. Было не очень хорошо видно, но ощущение возникло сразу: Рим — один из немногих городов, где, куда бы ни ехал по его центру, ты словно находишься на экскурсии — все виды красивые.

Наконец мы добрались до Эсквилина — холма, где нам предстояло жить, — прошли под бывшей городской стеной, которая до этого была акведуком, и принялись разыскивать нужный дом.

Собака выбежала из темноты и залаяла так неожиданно, что я немного испугался. В высоком освещенном окне дома показалась круглая голова с блестящей лысиной.

— Это вы?! — с легким восторгом на плохом английском сказала голова. — Я бежать! Я уже бежать!

И правда, через секунду обладатель круглой головы уже стоял рядом с нами. Итальянцу было на вид лет шестьдесят, он был маленького роста, и глаза у него были под стать голове — такие же круглые и блестящие. Он открыл дверь.

По лестнице мы спустились вниз, и только теперь я понял, что мы сняли в Риме подвал. А на фотографиях все было так красиво. Спустившись, мы оказались в спальне, соседняя комната была кухней и гостиной одновременно. И первая, и вторая комнаты были украшены множеством картин, керамики, оружия, вышивки явно экзотического происхождения.

— Си, си, — Адриано, так звали хозяина, лучисто улыбался. — Я много работать Южная Америка.

— Здорово! — сказала Пат. — А это что за дверь?

За дверью из кухни оказался сад! Я видел его на фотографиях, но не представлял, что здесь так уютно. В темноте виднелись силуэты деревьев, сразу под стеной была площадка со столом и стульями.

— Годится, — Пат опустила вещи на пол. — Пойду вымою руки.

Когда она вышла, Адриано восхищенно подмигнул мне.

— Очень красивый, — и зацокал языком.

Когда Пат вернулась, его уже не было.

— Испарился? — с иронией спросила она.

— Может быть, это качество римлян, о котором наука еще не знает? — кухня была выкрашена в интенсивный голубой цвет, и я думал, что все-таки странно, что такие яркие цвета используют на юге — там, где сама природа яркая. А не в Салехарде, например.

Мы уселись за стол под римским небом и долго пили вино, пока на нас не напала сонливость. Счастливые и спокойные, мы забрались в постель и мирно заснули. Мне снилась вода, которая быстро ушла, и я остался стоять один в большом, кремового цвета зале, освещенный ярким светом и совершенно голый.

На завтрак мы купили свежий хрустящий багет за семьдесят центов, за евро сорок девять — литр апельсиново-лимонного сока. Двести граммов бумажной тонкости, так она была нарезана, прошутто котто, это вареная ветчина, встали в три евро. Рикотта, оливковое масло к которой и бальзамический уксус мы купили еще в Лидо-ди-Остии.

Так настал первый день. Солнце приветливо освещало наш садик, который, получалось, находился метра на три ниже уровня тротуара. Сквозь листву апельсинового дерева, занимавшего центральное положение на участке, обходя взглядом еще зеленые, но уже крупные плоды, можно было обнаружить, что дальше есть садики гораздо ниже нашего — прямое подтверждение того, что мы расположились на склоне холма.

— А может, это культурные слои? — предположила Пат и выпила стакан сока. — Может быть, чем дальше, тем глубже?

— Увлекательно звучит, — согласился я. — Когда стемнеет, включим фонарик и отправимся на разведку.

— Не выйдет, — Пат открыла баночку с джемом, комплемент от хозяина квартиры. — Смотри, кажется, это из ежевики! — Она слизнула джем глубокого фиолетового, почти черного цвета с половины ложечки и протянула остаток мне. — Ничего не выйдет с твоим планом, — Пат показала подбородком. — Там собака.

И правда, на площадке коротенькой наружной лестницы, ведущей на первый этаж дома, который замыкал пространство с противоположной стороны, на фоне ярко-синей стены стоял огненно-рыжий сеттер. Дверь, ведущая с площадки внутрь апартаментов, была открыта; за ней, кажется, была жилая комната. Виднелся бок комода старого дерева. Над дверным косяком было приклеено белое гипсовое украшение в виде женской головы с развевающимися волосами.

— Действительно, собака, — сказал я. — Там еще и горгона Медуза есть.

— Медуза — это из греческой мифологии, — засмеялась Пат. — Не такая уж я необразованная.

— Из римской тоже. Но это неважно, — сказал я быстро, чтобы она не успела возразить. — Варенье, например, тоже сливовое. А вовсе не ежевичное.

В Риме у нас не было особого плана. Просто гулять. Куда-нибудь ехать. Мы купили проездные на неделю за двадцать четыре евро на каждого — безграничное количество перемещений было теперь у нас в руках.

— Едем на Палатин, — предложил я. — Остановка называется «Чирко Массимо» — «Большой цирк». Там недалеко есть рынок Кампанья Амика.

— Кажется, я знаю итальянский, — слегка удивилась Пат. — «Рынок друзей», правильно? Мы обязаны посетить это место.

Спешить было некуда, и когда мы вышли из метро, то свернули не туда и, ничуть не расстроившись, стали подниматься на Палатин — вокруг были руины. Кланялись макушками пинии, как будто не могли держать голову, не то хлебнув лишнего, не то засыпая от усталости. Целая череда автобусов выстроилась вдоль дороги, но туристов видно не было — их, видимо, увели в какое-то местечко.

— Как ты думаешь, — спросил я у Пат, — не существует ли тайного общества экскурсоводов? Они могли бы приносить жертвы своему богу по имени Гид.

— Ты имеешь в виду, закалывать их зонтиком и зажаривать? Самых упитанных, да? — спросила она серьезно.

— Ну да, — сказал я тоже серьезно, — зажаривать на костре из путеводителей.

— Странно, — отозвалась она, — смотри, там, вроде, устье реки, но воды не видно.

— Ты имеешь в виду русло, — Пат иногда путала слова. — Но ты оговорилась самым прекрасным образом — как раз тут недалеко находится Бокка делла Верита — Уста истины.

— Действительно прекрасно, — она взяла меня за руку. — Как я посмотрю, здесь уста на каждом шагу, — она поцеловала меня в щеку. — А на этом твоем рынке нам дадут поесть? Вроде бы недавно завтракали, а очень хочется есть.

Над входом на рынок была вывеска — ошибиться было невозможно. В не очень большом по размеру, но с высоким потолком помещении стоял шум. Голосили продавцы и покупатели — от последних было не протолкнуться. Мед, сыр, ветчина, овощи. Фрукты, цены на которые всегда меня удивляли что в Италии, что на Лазурном берегу. Цены были большими, как слезы, плакать хотелось, все-таки не Аляска. Я бы развернулся сразу, но Пат уже деловито пробиралась сквозь толпу.

Когда я ее догнал, то она уже стояла перед прилавком, наполненным разной ветчиной и бутербродами-панини. Венчала сооружение успевшая потерять половину запеченная в виде рулета свиная туша — поркетта. Ярко зажаренная свиная шкура пузырилась, и было ясно, что она соленая и хрустящая.

— То что надо, — сказала Пат. — Дайте мне, пожалуйста, — она показала пальцем и получила здоровенный сэндвич из разрезанной напополам свежей булки со щедрой начинкой из поркетты внутри. — Три с половиной евро, — сказала она, — здесь явно на двоих. Хотя, я попробую справиться одна.

Вблизи выхода продавали вино. Белое сухое спуманте стоило три с половиной евро бутылка.

— Как у них тут все справедливо устроено, — мы уселись на скамейку рядом с церковью святой Анастасии, и Пат принялась за еду. Рыжий сеттер, хозяин которого безучастно курил трубку на краю площади, медленно подкрадывался к стае голубей. — Если еда, — сказала она, откусывая большой кусок, — стоит три с половиной евро, не может же вино быть дороже?

Я вытянул пробку.

— Дай мне скорее, — Пат слизнула с губ крошки, — я от жадности чуть не подавилась. — Она протянула сэндвич мне, — твоя очередь. А спуманте — это просто «газированное»?

Поркетта действительно была очень вкусной. Сеттер подкрался почти вплотную, но голуби вспорхнули — надо было начинать все сначала. Я забрал бутылку и сделал несколько глотков холодного шипучего вина, так что оно ударило мне в нос.

— Есть еще фризанте, — поделился я. — Но у спуманте — более высокое давление в бутылке.

— Ясно, — Пат поднялась. — Пойдем купим еще одну. Эту вкусную штуку с высоким давлением. Заодно проведем эксперимент.

Пробившись сквозь шум и толкотню, мы добрались до бочки, на которой были выставлены бутылки.

— Очень вкусно, — обратилась Пат к молодой женщине в зеленой блузке за прилавком — во что она была одета ниже, видно не было. — Мы купим еще спуманте.

Женщина улыбнулась и протянула руку за деньгами.

— Теперь не оглядывайся, — скомандовала Пат. — Делаем три шага и потом… сразу оборачиваемся.

Раз, два, три — готово! Мы обернулись — все было на месте. Отсутствовала только молодая женщина вместе с блузкой.

— Я так и знала, — Пат потянула меня к выходу.

Когда мы оказались на улице, я немного помотал головой, было такое ощущение, что я оглох.

— Это и был твой эксперимент?

— Да, — сказала Пат. — В этом городе исчезают люди. Интересно знать куда.

— А куда? — спросил я глуповато.

— Понятия не имею. Главное — следить за тобой. Ты — моя самая большая ценность.

Мы шли, осенью вокруг еще и не пахло, то есть не пахло как у нас, шли, пока неожиданно не оказались рядом с Устами истины. Я почувствовал, что Пат что-то тревожит.

— Понимаешь, — сказал я. — Все исчезновения совершенно спокойно объясняются самыми материальными причинами. Мы ведь не вертим головой вокруг, чтобы найти этих так называемых исчезнувших. С ними все в порядке, просто они находятся по сравнению с нами под другим углом. Я даже не исключаю, что они сами сейчас за нами подсматривают.

— Хорошо, — согласилась Пат, рассматривая Уста — большой, в рост человека мраморный барельеф на основании из капители античной колонны. Мрамор состарился, и вместе с ним, казалось, состарилось лицо мужчины, теперь старика, с растрепанными волосами и длинной бородой. Вместе глаз у старика были круглые провалы, вместо рта — прямоугольная щель.

— Но если это не так, а мы знаем правду? — серьезно сказал Пат. — Я имею в виду то, что мы догадываемся, куда они пропали, и обманываем себя?

— Это легко проверить, — я рассмеялся. — Зря, что ли, эта штука называется Устами истины. Вот смотри, я уверен, что ничего не знаю про них. Сейчас я засуну руку в рот этому гражданину, ты задашь вопрос, и если я солгу, он откусит мне руку. Только не отказывайся, — Пат развернулась, и я едва удержал ее.

— Глупая затея, — сказала она, но кисть моей правой руки уже была внутри щели.

— Честное слово, — произнес я торжественно, — я не знаю, куда пропали все эти люди. Ни тот, что ехал с нами в автобусе, ни тот, что приставал к тебе на пляже. Ни Адриано, хотя он, скорее всего, дома. А продавщица вина… вероятно… отошла в туалет! Вот видишь, — я вынул руку. — Ничего не произошло. Я только дотронулся до чего-то холодного — вот и все.

Я улыбался, но Пат продолжала хмуриться.

— Ты знаешь, — сказал она. — Но не хочешь себе признаться.

— Это очень сложно, — я обнял ее. — Пойдем лучше еще немного выпьем. Я видел подходящую скамейку.

 

Глава пятая

В этот день мы много ходили, и как ни старались, нам не удалось миновать ни Колизей, ни площадь Навона, ни фонтан Треви. На Кампо-деи-Фиори — еще одном разрекламированном туристическом месте, якобы самом старом римском рынке — мы снова подкрепились вином и добрались до Меркато-делле-Стампе — рынка гравюр. Там мы купили вполне приличную копию известной работы Пиранези и, сев на третий трамвай, вернулись к себе на Эсквилин к Порта-Маджоре.

— Честное слово, — сказала Пат, когда мы вышли на мостовую. — Меняю свои ноги на пару других, помоложе и помускулистей.

— Ну уж нет, — возразил я, — твои ноги нужны прежде всего мне. Зачем мне ноги чужой юной штангистки?

— Плевать, — мы снова прошли под бывшим акведуком и медленно двинулись к дому. — Я хромаю, — с возмущением произнесла Пат, — я устала как лошадь, а тебе жалко ничтожной замены.

Наконец мы добрались до нашей тяжелой, металлической, украшенной массивной решеткой двери. Я щелкнул ключом в замке.

— Уж очень я к ним привязался, — я опустил рюкзак на пол. — Иди искупайся скорее.

— Ладно, — Пат сбросила платье и, не успел я ею полюбоваться, прошла в душ, соединенный дверью прямо со спальней.

— Достань из холодильника спуманте, — раздался ее голос. — Я сейчас умру, если ты мне не дашь спуманте. Обожаю большое давление в бутылках.

Было четыре часа пополудни, когда мы заснули, а когда я проснулся через два часа, то увидел, как Пат смотрит на меня, и немедленно притянул ее к себе. Можно заниматься сексом много, смело или неумело — дело не в этом, дело в радости. Когда мы закончили, мы оба улыбались.

— Что дальше? — спросила Пат и натянула на себя простыню.

Исследовать город сегодня больше не хотелось, и я предложил просто поужинать в нашем саду.

— Я читал, что в Риме на первом месте паста, рецепт которой у нас совершенно неизвестен. Называется качо-е-пепе, «сыр и перец», — я поднялся и пошел в душ. — Только потом карбонара и аматричиана. В принципе, я могу сходить в магазин сам. А ты пока еще немного поваляешься.

— Нет, — Пат потянулась и откинула простыню. — Ну вот, — сказала она уже совсем другим, недовольным голосом, — начинается. Эта штука называется «месячные». Вся постель в крови. Может, ты действительно сам сходишь в магазин?

Ужин удался. Я приготовил аматричиану из макарон с названием «баветти номер тринадцать», восемьдесят центов за пачку в полкилограмма, пармезана, 15 евро за кило, но нам понадобилось всего грамм пятьдесят-семьдесят, гуанчиале — вяленых свиных щек, — десять евро килограмм, хватило тех же пятидесяти грамм, и полубутылки пассаты за 60 центов за пол-литра. Еще я купил много белого вина. Белое совершенно не подходило к такой пасте, но так было приятно вернуться от дождя и плотных красных вин к теплому солнышку и пузырящемуся белому слабенькому винцу.

Стол в садике стоял на выложенной коричневой плиткой площадке. Четыре стула вокруг и скамейка вдоль стены, которую сразу выбрала себе Пат. Собственно в саду — апельсиновое дерево, старая небольшая липа, трава, кадки с большими кактусами. На соседнем участке росла пальма. По бокам площадка была ограничена стенами, в одной из которых было две двери — высокая синяя и пониже зеленая. Между ними висела лампочка, и когда стемнело, я зажег свет.

Как описать счастье? Вы можете сказать, что я всего лишь сильно опьянел, если меня посетило такое сильное чувство, но нет — это было отдельно. Это чувство было где-то на уровне моей головы справа, и, скосив глаз, я и видел самый его сияющий краешек.

Я давно знаю, что если ты почувствовал счастье, то ни в коем случае нельзя шевелиться, потому что счастье — это когда все песчинки в мире собираются в определенном порядке для того, чтобы оно родилось. Счастье — не котлета, его нельзя разглядывать. И все-таки я спросил Пат, которая с мечтательным видом сидела, держа стакан в тонкой руке:

— Ты видишь?

— Ты о чем? — она нехотя повернула голову. — Про кактус?

— Нет, я про счастье.

— Ах, вот ты про что, — протянула Пат и одним глотком выпила вино. — Мне кажется, ты напился. Пойдем спать.

Не дожидаясь ответа, она встала и, слегка покачиваясь, прошла в комнату. Она исчезла, но тотчас в проеме двери из-за занавески показалась ее встрепанная голова.

— Не забудь закрыть дверь, когда все закончится.

Она пропала. Я повернулся, поставил подальше второй стул, положил на него ноги, сделал глоток и закурил сигарету. Было здорово сидеть и потихоньку пить. Я уставился на лампочку между синей и зеленой дверью, и через некоторое время вокруг нее появился оранжевый искристый круг.

«Почему она выразилась так странно?» — неожиданно подумал я. — «Почему Пат вместо того чтобы сказать „когда ты закончишь“, сказала „когда все закончится“?»

— Наверное, мне просто показалось, — произнес я вслух и почему-то очень развеселился.

Тем не менее я встал и решил пойти посмотреть, как спит моя девушка. Мне стало чрезвычайно важно увидеть ее прямо сейчас.

Я довольно долго добирался до спальни в темноте. Делая маленькие осторожные шаги, все-таки пару раз налетел на мебель, но свет не включил. Я приблизился к кровати и медленно опустил руку. На кровати с той стороны, где обычно спала Пат, было пусто.

«Какое свинство», — подумал я, — «что она легла с моей стороны. Ведь она отлично знает, что я ненавижу спать слева от нее!»

Следующую мысль я не успел ухватить — она промелькнула очень быстро, оставив тревожный след. Я пустился в длинное путешествие вокруг большой, неэкономной величины кровати, и когда наконец, приблизительно через пять часов, дошел до противоположной стороны, там тоже никого не оказалось.

«Значит, теперь она снова лежит на своем месте». Придя к такому выводу, удивительно резво на этот раз, я вернулся в садик. Странным образом сигарета, которую я оставил, пустившись в путешествие, еще тлела. Думать об этом я совершенно не мог, просто упал на стул и налил себе еще.

Ночь была теплой. Вероятно, я задремал, а когда очнулся, то даже не головой, а всем телом ощутил ужасную мысль. Я всем существом, до самой последней клетки, до самой последней капли крови понял, что Пат умерла.

Слеза всплыла из глубин глаза, я моргнул, и она медленно поползла по щеке. Следующая застряла на мгновение, и свет лампочки тотчас разбился на сверкающие разноцветные сегменты, словно в калейдоскопе. От этого мне почему-то стало легче, я вытер лицо и принялся думать.

«Если Пат умерла, то моя жизнь теряет смысл». Некоторое время я не думал, обессиленный страхом и тяжестью свалившейся на меня беды. Когда мне удалось поднять голову, то лампочка над дверями вдруг моргнула.

Я пошарил под столом и нащупал еще одну непочатую бутылку. Удивительно легко обнаружился штопор. Так же удивительно легко я понял, как надо действовать.

«Если Пат умерла, это не значит, что она исчезла совсем. Это совершенно невозможно. Значит, я просто должен ее найти. На так называемом том свете». Я попытался представить себе предстоящее путешествие, и у меня ничего не получилось. Потому что с чего начинается путешествие?

Наметив точку, куда вы хотели бы попасть, вы первым делом покупаете себе билет и, может быть, бронируете гостиницу. Собираете чемоданы и так далее. Где же мне купить билет на тот свет?

Лампочка вновь моргнула, и меня посетило озарение. Билет мне был не нужен. Двери были прямо передо мной.

«Предположим, — подумал я, — что зеленая ведет в рай, а высокая синяя — в ад. Мне надо решить, где вернее всего находится Пат. Потому что если я попаду в ад или в рай, неизвестно еще, смогу ли я оттуда вернуться, чтобы сделать еще одну попытку».

Следующая мысль взволновала меня: «А что», — подумал я, — «если меня не пустят? Ведь если не всех подряд пускают в рай, то и в ад, вероятно, тоже не так легко попасть. Это ведь не парк культуры и отдыха».

Тут было над чем поразмыслить. Мне было очевидно, что Пат должна была попасть в рай. Не было ни одной причины, чтобы она оказалась в аду. Но существуют ли на самом деле эти подразделения? Сложно представить себе загробный мир. Может, его и не существует вовсе, как бы мы все этого ни хотели. «Но, — поддержал я себя тут же, потому что сердце мое дрогнуло жалобно, — Пат исчезла, а просто исчезнуть она не могла».

