#img_7.jpeg

© А. Р. Епифанов, 1989.

Наземные войска взламывали оборону противника, а мы, летчики, оказались не у дел — густой промозглый туман плотно закрывал землю.

И вдруг приказ: старшему лейтенанту Телечкину и мне — вылет через двадцать минут.

Дней пять назад я и еще несколько летчиков прибыли с Дальнего Востока и были зачислены в 130-ю истребительную авиационную дивизию. Приказом комдива Героя Советского Союза полковника Ф. И. Шинкаренко мои товарищи попали в боевой расчет 168-го и 909-го истребительных полков, вооруженных самолетами Як-9л, способными, кроме чисто истребительских функций, осуществлять и бомбардировочные удары, а я — в 409-й, оснащенный самолетами Як-9м. Здесь мне пришлось сдать зачеты по знанию района боевых действий, инструкций и наставлений, материальной части самолета, мотора, вооружения и правил их эксплуатации. Накануне, выбрав небольшое «окно» в пасмурном небе, капитан Чуланов проверил мою технику пилотирования в воздухе. И теперь вот предстояло выполнить «тренировочный полет самостоятельно на групповую слетанность и ознакомление с районом боевых действий». Так записано в моей, теперь уже пожелтевшей от времени, летной книжке. А практически это означало: сумеешь удержаться в строю при самых энергичных и непредвиденных маневрах ведущего, не свернешь в сторону от губительного зенитного огня, не дрогнешь под угрозой смертельных атак вражеских истребителей — будешь в боевом строю; спасуешь хоть в чем-то — пеняй на себя, так и просидишь на аэродроме до конца войны, тоскующим взглядом провожая уходящих на боевое задание товарищей и стыдливо пряча глаза, когда они, радостно возбужденные, будут возвращаться на аэродром. Такое затаенное чувство, наверное, испытывает каждый новичок, впервые уходящий в насыщенное опасностями фронтовое небо. А тут еще погода — ни свободного маневра по вертикали, ни привычной для полетов в мирном небе горизонтальной видимости, ни подсказки по радио на случай каких-либо осложнений в полете. Одним словом — держись!..

Взлетели парой. Мой ведущий — заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Михаил Ильич Телечкин, летчик опытный, награжденный многими боевыми орденами. Еще на земле, готовясь к полету, я внимательно всматривался в его сурового склада лицо, вслушивался в интонацию его голоса, стараясь понять, с охотой ли он летит со мной на линию боевого соприкосновения войск, которая на наших полетных картах обозначена красным и синим карандашами. Намечено проскочить и за эту линию фронта, посмотреть, что там творится у фашистов, найти уязвимые цели и поразить их пушечно-пулеметным огнем. Но это как бы попутно, главное — ознакомление с районом боевых действий и проверка моей готовности к выполнению боевых заданий.

В полете широкая в плечах фигура Михаила Ильича занимала всю просторную кабину истребителя, на интервале и дистанции пятьдесят на пятьдесят метров он виделся мне будто рядом, и я с первых же минут проникся его уверенностью. Так бывает с каждым молодым летчиком, когда ведущим его летит опытный, сильный командир, способный к решительным, смелым, тактически грамотным действиям в самой непредвиденной боевой обстановке.

Сохраняя свое место в строю, я мельком взглянул на приборы: высота сорок — пятьдесят метров, а винты наших самолетов, наши кабины едва не цепляются за нижнюю кромку мощных слоисто-дождевых облаков. Летели змейкой с общим курсом на Инстербург. Внизу мелькали деревни и хутора. Среди одинаковых строений с островерхими крышами из красной черепицы заметно выделялись своими размерами и обособленностью массивные здания с толстыми стенами из дикого камня и красного кирпича. Это поместья прусских юнкеров, давно превращенные в настоящие крепости. Создавалось впечатление, что под нами простирается обширное военизированное поселение с развитой сетью железных и шоссейных дорог, с многочисленными озерами и озерцами, реками и речушками, каналами и заболоченными низинами. И все это занято многотысячным войском, напичкано артиллерией, танками, огнеметами, штурмовыми орудиями. На открытых и замаскированных аэродромах — сотни боевых самолетов. Как говорил заместитель командира полка по политической части майор Чогин, знакомя нас, новичков, с обстановкой, общая глубина инженерных сооружений достигала здесь ста пятидесяти — двухсот километров, а укрепленные районы и полосы обороны с включенными в них крепостями по своей мощи превосходили разрекламированную перед войной «линию Зигфрида» (или Западный вал, состоящий из долговременных укреплений фашистской Германии, возведенных в 1935—1939 годах вдоль ее западной границы от Нидерландов до Швейцарии). Особенно мощной была оборона на основном для наших наступающих войск направлении — Гумбиннен, Инстербург, Кенигсберг, где мы сейчас носились под облаками.

Приближаясь к Инстербургу, мы вынуждены были перейти на бреющий полет — прижимала облачность. В ограниченном пространстве между серым непроницаемым небом и темной, таящей опасность землей (двадцать — тридцать метров) много не нарезвишься, да еще парой самолетов. А мой ведущий будто и ждал этого. Резко бросив свой истребитель на правое крыло, он без предупреждения заложил глубокий вираж с креном шестьдесят — семьдесят градусов, да так круто, что с консолей стали срываться беловатые струи. Не успел я срезать угол разворота и перейти на внутренний радиус виража, чтобы не отстать, как последовал еще более стремительный маневр. Теперь Михаил Ильич крутился в левом вираже, едва не цепляясь опущенным крылом за землю. «Испытать решил», — подумал я. И в это мгновение вокруг наших самолетов заструились огненные трассы. Мне стало ясно, что проскочили за линию фронта, находимся над территорией противника и что по нашим самолетам ударили зенитные автоматические пушки «эрликоны». Конечно же, по нас били изо всех видов и обычного стрелкового оружия.

Но не так-то легко поразить энергично, на большой скорости маневрирующий истребитель, да еще в непосредственной близости от земли, когда угловое перемещение цели очень велико, а стреляющий просто не успевает мало-мальски прицелиться.

Проскочили сходящиеся почти рядом наши главные в полете линейные ориентиры — железную дорогу, автостраду, реку Прегель. Михаил Ильич метнулся в сторону от них, затем пологим разворотом стал заходить для штурмовки. Тут и я увидел большое скопление на дорогах техники, солдат, занятый вагонами железнодорожный перегон.

— Бей по эшелону, — приказал он мне, слегка спустив нос своего самолета и выпустив длинную трассу пуль и снарядов.

Чуть отойдя в сторону, я тоже довернулся на эшелон и не по прицелу (некогда прицеливаться), а носом самолета определил направление стрельбы, нажал на боевые кнопки. Огненная трасса сверкнула впереди и будто оборвалась на вагонах. По опыту боевых стрельб на учебном полигоне я уже знал, что попал. Но какова эффективность моего огня, оценить не смог — эшелон промелькнул под нами и остался где-то сзади. Войдя в боевой азарт, мы несколько раз открывали огонь по автомашинам и траншеям, в которых засели гитлеровцы. Но большого урона врагу, видимо, не нанесли. Вот если бы атака с высоты, при пикировании с углом под сорок пять — пятьдесят градусов, тогда другое дело. А тут, на бреющем, и прицелом не воспользуешься, и дальность стрельбы велика. Да и встреча пули и снаряда с целью по касательной обычно приводит к рикошету. Что ж, будем ждать лучшей погоды…

Возвращались тоже змейкой, вычерчивая замысловатые зигзаги и придерживаясь тех же линейных ориентиров. На аэродром выскочили как-то внезапно, отошли немного в сторону.

— Посадка по одному, — напомнил мне по радио Михаил Ильич, хотя этот порядок посадки был уточнен еще до вылета, на земле.

Отстать от своего ведущего — дело привычное. Заняв нужную дистанцию и ориентируясь по густому ельнику, с воздуха похожему на утиную голову с вытянутым носом, направленным на аэродром, захожу в створ посадочной полосы, пока еще совсем невидимой. Но вот и знакомые очертания ее, рубеж выхода на посадочную дистанцию. Убираю газ, перевожу самолет в режим снижения и погашения скорости. Приземляюсь, когда самолет ведущего закончил пробег и порулил с посадочной полосы. Заруливаю в свой капонир и я.

— Как материальная часть, товарищ лейтенант? — озабоченно спрашивает техник самолета старший сержант Володя Коваленко, помогая мне снять парашют. — Мотор как?

— Матчасть в порядке, спасибо, только вот мотор слабоват — на глубоких виражах пришлось срезать углы.

— Не удивительно, — говорит Коваленко. — Мотор на продленном ресурсе уже тридцать часов наработал в воздухе. — Мол, и рад бы взять вину на себя, да не могу.

Бегу к самолету ведущего. Спрашиваю, как и положено:

— Разрешите получить замечания по полету?

Михаил Ильич Телечкин — железной стойкости человек. Ни перед вылетом на задание, ни в воздухе, ни теперь, на земле, после столь напряженного полета, — никаких указаний, никаких замечаний. Соображай, дескать, сам, если жить хочешь.

— Нормально держитесь, лейтенант, — роняет он будто нехотя. И щурит свои серые глаза, пряча затаенную улыбку.

Вот и пойми командира — доволен тобой или нет. На лице — застывшее спокойствие. Молчит. Стою перед ним и со своими стасемьюдесятьювосьмью сантиметрами выгляжу малорослым. Плечи у Телечкина — косая сажень, руки крупные, как у молотобойца. Глыба! И по характеру — твердокаменный. Полковые асы относятся к нему с подчеркнутым уважением. А боевых эпизодов у Михаила Ильича столько, что хватило бы на целую книгу. Но попробуй разговорить его — брови насупит: «Не приставайте к человеку со всякими пустяками».

— Пошли на капэ, — с подчеркнутым безразличием сказал Михаил Ильич. — Надо командиру доложить.

Что и как докладывал он командиру эскадрильи капитану Чуланову, мне до сих пор неизвестно. Однако вечером, уже после ужина, комэск сказал:

— Завтра полетите у меня ведомым. Выспитесь хорошенько.

Значит, понял я, суровый и требовательный старший лейтенант Телечкин высоко оценил мой первый полет на линию фронта. Летать ведомым у Чуланова мог только подготовленный и хорошо соображающий летчик. Длительное время ведомым у него был Федор Садчиков. Но в бою, как известно, неуязвимых не бывает. Не обошла стороной трагическая судьба и этого любимца полка — не вернулся он с одного из боевых заданий.

За несколько дней до гибели лейтенанта Садчикова в политотдел дивизии пришло письмо от его матери Варвары Антоновны.

«Дорогие товарищи! — писала она. — Вы знаете, сколько радости и отрады доставляет матери письмо от командира любимого сына. Вы благодарите меня за воспитание моего сына. Да, я воспитала его в духе советском, коммунистическом, а еще более воспитала его Родина.

Я уверена, что мой сынок Федя будет воевать еще отважнее. Передайте привет всему личному составу, боевым товарищам моего дорогого сына, что я благословляю их и сыночка Федю на новые боевые подвиги. А я здесь, в тылу, буду трудиться не покладая рук…

Желаю же вам, мои дорогие, быстрее закончить уничтожение фашистских зверей в их собственной берлоге. Бейте их, чтобы ни один не ушел живым из ваших рук. Желаю вам счастья, а главное — здоровья и долгих лет жизни.

Целую вас и обнимаю. Мать Варвара Антоновна Садчикова».

Теперь это письмо, перепечатанное на машинке, висело под стеклом на видном месте, рядом с другими материалами наглядной агитации, размещенными на командном пункте полка. С материнским наказом беспощадно бить ненавистного врага вылетали летчики на боевые задания. С таким же священным чувством мести за гибель славного воздушного бойца, за все злодеяния фашистов, которые они совершили на советской земле, готовились к предстоящим боям и мы, молодые дальневосточники.

Дмитрий Чуланов был среднего роста, плотного сложения, с румяным лицом и проницательными карими глазами. В полку он считался тактически грамотным ведущим группы и дерзким истребителем: на его счету было много трудных побед. Как-то четверка «Яковлевых» вылетела на разведку наземных войск противника. При подходе к намеченному объекту их встретила восьмерка немецких самолетов ФВ-190. Гитлеровцы, имея преимущество в высоте и двойное численное превосходство, бросились в атаку поодиночке, каждый стремясь первым сбить советский самолет. Чуланов смело принял наглый вызов врага. Когда нависла угроза над лейтенантом Юрием Щербинским, на выручку подоспел лейтенант Садчиков и меткой очередью поджег фашиста. Но в это время другой ФВ-190 стал заходить Садчикову в хвост, надеясь на мощь своего пушечного залпа. Капитан Чуланов резким маневром упредил врага: пушечно-пулеметная очередь вогнала «фоккера» в землю. Натолкнувшись на решительное противодействие советских летчиков и потеряв два самолета, гитлеровцы уклонились от дальнейшего боя, а наши самолеты вернулись без потерь. Трудно пришлось лишь лейтенанту Юрию Щербинскому: неподалеку от своего аэродрома его поврежденный в бою самолет загорелся. Но летчик сумел глубоким скольжением на крыло погасить пламя и благополучно посадить самолет у посадочных знаков. Хладнокровие, выдержка, мастерство выручили летчика и на этот раз.

Такие бесценные качества воздушного бойца личным примером воспитывал у своих подчиненных командир эскадрильи капитан Чуланов.

В другом боевом вылете на разведку Чуланов и Садчиков обнаружили крупную механизированную колонну, которая двигалась из Даркемена к Гумбиннену. Сообщив по радио ее координаты, летчики спикировали на цель и меткими очередями подожгли несколько машин.

— Четверка «худых» сверху сзади! — предупредил лейтенант Садчиков командира. («Худыми» называли наши летчики немецкие самолеты Ме-109 за их хищный, тонкий профиль.)

