#img_4.jpeg

© И. Н. Бывших, 1989.

— Иван, быстрее в штаб, тебя командир полка вызывает, — слышу сквозь сон голос Володи Жданова — дежурного по взводу пеших разведчиков.

Соскакиваю с нар, наспех надеваю валенки, бушлат, шапку и выбегаю из землянки на свежий морозный воздух. Штаб полка расположен недалеко. Направляюсь к нему по проторенной в глубоком снегу тропинке и пытаюсь сообразить, почему это меня, рядового разведчика, вызывает сам командир полка.

По обледенелым ступенькам спускаюсь вниз.

— Товарищ майор, разведчик Бывших по вашему приказанию прибыл! — докладываю я, хотя в темноте пока еще не различаю командира полка среди присутствующих офицеров.

Старший лейтенант Тараненко, наш начальник разведки, взял меня за локоть, сказал тихо:

— Садись и внимательно слушай.

И слегка подтолкнул в глубь землянки. Постепенно пригляделся. У стены, возле малого оконца, стоял стол, на нем разложена большая карта. Взглянув на нее, я сразу определил, что это оперативная карта нашего участка обороны, на которой передний край был обозначен двумя линиями: красной — наш, советский, и синей — немецкий. По обе стороны стола на длинных лавках, сколоченных из жердей, сидели офицеры штаба, и среди них выделялся своим ростом командир нашего 210-го стрелкового полка майор Константин Васильевич Боричевский.

Я сидел на свободном краешке лавки рядом с Тараненко, внимательно смотрел и слушал. Оконце, залепленное снегом, плохо пропускало свет, поэтому на краю стола горела самодельная лампа, сделанная из стреляной артиллерийской гильзы. Напротив увидел сидевшего за столом сержанта Александра Матросова, прославленного разведчика нашего полка. И это еще более разожгло мое любопытство. Рядом с Боричевским сутулился незнакомый мне офицер в звании капитана. Решил, что это какой-то новый командир, присланный на пополнение. Около капитана сидел молоденький солдатик, тоже незнакомый, в чистой, хорошо выглаженной гимнастерке с новенькими красноармейскими погонами. Такими аккуратными, «необмятыми» были, как правило, из военных ансамблей артисты. Потом я разглядел, что это никакой не солдатик, а девушка, с коротко стриженными волосами. Решив, что она — артистка, что, видимо, скоро будет какой-нибудь концерт, я потерял к ней интерес и стал слушать, о чем толкуют офицеры.

А офицеры вели оживленный спор о том, как и где лучше всего группе пеших разведчиков перейти вражеский передний край обороны. Было предложено несколько вариантов, но каждый из них имел как положительные, так и отрицательные стороны. Офицеры часто склонялись над картой, показывали предполагаемые места перехода, взвешивали преимущества и недостатки того или иного варианта и при этом вопросительно поглядывали в сторону Сашки Матросова, ожидая, что он скажет. А Сашка внимательно выслушивал старших, не спеша склонялся над картой и потом двумя-тремя короткими фразами начисто опровергал один за другим варианты как несостоятельные. Офицеры не возражали — настолько был внушителен авторитет у этого разведчика.

«Значит, намечается поход по тылам фашистов, — соображал я, — видимо, и меня включат в состав группы».

И чем дальше я слушал разговор офицеров, тем больше узнавал о деталях предстоящего дела. Оказывается, группа наших бойцов должна перебросить в тыл к врагам одного важного советского разведчика и оставить его там. И вдруг меня осенило, что важным советским разведчиком, которого надо забрасывать в тыл врага, является вот эта самая девушка в аккуратной красноармейской форме. И что препровождать ее в тыл будут всего два разведчика — сержант Александр Матросов и я. Теперь стало ясно, почему меня вызвали в штаб полка на это совещание. Волна гордости колыхнулась у меня в груди, заставила учащенно забиться сердце.

Офицеры еще долго спорили между собой, но, так и не выбрав места перехода через линию фронта, решили уточнить его на местности в ближайшее время. Капитан Трофимов (так звали незнакомого офицера, сидевшего рядом с Боричевским) был представителем вышестоящего штаба и отвечал за переброску в тыл этой девушки. Он все время требовал от наших офицеров четких докладов и объяснений. Он хотел лично знать все обстоятельства предстоящей опасной акции.

После совещания, когда в землянке остались лишь непосредственные участники перехода, майор Боричевский положил мне на плечо руку и спросил:

— Ну как, понял, что от тебя требуется?

— Понял, товарищ майор.

— Мы выбирали лучших и остановили свой выбор на Матросове и тебе. Имей в виду, задание ответственное, секретное, особой важности и выполнить его надо любой ценой. Но лучше так, чтобы фашисты не только ничего о нем не узнали, но и ни о чем не заподозрили. Ах да, вы ведь еще не знакомы, — спохватился майор.

Он порывисто подошел к девушке и, не сводя с меня глаз, сказал ей:

— Познакомьтесь, это тот самый сибиряк-разведчик, о котором я говорил. Не смущайтесь, что он ростом не богатырь — свое дело знает отлично.

Девушка подняла на меня серые, с грустинкой глаза, чуть заметно улыбнулась, протянула свою руку.

— Таня, — сказала тихим, слегка приглушенным голосом.

Я осторожно пожал ее руку, которая показалась мне мягкой, теплой и какой-то удивительно легкой. Назвал себя:

— Бывших. Иван Бывших.

Начались дни подготовки. Мы с Сашкой Матросовым целыми ночами пропадали на переднем крае, ведя наблюдение за противником. Нам помогали командир взвода разведчиков лейтенант Т. М. Мочалин, его помощник старший сержант Павел Березин, командиры отделений Виктор Чурбанов, Владимир Жданов, а также разведчики Михаил Гусев, Сергей Петялин, Николай Москалец и другие. Все они были предупреждены об особой секретности этого задания.

Через несколько суток после совещания Александр Матросов нашел удобное место для перехода и указал его на местности. А старший сержант Павел Березин присмотрел запасное место для преодоления первой траншеи врага на нашем обратном пути — это недалеко от деревни Крынки, находившейся на нейтральной полосе. Оба предложения понравились офицерам, участникам того совещания. В этих местах и было организовано усиленное круглосуточное наблюдение. Мы засекали огневые позиции врага, изучали и уточняли проволочные и минные заграждения, точное время смены караулов, принятия пищи, маршруты движения патрулей, места расположения жилых землянок, блиндажей.

В нашем тылу на одном из склонов оврага, по которому предстояло переходить первую немецкую траншею, был сооружен окоп. На нем мы и тренировались в преодолении траншеи на лыжах с полной походной выкладкой. Однажды в такой тренировке приняла участие и Таня. Я был удивлен ее ловкостью и умением действовать на лыжах.

Старший лейтенант Анатолий Караваев, полковой топограф, изготовил на ящике с песком точный рельефный план местности, по которой мы будем идти. Он заставил меня изучить маршрут движения так, чтобы я мог воспроизвести его с завязанными глазами. А это почти двадцать километров! Начальник разведки полка старший лейтенант Иван Тараненко разработал памятку, в которой четко и однозначно предписывалось, что на каждом этапе пути мы должны делать и чего не должны. Эту памятку он громко назвал «инструкцией», заставил меня переписать ее в отдельную тетрадь и выучить наизусть.

Работали мы много, спали по два-три часа в сутки. Днем изучали маршрут движения на рельефном плане, тренировались преодолевать на лыжах различные препятствия, готовили оружие, снаряжение, а ночью вели наблюдение за врагом, иногда выползали и на нейтральную полосу.

За все время подготовки я видел Таню два раза: на совместной тренировке, о которой уже говорил, и в блиндаже, у ящика с песком, где ей показывали макет села Крюковичи — это ее конечная цель, здесь девушке надлежало действовать после переброски через линию фронта. Село Крюковичи находилось в тылу у фашистов примерно в восемнадцати километрах от их переднего края, в нем располагался штаб немецкой воинской части.

Таня была одета в ту же самую красноармейскую форму, в которой я видел ее на совещании. При встрече со мной в блиндаже она поздоровалась и потом все время о чем-то тихо говорила с капитаном Трофимовым. Где она находилась все эти дни и что делала, мне было неизвестно.

Накануне перехода нам с Сашкой предоставили сутки для отдыха, и мы хорошо, с запасом, на весь предстоящий путь, выспались.

Наконец наступил день, а точнее сказать ночь, нашего выступления. Мы с Матросовым и другими разведчиками сидим в блиндаже командира 1-го батальона и ждем Таню. Старший лейтенант Тараненко часто поглядывает на часы, иногда встает с табуретки и, сделав два-три шага, снова садится. Он волнуется. Разведчики во главе с Виктором Чурбановым сидят прямо на полу в ожидании приказа. У всех приподнятое настроение, и только мы с Сашкой сидим молчаливые и вроде бы безразличные ко всему. На нас валенки, шапки-ушанки, поверх меховых полушубков белые маскировочные халаты. Автоматы ППШ, по установившейся традиции разведчиков, уходящих зимой на выполнение заданий, мы обмотали бинтами и марлей. Письма, документы и награды отдали на временное хранение старшине нашего взвода Николаю Кузьмину. В вещмешках, которые лежали на полу у наших ног, продукты на трое суток, а также боеприпасы — по два запасных диска, по пять ручных гранат и россыпью, в специальных мешочках, автоматные патроны еще на один диск. У меня за пазухой карта местности до села Крюковичи — карта «чистая», то есть без нанесенной на ней боевой обстановки, на одной руке компас со светящейся в темноте стрелкой, на другой наручные часы.

Вот-вот должна появиться Таня. И действительно, дверь наконец отворилась и вместе с клубами морозного воздуха в блиндаж вошли капитан Трофимов, а за ним и разведчица. Она одета, как и мы, в новый овчинный полушубок и ватные стеганые брюки. Из-под солдатской шапки-ушанки, закрытой капюшоном маскхалата, смотрели внимательные и, как мне показалось, немигающие глаза. Лицо бледное и спокойное.

Капитан Трофимов не отходил от девушки ни на шаг — то поправит на ней ремень, то проверит, надежно ли застегнута пуговица на полушубке. За несколько минут их пребывания в блиндаже оба они не проронили ни слова. Потом начальник разведки полка посмотрел на часы и сказал:

— Пора.

Мы вышли из блиндажа и по узкому ходу сообщения стали пробираться к нашей первой траншее. Впереди шел Тараненко, за ним Матросов, потом я, а за мной все остальные разведчики из группы поддержки. Шествие замыкала Таня в сопровождении капитана. Я глянул на небо — погода благоприятствовала нам. Правда, мы ожидали пургу и хотели ее, но выдалась безветренная тихая ночь с обильным снегопадом. Это тоже неплохо, снег заметет наши следы.

Идем по траншее к месту сбора всей группы и видим, что стрелки и пулеметчики батальона уже заняли свои позиции — это на случай, если во время перехода через передний край нас обнаружит противник и навяжет нам бой. Я знаю также, что в глубине нашей обороны у орудийных лафетов замерли артиллеристы в ожидании приказа открыть огонь. Это тоже наша поддержка.

В условленном месте траншеи, где к ней ближе всего подходила речушка, протекающая по нейтральной полосе и теперь замерзшая и занесенная снегом, собралась вся группа. Прощались мы со своими боевыми товарищами молча, жали друг другу руки, не снимая рукавиц. Капитан Трофимов подошел к Тане и торопливо, неуклюже обнял ее. Последний дружеский хлопок старшего лейтенанта Тараненко по моему плечу, и я с помощью товарищей по заранее сделанным ступенькам в стене траншеи поднимаюсь наверх. На бруствер взбираются также Сашка Матросов и Таня. Замечаю, как Таня быстрым и ловким движением прикрепляет к валенкам лыжи, закидывает за спину довольно объемистый вещевой мешок. Сашка и я делаем то же самое. Рядом разведчики помогают нам и готовятся сопровождать нас. Я смотрю в сторону противника и вижу только сплошную стену падающих снежинок. Даже не виден отблеск выстрелов вражеских пулеметов, хотя звук их хорошо слышен.

Первым идет командир взвода лейтенант Мочалин, а за ним, вытянувшись в цепочку, следуют остальные. Сашка, я и Таня — в центре этой группы. Пройдя несколько метров, мы натыкаемся на наше проволочное заграждение. Недалеко от него различаю два белых бугорка — это саперы. При нашем появлении они быстро вскочили на ноги и стали оттаскивать в сторону небольшое звено, образовав для нас узкий проход. Мочалин без остановки входит в него, за ним бесшумно двигается вся цепочка. Потом оказываемся еще в одном узком проходе, на этот раз через наше минное поле. Нас сопровождают саперы, ответственные за него. Опять вижу два белых бугорка и знаю, что это разведчики, охраняющие вход в минное поле со стороны нейтральной полосы. Здесь они будут дежурить до самого утра. Вот мы уже вышли на нейтральную полосу. Впереди передний край гитлеровцев. Они тоже отгородились от нас своими минными полями и заборами из колючей проволоки.

На «нейтралке» относительно тихо. Сплошной поток падающих снежинок надежно скрывает нас от вражеских глаз. Ничего не видно даже в десяти — пятнадцати метрах. Изредка то с нашей стороны, то со стороны противника устало протарахтит пулеметная очередь или где-нибудь в стороне гулко шлепнется вражеская мина, и опять на некоторое время установится тишина. Обычно по ночам фашисты пускают осветительные ракеты, но в такую ночь пускать их бесполезно, и гитлеровцы ограничиваются редкой стрельбой из пулеметов и минометов. Мы идем по нейтральной полосе, пересекаем ее наискосок и приближаемся к широкой лощине, по середине которой проходит довольно глубокий овраг с крутыми склонами. Именно по склону этого оврага мы и будем переходить первую траншею врага. В этом месте она не так глубока, как на равнинной части, а главное — здесь нет ни одного наблюдательного пункта и огневой точки. Вражеские солдаты не задерживаются здесь и стараются побыстрее проскочить этот неудобный участок.

Первая оборонительная позиция противника, мы это знали, состояла здесь из трех траншей полного профиля, соединенных между собой ходами сообщения. Общая ее глубина доходила до двух-трех километров. Между первой и второй позициями располагались жилые блиндажи, артиллерийские и минометные подразделения, дальше в глубине — штабы, узлы связи, различные склады и хозяйственные подразделения.

Сейчас же перед нами стоит первая и очень ответственная задача — незамеченными пересечь траншею, а до этого преодолеть вражеское минное поле и проволочное заграждение.

Шедшие впереди разведчики замедлили шаг и стали расходиться в стороны. Значит, мы достигли намеченного для них пункта. Здесь они займут оборону и будут находиться почти до утра, готовые в любую минуту оказать нам помощь, если таковая потребуется. Подходить им еще ближе к вражеской траншее опасно: враг, несмотря на непогоду, может обнаружить такую большую группу.

Но два разведчика, Виктор Чурбанов и Сергей Петялин, продолжают сопровождать нас и дальше. Вчера ночью они с двумя саперами выдвигались до самого прохода через вражеское минное поле и всю ночь дежурили здесь, чтобы знать, как на этом месте ведет себя противник. Они идут впереди нас быстро, уверенно, хорошо изучили дорожку. Вот уже и спуск в овраг начинается, и я опять замечаю распластавшихся на снегу двух саперов. Они пришли сюда двумя часами раньше и ждут нас. Разведчики обнаружили, а потом саперы подтвердили, что минное поле врага на этом склоне имеет естественный проход. Ввиду неудобств и сложности работ оба склона оврага просто не заминированы.