Конечно, надо было вернуться и просто включить свет в комнате, убедиться, что все на самом деле в порядке, но заставить себя я не мог. Боялся, что действительно обнаружу пустую комнату.

«Она просто переместилась», — сказал я себе. — «Я отправлюсь туда и верну ее, как Орфей Эвридику». На самом деле, я не помнил финал этого мифа, но это было и не важно — я твердо понимал, что другого пути нет.

Итак, предстояло выбрать дверь. Я выпил еще стакан вина, встал и подошел вплотную. Сначала я решил ощупать двери, но нет, никакой разницы не было — обе были железными, холодными и влажными. Тогда я приложил ухо к синей двери и стал слушать. Тишина. За зеленой дверью тоже было тихо, но вот мне показалось, что сначала почти незаметно, а потом сильнее зазвучал равномерный гул.

Я постучал в дверь. На что я рассчитывал? Что мне откроет святой Петр или кто-нибудь в этом роде? Откроет и вежливо так спросит, что мне нужно. Я все расскажу, и он в одно мгновение решит мое дело. Глупости. Я просто боялся, что дверь будет закрыта.

Наконец я решился. Опустил ладонь на скользкий металл, сжал крепко и медленно повернул. Рукоятка туго пошла вниз, замок щелкнул, и дверь приоткрылась. Я подождал немного и потянул ее на себя, хорошо понимая, что, скорее всего, увижу грабли, ведра и другой садовый инвентарь. Лопату.

Внезапно из-за двери подул холодный ветер, словно я вернулся назад. В осень. Я открыл дверь до конца и увидел ее. Это действительно была осень. Настоящая, не здешняя. Капал дождь. Мимо меня проехал автомобиль, обклеенный палыми листьями. Остановился и дал задний ход. Поравнявшись со мной, водитель выключил двигатель — я понял, что это его шум я слышал из-за двери. Стекло опустилось, и я увидел знакомый круглый и лысый череп нашего хозяина Адриано.

— Простите, — чувствуя себя донельзя странно, сказал я. — Я хочу вас спросить… где я нахожусь? В смысле, где это мы с вами сейчас находимся? Неужели… я действительно попал на тот свет?

— Ха! — отреагировал итальянец. — Какая разница, как называется место, куда ты попал? Главное — что у тебя за дело в этом месте. Вот у вас что за дело?

— Мне кажется, что моя девушка умерла. Поэтому я должен ее найти. Вы знаете, где она?

— Понятия не имею, — Адриано блеснул лысиной, порылся в темноте и достал из пачки сигарету. — Огонька не найдется? — спросил он.

Он с удовольствием затянулся и откинулся на спинку сиденья так, что оно слегка взвизгнуло.

— Я вам так скажу, — произнес он. — Шли бы вы лучше спать. Как там говорится — утро вечера мудренее.

 

Глава шестая

Я проснулся, открыл глаза и уперся взглядом в старинный резной шкаф, который стоял практически вплотную к кровати. Лежал я на животе и при первой попытке пошевелиться понял, что пролежал так, скорее всего, всю ночь — шея затекла и болела. Поворачиваться сразу я не стал. Если все то, что происходило вчера вечером, было просто сном — тем приятнее будет убедиться в этом, остыть от кошмара. Если же Пат действительно пропала — лучше, если я узнаю об этом позже. Хотя бы на несколько секунд.

* * *

В Дели мы решили поселиться в районе Маджну-ка-Тилла — Тибетской деревне. Это не в самом центре, но предполагалось, что там будет менее шумно и грязно в сравнении с Мэйн Базаром, где все традиционно останавливаются.

Тибетский район обнесен стеной, в которой есть лишь несколько входов. Внутри — одна большая и длинная улица, от которой расходится множество узких переулков. Когда мы вошли, то в первый момент действительно показалось, что стало гораздо тише и пыль куда-то делась. Но это только вначале. Дели — место не романтическое.

Завизжал станок, гурьбой пробежали дети, громко крича, заиграла музыка. Стоявший в воздухе липкий жар, который исчез было, вернулся и обжег лицо. Мы выбрали номер в гостинице на окраине квартала. Из его окон открывался вид на реку Ямуна. Вяло вращался вентилятор, зато вода в душе была холодной.

Я достал бутылку, мы забрались в душ. И прямо там, под освежающими струями, выпили рома. Это было счастье.

В этот первый вечер мы устали, и ехать осматривать достопримечательности, даже просто бродить по городу, не хотелось.

Пат предложила прогуляться к реке. Потихоньку темнело, опускался оранжевый пыльный закат. Каменистый берег пересохшей Ямуны был совершенно безлюден. Я опустился на большой булыжник прямо рядом с водой и закурил.

— Смотри, — сказала Пат. — Может быть, это морж?

Я проследил взглядом за ее рукой и действительно увидел в воде нечто странное. Два круглых глаза на круглой блестящей голове, которая торчала из воды в паре метров от нас.

* * *

— Здесь не может быть моржей, — сказал я и снова проснулся. «Определенно», — подумал я, — «получается, что во время той индийской поездки мы уже видели Адриано». Я резко повернулся — кровать рядом со мной была пуста.

Обыскать эсквилинскую квартиру много времени не потребовало. Вещи Пат, ее маленький серебристый чемодан, документы, деньги — все было на месте. Телефон лежал на столике рядом с кроватью. «Конечно», — подумал я, — «если она умерла, то все это ей ни к чему».

Голоса двух мужчин прошагали мимо двери, и это вернуло меня к реальности. Я вышел на площадку в саду и подергал двери за ручки. Все было заперто. Надо было решить, что делать дальше.

Я автоматически собрал бутылки в пустой пакет, их оказалось не так уж много, вытер стол и налил себе сока. Чувствовал я себя неплохо, светило солнце, рикотта с оливковым маслом и бальзамическим уксусом была вкусной как всегда. Я почти успокоился — ведь Пат могла выйти, хотя бы в магазин, и вот-вот должна была вернуться.

За стеной залаяла собака, я постучал в дверь, которая вела в квартиру Адриано из нашей кухни, — лай усилился. Наконец заскрипел замок, но вместо Адриано на пороге показалась старая высохшая женщина со сгорбленной спиной. У нее был крючковатый нос и щеки, впалые до такой степени, что, казалось, за ними нет ни одного зуба. Она открыла рот, чтобы прокаркать что-то по-итальянски, и я увидел, что все они на месте — длинные и желтые.

— Адриано, — сказал я, — Где Адриано?

Старуха сверкнула на меня глазами, двинула обеими руками так, что мне показалось, что за ее спиной зашевелились большие кожаные крылья, и пронзительно проверещала:

— Но Адриано, но!

Дверь захлопнулась. Наш хозяин хотя бы немного говорил по-английски и мог дать мне совет. Теперь он куда-то делся. «Ничего», — поддержал я себя мысленно. — «Во-первых, Пат сейчас вернется, а во-вторых», — я уселся на красный диванчик, — «…она сейчас вернется».

Сидеть в бездействии было невмоготу. Я побрился, принял душ, еще немного побродил по квартире, выкурил сигарету и решительно вышел на улицу.

Что мне было делать? Что бы вы предприняли на моем месте? Самое простое — сидеть и ждать — было для меня невозможным. Дело в том, что у меня воображение труса. Это когда в голове в случае возникшей опасности или неприятности вспыхивает такой фейерверк самых гнусных предположений, что хоть под кровать залезай.

Я начал бороться с этим еще в юности и достиг некоторых успехов. Рецепт, который пусть не всегда, но помогал мне, сводился к тому, что я начинал действовать. Могу и вам рекомендовать тоже. Страх, растерянность — это прежде всего бессилие, это потерянное время, в конечном итоге — это материализованная жалость к себе. Которая может породить только жалость. Разрушительная жалость к себе привела к совершенной импотенции многих из моих знакомых. Они просто предпочитали ничего не делать и медленно покрывались седыми волосами и жиром.

Вы можете возразить и сказать, что нет хуже зрелища, чем деятельный дурак. Но, во-первых, жалость к себе — хуже, во-вторых, думать — это тоже действовать.

Если Пат ушла в магазин, то ненадолго. Она захлопнула входную дверь, второго ключа у нас не было. Следовательно, если она пошла, например, за свежим хлебом, то вот-вот должна была вернуться. Магазин находился от нашего дома на прямом отрезке улицы. Значит, я мог смело двинуться по нему — никакого другого пути у нее просто не было.

Мимо меня шли по своим делам люди. Несколько раз попадались китайцы, которых я уверенно отличаю от японцев внешне, и несколько негров, которых я между собой вовсе не отличаю и не знаю, отличают ли они друг друга сами. На улице преобладали европейцы, и понять кто из них коренной римлянин, кто француз, поляк или русский не было никакой возможности. Пат, например, всегда принимали либо за француженку, либо за итальянку.

Ее не было видно. Я дошел до магазина, где рядом с входной дверью на стене были крючки на металлических пластинах в виде собачек, пригляделся — к одному из крючков была привязана собака Адриано. Она приветственно зарычала на меня.

Я опешил — ведь собаку я видел только что. Нет, не только что, я ведь вышел не сразу. Дело налаживалось. Я представил, что Пат встретила в магазине Адриано и они заболтались. Небольшая ревность возникла во мне, я толкнул дверь и быстро обежал все ряды. Ни Пат, ни Адриано. Еще один круг, и когда я вышел наружу, где напротив из массивной, с узорами чугунной водяной колонки беспрерывно текла вода, собаки уже не было.

Удивительно невезение! Значит, они ушли, пока я искал их внутри! В голове всплыл давешний сон про Дели, Ямуну и голову моржа. Становилось жарко. Еще перед отъездом Пат сказала, что в Риме первого октября будет двадцать пять тепла. Купив пол-литра пива «Перони» с красной этикеткой, я захватил также пакет чипсов с солью без всяких добавок. За все я заплатил два евро двадцать три цента.

Солнце светило так ярко, что когда я шагнул за порог нашей квартиры, то почти ослеп — так там было сумрачно. Внутри квартиры кто-то был — это всегда можно определить, даже если совсем тихо. Вне воли мой рот растянулся в улыбке — Пат вернулась.

Я осторожно притворил дверь, решив накинуться на нее врасплох, спустился по мраморным ступенькам вниз, опустил покупки на пол, снял туфли и на цыпочках пошел к кухне.

Мне оставалось сделать пару шагов, как ощущение кого-то живого в квартире неожиданно пропало — я вдруг понял, что в комнате ничего не изменилось, обувь стояла на прежнем месте, постель была не убрана. Прежние складки на смятом одеяле.

Быстро заглянув в ванную комнату, я прошел через кухню в сад. Ни о чем не думая, я открыл пиво, разорвал пакет с картошкой, но есть не стал, просто сделал несколько больших глотков из бутылки.

Какое красивое солнце небрежно бродило по головам всех тех небольших садиков, что виднелись с моего места, как уютно, зелено и прихотливо было смотреть на все это! Холодное неприятное ощущение возникло в животе, и я тут же вспомнил Лидо-ди-Остию. «Как странно», — подумал я, — «что сначала пропали все эти люди, а теперь пропала Пат».

Пора было бить тревогу, но я не знал как, поэтому решил привести в порядок кровать.

Итальянцы и французы, в чем я не раз убеждался, застилают кровать особым, не принятым у нас образом. Простыня, которой укрываешься вместе с одеялом, заправляется по бокам и в ногах так, что образуется нечто вроде спального мешка. Разгадка тут, кажется, в том, что они, в отличие от нас, не используют пододеяльников и вся эта конструкция создается с целью устойчивости. Словом, чтобы вы не оказались только под простыней, только под голым одеялом, и так далее.

Мне никогда не нравилось спать в мешке, и поэтому сразу же мы с Пат освободили одеяло из плена. Все сбилось в ком, и теперь на кровати лежала настоящая куча мала.

Я сбросил одеяло на пол, взялся за простыню, взмахнул ею, и простыня безвольно опустилась, как флаг на палубу сдавшегося корабля. С той стороны, где спала Пат, было большое, длиной примерно в метр и шириной сантиметров в сорок, пятно чего-то красно-черного.

Можно было не гадать — это была кровь.

Много крови, с оставшейся посередине полоской чистой материи. При небольшом воображении пятно напоминало глаз с узким зрачком.

Ужас вспыхнул во мне, как пламя перед тем, как угаснуть. Я потрогал пальцем кровь — врачи брезгливыми не бывают, — она была совершенно высохшей. Была ли это кровь Пат, я, конечно, определить не мог. Мысль эта поразила меня — получается, что это могла быть кровь чужого человека! Кого?! Но с другой стороны — не может же быть так, что мою любимую девушку убивали в той же постели и в то же время, когда я спал рядом.

«Вот!» — вдруг сообразил я, — «вчера утром Пат осталась в постели, и я пошел в магазин один — у нее начались месячные». Месячные у Пат были очень обильными — она страдала от этого. Я снова посмотрел на черное поблескивающее пятно — слишком много крови, не говоря уже о том, что Пат убрала бы испачканную простыню тут же.

На улице было то же яркое солнце и беззаботные люди. Я шел, чувствуя себя тенью, почти ничего не замечая, и даже себе кажущийся незаметным. Вот уже привычный магазин остался позади, стали попадаться мелкие лавки, в которых преобладали китайские. В одной из них я купил и тут же выпил большую бутылку пива «Циндао» за один евро пятнадцать центов.

Улица была переполнена пешеходами словно в выходные, но я не мог вспомнить, какой сегодня день. Может быть, и в самом деле даже выходной.

Начав свой путь по улице Порта-Маджоре, на очередной табличке я увидел, что название ее поменялось — теперь это была улица принца Евгения. Я знал, что не перестаю думать, но это происходило где-то глубоко внизу головы, в верхней же ее части царила пустота и даже покой. Я вертел головой как игрушечной. Так мне попала улица Мраморная, не пройтись по которой я попросту не мог. Да и к чему было отказываться, потому что она привела меня на Эсквилинский рынок.

Он назывался «Новым», но внутри, конечно, все было так, как и положено во все времена — горы всякой зелени и фруктов, внушительные куски отборного мяса, самая свежая рыба с самыми красными жабрами, сыр, ветчина — что может быть лучше? В голове всплыл вчерашний рынок и девушка, у которой мы покупали вино. Может быть, она здесь, может быть, она знает, где Пат? Словно завороженный, я стал кружить по длинным переходам рынка, и было ощущение, что ни разу не прошел прежним путем. Девушка в зеленой блузке так мне и не встретилась.

В какой-то момент меня вынесло наружу. Вскоре я опять оказался на прежней улице, теперь носившей название Наполеона Третьего, далее — Фарини. Именно там, на Фарини, мне бросилась в глаза вывеска полицейского комиссариата.

Мысли, которые гнездились в глубоком подполье моей головы, наконец вырвались, и я, не медля ни секунды, перешагнул порог заведения. Дежурный по-английски не говорил. К нему присоединился второй человек в форме, а потом еще двое.

— У меня пропала жена, — повторил я громко и по слогам.

Итальянские молодые парни переглянулись.

— Dice che ha perso qualcosa, — сказал один из них.

— Окей, — произнес парень, на вид которому, несмотря на форменные брюки и голубую рубашку, можно было дать лет пятнадцать от силы.

— Вы говорите по-английски? — спросил я его.

— Окей, — повторил он уже менее уверенно.

— Понятно, — устало вздохнул я. — А кто говорит по-английски?

— Andiamo da Pino. Pino parla inglese, — они загалдели, и подросток, крепко взяв меня за локоть, повел внутрь здания.

Пино оказался толстым, похожим на нашего хозяина, лысым дядькой, который в одиночестве сидел в кабинете с абсолютно голыми стенами.

— Ti ho portato un inglese, — сказал подросток и подтолкнул меня к столу. — Ha perso una cosa e non la trova più.

— Sei un cretino, — коротко прорычал Пино. — Non lo sai che gli stranieri idioti portano solo guai e mal di testa?

— Почему вы меня назвали идиотом? — спросил я спокойно.

Толстяк вздрогнул и остро ткнул в меня взглядом.

— Синьор понимает итальянский? — быстро проговорил он. — Нет? Это я его назвал идиотом, — он махнул рукой в сторону «подростка», — и сказал, что ему надо учить английский. Конечно, мы поможем найти ваш фотоаппарат, или что у вас там пропало.

— У меня пропала жена, — я посмотрел в зарешеченное окно.

Из-за стекла круглым красным глазом меня изучал голубь.

 

Глава седьмая

— Вот все говорят: «Париж», — Пино ободрил меня взглядом. — А Париж — дешевка, просто туристическая открытка. Рим — вот западня.

Я с недоумением посмотрел на него.

— Поймите, — полицейский заговорил задушевным хриплым шепотом. — В этом городе слишком много соблазнов для красивых женщин. Как и для мужчин вроде вас, — кажется, он хотел поддержать меня.

— Я не понимаю, — мой собеседник все больше казался мне похожим на Адриано. — Простите, у вас в Риме нет брата?

— Полно! — Пино откинулся назад и махнул рукой. — Мы тут все братья, особенно если дело касается красивых баб, выпивки и жратвы.

Коридор комиссариата за стеной кабинета, где мы разговаривали, то оживал, грохоча ботинками и голосами, то затихал так, что, казалось, мы в целом здании одни.

— Поймите, — полицейский придвинулся ко мне поближе, толкнув стол животом. — Итальянские мужчины — это что-то невероятное. Это как вулкан, которые исторгает не сажу и пепел, а исключительно лепестки роз, вкусное вино, сладости и такие умелые комплименты, что растает практически любая женщина. Если итальянец видит красотку, а как я понимаю, ваша — из этой породы, то его таланты удесятеряются.

Вспотев после произнесения такой длинной тирады, Пино запыхтел и окинул меня довольным взглядом. Он явно считал, что ему удалось все объяснить.

— То есть вы хотите сказать, что моя жена в кого-то влюбилась и ушла к соблазнителю?

— Да, — Пино рассмеялся. — Я понимаю, что вам может быть неприятно. Но поймите, когда она вернется, а она вернется, ведь вы говорите, что ее документы и деньги остались дома… Вернее, когда она притащится, мучимая виной, у вас будет колоссальное преимущество. Вы сможете позволить себе все что угодно.

— Например? — несмотря на всю мою тревогу, меня стала забавлять его самоуверенность.

— О господи! — щеки у Пино раздулись, глаза заблестели. — Вы сможете проводить все свое время с друзьями, пьянствовать, играть в карты, не приходить домой ночевать. Заведете себе любовницу или даже двух — при этом никаких вопросов по поводу того, куда деваются деньги или почему ты пришел только утром. Согласитесь — это рай.

— Если бы моя жена изменила мне — это был бы ад, — я посмотрел в окно — голубя уже не было. — Но, к счастью, это никак невозможно. Мы не расставались весь день, ни у кого не было шанса познакомиться с ней.

— Дорогой мой, — Пино подмигнул мне заговорщицки, — неужели не было ни разу, чтобы вы клеили девушку, когда у вас было только несколько минут? Достаточно написать записку или попросить номер телефона. Годится визитная карточка. Главное — придумать подходящую фразу, заинтересовать, а как я уже сказал, римляне в этом просто мастаки. Здесь есть целый промысел — красивые парни знакомятся с иностранками, чтобы обобрать их или просто поразвлечься. Я знаю, что кто-то с ней познакомился вчера — могли же вы отойти хотя бы в туалет? А вечером, когда вы, как сами сказали, напились, она воспользовалась этим и ушла.

— Какая чушь, Пино, — мне стал надоедать этот разговор. — Я хочу, чтобы вы приняли у меня заявление о пропаже человека.

Лицо полицейского молниеносно изменилось — только что круглое и лукавое, оно теперь больше напоминало кулак. Он как-то по-новому взглянул на меня, и хотя бояться мне было, очевидно, нечего, тем не менее, я почувствовал озноб на спине.