— Вижу, — как всегда спокойно ответил капитан Чуланов.

Два «мессершмитта», рассеивая за хвостами дымную копоть, круто пикировали на воздушных разведчиков, вторая пара подкарауливала сверху.

— Атакуем верхнюю пару, — приказал по радио Чуланов. И так рванулся в боевой разворот, что Садчиков едва не оторвался от командира.

Верхняя пара гитлеровцев не приняла лобовых атак краснозвездных истребителей, ускользнула вниз. «Мессершмитты» нижнего яруса, не успев прицелиться и открыть огонь, потянулись за советскими истребителями. В небе образовалась сильно вытянутая по вертикали карусель. Шесть истребителей, сбившись в один ревущий, стреляющий клубок, носились друг за другом на огромных скоростях. С крыльев самолетов срывались беловатые струи, пушки и пулеметы, стрелявшие вперед, посылали вдогонку сверкающие трассы, которые, однако, струились мимо и гасли в пространстве: большие скорости и неимоверные перегрузки скрадывали расстояние и сильно затрудняли прицеливание, снижали меткость огня. Так и закончился тот бой вничью. А вничью ли? Двое против четырех — это победа! Оторвись Садчиков от ведущего — и как знать, чем бы все закончилось. А так… «Учить — кого угодно, летать — только с Федей Садчиковым», — говорил комэск Чуланов командиру полка.

Смогу ли я занять место этого бесстрашного и умелого летчика?..

Вскоре в штаб дивизии поступило сообщение: бойцы передового отряда обнаружили лейтенанта Садчикова. Фашистские изверги пригвоздили его к плоскости «яка», не добившись от советского патриота ни измены, ни предательства, ни слез и мольбы о пощаде. Обреченные на сокрушительное поражение, они мстили ему за свою неизбежную гибель, теперь уже близкую, неотвратимую.

Как унять ноющее сердце, как утешить неизбывное горе матери, навсегда потерявшей сына? Что сделать, чтобы глаза ее, переполненные невыразимой тоской и слезами, опять заулыбались радостно и счастливо?

Только вперед, только в атаку на врага! Добить, уничтожить фашистских варваров, чтобы никогда впредь не плакали наши матери, жены, дети. Так и решили авиаторы дивизии, провожая в последний путь своего любимого боевого товарища.

— Прощай, Федя, — дрогнувшим голосом произнес над могилой капитан Дмитрий Чуланов.

— Прощай, лейтенант Садчиков, — сказал суровый Михаил Ильич Телечкин.

— Прощай, наш дорогой товарищ и друг. Мы отомстим за тебя, — поклялись все летчики дивизии.

Проснулись до рассвета — и на аэродром. Завтрак для летчиков привозили на командный пункт, здесь же мы и обедали. Так было заведено, чтобы не терять время при случае внезапной боевой тревоги. Небо, как и вчера, хмурилось низкой облачностью, но тумана не было, видимость — в пределах допустимой для фронтовой обстановки.

Командир нашего полка подполковник Меньших, умудренный боевым опытом и жизнью коммунист, ставя перед летчиками задачу на вылет, напомнил о долге и ответственности каждого из нас за безопасность штурмовиков Ил-2, могущих подвергнуться атакам вражеских истребителей, на схеме построения боевых порядков показал, кому где следовало лететь, уточнил взаимодействие между группами штурмовиков и истребителей на маршруте и над целью, порядок радиосвязи, позывные ведущих групп. Вся подготовка проводилась настолько быстро, что я, привыкший в небоевых условиях к многократности повторения, едва успевал закреплять в памяти кажущееся мне обилие информации. Заметив мое недоумение, капитан Чуланов сказал:

— Запоминай только то, что тебя касается, остальное подскажет обстановка. Главное — держись моего крыла и крути головой, смотри за воздухом, ищи истребителей противника.

Чуть забрезжил рассвет — тревога! Взлетели парами и сразу же приняли боевой порядок. Мы с капитаном Чулановым и еще пара «яков» заняли верхний эшелон, под самыми облаками. Ниже нашей четверки, составлявшей ударную группу, летели три пары под командованием Михаила Телечкина — группа непосредственного прикрытия штурмовиков. Чуть поодаль шли в таком же боевом порядке и на таких же высотах другие эскадрильи. Всеми истребителями в воздухе командовал подполковник Меньших. Минут через десять полета увидели три эскадрильи штурмовиков Ил-2 из гвардейской дивизии полковника С. Д. Пруткова. С ними и вступили в радиосвязь наши командиры.

За линией фронта штурмовики-гвардейцы образовали круг и приступили к обработке целей. Ныряя в море зенитного огня, они разили фашистов бомбами, реактивными снарядами, пулеметно-пушечным огнем. Земля дымилась и горела, в ответ на атаки штурмовиков зенитные орудия разных калибров тоже изрыгали дым и пламень. Вокруг творилось что-то невообразимое. Мы на своих маневренных «яках» крутились над этим огнедышащим вулканом на максимальных скоростях, держались несколько выше и казались недосягаемыми.

— На горизонте черные точки, подходят с запада, будьте внимательны, — предупредил нас летящий впереди подполковник Меньших.

Вскоре и мы увидели вражеских истребителей. Не имея возможности занять господствующее по высоте положение (мешала облачность), две группы «мессершмиттов», по десять — двенадцать машин в каждой, приближались к нам на большой скорости, намереваясь сорвать разящие атаки наших штурмовиков, подловить их на выходе из пикирования.

— Ударным группам отсечь противника! — приказал нам подполковник Меньших. — В атаку!..

Капитан Чуланов резким полупереворотом ринулся наперерез врагу. От чрезмерных перегрузок и нарастающей скорости завибрировал фонарь моей кабины. Справа и чуть поодаль пикировала пара Юрия Щербинского, в задней от «мессершмиттов» полусфере и тоже сверху заходила для атаки восьмерка «яков» под командованием командира полка; заволновались, заходили «ножницами» (одни туда, другие сюда, чтобы иметь достаточную скорость) наши летчики из группы непосредственного прикрытия штурмовиков, готовясь к отражению вражеских атак — Михаил Ильич Телечкин со своими ведомыми, как всегда, был начеку, и штурмовики верили, что он не даст их в обиду.

— Миленькие, прикройте, я ранен! — донеслось тревожно в наушниках шлемофона. — Зенитка…

Задымил, вышел из боевого круга подбитый зенитным снарядом штурмовик, над ним, выписывая «ножницы», уже крутился старший лейтенант Сустин со своим ведомым лейтенантом Левитиным. Эта пара «яков» еще на земле, перед вылетом, была специально выделена командиром полка для сопровождения вышедших из боя экипажей, и сейчас Сустин и Левитин готовы были ценой собственной жизни защитить, спасти оказавшихся в беде летчика и стрелка на самолете Ил-2. Таков закон боя: сам погибай, а товарища выручай.

Фашистские летчики, оценив решительность советских истребителей, бросившихся на защиту своих штурмовиков, проскочили вниз, отошли в сторону и веером полезли к облакам, стремясь занять, насколько позволит облачность, господствующее положение по высоте и оттуда, сверху, навалиться на нас одновременно, чтобы сковать боем наших истребителей и расстрелять штурмовиков.

Разгадав этот нехитрый маневр противника, подполковник Меньших потянул свою восьмерку «яков» на высоту и создал для «мессершмиттов» угрозу стремительной и результативной атаки. К нему на поддержку приближались еще две группы истребителей, возглавляемые опытными ведущими Мелиховым и Зинченко из 909-го авиаполка. Летчики этих эскадрилий на своих Як-9л сами только что штурмовали вражеские войска стокилограммовыми бомбами и теперь, освободившись от бомбовой нагрузки, спешили внести в этот затянувшийся воздушный бой решительный перелом в нашу пользу.

Шлейф черного дыма от «мессершмитта», сбитого кем-то из наших летчиков, как бы послужил сигналом бедствия для других фашистских летчиков. Заметив значительное наращивание наших сил в воздухе, они прекратили атаки и на высоких скоростях вышли из боя. Преследовать их не было никакого смысла, так как могли появиться другие группы «мессершмиттов» или «фокке-вульфов» — фронтовое небо всегда таит в себе опасность.

Взят Инстербург, еще раньше — Тильзит и Гумбиннен. Авиаторы с огромной радостью восприняли весть о том, что 130-й авиационной дивизии присвоено почетное наименование «Инстербургская», а наш 409-й истребительный полк за умение бить врага эффективно, по-суворовски, при своих незначительных потерях, награжден орденом Суворова III степени.

— Наступление продолжается, — подводя итоги боев, говорил на коротком совещании командир дивизии полковник Ф. И. Шинкаренко. — Скоро наземные части выйдут на ближайшие подступы к Кенигсбергу. Восточная Пруссия будет отрезана от центральных районов Германии, а вражеская группировка окажется прижатой к морю. На завершающем этапе боев задача заключается в том, чтобы расчленить и уничтожить эту группировку. Большую, напряженную работу предстоит выполнить и нашей авиации…

Заместитель командира полка по политической части майор Чогин откуда-то узнал, что я увлекался изучением истории военного искусства. Возможно, об этом рассказали ему мои бывшие курсанты, а теперь полковые асы, которых обучал я летному мастерству еще в авиашколе, работая летчиком-инструктором и командиром звена, а возможно, подсказала замполиту его комиссарская интуиция. Но как бы там ни было, а партийное поручение мне пришлось выполнить.

Восточная Пруссия — название, присвоенное немецкими феодалами древней славяно-литовской земле, а современные восточно-прусские помещики — прямые потомки тех, кого величайший сын немецкого народа Карл Маркс метко окрестил «псами-рыцарями». Это они в XIII веке пришли сюда с мечом и крестом: одной рукой крестили, другой убивали мирных литовских пруссов, от которых осталась память лишь в названии местности да некоторых населенных пунктов.

Тевтонский рыцарский орден распространялся вглубь и вширь. Славянские и прибалтийские народы слишком поздно почувствовали смертельную угрозу, пытались оказать сопротивление наглым захватчикам, но орден так усилился, что прогнать его обратно за Одер уже было невозможно. Иногда наносились «псам-рыцарям» чувствительные удары — как, например, в Грюнвальдской битве, но на место убитых из Германии спешили другие завоеватели. В последнее время Восточная Пруссия превратилась в очаг агрессии германского милитаризма, в осиное гнездо гитлеровского фашизма. Здесь происходили сражения в годы первой мировой войны, отсюда первого сентября 1939 года двинулись на Польшу гитлеровские орды, развязавшие вторую мировую войну. А в сорок первом из Восточной Пруссии вторглась на советскую землю группа фашистских армий «Север», принесшая неслыханные беды и страдания народам Прибалтийских республик, героическим ленинградцам, населению Ленинградской, Новгородской, Псковской областей. Рассказав об этом летчикам и техникам эскадрилий полка, я попросил:

— Разверните, пожалуйста, полетные карты. Вот деревня Гросс-Егерсдорф, около нее русские воины нанесли сокрушительное поражение армии прусского короля Фридриха Второго. Через год пруссаки были разбиты у деревни Цорндорф, еще через год — у деревни Кунерсдорф. При первом же успехе в начале сражения Фридрих Второй, считавший себя великим полководцем, послал в Берлин гонцов с ликующим сообщением о «решительном разгроме» русских. Но он поспешил, берлинцы оказались обманутыми, а на поле боя королевская армия потеряла двадцать восемь боевых знамен, сто семьдесят два орудия, десять тысяч ружей. К концу сражения от сорока восьми тысяч солдат и офицеров у короля не осталось и трех тысяч. Какой из этого следует вывод? — обращаюсь к слушателям.

— Вывод ясен, — ответил за всех склонный к философским рассуждениям лейтенант Назаренко. — В войнах против нашей страны нельзя спешить с победными реляциями, даже если наметился временный успех. Гитлер тоже поторопился назначить парад своих войск в Москве. И просчитался…

На войне без тяжелых, невосполнимых утрат не бывает. Большим потрясением для нас явилось сообщение о гибели командующего войсками 3-го Белорусского фронта Ивана Даниловича Черняховского, дважды Героя Советского Союза, генерала армии.

— Да, война не щадит никого, — сокрушенно вздыхали летчики. — Даже командующих…

Мало кому из рядовых воинов приходилось лично видеть генерала И. Д. Черняховского, но его полководческая слава сроднила с ним миллионы солдатских сердец, которые сжимались теперь от щемящей тоски и боли. Командир дивизии полковник Ф. И. Шинкаренко, хорошо знавший командующего, говорил:

— Поражала простота Ивана Даниловича Черняховского, его знание военного дела, его убежденность, уверенность в победе. Когда разгорались ожесточенные бои, каждый солдат, каждый офицер чувствовал силу и ум талантливого полководца.

Тогда мы, рядовые пилоты, почти ничего не знали о Черняховском, в таком же неведении пребывали и относительно биографии Маршала Советского Союза Александра Михайловича Василевского, вступившего в командование войсками 3-го Белорусского фронта. По газетным публикациям, по военной кинохронике узнавали маршала в лицо, и крылатая молва доносила: мудрый, талантливый военачальник. Значит, успех обеспечен, думали мы. И не ошиблись.

Зато о своем комдиве Ф. И. Шинкаренко знали многое (свой, близкий!). Родился Федор Иванович в селе Ново-Николаевка Ростовской области, на берегу реки Кагальник, впадающей в Азовское море. Семья многодетная — четверо сыновей, две дочери. Отец его Иван Игнатьевич, глядя на подрастающую молодежь, радовался: будет кому продолжить крестьянский род. Но жизнь распорядилась по-другому.

Первым уехал из отцовского дома в Ростов старший сын Федор. В Ростовском аэроклубе Осоавиахима впервые поднялся он в небо. В Качинском военном авиационном училище летчиков обучился высшему летному мастерству под руководством опытного летчика-инструктора Григория Пантелеевича Кравченко, впоследствии дважды Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта авиации.