Вплотную подошли к лежащим на снегу бойцам. Те сделали нам знак рукой: путь свободен. Не останавливаясь, мы двигаемся дальше. Впереди Виктор Чурбанов. Он идет осторожно, не спеша, иногда останавливается, прислушиваясь к ночным звукам. Вот опять остановился и вдруг быстро упал в снег. Заметил опасность? Мы тоже лежим, выставив перед собой автоматы. Проходит несколько томительных минут. До рези в глазах всматриваемся в снежную пелену. Я различаю впереди себя еле заметные темные силуэты торчащих кольев — это проволочное заграждение. Наконец Чурбанов, успокоенный, встает на лыжи и осторожно приближается к «колючке». Мы, словно тени, следуем за ним.

Несколько дней назад в этом месте, на склоне оврага, как бы случайным разрывом нашего 122-миллиметрового снаряда было повреждено проволочное заграждение. На самом деле это был точно рассчитанный выстрел, и сделали его с одной-единственной целью — пробить лазейку для нашей группы. Предполагалось, что враг ее не будет сразу латать. Так и случилось. Весь сегодняшний световой день два наших разведчика в стереотрубу наблюдали за этим проходом и доложили, что фашисты около него не появлялись.

Мы вплотную подходим к «колючке». Вот и сам проход. Здесь ветром намело высокий сугроб и из него торчат верхушки уцелевших кольев и обрывки колючей проволоки.

Виктор Чурбанов отошел в сторону и этим как бы освободил нам путь. Шедший за ним Александр Матросов, прежде чем ступить на сугроб, повернулся к нам и, убедившись, что мы рядом с ним, решительно двинулся вперед. Я почувствовал на плече легкое прикосновение руки Сережи Петялина, который замыкал нашу группу. Виктор Чурбанов и Сергей Петялин залегли у проволочного заграждения. Теперь они будут лежать здесь, пока мы не перейдем первую траншею.

А до нее оставалось еще не менее пятидесяти метров. Сейчас мы подвергались огромному риску: если враг что-либо заметил во время нашей подготовки (а заметить мог, так как наши разведчики и саперы за последние две-три ночи не раз выползали на нейтральную полосу), то наверняка устроит засаду. Единственное, что мы успели бы сделать в такой ситуации — это открыть по гитлеровцам огонь из автоматов и этим предупредить наших о случившемся.

Сердце замерло, когда я вслед за Сашкой и Таней переходил по сугробу через разрушенный участок проволочного заграждения. В любой момент могла раздаться автоматная очередь. Но пока все тихо. Мы спустились с сугроба и теперь оказались отрезанными от своих колючей проволокой. Позади — наши ребята-разведчики, милые моему сердцу друзья-товарищи, впереди — ненавистный враг. Все внутри сжалось от нахлынувшей острой тоски, но переживать некогда, надо делать свое солдатское дело. А Сашка Матросов, видимо, таким чувствам не подвержен, а может, переживает, как и я, но не показывает виду. Сколько себя помню, в момент расставания с друзьями, родными и близкими меня почему-то всегда охватывало чувство тоски и одиночества. Оно быстро возникало, но быстро и проходило…

Идем по крутому склону оврага и с каждым шагом приближаемся к траншее. Что ждет нас там? Идти трудно. Твердый, словно утрамбованный, наст, припорошенный свежевыпавшим снегом, — натуральный каток на горке. Мы то и дело скатываемся вниз, приходится удерживать себя палками. Таня удивительно ловко и проворно преодолевает все трудные места и ни на шаг не отстает от идущего впереди Матросова. Видимо, ее хорошо натренировали, когда готовили к этому заданию.

Я уже говорил, что мы с Сашкой, а также один раз с Таней, на специально оборудованной горке отрабатывали приемы преодоления на лыжах траншеи по склону оврага. Наши командиры долго искали наиболее удобный и приемлемый способ. Было неясно, позволит ли ширина траншеи перейти ее без снятия лыж, сможет ли Таня сделать это хотя бы с нашей помощью. Никто толком не знал ширину препятствия в этом месте, его глубину, высоту бруствера. Было решено, что я один сниму лыжи, вскочу в траншею, подставлю Тане свои плечи и она, не снимая лыж, перейдет на другую сторону. Снятие лыж на крутом склоне грозило опасностью их самопроизвольного скатывания вниз. Случись такое — не избежать беды. Поэтому все мои и Сашкины действия отработаны с учетом этой опасности.

Когда перед нами показался бруствер траншеи, Матросов мигом лег на снег и положил перед собой автомат. Мы с Таней, естественно, последовали его примеру и замерли на месте, напрягая слух и зрение. Мы знали, что ночью на этом участке траншеи с интервалом в тридцать — сорок минут ходят парные патрульные. Важно сейчас не наткнуться на них. Лежим неподвижно десять, пятнадцать минут, никого не видно и не слышно. Если бы не та самая «инструкция», согласно которой нам следовало обязательно переждать патрулей, то мы давно были бы на той стороне траншеи. Но ничего не поделаешь, установленный порядок надо соблюдать неукоснительно. Таков закон разведчиков, это гарантия успеха.

И вдруг (а это всегда случается вдруг) я услышал ясный и четкий разговор двух вражеских солдат. Я даже вздрогнул от неожиданности, так как мне показалось, что они находятся где-то совсем рядом. Но они шли по траншее снизу вверх и вот-вот должны показаться. Отчетливо слышу, как под ногами хрустит свежий снег. Конечно, это те самые парные патрульные, которых мы ждали. Еще не видимые нами, солдаты, не таясь, спокойно переговаривались между собой и медленно поднимались вверх по траншее. Сердце мое замерло в томительном ожидании чего-то страшного, неотвратимого. Меня почему-то беспокоит Таня — вдруг она испугается фашистов, вскочит и с криком побежит обратно. Но ее слившийся со снегом белый комочек был неподвижен, и я успокоился.

Через снежную пелену пробился розовый огонек, который внезапно блеснул и тут же погас. В том месте, где он появился, отчетливо вырисовывались два серых движущихся силуэта. Вот они, патрульные… Опять вспыхнул огонек, но уже поярче, и я понял, что один из солдат курил. «Нахал!» — подумал я. А еще подумал: какой удобный случай взять их живыми в качестве «языков» и притащить старшему лейтенанту Тараненко. Но нельзя! У нас другое задание. Пусть эти два оккупанта проходят мимо подобру-поздорову, да побыстрее.

Их серые, еле различимые в снежном мареве силуэты еще маячили над бруствером, и я с радостью определил, что траншея в этом месте неглубокая, даже, можно сказать, мелкая, и мы можем ее легко преодолеть.

Патрульные между тем, тяжело ступая, продолжали идти по траншее, негромко обмениваясь короткими фразами. Они чувствовали себя в безопасности и явно пренебрегали элементарными требованиями бдительности. Вот еще раз вспыхнул слабый розовый огонек и, совершив в воздухе затейливый пируэт, исчез в снегу — солдат выбросил из траншеи окурок. «Какой нахал!» — снова подумал я, удивляясь его беспечности и возмущаясь наглости. Знал бы он, что за ними сейчас наблюдают сразу три советских разведчика!

Продолжая разговаривать, солдаты миновали видимый нами участок траншеи и исчезли за ее поворотом. Их говор и хруст снега под ногами еще долго были слышны, но в конце концов затихли. Только снежные хлопья валили с неба без передыху. Недалеко от нас, на взгорье, изредка короткими очередями бил по «нейтралке» пулемет. Ну и пусть бьет, к его стрельбе мы уже привыкли. Ждем команду Матросова, которой почему-то нет. Наконец Сашка вскакивает и, не оглядываясь, усиленно работая палками, чтобы не упасть на крутом уклоне, бежит к траншее. Я тоже встаю на лыжи, ве́рхом обгоняю Таню и тоже устремляюсь к траншее. Так положено по «инструкции».

Мы с Сашкой почти одновременно оказались перед высоким бруствером, только я — выше Матросова по склону. Пока я, присев на корточки, отстегивал крепления, он прижал одной своей лыжей мои обе, чтобы они случайно не скатились вниз. Через несколько секунд я ступаю валенками в снег, хватаю свои лыжи и, держа их в руке, прыгаю на дно траншеи. Здесь тихо и даже уютно. Устанавливаю обе лыжи вертикально к стенке, воткнув их задниками в утрамбованный снег, чтобы не покатились по дну. Даже это предусмотрено подробно составленной «инструкцией»!

Пока я возился со своим «транспортом», Матросов без моей помощи благополучно перешагнул траншею. Тане сделать это не под силу: она мала ростом. Я подставил ей свою спину, на которую она тотчас стала надвигать левую лыжу. Матросов, стоя на краю траншеи, одной палкой уперся в стенку на противоположной от него стороне, сделав для Тани своеобразные перила. Девушка выпустила из рук обе свои палки, теперь они болтались на веревочках. Правой рукой она крепко ухватилась за «перила», а левую вытянула навстречу Матросову. Сашка схватил ее за эту руку, а Таня, сделав решительный упор на свою лыжу, которая опиралась на мою спину, легко перенесла правую ногу на другую сторону. Теперь уже ей не составляло труда перенести и левую. Матросов посторонился, дал ей возможность хорошо укрепиться на склоне и только тогда принял от меня обе мои лыжи вместе с палками. Я вытащил одну из заткнутых за пояс меховых рукавиц и стал заметать ею свои следы на дне. Чтобы выскочить наверх, мне пришлось животом лечь на верхний срез траншеи и уж потом с помощью Матросова встать на ноги. Теперь мне осталось надеть лыжи, да так, чтобы они ни в коем случае не соскользнули вниз. На эту деталь во время подготовки особенно напирал старший лейтенант Тараненко, и я сейчас постоянно думаю об этом. Я все делаю не торопясь, основательно, чтобы не переделывать, хотя хочется побыстрее все закончить и уйти подальше от опасного места. Лыжи надежно закреплены, беру из рук Сашки свои палки, осталось только надеть рукавицы — и скорее вперед. Но тут… О, ужас! Одна рукавица на месте, а другой нет. Где же она? Матросов не понимает, почему я долго топчусь на месте. Пришлось сделать в его сторону два шага, чтобы тихо сказать:

— Потерял рукавицу.

Матросов рывком повернулся ко мне, глаза его сверкнули зло.

— Найти!

Мы оба отлично понимаем, что значит оставить такую улику своего пребывания здесь, как рукавицу. Фашисты сразу поймут, в чем дело, и примут надлежащие меры, чтобы изловить нас. Я осматриваю снег под ногами и вокруг себя и ничего не обнаруживаю. А время идет. В любой момент из-за поворота траншеи могут показаться «хозяева».

Вдруг меня осеняет догадка: злосчастная рукавица находится на дне! Когда я ложился животом на срез траншеи, она могла выскочить из-под ремня и упасть вниз. Там она, там! Больше ей негде быть. Чтобы ее достать, надо непременно снять лыжи. Я наклоняюсь, торопливо отстегиваю крепления и шепчу Матросову:

— Держи лыжи, я сейчас.

Рукавицу я нашел сразу, она лежала там, где и могла только лежать: на дне траншеи. На этот раз я как-то особенно ловко и быстро выскочил на бруствер, показал рукавицу Сашке и опять стал надевать лыжи. Матросов уже не ждал меня, он от нетерпения сделал несколько шагов вперед и остановился, глядя в мою сторону. Рядом с ним стояла и Таня. Я торопился, но делал все, как надо.

Наконец мы двинулись дальше, а мне было стыдно, досадно и обидно за сделанную промашку.

Как трудно идти по крутому склону! Лыжи постоянно скользят и скатываются с плотных участков снежного покрова. Всю тяжесть тела, вещмешка и оружия приходится перекладывать на палки, а они могут не выдержать и в какой-то момент сломаться. И в то же время этот путь по склону оврага — наиболее безопасный. Здесь нет ни блиндажей, ни ходов сообщения.

Я иду за Таней, а сам сгораю от стыда за только что допущенную оплошность. Как я мог допустить такое! Ведь это грубая, ничем не оправданная ошибка. Она непростительна даже для новичка. За такие просчеты разведчики, как правило, расплачиваются своими жизнями. Видимо, я очень много уделял внимания тому, чтобы под откос не скатились лыжи, а про элементарные детальки забыл, упустил их из виду. Вот и результат. Конечно, хорошо, что все обошлось благополучно. Но могло быть и иначе. Этот факт станет известен нашему начальнику разведки и всем разведчикам. Мне придется краснеть и потеть, когда Тараненко станет производить разбор нашей вылазки. Сколько неприятных слов придется выслушать! А ведь за это, в принципе, могут и из разведки «попросить».

Так думал я, так переживал свою ошибку.

И все же первая и одна из труднейших задач была выполнена. Мы перешли первую траншею врага без шума. Фашисты не обнаружили нас, они даже не догадываются, что в их тыл пробрались три советских разведчика.

Сейчас перед нами стоят очередные, столь же непростые и рискованные задачи — преодоление второй траншеи, перед которой, мы знали, имеются еще одно минное поле и проволочное заграждение.

А пока скребемся по крутому склону оврага, который пересекает едва ли не всю тактическую зону обороны противника. Идем медленно, тяжело, часто останавливаемся.

Неожиданно для себя заметил, как шедший первым Сашка Матросов неестественно взмахнул палкой и исчез из виду. Через секунду то же самое случилось и с Таней. Я на мгновение остановился, но, услышав доносившиеся откуда-то снизу звуки возни, сделал несколько решительных шагов вперед. И тут со мной произошло невероятное — чувствую, что лежу на левом боку на какой-то гладкой поверхности и стремительно качусь вниз. Остановился от удара обо что-то мягкое, живое. Это была Таня. Она уже почти встала на лыжи, но я снова сшиб ее с ног. Матросов уже оправился от падения и с автоматом на изготовку оглядывался по сторонам.

Все это случилось в считанные секунды, и никто из нас не произнес ни одного слова. Я мгновенно вскочил на ноги и схватился за автомат.

А произошло вот что. Мы поднялись по склону оврага выше, чем надо, и оказались вблизи разбитого нашей артиллерией блиндажа. Сооружение это не было восстановлено, а остатки его и место, куда обитатели блиндажа выбрасывали мусор и выливали воду, сохранились. Вот мы и забрели на этот ледяной каток. Глупо? Конечно. Но всего не предусмотришь, хотя и надо бы…

В дальнейшем наша «экспедиция» проходила без особых осложнений и происшествий. Постепенно выбрались на более пологий склон, где овраг начал мельчать, и вскоре вышли на снежную слегка всхолмленную возвышенность.

Где-то здесь должно начинаться минное поле. Его границ на этом участке мы не знали. В «инструкции» значилось, что в пределах минного поля нам надлежало двигаться по одному из ходов сообщения. Мы шли на большой риск — могли встретиться с врагом лицом к лицу. Но другого пути не было: немудрено нарваться на мины.

Выбрали, как нам казалось, самый мало посещаемый фашистскими солдатами ход сообщения, который начинался от пустующего блиндажа и шел по гребню оврага от первой траншеи до второй.

Вначале продвигаемся по склону вдоль оврага. Чтобы укоротить путь по ходу сообщения, следует как можно ближе подойти к границе заминированного участка. А сейчас задача — выбрать точное место и нырнуть в ход сообщения.

Пока же продолжаем двигаться в прежнем направлении, что и раньше, по склону. Идти по относительно пологой и ровной местности легко и даже приятно. Мне кажется, надо чуточку ускорить шаг, а Сашка, наоборот, замедляет его. Вот он даже остановился. Видимо, хочет посоветоваться со мной. Подхожу и молча хлопаю его по плечу: мол, рано, надо еще немного пройти. И Сашка, не оборачиваясь, скользит дальше.

Продвинулись вперед по глубокому снегу еще с полсотни метров, вот уже мною начало овладевать беспокойство — не напороться бы на минное поле. Командир, словно почувствовав мое волнение, опять остановился. Я приблизился к нему, шепотом сказал:

— Пожалуй, пора.