— Хорошо, — сказал он. — Вот бумага, пишите. Когда закончите, я вас допрошу. И не называйте меня Пино, мы с вами не приятели.

— А как же вас зовут? — опешил я.

— Джузеппе. Для хорошо знакомых — Джузеппино. Для друзей и сослуживцев — Пино. Для вас — господин майор.

Допрос длился два часа, и я уже изнемогал от усталости. Майор неизменно ровным голосом задавал, как мне казалось, одни и те же вопросы, когда неожиданно возникла пауза.

— Ну вот, — сказал он. — Кажется, на сегодня можно закончить. Итого, у нас есть две версии. Первая — соблазнитель, здесь нам остается только ждать. И вторая — ее бывший муж.

Это было удивительно, но я совсем забыл про него и вспомнил только через час после начала допроса. Бывший муж Пат был бизнесменом. Он купил в Италии страховую компанию и жил вначале в Милане, потом переехал в Рим. Пат много рассказывала мне о нем, знала его обстоятельства — у них сохранились общие знакомые.

— Ну вот, — произнес майор. — Если это его она встретила случайно на улице, когда вы отошли, то все становится совершенно ясно. Вы точно не знаете, где он живет?

— Нет, — я покачал головой, — но, — я пододвинул листки, где написал его имя, фамилию и примерный возраст, — я думаю, что в Риме не так уж много русских.

— Вы и не представляете, сколько, — майор поднялся. — До черта. Хотя еще больше этих, украинцев. Бабы у них красивые. Была у меня одна, — Пино вновь вернул на секунду легкомысленный тон, но тут же себя одернул. — А вы идите домой и ждите. Через пару часов к вам заедут парни. Посмотрят, как и что. Сделают копии документов. Никуда не уходите.

* * *

— Здесь не может быть моржей, — сказал я тогда, повернувшись к Пат после того, как круглая голова исчезла под водой.

Выражения ее лица видно не было — только черный силуэт на оранжевом закатном фоне.

— Тогда кто это? — спросила она. — Хотя нет, молчи, я сама знаю ответ. Это был демон.

— Ну, какой такой демон! — возмутился я. — Тут так грязно, жарко и… совсем не темно.

— Ага, — рассмеялась Пат, — значит, по-твоему, любой демон любит чистоту, прохладу и появляется, только когда его не видно. Стеснительный чистюля.

— А по-твоему, это грязный вонючий оборванец, который так и лезет в глаза.

— Ближе к истине, — отрезала Пат. — Ну, и потом — это же Индия, а не Стокгольм. Может, шведские демоны более ухожены.

— Знаешь, — я поднялся с камня и бросил окурок в воду, — наверное, действительно не важно, какой это был демон, самое главное, что он есть. — Закат почти завершился, и лишь несколько его ярких обрывков плавало в медленной воде. — Понимаешь, — я нащупал талию Пат и обнял ее, — если есть демоны, значит, есть загробный мир.

— Нет никакого загробного мира, — вместе с ее словами гасли последние искры, и мы торжественно погружались в густую темноту. — После смерти есть только темнота, такая вот, как сейчас. А больше ничего нет.

— Но я не хочу расставаться с тобой! — воскликнул я.

Пат вырвалась, и буквально через секунду ее голос прозвучал неожиданно издалека:

— Тогда найди меня!

* * *

Когда я вернулся домой, то первым делом решил перестелить постель. Я видел в шкафу рядом с кроватью чистое белье и, даже не сняв туфлей, приступил к простыне и сорвал ее. Жуткий кроваво-черный «глаз» вновь глянул на меня, и я поспешил закрыть его.

Наскоро постелив новую простыню, я положил старую в мешок из супермаркета и отправился к мусорным контейнерам. Их было четыре, и в предназначении всех я так и не разобрался. Один был для пластика, второй — для пищевых отходов, два других — непонятно для чего. Я заглянул в них — внутри был самый обыкновенный смешанный мусор. Выбрав контейнер для пластика, я затолкал туда пакет и поспешил вернуться. Оказалось, вовремя.

Полицейские приехали на двух машинах и перегородили улицу. С ними был переводчик, и мне снова пришлось отвечать на вопросы, которые я слышал от Пино. Первым делом они попросили паспорт Пат — я без труда нашел его. Полицейские сделали снимок первой страницы, в сотый раз поинтересовались, на месте ли деньги и не пропало ли что-нибудь, после чего уехали. Зачем приезжало сразу семь человек — так и осталось непонятным, разве что на меня посмотреть.

Они ушли, а я вышел в сад, сел и задумался. Штука в том, что вместе с паспортом в кармане чемодана у Пат обычно лежала идентификационная карточка, удобная пластиковая вещица — теперь ее не было. Я еще раз обыскал вещи. Не было платья, в котором она была вчера, не было ее зеленых легких туфель, а через некоторое время я обнаружил, что кроме карточки не могу найти один проездной.

Я попытался сосредоточиться. Вчера вечером Пат попрощалась со мной и отправилась спать — это было совершенно определенно. Без сомнения, я перебрал вчера и не могу быть уверен, что когда пришел спать, она была в постели. Теоретически она могла дождаться, пока я засну, а потом одеться и отправиться куда-то. Куда? Версии Пино казались мне совершенно притянутыми за уши, но больше всего меня тревожило и разбивало эти версии без остатка найденное пятно крови. Большое количество черной крови.

Солнце обожгло мне лицо, когда я поднял его к небу. То, что я спал в тот момент, когда кто-то неизвестно зачем и непонятно как забрался в наш дом и зарезал мою Пат, а потом похитил тело с кое-какими ее вещами, представилось мне полной немыслимой нелепости пузырем. Колыхаясь боками, он поднялся над садом, взлетел и почти сразу лопнул.

Значит, она ушла, а кровь имеет другое объяснение.

Пришло время обеда. Есть не очень хотелось, но я все-таки решил сходить в магазин еще раз, смутно понимая, что делаю это в попытке найти там Пат. Я совсем сошел с ума.

Людей в супермаркете практически не было, я купил итальянскую дыню за евро килограмм, прошутто, двести граммов за три евро, и большую бутылку просекко за пять евро девятнадцать центов. Как уже говорил, я довольно много зарабатывал, получил после смерти отца приличное наследство, но привычки тратить много денег так и не приобрел. Во многом благодаря Пат — она удерживала меня от лишних трат, что я находил очень трогательным. Сама Пат говорила, что постоянное наличие денег — это очень хорошая штука, и я с ней соглашался. В результате мы могли поехать в любое место на земном шаре — на это деньги были всегда.

Я шел домой с дыней в руке и думал об этом, а еще о прошлом муже Пат, который в это же самое время находился вместе со мной в одном и том же городе.

Попробовать дыню мне не удалось. Под дверью остановилась машина, и энергично задребезжал звонок — за дверью находился кто-то чрезвычайно напористый. Догадаться было не сложно — это был Пино.

— Привет! — рявкнул он мне в лицо. — Просиживаете в печали штаны, а я потею как проклятый раб! Быстро собирайтесь. Мы нашли бывшего вашей жены. Сейчас мы к нему поедем.

 

Глава восьмая

В следующий раз это произошло в Кабуле. Гулять после наступления комендантского часа там считалось неразумным, тем более что Кабул — это город, где с закатом жизнь действительно замирает полностью, все погружается в темноту.

Мы засиделись в туземном ресторане, ели крошечные кусочки баранины, изжаренные на таких же крошечных шампурах, глазели на улицу, где кроме явно старых и новых, потрепанных и не очень машин, бежали по асфальту ослики.

В ресторане работал телевизор, на экране которого мелькали танцовщицы в разноцветных одеяниях. Музыка могла бы помешать разговору, но мы с Пат давно уже молчали — она смотрела на осликов, а я разглядывал ее.

Бессмысленно описывать совершенство девушки, в которую ты влюблен. Что толку пытаться объяснить форму носа, ямочку на щеке, изгиб шеи или сделать другую заранее проигранную попытку найти новый эпитет для глаз или волос. Все это не надо — просто когда красивую женщину любят, а она любит в ответ, то солнце, переливающееся в ней, будит даже слепых.

Я смотрел на Пат и испытывал восторг, который волнами сменялся грустью — я вдруг понимал, что все это не вечно и мы рано или поздно расстанемся. «Я тоже иногда чувствую это», — как-то призналась мне Пат, — «боязно, когда так хорошо. Не может быть, чтобы вот так».

Наконец улица совсем опустела, мы попрощались с афганцами, к которым ходили ужинать каждый день, и отправились в гостиницу. Темные улицы сменялись, пока мы не поняли, что заблудились.

* * *

— Только не вздумайте там болтать, — приказным тоном обратился ко мне Пино, когда мы сели в машину и тронулись. — Я буду говорить с этим типом по-английски, чтобы вы могли все понимать, хотя не исключено, что он знает итальянский. L’italiano è la miglior lingua del mondo! Это известно еще со времен Данте. Вы знаете, кто такой Данте?

— Знаю, — я даже мысленно не мог заставить себя называть Пино «господином майором», — но если мне нельзя участвовать, зачем я понадобился?

Пино сощурил глаза и посмотрел на меня с деланным недоверием. Потом он принялся барабанить себя по крылу носа указательным пальцем правой руки и только после этого произнес:

— Русские слишком агрессивны. Простите за откровенность, но вы — гунны. Вы паршиво относитесь к жизни, вы не цените ее. Ей богу, нашим парням надо свечки ставить святой деве Марии, что с вами воевали немцы, а не мы. Я читал в одной книжке, что у вас только таких как Алессандро Матросов было больше чем пятьсот человек. Подумайте, — загремел Пино, — больше чем пятьсот! Настоящие античные воины! Мы, римляне, точно такие же, — закончил он, сбавив тон.

— Вы меня запутали, — я глядел в окошко и думал, что первый раз любуюсь Римом сквозь решетку. — Но даже если русские одновременно и гунны, и античные воины, то почему я должен молчать во время встречи?

Пино серьезно посмотрел на меня.

— Вы безумно любите свою жену.

— Я знаю.

— Самое главное, что это знаю я, — Пино похлопал меня по коленке. — А что, если этот бывший снова увлек ее? Что, если вы зададите ему прямой вопрос и он решит похвастаться — я лично не удержался бы. Что тогда произойдет?

Я постарался, чтобы мой смех прозвучал естественно.

— Это невозможно.

— Я об этом и говорю, — Пино по-прежнему был очень серьезен. — Это невозможно. Но если, спаси нас святая Мадонна, это внезапно окажется возможным, вы тут же слетите с катушек и покалечите этого несчастного. Или даже убьете. Мне это не нужно. Так что дайте мне слово, или я вас высажу.

— Не понимаю, зачем вы вообще заехали за мной.

— Скажу вам правду — я не знаю, как русские врут. Я знаю, как врут итальянцы, французы, албанцы, даже цыгане, но про русских ничего не знаю. Только не говорите мне, что русские не врут. В конце концов, все мы одинаковые. Особенно, — глубокомысленно добавил он, — если дело касается женщин.

Полицейский автомобиль остановился рядом со старым домом, стены которого были окрашены в ту великолепную сиену, которая делает Рим таким чувственным, таким таинственным, таким удивительно красивым. В арке, куда мы вошли, стояло апельсиновое дерево в гигантском горшке, рядом с ним высился обломок колонны, на верхушке которой стояла мраморная голова мужчины с закрытыми глазами и отколовшимся носом.

Лестница, ведущая из подъезда наверх, была великолепна. Плавным единым движением она поднималась вдоль стен, оставляя внутри себя большое пространство, заполненное воздухом и светом, что падал сквозь стеклянный купол в крыше. До блеска натертые дубовые ступени и перила выглядели очень старыми — дому явно было больше ста лет, — но ни одна паркетная доска не скрипнула, пока мы поднимались на третий этаж. Перфетто! — как сказали бы итальянцы.

Старая лакированная дверь с латунными украшениями открылась тоже без всякого скрипа. Человек на пороге был высоким и плотным. Короткие светлые волосы и сонное выражение лица. Голубые глаза.

— Что вам нужно? — недовольно спросил он. — Кто вы такие?

Пино ловко оттолкнул меня своим круглым боком и приветливо улыбнулся.

— Синьор Влад? — сладко произнес он. — Я — майор полиции, который звонил вам примерно час назад. Речь идет о вашей бывшей жене.

— А, — коротко отреагировал Влад, и некоторое оживление появилась в его глазах. — Я понял. Проходите, господа.

Пат упоминала, что ее предыдущий муж был богатым человеком, но я не ожидал, что настолько. Квартира, в которой мы оказались, скорее напоминала дворец, нежели обычное жилье. Большая прихожая была отделана деревом, а камин украшен мраморным порталом. Комнаты были огромны, богато и даже пышно обставлены, повсюду висели картины, стояли скульптуры. Мы прошли через целый ряд таких комнат, пока не оказались в кабинете, как его назвал сам хозяин. Он предложил сесть в кожаные кресла, и, следуя тому, что сам Пино присел на самый краешек, я сделал то же. Было видно, что майор потрясен.

Я тоже был неприятно удивлен. Вряд ли Пат могла увлечь роскошь, тем более что она уже жила в подобной обстановке, но изменить среди всех этих гобеленов и золота, как мне представилось, любому было бы проще, чем в безликой квартире — здесь все было немного не по-настоящему, как в декорациях. Потом я еще подумал, что бывшие супруги могут сразу перейти к делу, ведь они хорошо знают друг друга. Во всех смыслах.

Пока я предавался этим нелепым и грустным размышлениям, Пино приступил к беседе. Назвать это допросом язык не поворачивался — Джузеппе вел себя как на приеме у понтифика.

— Скажите, — осторожно начал он, — как давно вы видели свою бывшую жену в нашем замечательном городе?

— В Риме? — удивился Влад. — Пташку я уже сто лет не видел.

— Простите? — удивился Пино, а я опустил лицо, якобы делая в блокноте заметки, так мне было проще не выдать себя. — Вы сказали про птичку?

— Нет, — было слышно, как Влад улыбнулся. — Я сказал «Пташка». Домашнее прозвище. Ее идиоты-родители дали ей это несуразное имя — даже не выговорить. Ну, представьте, — он пожевал губами, — что вашу жену зовут… ну, например, Крокифисса. Если я не ошибаюсь, есть такое замысловатое женское итальянское имя?

— Да, — Пино одним движением скользнул вглубь кресла и теперь расположился в нем удобно, даже вольготно. — Так звали мою покойную бабушку.

Влад не смутился.

— Ну и ладно. Так зачем вам понадобилась Пташка? Неужели она кого-нибудь обокрала? — он засмеялся. — Почему бы вам не поговорить с тем дураком, которого она подцепила, когда я бросил ее? Вряд ли она приехала одна. Или одна?

— Ну что вы, уважаемый синьор, — Пино не переставал улыбаться. — Конечно, она никого не обокрала. Скажем так — мы просто пытаемся выяснить ее настоящее местонахождение. Простите, — быстро спросил он, — а она способна на преступление? Ей свойственна тяга к риску? Она может принять быстрое и безрассудное решение? Она расчетлива? Хладнокровна?

— Сколько вопросов, — удивился Влад. — Но ничего, у меня хорошая память. — Он размял пальцы, большие и розовые. — Конечно, она способна на мелкие преступления, как и любой из нас. Ведь верно, господин майор, вы тоже можете стянуть что-нибудь? — он рассмеялся. — К риску она не тянется, но рискнет, особенно если это касается близкого ей человека. Она как-то просто спасла меня. В горах, на лыжах. Тащила километра два, хотя начиналась метель. Так что способна, — Влад достал из шкатулки полированного дерева сигарету и, не предложив нам, закурил. Кольца сизого дыма умело завращались в воздухе. — Быстрое решение — да. Безрассудное — нет. Она очень умная и быстрая.

— Вероятно, вы любили ее, синьор? — спросил Пино участливо. — Может быть, и по-прежнему любите?

— Она не расчетлива, но хладнокровна… что? Что вы сказали? — Влад закашлялся, и лицо его сразу стало красным как у всякого блондина с тонкой кожей на лице. — Вы ненормальный? — в голосе послышался гнев. — Я прожил с ней достаточно, чтобы снять все сливки. На кой мне черт жить с женщиной, которая, скорее всего, постареет раньше, чем я. Я же сказал — я ее бросил! Любовь! — фыркнул он и глубоко затянулся. — Что-нибудь еще?

Незаметно подняв глаза, я бросил на него взгляд, который он каким-то чудом заметил. Сделав вид, что увлеченно стенографирую беседу, я задумался над тем, каким образом Пат могла оказаться женой подобной самовлюбленной сволочи.

— Ну, так что же? — спросил Влад. — Это все? Тогда объясните мне, в чем дело. У меня не очень много времени.

— Ваша бывшая жена пропала, — просто сказал Пино.

— А я здесь при чем? — Влад вздрогнул и погасил сигарету. — Или вы решили, что это я… хотя нет, — он рассмеялся натянуто, — значит, вы решили, что мы случайно встретились и только что закончили трахаться в соседней комнате? — смех его стал бархатистым и свежим, как молоко.

— Простите, — быстро спросил Пино, — а вы женаты сейчас?

— Да, — Влад приосанился, — в смысле, я как раз собираюсь снова жениться. На итальянке. Между прочим, — обратился он ко мне, — почему вы все время молчите, и вид такой, словно у вас несварение…

— У него не все в порядке, — мягко сказал Пино. — Так что ваша нынешняя жена?

— Ах да, — Влад отвел от меня взгляд. — Она внешне очень похожа на Пташку, только в два раза моложе — наверное, это моя судьба, выбирать одинаковых женщин.

— Мы закончили, — Пино, а вслед за ним и я, поднялись из кресел. — Последняя просьба — не найдется ли у вас фотографии вашей бывшей жены?

Влад усмехнулся.

— Какого черта… — было похоже, что какая-то мысль внезапно пришла ему в голову. Он бросил на меня насмешливый взгляд и тоже поднялся. — Как ни странно, одна могла затеряться, — и решительным шагом вышел из комнаты.

— Ну, как? — тихим голосом спросил Пино. — Он врет? Она здесь?

Я не успел ответить, Влад вернулся.

— Полюбуйтесь, — сказал он. — Я не зря сказал про одинаковых женщин. Я сделал такую же фотографию моей невесты — у них совершенно одинаковые фигуры.

Прежде это фото мне не попадалось. Полностью обнаженная Пат лежала на покрывале, ярко-красном, цвета шелковой крови, ноги ее были скрещены, руки раскинуты, глаза закрыты — казалось, она спала. Или умерла только что.

* * *

Мы шли по кабульским переулкам, без конца сворачивая, и я понимал, что это может продолжаться бесконечно — спросить дорогу было просто не у кого. Можно было попробовать найти какой-нибудь закоулок и просидеть там до утра — но нет, это было совершенно невозможно, в октябрьском Кабуле ночью по-настоящему холодно.

— Такое ощущение, что мы на том свете, — сказала Пат. — Только что было полно людей, а теперь поверить в это невозможно. Их как будто забрали всех разом.

— Мы же вроде договорились, что никакого «того» света нет, — ответил я, пытаясь придумать, что делать дальше. — Смотри — свет!

Наверное, это был вход в гостиницу — поэтому над входом горел фонарь и стояли два бородатых дядьки с автоматами. Один встретил меня лицом к лицу, второй замер вполоборота и не сдвинулся с места, даже когда я подбежал к ним.

— Куриная улица?

Афганцы не среагировали. Следующая попытка:

— Калаи-Мург, Чикен-стрит? — вопросил я и жестами показал, что мне нужно хотя бы направление.

— Ты кто? — неожиданно спросил на русском языке второй афганец, до этого стоявший боком. В речи слышался сильный акцент, но не было сомнения — круглолицый полный мужчина с глазами, формой повторявшими овал лица, владел языком свободно. — Почему ты ходишь здесь один? Здесь Афган, а не Самара.