Первый боевой вылет совершил 29 ноября 1939 года над линией Маннергейма. Много боевых подвигов совершил молодой командир эскадрильи на той недолгой, но трудной войне. За мужество и отвагу, проявленные в боях с белофиннами, старшему лейтенанту Ф. И. Шинкаренко Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 апреля 1940 года было присвоено звание Героя Советского Союза. В наградном листе подводился итог сделанного им:

«Сбил лично два «фоккера» и вместе с товарищами — «Будьдог-Бристоль», 11 раз штурмовал наземные войска противника, 17 раз прикрывал методом патрулирования и сопровождения наши бомбардировщики, трижды наносил удары по вражеским аэродромам, летал на разведку».

Великая Отечественная война застала Ф. И. Шинкаренко в военно-воздушной академии. Вскоре, получив под свое командование истребительный авиационный полк, он убыл на фронт. Летчики полка прикрывали Орел, Брянск, Тулу от ударов «юнкерсов» и «хейнкелей», сбивали «мессершмиттов» и «фокке-вульфов» над Украиной, Белоруссией, Прибалтикой.

Трудными, тяжелыми были те бои. Не с «эрзац-летчиками», а с отборными асами приходилось сражаться не на жизнь, а на смерть. К тому же на стороне фашистской авиации все еще оставалось количественное превосходство в воздухе. Сколько напряженного труда, силы, воли, мастерства требовалось от авиаторов, чтобы лишить ее этого преимущества! Достижение победы над коварным и сильным врагом осложнялось еще и тем, что в полку было больше половины летчиков-сержантов, недавно окончивших авиационные школы и училища. Они имели лишь по нескольку часов налета, причем на самолетах устаревших марок, не умели стрелять в воздухе, держаться в боевых порядках.

«Учить, учить, ставить на крыло!» — требовал от командиров эскадрилий командир полка Ф. И. Шинкаренко. И сам изыскивал наиболее доступные, высокорезультативные формы и методы обучения и ввода молодых летчиков в бой. В газете «Сталинский сокол» было опубликовано его письмо, которое молодые летчики хранили в своих планшетах. Вот что говорилось в этом письме:

«Дорогой друг! У тебя сегодня необычный день. Осталась позади учеба. Ты прибыл в действующую армию, на фронт. Быть может, завтра ты пойдешь в первый боевой вылет. Мне хочется поделиться с тобой своими мыслями, дать тебе совет.

Тебе вручат прекрасную боевую машину. Наши самолеты обладают большой скоростью, отличной маневренностью и мощным огнем. Умелый летчик на этом самолете настигает любого врага и сшибает его с первой очереди.

Бери пример, молодой товарищ, с гвардии майора Юдаева. На нашем истребителе он догонял и сбивал «мессершмитты» и на пикировании, и на наборе высоты. Он в совершенстве овладел своей машиной и верил ей. Правда, Юдаев ас, а ты еще неопытен. Возможно, что в первых полетах у тебя будут неудачи. Не падай духом! Находи свою ошибку, чтобы больше не повторить ее, прислушивайся к бывалым летчикам.

Бывалый летчик в воздушном бою только изредка контролирует положение своего самолета по приборам. Остальное время все внимание уходит на поиски противника, чтобы нанести ему ошеломляющий удар. Летчик с хорошо отработанной техникой пилотирования крепко держится в строю. А от слетанности пары, от ее взаимодействия зависит исход боя.

Бери пример, молодой товарищ, с летчиков-истребителей Тихонова и Германа. Это боевая спаянная пара. Старший лейтенант Тихонов надеется на своего ведомого Германа, а лейтенант Герман верит своему ведущему Тихонову.

Но для победы в бою мало одной слетанности. Учись и огневому мастерству: хорошо изучи схему пристрелки своего оружия, умей вычерчивать ее на память, умей быстро производить в уме расчеты и поправки, правильно определять по прицелу дистанцию до самолета противника. Учись, товарищ, бить врага наверняка!

Знание своей машины и любовь к ней, слетанность в паре и группе, меткий огонь по врагу и знание тактики врага — все это даст тебе уверенность в своих силах, уверенность в успехе каждого твоего удара. А быть уверенным в своих силах, в своей удаче — это огромное дело. Однажды я и мой товарищ встретились с восьмеркой «юнкерсов» и десятью «мессершмиттами». Мы могли уйти, но уверенность в своих силах и совесть советского летчика подсказали нам: «Вперед!» Мы вступили в бой…

Расти, молодой летчик, совершенствуйся, мужай. Жму твою руку и желаю тебе удачи».

Это письмо-обращение до конца войны хранил в своем планшете и я. Только теперь не через газету, а лично «жал руку и желал успеха» нам, молодым летчикам, отважный комдив полковник Ф. И. Шинкаренко.

На Северо-Западном фронте, когда шли ожесточенные бои за демянский плацдарм, в полк к Федору Ивановичу Шинкаренко прибыл его брат Илья, недавно окончивший Борисоглебское авиационное училище летчиков. Он тоже молодой, необстрелянный летчик, его тоже надо научить.

В полку были заведены строгие порядки. Суровая требовательность командира, его принципиальность, взыскательность пришлись по душе молодым пилотам. Каждый понимал: одним энтузиазмом не одолеть опытного противника. Для практической отработки элементов техники пилотирования и боевого применения (полеты строем в боевых порядках пары, звена, эскадрильи, стрельба по воздушным и наземным целям) была создана резервная группа под командованием майора Горбанева. Группа эта, в шутку прозванная летчиками «фронтовой академией», располагалась на некотором удалении от линии фронта, ее роль оказалась настолько эффективной, что командование ВВС Красной Армии приняло решение не посылать, по возможности, летные части в тыл на переформирование, а создавать вот такие резервы — из этих «фронтовых академий» нескончаемой цепочкой прибывало в боевые части подготовленное пополнение летчиков.

Если в небе складывалась угрожающая обстановка, командир полка Ф. И. Шинкаренко садился в кабину самолета и водил группы истребителей в бой. Личные победы в воздушных боях не только увеличивали авторитет командира. Молодые летчики, да и опытные воздушные бойцы, проникались его уверенностью, воодушевлялись на подвиг во имя общей победы. И как результат — полк получил звание гвардейского.

Гвардейское Знамя вручил личному составу командир дивизии Герой Советского Союза полковник Георгий Васильевич Зимин.

А на следующий день Ф. И. Шинкаренко получил приказ: сдать полк своему заместителю майору Осипову и выехать в Москву за новым назначением.

В 130-й истребительной авиационной дивизии, в командование которой вступил Ф. И. Шинкаренко, оказались свои сложности: полки прибыли с разных фронтов и имели неодинаковый уровень подготовки, в эскадрильях много молодых летчиков, не имеющих боевого опыта. Федор Иванович быстро освоился в новой для него обстановке, к поднятию уровня летной и боевой выучки молодежи привлек своих опытных заместителей, командиров полков, сблизился с летчиками, инженерами, техниками, политработниками. Общительный в повседневной жизни, решительный в достижении намеченного, бесстрашный в бою, комдив Шинкаренко полюбился всему личному составу. Добрая слава о нем разносилась авиаторами по многим фронтам. Знали его и в Москве. Именно поэтому Генеральный конструктор А. С. Яковлев поручил Федору Ивановичу испытать в боевых условиях новый самолет Як-9л. Этот истребитель-бомбардировщик предназначался и для штурмовых ударов по войскам противника. На первых порах не все получалось, как надо. Иногда случались и неудачи.

…На штурмовку вылетели большой группой. А когда стали обрабатывать цели, командир 909-го авиаполка полковник Литвинов доложил по радио:

— Зенитным огнем повреждены два самолета…

Как выяснилось после посадки, самолеты были повреждены не зенитными снарядами, а своими противотанковыми бомбами. Они взрывались под фюзеляжем потому, что бомболюки не были приспособлены к сбрасыванию бомб с пикирования. Конструктивная недоработка была устранена, все задания теперь выполнялись летчиками успешно. Об этом свидетельствует а статья, опубликованная в номере «Правды» за третье марта 1945 года.

«Заветная мечта каждого нашего истребителя, — говорилось в статье, — разить врага не только из пушек и пулеметов, но и бомбами. Новый самолет «Яковлев» является одновременно истребителем и бомбардировщиком. Соединение этих быстрых, грозных и неуловимых машин успешно действует сейчас в Восточной Пруссии, активно помогая наземным войскам довершить разгром врага.

Велик урон, который несут немецкие войска от соединения истребителей-бомбардировщиков под командованием Героя Советского Союза полковника Шинкаренко. За короткое время летчики этого соединения совершили свыше двух тысяч боевых вылетов, уничтожили 25 самолетов неприятеля, разбили больше 600 вагонов и паровозов, много танков и орудий.

Чаще всего отважные наши летчики появляются над железнодорожными станциями, контролируя важнейшие коммуникации противника. Дорого обходится врагу этот воздушный контроль. Обладая большой скоростью, истребители-бомбардировщики выполняют свои задания самостоятельно, без сопровождения истребителей».

Восхищались авиаторы отвагой и мужеством еще одного героя-летчика. Петр Семенович Шемендюк, бледный, болезненный на вид капитан, в черном кожаном реглане с пустым рукавом вместо руки, прибыл в дивизию на должность начальника воздушно-стрелковой службы. Полковник Шинкаренко с некоторым замешательством и состраданием встретил своего помощника: «Как же ты без руки, дорогой мой летчик?»

— Хочу работать, хочу добивать врага, — поняв вопросительный взгляд комдива, заявил Шемендюк.

Воздушно-стрелковая служба в частях иногда недооценивалась, считалась чуть ли не второстепенной. Но после нескольких недель работы Петра Семеновича в полках дивизии аббревиатуру ВСС стали произносить с почтением. А это было очень важно — летчики и техники осваивали новый истребитель-бомбардировщик, на нем поднимался значительный груз бомб, сбросив которые, самолет вновь становился маневренным истребителем. Нужны были новые способы боевого применения этого грозного оружия, новая тактика, сочетающая штурмовые удары с воздушным боем.

Чтобы летчики многое знали и умели, Шемендюк старался научить командиров пар, звеньев, эскадрилий, то есть непосредственных воспитателей подчиненных. Он постоянно напоминал:

— Если твой летчик растерялся в бою, выпустил боекомплект мимо цели — значит, ты, командир, не воспитал, не научил его, значит, ты подставил его под удар. Боевая выучка — вот главная забота командира любого ранга о подчиненном.

Провожая полки дивизии на боевое задание, Петр Семенович Шемендюк каждый раз волновался: все ли учтено при отработке вопросов боевого взаимодействия, каждый ли пилот, командир уяснил свою задачу. При такой скученности самолетов в воздухе очень важно, достойно ли поведут себя при встрече с противником молодые летчики-истребители, которых он учил тактике воздушного боя, маневру, прицельной стрельбе. Труднее передать мужество, волю к победе. Но он не может подняться в рокочущее небо и показать молодым воинам, как надо разделываться с вероломными захватчиками.

…Это случилось во время Курской битвы. Внизу кипел бой. Командир звена старший лейтенант Петр Шемендюк видел, как вспышки орудийных выстрелов красными языками лизали раскаленный воздух, под ударами бомб и снарядов горела земля, клубились в огне и дыму атакующие танковые батальоны, опрокидывались на дорогах исковерканные грузовики, рушились стены домов, валялись на позициях разбитые артиллерийские орудия и минометные установки. Вот только грохота боя не слышно: в полете гул мотора своего самолета заглушает все другие звуки. Поэтому летчик может только вообразить, как вздрагивает, стонет земля от оглушительных взрывов бомб и снарядов, от железной поступи танковых лавин.

В полете помнит Петр Шемендюк о главном — надо зорко смотреть за воздушной обстановкой. А она была сложной, изменчивой. Мощные кучевые облака, сильно развившиеся по вертикали, тянулись к солнцу, и над их белоснежными вершинами разреженный воздух струился голубовато-золотистым сиянием. Но именно в облачных просветах, таких удивительно красивых и чарующих в небоевом полете, таилась смертельная угроза.

Петр Семенович первым заметил «мессершмиттов», пикирующих из-за верхнего яруса облаков. Разгадал и их тактику: на ходу перестраиваясь в три группы, они намереваются зажать четверку «яков» в клещи и уничтожить. Медлить нельзя.

— В атаку! — приказал Шемендюк по радио и ринулся на «мессершмиттов», которые на большой скорости приближались к идущему справа от командирского самолета «яку». Пушечно-пулеметная очередь, выпущенная Шемендюком, спасла ведомого летчика — «мессершмитты» проскочили вниз. Но еще одна группа вражеских истребителей, внезапно вынырнувшая из-за облаков, атаковала самолет командира.

В воздушном бою случается всякое: ранит летчика, перестанет работать пробитый снарядом мотор, загорится самолет… Командир звена Петр Шемендюк оказался в иной ситуации: загорелась кабина, не действовала раненая рука. А самолет с работающим мотором, развивая огромную скорость, пикировал к земле. Убрать газ и вывести самолет из пикирования Петр Семенович не мог, потому что заклинило управление. Оставалось одно — покинуть самолет. Но как? Скорость стремительно нарастает, перегрузки сковывают движение, сильный воздушный поток прижимает к сиденью.

И все же Петр Семенович Шемендюк сумел покинуть самолет. Раскрывшийся почти у самой земли парашют протащил его по траве, по воронкам от бомб и снарядов к окраине деревни, которую под натиском советских подразделений только что оставили фашисты. Потом он полз, оставляя кровавый след на траве. В деревне заметили раненого летчика, привели его в полуразрушенную хату.

— Как же тебя, родимый, — запричитала старушка, увидев раздробленную руку. — Давай-ка завяжу, а то кровь-то так и хлещет, так и хлещет…

— Может, у нас останешься, отлежишься малость, — уговаривали женщины, разучившиеся под игом оккупантов плакать — сами всего натерпелись, все слезы выплакали.