В знак согласия Матросов кивнул, круто повернул влево и зашагал вверх по пологому склону. Мы с Таней — за ним, не отставая ни на шаг.

А снег валит и валит, надежно заметая наши следы. О лыжне на ровной поверхности не остается даже намека. Ветра нет. Тихо. Но несмотря на это, слышимость плохая: падающие мириады снежинок глушат все звуки. А видимость вообще нулевая, никаких ориентиров ни впереди, ни по сторонам. Помогают только отдаленные звуки стрельбы, долетавшие с переднего края. Как же в этом беспросветном ночном мареве, когда невозможно отличить землю от неба, отыскать нужный ход сообщения?

Мы обнаружили его неожиданно — носки Сашкиных лыж уткнулись в засыпанный снегом бруствер. Точнее сказать, не обнаружили, а поняли это каким-то шестым или седьмым чувством. Матросов приказал лечь в снег и замереть, а сам заглянул в траншею, чтобы посмотреть, насколько она засыпана снегом и нет ли на ее дне чьих-либо следов. Снега было много, а следов не оказалось. Лежим неподвижно, прислушиваемся, но ничего, кроме отдаленной ночной перестрелки на переднем крае, не улавливаем. Я почему-то начинаю нервничать. Мне кажется, что ночь идет к концу, мы напрасно теряем время и не успеем в срок достичь нужного пункта. К своей радости вижу: Александр Матросов поднимается на одно колено, быстро расстегивает лыжные крепления. Мы с Таней повторяем его действия. Сняли лыжи, вместе с палками специально приготовленными ремнями скрутили их в один тугой пучок. Первым в траншею спрыгнул сержант, затем я и уж потом, с нашей помощью, Таня.

Ход сообщения оказался глубоким. Правда, его дно почти по колено засыпано мягким пушистым снегом. «Завтра гадам придется поработать», — невольно подумал я. Свою связку лыж я держу в левой руке, правой придерживаю автомат, который висит на шее. В таком положении смогу немедленно открыть огонь, если появится в этом необходимость. Идти по узкому и извилистому ходу сообщения неудобно: цепляешься за его стенки то лыжами, то автоматом, то вещевым мешком. Сашка бредет впереди, буравя валенками глубокий снег. Он в любую минуту может столкнуться с фашистами. Такая встреча для нас крайне нежелательна, но мы готовы ко всему. Сейчас на меня возложены две задачи — оградить группу от возможного внезапного нападения врага сзади (вот почему я часто оборачиваюсь, а когда останавливаемся на краткий отдых, то стою спиной к своим спутникам) и своевременно определить, когда кончится минное поле, чтобы немедленно выскочить наверх и встать на лыжи. Но как определить, мне было неясно и тогда, когда готовились, и сейчас.

При каждом удобном случае я высовываюсь из хода сообщения, чтобы прикинуть, где мы находимся, или увидеть колья проволочного заграждения. А кто сказал, что проволочное заграждение будет видно из траншеи? И все же я пытаюсь хоть как-то, с учетом времени продвижения, определить это.

Пока все тихо, и мы, не замеченные и не обнаруженные врагом, двигаемся дальше в его тыл. Сашка, несмотря на усталость, идет ходко. Он понимает, что долго находиться в ходе сообщения нельзя. Он все время идет первым и все время протаптывает нам дорожку в снегу. Ему тяжело, и я слышу его учащенное дыхание. Ничего, пусть потерпит, я не могу его подменить, так предусмотрено «инструкцией». Но как только доберемся до леса — настанет моя очередь идти первым.

Помимо упомянутых мной двух задач, на мне лежит еще одна — постоянно смотреть за Таней и помогать ей. Я был просто поражен тому, как она умело и ловко передвигалась на лыжах. Она, как тень, следовала за Матросовым, не отставала от него ни на один шаг, послушно повторяла все его движения, и за весь переход я не услышал от нее ни малейшей жалобы. Да, там, в нашем тылу, ее основательно натренировали, так что моя помощь ей, в общем-то, не требовалась. Но хватит ли у нее сил до конца выдержать столь серьезное физическое и психическое напряжение? Все-таки она — женщина, а точнее говоря — совсем еще девочка.

Я взглянул на часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали, что мы уже двадцать минут идем по вражескому ходу сообщения. Это много, за это время мы должны уже миновать минное поле. Сашка идет не оглядываясь. Я понимаю его — надо как можно быстрее пройти этот участок.

И вдруг я наткнулся на внезапно остановившуюся Таню. В чем дело? Оказалось, ход сообщения раздвоился: одно ответвление резко поворачивало налево, другое — направо. Куда идти? Сашка стоит в нерешительности, не зная, какое из двух направлений выбрать. Я тоже пытаюсь сообразить, по какому из них лучше идти, но ничего не могу придумать. Стоять долго на развилке опасно, надо на что-то решаться, и сержант свернул влево. Таня послушно последовала за ним. Я тоже. Но не прошли мы и полсотни шагов, как увидели еще одно разветвление. Сашка опять остановился в недоумении. Смутная догадка охватила меня. Я протиснулся в узкий проход, шепнув Сашке:

— Подожди, я сейчас.

Так и есть, это никакое не ответвление, а вход в солдатский туалет. Значит, где-то рядом находится жилой блиндаж! Я быстро вернулся и с тревогой прошептал:

— За мной, быстро!

Мы оказались в тупиковом уширенном окопе, и я объяснил, где мы находимся.

— Рядом блиндаж, мы давно миновали минное поле, надо немедленно выбираться наверх, — все так же шепотом сказал я и первым полез на бруствер.

Снегопад немного уменьшился, видимость улучшилась, потянул свежий ветерок. Помогая выбраться из траншеи Тане, а затем и Сашке, потом разупаковывая лыжную связку, я все время смотрел по сторонам, пытаясь понять, где мы находимся и что представляют из себя видимые мною сооружения. Прежде всего я обратил внимание на торчавшую из сугроба невысокую трубу, из которой шел легкий дымок. Это и был жилой солдатский блиндаж, еще бы несколько шагов — и мы бы уперлись в его дверь. Возле блиндажа, на наше счастье, не было часового, иначе он давно бы заметил нас. Правее темнели силуэты артиллерийских стволов. Здесь-то наверняка есть часовые. Скорее, как можно скорее надо убираться отсюда.

Сашка надел лыжи, держит наготове автомат и ждет Таню. У нее что-то не ладится с креплением, автомат лежит рядом на снегу. Я подошел к девушке, поднял с земли автомат и лыжные палки. Вот уже и Таня готова, взяла из моих рук автомат и ловко повесила его себе на грудь. Наконец мы двинулись вперед. Но куда идет Сашка? Неужели он не видит, что направляется прямо на артиллерийские позиции? Я чуть не вскрикнул от досады. Резким рывком обогнал Таню, грубо толкнул сержанта и показал ему палкой на блиндаж и орудия. Он мгновенно оценил положение и повернул назад. Я пропустил вперед себя Таню и, поглядывая в сторону блиндажа и артпозиций, последовал за ней. Все это произошло в течение нескольких секунд, которые мне показались вечностью. Я все время ждал автоматной очереди или окрика «Хальт!» Я почувствовал, как по спине стекают струйки холодного пота.

Опасность и напряжение были огромны. Вторую траншею мы преодолели с ходу без снятия лыж — она почти доверху была засыпана снегом. И только когда удалились на значительное расстояние от вражеских орудий, остановились, чтобы перевести дыхание.

— Уф! Еще бы пару шагов, и мы бы оказались у фашистов в гостях, — сказал я, вытирая лицо рукавицей.

Но Матросов был другого мнения. Он ответил:

— Зря паникуешь, ничего страшного не произошло. Лучше определи, далеко ли еще до леса. — Потом вдруг встрепенулся и сердито добавил: — Больше ни одного слова, приказываю идти молча!

Это относилось ко мне, Таня всю дорогу шла без звука, Я обиделся и мысленно передразнил его: «Далеко ли до леса»… А как определить это, как это сделать?

Лес — наша отрада. Если мы до него доберемся, то, считай, задание наполовину выполнено. Сейчас мы находимся в самом «густонаселенном» месте обороны фашистов — если, конечно, не считать самого переднего края. Здесь размещены артиллерийские позиции, штабы, узлы связи, тылы с их складами и базами. Но вероятность встречи с врагом была значительно меньше, хотя и оставалась еще высокой. Здесь нет засад, секретов и патрулей, как на переднем крае, и сами гитлеровцы не ждут встречи с «русским Иваном», поэтому ведут себя открыто и беспечно. Сейчас нам, советским бойцам, пробравшимся в тыл врага, легче обнаружить его, чем ему нас.

Мы стоим посреди обширного снежного поля, почти на самой вершине холма, точнее говоря — гряды холмов. По сути, с момента выхода на задание это был наш первый привал. Сейчас, миновав и пережив целую цепочку опасностей и оказавшись в относительно спокойном месте, мы сразу почувствовали большую усталость и нам захотелось немедленно лечь прямо на снег и вытянуть ноги.

Мысленно подвожу итог: мы благополучно миновали передний край, всю полосу обороны. Это были самые трудные и опасные километры. И поэтому на душе благостное спокойствие и удовлетворение — ведь главное дело уже сделано. Мы знали, что вторая полоса обороны «голая», то есть здесь нет ни минного поля, ни проволочного заграждения. Пленные утверждали, что сами траншеи местами выкопаны не в полный профиль. В полутора километрах от нас начинался сплошной густой лес, который тянулся на несколько десятков километров вглубь. Примерно в двенадцати километрах от опушки этого леса на большаке расположено большое белорусское село Крюковичи — наша главная и конечная цель.

Ветер усилился, его свежие порывы заметали наши следы. Но местами на буграх и возвышенностях этот же ветер оголял их.

— Ну, отдохнули? — спросил нас Матросов, сам же первый нарушив собственный приказ, и, не ожидая ответа, двинулся дальше.

Я посмотрел на компас — на этот раз сержант правильно выбрал направление. Сейчас многое зависит от нашего командира — куда поведет и вовремя ли будет замечена опасность. Мы сохраняем прежний порядок: Сашка впереди, за ним Таня, последним иду я.

Казалось бы, мне надо радоваться нашему удачному началу, а я, наоборот, злюсь. Почему? Не знаю сам. Мне не понравилось, что Сашка, как мне казалось, не дал нам отдохнуть как следует, что он не посоветовался со мной о дальнейшем маршруте. А кто знает наш маршрут лучше меня? Никто. И все-таки эти причины неубедительны. Видимо, есть еще какие-то. И вскоре я понял: мне хотелось поскорее показать свои способности ориентироваться на местности, а Матросов, как командир, не позволил мне это сделать. Может быть, нарочно, чтобы этого не заметила Таня… Значит, в центре всей этой истории — Таня? Мне стало неудобно и даже стыдно за себя.

А Таня, ничего не подозревая, молча и послушно, словно привязанная веревочкой, шла за Матросовым. Мне видны ее маленькая головка, закрытая капюшоном маскировочного халата, и объемистый вещмешок, неестественно висящий на ее хрупких плечах. Сколько тягостей и лишений выпало на ее долю! Я шел за ней и думал: «Кто она? Откуда родом? Какое у нее настоящее имя?» Был уверен, что имя Таня — всего лишь партизанская или подпольная кличка. «Куда и зачем она идет? С каким заданием? И как она его будет выполнять?» Я понимал, что задание у нее трудное, ответственное и опасное. Иначе зачем с ней так долго и терпеливо возился капитан Трофимов? И это ее задание не шло ни в какое сравнение с теми, которые выполняем мы, войсковые разведчики. Мы сражаемся с фашистами в открытом бою, она же это делает тайно, скрытно. У нас на вооружении автоматы и гранаты, а у нее — терпение, хитрость и изворотливость. У каждого из нас рядом боевые друзья, которые всегда готовы прийти на помощь. А у нее вокруг враги — и открытые, и замаскированные. Ей не только неоткуда ждать помощи, но и посоветоваться не с кем. Даже местные жители, не ведая правды, будут презирать и ненавидеть ее. Трудно, ой как трудно придется Тане, когда она одна останется в тылу фашистов, в селе Крюковичи. На нее возложены большие надежды, от нее многого ждут, иначе зачем вся эта кропотливая подготовка, в которой участвует много людей.

Но девушка-разведчица будет полезной только тогда, когда окажется в селе. А наша с Сашкой задача — доставить ее туда живой и невредимой, да так, чтобы ни одна душа не догадалась об этом. Таня не знает нашу работу — работу войсковых разведчиков, не знает условий, в которых мы действуем, не имеет представления о повадках фашистов на переднем крае. Да и знать ей все это не обязательно. У нее совсем другое, не похожее на наше дело. Но вот на какое-то время она соприкоснулась с нами, с нашей повседневной работой, ей потребовалась наша помощь. Сашку и меня представили ей как лучших разведчиков полка, она полностью доверилась нам, верит в наш опыт, в наше умение и знание обстановки на этом участке обороны врага. Без всяких сомнений она верит, что все, что мы делаем сейчас, делаем правильно, и сама старается помочь нам. А помощь заключается в том, чтобы как можно лучше делать то, что делаем мы, — когда надо, она быстро перебегает опасный участок, может долгими минутами неподвижно, без единого слова или вздоха лежать на снегу; когда надо, она безропотно перенесет большие физические нагрузки и лишения. Она готова на все, лишь бы делать все правильно и не быть для нас обузой. Вот почему на нас с Сашкой ложится огромная моральная ответственность — чтобы не ударить в грязь лицом, оправдать Танино беспредельное доверие к нам, не разочаровать ее. И я проникся к этой совсем еще юной девушке огромным чувством уважения и восхищения. И дал себе слово, что скорее погибну в бою с оккупантами, чем допущу, чтобы она попала в их грязные лапы. Я готов был сейчас, сию минуту сделать для нее что-нибудь доброе, хорошее, но не знал и не мог придумать, что именно.

Продвигаясь дальше в тыл врага, мы еще несколько раз натыкались на жилые блиндажи, но каждый раз удачно, не обнаружив себя, обходили их стороной. Во время спуска с небольшого холма Матросов налетел на линию связи. Упали несколько шестов, поддерживавших полевой провод. Мы не стали поднимать шесты и устранять возможный порыв — это было бы опасно, так как можно встретиться с вражескими связистами. В общем, постарались побыстрее и подальше смотаться.

Это первый и весьма значительный след, оставленный нами в тылу врага. Факт неприятный и прискорбный, но в нашем деле от подобного никто не застрахован. К тому же, был ли на самом деле обрыв провода, мы не знали. Но если и был, то гитлеровцы вполне могут отнести его на счет снегопада и усилившегося ветра. Только бы не заметили наших следов от лыж.

В одном месте неожиданно залаяла собака, да так близко, что мы не на шутку струхнули — вдруг на лай выбегут солдаты. К нашему счастью, опять все обошлось. Нам везло, и везло основательно. Для разведчиков опыт, знание обстановки, повадок врага, смелость, оправданный риск и находчивость играют огромную роль. Но нельзя сбрасывать со счетов и элементы удачи. Все знают, что Саша Матросов не только большой мастер своего дела, но и удачливый разведчик. Если он уходит за «языком», то почти никогда не возвращается с пустыми руками. Он всегда выходит победителем из самых, казалось бы, безвыходных положений. Не удивительно, что я обрадовался, когда узнал, что на это задание пойду именно с Матросовым.

Мы не заметили, когда и где пересекли последующие траншеи (видимо, и здесь они были доверху занесены снегом). А поняли это, когда неожиданно обнаружили, что темная стена леса — рядом. Я даже усомнился — не ошиблись ли.