— Вы хорошо говорите по-русски, — удивился я.

— Учился в России, — просто ответил он. — Это еще можно понять. Сложнее понять, что ты делаешь в Кабуле ночью, один на этих улицах.

— Почему один? — удивился я. — Нас же двое. — Я обернулся — Пат нигде не было видно. Но…

— Испугался, — афганец раздвинул губы, зубы блеснули и вокруг круглых глаз разбежались морщины. Вдруг подумалось, что я определенно уже где-то его видел. — Беги, — сказал он. — Твоя гостиница вон там, — он показал рукой. — Если ты хочешь найти то, что пропало, ты должен искать, не теряя времени.

 

Глава девятая

Когда наш роман с Пат только начинался, самым сложным была вынужденная разлука. Подчас мы могли видеться лишь раз в месяц, и я — было и такое — приезжал к ней на один день, с тем чтобы на следующий уехать. Радость от встречи компенсировала мучительное время в одиночестве.

Мы ездили друг к другу на автобусе, летали на поездах, стремились на самолетах. Тянулась разлука, потом время начинало двигаться быстрее, еще быстрее, и, наконец, вспыхивал свет — объятия, первый поцелуй. Все, что я говорю, звучит банально, но в одиночестве у меня даже сердце билось медленнее.

При встрече, когда рот с трудом прерывался от поцелуев, я рассказывал ей про себя, и от того, что она внимательно меня слушала, жизнь наполнялась новым, свежим смыслом — становилось ясно, что все, что было до сих пор, просто вело к Пат. Она тоже что-то рассказывала, но реже. Мы пили вино и снова забирались в постель.

Я смутно понимал, что если мы начнем жить вместе и прекратится мучительный цикл встреч и расставаний, страсть наша должна поуменьшиться, но этого не произошло. Случилось другое. Если раньше душевная мышца, отвечающая за то, чтобы держать себя в узде, была натренирована и готова, как натянутая струна, то в постоянной неге она расслабилась. Расставаться, даже на короткое время, стало тяжелее. Когда Пат уезжала повидать подруг в чужие города и страны, у меня возникало ощущение, что она исчезала совсем. Я начинал мертветь, и даже кожа у меня на лице натягивалась — я как будто высыхал.

Это печальное недоразумение кончалось с ее появлением. Расставание равно ожиданию: в этом уравнении есть одна важная переменная — длительность ожидания. Я один раз подумал, что если ожидание длится слишком долго, то расставание может стать бесконечным. Превратиться в «навсегда». Мне хотелось, чтобы меня минуло подтверждение этой догадки.

Пино неожиданно и без объяснений высадил меня у Колизея. Я брел среди сонма в основном черноволосых людей и искал среди их истомленных лиц рыжеволосую прекрасную голову Пат. Добравшись до станции метро, я спустился, выбрал, как мне показалось, нужное направление и покатил.

Быстрое движение успокаивает, и я подумал, что никогда не ревновал ее. Мысль эта почему-то преисполнила меня уверенностью в себе и даже гордостью. Как будто не ревновать — это по определению делать что-то замечательное, выигрывать у кого-то.

Не успел я войти в наш темный и прохладный подвальчик, раздеться, принять душ и налить себе первый стакан холодного белого вина, как в дверь позвонили. Это был сюрприз. На пороге стоял Влад.

— Это я, — сказал он. — Можно зайти? Мне надо с вами поговорить.

Он изменился, превратился в другого человека. Невозможно было поверить собственным глазам. Из плотного, надутого, розового, упакованного, как толстая мортаделла, в модный летний костюмчик с животом, запонками и самодовольной миной, бывший муж Пат превратился в сдутый серый мешок.

— Я с ней много раз ездил в Италию, — проговорил он, когда мы прошли через комнаты и расположились в садике с видом на деревья, кусты и кактусы в горшках. — Но почему-то в Риме ни разу не были. Были в паршивой мокрой Венеции, в ненормально дорогом Милане сто раз. Ездили на Сицилию, в Неаполь… а в Рим никогда. И вот, вы знаете…

— Что вам нужно?

Я смотрел на него, на лицо незнакомого мне мужчины, и вдруг подумал, что между нами, вероятно, должно быть какое-то сходство. Ведь, так или иначе, мы действительно выбираем каждый раз кого-то, кто хоть в какой-то степени походит на предыдущего партнера. Или кто-то выбирает нас. Я вспомнил других своих жен и понял, что это не так.

Я смотрел на него и думал, что бывшие муж и жена не должны больше встречаться, потому что все, что они могли сказать и сделать друг для друга плохого или хорошего, они уже сделали, и ворошить золу незачем. Кроме этих банальностей я думал, что если бы так не устал за утро, то с удовольствием бы затеял сейчас скандал и заехал Владу в его пухлое розовое ухо.

— Вы мне неприятны, — сказал я ему и достал бутылку из-под стола. — Будете вино?

Он посмотрел на меня жалобными глазами.

— Зачем вы это пьете это дерьмо? Мне говорили, что вы не бедный. Ладно уж, давайте, — он толчком пододвинул стакан.

— Кто говорил? — солнце должно было пройти зенит, но, видно, зацепилось за что-то наверху и беззаботно не двигалось с места. В этот раз Влад посмотрел на меня не только жалобно, но и изучающе. У него что-то болело — это было очевидно.

— Пат, — сказал он. — Мне сказала Пат.

Я набрал холодного вина в рот и вспомнил, как в школе, а потом в институте нас обучали начаткам философии — в частности, одной теории под названием субъективный идеализм. Из нее следовало, что весь мир вокруг есть лишь создание нашего мозга. Закрыв глаза и проглотив вино, я решил, что когда их открою, то Влада не будет — в конце концов, если я его только что выдумал, то в моей власти его стереть.

Он был на месте и терпеливо ждал, пока я закончу свои эксперименты.

— Вы общались с Пат? — спросил я лениво. Все было как обычно — Пат уезжала и, как будто, исчезала вообще. Потом обязательно возвращалась, и я мог ее осязать — быть уверенным, что она существует на самом деле. Подобная практика полностью укладывалась в другую теорию под названием объективный идеализм.

— Нет, конечно, — Влад дернул толстой щекой. — Я имею в виду, что сказал правду вашему менту — я действительно не видел ее сто лет.

— И что, — я смог улыбнуться, — случайно встретили вчера на улице?

— Нет, — Влад залпом выпил вино и покачал головой. — Она мне позвонила.

* * *

Третий раз произошел в Дамаске, еще до последней войны. Мы путешествовали по Сирии — это было очень интересно. Накануне мы побывали в Маалюле и Саеднае, особенных планов на сегодня не было. Я предложил погулять по городу.

— Мечеть Омейядов, рынок Аль-Хамидия, Прямая улица — она так и называется «Ректа», там крестили апостола Павла, пещера Первой Крови… тебе интересно что-нибудь из этого? — спросил я Пат, которая стояла у окна в удивительном номере, где нас поселили. Потолки в нем были высотой метров семь, окна с деревянными рассохшимися резными ставнями — около трех. За окном виднелся старый город, звучал призыв к молитве, силуэт Пат как будто купался в медового цвета древнем воздухе.

— Нет, — сказала она, не повернувшись, — мечети похожи друг на друга, на базаре будут толкаться и кричать в ухо. Можно было бы прогуляться по улице, но пещера мне кажется интереснее. Расскажи.

— Видишь ли, — я тоже подошел к окну и теперь вместе с Пат любовался видом, — Дамаск якобы самый старый город на земле. Настолько старый, что на горе Касиюн — отсюда ее не видно — якобы находится пещера, где Каин убил Авеля. А поскольку до этого еще никто никого не убивал, то получается, что в пещере пролилась самая первая человеческая кровь. Пещера вскрикнула… словом, там много всяких красивых деталей.

— Ого, — протянула Пат задумчиво, — на такое, конечно, следует посмотреть.

Когда мы добрались до места, где начиналась улица, ведущая к пещере, стало понятно, что своими силами нам понадобится несколько часов, чтобы добраться до нее. Угол, под которым улица поднималась наверх, был очевидно больше сорока пяти градусов.

— Ты же знаешь, — сказала Пат, — бегун или альпинист из меня никогда не получится. Давай-ка поищем машину.

Машина — крошечный грузовичок — нашлась тут же, и за доллар и десять минут нас домчали до места почти что по вертикальной стене. Пат не пожелала сидеть в кабине и стояла рядом со мной в кузове, с восторгом оглядывая стремительно мелькающие дома и людей.

Смотритель был одет в зеленый бархатный халат на белые широкие штаны с длинной свободной рубашкой, туфли с загнутыми концами и белую чалму. На носу у него были круглые очки, вокруг рта — круглая короткая бородка. Он остановил нас у входа в пещеру.

— Вы должны сейчас сосредоточиться, — сказал он серьезно. — Ведь это была самая первая кровь.

— Вы правда верите в это? — также серьезно спросила его Пат. — В Каина с Авелем, в Адама и Еву, в рай и ад?

— Это не имеет никакого значения, — быстро проговорил мужчина, — верю я или нет. Если человек может умереть, значит, все это возможно. Это настраивает на определенный лад. Мне было бы гораздо легче, если бы я твердо знал, что верно обратное.

— Что человек, на самом деле, никогда не умирает? — спросила Пат.

Человек в чалме, как мне показалось, неуловимо быстро кивнул в ответ и улыбнулся.

— Я вижу, что мне нечего вам рассказать. Вы во всем разбираетесь сами. Пойдемте. Сейчас вы увидите отпечаток ладони архангела Гавриила.

* * *

Влад выпил еще стакан вина и сказал, что для начала октября сегодня жарко на удивление.

— Налейте, — попросил он. Мне было не жалко.

— Когда она вам позвонила? — я бросил взгляд под стол и обнаружил его ноги в босоножках, сквозь прорези в которых виднелись удивительно толстые пальцы.

— Вчера днем, — теперь он прихлебывал вино мелкими безостановочными глотками. — Я удивился, конечно. Я правда не виделся с ней после разрыва. Ну, после того, как я ее выгнал.

— Если вы хотите оправдаться, то у вас плохо получается.

— Оправдаться? — Влад скривился. — Неужели вы еще не поняли, что я за человек? Мне абсолютно наплевать на окружающих. Вот и на вас тоже.

— Тогда какого черта вы здесь делаете? — Я начинал сердиться. Первое ощущение, что мой визави чем-то сломлен, глубоко поражен, вдруг показалось мне ошибкой. Похоже, я просто терял время.

— Понимаете, — сказал он, — она так внезапно позвонила вчера и сказала, что если не перезвонит сегодня, то я должен зайти к вам и все рассказать.

— Бред какой-то, — раздражение накатывало все сильнее. — Вы хотите убедить меня в том, что Пат, с которой вы поступили по-свински, через много лет решила обратиться к вам за помощью? Что вы должны мне что-то рассказать? Так начинайте, ради бога!

Вначале Влад покраснел, а потом заговорил, задергался ртом так, что у него полетели наружу вино и слюни.

— Я уже сказал все! Она мне не нужна! Я ее давно не видел! И не видел бы еще сто лет! И не слышал! Но как вы не понимаете?! — он зачем-то схватил себя за уши и сразу сделался похож на беловолосую обезьяну. — Вчера она опасалась, что не сможет мне перезвонить, а сегодня ко мне приходят из полиции и говорят, что она пропала! Какой вывод я могу сделать?!

— Какой? — злость под напором его нелепых эмоций отступила. — Какой вывод? — спросил я.

— Но это же очевидно, — пролепетал Влад и неожиданно побледнел. — Она определенно знала свое будущее. И это будущее с ней произошло. Она умерла, — выдохнул он. — Наверное, это она просила вам передать. Хотя нет. Какую-то чепуху — вроде того, что будет ждать вас.

* * *

— То есть неприятности начались у них сразу, — утвердительно сказала Пат, с удовольствием разглядывая пещеру. — Смотрите, тут зубы.

— Да, — торжественно подтвердил наш провожатый. — Пещера была так потрясена, что хотела на месте уничтожить братоубийцу.

— Это было бы опрометчиво, — рассмеялась Пат, — тогда Адаму и Еве пришлось бы начинать все сначала. Кто знает, смогла бы Ева снова родить. Если нет, тогда и нас с вами не было бы.

— Там, — наш кругленький провожатый показал наверх, — знают все, что было и что будет. Аллах поэтому и послал Джабраила, чтобы он остановил пещеру — Каин остался жив.

— Все-таки странно, что первый человек, которого смогли создать сами люди, оказался таким негодяем. Наверное, это потому что зачали его в раю, а родился он уже здесь.

В пещере было тихо и холодно. Я провел рукой по стене пещеры — она была гладкой, словно вылитой из стекла.

— А все-таки, — спросил я человека в зеленом халате, — зачем там, — я точно также показал пальцем вверх, — решили оставить Каина в живых? Устранили бы сразу — все бы запомнили, что хулиганить нехорошо.

Круглый человечек засмеялся.

— Здесь была другая мысль, — проникновенно произнес он. — Он, — жест вверх, — оставил Каина живым и наложил ему на лоб клеймо из одной буквы своего имени. Если бы не это — мы не знали бы, что есть преступление и что тот, кто его совершил, не избавится от печати.

Мы вышли к теплому воздуху. Провожатый предложил нам выпить чая, а когда мы отказались, церемонно попрощался.

— Вы созданы как единое целое, — сказал он напоследок. — Постарайтесь не терять друг друга.

* * *

От выпитого вина мне захотелось есть. То есть на месте злости теперь поселился голод.

— Все равно не понимаю, что это вы так разнервничались, — сказал я и закурил. — Вы грубиян, которому на всех плевать. Чем вас могла взволновать смерть бывшей жены? — я был очень хладнокровен. — Если с ней действительно что-то случилось.

Солнце, внезапно сорвавшись со своего места на самом верху, неожиданно быстро покатилось вниз. Казалось, оно сейчас шлепнется на землю и как резиновый мяч станет подпрыгивать на линии горизонта. Я рассматривал лицо Влада, который замер в прострации. Лицо его исказилось, на лбу собрались морщины.

— Вы знаете, — спросил я его, — что такое Каинова печать?

Влад встрепенулся и посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Нет, — он дернул плечом. — При чем здесь…

— Это буква «шин», — проговорил я. — Она выглядит примерно как русская «ш», а происходит от финикийской «син», которая выглядит как английская «дабл ю».

— Ну и что? — процедил Влад. — Самое время умничать…

— Каинова печать — это печать преступления, — спокойно продолжил я. — Прямо как морщины на вашем прекрасном лбу. Может быть, это вы убили Пат?

 

Глава десятая

Отделаться от Влада оказалось непросто. Мы еще добрых полчаса просидели в садике, он то вспыхивал в раздражении, то угасал совершенно — я вдруг вспомнил, что Пат отзывалась о нем как о человеке очень неуравновешенном, иногда даже необузданном. Но, тем не менее, он помог мне. Я потихоньку начал представлять, как все могло произойти. Нужно было время и кое-какие сведения. Утром можно было начинать действовать — хотя в глубине души я надеялся, что когда мой незваный гость уйдет, Пат возьмет и просто появится.

Она не появилась.

Вы наверняка замечали, как меняется почерк из-за того, что мы теперь постоянно пользуемся компьютерной клавиатурой. Мой, например, изменился до неузнаваемости — как будто я снова вернулся в первый класс. Тогда мне казалось, что буквы — это картинки и каждую надо рисовать, высунув язык.

Стараясь быть разборчивым, я сочинил записку для Пат, где сообщал, что вернусь из магазина примерно через полчаса.

Я стал узнавать продавщиц, а они улыбаться мне — хотя, скорее всего, это были лишь профессиональные улыбки. Дома были остатки сыра, но я решил купить еще и не разоряться на настоящий пекорино романо, а приобрести нечто, что лежало валом в большой корзине. Сыр назывался итальянский твердый — «итальяно дуро» — и по виду напоминал пармезан или грана падано. Разница в цене была значительной — четырнадцать евро за пекорино и шесть за дуро. Вина я купил побольше, вместе с упаковкой яичных тальятелле — один евро девять центов за полкилограмма.

Когда я взял в руки пачку макарон, в животе вновь возникло это странное ощущение — он словно пропал. Холод обтек голый позвоночник остро и исчез. Я узнал его — привет из Лидо-ди-Остии, но тогда я еще был в неведении. Сейчас все было очевидно — холодный ветер был ощущением смерти, предупреждением, что все может внезапно закончиться.

Пат не вернулась, да я и не ждал этого, если честно.

Качо-е-пепе — «сыр и перец» — готовится просто. Надо отварить пасту не только не до готовности, и даже не до почти готовности, а практически оставить ее неготовой — так, чтобы оставалось три-четыре минуты до времени, указанного на пачке. За это время, взяв четверть чайной ложки черного перца горошком (это если на одного, на сто грамм пасты), прогреть его на сковороде. Когда появится ореховый запах, снять, перец размолоть и вернуть на сковородку. Немного сыра — в идеале пекорино романо — натереть. Грамм двадцать-тридцать — вообще-то, чем больше, тем вкуснее.

Полуготовую пасту вывалить на горячую сковородку, добавить половник воды, в которой она варилась, высыпать сыр и начать перемешивать. Если вода впитается — добавить еще. Это все. Через пару минут еда готова.

Я сел за стол и не остановился, пока не съел все. Потом с удовольствием выпил вина. В доме напротив над лестницей и стенным украшением в виде головы с развевающимися волосами включили свет. Кто-то быстрый спустился в свой сад, вскоре оттуда ветер принес звяканье посуды — неведомые мне римляне начали ужин. Из-за балкона над моей головой раздалась музыка — это был Фредди Меркюри. Я представил себе Адриано, который в трусах и майке, развалившись в кресле, слушает его — картина не получалась. С другой стороны — почему нет?

Картина. Пат пропала вчера вечером или сегодняшней ночью. А может быть, утром, пока я спал. На кровати остались следы кровотечения. Убить ее в тот момент, когда я был рядом — нет, это выглядело слишком невероятным. Тем более что исчезли ее платье, карточка и проездной по Риму.

Влад. Она якобы позвонила ему и попросила передать мне что-то, если она не перезвонит. Что передать? Что она умерла? Чушь. Другое дело, если он рассчитывал увидеться с ней, а вместо этого появилась полиция. Ему есть чего опасаться? Самое главное — зачем Пат понадобилось связываться с этой образиной?

Среди густых веток взвизгнула птица, я вздрогнул, испугавшись, и не я один. Собака из синего дома с горгоной Медузой тоже выскочила за порог и разлаялась. Зачем Пат передавать мне что-то через Влада? Она могла сказать мне все сама. В крайнем случае, оставить записку. Послать сообщение.

Вернувшись на кухню и включив свет, помыв посуду и обыскав квартиру в очередной раз, никакой записки, понятно, я не нашел. Может быть, случилось что-то неожиданное — вот мысль, которая пришла мне в голову, когда я разговаривал с бывшим мужем Пат. Если это случилось, когда я спал пьяный, а действовать надо было быстро — Пат, конечно, не стала меня будить, она, вероятно, рассчитывала вернуться до того момента, когда я проснусь. Поэтому — никакой записки.

Понятно. Второе — Влад явно расстроился (если, конечно, все это не было игрой), когда Пат не появилась сегодня. Значит, он сильно хотел ее увидеть. Зачем? Может быть, их все еще что-то связывало?

Здесь я запутался. Получалось, что в исчезновение вовлечен Влад, а он с Пат не встречался.

Вино помогло мне расслабиться и настроиться на другой лад. Может, вся эта история имеет другой смысл? Но какой? Чертовски таинственный смысл.

Мой сухой смех прозвучал как скрип, и собака снова разлаялась. Издалека казалось, что она внимательно следит за мной.