— Спасибо, родные, — слабеющим голосом поблагодарил их Петр Семенович. — Мне до госпиталя надо…

Добираться пришлось долго. В пути началась гангрена, от высокой температуры кружилась голова, временами меркло сознание. Но он все-таки добрался до цели.

— Чтобы спасти вам жизнь, придется ампутировать руку, — сказали врачи. — Гангрена глубоко зашла…

— Нет, нет! — закричал Петр Семенович, возбужденный таким неожиданным и таким суровым приговором. — Фашистов бить буду!

— Будете бить фашистов, — пообещали врачи. — Но прежде будем думать о вашей жизни…

Врачи спасли Петру Семеновичу жизнь, но руку ампутировали, навсегда лишив его возможности летать. В госпитале потянулись безрадостные дни, полные тоски и разочарований. Но воспоминания о прошлом согревали душу, волновали кровь, озаряли новыми надеждами. И сердце начинало биться так, что становилось светло и радостно вокруг. Вот он, восемнадцатилетний плотник из Одессы, получив в райкоме комсомола путевку, приехал в тайгу строить новый город. Жить пришлось в бараках, по самую крышу занесенных снегом. Внезапно подкралась тяжелая болезнь. Друзья-комсомольцы жарили на рыбьем жиру сухари, перетирали в порошок и кормили его. Так вот и выходили, вернули к жизни, к плотницкому мастерству. Разве такое не взволнует! А мечты о небе?..

В то время по всей стране звучал лозунг: «Комсомолец — на самолет!» Петр Шемендюк и его друг Алексей Маресьев тоже мечтали летать выше, быстрее и дальше всех. И защищать Отечество в годину суровых испытаний. Строя Комсомольск-на-Амуре, они там же окончили аэроклуб. Вместе поступили и в 30-ю военную авиационную школу имени А. К. Серова в Забайкалье, которая разместилась затем на базе Первой Краснознаменной авиашколы ГВФ имени П. И. Баранова в городе Батайске Ростовской области. Здесь, в небе донском, обрели молодые питомцы Маресьев и Шемендюк орлиные крылья, а в боях с фашистскими стервятниками закаляли эти крылья, испытывали их на прочность.

Ленинградское небо. Лейтенант Шемендюк доказал свою готовность защищать Родину в первых же боевых вылетах. И первой его боевой наградой был орден Ленина, второй — орден Красного Знамени, третьей — снова орден Ленина вместе с Золотой Звездой Героя. И было за что.

Во время Курской битвы Петр Шемендюк вместе с другими летчиками-истребителями не раз поднимался в небо и устремлялся на перехват больших групп вражеских самолетов. А близ Колпны выручили соседний авиаполк, на который налетели две стаи «Мессершмиттов-110». В этом воздушном бою П. С. Шемендюк сбил пять самолетов врага.

В госпиталь навестить раненого друга приехал Алексей Маресьев. Им обоим, Шемендюку и Маресьеву, звание Героя Советского Союза было присвоено одним указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1943 года. Говорили они долго, вспоминали прошлое, мечтали о будущем. Маресьев стремился опять в небо, Шемендюк — тоже. Но не было еще такого, чтобы однорукий летчик садился за управление самолетом. Видя, как сильно переживает свое «отлучение от неба» Шемендюк, Маресьев так и не сказал тогда, что лишился обеих ног. Только потом, когда друзья собрались в доме Маресьева, Петр Семенович узнал всю скрываемую до сих пор правду. И тоже упросил членов медицинской комиссии оставить его служить в авиации. Пусть не в самолете, а на земле, но он будет продолжать главное — доколачивать фашистов, возглавляя важную в истребительной авиации воздушно-стрелковую службу, воспитывая и обучая молодых воздушных бойцов многотрудной науке побеждать врага не числом, а умением. И когда на земле замолкнут пушки, а с неба перестанут падать бомбы, за эту мудрую науку 130-й Инстербургской истребительной авиационной дивизии вручат орден Суворова II степени. В этой высокой награде ярким лучиком будет сиять и боевая слава Героя Советского Союза майора Петра Семеновича Шемендюка. Но это произойдет несколько позже. А пока что…

По мере продвижения советских войск в глубь Восточной Пруссии перебазировалась и авиация. В Инстербург перелетели полки 6-й гвардейской Таганрогской бомбардировочной авиационной дивизии (комдив генерал-майор авиации Г. А. Чучев); полки нашей 130-й Инстербургской заняли аэродром Иуртгайшен, разместившийся на небольшой травянистой поляне, окаймленной со всех сторон неровными лесными опушками. Стационарных сооружений не было, места стоянки самолетов, заправочных средств, рулежные дорожки, взлетно-посадочная полоса — все уплотненный катками грунт. Для каждого из трех полков отводился определенный сектор аэродрома, личный состав ютился в землянках и дощатых домиках, самолеты маскировались в тени деревьев, командные пункты, пищеблоки, другие службы обеспечения тоже размещались в наспех оборудованных помещениях. Чувствовалось, что здесь мы долго не задержимся. А куда же? На Берлин? Но прежде надо довершить разгром восточно-прусской группировки врага.

В нашем секторе аэродрома, в небольшом, оборудованном под учебный класс помещении, сколоченном из деревянных брусьев и досок, собрались командиры полков, эскадрилий, ведущие групп. Командир дивизии полковник Ф. И. Шинкаренко приехал со своими заместителями и помощниками — полковником Г. А. Цветковым (заместитель по летной подготовке), подполковником Ф. А. Тетерядченко (начальник штаба дивизии), майором П. С. Шемендюком. Ожидался приезд генерала Г. А. Чучева, командиров полков и эскадрилий его дивизии. Летчики этих соединений хорошо знали друг друга по совместным боям осенью 1944 года. Теперь предстояло опять действовать вместе. А пока гвардейцы-бомбардировщики находились в пути, начальник штаба дивизии, чертя указкой по оперативной карте, висевшей на стене, рассказывал нам:

— Скоро боям в Восточной Пруссии конец. Остатки войск группы «Центр», ныне «Север», заперты на Земландском полуострове, блокированы и прижаты к морю в районе Кенигсберга и юго-западнее от него. Таким образом, вся эту группировка рассечена на три изолированных котла: на Земландском полуострове, в Кенигсберге, в Хейльсбергском укрепленном районе… В результате прорыва войск 2-го Белорусского фронта к побережью залива Фришесс-Гафф в районе Эльбинга путь войскам группы армий «Север» в Германию закрыт. По данным разведки, всего противник имеет тридцать две дивизии, в том числе пять танковых и моторизованных, две боевые группы, одну бригаду, много различных частей специального назначения и часть фольксштурма. Вся эта мощная группировка, — начальник штаба указкой обозначил круг на карте, — поддерживается значительными силами авиации и военно-морского флота.

— Как видите, перед нашими войсками стоит нелегкая задача, — вступил в разговор комдив Ф. И. Шинкаренко, поднимаясь из-за стола и подходя к оперативной карте. — Во-первых, фашисты засели в мощных укреплениях и располагают значительными силами и средствами. Во-вторых, наши наступающие войска ослаблены предыдущими боями. Поэтому бомбардировочной и штурмовой авиации придется здорово поработать, а нам, истребителям, — обеспечить им свободу действий. Успеху будет способствовать и то, что фашистские войска расчленены на три изолированные группировки.

К приезду соседей, с которыми нам предстояло взаимодействовать, полковник Г. А. Цветков развесил схемы построения боевых порядков, на этих же листах ватмана значились фамилии и позывные ведущих групп бомбардировщиков и истребителей, сигналы взаимодействия, стрелами показаны возможные варианты воздушного боя с вражескими истребителями, а также порядок встречи, сопровождения на маршруте, прикрытия бомбардировщиков над целью и возвращения на свои аэродромы.

Летчики бомбардировочной авиации — люди степенные, основательные, пунктуальные, прибыли к нам в точно установленное время, и совместная подготовка к нанесению массированного удара по врагу началась. У них оказались точно такие же карты и схемы, какие были подготовлены работниками штаба и управления под руководством полковника Г. А. Цветкова и подполковника Ф. А. Тетерядченко. Из обмена мнениями прибывших гвардейцев и наших офицеров стало ясно, что документы эти работниками штабов обеих дивизий отрабатывались совместно, что впредь перед каждым вылетом на боевое задание всех нас собирать не будут, так как для этого нет времени, да и боевая обстановка не всегда располагает к этому.

Генерал-майор авиации Г. А. Чучев (полки его дивизии наносят удар, а мы, истребители, обеспечиваем), ставя перед полками и эскадрильями обеих дивизий задачи на вылет, особо подчеркнул важность четкого взаимодействия между подразделениями, а для этого каждый летчик-истребитель должен твердо запомнить свое место в боевом порядке, свою задачу и быть готовым к отражению возможных атак со стороны вражеских истребителей.

— Учтите, это боевой приказ, — подчеркнул генерал. — Радиосвязь ведут между собой только командиры взаимодействующих групп. Поэтому их позывные должны знать все летчики для того, чтобы исполнять их приказы и иметь представление об общей обстановке в воздухе. На случай, если придется предупреждать об опасности или обратиться за помощью, запомните позывные: бомбардировщики — «фрегаты», истребители — «джигиты». В крайнем случае обращайтесь друг к другу общепринятыми позывными: вы — «маленькие», мы — «большие».

Генерал помолчал немного, потом продолжал:

— Осенью прошлого года мы с вами работали вместе. Многие летные экипажи хорошо знают друг друга. Это знакомство, эту дружбу, наше боевое взаимодействие давайте развивать и укреплять дальше. — Он обвел быстрым взглядом ряды наших летчиков-истребителей, но среди тех, кто хорошо запомнился, некоторых уже не было. По лицу генерала скользнула сумрачная тень. Ф. И. Шинкаренко, командиры полков и эскадрилий поняли, кого недосчитался генерал. И тоже помрачнели лицом.

Отчего же дрогнули сердца испытанных боями, суровых воинов?

…Командованию стало известно, что шесть десятков фашистских самолетов перебазировались на аэродром Хайлигенбайль для усиления своей группировки юго-западнее Кенигсберга. На истребителей-бомбардировщиков Як-9л была возложена задача уничтожить эти и другие самолеты, скопившиеся там, вывести из строя взлетно-посадочную полосу, разбомбить ангары и штаб.

Аэродром Хайлигенбайль был построен задолго до «похода на Восток», на нем могло базироваться большое количество самолетов любого типа. Длинная взлетно-посадочная полоса с бетонным покрытием, аккуратные рулежные дорожки, вместительные ангары, помещения для различных служб обеспечения — все говорило о том, что это мощная военно-воздушная база, предназначенная для агрессивных действий.

Зеленые сигнальные ракеты взвились на рассвете. Взлетели парами и собрались в боевой порядок. Низкая облачность прижимала к земле, шли бреющим полетом, ориентировались по железной дороге Инстербург — Кенигсберг и по полотну шоссе. Обогнули Кенигсберг с юга и, развернувшись, направились вдоль залива.

— Слева по курсу «фоккеры», — предупредил летчиков ведущий группы Семен Зинченко. — А вот и зенитки, много зениток. — И комэск вошел в противозенитный маневр, увлекая за собой ведомых.

Летчикам стало ясно, что фашисты ожидали штурмового налета и были начеку, держа зенитные установки в боевой готовности и выслав в небо патрулирующие истребители.

— Всем — за мной! Ратникову и Снежко атаковать «фоккеры», — приказал Семен Зинченко, уводя свою эскадрилью для удара по вражескому аэродрому.

Через минуту радиоволны донесли голос командира другой эскадрильи, Виктора Мелихова, приказавшего своим ведомым стать на боевой курс тоже для штурмовки аэродрома…

Анатолий Ратников после полета рассказывал:

— Мы со Снежко вступили в бой с «фоккерами» на небольшой высоте. Под нами был Хайлигенбайль. Я успел увидеть на окраине аэродрома лежащий на боку «як». Возле него дымки выстрелов. Большего рассмотреть не сумел. Схватка с «фоккерами» продолжалась. Мне удалось сбить один фашистский самолет и заставить уйти другой. Покончив с «фоккерами», мы включились в работу звеньев, которые бомбили и штурмовали аэродром. На шестом заходе послышалась команда: «Домой».

Точен был удар по Хайлигенбайлю. Взлетно-посадочная полоса оказалась перепаханной воронками, горели ангары, служебные здания, черные столбы дыма поднимались от пылающих самолетов. В этом сказывалась наука начальника ВСС дивизии Петра Семеновича Шемендюка. Но радость победы омрачалась горечью потерь. Чей «як» лежал, распластанный на Хайлигенбайльском аэродроме? Не вернулся Вячеслав Бушмин, нет в боевом строю Садчикова, Кудинова, Рыжкина, Белоусова…

Были и у бомбардировщиков потери. Об этом все знали, но не говорили — никому не хотелось думать, что завтра, через день, неделю, месяц боев может случиться то же самое с каждым.