Нет, не ошиблись. Первой его заметила Таня, когда мы остановились, чтобы передохнуть, поправить вещмешки и лыжные крепления. Мы с Сашкой все внимание сосредоточили на том, чтобы не напороться на какой-нибудь вражеский объект, а Таня, по всей видимости, с нетерпением ожидала появления леса и сразу же увидела его.

Да, это был действительно лес, которого мы ждали и к которому так стремились. В нем наше спасение и окончательная удача, — по крайней мере, мы так думаем и на это надеемся.

Войти в лес надо тоже с умом. На опушке и в ближайшей глубине враг, как правило, размещает свои тыловые подразделения. Это надо учитывать. Мы стоим, опершись на лыжные палки, и соображаем, как и где лучше просочиться в заросли. И в это время нас внезапно осветил яркий пучок света. Он скользнул по ближним кустам и погас — так же неожиданно, как и появился. Источник света находился позади и правее нас. Мы разом упали в снег и замерли, боясь пошевелиться. Заметили ли нас? Ведь луч осветил каждого буквально с ног до головы. Тревожное чувство охватило меня. Что это за свет? Откуда он появился? Может, мы наткнулись на какую-нибудь прожекторную команду? И главное — заметили ли нас фашисты? Не специально ли на нас направили этот пучок?

Все разъяснилось само собой, когда мы услышали рокот работающего двигателя. Автомашина! Я осторожно повернул голову в сторону шума и увидел еле заметный свет подфарников. Да не одной машины, а целых трех. Вскоре из-за низкорослого кустарника показался первый автомобиль, а за ним и остальные. Они ехали нам наперерез в сторону леса. Моторы их гудели натруженно, а сами они двигались медленно, с частыми остановками. Наконец остановились совсем — видимо, окончательно завязли в снегу. Опять на несколько мгновений вспыхнул яркий дальний свет от передней автомашины, и в его лучах мы увидели нескольких солдат с лопатами, шедших со стороны леса навстречу колонне. Ясно, эти люди посланы на помощь застрявшей технике. Значит, где-то рядом автомобильная дорога. Пусть зимник, но все же дорога, о существовании которой мы ничего не знали. Это было для нас, разведчиков, неприятной новостью: обязаны были знать!

Фашисты шли, конечно же, по этой дороге, нами пока не видимой. Они громко разговаривали, медленно приближаясь к месту, где мы затаились. «Два, три, четыре», — по привычке разведчика начал считать я. Вставать на лыжи и бежать прочь было уже поздно. Оставалось одно — вжаться в снег и ждать. Может, пройдут мимо и ничего не заметят.

Именно так все и получилось. Не доходя до нас метров тридцать, солдаты повернули налево, к колонне автомашин. Вот подошли к первой, стали проворно орудовать лопатами. До нас доносились удары лопат о замерзшую землю, команды старшего. Солдаты долго возились около передней машины, наконец надсадно взревел мотор и под крики и гвалт автомобиль тронулся с места, освещая себе путь слабым светом подфарников.

Я хорошо вижу эту машину, освещенную подфарниками следующей, со всех сторон облепленную солдатами. Это грузовик, кузов его тщательно укрыт брезентовым пологом. Урча двигателем, машина с трудом преодолела снежный завал, вышла на чистый участок дороги и притормозила. Солдаты оставили ее, под хохот и веселые выкрики пошли ко второму грузовику.

Наконец все три автомашины вырвались из снежного плена и двинулись к лесу. Несколько солдат шли впереди колонны, часть их передвигалась рядом в готовности подтолкнуть, остальные брели сзади. Автомобили проурчали так близко от нас, что я почувствовал не только запах отработанных газов, но и их тепло. Впрочем, это могло и показаться. Солдаты не заметили нас, хотя прошли совсем рядом. А заметить было не очень трудно: мы лежали почти у самой обочины дороги.

Колонна грузовиков медленно приблизилась к лесу и исчезла в ночном мраке.

— Пошли, — шепчу я Матросову.

Хочу встать, но не решаюсь сделать это первым. Не знаю, услышал ли меня Сашка, но он тут же поднялся, машинально стряхнул с себя снег. Мы с Таней последовали его примеру, поправили лямки вещмешков. Ждем команду. Но Сашка не спешит и все время поглядывает в сторону леса, опять ставшего невидимым из-за усилившегося снегопада. Наконец командир сделал несколько шагов к дороге, и его лыжи наткнулись на снежный бугор. Это был отвал на обочине, образовавшийся после расчистки. Преодолев его, мы оказались на проселке, по которому только что проследовали грузовики. На нем хорошо просматривались отпечатки протекторов и человеческих ног. Мы пересекли дорогу след в след. Я обернулся и увидел две ровные полоски от наших лыж. Если сейчас солдаты вернутся сюда, то они сразу заметят их. Наспех заметаю полоски рукавицей.

Мне непонятно, почему Сашка решил пересечь дорогу в этом опасном месте. Но рассуждать некогда, надо догонять ушедших вперед товарищей.

Матросов вел нас не к лесу, а почти параллельно опушке. Наше положение сейчас было не из лучших, ведь мы были видны со всех сторон. Пройдя еще с полкилометра, Матросов свернул к лесу. Стали попадаться заросли высокого кустарника. И вот я уже вижу первые высокие, пока еще редкие сосны, отягощенные снегом. Маневрируя между кустами, мы вошли в лес, и сразу стало темно и тихо. У большой сосны Сашка остановился и сказал:

— Привал. Отдыхаем.

Я бухнулся в снег и с удовольствием вытянул уставшие ноги. Командир и Таня сделали то же самое. Я закрыл лицо руками, услышал тиканье наручных часов, которые мне вручил старший лейтенант Тараненко на время выполнения задания. У Сашки были свои, то есть трофейные часы. Мне еще не удалось обзавестись собственными. Я повернул руку так, чтобы тиканье было получше слышно, и успокоился. Чувствовал себя довольным и даже счастливым. Еще бы, живыми и невредимыми достигли леса. Здесь тихо и даже уютно. Снежные пушинки продолжают беспрерывно и ровно падать сверху, запорашивая сосны, кусты, наши следы и нас самих. Думаю, что дальнейший путь будет Полегче. Полегче? Бывают ли легкими пути разведчиков по тылам врага?

И все же здесь, в прифронтовом лесу, мы чувствовали себя увереннее и спокойнее. В его глубину фашисты, как правило, идут неохотно — даже в том случае, если заведомо знают, что в нем нет партизан. К тому же наш маршрут проложен по самым глухим участкам, в обход возможных мест сосредоточения противника. И все равно думать надо, как избежать возможной встречи с гитлеровскими солдатами, как и где идти по лесу, чтобы враг не обнаружил нас и не организовал погоню. Погоня фашистов — страшная вещь. По собственному опыту знаю, что они преследуют оказавшихся в их тылу разведчиков до самого последнего момента — пока окончательно не потеряют их следы или пока не настигнут их и не навяжут бой. «Инструкцией» же Тараненко неукоснительно предписывалось уклоняться от боя, любыми путями отрываться от преследователей и уходить дальше в глубь леса, вплоть до соединения с партизанами. В этом случае на меня возлагалась обязанность кратчайшим путем вывести группу в лесной массив под Осиповичи, где базировались партизанские отряды, а на Сашку — ответственность за жизнь Тани, а также за сохранность ее документов, якобы выданных фашистскими властями.

Долго лежать в снегу не пришлось. Саша приподнялся на локтях и предложил нам съесть по плитке шоколада. Я с удовольствием вытащил из бокового кармана пакет, в котором был завернут шоколад, вытащил одну плитку и с аппетитом стал уплетать ее. Еще вчера во время сборов в дорогу Матросов настоял, чтобы на всех плитках была заменена фабричная обертка из фольги, издающая при развертывании довольно громкое «жестяное» шуршание, на обыкновенную бумажную. Что и было сделано.

Покончив с шоколадом, я вытащил карту, разложил ее прямо на снегу. Сашка накрыл меня краем своего маскировочного халата, и я включил электрический фонарик. Найти на карте место нашего нахождения трудов не составляло — план местности я знал, что называется, назубок. Затем карандашом нанес кусок только, что обнаруженного проселка, определил азимут нашего движения по лесу и сверил его с расчетным.

— Ну как? — тихо спросил Сашка, когда я закончил дело и засунул карту за пазуху. Планшетку я не любил. В детстве за пазухой рубахи мы носили самые ценные вещи, так что сейчас действовал по старой мальчишеской привычке.

— Все нормально, дорогу найдем, — ответил я уверенно.

Сашка пододвинулся ближе к Тане и спросил у нее:

— Как самочувствие, настроение? Лямки не жмут?

— Все хорошо, за меня не беспокойтесь. Скажите, а какое сегодня число?

— Девятнадцатое января тысяча девятьсот сорок четвертого года, — ответил Матросов с подчеркнутой официальностью.

— Не девятнадцатое, а уже двадцатое. Сейчас десять минут второго, — поправил я командира.

— Спасибо, — сказала Таня и опустила голову.

«За что благодарит-то? — недоуменно подумал я. — Идти точно по маршруту и по графику — это наша обязанность, и говорить за это спасибо не обязательно».

А шли мы действительно по графику: к часу ночи должны достигнуть леса и достигли. «Это отлично, молодцы ребята!» — похвалил бы нас Тараненко, если бы сейчас узнал об этом. «Когда вернемся, я все подробно расскажу ему», — подумал я, зная, что сейчас там, в дежурном блиндаже, он и капитан Трофимов сидят и переживают, томясь в неизвестности.

Настроение у меня было хорошее, даже приподнятое, да и у Сашки и, наверное, у Тани оно было таким же.

Матросов приказывает подниматься. Теперь наступила моя очередь возглавлять нашу «могучую» колонну. Так предусмотрено «инструкцией».

Мы поднялись, отряхнули с себя хлопья снега, и я на правах ведущего даю команду двигаться дальше. Идти первым трудно, особенно сегодня, после обильного снегопада. Надо протаптывать лыжню, а это не так-то легко и просто. Мне часто приходится ходить первым, и я хорошо знаю, что это такое. Делая очередной шаг, я поднимаю свою лыжу повыше, наступаю ею на целинный снег и подминаю его под себя. Так идти труднее, но лыжня получается лучше и тверже. Хорошая лыжня! Так отзываются все разведчики, кто ходит со мной на задания в зимнее время. А сейчас я особенно стараюсь, потому что за мной следует Таня.

Почему же мы с Сашкой именно в лесу, а не раньше и не позже поменялись местами? Таково решение Тараненко. Он рассуждал так: Александр Матросов — самый опытный и удачливый разведчик в нашем взводе, у него «особый нюх на фрицев» (слова Тараненко), он умеет мгновенно оценивать обстановку и принимать правильные решения. Особенно четко эти его качества проявляются в самые критические моменты. Например, когда надо незамеченными подобраться к вражескому окопу, терпеливо ждать удачного момента, чтобы в один миг напасть на фашистского солдата, оглушить его и утащить к себе в качестве контрольного пленного. Матросова так и звали: мастер по захвату «языков». Он хорошо знал заведенные порядки в немецких подразделениях и типичные привычки большинства солдат. Вот поэтому он и был первым, когда мы проходили через передний край и продвигались по ближайшим вражеским тылам. Здесь Саша Матросов со своим опытом и умением просто незаменим.

Другое дело сейчас, когда мы уже порядочно удалились от переднего края. Здесь, в лесу, вероятность встречи с противником уменьшилась, и от идущего первым требуется другое качество, а именно: умение хорошо ориентироваться в лесистой местности. А в этом деле во всем нашем разведвзводе мне равных нет.

Собственно говоря, из-за моего умения ориентироваться по карте и без нее я и попал в разведку. По этой же самой причине Сашка Матросов взял меня и на сегодняшнее задание. У меня нет сомнений, что именно он предложил и отстоял мою кандидатуру.

Откуда же у меня такие нужные на войне способности? Кто научил меня им? Ответ простой. Я родился и вырос в глухом таежном поселке, в далеком отсюда Красноярском крае. Поселок наш находится в двухстах километрах от ближайшей железнодорожной станции. И паровоз-то я увидел уже семнадцатилетним парнем. Отец трудился на лесозаготовках, а мать торговала в сельском магазине. Вся жизнь обитателей поселка, в том числе и детей, была связана с тайгой, которая со всех сторон обступала наши домишки. Заготовка дров, охота на белок, рыбалка на таежных озерах и реках, сбор ягод — малины, брусники, смородины, жимолости — были повседневной заботой всех жителей.

Мы, ребятишки, самостоятельно на несколько дней и ночей уходили в тайгу за кедровыми шишками. Еще в раннем детстве, будучи учеником первого класса, я запросто один ходил через тайгу за десять километров на лесосеку, где работал отец. А начиная с пятого класса и до окончания средней школы (десятый я оканчивал уже во время войны), я и мои товарищи каждый день зимой и летом ходили в школу в соседнее село, а до него пять километров. Приходилось посещать и дальнее зимовье, чтобы принести продукты рыбакам или охотникам и забрать у них добычу. И никто этому не удивлялся.

Бывали случаи, когда не только дети, но взрослые терялись в тайге, по нескольку суток блуждали в ней. Тогда всей округой включались в поиски и находили. Я считал тогда, что умение ориентироваться в лесу и вообще на местности для человека является таким же естественным и обязательным делом, как умение хорошо плавать, лазать по деревьям, ходить на дальние расстояния, жить в примитивных условиях в таежных избушках и на заимках. Без этих качеств было просто невозможно жить и работать в тайге. И каково же было мое удивление и разочарование, когда я, уже будучи в рядах Красной Армии, открыл, что есть, оказывается, взрослые люди, которые не умеют ориентироваться на местности не только ночью, но и днем…

Шаг за шагом мы все дальше углубляемся в лес. Белорусский лес не похож на нашу сибирскую тайгу. Он «культурнее» ее. Здесь меньше колдобин, дремучих завалов, хотя болот и заливных лугов тоже немало. Но сейчас все болота стянуты льдом и засыпаны снегом. По лесам Белоруссии можно ходить, а по сибирской тайге — не всегда. Я знаю, что участок леса, где мы сейчас находимся, разбит на квадраты несколькими просеками. С востока на запад тянутся две просеки. Одну мы назвали условно Ближней, так как она находится ближе к селам Погорелая Слобода и Крюковичи, вторую — Дальней. Расстояние между ними примерно три километра. Наш маршрут почти совпал с направлением Дальней просеки, но мы должны идти, конечно, не по просеке, а параллельно ей на расстоянии не ближе пятисот метров. А сама просека будет служить нам хорошим ориентиром. Азимут движения на этом участке пути составлял 272 градуса. Его высчитали по карте еще во время подготовки, и я сейчас веду группу в точном соответствии с этой цифирью.

Чтобы убедиться, что идем параллельно Дальней просеке, надо хотя бы в одном месте подойти к ней вплотную, но я не решаюсь это сделать самостоятельно. Мы часто натыкаемся на сплошные заросли молодого ельника, которые стеной возникают перед нами. С их веток на наши головы обрушиваются охапки пушистого снега.

Я уверенно иду вперед, иногда останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и уточнить направление. Каких-либо ориентиров нет, идем только по азимуту. Знаю: вот-вот должна появиться поперечная просека, которую никак не минуешь. Она для меня — надежнейший ориентир. Но просеки пока нет.

Неожиданно мы вышли на небольшую поляну, заросшую высоким кустарником. Деревья расступились, и прямо над собой мы увидели небо, если только можно назвать небом еле заметное белесое пятно. Появление на нашем пути поляны, хотя и не очень большой, — для меня неприятный сюрприз: она не обозначена ни на одной карте.

— Тише. Слушайте внимательно! — вдруг сказала Таня, схватив меня за рукав полушубка.

Я остановился, замер и сколько ни прислушивался, так ничего и не расслышал.

— Что? — спросил Сашка. Он, видимо, тоже ничего не различал.