Я отвлекся, хлебнув темного теплого воздуха, в котором пиликали сверчки и изредка пролетали огненные искры — свет от включенной над двумя разновеликими дверьми лампочки бил мне в глаза. Тот вариант, что Пат была сбита, например, машиной и ее тело лежало сейчас в римском морге, я отмел как невозможный. Хотя, собственно, почему?

— Вставайте! Просыпайтесь, черт вас подери! — услышал я, проснулся, увидел перед собой резной шкаф и понял, что настало утро. В дверь барабанили, одновременно безжалостно терзая кнопку звонка. — Вы умерли?!

За дверью, естественно, находился Пино. Кто же еще.

— Поехали, — скомандовал он. — В трех разных покойницких нашли похожие трупы. Три красавицы. Одна из них может быть вашей. Нужно опознание.

Каждый готовящийся стать врачом почему-то представляет себе изучение медицины как ощупывание трупов. Чуть ли не целование их. По-крайней мере, я когда-то думал именно так. Попутно виделись латинские названия лекарств, виды хирургических зажимов, но помимо клизм, горчичников и настойки от кашля — трупы были самым существенным. Смогу ли я, выдержу ли — спрашивал я себя тогда с легким отвращением.

Странно, конечно, думать, что внутри тебя есть что-либо кроме души. Или сердца. Душа и сердце — достойное содержимое. Про остальное обычный человек редко думает. Ну, разве что при нем разделывали корову или хотя бы курицу. Если нет, то представить себе общую картину он никогда не сможет. Думаю, чтобы даже не подступать к этому темному предмету, многие не едят ни печенки, ни куриных желудков, ничего из внутренностей. Спокойнее думать, что курица состоит исключительно из ножек, крыльев и грудки. Гузку, кстати, тоже лучше отрезать — так будет совсем красиво.

То есть брезгливость — это просто страх перед некрасивым. Что не значит, что любой небрезгливый человек — певец прекрасного.

Рим был удивительно красив утром.

— Вилла Борджиа, — Пино ткнул большим пальцем через плечо, когда мы проезжали мимо какого-то парка. — Все сплошь убийцы и отравители. Будь я полицейским в то время, с удовольствием бы их арестовал.

— А кто бы тогда построил парк? — спросил я невинно. — Была бы по вашей вине помойка на этом месте.

Пино насупился, и чтобы разрядить обстановку, я спросил:

— Какого дьявола вы меня вчера высадили, так и не поговорив? Вы таскаете меня как куклу. Мне это не нравится!

— Не нравится? — Пино угрюмо посмотрел на меня и тут же расхохотался. — На куклу вы не очень похожи. А беседовать мне с вами было просто некогда.

— Что же, — вежливо согласился я. — Тогда давайте поговорим сейчас.

За окнами полицейской машины продолжали мелькать деревья. Один парк сменял другой. Я некстати подумал, что если мне понадобится остаться в Риме на бесконечно долгое время в поисках Пат, то я с удовольствием это сделаю.

— Этот ваш Влад — скользкий тип, — Пино хлопнул ладонями по коленям. — Нет, он не то чтобы мафиозо, как многие русские, — он укоризненно посмотрел на меня, — нет. Кое-какие махинации с налогами — это все, что я обнаружил. Но это нормально. Если платить правительству все, то можно остаться без…

— Так в чем дело? — прервал я его.

— Понимаете, — доверительно, нагнувшись ко мне, прошептал Пино, — по некоторым признакам он показался мне вруном, каких мало.

Очередной парк, и мы переехали через Тибр. Я подумал, с чего мне лучше начать, чтобы рассказать о вчерашнем визите. Мне надо было рассказать об этом, ведь я и так утаил от полиции кровь на кровати.

— Вчера… — начал я.

— Минуту, — Пино остановил меня. — Привычка врать для бизнесмена — тоже ничего особенного, если бы не еще кое-что. Дело в том, что девушку, на которой он собирается жениться, зовут… так же, как и вашу жену. Sorprendente, non è vero? Так что вы хотели мне сказать?

— Патриция? — не поверил я своим ушам.

— Да, — рявкнул Пино, — и они чертовски похожи между собой.

Машина остановилась. Пино быстро выскочил наружу, громко хлопнув дверцей.

— Вылезайте, — скомандовал он. — Это госпиталь святого Петра. Может быть, мы найдем вашу жену здесь. Как для вас было бы лучше? — полицейский пронзительно посмотрел на меня. — Найти ее мертвой или узнать, что она ушла к другому?

* * *

Как-то мы заговорили с Пат о ревности.

— Мне кажется, — сказал я тогда, — что ревность возникает из-за того, что ты не доверяешь своему мужу или жене. Ну, то есть это такая форма недоверия.

Мы лежали на пляже в испанской Тарифе, где через узкий Гибралтарский пролив отчетливо проступала Африка. Пляж, на котором мы оказались, был одним из нескольких самых известных среди виндсерферов — это те, которые катаются по высоким волнам на досках с парусом.

Гибралтар — место, где Средиземное море соединяется с Атлантическим океаном. Никаких признаков этого видно не было, кстати, как и высоких волн. Досок тоже не было. По пляжу бродил десяток загорелых парней и в три или четыре раза больше девиц в одних плавках.

Девицы фотографировали друг друга в полураздетом виде и счастливо смеялись. Некоторые из них кокетничали с парнями — смеялись и строили им свои черные глазки. Я пристроился сбоку от живота Пат и внимательно следил, как под ветром, прилетевшим из Африки, трепещут крошечные выгоревшие волоски на ее коже. Поцеловал и перевернулся на спину.

— Что ты думаешь об этом? — спросил я.

— О чем? — лениво произнесла Пат.

— Как о чем? — удивился я. — Неужели ты ни разу в жизни не ревновала?

— Не знаю, — вполне искренним тоном произнесла она. — Я не помню.

— А если я тебе изменю? Хотя бы вон с той…

Пат нехотя приподняла голову.

Девица стояла в полосе прибоя к нам спиной. Мелкие волны набегали на ее ступни, ее рост вряд ли превышал метр шестьдесят пять. Неожиданно примерно метрах в десяти от берега вода забурлила, как будто огромная рыба спала там, а теперь проснулась и вздрогнула всем свои похожим на длинное и толстое бревно телом.

Рябь на воде усилилась и вдруг вспенилась волной. Сначала совсем невысокая, волна выросла стремительно, вскинулась — в это невозможно было поверить, но уже в пяти метрах от прибоя она шла стеной. Тихий ветер дул по-прежнему ласково, ничего не изменилось. Девушка не успела сдвинуться с места, когда волна на всех парусах подкатила выше ее раза в два и с пушечным гулом упала вниз.

Девица исчезла — казалось, волна съела ее. Вновь мелкий прибой, ветер — как будто ничего не было. Из воды показалась рука — испанка вынырнула, поднялась на ноги и засмеялась.

— Тогда я от тебя уйду, — сказала Пат и снова опустила голову на песок.

* * *

Госпиталь святого Петра производил приятное впечатление. Много зелени, тишина — такое ощущение, что в этом месте просто отдыхали. Морг оказался на первом этаже, что было неожиданностью — все те, в которых я бывал до этого, находились в подвалах.

Сквозь цветную нижнюю часть стекол в окнах морга свет проникал совсем уже карнавальными пятнышками — кружочками и треугольниками.

— Я вам советую, — кашлянул Пино, — подумайте о приметах. Татуировки, шрамы, еще что-нибудь. У вас может закружиться голова, вы разнервничаетесь и все сорвете.

— Не закружится, — сказал я спокойно. — Кажется, я вам говорил, что работаю хирургом.

Труп был прекрасен. Прекрасное белое тело с коротко постриженными рыжими волосами на лобке лежало на прозекторском стальном столе и было удивительно. Я видел много трупов и хочу сказать, что в умершей человеческой плоти есть особая красота. Она не живая и не мертвая. Это не мрамор, но и не холодная резина. Над мертвой человеческой плотью как будто таится дымкой остывающий дух. Именно он придает телам неотразимость. Трупы животных по сравнению с ними — просто сломанные игрушки. С мехом или перьями.

— Красивая, — жарко прошептал Пино. — Ваша?

 

Глава одиннадцатая

Мы возвращались и как раз снова проезжали через Тибр, когда я сказал:

— Высокие на прозекторском столе становятся длинными…

Пино быстро взглянул на меня, сумев одним взглядом выразить смесь восхищения с отвращением.

— Я понимаю, все дело в том, что вы врач, но все-таки вы негодяй, как и все русские. Что вам помешало выбрать хотя бы одну из трех? Например, номер два мне очень понравилась. Хотя и шлюха, конечно, — Пино почесал голову. — А где найти порядочную?

Я почему-то был уверен, что майор очень любит свою жену.

— У вас нашлось время погулять по Риму? — спросил он. — Шикарный город. Обязательно пройдитесь по Трастевере. Белиссимо! Это не район, а конфета. Нравится всем иностранцам, — сказал он утвердительно.

— Хорошо, — согласился я. — Всем так всем. А где это?

— Fermati! — скомандовал Пино водителю. — Portiamo indietro questo scemo. Facciamogli vedere quanto è bella la nostra città..

Водитель обернулся, и я удивился — у него были такие же круглые и черные глаза, как у Пино.

Район действительно оказался неплохим. Думаю, Пат бы здесь понравилось. По-моему, неожиданно для себя самого, Пино предложил прогуляться вместе, и мы отправились, отпустив машину.

Старых городов много на земле. И выражение «ходить по истории» можно применить ко многим. Рим выделяется. Это очевидно, потому что, выражаясь вычурно, это наша колыбель.

Когда мы с Пат были в Пакистане, я узнал о Хараппской цивилизации, которая существовала три тысячи лет до Рождества Христова, но это не наша история. Рим — наша. Вот, собственно, об этом я совершенно не думал, когда, не торопясь, мы с Пино шли по Трастевере.

Я думал, что Пат могла потерять память. Такие случаи известны. Человек выходит из дома и следует неизвестно куда. Идеальный странник совершает идеальное путешествие, какое только может совершить живой человек. Идеальное — потому что это путешествие неосознанное. Есть лишь направление — вперед! И это всё.

Можно было предположить такую штуку.

— Только не говорите мне, что она потеряла память, — насупился Пино и остановился. — Я читал в учебнике по криминалистике, что такие вещи бывают раз в сто лет.

— Может быть, они как раз прошли, — сказал я. — Присядем где-нибудь?

Заведение называлось «Остерия номер шесть». Скатерти в черную и белую клетку. Графин воды. Пино заказал вино, я не возражал.

— Здесь готовит сама хозяйка, — доверительно сказал он. — Я ее хорошо знаю. Качо-е-пепе здесь восхитительные. Вы знаете, что это такое?

— Да, — сказал я, — знаю.

— Да ну? — чистосердечно поразился Пино. — Значит, русские цивилизованнее, чем я думал.

— Не все.

— Слава богу, — Пино с облегчением выдохнул. — Так значит, вы думаете, что ваша девушка забыла и вас, и свое прошлое?

Заказ был несложным — две тарелки пасты и две порции артишоков по-римски. Пино немного поразмыслил и заказал еще креветок, изжаренных во фритюре. Помидоры с оливковым маслом.

— Признаться, — сказал Пино, — я тоже на долю секунды предположил нечто подобное. Но ведь есть еще синьор Влад. Помните мое первое предположение?

— Да, конечно, — я вертел в руках вилку и никак не мог остановиться. — Но люди, которые разошлись, очень редко сходятся опять.

— Ваша правда, — Пино с восхищением посмотрел на солнце сквозь стакан с вином. — Ваша правда, — он опустил стакан. — Только иногда это случается.

— Предположим, — я изо всех сил пытался представить, что все это происходит не со мной. — Тогда следует предположить, что это заранее придуманный план, да к тому же глупый.

Принесли еду. Пино ел быстро и без остановки. Закончив, ни мало не смущаясь, он облизал тарелку. Выпил полный стакан холодного вина.

— Очень вкусно, — сказал он. — Почему вы так медленно едите? Только не говорите, что вам не нравится, я вас убью.

— Вкусно, — я тоже сделал глоток. — Не надо меня убивать. Лучше расскажите вашу версию.

Пино расправился с артишоком и принялся за креветки.

— Все очень просто, — разламывая хрустящий розовый панцирь, произнес он. — Она вас просто пожалела. Понятно, что они сговорились заранее, еще до вашего приезда сюда. Понимаете, по ее расчету, вам не должно быть обидно. Ваша девушка пропала. Сошла с ума. Ее сбила машина. Да мало ли еще что. Финал — она остается со своим мужем… и не спорьте, все-таки он был раньше, чем вы. А вы — что вы?.. Вы спокойно возвращаетесь домой, напиваетесь пару раз в стельку, потом спите с десятком баб. И успокаиваетесь. Вы же молодой человек, — Пино ткнул меня в плечо. — Обзаведетесь кем-нибудь получше.

Наверное, он прочитал что-то в моих глазах.

— Но-но! — произнес Пино торопливо. — Незачем заводиться. Что вам не нравится?

— Мне не нравится, что вы пытаетесь мне морочить голову, — сказал я. — Он выгнал Патрицию. Она не считает его хорошим человеком. Чего ради им сходиться вновь?

Пино развел руками.

— Ну, вы как маленький, — он погрозил мне пальцем. — Как будто не знаете, что кроме сердца и головы есть другие органы, которые толкают нас друг к другу в объятия. Вы знаете конец их истории, но, понимаете, они ведь много жили вместе, они любили.

— Чепуха, — и я рассказал ему про визит Влада.

С недоверчивым видом Пино молчал целых пять минут.

— Я хочу попробовать помидоры, — сказал он наконец, — вы не против?

Мимо шли люди, и я вдруг понял, что вот уже который день сосредоточенно думаю только об одном, а вокруг продолжается жизнь. Опять банальность.

— История усложняется, — Пино закончил и снова выпил. — Они умнее, чем я думал.

— Да? — усмехнулся я.

— Да, — в его голосе прозвучала озабоченность. — Теперь их на чистую воду не вывести. Смотрите, — Пино поставил свой стакан рядом с моим. — У вас пропадает жена, а у синьора Влада появляется невеста. Выглядят они одинаково, зовут их одинаково — ловко, правда? Вы можете сто лет искать вашу барышню, а она — как у Эдгара По — всегда будет на самом видном месте. А?!

Я посмотрел на него с ненавистью.

— Вы хоть понимаете, что говорите?

— Я понимаю! — в свою очередь рассердился Пино. — Что, вам в первый раз изменяют? Женщина — это живой трофей, ее не смущает переход в чужие руки.

— Но где, когда?

— И слава Мадонне, что вы этого не знаете, — тон Пино стал умиротворяющим. — Сколько вам еще жить в Риме? Завтра последний день?! Послезавтра улетаете?! Наслаждайтесь! Слишком мало времени, чтобы быть привязанным к одному человеку. Сходите в Колизей, наконец.

— К черту, — сказал я. — Этого не может быть, и я вам это докажу.

Почему-то принято считать, что голуби украшают старые города. Мне лично так не кажется. Шумные, неуклюжие, жирные и нахальные птицы вряд ли могут быть украшением. Другое дело — чайка. Неожиданно у нас над головой пролетела чайка.

— Не понимаю, — с сожалением произнес Пино. — Я вас не понимаю. Может быть, конечно, у русских так принято. Анна Каренина, Достоевский — все эти кошмарные страсти. Зачем? — спросил он меня, и я увидел у него в глазах неподдельный интерес. — Зачем вам именно эта женщина? У вас с ней дети? У вас общее имущество? Может быть, в этом дело?

— Нет, — сказал я. — У нас ни детей, ни общего имущества. Пат станет богатой только после моей смерти.

— Вы написали завещание? — живо заинтересовался майор. — Ваша девушка знает о нем, да? Ну вот, пожалуйста — вот вам и мотив! — радостно воскликнул он.

Чайка вновь пролетела над нами, крик ее прозвучал, как короткая ржавая молния.

— Мотив чего?! — разозлился я. — Вы пытаетесь убедить меня, что моя девушка, которую я люблю и которая любит меня, замыслила мое убийство? Ну, так почему не начать с него? Почему бы ей не подсыпать яд, или как там еще это делается? Зачем вообще надо было сюда приезжать — прекрасно можно было меня убить и дома. В конце концов, никаких родных у меня нет.

Майор как зачарованный смотрел на мои пылкие жесты и рассерженное лицо.

— Русские прекрасны, — произнес он с тихим восторгом, когда я наконец смог остановиться. — Я думал, что все это только в книжках. Оказывается, нет. Столько искренних эмоций, браво, мой друг, — если можно, именно так я вас буду теперь называть. Англичанин, француз или немец на вашем месте первым делом подумал бы о деньгах, а подумав, не писал бы такого завещания или уж, во всяком случае, не говорил бы о нем ничего. Неужели русские не знают ту старую истину, что не следует ничего проверять? В особенности если дело идет о женщинах. Минуту, — не дал он мне ответить. — Минуту, — Пино успокаивающе поднял руку ладонью вперед. — Согласитесь, но вы сами поставили себя в дурацкое положение. Предположим, только предположим, что ваша жена снова закрутила с бывшим мужем. Тот — бизнесмен, но только предположим, что дела его в последнее время пошли плохо. Если коротко, то он на грани разорения. А тут так удачно подворачиваетесь вы со своим завещанием. Ну, это же прелесть просто — он получает вашу жену и ваши деньги! Брависсимо!

Я слушал его, и уже не злость, а какое-то бесконечное разочарование поднималось во мне. Когда над поверхностью оставался один нос, я остановил Пино.

— Простите, но вы несете околесицу. Может быть, я действительно комично выгляжу в ваших глазах, но никогда не поверю, чтобы вы не слышали, не видели, не чувствовали — я имею в виду настоящую любовь.

— Боже мой! — Пино расплылся в широкой улыбке. — Что вы такое говорите?! Я специалист в любви! Я чемпион! У меня были сотни романов. Две дуры даже подрались между собой на ножах из-за ревности. Вы только вообразите — они не могли решить, с которой из них я буду спать первым, — Пино зашелся в смехе. — Каких только у меня не было! Юные козочки, зрелые роскошные женщины, артистки, но, — майор понизил голос, — самые лучшие — это замужние, — он причмокнул. — Это высший класс. И главное, никаких хлопот. Сначала ты ее дерешь, пока она не начинает молить о пощаде, потом надевает платье, шляпку, улыбку и отправляется к своему рогоносцу. Да, — раскрасневшийся Пино выпил махом очередной стакан вина, — замужние шлюхи — самые лучшие.

Хозяйка принесла счет. Полная, уже начинающая увядать женщина улыбнулась майору, и я подумал, что, может быть, он говорил и о ней тоже. Качо-е-пепе — шесть с половиной евро за порцию. Креветки — пять евро, два с половиной — помидоры (я пожалел, что не заказал себе такие же — уж очень аппетитно они выглядели), литр вина — шесть евро. Да, были еще артишоки по-римски — три евро за артишок. Каждый расплатился за себя, за вино — поровну, Пино оставил несколько монет сверх того.

— Я сейчас отвезу вас домой, — сказал он. — Но перед этим я дам вам совет. — Пино выдержал паузу. — Как другу.

Я к этому моменту уже встал из-за стола и, держа в руке стакан с остатками вина, смотрел через его плечо на проходивших мимо людей. Красивых девушек не было.

— Слушайте, — Пино взял меня под локоть. — Я отвезу вас сейчас домой, хотя было бы лучше арестовать, чтобы вы не наделали глупостей. Но я надеюсь на вас. Даже несмотря на то, что вы русский. — Я допил вино, и мы как два старых приятеля потихоньку пошли по улице. — Дома вы соберете свои вещи, — майор сильно сжал мой локоть. — Упакуете, так сказать, чемоданчик, доберетесь до Фьюмичино, Чампино — разницы нет — и быстро улетите. Делать это надо тотчас же, пока они не пустили план в исполнение.