Выше личной опасности жила в сознании каждого из нас высшая цель — разгромить врага, обеспечить советскому народу и народам порабощенных стран Европы жизнь и процветание в условиях мира и безопасности. А ради этого каждый советский воин на земле, в небесах и на море готов был на любой подвиг, вплоть до самопожертвования. «Победа! И только победа! — часто повторял наш комдив полковник Ф. И. Шинкаренко. — Желательно без особого риска. Но если надо…» Этим «надо» он руководствовался и сам, вступая в смертельные схватки с гитлеровскими асами…

Рассмотрев общие вопросы боевого взаимодействия в предстоящих вылетах, офицеры 6-й гвардейской бомбардировочной уехали в Инстербург, а командиры наших истребительных эскадрилий еще долго занимались с каждым молодым летчиком, стараясь довести его подготовку на земле до такой степени, чтобы в воздухе он действовал смело, решительно, тактически грамотно. И всем хотелось в боевой полет, хотелось поскорее покончить с фашистскими разбойниками. Но пока что над землей клубился туман, мутное небо совсем не просматривалось, промозглый ветер тоскливо свистел в проемах разбитых зданий, залетал в щели землянок и дощатых домишек, раскачивал опустевшие, искалеченные пулями и снарядами деревья. Хмурая, холодная пора — начало марта в Восточной Пруссии…

Погода, как и предсказывали синоптики, улучшилась только к вечеру следующего дня. Но мы были без спешки, основательно подготовлены накануне и по боевой тревоге взлетели быстро. На высоте около шестисот метров истребители организованно приняли боевой порядок и, продолжая набирать заданную высоту (три с половиной тысячи метров), взяли курс к месту встречи с бомбардировщиками, с которыми вчера разрабатывали и уточняли все вопросы боевого взаимодействия.

По вертикали развивались мощные кучево-дождевые облака до семи-восьми баллов (в воздухе все же пахло весной), солнце просвечивалось только сквозь облачные промоины, поэтому вокруг было сумрачно и загадочно — косые разноцветные тени двигались и изменялись ежесекундно, заполняя все пространство вблизи и вдали, что значительно затрудняло наблюдение и визуальную ориентировку.

На маршруте к цели вся наша грандиозная колонна, состоявшая из девяти девяток пикирующих бомбардировщиков Пе-2 и примерно такого же количества истребителей, представляла собой внушительный по мощи предполагаемого удара, компактный, хорошо организованный боевой порядок, в котором каждый летчик, каждый штурман, каждый стрелок-радист твердо знает «свой маневр». И каждый готов выполнить любой приказ своих командиров и начальников, как того требует военная присяга, а то и просто без приказа, по долгу воина-патриота пойти на подвиг во имя победы, отдать самое дорогое — свою жизнь. В этом была наша сила, в этом заключалась несокрушимость Красной Армии.

Вражеские истребители выплыли из-за высоких облачных вершин, похожих на заснеженные горы. В лучах вечернего солнца белоснежные гребни туч причудливо искрились разноцветными бликами, полыхали живым розоватым огнем, и было трудно поверить, что в этой чарующей, первозданной красоте неба засверкают сейчас иные сполохи и блики, несущие в себе страшную, разрушительную силу для железных птиц-самолетов и гибель для людей, приникших к прицелам и боевым кнопкам, людей, одетых в разную форму одежды, по-разному думающих о целях и задачах войны, но одинаково желающих жить и здравствовать. Это последнее, видимо, возобладало у фашистов над всеми другими помыслами, и они, увидев нас еще издали и оценив нашу мощь, нашу силу, нашу сплоченность, а также зная по опыту прежних боев нашу решительность, полезли вверх, к солнцу, надеясь укрыться в его лучах и оттуда нанести удар по эскадрильям советских бомбардировщиков. Нет, сорвать бомбовый удар они не рассчитывали (что могут сделать пятнадцать — двадцать «мессершмиттов» против такой армады!). Это же не советские летчики, которые в критических ситуациях шли даже на таран, но свои наземные войска не оставляли беззащитными.

— «Джигиты», приготовиться! — услышали мы знакомый голос. Его подал командир нашего полка подполковник Меньших, возглавлявший в этом полете все силы истребительного прикрытия бомбардировщиков. Командир принял решение на бой.

«Мессершмитты» сначала держались двумя компактными группами, потом, на высоте, разошлись в стороны и отдельными парами в остром, как пика, пеленге устремились вниз, рассчитывая уязвить, уколоть, сбить хоть несколько советских самолетов.

Капитан Чуланов, выбрав удобный момент, резким полупереворотом через крыло свалился на проскочившую вниз пару Ме-109, открыл огонь. Ведущий пары «мессершмиттов» будто наскочил на булыжник, вздыбился, перевернулся на спину и круто нырнул в темное облако, оставив в чистом солнечном пространстве густой шлейф черного дыма.

— Догорит в облаках! — не удержался от восторга кто-то из наших летчиков.

— Разговоры! — донесся в наушниках шлемофона сердитый голос командира полка. — Не отвлекаться!..

А это вроде и меня касается. Увлекшись выбором наивыгоднейшего положения для стрельбы по уходящему вниз «мессершмитту», я несколько отстал от Чуланова, возле самолета которого в угрожающей близости вывернулся из-за облака другой Ме-109.

— Сзади «худой»! — крикнул я, бросая свой Як-9м в глубокий правый вираж и отгоняя врага заградительной очередью. Подействовало! Фашистский летчик, увидев перед носом сверкающие нити пуль и снарядов, нырнул вниз и скрылся.

— «Пешка» горит! — закричал кто-то из летчиков.

В облачных просветах промелькнул уходивший со снижением так знакомый всем нашим летчикам самолет с двухкилевым хвостовым оперением. Да, Пе-2 подбили — за самолетом тянулся белесоватый дымный след. Но кто подбил — зенитчики или «мессершмитты»? Точно узнаем об этом только после посадки. А сейчас надо действовать, надо обеспечить бомбардировщикам возможность прицельно сбросить бомбы.

— Пикируем… Сброс! — Это штурман одной из пикирующих эскадрилий, увлекшись прицеливанием, вместо кнопки СПУ (самолетное переговорное устройство) нажал на кнопку радиопередатчика и «вышел» в открытый эфир.

По тому, как слаженно пикировали бомбардировщики на цель, как полыхала внизу земля, как неистово били вражеские зенитки, как носились, подобно стрелам, пронзающим небо, наши истребители, можно было судить: задание выполняется успешно. Так лаконично и записано в наших летных книжках работниками штаба. К счастью, подбитая зенитным снарядом «пешка», прикрываемая парой наших истребителей, долетела до ближайшего аэродрома и благополучно приземлилась на территории Рокоссовского (так наши летчики называли местность, освобожденную войсками 2-го Белорусского фронта, которым командовал тогда Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский). Оказалось, что всего наши летчики в этом скоротечном и маневренном бою сразили три «мессера».

На следующий день на удар по фашистской группировке, засевшей в укрепрайоне юго-западнее Кенигсберга, вылетали дважды. Погода стояла такая же, так же появлялись в облачных просветах вражеские истребители, но они все больше осторожничали, к нашей группе не подходили, а старались подловить Пе-2 на ее выходе из пикирования. Зенитки же били с прежним остервенением. Казалось, все орудия крупного и среднего калибра, что были в этом Хейльсбергском укрепленном районе, нацелены на нас, а взбешенные гитлеровцы неистовствуют при приближении армады советских бомбардировщиков. Но бомбовый груз, сброшенный первыми эскадрильями «пешек», несколько усмирял вражеских зенитчиков, и замыкающим эскадрильям уже доставалось меньше губительного огня.

Тогда мы, летчики-истребители, лишь в общих чертах ориентировались, что собой представляют те или другие объекты противника, по которым наносились бомбардировочные удары с воздуха. Теперь известно: Хейльсбергский укрепленный район имел свыше девятисот железобетонных и множество деревоземляных оборонительных сооружений, а также противотанковые и противопехотные заграждения. С упорством обреченных цепляясь за каждый рубеж, за каждое укрепление, гитлеровцы стремились задержать наше продвижение вперед. Как же нужны были наши авиационные удары! И летчики старались, хотя и не обходилось без потерь. В этих боях погибли Мелихов, Шабатура, Тарасенко, не вернулись с задания, как уже известно, Рыжкин, Кудинов, Белоусов, Бушмин…

В дивизии долго не знали о трагических событиях, происшедших на вражеском аэродроме. Только перед концом боев в Восточной Пруссии возвратились в полк Кудинов, Рыжкин и Белоусов. Они были сбиты зенитным огнем над Хайлигенбайлем. Фашисты захватили их в плен и заперли в солдатской гауптвахте. Сквозь зарешеченное окно они видели, как наши «яки» штурмовали ангары и самолеты врага, видели костры из «мессершмиттов» и Вячеслава Бушмина, который отстреливался из пистолета. Уложив несколько фашистов, он последним выстрелом покончил с собой…

Переменчивая мартовская погода создавала много трудностей, но не могла остановить наши наземные войска. Они наступали, окружали бешено сопротивлявшихся фашистов, блокировали их гарнизоны, засевшие в городах и населенных пунктах. Активно действовала и авиация. В воздухе часто встречались самолеты соседних полков и дивизий — бомбардировщики, штурмовики, истребители. Слышалась в эфире и незнакомая речь. Это «раяки» — так назвали себя французские летчики из полка «Нормандия-Неман». Полк входил в состав истребительной авиационной дивизии, которой командовал Герой Советского Союза генерал-майор авиации Г. Н. Захаров.

Никому из нас не приходилось встречаться с французскими летчиками на земле, но историю полка «Нормандия-Неман» знал каждый. Наши командиры и политработники рассказывали, что это были мужественные воины, одержавшие в воздухе немало блистательных побед. К примеру, только в небе Восточной Пруссии они сбили около сотни фашистских самолетов.

Французские летчики тоже были в небе и вели воздушные бои, когда наши бомбардировщики наносили удар по крепости и порту Пиллау, по кораблям и транспортам на рейде, чтобы сорвать попытку фашистского командования перебросить подкрепление в район юго-западнее Кенигсберга. В воздухе мы так и не увидели вражеских истребителей — их сковали боем «раяки». Мне же запомнился этот боевой вылет, длившийся около двух часов, еще вот почему. Капитан Чуланов приболел, и моим ведущим был заместитель командира полка майор Гущин — опытный, немногословный и всегда спокойный летчик. Над целью бешено стреляли зенитки, и безоблачное в тот день небо сплошь покрылось клубящимися шапками рвущихся снарядов и потемнело. Мою кабину тоже заволокло туманом. Переместив назад подвижную часть фонаря кабины, я высовывал голову за борт, старался все время видеть самолет ведущего и быть готовым к отражению атак фашистских истребителей. Это моя главная задача. И я ее выполнил.

После посадки и заруливания в капонир к моему самолету вместе с механиком Володей Коваленко подошел замполит майор Чогин. Быстро выскакиваю из кабины и, мельком взглянув на почерневший от копоти фюзеляж, выхожу навстречу. Но доложить не могу — тошнота подкатилась к горлу.

— Что, голова закружилась? — спрашивает заботливый комиссар (только так называли замполита в полку). — Или еще что?

— Голова в норме… — с трудом выдавливаю из себя.

— А что же, устали? На вас лица нет.

— Антифризу наглотался… Прет изо всех щелей. Да и масло выбивает.

— Верно, что выбивает, — говорит механик. — Мотор давно работает сверх установленного ресурса. Пора ему…

Замечательный такой парень — Владимир Коваленко. Трудяга! Это его стараниями мотор, отработавший установленный заводом стопятидесятичасовой ресурс, исправно работал в воздухе еще тридцать семь часов. Мне и сейчас не совсем ясно, ради чего ставили меня ведомым к одному из лучших летчиков дивизии капитану Чуланову на такой изношенной машине? Видимо, испытывали на прочность. Получив совершенно новенький Як-9м, на бортах которого было написано «Малый театр — фронту», я воспрянул духом. Теперь не надо будет на полных газах поспевать за ведущим. (На самолетах с надписью «Малый театр — фронту» летали командир эскадрильи Виктор Мелихов и другие летчики дивизии.)

Двадцать шестого марта боевой вылет на сопровождение эскадрилий Пе-2 длился два часа пятнадцать минут. Неистово били зенитки, несколько Пе-2 было повреждено, привезли осколочные пробоины в крыльях и наши истребители. Но мой новехонький Як-9м не имел ни малейшей царапины. Спасибо товарищам артистам за счастливый подарок!

К двадцать девятому марта 1945 года хейльсбергская группировка юго-западнее Кенигсберга была полностью ликвидирована. Как рассказывали нам политработники, за две недели напряженных боев (начались они с 13 марта) наши войска уничтожили и захватили в плен много тысяч гитлеровских солдат и офицеров.

«В качестве трофеев нам досталось 605 танков и штурмовых орудий, 5000 орудий и минометов, 128 самолетов» [2] .

Наземные войска высоко ценили боевой вклад авиаторов. Вот что писал, к примеру, военный совет 28-й армии после разгрома хейльсбергской группировки противника:

«Особенно большую помощь оказали в период ликвидации окруженной группировки противника юго-западнее Кенигсберга летчики 1-й воздушной армии. Штурмовики работали беспрерывно в течение всего светлого времени, уничтожая живую силу и технику противника. Бомбардировщики уничтожали опорные пункты, а ночные бомбардировщики По-2 изнуряли противника…» [3] .

Давая высокую оценку нашим истребителям сопровождения, командир 311-й штурмовой авиадивизии подполковник Карякин писал в штаб 130-й истребительной авиадивизии:

«При встречах с воздушным противником истребители ведут себя смело, принимая все меры к обеспечению безопасности действий штурмовиков. За время совместной работы не было ни одного случая, когда бы штурмовики понесли потери от противника по причинам плохого сопровождения истребителей».

Такую же лестную похвалу мы заслужили и от гвардейцев 6-й Таганрогской бомбардировочной авиационной дивизии в письме генерал-майора авиации Г. А. Чучева.

Важное место в боевой деятельности авиации занимала разведка. Бомбардировщики, как правило, снабженные фотоаппаратами, летали по ближним и дальним тылам противника. Они вскрывали оборону врага, сосредоточение его сил и средств на важнейших направлениях, подходившие резервы, аэродромы, базы и другие военные объекты; штурмовики и истребители выполняли несколько ограниченные, но тоже важные задачи (тоже фотографировали, но чаще — методом визуального наблюдения). По воздушным разведчикам били вражеские зенитчики, перехватывали их, стараясь уничтожить, «мессершмитты» и «фокке-вульфы».