— Слышу звуки, похожие на музыку, — ответила Таня. — Или нет, скорее, это шум моторов.

Она вдруг смутилась, словно почувствовав себя виноватой, что мы ничего не слышим.

— С какой стороны шум? — допытывался у нее Сашка.

— Кажется, вон оттуда, — ответила девушка и лыжной палкой показала на юг.

— Что там может быть? — спросил опять Матросов. Этот вопрос был адресован мне.

— Деревня Погорелая Слобода, она сразу находится за лесом. Отсюда до нее менее пяти километров. Далеко, все равно ничего не услышишь, — ответил я, стараясь в ответе дать побольше информации.

— А ближе?

— Ближе ничего нет, один лес только.

— Это на карте ничего нет. Фашисты, может быть, уже целый завод построили, — сказал Матросов, приводя в готовность свои палки и этим давая понять, что пора двигаться дальше.

Я ничего не ответил, но внутренне был обижен его словами. «Если и построили завод или целый город, то я-то тут при чем?» — сердито думал я.

Мы с трудом преодолели еще одну полосу молодого ельника и опять вошли во «взрослый» лес. Где-то слева от нас проходит Дальняя просека. Конечно, идти по ней было бы намного легче, но нам запрещалось даже приближаться к просеке ближе чем на полкилометра. Опасно, в любом месте на ней гитлеровцы могут поставить посты или засады. Я точно выдерживаю азимут и точно знаю местонахождение группы. Вот-вот должна появиться поперечная просека. И она появилась вовремя. Она начиналась от западной окраины деревни Погорелая Слобода и пересекала лес с юга на север, деля его с Дальней и Ближней просеками на квадраты, которые имели свой номер. Просека была запущенной, сплошь заросла кустарником. Никаких следов на ней. Но вдруг мое ухо уловило еле различимое дребезжание, доносившееся с юга. Я приподнял руку, остановился и замер. Остановились и Сашка с Таней.

— Это работают какие-то двигатели, — сказал Матросов.

— Да, да. Теперь я тоже различаю шум моторов, — согласилась Таня.

— Неужели так хорошо слышно за пять километров? — удивился я.

— Нет, моторы гудят не в деревне, а где-то поближе, — ответил Матросов. Потом вдруг резко повернулся ко мне и довольно громко воскликнул: — Слушай! Может быть, это и есть те самые склады горючего, о которых все время говорит Тараненко. Они наверняка здесь, в лесу, запрятаны и замаскированы.

— Склады горючего? Какие склады? Да, да, вспомнил, это вполне возможно, — бормотал я, начиная понимать, о чем толкует сейчас Сашка.

А речь шла вот о чем. Однажды старший лейтенант Тараненко, вернувшись с какого-то совещания из штаба дивизии, собрал всех разведчиков в дежурной землянке и без обиняков довольно резко сказал:

— Перед носом нашей дивизии фашисты построили склады горюче-смазочных материалов, а мы, разведчики, о них ничего не знаем. Как так? Я вас спрашиваю! Я, начальник разведки полка, узнаю об этом не от своих разведчиков, а от штаба дивизии. Почему так получается? Я вас спрашиваю!

Разведчики, опустив головы, молча слушали своего командира, а когда тот закончил разнос, сержант Виктор Чурбанов, не вставая с табуретки, на которой сидел, спросил старшего лейтенанта:

— А где же находятся эти склады?

— В том-то и дело, что командование дивизии не знает, где они находятся. Знает только то, что они есть, — ответил Тараненко и резким движением поправил на себе поясной ремень. Он всегда так делал, когда начинал сердиться или нервничать. — В общем, так: нам, то есть всем здесь сидящим разведчикам, приказано установить точное местонахождение складов.

— Ясно-то, ясно, — опять молвил Чурбанов, — только… Скажите, товарищ старший лейтенант, разве можно что-нибудь серьезное разведать в тылу у врага, глядя через колючую проволоку? — Сержант намекал на то, что он уже вызывался сделать несколько вылазок в тыл врага, а ему отказывали. — И сейчас скажу: надо организовать «прогулку» по фашистским задворкам. Тогда и отыщутся эти таинственные склады.

— Вот вам и поручаю возглавить разведгруппу, — несколько спокойнее сказал Тараненко. — Подберите людей, о сроках договоримся позже. — Он на минуту замолк и потом строго добавил: — Только делать все не наскоком, а продуманно, серьезно, капитально, по-деловому.

«Капитально» было любимым словечком нашего начальника разведки.

Этот разговор состоялся недели две назад. Была сформирована группа разведчиков во главе с сержантом Виктором Чурбановым. Кстати, в нее включили и меня, и тоже в качестве проводника. Группа основательно подготовилась, получила четкую и конкретную задачу, выбрала место перехода через передний край противника, но… выход на задание не состоялся. Причиной этому, как мне стало известно позже, явилось другое, более срочное задание, связанное с переброской Тани в тыл врага. Получилась накладка. Посылать две группы на одном и том же участке фронта и почти в одно и то же время было неразумно. Одним словом, группа Чурбанова на задание не вышла и точное местонахождение вражеских складов ГСМ осталось неустановленным.

Мы без приключений пересекли заросшую кустарником просеку и углубились еще дальше в лесную чащу. Снежные сугробы здесь были на удивление глубокими и без плотного наста, так что брели в буквальном смысле слова по пояс в снегу. Я буравил снежную целину не только лыжами и коленями, но и животом, быстро устал и заметно снизил темп. А это грозило опозданием с выходом в назначенное место. Я продолжал идти первым, не надеясь на подмену, но Сашка сам вышел вперед.

— Отдохни, я пойду первым, — сказал он. — Только ты все же нанеси на карту то место, откуда доносился шум моторов. Так, на всякий случай.

«У него из головы не выходят эти склады, — подумал я. — Сейчас надо не о складах думать, а о Тане, как лучше выполнить это задание».

Снова иду замыкающим, продолжаю следить за азимутом и в нужный момент поправляю Сашку. Мне хорошо видна спина Тани, точнее — ее объемистый вещмешок, прикрытый белым маскхалатом. Вижу, как она орудует палками, как ей тяжело идти по этому глубокому и бесконечному снегу. Иду за Таней и думаю: неужели догадка Матросова о том, что в районе деревни Погорелая Слобода находятся не дающие покоя штабу дивизии склады, верная? Если бы мы увидели их своими глазами, то как бы обрадовался старший лейтенант Тараненко! Но у нас другое задание, нам нельзя отвлекаться. Ну, а если это действительно замаскированные склады горючего? Тогда что? Неужели мы пройдем мимо? Как быть?

Долго ломаю себе голову над этим и не прихожу ни к какому выводу. Пусть решает Сашка Матросов, на то он и командир. Мое дело — правильно держать направление нашего движения и следить за временем.

Матросов остановился и попросил меня подойти к нему.

— Что это? — тихо спросил он, указывая палкой на извилистую, занесенную снегом ленту, тянущуюся поперек нашего пути.

Я осмотрелся и понял, что мы стоим на проселочной дороге, по которой давно уже никто не ездил. Заметить ее трудно, но Сашка заметил. Молодец!

— Это дорога из Погорелой Слободы в село Цесарево, — сказал я уверенно. — Мне следовало предупредить тебя, но я забыл. Скоро подойдем ко второй поперечной просеке, а за ней сразу сворачивать в Пятый квадрат, поближе к Крюковичам.

— Хорошо. Подмени меня, видишь — выдохся…

Подменяя друг друга, мы все дальше углублялись в девственный белорусский лес. Вот уже пересекли вторую поперечную просеку, которая начиналась у восточной окраины Крюковичей. А сами от этого села находились в четырех-пяти километрах севернее его. По «инструкции» мы обязаны подойти к нему с «тыла», то есть с западной стороны, поэтому минут через десять повернули влево и пересекли, наконец, Дальнюю просеку, параллельно которой шли с того момента, как оказались в лесу.

С каждым шагом все ближе Крюковичи, а правильнее сказать, опушка леса, обступающего это село с севера. Минуем Пятый квадрат, который служит нам ориентиром, где-то в центре его пересекаем еще одну проселочную дорогу, ведущую в село Цесарево, но уже из Крюковичей. Дорога эта хорошо накатана, хотя в данный момент засыпана снегом. Вдоль нее на высоких шестах подвешены две нитки связи. Трогать их, конечно, не решаемся, но в памяти делаем зарубку, чтобы при первой возможности нанести их на карту.

Уже приближаемся к перекрестку двух просек — очередной поперечной и Ближней, а там до условной точки нашего конечного маршрута — рукой подать. Во время остановок я все чаще по компасу проверяю азимут движения и пребываю в полной уверенности, что идем правильно. Эта уверенность передается Сашке и Тане. Неотразимое впечатление производят на них мои «предсказания» о появлении на нашем маршруте просек, дорог, квартальных столбиков, полян и других заметных ориентиров. Таня и Сашка верят мне беспредельно, и я несказанно горд этим.

Чем ближе мы подходили к нашем конечному пункту, тем сильнее охватывало меня какое-то непонятное волнение. Я ощущал беспокойство, тревогу и не находил их причину. Ведь пока все шло как нельзя лучше. Осталось совсем немного, и мы будем на месте. Зачем волноваться, отчего беспокоиться?

Я иду первым, на этот раз медленнее обычного, часто останавливаюсь, прислушиваюсь к слабым звукам ночного леса. Не обнаружив ничего подозрительного, возобновляю движение. Перейдя Ближнюю просеку, поворачиваем еще раз влево и теперь двигаемся строго на юг к опушке леса. Таня шагает позади меня и так близко, что я постоянно слышу ее дыхание. Это почему-то придает мне силы, делает меня еще более уверенным и стойким. Последний раз определяю азимут, сверяю время на часах с заданным и шепчу Сашке:

— До опушки леса — полкилометра.

Сашка понимающе трогает меня за плечо и снова выходит вперед, беря на себя руководство группой на заключительном этапе. Заметив впереди темнеющие заросли кустарников, он приказывает нам остановиться, а сам медленно и осторожно приближается к ним. Несколько томительных минут ожидания. Повозившись у кустов и, видимо, ничего подозрительного не обнаружив, Матросов машет нам рукой, и мы быстро нагоняем его.

За кустарником начинался небольшой подъем в гору. Преодолев его, мы оказались на опушке. Лес кончился, и перед нами распростерлась обширная долина, уступами уходящая вниз к реке. На этой реке, теперь уже левее нас, в двух-трех километрах расположено село Крюковичи. Конечно, всего этого видеть мы не могли из-за ночной темноты, но я знал и представлял, что так оно и есть. Посмотрев на часы, я официально доложил Матросову:

— Товарищ сержант, сейчас пять часов десять минут утра. Мы находимся как раз на конечной точке нашего маршрута.

— А где же дорога, тракт? — шепотом спросил Сашка.

Он знал, что с этой конечной точки должен хорошо просматриваться большак, соединяющий села Крюковичи и Петровичи.

— Большак впереди нас в низине. Отсюда до него не больше трехсот метров. Сейчас, в данную минуту, отсюда его еще не видно.

— А ты уверен, что это то самое место, куда мы должны прийти? — спросил еще Матросов.

— На все сто процентов, — твердо ответил я.

Матросов приказал нам залечь в снегу, а сам осторожно пошел вдоль опушки. «Выбирает место для ямы», — догадался я. Вскоре он вернулся и сказал:

— Лучше этого места не нашел. Только будет ли отсюда видна дорога?

Я подтвердил не очень уверенно: должна быть видна.

Около одного из кустов мы выкопали в сугробе довольно глубокую яму, уложили свои вещмешки и залезли в нее сами. Снятые лыжи лежали рядом. Матросов отдал мне единственный в нашей группе бинокль и приказал вести наблюдение. Правда, из-за плохой видимости пользоваться биноклем было еще рано.

— Пока есть время, давайте напоследок все вместе позавтракаем, — предложил Сашка, вытаскивая из бокового кармана полушубка две банки мясных консервов.

— Сколько сейчас времени? Мы не опоздаем с выходом? — подала голос Таня. И тут же спросила еще: — Может, мне надо переодеться?

— Успеется, — сказал Матросов. — Давайте сначала позавтракаем.

Боковые карманы наших полушубков были «теплыми», то есть не накладными, а находились под овчиной. Еще перед выходом на задание мы с Сашкой предусмотрительно положили в них по одной плоской банке консервов. Идти с отвисшими от груза карманами было неудобно, банки при ходьбе бились по бокам и животу, но зато консервы не замерзли и в любое время были готовы к употреблению. Этот полезный опыт мы приобрели в других зимних походах.

Матросов приказал и мне выложить на общий «стол» свои две банки. Он сам ловко вскрыл их финкой и поставил рядом с большой кучей галет, которые я извлек из вещевого мешка. Галеты на морозе замерзли меньше, чем хлеб, и мы охотно использовали их вместо хлеба и сухарей. Завтракали молча, каждый был погружен в свои мысли и заботы. Я изредка поглядывал на Таню и старался понять: о чем она сейчас думает, что переживает? Таня ела не спеша, от галетной палочки откусывала маленькие кусочки и долго пережевывала их вместе с мясными консервами. Ее голова была опущена вниз, за время завтрака девушка ни разу не подняла на нас с Сашкой своих глаз. Запивать было нечем — фляжек с собой не брали: вода все равно бы за мерзла, а маленьких термосов в хозяйстве тыловиков не нашлось. Наш поход рассчитан на сутки, и мы должны были эти сутки обойтись без воды. На десерт — опять шоколад. Пустые жестянки Матросов самолично тщательно вытер небольшим куском обтирочной тряпки и положил их в вещмешок вместе с остатками галет.

— Ну, Таня, пришел и твой черед, — сказал он, посмотрев на часы.

— Да, да, понимаю, — отозвалась Таня, пытаясь встать на ноги. — Вы мне поможете переодеться?

— Конечно поможем.

Она вытащила из своего вещмешка старые валенки с дырами, заткнутыми пучками соломы, шаль домотканого производства и такую же старую, как валенки, заплатанную фуфайку. Сняв с себя военное обмундирование и надев видавшие виды вещи, обмотав голову неопределенного цвета шалью, Таня стала похожа на деревенскую девочку, только что выбежавшую на улицу из теплой избы.

— Замерзнешь ведь, — сочувственно сказал Сашка и укрыл Таню ее же полушубком.

Мое сердце сжалось от тоски и боли — сейчас Таня уйдет, и я вряд ли когда-нибудь увижу ее.

Ночь кончилась, наступало утро. И хотя с виду еще ничего не изменилось и темнота была такой же плотной и мглистой, но по каким-то едва уловимым признакам чувствовалось, что близится рассвет, что все вокруг — и сосны, и темнеющие кусты боярышника, и этот свежевыпавший снег — готовится встретить новый день.

По «инструкции» мы должны вывести Таню на большак, соединяющий Крюковичи с другим большим селом — Петровичи, не сразу, а только после того, как по нему кто-нибудь пройдет или проедет. Желательно, чтобы этим «кто-нибудь» оказался местный житель, а не фашистский солдат или, того хуже, полицейский. Но та же «инструкция» разрешала нам самим, а точнее — Тане принимать на месте нужное решение в зависимости от обстановки. Я не знал, как поступит Таня сейчас, будет ждать «первопроходца» или нет. Время ее выхода на дорогу уже наступило.

А снег продолжал падать. Он стал мельчать, его хлопья поредели, словно пропущенные через густое сито. Временами снегопад вообще прекращался, и у меня возникало беспокойство, что он больше не возобновится и мы не успеем под его прикрытием отправить Таню в село.