— То есть вы продолжаете настаивать на том бреде, который пришел вам в голову, — остановившись, я вырвал руку и стоял теперь напротив Пино, который был ниже меня на полголовы.

— Вы — тупица, — в голосе майора не было злости. — Ваши каникулы длятся и без того недолго, а четыре дня из них уже прошло. Если считать точно, то у вас еще около двух дней жизни. Немного солнечного света и сияния луны. После чего вы должны были бы улететь, но нет — вы останетесь здесь, в Риме. Останетесь навсегда. Вы собираетесь поменять целую прекрасную жизнь на эти неполные двое суток? Понимаете, — с искренней задушевностью произнес он, — я не хочу, чтобы Рим стал вашей могилой. Удирайте во все лопатки — потом пришлете мне открытку с благодарностью.

— Я никуда не уеду, пока не найду Пат. Так или иначе, а я ее разыщу.

— Два дня, — повторил Пино и посмотрел на меня с идиотской непонятной жалостью.

 

Глава двенадцатая

В Восточном Туркестане мы с Пат оказались на острове среди высохшей реки, где был расположен заброшенный средневековый город. Весь остров до отказа был испещрен узкими улочками между глиняных толстых стен — казалось, что кроме этих улочек и стен в городе больше ничего нет.

Указатели встречались часто, и мы добрались до самого дальнего конца, с тем чтобы осмотреть святилище. Надо было возвращаться — спустились сумерки настоящего сиреневого света, это было очень красиво. Указатели куда-то неожиданно пропали, и мы поспешили, лишь примерно представляя направление.

Сначала пятнышки желтого света мелькали вдалеке.

— Красивые какие, — рассмеялась Пат и поторопила меня. На ее часах было восемь без десяти, следовательно, у нас было только десять минут, чтобы добраться до выхода и избежать ночлега в глиняных развалинах.

Я держал Пат за руку, и мы почти бежали, улицы были слишком узкими, чтобы двигаться быстрее. Желтое пятнышко пролетело мимо моего лица так быстро, что я не успел его рассмотреть. Следом было второе и третье.

— Подожди! — остановил я Пат. — Ты видишь?

— Что? — нетерпеливо спросила она. — Бежим скорее.

Желтые светлячки. Сиреневый воздух теперь был полон ими. Они мелькали позади нас, в боковых улицах — повсюду. Желтый фонарик вынырнул и повис на углу, за который, я уверен, мы инстинктивно бы свернули, если бы не остановились.

Сиреневый сумрак сгустился прямо у нас на глазах, и на том же углу появился силуэт. Это был невысокий круглый человечек с круглой же головой и с ермолкой на ней. Вначале силуэт был недвижим совершенно, но фонарик тронулся, и человечек сделал попытку поймать его, комично подпрыгнув.

Попытка не удалась, желтый светлячок медленно поплыл в сторону, и вот следующий, а за ним еще и еще, один за другим стали всплывать силуэты, подобные первому. «Призраки!» — мелькнуло у меня в голове, но я ничего не знал о призраках.

— Видишь? — в этот раз прошептал я.

— Вижу, — так же тихо ответила Пат. — Но, похоже, они не собираются на нас нападать. Смотри! — воскликнула она. — Он показывает нам дорогу.

Силуэт человечка, который уже почти растворился в сиреневой дымке, повернулся и взмахнул рукой прямо — и в самом деле будто указывая направление. Мы побежали.

Светлячки вспыхивали, все новые призрачные силуэты возникали на мгновение, некоторые из них были так близко, что можно было даже разобрать черты лица. «Вам туда», — как будто шептали они и показывали нужный поворот на очередной развилке.

Мы выбежали к выходу в тот момент, когда двое китайцев медленно и старательно закрывали ворота.

— Всё! — мы были уже снаружи. — А вы знаете, — сказал я ближайшему к нам сторожу, — что у вас там полно призраков?

— Это легенда, — рассмеялся он. — Я там никогда никого не видел. Правда, я холостяк, а люди говорят, что призраки появляются, только если видят влюбленных.

— А если они сейчас по отдельности? — спросила Пат. — Если так сложилось, что влюбленные расстались?

— Не знаю, — сказал китаец. — Тогда, наверное, им придется искать друг друга.

* * *

Я расстался с Пино и с удовольствием закрыл дверь, попрощавшись. Он вывел меня из себя своими самодовольными, ни на чем не основанными рассуждениями. Раздевшись, я долго стоял в душе под горячей водой, несколько раз вслух назвав его индюком. В конце концов я успокоился.

Необъяснимая уверенность, что я найду Пат, не покидала меня. Мне очень не хватало ее, чтобы решить, что делать дальше. Я уселся в дворике с бутылкой вина, пачкой сигарет и задумался.

Конечно, меня смущало, что никакого логичного объяснения ее исчезновению у меня не было. Именно поэтому я злился на майора, который так уверенно изложил мне совершенно литературную, выдуманную от самого основания историю… но, надо признать, историю в смысле канвы вполне логичную.

Я не мог объяснить, почему и куда пропала Пат, я не мог объяснить, откуда кровь на кровати, но твердо знал, что так или иначе, но Пат я найду. Это глубокое чувство жило во мне, как уверенность спящего человека в том, что сон рано или поздно закончится и все станет на свои места.

Вы можете спорить и утверждать, что именно спящий человек не знает, что он видит на самом деле — сон или явь, отчего пугается или радуется, ощущает восторг или кошмар. Я основываюсь здесь на личном опыте — мне кажется, что даже во время самого липкого ночного ужаса, так или иначе, ты чувствуешь приоткрытую дверь, куда и ускользаешь, когда увиденное становится непереносимым. Иначе количество умерших во сне давно превзошло бы все мыслимые пределы.

Вино придало вес моим рассуждениям, и я даже решил, что могу отвлечься как следует впервые за эти несколько дней и вспомнить что-нибудь особенно приятное. Так, словно Пат сейчас выйдет в дворик из комнаты, а я ей скажу: «А помнишь?»

Картины нашей жизни вдвоем, всякие мелочи, все то обожание и счастье, которое я ощущал в ее присутствии, хлынули на меня, я закрыл глаза и словно забылся. Пустился в плавание по безбрежной реке.

Разные страны, эпизоды из наших поездок живо всплывали передо мной, пока отчего-то из всей череды внимание мое не сосредоточилось на четырех из них. Непонятное существо в мелкой и грязной Ямуне, пуштун в переулках центра Кабула, мулла из пещеры Первой Крови и призраки из заброшенного глиняного города недалеко от Турфана в Восточном Туркестане — я вдруг ясно понял, что все они выглядели до странности одинаково. Круглый живот, круглая голова, круглые быстрые глаза. Они выглядели как Пино.

Сделав это открытие, я расхохотался — это было безумно, бессмысленно и очень весело! Потом я вспомнил, что Пино показался мне копией нашего хозяина квартиры, и мое веселье стало безудержным. Я хохотал до колик в животе, до мурашек в пальцах, до дрожи в коленях, до слез. Мне никак не удавалось успокоиться. «Значит, это были знаки! Значит, кто-то хотел меня предупредить! Но о чем?!» Я попробовал смеяться тише, но у меня ничего не получилось.

Истерика продолжалась неизвестно сколько, пока вдруг не завыла собака. Тот самый рыжий сеттер из синего дома напротив. Он стоял под алебастровым медальоном в виде головы горгоны и выл, вытянув шею. В открытой двери за ним, как обычно, никого не было. «Удивительные соседи», — подумал я и вдруг ясно понял, что за все это время действительно ни разу не видел обитателей соседних садиков. Их было четверо, я слышал звуки, которые доносились от них — звон столовых приборов, стаканов и другой посуды, — но ни один человек ни разу не попался мне на глаза.

«Призраки», — сказал я себе и окончательно успокоился. Тем более что в бутылке оставалась еще примерно половина — на два-три стакана.

В этот раз мне не удалось опьянеть до обычного за последние пару дней состояния. На твердых ногах я вернулся в одинокую спальню, снова принял горячий душ и после быстро уснул, думая, надеясь, что осталось недолго.

Звук, который разбудил меня, был странным — кто-то словно стучал внутри комнаты железом по железу. Не придав этому никакого значения, я перевернулся на другой бок, как звук повторился. Теперь я понял, что это было — чем-то небольшим вроде ключа или монеты стучали во входную дверь.

«Пат!» — была первая мысль. — «Но почему она не звонит в звонок? Наверное, потому что боится меня разбудить», — от этой нелепой мысли я окончательно проснулся. Тихий стук по металлу умолк. Почему-то мне стало страшно. Я представил себе, что сейчас выгляну в глазок и увижу Пат. Воображение живо нарисовало зеленоватый уличный свет, ее бледное лицо в обрамлении рыжих волос, молчащие губы.

Отогнав видение, я опустил ступни на холодный мрамор, встал, цепляясь за перила, поднялся по лестнице и выглянул в глазок. За дверью никого не было. Виднелась ставшая знакомой кадка с пышным растением на другом краю тротуара… и тут в дверь снова тихо постучали. От неожиданности я отпрянул и едва не свалился в комнату.

— Кто здесь? — собственный голос придал мне уверенности.

Тук, тук-тук, тук — раздалось в ответ. От страха и холода волосы на руках и ногах встали дыбом, но мне не пришло в голову включить свет. За дверью был кто-то, кто хотел войти — мне даже показалось, что я слышу его дыхание.

— Пат, это ты? — спросил я, но ответа вновь не последовало.

Красная машина оказалась в переулке неожиданно, скользнула лучами, они ударили по моим по глазам, и тут же я решил, что могу безбоязненно открыть дверь. Спустившись, я натянул джинсы и майку, после чего уверенно взбежал по лестнице и щелкнул ключом.

Никого не было. Я вышел и осмотрел улицу — совсем никого. Над головой — темные окна, за которыми спали Адриано и старуха с кожаными крыльями. Никого. Потом я не увидел, но почувствовал движение у своих ног. Белое пятно несколько механически двигалось то вперед, то сразу назад. Я нагнулся — это был белый голубь.

Он не улетел, даже когда я опустил руку, чтобы дотронуться до него. Голубь только замер, став похожим на белый камень, но когда мои пальцы уже чувствовали тепло его округлого тела, неожиданно и сильно клюнул меня, затрещал крыльями по лицу и был таков.

Я зажег свет повсюду в квартире. Палец болел и сильно кровил — я никогда бы не подумал, что голубь может так сильно ударить. Надо было продезинфицировать ранку — не хватало еще нагноения. Порывшись в нашем багаже и исследовав аптечку, ничего кроме пластыря я не обнаружил — как нормальный врач, я не думал о таких мелочах. О зеленке, например.

Решив обыскать кухню, я открывал один ящик за другим, пока вдруг не наткнулся на початую бутылку граппы. Это было дьявольски неожиданно и приятно. Несколько раз ополоснув палец водой с мылом, я засунул его в стакан с виноградной водкой и уже через десяток секунд перестал чувствовать жжение. Оставалось наклеить пластырь.

Граппа пахла очень вкусно, и я не смог удержаться от пары рюмок и сигареты в дворике, пока не решил, что хватит. Вернувшись внутрь, закрыл за собой дверь, запер ее на засов.

Звук раздался в тот же момент, когда я нажал на выключатель.

Тук, тук-тук, тук — кто-то тихонько постучал по двери, от которой я только что отошел. Гадкое чувство страха вернулось и охватило меня целиком, будто я моментально промок всем телом. Ведь я только что был там, снаружи, где провел добрых десять минут при включенной лампочке, сиявшей над синей и зеленой дверями. Вокруг были лишь пустынные садики, где даже насекомые, как видно, уснули. Или умерли.

— Будь ты проклят, — прошептал я, подойдя к двери вплотную.

Глазка в этой двери не было, но можно было попробовать увидеть что-нибудь через окно рядом. Осторожно, почти танцевально, на кончиках пальцев я сделал два коротких шага и, слегка отодвинув занавеску, выглянул.

На только что покинутом мной стуле, на фоне черных деревьев виднелся силуэт человека в профиль. Он сидел неподвижно, совсем неподвижно — плоский черный силуэт не двигался и наполнял меня совсем уже непереносимым страхом.

 

Глава тринадцатая

— А как вы обычно боитесь? — спросил меня с интересом Пино. — Ведь существует много видов страха, вы знаете?

Мы сидели в его кабинете, куда в этот раз без конца заходили другие полицейские. По взглядам, которые они бросали на меня, я понял, что моя история стала широко известна. Это не раздражало меня. Для меня итальянцы были все равно как инопланетяне.

— Я лично, — продолжил Пино, — знаю девять основных и около шестнадцати дополнительных видов страха. Необразованные и нелюбознательные люди думают, что «справиться со страхом» означает избавиться от него вовсе. Потому что он один. Это не так, — Пино закурил сигару и стал похож на владельца неких сокровищ, про которые он может наконец рассказать подходящему слушателю.

— Я не до конца понимаю, — сказал я откровенно.

— Но это же просто, — Пино выпустил облако дыма, очертаниями похожее на раздавленный глобус. — Смотрите, — майор показал на него. — Невежды думают, что страх — это нечто сродни дыму. Он приходит, уходит, и его можно победить. Разогнать. Никто из них не думает, что победить можно только один вид страха. Сильные способны победить два, очень сильные — три или четыре, герои — до восьми, но победить все, — Пино ткнул в меня сигарой, — не способен никто из живых!

— Вы имеете в виду страх за жизнь родных, страх опоздать, страх перед змеями, страх высоты — это вы называете видами?

— Ну что вы! — Пино укоризненно посмотрел на меня. — А еще дотторе… Виды страха — это как ступеньки вниз. — Видя мой недоуменный вид, он рассердился. — Но это же просто, черт побери! Вам когда-нибудь приходилось ампутировать ногу или руку?

— Да, конечно.

— Ну вот, — Пино от возбуждения даже привстал. — Что чувствует пациент, который знает, что у него завтра не станет руки? Отвечаю вам — страх! Операция проходит, руки нет — ему ужасно жаль себя, но он приспосабливается, побеждает страх. Дальше! Лечение не помогло, и ему теперь надо ампутировать другую руку — это ужасно, но с этим тоже можно жить.

— Правильно ли я понимаю, что дальше речь пойдет об ампутации всего остального?

Пино кивнул.

— Ну, и что же такое девятый страх? — спросил я.

— После того как человек его побеждает, он становится мертвым, — дым над головой Пино скапливался словно грозовые розы. — Только мертвый не боится вообще ничего из того, чего боятся живые.

— Логично, — согласился я. — Боюсь, я нахожусь на самом первом уровне. Этот тип довел меня сегодня ночью до состояния настоящего ужаса.

— Не переживайте, — Пино разогнал тучи над своей головой. — Те, кого все считают смельчаками, на самом деле способны не намного больше тех, кого считают отъявленными трусами. Так вы говорите, он попытался открыть дверь? Дергал за ручку?

— Это было самое противное, — я вспомнил, даже почувствовал все как наяву. — Он стал двигать дверной ручкой, а когда я взялся за нее, чтобы остановить, он меня пересилил.

— Вы все время говорите «он». Этот «он» случайно не был похож на Влада?

Я задумался, а потом рассмеялся.

— Он был похож на вас.

Пино загрохотал в ответ.

— Вы еще скажите, что мы с вами раньше встречались!

— Вот именно, — у меня почему-то стало легко на душе. — Я как раз вчера сидел и вспоминал разные случаи в наших с Пат поездках. Вообразите, мне показалось, что я действительно видел похожих на вас людей в самых разных городах мира.

— Перестаньте, — укоризненно произнес майор. — Какие к черту города, если только в этом все время воруют, грабят, мошенничают и исчезают, между прочим. Мне иногда тарелку пасты съесть некогда. Край света, где я был, называется Лидо-ди-Остия. Значит, это был не Влад?

Это был не Влад. Черный плоский силуэт был неподвижен бесконечно долго — у меня даже ноги замерзли, но я не мог отойти от окна. Потом незнакомец встал и подошел к двери, которая единственная отделяла теперь меня от него. Кто это был? Что ему было нужно? Я мог бы выкрикивать эти вопросы, но знал, был уверен, что ответа не будет.

Дверная ручка задвигалась. Я попытался удержать ее, остановить — невозможно было смотреть, как она равномерно двигается так, словно мой противник знает, что рано или поздно он настоит на своем и войдет внутрь. Мне не удалось его побороть. Ручка выскользнула из моих пальцев и задвигалась быстрее.

Горло высохло и заболело, затылок стал холодным, даже ледяным, пот потек из подмышек и ослабели колени. Я мучительно чувствовал, как изо всех сил сжимается анус. У меня возникло ощущение, что глазные яблоки становятся постепенно пустыми, как электрические лампочки. Оттуда уходило содержимое, и я переставал видеть. Безудержно захотелось лечь прямо здесь на пол и заснуть.

Ручка вертелась теперь так быстро, словно это был металлический вентилятор. Ужас достиг апогея.

— А-а-а! — закричал я так громко, что почти оглох сам, повернул задвижку и резко распахнул дверь.

— Там, конечно, никого не было? — спросил Пино.

— Да, — кивнул я. — Никого.

— Но-но! — ободрил он меня. — Утешайтесь тем, что по крайней мере один страх вы в состоянии побороть. Большинство даже этого не могут. Чем думаете заняться сегодня? По тому, что вы здесь, я заключаю, что вы решили пренебречь моим советом уехать.

Я вышел из участка и ощутил, что сейчас на шумной римской улице кошмар, в особенности после того, как я рассказал о нем, будто растворился, стал чем-то несущественным, небывалым. Пино так и сказал мне — «приснилось», дескать, но как бы то ни было, на душе стало легче.

Я решил дойти до Нового Эсквилинского рынка — купить что-нибудь из еды. Удивительным образом буквально в следующем квартале от большой, проходящей через весь Эсквилин улицы обнаружилось множество примет живущих тут мигрантов. Я видел такое в центре Палермо, в Марселе, Париже, но мечеть в Риме — это было по-настоящему экстравагантно.

Кафе, где предлагали кашмирскую еду, соседствовало с китайским заведением.

— Видите, — сказал мне Пино. — Вот какое дело. Слишком много азиатов, арабов, африканцев. Я, как и все, ума не могу приложить, зачем их пускают в нашу страну. Наверное, в правительстве кто-то имеет от этого выгоду — другой причины я не вижу. Для меня, как для полицейского, выгода обратная. Сегодня мы с вами не поедем любоваться на трупы — ничего похожего на вашу жену не нашли. Как вы думаете, могла ей придти в голову фантазия выйти прогуляться, когда вы заснули? Когда было уже темно? Если да, то у многих из приезжих нож в рукаве — обычное дело. Предположим, что ее захотели ограбить, она стала сопротивляться…

— Вряд ли, — я покачал головой. — Конечно, теоретически это возможно, но зачем? Нет, было слишком поздно.

— Ладно, — Пино захлопнул папку. — Оставим пока эту версию.

По мере приближения к рынку азиатских и африканских лиц становилось все больше. Я откровенно сказал майору, что не верю в то, что Пат могла погибнуть от рук мигрантов. Я верил, но, тем не менее, пристально всматривался в их лица, будто мог узнать кого-нибудь.

Много их было и на самом рынке. Я ходил мимо рядов с салатом, артишоками и прочей зеленью, мимо витрин мясников, мимо бакалейщиков, продавцов рыбы, пряностей, сыра. Проходы шли по кругу, и я так фланировал довольно долго, пока не почувствовал, что, возможно, больше не увижу Пат.

Это было прежнее и очень неприятное чувство, не связанное ни с чем реальным. Ощущение, впервые возникшее в Лидо-ди-Остии, теперь охватило меня целиком. Облетевшая плоть оставила один скелет, пролилась на мокрый каменный пол рынка, и я моментально почувствовал холод и горе.