Оказался в безвыходном, казалось бы, положении командир звена из 409-го истребительного авиаполка старший лейтенант Александр Лежнев. По словам комдива Ф. И. Шинкаренко, он пользовался славой меткого бомбера, тонкого знатока маневра в воздушном бою, хорошего разведчика. Много раз Лежнев приходил на выручку своим товарищам. И как же все переживали, когда этот замечательный летчик и надежный командир не вернулся с задания, а в списках личного состава появилась запись: «Пропал без вести». Но, к радости однополчан, Лежнев вернулся. На аэродроме Иуртгайшен он рассказывал мне:

— Уже темнело, когда мы возвращались. При подходе к линии фронта перед нами возникла огненная стена. Ведомый проскочил, а мой самолет загорелся. Высота малая, метров сто пятьдесят. Отстегнул привязные ремни, перевалился через борт, выдернул кольцо, парашют сразу же раскрылся. Внизу сверкало и дымилось. Понял — наши наступают. И все же ветром унесло меня за передовую. В суматохе боя немцам, видимо, было не до меня, иначе сразу бы схватили. Сбросил парашют — и в сторону. Вскочил в какой-то развороченный блиндаж, заваленный трупами, огляделся…

Командир звена обвел напряженным взглядом капониры, посмотрел на небо, с которого срывался дождь вперемешку со снегом, и продолжал:

— Погода была такая же: мутное небо и мокрый снег. Темнело быстро. К тому же — дым, копоть, взрывы мин и снарядов. На мне была легкая куртка с капюшоном. То ли английская, то ли американская. Когда приутихли взрывы и стало совсем темно, накинул на голову капюшон и пошел, чуть пригнувшись. Вспомнил: в таких же куртках с капюшоном видел пленных фашистских офицеров, когда наши взяли Инстербург. Фашисты не могли не заметить меня, но по «одежке» приняли за своего, а какой-то служака даже честь отдал. На это я и рассчитывал, пистолет свой на боевом взводе держал в руке за бортом куртки. В случае чего пострелял бы гадов. Уже ночью, когда ослабла перестрелка и враги попрятались, чтобы перевести дух, вышел к своим…

Вот так, «чуть пригнувшись», шагал советский офицер в расположении врага, ежеминутно рискуя быть схваченным и растерзанным. С нескрываемым восторгом смотрел я на Александра Лежнева и думал: «Какая же исполинская сила духа таится в русском человеке!»

Во второй половине дня поднялась облачность, улучшилась видимость, и старший лейтенант Лежнев повел свое звено на разведку в район Кенигсберга. Под вечер взлетели и мы. Нашу четверку вел заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Телечкин. Я в этом звене вел вторую пару самолетов Як-9м.

Маскируясь в облачных нагромождениях, мы незамеченными вышли над заливом, развернулись на север и, оставив на траверсе Кенигсберг (справа) и Пиллау (слева), углубились в сторону Земландского полуострова, где, прижатые нашими войсками к Балтийскому морю, засели в укреплениях недобитые фашисты (сильная группировка «Земланд»).

— Атакуем автоколонну! — приказал Телечкин.

Пикируем, на ходу вытягиваясь в правый пеленг, прицеливаемся, открываем огонь. Видно, как пушечные снаряды и пулеметные трассы буквально впиваются в крытые брезентом автомашины. В ответ бьют по нашим самолетам счетверенные установки «эрликонов». Но, закончив стрельбу, мы на огромной скорости и с большим сносом несемся к самой земле. При таком маневре зенитные трассы гаснут в стороне и выше наших самолетов. Затем вслед за ведущим правым восходящим разворотом резко уходим к облакам, скрываемся в их теневых просветах. Через несколько минут, развернувшись в направлении на Кенигсберг, повторяем атаку, но уже по вражеским траншеям. Севернее Кенигсберга замечаем четверку ФВ-190.

— «Фоккеры»! — предупреждает нас Телечкин. И кратко передает по радио результаты разведки: — В заливе интенсивное движение плавсредств, на полуострове оживленное движение автоколонн, над Кенигсбергом патрулируют «фоккеры».

— Сколько? — запросили с КП.

— Пока вижу четверку…

И вдруг резкое:

— Я — «Гранит», вернитесь к заливу, найдите и прикройте «пешку».

— Понял вас, «Гранит», выполняю, — ответил Телечкин.

Над северным обрезом залива, между Кенигсбергом и Пиллау, рыскала еще одна группа вражеских истребителей. «Кого-то выискивают, — подумалось мне. — «Пешку», наверное. Но где же она?»

Командир эскадрильи Дмитрий Чуланов и его заместитель Телечкин не раз сами выполняли разведывательные полеты в тылу врага, чтобы в совершенстве освоить этот вид боевой работы, а уж потом водили на это сложное задание молодых пилотов. Мастерское пилотирование, зоркость, снайперские атаки, мужество считали они непременным условием авторитета ведущего группы, а потому первыми летали туда, где особенно трудно. В этом, конечно, сказывалась и установка свыше. На самые ответственные задания, когда и погода сложная, и вражеских истребителей над охраняемым объектом много, посылал комдив Шинкаренко своего брата Илью. В связи с этим среди летчиков слышался иногда сдержанный ропот: «В самое пекло посылает — родного брата не жалко». Но в этой «установке» была своя мудрость.

— Можно долго убеждать подчиненных, вдохновлять их красивыми словами, — часто говорил комдив Шинкаренко своим подчиненным командирам, ведущим групп. — Но если сам не привезешь с задания то, что надо, не поразишь с первой атаки противника, проявишь растерянность, малодушие, то вся твоя агитация пойдет насмарку. А если подчиненные потеряют веру в мастерство и мужество своего командира, успеха в бою добиться трудно.

Вот и сейчас, вернувшись в район Кенигсберга — Пиллау, мы увидели дымные клочья-разрывы зенитных снарядов среднего и крупного калибра, туда лучше бы не приближаться — все заранее пристреляно гитлеровскими зенитчиками. Где-то рядом, маскируясь облаками, рыскали «фоккеры» и «мессеры», которые тоже могут в любую минуту подловить каждого из нас. Но приказ «Гранита» ясен: найти нашего разведчика Пе-2 и обеспечить ему безопасные условия для аэрофотосъемки укреплений противника.

— Стреляют зенитки, — доложил я по радио.

— Вижу! — ответил Телечкин, выполняя резкий противозенитный маневр.

Мы, ведомые, — за ним.

Близкие разрывы зенитных снарядов встряхнули мой самолет, но стука осколков по крыльям и фюзеляжу не ощущалось. «Значит, опять не попали», — подумал я с благодарностью артистам за такой счастливый подарок летчикам нашей дивизии.

Пикировать на зенитчиков мы не могли. Во-первых, их много, и заткнуть жерла их орудий нашими двадцатимиллиметровыми снарядами практически невозможно (хотя можно было бы разогнать прислугу), во-вторых, мы не имели права отвлекаться от выполнения своей главной задачи — найти и защитить от атак вражеских истребителей нашего фоторазведчика Пе-2. (Позже на разборе будет сказано, что разведчика сопровождала четверка наших истребителей, но они были связаны боем с большой группой «мессеров».)

И все же на противозенитном маневре возле крыла самолета Телечкина раздался взрыв. Оглушительный грохот встряхнул самолет, рикошетом ударили по фонарю кабины осколки, обожгли лицо.

— Я подбит и, кажется, ранен, — передал Михаил Ильич. — Но мотор работает.

Это значит, что наш ведущий продолжает полет, продолжает управлять нами. Не трудно было представить, как упругий воздух со свистом ворвался в его кабину, пробитый фонарь затянуло кровавой пленкой. Но для Телечкина сейчас будто не существовало ни огня зенитных батарей, ни рыскающих где-то в облаках вражеских истребителей — он упорно искал разведчика Пе-2, чтобы защитить, прикрыть огнем нашей дружной четверки.

«Мессершмитты» вынырнули откуда-то из-за облаков, пошли на нас в атаку. Ах, как удобно с высоты расстрелять зазевавшихся русских! Но Михаил Ильич уже разгадал замысел гитлеровцев, круто развернулся с набором высоты, повел нас в лобовую атаку.

— Бить наверняка! — услышали мы приказ ведущего. И поняли: боезапас на пределе, надо экономить.

«Мессершмитты» и «яки» промелькнули на встречных курсах со скоростью шестьсот — семьсот километров у каждого. Суммарная скорость около полутора тысяч. В таком быстротечном сближении ни прицелиться, ни стрельнуть не успели. «Мессершмитты» (их было шесть) проскочили вниз, мы — к облакам. И тут увидели нашего разведчика. Преследуемая парой «фоккеров», «пешка» отбивалась бортовым огнем и тянула к облакам, но наперерез ей, преграждая путь, неслась еще одна пара ФВ-190.

— «Джигиту»-шесть, атаковать нижних! — приказал мне Телечкин. И на полном газу пошел в атаку на пару «фоккеров», которая преграждала путь к облакам нашей «пешке».

— Огонь! — круто развернувшись на противника, передал я своему ведомому, в точности повторившему мой маневр.

Наши заградительные трассы заставили уйти в сторону «фоккеров», которые преследовали нашу «пешку» снизу. А те два ФВ-190, что находились выше, наскочили на трассы Телечкина и его ведомого. Стреляли наши летчики под ракурсом больше трех четвертей (почти прямой угол), но довольно-таки метко — трассы сверкнули над кабиной «фоккера», едва не поразив его.

— Сзади «худые»! — закричал ведомый летчик лейтенант Левитин.

Шесть «мессершмиттов» и два «фокке-вульфа», рассредоточившись, приближались к нам слева, справа, сверху. Их замысел ясен: отсечь, сковать боем нашу четверку «яков» и не упустить самолет Пе-2, на борту которого наверняка была фотопленка с разведданными. На нашу беду и «пешка» не могла лететь на максимальной скорости — за правым ее мотором тянулся слабый дымный след. «Ситуация!» — подумал каждый из нас. А тут опять строгий голос в эфире:

— Я «Гранит», доложите…

— «Пешку» видим, прикрываем, — ответил Телечкин.

Восемь вражеских истребителей, видимо, тоже имели приказ и, располагая двойным численным превосходством, старались расстрелять нас, но огонь вели с больших дальностей (русские ведь могут и таранить!). Мы крутились около нашей «пешки» на максимальных скоростях и полных оборотах двигателя, увертывались от атак и смертельных пушечных трасс, сами переходили в нападение. И постепенно оттягивались на свою территорию.

Уже вечерело, когда мы, промокшие до нитки, хотя и были в легких гимнастерках, подошли к Инстербургу, где базировались бомбардировщики. Долететь до своего аэродрома мы не могли, так как горючее было на исходе. Сели на широкую бетонированную полосу. Красота! Не то что на аэродроме Иуртгайшен — там весеннее потепление и дожди расквасили грунт до такой степени, что взлетать и садиться приходилось с большим трудом, рискуя перевернуться вверх колесами.

Командованием ВВС Красной Армии был отдан очень толковый приказ: каждому летчику, попавшему в сложную ситуацию, будь то ранение, повреждение самолета или потеря ориентировки, разрешалось садиться на любой из наших аэродромов. Поэтому и нашу посадку в Инстербурге восприняли с пониманием.

Михаил Ильич Телечкин, на лице которого раны от осколков плексигласа разбитого фонаря кабины оказались неглубокими, доложил по телефону нашему командиру полка и получил разрешение на отдых. А что оставалось делать! Утром, заправившись горючим и пополнив боекомплект, мы могли бы вылететь на новое задание, но самолеты Телечкина и Левитина были изрядно повреждены осколками зенитных снарядов и требовали ремонта.

— Сможете благополучно перелететь домой? — спросил подполковник Меньших.

— Сюда долетели, прилетим и домой, — бодро ответил Телечкин.

Разместили нас в полуразрушенном здании, где жили экипажи бомбардировщиков. Разговоров было много. Всматриваясь в летчиков, штурманов, стрелков-радистов и сравнивая их с нашими истребителями, я не находил разницы ни в их внешнем виде, ни в манере поведения. Такие же, как и мы. С улыбкой вспомнилось мне напутствие одного штабного работника перед моим отъездом в военную авиационную школу летчиков.

— Почему именно в истребители? — спрашивал он с искренней заинтересованностью. — Не лучше ли в бомбардировщики?

— Нет, — возражал я. — Только в истребители.

— А знаешь ли ты, что это такое? — с видом знатока не унимался мой добрый товарищ. — У истребителей все не так! — Резкий взмах руки. — Вот мы, например. Как берем пресс-папье?.. Вот так! — Он прямым движением сверху вниз накладывал свою массивную ладонь на округлый брусок с натянутой на нем промокательной бумагой. — А летчики-истребители берут не так. Скорость! Во всем она сказывается. Вот видишь? — И он стреляющим движением вдоль поверхности стола подносил руку к стоявшему перед ним пресс-папье, схватывая его как бы на лету. — Сможешь ли?..

Наивная простота. И дремучая неосведомленность. Да и кто из непосвященных в то пробуждающееся время имел правильное представление об авиации? Ничего толком не знал о полетах и я. Срочную службу начинал в учебной спецкоманде при штабе 2-й Отдельной Краснознаменной армии в Хабаровске. Потом — в разных отделах штаба. Начальники мои говорили, что из меня со временем получится толковый штабной работник и готовили меня к этому. Я, конечно, старался оправдать их надежды. Но в воздухе пахло грозой. Изучая историю и теорию военного искусства, пришел к выводу: если вторжение Наполеона в Россию осуществлялось силами шестисоттысячной армии, а первая мировая война втянула в свою орбиту многомиллионные армии (германо-австрийский блок более трех с половиной, а державы Антанты свыше шести миллионов человек), то сколько же будет задействовано людей, техники в предстоящей войне? (Во второй мировой войне, как теперь известно, только погибших свыше пятидесяти миллионов, а в рядах вооруженных сил всех государств находились сто десять миллионов человек.) К тому же война с фашизмом предстояла более трудная, разрушительная, с применением огромного количества новейших видов оружия и боевой техники. Как тут не задумаешься, когда на полях сражений будет решаться судьба Отечества?.. Об этом говорили мы, красноармейцы. Говорили и готовились к войне и наши начальники. Да был ли в то тревожное время хоть один человек в армии и на флоте, который не сознавал бы угрозы со стороны фашистских агрессоров и который не чувствовал бы своей личной ответственности за судьбу Родины, за безопасность советского народа? Не было таких!