И вдруг мы услышали шум мотора. Он работал на больших оборотах, надсадно, с большой натугой. Наверное, автомобиль. Таня и Матросов еще глубже присели в яме, а я во все глаза уставился в сторону большака. Жду появления машины. Через несколько минут впереди мелькнул свет, и я увидел еле различимое движущееся пятно. Сомнений быть не могло — это сквозь снежные заносы пробирался автомобиль. Он двигался справа налево, то есть из села Петровичи в село Крюковичи. Но когда я среди шума двигателя различил еще и лязг гусениц, то сразу же подумал: «Не танк ли это?» Сашка тоже поднялся, взял из моих рук бинокль и долго всматривался в темноту.

— Дорогу видно, это хорошо, — сказал он негромко, опуская бинокль.

Дорогу он, конечно, не видел, ее тоже занесло снегом, но этими словами командир хотел сказать, что отсюда хорошо видно все, что делается на ней. Мотор поурчал, поурчал вдали за кустами, несколько раз натруженно взвизгнул и затих. А Таня вдруг забеспокоилась, стала нервничать.

— Надо идти, — заявила она.

— Сейчас нельзя, — ответил Матросов, — подождем немного.

Конечно, это были фашисты — не важно, на автомобиле или на вездеходе. И если бы они сейчас встретили на дороге Таню, то непременно стали бы расспрашивать, кто она такая, откуда и куда идет. Прав Сашка Матросов, надо подождать. Но долго ждать тоже нельзя. Если рассвет застанет ее в яме, то Таня до вечера вынуждена будет сидеть в ней — днем выйти на дорогу незамеченной вряд ли удастся. Дело принимало серьезный оборот, ведь скоро совсем рассветет…

— Надо выходить на тракт, — решительно заявил я, вставая.

— Сиди! — резко и грубо оборвал меня Матросов.

Я волнуюсь и беспокоюсь за Таню и тоже начинаю нервничать. Знаю, что делать этого нельзя, — я разведчик, а разведчик обязан руководствоваться правилом: «Риск, смелость, терпение». Так учил нас старший лейтенант Тараненко. Он часто сам повторял эти слова и требовал от всех разведчиков знать их, как «отче наш». И не только знать, но и постоянно руководствоваться ими.

Не знаю, сам он придумал это «троесловие» или услышал его от кого-то, но оно действительно стало заповедью всех разведчиков нашего полка. Когда у Тараненко спрашивали, почему он «риск» ставит на первое место, он обычно отвечал так: «У нас каждый разведчик смелый и храбрый воин. Это повседневность, трус сам в разведку не пойдет. Но от разведчика требуется не только смелость как таковая, а конкретные дела: достать «языка», проникнуть во вражеский тыл, обнаружить замаскированный и тщательно охраняемый объект врага и так далее. Здесь одной смелости недостаточно, нужен еще и риск, причем риск продуманный. Если хотите, то разведчики в своей повседневной работе постоянно рискуют. Рискуют всем, в том числе и собственной жизнью. В нашем деле без риска никак не обойдешься. Уметь рисковать, и рисковать грамотно, с умом, — это уже дарование. Вот почему слово «риск» я ставлю на первое место».

Еще я вспомнил, что Тараненко постоянно требовал от нас разумного подхода к этим понятиям. «Иначе, — говорил он, — у безголового разведчика риск может стать авантюрой, смелость — бестолковой удалью, а терпение — обыкновенной ленью, беспечностью или, того хуже, трусостью».

Да, действительно, в разведку всегда шли самые смелые, или, как мы говорили тогда, бедовые ребята. Если в разведывательном подразделении случайно оказывался даже не трус, а просто нерешительный или излишне осторожный человек, то он долго не держался в нем, сам уходил. Повсюду среди бойцов Красной Армии разведчики неизменно пользовались особым авторитетом и вниманием. И авторитет этот они завоевывали своей отвагой, бесстрашием, которые демонстрировали часто на глазах однополчан. При встречах с разведчиками воины из стрелковых или иных батальонов охотно заводили с ними разговоры, чтобы узнать последние солдатские новости. Бытовало мнение, что разведчики «все знают», но помалкивают.

Набирали в разведку исключительно добровольцев, на самые ответственные задания шли тоже только по своему желанию. Так что вопрос о смелости в нашем взводе был решен давно и окончательно. Что касается терпения, то его явно не хватало многим разведчикам, особенно из числа молодых. Умение часами неподвижно лежать в снегу на нейтральной полосе перед колючей проволокой или сутками сидеть в болоте на окраине занятой врагом деревни в ожидании удобного момента, чтобы захватить «языка», давалось с трудом и не сразу. Только опыт, многократное участие в поисках и засадах вырабатывало у молодых ребят нужные навыки. Сержант Александр Матросов был одним из тех, кто в совершенстве владел навыками опытного разведчика. Вот почему одно только его слово «Сиди!» задело меня за живое. Получалось, что у меня не хватало выдержки и терпения и Сашка одернул меня, как мальчишку. Однако я ничем не выдал своей обиды, только мысленно долго ругался и ссорился с ним, спорил, доказывал, что я тоже чего-то стою.

А со стороны дороги между тем стали доноситься какие-то мало понятные звуки и человеческие голоса. Было ясно одно: на дороге люди. Но кто? Солдаты или местные жители? Для нас это чрезвычайно важно.

Когда звуки и голоса приутихли, Матросов приказал оставить вещмешки в яме и надеть лыжи.

— Мне тоже? — спросила Таня.

— Да. Наденьте лыжи, полушубок и маскхалат. Автомат тоже возьмите.

Мы выполнили команду и приготовились к движению. Матросов вытащил из внутреннего кармана небольшой сверток, финкой перерезал шнуры, которыми к нему была привязана ручная граната, и передал его Тане. Та быстрым движением спрятала сверток в специальный карман фуфайки. Я знал, что в нем находились «немецкие» документы Тани, без которых ей нельзя было бы сделать ни одного шага в оккупированном селе. Документы эти, конечно, были поддельными. Тараненко говорил, что их накануне нашего выхода привезли из Москвы на самолете. Не знаю, правда это или нет, — старший лейтенант иногда для большего веса своих слов мог и «подзагнуть». Документы со штампами и печатями немецких комендатур ни в коем случае не должны попасть в руки врага. Поэтому они были переданы перед выходом на задание не Тане, а сержанту Матросову, чтобы в критический момент он мог их уничтожить. Я и Таня знали, где хранит их Сашка, — это на случай возможной непредвиденной гибели Матросова.

И вот настало время отдать эти документы в руки Тане.

Осторожно, не спеша, перебегая от одной группы кустов к другой, приближаемся к дороге. Часто останавливаемся, прислушиваемся. Таня, без вещмешка, накрытая маскхалатом, идет впереди меня. Я не узнаю ее, она стала, как мне казалось, тоньше и ниже, хотя манера ходьбы на лыжах осталась той же. «До тракта — ни слова», — предупредил нас Матросов еще в яме. И мы выполняем его приказ — не только не произносим ни слова, но и сопеть стараемся потише. На дорогу вышли неожиданно — увидели две глубокие колеи от немецкого тягача-вездехода и поняли, что это она и есть. Таня быстро сбросила с себя маскхалат, полушубок, отстегнула лыжи и все это вместе с автоматом отдала Сашке, а сама осталась в одной старой фуфайчонке и дырявых валенках. Я глянул на нее и обомлел — передо мной стояла маленькая, худенькая девушка, почти девочка, на плечи которой ложился огромный груз ответственности. Ей бы сейчас в клуб на танцы, а она…

— Ну, я пошла, — сказала Таня тихо, каким-то вкрадчивым голосом, но с места почему-то не сдвинулась. Она стояла перед Матросовым и медлила, чего-то ждала. Может, ждала от него прощальных напутственных слов, а может, просто тяжело было сделать первые шаги. Сашка стоял перед ней и тоже молчал. «Ну говори же, говори что-нибудь», — мысленно подсказывал я командиру, но он так и не раскрыл рта. Таня вдруг встрепенулась, обеими руками ухватилась за меховой воротник его полушубка, приподнялась на носки и поцеловала его в самые губы. Даже после этого Сашка не пошевелился и не произнес ни одного слова. Таня же повернулась ко мне и мягкими холодными губами поцеловала и меня.

— До свиданья, дорогие товарищи, — взволнованно произнесла она.

— До свидания… — еле выдавил я из своей груди.

— До свидания, желаю успешно выполнить задание и вернуться домой, — сказал Сашка, наконец-то придя в себя.

А Таня, не оглядываясь и широко размахивая руками, уже шагала по гусеничной колее. Я смотрел ей вслед и хотел, чтобы она хоть раз обернулась и посмотрела на нас. Но она не обернулась, а продолжала удаляться от нас и вскоре скрылась в предрассветной морозной дымке.

— Уходим, быстро! — скомандовал Сашка, протягивая мне Танин автомат.

Я взял оружие и забросил его за спину, а свой оставил висеть на груди.

— Не забудь замести следы, — напомнил сержант и, подхватив полушубок и лыжи под мышки, повернул в обратный путь.

Я принялся орудовать рукавицей, привязанной к концу лыжной палки. «…Особенно тщательно надо это делать у самого края дороги, чтобы с нее не сразу бросались в глаза оставленные вами следы», — вспомнил я слова из «инструкции» Тараненко и еще старательней заработал палкой.

— Но-о-о, родимая! — вдруг услышал громкий голос, да так близко от себя, что даже вздрогнул от неожиданности.

Потом донеслись лошадиный храп и мягкое поскрипывание саней. Я обернулся и увидел вырисовывавшийся в туманной дымке контур лошади. Послышались выкрики еще нескольких ездовых. Понял, что по дороге движется обоз. Не раздумывая, я плюхнулся в снег. Медленно, преодолевая снежные заносы, обоз проследовал мимо меня в такой близости, что я отчетливо различил сидящих в санях ездовых в полицейской форме и с оружием. Насчитал девять груженых повозок и всего три полицая. «Хорошая добыча уплывает», — с огорчением подумал я. Но что поделаешь — трогать нам этих предателей сейчас нельзя.

Когда вдали затих скрип саней, я быстро вскочил и побежал прочь от дороги. За грядой пушистых кустов меня поджидал Сашка Матросов.

— Пронесло, не заметили! — обрадованно сообщил я ему.

— Это хорошо, а то я уже всякое передумал, — ответил он, передавая мне часть Таниных вещей.

Через несколько минут мы уже были в своей снежной яме. Сашка сказал:

— Дневать будем здесь, в лес не пойдем. Пока еще совсем не рассвело, надо как следует замаскировать нору.

Прежде всего мы закопали лыжи рядом с ямой, чтобы в любой момент их можно было быстро достать и надеть. Танины пожитки — полушубок, валенки, брюки, шапку, маскхалат и вещевой мешок — равномерно разложили по двум нашим вещмешкам, отчего они стали тяжелее и объемистее. Затем уложили их на край ямы и аккуратно засыпали снегом. Получился отличный бруствер. Танины лыжи и палки Сашка бросил на дно ямы. Я взял бинокль и, высунувшись из-за бруствера, стал смотреть, что делается на дороге. Уже совсем рассвело, видимость улучшилась. Снег продолжал падать, но снегопадом его уже нельзя было назвать.

«Шир-шир-шир», — слышу монотонный звук за своей спиной. Это Сашка Матросов перепиливал Танины лыжи и палки. Еще во время подготовки возник вопрос, что делать с лыжами, когда Таня уйдет в село и оставит их нам? Я предлагал, как это мы делали раньше, привязать веревочкой одну лыжу к моему вещмешку, а другую к Сашкиному и волочить их за собой. Во-первых, не надо бросать их и оставлять после себя улики, и, во-вторых, у нас будет стопроцентный запас на случай поломки. Однако Матросов категорически воспротивился этому. Он утверждал, что в такой маленькой разведгруппе, как наша, иметь две запасные лыжи — «большая роскошь» (его слова), они будут постоянно мешать нам и во время передвижения, и в возможном бою. «Надо ходить на лыжах так, чтобы не ломать их, да и ходьбы-то у нас не так уж много — всего около пятидесяти километров туда и обратно, — говорил он. — От встреч с противником мы будем постоянно уклоняться. Бросать лыжи, по понятным причинам, тоже нельзя, остается одно — уничтожить их. Уничтожить — это значит разрезать на куски, сложить обрезки в вещмешки и притащить их с собой обратно».

С Сашкиными доводами согласились все, и вот сейчас он занят этим делом. Он специально захватил с собой кусок ножовочного полотна, а на лыжах и палках заранее сделал риски, чтобы сейчас не раздумывать, в каком месте пилить. «Шир-шир-шир», — уже около часа слышу я за своей спиной. Закончив распиловку, сержант уложил в наши вещмешки куски лыж и палок, аккуратно собрал в меховую Танину рукавицу опилки и спрятал их туда же. Ничего, буквально ничего — ни одной крошки хлеба, ни одного кусочка бумаги, ни одной гильзы или патрона не должно оставаться после нас во вражеском тылу. Таков железный закон разведчика.

В этой снежной яме мы просидели весь день. Без перерыва вели наблюдение за дорогой, спали по очереди и хорошо выспались. Чтобы запах мяса не привлек внимания собак, которые иногда сопровождали санные повозки, консервы мы больше не открывали.

Движение по дороге не было интенсивным. Это объясняется тем (как утверждал Матросов), что день выдался относительно ясный, а после полудня даже показалось солнце, и фашисты, боясь наших самолетов, опасались перевозить грузы. А самолеты наши, кстати сказать, беспрерывно бороздили небо.

По дороге дважды, в ту и другую сторону, проследовал трактор с прицепленным клином — расчищал ее от заносов. Пешеходов было не много. Протащились несколько единичных груженых саней. В середине дня проехал в кошевке какой-то важный чин в сопровождении трех телохранителей. Потом показалась со стороны Крюковичей и скрылась за поворотом одна легковая машина. Вот и все наши наблюдения за день. Не густо.

— Движение начнется вечером, как только стемнеет, — сказал Матросов.

И он оказался прав. С наступлением сумерек по направлению из Петровичей выползла автоколонна из пяти машин, чем-то груженных доверху. Шли они гуськом, с потушенными фарами. За этой колонной с перерывом в полчаса прошла вторая — восемь бензовозов.

— Вот он: бензинчик! — живо промолвил Матросов. — Везут на склады. А склады эти мы скоро увидим собственными глазами.

— Как это? — не понял я.

— Очень просто. Пойдем в лес, найдем склады и посмотрим на них. Хорошо посмотрим!

— Этого нельзя делать, товарищ сержант! — возразил я. — «Инструкция» запрещает. Мы не должны себя обнаруживать. Нам надо вернуться домой.

— «Инструкция», «инструкция», — передразнил меня Сашка. — Здесь я — инструкция!

Я чуть не подпрыгнул от удивления. Какая самоуверенность! Какое пренебрежение к указаниям Тараненко! Я был до глубины души возмущен и даже взбешен.

Наступил вечер, и все вокруг погрузилось в темноту. Мы продолжали вести наблюдение за дорогой. Автомашины колоннами и поодиночке с небольшими интервалами шли и шли — в основном в одном направлении. Только за один контрольный час мы насчитали сорок три транспортные единицы. Это много. Фашисты везут грузы к переднему краю в таком количестве, что даже у нас, малокомпетентных солдат, не остается сомнений: враг готовит какую-то серьезную акцию.

Матросов посмотрел на свои часы и спросил:

— Сколько на твоих?

— Десять девятого, — ответил я.

— На моих тоже. Время вышло, уходим.

— Рано, надо еще с полчаса подождать, — посопротивлялся я.

— Не рано, а как раз. Будем иметь небольшой запас. Лучше просидеть где-нибудь в лесу, чем опоздать.

Мы вылезли из ямы, в которой провели около шестнадцати часов, вытащили из нее вещмешки и автоматы. Много труда и минут затратили, чтобы заровнять наше гнездо, сделать его малозаметным.