Я остановился у витрины, за которой работали сразу три мясника. Они виртуозно резали, разделывали, укладывали. Вблизи в витрине лежали несколько кусков говядины — спинная мышца вместе с позвоночником. На ценнике было указано, что это кьянина стоимостью 22 евро за килограмм. Позади этих здоровых кусков мяса стояла бутылка, наполненная красным.

— Вино? — показывая на нее, спросил я у ближайшего ко мне мясника.

— No, è sangue, — перевел он. — Очень полезно.

— Нет, спасибо, — сказал я, отошел от прилавка, обернулся и увидел в дальнем конце зала Пат.

Склонив голову, она складывала что-то в сумку — какую-то зелень. Потом она повернулась, сделала несколько шагов и исчезла за поворотом.

«Жива!» — вспыхнуло в голове, и опрометью я кинулся через зал.

Я должен был ее догнать — нас разделяло метров десять-пятнадцать, но, пробегая через зал, где на льду была выложена рыба, я налетел на один из прилавков, и дорада посыпалась на пол. В спину мне кричали, но я не остановился, ведь и так было потеряно несколько секунд.

Распахнув пластиковые шторы, я вылетел на улицу — дорогу мне преградил грузовик, из которого грузчики вынимали ящики с персиками и авокадо. Улица, на которой я оказался, носила имя Филиппо Турати — оно было написано на большой мраморной доске, красовавшейся на стене напротив. Пат нигде видно не было.

Выбежав на середину улицы, я завертел головой — прохожих было немного, они, не торопясь, шли по своим делам. Пат, конечно, могла свернуть в переулок, могла сесть в машину, зайти в соседний магазин. Наверное, она все-таки села в машину — когда через полчаса, оббегав все вокруг, я остановился наконец, стало ясно, что я ее потерял.

Я тяжело дышал и пытался проанализировать положение, в котором оказался. Пат была жива — это, конечно, было самым главным. Еще я подумал, что, несмотря на то, что все эти дни я грезил о ней непрестанно, тем не менее, увидев ее, я ощутил, что немного отвык от нее. Получается, начал прощаться, не до конца, конечно. Но если это была не она?

Вернувшись в павильон, я первым делом направился к продавцу дорады и предложил ему пятерку за то, что рыба оказалась на полу. Это был римлянин. Который говорил по-английски.

— Какого черта? — нахмурился он, но тут же разулыбался. — Вы помчались за той красивой рыжей синьорой? Если бы не торговля, я посоревновался бы с вами, и еще не известно, кто бы выиграл. Если речь идет о таких красавицах, я бегаю быстрее всех в мире. — Он ловким движением выхватил банкноту у меня из пальцев, неуловимо свернул бумажный кулек, бросил туда горсть креветок и протянул мне. — В расчете, — сказал он.

Я поговорил с продавцом зелени: да, красивая рыжая девушка сегодня покупала у него сельдерей, он ее хорошо помнит — второй свидетель, значит, я не сошел с ума. Или сошел? Если это была Пат, то, возможно, Пино был прав. Она зачем-то вернулась к прежнему мужу.

Сияло солнце, я стоял посреди улицы, в очередной раз покинув рынок, так ничего и не купив. Постояв немного, я развернулся и пошел домой. «Что для вас было бы лучше: чтобы ваша жена умерла или ушла к другому?» Пат не могла уйти к Владу, потому что постель была залита кровью с ее стороны. Значит, она умерла.

Я пришел домой и, не снимая обуви, подошел к кровати. Сбросил на пол покрывало, одеяло, простыни. Кровь никуда не делась — черные полосы на белом матрасе. Включив свет, я опустился на колени и скоро обнаружил то, что прошло мимо моего внимания в первый раз. Дело в том, что в некоторых местах слой крови не выглядел однородным. На нем виднелись тонкие полоски. Некоторые из них перекрещивались. Так, как будто по крови проходили пальцами. Размазывали ее.

 

Глава четырнадцатая

Времени было мало, и поэтому я решил ничего не готовить и съесть что-нибудь на ходу. Аккуратно застелив кровать и закрыв входную тяжелую дверь, ровно в час пополудни я тронулся в путь. Вначале я вышел к Порта-Маджоре, где двинулся по Виа-Статилии вдоль очень высокой стены, за которой, если верить карте, находилась вилла Волконской — сейчас резиденция британского посла.

Здесь когда-то Гоголь обдумывал сюжет своей книги, но сейчас внутрь было не попасть, да и сюжет у меня был совсем другой. Свернув, я вскоре оказался вблизи площади Сан-Джованни в виду самой главной католической церкви Рима и мира. Я хорошо ее запомнил, во-первых, потому что я уже здесь был когда-то, а во-вторых, из-за того что именно мимо нее провез меня на полицейской машине Пино, когда мы отправились домой к Владу. После этого машина повернула направо.

Я развернул карту, вокруг на площади таких людей было много — туристы со всего света смотрели в карты, это было совершенно естественно. Итак, получалось, что свернув направо, мы двигались бы в сторону метро «Витторио Эмануэле» — почему же мы, тронувшись от моего дома, сразу не поехали туда? Мелькнула странная, легкая мысль, что майор с самого начала решил меня запутать — лишить ориентиров по дороге к дому бывшего мужа Пат. Но с его стороны это была тщетная, даже глупая попытка.

Свернув направо, мы могли проехать мимо нашего района, и тогда, скорее всего, я увидел бы что-нибудь знакомое. Второй вариант — мы могли довольно быстро свернуть влево и проехать мимо Колизея. Выбрав средний путь, мы могли избежать известных мне зданий и улиц, двигаясь в направлении метро «Кавур». Пройдя до метро «Мандзони», я сел в вагон.

Метро в Риме удобное — не очень глубокое, не очень шумное, и расстояния между станциями короткие. Конечно, не такие, как в Париже, где вход на следующую станцию можно увидеть от предыдущей. Не так, но все-таки и не как в Москве или Пекине.

Я сильно нервничал и, когда вышел на Кавуре, разнервничался еще больше — ни одного знакомого вида вокруг. Почему я не спросил адрес у Пино? Он бы просто не дал мне его. Так я стоял в растерянности — меня толкали проходящие люди, но я как будто заснул и спал до тех пор, пока снова не спустился внутрь и не доехал до площади Испании.

Наверное, я подспудно все это время вспоминал детали и вот, наконец, вспомнил. Корсо! Мы определенно проезжали по какому-то отрезку этой улицы. Корсо невозможно спутать с другими улицами — бесконечные магазины, бесконечные люди, вывески и суета круглый год.

Корсо не очень длинная, по карте получалось что-то около двух километров, и я решил пройти ее всю. Только вот очень хотелось есть, а магазины в Риме, самые обычные продуктовые магазины, надо сказать, большая редкость. Заплатив четыре евро, я купил кусок пиццы в первом попавшемся кафе, съел его и почувствовал себя лучше.

Я наткнулся на этот перекресток примерно на середине пути. Ошибки быть не могло: с одной стороны улицы — банк, с другой — гостиница. Покрутив головой, я вспомнил, что мы повернули налево. Дальше должно было быть проще, и я приободрился. Я решил, что если найду дом, то найду Пат. В смысле, найду сегодня. Другого дня у меня просто не будет. Держа в голове эту мысль, следующие три часа я ходил по римским улицам, пока окончательно не выдохся.

О чем я думал? Как представлял себе то, что случилось, и как это могло произойти?

Мимо шли люди, много людей, и несложно было догадаться, что это группы туристов, которых экскурсоводы перегоняют самыми короткими между достопримечательностями маршрутами. Я подумал, что для удобства обычных людей можно было бы составлять карты с указанием таких опасных мест. Туристы шли колонной. Гид с поднятым закрытым зонтиком выглядел как тамбурмажор. Он нес в руке восклицательный знак.

Мое воображение тоже двигалось короткими восклицательными перебежками. Ничто не указывало на то, что Пат может пропасть. Если бы она чувствовала, подозревала что-то неладное, она обязательно предупредила бы меня. Если, конечно, она меня не разлюбила.

Вместо этого прозвучал звонок Владу (если это правда), а на следующий день он разыграл целое представление, чтобы убедить меня, что его поразило до самой глубины души возможное исчезновение Пат.

Фото его невесты и одинаковое имя — тут сложно не согласиться с Пино, это очень подозрительно. И, наконец, следы пальцев на засохшей крови в постели. Я вздрогнул, увидев себя со стороны — сидящего на краю тротуара на римской улице, бледного, с сильной щетиной на щеках. Я дошел до того, что представил себе, что Пат решила симулировать собственное убийство, размазав кровь своих выделений. Бред! Бред! Крови было слишком много.

Поджигая сигарету, я невольно подумал о гуманности итальянцев — здесь еще можно было свободно курить на улице.

Бредовость моего предположения была прежде всего в том, что крови было слишком много — как врач, я мог утверждать это. Я проследил за очередной группой экскурсантов. Если это заговор, то кровь легко можно было купить на рынке у мясников — вот стремительный вывод, к которому я пришел самым коротким путем. То есть кровь на кровати могла не принадлежать Пат. «Надо сказать об этом майору».

Оставалось несколько неувязок. Даже если это был план и Пат — моя возлюбленная и единственная, как мои собственные глаза или правая рука, Пат — решила изменить мне, бросить и убить, то зачем эта кровь вообще понадобилась?

Зачем нужно было появление Влада? Зачем вообще вся эта чертовщина с пропажей? Ведь куда проще и понятней было просто убить меня, а потом зажить долго, весело. Душа в душу. В этом была какая-то тайна, и получить ответ на нее я мог только от Пат. В любом случае я предпочитал живую, но ушедшую от меня возлюбленную возлюбленной мертвой. Значит, так или иначе мне надо было найти квартиру.

Завтрашний день и мой отъезд настанут уже очень скоро. Докурив сигарету, я устало подумал, что слишком много думаю о смерти. Надо было выправить положение дел.

Дом вынырнул передо мной, как найденная на улице десятка. Столько людей прошло мимо — и вот чудо, никто ее не подобрал, не заметил. Значит, она ждала именно меня, значит, это моя законная добыча.

Кадка с апельсиновым деревом. Обломок колонны с бюстом древнего римлянина. Дверь на парадную лестницу была незаперта — удивительное легкомыслие. «Я иду», — прошептал я. — «Я иду».

Лакированная дверь с латунными украшениями. Нажав кнопку звонка, я долго не отпускал ее. До тех пор, пока изнутри не раздались торопливые женские шаги.

Девице было лет двадцать пять. Темные, гладкие, как полировка, волосы, темные глаза. Скромная, похожая на форменную одежда, даже маленький белый фартучек. Я и не думал, что мне придется объясняться с прислугой.

— Синьор Влад? — вопросительно произнес я. — Он дома? — добавил я по-русски и коротко выругался — девушка молчала. — Влад дома? — я показал пальцем вглубь квартиры.

— Нет, — ответила она на хорошем русском языке без малейшего акцента. — Его нет. Он вернется примерно через час. Если ничего не поменяется. Он обычно возвращается к ужину.

— Мне надо с ним поговорить. Можно, я подожду его внутри?

— Нет, — безо всякого выражения ответила девушка. — Это невозможно. Я вас не знаю.

— Вы могли меня видеть, когда я приходил с полицейским. Пропала моя жена, — я продолжал настаивать.

— Да, может быть, — ее тон не изменился. — Но если я пущу вас, то меня уволят. Найти хорошее место не так просто.

— Послушайте, — я попытался придать своему лицу простодушный вид. — Я очень устал. Заприте меня где-нибудь под замок — я обещаю сказать Владу, что ворвался в квартиру силой, а вы стояли до последнего. Кроме того, — порывшись, я достал купюру в сто евро, — может быть, это вам когда-нибудь пригодится.

— Почему вы не хотите подождать его на улице?

Действительно, почему? Очень просто — ответил я себе тут же. Крупный и плотный Влад просто не пустит меня внутрь и моментально вызовет полицию — все сорвется.

— Потому что если вы меня не пустите, то я сейчас вызову полицейских. Думаю, ваш хозяин не будет в восторге, если вернувшись, он их здесь застанет.

Девушка в строгом наряде красиво смотрелась в проеме двери.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Не приближайтесь ко мне ближе чем на метр, я провожу вас на кухню и запру.

— Отлично, — я протянул деньги. — Берите.

— Сначала я вас закрою.

В этот раз я не увидел анфиладу роскошных комнат. Девушка открыла неприметную дверь, за которой из холла длинным узким коридором мы оказались вначале в помещении, похожем на склад, а потом на кухне.

— Большая, — произнес я, — оглядывая белые кафельные стены, целый ряд подвешенных медных кастрюль и сковородок, длинную плиту с восемью конфорками, — и красивая. — Девушка забрала купюру и спиной ловко шагнула за порог. Щелкнул замок.

— Что же, — произнес я вслух, — похоже, я в ловушке. — Но я сам этого хотел.

Прошло примерно полчаса, и я понял, что снова очень хочу есть. До этого я обследовал всю кухню, начав с того, что подергал ручку второй двери, гораздо более импозантной — вероятно, именно этим путем приготовленная еда поступала в столовую. Я потрогал посуду, разные кухонные приспособления и, конечно, заглянул в гигантский двухдверный холодильник, в котором чего только не было. Я сдерживался еще минут десять, а потом, решив, что Влад не обеднеет, если я сделаю пару бутербродов из его запасов, раздобыл упаковку мортаделлы и стал нарезать хлеб. Именно в этот момент из глубины квартиры раздался первый звук, нарушив слонявшуюся до этого тишину.

Два голоса приближались, пока один из них не исчез, напрочь похороненный другим. Это был Влад. Я стоял спиной к двери, в которую он вот-вот должен был войти, и хладнокровно продолжал резать хлеб.

Итальянский хлеб — вкусный. Тот, что я нарезал, был с толстой твердой пропеченной коркой и белым нежным мякишем. Под ножом он хрустел и скрипел резиново одновременно.

Дверь открылась так резко, что меня обдало потоком теплого воздуха.

— Кто это?! — рявкнул Влад, как видно, обращаясь к горничной.

Я успел повернуться с ножом в руке в тот самый момент, когда он сделал шаг, вероятно, собираясь схватить меня за плечо. Длинный и широкий нож уперся в пуговицу на его животе. Серо-синий костюм хорошо гармонировал с его красным от гнева лицом. Опешив лишь на миг, он заорал:

— Какого черта?! Что вы здесь делаете?!

— Я хочу поговорить с Пат, — спокойно сказал я.

— С кем? — опешил Влад. — Уберите нож.

— Нет, — так же спокойно продолжил я. — Вы еще наброситесь на меня с кулаками. А так еще подумаете.

— Ладно, — неожиданно остыл он. — Берите свой бутерброд, а заодно сделайте и мне. Я не думал, что вместо ужина получу вас.

— Хорошо, — я посмотрел в его слегка налитые кровью голубые глаза, и во мне зашевелилось какое-то сомнение. Почему девушка пустила и заперла меня на кухне, когда здесь должны были готовить ужин? И где же кухарка? Или горничная и кухарка в этом доме — это одно и то же?

— Он угрожал мне, — звонко произнесла горничная, которая по-прежнему стояла за спиной у Влада.

— Неправда!

— Да какая разница, — Влад совсем успокоился. — Правда, неправда. Тащите бутерброды, я пока налью нам выпить. Мы поговорим — и покончим со всем этим.

Девушка улыбнулась неизвестно чему и быстро ушла. Влад прикрыл дверь и ушел вслед за ней. Что-то было не так, но я не мог понять, что. Механически делая бутерброды, открывая банку с вялеными помидорами в оливковом масле, я пытался понять, что меня беспокоит. Может быть… — я не успел поймать мысль, и она сорвалась — донесся звук звонка во входную дверь.

Пат?! Схватив тарелки, я выбежал в соседнюю комнату, свернул в одну сторону, в другую, не очень понимая, куда мне дальше, пока ноги сами не привели меня в кабинет Влада. Уже без пиджака он сидел за столом и наливал в широкие хрустальные бокалы виски.

— Ставьте на стол, — не поднимая глаз, скомандовал он. — И садитесь, — он поставил графин с темно-янтарным виски на стол. — У меня есть тост. За хороший конец. Вы же завтра улетаете?

— Знаете, — сказал я, усаживаясь и делая глоток, — сначала конец, а потом я уеду. Я хочу увидеть Пат.

Влад тем временем уже ел. Жадно, как голодный человек.

— Пат? — переспросил он задумчиво. — Она красивая. Видите, я вот уже второй раз точно такую же выбрал. Очень красивая.

Я допил виски, и Влад тут же наполнил мой стакан.

— Знаете, — его интонация стала доверительной. — Я наконец сообразил, что вы решили, что моя невеста и ваша жена — это один человек. Так вот знайте — это не так. Они похожи, но… очень разные.

— Давайте в этом удостоверимся, — я чувствовал, что виски очень хороший, но пить его медленно не мог.

На этот раз он сразу налил мне полстакана.

— Ладно, — как видно, решившись, кивнул он. — Валяйте, убеждайтесь.

Он позвонил в колокольчик. Почти тотчас высокая дверь в углу кабинета отворилась, и в комнату вошла она.

 

Глава пятнадцатая

Над яванской Джокьякартой шел дождь. Мы с Пат только что вернулись с длинной, на весь день экскурсии, побывав в храмах Прамбанана и Боробудуре. День был жаркий, мы очень устали и теперь с удовольствием сидели на веранде, где под крышей висели клетки с птицами, смотрели на потоки дождя, что заливали улицу, и пили ледяное пиво. В Индонезии хорошее пиво.

Я курил, мы болтали, когда, материализовавшись из дождя, появился он — невысокий толстяк с круглой лысой головой и глазами навыкате. Мы приветственно помахали ему. Почему-то я решил, что он итальянец. Может быть, из-за лакированных узконосых туфель.

Взяв из холодильника пиво, незнакомец расположился в кресле напротив нас, иногда бросая на нас пристальные взгляды.

— Вы итальянка? — неожиданно спросил он Пат. — Parla italiano?

— No, — ответила Пат.

— Наверное, вы обманываете меня, — сказал незнакомец и добавил, обращаясь ко мне, — ваша жена совершенно особенная и…

— Знаю, — ответил я, не дав ему закончить. — Я не собираюсь ее терять ни при каких обстоятельствах.

* * *

Пат вошла в комнату и присела на кресло примерно в двух метрах от меня. Свет в комнате исходил из нескольких источников, одним из которых был торшер, стоявший у нее за спиной. Я хорошо ее видел.

Влад неожиданно рассмеялся.

— Такое ощущение, что вы ей не рады.

— Привет, — сказал я. — Как дела?

Пат недоумевающе посмотрела на Влада и ответила мне на английском:

— Я вас не знаю, кто вы?

Я закрыл глаза и почувствовал, что, оказывается, все то время, пока она отсутствовала, внутри меня жил холод. Она говорила еще что-то, но я не вслушивался, просто отдался тому теплу, что стало подниматься внутри.

Когда я открыл глаза, она никуда не исчезла. Красивая рыжая девушка в незнакомом мне платье сидела в кресле и с легким удивлением смотрела на меня.

— Привет, — повторил я.

— Я ведь уже сказала вам, что не понимаю русский, — в голосе Пат прозвучало недовольство. — Скажи ему, — обратилась она к Владу.

Тот с гадкой улыбкой взирал на сцену, откинувшись в кресле и отпивая виски маленькими глотками.

— Ну что? — наконец процедил он. — Вы видите, что это не она? Это моя невеста, она итальянка. Дорогая, — обратился он к Пат, — ты не могла бы немного поговорить с нами на своем красивом итальянском?

— Non so cosa dire. Non so perché mi hai chiamato. E ti prego di concludere più presto possibile quel che hai da fare con quello strano personaggio, non ha un aspetto sano. In fretta, o arriveremo in ritardo a teatro!