На мое счастье, краевая газета «Тихоокеанская звезда» напечатала объявление, в котором извещалось, что Хабаровский аэроклуб производит дополнительный набор из числа тех, кто ранее обучался летному делу, но по каким-либо причинам не закончил программу. А не податься ли и мне туда, чтобы стать летчиком и в небе встретить врага? Но примут ли? Разрешит ли командование — ведь я на срочной службе, в город на пару часов — и то по увольнительной?..

Самолет У-2, мотор М-11, теорию полета, аэронавигацию изучил по книгам (купил такие учебники в магазине военторга). Потом явился к начальнику аэроклуба. Летать, говорю, хочу, продолжить, так сказать… «Принеси разрешение командования», — выслушав мою просьбу, сказал старший лейтенант.

Добрые, милые начальники! Разрешили! Григорий Кузьмич Лабузов, мой непосредственный начальник, вручил мне листок, на котором было напечатано:

«Против обучения в Хабаровском аэроклубе красноармейца А. Р. Епифанова командование не возражает».

Просыпались мои товарищи, а меня уже не было в казарме. Вместе с другими учлетами, работавшими на фабриках и заводах Хабаровска, мы выходили за городом на дорогу, ловили попутку, которых в те времена было не очень много. Но шоферы, видимо, понимали важность наших увлечений авиацией, любезно останавливались и подбрасывали нас на Матвеевский аэродром. Надо было успеть отлетаться, а затем — мне, например, — вернуться в штаб и приступить к исполнению своих служебных обязанностей, а ребятам, моим новым друзьям, — на работу. Время нашей учебы — с пяти до девяти утра.

Летчик-инструктор Ольга Ефремовна Малышева, проверив мои теоретические знания и убедившись, что я «ничего не забыл», сказала:

— Коля Плиско летит в зону на пилотаж, садись к нему в переднюю кабину.

Удивительно! До этого я даже не подходил к самолету. И вот лечу! Николаю Плиско проще, второй год учится. А я? Весело гудит мотор, в упругом, утреннем воздухе, наполненном теплом и светом раннего солнца, самолет не шелохнется, идет ровно, как в молоке (выражение летчиков). Внизу, медленно видоизменяясь, уплывают ангары, самолеты на аэродроме, машины на дорогах; Амур, полноводный в июле, кажется голубым ожерельем на могучей груди Хабаровска. Красота необъяснимая! Но вот самолет энергично накренился, вошел в глубокий вираж, и небо перед глазами опрокинулось, закружилась внизу земля, дышать стало трудновато. «Перегрузка действует», — догадался я. А самолет, послушный мастерству моего товарища, перевернулся через крыло, пошел к земле, развивая скорость до свиста расчалов между крыльями, энергично вышел из пикирования и, оставив за хвостом синюю ленту горизонта, взмыл на петлю.

— Ну как он? — после посадки и заруливания спросила Ольга Ефремовна, кивнув в мою сторону.

— Нормально, — ответил Коля. — А расчет на посадку видит лучше меня. Думал, что хорошо, а он: «Не доедем!» Прибавил обороты и приземлился у посадочных знаков.

Откуда мне было знать, что вместо профессионального «расчета на посадку с недолетом» бывалые пилоты пользуются иногда простыми словами, вроде «не доедем». Но как бы там ни было, а меня приняли за «своего».

Мои учебные полеты с инструктором проходили с переменным успехом. А когда вылетел самостоятельно, признался, что никогда прежде не подходил к самолету. Ни разу не был и на занятиях.

— Оказывается, если очень захотеть — все сделаешь, — улыбнулась Ольга Ефремовна.

Месяца через три, закончив программу тренировочных полетов по кругу и в зону на пилотаж, я на отлично сдал экзамены по технике пилотирования и по всем теоретическим предметам. От военных летчиков, принимавших у нас экзамены, узнал, что есть авиационные училища и школы, где готовят летчиков для строевых частей Военно-Воздушных Сил. Выбрал авиашколу, только что созданную на Дальнем Востоке, в нее и поступил.

В конце тридцатых годов шла усиленная подготовка молодежи к отражению возможной агрессии. Ведь наша единственная в мире социалистическая страна находилась в окружении враждебных нам капиталистических государств, правительства которых открыто и явно готовили самую темную, самую агрессивную силу — фашистскую Германию к крестовому походу на восток. А японские самураи уже дважды устраивали вооруженные провокации — в районах озера Хасан и реки Халхин-Гол.

Для ускоренной подготовки авиационных кадров во многих военных округах создавались (дополнительно к уже существующим) школы, в которых по сокращенной программе обучали летчиков и техников. Наркомом обороны Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым был издан приказ, которым предписывалось всех красноармейцев, окончивших аэроклубы Осоавиахима (ныне ДОСААФ), направлять, по их желанию, в военные училища и школы для завершения летного образования, независимо от того, в авиации они проходили срочную службу или в других видах Вооруженных Сил. Этим правом воспользовался и я, красноармеец второго года службы в пехоте.

В военной авиашколе мы, бывшие аэроклубовцы, а теперь курсанты первого набора, учебу на самолетах И-16 закончили быстро. В этом главная заслуга принадлежала, конечно же, нашим командирам. Моим инструктором был лейтенант Василий Георгиевич Бочкарев, звеном командовал лейтенант Евгений Александрович Левтов, отрядом — старший лейтенант Николай Александрович Смирнов. Эти прекрасные летчики-методисты и помогли мне стать летчиком. В числе таких же трех отличников я был аттестован по высшему разряду и оставлен в авиашколе инструктором.

Получив форменное обмундирование, какое носили тогда летчики, мы стали прилаживать кубики к петлицам. Но в конце 1940 года поступил приказ, подписанный Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко, в соответствии с которым начальник нашей авиашколы подполковник Пушкарев в моей аттестации после прежнего заключения: «Достоин присвоения воинского звания «лейтенант», написал: «Подлежит выпуску сержантом».

Такая неожиданность радости нам, естественно, не доставила. Но приказы, как известно, не обсуждаются. Обмундирование нам оставили, но режим сохранили казарменный, даже более строгий, чем для курсантов. Крепко запомнились и «сухарные дни» (в рационе питания — ржаные сухари), запомнились и «кроссы имени Тимошенко». Зато, к сожалению, мало что осталось в памяти от полетов. Высший пилотаж на истребителях был запрещен под благовидным, казалось бы, предлогом сохранения материальной части как общенародного достояния. Было еще много бытовых неурядиц, о которых почему-то не принято вспоминать. Но в совокупности все это отрицательно сказывалось на главном — на практической подготовке летчиков к боевым действиям. Вот почему, когда началась Великая Отечественная война, в полки прибывали летчики-сержанты, не умеющие ни летать в боевых порядках, ни стрелять в воздухе, которых приходилось доучивать затем в боевых частях или «фронтовых академиях».

Несмотря на явное ущемление личных интересов молодых авиаторов (в наземных частях даже курсы выпускали лейтенантов), в морально-политическом отношении на каждого из нас можно было положиться твердо. И этим мы обязаны Коммунистической партии, Ленинскому комсомолу, нашим командирам и комиссарам, в которых мы безгранично верили и которых искренне любили.

В начале 1943 года были введены офицерские звания и новые знаки различия — погоны. Авиационные училища и авиашколы больше не выпускали сержантов-летчиков, а ранее выпущенным были присвоены звания младших лейтенантов и лейтенантов.

По мере обострения обстановки на фронте в начальном периоде войны возрастало наше стремление поскорее попасть в действующую армию. Но сколько ни писали мы рапортов, ответ был один: «Служите там, где приказано».

Намерения милитаристской Японии мы знали. Но так, в общих чертах. Теперь известно, что в июле 1941 года, когда на советской земле уже бушевала война, японские милитаристы разработали оперативный план войны Японии против СССР, которым предусматривался захват советской территории Дальнего Востока и Забайкалья. Нападение на Советский Союз намечалось на 29 августа 1941 года, окончание войны — в середине октября того же года. В общем, тот же «блицкриг».

Однако немецко-фашистские войска, вторгшиеся в пределы нашей Родины, с первых дней войны встретили упорное сопротивление Красной Армии и терпели одну неудачу за другой, несли огромные потери в живой силе и технике. Такое непредвиденное для фашистской Германии и ее сателлитов развитие военных событий, а также наличие значительных сил и средств Красной Армии на Дальнем Востоке вынудили японских агрессоров отказаться от осуществления своего коварного плана.

По примеру одного из инициаторов всенародного патриотического движения по сбору средств в фонд обороны колхозника-пасечника из Саратовской области Ф. П. Головатого, внесшего свои сбережения на постройку двух боевых самолетов (1942 год), начали вносить деньги и ценные вещи и наши авиаторы. На общих собраниях было решено: купить четыре самолета конструкции А. С. Яковлева и на них послать защищать Родину командира звена, летчика-инструктора и двух курсантов-выпускников. И хотя желающих было много, эту высокую честь коллектив авиашколы оказал мне, в то время командиру звена, лейтенанту. В состав звена входили летчик-инструктор лейтенант Белов и два лучших курсанта.

В короткое время мы закончили тренировку с учетом опыта, уже накопленного нашей истребительной авиацией в боях с фашистскими летчиками, и стали ждать указаний из Москвы, в какую часть направить нас. Ответ пришел категорический: командиру звена и летчику-инструктору продолжать летно-методическую работу в авиашколе, готовить летчиков для фронта, а среди курсантов организовать соревнование за скорейшее и качественное усвоение летной программы. Вскоре самые лучшие наши выпускники убыли на фронт на купленных авиаторами школы самолетах. (Один из них, Станислав Иванович Ковалев, после войны стал журналистом, полковником, заместителем главного редактора журнала «Авиация и космонавтика», затем — начальником отдела газеты «Красная звезда»…)

Удивительное творение природы — мысль человеческая. Вот и эти воспоминания промелькнули в моей памяти едва ли не со скоростью света. Потому что лично пережитое остается с человеком навсегда.

Ликвидировав мощную группировку немецко-фашистских войск, войска 3-го Белорусского фронта приступили к подготовке штурма Кенигсберга, который, по заключению гитлеровского командования, мог выдержать длительную осаду. Его заблаговременно подготовленная оборона состояла из трех рубежей. В первом из них, возведенном в шести — восьми километрах от центра города, были пятнадцать старинных, необыкновенно прочных фортов, во втором, проходившем по городским окраинам, — особо прочные, приспособленные к длительной обороне каменные здания, баррикады и железобетонные огневые точки, третий рубеж опоясывал центральную часть города и включал в себя девять старинных фортов, бастионы, равелины, башни, каменные постройки, тоже приспособленные к длительной и упорной обороне. В самом центре Кенигсберга, возвышаясь над окрестностями, громоздкой глыбой стоял на берегу реки Прегель королевский замок. Эту старинную цитадель обороняли тысячи самых оголтелых фашистов. Всего же, по данным разведки, в укреплениях Кенигсберга находилось 130 тысяч солдат и офицеров, четыре тысячи единиц артиллерийских орудий, много танков и штурмовых орудий. На аэродромах Земландского полуострова базировалось сто семьдесят боевых самолетов. Один аэродром находился в самом Кенигсберге, он был построен по распоряжению коменданта крепости.

Чтобы получить и расшифровать эти данные, пришлось немало потрудиться экипажам 6-й Таганрогской гвардейской бомбардировочной авиадивизии и летчикам 6-го Московского гвардейского штурмового авиаполка. Они в течение нескольких дней производили фотографирование оборонительных сооружений противника на окраинах и в центре города, аэродромов, кораблей в портах. Это была сложная и опасная работа, потребовавшая от авиаторов высокого летного мастерства, исключительной выдержки, дисциплины и мужества. Во время этих полетов и фотографирования их прикрывали наши истребители. Но вражеские зенитчики встречали воздушных разведчиков сверкающей завесой огня.

Гитлеровская пропаганда делала все, чтобы запугать немецкий народ, солдат и офицеров, стращая угрозой всеобщего истребления немцев «озверевшими русскими». Воздействие этой пропаганды мы уже видели: побывав в городах Гумбиннен, Велау, Инстербурге, мы не встретили ни одного немца — сбежали все! В Кенигсберге повсюду были развешены лозунги: «Победа или всеобщая гибель!» Геббельс и его подручные успокаивали немцев высокопарными обещаниями: «Скорее Балтийское море высохнет, чем русские возьмут Кенигсберг». Как видим, фашисты намеревались защищать Кенигсберг любой ценой.

Для штурма Кенигсберга были задействованы 1, 3 и 18-я воздушные армии, ВВС Краснознаменного Балтийского флота и два бомбардировочных авиакорпуса, привлеченные из 4-й и 5-й воздушных армий.

Чтобы «разместить» в кенигсбергском небе такое количество боевых машин, требовалась напряженная, кропотливая работа по согласованию действий не только авиационных корпусов и воздушных армий, но и, главное, с наземными войсками. Поэтому общее руководство авиацией взял на себя командующий Военно-Воздушными Силами Красной Армии главный маршал авиации А. А. Новиков. Основной опорой его в этом деле накануне и во время штурма являлся штаб 1-й воздушной армии во главе с ее командующим генерал-полковником авиации Т. Т. Хрюкиным. «Такой мощной авиационной поддержки с начала войны не получал ни один фронт», — вспоминает участник тех событий маршал авиации Н. С. Скрипко.