— Ладно, кончай, — сказал Сашка, — если пойдет снег, то он все хорошо прикроет. А если нет, то на нет и суда нет. — Надевая лыжи, добавил: — Пойдем вдоль Ближней просеки, это короче.

— А где будем пересекать линию фронта? У деревни или на старом месте?

— На старом. Думаю, что враг в прошлую снежную ночь не обнаружил наших следов, а потому и не будет засады. А ты как думаешь?

— Точно так же.

После выполнения задания в ближнем тылу врага разведчики, как правило, возвращаются другим путем. Это делается для того, чтобы избежать возможной засады. Для нас был разработан вариант перехода линии фронта у деревни Крынки. Там тоже есть овраг, по склону которого и следовало пересечь первую траншею. В минных полях и в проволочных заграждениях проделаны проходы, и туда для встречи нас сегодня ночью выйдет (а может, уже вышла) группа разведчиков под командованием старшего сержанта Павла Березина.

Право выбора места перехода дано Сашке Матросову. Я тоже считал, что гитлеровцы при таком снегопаде вряд ли заметили наши следы. А маршрут, который мы преодолели по пути сюда, нами уже освоен и по одному этому предпочтительнее того, который ведет близ деревни Крынки. Здесь, на месте старого перехода, нас тоже будут встречать разведчики во главе с сержантом Виктором Чурбановым. Мы знали также, что и артиллеристы и минометчики сейчас дежурят у своих орудий и минометов и по первому сигналу старшего лейтенанта Тараненко готовы поддержать нас своим огнем. Это, конечно, придавало нам сил и уверенности.

Но все это еще впереди. Сейчас же меня волновал вопрос, как Сашка думает подбираться к складам. Ведь они наверняка огорожены и охраняются.

Мы снова в пути. Теперь это уже путь обратный, путь «домой», а домой всегда идти легче. Лыжи, кажется, бегут сами. Мы не замечаем ни глубокого снега, ни густых зарослей молодого ельника. За более чем полусуточное неподвижное лежание в яме наши ноги затекли, бока занемели, и сейчас мы с удовольствием разминаем мышцы, радуемся движению.

У перекрестка двух просек вышли в Пятый квадрат леса, и я взял курс, если можно так выразиться, прямо на восток, направляясь севернее Ближней просеки и параллельно ей на расстоянии в полкилометра. Перемахнули через проселочную дорогу Крюковичи — Цесарево, которая оказалась хорошо накатанной — по ней днем прошло немало санных повозок. Я опять аккуратно замаскировал наши следы на дороге и на подходах к ней.

Пока все шло нормально, в лесу мы не встретили ни одного фашиста.

Наш обратный путь по лесным чащам, можно сказать, ничем не отличался от вчерашнего. Тот же глубокий снег, те же лохматые сосны и ели, ветви которых обильно присыпаны свежим, еще не затвердевшим снегом — чуть тронь, и на тебя обрушивается лавина мягкой снежной массы. Та же темнота — плотная, непроглядная, и та же постоянная, ежесекундная опасность встречи с врагом.

Без приключений мы достигли района леса, в котором, по нашему предположению, размещались склады ГСМ. Теперь вышел вперед Сашка. Идет он с большими предосторожностями, часто останавливается и прислушивается. Пришло время поворачивать на юг, и вскоре мы оказались в Ближней просеке. Но пересекать ее сержант не спешил, остановился, воткнув палки в снег. «Что он собирается делать?» — подумал я в недоумении. Но Сашка, видимо, знал, что делал. Он неподвижно простоял на одном месте несколько минут, зорко вглядываясь в темноту леса и прислушиваясь к легкому шуму макушек сосен, покачивающихся на свежем ветру. Из-за низкорослой молодой поросли, разбросанной посередине просеки, ничего впереди не видно. Но зато вверху открывалось темно-серое, затянутое тучами небо. А в нем нет-нет да и вспыхнет слабенько свет от разорвавшегося на переднем крае снаряда или промаячит отблеск осветительной ракеты. Так что с этой просеки уже был «виден» передний край. Но сейчас Сашку и меня интересует другое — где находятся немецкие склады с горючим?

Не сказав ни слова, Матросов наконец двинулся к зарослям, но пробраться через них было не так-то просто. Едва вышли в них, как сломали несколько веток, хруст которых прозвучал для нас подобно винтовочным выстрелам. Пришлось проявить «ювелирную» осторожность.

И вот уже снова мы в могучем девственном лесу, шагаем ускоренным темпом.

Неожиданно Матросов споткнулся и даже чуть не упал, удержав себя подставленными палками. Под ногами оказались мотки колючей проволоки. И не только под ногами. Ее кольца, извиваясь над сугробами снега, уходили вправо и влево от нас.

— Тише, колючка, — предупредил меня Сашка, высвобождая запутавшуюся лыжу из проволочной спирали.

— Спираль Бруно, — уточнил я.

— Да, спираль Бруно, — подтвердил он, посматривая по сторонам. — Значит, мы где-то у цели.

Мы довольно легко преодолели заграждение, отклонив палками несколько колючих витков. Выпавший снег наполовину засыпал спиральные кольца, другая, верхняя часть торчала из сугробов. Пока все было тихо и спокойно, но с каждым нашим шагом напряжение росло. Я внимательно смотрел по сторонам, надеясь заранее обнаружить грозившую нам опасность. Матросов несколько раз менял направление, останавливался и прислушивался. Мне было непонятно, как и чем он руководствовался в этой ситуации. «Все-таки он что-то слышит», — подумал я, заметив, как Сашка, остановившись, приподнял шапку, чтобы освободить уши. И вдруг, к своему удивлению, я тоже различил слабый стук. Тук-тук, тук-тук — доносилось до моего слуха, как будто кто-то нарочно бил металлом о металл. Выйдя на небольшой пригорок, мы наткнулись на сплошную изгородь из колючей проволоки выше человеческого роста. Проволока крепилась к деревянным столбам, вкопанным в землю. А за изгородью было то, к чему мы так стремились, — на высоких основаниях возвышались обыкновенные цистерны емкостью в пятьдесят кубических метров, не более. Фашисты равномерно расставили их на большой площади прямо в лесу и покрасили в белый цвет. Мы сначала увидели несколько замаскированных под снежные сугробы цистерн. Но чем внимательнее вглядывались в глубь зоны, тем больше обнаруживали их. Теперь нам стало понятно, почему наши летчики не смогли заметить цистерны с самолетов — они просто сливались со снегом.

— Наблюдай за охраной, буду считать, — шепнул Сашка.

Обычно за первым забором проволоки враг возводил второй, а между ними прокладывал тропу, по которой ходили патрульные. Но здесь ни тропы, ни второго забора я не обнаружил. Сторожевых вышек тоже не было видно, и я не знал, где находится охрана. Где-то в глубине зоны послышался шум или возня, монотонный металлический стук неожиданно прекратился, и я уловил гортанный рокот, похожий на рычание собаки.

— Собаки! — предупредил я Матросова, который стоял, прислонившись к стволу сосны, и считал цистерны.

И тут я увидел солдат, идущих вдоль проволочного забора. Их было двое, они шли гуськом друг за другом. Первый вел на коротком поводке огромную овчарку, которая время от времени издавала глухие злобные рычания. Овчарка, навострив уши и натянув поводок, рвалась вперед. «Мы обнаружены!» — подумал я и почувствовал, как в груди все разом похолодело. Через минуту увидел еще двух фашистских солдат, тоже шедших друг за другом с такой же большой овчаркой. Патрульные шли навстречу друг другу и встретились почти напротив нас на расстоянии не более двадцати метров по ту сторону проволочного забора. Мы с Сашкой замерли у сосны в позах, в каких застало нас появление солдат. Мы стояли на виду у них во весь рост, боясь пошевелиться и этим привлечь к себе внимание собак.

Солдаты негромко обменялись короткими фразами и, не останавливаясь, разошлись. Овчарки встретились первыми, постояли некоторое время друг перед другом, принюхиваясь и присматриваясь, пока их силой не увели за собой хозяева. Когда патрульные исчезли и шаги их утихли, Сашка вдруг с неожиданной для него проворностью сделал разворот и побежал по старой лыжне в обратную сторону. Я последовал за ним. Мы с ходу преодолели кольца проволочного заграждения, а когда удалились на значительное расстояние, Сашка остановился и, переводя дыхание, сказал:

— Вот это положеньице! Чудом ушли, все висело на волоске. Слушай: а ты понял, почему собаки не учуяли нас? Ведь они специально обучены, чтобы за полверсты обнаруживать партизан и разведчиков.

— Нет, не понял. Просто в темноте не заметили.

— Так не бывает, темнота тут ни при чем. Они были заняты, увлечены друг другом и, как глухари на току, в это время ничего не видели и не слышали вокруг себя. В этом и заключается наше с тобой счастье. А теперь — домой, без задержки. Веди напрямик к тому месту, где мы первый раз отдыхали. Помнишь?

— Помню, — ответил я, вытащив компас и наблюдая за его стрелкой.

Не успел я сделать и шага в нужном направлении, как Сашка резко повернулся ко мне и довольно громко сказал:

— Я насчитал двадцать три цистерны, а ты?

— Я? Ни одной, я вел наблюдение, ведь ты сам мне это приказал, — ответил я, недоуменно взглянув на него.

Но Сашка, видимо, не слушал меня, увлеченный своими мыслями, он рассуждал вслух:

— Там, подальше, были еще цистерны. Я их видел, но сосчитать, сколько именно, было уже невозможно. В конце концов это и не важно. Важно то, что они есть, что мы их видели собственными глазами и знаем, где они находятся. Хороший подарок мы принесем старшему лейтенанту! Ну ладно, пошли.

Мы направились к переднему краю, забирая все дальше и дальше в глубь леса. Без особых хлопот пересекли дорогу Погорелая Слобода — Цесарево и вошли в последний, самый восточный квадрат леса, который на карте был обозначен соответствующим номером. Я предполагал, что где-то здесь, на этом участке леса, должна проходить подъездная автомобильная дорога к складам со стороны гитлеровского переднего края. Та самая, у обочины которой в прошлую ночь мы лежали и наблюдали за движением небольшой вражеской автоколонны. Но тогда мы пересекли ее в поле, а теперь предстояло пересечь еще раз, но уже в лесу, так как на этот раз шли на три или четыре километра южнее. Я заранее предупредил об этом Сашку. И как раз в этом предполагаемом месте мы снова пересекли ее. Я был горд за такую точность, но Сашка не заметил этого и ни словом не обмолвился.

Быстро перейдя дорогу и замаскировав, как положено, свои следы, мы вышли на Круглую поляну (так она была названа на карте) и увидели, что здесь размещено какое-то подразделение. Из труб замаскированных землянок шел дымок, кое-где просвечивался слабый огонек коптилок, а воздух был наполнен бензином и гарью.

Мы обогнули поляну стороной, и лес начал мельчать и редеть, хотя отдельные вековые деревья еще встречались довольно часто. Сквозь редколесье и низкорослый молодняк увидели наконец взлетающие вверх белые мерцающие огни осветительных ракет и пронизывающие ночную темноту пунктирные линии трассирующих пуль. Это был передний край, расцвеченный огнями и вспышками. Ночью, да еще издали он смотрелся исключительно красиво. Если бы мы не знали, что скрывается за пляской этих разноцветных огней, то ею можно было бы долго любоваться и радоваться. Но меня охватило другое чувство, знакомое всем разведчикам, возвращающимся из вражеского тыла, — чувство щемящей тоски и жгучего нетерпения. Ведь там, за этими огнями, были наши. Туда мы идем, туда мы стремимся всей душой.

Какое-то время мы стояли на опушке леса и не могли оторвать глаз от мишурной, разноцветной, постоянно меняющейся, как в калейдоскопе, красоты пока еще далекого переднего края. Чем ближе к нему, тем большая вероятность встречи с противником. Расслабляться нельзя…

Мы подтянули лыжные крепления, поясные ремни и лямки наших объемистых вещевых мешков, проверили автоматы, наличие гранат и тронулись дальше. Впереди вышагивал Сашка, он задавал темп, выбирал маршрут, а я следил за общим направлением и нашим тылом. Шли в полной готовности к встрече с врагом.

Пока судьба миловала нас. Без всяких трудностей перешли третью траншею — она была без солдат и доверху засыпанная снегом. Кое-где из-под снега выступали темные комья голой земли. Незаметно для себя ускоряем ход. Уже вошли в зону обстрела нашей артиллерии. Изредка семидесятишестимиллиметровые снаряды разрывались в стороне от нас. Несколько раз натыкались на немецкие артиллерийские позиции, видели зачехленные орудия. Это очень важно для разведчика, но, как я уже говорил не раз, сейчас у нас другое задание. Пересекли несколько заснеженных окопов, назначение которых осталось для нас загадкой. Скорее всего — элементы запасных артпозиций. Обходили стороной жилые блиндажи. Постоянно опасались встреч с собаками, которые могли учуять нас на значительном расстоянии и поднять лай.

Следующая траншея появилась раньше, чем я ожидал. Видимо, мы шли с приличной скоростью и сами не заметили этого. Солдат в ней тоже не было — они спали в блиндажах, расположенных поблизости. А сама траншея была аккуратно, до дна освобождена от снега, кое-где виднелись воткнутые в снег лопаты и метла. Перешли ее без снятия лыж.

Сейчас перед нами стоял еще один трудный вопрос: как преодолеть проволочное и минное заграждения, установленные перед второй траншеей. В прошлую ночь, если помнит читатель, мы миновали их по вражескому ходу сообщения. А как быть теперь?

— Будем искать проход, — заявил Матросов, сделав небольшую остановку. — Пойдем вдоль колючки и будем искать. Ведь враг где-то перевозит через него свои грузы и технику. И еще — дорога, которую мы обнаружили, тоже должна пересекать это минное поле. Одним словом, ищем.

Проволочное заграждение, как я и предполагал, оказалось рядом, и мы пошли вдоль него на небольшом расстоянии. По ту сторону «колючки» сразу начиналось минное поле. Продвигались довольно долго, тщательно обследуя каждый метр заграждения. Вот уже начали спускаться под уклон. Я догадывалось, что уклон этот — начало оврага, того самого, по которому шли вчера. И тут я неожиданно увидел то, что ждал с таким нетерпением. В самой низкой точке начинающегося оврага проволочное заграждение было разобрано, и в нем зияла довольно широкая дыра. Рядом по обе ее стороны стояли наготове сколоченные из жердей звенья колючей проволоки, которыми в нужный момент можно быстро закрыть лазейку. В нее, как в узкое горло, со всех сторон стекались следы санных повозок, тягачей, конских копыт и человеческих ног. Но не было видно ни одного лыжного следа. При виде этого манящего к себе широкого прохода мое сердце учащенно забилось. Опять такая удача! Нет, что там ни говори, а Сашка Матросов удачливый разведчик. Опыт опытом, а фронтовое счастье, везенье и удача тоже чего-то стоят.

С большим воодушевлением и радостью ринулись в этот проход.

Идти по узкой санной колее было неудобно, лыжи сталкивались друг с другом, наскакивали одна на другую, но мы не замечали этого и в едином порыве старались побыстрее проскочить заграждение. И вдруг высоко в небе взметнулась вражеская осветительная ракета. Она вспыхнула таким ярким, таким ослепительным светом, что без труда и напряжения можно было бы читать газету. Мы с Сашкой как по команде бухнулись в снег в самом узком горле прохода и замерли, боясь пошевелиться. Ракета повисла в небе прямо над нами, освещая окрестность каким-то неземным, лунно-мерцающим фантастическим светом, потом стала медленно снижаться и так же медленно гаснуть. Но она вдруг еще раз ярко вспыхнула и только после этого погасла совсем, осыпав землю падающими искрами. И все опять погрузилось в кромешную темноту. Ослепленные ее светом, мы на первых порах не могли различить даже друг друга. Прошло несколько долгих секунд, пока мы опять, как и прежде, стали видеть и различать окружающие нас предметы.