Вероятно, я вздрогнул. Я знал, что Пат свободно говорит на английском, испанском и немецком, но итальянский? Могла ли она утаить от меня это? Но главное было в другом — до этого я узнавал ее голос, а когда Пат заговорила на итальянском, в нем появился намек на что-то чужое, интонации, акцент, словом — то, чего я прежде никогда не слышал.

— Видите? — успокаивающе кивнув Пат, обратился ко мне Влад. — Вы пережили шок, я вас понимаю. Помните, когда я пришел к вам домой? Я был не в себе.

— Кстати, — прервал я его. — Откуда вы узнали, где я живу? Вам сказала Пат? Она? — я показал на фигуру в глубоком кожаном кресле.

— Да нет же, — Влад жестом предложил мне еще виски, и я согласно протянул тяжелый стакан. — Я просто следил за полицейской машиной. А потом за вами. Кто вы такой, догадаться было нетрудно. Ах да, — хлопнув себя ладонью по лбу, Влад состроил гримасу, которая, вероятно, должна была демонстрировать сожаление. — Я ведь так и не передал вам толком то, что просила Пат. Слишком разволновался. Сейчас, — Влад вперил в меня взгляд. — Она просила передать, что очень вас любит и будет ждать.

Когда он закончил, произошло сразу несколько вещей. Вероятно, испугавшись выражения моего лица, Пат вскочила и опрометью бросилась из комнаты. Произошло это в тот самый момент, когда я бросил стакан с виски в голову Влада и попал.

Удар был сильный. Хрустальное стекло разлетелось вдребезги, кровь брызнула из ран и тут же, смешавшись с виски, залила Владу все лицо и рубашку. Он закричал страшно и схватился за голову. Я же вскочил и кинулся вслед за Пат.

Когда я подбежал к двери, ключ в замке повернулся — она успела закрыть дверь. В ярости и отчаянии я схватился за ручку и стал ее трясти, желая сломать замок, разворотить дверь и, наконец, обнять ее.

Массивная старая дверь не поддавалась, и тогда я стал просить:

— Милая моя, хорошая, не пугайся, я просто очень соскучился по тебе. Я думал, что ты умерла, исчезла, пропала, и я больше никогда тебя не увижу, — шептал я в замочную скважину, опустившись перед дверью на колени. — Я за эти несколько дней чуть с ума не сошел. Я был в нескольких моргах — мне показывали мертвых девушек, это было очень страшно. Я не знал, что смерть близкого человека может быть так страшна. — Когда я остановился, чтобы перевести дыхание, я услышал, как она плачет в комнате. — Да что же это такое! — закричал я в неистовстве, вскакивая. — Что они сделали с тобой! Что сделал с тобой этот боров! — я кричал очень громко. — Подожди! — я стукнул в дверь, и за ней заплакали громче. — Сейчас я чем-нибудь сломаю этот чертов замок!

Каким-то чудом я быстро добрался до кухни, порылся было в ящиках, но ничего более подходящего, чем тот самый большой нож, которым я нарезал хлеб, не нашел. Я спешил, почему-то мне казалось, что надо спешить изо всех сил, и, схватив нож, назад я бросился бегом.

У двери стоял Влад. Кровь продолжала сочиться из порезов на лице, рубашка была вымазана — выглядел он ужасно. Мне не было его жаль.

— Отойди! — крикнул я, приближаясь. — В сторону, мерзавец!

— Нет! — Влад выставил вперед руки. Стало понятно, что драться он совсем не умеет. — Я не пущу вас!

— Пошел к черту! — я ударил его ногой по колену, и он закричал так же страшно, как в первый раз. Я оттолкнул его от двери, он упал и возился теперь на полу как толстый, голубой, в красных пятнах жук. Я видел его краем глаза, пока проталкивал лезвие в щель между створками двери.

Очередной крик, на этот раз женский, так ударил меня, что я буквально подпрыгнул. Эта была черноглазая горничная, которая, как видно, только что появилась. Она всплескивала руками, по лицу у нее бежали слезы, она кинулась к Вадиму и тщетно стала помогать ему подняться.

— Это не ваша жена! — крикнул он. — Вы сошли с ума! Поймите, они лишь немного похожи! Вы просто сошли с ума! Остановитесь!

— Отвяжись! — рявкнул я на него и снова стал пытаться открыть дверь. Она не поддавалась. — Пат! — крикнул я. — Открой же замок! Хватит ломать комедию, что бы этот тип ни наговорил тебе! Вернись ко мне скорее, и мы тотчас уйдем! Пожалуйста! — никакого ответа. Я поднажал, и замок, кажется, начал поддаваться.

Влад подполз ко мне и попытался ухватить за ногу. Я в ответ лягнул его в лицо, и он с мучительным стоном снова упал. Дверь заскрипела, показалась собачка замка, оставались считанные миллиметры. Сейчас! Нож выдержал и не сломался — дверь отворилась. Пат стояла в глубине комнаты у окна. Моя прекрасная Пат. Как же она была красива. Как же я любил ее. Я сделал шаг внутрь комнаты, ощутил странную боль в затылке и потерял сознание.

* * *

Первым моим ощущением было умиротворение. Я лежал с закрытыми глазами и думал, что видел длинный и несуразный, пугающий сон. Сейчас я открою глаза, и он закончится. «Да здравствуют плохие сны», — сказал я себе, — «они поднимают настроение».

Под головой у меня была подушка, одна рука лежала на животе, вторая была почему-то поднята наверх. Рядом с кроватью на стуле сидел Пино. Мой друг.

Майор приветственно помахал мне рукой, я же не смог повторить этот жест. Моя правая рука была прикована к спинке кровати наручниками.

— Как голова? — спросил майор. — Ничего? Это я вас шандарахнул. Дубинкой.

— А зачем? — в свою очередь спросил я. — Зачем вам понадобилось лупить меня по голове?

— Все дело в том, — улыбнулся Пино, — что к этому моменту вы уже избили прежнего мужа вашей жены, в руках у вас был нож, и вы думали, что перед вами Пат. Которая почему-то не очень-то спешит к вам в объятья.

— То есть вы хотите сказать, что это была не она?

— Конечно.

— Тогда зачем вы меня убеждали в обратном?

— Слушайте, — я огляделся вокруг и понял, что я у себя дома, на Эсквилине, — я же всего-навсего полицейский, а не господь бог, — Пино почесал лысую макушку. — Как версия — это предположение годилось. Я имею в виду, годилось до тех пор, пока я не понял, в чем дело.

— Не могли бы вы меня отцепить? — попросил я.

— Нет, — Пино погрозил мне пальцем. — Даже не думайте. Видите ли, правда в том, что не вас хотели убить. А вы, — он показал на меня рукой, — именно вы и убили свою жену.

Мне показалось, что я еще не очнулся. «Я сплю», — подумал я, и мне сразу стало легче. — «Я точно знаю, что может присниться сон, в котором ты якобы проснулся, но на самом деле…»

— Вы не спите, — сказал Пино. — Вы же сами навели меня на правильный путь. То есть, с одной стороны, вы уверяли, что между вашей женой и синьором Владом уже много лет нет никакой связи — и я в конце концов был вынужден поверить в это. А с другой стороны, вы упорно не хотели уезжать, что говорило в пользу вашей уверенности в том, что ваша жена жива.

— Все, что вы говорите, — произнес я, — это чушь собачья. Неужели вы думаете, что я не смогу отличить свою жену от другой женщины, даже похожей?

— Не знаю, — вздохнул майор. — Точнее, не знал. А теперь знаю. Я ведь не видел прежде вашей жены. Фото из паспорта маленькое. Оставались отпечатки пальцев. Старые добрые отпечатки. Мои ребята взяли кое-что из вещей вашей жены. Потом я сравнил их с пальчиками невесты Влада. Поверьте, эта девушка — не ваша жена.

— Я вам не верю.

Неизвестно почему ко мне вернулось хорошее настроение. И я, кажется, догадывался почему.

— Верю, не верю, — проворчал Пино. — Как там написал этот англичанин? «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал». Помните?

— Помню. Но за каким дьяволом мне убивать Пат?

— Слушайте, — Пино слегка рассердился, — откуда я знаю, что там было на самом деле? Для меня важны мотив, возможность и улики.

— Согласен, — лежать с поднятой рукой было неудобно. Я чувствовал, как она затекает. — Ну, и какой же мотив?

— Ревность, — Пино поднялся, и следующая его фраза раздалась уже из кухни. — Ваша жена звонила Владу? Звонила. Я не психиатр, но, по-моему, это называется вымещением. Вы искренне ничего не помните. Но в данном случае это вам не поможет. Хотите выпить?

— Да, — попросил я. — Там где-то была бутылка граппы.

— Ага, — отозвался Пино. — Граппа — это прекрасно. А с вами ничего не будет после виски?

— Нет, — твердо сказал я. — После того, как тебя бьют по голове дубинкой, а потом сообщают, что ты убил собственную жену, как-то невольно трезвеешь.

В дверях появился Пино с двумя стаканами в руках и отдал один мне. Сделав глоток, он поцокал языком от восхищения.

— Возможность! — торжественно провозгласил он. — Я имею в виду не то, что вы, без сомнения, могли остаться с жертвой без свидетелей. Нет. Главное, могли бы вы это сделать вообще?

— Зарезать собственную девушку?! Да вы полоумный! — выкрикнул я.

— Ничего не полоумный, — отпил майор. — В результате той маленькой постановки…

— Конечно, — сообразил я. — То-то мне все показалось таким ненастоящим. И то, что меня пустили в дом, и то, что заперли на кухне. И даже если бы я не стал делать бутерброды, Влад попросил бы сделать их для него. Правильно?

— Правильно, — глаза Пино теперь испускали лучезарную доброту. — Я хотел, чтобы в руках у вас оказался нож. Нож и зрелище вашей жены должны были вызвать у вас агрессию.

— Ну и как? — спросил я.

— Он еще спрашивает! — почти что с восторгом произнес майор. — Признаюсь, — он склонился к кровати. — Кроме всего прочего, я хотел, чтобы вы проучили этого невежливого русского синьора. Он мне совсем не понравился. Но послушайте, — Пино взмахнул рукой, и часть граппы выплеснулась на пол, — я не ожидал, что вы проделаете все с такой скоростью. Мы с ребятами были в засаде внизу, но пока добежали, вы уже успели наделать дел. Синьор Влад сейчас в больнице. Я звонил туда — сотрясение мозга, разрыв связок колена и одиннадцать швов на морде. Вывод?

— Простой, — я допил граппу и протянул стакан Пино. — Может быть, у Влада была не моя жена, но я все равно найду Пат.

— Ясно, — сокрушенно покачал головой полицейский. — Не хотите признавать очевидного. Не хотите признать, что вы агрессивный, ревнивый тип. Ладно. Тогда перейдем к уликам. Желаете видеть?

Что-то еще? Мое предположение укрепилось, но я решил дождаться самого конца и поэтому попросил еще граппы. Пино принес бутылку в комнату.

— Сорок евро за литр, — разглядывая этикетку, довольно произнес он. — Ну, слава мадонне, вы сделали глоток и можно приступить.

Он откинул простыню на матрасе, где было все то же — след просочившейся крови, формой похожий на глаз.

— Это все? — спросил я спокойно.

— Нет, — со вздохом произнес Пино. — Во-первых, на крови следы пальцев. Ваших, скорее всего. Кровь могла остаться у вас под ногтями — это легко проверить. Кроме того, мы нашли вещи вашей жены. Помните, вы говорили, что пропало ее платье, туфли и проездной билет с идентификационной карточкой?

— Да.

— Они были спрятаны в ванной за стиральной машиной.

Моя уверенность в том, что я понимаю суть происходящего, в этот момент стала гаснуть. Я почувствовал, как кожа на лице холодеет и ее стягивает — каким-то образом всегда понятно, что ты сейчас услышишь гадость. Особенно большую. С полнеба.

— Что это значит? — спросил я.

— Ничего, кроме того, — заявил майор, — что вы зарезали собственную жену в собственной постели. Потом хладнокровно выспались, спрятали труп и ее вещи, после чего пришли ко мне с заявлением, что она пропала.

 

Глава шестнадцатая

Пино молчал, и я молчал тоже, но молчали мы по-разному. Я думал, а он ждал, пока я тоже не начал ждать. Кто-то должен был начать первым. Если вы играли в эту игру хотя бы в детстве, то знаете, как сильно хочется заговорить, когда нельзя.

Пино поднял бутылку, как бы спрашивая, желаю ли я еще — я кивнул в ответ. Мы молча пили, изредка посматривая друг на друга. Мой первый вопрос был очевиден.

— Почему я здесь, а не в полицейском участке? — мне показалось, что он обрадовался.

— А почему вы должны там быть?

— Не валяйте дурака, Пино, — сказал я серьезно. — Я — подозреваемый в убийстве и в попытке совершить по крайней мере еще одно. Вместо того чтобы сидеть в камере или подвергаться серьезному допросу, я почему-то нахожусь у себя дома, распивая с вами граппу. В чем ответ?

— Очень просто, — майор опрокинул стакан. — Перед вами классический «добрый» полицейский. Видите, как мы славно сидим с вами, как старые друзья, и болтаем о всякой всячине. При этом — обратите внимание — находимся мы прямо на месте преступления. Следовательно, мой план прост. Вы рано или поздно размякнете, я расколдую вашу память, и завтра с утра вас разбудит совесть. Она лучше любого допроса вывернет вас наизнанку, и вы сами будете умолять о наказании. Подождите, — не дал он мне возразить. — Никто не требует, чтобы вы спешили. Давайте вы мне что-нибудь расскажете, я тоже расскажу какую-нибудь забавную историю — так мы двинемся потихоньку вперед.

— Никуда мы не двинемся.

— А это как вы захотите, — Пино улыбался. — Или мы сдвинемся с места здесь. Или же действительно я вызову машину для транспортировки вас в тюрьму. Наши тюрьмы, конечно, не русские, но тоже так себе санатории. Давайте лучше болтать.

Не знаю, как это произошло, но прошло пять минут, и мы действительно стали вполне дружелюбно разговаривать. Бутылка понемногу пустела, и я стал рассказывать, как мы с Пат жили. Как нам было хорошо. Как мы были счастливы.

— Так все и есть, — согласился Пино, когда я закончил свой, наверное, получасовой монолог. — У меня тоже есть жена. Я тоже ее любил, и мы были счастливы вместе. Сейчас мне кажется, что если я ее убью, то сделаю хорошо не столько себе, сколько ей. Женщины тоже устают.

— Вы ни черта не поняли, — я рассмеялся и махнул свободной рукой. — Понимаете, — я никак не мог подыскать нужные слова, — я не то чтобы люблю Пат так, как никто никогда не любил. Так все говорят.

— Ну, так в чем же дело? — удивился Пино.

— Понимаете, — повторил я. — У меня к ней особенное чувство. Я попался. Я просто физически не могу разлюбить ее, и самое главное — жить без нее. Мне надо ее найти — иначе я просто умру.

— Точно? — серьезно спросил Пино. — Так тоже все говорят.

— Я все равно ее найду.

— Вы упрямый, как сицилиец. Или как русский, — Пино повертел головой, и в глазах у меня зарябило от искр света, отразившихся от его лысины.

— Может, и так, — я протянул руку за очередной порцией. — А кроме того, у вас нет тела, которое я неизвестно куда дел. На полу и в других местах нет следов крови — чего не может быть. У пятна крови — странная форма, как будто кого-то облили сверху кровью и она затекла под тело. Далее — зачем мне прятать документы и вещи Пат, достаточно было их выбросить на другом конце города…

— Стоп. Хотите сигарету? — спросил Пино. — Вы просто прирожденный сыщик, хотя, может быть, просто не дурак. Так хотите?

— Да, очень.

— Тогда, — сказал он, — предлагаю переместиться на свежий воздух. Ведь хозяин просил вас не курить в доме, так?

— А как же мои кандалы?

— Ничего, — усмехнулся майор. — Найдем к чему вас там приковать.

И правда — он приковал меня к ножке скамьи. Я с удовольствием откинулся и оперся на стену. Руку отпускало, по ней побежали мурашки, и она начала теплеть. Лестница и вход в квартиру напротив с синей наружной стеной и медальоном с горгоной были, как обычно, освещены и, как обычно, безлюдны. Вырезанные из черной жести силуэты деревьев и трав стояли неподвижно. Чего не было — так это звезд на небе. Вероятно, ночью собирался дождь.

— Хорошо жить, — со вздохом произнес Пино, поднес спичку, и мы с ним с удовольствие затянулись.

Дым от сигарет поднимался спиралями, а потом, несмотря на то, что было совсем безветренно, его как-то странно стало относить в сторону. Я не сразу обратил на это внимание, тем более что Пино сказал следующее:

— А что будет, если я вас отпущу?

С каждым глотком граппа казалась все вкуснее, и я немного подержал ее во рту прежде чем ответить.

— Отпустите убийцу и хулигана? За это вас не погладят по вашей плешивой голове.

— Голова как голова, — не обиделся майор. — Не самая глупая, между прочим, голова. Так что скажете?

— Ничего, — я начинал пьянеть, но до настоящего опьянения было еще очень далеко. — Какой реакции вы ждете? Я даже руку не могу вам пожать из-за наручников.

— Вы идиот, — констатировал Пино. — Упрямый русский идиот. Кажется, такой роман пользуется у вас популярностью?

— Есть еще «Преступление и наказание». Давайте допьем бутылку и отправимся в тюрьму. Вы ни черта не докажете. Владу я заплачу штраф с пачкой извинений. Все будет в ажуре.

— Все-таки, — Пино мягко настаивал, — я вас отпущу и замну все это дело, если вы пообещаете сесть завтра на самолет. Иначе я сделаю виноватым вас. Вы же не мальчик, знаете, что у полиции есть разные способы испортить человеку жизнь. Ну, так как?

— Да нет же, — я смотрел в его круглые грустные глаза, и мне было смешно. — Я найду Пат. И вы это знаете, и я это знаю. Так зачем ломать комедию?

— А кровь?

— Постановка, — я почти любил его в этот момент, так настойчив он был. И так неубедителен. — Очередная комедия. Автор, возможно, тот же, что и у Влада. Кровь продается на Новом Эсквилинском рынке. Крови полно везде. Кровь раздобыть не проблема.

— Ладно, — согласился Пино. — Раз такое дело, давайте выпьем по полной. За бессмысленность.

— Какой дурацкий тост, — я расхохотался. — За какую такую бессмысленность?

— Например, за мои бессмысленные попытки победить вашу настойчивость. Ваше здоровье!

Мы чокнулись стаканами, и я не отрывался от своего, пока не осушил.

— Когда я ее провожал, — сказал Пино, и огонек сигареты осветил его лицо, — она так и сказала, что вы ужасно настырны.

— Кого? — я покрутил головой и подумал, что переоценил свои возможности — голова сильно кружилась.

— Ее, — печально и строго произнес Пино, — вашу Пат.

На площадке перед открытой на синей стене дверью показался рыжий сеттер. Он внимательно посмотрел в нашу сторону, как мне показалось, а потом вытянул шею к небу и завыл. Вой был коротким и таким страшным, каким бывает только звук сирены, возвещающий о бомбардировке или урагане.

— Она умерла, — Пино отстегнул мою руку. — Все очень просто. В ту самую ночь у нее пошла горлом кровь. В полном соответствии со своим именем ваша девушка болела туберкулезом. Она ничего не знала об этом. Узнала, если, конечно, успела что-то понять, в тот момент, когда в ее легких лопнул сосуд и она моментально захлебнулась. Так что на постели ее кровь. Она текла из горла и затекала под тело, пока сердце не остановилось.

— Откуда вы знаете? Это…

— Даже не пытайтесь, — Пино затянулся. — Все равно не догадаетесь. Мы с ней немного побеседовали, по пути на тот берег. Дело в том, друг мой, что я — Харон.