Когда все было разведано и подготовлено, получены конкретные задачи, для отработки вопросов тактического и огневого взаимодействия командование 6-й Таганрогской авиадивизии, командиры полков и эскадрилий опять приезжали из Инстербурга к нам, на аэродром Иуртгайшен. Вывешивались схемы построения боевых порядков, уточнялось время взлета, точки встречи, порядок сопровождения бомбардировщиков, прикрытия их над целью и после бомбометания, позывные ведущих групп, действия наших истребителей на случай появления «мессершмиттов» и «фокке-вульфов».

Для контроля нашей готовности к штурму Кенигсберга прибыли на аэродром главный маршал авиации А. А. Новиков и командующий 1-й воздушной армией генерал-полковник авиации Т. Т. Хрюкин. Эскадрильи построили в одну шеренгу. Обходя строй, маршал Новиков и генерал Хрюкин методом опроса проверили знание летчиками общей обстановки и своих задач в предстоящей операции, у инженеров и техников — готовность авиационной техники и бортового оружия. Ответами дотошные проверяющие остались довольны.

Вечером состоялся полковой митинг. Командир полка подполковник Меньших зачитал обращение военного совета 3-го Белорусского фронта «Вперед на Кенигсберг!». Затем выступили командиры, летчики, техники, солдаты.

— Мы завтра полетим в бой, товарищи, — заявил старший лейтенант Михаил Телечкин. — Взять Кенигсберг нам приказала Родина. Я буду с достоинством и честью выполнять этот приказ и призываю всех, не щадя своей жизни, бить врага. Фашистские грабители, детоубийцы, засевшие в змеином гнезде, будут уничтожены!

Этот призыв под одобрительные возгласы авиаторов поддержал командир эскадрильи капитан Дмитрий Чуланов. Заместитель командира полка по политической части майор Чогин сказал:

— Кенигсберг — сильная крепость. Но и эта крепость не спасет фашистов от справедливого возмездия за все их злодеяния, которые они учиняли на советской земле…

В назначенное время три полка истребителей Як-9 поднимались в воздух и брали курс в точку встречи. Там уже находились эскадрильи бомбардировочных полков 6-й Таганрогской авиационной дивизии. Мы занимали места в боевых порядках, и воздушная армада устремлялась к цели. Яростно били вражеские зенитки, от светящихся трасс и разрывов зенитных снарядов небо горело огнем. Но крылатые гвардейцы, сомкнув строй, девятками выходили на боевой курс, пикировали и точно сбрасывали бомбовый груз. Внизу бушевали огненные смерчи. 7 и 8 апреля (записано в моей летной книжке) совершили по два таких налета на Кенигсберг, каждый продолжительностью около полутора часов.

С твердой решимостью и высоким боевым мастерством штурмовали Кенигсберг наши летчики. «Ни днем, ни ночью не прекращали они своих действий. И тогда трудно было поверить, что на свете бывает тишина», — вспоминает об этом Маршал Советского Союза А. М. Василевский.

В районе Фухсберга (ныне поселок Холмогоровка), что в десяти — двенадцати километрах от центра Кенигсберга, на заросшей лесом высотке для командующего войсками 3-го Белорусского фронта был оборудован наблюдательный пункт, и маршал Василевский хорошо видел, как действовали наши летчики. Здесь же, на высоких деревьях, удобно разместились на оборудованных площадках наблюдательные пункты артиллерии и авиации, с которых корректировался артогонь, а командующий 1-й воздушной армией генерал Хрюкин управлял группами самолетов, наносящих удары по врагу. Мы все знали и позывной нашего командующего — «Гранит».

«Боевые вылеты проходили строго по графику, — вспоминает командир нашей 130-й Инстербургской истребительной авиадивизии, ныне генерал-полковник авиации Ф. И. Шинкаренко. — Экипажи с максимальной точностью соблюдали маршрут, скорость, заход на цель. Иначе не могло быть: разными курсами к одной цели шла масса советских самолетов. На третий день штурма Кенигсберга число вылетов достигло шести тысяч» [6] .

8 апреля 1945 года командующий фронтом маршал Василевский, видя обреченность гарнизона и стремясь избежать напрасного кровопролития, обратился к окруженным с предложением сложить оружие. При этом были гарантированы всем сдавшимся жизнь и возвращение на родину после войны. Это обращение было передано по радио и через громкоговорящие радиоустановки на переднем крае. Письменный ультиматум сбросить над крепостью было приказано летчику 6-го Московского гвардейского штурмового авиаполка Петру Шахову. В этот рискованный полет провожал его наш командарм генерал Хрюкин. А по возвращении летчика с задания он же и вручил ему орден Красного Знамени.

Однако гитлеровцы решили сопротивляться и предприняли попытку пробиться на запад, навстречу войскам оперативной группы «Земланд». В ответ на эти безрассудные действия фашистского командования с утра 9 апреля пять тысяч наших орудий и минометов, полторы тысячи самолетов обрушили сокрушительный удар по врагу.

К исходу четвертых суток непрерывных боев под натиском стрелковых дивизий, танковых бригад, артиллерийских полков, авиационных эскадрилий Кенигсберг пал. Первыми на его улицы вступили войска генерала А. П. Белобородова. Взятый в плен комендант Кенигсберга генерал от инфантерии Отто Лаш, который не успел даже воспользоваться аэродромом, построенным в Кенигсберге на случай экстренной эвакуации, на допросе в штабе фронта говорил:

«Солдаты и офицеры крепости в первые два дня держались стойко, но русские превосходили нас силами и брали верх. Они сумели скрытно сосредоточить такое количество артиллерии и самолетов, массированное применение которых разрушило укрепление крепости и деморализовало солдат и офицеров. Мы полностью потеряли управление войсками. Выходя из укрепления на улицу, чтобы связаться со штабами частей, мы не знали, куда идти, совершенно теряя ориентировку, настолько разрушенный и пылающий город изменил свой вид. Никак нельзя было предполагать, что такая крепость, как Кенигсберг, столь быстро падет. Русское командование хорошо разработало и прекрасно осуществило эту операцию. Под Кенигсбергом мы потеряли всю 100-тысячную армию. Потеря Кенигсберга — это утрата крупнейшей крепости и немецкого оплота на Востоке» [7] .

Касаясь успехов советской авиации в завершающих боях последнего года Великой Отечественной войны, Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян писал:

«В районе Кенигсберга намечалась… одна из самых крупных воздушных операций. И не могу не отметить с восхищением, что спланирована она была блестяще» [8] .

Исключительно четкое управление авиацией ощущали и мы, непосредственные исполнители замысла командования. 9 апреля под вечер, когда стало ясно, что участь Кенигсберга решена, по приказу «Гранита» нас прямо в воздухе перенацелили на разведку войск и штурмовку наземных целей противника. На следующий день этим занимались все эскадрильи нашего полка. Переключение истребителей на работу по наземным целям стало возможным еще и потому, что гитлеровская авиация в результате массированных ударов наших бомбардировщиков и штурмовиков Ил-2 по аэродромам была подавлена, ее сопротивление с каждым днем ослабевало.

Следующим «крепким орешком» была крепость Пиллау. По оборонительным сооружениям она во многом была схожа с Кенигсбергской: та же сплошная полоса долговременных укреплений, те же железобетонные доты и многометровые каменные стены зданий. На подступах к порту Фишхаузен и военно-морской базы Пиллау противником была заранее подготовлена мощная оборона, состоявшая из трех полос, за ними — стотысячная армия гитлеровцев. И множество зенитных батарей разных калибров.

11 апреля Маршал Советского Союза А. М. Василевский вновь обратился к немецко-фашистским войскам, оставшимся на Земландском полуострове и в крепости Пиллау, с предложением прекратить безнадежное сопротивление, предоставив последнюю возможность солдатам и офицерам сохранить свои жизни. Однако и на этот раз фашисты не образумились. Под утро 13 апреля поступил приказ: «Атаковать и уничтожить противника».

В восемь утра громовой раскат расколол воздух. Тысячи орудий загрохотали разом, ударили залпы «катюш». Земля дрожала и дымилась. Вал ревущего металла и огня, не затухавшего ни на минуту, вздыбился над обороной противника. Чуть приутихла артиллерия — и лавиной пошли грозные «илы». По наиболее мощным опорным пунктам, штабам, скоплениям танков, аэродромам и огневым позициям врага наносили бомбардировочные удары пикировщики Пе-2. Авиация и торпедные катера Краснознаменного Балтийского флота ударили по военно-морской базе и кораблям фашистов. Казалось, огненная буря, около часа бушевавшая на полуострове, разрушила, разметала, сожгла все живое вокруг. Но когда наши воины поднялись в атаку, обугленная, искореженная земля вздыбилась ответным огнем — засевшие в укреплениях фашисты оказали яростное сопротивление, бросались в контратаки, хотя и понимали, конечно, что это лишь увеличит счет убитых и искалеченных.

На подавление вражеской обороны вместе со штурмовиками Ил-2 были переключены и наши истребители Як-9. Ныряя в облаках пыли и дыма, штурмовики и истребители бомбами, реактивными снарядами, пушечно-пулеметным огнем разрушали вражеские укрепления, подавляли огневые позиции артиллерии и минометов, истребляли живую силу, наносили удары по контратакующим танкам.

13 апреля мы совершили по шесть боевых вылетов. Штурмовали автоколонны с войсками и грузами на Земландском полуострове, артиллерийские и минометные позиции на поле боя, топили плавсредства в порту Пиллау. Для меня остался памятным этот день еще и потому, что командир дивизии полковник Шинкаренко перед строем полка вручил мне орден Красной Звезды. Впрок пошла наука начальника воздушно-стрелковой службы дивизии Петра Семеновича Шемендюка. Не было дня, чтобы этот беспокойный майор не побывал в эскадрильях, чтобы еще и еще раз проверить знание летчиками тактики воздушного боя, теории воздушной стрельбы, противозенитного маневра.

В последующие дни погода не позволяла использовать большие группы бомбардировщиков, и наступление наших войск приняло характер медленного прогрызания оборонительных рубежей противника. Обе стороны несли большие потери. Ожесточенные бои на земле шли несколько дней. Но вот разведчик погоды майор А. И. Балабанов, находившийся в воздухе на самолете Пе-2, доложил: «Можно работать».

Эскадрильи бомбардировщиков дивизии Чучева в полковых колоннах и группы наших истребителей сопровождения на флангах летели бреющим, на высоте двадцать — тридцать метров. Сплошная низкая облачность затрудняла маневрирование, прижимала к земле. При подходе к цели выяснилось, что облачность, как и докладывал воздушный разведчик, поднимается вверх. Полки бомбардировщиков, в колонне девяток, построенных клином, и полки сопровождения, группами по шесть — восемь истребителей, растянулись на гигантской восходящей спирали. Фашисты, засевшие в крепостных гнездах, конечно же видели нашу армаду и приготовились к отражению.

Достигнув высоты трех с половиной тысяч метров, развернулась на боевой курс головная девятка бомбардировщиков Пе-2, за ней подходили еще восемь эскадрилий. А под крылом и в фюзеляже каждого самолета до полутора тысяч килограммов крупных авиабомб: ФАБ-500, ФАБ-250, ФАБ-100.

Ударили зенитные залпы, и серое небо заколыхалось, закипело огнем. Вспышки взрывов, клубы дыма сплошной завесой преграждали путь бомбардировщикам. Один из них резко накренился, пошел вниз, но летчик выровнял машину и занял свое место в боевом строю. По примеру ведущего экипажи головной девятки устремились в глубокое пикирование, сбросили на крепость бомбовый груз. Вслед за первой спикировали на цель вторая, третья девятки… Над портом и крепостью Пиллау взметнулись огненные вихри, густой черный дым потянулся к небу, смешиваясь с облаками и затмевая все вокруг. А радиоволны уже доносили знакомый голос:

— Я — «Гранит». Спасибо, соколы. Спасибо, родные!..

Это благодарил гвардейцев Таганрогской бомбардировочной авиадивизии генерал-майора авиации Чучева и нас, истребителей 130-й Инстербургской полковника Шинкаренко, находившийся на передовом пункте наведения командующий 1-й воздушной армией генерал-полковник авиации Хрюкин, в юности кузнец из города Ейска. Он горячо любил Азовское море, города на его берегах и не скрывал своей радости от того, что герои-летчики на могучих крыльях своих бомбардировщиков донесли боевую славу от Таганрога до Балтики.

25 апреля 1945 года после ожесточенных боев советские войска овладели крепостью и портом Пиллау. Наше наступление в Восточной Пруссии закончилось полным разгромом гитлеровцев.

Война без жертв не бывает — истина, которую не опровергнешь. Да только мало утешения от той истины. Глубоко, очень глубоко переживали мы гибель своих верных товарищей. Но, воспитанные ленинской партией коммунистов в духе патриотического долга перед революционным прошлым и ответственности перед будущим, авиаторы смело шли в бой за честь и независимость нашей священной Родины. Шли на великие лишения и утраты во имя счастья народа, во имя мира на земле. И не пасовали перед смертельной угрозой, не сгибались под тяжестью невозвратимых потерь. Вечерами, в короткие передышки между боями, пели мы полюбившиеся нам песни, в том числе и вот эту:

Эти слова популярной тогда песни-марша, написанные поэтом Михаилом Голодным, не потеряли своего значения и сегодня, не потеряют до тех пор, пока не переведутся на нашей прекрасной и многострадальной земле претенденты на мировое господство. Именно так: «Не зная пощады, с дороги сметем» любого агрессора, если он рискнет посягнуть на честь и свободу нашей Родины, на счастье людей труда, на их надежду жить в условиях мира и дружбы между народами. Другого нам историей не дано.