Проволочное заграждение осталось позади, и мы идем по продолжению того самого прохода, но уже через минное поле, которое огорожено невысокими деревянными вешками. Справа и слева за вешками распростерлось чистое, без единого следа, поле — это минное поле.

Вскоре вешки кончились, а вместе с ними кончилось и минное поле. Следы от прохода стали веером расходиться в разные направления. Трудно описать, что творилось у меня на душе, какой прилив радости испытывал я, когда мы опять оказались в чистом, уже не минном поле.

Мы спускаемся вниз по оврагу, придерживаясь его правого склона. Конечно, оставшиеся на нашем пути траншеи охраняются капитально, в них днем и ночью дежурят солдаты, по ним ходят патрули. Но появления русских разведчиков они ожидают с фронта, а мы пробираемся сейчас с их тыла, откуда они нас никак не ждут. Это наше главное преимущество, и оно позволяет нам благополучно, без серьезных помех приблизиться к первой траншее.

Отсюда, со склона оврага, нам особенно хорошо видно, как торжественно раскрашен передний край. С небольшими перерывами короткими очередями тарахтят пулеметы — как вражеские, так и наши. То тут, то там черноту неба распластывают осветительные ракеты. Нейтральную полосу в разных направлениях перечеркивают пунктирные линии трассирующих пуль. Далеко справа от нас, в районе деревни Крынки, горит какое-то строение, отблески пожара отражаются на низко идущих над землей облаках. Мы давно находимся в пределах обстрела нашей артиллерии, а теперь пребываем и в зоне обстрела минометов. Но артиллеристы и минометчики стреляют сейчас по району оврага реже, чем обычно, и мы благодарны им за это. Не хватало еще погибнуть от своего же снаряда или мины…

Вот еще одна вражеская осветительная ракета взлетела вверх недалеко от нас, словно молоком залила окружающее пространство. Мы снова упали в снег и, переждав, идем по крутому склону оврага, с каждым шагом приближаясь к первой вражеской траншее. Вчера мы шли по этому же склону и где-то здесь попали на ледяной каток. Сейчас Сашка идет ниже, чтобы избежать вторичного падения. Скользим быстро, все у нас ладится. Главное — проявить максимум осторожности и осмотрительности, чтобы в самый последний момент не сотворить грубой ошибки. Именно в эти минуты должно сработать на полную мощь последнее слово из заповеди Тараненко: «Риск, смелость, терпение». Я замечаю, что сейчас, когда до встречи со своими ребятами остаются считанные шаги, даже такой опытный и хладнокровный разведчик, как Сашка Матросов, проявляет излишнюю торопливость. А что говорить обо мне! Наш трудный и опасный путь подходит к концу. Сколько надо сил, выдержки и воли, чтобы постоянно сдерживать себя, быть предельно бдительным, заставлять себя ложиться на снег при малейшей опасности, ждать, ждать и ждать.

Мы лежим в снегу на склоне оврага перед первой траншеей врага и ждем появления патрульных. А их все нет. Наверху, на взгорье, не умолкая, бьет немецкий скорострельный пулемет. Смотрю — Матросов поднимается во весь рост, дает мне знак рукой и направляется прямо к траншее. Да, не выдержал мой друг и командир, даже у него не хватило терпения. Вскакиваю на лыжи и бегу за ним. Вот и траншея — вычищенная от снега, ухоженная и хорошо обжитая вражескими солдатами.

Помогая друг другу, мы без особого труда (хотя пришлось повозиться на крутом склоне) преодолели ее и оказались на обратной стороне, за бруствером. В этот момент, когда смолкла очередь фашистского пулемета, я явственно услышал быстрый топот людей, спускающихся вниз по траншее. «Влипли!» — в страхе решил я и в первый момент хотел было броситься на землю, но понял, что гитлеровцы обязательно услышат шум моего падения. Оглянулся назад и замер в нескольких шагах от траншеи. Два солдата с автоматами в руках пробежали вниз по траншее — да так близко, что было удивительно, как они не заметили меня. И когда я понял, что опасность миновала, я сорвался с места и, спотыкаясь о твердый наст, побежал за Матросовым прочь от траншеи.

Да, работа разведчика требует знания обстановки, но, повторяю, многое зависит и от таких, как сейчас, счастливых моментов.

Собравшись вместе, разведчики любят рассказывать об отдельных эпизодах из своей богатой боевой практики. Но чаще и охотнее всего они рассказывают именно о таких вот удачных минутах, когда случай помогает им выбраться, казалось бы, из совершенно безвыходного положения. Часто, даже очень часто выполнение сложного задания состоит из таких счастливых случайностей. Но и в них есть одна особенность, я бы даже сказал, закономерность: чаще всего счастливые случайности бывают у самых опытных, старательных, хорошо знающих свое дело разведчиков. На них не везет ни лентяям, ни трусам, эти счастливые случайности почему-то их обходят стороной, что нередко заканчивается для горе-разведчиков трагически.

Все трудности и опасности, казалось бы, позади. Достаточно еще нескольких усилий, чтобы перебраться через последнее проволочное заграждение, и мы (трудно даже выговорить!) дома! У прохода через «колючку» нас должны ждать два разведчика и два сапера. Но где же этот проход? Мы уже у самого забора, а его нигде нет. Подходим вплотную к проволоке то в одном, то в другом месте и каждый раз натыкаемся на сплошной забор из трех рядов кольев. Неужели враги за прошлый день успели заделать проход?

Но, как это иногда бывает, в самый последний момент, когда человек уже потерял всякую надежду на благополучный исход, неожиданно к нему приходит помощь. Когда мы с Сашкой уже отчаялись найти проход в предполагаемом нами месте и двинулись дальше вдоль проволочного забора, я вдруг почувствовал, что за моей спиной кто-то есть. Оглянулся и увидел фигуру человека в белом маскировочном халате. Я сразу понял, что это наш разведчик. Человек делал нам рукой знаки. Я ткнул Сашку в бок лыжной палкой, тот повернул голову и проворно сделал разворот на месте. Человек в маскировочном халате оказался не кто иной, как сержант Виктор Чурбанов, и стоял он в самом центре прохода, который мы искали. Позже он рассказал нам, что он и его товарищи заметили нас еще издали и делали нам знаки, но мы прошли мимо, не заметив ни самих разведчиков, ни прохода. Тогда Чурбанову ничего не оставалось делать, как броситься нам вдогонку. Хорошо, что я вовремя заметил его. С помощью Чурбанова и Сергея Петялина (вторым разведчиком был именно он) мы благополучно прошли через проволочное заграждение и оказались в кругу своих товарищей. Саперы провели нас по узкому проходу во вражеском минном поле, и мы вышли, наконец, на нейтральную полосу. Сейчас «нейтралка» показалась нам с Сашкой милее родного дома. Чурбанов и Петялин сняли с нас вещмешки, а саперы забрали у меня Танин автомат и часть висевших на поясе ручных гранат и запасных дисков.

Еще несколько тревожных метров пути по ничейной полосе, и нас встречает еще одна пара саперов, на этот раз дежуривших у прохода через наше минное поле. Их молчаливые дружеские хлопки по нашим спинам означают, что они рады нашему возвращению. С их помощью мы проходим через наше проволочное заграждение и минное поле и оказываемся на бруствере своей родимой траншеи. Чьи-то сильные руки подхватывают нас. В траншее, на дне которой мы оказались, тесно, много людей. В темноте я слышу голос старшего лейтенанта Тараненко, который просит расступиться и пропустить нас в блиндаж. Я спускаюсь вниз по крутым обледенелым ступенькам. В блиндаже тихо, тепло и уютно, в дальнем углу светит небольшая коптилка. Я сразу же заметил капитана Трофимова, который внимательно, с явным нетерпением наблюдал, как Сашка Матросов неуклюже снимал с себя маскхалат и полушубок.

— Ты что, ранен? — с тревогой в голосе спросил его Тараненко, заметив, как он, прихрамывая, пошел к нарам.

— Нет, не ранен. Хочу пить.

Действительно, больше суток мы ничего не пили, если не считать нескольких проглоченных в спешке горстей снега. К нам сразу потянулось несколько рук с алюминиевыми фляжками и кружками. Я с наслаждением, большими глотками пил теплый подслащенный чай и мне казалось, что такого вкусного, ароматного напитка я не пробовал никогда в жизни. Сашка тоже торопливо и жадно пил чай, наконец, отложив кружку и вытерев рот рукавом гимнастерки, подошел к капитану и, став по стойке «смирно», официально и строго произнес:

— Товарищ капитан, разрешите доложить о выполнении задания?

— Ну, ну, докладывайте, — поторопил его Трофимов.

— Товарищ капитан, ваше задание выполнено полностью. Красноармеец по имени Таня невредимой доставлена нами в назначенное вами место и точно в срок. Вчера утром она ушла в село Крюковичи, и дальнейшая ее судьба нам неизвестна. Мы же с красноармейцем Иваном Бывших благополучно, без единого выстрела и не обнаруженные фашистами вернулись обратно.

Трофимов схватил Сашку за руку и стал ее с силой трясти:

— Спасибо, большое вам спасибо, ребята! Вы молодцы, настоящие герои! — Он обхватил Матросова за плечи и крепко поцеловал его.

Наши друзья-разведчики, стоявшие рядом, тоже поздравляли нас с успешным выполнением ответственного задания. А мы с Сашкой валились с ног от усталости, и нам очень хотелось и пить, и есть. И тут, прямо как в сказке, появился наш старшина Николай Кузьмин с двумя котелками, из-под крышек которых валил густой пар. И вот мы уже сидим в глубине блиндажа на нарах и за обе щеки уплетаем горячую гречневую кашу с мясной тушенкой. Ах, какая же это была вкусная каша! Разведчики стояли поодаль и с восхищением наблюдали за нами, как будто мы делали какое-то важное дело. Они тихо переговаривались между собой, чтобы не мешать нам.

После ужина мы оказались в плену у капитана Трофимова. Вместе с Тараненко он досконально расспросил нас, каким путем мы шли, где останавливались и что делали и видели, кого встречали и чем заканчивались эти встречи. Ему нужно было не только лично убедиться, что это задание действительно выполнено, но еще и знать отдельные детали и подробности, чтобы обо всем доложить своему начальству. Только после подробнейшего устного отчета нам разрешили поспать до обеда следующего дня.

А на другой день нас в указанное время подняли, накормили и заставили еще раз сделать подробный отчет, но уже в письменном виде. Конечно, отчет писал я, а Сашка унылым сонным голосом диктовал мне или поправлял ту часть текста, которую сочинял я. Наконец отчет написан и сдан. Капитан Трофимов прочитал его, положил себе в портфель и уехал.

Теперь за нас взялся уже старший лейтенант Тараненко.

— Ребята, — весело, с легкой улыбкой сказал он, — вы сделали большое, очень нужное дело. Все благодарны вам за это. А теперь, когда все волнения остались позади, вам нужно включиться в дело новое.

— О чем идет речь, товарищ старший лейтенант? Поясните. — Матросов многозначительно посмотрел на меня. Я понял его и улыбнулся.

— Речь идет о фашистских складах с ГСМ. Да, все о них. До сих пор мы еще не установили их местонахождение. Начальник разведки дивизии уже несколько раз звонил и просил ускорить.

Когда Тараненко произнес эти слова, мы с Сашкой не выдержали, разом рассмеялись.

— Не понимаю, чему вы смеетесь, — обиделся Тараненко. — Дело начинает принимать серьезный оборот, а вы…

Я еще раз взглянул на Матросова, тот с улыбкой кивнул и этим кивком дал мне полномочия действовать. Я вытащил карту и положил ее на стол.

— Вот вам карта, товарищ старший лейтенант, — сказал я, — на ней нанесено точное местонахождение складов, о которых вы говорите. Можете идти в штаб с докладом.

Старший лейтенант Тараненко даже привстал от удивления. Он посмотрел сначала на карту, потом на Сашку и на меня, пытаясь понять по выражению наших лиц, смеемся мы или говорим правду. А я продолжал как ни в чем не бывало:

— Сведения эти точные и проверены на месте.

— Откуда у вас эти данные? Как они к вам попали? — строго спросил Тараненко, изучая карту.

— Мы лично, своими глазами видели эти склады в тылу у фашистов, — ответил Сашка Матросов, склоняя голову в готовности понести любое взыскание. — Ругайте нас, наказывайте — это уж как хотите, но мы на обратном пути не удержались и решили посмотреть их. Ведь знали, что все равно пошлете на их поиск. Так зачем опять лезть через «передок», когда мы уже там.

— Ну и ну! — только и воскликнул Тараненко.

Он медленно поднялся со стула, поправил поясной ремень и потом вдруг резко и зло выпалил:

— Вам кто разрешил это делать? На каком основании? Да вас за это самовольство отдать под трибунал мало!

Он долго ругал нас и грозил всеми карами, но когда наконец успокоился, стал подробно выспрашивать о фашистских складах. Мы с Сашкой охотно рассказали все, как было на самом деле.

— Значит, вы действительно собственными глазами видели их? — спрашивал нас уже в который раз Тараненко.

— Да, товарищ старший лейтенант, видели.

— А не могли вы ошибиться? Например, большие сугробы принять за цистерны? Все-таки была ночь.

— Нет, товарищ старший лейтенант, фашисты не станут сугробы охранять с овчарками.

Тараненко еще раз внимательно посмотрел нам в глаза, потом схватил карту и убежал в штаб.

— Вот, достукались! Я же предупреждал тебя, — упрекнул я своего командира, но этот упрек больше походил на похвалу.

— Не боись! Вот посмотришь, сейчас прибегут за нами и позовут в штаб. Нашим сведениям сейчас нет цены.

В самом деле, буквально через полчаса к нам в землянку прибежал посыльный из штаба полка и передал устный приказ немедленно прибыть нам обоим к самому командиру полка Боричевскому.

Так счастливо закончился этот небольшой эпизод войны. К сказанному выше могу добавить, что за успешное выполнение задания я был награжден медалью «За отвагу», а Сашка Матросов — орденом Красной Звезды.

С Александром Матросовым мы провоевали в разведке до самой Победы. Я так и остался в полковой разведке, а он был переведен в дивизионную. Мы принимали участие в освобождении Белоруссии, Латвии, Польши, участвовали в штурме Берлина. В мае 1945 года на реке Эльбе встречались с союзниками.

Александр Алексеевич Матросов за совершенный им с группой дивизионных разведчиков в июне 1944 года подвиг по захвату и удержанию мостов через реку Березину был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. После окончания войны он вернулся на свою родину, в город Иваново, и долгие годы работал мастером на Ивановской текстильной фабрике имени Балашова. Он и сейчас живет в этом городе — правда, уже на пенсии, часто болеет — сказываются фронтовые раны. Мы изредка видимся друг с другом, чаще всего в Москве, на традиционных встречах ветеранов нашей дивизии.

Я же вернулся в Сибирь, в свой родной Красноярский край, окончил институт и до ухода на пенсию работал инженером.

Прошло много лет, но я и сейчас ясно вижу Таню, когда она прощалась с нами, уходя на свое задание. Вижу ее бледное спокойное лицо, ее выразительные лучистые глаза. Вижу ее ясно и отчетливо, как будто видел последний раз только вчера.

До сих пор не знаю, да и знать не имею права, кто она, как ее настоящее имя, не знаю, выполнила она свое рискованное задание, как сложилась ее дальнейшая судьба, дожила ли она до светлого дня Победы. Ее образ, ее глаза, ее первый в моей жизни поцелуй я сохраню в памяти до конца своих дней.